Глава XXIII

УЧЕНЫЕ ЗВЕРИ

Две недели после нашего возвращения домой в Ферпорт приехал итальянец, содержатель цирка, с учеными зверями. Мальчики Морисы много говорили о необыкновенных проделках ученых зверей. Фамилия итальянца была Беллини.

Однажды вся семья ходила смотреть представление в цирке Беллини и, вернувшись оттуда, много говорила обо всем виденном.

«Слушай, Джой, — сказал Джек, положив мои передние лапы к себе на колени, — ты, верно, с удовольствием посмотрел бы на своих ученых товарищей. Я тебе расскажу, что они нам представляли. Народу было очень много; я сидел близко от сцены и хорошо все видел. Старый итальянец вышел в праздничном платье, с цветком в петличке. Он поклонился публике и выразил свое удовольствие по поводу того, что он может познакомить ее с прекраснейшими зверями в мире. В руке у него был бич.

«Не думайте, — сказал он, — что я бью моих животных. Нет, бич служит мне только для того, чтобы щелканьем его указывать действующим зверям, когда начинать и когда кончать представление».

— «Сказки! — воскликнул голос какого-то мальчика в зале. — Вы, верно, наказываете их иногда».

Итальянец с усмешкой поклонился в сторону голоса.

— «Конечно! — весело отвечал он. — Но не больше, однако, чем иная мать наказывает не в меру разболтавшегося сынка».

Всеобщий смех встретил слова итальянца.

После этого он пригласил кого-нибудь из публики сыграть марш на фортепиано, так как представление начиналось с торжественного шествия всех зверей по сцене. Нина Смит — знаешь, Джой? Девушка с большими черными глазами, наша соседка за углом улицы — вышла и села за фортепиано. Раздались звуки марша, большая дверь в глубине сцены отворилась, и звери стали выходить попарно, точно из Ноева ковчега. Маленькая лошадка пони шла рядом с обезьяной, державшей ее за гриву, за ними другая обезьяна ехала верхом на другой маленькой лошадке, следом за наездницей шли две обезьяны под руку, собака везла на спине попугая, одна коза тащила каретку, другая несла в зубах клетку с канарейками. За этими исполнителями тянулись пары котов, голуби, горлицы, полдюжины белых крыс в красной сбруе, заложенных в экипажи, и в конце шествия белый гусак, который ничего не представлял, но только всюду ходил следом за одной из маленьких лошадок.

Итальянец рассказал публике про глупость этого гуся и, как невозможно было его чему-либо научить. Он взял его с одной фермы, где он купил лошадку, потому что его тронула привязанность гуся к лошадке: куда бы ни шла лошадь, гусь отправлялся за ней. Он гоготал от удовольствия, завидев ее после того, как случалось им расстаться; и лошадка обращала особенное внимание на него: опускала голову и как будто вела с ним беседу.

Да, я забыл сказать, Джой, что, пока итальянец рассказывал нам про гуся и маленькую лошадку, все шествие зверей удалилось со сцены, и остались только неразлучные друзья. Лошадка следила такими выразительными глазами за речью хозяина, что она, наверное, понимала каждое его слово. Итальянец поклонился, и она наклонила голову; после этого, по приглашению хозяина лошадка встала на задние ноги и протанцевала вальс кругом сцены; смешно было смотреть на проделки гуся в это время: он неуклюже вертелся около лошадки, стараясь держаться как можно ближе, но не попадать под копыта.

Потом на сцену выпустили другую лошадку, и они вместе представили много интересных вещей: подавали пальто хозяину, снимали с него калоши, придвинули ему кресло и стол. Они приносили письма, звонили в звонки, качали хозяина на качелях, прыгали через веревку. Всего и не припомнишь, но самые занятные фокусы — арифметические ответы лошадей. Итальянец показал часы одной из них. «Который час?» — спросил он. — Лошадка ударила ногой четыре раза. «Хорошо, — сказал хозяин. — Теперь скажи четыре со сколькими минутами?» Лошадка ударила пять раз. Итальянец показал нам часы: было пять минут пятого. После этого он спросил лошадку, сколько ей лет. Она тоже ответила: четыре. «Сколько дней в неделе?» Лошадка стукнула семь раз. «Сколько месяцев в году?» Двенадцать ударов последовало за этим вопросом. Конечно, итальянец сопровождал каждый вопрос каким-нибудь особенным движением, понятным для лошадки, но так незаметно, что нельзя было уловить его. «Ты отлично выдержал экзамен, — сказал он лошадке по окончании вопросов. — Теперь можешь подурачиться». Лукавый огонек блеснул в глазах лошадки. Она брыкнула задними ногами в хозяина, опрокинула стол, доску и забегала по сцене. Хозяин прикинулся, что рассердился, позвал другую лошадку и велел ей вывести буяна. Обе лошадки пресмешно завозились между собой и, наконец, вместе убежали со сцены в сопровождении гогочущего гуся.

