Как-то я обратил внимание на отчетливый белый шрам на левой кисти Александра Павловича Мазорина. Когда он повернул руку, оказалось, что точно такая же метка есть у него и на ладони. Не требовалось быть особым знатоком, чтобы понять, что эти следы оставили чьи-то зубы.

— Кто это вас так? — спросил я его.

— Это? — Александр Павлович помедлил, проведя двумя пальцами по рубцу. — Смешно сказать, но с этого началась одна из самых сильных привязанностей в моей жизни…

— Почему смешно?

— Для многих, кто не привык иметь дело с собаками и близко не знает их, кажется смешным проявлять какие-то чувства к ним…

— Разве вы стыдитесь этого?

— Я — нет…

Так, из напоминания о шраме, возникла наша очередная беседа, и так родился этот рассказ, посвященный еще одному четвероногому герою, доберман-пинчеру Бенно, и его подруге — Бианке. Не тому Бенно, о котором читатель знает из истории маленькой Смокки, а его предшественнику, Бенно-первому, с которого как собаковод когда-то начинал Александр Павлович. Именно с этих двух доберманов, а главным образом с Бенно, он и прослыл доберманистом высшего класса.

Говорят, что у каждого собаколюба бывает только одна собака. Это — в том смысле, что сколько бы их ни прошло через его руки, только воспитанию одной он отдастся со всем пылом, на какой способен, только для одной не пожалеет ни времени, ни сил, чтобы сделать из нее настоящего друга (старая собаководческая поговорка гласит: сколько вы вложите в собаку, столько она и отдаст вам!), и только одна будет служить ему так, что он никогда не забудет ее, а все следующие явятся лишь слабой копией первой… Если основываться на примере с Бенно, то, пожалуй, с этим можно согласиться.

Впрочем, только ли один Бенно — доказательство этого?

Таким же неповторимым был для меня дог Джери. Вероятно, такую «единственную» собаку мог бы назвать любой «собачник». Во всяком случае, что касается Александра Павловича, то и спустя много лет после гибели Бенно в доме Мазориных слышалось: Бенно, Бенно…

Но — предоставим слово самому Александру Павловичу.

— Получайте вашу собачку! — не без ехидства сказал проводник и посторонился, пропуская меня в вагон.

Легко сказать «получайте»! Пес меня не знает, я его — тоже. Из присланных документов мне было известно его происхождение, год и месяц рождения, какими наградами отмечены родители. В графе «примечания» было особо подчеркнуто: «злобный». Вот и все мое знакомство с ним.

Но вас, возможно, интересует, каким образом и откуда он приехал ко мне в багажном вагоне?

В те времена, к которым относится наш рассказ, а было это еще до войны, собак можно было выписывать по почте, как книгу, например, или другую вещь. Вы переводили деньги — вам присылали собаку, снабдив ее питанием на всю дорогу, а дальше уж было дело вашего Опыта, находчивости и инициативы.

Доберманы тогда входили в моду. (Ведь на собак тоже бывает мода! Точно так же потом пришла популярность к овчарке.) У нас их было еще мало.

Так случилось, что первый мой породистый пес приехал ко мне из-за границы. Я выписал его из Германии. Как известно, доберман-пинчер был выведен именно там. Долгое время немцы были монополистами этой породы.

Вытащив из кармана заранее припасенный кусок колбасы, я шагнул в темное нутро вагона.

Вокруг громоздились горы багажа. Вверху решетчатым четырехугольником маячило окно. Наверное, подумалось мне, совсем не весело ехать вот так, в полном одиночестве, наглухо запечатанным в четырех стенах, прислушиваясь к стуку колес, даже если ты всего лишь собака… За пять суток, небось, одичал пес!

В углу послышался шорох. Ага, вот она, клетка: Чуть поблескивали металлические прутья, которыми была забрана лицевая сторона клетки. Когда глаза немного привыкли к слабому освещению, я различил за ними смутные очертания собаки. Будучи темной окраски, она почти сливалась с окружающим полумраком. Только фосфорически светились два зеленых глаза.

При моем приближении пес угрожающе зарычал и метнулся в сторону, но, ограниченный тесным пространством, вынужден был встретить опасность лицом к лицу. Опасностью для него, очевидно, представлялось в эту минуту мое вторжение. Впрочем, как мне стало ясно позднее, он был совсем не трус…

Пошарив, я ощупью нашел запор и стал осторожно открывать узенькую, затянутую проволочной сеткой, дверцу. Приговаривая: «Хорошо, хорошо…» (как будто пес мог понимать меня!), я совал через прутья колбасу. Раздражающий запах ее, по моим расчетам, должен был умилостивить животное. Но я еще плохо знал доберманов.

Дверца открылась со скрипом.

— Ну, иди ко мне… Иди, не бойся… — повторял я как можно ласковее. Я знал: собаки реагируют на интонацию.

Но пес только плотнее прижимался к задней стенке, продолжая при каждом моем движении и звуках моего голоса издавать глухое, не предвещавшее ничего доброго, рычание.

— Его, брат, колбасой не купишь! — проговорил за моей спиной проводник. — Пробовали — не берет, бросается… Ох и лют! Злющий и недоверчивый… За всю дорогу куска ни у кого не взял!

Для служебной собаки это лучшая характеристика, но сейчас она не радовала меня.

Я попробовал отойти от клетки, оставив дверцу открытой. Нет, не выходит все равно. И в самом деле, видно, одичал. Придется действовать смелее. Не съест же он меня!

Подойдя к клетке вплотную, я решительно, но без излишней резкости (резкость, порывистость всегда вызывают ответную реакцию), просунул внутрь руку и потянулся к собаке, чтобы взять за ошейник, надетый на ней.

В тот же миг пес, сделав молниеносный выпад, впился зубами в кисть. Он не отскочил сразу же, как делают все доберманы, а, не отпуская меня, злобно морщил свою длинную, узкую морду.

Я едва не вскрикнул от боли. Быстрые горячие струйки потекли по пальцам. Однако усилием воли я сдержался и не вырвал руку.

