Как собак нерезаных… Очень остроумно. Ни сесть, ни встать. Ай, да молодцы. Ай, да люди. Интересно, что бы вы сказали, если бы мы ввели в свою собачью речь подобный фразеологизм, но вывернутый наизнанку? Вот представьте такую ситуацию: приезжаю я домой с выставки, а соседский пёс у меня спрашивает: «Как успехи, дорогой? Много ли участвовало собак?» А я ему отвечаю: «Да как людей нестреляных…» Ну, и как вам выраженьице? Не думаю, что кому-то понравится. Вот так же и нам, дорогие наши двуногие друзья. Как тут не согласишься, что собака — это наглядный пример человеческой неблагодарности.

Да ладно уж, я в общем-то о другом. Смотрите, что происходит: хватают меня за уши, треплют за шею, суют в морду… Можно я буду говорить «лицо»? Ну так вот, суют в лицо всякую гадость… Впрочем, не буду кривить душой. Не гадость, далеко не гадость! Суют зачастую такую вкуснятину, что слюной можно поперхнуться. Однажды я чуть было не сорвался.

Стоим ещё с моим первым подопечным Иваном Савельевичем (царство ему небесное) перед пешеходным переходом, ждём, когда загорится зелёный свет. Моя задача: проследить, чтобы все машины остановились. Да не просто остановились, а в положенном месте. Вы думаете, зря для вас, людей, рисуют полосы перед светофором. Пользуясь случаем, прошу вас: товарищи водители, не заезжайте за эту полосу. Зрячему человеку проще, он обогнул капот автомобиля и пошёл дальше. А мой подопечный не сразу может и понять, что я от него хочу — вроде же пошли по переходу, а тут поводырь тянет человека в сторону. Понимаете? Сказать-то я не могу, начинаю скулить, тянуть поводок, даже иногда гавкнуть приходится. Подопечный мой теряется, останавливается, чтобы сообразить, что это я вдруг такое вытворяю, тросточкой стук-стук-стук. Некоторые водители едва через окно не выскакивают орут: машину поцарапаешь, гад! А какой же он гад? Ему же нужно как-то определиться, что перед ним. Тут рукой не пощупаешь — можно такое нащупать, что и без руки останешься.

В общем, пока разберётся, тут светофор уже моргает, машины начинают порёвывать (к старту готовятся). Когда нетерпеливые водители давят на газ, это ещё полбеды. А есть такие идиоты, что ещё и сигналить начинают, дескать, давай-давай, слепошарый, проходи скорее. Или мне свистят, чмокают, типа, подбадривают. Если бы вы знали, люди, как я в такие моменты вас недолюбливаю. Иногда смотришь на вас и думаешь: да как же вам не стыдно-то? Ведь такая беда может со всяким случиться. Неужели, выиграв пару секунд на этом проклятом светофоре, вы получите удовольствие? Очень вас прошу, люди: увидев слепого с поводырём (ну, с таким как я), ведите себя как можно спокойнее и тише, не отвлекайте нас с человеком, не доводите до беды. Договорились?

Ну так вот, стоим перед «зеброй», и тут я правой ноздрёй чую умопомрачительный запах. Запах знакомый до боли в желудке — я уже слышал его, когда проходили мимо киоска с надписью «Куры-гриль. Шаурма». Стараясь не отвлекаться от дороги, кошу глазом и вижу такой смачный кусок курочки, поджаристый, золотистый, ароматный… До сих пор не знаю, как я в тот момент сдержался и не схватил этот деликатес. Всё-таки школа для собак многое значит.

Спасибо, конечно, вам за добро, за ласку, за желание угостить, но, люди, я же на работе! Понимаете? Я — не та изнеженная болонка или пуделёк, которые беззаботно гуляют со своими хозяевами, от скуки побрызгивая на столбики. Я работаю. Серьёзно говорю: я не просто иду со слепым человеком, я тружусь. И поверьте, работа у меня не такая уж и лёгкая. Моя задача довести подопечного туда, куда он запланировал, и чтобы он во время пути не разбил себе голову, не споткнулся, не упал, в конце концов, не промочил в луже ноги. Я обязан предупредить обо всех преградах, должен всегда успеть остановиться перед любым препятствием и дать возможность человеку проверить тростью, что перед ним. Если преграда перекрывает часть дороги, я отклоняюсь вправо или влево и обвожу подопечного, при этом ещё наблюдаю, чтобы он не прошёл под низко склонившимися ветками или ещё какой другой штуковиной на уровне его роста. В мою задачу также входит, чтобы подопечный не столкнулся с другими людьми. Если мы передвигаемся на автобусе или трамвае, я указываю вход, а потом — выход. В общем, забот хватает.

Вы хоть представляете, что это такое — работать поводырём? Если вы скажете «да», не обижайтесь, я укушу вас. Не надо быть таким самонадеянным и скоропалительным. Не говорите сразу «да». Чтобы представить и понять мою работу, нужно самому со шлейкой на спине пару лет походить за этими беспомощными «хозяевами». Вы заметили, что я слово «хозяева» беру в кавычки?

Да, некоторые считают себя нашими хозяевами, хотя сами без нас и шага не могут ступить. Вот захочу я (между прочим, породистый лабрадор, даже говорят, родственник собаки одного известного политика), чтобы мой так называемый хозяин расшиб лоб о стену или, допустим, врезался в какой-нибудь столб, да мне это как на куст… пос-с-с-мотреть. Но я же профи, спец, меня в специальной школе обучали два года, а это по вашему примерно лет десять. Вы за это время успеваете два высших образования получить. Конечно, я не позволю такой гнусности — подставить своего подопечного. Моя задача: уберечь его от всех этих недоразумений. Но обидно, когда говорят: твой хозяин. Те, кого я сопровождаю, не хозяева мне. Это мои друзья. И поверьте, даже из вас, людей, у них никогда не будет друга преданнее и беззаветнее, чем я. Вы можете скривиться, усмехнуться, закатить глаза, даже пнуть меня туфлёй, но от этого ничего не изменится. Вы сами придумали поговорку «Хорошо, когда собака — друг человека, но плохо, когда друг — собака». Придумали, но не подумали, хотя бог наградил вас разумом и способностью размышлять. Что же плохого в том, что ваш друг собака? Да ладно… Я же понимаю, что вы имели в виду. Потому и не обижаюсь.

В общем, если вам интересна эта история, я продолжу. Мне уже пять лет. По человечьим меркам я в два раза старше своего подопечного (Сашке сейчас тринадцать человеческих лет). А раньше я работал у слепого пенсионера. Иван Савельевич был замечательным человеком и моим другом. Он даже мне иногда разрешал на своей кровати поваляться. Придём домой, Иван Савельевич снимет с меня все эти поводырские прибамбасы, покормит, расчешет и говорит:

— Давай, Трисон, расслабляйся.

Вы думаете, мне легко ходить с этой шлейкой? Вечером, когда я от неё избавляюсь, так хочется на спинке поваляться, лапы задрать к потолку, вытянуться во весь рост, потом попрыгать, мячик погонять. Иван Савельевич никогда меня не ругал, даже в тот злополучный вечер, когда я разбил вазу. Понимал старик, что не нарочно. Мне было стыдно. Прижался к его ноге и потихонечку скулю. Иван Савельевич гладит меня и говорит:

— Не плачь, Трисон, бог с ней, с этой посудиной. Посуда бьётся, жди удач.

Я до сих пор так и не понял, какая удача может быть от разбитой вазы? Пока не слышал, чтобы по телевизору об этом рассказывали. В общем, умер мой Иван Савельевич. Он умер, а меня вернули в школу. Как я по нему скучал. Кусок в горло не лез. Всё думал, кому же меня теперь отдадут…

Не знаю, какими путями, какими судьбами, но как-то в нашу школу приехал Сашка, нынешний мой хоз… подопечный.

Если вы зрячий и никогда не сталкивались с проблемами слепых людей, то поясню нарочно для вас. Прежде чем нас (собак-поводырей) передать новому хо… (тьфу, чёрт, надо же как внушили своими дрессировками) подопечному, мы должны провести какое-то время вместе. То есть привыкнуть друг к дружке, принюхаться, приглядеться. Хотя кто будет ко мне приглядываться, если они все слепые? Это я должен приглядеться. А они только прислушиваются, принюхиваются, ну, и ещё прищупываются. На всякий случай, чтобы аллергии не было какой-нибудь или ещё какой гадости. У людей много всяких заскоков. Это мы неприхотливые.

Хотя случается, что и мы тоже взбрыкиваемся. Да-да. Наша овчарка Лада из седьмого вольера так и не смогла найти общий язык со своей новой подопечной. Женщина вернула собаку обратно в школу. Кстати, отличная школа поводырей. Так что, если понадобится, обращайтесь. Меня, конечно, там уже нет, но мои друзья и подруги вас, поверьте, не подведут. Вы знаете, как нас там проверяют? Ого-го! Тесты всякие, испытания…

Иными словами, кого попало туда не берут. Мы — студенты этого университета — все обладаем уравновешенной психикой, не обращаем (во всяком случае, стараемся изо всех сил) внимания на посторонние шумы, совершенно не замечаем этих отвратительных котов и кошек. Нет, мы-то их, конечно, замечаем (как можно не заметить?), но я имею в виду, не обращаем на них внимания. Опять неправильно. И внимание мы на них обращаем. Но мы не имеем права на них реагировать, чем эти зеленоглазые твари часто пользуются. Серьёзно.

Вот вам недавний случай. Завожу я своего Сашку в подъезд (там много ступенек, и нужно быть крайне осторожным), в этот момент из двери выходит краля персидских кровей (или шерстей, кому как угодно), вся такая пафосная, с идиотским розовым бантом на шее, коготочки пострижены, хвостик надушен, ушки, словно маленькие локаторы (верть-верть в разные стороны). Вот клянусь вам собачьей честью, у меня и в мыслях не было на неё рычать, тем более, гавкать. А эта белобрысая дура как фыркнет, как хвост свой распушит, как спину выгнет, и — хрясь! — меня лапой по мор… по лицу. Если бы вы знали, как мне было обидно. Да если бы не мой Шурик, если бы не мой профессионализм и не моя ответственность, я бы этой истеричке одним щелчком хвост перекусил. Честное слово, от обиды чуть не заплакал. Пришлось немного вскульнуть — эта доморощенная «баронесса», несмотря на остриженные когти, всё-таки умудрилась поцарапать мне нос. Слизнул я солоноватую каплю крови и повёл Саню домой. А что делать? Нельзя мне на этих дурочек отвлекаться…

Сашка до моего прихода в дом жил с мамой и бабушкой. Папа у них погиб в автокатастрофе. Оказывается, в тот роковой день, в машине вместе с отцом ехал и Шурик. Ему тогда было одиннадцать лет. Врачи вынесли приговор: радужка и хрусталик безвозвратно потеряны. Я мало чего понимаю во всех этих тонкостях, но после этой трагедии пацан перестал видеть. В семье поговаривают, что есть какой-то знаменитый доктор, который может вернуть Сашке зрение, но, когда это произойдёт, никому не известно. А пока я — его и доктор, и глаза, и друг.

С Санькой мы быстро нашли общий язык. Хотя сначала я на него обижался. Чуточку, совсем немножко. Сами посудите. Как вы уже поняли, меня зовут Трисон. Когда мы в школе вместе с ним дрессировались, он так меня и называл. Всё было нормально. Сашка успешно сдал экзамен. А чему удивляться? Со мной любой новичок сдаст экзамен. Я же не только выполняю команды подопечного, частенько приходится и инициативу проявлять. Уместную, конечно. В пределах разумного.

В общем, всё прошло гладко. Приезжаем домой (с нами ещё в дороге была Сашкина мама), тут бабушка, Елизавета Максимовна. Она тоже встретила нас приветливо. Имя её я, кстати, узнал совершенно случайно — сосед приходил и так называл бабулю. Да, кстати, дома её почему-то все называют бабулей. Я заметил, у людей есть такие странности. Сашка, понятное дело, называет её так, но и Светлана Сергеевна туда же. Я вот и думаю, какая же она тебе бабуля, если это твоя мама? Вас, людей, иногда сложно понять. Ну да ладно, это неважно.

Так вот, я — Трисон. Вы хоть знаете, что это за имя? О-о! Это вам не Тузик какой-нибудь пятнистый и не Рекс косолапый. Иван Савельевич мне подробно рассказывал о моём имени. Мало того, что я и сам породистый пёс, так вдобавок ко всему и имя у меня не простое. Так звали когда-то тибетского царя. Трисон Дэцэн, который много-много лет назад пришёл к выводу, что просветление может быть достигнуто только в результате морального и духовного совершенствования под руководством мастера. Без всякого бахвальства заявляю: мастер у меня в школе был безупречным. Вы поняли, к чему я клоню? Нешуточное дело — просветлённый лабрадор!

И вдруг ни с того ни с сего Санёк начал называть меня Тришей. Я сначала даже не понял, к кому это он обращается. Проснулся рано утром и шарит рукой возле кровати, меня ищет. Но я же не дурак, под ногами лежать. Я разместился у торца кровати, чтобы случайно Сашка на меня ночью не наступил. Я привстал, авкнул тихонько, давая понять, что я здесь. Слышу, а он говорит:

— Три… Триша, ты где? Подойди ко мне, пожалуйста.

Я сижу и думаю, может, игрушку какую ищет? Поглядел по сторонам, ничего похожего на Тришу не вижу. Медведь плюшевый сидит в углу. Так Сашка сам вчера рассказывал, что его Топтыгиным зовут. Где этот чёртов Триша? Ничего понять не могу. Сашка посидел-посидел на краешке постели и говорит:

— Трисон!

Это уже меня. Подбегаю к нему, тыкаюсь носом в коленки. Он гладит меня и снова говорит:

— Тришенька, миленький, ну как тебе спалось на новом месте?

Вон оно что, опешил я, оказывается, Сашка меня Тришей называет. Вот это номер! Какой же я к чёрту Триша тебе? Ты что, Санёк? Но самое обидное, что я могу поделать? Вот как назвал меня Тришей, так с тех пор я и хожу в этих Тришах. Вслед за Санькой и Светлана Сергеевна, и Елизавета Максимовна кличут меня теперь только Тришей. Сначала я места себе не находил. Как скажут «Триша», у меня аж шерсть дыбом вставала, такое имя потерять. Был царём, стал какой-то плюшевой собакой.

Вы бы видели меня. Я не просто палевый пёс, не просто жёлтый, а, можно сказать, золотой. Не верите? Внимательно посмотрите на меня в яркий солнечный день, особенно после того, как я выхожу из душа. Такой красоты вы ни у одной собаки не найдёте. Вы лопнули бы от гордости, если бы у вас была такая родословная, как у меня. Моими предками являются собаки викингов и басков, которые обитали на острове Ньюфаундленд. До XVIII века европейцы в глаза не видели никаких лабрадоров. Мы, между прочим, по мнению мореплавателей всегда считались и считаемся до сих пор залогом счастливого плавания. И, если вы думаете, что это заурядное суеверие, то глубоко заблуждаетесь. Мои предки всегда помогали людям. Если корабль терпел крушение, лабрадоры вытягивали на берег канат, по которому перебирались все люди. А нерасторопных моряков мои предки просто перевозили на себе на сушу.

Отправляясь в плавание, ньюфаундлендские моряки всегда брали с собой пару собак. Моей породы, конечно. И какие были имена! Волна и Прибой! Вы хоть понимаете, что это значит? Волна. Прибой. А тут какой-то занюханный Тришка. Как же обидно, ну как же обидно. Хотя я уже давно смирился. Чёрт с вами, называйте, как хотите.

Однажды какой-то знакомый старичок Ивана Савельевича неправильно назвал его по батюшке: то ли Савичем, то ли Степановичем. Я бы подсказал старику, да, сами понимаете… Но смотрю, Иван Савельевич и ухом не ведёт. А тот всё называет и называет. И вдруг сам знакомый опомнился. Как запричитает:

— Ой, Иван Савельевич, прости, дорогой, — хлоп себя по лбу, — совсем память отшибло.

— Да ничего-ничего, Тимофей Иваныч, — говорит мой подопечный, — какая уж нам теперь разница. Хоть горшком называй, только в печь не сажай.

Вспомнил я своего старинного друга и перестал на Сашку обижаться. Тришка, так Тришка. Хоть горшком называйте…

Если вам интересно, поясню вкратце, откуда появилось название нашей породы. Иван Савельевич рассказывал, что на сегодняшний день существует три версии. Первая: название произошло от острова Лабрадор, который находился недалеко от нашей прародины. Вторая (мне эта больше всех нравится): от португальского слова «Labrador», что переводится как «труженик». Третья версия какая-то несуразная, но раз уж решил рассказать, то озвучу и её: есть такой минерал чёрного цвета с синеватым отливом, так и называется «лабрадор». Почему мне не нравится эта версия? Потому что только мои предки имели чёрный окрас. А сейчас среди моих собратьев есть и палевые, как я, и даже шоколадные лабрадоры. Нет, никаких минералов, островов. Конечно, наша порода произошла от португальского слова. Труженик, он и в Африке труженик, как говорит мой Сашка.

В России мы стали появляться только в конце 1960-х голов. Иван Савельевич как-то рассказывал кому-то из гостей, что американский президент США Картер подарил лабрадора Брежневу, а канадский писатель Моуэт — Косыгину. Были такие государственные деятели в СССР. Первое время мы жили только в Москве и Риге. А сейчас моих собратьев можно встретить в любом регионе. Сам я родился в России. И, хотя в США и Англии лабрадоры являются одной из самых популярных пород, я хочу жить на родине, здесь трудиться, здесь помогать людям. Вы поняли, что мы испокон веков помогаем вам? Наша порода умеет ладить с людьми. Поверьте, мы очень сообразительные и имеем мирный нрав. Самые главные наши качества — это доброжелательность и стремление помочь человеку. Хотя, если вы дочитаете эту историю до конца, поймёте, что иногда приходится и отступать от своих качеств. Но, как говорится, у каждого правила есть свои исключения. Впрочем, если бы не было людей, о которых я расскажу вам чуть позже, нам бы эти исключения не понадобились. Честное собачье слово. Честное слово Лабрадора!

