Новокаиновая блокада

В клинике как-то предстояла операция. Больного приготовили, уложили на стол и ввели ему обезболивающий раствор в поясничную область. В последнюю минуту операция не состоялась. Через несколько дней услуги хирурга были излишни: больной выздоравливал. Это было удивительно. Подготовительная процедура, обычно предшествующая операции, излечила больного. Лечебное свойство новокаина было известно давно. Вишневский, возможно, отдал бы дань восхищения благотворному фактору и тем ограничился, если бы не случай – то счастливое сочетание фактов, которое рождает идею. История повторилась с другим. Больному ввели раствор в ту же область, опять операцию почему-то отложили, и снова наступило выздоровление.

Вишневский был прежде всего клиницистом, верным слугой своих больных. Он не стал обременять себя сомнениями и, как человек, обнаруживший клад, стал черпать из сокровищницы ее живительную силу. В тот же день эксперимент проделали над безнадежным больным.

Юноше было восемнадцать лет. Бледный, измученный ознобом и кашлем, он терял последние силы. Полость правого легкого, наполненная гноем и распадающейся тканью, все более ширилась. Больной выкашливал зловонную слизь, заражая палату запахом гниения и смерти. Температура тела оставалась высокой, вес падал, и сознание все чаще покидало больного. Напрасно вливали ему сальварсан, гангрена влекла юношу к гибели.

– Не взять ли нам для опыта другого больного? – заметил помощник профессору. – Вряд ли мы здесь чего-нибудь добьемся.

Ученый и ассистент разошлись во мнениях: одного волновала судьба человека, а другого – исход затеянного эксперимента.

Введенный в капсулу почки новокаин повернул вспять течение гангрены. Температура упала. Вместо шестидесяти кубиков гнойной мокроты в день выделялось восемьсот. Явился сон, аппетит, а через месяц пришло выздоровление.

Так явился в свет новокаиновый блок. Он излечивал рожу и тяжелые формы дизентерии, язвы конечности и аппендицит. Тяжелобольные в течение недели поправлялись и покидали постель. Вишневский не верил собственным глазам. К нему приходили больные, они шли буквально потоком, и он исцелял их.

– Помогите, Александр Васильевич, вся надежда на вас…

Супруги-врачи привезли девочку – единственного ребенка. Мать в отчаянии твердит, что не вынесет несчастья, она бросится под поезд. Отец – известный профессор – в слезах.

Это началось после перенесенного гриппа. Девочка почувствовала боли в животе, пошли мучительные рвоты, и высоко поднялась температура. Врачи-терапевты после долгих гаданий нащупали под ребрами опухоль и решили, что слово за хирургией.

– Сделайте девочке новокаиновый блок, – просил профессор Вишневского, – попробуйте, Александр Васильевич.

В другом случае Вишневский именно с этого и начал бы, но просьба коллеги смущает его. Он придумывает возражения, выкладывает все то, что в последнее время говорили противники его метода: нельзя под одну гребенку стричь разных больных, болезни индивидуальны, блокада не панацея и не всегда применима. Он приводил доказательства, примеры и в то же время думал другое: у девочки воспаление забрюшинных желез, с операцией успеется, – что, если в самом деле ей сделать новокаиновый блок? С недавнего времени к нему стали обращаться студенты и студентки по поводу воспаления шейных желез после гриппа. Они утверждали, что блокада решительно обрывает болезнь.

Ребенку ввели новокаин – и словно чья-то рука повернула течение болезни, девочка стала выздоравливать…

Ранним утром группа девочек резвилась в лесу. Неожиданно одна из них с криком: «Больно! Мне больно!» – бросилась в сторону. Она с плачем показывала подружкам свою ногу, где вокруг маленькой ранки нарастали краснота и отек. Ребенок едва лепетал от испуга: ее укусила змея. Спустя полчаса у девочки возникла сонливость, слабость в ногах и помутилось сознание. Угрожающие жизни симптомы нарастали: девочка потеряла способность говорить и глотать, поднялась неукротимая рвота.