Более того. Как будто ничего не случилось, продолжая все так же ласково разговаривать с собакой, я сунул туда и вторую руку, ткнув колбасой прямо в морду добермана. Затем, положив колбасу перед ним, смело погладил его, неторопливо проведя по морде, по лбу, задержался на затылке и легонько поскреб за ушами.

Чего скрывать, сам я в это время думал: «Ну, как примется обрабатывать… останусь без обеих рук!…».

Но этого не произошло.

Чего-чего, но такого обращения пес никак не ожидал. Он приготовился к бою и, прояви я хоть чуточку враждебности, вероятно, стал бы драться не на жизнь, а на смерть. Еще хуже получилось бы, если бы я проявил малодушие, испугался его клыков. Все вышло по-другому, и он опешил.

Это был решающий, переломный момент, и я его выиграл!

Медленно, неохотно разжались челюсти, выпуская мою ладонь из тисков. Пес попятился и сжался, точно ожидая удара или приготовясь к прыжку. Угрожающее рычание продолжало глухо клокотать у него в горле, как бы предупреждая меня, что нового прикосновения он не потерпит ни под каким видом.

Я оставил это предупреждение без внимания и пораненной рукой вторично погладил собаку по загривку. Пес сделал быстрое хватательное движение, я почувствовал нажим его зубов, и все же нового укуса не последовало. Словно передумав, он отвернул оскаленную морду в другую сторону, весь напряженный, нервно двигая ноздрями. Казалось, он был в затруднении: «Да что мне с ним делать… вот навязался!»

Он понюхал лежавшую на полу колбасу, но есть так и не стал. Я тем временем нащупал на его шее металлическую цепочку-ошейник и, крепко ухватившись за нее, потянул к себе.

Пес медленно вышел из клетки, все еще недоверчиво косясь на меня, но больше не повторяя попыток укусить. Прицепив поводок, я вывел четвероногого затворника из его заточения.

— Да он искусал вас! — ахнул проводник, увидав мою окровавленную руку.

Я замотал кисть платком. Ладонь была прокушена насквозь, и руку от боли ломило до плеча, но я был горд одержанной победой.

Только теперь я смог полюбоваться на свое живое приобретение, на существо, которому суждено было надолго занять место в моем сердце, став поистине полноправным членом нашей семьи и хозяином в моем доме.

Это был крупный коричневый доберман-пинчер, породный, на высоких, стройных ногах. На упруго изогнутой шее была посажена аккуратная остромордая голова с небольшими, всегда стоящими настороже, острыми ушами. Широкая, развитая грудь и подтянутый живот говорили о ловкости и силе. Хотя пес и отощал в дороге, объявив добровольную голодовку, мускулы округло играли под кожей. Чрезвычайно короткая, плотно лежащая шерсть лоснилась на солнце несмотря на то, что собаку не выгуливали и не вычесывали пять суток.

Казалось, тело добермана было отлито по форме, как отливают из бронзы изящные скульптурные украшения и статуэтки, — настолько оно было пропорциональным. Коричневый цвет покрывал его ровно, без единого пятнышка. Все было коричневое: уши, влажный кончик носа, даже когти и кожистые подушечки на концах лап.

Пес был красавец! Его можно было сравнить со скаковой лошадью в миниатюре: та же элегантность, та же горделивая поступь… Можно представить мой восторг, когда я рассмотрел его. Не жаль за такое приобретение поплатиться и прокушенной рукой!

Мне нравился даже металлический ошейник, плотно охватывавший шею собаки, без которого, вероятно, стало бы чего-то не хватать. Он очень гармонировал с общим видом животного. На никелированной пластинке, прикрепленной к нему, было выгравировано: Бенно.

Я храню этот ошейник до сих пор…

— А что дальше? — нетерпеливо спросил я, как только Александр Павлович ненадолго замолчал.

— А дальше началось то, что испытывает всякий собаковод, когда он приводит в дом четвероногого друга. Началась та беспокойная и радостная пора, когда вы учите собаку и учитесь сами, с каждым днем открывая в своем питомце все новые достоинства.

Бенно быстро завоевал симпатию всех моих близких. Сперва он понравился красотой. Но очень скоро его полюбили за ум.

Чем больше осваивался доберман-пинчер на новом месте, тем больше проявлял сообразительности.

Уже спустя немного дней он стал знать всех домашних по именам. Бывало, мать в мое отсутствие спросит: «А где Шура?» — пес сейчас же начнет бегать по квартире, жалобно повизгивая, потом примется скрести лапой дверь, как бы желая сказать этим: «Ушел он. Ушел вот через эту дверь…».

Когда я приходил домой, Бенно, вскакивая на стул или просто подпрыгнув, стаскивал с моей головы фуражку и относил ее в прихожую. Свою радость он выражал также тем, что, поставив мне на плечи передние лапы и вытянувшись во весь рост, старался лизнуть меня в лицо — в нос, в губы, во что придется…

Точно так же он помогал мне одеваться: я надеваю шинель, а он уже подает в зубах фуражку. Мне не надо было ни за чем нагибаться — пес сделает это быстрее меня.

Его привязанность ко мне была поистине чем-то всепоглощающим, безграничным. Без меня он, казалось, не жил, а лишь томился в ожидании: скоро ли, скоро ли вернется его любимый хозяин, его бог, его повелитель… Началось с покуса — кончилось дружбой на всю жизнь. И какой дружбой!

Любую мою вещь он отличал мгновенно. Помню такой случай.

Из Ленинграда, где она гостила у родственников, вернулась моя сестра. С Бенно тогда она еще не была знакома. Вошла во двор, а Бенно как раз был там. Бросился к ней — сейчас разорвет! В страхе она поставила чемодан на землю, стоит ни жива ни мертва. И вдруг пес радостно задергал обрубком хвоста и принялся обнюхивать чемодан. Все объяснялось очень просто: сестра ездила с моим чемоданом, и Бенно тотчас узнал его.

Характерным было присущее ему от природы достоинство — типичная черта многих правильно выращенных породистых собак. Я никогда руки не поднял на него. Но раз — не помню уж, чем он рассердил меня, — шлепнул его по заду. Совсем не больно. И что вы думаете? Пес разобиделся на меня. Зову — не подходит, даю пищу — не ест, отворачивается. А дала моя мать — взял…

Другой характерной его чертой была услужливость. Он научился помогать моей матери носить дрова со двора. Мать накладывала их в дровянике в корзинку; Бенно, прибежав, схватывал корзинку в зубы и тащил домой. В кухне мотнет головой — дрова вывалятся, он бежит за новой охапкой.