Слышал, как наша мама говорила с бабулей.

— Сашка даже повеселел, оживился, — говорит мама. — С собакой ему будет полегче.

— Да, главное, чтобы Шурку не обидел, — отвечает бабушка. — Всё-таки собака — это зверь. — У меня от таких слов аж уши приподнялись.

Нет, ну надо же такое ляпнуть? «Чтобы не обидел. Зверь». Тоже мне, нашла зверя. Волк я, что ли, тебе дикий или кабан раненый. Хоть бы думала, что говоришь. А ещё Иван Савельевич утверждал, что старики мудрые. Услышал бы он твои слова, бабушка Лиза. Эх, не был бы я поводырём, непременно сварганил бы тебе какую-нибудь пакость, Елизавета Максимовна. Всё-таки не зря говорил мой бывший подопечный, что у собак лишь один недостаток — они верят людям. Мы-то верим, а вот вы не доверяете нам. Не все, конечно, но вот находятся такие бабульки. Хорошо, хоть Светлана Сергеевна тут же заступилась за меня:

— Ты что, мама, — усмехается, — эти собаки очень миролюбивые, доброжелательные. Это же не дворняга какая-то. Обученная собака.

Спасибо тебе, Светлана Сергеевна, хоть ты понимаешь, кто я такой. Хорошая у Сашки мама.

— Ну, ладно, — говорит бабулька, — поживём, увидим.

Конечно, увидите. Потом ещё ревновать будете. Сашка всё равно больше всех будет любить меня. Вы бы видели, как Иван Савельевич надо мной плакал, когда я чуть было под электричку не угодил. Как вспомню тот случай, у меня мурашки по телу начинают бегать, словно блох нахватался.

Вы представляете, поехали мы с моим стариком к его другу в Салтыковку. Электричка — самый удобный транспорт в этом случае. Кстати, если проехать по этой ветке ещё несколько остановок в сторону области, там находится моя школа. Приехали, посидели с таким же дедком, правда, он зрячий, ну и домой. Даже не знаю, как нам, собакам, после этого происшествия относиться к людям, но я не злопамятный. Конечно, всё равно от своей профессии не откажусь. В общем, стоим мы на перроне, народу как на стадионе, и каждый словно приготовился стометровку бежать. Подходит электричка, толпа как ринется к дверям, я думал они нас раздавят. А Иван Савельевич растерялся, ничего не поймёт в этой толпе, а меня и след простыл. Только не подумайте, что я испугался и куда-то рванул от этого человеческого стада. Нет, просто меня столкнули с платформы, и я оказался между вагоном и перроном. Вишу на поводке и думаю: бедный ты мой Иван Савельевич, вот и конец мой настал, как же ты, мой родной человек, без меня домой поедешь, как же ты с вокзала до квартиры будешь добираться?

Я, между прочим, всегда веду своего подопечного к первому вагону, чтобы поближе быть к машинисту. Вдруг, какая заварушка, хоть поезд не рванёт галопом по Европам (это так Иван Савельевич любил мне говорить, когда я начинал торопиться). Слышу, кричит мой старик машинисту, чтобы электричка не тронулась, и тянет меня вверх. Вы хоть знаете, сколько я вешу? Это вам не карася из речки вытаскивать. Кстати, напомните, я потом расскажу, как мы с Иваном Савельевичем рыбачили. Тянет меня старик, а сам кряхтит — силёнок-то уже маловато. Хорошо, какой-то прохожий помог ему. Меня же вытаскивать было то же самое, что душить. Вытянули меня, а я света белого не вижу. Всё в глазах помутнело, и я отключился.

Очнулся, чувствую, что-то капает мне на нос, открываю глаза, смотрю, Иван Савельевич, сидит и плачет надо мной, а рядом какая-то маленькая девочка стоит, совсем крошечная, и что-то лопочет. Я ничего не слышу, только вижу, как она губами шевелит и пальчиком в носу ковыряется. Тут вслед за зрением появляется и мой слух. Слышу, девочка спрашивает: дедушка, почему вы плачете, у вас собачка умерла? А Иван Савельевич как зарыдает, словно и впрямь уже хоронит меня. Нагнулся ещё ниже и целует меня, гладит. А я, вот честное слово, первые мгновения после воскрешения не могу даже лапой пошевелить, видимо, здорово меня придушило.

Наконец-то стал отходить, собрался с силами и — лизь! — своего спасителя в лицо, он аж подпрыгнул. Так смешно у него получилось. Представьте прыгающего человека на корточках — вылитый индюк. Когда до Ивана Савельевича дошло, что я жив, он как вскочит и давай меня на руки поднимать, от радости чуть не уронил. Да куда ж ты, Иван Савельевич, такую тушу поднимаешь. А он всё-таки взял меня на руки (и откуда только силы взялись?), уткнул лицо мне в живот и спрашивает: ты жив, Трисончик, жив? А что я отвечу? Пришлось гавкнуть. Услышав моё первое слово, он чуть ли не пританцовывать со мной на руках начал. Да поставь ты меня на место, думаю, ещё не хватало, что бы ты сам свалился с этого дурацкого перрона. Как я тебя потом буду вытаскивать? Чтобы подбодрить расходившегося весельчака, я запел: у-у-о-у-о-уо! Услышал Иван Савельевич мою песню и понял, что пора спускать меня на землю. Посидели мы с ним прямо на перроне минут десять, я полностью оклемался, дёргаю поводок, мол, пошли, хватит рассиживаться. Домой добрались благополучно, если не считать случая в аптеке.

Вы же понимаете, после такого происшествия и самый здоровый человек в аптеку побежит. Иван Савельевич командует, дескать, веди в аптеку. Этот маршрут мне очень хорошо знаком. Не сочтите меня за хвастуна, но я знаю более тридцати маршрутов в нашем микрорайоне. Аптека, так аптека. Мне какая разница, куда скажут, туда и веду. Приходим. Только вошли, какая-то пышногрудая женщина как завизжит:

— Куда вы с собакой прётесь? Здесь же медицинское учреждение!

Миллион раз мы с Савельевичем заходили в эту учреждение, и никогда не возникало никаких недоразумений. А тут смотрю на эту толстушку, впервые вижу.

— Нам можно, — спокойно отвечает Иван Савельевич и направляется к окошку.

Эта беспокойная дама (не по весу прыткая оказалась) преграждает нам путь, я еле успел между ней и стариком втиснуться. Это же моя первейшая обязанность. Иван Савельевич остановился в недоумении. Он-то знает, что тут не должно быть никаких преград. Ну и тросточкой своей проверяет, что нам помешало. А женщина снова шумит:

— Ну, куда вы своей палкой тычете? Я же сказала, с собакой сюда нельзя. Немедленно выведите её на улицу. — И стоит, как памятник. Брови насупила, губу выпятила, подбоченилась, глаза как у лягушки, морда красная. Такое впечатление, что мы не за лекарством сюда пришли, а ограбить её. Откуда у людей столько ненависти? Я, когда между ними стал, прямо спиной почувствовал, что от неё какие-то волны исходят. Ну, те, которых собаки пугаются. Есть такой специальный приборчик для отпугивания бродячих собак. Человек кнопочку на этом приборчике нажимает, а для собаки это как поленом промеж ушей. Некоторые инструкторы такие приборы используют во время дрессировки своих питомцев. Сволочи. Я таким «воспитателям» руки бы откусывал. К чему я это говорю? Вот эта махина-аптекарша превратилась в тот прибор. Представляете, каково мне в тот момент было? Стою, а над головой бревно воображаемое и по темечку меня: тюк-тюк-тюк! А вы говорите: смотрите-смотрите, слепой с собакой гуляет. Скорее, вы в своих офисах гуляете, чем мы с Иваном Савельевичем. Мы каждый день с ним из квартиры, как на фронт, уходим.

— Уважаемая, — говорит Иван Савельевич, — вы, видимо, здесь новенькая?

— Какая разница, — пыхтит аптекарша-прибор, — новенькая ли, старенькая ли, вам ясно сказано, что с животными в аптеку вход запрещён. У нас инструкция.

— Почитайте свою инструкцию, — говорит Иван Савельевич всё ещё спокойно, но чую, голос уже стал меняться. Дура, думаю, лучше отойди, сейчас тебе мой старик такую инструкцию прочитает, что ты до утра будешь с ней разбираться.

Кстати, если бы эта настырная аптекарша хотя бы раз услышала, какие слова мой подопечный знает, она бы так не рисковала. Серьёзно. Иван Савельевич, мирный мужик, но, если его довести, можно такое услышать: ой-ой-ой. Я таких слов даже в школе не слышал, хотя инструкторы при нас разговаривали, не стеснялись.

И тут случилось чудо. Появляется вторая женщина, наша старая знакомая.

— О! Трисон! — говорит мне радостно. — Проходи-проходи. — И, обращаясь к коллеге, добавляет: — Тамара, пропусти их…

— Так вы же сами говорили, Полина Семёновна…

— Тамара, с собакой-поводырём можно входить в любое заведение, в том числе и в аптеку.

День тот завершился хорошо, можно даже сказать отлично. Вечером Иван Савельевич откупорил для меня банку с куриной тушёнкой (хотя это моё праздничное блюдо), поздравил меня почему-то с днём рождения, и мы вместе ужинали. Пару раз старик ронял вилку на пол, но я начеку — тут же подавал её обратно.

Вообще, старик мой был ужасной растеряхой. То трость у него из рук выскользнет, то очки уронит, то ключи потеряет. С громыхучими предметами проще — их не прозеваешь. А вот с перчатками беда. Пока я за машиной или пешеходом наблюдаю, мой растяпа перчатки уронит. Как жалко, что я не умею говорить. Ему бы к этим перчаткам что-нибудь пришить (колокольчик, к примеру), чтобы, когда падали на землю, я слышал. А в последний год ещё одна вещь падучая прибавилась — мобильник. Хорошо хоть люди добрые подсказали, трубку в специальный чехольчик засунули. Его и снимать не нужно, прямо через прозрачную плёнку можно номер набирать. Смешно было наблюдать, как Иван Савельевич набирал номер. Остановится посреди тротуара, голову задерёт вверх, словно на небо смотрит, рот раскроет (я первый раз, когда увидел, думал, сейчас запоёт) и тычет пальцами в кнопки. Иногда случалось, приложит трубку к уху и вдруг резко отрывает, снова на кнопки начинает давить. Думаю, прикалывается, что ли? Я уже потом понял: номером ошибётся и перенабирает.

Однажды говорит мне: эх, Трисон-Трисон, и почему ты номер не умеешь набирать? Если бы я умел говорить, ответил: вам, Иван Савельевич, дай волю, так вы бы меня и за руль автомобиля усадили. Или ещё покруче пошутил бы: а вы, Иван Савельевич, жалобу в мою школу напишите, что вам такую тупую собаку сосватали. Но вы же понимаете, что мы со стариком шутили. Мы никогда по-настоящему друг на друга не злились. Мы любили другу друга и всё прощали.

Что-то я ударился в воспоминания. Бабушка во всём виновата. Видите, я даже ужинал вместе с Иваном Савельевичем, а она сомневается. «Чтобы не обидел. Зверь». Хотя, что я тут разбубнелся. Пожилая женщина, что с неё взять. Да и мало ещё меня знает. Действительно, поживём — увидим. И я на вас посмотрю, Елизавета Максимовна, и вы — на меня. Хотя, что мне на вас смотреть, мне за Сашкой нужно присматривать, а вы с мамой думайте, что хотите…

Одно радует меня: теперь в нашей семье равновесие. В смысле, две женщины и двое мужчин. Вовремя я сюда приехал. Они хоть и хорошие женщины, добрые, заботливые, но мне кажется, если бы не я, загрызли бы пацана. Ясное дело, жалко мальчишку. Слепых всегда жальче других. Беспомощные они, особенно дети. Некоторые взрослые даже на чужих слепых детей без слёз не могут смотреть. Конечно, большинство окружающих рады помочь инвалиду. И спасибо им за это огромное. Но, как говорил Иван Савельевич, тут фокус в другом. Понимаете, в чём дело — слепому человеку всегда хочется ощутить себя независимым от посторонней помощи. Серьёзно. И не из-за того, что инвалид такой неблагодарный. Нет. Просто эта беспрестанная опека иногда утомляет и даже гнетёт. Хочется крикнуть на весь мир: смотрите друзья, я спокойно обхожусь без вашей помощи, я не мешаю вам жить, снимите груз с плеч, займитесь своими делами!

И я их понимаю. Правильно кто-то сказал: глаза у них мёртвые, да сердца живые.

Только вот одного не могу понять. Сегодня в России проживает триста тысяч инвалидов по зрению. А собак-поводырей всего одна тысяча. Иван Савельевич говорил, что у нас в стране получается одна собака на триста слепых. Это же непорядок. Это очень плохо. Есть такие страны, где одна собака-поводырь приходится на десять-двенадцать инвалидов. Вы понимаете, какая разница? Сколько ж это людей мучается без нашей помощи? Уму непостижимо.

А вы знаете, что учудили японцы? Смех и грех. Они решили обучать собак-поводырей в тюрьме. Серьёзно говорю. Теперь у щенков учителя — заключённые. Совсем с ума посходили. Как они до этого додумались? Нет, ну вы представьте, берут двухмесячного щенка и ни за что ни про что, бац, его в тюрьму. Прям издевательство какое-то. Бедные мои японские соплеменники. Целый год собачий ребёнок живёт вместе с заключёнными. Правда, они там за ним ухаживают, кормят, в общем, не обижают. Потом, по достижении года, собаку начинает дрессировать опытный инструктор. Не знаю, может, я и зря возмущаюсь. Какая разница, где нам до года жить, в питомнике или тюрьме. Главное, чтобы условия были хорошими. Да и среди людей, наверное, повеселее. Заключённые — они ведь тоже люди. Нет, точно, зря я возмутился. Японцы — неглупые люди, знают, что делают.

Недавно с Сашкой отдыхали в парке. Женщины мне уже доверяют. Теперь мы вдвоём ходим в парк. А раньше ходили, словно под конвоем. Я веду Саньку, а сзади мама или бабушка. Тоже мне помощницы. Маршрут-то очень лёгкий. Я быстро его запомнил. Можно сказать, это и не маршрут вовсе, так — лёгкая прогулка. Санька уже привык к трости. Вы знаете, первое время никак не могли его убедить ходить с этой тросточкой. Сопротивлялся ужасно. Две штуки нарочно сломал. У детей почти у всех так.

— Зачем мне трость, — говорит, — если Тришка есть?

Глупый. Я-то не подведу, и остановлю вовремя, и отведу в сторонку. Но как же без трости-то? Трость слепому обязательно нужна. Дуга шлейки — это только мои предупреждения, сигналы. Но иногда ты сам должен исследовать препятствие.

— Саша, — строго отвечала мама, — ты проходил обучение в Тришкиной школе. Что тебе сказали? Трость необходима. Так вот и выполняй советы опытных учителей.

Права-права мама. Только вот со школой ты, мама, загнула. Никакая она не Тришкина. В общем, постепенно вопрос с тростью урегулировался. Сашка, как и Иван Савельевич, любит со мной поговорить. Только у нас с пацаном теперь темы другие. Он очень быстро освоил шрифт Брайля. Знаете, что это такое? Выпуклые точки на листке бумаги. Слепой читает пальцами. Сашка недавно прочитал, как этот самый шрифт изобрели. Жуть, как было интересно слушать. Вообще, я заметил, Шурик очень хороший рассказчик. Когда он рассказывает, я замираю и, вывалив язык, слушаю одним ухом. Да-да, одним, потому как второе в это время на работе.

Так вот, оказывается, ещё французский король Луи IX, вернувшись в Париж после поражения в крестовых походах, основал приют для слепых «Пятнадцать очков». Странное какое-то название. Но не в названии дело. Первыми постояльцами приюта были триста рыцарей, ослеплённых во время походов. Так люди осознали, что слепым нужно помогать и создавать им условия для нормальной жизни.

Затем в 1771-ом году молодой человек, по имени Валентин Хауи, как-то посетил знаменитую парижскую ярмарку, где каждый год с 14 августа по 15 сентября уличные торговцы, кукольники, циркачи демонстрировали своё мастерство. Валентин подал одному слепому мальчику милостыню и очень был удивлён, когда тот сразу же назвал номинал монеты. Так молодой человек догадался, что слепые могут осваивать грамоту при помощи осязания. Хауи открывает школу для слепых, первым учеником которой становится нищий мальчик по имени Франсуа Лезюер. Валентин учит его читать при помощи рельефных деревянных букв, из которых складывались слова. Франсуа оказался очень талантливым учеником и уже через шесть месяцев научился осязать напечатанные страницы. Валентин Хауи представил своего ученика Королевской Академии. Умение Франсуа ошеломило учёных, после чего и появился рельефно-линейный шрифт. Люди водили пальцами по выпуклым буквам и складывали их в слова. Это изобретение стало распространяться по всему миру. В 1806 году Хауи приезжает в Россию по приглашению Александра I. Француз основывает «Петербургский институт слепых детей», где стали печататься специальные книги. Вот так в нашей стране появилась первая библиотека для слепых.

Последователи Хауи сделали очень много полезного для слепых. Но они ошибались, утверждая: «что удобно для видящих, то удобно и для слепых». Стали появляться и другие шрифты. Англичанин Джеймс Гол придумал угловой выпуклый шрифт. Олстон из Эдинбурга предложил свой шрифт, основанный на латинском алфавите. Кстати, шрифт Олстона очень напоминает один из сегодняшних компьютерных шрифтов — Arial. Однако, изобретательная мысль не стояла на месте, многие учёные и просто энтузиасты пытались усовершенствовать шрифт.

Будущий изобретатель современного шрифта Луи Брайль в детстве лишился зрения, случайно поранив глаз шорным ножом. В десять лет маленького Луи зачисляют в Парижскую школу для слепых, где обучение проводилось по системе Хауи. Книги были большими и дорогими, потому школа располагала всего лишь четырнадцатью такими книгами. Луи все их успешно проштудировал. Система Хауи показалась юному ученику несовершенной — чтобы прочувствовать каждую букву, требовалось несколько секунд. Чтение превращалось в тяжёлое и муторное занятие. Вот тогда-то Луи и понял, что необходимо искать способ, который позволит читать легко и, главное, быстро.

