Уже с первого шага, начиная с вопроса, откуда произошло название «киники», мы сталкиваемся с трудностью: противоречивость источников и разногласия исследователей, обусловленные отнюдь не только филологическими причинами. С этим, на первый взгляд, частным вопросом оказывается связанной основная линия в искажении истории кинизма буржуазными учеными. Имя киникам, утверждают они, дала первая «собака» (kyon) — Диоген, Антисфен же — чистый сократик, т. е. последний философ к киникам отношения не имеет. На чем же основывается искажение, о чем говорит традиция?

Историческая традиция связывает название кинической школы по созвучию с названием гимнасия для неполноправных в пригороде Афин — Киносарг, где учил Антисфен. Об этом согласно говорят Диоген Лаэртский (VI, 6), Суда и др. Впоследствии, когда Антисфен стал проповедовать жизнь «в согласии с природой», похожую на жизнь животных («кинический, собачий образ жизни»), он и сам получил прозвище «обычной собаки» (haplokyon — Д. Л. VI, 13). Эту кличку — «собака», в которую враги вкладывали бранный, осуждающий смысл, а друзья подхватили как похвалу, подчеркивая добрые черты собачьего характера (верность, признательность, охрана хозяина, нападение на врагов и т. и.)[54]*, охотно воспринял Диоген (Д. Л. VI, 33.60). Прозвище стало для него программой и вторым именем[55]*. После него слово «киники» (hoi kynikoi) стало привычным обозначением сторонников кинизма. Так из ассоциации двух реалий — «Киносарг» («Белая собака») и «кинический (собачий) образ жизни» возникло название «киники». В чем же состоят возражения против такой естественной этимологии? Немецкий ученый Эд. Шварц, не признающий Антисфена основателем кинической школы[56]*, начинает с того, что, как он утверждает, лингвистически невозможно образовать прилагательное kynikos от слова Kynosarges, но только от слова kyon, известного как кличка Диогена, т. е. «Киносарг» и «кинический образ жизни» тут ни при чем. Подвергает сомнению традиционную этимологию и Курт фон Фриц, также отрицающий роль Антисфена в качестве зачинателя кинизма. Его аргументы мало чем отличаются от соображений Шварца[57]*. С ними соглашаются Д. Дадли и Ф. Сейер, последний обращает также внимание на то, что Аристотель называет последователей Антисфена «антисфениками», а не «киниками» (Мет., VIII, 3, 1043b24).

В самом деле, как могли столь чуткие к языку греки произвести прилагательное kynikos от Kynosarges? Но именно здесь кроется ошибка или недомыслие критиков традиции. Точка зрения, высказанная древними авторами — Диогеном Лаэрцием, схолиастом, написавшим комментарий к «Категориям» Аристотеля, и Судой, не нуждается в пересмотре. Никаких нарушений законов языка при этом не требуется.

Итак, Антисфен, учивший в Киносарге, получил прозвище Haplokyon («обычная собака»). Это прозвище одновременно подчеркивало сходство и отличие образа философа, ведущего образ жизни «простой собаки», от смысла того экзотического названия гимнасия, которое буквально воспринималось греком как «Белая собака», наподобие того, как мы воспринимаем названия московских улиц «Собачья площадка» или «Матросская тишина», не задумываясь и в то же время прекрасно понимая их первоначальный смысл. Данное объяснение тем правдоподобнее, что, вероятно, большинству афинян была известна легенда, связанная с происхождением названия гимнасия.

Вот как передает ее Фотий: «Дном (или Дидим) Афинский приносил жертву на очаге. Вдруг появилась белая собака, схватила приносимое в жертву мясо и унесла куда-то. Дном сильно перепугался, но бог через оракула поведал ему, что на том месте, куда собака унесла жертву, нужно воздвигнуть Гераклу алтарь. Отсюда происходит и название «Киносарг»». Из этого рассказа ясно, что один из корней этого слова должен был отчетливо и активно восприниматься как kyon (собака)[58]*. Таким образом, сам Антисфен, обитавший в «Белой собаке», был, конечно, не «белой собакой» (kyon argos), а «простой, обычной собакой» (haplokyon). Что же касается последователей Антисфена, то они получили свое название уже без всяких дополнительных эпитетов — «собаки» (kynes) или производное от этого слова — kynikoi («киники»).

