Причины образования русской модели управления

За счет чего сложился неконкурентный, мобилизационно-распределительный характер русской системы управления? Наиболее распространенная точка зрения состоит в том, что до монголо-татарского нашествия Русь развивалась в общем и целом по европейскому пути, а затем под воздействием монголо-татарского ига была вынуждена превратиться в жестко централизованное неправовое государство, по сути, в военный лагерь. Если бы страна этого не сделала, не мобилизовала бы все ресурсы (запретив внутреннюю конкуренцию и необходимые для нее свободы) и не передала бы их в полное распоряжение монарха, то она не смогла бы победить в военном противостоянии с враждебными соседями (в первую очередь со Степью).

Из этого следует, что другие европейские страны не находились в таком отчаянном положении и не имели необходимости мобилизовать ресурсы и централизовать управление, поэтому и смогли выпестовать в себе разнообразие укладов, ту самую «цветущую сложность» европейского средневековья, развить конкуренцию и со временем стать демократичными и богатыми. Однако история очень многих, если не большинства, стран Европы полна примерами длительной борьбы за выживание народов и государств.

Например, норманны долго разоряли Западную Европу, но ответом не стала централизация государств. Так же как Русь платила дань Золотой Орде, германские земли платили дань венграм, которые все равно совершали опустошительные набеги. К началу II тысячелетия в католической молитве присутствовали слова: «От меча норманна и стрелы мадьяра упаси нас, господи!»[102] Сам Карл Великий должен был платить дань венграм, хотя этим он обезопасил от набегов только часть своей империи. Как и русские, немецкая нация как таковая осознала[103] себя единым народом лишь тогда, когда немцы собрали дружины со всей будущей Германии и в битве при Лехфельде разгромили венгерскую армию. Своя Куликовская битва у немцев была, а вот объединения в одно государство почему-то не произошло, и система управления осталась децентрализованной и конкурентной.

Англия вплоть до Вильгельма Завоевателя постоянно подвергалась нападениям викингов, теряла людей и территории. Англичане долгое время (с 991-го по 1051 год) платили викингам дань в огромных по тем временам размерах (до 80 тысяч фунтов серебра ежегодно)[104] — так называемый dane-geld, и выплата этой дани действительно внесла некоторые элементы централизации. У английского государства появился механизм централизованного сбора денег, которые потом шли датчанам. Нечто, напоминающее московский механизм сбора дани. Но в отличие от Великого княжества Московского в качестве заначки эту дань королевская власть не использовала и не строила державу на средства, собранные якобы в пользу иноземцев.

Проблемы, сходные с российскими, у них были, а как ответа такой же централизованной системы нигде не возникло.

Положение Франции на протяжении Столетней войны было ничем не лучше, чем положение России под игом Орды. Самая цветущая страна Европы приносила огромные и во многом бессмысленные жертвы, превращаясь в пустыню, а государство не могло ни изменить ход событий, ни измениться само, чтобы спасти страну. Централизованной французская монархия в ходе войны так и не стала, оставаясь слабым (в управленческом смысле) государственным образованием. И когда Франция в конце концов была спасена, то не благодаря своему государственному устройству, а вопреки ему.

Польское государство и польский народ выросли в условиях трудного противостояния германской экспансии и вторжениям крымских татар, но эти сходные с Россией внешние условия не привели к сходству внутреннего государственного устройства. Скорее, наоборот, в средневековье Польша выстояла за счет традиционных европейских механизмов — создания экономически и политически независимого рыцарского сословия, ставшего главной военной силой страны.

А сколько народов и государств были поставлены на грань выживания, но так и не смогли изменить свою систему управления и исчезли. Ведь «большинство цивилизаций прошлого, оказавшись в кризисе, не находило из него выхода и гибло»[105], — утверждает Григорий Померанц. Почему же они не стали централизованными, на московский манер, или, наоборот, не превратились во внутренне конкурентные, воинственные государства, что тоже повышает шансы на выживание? Потому, наверное, что не было предпосылок для такого перерождения.