Изобретение Брайля имеют потрясающую предысторию. Если не возражаете, я продолжу Санькин рассказ. Во французской армии использовался очень даже самобытный буквенный код, придуманный артиллерийским офицером Шарлем Барбье для доставки ночных сообщений, которые нельзя было писать на обычной бумаге. Как их прочтёшь ночью? Нужно зажигать свечу, хочешь не хочешь, а демаскируешься. Потому буквы в ночном сообщении представляли собой пробитые в картонке отверстия. Луи Брайль, овладев этим методом и убедившись, что и он ещё далёк от совершенства, в конце концов, создал систему рельефно-точечного письма, которая позволяла быстро и надёжно распознавать каждую букву.

Удивительно, но в 1829-ом году Совет института, которому Брайль предложил свою систему, отверг её. А знаете из-за чего? Только лишь потому, что разработанный шрифт был неудобен для зрячих преподавателей. Во дают! Нет, чтобы думать об удобстве инвалидов, они думали о своих удобствах. Но Брайль оказался мужиком настойчивым и самостоятельно внедряет свой шрифт. У слепых его система пользуется всё большей и большей популярность, и через восемь лет Совет снова возвращается к её рассмотрению. В этот раз Брайль добился своего, получив поддержку от учёных мужей. И по сей день во всём мире считается, что разработанная Брайлем система письменности для слепых — наилучшая. В России первая книга по системе Брайля была издана в 1885-ом году. Кто не знает, в январе 2009-го года исполнилось двести лет со дня рождения великого слепого изобретателя.

Догадайтесь, что есть у моего Сашки? Не поверите. Специальный дисплей, на котором в ряд расположены ячейки Брайля. Текст преобразуется в сигналы, некоторые стержни в ячейках выдвигаются, и мой подопечный шуршит пальцами. Читает-читает-читает… Потом, вот, рассказывает мне. Ну а я уже вам. Интересно? Мне тоже. Говорят, скоро буквы Брайля заставят «бежать» по монитору, тогда слепым будет ещё удобнее читать. Хорошо, хоть современные учёные не слишком рьяно пекутся о своих удобствах.

Заслушался я так, что едва бдительность не потерял. А между тем к нам на лавочку подсела слепая женщина. У неё свой поводырь, вернее, если можно так выразиться, поводырша. Зовут Марго. Ишь ты, тоже мне королева. Приятная такая собачка. Правда, не моей породы, какая-то лохматая, у нас таких в школе не было. Но красивая, бело-рыжая, остроносая, глаза яркие и блестящие. Гордая до ужаса. Видит же, что мы коллеги, а нос воротит, делает вид, что меня не замечает. Да чёрт с тобой. Подумаешь. Хотя, нужно отдать ей должное, профессионалка. Видимо, тоже школу прошла неплохую. Вы, наверное, думаете, как это он сразу в собаке профессионалку заметил. Всё очень просто. Мимо нас прошла ватага пацанов, один присвистнул, другой причмокнул, какая-то девчонка даже остановилась напротив нас и давай гундосить: ах какие лапочки, какие миленькие, погладить, правда, не решилась, но надоела до чёртиков. Стоит, верещит и верещит. Так вот Марго даже ухом не повела. Сидит как вкопанная. Ни на свистульки, ни на чмоканья, ни на трель девчоночью внимания не обращает.

Компания ушла. Следом за ней идёт, видимо, супружеская пара. Под ручку, дама в какой-то не по годам легкомысленной шляпе, мужчина с тростью, но зрячий. Так, наверное, для форсу тросточку прихватил, даже не прихрамывает. На поводке у пары плетётся французский бульдог. Ленивый толстячок-круглячок. Честно говоря, мне не очень нравится эта порода. Вот уж природа создала! Чудо-юдо какое-то. Если бы у меня была такая морда, утопился бы в первой же речке. Холёный, шерсть лоснится, идёт вперевалочку, сразу видно: любит вкусно поесть, да подольше поспать. Не понимаю, для чего люди заводят вот таких, с позволения сказать, собачек? Ну, вот скажите, какой от него прок? Вы видели французского бульдога? Никакой пользы. Только одни заботы, да расходы. Вы посмотрите, у него же один ошейник стоит больше, чем у моего Сашки брайлевский монитор. Бульдожек, поравнявшись с нами, натянул хозяйский поводок. Он, дурак, наверное, и не знает, что это означает на нашем с Марго языке. Хотя, к моему удивлению, парочка остановилась. Мы тоже так своих подопечных иногда останавливаем. Бывает, знаете, нужда припрёт. Но тут остановка случилась совершенно по другому поводу. Этот прохиндей вытаращил свои и без того выпученные глаза и смотрит на нас подозрительно, то на меня, то на Марго. Мы, как и положено, делаем вид, что мы его не видим и что нам с ним не по пути. Тут дама в шляпе говорит:

— Пузик, ты чего встал? Познакомиться хочешь?

Нет, вы слышали? У этого собачьего поросёнка и кличка соответствующая. «Пузик». С ума можно сойти. И как не стыдно с таким име… с такой кличкой по улице ходить? Действительно, пузик. «Познакомиться». Делать мне нечего, с вашим Пузиком знакомиться. Идите уже своей дорогой. Не мешайте. Видите, люди отдыхают. Люди отдыхают, а мы тут на работе. Двигай-двигай, Пузик, мысленно говорю я ему, здесь ты товарищей не найдёшь. Он, словно услышав мои мысли, что-то тявкнул невнятное и побежал дальше, виляя своей толстой задницей.

Марго и в этом случае вела себя очень достойно. Молодец. Настоящий поводырь. Извини, что вначале обозвал тебя поводыршей. Но, по правде говоря, я всё равно недолюбливаю собак-женщин. А всё из-за того, что кто-то распространяет о нас, мужчинах, гнусную ложь, дескать, поводырь сука лучше, чем кобель. Это клевета! Не верьте! Это ж надо такое придумать. Мол, суки более ласковы и послушны, а мы отвлекаемся на течных… Тьфу! Язык не поворачивается говорить об этом. Я отвлекаюсь? Я не ласковый и не послушный? Ну, зачем возводить такую напраслину? Сочиняют всякую ерунду. Все эти мерзости я собственными ушами слышал. Приехала к нам одна парочка, кому-то собаку выбирали. Ходят мимо вольеров, а дамочка стрекочет:

— Только кобельков нам не предлагайте, нам — девочку.

— Почему? — спрашивает наш инструктор дядя Миша.

— Мне сказали, что девочки более покладисты и ласковы…

А мы слушаем этот бред и недоумеваем. Кто тебе сказал? Вот глупая женщина. Возомнила себя кинологом. Так что, друзья, послушайте меня. Если вам понадобится поводырь (не дай бог, конечно), выбирайте мужчину. Мы не только послушные и ласковые, но ещё и ловкие и сильные. А это в нашей работе, между прочим, имеет большое значение. Ну, если уж не будет возможности выбора, тогда ничего не поделаешь — берите даму.

Сашка, устав сидеть на скамейке, приподнялся. Я тут же стал рядом с ним, подставляю дужку шлейки ему под руку.

— Триша, идём домой, — сказал он.

Я ещё раз мельком взглянул на соседку. Слегка кивнул ей на прощание (хотя зря я это сделал). Мне показалось, что она ответила. Видимо, поняла, что я тоже профессионал своего дела.

Через двадцать минут мы с Санькой были уже дома. Нас обоих ждал вкуснейший обед. В хорошую семью я попал. Нравится мне здесь, но по Ивану Савельевичу всё равно скучаю.

Мы с Сашкой договорились: когда он мне задаёт вопрос, а я на него отвечаю «да», то я говорю: «Ав!», если ответ мой отрицательный, то я отвечаю: «У-у!». Молодец Саня! Несмотря на то, что ему всего лишь тринадцать лет, он очень сообразительный парень. Да, я не оговорился. Какой он мальчик? Видели бы вы его. Бабулька ему по плечо. Как-то и неудобно уже мальчиком называть. Настоящий парень. И что мне нравится, такой умный. Правда, слишком шустрый. Работы у меня, по правде говоря, прибавилось.

В этом смысле с Иваном Савельевичем было попроще. Он был тихоходом. Идёт себе, песенку напевает. У него была любимая песня про танкистов. Честное слово, мог весь вечер одну песню петь. Как затянет «три танкиста, три весёлых друга — экипаж машины боевой». Иногда так надоест своей песней, что я даже вынужден был его приостанавливать. Слушаю, слушаю, слушаю, потом тихонько говорю: «Ав-ав!». Иван Савельевич, как и я, сразу же реагирует на любой возглас. Ничего удивительного в этом нет. Мы же с ним одно целое. Как у людей говорится? Не разлей вода. Вот так и мы. Скажет что-нибудь Иван Савельевич, я тут же: «Слушаю тебя, мой друг!». Ежели я что авкну, Иван Савельевич тоже спрашивает у меня: «Что, Трисон, случилось?»

А ничего не случилось. Песня твоя просто надоела. Хоть бы сменил пластинку. Спел бы, к примеру, о берёзе (иногда поёт, но редко) или «Катюшу», на крайний случай, мог бы и про белых медведей спеть, которые трутся о земную ось. Старик рассказывал, что эта песня из картины… Кстати, он почему-то кино называл всегда картиной. Не фильмом, не кино, а именно картиной. Так вот, иногда он пел песню из картины «Кавказская пленница». «Где-то на белом свете, там, где всегда мороз, трутся об ось медведи, о земную о-о-о-сь…» Ну, и так далее. Замечательная песня. Но пел он её редко. В основном заливался своими танкистами. Я раньше думал, что это он заладил, танкисты да танкисты. Всё-таки очень сложно нам, собакам, когда не можешь спросить. Иногда так бы взял и спросил прямо. Но он, почуяв моё любопытство, сам рассказал мне как-то на прогулке. Что оказалось? Он в армии служил танкистом. И, между прочим, не просто танкистом, он был командиром танка. Вот так-то! После его рассказа об армии я стал более терпимо относиться к его любимой песне. Думаю, пусть вспоминает молодость, своих друзей, всё старику будет полегче.

Мне вот интересно: если бы в школе нас учили разговаривать, смог бы я хотя бы с десяток слов выучить? Мне больше и не надо. Я бы и с десятью словами прекрасно управлялся. А зачем мне больше? Долго думал на эту тему и пришёл к выводу. Было бы просто замечательно, если бы нас в школе научили произносить вот такие слова.

1. Гулять

2. Стой

3. Иди

4. Надоело

5. Помогите

6. Еда

7. Холодно

8. Жарко

9. Спать

10. Простите

Мне кажется, даже любой человек этими словами может обойтись. Ну, допустим, за человека ручаться не стану, но мне бы хватило за глаза. Не знаю, почему инструкторы никак не додумаются учить нас хотя бы вот этим словам. Я же много не прошу. Но никто нас не учит. И даже не пытаются. Вы попробуйте, вдруг получится. Я и сам уже пытался, но не получается. И губы сверну в трубочку, и язык чуть ли на узел не завяжу, клацаю зубами, ничего не выходит. Хочу сказать слово, а получается или «Ав», или «У-у». Всё. Чертовщина какая-то. Верите, так обидно.

У Савельевича одно время жил попугай. Он его приобрёл ещё до меня. Когда я перебрался жить к старику в квартиру, перво-наперво меня поразило то, что этот убогий микро-орёл знал, наверное, с сотню человеческих слов. Он мог безостановочно болтать полчаса подряд. Я серьёзно вам говорю. И такие знал слова, что я их отродясь даже в своём питомнике не слыхал. Помню, в первый же день этот проходимец (имя у него препротивное было — Керя) сразил меня наповал. Приходим с Иваном Савельевичем с прогулки, а этот карлик заявляет: «Керя кушать хочет!» Ничего себе думаю, ну и дела. А каков наглец! Если ему в клетку горсть зерна не забросишь, так и будет трещать, пока со своего насеста не свалится: «Керя кушать хочет! Керя кушать хочет! Керя кушать хочет!» Право слово, попугай.

Однажды вечером мы смотрели телевизор, вернее я смотрел, а Савельевич слушал. Но Савельевич всегда говорил мне: пошли, Трисон, телевизор посмотрим, то есть во множественном числе. Сидим спокойно, слушаем-смотрим, эта придурковатая птица, как раскудахталась, как начала нам свои трели выводить, мы со стариком чуть с ума не сошли. Тут самое интересное началось, а этот соловей-разбойник кудахчет и кудахчет. Иван Савельевич не выдержал, взял и укрыл клетку полотенцем. Подействовало. Видимо, испугался Керюха. Подумал, наверное, сначала тёмную устроили, а дальше может быть и хуже. Перестал гад кукарекать.

Но я всё равно его не любил. Потому что, даже когда попугай молчит, проблем от него не убавляется. Это не птица, а какая-то свинья. Всё вокруг в шелухе, в перьях. Как затрепещет своими крыльями, квартира в один миг превращается в курятник. К Ивану Савельевичу два-три раза в неделю приходила старушка, Марья Петровна, готовила поесть, стирала, убиралась по дому. Так вот она тоже его ругала. Говорит: Керя, как тебе не стыдно. Ну что же ты снова наделал? А ему хоть бы хны. Он своё: «Попка дурак» Попка дурак!» Я так понимаю, это он про себя так говорил. Кстати, денег Марья Петровна за свою работу никогда не брала. Иван Савельевич даже обижался. Говорит ей как-то:

— Марья Петровна, дорогая, ну, ради Христа прошу тебя, не ставь меня в неловкое положение, хоть немного возьми денег. Купи себе подарок, что ли. Ну что ж ты работаешь, работаешь, и всё бесплатно.

А старушка смеётся и отвечает:

— На том свете, Ваня, сочтёмся.

— Да стыдно же, Мариша, — говорит старик. — Пойми меня правильно.

— А ты не стыдись, — продолжает Марья Петровна, — я это не для тебя делаю, а для себя.

Неловко мне сознаваться, но я, грешным делом, после её слов стал к ней более внимательно приглядываться. Как это «для себя»? Думаю, может стащить чего хочет? Ходит, принюхивается. Нам ещё в школе объясняли, что слепых часто обворовывают. То бишь делают вид, что помогают, а сами то награды украдут, то пенсию подчистят, то картину со стены снимут, то книгу редкую упрут. Наверное, думают, зачем слепому картины, книги? Так что мы за подозрительными людьми тоже должны следить.

Но со временем я понял, что Марья Петровна не из тех людей, кто может обидеть несчастного человека. По телевизору шла передача, и я узнал, что на свете есть такие люди, которые помогают инвалидам совершенно бескорыстно. Они это делают не ради денег, не для больного, и даже не для себя вовсе, они, оказывается, богу помогают. Да-да, так и говорят: хочешь помочь богу, помоги несчастному, больному, обездоленному. Вот какие люди есть! Если бы меня научили в школе, сказал бы я Марье Петровне слово № 10, «прости». Прости меня, милая старушка, что мне в мою собачью голову пришла такая дурацкая мысль.

Так Марья Петровна до самой смерти Ивана Савельевича к нам и проходила. А на праздники или дни рождения они пропускали по стопочке, а то и по две. Потом сядут, обнимутся и поют весь вечер. Марья Петровна такие песни задушевные пела, любо-дорого было послушать, не то, что эти танкисты. Особенно мне нравилась «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет!» Попоют-попоют, потом сидят вместе плачут. Наверное, чувствовал Иван Савельевич, что скоро умрёт. Он мне так и говорил: «Скоро, Трисон, ты отдохнёшь от меня, мой час приближается». Чудак-человек, да я и не уставал никогда от него. Знал бы ты, Савельевич, как я первое время тосковал по тебе, не говорил бы таких глупостей.

Иван Савельевич частенько любил повторять одну неперевариваемую моими собачьими мозгами поговорку. Так и говорил:

— От сумы и тюрьмы, Трисон, никогда не зарекайся.

Нет, с тюрьмой более-менее ясно. Чем мой вольер от камеры отличался? А вот что за сума, я никак не мог сообразить. Но пришлось. В конце концов, познакомился я и с сумой.

Беда случилась — украли меня. Но давайте всё по порядку. Собрались мы в пятницу сходить в супермаркет. Пошли втроём — я, Сашка и Елизавета Максимовна. Не знаю, что это Шурику в голову взбрело: идти в этот проклятый магазин. Но упёрся с утра, хоть тресни. Прямо умоляет:

— Бабушка, миленькая, пожалуйста, возьми нас с Тришкой в супермаркет. Я просто похожу по залу, вспомню, как мы там с ребятами гуляли. Игрушки потрогаю, баночки всякие, возьми, бабуль…

Нашёл, где гулять. Иван Савельевич эти супермаркеты стороной обходил. Да и что хорошего в этом супермаркете? Одни полки, прилавки, витрины, народу, как селёдки в бочке. Правда, есть один приятный уголок (мы всё-таки пару раз заходили), там всякие собачьи лакомства лежат. И большие пакеты, и маленькие, еда и в банках, и в кульках. Витамины всякие. Ошейники висят, цепочки, но это для лентяев, конечно, типа того неуклюжего бульдожека, что со мной и Марго хотел познакомиться. Нам такие цепи и даром не нужны. У нас своя амуниция, специальная, мощная, добротная.

В общем, как я понял, Сашка решил свою зрячую жизнь вспомнить. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. А тут ещё вдобавок дитя и слепое. Как откажешь? На входе в магазин перед нами вырос красномордый охранник, чем-то похожий на аптекаршу-прибор, которая махала (помните?) несуществующей инструкцией. Охранник такой же твердолобый оказался.

— Извините, — говорит, — с собакой нельзя!

— Это поводырь, — поясняет Елизавета Максимовна. — С этой собакой можно.

— Ничего не знаю, — набычился охранник, — поводырь, не поводырь, с собакой нельзя.

— Да что ж это такое! — Возмущается наша бабулька. — Закон, что ли для вас не писан?

— Мне ваши законы не нужны, — отвечает охранник, — у меня есть инструкция от руководства. Всё.

Я вот не пойму. Люди, вы без инструкций вообще жить не можете?