Однако он очень скоро сообразил, что ходить через дверь — более длинный путь: приходилось огибать изгородь, которой был обнесен маленький садик, отделявший дровяник от дома. В изгороди имелась калитка, и пес выбрал дорожку напрямик. Он шмыгал в калитку и, если кухонное окно оказывалось открытым, прыгал с ношей в него. Учтя это, мать стала нарочно открывать окно.

Лично я усматриваю в этом зачатки каких-то разумных действий собаки. Рефлекс рефлексом, но…

Ведь еще никто не проник под череп собаки, когда там происходят важные процессы, зрительно не проследил их. И я думаю, что новой науке — зоопсихологии предстоит еще сделать много открытий.

Сколько поразительных историй приходится слышать об инстинкте собаки! Мне не забыть случая с моим товарищем, погибшим при автомобильной катастрофе. У него был годовалый пес боксер. Сразу же, как скончался хозяин, пес стал выть. Потом, пока были на кладбище, он дома все изорвал, перепортил — как будто в приступе какого-то безысходного отчаяния. Стянул со стола скатерть, выпустил пух из подушек. Отказался есть. Через пять дней подох.

Мне думается, случись что со мной, Бенно вел бы себя так же. Не сомневаюсь, что он околел бы от тоски.

Инстинкт собак — поразительный инструмент. Помню, как однажды Бенно всю ночь протяжно выл. Успокоить его ничем не могли. Наутро выяснилось, что в соседней квартире умер больной.

Бенно не терпел, когда кто-нибудь плакал. Если кто-либо расплачется в его присутствии, вскакивал с места и принимался тыкаться в колени мордой. Потом начнет искать обидчика.

Как-то раз к матери пришла знакомая, у которой случилось большое горе. Рассказывая, она заплакала.

Бенно немедля оказался около нее. Потыкался, потыкался мордой — не помогает; забегал по квартире, словно пытаясь выяснить: кто ее обидел? Но так как, кроме двух женщин, никого не было, то пес вполне логично решил, что виновница плача — хозяйка. Подбежал к ней и, взяв пастью ее руку, легонько сжал челюсти, как бы предупреждая: «Это ты сделала? Перестань, а то будет плохо…»

Успокоился он только тогда, когда его увели на улицу.

В другой раз похожий эпизод повторился с моей матерью. Она получила неприятное известие по почте. Женщины, известно, чуть что — в слезы. Дома она была одна. Бенно долго старался успокоить ее, подтыкивая носом и всячески стараясь привлечь к себе внимание; потом, убедившись в бесплодности своих усилий, неслышно выскользнул из комнаты, ударом лапы распахнул дверь, явился в соседнюю квартиру и, схватив за руку соседку — приятельницу моей матери, потащил за собой. Привел, ткнулся мордой в колени плачущей и недвусмысленно посмотрел на приведенную: утешай, дескать, видишь, у меня не получается!

Однажды к нам пришел настройщик фортепиано.

— Собачка не укусит? — опасливо осведомился он, увидев Бенно и застыв у порога.

— Нет, нет, не беспокойтесь! — поспешила успокоить его моя мать. — Он не тронет, проходите, пожалуйста!

«Собачка» важно подошла, внимательно обнюхала полы пальто и ноги вошедшего, обследовала небольшой коричневый саквояжик, который тот держал в руке, и затем, очевидно не найдя ничего подозрительного, ушла на свое место и легла.

Настройщик облегченно перевел дух: он до смерти боялся собак.

Повесив пальто и шляпу, он прошел в комнату. Поставив саквояжик на краешек стола, открыл крышку пианино, отнял переднюю стенку и, тыча пальцем в клавиши, стал проверять звук.

Это был пожилой коротенький человечек с пышной гривой седых волос и румяным носом картошкой, всю жизнь возившийся с музыкальными инструментами. Погрузившись в привычное занятие, он скоро забыл про собаку, которая больше ничем не напоминала о себе, как будто ее и не существовало. Перед раскрытым пианино он поставил три стула. На один сел сам; на другой, справа, разложил различные приспособления для настройки, извлеченные из саквояжа; на левом лежал носовой платок — у настройщика был сильный насморк.

Бенно, лежа в своем углу с полузакрытыми глазами, казалось, дремал. Меня дома не было — я находился на службе.

Взглянув на часы, мать рассудила: пожалуй, можно успеть сбегать на рынок. Настройщик, видимо, провозится долго, а ей требовалось закупить кое-что к обеду.

Накинув шаль и надев на руку хозяйственную сумку, она отправилась за покупками.

В ближайшем магазине она не нашла того, что ей было нужно. Пришлось пойти в следующий. Потом, как всегда бывает, купив одно, вспомнила, что еще надо и другое…

Короче — спохватилась она лишь при виде больших круглых часов на фонарном столбе. Стрелки клонились книзу; а когда мать отправлялась в свой поход, они смотрели вверх. Прошло не меньше двух часов, как она ушла из дому. Чего доброго, настройщик уже закончил работу и ждет ее. Она поспешно направилась обратно.

Еще в коридоре ее поразила тишина. Когда она уходила, даже с улицы слышалось монотонное: бамм… бамм… Сейчас же было тихо, как будто в квартире — ни души.

Открыла дверь, вошла. И тотчас же услышала дрожащий, медленно растягивающий слова голос:

— Ра-ди бога… убе-ерите вашу собаку… Три часа си-ижу, го-ло-вы не м-о-огу повернуть…

Мать шагнула в комнату и остановилась в изумлении.

Настройщик все так же сидел на среднем стуле перед пианино, но сидел как-то странно, словно истукан, с руками неподвижно простертыми над клавиатурой, боясь сделать даже самое слабое движение. А слева от него, на стуле, на платке, сидел Бенно, тоже неподвижный, как изваяние, носом почти касаясь лица настройщика, не сводя с него глаз. Эта картина была настолько неожиданна и необычна, что мать застыла на месте, а настройщик тем временем продолжал тянуть свое, не поворачивая головы:

— Умоляю ва-ас… Не могу высморкаться… Опомнившись, мать приказала собаке:

— На место, Бенно!