В восемь часов ее доставили в больницу, а в девять врач проделал ей новокаиновый блок. Два часа спустя рвота остановилась, и больная уснула. Утром она могла уже говорить, на следующий день нормально глотала, а через четверо суток от угрожающей опасности не осталось следа.

Все это было невероятно, необъяснимо. Одно и то же воздействие на организм – невинное вливание новокаина – обрывало течение самых различных болезней. Исчезали отеки, где бы они ни возникали, прекращались цинга, заболевания глаз, желудка и почек. В несколько дней излечивались тяжелые кожные поражения, опасные гангрены и так называемые заражения крови. Ужасная болезнь детей – водяной рак с его разрушительным действием на ткани лица, со смертностью, достигающей восьмидесяти и выше процентов, – в двадцать дней исчезала, и наступало выздоровление. Бронхиальная астма, страдания кишечника, ревматизм и туберкулез меняли свое течение под влиянием новокаинового блока.

Так удивительно было действие нового метода, так неожиданны его результаты, что ассистенты не сразу освоились с ним, продолжая рассматривать его как курьез.

Один из помощников докладывает как-то профессору:

– Молодая женщина поскользнулась и упала. Ушибы крестца. Невропатологи определили воспаление паутинной оболочки спинного мозга. Шесть месяцев лежит неподвижно… Как быть?

– Сделайте ей новокаиновый блок, – рекомендует профессор. – Обязательно сделайте и не забудьте сообщить мне потом результаты.

Через несколько дней Вишневский обходит палаты. Ассистент подводит его к постели больной и смеется:

– Вы подумайте, Александр Васильевич, я сделал ей блок, вкатил восемьдесят кубиков и ничего больше, – она взяла и выздоровела.

Ассистент смеется, довольный своей легкой удачей. Он забыл, что Вишневский спас тысячи жизней, забыл потому, что все это слишком несложно и просто.

Другой ассистент, излечивший блокадой сотни больных, жалуется в письме своем Вишневскому: «В последнее время я долго болел, выздоравливал и снова заболевал… Сейчас меня мучает язва на теле. Не знаю, что делать, как быть… Посоветуйте, Александр Васильевич…»

Он забыл о своих смелых экспериментах, о гангренозных и рожистых больных, излеченных новокаиновым блоком. «Упустил из виду», что профессор не может давать заочных советов, надо приехать и показаться ему… «И зачем только учил я вас, дураков, – отвечает ему рассерженный ученый, – зачем время тратил на вас?…»

Вишневский вспомнил, что у ассистента недавно случилось несчастье: сгорела больница и погибли дети в огне. Болезнь его – несомненно результат травмы нервной системы.

– Сейчас же сделайте себе поясничную блокаду! – приказал ассистенту профессор.

Восемь дней спустя все несчастья больного миновали.

Беспокойные мысли не дали Вишневскому насладиться заслуженным успехом. Его начали смущать исключения. Почему блокада порой приводит лишь к временному улучшению здоровья или вовсе не влияет на заболевание? Нельзя ли точнее узнать механику взаимоотношений между организмом и новокаином?

Ученый мог бы себе этих трудностей не создавать. Если медицина сплошь и рядом лечит заболевания, о сущности которых сна не имеет представления, почему бы ему, Вишневскому, не лечить изученные болезни неизученным способом? Он действительно не может сказать, каким образом новокаин обрывает патологический процесс, но для вмешательства в течение болезни точное знание деталей не всегда нужно. Медицина своими успехами не всегда обязана науке, – многие из ее приемов и методов опираются на практику и на случайность.

Вишневский не успокаивался, он искал в блокаде закономерность, ответ на вопрос: какие причины в одном случае делают блокаду успешной, а в другом – безразличной для организма?

Перед ученым лежит груда историй болезни, тысячи свидетельств о жизнях, избегших страданий и гибели. Неужели он не проникнет в смысл того, что сделано его же руками? Что значат удачи новокаинового блока без системы и общей идеи? Факты, которые не редут к обобщениям и не служат ступенями к закону, – груда ненужного хлама. Робкая мысль подсказывает ученому быть осторожным, не очень торопиться с гипотезами. Но что же ему делать? Копить факты до тех пор, пока нельзя будет в них разобраться? Нет, нет, это не для него. То, что он видел своими глазами, должно быть им обосновано. Не надо бояться предположений, день последней гипотезы был бы последним днем для развития знания.

