О том, как трудно порой быть женой вдохновенного искателя

– Посмотрите, Александра Петровна, – сказал Латышев жене, к которой обращался обычно на «вы», – в какое чудесное место я вас привез. На двадцать пять километров кругом ни души, крыша из хвороста, стены из лёсса, в щелях – простор для скорпионов и змей. Ваших ловушек никто здесь не тронет, все будет на месте, в порядке.

Местность, куда Латышев привез свою жену, отмечена на карте крошечной точкой в тех широтах, где солнце и пески царят безраздельно, реки пересыхают, а долины мертвеют и глохнут. Кругом тянутся сопки, изрытые норами крысы-песчанки; они начинаются тут же, рядом с жильем, и уходят в глубь Каракумов. Земля покрыта эфемерами – живыми и мертвыми растениями, чей жизненный круг длится несколько недель: верблюжьей колючкой, капорцами и солянкой. В знойный полдень тут налетает горячий ураган, он несет тучи пыли и беснуется часами подряд.

Землянка, в которой поселились супруги и разместилась лаборатория, представляла собой нишу в лёссовой сопке. Ничего напоминающего человеческое жилье. Потрескавшиеся стены источены норами крыс и мышей, земляной пол покрыт их объедками и толстым слоем помета птиц и зверей. Единственное отверстие рядом с дверью служило окном. Служебные постройки состояли из конюшни, заваленной навозом и мусором, небольшого сарайчика и разрушенного подобия курятника. Здесь Латышев три года назад провел три летних месяца в тщательных поисках места выплода москитов, о чем он поведал врачам на конференции в Ташкенте. Теперь исследователь снова вернулся сюда.

– Меня привлекло это место, – объяснил он жене, – своей природной и бытовой обстановкой – обилием москитов и поголовной пендинкой. Мои помощники, к сожалению, этого не понимали.

Мудрено было сотрудникам его понять. Он завез их сюда, в далекую Туркмению, забрался в гибельную глушь у самой границы и в продолжение трех месяцев томил их и себя испытаниями. В поисках личинок москитов он пересмотрел под лупой и микроскопом тонны навоза и мусора. По его милости они напрасно препарировали пятьсот москитов вида «хинензис», хотя каждому известно, что переносчиком пендинской язвы служит вид «папатачи». Шеф их, конечно, нашел этому объяснение.

– В Армении, – заявил он, – открыли очаг лейшманиоза, существующий тысячу лет. Переносчиком болезни оказались москиты видов «кавказский» и «майор». Почему наши «хинензис» не могут быть также под подозрением?

Охота за источником болезни была не из легких. Свыше тысячи животных, домашних и диких, теплокровных и прочих, были убиты, десятки тысяч проб крови изучены, но безрезультатно. Ни в москитах, ни в животных возбудителя болезни не оказалось. Тогда Латышев затеял другое: он сделал кашу из пятисот москитов и стал вводить ее под кожу себе и сотрудникам. Не добившись результатов и не вызвав болезни у себя и у них, упрямый искатель продолжал свои опыты, пока не навлек на свою голову беды.

Обследуя песчанок, он часто встречал у них в крови спирохет. К пендинской язве они не имели отношения, но каким образом попадает в грызуна паразит? Не служит ли песчанка резервуаром какой-нибудь болезни? Ответить на это мог только эксперимент. Лабораторных животных, чтобы проделать на них опыт, не было, и исследователь решил привить загадочную спирохету себе. Опасаясь, что прививка не даст результатов, он стал искусственно ослаблять свой организм и тотчас после заражения в палящую жару пешком проделал двадцать шесть километров. Спустя неделю он с той же целью в течение нескольких часов перетаскивал с места на место тяжелые ящики с кладью.

Девять приступов возвратного тифа открыли Латышеву свойства неизвестной спирохеты и неожиданно указали ему на источник клещевого возвратного тифа. Этим экспериментом труд Павловского и Москвина был существенно дополнен.

У сотрудников экспедиции было много оснований чувствовать себя с Латышевым не очень хорошо. Даже в пору болезни он оставался суровым и непонятным для них.

– Я прошу не ухаживать за мной, – заявил он сотрудникам. – Оставьте меня одного.

Так пролежал он до выздоровления, молчаливый и строгий.

Миновали три года.

Прежде чем снова приехать сюда, исследователь решил подобрать себе помощника. Его выбор не всегда был удачен; теперь, казалось, он с Александрой Петровной сработается, она сумеет со временем стать его правой рукой.

– Я рассказывал уже вам, – признавался он ей, – как трудно мне ладить с сотрудниками. Им мерещатся экспедиции к морским берегам, счастливые дни в купанье, прогулках и флирте, а я их сюда привожу. Отбудет помощник свой срок, и калачом его ко мне не заманишь. Другого обучишь, намаешься с ним – опять то же самое повторится.

– Я охотно поехала бы, но я боюсь комаров и москитов, вы, – говорила она ему также на «вы», – видели, как они меня изводят. Притом ведь я могу заболеть там пендинкой.