Кроме того, централизация в России продолжала усиливаться и тогда, когда в этом уже не было военно-политической необходимости, например, когда противостояние с татарами уже в основном завершилось. Причем темпы централизации и подавления конкуренции резко усиливались в кризисные периоды, в течение которых система управления функционировала в чрезвычайном, «аварийном» режиме, — при Иване Грозном, при Петре I, при советской власти. Тенденции к усилению централизма ощущались и в годы неудачных попыток верховного правителя перевести систему в подобный мобилизационно-чрезвычайный режим (при Павле I, Андропове).

Например, реформы Ивана Грозного (через полтора столетия усиленные преобразованиями Петра I, а затем, в своей крайней форме, воспроизведенные большевиками) изменили вектор развития отношений собственности на противоположный. «В середине XVI века в русском государстве в промышленности и сельском хозяйстве зародились капиталистические отношения и были подготовлены необходимые экономические условия для их развития. Но в 70–90-е годы произошло активное вторжение государства в экономические отношения. Это вторжение не только затормозило развитие капиталистических отношений и подорвало состояние производительных сил в стране, но и вызвало в экономике явление регресса»[106].

«В XVI веке до 80-х годов труд принудительный, крепостной, холопский не мог играть какой-либо существенной роли. Крепостных крестьян (бывших холопов, посаженных на землю), до 80-х годов было очень немного, а холопский труд в промышленности начиная с первой половины XVI века усиленно вытеснялся и заменялся вольнонаемным. В XVII–XVIII веках картина была обратной — удельный вес вольного найма как в промышленности, так и в сельском хозяйстве в XVI веке был, безусловно, много выше, чем в XVIII веке. Смоленскую крепость, например, строили 16 тысяч вольнонаемных работников»[107].

Нельзя не прийти к выводу о том, что неконкурентный, мобилизационно-распределительный характер русской системы управления является не неизбежным результатом суровых внешних условий, а представляет собой следствие каких-то внутренних предпосылок. Древняя Русь по своему государственному устройству (в первую очередь по механизму присвоения прибавочного продукта) изначально отличалась от будущих западных государств. Европейская система управления «выросла» из франкского государства, которое Карл Великий распространил на большую часть Европы в рамках своей империи. Исходным пунктом был захват нецилизованным племенным союзом франков богатой римской провинции Галлии. Франки застали в Галлии многочисленное порабощенное население, за долгие века привыкшее к тому, что им командуют и его эксплуатируют. У франков не было никакой возможности как-то потребить прибавочный продукт и прокормить свой захватнический народ, иначе как рассредоточив, «размазав» свое войско по стране с тем, чтоб армия кормилась на местах.

Короли, вышедшие из среды племенных вождей, были как бы распорядителями земель, которые они раздавали от своего имени дружинникам и служилым людям. Становление ленной системы во франкском государстве началось при Карле Мартелле (717–741), введшем условное пожизненное держание земли — бенефиций, и окончательно оформилось при Карле Великом (768–814). Тем самым управление было децентрализовано: каждый воин получил автономный источник дохода в форме участка земли. Работавшие на этой земле крестьяне стали содержать землевладельца, тем самым обеспечив ему экономическую независимость от государства.

В сложившихся обстоятельствах данная организация была оптимальной. Провинция была богатой, могла прокормить много воинов, но собрать этот прибавочный продукт в казну было нельзя, так как как товарно-денежные отношения фактически были разрушены, а везти по плохим дорогам собранные налоги в столицу (или в другое место, где находилась вся армия) в натуральной форме технически неисполнимо (да и сгниет в пути). Потребить прибавочный продукт можно было только в местах его производства — в деревнях и бывших римских поместьях.