Пес спрыгнул со стула и ушел в угол. Теперь он считал свою миссию законченной.

Несколько секунд, точно одеревенев, настройщик продолжал еще сидеть перед пианино, затем принялся трясущимися руками собирать свои инструменты. Но прежде он схватился за платок… Не забудем, что его мучил сильнейший насморк. Не будь насморка, может быть, и переживание было бы не столь сильным…

— Не укусил он вас? — заботливо справлялась мать, чувствуя себя виновницей случившегося.

— Вы только ушли, — рассказывал пострадавший, — как он сейчас же пришел, вспрыгнул на стул и запретил мне шевелиться. Да, да, не двинь ни рукой, ни ногой; чуть шелохнусь — начинает так рычать, что я думал: пробил мой последний час… А тут еще, как на беду, проклятый насморк, свербит в носу, чихать хочется — никакого терпения. А чихни — и конец…

Заканчивать работу настройщик не стал. Не слушая извинений хозяйки, он сложил инструменты, оделся, боязливо оглядываясь на лежащего Бенно, и ушел, не попрощавшись.

Почти целое лето я посвятил дрессировке Бенно.

Заниматься с ним было одно удовольствие. Право, если бы все люди проявляли такое же прилежание, было бы совсем не плохо… Бывало, позанимавшись накануне, я на следующий день хочу повторить вчерашнее — а он уже знает, знает и готов выполнять безотказно хоть сколько раз. Я уж не говорю о приемах общего курса. Бенно безупречно выполнял защиту хозяина, охранял вещи, превосходно работал на задержание и конвоирование, — словом, сделался настоящей служебной собакой.

Любопытно заметить, что, как я понял позднее, он был уже дрессирован — на немецкий лад, в питомнике, откуда я его выписал. Но «ключ» дрессировки не был сообщен мне, наши команды, естественно, не сходились с немецкими, и мне пришлось заново переучивать его. Однако, может быть, поэтому он и схватывал все так быстро.

Мне хотелось бы сказать несколько слов об особенностях добермана как рабочей собаки.

Мы часто говорим о типе нервной деятельности и забываем о характере. А это тоже имеет громадное значение для правильного контакта с собакой.

Известно, что доберман чрезвычайно возбудим; многих любителей это даже отпугивает. Но надо ли, действительно, бояться этого? Совсем нет. Надо учитывать эту возбудимость и правильно управлять ею. И надо знать характер своего пса.

Доберман упрям. При дрессировке необходимо что-то переломить, а потом — пойдет, пойдет, как заводной. Но бойтесь, бойтесь в чем-нибудь перегнуть палку, переусердствовать. Недолго сломить и натуру — тогда все пропало. Обратно не вернешь.

Добермана сравнивают с хорошей скрипкой, на которой играет чуткий, опытный мастер. Доберман нервен и горяч — отсюда его поразительная восприимчивость. Нельзя на эту нервозность жать. Если не впасть в эту ошибку, то можно добиться от него таких результатов, что сам будешь изумляться.

Доберман страшно самолюбив. Каждую минуту он готов на подвиг ради хозяина, сделает немыслимое, если вы пожелаете. Но только не сорвите. «Тормоз» у него действует совсем не так, как у других собак. Дурной контакт — и все пропало.

Мне кажется, я избежал этих подводных камней.

В конце лета состоялись большие испытания служебных собак, в которых участвовал и мой Бенно.

Ну, надо ли говорить, как волнуется каждый любитель перед испытаниями? Я не составлял исключения.

Испытания проходили на полигоне за городом, при большом стечении народа. На обширном лугу веревкой была обнесена просторная площадка; внутри находились собаки, за веревкой толпилась публика. Я вижу это перед собой, как сейчас.

Помню жеребьевку перед началом. Мужчины курят — руки дрожат. На столе у судейской коллегии — оценочные листы, дипломы и жетоны первой, второй и третьей степени. Кому-то они достанутся?

Одним из первых выступал Бенно.

Демонстрировался прием «охрана вещей». Я привязал Бенно к крепко вбитому в землю колу, перед ним положил свой рюкзак. Приказав: «Охраняй!» — отошел в сторону.

Пригласили из публики желающего отнять у собаки рюкзак.

Вышел паренек с длинным прутом в руках. Выставив его перед собой, подобно тому, как тореадор выставляет шпагу перед быком, он стал осторожно красться к собаке.

Сердце у меня учащенно билось. Я не беспокоился за выучку добермана: в Бенно я был уверен, недаром дрессировал сам. Но все же одно дело дрессировочная площадка, и совсем другое — работа в присутствии большого количества зрителей, в незнакомой обстановке, где собаку могут ожидать разные случайности.

Парень был уже недалеко от добермана. Бенно, сначала не обращавший на него внимания и тревожно искавший глазами в толпе меня, повернулся и стал смотреть на подходившего, словно стараясь по виду его определить, что он за человек, что ему нужно. Время от времени пес вопросительно поглядывал в мою сторону, как бы советуясь, как поступить.

Меня так и подмывало крикнуть ему: «Охраняй! Охраняй, Бенно! Ну же!» — но по условиям испытаний это было запрещено.

Доберман залаял, не проявляя, однако, особой активности и свирепости, продолжая все оглядываться на меня. Тем не менее, этого оказалось достаточным, чтобы парень в нерешительности остановился. Затем, приблизившись к собаке еще на два или три шага, он принялся вертеть вицей перед ее носом.

Пес сразу обозлился. Подавшись вперед, насколько позволяла короткая привязь, с оскаленными клыками, он в один миг выхватил прут из рук добровольного «дразнилы», перекусил пополам и бросил наземь. Парень — как видно, не очень смелого десятка — испуганно попятился, потом, потоптавшись растерянно на месте, махнул рукой и ушел обратно в толпу. Бенно, видя, что больше опасности не предвидится, лег около рюкзака, вытянув передние лапы и зорко поглядывая вокруг себя. Все окончилось настолько быстро и мирно, что среди зрителей послышались смешки.

