Уильям Стерн — мировой рекордсмен по банкротству

Уильяма Стерна не так-то просто застать на месте.

Приходится за ним гоняться и просить его знакомых намекнуть ему, что он, наверно, просто не слишком хочет, чтобы его застали.

Он родился в Венгрии в 1935 году. Еще ребенком он на короткий срок попал со всей семьей в нацистский лагерь Берген-Бельзен. До семнадцати лет он воспитывался в Швейцарии, потом учился в Нью-Йорке и Бостоне, где получил степень бакалавра. Затем стал гражданином США и получил диплом юриста в Гарвардском университете.

При первой встрече он производит впечатление холодного и даже чопорного человека, который с нескрываемым подозрением относится к каждому, кто имеет при себе магнитофон и хочет нарушить его уединение.

Но если он все-таки согласится рассказать о себе, то вы сразу попадаете под власть его знаменитого обаяния. Он отличный собеседник и при этом весьма умен и совсем не скрытен.

«Я познакомился со своей женой и женился на ней в 1957 году. После того как в июле 1960 года меня приняли в нью-йоркскую коллегию адвокатов, мы с женой вернулись в Лондон и я начал работать в тогда еще небольшой компании „Фрэшуотер груп“. Этим самым я выполнял свое предсвадебное обязательство, данное мной моему, ныне уже покойному, тестю, Осин Фрэшуотеру, который хотел, чтобы в его компании работали свои люди. Я начал карьеру с самого низшего звена управления — заполнял бухгалтерские книги, вносил собранную арендную плату на банковские счета, осматривал котельные, следил за текущим ремонтом сдаваемых внаем квартир В 1964 году я стал заниматься финансовой стороной нашего бизнеса. Я отвечал за финансовые дела компании, пока в 1970 году не оказалось, что два более молодых члена семейства уже стали взрослыми, и тогда я решил, что для всех нас будет лучше, если каждый из нас займется своим делом. Мы разделили капитал, и в конце 1972 года я основал то, что позднее стало известно как „Стерн холдингз“.

А меньше чем три года спустя его империя недвижимости «Уилстар секьюритиз лтд.» рухнула вместе со всей Лондонской биржей недвижимости, и он остался в долгу на обшую сумму 142 978 413 фунтов стерлингов.

Между 1979 и 1985 годами ему принадлежала достаточно сомнительная честь быть зарегистрированным в Книге рекордов Гиннесса в качестве самого крупного банкрота.

Сегодня, освободившись наконец от долгов, он рассказывает о своем феноменальном взлете и еще более феноменальном падении как человек, у которого было достаточно времени взглянуть на все это со стороны.

«С 1961 и по 1971 год английский бизнес сдачи помещений внаем подвергался бесконечным и вполне произвольным ограничениям того или иного рода, которые накладывал „Бэнк оф Ингленд“. Банк пытался ограничить уровень инфляции путем ограничения кредитования национальной экономики. Поэтому любой, кто мог расширять свое дело в шестидесятых годах, имел свой потолок, независимо от того насколько прибыльным было его дело. Управляющий банком обычно говорил: „Мне бы очень хотелось вам помочь, но размер нашего кредита ограничен 5% той суммы, которую вы получили в прошлом году. Поскольку уровень инфляции составляет именно 5%, то это означает, что наши кредитные способности остались на том же уровне, а поскольку мы уже выдали кредиты другим нашим клиентам, то для вас у нас ничего нет“. Раздобыть деньги можно было, только обхаживая одновременно десять или двенадцать банков, пока не найдется такой, у которого при всех искусственно навязанных ограничениях еще остались кое-какие запасы. Поверьте, я мог бы рассказать бесконечное множество историй о великолепных сделках, не осуществленных только потому, что не оказалось возможным найти под них кредиты».

В то же самое время, в середине шестидесятых, четыре крупных банка решили расширить свои операции и создали сеть филиалов. Они выделили этим малым банкам по пятьдесят или по сто тысяч фунтов и пустили их в свободное плавание. Но вскоре управляющие банками стали жаловаться, что не могут выдавать кредиты, потому что им не разрешается брать вклады, превышающие искусственно установленные ограничения.

Затем наступил 1971 год.

«Бэнк оф Ингленд» решил снять все ограничения и предоставить всем полную свободу действия. Тактика ограничения кредитов была предана забвению. Согласно новой финансовой политике рынок должен был сам диктовать условия, при которых объем кредитов устанавливался бы естественным путем и каждый, у кого есть деньги, мог бы давать взаймы кому угодно.

«Наступила новая эра. Теперь согласно новому подходу любое финансовое учреждение могло искать себе вкладчиков на конкурентной основе. И пусть себе небольшой коммерческий банк предлагает на полпроцента больше, чем „Барклиз“. Пусть он охотится за вкладами и выдает их в виде займов для каких угодно целей, до тех пор пока на них есть спрос. В результате этого в сектор недвижимости было влито несколько свежих миллиардов фунтов стерлингов. И естественно, ограниченное количество товара при практически неограниченном количестве денег привело к резкому скачку цен. Вдобавок свободное кредитование создает в обществе ощущение богатства и люди гораздо легче тратят деньги. А кредиты выдавались щедрой рукой. И в промежутке между декабрем 1971 и летом 1973 года стоимость недвижимости и аренды невероятно выросла. Это было похоже на какую то бесконечную спираль».

Что касается Стерна, то он был известен в Сити как начинающий, но уже опытный торговец недвижимостью.

«Моей собственной компании было всего полгода или год от роду. И тем не менее представители банков буквально ломились в мою дверь: „Можпо нам поговорить с вами? Не хотите ли вместе пообедать? Не хотите ли взять кредит в два, три, пять миллионов фунтов для расширения вашего дела? Мы бы с удовольствием сотрудничали с вами по таким-то и таким-то сделкам“. И тому подобное. Четыре года назад из-за этих кредитных ограничений они даже при всем желании не могли бы делать ничего похожего».

Огромные суммы денег продолжали вливаться в сектор недвижимости в течение 1972-го и особенно 1973 года. В 1971 году цены были уже достаточно высоки, но теперь они просто подскочили до небес. Оценщики оперировали астрономическими цифрами. И банки продолжали давать ссуды соответственно этим завышенным оценочным ценам на недвижимость.

Но уже осенью 1973 года произошло первое из цепи событий, которые, по мнению Стерна, и привели к краху его компании.

«Началась так называемая война Йом Кипур, приведшая к беспрецедентному росту цен на топливо. Это произвело дестабилизирующее влияние на финансовую систему западного мира и негативно отразилось на экономике почти всех стран. Между прочим, той же осенью 1973 года на конференции Института директоров в Алберт-Холле тогдашний премьер-министр Тед Хит имел самонадеянность и глупость заявить, что перед Англией сейчас не стоит никаких проблем, кроме одной: как лучше; использовать свое процветание».