Рассредоточение армии по территории страны позволило более полно использовать прибавочный продукт, поэтому стало возможным иметь огромную по тем временам армию и при Карле Великом создать большую империю. Изобретенный франками феодальный способ производства основан на делегировании полномочий. Государство в лице короля предоставляло своим подданным возможность самостоятельно управлять территориями и населением и за счет этого кормиться, объединяясь в королевское войско лишь на время военного похода. Делегирование полномочий стало ключевым принципом управления на территории империи. Постепенно, через механизмы культурного влияния (как в Скандинавии, Чехии и Польше) или путем завоеваний (как в Англии и Испании) данная модель управления распространилась на всю Западную и Центральную Европу.

Франки захватили территорию, на которой давно укоренились христианство и римское право. Им оставалось только воспринять это культурное наследие, поэтому складывавшаяся феодальная система отношений с самого начала базировалась на частной собственности и уважении прав ее владельцев. «Историки даже подчеркивали, что после завоеваний у варваров привязанность к личной собственности была более сильной, чем у римлян. Капитул 27 о кражах Салической правды очень дотошен и строг в отношении таких посягательств на собственность, как потрава скотом чужой нивы, кошение травы на чужом поле, сбор чужого винограда или обработка чужого поля. Привязанность мелкого крестьянина из варваров к своей собственности была, несомненно, тем большей, что он стремился утвердить свою независимость, и это было естественным поведением человека, осевшего в завоеванной стране и желающего проявить свое превосходство над массой местного населения, подвластного крупным собственникам»[108].

«Феодальный строй многоэтажен, и при нем каждый практически владеет всеми ресурсами занимаемой им земли и подчиняется тому, от кого он ее „держит“, только в смысле верности, в которой поклялся. Если король зависит от лояльности своих крупных вассалов, то и они находятся в таком же положении. Из-за того, что всюду пришлось укреплять или приказывать укреплять неприступные замки для защиты от норманнов, мадьяр и сарацин, а также от соседей; из-за того, что у каждого укрепленного замка есть владелец, закаленный воин, и из-за того, что владелец замка может кормиться только с той земли, которой владеет, — из-за всего этого у крупных феодалов есть свои вассалы, а у этих вассалов, если их фьеф достаточно велик, также есть вассалы. Так что самый маленький из этих феодальных владельцев оказывался на деле самым независимым. Из своего замка он может бросить вызов не только врагам, но и собственному сеньору, своему „сюзерену“, от которого „держит“ землю. Подвергнуть его осаде? Условия ведения войны, характерные для того (времени, делали подобную осаду затруднительной. Если владелец замка принял меры предосторожности и заготовил достаточно съестных припасов, то он мог выдержать очень длительную осаду. Поэтому сюзерен мог решиться на такой шаг, только имея очень веские причины»[109].

Для территории Древней Руси описанный выше европейский способ государственного и общественного устройства был тогда просто невозможен. Не было ни христианства, ни развитой правовой системы и частной собственности, ни привычного к эксплуатации населения. Дружину нельзя было «размазать» по территории страны с тем, чтоб она кормилась. Вошедшие в состав Киевской Руси племена до того не были никем покорены (не считая эпизодических выплат даней), не было традиции того, что они должны кого-то содержать. Забрать прибавочный продукт можно было только «полюдьем», явившись со всей дружиной. Подданные платили налоги лишь при непосредственной угрозе применения военной силы.

Полюдье не было изобретением киевских князей. «На территории нынешней Украины и Юга России существовало прежде, вероятно, полюдье правителей дославянских государств — не только скифских царей, но, может быть, также готских королей, каганов гуннских, аварских, тюркских. В каждом из славянских племенных союзов, или княжений, было свое собственное полюдье. С образованием Киевской Руси полюдье великого киевского князя как бы „наложилось“ на эти местные»[110].

Еще до прихода Аскольда и Дира поляне платили дань хазарам. Потом пришли Аскольд и Дир с варягами и в 862 году захватили Киев, освободили от хазарских поборов, но сами стали брать дань. В 885 году Олег отправился в землю радимичей и спросил их: «Кому дань платите?» — «Хазарам», — ответили те. — «Не платите хазарам, платите мне», — сказал Олег и стал брать дань с радимичей. Ситуация мало чем отличается от банального рэкета эпохи первоначального накопления капитала в современной России (и глубинные причины те же: отсутствие традиций частной собственности, христианской морали, действующего государственного аппарата).