Но я, в общем, был удовлетворен. Пес не подвел, хотя проверялся в присутствии такой массы людей в первый раз.

Следующей в порядке жеребьевки шла рослая, на редкость злобная овчарка черно-бурой масти, по кличке Бен.

Бенно и Бен… Мне показалось, что в этом созвучии есть какая-то взаимосвязь. И вышло, действительно, так, что эти две собаки привлекли к себе в этот день наибольшее внимание.

Бен, успевший уже до этого охрипнуть от лая, как только его привязали к приколу, словно осатанел. Он буквально исходил слюной от злобы. Перед ним положили чемодан, и через минуту тот весь покрылся хлопьями пены, вылетавшей из пасти собаки вместе с лаем и рычанием. Разбрызгивая ее вокруг себя, пес яростно бросался во все стороны, натягивая привязь с такой силой, что она, казалось, вот-вот не выдержит и оборвется. Он то вскакивал передними лапами на чемодан, то принимался с азартом рыть землю, отбрасывая ее так, что она летела далеко назад.

— Вот это караульщик! — донеслось до меня. — Никого не подпустит. Лучше не связываться!

Право, в сравнении с этим чертом Беном мой Бенно выглядел миролюбивым ягненком.

Опять пригласили желающего испытать собаку, а заодно — и свою храбрость.

Вокруг выжидательно притихли. Охотника не находилось. В публике начали перешептываться. Вожатый Бена с победоносной улыбкой озирался по сторонам.

— Ну, так как: есть желающие? — вновь громко выкрикнул дежурный по испытаниям.

И тут желающий нашелся.

Из толпы вышел высокий черный цыган с бородой, в красной рубахе, подпоясанной тесьмой с кистями, в порыжевших плисовых шароварах. Не спеша, под направленными на него взглядами сотен глаз, он перелез через веревку, посмотрел вправо, влево, как бы приглашая всех присутствующих в свидетели своей храбрости, и неторопливой походкой, но твердо и уверенно направился прямо к Бену.

Все замерли. В собаке никто не сомневался. Что-то будет делать цыган, коль скоро вызвался на такой опыт? Зрелище обещало быть интересным.

Овчарка перестала лаять и, опираясь передними лапами на чемодан, словно заявляя этим, что она его ни за что не отдаст, уставилась на подходившего человека. Шерсть на загривке и хребте у нее поднялась дыбом, а хвост… хвост почему-то, наоборот, стал клониться вниз.

Расстояние между цыганом и собакой быстро сокращалось. Бен снял лапы с чемодана, захлопнул пасть и предостерегающе зарычал.

Цыган был в пяти шагах…

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

Не останавливаясь, не ускоряя и не замедляя шага, чернобородый внезапно громко скомандовал:

— Пшел вон!

И Бен, славный караульный пес Бен, еще минуту назад казавшийся всем олицетворением надежности и злобности, облизнулся и действительно удалился «вон». Поджав хвост, он спрятался за прикол, стараясь держаться подальше от цыгана, трусливо косясь на него, а тот спокойно подошел, наклонился над чемоданом…

Публика ахнула. Что публика! Ахнули все мы, дрессировщики и специалисты собаководства. Лицо вожатого Бена залила краска. Затем из красного оно стало белым. Он рванулся, чтобы подбодрить собаку, хотя, как я уже говорил, это категорически запрещалось, но было поздно: цыган уже шел к нему, неся чемодан в руках.

— Что же это? — пораженный не менее остальных, Обратился к хозяину Бена председатель жюри, он же начальник испытаний.

— Да я ему «фу» скомандовал… — пробормотал тот, не зная, чем оправдаться.

— То есть, как это «фу»?

— Вижу, что он так смело подходит, — мотнул головой вожатый на цыгана, — побоялся, как бы собака его не покалечила, ну и скомандовал тихонько — «фу»…

Тот услышал это объяснение и немедленно потребовал:

— Давай снова!

— Повторить! — приказал начальник.

Снова положили чемодан около овчарки. Бен уже не имел того боевого вида, как вначале, но хозяин подбодрил его, огладив взъерошенные бока, и пес опять залился бешеным лаем.

Чернобородый ждал, отойдя к веревке, насмешливо поглядывая на все эти приготовления.

— Можно приступать, товарищ начальник? — спросил он, когда хозяин отошел от Бена.

— Можно!

И все повторилось сначала.

Опять цыган смело направился к собаке, без излишней торопливости, но не проявляя и каких-либо колебаний. Опять, подойдя на пять шагов, властным низким голосом приказал: «Пшёл вон!» И опять Бен, позорно поджав хвост, уступил без сопротивления.

— Смелостью берет! Чисто психологическое явление, — во всеуслышание заявил председатель жюри, когда чемодан вторично оказался в руках цыгана. — А вы плохо отработали собаку! — сердито бросил он в сторону владельца злополучного Бена, который не знал, куда деваться от стыда.

Смущены были все мы. Ведь испытания — не просто проверка рабочих качеств собак: одновременно это и общественный показ, чтоб все могли видеть, как хорошо служит собака. А тут такая неудача… Вокруг слышались оживленные пересуды. Действительно конфуз!

— Снять с испытаний! — распорядился председатель жюри.

«Снять с испытаний» — позор!

Мне даже стало жаль хозяина Бена: он был, как побитый.

Виновник случившегося — цыган, поглаживая бороду, улыбался, с видом победителя поглядывая на нас.

— А хочешь, я твою собаку отвяжу и приведу сюда? — вдруг предложил он мне.

Разговоры прекратились, все вопросительно смотрели на меня.

Я забыл сказать, что Бенно все еще оставался привязанным у своего прикола в противоположном от Бена конце площадки. Лежа у рюкзака, он спокойно поглядывал на происходящее, не подозревая, что ход событий коснется и его.