Через пять месяцев в Англии началась забастовка шахтеров, и было запрещено включать свет в офисах более чем на несколько часов в день. Офисы не отапливались, и промышленные предприятия закрывались из-за нехватки топлива. Профсоюзы горняков успешно противостояли консервативному правительству и добились того, что были назначены досрочные всеобщие выборы, на которых Хит потерпел поражение.

«Было избрано социалистическое правительства меньшинства. Я хочу сказать, что хотя они и имели большинство в парламенте, они не получили большинства голосов на всеобщих выборах. Отсюда происходило всеобщее заблуждение относительно того, что это правительство долго не протянет. Все это только усугубляло чувство неуверенности и неопределенности. В самый разгар энергетического кризиса, в декабре 1973 года, из-за нехватки ликвидных средств обанкротился небольшой банк „Ландон энд Баунти секьюритиз“. Но Англия не была бы Англией, если бы в ней позволялось выносить сор из избы. Поэтому „Бэнк оф Ингленд“ без особого шума предоставил пострадавшему банку то, что позднее стало называться „спасательной шлюпкой“.

По словам Стерна, первое время происхождение таких «спасательных шлюпок» настолько ловко держалось в секрете, что иногда даже сами банкиры, получавшие финансовую поддержку, не знали, откуда к ним поступают деньги.

В то время финансовая группа, принадлежащая Стерну, владела совместно с «Ферст нэшнл бэнк оф Мэриленд» акциями небольшого коммерческого банка, который назывался «Ферст Мэриленд лтд.». В декабре 1973 года Стерн проводил праздники с семьей. Но не уснели они приехать в Майами, как ему позвонил генеральный управляющий банка «Ферст Мэриленд.

«Я был членом совета директоров, и мне принадлежало большинство акций, но я непосредственно не занимался управлением банка, так как предпочитал доверять это профессионалам. Управляющий заявил, что у нас возникли трудности. Он сказал, что он не может возобновить наши рыночные вклады. Он также сказал, что желательно, чтобы я вернулся в Англию. Разумеется, я сейчас же вернулся и связался с нашими главными банкирами из „Барклиз“. И они дали мне весьма неожиданный ответ. Обычно крупные банки по вполне понятным причинам крайне неохотно предоставляют помощь небольшим банкам. Они предпочитают, чтобы небольшие банки получали деньги от частных вкладчиков, а не от них. Но на этот раз рни сказали: „Отлично, мистер Стерн! Какой объем наличности вас устроит? Два миллиона? Три миллиона?“ Мы тогда не знали, что „Барклиз“ делал это по поручению „Бэнк оф Ингленд“, который организовал предоставление финансовой помощи тонущим банкам. Всего на спасение банковской системы Великобритании ушло 1,25 миллиарда фунтов стерлингов».

Но по иронии судьбы подобная политика спасения утопающих оказалась тем самым обоюдоострым мечом. «Бэнк оф Ингленд» закачивал деньги в банковскую систему, чтобы во всем мире знали, что дела у них идут лучше некуда. Но, к сожалению, им не удалось держать это долго в секрете и те слухи, которые сопровождали «спасательные шлюпки», только нагнетали атмосферу неуверенности и нестабильности.

«Ничто так не угнетает, как неопределенность или страх. За двенадцать месяцев, с начала забастовки шахтеров и кризиса банковской системы, с декабря 1973-го и по январь 1975 года, в Англии произошла полная потеря доверия. Недвижимость невозможно было продать. И не потому, что резко упали цены. Это бы просто означало, что стоимость недвижимости перешла на иной уровень. Нет. Просто торговля прекратилась. Уже в 1975 и 1976 годах можно было сделать приобретения по очень низким ценам. Но в 1974 году вы даже задаром никому не могли всучить никакой недвижимости. Переговоры о сделках еще кое-как продолжались. Различные организации делали вид, что собираются что-то покупать. Сделки обсуждались, но договоры не подписывались. Готов держать пари, что за весь 1974 год не было заключено ни одной сколько-нибудь серьезной сделки».

Когда наступил кризис, «Стерн груп», состоявшая к тому времени из пятидесяти компаний, занимающихся недвижимостью, банковскими операциями и страхованием, как раз вела строительство на сорока участках, расположенных в разных частях Англии.

«Это все равно что любое обычное производство. Просто вместо того, чтобы монтировать всякие штуковины в заводских помещениях, мы строили здания под открытым небом. Мы имели надежное банковское финансирование. Существовало неписаное правило, согласно которому построенное здание или сдавалось внаем по истечении, скажем, шести — двенадцати месяцев после завершения строительства, или же, если оно пустовало, его продавали. Но, разумеется, никто и вообразить не мог, что деловая жизнь в стране замрет до такой степени».

Он даже в страшных снах не представлял себе, что когда-нибудь не сможет выплатить проценты по банковским займам. Но в отдельные периоды его ссуды достигали 150 миллионов фунтов. На свои резервы они могли продержаться еще не больше одного квартала. В январе 1974 года кризис в экономике стал очевиден. 25 марта он еще ухитрился как-то выплатить проценты по ссудам. Но после этого его карманы оказались совершенно пусты. «Вот тогда-то я и решил проверить реальный спрос на рынке. Я решил продать принадлежавшее нам прелестное здание в центре Дублина. Мы рассчитывали, что до Ирландии кризис еще не докатился. Словом, агенты утверждали, что продажа этого здания должна принести нам не меньше миллиона. Я выставил его на продажу. В те времена процедура покупки включала в себя посещение поверенных, проверку документов сделки; осмотр объекта, и я еле дождался, пока здание будет участвовать в торгах. Знаете, сколько предложений мы получили? Ни одного. Не нашлось ни единого человека, кто бы хотел купить это здание. Ни за миллион. Ни за восемьсот тысяч фунтов. Ни за полмиллиона. Ни даже за сто тысяч. Никого. Спроса не было вообще. Через несколько дней после этого я отправился к нашим главным кредиторам и объяснил, что в июне мы не сможем выплатить проценты по ссудам за второй квартал. В середине мая они пригласили компанию „Корк галли“ в качестве ликвидаторов нашей компании».

Едва ли это могло служить ему утешением, но Стерн был не одинок.

Зашатались самые устои экономики.

