46{52}

Что же следует отсюда? Что недурно надевать перчатки, когда читаешь Новый завет. Уже близость нечистот вынуждает поступать так. Допускать в круг своего общения «первых христиан» — это всё равно, что допускать в него польских евреев. И тут даже не требуется никаких аргументов… Те и другие дурно пахнут. — Напрасно отыскивал я в Новом завете хотя бы одну симпатичную черту — ни независимости, ни доброты, ни откровенности, ни прямодушия… Человечности тут и не бывало, — не выработался ещё инстинкт чистоплотности… В Новом завете сплошь дурные инстинкты, и нет мужества сознаться в них. Сплошная трусость: на всё закрывают глаза, обманывают самих себя. После Нового завета любая книга покажется чистой; вот пример: непосредственно после Павла я с восторгом читал самого прелестного и дерзкого насмешника Петрония, о котором можно было бы сказать то самое, что Доменико Боккаччо писал герцогу Пармскому о Чезаре Борджа: «e tutto festo» — он наделён бессмертным здоровьем, бессмертной весёлостью и во всём превосходен… Ничтожные ханжи просчитались в главном. Они на всё наскакивают, но на что ни наскочат, всё этим отмечено — всё замечательно. На кого нападёт «первый христианин», тот об него не измарается… Напротив, если «первые христиане» против тебя, это делает тебе честь. Читая Новый завет, чувствуешь симпатию к тому, что? там попирают ногами, — не говоря уж о «мудрости мира сего», которую наглый болтун напрасно пытается посрамить «юродством проповеди»… Даже книжники и фарисеи выигрывают от таких неприятелей: должно быть, они чего-то да стоили, коль скоро ненавидели их столь непристойным манером. Лицемерие — вот уж упрёк к лицу «первым христианам»!.. В конце концов книжники были привилегированным сословием — этого достаточно, морали чандалы не требуется иных оснований. «Первый христианин» — боюсь, последний тоже (его я, быть может, ещё застану) — бунтует против привилегий, следуя самому подлому своему инстинкту: он всегда живёт и борется за «равные права»… Если пристальнее всмотреться, у него нет другого выбора. Если тебе угодно быть «избранником божьим», или «храмом божьим», или «судить ангелов», тогда любой иной принцип отбора, — например, по порядочности, по уму, по мужественности и гордому достоинству, по красоте души и щедрости сердца, — это просто «мир», то есть зло в себе… Мораль: каждое слово в устах «первых христиан» — ложь, каждый их поступок — инстинктивная фальшь, все их ценности и цели вредоносны, а ценностью обладает тот, кого они ненавидят, обладает то, что они ненавидят… Христианин, особливо христианин-жрец, — это особый критерий ценности — Надо ли говорить, что во всём Новом завете только одно лицо вызывает уважение к себе и что это Пилат, наместник Рима? Принимать всерьёз иудейские перебранки? Нет, на это он не пойдёт. Иудеем больше, иудеем меньше — что ему?.. Аристократическая насмешка римлянина, перед которым бесстыдно злоупотребляют словом «истина», обогатила Новый завет единственно ценным высказыванием — в нём критика и уничтожение самого же христианства: «Что есть истина?»{53}…

Примечания:

{5}

Ср.: ПСС 13, 11[414]; 15[120].

{52}

Ср.: ПСС 12, 9[88]; 10[69, 183].

{53}

Ин 18, 38.