— Миленький, — Елизавета Максимовна, видимо, пытается разжалобить этого тяжелоатлета, — да пойми же ты. Мальчик ничего не видит. Собака — это его глаза. Понимаешь?

Эх, Елизавета Максимовна, внимательно посмотри на эту рожу. Разве он что-то может понять?

— Мать, — говорит охранник, — ты хочешь, чтобы меня с работы уволили?

— Не хочу, милый, но…

— Всё, — охранник выставил вперёд ладонь, — не уговаривайте. Вон столбик, привяжите свои глаза к нему, а я присмотрю за вашей собакой.

Сам-то хоть понял, что сказал, дубина? Свои глаза привяжи. Это ж надо такое ляпнуть. «Привяжите свои глаза». Ни сесть, ни встать.

— Как вам не стыдно! — вспылила Елизавета Максимовна.

— А вы кто мальчику доводитесь? — Пропустив мимо ушей возглас отчаяния, спрашивает охранник.

— Это мой внук, — гордо отвечает старушка.

— Ну, так сами и проводите пацана. Чего вы меня тут стыдите?

Бабушка, поняв, что говорить дальше бесполезно, подвела нас с Сашкой к этому треклятому столбику и стала привязывать меня.

— Прости, Триша, прости нас, родненький. Ну, ты видишь, что творится…

Да я и не обижаюсь, бабуля, всё понимаю. Идите вы уже в свой магазин, да возвращайтесь поскорее, а то я тут на солнце в курочку-гриль превращусь.

Смотритель нашёлся. Как только Елизавета Максимовна с Шуриком исчезли в пасти этого супермаркета, охранник тут же куда-то пропал. Сижу, жмурюсь на солнышке. Припекает. И тут, взвизгнув тормозами, напротив меня останавливается синяя «пятёрка». Из автомобиля выходят два бугая и приближаются ко мне. Один, озираясь по сторонам, говорит другому:

— Братан, ты знаешь, сколько такая собака стоит?

Негодяй, думаю я, такие собаки не продаются.

— А что это у неё за красный крест? — спрашивает второй и показывает пальцем на мою эмблему.

— Так это же поводырь, для слепых, учёная собака, — отвечает первый. — Прикинь, скока на ней баблоса можно рубануть. Ну-ка, открывай багажник.

Второй рванул к машине, а первый вынул нож, перерезал мой поводок и схватил меня в охапку. Я и охнуть не успел, как над моей головой захлопнулась крышка багажника. Сволочи! Что же вы делаете? Там же Сашка мой остался. Люди вы или крысы помойные? «Пятёрка» рыкнула и рванула с места. Не знаю, куда меня везут, только чувствую, что не по асфальту едем. Эх, ну почему меня не учили в школе агрессии? Схватить бы тебя, ворюга несчастный, за горло, был бы тебе и багажник, и баблос. Только нам запрещено людей кусать. Понимаете? Гавкнуть можно, а укусить нельзя. Лежу, вою от досады. Пару раз гавкнул, а что толку-то. Под ухом колонка: бум-бум-бум! Даже музыка у них какая-то идиотская.

Через полчаса остановились. Я прислушался. Слышу обрывки фраз: ДПС, сержант, удостоверение… Ага, думаю, попались голубчики! Я давай во всё горло гавкать. Слышу, сержант говорит:

— У вас там что, собака в багажнике? А ну-ка откройте.

Спасение, думаю. Наконец-то!

— Командир, да я её в ветеринарку возил, приболела что-то, — во врёт сволочь. — Ну её к бесам, ещё выскочит, будем потом ловить.

— Приоткрой, я взгляну, — требует милиционер.

Вор приоткрыл, инспектор смотрит на меня через щелочку, я скулю, гавкаю, брыкаюсь, пытаюсь привстать, головой в крышку упёрся. Присмотрись, товарищ милиционер, у меня поводок обрезан, присмотрись: шлейка есть, эмблема. Ну, посмотри внимательно! Это же ворюги! Воры! Эх, как бы я сейчас крикнул слово № 5 «помогите»!!! Но тут мой гроб снова захлопнулся.

— А зачем вы её в багажник засунули, — спрашивает милиционер.

— Ну а куда её? — смеётся ворюга. — Нагадит ещё, весь салон провоняется.

Скотина ты безмозглая, да я полсуток выдерживаю без выгула. Нас и этому в школе учат.

— А-а-а, — отвечает инспектор. — Ну, ладно, счастливого пути.

Вот она — собачья жизнь. Небось, человека в багажнике увидел бы, поднял на ноги всю милицию. А тут, дескать, какая-то собака лежит. Эх, люди-люди. Одни в магазин не пустили, другие похитили, третьи проворонили. Четвёртые, чего доброго, и пришибить могут. Нет, думаю, раз о деньгах заговорили, не прикончат. Это уже лучше. Куда же они меня везут?

Минут через двадцать остановились. Слышу, дверь какая-то скрипнула. Открывается багажник, и я вижу какой-то сарай. Эти сволочи подъехали так, что мне пришлось прямо в этот сарай и прыгать. Как только я оказался на земле, машина отъехала, а дверь тут же захлопнулась. Под потолком маленькое оконце. Лучик освещает противоположный угол. Вокруг какие-то бочки, вёдра, банки из-под краски, тряпьё всякое. В общем, вольерчик не из приятных. Таких, наверное, и в японской тюрьме не сыщешь. Похитители стоят под дверью и беседуют. Они и не догадываются, что я всё понимаю.

— Куда её теперь? — спрашивает один.

— Нужно объявление дать, — говорит второй. — В газету. «Продаётся лабрадор, кобель, дрессированный, недорого». Сразу клюнут.

— А откуда ты знаешь, что он дрессированный?

— Ты чё, дурак, что ли? — рассмеялся бандит. — Это же поводырь. Они все команды понимают.

— Нужно, чтобы немного пожил здесь, на даче, пусть обвыкнется. Как ты его сейчас продавать будешь?

— Ну, пока объявление выйдет, прикормим.

Э-э, ребята, не знаете вы меня. Я своих подопечных до гробовой доски не забуду. Так что не питайте иллюзий. Ничего у вас не выйдет. Даже, если продадите, я всё равно убегу. А покупатель потом приедет и настучит вам по кумполу, как говорил Иван Савельевич. Будет вам потом баблос.

— Слушай, так у нас же ни документов на неё нет, ни родословной, — говорит один.

— Так потому и напишем, что недорого, — отвечает второй. — Скажем, что хозяин умер, так, мол, и так.

— Опасно! — говорит первый. — Её нужно в другом городе продавать, вернее, даже в другой области.

— Да не гони, — отвечает второй. — Какая другая область, пока продадим, больше бензина прокатаем. Всё будет пучком, не сомневайся…

Ушли мои супостаты.

Так, нужно обследовать эту вонючую конуру. Скоты, хоть бы воды оставили. Засунули в каземат, а о том, что мне вода нужна, не подумали. Да что вода, они даже шлейку не сняли. Сволочи! Миролюбивый я пёс, доброжелательный, ласковый, но как же я ненавижу некоторых людей. Вы уж меня извините, пожалуйста. Хотя, разве это люди? Уверен, вы и сами их людьми не назовёте. Какие это люди? Шавки… обыкновенные бездушные шавки.

Итак, у нас появилась надежда. Вот как тут не вспомнишь моего доброго старика. Надежда, говорил Иван Савельевич, умирает всегда последней. А раз есть надежда, вперёд, потомок викингов и басков! Дело в том, что пол в этом «супермаркете» (ну, вы, надеюсь, понимаете, почему я назвал свою тюрьму таким отвратительным словом?) земляной. Если вы не знаете, скажу: лабрадор за ночь может вырыть яму метровой глубины. И то, если ему делать нечего. Но мне сейчас не до безделья. Нужно любыми путями вырываться из этого плена. Я за себя не ручаюсь, если утром сюда пожалуют проходимцы, брошусь на них и буду сражаться, как леопард.

Но всё-таки для начала необходимо принять меры предосторожности. Так, что это у нас тут? Тряпья полно. Замечательно. Просто замечательно. Если почую, что враги на подступе, будет чем прикрыть подкоп. Стаскиваем всё сюда, в угол. Прекрасно. Это что такое? Понюхаем. О! Какое везение. А я чуть было снова Ивана Савельевича не вспомнил, который говорил: «Пришла беда, отворяй ворота». Крыша прохудилась в моей келье, и дождик накапал едва ли не полтаза воды. Живём! Был бы человеком, потёр руками. Вот как только пить эту мутную гадость? Фр-р! А куда денешься? Без воды никак нельзя. Вода — это жизнь и сила. С едой потерпим, а вот без воды можно и язык вывалить.

Вспомнил вдруг, как Сашка недавно мне читал стихи:

Сижу за решёткой
В темнице сырой…

Там, правда, про птицу какую-то было, но насчёт сырости и темноты Сашка попал в точку. Ну что? Приступаем?

Первый час я работал, не покладая лап. Без отдыха, без остановок. Потом десять минут перерыва, десять лаканий природного коктейля, и снова за работу. Мои подлые «кинологи» куда-то пропали. В тот вечер так и не появились. Оно и к лучшему, не придётся негодяям в травмпункт бежать, хотя хотелось бы, конечно, их проучить. Рою-рою-рою, а сам того самозванца «смотрителя» из супермаркета вспоминаю: если бы не твоя упёртость, лежал бы я сейчас на мягком коврике, да смотрел на своего мальчонку. «Я присмотрю за вашей собакой». Присмотрел, называется. И, поди, совесть не гложет твоё каменное сердце. Охранник. Какой ты охранник? Надзиратель, вот ты кто…

Как там мои бедняги поживают? Наверное, все в слезах, особенно Шурка. Жалко парнишку. Мы уже привыкли друг к дружке, стали понимать друг друга. А тут такое несчастье. Не плачь, Санёк, не тужи. Всё равно я выберусь из этого подземелья.

Так, надо немного передохнуть. Отхожу в сторону, смотрю на свою археологию, действительно: уже походит на маленькое подземелье. Но ещё рыть да рыть. Не расслабляйся, лабрадор, ты должен до утра покинуть этот застенок. Подкрепились водичкой и рыть-рыть-рыть.

За работой я даже не заметил, как в окошке под потолком появилась звезда, за ней другая. Небо ясное, на улице тепло. Люблю я ночь. Ночью все собаки, даже поводыри, в основном отдыхают, нежатся на диванчиках, сны разглядывают. Вы удивляетесь? Я серьёзно вам говорю: нам тоже снятся сны. Да ещё какие! Насмотрюсь с Иваном Савельевичем картин (кинокартин, если забыли), потом всю ночь снится мне, что я, не обращая внимания на взрывы и свист пуль, несусь сквозь дымовую завесу по полю, подбегаю к раненому бойцу и тащу его к своим. Однажды приснилось, как будто я из-под снега лыжника спас. Все меня гладят, курочкой угощают, репортёры набежали, фотографируют, один даже микрофоном в нос тычет. А мне так неприятно стало, микрофон-то отвратительный — холодный и шершавый. Разозлился я, да как рявкну и… проснулся. Иван Савельевич мой чуть с кровати не свалился.

— Трисон, что случилось? — спрашивает. Я молчу. Он подозвал меня к себе и говорит: — Приснилось что-то, — догадливый старик.

Я скульнул пару раз, Иван Савельевич и говорит:

— Иди ко мне, мой дорогой, ложись рядом. Не бойся, дружок, сны они всякие бывают. Мне тоже иногда такая дребедень приснится, хоть стой, хоть падай. Тоже иногда кричу во сне.

Ага, думаю, будешь ты мне рассказывать. А то я не знаю. «Иногда». Да я чуть ли не каждую ночь слушаю окончания твоих снов. Однажды как-то ночью, как закричит: «Огонь!». Я вскакиваю, носом вожу по сторонам — думал, может, пожар начался — принюхался, вроде всё в порядке. Оказалось, Савельевичу армия снилась. Он мне рассказывал потом на прогулке. Говорит, представляешь, Трисон, я сегодня во сне на своём танке в учениях участвовал. Однополчан своих видел, командира батальона. Вот как живых. Все молодые, бравые, подтянутые. У военных людей, судя по рассказам старика, как и у нас: учения всякие, команды, дрессировки, тесты, экзамены.

Фух. Нужно передохнуть. Если темпов не сбавлю, через два-три часа будем на свободе. Но, правда, устал. Если бы я был без шлейки, работать было бы легче в разы. Но снять её самому мне не удалось. Что поделаешь, всё равно нужно трудиться до седьмого пота. Я хоть и породистая, тренированная собака, но ям давно уж не рыл. Нас в школе за ямы ругали. А так хотелось иногда порыть ямку, так лапы чесались. Мы когда с Иваном Савельевичем на рыбалку ходили (да, я же обещал вам рассказать этот случай), я там, в лесу, отыгрался. Такую ямищу вырыл, любо-дорого было посмотреть. Старик, потрепал меня и говорит:

— Дурак ты, Трисон, делать тебе нечего, ямы роешь. Лучше бы побегал по лесу.

А то я не набегался. Целый день только и бегаю. Ну, не бегаю, так хожу. А вот ямку у нас в микрорайоне не пороешь. Сразу народ сбежится, начнут руками махать, мол, что это вы тут газоны портите? Впрочем, они правы. Нельзя там ямы рыть. Вдруг какой малой свалится. Правильно всё говорят.

Так вот. Приходим на рыбалку. Иван Савельевич, раскладывает свой стульчик, нанизывает червя, да так ловко, если бы я не знал, что он слепой, и не догадался бы. Забрасывает удочку, а мне говорит:

— Смотри, Трисон, если поплавок задёргается, гавкни мне.

Ну, сижу я пять минут, десять, пятнадцать, уже в глазах рябить стало, вдруг смотрю поплавок запрыгал, я и говорю: «Гав!» Савельевич дёргает удочку, проверяет — пустая. Недовольно бубнит на меня:

— Зачем ты так громко рявкаешь? Всю рыбу распугал.

Вот тебе раз, думаю, сам же сказал: гавкни. Если нужно потихонечку, то это называется «авкнуть». Выражайся правильно. Рыбак нашёлся. Обиделся я немного.

Но через полчаса мы помирились. У меня была царская трапеза. Старик таким окуньком меня угостил, вовек не забуду. Прямо растаял у меня во рту. Ой, вкуснятина какая. Что-то я о еде стал много думать. Нужно водичкой горло промочить. Выпил, полегчало. Обследовал яму. Ещё работы на часок. Лишь бы сил хватило. Не свалиться бы, не уснуть. А то утром придут захватчики, бейся тут с ними.

Рою-рою-рою… Смотрю в окно медленно вплывает белая птица. Красивая, просто ужас. Это ещё что за чудо, думаю. Птица на землю не спускается, сидит под потолком. Наверное, боится, чтобы я случайно ею не поужинал. Потом вдруг как заговорит человеческим голосом:

— О, тибетский царь Трисон, я прилетела тебе на помощь.

— Кто ты? — вдруг и я заговорил по-человечьи. Ничего себе, думаю. Что же это случилось такое, что я вдруг разговаривать начал. Прямо волшебство какое-то.

А птица продолжает:

— Я прилетела к тебе из-за трёх морей, трёх гор, трёх лесов…

— Погоди-погоди, — перебил я. — Ты мне тут голову не морочь, я видел такой мультик. Да-да, забыл как называется, но точно, ты же из мультика. Говори, что тебе нужно? Тебя случаем, не воры подослали?

Зря так сказал. Обиделась птица и поплыла обратно к окну.

— Стой, — говорю. — Ты куда? Объясни, зачем прилетала?

— Я с грубиянами не разговариваю, — отвечает птица-разведчик.

— Слово номер десять, — говорю.

Птица остановилась и замерла прямо в воздухе.

— Это ещё что за слово такое? — удивилась она.

— То есть прости, — отвечаю. — Просто я устал, наверное, вот и хамлю.

— Ладно, — говорит птица, — тогда помогу тебе.

— Как? — удивился я.

— А вот так, — отвечает птица и камнем прямо на меня. Да как клюнет меня в нос, я как подскочу. Открываю глаза. Никого нет, а в оконце уже рассвет пробирается.

Ёлки-палки! Всё-таки уснул. Ой, спасибо тебе птица! Мне тут работы ещё мнут на двадцать. Вот видели? А вы не верили, что нам сны снятся. Если бы не сон, так бы и дрых тут утра, пока торгаши меня не накрыли бы тёпленьким.

Рою-рою-рою… Ура!!! Есть просвет! Ну, ещё немного, чуточку. Давай, давай, Трисончик! Ну, ещё поднажми немного. Ах, если бы не дуга шлейки, я бы уже мог быть на свободе. Ещё чуть-чуть, и голова пролезет. Только ты не торопись, землекоп. А то ещё застрянешь, как Винни-Пух в кроличьей норе. Давай, Трисон. Вот ещё капельку. Ну! Всё, кажется. Стой, хлебни на дорожку. Ещё неизвестно, сколько бежать придётся.

Вылакал я остатки дождевой воды и — в нору. Вот она — Свобода! Какой воздух! Впереди забор. Но для меня это не забор, так оградка. Перемахнул я препятствие и будь здоров. Вижу, впереди лесок. Вот для начала там и укроюсь. Отдохну, сил наберусь, а потом уже подумаем, что дальше…

«Ах, како-о-й этот день изумительный, ах, какой изумительный де-е-нь!» Сквозь сон я услышал незнакомую песню. Вскочил, огляделся, слышу: дети шумят неподалёку. Смеются, хохочут, визжат. Я встряхнул головой, чтобы окончательно проснуться, фыркнул пару раз и вдруг почуял нежнейший аромат жареного мяса. Верите, аж скулы свело. А тут ещё и горло пересохло. Вспомнил своего старика. Савельевич, когда у него внезапно заканчивались сигареты, а холодильник оказывался пустым, говорил: ну вот, Трисон, дожились — ни курить, ни хлебать. Слово «курить» я бы заменил на «жевать», а второе — как раз в тему.