Продажа недвижимости в очень большой степени зависит от банковских ссуд. Вы вкладываете столько банковских денег, сколько можете достать. Поскольку всегда приходится учитывать возрастающий уровень инфляции, то за время, пока вы построите здание и перепродадите его, стоимость должна возрасти настолько, чтобы компенсировать все затраты на выплаты процентов под занятые ссуды. А так как вложения в покупку земли в, любом случае хорошая гарантия от инфляции, то, как только вы заканчивайте строительство, вам гарантирована прибыль. Так было всегда.

И только в декабре 1973 года все стало совсем иначе.

Те, кто занимался продажей недвижимости, внезапно столкнулись с явлением, которое теперь любо называть, «отрицательным притоком денег». Раньше это называлось проще: «быть загнанным в угол». Банки требовали; проценты за свои ссуды, а недвижимость никто не хотел покупать. Если, к примеру, вам принадлежали какие-то квартиры и арендаторы платили вам ренту (другими словами, если вы использовали недвижимость в виде помещения капитала), то вам регулярно поступала арендная плата, или в крайнем случае вы могли ее снизить. Так или иначе, всегда найдется кто-то, кому негде жить, и у вас всегда будет шанс получить хоть какие-то деньги. Но если вы в те годы занимались строительством жилья, то вы не получали ничего, кроме счетов на оплату. Вы же не можете продать дом без крыши. Значит, до тех пор пока вы не сделаете крышу, вы будете только тратить.

Если сегодня вы заговорите с кем-нибудь из строителей, которые работали в то время, то все они, независимо от того, удалось им выжить или нет, в один голос скажут, что не ожидали, что кризис затянется так надолго. Ну, может быть, год, ну два, ну даже три. Но никак не пятыпесть лет.

Один известный в Сити предприниматель, которому удалось выйти из кризиса почти без потерь, говорил так: «В то время я понял, что действительно доходная собственность рано или поздно принесет свои плоды. Но только в том случае, если у вас есть время и терпение. В те годы многим улыбнулась судьба. Но все, кто занимался строительством, пережили трудные времена».

Например, «Гардиан пропертиз» признавала, что и марте у нее начались крупные неприятности и три месяца спустя они уже были вынуждены пригласить ликвидаторов. Компания «Лайон груп» в мае добивалась моратория на взыскание долгов, но вскоре рухнула под грузом задолженности в пятьдесят миллионов фунтов. «Таун эвд Коммершиал пропертиз», «Дэйвид Льюис груп», «Норзерн девелопментс»… Все они считались в те годы довольно крупными компаниями. Но даже крупнейшие строительные компании, такие как «Эм-и-пи-эс», «Бритиш Язвы» «Таун энд Сити пропертиз», испытывали в то время весьма серьезные затруднения. Этого было невозможно избежать. Все это напоминало какой-то фильм ужасов. «Чудовище, которое съело Кливленд». Только называлось это по-другому: «кризис, который чуть было не разорил Великобританию».

Или, например, был такой Пэт Мэттьюз и его «Ферст нэшнл файнэнс корпорейшн».

Компания образовалась в 1960 году как подразделение «Бирмингем кэрридж энд Вэгон», и Мэттьюз сумел всего за десять лет превратить «ФНФК» в одну из крупнейших в Лондоне компаний по вторичным банковским операциям и продаже недвижимости. Говорили, что она стоит 550 миллионов фунтов и что, когда разразился кризис, «Бэнк оф Ингленд» счел ее достойной спасения, и компании было сделано вливание на сумму 360 милионов фунтов. Но в октябре 1975 года «ФНФК» имела восемьдесят три миллиона убытков, что было своеобразвым рекордом среди компаний, занимавшихся банковскими операциями. Мэттьюз подал в отставку, и его проводили с почетом, пожаловав ему на прощанье пятьдесят семь тысяч фунтов.

Или, например, была такая компания «Амалгамейтед инвестмент энд проперти».

По большей части деньги этой компании были вложены в крупномасштабное строительство, и, когда начался кризис, они начали уплывать с невероятной быстротой, тогда как компания ничего не могла продать, чтобы покрыть растущие издержки. Инвесторам, которые были заинтересованы, чтобы компания оставалась на плаву, пришлось пустить шапку по кругу — ведь это была одна из самых перспективных, самых прибыльных, самых замечательных компаний по торговле недвижимостью. Почему бы инвесторам не поддержать ее в трудную мивуту? К тому же компанию возглавлял Габриэль Харрисон, любимец публики и самая популярная фигура в мире строительного бизнеса. К несчастью, в 1976 году в разгар событий Харрисон умер на операционном столе. Через два месяца после его смерти компания была объявлена неплатежеспособной.

Стерн настаивает, что это не было непосредственно связано со смертью Харрисона. По его словам, вкладчики в. какой-то момент решили больше не обманывать самих себя. Придя к выводу, что у компании нет перспектив, они поделили то, что от нее осталось, и сделали ручкой.

Так что Стерн вовсе не был в одиночестве. Никоим образом.

«До тех пор пока вы верите в свою страну, можно надеяться, что возродятся привычные ценности. Представьте себе, что какая-нибудь добрая фея сказала нам: „Не беспокойтесь, берите денег, сколько вам надо, заканчивайте строительство, а мы подождем с процентами по ссудам, пока экономика не пойдет на подъем и вы не сдадите ваше здание в аренду“. Если бы такое могло произойти, то сегодня наша компания была бы очень и очень состоятельной».

Но для этого необходима добрая фея.

«В сфере торговли недвижимостью выжила только „Таун эпд Сити“. В сфере банковского дела тридцать коммерческих банков свернули свои операции, хотя индивидуальные вкладчики не потеряли своих капиталов. Исключение составила „ФНФК“. Они давали большие ссуды подрядчикам. Когда в 1973 году первый из банков столкнулся с финансовыми трудностями, „ФНФК“ помогла ему. Очевидно, „Бэнк оф Ингленд“ пообещал им содействие за спасательную деятельность. Поэтому им и не дали разориться».

В этой связи, добавляет Стерн, балансовые ведомости «ФНФК» представляют собой весьма любопытное чтение.

«Это на редкость поучительные документы. Обычно если в опубликованном балансовом отчете долги превышают стоимость имущества на семьдесят миллионов фунтов, то логично предполагать, что компания разорена. Стоимость нашего имущества превышала долги на тридцать миллионов, но я все-таки разорился. А „ФНФК“ не разорилась. Это все зависит от того, насколько тебя считают платежеспособным, то есть принимается в расчет твоя способность покрывать долги по мере того, как они предъявляются к оплате. Я, несмотря на то что моя собственность превышала долги, не мог этого сделать. А „ФНФК“, несмотря на то что ее долги превышали ее собственность, могла, потому что добрая фея в лице „Баня оф Ингленд“ подпитывала компанию деньгами все те время, пока продолжался кризис. Для них этот кризис окончился где-то около 1984 года. И сегодня „ФНФК“ эямечательно себя чувствует и оценивается на бирже в сто миллионов фунтов. Хотя, по сути дела, она была неплатежеспособной в течение нескольких лет».