Находит свое объяснение и тот факт, что Аристотель назвал однажды сторонников Антисфена антисфеновцамп. Упомянутое выше место из «Метафизики» трактует логические положения «антисфеновцев» и «столь же необразованных людей», поэтому аптисфеновцами здесь могли быть названы те, кто разделял лишь взгляды Антисфена в области логики и гносеологии, но не все его учения, включая этику с ее принципом «естественной жизни». У нас нет серьезных оснований отвергать свидетельство Суды, основанное на древних источниках: «Киническая философия получила свое название благодаря тому, что Антисфен учил в гимнасия Киносарг». Напротив, вызывает удивление то, как гиперкритики объясняют прозвище Антисфена «простая собака». С одной стороны, они утверждают, что это прозвище было получено им в отличие от клички Диогена, с другой — они же настаивают на том, что Антисфен не имел ничего общего с Диогеном, который, якобы, приехал в Афины много времени спустя после смерти философа.

Я был вынужден довольно подробно остановиться на вопросе о названии школы, ибо здесь «болевых точек» истории кинизма.

В начале книги говорилось о происхождении кинизма, поэтому до сих нор шла в основном речь об исторических условиях, в которых протекала деятельность древних киников. Понятно, что за тысячу лет существования школы эти первоначальные условия значительно изменились, что сказалось на содержании и характере кинического учения. В одни столетия жизнь школы бурлила и захватывала многих, в другие — она затухала, и источники сообщают о ней скупо или вовсе молчат (как, например, во II–I вв. до н. э.).

Подлинные представители кинизма старались сохранить в чистоте самые существенные и исходные его принципы. Модификации и изменения в кинической доктрине следовали за политическими и экономическими сдвигами в разлагающемся античном обществе. В соответствии с ними в истории кинизма можно различать четыре основных периода, охватывающих весь путь школы от конца V в. до н. э. вплоть до начала VI в. н. э.:

1. Древний, или эллинский, период (V–IV вв. до н. э.).

2. Средний, или эллинистический, период (III–I вв. до н. э.).

3. Новый, или римский, период (I–III вв. н. э.).

4. Позднеримский императорский период (IV–V вв. н. э.).

Наибольший в теоретическом плане интерес продставляет древний кинизм, когда были выработаны и сформулированы все его основные положения. В дальнейшем эти положения, связанные с идеологией рабов и беднейших свободных, обогащались, уточнялись, конкретизировались и изменялись в соответствии с духом новых эпох и социальных групп, принимавших участие в формировании идеологии низов.

Как в вопросе о названии, так и в вопросе об основателях кинической школы в XX в. мы сталкиваемся с критикой традиционного взгляда, согласно которому начало ей положила деятельность Антисфена (Д. Л. VI, 2). Ни один из античных источников и никто из ученых нового времени до этого никаких сомнений по этому поводу не высказывал [59]*. Только в первые десятилетия текущего века началось наступление на «ортодоксальную» историю кинизма со стороны гиперкритиков. Цель его — все те же попытки оторвать Антисфена от киников и тем самым теоретически его обеднить (В. Шварц, У. Виламовиц, К. Фриц, Д. Дадли, Ф. Сейер и др.). Вот сводка аргументов гиперкритики.

1. Фрагменты сочинений Кратета и Онесикрита, младших современников Диогена, а также Биона, Телета, Сотада и других сравнительно ранних киников не содержат упоминания имени Антисфена.

2. Только поздние писатели (Эпиктет, Дион Хрисостом, Элиан, Диоген Лаэрций, Стобей, Суда и др.) связывают имена Антисфена и Диогена, называя последнего единственным учеником Антисфена.

3. Апостолическая линия: «Сократ — Антисфен — Диоген— Кратет — Зенон» — позднейшая придумка стоиков, желавших вести свое происхождение от самого Сократа. Эта генеалогия поддерживалась александрийцами, в частности Сотионом.