«Русская земля тогда выглядела следующим образом: в Новгороде сидел сын или ближайший родственник великого князя, и территория, которая находилась непосредственно под властью киевского княжеского семейства, была вытянута узкой линией вдоль пути „из варяг в греки“ около 1200 км в меридиональном направлении и в широтном — около 300 км на юге и чуть больше на севере. К востоку и западу от этой территории находились славянские общности, сохранявшие автономию и имевшие собственных князей. Их обязанностью была выплата дани и поставка моноксилов (судов)»[111].

Князю надо было каждый год в ходе полюдья подтверждать свои права; и только явившись с войском, он мог забрать то, что было ему положено. Если бы древнерусский князь на франкский манер распределил свою дружину по стране, дал каждому по деревне или волости, то тем самым он обрек бы дружину на гибель. Племена не стали бы повиноваться. Например, князя Игоря с «малой» дружиной при попытке повторного сбора дани убили древляне. А если вообще без дружины, один воин на целую деревню, как на Западе? Хорошо известный пример с князем Игорем показывает, чем кончилось бы такое делегирование полномочий и насколько не готовы были подданные добровольно кормить всю эту княжескую братву.

Полюдье как единственно возможный механизм присвоения прибавочного продукта автоматически диктовало необходимость централизации управления армией и государственным аппаратом. Между князем и дружиной складывались отношения не вассалитета, как в феодальной Европе, а подданства. Дружина постоянно находится при князе, который никому не делегирует полномочия по сбору дани, он сам этим занимается. Не случайно в России не было традиции налоговых откупов. Невозможен сам факт — как это государь или великий князь отдает какому-то постороннему, третьему лицу, священное право сбора налогов! А в Западной Европе, где укрепилась традиция делегирования полномочий, легко на это шли — раз уж король предоставляет феодалу землю взамен службы, то это значит, что он может легко предоставить и право сбора налогов.

Больший по сравнению с феодальной Европой уровень централизации в управлении армией и государственным аппаратом объясняется отнюдь не повышенной склонностью европейских монархов к демократизму. Конечно, они предпочли бы сделать свое войско централизованным и подконтрольным. Поэтому даже раннефеодальные короли имели в своем прямом подчинении небольшую, собственно королевскую дружину, так называемую скару[112], которая жила при дворе и передвигалась по стране вместе с королем. Скара представляла собой неразвитую и постепенно сошедшую на нет форму полюдья, существовавшую у большинства европейских народов[113]. Но феодальное устройство государства не позволяло содержать на положении скары большое войско, — не было возможности централизовать большие массы прибавочного продукта. А в России была не только возможность, но и необходимость территориальной централизации армии.

Заложенный в период ранней Киевской Руси механизм присвоения прибавочного продукта путем полюдья создал основы государственного управления. Последующие события модифицировали эти основы, но не меняли их сущность, когда страна начала богатеть, увеличилось население, улучшились торговые пути, народ привык к неизбежности регулярной выплаты дани и появилась возможность делегирования полномочий по присвоению прибавочного продукта. Наступил период феодальной раздробленности Русь распалась на самостоятельные государства. По подсчетам Б. А. Рыбакова, в XII веке их было пятнадцать, в XIII — пятьдесят, в XIV — двести пятьдесят[114]. «С распадом Киевской Руси на отдельные большие княжества, а последних — на все более мелкие, масштабы полюдий уменьшаются, их политическое значение падает»[115].