А компании, вроде его собственной, которые были ппщены финансовой поддержки государственных оргапизаций, очень быстро оказались не у дел.

Не надо бьггь семи пядей во лбу, чтобы понять, что если вам не дают кредита, когда вы не можете заработать денег, то по крайней мере вы ничего не потеряете.

Таким образом, по справедливости большая часть аввы за массовые разорения должна быть возложена на банки. Ведь это они выдавали ссуды. Как утверждает штерн, банки буквально осаждали его с предложениями все больших и больших кредитов. Но компании по строптепьству и продаже недвижимости всегда стремились получить финансовую поддержку, рассчитанную на долгий период времени, а банки хотели получить свои денежки обратно уже через три — пять лет. И опять-таки не обязательно быть глубоким аналитиком, чтобы осознать это вопиющее несовпадение интересов. Нельзя осуждать строительные компании за то, что они брали банковские кредиты. Сами банки прекрасно понимают, что их кредвтвая политика в семидесятых годах была порочной, даже если и отказываются признать это публично. Факт, как говорится, налицо. Но сегодня трудно найти банкира, который бы помнил, что давал ссуды строительным компаниям в 1972-1974 годах. Похоже, таких банкиров просто не существует.

Поскольку западные страны экономически очень тесно связаны между собой, кризис недвижимости, разразившийся в Англии, не мог ограничиться только Англией. Его влияние затронуло и другие страны.

Наиболее драматично развивались события во Франции, где имели место крупные инвестиции английского капитала в капитальное и жилищное строительство. По сути дела, там произошло в точности то же самое, что и в Англии. В 1974 году спрос на недвижимость упал практически до нуля. Соответственно резко снизилась ее стоимость, которая достигла своего нормального уровня только спустя два или три года, после того как стали подпитаться английские цены на недвижимость.

В Америке, и в первую очередь в Нью-Йорке, тысячи владельцев жилых зданий не смогли выкупить их из залога под ссуды. Вся эта недвижимость повисла на балансах ссудо-сберегательных ассоциаций по той же самой причине, по какой, собственно, и разразился кризис недвижимости — из-за энергетического кризиса. Ситуация усугублялась еще и тем, 1то сам город Нью-Йорк оказался на грани банкротства.

Помимо собственности в Англии, Стерн также имел вложения во Франции, Бельгии, Дании и Израиле.

«Но это были очень небольшие вложения, и даже если бы в Дании в то время начался бум недвижимости, это не спасло бы моих английских компаний».

Но именно в Англии кризис нанес ему самый страшный удар, оказавшийся столь разрушительным главным образом в силу своей внезапности.

«Другие отрасли экономики, производящие обычные товары, тоже в результате различных причин клонились к упадку. Но это происходило более или менее постепенно — во всяком случае, они не разорялись в одночасье, Мгновенный крах потерпели только два тесно связанных друг с другом сектора британской экономики — недвижимость и финансирование. Но если банки искусственно поддерживались на плаву с помощью вливании из „Бэнк оф Ингленд“, то торговля недвижимостью не получила никакой поддержки, за исключением одной или двух компаний, о которых я уже упоминал. Крах был всеобщим».

По его словам, это можно было сравнить с тем, как ветер внезапно захлопывает ставни на окнах.

«Никто не мог этого предвидеть. Никого заранее не оповестили. Я много раз говорил об этом и раньше, но я готов назвать лжецом любого, кто скажет, что до 1 декабря 1973 года он слышал хоть от одного банкира, управляющего инвестициями, председателя страховой компании или финансового обозревателя предупреждения типа рынок перенапряжен, внимательно следите за динамикой цен, не расширяйте без надобности своих операций в так далее. Никто ничего подобного не говорил, лишним доказательством чему служило уже упомянутое высказывание Хита. Было грубейшей ошибкой считать, что английская экономика и промышленность находились в то время на подъеме, и эта иллюзия развеялась всего за какие-то три-четыре месяца. Без какого бы то ни было предупреждения… И ни один умник не смог этого предусмотреть».

В мае 1974 года компания «Корк Галли» была призвана в качестве ликвидаторов.

«Как только я понял, что из-за полного отсутствия спроса мы в июне не сможем выплатить проценты по нашим ссудам, я встретился с руководством банка „Нэшнл Вестминстер“, который являлся нашим главным кредитором. Они прислали к нам своих бухгалтеров, а те представили подробный и, обстоятельный отчет, сводившийся в основном к двум вещам. Первой из них было то, что стоимость имущества нашей компании превышала сумку нашей задолженности на тридцать миллионов фунтов. Но мы вели строительство одновременно на нескольких объектах, и, чтобы продержаться следующие двенадцать месяцев, нам понадобились бы огромные суммы, которые примерно и составили бы эти тридцать миллионов. Руководство банка взвесило ситуацию, и в врио прекрасное утро в четверг 9 мая 1974 года они позволили мне и сказали, что, к сожалению, не смогут Больше оказывать нам финансовую поддержку и предложили мне посоветоваться с моими юрисконсультами. Что я и сделал в тот же вечер. Мой юрисконсульт порекомендовал мпе обратиться к Кеннету Корку из „Корк Галди“ с просьбой дать заключение по положению дел нашей компании. На следующий день я связался с одним вз его партнеров, и тот предложил мпе устроить встречу главных кредиторов нашей компании в понедельник 13 мая».

В тот день в зале заседаний совета директоров компании Стерна собрался десяток представителей банков, предоставивших компании более двух третей всех ссуд. Выступление Стерна можно было свести к одной фразе: «Мы не имеем ликвидных средств».

Тогда представители банков обратились к Кеннету Корку с просьбой осуществлять контроль за финансовой деятельностью компании. Теперь Стерн не мог ничего предпринять без одобрения Корка.

«Было ужасно неприятно постоянно помнить, что из за размеров нашей компании каждый наш шаг вызывает немедленный комментарий в прессе. Не было дня, чтобы моя жена или кто-то из членов семьи не находил в центральных газетах каких-нибудь материалов о наших делах».