4. Антисфен по своим воззрениям — чистый сократик. Его взгляды ближе к Сократу, чем киникам (см.: Ксен. Пир, IV, 44).

5. Антисфен имел свою школу, отличную от кинической, последователи которой назывались «антисфеновцами», сам же он не имел прозвища «собаки» (kyon).

6. Диоген не мог быть учеником Астисфена, так как приехал в Афины только между 351 и 340 гг., т. е. уже после смерти Антисфена. Рассказ о том, что он был его учеником, вымышлен стоиками[60]*.

Последний довод считается особенно «убийственным» и на него как на решающий постоянно ссылаются историки кинизма Дадли и Сейер[61]*. Он основан на докладе Селтмена, прочитанного в 30-х годах в Кембриджском филологическом обществе. Этот доклад о синопских монетах и есть база критики. Передадим кратко его содержание.

Родной город Диогена Синопа — одна из 80 колоний Милета, цветущий портовый город на южном побережье Черного моря, — в течение IV в. до н. э. непрерывно выпускал доброкачественные монеты своей чеканки. Монеты были пущены в обращение в три приема: первая серия появилась до 370 г., вторая в период 370–362 гг., третья — между 362 и 310 гг. Среди приведенных в Recueil General des Monnaies Grecques d'Asio Mineure доброкачественных монет третьего выпуска (№ 21, 22, 23) девять носят имя некоего ??????. Следовательно, после 362 г. в Синопе подвизался какой-то магистрат с именем Гикесия, как и у отца Диогена. Кроме указанных трех серий полноценных монет, имеется также большое количество поддельных: 55 с арамейским именем сатрапа Каппадокии Ариарата (351–322) и 40 с грубыми греческими буквами варварского типа.

Таким образом, после 350 г. в обращении появилось много фальшивых монет, подрывающих экономическое положение Синопы. Для сохранения стабильности валюты фальшивые монеты погашались особым штампом-чеканом или процарапывались резцом. Из 55 арамейских монет погашена специальным чеканом 31 монета, а из 40 варварских — 8. О наличии других неполноценных монет нам ничего не известно. Из данных наблюдений Селтмен делает следующие выводы. Согласно Диогену Лаэртскому (VI, 20.56), отец Диогена и он сам были наказаны за paracharaxai to nomisma, но редкое слово paracharaxis вряд ли могло обозначать чеканку фальшивых монет.

Обычный термин, обозначающий это действие — parakoptein, поэтому, по мнению исследователя, paracharaxis означает не выпуск фальшивых монет, а, напротив, их погашение, надчеканку, означающую, что монеты следует изъять из обращения. Этим как раз и мог заниматься Гикесий, важный и влиятельный магистрат, который действовал в таком случае в интересах родного города. Так почему же сограждане посадили его в тюрьму, а сына обрекли на изгнание?

Селтмен объясняет это так. После контроля сатрапа Датама над Синопой (см. монеты второй серии — 370–362 гг.) в городе образовалась проперсидская партия, которая могла выступать с заявлением, что погашение монет с именем Ариарата — оскорбление персов, которое может привести к войне. Имелись случаи клеймения даже хороших синопских монет, и, хотя ошибочное погашение могло произойти в результате простой небрежности, враги Гикесия вряд ли упустили случай для его обвинения. По одной из указанных причин, полагает Селтмен, и*были наказаны Гикесий и Диоген.

В соответствии с легендами монет Гикесий не мог быть синопским магистратом ранее 362 г. Ариарат же стал сатрапом только в 351 г., следовательно, Гикесий не мог бороться с поддельными монетами с именем Ариарата до указанного года. Из этого следует, заключает Селтмен, что изгнание Диогена стало возможным лишь после 351 г. и в Афины он попасть раньше также не мог, а Антисфен умер в 366 г., поэтому рассказы об их встрече и беседах (Д. Л. VI, 21; Элиан. Пестр, ист., 10, 1; Иерон. Прот. Иов., II, 14) придуманы не ранее III в. н. э.