Вот грустная повесть – история болезни женщины. Ее доставили в клинику с диагнозом «аппендицит» и срочно подвергли операции. Прошло некоторое время, и ее снова привезли с симптомами непроходимости кишечника. Она очень страдала и молила сделать скорей операцию.

– Промедлением вы погубите меня, – плакала женщина. – Я задыхаюсь… Спасите!

Хирург не уступил. Спустя десять дней она была выписана здоровой. Вечером того же дня ее доставили в другую больницу и тут же произвели операцию. В открытой брюшной полости хирург увидел напряженный, раздутый, как автошина, кишечник, но ни малейшего препятствия для прохождения пищи не обнаружил. Отпущенная после выздоровления домой молодая женщина вскоре опять оказалась на операционном столе. Снова та же картина – раздутый кишечник и никакой помехи извне и внутри. Двадцать девятого мая женщину выписывают домой, а тридцатого карета скорой помощи подбирает ее и доставляет в клинику. Новокаиновый блок прекращает страдания несчастной и делает операцию излишней…

Еще одна подобная история. Юношу оперировали, устранили непроходимость кишечника. Все шло хорошо, начиналось выздоровление, и неожиданно наступило ухудшение. В полости живота прощупывается вздутие, симптомы указывают, что устраненная непроходимость возникает вновь. Единственный выход – повторить операцию. Сотрудники Вишневского, бывшие в то время случайно в больнице, где находился больной, предложили испробовать новокаиновый блок. Новое средство проявило себя во всем блеске: спустя полчаса состояние больного улучшилось, а еще через час симптомы болезни исчезли.

И в первом случае и во втором блокада сделала излишним вмешательство хирурга. Но как это понимать? Были ли страдания юноши и молодой женщины напрасны и на совести хирурга, оперировавшего их, без пользы пролитая кровь?

Есть строгий закон медицины: всякое лечение, будь то лекарственное или оперативное, лишь до тех пор успешно, пока в организме не возникли необратимые последствия. Терапевтическое средство, вчера еще способное спасти жизнь больного, может сегодня стать бесполезным. Хирурги могут поведать немало скорбных историй о том, как несколько часов и минут решали судьбу человека.

«Новокаиновый блок, – подумал Вишневский, – видимо, бессилен оказать свое действие, когда в организме возникли такого рода последствия. Допустим, что это так, – возражает себе тут же ученый, – но что толку из этой формулы, какая в ней польза больному? Наука требует ответа, в каких именно случаях лекарство целебно и когда применение его бесполезно».

Вишневский штудирует истории болезней, ищет ответа на волнующий вопрос. Первые проблески закономерности явились взору ученого у операционного стола. Он заметил и зарегистрировал, что всякий раз, когда блокада была бессильна повлиять на непроходимость кишечника, причиной оказывались механические препятствия. Хирург в таких случаях обнаруживал опухоль, сужение или закупорку просвета кишки. Новокаиновый блок устранял лишь такую непроходимость, которая возникала в результате спазмы кишечника или явления паралича.

Выступая на съезде немецких хирургов, профессор Гейденгайн однажды сказал, что в течение всей жизни он тщетно пытался отличить до операции спазматическую непроходимость от механической. Новокаиновый блок безошибочно решал задачу. Новая методика отделяла обратимое состояние от труднообратимого, требующего вмешательства ножа.

Вишневский мог поздравить себя: он сделал большое открытие. Блокада избавляла больных от напрасных страданий, предотвращая операции, нередко влекущие за собой смерть.

Ученого волновал уже новый вопрос. Новокаиновый блок изменяет тонус кишечника, устраняет спазмы и параличи. Но влияет ли он всюду, где возникает состояние подобного рода? Выравнивает ли он также кровяное давление, устранив спазмы и параличи кровеносных сосудов? Поднимает ли тонус парализованного желудка, который утратил способность сокращаться?