Жадно сглотнув подобие слюны, я осторожно стал пробираться сквозь заросли. Детские голоса раздавались всё ближе и ближе. Я давно заметил: где веселятся дети, там людского зла намного меньше, хотя всяко бывало. Потому, соблюдая меры предосторожности, я тихонько подкрался к поляне. Аккуратно лапой отодвинул ветку и увидел два автомобиля. Дверь одного была отворена, из него-то и лилась «изумительная» мелодия. Вокруг машин носились дети, а в метрах десяти полный мужчина в бейсболке и шортах ловко орудовал шампурами с насаженными на них большими кусками мяса. Неожиданно из-за автомобилей вышло ещё трое человек — две женщины, одна постарше, другая помоложе, и с ними худой сутулый мужчина.

— Жора, — крикнул худой, — иди, окунись. Водичка что надо.

Ага, думаю я, это хорошо. Там, видимо, внизу река или озеро, хотя отсюда водоём не виден. Но всё равно это уже радует.

— Я потом, — отвечает толстяк, — после шашлычка. Не люблю на голодный желудок купаться.

— Зря-зря, Жорик, — убеждает худой, — я как на свет народился. Свежак!

Соображаю: если по лесу обогнуть этот шумный пикничок, можно всласть налакаться воды. О еде подумаем опосля. Рванул в обход. Минут через пять я уже наслаждался божественной жидкостью. Привкус тины почувствовал не сразу, а только после того, как мой живот превратился в булькающее пузо. Но я нарочно напился с большим запасом. Тем более что отдыхающие явно не рассчитывали на лишнюю пасть. Самим бы мясца хватило. Вон (я снова приблизился к наблюдательному пункту) сколько их тут. Нужно дождаться, когда они уедут, может хоть косточек оставят.

Раньше я всегда возмущался, если люди не убирали за собой. Думал, как можно? Посидели на природе, отдохнули, в чистоте. Уезжаете, прихватите с собой остатки пищи, мусор, отходы. Завтра снова приедете, и опять будет вам счастье. Однако, сегодня, к моему стыду, я думал иначе. Хоть бы грязнулями оказались, мечтал я. Еды какой-либо оставили бы на полянке. Костей, видимо, тут не дождёшься. Не в том смысле, что погрызут сами, просто кто на природу кости возит? Хотя, может, рёбрышки будут. Я всмотрелся в сложенный из кирпичей мангал: по-моему, никаких там рёбрышек нет и в помине. Громадные куски мяса. Похоже, свининка. Жареная свининка, наверное, покруче курочки-гриль будет. Я снова сглотнул слюну, а в животе-пузе что-то булькнуло и жалобно заурчало.

Солнце покатилось за полдень. «Дикари» после сытной трапезы, вялились на траве, а я всё глотал и глотал слюни. Немного вздремнул. Проснулся от шума мотора. Неужели уезжают? Дождёшься от них. Оказалось, толстому дядьке стало невыносимо жарко, он задраил все окна в машине и включил кондиционер. «Дикарь» называется. Тут дети бегают, а он завёл свою шарманку. Хоть бы отъехал подальше, что ли. Нет, стоит прямо здесь коптит.

А что, если выйти к ним? Поскулю, на задние лапы встану, покажу, что я добрая и дрессированная собака. Да они и сами должны понять, увидев мои прибамбасы. Как-никак у меня же всё-таки эмблема Красного Креста имеется. Но как они поступят? Что предпримут? А вдруг они окажутся знакомыми бандитов-похитителей? Или, к примеру, тоже пожелают поживиться на моей породе и моих навыках? Опасно. Сунут в багажник, и буду до вечера там париться. Небось, мясо уже всё съели. Точно съели. Вон, и костёр погас. Даже дымок не идёт. Значит, с барбекю на сегодня покончено. Да…

Выходить или не выходить — вот в чём вопрос! Помню-помню, по телевизору какой-то артист предупреждал: уж лучше с тем, что есть, смириться, чем к неизвестному стремиться. Выберу-ка я второй вариант. Ну их к чёрту, этих любителей природы…

Или всё-таки выйти? Голод — не тётка, говорил Иван Савельевич. Посмотрю, как себя вначале станут вести, а там уже определюсь — или дёру дам, или подпущу к себе. Эх, чему быть, того не миновать. Решился. «Я из лесу вышел…», стою, наблюдаю. Первой меня заметила маленькая девочка. Чтобы не напугать её, я усиленно завилял хвостом. Но она всё равно закричала и побежала к взрослым. Тотчас из «холодильника» вывалился толстяк и поднял с земли палку. Ну что это такое, думаю, палку-то зачем схватил? Видишь же, стою спокойно, не нападаю, не тявкаю. Хотя, он ведь тоже не знает, что это за чудо вылезло из леса. Я окинул себя взглядом — замусоленная дворняга. А что вы хотели, вы-то знаете, где я провёл ночь.

И вдруг на моё счастье, женщина, что помоложе, заметила на мне шлейку.

— Ребята, смотрите, — закричала она, — это же собака-поводырь. Не бойтесь её. Она не укусит.

Ага, хватит либеральничать. Укусит, не укусит, посмотрим, как вы дальше себя будете вести. Если всё будет нормально, по-человечески, конечно не укушу. Но знайте, начнёте произвол чинить, не посмотрю ни на какие инструкции и запреты. Так грызану, ого-го, мало не покажется. Женщина подошла ко мне поближе, присела на корточки и, протянув руку, сказала:

— Заблудилась, миленькая? Иди ко мне…

Почему «заблудилась», почему «миленькая»? Ну, неужели не заметно, что я — мужчина? Посмотри ты на меня. «Миленькая». И всё же я медленно стал приближаться к женщине. Подошёл вплотную и склонил голову. Думаю, может, догадается освободить меня от шлейки. Дама действительно оказалась сообразительной, она ловко сняла с меня все причиндалы. Я не удержался и, упав на спину, задрал лапы вверх. Тут такой визг поднялся, детвора ринулась ко мне. Ну, этих-то я не боюсь. Напали на меня (их оказалось трое — мал мала меньше) и давай трепать, гладить, обнимать. Подошли и остальные отдыхающие — пожилая женщина и толстый с худым. Толстый нахмурился и говорит:

— Кобель.

Ух, какой ты догадливый, думаю я. Лежу тут, как на витрине. Конечно, кобель. А то всё собачка да собачка, заблудилась, миленькая.

— Эй, — окликнул толстый детей, — ну-ка отойдите от собаки. Вдруг она заразная какая.

Ну, вот тебе раз. Только похвалил дурака.

— Ты что, Жора, — заступилась молодая женщина, — если со шлейкой, значит, недавно заблудился. Эти собаки всегда привиты и безопасны.

О, мадонна, спасибо тебе! Какая умная женщина повстречалась на моём нелёгком пути.

— А чего она такая грязная? — насупился Жора.

— Сейчас мы её вымоем, — всплеснула руками молодая женщина. — Ну-ка, — это она уже мне, — пошли на речку. Давай-давай…

Женщина попятилась к берегу, я медленно за ней. Вдруг она повернулась ко мне спиной и побежала к реке. Я от восторга даже взвизгнул. Влетел в реку, словно чайка. Блаженство.

— Ну-ка, братец, иди сюда, — махнула рукой женщина, — давай приведём тебя в порядок.

Так меня ещё никто не называл. Спасибо тебе, сестрица. Приятно, до кончика хвоста.

Женщина мыла меня, отскребала пальцами приставшие куски то ли мела, то ли извёстки, а я покорно стоял и, зажмурив глаза, просто балдел. Да, всё в этой жизни познаётся в сравнении.

Вышли мы на берег и увидели люди, что я действительно золотой пёс. Помните, я говорил вам, как выхожу из душа преображённым. Так вот из реки я вышел писанным красавцем, все просто ахнули. В лучах ещё не закатившегося солнца моя шерсть переливалась всеми цветами радуги, но преобладало всё-таки золотое сияние моей добротной шерсти.

— Посмотрите на эту прелесть, — сказала сестрица, промокая мои уши ватным тампоном.

Дети вновь обступили меня, наблюдая за умелыми действиями моей заботливой сестрицы. И где она всему этому мастерству обучилась? Ты смотри, даже знает, что уши нужно промокать. Умница. Просто умница.

— И что мы с этой прелестью будем делать? — наконец-то заговорил худой мужчина.

— Как что? — удивилась пожилая женщина. — Отвезём домой, дадим объявление, мне кажется, хозяин быстро найдётся. Таких собак в Москве не так уж и много. Раз два и обчёлся.

— А если не найдётся? — спросил толстяк.

— Ну, пусть пока у нас поживёт, а там видно будет, — ответила пожилая дама.

— А Мурзика нашего он не обидит? — вдруг нахмурил брови толстяк.

Это ещё кто такой? Судя по кличке, наверное, кот. И моё предположение тут же подтвердилось.

— Насколько мне известно, лабрадоры, тем более поводыри, не трогают котов, — сказала молодая женщина.

— Да кто его знает, — усомнился толстый. — Накинется, перекусит его напополам.

Нет, вы посмотрите на него, точно дурачок какой-то. То за палку хватается, то я у него заразный, теперь в котоедстве меня подозревает. Ты что, мужик? Опомнись. Если не знаешь, зачем молоть всякую чушь?

Эх, ребята-ребята, гигиена, конечно, это замечательно. А как там насчёт того, чтобы подкрепиться? Вы прислушайтесь, у меня же кишки уже сороковую симфонию Моцарта играют. Не слышите, что ли? Я даже языком из стороны в сторону поводил.

Вот, что значит, умная женщина! Сестрица моя и тут отличилась.

— Господи, да что же мы стоим? — спохватилась она. — Он же, наверное, проголодался.

— Ав! — радостно, но не громко сказал я, ну, чтобы народ не подумал, что гавкаю.

— Кушать хочешь? — спрашивает моя спасительница.

— Ав! Ав! — уже два раза отвечаю, чтобы вконец развеять сомнения.

— Пойдём, братец. Пойдём, угощу тебя чем-нибудь.

Да иду сестрица, иду. Я и бежать готов за тобой, только позолоти лапку, вернее, язык мой, а то я тут и помру у вас прямо на поляне.

Люди, вам везло когда-нибудь по-крупному? Вы помните, как вы вели себя в тот момент? Ну, допустим, сорвали Джек-пот или выиграли машину? Или дядя из Канады прислал на день рождения пару миллионов долларов. Или, может, вас ни с того ни сего зачислили без экзаменов в МГУ или МГИМО? Вот как бы вы радовались? Можете представить? Представьте и вдумайтесь, что я вам сейчас скажу.

Эти добрые и милые «дикари» не съели и половины своего шашлыка. Толстый, на моё счастье, не очень хорошо его прожарил. Экономные и бережливые женщины решили дожарить мясо дома, в духовке. Это мне сестрица рассказала, пока я за обе щёки уплетал свой «подарок из Канады».

После пира я упал в траву и, закрыв глаза, мысленно обратился к оскорблённому толстяку: слово номер десять тебе, добрый человек. Прости меня, Жора…

Методом открытого голосования компания определила, что я поеду именно к Жоре и его пожилой супруге. Девочка, которая в самом начале нашего знакомства озвучила мой портрет на краю поляны, оказалась внучкой этой пары. Перед посадкой в машину, я сбегал в лесок, за что Жора меня похвалил, но опять-таки своеобразным способом:

— Кобель, и вправду не такой уж тупой, — сказал он, отворяя дверь и приглашая нас с Любашей в салон автомобиля. Какой ты, Жора, всё-таки красноречивый и галантный.

Расположились мы с девчонкой на заднем сиденье. Машина у Жоры хорошая, просторная. Люба обняла меня, как старинного друга и, заглядывая в глаза, шёпотом спросила:

— Тебя как зовут, собачка?

— У-у, — ответил я, хотя это слово означает «нет». Но в данной ситуации я имел в виду: «извини, не могу назвать своего имени» по причине неумения разговаривать вообще.

Но Любашу мой ответ нисколько не смутил, и она, обращаясь к деду с бабкой, радостно объявила:

— Бабушка, бабушка! Я спросила у собачки, как её зовут, и она мне горивит…

— Любашенька, — поправила бабушка, — ну сколько раз тебе напоминать: не «горивит», а «говорит».

— Ну, гор…гов…говорит, — нахмурилась девочка, видимо, из-за бестактности бабушки.

— И что же она говорит? — улыбнулась бабушка.

— Горивит, — пропустив мимо ушей замечание бабушки, продолжила девочка, — что её зовут Умка, как у Петьки из пятого подъезда кота. Будем называть его Умкой?

— Хорошо-хорошо, пусть будет Умкой, — согласилась бабушка.

Дожился, уже кошачье имя заполучил. Впрочем, ладно. Они же не виноваты. Я вот еду и думаю, почему ни Иван Савельевич, ни Сашка не догадались мне на шлейку прикрепить табличку с моим именем и с их мобильным телефоном. Уважаемые друзья, если у вас есть знакомые, сопровождаемые поводырями, подскажите им, чтобы они не допускали такой оплошности. На всякий случай. Вы же видите, что случилось со мной. Кто думал, что я окажусь в чужом багажнике, и мне придётся скитаться по лесам да полям, выпрашивая недожаренное мясо? То-то и оно. Вот познакомился я с добрыми людьми. Если бы на моей шлейке была исчерпывающая информация, да они бы прямо с поляны позвонили, и, возможно, я сейчас ехал бы не в Жорином «холодильнике», а с Елизаветой Максимовной или Светланой Сергеевной в электричке.

И ещё! Внимание, уважаемые производители мобильных телефонов. У меня есть потрясающая идея. Даже название придумал «Зоофон». Изготавливаете такой приборчик, типа крошечного мобильника, который будет крепиться к ошейнику собаки… Да почему собаки? Можно даже и на кошку прикрепить моё изобретение. Да хоть на жирафа. Какая разница. В общем, на любого, кто не может ваших слов произносить. Потерялся зверёк, вы набираете номер телефона, и у вашего друга на ошейнике включается громкоговорящее устройство. Вы спрашиваете: господа, если кто-то видит мою собаку (кошку, пони, жирафа, поросёнка), ответьте, пожалуйста, и назовите адрес. Вам отвечают, мол, так и так, ваш зверёныш находится у станции метро, допустим, «Охотный ряд». Вы просите задержать блудного питомца, называете его кличку. Поверьте, мир не без добрых людей, вам обязательно помогут. На крайний случай, незадачливого путешественника возьмут к себе домой и сообщат вам адрес. А если вы ещё и вознаграждение пообещаете (скажите, вы же готовы выложить подарок за спасение своего друга?), да ещё и щедрое, то вашего зверька и накормят, и спать уложат.

Как вам идея? Если приступите к производству, не забудьте через моего Сашку передать пару мешочков качественного корма. Предупреждаю: больше всего люблю подушечки с курочкой. Да вы, уже, наверное, и сами догадались. На то, что я нахваливал свинину, не обращайте внимания. С голодухи и сухари могут показаться деликатесом.

Не рано ли я о Сашке заговорил? Ведь его ещё нужно найти. Пока Любкины дед с бабкой дадут объявление, пока кто-то из взрослых его прочитает, пока… Хотя, думаю, Светлана Сергеевна и Елизавета Максимовна тоже не сидят на месте. Наверное, предпринимают какие-то шаги по розыску заложника Трисона. Скорее всего, в милицию обратятся. Хотя, мне кажется, милиция собаку искать не станет. Вы как думаете? У людей машины пропадают, и то их никто не ищет. Нет, вид, конечно, сделают, что приступили к розыску, но искать по-настоящему не станут. Сдалась им какая-то собака. В общем, посмотрим, не будем загадывать…

Квартира у Жоры неплохая. Места много. Есть где поваляться, попрыгать, поскакать. Но я веду себя скромно, тихо. Сел в уголочке и наблюдаю. Бабушка по просьбе Любашки соорудила мне в прихожей подобие постели, а рядом поставила миску с водой. Вот молодец. Это не я Умка, а ты Умница. Жора стал в дверях и говорит бабушке:

— Ну, выпускай! Я тут постою.

Ах, да, вспомнил я, тут же ещё один житель имеется. Только я расположился на своём ложе, как вдруг из комнаты выплывает мордастый кот. Первая мысль, чем они его кормят? Это ж надо так разъесться. Мурзик остановился в дверном проёме и принялся меня разглядывать. Я лежу спокойно, даю понять хозяину, что коты меня не интересуют и что я не собираюсь ничего делать плохого. Вторая мысль, как же они с Жорой похожи. Оба рыжие, оба толстые, у обоих глаза узкие и хитрые, ушки у обоих маленькие, одно различие — к разным местам головы прикреплены. Мурзик наступает, подходит ближе…

Вот что меня в котах раздражает, так это их несусветная глупость и наглость. Я как лежал, так и лежу. Делаю вид, что вообще не замечаю этого обжору. А что же он? Сам подошёл ко мне поближе, и давай хвост распушать. Выгнул спину и мявчит. Не мявкает, как это обычно делают коты, а именно мявчит: я-я-я-я-я-у! Так премерзко. Думаю, Мурзилка, ну что тебе нужно от меня? Я тут временно, можно сказать, в гостях. Успокойся, иди занимайся своими делами. Я тебя не трогаю, и ты меня не трожь. Повыл Мурзик немного, видит, что я не обращаю на него внимания. Заходит с другой стороны и снова это отвратительное кошачье гундение. Думаю, что бы такое сделать? Взял и легонько щёлкнул хвостом. Вы бы видели этого странного кота. Он как сиганёт к хозяину, и, выглядывая из-за его ноги, говорит мне: «Пш! Пш! Пш!» А хвост его вообще превратился в сосновую ветку. Жора видит, что я веду себя достойно, говорит своему дураку:

— Мурзик, не бойся. Это учёная собака. Она тебя не тронет. Смотри! — Хозяин подошёл ко мне и погладил по спине. — Видишь? Не бойся, дурачок.

Бабушка тоже подошла ко мне и тоже погладила.

— Всё хорошо, Мурзик! — говорит она. — Вы ещё подружитесь.

Нужен мне такой друг, думаю. Сами дружите с ним. Носитесь со своим Мурзиком, как с писаной торбой. Хоть бы обучили его хорошим манерам. Меня, кстати, всё время это поражает. Нас каждый норовит обучить. «Сидеть», «лежать», «стой», «апорт» и так далее. А вот этим лодырям всё с лап сходит. Ничему их не учат, никто ими не занимается. Какая польза от них? Я понимаю, в сельской местности коты живут, они там то мышей, то крыс, то кротов гоняют. Всё ж таки польза какая. А здесь, в квартире? Разведут всяких Пузиков, Мурзиков. Честное слово, не понимаю я всего этого.