Испытать Бенно на цыгане? Сердце во мне екнуло. Я мог отказаться: ведь Бенно уже прошел испытания, но не приведет ли мой отказ к еще большему торжеству этого чернобрового и черноокого храбреца, уже и так сильно уронившего наш престиж?… Согласиться? А что, если я с Бенно произойдет такое же «психологическое явление», какое мы только что наблюдали у Бена и которое едва ли могло служить оправданием для караульной собаки? Приятного мало. Дрессировал, дрессировал, и вот первый же встречный… Но и отказаться — нет, нельзя. Скажут: боится, не надеется на собаку.

Я колебался. А цыган, видимо, был крепко уверен в своей власти над собаками, коли предлагал ни больше ни меньше, как отвязать и привести добермана. И откуда он только взялся? Ну нахал!…

Напряжение ожидания разрядил вопрос председателя жюри.

— Порвет? — сказал он тоном предупреждения, в упор глядя на цыгана, как бы желая снять с себя возможные последствия, а может быть, и избежать еще одной проверки с участием этого наглеца, чтобы не случилось нового провала.

— Не порвет, — отозвался тот. — Не таких видали! Его самоуверенный тон и вызывающие манеры решили дело.

— Давай! — распорядился начальник, даже не ожидая моего согласия. Он жаждал реванша.

Всем нам хотелось проучить этого зазнайку в широченных франтовских шароварах и сапогах гармошкой, чтобы восстановить попранную честь наших питомцев. Не сорвалось бы! Не знаю — чем, но уже тогда он чем-то пробудил антипатию к себе.

Цыган повернулся и наискось направился через поле к доберману. Стало так тихо, что слышно было, как звякнула цепочка, когда встал Бенно. Пес заметил идущего к нему через открытое пространство человека и теперь внимательно всматривался в него, вытягивая морду и нюхая воздух. Я не дышал…

Со средины поля цыган ускорил шаг. Когда же оставалось метров двадцать, он пригнул голову и побежал.

Бенно попятился, слегка оседая на задних лапах… Вздох пронесся над толпой. Я, кусая сжатую в кулак руку, едва удерживался, чтобы не броситься на помощь своему другу.

Цыган был уже в нескольких шагах от собаки. Вот он уже на длину поводка от нее.

В следующее мгновение доберман прыгнул. Даже на расстоянии было слышно, как сшиблись человек и собака; казалось должны были поломаться кости, с такой силой выбросил вперед свое тело Бенно. Его зубы впились в грудь цыгана. Вырвав весь перед рубахи, доберман сорвался и шлепнулся наземь и тут же, мгновенно собрав мускулы в комок, прыгнул вновь. Чернобородый дико закричал и, закрывая руками грудь и живот, повалился на колени.

Оказывается, Бенно пятился, приседая на лапах, готовясь к прыжку… А я-то уж подумал невесть что!

Не помня себя, я кинулся бежать через поле, крича: «Фу! Фу, Бенно!» За мной бежали председатель и члены жюри.

Цыган поднялся. Он был бледен. Зажимая покусанные места руками, покачал головой и, с уважением глядя на Бенно, проговорил:

— Хорошая у тебя собака! Первая собака, которая меня не испугалась! Молодец!

Меня поздравляли, мне жали руки.

Но что же, все-таки, произошло? Почему сдрейфил Бен, в серьезной отработке которого никто из нас не сомневался? И почему то же самое не повторилось с моим Бенно?

Методика дрессировки тогда еще не была разработана так хорошо, как сейчас. Лишь много позднее я понял, в чем была ошибка вожатого Бена. Он учил собаку реагировать на человека, который крадется или, наоборот, приближаясь, шумит, стучит, машет руками или каким-нибудь предметом — вообще ведет себя подозрительно. И не предусмотрел, как бороться с злоумышленником, идущим на собаку спокойно, смело, уверенно. И когда встретился такой противник, пес спасовал. Он был не подготовлен к этому.

Этой ошибки не сделал я, занимаясь с Бенно. И Бенно с честью выдержал трудный экзамен.

Почетный жетон — премия первой степени за лучшую дрессированную собаку, который я привесил в тот день к ошейнику Бенно, напоминает мне о том, как дальновиден должен быть воспитатель собак. Именно благодаря тому, что я не допустил просчета в «мелочах», и был посрамлен любитель сильных ощущений — цыган.

Мне тогда и в голову не могло прийти, что вскоре нам с Бенно предстоит встретиться с этим типом еще раз.

Мы жили в тихом переулке, в старом, доживавшем свой век доме с изолированным двором и неторопливым укладом, напоминавшим прежнюю мещанскую Москву. Держа собак, я умышленно в течение долгого времени не менялся квартирой. В больших коммунальных домах с ними всегда труднее. Что поделаешь? Как говорится, любовь требует жертв! Собачники поймут меня.

В то лето сестра с матерью уехали гостить к родственникам в Ленинград. Мы с Бенно оставались в квартире одни.

Работа отнимала у меня много времени. Обычно я возвращался домой поздно и, наскоро приготовив ужин и накормив собаку, заваливался спать. От переутомления иной раз мучила бессонница.

И вот как-то раз, когда я, достаточно наперевертывавшись с боку на бок, наконец-то задремал, меня вдруг разбудил свет, мелькнувший в спальне. Бенно вскочил и глухо заворчал, но лаять не стал. Он был приучен не лаять попусту.

Сперва я решил, что все это мне показалось в полудреме. Но через минуту белый луч снова заиграл на стене. Кто-то через окно и занавеску светил фонариком в комнату.

Вскочив, я бросился к окну и успел заметить, как от дома отделилась темная фигура и, перейдя улицу, исчезла за углом.

«Хулиганы, — решил я. — Нашли чем развлекаться…»

Можно было выйти и попробовать спустить собаку, но мне не хотелось одеваться.

Представьте мое возмущение, когда все это в точности повторилось на следующую ночь. Опять я только что заснул, и опять кто-то побаловался за окошком фонариком. Надо сказать, ничего приятного в этом не было. Среди ночи — и вдруг какое-то таинственное сияние, то вспыхивая, то угасая, начинает бродить по окружающим предметам, точно выискивая что-то. Я представляю: если бы на моем месте была женщина — испугалась бы до полусмерти!

Однако и на этот раз я поленился выследить голубчика.