Первые же опыты оправдали самые дерзкие предположения ученого.

Больная умирала. Ей было всего двадцать лет. Измученная рвотами, истощенная до крайних пределов, она ждала смерти. Организм сдавал, исчерпав в две недели последние силы. Наука не могла ей помочь. Как, в самом деле, заставить желудок сокращаться, вернуть упругость тканям? Расслабленная мышца не удерживала его больше на месте, и он, безжизненный, лежал между кишками. Казалось, ничто не Могло уже изменить положение, восстановить нарушенный тонус. Можно было попытаться вскрыть брюшную полость, подшить желудок выше, но жизнь девушки не удалось бы спасти.

Новокаиновый блок еще раз себя проявил. Там, где хирургия с ее опытом и техникой оказалась бессильной, блокада сумела вернуть умирающую к жизни. Три недели спустя девушка ушла из больницы здоровой.

Ученый обрел средство вопрошать организм, обращаться к глубинным процессам, протекающим в нем, и получать от них ответ. Новокаиновый блок определял природу самого заболевания, обрывая воспаление, рассасывал отеки и выравнивал тонус различных систем организма. Метод поражал своей определенностью. У больного после удаления почки началось неожиданное кровотечение. Открылся, видимо, сосуд, плохо перевязанный после операции. Единственный выход: снять немедленно швы и проверить состояние раны. Проведенная блокада остановила кровотечение. Это был местный паралич кровеносных сосудов.

Повреждения головы вызывают часто набухание мозга и его оболочек. Изнутри черепа нарастает давление, возникают опасные для жизни симптомы. Близится грозный момент. Кто подскажет хирургу, что скрывается за внешней картиной болезни: кровотечение ли сосудов вызвало внутричерепное давление или это преходящий отек? Как быть хирургу? Приступать ли к операции, чтобы перевязать кровоточащие сосуды, или не трогать больного, дать ему необходимый покой? Раздираемый сомнениями, врач теряется в догадках, не зная, что предпринять.

Вишневскому неведомы эти терзания – новокаиновый блок выровняет у раненого кровяное давление, рассосет отек мозга или не окажет никакого влияния и подскажет, таким образом, необходимость операции.

Случается нередко, что боль внезапно возникает в правой части живота. Хирург по месту страдания определит болезнь как «аппендицит» и предложит больному операцию:

– Не будем испытывать судьбу, зло надо выдергивать с корнем. ⁱ

Врач не может сказать, что случилось с отростком: воспалился ли он и болезнь не сегодня-завтра исчезнет, идет ли там нагноение или злокачественная опухоль грозит всему организму?

– Мы не знаем в этих случаях сомнений, – утверждает Вишневский, – новокаиновый блок дает нам точную картину поражения. Под его действием исчезнет начавшееся воспаление и отпадет необходимость в операции, небольшой отек – инфильтрат – рассосется и уже, возможно, не повторится. Там, где блокада не окажет влияния, хирург либо обнаружит гнойник, либо опухоль слепой кишки.

Таков новокаиновый блок – чудесный «рентген» Вишневского. Ни одно лекарственное средство, ни одна хирургическая манипуляция не откроет взору врача перспективу такой широты и глубины.

В жилах Вишневского, видимо, течет горячая кровь физиолога. Его мысль все чаще возвращается к вопросу: что же происходит в нервной системе под влиянием блокады? Неужели все объясняется тем, что, выключая пострадавшие нервы, лишая их чувствительности, новокаин избавляет их от раздражения и дает им столь нужный покой?

Когда наблюдения и расспросы не дали ученому ответа, он обратился к своей памяти. Ему вспомнилось одно обстоятельство из недавнего прошлого. Его противники в свое время утверждали, что заживление операционной раны после анестезии идет порой ненормально. Это было верно лишь отчасти. Края раны действительно иногда изъязвлялись, и возникал струп – свидетельство о местном отмирании тканей. Откуда бы это? Новокаин весьма дружествен нервам и тканям, поваренная соль, которая входит в раствор, имеет свойство сохранять клетки от распада, никаким прямым влиянием, ни физическим, ни химическим, нельзя было объяснить возникновение струпа. Так логическим путем ученый сделал любопытное открытие: в гибели клеток была повинна единственно нервная система. Раздраженная солью, она изменяла питание тканей и вызывала их отмирание. Вишневский ослабляет концентрацию соли в растворе, и заживление ран идет без осложнений.