В общем, пошипело-пошипело это бесполезное существо и отправилось в свою комнату. И чего ты здесь этот спектакль устраивал? Важность, что ли свою показывал? Или думал, что я на твой диван заберусь? Я не так воспитан, Мурз! Не то, что ты. Вместо «здравствуй» шипеть, как гадюка стал. Одним словом, кот.

После «знакомства» бабушка объявила:

— Ты пока, Умка, попей водички, а я схожу в супермаркет, куплю тебе сухого корма.

Когда я услышал это ненавистное слово «супермаркет», мне даже захотелось гавкнуть, но я, конечно, сдержался, чтобы насмерть не напугать женщину. Знала бы ты, бабушка, как я ненавижу эти супермаркеты, промолчала бы. Но что поделаешь, корм всё равно нужен. Хоть из супермаркета, хоть с рынка. Но скажу вам, на рынке иногда продают гадость. Савельевичу как-то подсунули целый мешок знаменитого корма. Вроде всё написано правильно, а как насыпали мне в миску, я чуть в обморок не упал. Вот, думаю, сволочи. Мешок из-под хорошего корма, а вовнутрь насыпали дерьмо. Я пока этот десятикилограммовый сундук съел, похудел килограммов на пять. Не могу порцию осилить, хоть убей. А Савельевич подумал, что я заболел. Ветеринара вызвал, говорит, дескать, что-то Трисон плохо кушает. Врач осмотрел меня, ощупал, даже трубочкой послушал. Говорит: всё нормально. И ушёл. А мне пришлось всё-таки испить, вернее изъесть эту чашу вонючего корма до дна.

Вы, товарищи ветеринары, когда осматриваете потерявшее аппетит животное, сначала корм его внимательно проверьте. Понюхайте, откусите кусочек. И если что заподозрите, скажите хозяину, что еда недоброкачественная. А то смотришь по телевизору рекламу и удивляешься — «Теперь корм для вашей собаки стал ещё вкуснее!». Заботливые хозяева на следующий день бегут сломя голову в магазин за новинкой. Наивные люди. Кто вам это сказал? Вы сами его пробовали?

Хотите, расскажу вам, как снимается эта реклама? Мне лично наша Джесси из третьего вольера рассказывала. Её возили на съёмки. Так вот, привезли их (с ней было ещё две собаки) в студию, посадили в какие-то дурацкие клетки, и в течение суток, кроме воды ничего не давали. Представляете? На следующий день в ста метрах от клетки поставили миски с каким-то кормом, вокруг включили уйму фонарей, режиссёр что-то кричит в мегафон, операторы носятся с видеокамерами, народу полным полно, все глазеют, как Джесси и её сокамерницы будут бежать к этим мискам. Да к тому же, если неправильно начали бежать, миски отбирают и всё по новой. Говорит, полдня бегала, как дура, — то к мискам, то обратно в клетку, к мискам, обратно в клетку. Я кстати, потом несколько раз видел нашу актрису по телевизору. На экране, конечно, всё по-другому: Джесси там такая весёлая, жизнерадостная, шустрая, прямо вся сияет. И подушечки действительно кажутся аппетитными, такими хрустящими. Красиво снято. Так снято, что мне иногда кажется, с экрана даже приятный запах доносится. Умеют снимать мошенники. Вот и верь вам после вашей рекламы.

Вечером Жора вывел меня на прогулку. Только не пойму, зачем он на меня этот ошейник накинул, да ещё на цепь посадил. Куда мне бежать? Микрорайон незнакомый. Снова попаду в лапы каким-нибудь проходимцам. Лучше уж поживу пока здесь. Но сопротивляться я не стал. Смирился с судьбой. Хочет, пусть водит на поводке. Потерплю. Оказывается, Жора уважаемый здесь человек. Все соседи обращаются к нему по имени отчеству. Один старичок, увидев его со мной, ахнул:

— Геоггий Алексеевич, — странно как-то разговаривает, — вы таки купили себе лабгадога? Хогошая собака. Пгекгасная собака. Я уж в погодах газбигаюсь, повегте, Геоггий Алекссевич. А как же ваш Мугзик?

— Да это временный гость, — отвечает Жора. — Выезжали с друзьями на природу, да вот встретился пёс…

— Что вы говогите, Геоггий Алексеевич! — старик даже рот раскрыл. — И вы бгодячуюю собаку в дом пгивели? А вдгуг…

— Да он не бродячий, — перебил Жора. — Со шлейкой для слепых был. Видимо, потерял его хозяин или сам убежал. Мы с Надеждой завтра объявление дадим.

Ага, бабушку, значит, зовут Надежда. Хорошее имя.

— Я бы всёгавно поостегёгся в дом пгиводить, Геоггий Алексеевич.

Ну, чего ты привязался к Георгию Алексеевичу? Вот зануда. «Поостегёгся».

— Жалко пса, — отвечает Жора. — Видно, что умный, ухоженный. Ладно, разберёмся, — махнул он рукой, и мы пошли дальше…

Нужно отдать должное этому заносчивому Мурзику: на следующий день он ходил мимо меня и не обращал внимания. Надо же, и коты есть не совсем глупые. Но у меня сложилось такое впечатление, что он нарочно прошёл мимо меня раз десять. Видимо, проверяет мою нервную систему. Успокойся, дурилка, с нервами у меня полный порядок. Ходи хоть целый день — и ухом не поведу. Ты одно пойми, Мурзик, если я, собака-поводырь, начну лаять на каких-то там сумасшедших котов, то грош мне цена, как специально обученному псу. Мои инструкторы и наставники сгорели бы со стыда, если узнали, что я поддался на твои провокации. Ходи-ходи, дурачок. Тебе всё равно делать нечего, оттого и маешься всякой ерундой.

Конечно, Мурзилище в конце концов обнаглело до крайности. Вы представляете, что он сделал. Не поверите. За такой поступок любой пёс другой профессии давно цапнул бы кота за хвост. Мало бы не показалось. Видя, что я не реагирую на его выходы-проходы, он подошёл к моей миске и стал хрустеть подушечками, хотя перед этим я сам лично видел, как он слопал целую тарелку своей кошачьей еды. Таких наглецов я ещё не встречал. Куда же ты, подлец, со своим кошачьим рылом в собачий ряд лезешь?

Нет, я, конечно, понимаю, что Мурз любым способом хочет показать, что он здесь находится на правах старожила и, дескать, что он тут едва ли не хозяин. Бабушка Надежда тоже хороша. Увидела весь этот произвол и разулыбалась:

— Ой, деточки мои! Вы уже подружились? Вот и молодцы.

Ну, как можно такие глупости говорить? Кто? С кем? «Подружились». Какая же это дружба, если ваш негодяй, пользуясь служебным положением, лезет своей мордой в мою тарелку? Вам бы понравилось, если бы он вам в миску с борщом или супом сунул свой нос? Небось, получил бы подзатыльник. А тут дружба. С ума сойти. Нашли дружка. Ладно, всё снесу, всё вытерплю. Лишь бы Сашку моего разыскали.

Где ты мой, мальчик? Где ты мой малыш? Знаю-знаю, скучаешь и плачешь. Чует моё собачье сердце. Не грусти, Санёк, всё у нас будет хорошо. Мы обязательно найдём друг друга. Вот увидишь. Главное — от бандитов я сбежал, в лесу не сгинул, на шашлык меня не пустили. А остальное всё наладится. Потерпи чуток. Видишь, Санька, я здесь тоже не мёд хлебаю. Приходится многое терпеть и делать вид, что меня ничего не раздражает. Скоро встретимся, ты меня обнимешь, расцелуешь, я буду тихонечко скулить от счастья, а твои мама с бабушкой будут стоять рядом и слёзки утирать. Всё будет хорошо, Шурик…

Бабушка Надежда позвала меня:

— Умка, иди ко мне!

Что там ещё случилось? Поднимаюсь, иду на кухню.

— Побудь со мной, малыш, — говорит.

«Малыш». Мне уже по человеческим меркам за тридцать, а ей всё малыш. Заскучала, что ли? А чего своего лохматого Мурзика не зовёшь? Или он не понимает ничего в командах?

— Ложись, Умка, ложись вот сюда, на коврик, а то всё лежишь и лежишь там в углу.

Где положили, там и лежу. Что же мне, как вашему коту, по квартире носиться? Пару раз пробегусь, мигом выставите за дверь. Кому понравится, если я начну тут скакать как обезумевший кенгуру? Непременно попросите за порог. Вот и лежу спокойно. Кстати, вы объявление-то уже дали? Уж не тяните, прошу вас. И так моя командировка затянулась. Третьи сутки пошли, как домой не появляюсь.

Женщина, словно услышав мои мысли, вдруг говорит:

— Георгий Алексеевич звонил, сказал, что объявление разместил. Через три дня выйдет. Так что скоро твои хозяева найдутся.

Через три дня? Ничего себе. Значит, ещё три дня мне в углу пылиться, да переносить выходки Мурзилища. Да, плохо дело. Лёг я прямо на пол и смотрю телевизор. Надежда что-то ещё говорит-говорит, кастрюлями гремит, сковородками шипит, а я мультики смотрю. Как раз показывают самый дурацкий мультик на свете — «Котопёс». Ума не приложу, кто такой поклёп на собак придумал? Смотрю и диву даюсь. Морочат детям голову. В перерыве между мультиками красивая дикторша зачитывает объявления.

«Стальные двери. Установка, телефон…», «Продаётся автомобиль «Москвич — 2140, год выпуска…», «Научу вашего ребёнка игре на гитаре…»

В прихожей задребезжал домашний телефон. Бабушка Надя ловко перешагнула через меня и побежала снимать трубку. Слышу кого-то сыночком называет. «Да-да, сынок, всё у нас хорошо. Любашка в садике…»

И вдруг меня словно током ударило. Я увидел на экране себя. Я подпрыгнул и впился взглядом в экран. Дикторша понурым голосом читает: «Пропала собака-поводырь, цвет палевый, откликается на кличку Трисон, просьба…» Я метнулся в прихожую, гавкнул так, что бабуля едва трубку не уронила. «Я перезвоню, сынуля». — сказал она и обращаясь ко мне спросила:

— Что случилось, Умка?

— У-у-у-у-у-у! У-у-у-у-у! — взвыл я и кинулся обратно на кухню.

Надежда за мной. Я как чокнутый пёс, начал гавкать на телевизор. А там уже эта идиотская «Котособака». Бабушка рассмеялась и говорит:

— Ой, Умка, зверь тебе не понравился? — и гладит меня по голове. — Я и сама этот мультик не люблю, а Любашка наша смотрит с удовольствием. Хохочет…

Да причём тут мультик, бабушка, родная ты моя? Меня по телевизору показывали, телефон дикторша называла. О, горе мне! О, горе с этими людьми. Ищут меня мои родственники, объявление дали по телевизору, а она мне про Котособаку. Такая тоска на меня напала, так захотелось поскулить. Ну что ж это такое? Эх, надо же так прозевать объявление. Надежда, ты — моя надежда. Пожалуйста, не отходи от телевизора, послушай внимательно. Может объявление повторят. Я слышал много раз, как заладят что-нибудь, весь день одно и то же.

Чёртов телефон, нужно найти провода — обычно их по плинтусу тянут — и перекусить их. Это всё из-за него — говорливого аппарата. У нас дома тоже самое: Елизавета Максимовна как засядет за телефон, может весь вечер проболтать. Ладно бы о чём разном говорили, а то ведь об одном и том же три часа кряду. Любят люди поговорить, очень любят.

Надежда моя не оправдалась. Женщина, видимо, переделав всю свою кухонную работу, выключила телевизор и ушла к себе в спальню. Я завалился в свой угол и, закрыв глаза, погрузился в тяжёлую думу. Даже не заметил, как уснул.

Вечером вернулся Георгий Алексеевич и объявил:

— Надя, ты слышала, говорят, сегодня по кабельному телевидению объявление было.

Я весь напрягся.

— Что за объявление, — спрашивает женщина.

— О поиске собаки. Мне только что соседи из третьего подъезда сказали.

— А порода?

— Они не разбираются в этом, но говорят, жёлтая и ушастая, на охотничью похожа. Может, нашу ищут?

— А телефон они не записали? — спрашивает Надежда.

— Оно им нужно, — ухмыльнулся Жора.

— Нужно посмотреть, когда объявления будут давать.

— Сегодня уже не будет, — говорит Жора. — Завтра не пропусти.

Точно, нужно телефонный провод перегрызть, иначе и завтра может такой казус случиться.

— Слушай, Жор, так может нам самим на телевидение позвонить и узнать телефон?

Да, конечно же, самим. Конечно, звоните. Чего тянуть?

— Действительно, — согласился Георгий Алексеевич. Сегодня уже поздно, а завтра с утра позвоню, узнаю. Даже, если объявлений не будет, у них-то телефон, наверняка, остался.

Наконец-то догадались. Обрадовался я.

— Ну что, Умка! — говорит Жора, — пошли, погуляем?

Я вскочил и подошёл к двери.

Какой же я наивный пёс. Да и не пёс вовсе, так — глупый щенок. Размечтался. Всё утро пролежал на спине и посматривал в потолок. Представлял, как в дверь войдёт кто-то из Сашкиных родственников, я вскочу во весь рост, заброшу лапы на плечи маме или бабушке и, прижавшись к щеке головой, радостно заавкаю. Где-то в самом затаённом уголочке теплилась надежда на то, что вместе с кем-то из взрослых приедет и Шурик. Тогда я брошусь к нему и лизну его прямо в нос. Сашка не обидится, я же целоваться не умею. Люди бывают такими смешными, когда возмущаются, но они просто не понимают, если собака вас лизнула, то это значит, она вас поцеловала. Не обижайтесь вы на нас за такие выпады, нам тоже иногда хочется целоваться, а по-другому не получается.

Родичей своих я ждал уже к обеду. Ну, а когда же ещё, думаю. С утра Георгий Алексеевич позвонит на телевидение, там ему сообщат Санькин телефон, а дальше уже вопрос времени и расстояния. В конце концов, не в Аргентину же меня завезли. Где-то тут недалеко мой юный друг, мой любимый мальч… нет, парень. Я уже говорил, что никакой он не мальчик. Самый настоящий парень. И даже голос у него такой басовитый, с хрипотцой. У нас, собак, тоже такое случается. Бегает щенок, тяв-тяв-тяв, писклявый, звонкий, весёлый, потом в один прекрасный момент как рявкнет. Инструктор в таких случаях говорит: вот и повзрослел наш пёс.

Жду-пожду…

Бабушка ходит, мужу не звонит. Ну и что там случилось? Почему твой Жорик не объявляется? Уж не забыл ли? Впрочем, чего это он забудет. Охота ему со мной возиться: корми, выгуливай, лапы протирай. Зачем ему это нужно? Тем более, у них есть, за кем ухаживать. Вон сидит чудо напротив меня, всё морду свою намывает. Чего ты её трёшь целыми днями? Сам даже на улицу не выходит, а всё умывается и умывается. Скоро усы свои до корней сотрёшь, дурень. Хотя, что же это я. Всё верно. Говорят же, коты гостей намывают. Три-три, Мурзище, хорошенько натирай, чтобы Сашка поскорее приехал.

И вот звонок в дверь… я думал, сердце моё сейчас выпрыгнет, и баба Надя будет ещё полчаса ловить его по квартире. Я привстал, напрягся, закрыл глаза, чтобы открыть их уже после того, как распахнётся дверь… И на пороге появится…

Появился милиционер.

Козырнул, мельком взглянул на меня и, обращаясь к моей Надежде-надежде, говорит:

— Здравия желаю, оперуполномоченный участковый капитан Литвиненко Олег Степанович. Этот? — указал на меня пальцем.

— Что вы имеете в виду? — удивилась хозяйка.

— Пропал этот пёс?

— Да, мы нашли его на природе, отдыхали… и… он…

— Ошейник, цепь, намордник есть? — перебил капитан и, не дожидаясь ответа, добавил: — Наденьте, я его забираю.

— Как забираете? — развела руки бабушка Надя.

— На опознание поведём, — пояснил офицер. — Там у нас уже три человека в отделении сидит, по описанию, кажется, он.

— А вы… вы откуда узнали, что он у нас? — удивилась хозяйка.

— Так вы же с ним гуляли, — рассмеялся Олег Степанович, — соседи и позвонили, говорят, даже объявление по телевизору показывали. Вы надевайте на него, что положено, надевайте…

— Но, — виновато произнесла бабушка, — у нас нет намордника.

— А он не цапнет? — покосился на меня милиционер.

Ты сам кого угодно цапнешь, думаю я. Ещё милиционер называется.

— Нет-нет, — отвечает баба Надя, — это поводырь. Вот его вещи, возьмите. — Она протянула капитану мою амуницию. И накинула на меня ошейник. Пристегнув цепь, подала конец милиционеру. — Пожалуйста. Если хозяева найдутся, передавайте им привет и можете сообщить наш адрес.

— Хорошо, — кивнул капитан и, обращаясь ко мне, сказал: — пошли, беглец. И чего тебе дома не сидится?

Ну, что тут можно ответить? Вот вы, чтобы сказали этому… этому ч-человеку? Дома мне не сидится. Твои же коллеги меня и прохлопали. Будь они маленько повнимательнее, я бы уже давно был дома. Ладно, пошли, так пошли. Сердце мне подсказывало, что моих родственников там, в участке, не будет. Так оно и вышло.

Все трое соискателей на звание моего хозяина заявили, что я им чужой. Хорошо, хоть не нашлось среди них мошенника, который бы ляпнул, что я именно его собака. Я, конечно, сопротивлялся бы изо всех сил, доказывая, что человек врёт, но ведь, понимаете, к моему мнению могли и не прислушаться, отдали бы лгуну и дело с концом, а там разбирайся потом, кто прав, кто виноват. Но, к счастью, люди все оказались честными и порядочными. Один старичок даже почесал меня за ухом и говорит:

— Не переживай, дружок, скоро и твой хозяин найдётся.