Поначалу все усилия Корка сводились к тому, чтобы помочь компании Стерна удержаться на плаву как можно дольше. Изучив состояние ее финансов, встретившись с кредиторами и с самим Стерном, Корк пришел к выводу, что компания переживает временный кризис ликвидности. Он сообщил руководству банков, что стоимость имущества компании превышает ее долги не на тридцать миллионов фунтов, как было определено его же сотрудниками шесть месяцев назад, а только на восемнадцать Но это означало, что компания пока держалась на плаву и просто испытывала временные затруднения с ликвидностью из-за падения спроса на ее продукцию. Корк все уставал повторять, что его задача состоит в том, чтобы я дальше контролировать деятельность компании и отслеживать все ее контракты на продажу до тех пор, пока у него не появится свободная наличность.

«Спустя год, когда стало ясно, что на рынке не происходит никаких изменений к лучшему, что помощи ждать неоткуда, тогда как проценты на наши займы продолжили накапливаться, было уже глупо продолжать обманывать себя. Мы оперировали стоимостью нашей собственности, которая была определена 15 месяцев назад, но никто не хотел покупать ее и на 30% дешевле. А потом наступил момент, когда недвижимость вообще потеряяя всякую цену».

В качестве примера он приводит одно из своих зданий возле Оксфорд-стрит, в фешенебельном лондонском Вест-Энде.

«Мы получили разрешение на застройку и без колебаний и проволочек взялись за дело. Все, что нам требовалось, это найти подрядчика, который построил бы здание общей площадью в четырнадцать тысяч квадратных футов. Обратите внимание: четырнадцать тысяч квадратных футов. Если бы я сказал: 140 тысяч квадратных футов, вы могли бы говорить, что это слишком большое здание, что могут возникнуть проблемы с дорожным движением, что не будет хватать места для парковки я прочее. Но это было совсем небольшое здание в четырнадцать тысяч квадратных футов в самом сердце Вест Энда. В 1973 году мы заплатили за этот участок земли 1,25 миллиона фунтов. Чтобы вы не подумали, что я сдуру заплатил за него слишком дорого, скажу вам, что по оценкам банков стоимость этого участка составляла 1,3 миллиона фунтов. Под эту землю банки, как водится, выдали нам кредиты, равные 75% стоимости участки, что составило не то девятьсот, не то 950 тысяч фунтов. А в 1976 году они смогли продать его не то за 150, не то за 175 тысяч. Но я точно помню, что цена была не выше двухсот тысяч. То есть за полтора года стоимость снизилась в шесть раз. Сейчас это прелестное здание, в котором расположен офис какой-то компании. Человек, который купил его тогда, заработал на этой сделке целое совке. Но в то время никто не верил ни в какие перспективы. Банки не могли даже представить, что это здание найдет покупателя».

Но Стерна беспокоили не только вопросы общего веса рынка недвижимости — ему вполне хватало и собственных проблем.

«То, что неприятности были не у меня одного, а у всех вокруг, служило слабым утешением. Вдобавок мне очень мешала публичность всего происходящего. У нас есть очень широкий круг друзей, с которыми я встречался почти каждое утро, и они не спускали с меня глаз и были в курсе всех моих дел».

Он говорит, что большую часть 1974 года — самый еяый период кризиса — он держался только на транквилизаторах, потому что напряжение было невыносимым.

«Они помогали мне сохранять равновесие. Но мне отчасти повезло, потому что многим другим, оказавшимся в такой же ситуации, пришлось просто отойти в сторону и допустить посторонних людей к своим делам и документам. А я полтора года работал вместе с Кеннетом Корком, помогая ему разобраться в делах нашей компании, поставляя ему информацию об имуществе, принадлежащем нашей группе. В каком-то смысле это мне очень помогло. Всегда лучше заниматься делом, вместо того чтобы болтаться по улицам и растравлять душу мыслями о своей печальной судьбе».

Главной его заботой было по возможности оградить от неприятностей свою семью.

«В какой-то момент оказалось, что на моем личном счету осталось не больше каких-нибудь пяти тысяч фунтов. Когда все закончилось, моим единственным желанием стало сохранить нормальную атмосферу в доме. А это было непросто. Ведь нельзя помешать тому, что дети слышат в школе всякие сплетни об отце, которые их приятели приносят из дома. В конце концов, человека в этой жизни могут поддержать только семья и вера».

Тем временем Корк прилагал все усилия, чтобы предотвратить личное банкротство Стерна. Он полагал, что без его личных капиталов можно и обойтись. Тем более что кредиторы не смогли бы без помощи Стерна разобраться в запутанных делах его компаний. Все они хотели избежать обвальной распродажи имущества «Стерн груп», и Стерну было поручено исполнять обязанности директора группы компаний под непосредственным руководством Корка. Этого не могло произойти, если бы его довели до личного банкротства. Стерну даже платили жалование.

«Я не уверен, смог ли бы я прожить на эти деньги, но мне все-таки что-то платили».

Сначала это было пятнадцать тысяч фунтов в год (что по тем временам было немалой суммой), но постепенно, по мере того как процесс ликвидации шел к концу, это сумма уменьшалась. Последние несколько месяцев ему платили как консультанту из расчета тысяча фунтов в год. А когда в декабре 1975 года они с Корком окончили совместную работу, выплаты прекратились совсем.

В начале 1977 года Корк позвонил Стерну и сказал, что больше пе может откладывать решение вопроса о его личном банкротстве.

«Это было для меня большим ударом. Пока я был нужен нашим кредиторам, я мог не опасаться, что они поставят вопрос о моем личном банкротстве. Но как только я выполнил свою миссию, неизбежное должно было произойти».

Официально вести дело о его личном банкротстве был назначен «Кайзер Ульмап бэнк». Он потребовал ко взысканию со Стерна двадцать миллионов фунтов.

«Это был странный выбор, потому что „Кайзер Ульмап“ являлся коммерческим банком, который и сам бы потерпел крах и, прекратил свое существование без „спасательной шлюпки“ от „Бэнк оф Ингленд“.

Поскольку намечалось судебное следствие по вопросу его личных поручительств, Стерн предложил передать все принадлежащее ему имущество и согласился подвергнуться какой угодно форме разбирательства, но только если это будет осуществлено частным порядком и сохранится хоть какая-то возможность избежать официального объявления его банкротом. Но ему было отказана Кредиторы полагали, что поскольку его компания задолжала такую огромную сумму сразу нескольким банкам и поскольку в деле были замешаны национальные интересы, то все разбирательство следовало проводить совершенно открыто и публично. Кредиторы также сочли, что любой, кто захочет подвергнуть Стерна перекрестному вопросу, должен иметь возможность сделать эсо.

В это время кто-то посоветовал Стерну самому заявить о своем банкротстве. Это бы вывело из игры «Кайзер Ульман бэнк» и позволило бы Стерну избежать длительной и выматывающей битвы с кредиторами. Этот вариант показался Стерну наиболее безболезненным, но он решил все-таки поинтересоваться мнением своего адвоката, который сказал, что этого не следует делать до тех пор, пока существует хоть какая-нибудь надежда, что банкротства удастся избежать.