«Нервная система, – говорит он себе, – на сильное раздражение отвечает поражением – реакцией, вредной для организма, а на слабое – действием, исцеляющим его. В слабом раздражительном действии новокаинового блока – целебное свойство его».

У каждого открытия своя судьба, своя история взлетов и падений. Весть о лечебных достоинствах новокаинового блока облетела страну. Отовсюду посыпались сообщения об удачном его применении. В Тульской области блокада излечивала язвы невиданных размеров; в Саратовской – болезни уха и дыхательных путей. Блок предохранял от всяких заболеваний, изменял состав крови, излечивал сифилис и водобоязнь. Благодетельный новокаин изгонял бруцеллез у коров, поднимал их удойность – одним словом, творил непостижимые дела. Фантастические сообщения сменялись претензиями: посыпались жалобы, что панацея сдает, не всегда проявляет свое спасительное действие. Легкомысленные люди, разочарованные в своих ожиданиях, спешили возвестить, что достоинства открытия преувеличены. Повторилось то же, что с анестезией: метод был скомпрометирован, едва он явился на свет.

Горячо возмущались ученые.

– Мы знаем немало чудодейственных средств, – говорили они, – но к науке их не причисляем. Теория блокады ни патологией, ни физиологией не обоснована, и мы отказываемся поэтому ее обсуждать.

– Что такое «блокада»? – недоумевал один именитый профессор. – Кто легализовал это слово, из какого учебника взято это название?

Вишневскому отказывали в праве дать имя своему методу, защитить гипотезу, столь обоснованную практикой.

– Истина восторжествует, – утешали его другие, – независимо от того, будете или не будете вы отстаивать ее.

Он мог возразить им, что торжество истины – событие не столь уж частое. Утверждение Птолемея, что земля неподвижна, довольно долго мешало истине себя проявить. Пятнадцать веков эта ложная теория владела умами людей. Учение Галена о функции человеческого организма угнетало медицину пятнадцать веков. Ни Везалию, ни Сервету, ни Джордано Бруно истину не привелось отстоять.

– Наука строга и справедлива, – с серьезным видом вещали ученые мужи. – Научные факты должны быть до конца обоснованы.

Какая строгость! Так ли исчерпывающе объяснил им Пастер механику иммунитета? Много ли знают медики о природе гормонов? Что им известно о терморегуляции, о той самой «температуре», которой они придают такое значение у постели больного? Ни для кого не секрет, что благотворные факты являются в медицине значительно раньше, чем. их можно обосновать.

«Неизученный» новокаиновый блок, физиологией и патологией не обоснованный, имел все основания стать научной гипотезой, лечебным приемом и диагностическим методом.

Надо быть справедливым: противники блокады имели основание быть осторожными. Спор между ними и Вишневским не был перепевом давно забытых разногласий между рационалистами и эмпириками. Тут никто не утверждал, что врачу достаточно располагать известными фактами, почерпнутыми из опыта, и ничем больше. Настаивая на том, что опыт недостаточен без знания причин, вызывающих явление, без теории и системы лечения, противники главным образом имели в виду опыт истории медицины, печальное свидетельство прошлого.

Ни одна наука не знала так много несчастных увлечений, как хирургия. Раз возникшая идея, словно поветрие, овладевала умами врачей, вытесняя из практики опыт минувших столетий. Случайное изобретение, плод не в меру горячего воображения, принималось за панацею, становилось невольным бичом человечества.