Хотелось бы верить, дедушка. Да вот никак не получается. Спасибо вам, желаю и вам своего друга поскорее разыскать.

— Олег, — крикнул дежурный, — ну и куда его теперь? — Это он обо мне спрашивает. — Может, отведёшь обратно?

— Делать мне нечего, — возмутился капитан, — целый день с собаками гулять. Закрой его в обезьяннике, пусть пока посидит. Там ещё звонили от какого-то слепого, должны подъехать. Смотри его штучки не потеряй.

— Ну ладно, — согласился дежурный, — только у меня нет свободных клеток.

— Да какая тебе разница, — посади его к бомжу, — он некусачий.

Я не понял, о ком это милиционер? «Некусачий». Обо мне или о бомже? В общем, снова меня лишили свободы. Без суда и следствия, опять я оказался в каземате. Да когда же всё это закончится? За что мне такое наказание? В чём я провинился перед вами, люди? Я же всю свою жизнь только и делаю, что помогаю человекам. А вы меня то в багажник, то в сарай, теперь вот в клетку к какому-то некусачему бомжу. Будет ли этому конец или нет?

Бомж действительно оказался некусачим и добродушным. Когда меня завели в камеру, он дремал. Но после того как зловеще лязгнула за моим хвостом металлическая дверь-решётка, бомж приподнял голову и долго-долго смотрел на меня. Затем он несколько раз протёр кулаками свои глаза, помотал головой, как часто делаем мы после купания, и спрашивает у меня:

— А ты кто? Собака, что ли?

Ну вот скажите, что в таких случаях отвечать? Вы что на моём месте сказали бы? Правильно. И я то же самое говорю:

— Гав!

— Блин, — бомж прикрыл ладонью свой рот и прошептал: — точно, собака. У ментов совсем крышу сорвало, собак уже в обезьянник сажают.

— Ав-ав! — говорю.

— Тебя-то за что, родимый? — бомж подошёл и погладил меня.

— У-у! — отвечаю.

Меня поразило: бомж, понимал, что я ему говорю. Я слышал много раз про бомжей. Но почему-то думал, что они все глупые и злые. Оказывается, я сильно заблуждался. Мой сокамерник отличался умом и доброжелательностью.

— Вот и меня, — говорит, — ни за что ни про что сунули в клетку и сижу тут кукую. Заблудился, что ли?

— У-у! — отвечаю, но вы же знаете, что это по-нашему «нет».

— А чего тогда? Укусил кого?

— У-у!

— Ну ладно, — махнул рукой бомж, — не хочешь говорить, не говори. С ними, — он кивнул на дверь, — так даже лучше. Иди в полную несознанку.

— Ав! — согласился я.

— Во-во! — говорит бомж. — Вижу, ты пёс смышленый. Молодец. А документы у тебя есть?

— У-у! — отвечаю.

— Ну тогда жди, — тяжело вздохнул мой сосед по несчастью, — пока документы не привезут, не выпустят. Ты представляешь, Рекс, я всегда ходил с паспортом, а вчера как на грех забыл…

Опять переименовали. После своего царского имени, кем я только не был. И Тришкой, и Умкой, теперь вот Рексом. Но на бомжа я нисколько не обиделся. Ему же как-то нужно ко мне обращаться. Ладно, побуду ещё и Рексом. Хорошо, хоть не Пузиком-Мурзиком. И на том спасибо.

— …перебрали мы вчера с приятелем, а сегодня не успел опохмелиться, подходят автоматчики: ваши документы, и понеслось. Результат вот, видишь? Всё назвал: фамилию, имя, адрес прописки. Что ещё надо? Нет, говорят, такой не значится. Как не значится, если я там живу? Понимаешь?

— Ав!

— Вот, а эти ничего не понимают. Два часа уже доказываю, говорю: поехали ко мне домой, вот же ключи от моей квартиры. А они твердят своё: по базе тебя нету. Зачем мне ваша база? Я же не по базе живу, а по адресу. Я вот перед вами, живой человек. С руками, ногами, головой. Какая ещё база? Скажи, Рекс, разве это справедливо?

— У-у! — отвечаю.

— Всё правильно — несправедливо. Но им-то не докажешь. Им хоть кол на голове теши. Слушай, а у тебя дом есть?

— Ав! Ав!

— О! Это хорошо, — закивал бомж, хотя какой же он теперь бомж, если у него квартира есть. — Да ты и не похож на бродячую собаку, — говорит, — красивый, ухоженный. Слушай, если хозяин твой не найдётся, перебирайся ко мне жить. Я один…

— У-у! — отвечаю.

— Почему? — удивился сокамерник. — Не бойся, я тебя не обижу. Я животных люблю. Да и как вас можно не любить, вы же не люди. Подумай. Без хозяина нельзя. Не проживёшь. Или на бойню попадёшь, или конкуренты загрызут. Ты знаешь, сколько тут бродячих собак? Ого-го. Есть такие, прямо хуже волка. Так что ты подумай, если хозяин не отыщется, переходи ко мне.

Я промолчал. Не стал ничего говорить. Как это не отыщется? Уже и по телевизору объявили. Как же не отыщется? Быть такого не может. Не может такого быть.

Дверь в камеру распахнулась, и на пороге вырос дежурный.

— Так ты, братец, поводырь? — улыбаясь, спросил он. — Собирайся, хозяин твой нашёлся. Поедешь к нему…

Вы, наверное, представили, моё состояние? Я подал на прощание лапу своему соседу и, задрав высоко хвост, покинул камеру. Шурка меня ждёт… Родной мой. Я еду к тебе.

Конвоир мой оказался угрюмым и молчаливым. Небрежно швырнув на пассажирское сиденье мои причиндалы, он сел за руль и неизвестно у кого спросил: поехали? В дороге сержант совсем затравил меня своими вонючими сигаретами. Я развалился на заднем сидении и в который уже раз мысленно рисовал нашу встречу с родственниками.

На светофоре водитель так резко затормозил, что я едва не свалился на пол.

— Красава, — говорит сержант. — Ух, какая стерва! И собака красивая у неё. Взгляни, — это он мне.

Я приподнял голову и сквозь мутное стекло посмотрел на пешеходов. Дорогу переходила высокая стройная блондинка на высоченных каблуках и в ярко-красном платье, на поводке рядом с девушкой шла не менее очаровательная колли.

— Смотри, — говорит водитель-милиционер, — какая тёлка!

Я так понимаю, наверное, сержант не колли имел в виду? Красивая, думаю, собачка. Кстати, я слышал, что некоторые колли тоже работают поводырями. Но здесь был другой случай. Это была собака-украшение. Так мы называем бесполезных своих соплеменников. Хотя, справедливости ради, нужно заметить, собаки, в отличие от котов и кошек, всё равно в той или иной степени полезны человеку. Кто рискнёт, к примеру, привязаться к этой длинноногой блондинке, если рядом с ней идёт такой телохранитель? Многие думают, что колли добренькая и игривая собачка. Как бы не так, она тоже готова защитить своего друга или подругу. Вообще, любая собака, способная работать поводырём, может делать такие невероятные вещи, которые остальным нашим соплеменникам и не снились. Засмотревшись не девушку (которая на поводке), я не сразу заметил среди пешеходов следующую пару.

Гав-гав-гав! Гав! Гав-гав-гав! Я орал, что есть мочи. Я заметался по салону. Мне хотелось вцепиться в затылок милиционеру. Как мне вырваться из этого треклятого аквариума? Как? Гав-гав-гав!

— Тю! — Испугался милиционер. — Ты что? С ума сошёл? Фу! — Наконец-то вспомнив подходящее слово, рявкнул он и добавил: — Сидеть! Сидеть, сука.

Ну, во-первых, я всё же не сука, а кобель, а во-вторых, понимаете в чём дело, я не имею права ослушаться. Ну, не имею!!! И конечно же, я подчинился. Упав на сидение, жалобно заскулил. Если вы не верите, что собаки могут плакать, в тот день у меня были мокрые от слёз глаза и лапы. Я плакал и, уткнув нос в ненавистное сидение, которое мне хотелось изодрать в клочья, скулил: у-у, у-у. Вслед за красавицей колли по пешеходному переходу шёл мой Сашка в сопровождении Елизаветы Максимовны.

Загорелся зелёный, и водитель рванул через перекрёсток. Ну, и куда меня теперь везут? Куда мы едем, если Сашка остался позади? Санька-Санечка мой. Почему так случилось?

— Вот тебя торкнуло, — скалил зубы сержант, — понравилась собака, что ли? Ну ты успокойся, успокойся. Скоро приедем на место, ещё нагуляешься.

Дурак ты, думаю. Тебе всё гульки на уме. Мели Емеля, твоя неделя, когда-то говорил Иван Савельевич. Сидишь, ерунду какую-то несёшь. Горе у меня, товарищ сержант, великое горе. Ты только что меня мимо моего друга провёз. Понимаешь ты это или нет? Знаешь ли ты, что я испытал?

Кстати, слышал, что у собаки после сильного стресса может начать шерсть выпадать. Нужно хоть держать себя в лапах, а то ещё действительно облезу, буду как дельфин гладкокожий. Держись, Трисон, тебя не зря обучали выдержке и хладнокровию. Держись. Справедливость рано или поздно восторжествует.

Через полчаса слепой старик объявил моему конвоиру, что я не его Трезор. Дедуля погладил меня, потрепал за уши, пощупал живот, видимо, ища какие-то особые приметы, и сказал:

— Спасибо, вам товарищ, собака достойная, хорошая. Но это не мой пёс. А он что, потерялся? — спросил старик.

— Я не знаю, — отвечает угрюмый сержант. — Приказали доставить, вот я и привёз его вам. А он это… не сможет вам помогать?

Во даёт! А Саньке моему кто будет помогать? Ты что ли пойдёшь к нему поводырём?

— Это не так просто, — отвечает старик.

— В отделении сказали, что этот, — милиционер кивнул в мою сторону, — тоже поводырь. Может пригодится?

Да тебе уже сказали, что ты стоишь уговариваешь. Поехали обратно в ваш обезьянник.

— Нет-нет, молодой человек, — замотал головой старик, — никак нельзя. Тем более, если он поводырь, значит, был за кем-то закреплён. Вы уж постарайтесь, помочь и мне, и псу. Его тоже кто-то ищет.

Хороший дедушка. Спасибо тебе, добрый человек. Не переживай, и твой Трезор отыщется.

По пути у сержанта закончились сигареты. Он припарковал машину у магазина и, закрыв меня в салоне, скрылся внутри небольшого магазинчика. План в моей голове созрел мгновенно. Я выдернул зубами кнопочку, лапой, хотя и с трудом, отворил дверь и бывай, товарищ конвоир. Курить — здоровью вредить.

Хватит! Неизвестно ещё, куда вы меня пристроите. Вы же видели, что он предлагал. Забирай, говорит, пригодится. Как же у вас всё легко и просто. Хорошо, хоть дед образумил. Мне теперь главное — добраться до того пешеходного перехода, где Сашка и бабуля переходили дорогу. По-моему, место знакомое. Если найду тот перекрёсток, там сориентируюсь. Они с Елизаветой Максимовной далеко от дома не уходят. Значит, где-то наш дом поблизости.

Чтобы сержант не погнался за мной, я свернул в первую же попавшуюся арку и дворами перебежал на другую улицу. Там, за гаражами, отдышался и через полчаса вернулся к магазину, чтобы не сбиться с пути. Машины с милиционером уже не было. Отлично. Значит, погони уже не будет. Ну, вперёд?

Я двинулся по тротуару в сторону, как мне казалось, того злополучного перекрёстка. Прошёл несколько километров, но так знакомых мест и не обнаружил. А дело шло к ночи, в желудке снова послышались классические звуки. С водой проблему я решил — напился из лужи возле автомойки. Скажу честно, лакать такую гадость — занятие не из приятных, но, вы уже знаете, без воды можно загнуться. Тут не до «Боржоми» и «Ессентуков». Обидно, конечно, что приходится вот так бомжевать, но нужно как-то выживать.

Устал до чертиков в глазах. Сон давил мне на все четыре лапы. Я нашёл укромное местечко между каким-то ларьком и заборчиком и завалился спать. Засыпая, вспомнил булгаковского Шарика. Иван Савельевич читал мне вслух на ночь по своему Брайлю. Я слушал и удивлялся. Какая тяжёлая судьба была у Шарика. Даже был шанс стать человеком, но пёс не выдержал испытаний, зазнался. Нет, так нельзя.

Вот если бы мне встретился на жизненном пути профессор Преображенский, я бы ему сказал: «Уважаемый Филипп Филиппович, сделайте из меня человека, пожалуйста, я вас не подведу. Буду самым примерном гражданином. Знаете, в чём была ваша ошибка? Вам не нужно было из бездомной дворняги делать разумное существо. Шарик, он и в Африке, как говорит мой Санька, Шарик. Вот, если бы вы из меня сделали человека, могли бы мною гордиться. Понимаете ли, господин профессор, порода. Порода имеет значение. И очень большое. Ежели она собака беспородная, то и человеком она станет таким же беспородным. Как же вы об этом не догадались?

Вы купились, Филипп Филиппович, на его вставания на задние лапы и совершаемые им фальшивые намазы. Признайтесь, купились? Они, эти бродяги, всегда так. Достойный пёс и ведёт себя достойно. Да, жаль, что вы никогда мне не встретитесь. Иван Савельевич говорил, что это фантастика. Писатель просто придумал Шарика. Хотя, по правде говоря, я не очень доволен этой повестью. Оболгали нас, Филипп Филиппович, ой, как оболгали. Дескать, если сердце у тебя собачье, то человека из тебя никогда не выйдет. Я же понял намёк. Но это неправда. Дело не в том, собака ты или нет. Дело в сердце. Вы знаете, что есть даже те, кто вроде и уродился человеком, а сердце у него собачье. Вот так и у нас. Посмотришь, с виду собака. А приглядишься, сердце человеческое.

Вот вы как думаете, у тех, кто поводок мне ножом перерезал и в багажник сунул, сердца был человеческими? Эх, Филипп Филиппович. Мне бы ваше умение. Я бы не из собак людей делал, а из некоторых, с позволения сказать, людей — собак. И пусть себе бегают по улице. Хорошо ведёт, на тебе колбаски, молочка полакай. Плохо — хвать по лбу. Зачем им жить по-людски, если сердца у них собачьи? Эхма…»

Проснулся я под грохот открывающихся металлических ставней. Хозяин с утра начинал свой малый бизнес. Я открыл глаза и увидел, что толстый, усатый мужчина внимательно рассматривает меня:

— Э, ара, ты кто такой? Пэрвый раз тебя вижю..

Я тоже тебя вижу впервые. И что? Дал бы чего поесть. Что мы тут, рассматривать будем друг друга?

— Откуда ты взялься, собак? А?

С неба свалился, думаю, а сам смотрю, куда мне рвануть, если представитель малого бизнеса вдруг захочет взять меня в плен. Усатый удалился. Не за палкой ли пошёл. Нет, вернулся с внушительным беляшом и, бросив его к моим ногам, сказал:

— На, дарагой, покющий!

Спасибо, уважаемый. Вот за беляшик тебе спасибо. Мне сегодня, чую, придётся побегать по городу. Только вот беляшик твой маловат, поди. Даже не успел распробовать, проглотил, словно таблетку. Добавочки не найдётся? Усатый снова исчез и опять вернулся. На этот раз мне перепало полбатона чёрствого хлеба. Но и на этом спасибо. Хоть немного полегчало. Ну что ж, дорогой товарищ бизнесмен, спасибо. Пора мне в путь. Я шмыгнул а проём забора и убежал. До меня донёся изумлённый голос мужчины:

— Ты куда, дарагой? Нэ бойся, вэрнись, я тебя не абижю! Живи тута, будищь ларёк мой ахранят, а…

Нет, уважаемый, извини. За угощение, конечно, спасибо, но не хватало мне ещё в сторожа податься. Да и есть мне кого охранять, о ком заботиться. Пока-пока, добрый генацвали.

Ну, скажите, сегодня хоть повезёт мне или нет? Заждался меня Санька, заждался.

Стоп! Вот это дерево мне знакомо. Так-так-так! Ну-ка, подойду понюхаю. Точно, я здесь был. Вспоминай, Трисон, вспоминай. Это что у нас? Газетный киоск. Его я не помню. Ничего себе! А это что такое? Во дают. И кто же до этого додумался? Господин профессор, а я ведь был прав. Нет, вы взгляните сюда. А-я-яй! Вот дожили. В витрине газетного киоска стоит блестящий, ярко-жёлтый журнал. И как вы думаете, он называется? Если бы я умел смеяться, точно упал бы на газон и умер со смеху. «Собака».

Серьёзно, журнал «Собака». Ну, разумеется, я смеюсь не из-за этого слова. Ой, не могу. Снизу приписочка имеется «Журнал о людях в Москве».

Вы поняли? «Собака» — это «журнал о людях». А вы случайно не встречали «Человек» — «журнал о собаках»? Это было бы ещё смешнее. На что только люди не идут, чтобы примазаться к нашей благородности. Эх, полистать бы журнальчик, посмотреть, что же они там собако-человеческого написали. Думаю, если журнал о людях, то от нас только название и осталось. Обидно будет, коли так.

— Пошла отсюда, животина! — раздался зычный голос над моей спиной.

Я резко отскочил, опасаясь вслед за советом получить пинка. Оборачиваюсь, вижу еле стоящего на ногах человека. Губа разбита, воротник рубашки наполовину оторван, штаны не понятно в чём. Если бы товарищ был трезв, я мог подумать, что он работает маляром или пекарем. Это я-то животина?

— Ну, чего ты зеньки вылупил? — спрашивает он у меня. — Жрать хочешь? Не там пасешься… Иди отсюда, а то щас как дам каменюкой по башке.

Гавкнуть, что ли? Нет, не стану. А то ещё действительно камнем запустит. Мне сейчас не до дискуссий. Нужно сориентироваться, куда мне идти от этого дерева. Мужчина переключился на киоскёршу.

— Томка, займи пару сотен.

— Ты сначала старый долг отдай, а потом проси деньги.

— Том! Томочка, ну, пожалуйста…

— Сказала, не дам. И не проси. Ты когда обещал вернуть пятьсот рублей? Три дня назад. И где мои деньги?