– Можете, конечно, но с непривычки все кажется ужасным и страшным. Во мне сидят пять штаммов малярии – кушкинский, кавказский, кулябский, персидский и закавказский – и три штамма возвратного тифа. К этому привыкают, и очень легко. Что касается пендинки, мы привьем вам ее здесь еще, до отъезда. Поступим так, как багдадские жители: они прививают своим детям куда-нибудь гной из язвы больного и этим предупреждают уродство лица.

Пример обитателей Багдада не вдохновил ее на подвиг, она почуяла угрозу и поспешила отодвинуть ее.

– Не будем торопиться, не надо. Может быть, обойдется…

– Вас смущает, я вижу, – счел он себя обязанным ей разъяснить, – грубость метода. Скажете, что точно так же тысячи лет назад прививали себе оспу индусы и китайцы, черкесы и грузины. Они расцарапывали себе кожу и накладывали на ранку тряпочку, смоченную гноем больного… Опасное предприятие, не спорю; у них не было вакцины против оспы, как нет ее у меня против лейшманиоза. Я могу вас заразить, возложив всю ответственность на ваш организм.

Было решено, что Александра Петровна поедет с мужем для пробы на одно лето.

Некоторое время спустя Латышев положил на стол стопку книг и сказал:

– Готовьтесь стать паразитологом. Не вздумайте полагаться на других.

Это значило, что Александру Петровну никто обучать не станет, ей придется самой пройти курс.

– Не будьте слишком требовательны, – полушутя, полусерьезно просила его жена, – помните, что я врач и биологией давно не занималась.

Научный предмет, который Александре Петровне предстояло изучить, имел небольшую историю.

В 1885 году отряд русской армии, наступавший в долине Мургаба, вблизи города Пенде, был поражен неизвестной болезнью. Тела солдат покрывались множеством язв, которые причиняли больному острую боль. Болезнь возникала в пустыне, где не только людей, способных передать солдатам заразу, но никакой жизни вообще летом нет.

В долину Мургаба прибыл немец-ученый: он проделал ряд опытов, заражал лошадей, баранов и кур, исследовал воду – и пришел к заключению, что болезнетворное начало кроется в воздухе. Доказательством служило то обстоятельство, что части тела, обычно прикрытые одеждой, не поражались вообще. Страдали главным образом открытые места. Правда, в некоторых случаях наблюдались раны и на щиколотках ног, закрытых голенищем, но это только подтверждало идею открытия: кто не знает, что процесс передвижения вызывает засасывание воздуха в сапог. Средством лечения ученый предлагал прижигания. «Каленое железо, – советовал он, – необходимо применять энергически. При боязливом применении его язвы только раздражаются и оттягивается момент заживления».

Шесть лет спустя ординатор Ташкентского военного госпиталя Боровский открыл возбудителя язвы, поразившей солдат у города Пенде и поэтому названной пендинской, а военный врач Шульгин, подтвердив это открытие на клиническом материале, написал в газете «Русский врач»: «Я склонен считать, путь внедрения заразного начала в тело тот же, который признан для болотной лихорадки, т. е. возбудитель имеет промежуточного хозяина – комара или другое какое из ночных кусающих насекомых…»

Американский ученый Райт, столкнувшись позже с этой болезнью, назвал ее именем полковника санитарной службы Лейшмана – лейшманиозом, а возбудителя ее лейшманией.

Последующими работами ученых был найден и переносчик возбудителя – москит вида папатачи. В его желудке микроорганизм проделывает цикл развития, перемещается в глотку и неведомым путем поражает людей. Как попадает паразит в организм москита и переходит от него к человеку, установить не удалось. Все попытки убедиться, что заражение производится укусом, ни к чему не привели. Осталось также неизвестным, куда девается возбудитель, сидящий в моските, когда насекомое к зиме погибает. Сохраняется ли инфекция в теплокровном животном на время исчезновения переносчика или москит передает микроб потомству, оставляя после себя зараженные яйца, и новое поколение является на свет способным заразить человека?

Такова история научного предмета, которым занялась жена и помощница Латышева. Вскоре после приезда в Каракумы, едва кончились хлопоты по оборудованию лаборатории, исследователь торжественно заявил:

– Теперь мы займемся нашим жилищем. Приведем его в порядок, почистим, уберем.

Она знала его склонность к порядку, любовь к чистоте и осторожно спросила:

– Вы имеете в виду угол, где мы будем жить?

Женщина оглядела пещеру, которая отныне становилась ее домом, и не очень уверенно добавила:

– Не знаю, что там делать. Стены и пол осыпаются, щелей очень много, их не замажешь.

– Не об этом идет речь. Мы приехали искать места выплода москитов, и ничто не должно затемнять истинной картины природы. Вы видите эти горы мусора и навоза вокруг служебных построек? По всем данным науки, они – наилучшая почва для размножения переносчика пендинской язвы. Три года назад мы изрядно здесь потрудились и ничего не нашли. Тем не менее нечистоты придется убрать.