Две или три ночи прошли спокойно, а затем глухое ворчание Бенно и яркий электрический лучик, шаривший по комнате, заставили меня вновь подняться ото сна. После этого я твердо сказал себе: если повторится еще — обязательно встану и с помощью собаки накажу голубчика!

А назавтра все это завершилось самым неожиданным образом.

Не помню уж, что меня привело домой в тот день раньше обычного. Весьма довольный предстоящим свободным вечером, я устроил внеочередную получасовую прогулку Бенно, затем, водворив его обратно на кухню, через которую был вход в квартиру, сбегал до ближайшего книжного магазина, где мне надо было купить какой-то справочник, сделал еще какие-то срочные дела, вернулся, насвистывая, открыл ключом дверь, вошел и обомлел.

На узлах в гостиной сидели смирнехонько два смуглых молодчика, а перед ними, с оскаленной мордой, — Бенно. Позади него на полу валялся нож, которым, очевидно, пытался обороняться один из непрошеных гостей.

Лицо старшего из них показалось мне знакомым… Да это же цыган, с которым мы встречались на полигоне! Сейчас он был одет по-другому, потому сразу я и не узнал его.

Вот тут-то и открылась тайна загадочных ночных иллюминаций.

Оказалось, нашу квартиру с некоторых пор взяла на заметку шайка домовых воров. Дом стоял, как я уже говорил, в тихом малолюдном переулке. Днем почти все жильцы находились на работе, общий вход оставался открытым — проникнуть в помещение было не трудно.

Оставалось проверить: нет ли в квартире собаки, которая могла бы поднять шум и сорвать кражу.

Для этой цели они выбрали довольно оригинальный метод: прощупать с помощью фонарика ночью, когда все спят. Любая собака, конечно, подняла бы при этом тревогу, любая — но не Бенно, приученный, как уже вы знаете, не лаять зря. Это ввело их в заблуждение.

По роковому стечению обстоятельств, они пробрались в помещение как раз тогда, когда я с Бенно уходил на прогулку. Услышав, что я возвращаюсь, они поспешно замкнули дверь и укрылись в дальней комнате. Я впустил Бенно и ушел, а десятью секундами позднее в квартире разыгралась форменная баталия.

Учуяв чужой запах, пес сразу бросился в комнаты…

Надо вообразить ужас воров, когда вдруг открылась дверь и на них вышел Бенно. Конечно, чернобородый сразу узнал его. Правда, на этот раз цыган был вооружен; но и нож оказался бесполезен против Бенно, обладавшего классической молниеносной хваткой. После короткой отчаянной потасовки цыган вместе со своим сообщником вынуждены были сесть на узлы, которые они успели навязать, и под охраной добермана, не спускавшего с них горящих глаз, терпеливо ждать, когда кто-нибудь придет и заберет их.

При обыске в милиции у чернобородого был найден и фонарик, с помощью которого он проверял крепость моих нервов и чуткость Бенно.

Вторая встреча «знатока собачьей психологии» с Бенно окончилась для него еще плачевнее: у него были прокушены обе руки!

Годом позднее в моем доме появилась вторая собака, тоже доберман — Бианка.

Долго рассказывать, как она попала к нам. Скажу одно: собаки часто теряют хозяев. А я — вы же знаете — не могу пройти равнодушно мимо беспризорного животного…

Обе собаки необыкновенно сдружились. Если я уходил куда-нибудь с Бенно, Бианка не находила себе места — выла, скулила, царапала дверь до тех пор, пока мы не возвращались. Если же мы отсутствовали долго, забивалась под диван и впадала в меланхолию. Не притрагивалась к пище, ничем не интересовалась, даже не шевелилась часами, лишь нервно вздрагивала при всяком стуке.

А такие разлуки одно время случались довольно часто. Хорошо отработанных караульных собак тогда не хватало, и по просьбе клуба служебного собаководства я на известный срок согласился использовать Бенно на охране одного из промышленных объектов. Каждый вечер за Бенно приходил человек, а утром приводил обратно. Быстро привыкнув к этому, Бенно уходил и приходил, как человек — на работу и с работы.

Какая была радость, когда собаки вновь оказывались вместе! С притворной злостью они наскакивали друг на друга, опрокидывались на спину, прыгали чуть не до потолка! Потом, повинуясь моему окрику, успокоившись, чинно расходились по местам. Бенно отсыпался до очередного дежурства, а Бианка сидела поблизости и как бы охраняла его покой.

А что творилось, когда мы втроем отправлялись на прогулку!

По каким-то только им известным признакам собаки узнавали об этом раньше, чем я успевал произнести:

— Ну, пошли на улицу, друзья!

Пока я одевался, они суетились, сновали около меня, как челноки в ткацком станке. Тут уж не удержишь ничем!

Но вот мы на улице. Задиру Бенно я, во избежание неприятностей, обычно брал на поводок и только в соседнем запущенном саду спускал побегать свободно. Начиналась игра.

Трудно приходится собакам в большом городе. Даже на малооживленных улицах нужно каждую минуту остерегаться автомобиля. Я приучил собак повиноваться специальной команде. Стоило мне крикнуть: «Машина!» — и они мгновенно бросали резвиться и стремглав бежали ко мне. Затем, стоя около меня, они послушно ждали, когда я снова разрешу им бегать.

Бенно, по примеру всех самцов, не упускал случая подраться при встрече с чужой собакой. Бианка немедленно оказывалась тут же. Если Бенно приходилось туго, она тоже ввязывалась в драку, чтобы помочь приятелю. Если верх брал Бенно, отходила в сторону и, делая вид, что поглощена обнюхиванием булыжника на мостовой или кустика травы в канаве, лишь косила на дерущихся глазом.

Впрочем, такое развлечение выпадало собакам не часто. Я не позволял Бенно драться. Каждое такое сражение оставляло на тонкой шкуре добермана заметные следы, портившие его красоту. И, кроме того, вообще — для чего давать собакам драться? Собаки должны вести себя в обществе друг друга, как подобает почтенным, хорошо воспитанным особам… Слыхали, как в Голландии: доги провожают детей в школу, потом встречают их после уроков, ждут, если те почему-либо задерживаются, — и никогда никаких неприятностей!