— Ну, не получилось, Том. Пару дней потерпи. Дай хоть сотку, я два дня ничего не ел, честное слово.

— Ты ещё мне честное комсомольское дай. Не ел он, — киоскёрша театрально рассмеялась, — ты бы хоть мне басни не рассказывал. Ты же побежишь в первый магазин за бутылкой.

— Не-е! Не побегу. Дай соточку, пожалуйста…

Надоело мне слушать это нытьё. Я отошёл подальше от киоска, на всякий случай, — если Томка денег ему не даст, он же станет ещё злее. Вот тогда точно попытается на мне отыграться. Нет, от таких дураков нужно держаться подальше.

Итак, мы выяснили: с деревом встречались. Хоть убей, не могу вспомнить, как мы возле него оказались. Этот маршрут почему-то мне неизвестен. А-а-а! Вспомнил. Мы здесь были вместе с Сашкой и мамой. Точно. Сюда мы приехали на трамвае. Затем погостили у маминой подруги, а перед тем как снова идти на трамвайную остановку, они меня здесь выгуливали. Всё. И что дальше? Думай, Трисон, думай.

А что тут думать? Нужно найти эту остановку, а потом по трамвайным путям шагать до того места, где мы вышли из трамвая. Делов-то. Вперёд!

Остановку я разыскал быстро. Помню, что дорогу мы не переходили. Значит, мне направо, рельсы приведут на знакомый маршрут. И чего я никогда остановки не считаю? Вот глупый пёс. Если бы тогда остановки посчитал, то сейчас было бы легче выйти на свою тропу. Ну да ладно, разберёмся.

Бегу, у каждой остановки небольшая разведка. Дальше. «Ещё немного, ещё чуть-чуть…», — вспомнилась песня из репертуара Ивана Савельевича. Но в ней, правда, пелось о войне. Впрочем, а я где сейчас нахожусь? В плену побывал два раза — сначала у бандитов, потом у милиционеров. Снарядом по голове запустить угрожали. Теперь вот возле каждой остановки разведывательной деятельностью занимаюсь. Так что впору и продолжить: «Последний бой — он трудный самый…». А это что? Это ещё что такое.

Господи боже мой, точно шерсть моя опадёт как осенний лист. Опять стресс. Вы представляете, эти… эти… чёртовы рельсы расходятся в разные стороны. Стал я, как витязь на перепутье, и думаю. Думай, не думай, а человеком не станешь, ни у кого не спросишь. Вдруг сзади как зазвенит, я еле успел отпрыгнуть. Трамвай ушёл налево. Я дождался второго. Из дверей вышла тётенька, ковырнула что-то ломиком, и её трамвай поехал направо. А куда же мне? Право-лево. Право-лево. Придётся бежать наобум. Если эти рельсы домой не приведут, вернусь на это место и тогда уже точно пойду по правильному пути. Главное, не проглядеть свою остановку. Да и как я её прогляжу, там у меня много знакомых деревьев. Нет, свою остановку я никак не прохлопаю.

Через две остановки меня окружили бродяги. Не ваши, не человеческие, наши. Не стану вам морочить мозги, вы всё равно ничего не поймёте. Потому сразу весь наш разговор привожу в переводе на людской язык.

Первым заговорил огромный лохматый рыже-серый пёс, с оторванным ухом. Я сразу догадался: он их вожак.

— Кто такой? — спрашивает.

— Трисон, — отвечаю.

— Ух ты, — запищала какая-то полуболонка-полутакса, — у него даже кличка есть.

— Из лабрадоров будешь? — спрашивает главный.

— А что, не заметно? — стиснув зубы, прорычал я.

— А что ты здесь делаешь? — спрашивает небольшого роста кобелёк, похожий на шакала из мультика «Маугли». Да и голос у него шакалий.

— Не встревай, — рыкнул вожак.

— А чё я, а чё я, — затявкал шакалёнок, — я просто спросил.

— Здесь есть кому спрашивать, — фыркнул рыже-серый и, обращаясь ко мне добавил: — Здесь наша территория. Вздумаешь, жратву просить или в мусорные баки полезешь, порвём. Понял?

— Да не собираюсь я в ваши баки лезть. У меня тут дом недалеко. Я своего подопечного потерял.

— Хозяина? — спросил вожак.

— Подопечного, — повторил я. — Я работаю поводырём у слепого парня.

— Ав-ав?! — удивился пёс. — Так ты с образованием?

— Спрашиваешь, — авкнул я в ответ, — кто же меня без образования в поводыри-то возьмёт.

— А как потерялся? — вожак сменил тон, подобрел.

— Украли меня, — отвечаю.

— Как украли? — удивился рыже-серый. — Ты на себя посмотри, как такого слона можно украсть?

— Вот так получилось, — опустил я глаза. — Поводок обрезали и сунули в машину.

— По башке, что ли, стукнули?

— Нет.

— В наморднике был?

— Да нет! — надоел он мне своими вопросами.

— Тогда не понимаю, — тявкнул он, — как же тебя могли в машину засунуть? И ты их не покусал?

— Нельзя мне людей кусать, — вздохнул я.

— Даже если они тебя крадут? — удивился пёс.

— Ав! — отвечаю.

— Нет, — рыкнул вожак, — это дурость какая-то. Тут уже, извини, брат. Если люди переходят все грани, нужно кусаться. Можно, нельзя — это дело десятое. А если твоего подопечного будут обижать?

— Это другое дело, — говорю, — в этом случае я обязан вступиться.

— Ну ты даёшь, Трисон! — покачал головой вожак. — Ладно, не будем тебя задерживать, беги, ищи своего парня.

— Спасибо, — кивнул я.

Свора расступилась, и я побежал дальше. Бомж был прав (тот который со мной в клетке без документов сидел), много бродячих собак. Впрочем, у людей бродяг не меньше.

Примерно через полтора часа я добрался до «кольца». И здесь мне не повезло. Пришлось возвращаться обратно к развилке. А это ещё полтора часа. По дороге я снова встретился со стаей. На ходу объяснил рыже-серому, что не туда повернул. Он окликнул меня:

— Стой, Трисон! Подойди.

Что ещё им нужно, думаю.

— Воды не хочешь попить? — спросил вожак.

— С удовольствием, — ответил я.

— Пошли, тут рядом, трубу прорвало, пока ремонтник не приехали, напейся…

Бегу дальше и размышляю. Вот тебе и бродячие собаки. Я заметил, и среди людей, и среди собак, бедные и голодные как-то добрее, что ли, отзывчивее. Почему так? Ну, вот зачем было главарю своры останавливать меня, вести к луже, угощать водой? Кто я ему? Родственник, друг, знакомый? А он проявил благородство. Нет, не прав я, наверное, был, когда Филиппу Филипповичу свою теорию доказывал. Хотя, может, у этого пса тоже родители были породистыми. Вон оно как жизнь оборачивается. А теперь бродяга. Впрочем, а кто я теперь? Такой же бродяга, как и они. Ну, может быть, почище немного. Так превратиться в грязную и облезлую дворнягу — дело времени. Ещё вот побегаю пару-тройку дней вместо трамвая и куда вся моя спесь денется. А там, глядишь, и Бобиком станут называть. Ну а что, я не прав? Рексом-то уже называли? Умка — куда ещё ни шло. Это как-то по-домашнему звучит. А вот от Рекса до Бобика несколько трамвайных остановок.

Стоять, Рекс! Тьфу чёрт, вот уже и заговариваться стал. Конечно, Трисон. Стоять, Трисон. Это что у нас? Вроде знакомое здание. Так-так-так. Вот что значит, несколько дней побродяжничать. Забудешь к чёрту все маршруты. Что же это за здание? Вспоминай, вспоминай… Нужно подойти поближе. Ага, поликлиника. О-о-о! Ав-ав-ав!!!

Да мы же здесь были. Ищи, Трисон, ищи! След!

Ага, вот оно, деревце знакомое. Вот ещё одно. Так, здесь… здесь… Да не кружи ты так. Сидеть! Ну-ка, сидеть! Что ты, как мопсик легкомысленный, запрыгал. Сидеть, говорю! Вот так. А теперь внимательно смотри. Поликлиника. Скамейка. Столб. Поляна. Здесь ты гулял с бабулей и Сашкой. Помнишь? Так… Ага. Вот эта тропинка ведёт к супермаркету, будь он проклят. Если вечером буду гулять, обязательно нагажу им на пороге. Пусть потом охранник убирает.

Ну, вот и всё. Последняя тропинка. От супермаркета через дворы, и второй дом слева. А там мой родной подъезд. Погавкаю под балконом, поскулю. Услышат мои родненькие…

Пошли, Трисон. Да что же это у тебя лапы-то так трясутся? Идти не можешь? Посиди, отдохни. Отдохни, Трисончик, немного. Всё окончено. Ты уже почти дома. Успокойся. Забыл, что шерсть может выпасть от излишнего волнения? Спокойно, всё позади. Ничто не сможет помешать. Считай, ты уже дома. Эх, умел бы, сплюнул три раза.

Идём?

Не волнуйтесь, друзья. Я думаю, на этом мои похождения закончились. Я уже сижу под балконом. Только не пойму: спят они там, что ли? На балкон никто не выходит. Может, дома никого нет? Ну и ладно, больше терпел. Подожду.

Мимо проходит знакомая женщина, где-то я её видел — вспомнил: живёт в соседнем подъезде. Остановилась напротив меня и удивлённо спрашивает:

— Ты Сашкин Тришка, что ли?

— У-у, — отвечаю.

— Чего ты укаешь?

Тётенька, дорогая, если не понимаешь по-собачьи, проходи мимо. Мне сейчас не до тебя.

— Где тебя черти носят? — продолжает тётка. — Они тут бедные уже всех на ноги подняли, даже милиция приходила. Сашка плачет…

Вы слышали? Она мне будет мораль читать. Говорю же, иди своей дорогой. Что за люди. Черти меня носят. Милиция приходила. Она и ко мне приходила, а толку-то.

— Ах ты, бесстыжий кобель! — замотала головой соседка. — Небось, за сучкой какой убёг? А?

Ёлки-палки! Да за что же мне такой позор? И как вам не стыдно? Соседка называется. Уж, наверное, тебе сказали, что меня украли. Какая ещё сучка? Я на работе был. Да будет тебе известно, мы из-за сдерживания инстинктов, получаем психические перегрузки и даже раньше других своих коллег умираем. А ты мне: «сучка», «убёг». Не знаешь, так уж помолчала бы.

— Пойдём, я тебя провожу до квартиры, — махнула тётка в сторону двери в подъезд.

Ну, это другое дело, пойдём.

Мы вошли в подъезд. Не скажу, что запах приятный (а всму виною эти глупые коты и кошки), но такой родной, такой… нет, тут без дополнительных слов не обойтись. В общем, сердце рвётся наружу. Вместе с моралисткой в лифте мы поднялись на этаж. Звонок трещал изо всех сил, но дверь так и не отворилась.

— Сиди здесь, — приказным тоном сказала соседка. — Никуда не ходи. Они скоро придут. Сейчас схожу домой, разыщу в тетрадке Светкин телефон, позвоню ей. Понял?

Инструктор у меня новый появился. Да куда же я уйду, если я полземли прошагал, чтобы сюда вернуться? Ты ещё скомандуй мне: сидеть! Вот глупая женщина. Иди уже, звони. Видишь, у меня бока слиплись от голода. А то ты ещё полчаса будешь мне рассказывать что делать и кто виноват. И откуда вы берётесь на мою голову…

Ушла. Хоть бы и впрямь нашла мамин телефон, так оно пошустрее будет.

Просидел я перед этой неприступной дверью полтора часа. И вдруг… слышу: лифт остановился. Чувствую, где-то на самом кончике левой задней ноги замерло моё сердце. Ну? Дверь лифта дёрнулась, противно заскрежетала и отворилась…

Если вы думаете, что из двери вышел кто-то из моих родственников, то вынужден расстроить вас. На площадке снова выросла хранительница нравственности.

— Ну чё? Не приехали ещё?

Меня всегда удивляют вот такие глубокомысленные вопросы. Ну, сама подумай, тётушка, милая. Если бы приехали, ну с каких корзиночек я бы тут сидел на этой дурацкой площадке.

— Уже, наверное, подъезжают. Я дозвонилась до Светки, сказала, что нашла тебя.

Нет, ну это уже полнейший произвол. Кто меня нашёл? Ты? Сейчас как рявкну, ты у меня на первый этаж быстрее лифта спустишься. Это ж надо так сказать. Скажите, почему люди постоянно врут? Вот вам пример. Вы слышали? Она меня нашла. Где? Возле подъезда? А чего меня было искать, если я сам его нашёл и сидел, спокойно дожидался Сашку и его женщин? Ну, зачем это вранье…

Ура! Гав-гав! Ав-ав-ав-ав-ав! Дверь лифта снова распахнулась. Вот они мои родные люди, мои милые Сашенька, мама и бабушка. Я бросился к ним, расцеловал (в смысле разоблизал). Санька обнял меня, да так крепко, что у меня даже рёбра захрустели.

— Тришенька, миленький мой, я так тебя ждал, я так ждал тебя…

Сашка не выдержал и, сев прямо здесь, в коридоре, на пол, разрыдался. Все бросились его успокаивать, а я прижался к нему и тихонечко заскулил.

— Пойдёмте-пойдёмте, — говорит Светлана Сергеевна бабушке и соседке. — Пусть побудут вдвоём.

— Пусть тоже заходят, — забубнела непонятливая соседка. — ну чё они тут на полу будут сидеть?

— Пойдём, говорю, — шикнула мама, — пусть посидят, успокоятся.

Нас оставили наедине. Сашка, ещё немного пошмыгал носом, погладил меня, поцеловал, я в ответ пару раз его тоже лизнул.

— Ну что ты, Трисончик? — вдруг спросил Саша.

Ты смотри, а я думал, что они уже и забыли о моём царском имени. Ну спасибо тебе, Сан… Нет, тоже скажу торжественно: спасибо тебе, Александр! Если бы ты знал, как приятно, что ты не забыл моё настоящее имя. Да после этого, можешь меня хоть чучелом называть, я не обижусь. Честное слово. Главное — помни имя моё, Саша. Не забывай, имя собаки — это её судьба, жизнь. Впрочем, как и у вас, людей. Ты знаешь, Саня, я тут недавно журнальчик потешный видел, «Собака» называется, хотя он и о людях. Так вот, благодаря ему, пока тут под дверью сидел, вас дожидался, стишок сочинил. Конечно, жаль, что я не могу тебе рассказать, но для наших друзей-читателей всё же озвучу, ибо книга-то переведена на людской язык. Слушай:

Иногда я думаю: собака
Никогда не станет человеком.
Только вот мне кажется, однако,
Что собаки — всё же человеки.

Понимаешь, Санёк, до чего я допутешествовался? Стихи начал сочинять. Ты уж, брат, в следующий раз не привязывай меня ни к каким столбам, не бросай меня одного. И своим строго-настрого накажи, чтобы тоже не поддавались ни на какие провокации. Не пускают, и чёрт с ними, лучше уйди. Отведи меня домой, я тут отдохну, а ты сходишь с кем-нибудь. Понял? Только не бросай больше меня. Договорились? Сашка молодец. Он мои мысли научился читать.

— Миленький мой, Тришечка, — говорит. — Родненький мой…

Недолго я в царях пробыл. Ну да ладно, обещал же не обижаться.

— … я больше никогда тебя не оставлю одного. Никогда.

Так и я же о том. Ладно, Санёк. Всё хорошо, что хорошо кончается. Пошли уже в дом. Голодный я, как человек.

Я же говорю: Санька мои мысли читает.

— Ну что же мы тут сидим, Триша? Ты же, наверное, кушать хочешь? Пошли, я покормлю тебя. Молочка налью. Пойдём, миленький. Пойдём.

Поел я славно. Никогда в жизни не ел такого вкусного корма. Этикетка вроде та же. Но вку-у-у-сно! Может, научились, наконец, корм для собак нормальный делать? Елизавета Максимовна вдобавок ко всему угостила меня любимой курочкой.

— Кушай, дорогой, — говорит. — Поправляйся, а то совсем иссох.

Вы не поверите, бабушка мне даже приятного аппетита пожелала. Я ем, а они все (кроме Сашки, конечно) стоят и смотрят на меня. Мне даже как-то и неудобно стало. Только вот после царского ужина я расстроился. И опять всё из-за людей. Мне было так стыдно: если бы не моя шерсть все бы заметили, что я превратился в варёного рака. Вот, честное слово, покраснел от кончиков ушей до самых пяток.

А вы послушайте, что трещит соседка:

— Иду, смотрю, собака сидит. Я сразу сообразила, что это ваш Тришка. Я к нему, а он гавкает…

Гавкнул бы я тебе сейчас за твоё враньё, да родственников не хочется пугать.

— … я думаю, нужно его поймать, да в подъезд затащить, а то, неровен час, снова убежит…

Господи, да как у тебя только язык от такой брехни не отвалится. Вы же свидетели, дорогие читатели! Ну, зачем же так врать?

— … я его тащу, а он сопротивляется, боюсь, думаю, вдруг как цапнет за руку…

Я бы и цапнул тебя сейчас, да скажи спасибо, что выдержка у меня железная. За такую гнусную ложь и нужно цапать. Но, увы, нельзя. За ложь кусать нам нельзя.

— Да ну что ты, — мама, видимо, уже почувствовала, что соседка лихо привирает, — такие собаки не кусаются.

— … но я всё же кое-как затащила его в подъезд, а потом уже и сюда, к двери.

Скажи ещё, на руках меня несла на пятый этаж. Стыдно. Очень стыдно мне за вот таких людей. Но, впрочем, какая разница. Пусть болтает… Главное — я дома, а Сашка мой рядом.

Если вам интересно, я могу рассказать, что произошло дальше. Иван Савельевич, когда у нас заканчивались деньги, говорил:

— Трисон, не расстраивайся. Это только кажется, что наступила чёрная полоса в жизни. В будущем она может показаться не такой уж и чёрной, а то и вовсе белой.

Так что, может, ничего страшного и не случилось. Чёрная полоса или белая? Давайте об этом поговорим во второй части нашего повествования.