2

Мисюрев сидит за столом перед зеркалом и, зажмурив глаза, стучит ладонями по щекам, пылающим от тройного одеколона. Ох и щиплет! Мисюрев отодвигает в сторону бритвенный прибор и критически разглядывает себя. Да… Обошла матушка — природа. У других глаза как глаза: у одного — карие, у другого — серые, а тут не разберешь: не то светло-голубые, не то светло-серые. Нос — как сибирский лапоть, но только меньших размеров, конечно… И за что его только Катя полюбила? Поженились за год до призыва в армию. Сейчас дома дочка растет. Недавно в сельмаге игрушки ей купил, а переслать все некогда. Катя в письмах спрашивает, не трудная ли у него служба: учения, атаки, машины сложные… Ну что ей ответить? Написать, что вся «матчасть» — это несколько сторожевых псов? Мисюрев нерешительно смотрит на авторучку, лежащую на столе, вздыхает. «Нет, раньше не писал о службе и теперь не буду. Завтра что-нибудь сочиню, а сейчас пора спать. Ночыо на обход и утром рано вставать».

…Ночью его будит резкий стук в дверь:

— Мисюрев! Бегом в караул!

Возле караульного помещения нетерпеливо топчутся два солдата в теплых куртках, с оружием. Выбегает сержант Полухин:

— Готов? На пятом посту какого-то типа задержали.

«А вдруг шпион? Пробирался, а его поймали», — думает Мисюрев. Он бежит за рослым Полухиным по невидимой лесной тропе.

— Стой! Кто идет? — громко окликает часовой, едва появляются они на просеке. Сержант отвечает, группа подбегает к колючему заграждению, возле которого из-за кустов доносится злобное рычание и глухой неясный голос. Мисюрев и сержант Полухин подходят к кустам, сержант держит наготове автомат. Шумят деревья, ветер раскачивает на столбе фонарь, и тени шарахаются из стороны в сторону, то приближаясь к самым ногам, то удаляясь. Мисюрев включает фонарик — в желтом кругу света взлохмаченный Джек. Он стоит, широко расставив сильные лапы, держит за одежду какого-то человека, лежащего ничком на земле. Слышен испуганный вопль:

— Ой, спасите, люди добрые! Ой, да что это такое!..

— Джек, держать! — приказывает собаковод и берет рукою за цепь поводка.

— Держать! Можно, товарищ сержант! — Мисюрев кивает на лежащего под колючей проволокой человека. Полухин быстро наклоняется и обыскивает задержанного, кто-то из солдат по его команде перебирается на ту сторону внешнего ограждения.

Джек громко рычит, косит в сторону Полухина красные угли глаз, но не выпускает из пасти одежду нарушителя.

Обыск закончен. Мисюрев отводит Джека в сторону, а двое солдат подхватывают человека под руки, поднимают его с земли. Человек немолод, худощав и жидковат, еле стоит на ногах, от него пахнет спиртным. Бормочет, чтобы его немедленно отвели в хату «к куму». Вместо хаты кума его отводят в караульное помещение.

Мисюрев остается вдвоем с Джеком. Пес еще дрожит от возбуждения, глухо рычит, глядя в сторону, куда только что увели задержанного.

Мисюрев гладит пса но жесткой шерсти и ласково говорит:

— Молодец, молодец, Джек!

Еще некоторое время они идут рядом, затем Джек останавливается, смотрит на Мисюрева, и солдат понимает его — пес как бы говорит: «Ну ладно, мне нужно идти. Видите, какой я, когда есть настоящая работа». Позванивая цепью, пес скрывается в темноте.

Утром с нарушителем разобрались. Командир дивизиона объявил благодарность солдатам караула. Мисюреву тоже. А замполит, умевший в событиях обыденных видеть «ростки героического», сказал перед строем:

— Товарищ Мисюрев хотя и не работает непосредственно у ракет, но служба у него серьезная и нелегкая. Ставлю рядового Мисюрева всем в пример.

После этого ребята дня два почтительно здоровались:

— Привет, Леша! Как себя чувствуют собачки?

Мисюрев улыбался, ничего не отвечал, очевидно по привычке. Раньше ребята насмешничали, подтрунивали, а сейчас вроде бы говорят искренне, серьезно.