Иногда я привязывал Бенно во дворе. Угостишь Бианку чем-нибудь сладеньким — она сейчас же исчезнет; потом явится, умильно подсядет и выпрашивает снова. Я проследил за нею: оказывается, она уносила лакомство своему привязанному приятелю, во двор. Как будто ему не давали самому!

Вы знаете, что собаки любят припрятывать съестное на черный день, хотя сами потом забывают, где и что закопали.

Как-то Бенно занемог — вывихнул лапу, что ли, — и вынужден был в течение недели вылеживать на своей подстилке в углу. Бианка, как нежная сиделка, конечно, почти не отходила от него. Сбегает ненадолго по своим делам во двор — и опять к Бенно.

Раз смотрим — что за кости лежат перед подстилкой Бенно: какие-то черные, грязные, все в земле. Что же вы думаете: Бианка извлекла их из своего тайника во дворе (когда прятала, никто не видал!) и решила предложить своему болящему другу…

Любопытно, что разница в характерах моих друзей проявлялась в любой мелочи. Вздумай прикрикнуть на Бенно — он просто послушается, и только. А Бианка обязательно прикинется такой несчастной, такой жалкой, точно ее побили. Невольно подзовешь и приласкаешь. «Женщина!» — иногда в шутку говорила моя мать.

А если, скажем, поранили лапы и нужно смазать йодом? Бенно звука не издаст, принимает все как должное. Бианка же поднимет визг на весь дом, как будто с нею делают невесть что!…

Очень смешно, помню, было, когда я обучал Бенно буксировке лыжника. Я всегда был сторонником того, что собаку надо закалять, приучать к холоду, пусть она даже такая гладкошерстная, как доберман. Бенно отлично буксировал лыжника в паре с другим псом. А Бианка в это время исходит лаем у забора. Тоже хочет! Можно сказать, умоляет. «Хочу, хочу! Возьмите и меня!»

Впрягли — потянула, потом: братцы мои, тяжело! Встала, лыжи наехали на нее. Тогда попробовала бежать, но постромки не натягиваются… Лентяйка и плутовка! Уж она не переработает, не надорвет силенки! Пусть работает другой!

В конце концов, ее отстегнули. Она отбежала в сторону, встала за елку — только кончик носа видно — и смотрит: что делается?

Жеманница Бианка даже лаяла как-то не так, как Бенно: каким-то визгливым, капризным сопрано. Обожала конфеты. Стоило появиться на столе коробке с леденцами — не отойдет, пока не выпросит. Бенно же на них — никакого внимания.

Бианка и в чашке с пищей прежде выберет все лакомые кусочки, а потом предоставит доедать остальное Бенно. Бывало, дадут лакомство ему — она отберет и съест, а после придет, в утешение полижет его в нос, свернется рядышком, как кошка, и уснет.

Нередко она вообще занимала его подстилку, как свою. Разляжется, а он — как хочешь!

Бенно никогда не сердился, не обижал ее.

Меня всегда интересовало: как крепко животные могут дружить между собой и как они переносят потерю, если одного из них внезапно не станет?

Ответ на этот вопрос дали мне Бенно и Бианка.

Они жили вместе уже около девяти лет. За это время у них не было ни одной ссоры, ни одной, переводя на человеческие отношения, размолвки. Мир да любовь!

С годами собаки начали стареть. Спокойнее, медлительнее в движениях сделался Бенно. Поседела морда. На атласистой коричневой шкуре словно проблескивали искорки — седина.

Бианка была на три года старше Бенно. И признаки старости у нее были еще заметнее. Она стала лысеть и плохо видеть. Много спала. На прогулку выйдет — сразу озябнет, сгорбится.

Так тяжело было отмечать это постепенно усиливавшееся одряхление. Но ничего не изменишь: всякому существу — свой срок жизни.

Несчастный случай ускорил наступление неизбежного конца.

Как-то, возвратясь со службы, я выпустил собак во двор. Почему-то в этот день Бенно был особенно резв и подвижен, точно во времена своей молодости. Двухметровыми прыжками он принялся носиться по двору, будто хотел насладиться в последний раз силой, свободой, ощущением жизни… Калитка оказалась открытой. Бенно пулей, не слушая моего оклика, вылетел за ограду. Мимо в этот момент полным ходом мчался автомобиль. И доберман с разбега головой ударился в борт.

Видно, недаром я всегда опасался автомобилей. Недаром об этой опасности, постоянно грозящей в городских условиях нашим четвероногим друзьям, часто напоминал молодым собаководам. Другим — напоминал; а сам — не уберег!

Крылом машины Бенно отбросило на тротуар. Я подбежал к нему — он не шевелился. Подхватив на руки, я отнес его домой, положил на кушетку. Мать притащила нашатырный спирт; стали приводить его в чувство. Все было тщетно. Вернуть к жизни его не удалось.

У него произошло кровоизлияние в мозг; шок — и смерть наступила почти мгновенно.

Занятые Бенно, мы не обратили внимания на то, что происходило в это время с Бианкой. Вся дрожа, какой-то неуверенной, разбитой походкой она приблизилась к кушетке, обнюхала обмякшее, неподвижное тело Бенно и вдруг повалилась.

Только спустя несколько минут мы заметили, что она лежит на полу, не шевелясь, никак не реагируя на окружающее. Бросились к ней — оказалось, мертва и она.

Бианка умерла от разрыва сердца.

Пусть вас не удивляет это: собаки нередко погибают от разрыва сердца — под влиянием сильного волнения, испуга… И вообще нервная организация их очень схожа с нашей; не случайно ученые любят использовать для опытов именно собак…

Так, в один день, я лишился их обоих…

Помните чудесный рассказ Куприна «Барбос и Жулька»? Перечитывая его, я всегда вспоминаю Бенно и Бианку. Жили дружно — и окончили свое существование в один и тот же час…

Александр Павлович помолчал и добавил: — Еще когда Бианка была жива, я заказал для нее точно такой же ошейник, какой был у Бенно. Теперь оба они висят у меня в кабинете на стене. Это все, что сохранилось от Бенно и Бианки. Да остался вот этот шрам, заинтересовавший вас. С него началась не только дружба с Бенно, но и вообще моя любовь к собакам…