Но стереотипы централизованного управления еще были слишком сильны. Они еще сохранялись в генетической памяти народа, в правилах и обычаях системы управления. И поэтому, когда военная ситуация, в том числе татарская угроза, потребовала мобилизации всех ресурсов, то стереотипы централизованного управления снова стали безраздельно господствовать. «Впрочем, подданство на северо-востоке Руси еще до монгольского нашествия пустило столь глубокие корни, что для утраты дружинниками своих прав и привилегий достаточной была бы, вероятно, зависимость русских князей от любого иноземного государя[116]». В европейских странах, даже в тех, которые в силу военной необходимости отчаянно нуждались в такой системе, ее нельзя было создать — не было исторических предпосылок, традиций полюдья. А на Руси эта традиция была, и на ее базе постепенно сформировалась старомосковская пoлитичecкaя система, которая создала ту Россию, о которой писал Ключевский:

«Московское государство зарождалось в XIV веке под гнетом внешнего ига, строилось и расширялось в XV и XVI веках среди упорной борьбы за свое существование на западе, юге и юго-востоке… Оно складывалось медленно и тяжело. Мы теперь едва ли можем понять и еще меньше можем почувствовать, каких жертв стоил его склад народному благу, как он давил частное существование. Можно отметить три его главные особенности. Это, во-первых, боевой строй государства. Вторую особенность составлял тягловый, неправовой характер внутреннего управления и общественного состава с резко обособлявшимися сословиями… Сословия различались не правами, а повинностями, между ними распределенными. Каждый был обязан или оборонять государство, или работать на государство, то есть кормить тех, кто его обороняет… Третьей особенностью московского государственного порядка была верховная власть с неопределенным, т. е. неограниченным, пространством действия…»[117]

«Соседство Великого княжества Литовского и России позволяет на протяжении нескольких столетий прослеживать „соревнование двух систем“ — более либерального, но менее приспособленного к борьбе с внешним врагом государственного строя Литвы и значительно более жесткой, милитаризованной, но и более устойчивой, „противоударной“ политической системы Московского государства. Соревнование, как известно, закончилось уничтожением Великого княжества Литовского и торжеством России»[118].

Неизбежным побочным эффектом такой системы управления явилось отставание страны в тех отраслях и сферах деятельности, которые требуют частной инициативы, частного интереса и частных инвестиций, а потому лучше развиваются в условиях децентрализации. Например, города в России так и не стали независимыми, и в них не образовались университеты. В Западной Европе городу было легче подняться и достичь политической независимости, потому что его противники были раздробленными и слабыми. Город вполне мог победить отдельного феодала, особенно если тот подолгу отсутствовал (например, находился в крестовом походе). В России же городу противостояло централизованное государство, и силы были неравны.

Впоследствии слабость городов дорого обошлась стране, сказавшись и в политическом консерватизме, и в экономической отсталости, и в культурной и идеологической патриархальности. «На Западе куда сильнее, чем на Востоке, города, промышленность, торговля, буржуазия; а где буржуазность, товарность, там крепнут свободы, местные и городские, еще сравнительно небольшие, но родственные тем, что прежде были на Руси, но сгорели в пожарах XIII–XIV веков»[119].

Зато в тех сферах и отраслях, где централизация необходима, Россия имела преимущество. Скажем, артиллерию изобрели не у нас, но поскольку артиллерия требует централизованного государства (отдельный феодал не сумеет выдержать расходы на литье пушек и содержание пушкарей), то данный род войск — в первую очередь дело государево. Высокий уровень централизации управления обеспечил России значительные преимущества в развитии артиллерии по сравнению с европейскими государствами на соответствующей стадии их развития. Начиная с XVIII века русская артиллерия считалась одной из сильнейших в мире, в то время как армия в целом еще не заслужила столь же лестных оценок, а государство совсем не было самым богатым среди мировых держав.