«И тогда я начал защищаться».

Он построил свою защиту на процессуальных тонкостях, но это ему не помогло.

«Я решил, что если я проиграю, то так тому и быть. И я проиграл».

По решению суда «Кайзер Ульман бэнк» была присуждена компенсация в размере всей суммы выданного крецита — двадцать с половиной миллионов фунтов.

Тут налетели остальные кредиторы, и Уильям Стерн начал вплотную приближаться к Книге рекордов Гиннесса.

Во время слушания дела о банкротстве выявился один примечательный факт: банки принимали его личные поручительства, не задавая при этом практически никаких вопросов и йе интересуясь даже его финансовым положением.

«По крайней мере два вопроса они должны были бы мне задать: сколько я стою и кому еще предоставляю свои гарантии. Если бы они их задали, то услышали бы в ответ, что я стою не меньше четверти миллиона фунтов стерлингов, включая сюда стоимость моего дома и личного имущества, но не считая принадлежащих мне акций компании. И что я без всякого колебания предоставлял свои гарантии всем нашим кредиторам, потому что наша компания — частная, а любая сделка с частной компанией предполагает предоставление гарантий, в то время как банки или компании открьггого типа не обязаны их предоставлять».

Он считает, что если спросить любого банкира, предоставлявшего ему кредиты в 1971-1973 годах, рассчитывал ли он при этом на его личное имущество или на имущество компании, то все они выберут второе.

«Они никогда об этом даже не задумывались. Если бы у них были какие-нибудь сомнения относительно того имущества, под которое они выдавали кредиты, они бы ни за что не дали эти кредиты. Но по закону личные гарантии под займы как раз и служат для того, чтобы кредиторы могли в случае неожиданного развала дела, служившего формальным основанием для выдачи кредита, обобрать того, кто брал ссуду, до последнего пенса. И именно это они сделали. Так что я не мог пожаловаться, что они поступили со мной нечестно. Я сам, необдуманно раздавая личные гарантии, игнорировал ограниченную способность нашей компании к выплате долга».

Вспоминая об этом, Кеннет Корк соглашается:

«Ситуация на рынке спроса складывалась против него. Но персонально он разорился только тогда, когда взял ссуду в двести миллионов фунтов, что по теперешним ценам составило бы миллиард. Вы же знаете, что банквры всегда отличались некоторой туповатостью. И кого они стали спрашивать его, какое обеспечение он может предоставить под этот заем, он ответил, что обеспечением являются принадлежащие ему акции компании плюс его личное состояние. И идиоты банкиры соглашаются на это, не понимая, что если компания не сможет вскрыть превышение своего кредита или выплатить свои займы, то ее акции при этом вообще ничего не будут стоить. И Вилли отдал им под обеспечение свои акции в личное состояние. Он не прятался за спину компании».

Стерн продолжает: «Я вам кое-что расскажу про то, как работают банки. Там есть те, кто выдает ссуды, и те, кто принимает деньги в счет их оплаты. В случае, если ссуда не может быть выплачена или какая-то компания разоряется, то, несмотря на то что вы проработали с этим банком бог знает сколько времени, все важные вопросы по ликвидации обанкротившейся компании принимают не те, кто предоставлял вам заем, а совершенно другие люди. Каждый банк, большой или маленький, имеет отдел по возвращению выданных ссуд, сотрудники которого занимаются только невозвращенными ссудами. Для этих людей вы всего лишь еще один должник, который должен банку деньги под личные гарантии. Поэтому, когда имущество компании уже распродано, они будут, невзирая на лица, добиваться, чтобы вы покрыли разницу из собственного кармана».

Хотя большинство банкиров признает, что пали жертвой его обаяния, некоторая отчужденность Стерна всегда держала их на определенном расстоянии. Он не стремился к тому, чтобы деловые отношения перерастали в личные. Может быть, по этой причине, он не может тепереть говорить, что, мол, тот-то и тот-то сначала были такими хорошими друзьями, а потом бросили меня в беде.

«Люди, которых я знал, не могли мне помочь. Я не мог рассчитывать, что главный управляющий какого-нибудь крупного банка не будет принимать мер к тому, чтобы востребовать у меня свою ссуду, только потому что я такой хороший парень. Я не имел обыкновения проводить много времени на обедах и коктейлях с представителями истеблишмента. Я занимался своим делом и никогда не ожидал никаких поблажек ни от кого из тех, кто мог повлиять на ситуацию».

В этом смысле его положение существенно отличалось от положения многих других бизнесменов, испытывавших в то время финансовые затруднения. Например, таких, как Джим Слейтер.

«Он был гораздо более приметной фигурой, председателем группы компаний, о которой каждую неделю писали газеты. Ему принадлежал банк. Он был на дружеской ноге с руководством „Бэнк оф Ингленд“, и в трудную минуту его подвели, я уверен, как раз те люди, на которых он мог надеяться. И в первую очередь это касается „Бэнк оф Ингленд“. Я же всегда оставался в тени. Так что и тогда, и сейчас, когда я думаю о том, что со мной произошло, я считаю, что это было неизбежным».

Все упиралось в те самые личные гарантии займов.

«Если бы я не предоставлял личных гарантий, я мог бы спокойно работать, а когда дела пошли плохо — продать свои акции и спокойно уехать отдыхать на Багамы. Но мне пришлось подписать эти обязательства, потому что руководство банков хотело, чтобы тот человек, который вел с ними переговоры о займах, и отвечал бы за все до конца. Я никогда не оговаривал ограничения своей личной ответственности и никогда не пытался их обойти».

Что ж, бизнес есть бизнес. Даже в те тяжелые для него дни он не воспринимал происходящее как направленное лично против него.

«Конечно, нет. Я получил юридическое образование, и это наложило свой отпечаток на мое отношение к жизни. Я всегда спрашиваю себя, справедливо ли это, разума но ли это. И только когда я действительно считаю, что кто-то хочет воткнуть мне нож в спину, я расстраиваюсь и начинаю думать о мести. Нельзя сказать, что я мог бы испытывать такие чувства по отношению к банкам, которые приняли мои личные гарантии под займы и потом постарались взыскать их с меня. Они поступили вполне логично».

Он утверждает, что никогда не был в претензии на то, каким образом банки обошлись с ним.

Ни малейшей обиды? Ни малейшего разочарования?

Ни малейшей.

Он на минуту задумывается.