– Вы действительно считаете это необходимым? – не без тревоги, взирая на горы навоза, спросила жена.

– Это не все. Мы обработаем ядами и как следует очистим конюшни, курятник, малую и большую пещеры.

– Пещеры? – ужаснулась жена. – Одна находится в полутораста метрах от нас, а другая в двух километрах. Право, они нисколько не мешают нам…

Сообщив своей помощнице предстоящий план работы, он тут же принялся его выполнять. Сильными руками, привычными к труду, он разбрасывал навоз и подставлял его под лучи всесжигающего солнца. Там, где слежавшиеся массы не поддавались лопате, он заливал их керосином и поджигал. Десять кубометров спрессованных нечистот были вывезены на тачках из старой конюшни, тонны мусора и помета – из курятника и других мест.

– Как не надоест вам дни и ночи трудиться, как чернорабочий! – сказала ему однажды жена. – Трое суток вы чистили сарайчик, девять – конюшню, сутки – курятник. Теперь на очереди наш дом и лаборатория…

Она не ошиблась – он горячо принялся за обработку землянки: удалил с пола верхний слой земли, поскоблил стены, обжег их паяльной лампой снаружи и изнутри, замазал трещины и щели и обработал ядом подозрительные места.

После очистки в помещении развесили листы, называемые в общежитии «липучками». Они должны были удостоверить, что в прежних очагах нет ни единого москита. Предположение это, увы, не оправдалось, число москитов не убывало, а С каждым днем росло. Они облепляли листы, точно их пригоняло ветром пустыни. Где-то близко шел выплод, но кто знает – где? Кругом – Каракумы, безлюдная степь, на много километров ни одного жилого селения. Москиты не могли прилетать издалека: эти жалкие создания, длиной в три миллиметра, с несуразно огромными задними ногами, не способны пролететь и километр.

Исследователь снова и снова обходил свои владения и убеждался, что стоит перед тупиком.

Впрочем, Латышева это не очень испугало, он любил головоломки и тупики и находил удовольствие в их разрешении. Они представлялись ему как беспорядок в системе идей. Тупик означал «логический вывих», приведший к смешению следствий и причин. Приверженец здравого смысла и строгого порядка, он любил в лабиринте ошибок искать логическую нить. В университете он охотно занимался систематикой – наукой, создающей порядок из хаоса, – распределяя животные и растительные организмы по семьям и видам на основании их типичного родства. Не будучи склонным к математическим наукам, особенно к геометрии, которая, по его мнению, «простое делает сложным – из очевидного равенства углов и треугольников создает бесполезный теоретический спор», – он, однако, увлекся тригонометрией. И сейчас, в пятьдесят с лишним лет, когда встают порой трудности или сердце устанет от треволнений, он отдыхает, решая тригонометрические задачи…

– Вам придется внимательно выслушать меня, – сказал исследователь жене, – я, кажется, допустил ошибку.

Он много передумал, теперь ему надо выразить свои мысли вслух. В разговоре ему легче обнаружить ошибку.

– Мы как будто все учли, – начал он, – и все-таки ошиблись в расчете. Начнем по порядку, сначала… Нам было известно, что москит папатачи переносит пендинскую язву, однако не всюду, где встречается этот москит, наблюдаются заболевания. Все, видимо, зависит от близости очага заразы в природе. Чтоб не ошибиться в выборе места, мы прибыли в район, где население болеет поголовно. Знали мы также, что в городах болезнь носит неопределенную форму. Чем примитивней бытовая и природная обстановка, тем интенсивней эпидемия и ярче течение болезни. И это было нами учтено – мы находимся, как видите, в пустыне. Что мы знали о резервуаре болезни? Абсолютно ничего. Подозревали лошадей, ослов и верблюдов, собак, летучих мышей, ящериц, грызунов и молочайные растения, в соке которых встречались трипанозомы. Подозревали, наконец, и больного человека. Не происходит ли здесь то же самое, что и при малярии: насекомое заражается, кусая больного, и становится опасным для других? Но почему же в таком случае в городах, куда многие приезжают лечиться и где москитов немало, заболеваемость крайне низка? Как прикажете к этому относиться и с чего начинать?

Вопрос относился к нему самому и не претендовал на ответ.

– Нам остается обследовать норы песчанок, – неожиданно закончил он, – последнее убежище жизни в пустыне… Как вы думаете, стоит начинать?

– Надо ли сомневаться? Конечно, стоит.

– А подумали вы о том, что нор здесь больше пяти тысяч на каждом квадратном километре?

– Конечно, учла, – не смутилась помощница, уверенная, что она первая об этом подумала. – Общими усилиями справимся.

– А не будет ли наш труд напрасным?

Она была врачом и могла лишь ответить примером из своей профессии:

– Диагноз болезни можно во всякое время изменить; сможем, я думаю, и наши планы перестроить.