Те же особенности русской системы управления обусловили как мировые достижения советской науки, так и бесплодность многих научных учреждений в постсоветский период. «Централизованная система НИИ хорошо показала себя в масштабных проектах, требующих мобилизации больших ресурсов на приоритетном направлении вроде строительства гидроэлектростанций, производства атомной бомбы или создания баллистических ракет, но для работы в условиях отсутствия четких приоритетов, „спущенных сверху“, — работы по всему спектру высоких технологий (особенно ориентированных на потребительский рынок), она оказалась совершенно неприспособленной. Что, собственно, и было продемонстрировано в последнее десятилетие, когда чуть ли не основным источником доходов большинства НИИ стала сдача в аренду своих площадей»[120].

Во многих случаях централизация позволяет сконцентрировать ресурсы именно на тех направлениях, которые отстают от мирового уровня в силу той же самой централизации. Так, политически слабые русские города не обзавелись университетами. Как следствие — отсутствие прослойки ученых, которые могли бы образовать научные академии. И исправлять этот недостаток пришлось централизованным путем.

Российская академия наук была основана Петром I. 8 февраля 1724 года им утвержден проект об учреждении Академии наук и университета при ней. В отличие от большинства существовавших в Европе, Российская академия не была вольным обществом, а содержалась за казенный счет. В проекте было записано: «Ученые люди, которые о произведении наук стараются, обычно мало думают на собственное свое содержание…»[121]

Различие исторических путей образования государства привело, в ходе длительной эволюции, к существенным различиям национальных систем управления в России и Западной Европе. В феодальной Европе принцип делегирования полномочий распространяется по феодальной лестнице «сверху вниз». Каждый вышестоящий уровень передает управленческие функции нижестоящему уровню. Государство в лице короля делегирует землю и соответствующие полномочия герцогам, герцоги — маркизам, маркизы — графам, графы — виконтам, виконты — «рядовым» шевалье. «Верхние этажи» управленческой пирамиды децентрализуют управление.

Но низовой уровень, тот самый шевалье, который живет рядом с деревней, осуществляет все функции руководства непосредственно. Он организует жизнь первичных ячеек тогдашнего общества и контролирует основные параметры производственных и социальных процессов. Он участвует в управленческом процессе ежедневно и ежечасно, когда не бывает в походе; а если он в походе, то этим занимается его доверенное лицо, аналог бурмистра. На верхних этажах феодальной лестницы — децентрализация, на нижних — централизация.

Система, выросшая из полюдья, дает прямо противоположный результат. На верхних этажах — полная централизация. «В. Б. Кобриным и А. Л. Юргановым доказано, что в XV–XVI веках система вассалитета в русском обществе начинает вытесняться министериалитетом, то есть подданством. Это характеризуется тем, что представители всех слоев населения по отношению к верховной власти находятся в одинаково подчиненном положении. Отсюда появление с 1516 г. в русских документах, казалось бы, абсурдной формулы — бояре, представители высшей аристократии, называли себя „холопами государевыми“»[122]. Поэтому «даже японский самурай ближе к европейскому рыцарю, чем русский помещик»[123].

В эпоху полюдья древнерусский князь не передает своим подчиненным полномочия по сбору прибавочного продукта, по осуществлению судейских функций, по принятию важных решений. Подчиненные находятся при нем, «около стремени», все решения принимает князь. В последующие столетия этот подход только укрепился. «В XVII веке Алексей Михайлович установил такой порядок: если царь кликнет боярина, а его нет, тотчас посылает за опоздавшим, которого ждет грозный выговор, зачем опоздал? Расправа с теми, которые оплошали, не исполнили или не так исполнили царское приказание, коротка: государь сейчас же велит выслать их вон из палаты или посылает в тюрьму»[124]. «В России вельможи только те, с которыми я разговариваю и только пока я с ними разговариваю», — выговаривал фельдмаршалу Павел I[125]. Таков «звериный оскал» централизованного управления.

Но зато непосредственное руководство ежедневной жизнью общества, взаимодействием с каждым отдельным племенем или деревней князь не осуществляет вообще. Он появляется раз или два раза в год с целью сбора дани. Сбор дани является главной целью и основной функцией его деятельности. Текущее, ежедневное управление князь оставляет на долю тех, кто и раньше, до создания государства, этим занимался, — родовым и племенным структурам, впоследствии — общине или артели.