После лошадей были представления собак с веревочными лестницами, по которым они искусно прыгали и лазили. Итальянец хлопал раз бичом, собаки начинали; два — они делали обратное только что показанному, три — они останавливались. В конце каждого номера все звери: собаки, кошки, лошади, обезьяны подходили к хозяину, и он им давал по куску сахара. Видно было, что звери любят его, потому что они то и дело между представлениями подходили и лизали ему руки или тыкались об его рукава. В конце представления обезьяны сыграли целую комедию: одна, одетая в дамское платье с вуалью на голове, изображала невесту, другая в мужском сером костюме и высокой шляпе представляла молодого человека, который увозит невесту без ведома родителей; на сцену высыпала целая толпа обезьян, которая с криком и уморительными гримасами преследовала беглецов. Публика осталась в восторге от всего представления; долго вызывали итальянца. — «Я бы с удовольствием пошел еще раз в звериный театр».

С этими словами Джек отпустил меня и вышел из комнаты. До чая оставалось еще много времени; вечер на дворе был прекрасный. Мне захотелось сбегать в ту гостиницу, где остановился итальянец со зверями, и посмотреть на них. Солнце садилось в дымке, было тепло, я с удовольствием пробежался по улицам нашего хорошенького города, откуда местами видны были голубые волны моря.

Гостиница находилась как раз в середине города. Кругом было много домов с лавками. Кто-то окликнул меня, когда я побежал к гостинице. Это был Чарли Монтачью, о котором я слышал, что он с отцом и матерью приехал в Ферпорт и живет в гостинице, пока их загородный дом переделывался.

Чарли шел со своим сеттером, которого звали Бриском. Чарли поласкал меня и вошел с Бриском в подъезд гостиницы. Я же обошел первый двор гостиницы и, не найдя там кого искал, отправился на задний двор. Тут, в отдельной пристройке со столами, я увидел всех участников представления: лошадок, коз, обезьян, собак. Мне хотелось увидать белого гуся; я подошел совсем близко и заглянул в ворота. Звери встретили меня ласково; все повернули ко мне головы и смотрели добрыми глазами; обезьяны, цепляясь за перекладины своей большой клетки, старались меня разглядеть; собаки завиляли хвостами и хотели просунуть морды в решетку. В дальнем стойле, где стояла лошадка, я увидел что-то белое, это был гусь.

Но вот кто-то вошел в сарай. Все звери встрепенулись. Я увидел подле себя человека, который вместо того, чтобы вытолкать меня, ласково сказал мне что-то на языке, мне непонятном. Я догадался, что это был итальянец. Как его любили звери! Все тянулись к нему; собаки завыли от радости, гусь вспорхнул, обезьяны пуще прежнего затрещали.

Он с ними всеми говорил ласковым голосом, потом вынул из большого мешка всяких сладостей каждому по его вкусу. Собаки получили вкусные косточки, обезьяны — орехи, лошади — сочную морковку и сахар, козы — свежую зелень, а гусь — зерна.

Мило было смотреть на доброго старика-итальянца среди его любимцев. Глядя на ужин зверей, я тоже почувствовал, что хочу есть, и побежал домой.

После чая я еще раз бегал с господином Морисом в город. Он ходил что-то купить, потому что мальчиков никогда вечером не посылали в город. На улицах было людно и шумно в этот вечер.

Вернувшись домой, я забрался в конуру Джима и там скоро крепко заснул. Около полуночи, должно быть, я проснулся и выбежал во двор. Вдали слышен был звон набата. Где-нибудь в городе случился пожар.