В семнадцатом веке неведомо откуда рождается страсть к трепанациям. Свыше тысячи лет рука хирурга не смела коснуться инструментом мозга и его оболочек – и вдруг эпопея безумств. Трепанируют эпилептиков, меланхоликов, сифилитиков, душевнобольных, чтобы выпустить из черепа «губительный пар». Даже коронованные особы не могли уберечься от страшного увлечения хирургов. Филиппу Нассаускому просверлили череп двадцать семь раз, принц Оранский вынес семнадцать трепанаций. Один из врачей произвел над больным пятьдесят трепанаций в течение семидесяти дней.

В начале девятнадцатого века возникает учение, которое объясняет телесные и душевные недуги застоями в кровеносной системе. Начинается новый психоз. По любому обстоятельству у больного выпускают до двух фунтов крови. Страшное средство обращается в панацею против всяческих бед. Монахи ищут в нем лекарство против мирского соблазна, врачи и ученые – обоснование для новых идей в хирургии. Увлечение пускает корни в народе, местами уподобляясь ритуалу. В городе Павии в день святого Антония становится обычаем пускать на церковной площади кровь богомольцам. Француз Бруссэ за свою горячую приверженность к кровопусканию был современниками назван кровопийцей. Метод его насмешливо назвали «вампиризмус». В то время говорили, что «Наполеон опустошил Францию, а Бруссэ ее обескровил». Сумасшествие охватило Европу. «В военном госпитале, – писал Пирогов, – на каждом шагу раздавалось приказание: «Поставить больному десять пиявиц». Как можно было сомневаться в целесообразности пиявиц, раз еще Гиппократ свидетельствовал, что первыми поправляются те раненые, которые последними были подобраны, потеряв большую часть своей крови…

Современники Вишневского знали цену панацеям и имели основание им не доверять.

Увлеченные примерами из прошлого, суровые судьи не приняли в счет исторического пути хирургии и места блокады в этом развитии.

В течение своей многовековой истории хирургия прошла через три замечательных этапа. Между первым и вторым прошло четырнадцать веков, третий наступил в девятнадцатом столетии. В первых веках нашей эры утвердилось убеждение, что ампутировать можно только омертвевшую конечность. Лучше всего выждать, когда она сама отпадет. В тех случаях, когда больному угрожает опасность изойти кровью, рану следует прижечь раскаленным железом. С появлением огнестрельного оружия переломы, вызываемые его применением, приводили, как правило, к смерти, а врачи, отчасти из неумения останавливать кровь, не изменяли общепринятой практики.

Таков был сберегательный принцип в древности и в эпоху средневековья.

В шестнадцатом веке во Франции возникает идея перевязывать сосуды раненой конечности и останавливать таким образом кровотечение. Средство, оставленное в эпоху Перикла, вновь возродилось при Бурбонах. Вмешательство хирурга стало менее опасно, и к нему начали все чаще прибегать. Легкость, с какой стала возможна операция, настроила врачей на легкомысленный лад, случаи ампутации множились. Практика выжидания была решительно изгнана из клиники. Благодетельное средство, таким образом, не снизило, а повысило смертность среди больных. «Неприятельское оружие, – сказал Людовик, – менее опасно для французских солдат, чем ножи полевых хирургов».

Началось отрезвление – и новый поворот к принципу сберегательности.

Перелом был настолько решителен, что Пирогов, который в Кавказской войне высказывался за немедленное удаление поврежденной конечности, семь лет спустя, во время Крымской войны, говорил, что «ранняя ампутация принадлежит к самым убийственным операциям хирурга».

Принцип сберегательности снова взял верх, чтобы не уступать своих позиций. Сложнейшая аппаратура современной науки, рентгеновские лучи и биохимические лаборатории охраняют больного от поспешных решений врача. Арсенал этих средств непрерывно растет, и не видно предела его дальнейшим успехам. Тем более странно, как могли современники Вишневского об этом забыть, не увидеть в блокаде новое сберегательное средство. Из ста восьмидесяти случаев спонтанной гангрены сто семьдесят семь были блоком предупреждены; в ста случаях из ста непроходимость кишечника, возникающая на почве спазмы, и отек мозга, как результат тяжелого ранения, проходят без вмешательства ножа. Пятьдесят процентов больных аппендицитом выписываются из больницы, не подвергаясь операции. Это ли не сберегательность? Как могли хирурги это забыть?