Принципиальное отличие русского подхода к государственному управлению от западноевропейских стандартов было заметно уже в домонгольскую эпоху. Например, в Киевской Руси штраф за преступление выплачивала община методом круговой поруки (если преступник скрылся), в то время как в германских землях, согласно судебному своду («Саксонское зерцало», XIII век), штраф за нераскрытое в нормативный срок преступление платил фогт (чиновник феодала)[126].

Иначе говоря, русское государство с самого начала сказало подданным: «Я мобилизую и перераспределяю ресурсы, я, при необходимости, осуществляю ключевые функции управления, какие мне заблагорассудится. Но я не имею возможности вмешиваться в вашу повседневную жизнь, в ваш трудовой процесс, мораль, обычаи и во все прочее. Признавайте меня как верховного владыку, выполняйте основные правила или делайте вид, что выполняете, а в остальном живите, как раньше жили. Дань давай, а остальное меня не волнует».

Указанный подход был унаследован Московским государством и положен в основу «собирательной» политики московских великих князей и царей. «Политическая централизация при экономической децентрализации — это действительно особенность русской истории XV–XVI веков»[127]

Это основополагающий принцип русской модели управления: вышестоящий орган донельзя централизованного управления, вроде бы абсолютно всевластный, формально имеющий все права на каждую клеточку тела подчиненного, на каждую копейку его имущества, тем не менее не доходит до ежедневного текущего управления. И не имеет такой возможности, так как «главной проблемой царской власти в России было физически добраться до рассеянных по лесам деревень»[128]. Внутри жестко централизованных структур, на низовом уровне управления, мы имеем полнейшую автономию.

Здесь находятся истоки дуалистичности национального характера и русского образа жизни. После крещения Руси православие стало государственной религией, его права на монополию в духовной сфере никем не оспаривались. Однако на низовом уровне — господство языческих обычаев и суеверий. «Автор Начальной летописи вынужден был сознаться, что люди его эпохи только „словом нарицающиеся христиане“, а на деле — „поганьски живущие“, на игрищах людей „многое множество“, а в церквах во время службы их обретается мало»[129]. От населения требуется только выполнять христианские обряды (вполне логичным представляется царский указ, предписывающий «…обязательно ходить в церковь по воскресеньям во время литургии „упражняться в богомыслии“»[130]), а уж какие там вы гадания устраиваете, какие масленицы гуляете на самом деле — это ваше дело. Главное, что ритуалы вы отбыли, соответствующие платежи церкви осуществляете.

С государственной идеологией — то же самое, даже в наиболее идеологизированную советскую эпоху. Думай, что тебе заблагорассудиться, но, будь любезен, ходи на собрания, плати членские взносы и не поноси политику партии и правительства.

«Британский исследователь Джеффри Хоскинг остроумно заметил, что по-русски никак нельзя сказать „Святая Россия“ или „Русская империя“, а лишь „Российская империя“ и „Святая Русь“. В последнем словосочетании — ощущение исконных начал, глубинных корней, опоры на веру… и ничего государственного.

Почему так? Хоскинг предполагает, что все дело было в том, что российским самодержцам, как правило, удавалось быть хорошими „строителями государства“ и в гораздо меньшей степени преуспевать как „строителям нации“. То есть задачи обороны, освоения и преумножения своих владений они решали легче и техничней, чем вопросы культуры и образования населения, предполагавшие лояльность и расположение подданных с опорой на обычаи, традиции, символы, мифы, и не в последнюю очередь — на совершенствование трудовых навыков»[131].

Примечания:

1

Текущий министр внутренних дел, сегодня следует читать «от Гостомысла до Грызлова».

Вот они, проблемы актуализации :). Сегодня уже следует читать «от Гостомысла до Нургалиева»… А что будет завтра? (Курсив мой — chaus).