Аргументацию и выводы Селтмена я привел довольно подробно. Несмотря на внешнюю убедительность, в них есть немало спорного и ошибочного. Во-первых, в биографии Диогена в традиционном изложении нет ни слова о надчеканке, а говорится о самой обыкновенной подделке, причем упреки касаются не только Гикесия, но и его сына Диогена (Д. Л. VI, 56.90). Если же Гикесий выполнял государственные функции, причем тут молодой Диоген? Во-вторых, могла ли проперсидская партия, даже если она существовала в Синопе, обладать такой значительной и реальной властью в демократическом, стремящемся к независимости греческом городе, чтобы заключить в оковы важного и уважаемого сановника, честно выполняющего свой долг перед родиной? Нет, вина отца Диогена была, видно, посерьезнее. Нет также прочных доказательств того, что ?????? синопских монет и есть именно отец Диогена. Как показано Робинсоном в исследовании «Древняя Синопа», «Гикесий» и «Диоген» — широко распространенные среди сипопских греков имена. Монеты третьей серии выпускались в течение 52 лет (362–310) разными магистратами, среди 130 монет этой серии только девять помечены именем какого-то Гикесия, поэтому безоговорочно соглашаться с Селтменом может только тот, кто не считается с истиной.

Если принять селтменовское толкование paracharaxis как удаление фальшивых монет из обращения путем надчекана, т. е. деятельность на пользу государству, то зачем же киникам и стоикам нужно было выдумывать для обеления Диогена историю об оракуле, который посоветовал ему заняться «перечеканкой монеты» (Д. Л. VI, 20.71; Юл., VI, 188)[62]*. Г. Дильс, Э. Шварц, К. Фриц) расценивают историю о Диогене-фальшивомонетчике как позднейшие измышления его врагов, которые истолковывали оракул, полученный Диогеном в Дельфах, буквально, а сам Диоген понял его аллегорически, т. е. как необходимость заняться пересмотром, «перечеканкой общепринятых ценностей, переделкой обычаев»[63]*.

Paracharaxis ничего другого в данном случае, как «подделка монет», не означает. Иначе уже в древности это слово поняли бы так, как того хочет Селтмен. Что же касается киников и стоиков, они наверняка с энтузиазмом приняли бы данное толкование как самое удобное для защиты репутации своего предтечи. Греческий язык они знали все же лучше, чем наши современники. Следует добавить, что ни один из античных источников подобного значения термина paracharaxis не знает[64]*.

Нельзя также всерьез принимать досужие домыслы Селтмена о том, что Диоген, прибыв в Афины и будучи озлобленным на врагов за смерть отца и свое изгнание, начал «выдумывать» (!) кинизм. Раз все здание, выстроенное Селтменом на фальшивых синопских монетах и на сомнительном истолковании их случайно дошедшего количества, рушится, то отпадает и дата, принятая им для прибытия Диогена в Афины — 50-е — 40-е гг. IV в. до н. э., а вместе с ней и утверждение о невозможности встречи Антисфена и Диогена. Мы уже не говорим о том, что сам по себе этот биографический факт решающего значения не имеет, так как после себя Антисфен оставил многочисленные сочинения, составившие десять томов, и Диоген Синопский мог прекрасно ознакомиться со взглядами их автора, даже не будучи с ним лично знаком.

Остановившись на работе Селтмена, я имел в виду не только показать ошибочность ее выводов по существу, но и обратить внимание на то, как с разных сторон предпринимаются усилия во что бы то ни стало лишить кинизм теоретических корней, питаемых греческой почвой. Неосновательны и другие, приведенные выше тезисы, на которых возводится китайская стена между Антисфеном и Диогеном. Из сочинений Кратета, Онесикрита, Биона, Телета сохранились случайные фрагменты, в которые имя Антисфена могло просто не попасть. Кроме того, ко времени этих философов Антисфена уже давно не было в живых, а Диоген при жизни стал легендой, символом всех сторон кинического учения. Поздние писатели, не бывшие современниками ни Антисфена, ни Диогена, относились к обоим основателям школы с одинаковым пиететом, для них оба имени равно были историей, поэтому в их сочинениях (Эпиктет, Дион Хрисостома Лукиан, Диоген Лаэртский и др.) один не затмевает другого, оба схоларха получают должное.