«Если у меня и осталась какая-либо обида, то скорей на средства массовой информации. Они подавали все, связанное с моими делами, в такой провокационной манере. Я приведу вам пример. Речь шла о продаже моего дома моему, ныне покойному, отцу. И вот „Экспресс“ печатает фотографию моего садика, снятую с балкона дома напротив. Весь газон по площади был меньше акра. Но на фотографии, снятой таким образом, этот дом выглядел как замок феодала, окруженный шестью десятками акров земли, как роскошная усадьба, не доступная никому из обычных людей. У меня действительно был очень хороший дом с ухоженным садиком, но он и близко не напомнил то, как он был представлен на этой фотографии. Им казалось аморальным то, что я, официально будучи банкротом, мог позволить себе стиль жизни, который в их представлении соответствовал только очень богатым людям».

Возможно, для фотографа, сделавшего ту фотографию, так оно и было. Но что касается Стерна, то разница была существенной. Особенно если принять во внимание, как он жил прежде.

«Мне пришлось принимать помощь от членов моей семьи, и это едва позволяло мне содержать дом и вести образ жизни, соответствующий среднеоплачиваемому английскому служащему. Разумеется, то, на что мне приходилось жить, было грошами по сравнению с тем, что я тратил, когда мог распоряжаться своими собственными средствами».

Он утверждает, что все публикации в прессе о том, что он якобы продолжает вести роскошный образ жизни, не соответствуют действительности.

«Я не веду шикарный образ жизни. Но чтобы жить с комфортом, в различные годы мне требовалось от тридцати до пятидесяти тысяч фунтов. Это, конечно, больше, у чем зарабатывает средний служащий. Но если вы живете в доме, где жили прежде, то ясно, что вам требуется много денег, потому что дом большой и на его содержание постоянно нужны деньги. И я никогда не делал из этого секрета. Я никогда не отрицал, что получаю некоторые суммы от моей семьи. Вот за это-то я и был наказан прессой, если можно употребить такое выражение. Она создала мне такой образ, что теперь у меня возникают серьезные трудности, когда мне приходится иметь дело с людьми, не знавшими меня до того, как моя компания разорилась. Раньше я был уверен, что все, с кем мне приходилось работать, знают меня как человека, который отвечает за свое слово. А сейчас, когда мне нужно вступать в деловые контакты, например, для получения займа, то, сидя с глазу на глаз с управляющим, я все время помню, что есть еще и совет по предоставлению кредитов или совет директоров, состоящие из людей, которые никогда меня не видели и, судят обо мне по прессе, изобразившей меня так, что едва ли кто-нибудь захочет иметь со мной дело».

Если внимательно изучить все, что писалось о нем в те годы, то можно выделить три основных момента.

Три, если можно так выразиться, главных раздражителя.

Первое, это то, что Стерн имел обыкновение делать банкирам дорогие рождественские подарки. Про это очень много писали. Но при детальном рассмотрении оказывается, что а) эти подарки были не такими уж дорогими. Едва ли можно считать дорогими ручки за двадцать три фунта, настольные зажигалки за четыре фунта, книжечки промокашек в кожаных переплетах за шесть фунтов или даже чайный сервиз за четыреста фунтов; б) обычай дарить банкирам рождественские подарки был придуман не Уильямом Стерном, и это делают не только те бизнесмены, которые торгуют недвижимостью и в) по личным причинам он никогда не устраивал никаких светских приемов. Не было ни уик-эндов на яхте в Антибе, ни деловых вечеринок при свечах в уютном ресторане с французской кухней, которые стоили по сто фунтов на человека и куда приглашались жены и любовницы, ни даже десятифунтовых ленчей с выпивкой в барах на Флит-стрит за счет компании. Поэтому те рождественские подарки были для него единственным способом выразить уважительное отношение к партнерам общепринятым способом.

Второе это то, что когда он еще владел своей компанией и она в зависимости от года давала от тридцати до восьмидесяти миллионов фунтов чистой прибыли, его жена взяла взаймы у компании полмиллиона фунтов стерлингов. Некоторые газеты раздули из этого целую историю, как будто тут было что-то совершенно невероятное. Сам Стерн утверждает, что об этом займе всем было известно с самого начала и что он был проведен по всем официальным отчетным документам. Все банки, с которыми он имел дело, могли ознакомиться с его годовыми бухгалтерскими отчетами, так что они see знали об этом займе.

А третьим было то, что ему удалось продать свой дом своему отцу, который разрешил Стерну, его жене и их шести детям остаться в этом доме и таким образом уберег его от посягательств кредиторов.

Стерн пошел на это, когда над его семьей нависла угроза вообще остаться без крыши над головой. Причем он хотел продать дом именно отцу, который впоследствии мог бы оставить его по завещанию своим внукам. Стерн связался с «Корк Галли» и объяснил им ситуацию. В то время Стерн официально еще не являлся банкротом и, согласно закону о банкротстве, имел право не считаться таковым еще на протяжении двух лет. В «Корк Галли» ему сказали, что лучше всего выставить дом на аукцион. Но Стерн заявил, что не хочет этого делать, если есть какие-нибудь другие варианты. Ему предложили вызвать двух оценщиков и продавать дом по наиболее высокой цене. Он так и собирался поступить, но один из оценщиков сделал существенную оговорку. Он оценил дом в 125 тысяч фунтов, но добавил при этом, что не сможет продать его по этой цене и что, ввиду отсутствия спроса, не знает, когда он сможет это сделать. В свою очередь, отец Стерна заявил через своего поверенного, что его не устраивает такая оценка дома, и тогда Стерн вызвал третьего оценщика — на этот раз из компании, услугами которой пользовалась сама «Корк Галли».

«Теперь у меня было два варианта оценки: восемьдесят пять тысяч фунтов и 110 тысяч фунтов. Естественно, мы выбрали второй вариант. Но в памяти людей осталась та первая цифра 125 тысяч, которыми мне потом всегда тыкали в лицо. Меня упрекали, почему я держал эту цифру в секрете. Я пытался объяснить, что в действительности это не было настоящей оценкой, потому что оценщик предупредил, что не сможет продать его по такой цене. Но мало кто этому поверил, и многие сколотили себе на этом деле политический капиталец. И все равно, когда вы спрашиваете меня, не осталось ли у меня чувства обиды, я отвечаю „нет“. Но я совершенно уверен, что огромное большинство простых людей, с которыми я никогда не имел никаких дел, благодаря усилиям прессы стали думать, что в нашем обществе что-то устроено неправильно, если оно позволяет таким людям, как я, продолжать вести образ жизни богатого человека».