10

Jensen M. The Modern Industrial Revolution, Exit, and Failure of Internal Control System. Journal of Finance. 1993. Vol. 48. № 3.

11

Капелюшников Р. Крупнейшие и доминирующие собственники в российской промышленности // Вопросы экономики, 2000. — № 1. — С. 119.

12

Трудовые схватки // Эксперт, 2000. — № 40. — С. 82.

13

Цит. по Шмаров А. Гвардейцы капитала // Эксперт, 2000. — № 18. — С. 35.

102

Смирнов А. Год тысячный // Знание — сила, 1983. — № 9. — С. 34.

103

См.: Дельбрюк Ганс. История военного искусства в рамках политической истории. M.: Государственное издательство Наркомата Обороны СССР, 1938. — Т. 1. — 514 с. — С. 80–93.

104

См.: Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. — 286 с. — С. 21.

105

Есть ли логика в отечественной истории? // Знание — сила, 1990. — № 11. — С. 19.

106

Маковский Д. П. Развитие товарно-денежных отношений в сельском хозяйстве русского государства в XVI веке. Смоленск, 1960. — С. 212.

107

Янов А. Происхождение автократии // Диалог, 1991. — № 10. — С. 68.

108

Ле Гофф Жак. Цивилизация средневекового Запада. М.: Издательская группа Прогресс. Прогресс-Академия, 1992. — 372 с. — С. 31.

109

Поньон Э. Повседневная жизнь Европы в 1000 году. M.: Молодая гвардия, 1999. 382 с. — С. 98.

110

Кобищанов Ю. Полюдье // Знание — сила, 1985. — № 11. — С. 43.

111

Горский А. Указ. соч. С. 43.

112

См.: Дельбрюк Ганс. Указ. соч. С. 14–15.

113

См.: Кобищанов Ю. Полюдье // Знание — сила, 1985. — № 11. — С. 44.

114

Цит. по: Филюшкин А. Защитный пояс Третьего Рима // Родина, 1998. — № 4. — С. 27. См. также: Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. M.: Наука, 1993. — 592 с. — С. 469.

115

Кобищанов Ю. Указ. соч. С. 43.

116

Юрганов А. У истоков деспотизма // Знание — сила, 1989. — № 9. — С. 25.

117

Ключевский В. О. Собр. соч.: В 8 т. M.: Госполитиздат, 1957. Курс русской истории. T. 3. — 1957. — 426 с. — С. 396–397.

118

Володихин Д. Ты не прав, XVI век? // Родина, 1996. — № 12. — С. 44.

119

Эйдельман H. Я. «Революция сверху» в России. M.: Книга, 1989. — 171 с. — С. 34.

120

Медовников Д. Стратегическое сырье // Эксперт, 2000. — № 16. — С. 28.

121

Цит. по: Добряцов H. Л. К началу следующего века — с надеждой // ЭКО, 1999. — № 8. — С. 3.

122

Хорошкевич А. Л. Великий князь и его подданные в первой четверти XVI века // Сословия и государственная власть в России. XV — середина XIX в. М., 1994. — С. 165.

123

Есть ли логика в отечественной истории? С. 26.

124

Соловьев С. M. Чтения и рассказы по истории России. M.: Правда, 1989. — 765 с. — С. 270.

125

Русская военная история в занимательных и поучительных примерах. M.: Книжная палата, 1996. — 416 с. — С. 124.

126

См.: Налоговые парадоксы // Ярославская неделя, 2000. — 18 августа. — С. 10.

127

Нестеров Ф. Указ. соч. С. 45.

128

Дерлугьян Г. Указ. соч. С. 82.

129

Никольский Н. М. Указ. соч. С. 28.

130

Петр Великий. Воспоминания, дневниковые записи. M.: Наука, 1993. — 447 с. — С. 81.

131

Олейников Д. И., Филиппова Т. А. Мы в империи. Империя в нас. (О России: диалог историков). // Родина, 1995. — № 1. — С. 36.