Беспочвенны также попытки превратить Антисфена в бескрылого и послушного сократовца. Если допустить, что Антисфен чистый сократик, как быть тогда с его доктриной, имеющей мало общего с идеями Сократа; куда списать его сочинения, кинические по темам и содержанию (Д. Л. VI, 15–18); его аскетический образ жизни, засвидетельствованный Ксенофонтом и другими источниками (Д. Л. VI, 22, 23); как уничтожить следы его ожесточенной полемики с Платоном (Д. Л. III, 35), презрение к удовольствиям, культ труда (Ксен. Пир, IV, 40) и признание своим патроном Геракла (Д. Л. VI, 16) — черта безусловно киническая, и т. п.? Если считать Антисфена чистым сократовцем, почему же его совершенно игнорирует Платон, обычно выводивший в своих диалогах всех учеников Сократа.

Не называя нигде (кроме замечания в «Федоне») Антисфена по имени, Платон дает ему бранную кличку «позднеучка» (Соф. 251b), непримирим к его логическим принципам (Евтидем, Софист, Теэтет, Кратил и др.). Существование полемики между Платоном и Антисфеном засвидетельствовано Аристотелем (Мет., V, 29, 1024b; Топ., I, 11, 104b20). Известно, что среди сочинений Антисфена имелся острый антиплатоновский трактат «Сатон» (Д. Л. III, 35.VI, 16; Афин. V, 220d; XI, 507а). Диоген полностью разделял убеждения своего учителя и сам находился в постоянной вражде с Платоном (Д. Л. VI, 24.40.53.58.67). В «гигантской битве за понятие бытия» (Плат. Соф., 246а) Платон и Антисфен стояли по разные стороны фронта. Нет сомнения, что научная история философии должна начинать описание кинической философии с ее подлинного основателя Антисфена Афинского.

Система новой, разработанной Антисфеном философии, настолько органично воплощена в его личности, поведении и поступках, что Антисфен и кинизм не мыслимы отдельно друг от друга. Эту особенность имел в виду Маркс, говоря о древних мудрецах, что «личности, неотделимые от их системы, были историческими лицами… Таковы были Аристипп, Антисфен, софисты и другие»[65]*.

Прежде чем стать основателем и главой новой философской школы Антисфен прошел долгий жизненный путь, о котором, к сожалению, сохранились лишь скудные сведения. Даже даты рождения и смерти устанавливаются приблизительно на основании указаний Диодора (Ист., XV, 75), Плутарха (Лик., 30) и др. Однако и то, что известно о жизни Антисфена, подтверждает мнение, что именно ему было суждено возглавить самое радикальное идеологическое течение древней Греции. Имущественное и правовое положение Антисфена характерно для большинства приверженцев кинизма. Сын свободного афинянина и фракийской рабыни, по афинским законам он считался нофом, незаконнорожденным (Д. Л. II, 31. VI, 1). Большую часть жизни Антисфен провел в крайней нужде (Ксен. Мем., II, 5. Пир, III, 8), участвовал в Пелопоннесской войне (Фукид., III, 91). Лишенный гражданских прав, отстраненный от активной политической жизни[66]*, он не очень от этого страдал и даже смеялся над местным патриотизмом афинян, кичившихся своим происхождением и автохтонностыо: «Они по своему происхождению ничем не родовитее саранчи и улиток». Антисфен не видел принципиальной разницы между рабами и свободными (Арист. Полит., 1, 2, 3). Сочувствуя рабам, Антисфен отрицательно относился к афинской демократии, законодательно закреплявшей диктатуру рабовладельцев. Он зло издевался над порядками в афинском Народном собрании, предлагая с помощью псефисмы (специального постановления) переименовать осла в лошадь (Д. Л. VI, 8; ср.: Афин., V, 220с). Известны его нападки и на сыновей Перикла. Объективно критика афинской демократии, продиктованная классовой позицией философа, могла смыкаться с интересами олигархических слоев Афин. Такова ирония истории.