Средства массовой информации уделяли и продолжают уделять ему так много внимания (лишним свидетельством чему служит включение рассказа о нем в нашу книгу), главным образом, из-за неслыханного размера его личного банкротства. Когда разоряется компания и теряет пару сотен миллионов, никто не видит в этом ничего особенного. Но когда такую огромную сумму теряет частный предприниматель — это сенсация. «Человек, который должен сто миллионов фунтов» — такой заголовок вынесла на первую полосу одна из ведущих газет. Правда, вскоре ее основная конкурентка с легким сердцем процитировала одного из официальных получателей: «Это самое обычное банкротство, только с большим количеством нулей».

И даже когда все дело уже было предано забвению, когда газеты занялись новыми сенсациями и история банкротства Стерна стала предметом для серьезных исследований, в упоминаниях о ней все-таки проскальзывает некоторый оттенок недоброжелательности. Это не злопыхательство. Это больше похоже на что-то вроде зависти. Вот как, к примеру, писал бывший сотрудник «Санди таймс» Стивен Эйрис: «В деле Стерна больше всего угнетает, что у нас один закон существует для богатых и хорошо осведомленных и совсем другой — для бедных и запутавшихся. Но наибольшее осуждение вызывает тот факт, что Стерн намеренно и цинично использовал в корыстных целях то, что для других, более щепетильных, людей было бы личной трагедией».

То; что закон бывает разным для богатых и бедных, — это почти наверняка соответствует действительности. Так устроена жизнь. Впрочем, никто и не говорит, что так и должно быть и что ничего не нужно менять. Но тот факт, что Стерн смог защитить свои личные интересы, пользуясь законодательством существующей системы, еще не повод подвергать его столь уничтожающей критике. Равно как и то, что у него волею судеб оказался богатый отец, готовый прийти ему на помощь в трудную минуту. Вдобавок Стерн утверждает; что все его действия для сохранения своего привычного уровня жизни были осуществлены с ведома и одобрения ликвидаторов, которые, разумеется, не позволили бы ему продолжать в том же духе, не будь все его шаги с самого начала совершенно открытыми и законными. И рассуждения о том, что он якобы намеренно и цинично воспользовался ситуацией в корыстных целях, едва ли можно рассматривать как серьезный аргумент. Скорей это напоминает ситуацию с лисой и виноградом. То, что он сделал, он сделал в рамках закона, чему порукой было участие в деле юристов, банков, судов и других организаций, включая столь известного и уважаемого человека, как сэр Кеннет Корк.

Я бы не хотел, чтобы это было воспринято как речь в защиту Стерна или кого-то другого.

— Пусть каждый, кто замешан в этом деле, защищает себя сам, если ему на самом деле требуется защита.

Да, Стерн сделал для своей защиты все, что дозволял закон.

Но многие забывают, что по крайней мере в одном аспекте он сделал то, чего не делал до него ни один банкрот. Он выпил свою горькую чашу до дна.

Вот что говорит по этому поводу Корк: «Я обнаружил, что Стерн был готов честно сотрудничать. Но к нему от носились как к закоренелому жулику и пройдохе. Ведь все другие мелкие банки и торговцы недвижимостью имели компании с ограниченной ответственностью, под которые они не давали никаких гарантий. И поэтому они не могли стать персональными банкротами и никогда не подвергались публичной обструкции. Их ответственность была ограничена. А как таким людям выпутаться из долгов, когда все кредиторы начинают требовать свои деньги назад? Вилли так не поступал. Он давал гарантии под все свои долги. И вот его объявили банкротом, потому что он оказался единственным, кто не спрятался за ограниченную ответственность. А все набросились на него, как будто он попытался увильнуть от уплаты долгов».

В дополнение к вполне естественному унижению человека, чье грязное белье перемывается на глазах у всех, Стерн был почти на семь лет отстранен от коммерческой деятельности — что-то вроде тюремного заключения для предпринимателя.

«Временами я даже думал, что настоящее краткосрочное тюремное заключение было бы для меня более приемлемым, чем такое, на первый взгляд формальное, но, по сути, очень чувствительное ограничение моей личной свободы. Собственно, для бизнесмена это и было равносильно тюремному заключению».

Все те годы он подрабатывал в качестве консультанта.

«Это не самый приятный способ зарабатывать на жизнь, потому что люди, которые пользуются вашими услугами, воображают, что делают вам большое одолжение. Часто они наобещают с три короба, скажут, спасибо большое, мы с вами обязательно свяжемся, и потом навсегда пропадают. Даже когда они вам и дают работу, они это делают, как бы говоря: в вашем положении мы оказываем вам большую услугу. Все это не очень-то помогает сохранить самоуважение».

В конце 1982 года он обратился в суд с ходатайством снять с него статус банкрота. Но один из его бывших кредиторов все еще не мог примириться со своими потерями и выставил свои возражения. То, что могло бы стать формальной судебной процедурой, превратилось в долгую и дорогостоящую тяжбу.

«Ко мне отнеслись как к человеку, который просто хочет удовлетворить свое личное самолюбие. Никого не интересовало, что я хотел бы сам зарабатывать на жизнь, а не получать подарки и одолжения от моей семьи».

Судебное разбирательство и последующие апелляции тянулись почти целый год, пока его ходатайство не было наконец удовлетворено. Но в решении суда содержалась оговорка, что оно вступает в силу лишь через тридцать месяцев. Как выразился судья, он хотел убедиться в том, что Стерн сделал из случившегося надлежащие выводы.

В сентябре 1985 года Стерн снова получил право заниматься коммерческой деятельностью. Он вернулся в бизнес, понемногу участвуя в разных деловых операциях.

Но теперь все было уже не так, как прежде.

Многое изменилось за это время в мире финансов и в торговле недвижимостью. Изменился и сам Уильям Стерн.

Он стал старше и мудрей. И, может быть, даже более философски настроенным. То, что случилось, осталось в прошлом. Он не держит обиды ни на кого, разве что за исключением прессы. Но в глубине души, оглядываясь после всех этих лет на происшедшее, он признает, что у него все-таки было одно небольшое разочарование.

В 1974 году был момент, когда Кеннет Корк (а значит, через его посредство и «Бэнк оф Ингленд») дал ему пенять, что, ввиду абсолютной безупречности его компании в финансовых вопросах, есть возможность избежать всех неприятностей, связанных с личным банкротством.

«Меня никогда не тревожили из отдела по борьбе с финансовыми нарушениями или из других подобных учреждений. Моя компания никогда ни в чем не подозревалась, и против нее не выдвигалось никаких обвинений. И я думаю, что, если меня могли не доводить до личного банкротства в то время, когда я был нужен кредиторам, меня могли бы избавить от него и тогда, когда надобность во мне отпала».

Он пожимает плечами.

«Можно сказать иначе. Если мне суждено было стать личным банкротом, то это должно было произойти еще в 1975 году».