Будучи старше своих современников Платона, Ксенофонта, Исократа, Антисфен уже в зрелом возрасте недолго ходил в учениках Сократа. Это дало Платону повод иронизировать над тем, что Антисфен-де на старости лет ударился в науку (Соф., 251b). До Сократа он учился у знаменитого софиста Горгия (Д. Л. VI, 1), был знаком и с другими софистами — Продиком, Гиппием, Каллием. Софистика с ее просветительским пафосом оказала заметное влияние на формирование его философских взглядов. Следы этого влияния находим в риторике рапних декламаций, дошедших до нашего времени («Аякс» и «Одиссей»), и в ряде других произведений, составлявших в общей сложности десять томов (Д. Л. VI, 15–18 дает их перечисление). Иероним сообщает: у Антисфена «бесчисленное множество книг, одни из которых написаны под влиянием философии, другие — риторики» (Прот. Иов. II, 14). Антисфен пришел к Сократу, привлеченный силой его характера, скромным образом жизни, учительством, проповедью этических норм. Он показал себя верным другом старого мудреца и присутствовал при его предсмертной беседе (Ксен. Мем., III, 11, 17. Пир, IV, 43, 44.VIII, 4; Д. Л. IV, 2; Плат. Фед., 59b). Однако близость к Сократу не означала полного приятия системы сократовской философии.

Уже до своего временного пребывания в окружении Сократа Антисфен приобрел известность как софистический оратор и учитель философии. После казни Сократа он снова выступает как самостоятельный мыслитель и глава новой школы. Стой философии он учит в Киносарге и становится «первым основателем кинизма» (Д. Л. VI, 2). Киносарг («Белая собака», см. выше), один из трех государственных гимнасиев, находился вне стен города на возвышенности у Кефейской дороги, близ восточных Диамейских ворот. Этот гимнасий предназначался для нофов и не-афинян[67]* и был посвящен Гераклу, незаконнорожденному среди богов, так как герой, согласно мифу, родился от самого Зевса и смертной Алкмены. Геракл — один из самых чтимых и популярных в народе героев. К гимнасию, где собирались низы общества, в среде обеспеченных свободных, для которых были доступны Академия и Ликей, относились, видно, с презрением, как показывает существование ругательного выражения es Kynosarges, бытовавшее у афинян.

Идеи основанной Антисфеном школы вскоре выходят за стены Киносарга и начинают свое победоносное шествие по всей Греции, привлекая «униженных и оскорбленных». В самой школе удерживалось немного учеников из-за строгости и требовательного аскетизма Антисфена, хотя платы за обучение он не брал. Новые взгляды и линия поведения философа далеко разошлись с его бывшими учителями и недавними товарищами — сократиками. Антисфен проявил недюяшнную смелость и принципиальность, нападая на своего первого учителя Горгия (Афиней. V, 220d), высмеивая теорию идей Платона (Д. Л. III, 35)[68]*; он нападает также на влиятельного афинского оратора Исократа, критикуя его реакционные взгляды[69]*, вступает в конфронтацию с гедонизмом ученика Сократа Аристиппа из Кирены и т. д. Взгляды Антисфена столкнулись почти со всеми общепринятыми нормами и теориями и вызвали неприязнь со стороны «властителей дум», идеологов рабовладельческих Афин.

Свою философию Антисфен излагал, как было сказано, в большом количестве сочинений (Д. Л. VI, 15 сл.)[70]*. Среди них были произведения риторические, этические, натурфилософские, логические, экзегетические и др., которые давали возможность проследить эволюцию воззрений философа и изучить разные стороны новой доктрины. В «Геракле» рисуется образ идеального киника, совершающего подвиги во имя людей. В других сочинениях («Киклоп», «Кирка») даются аллегорические, в киническом духе истолкования мифологических преданий. В диалогах Антисфена часто ведут беседу простые ремесленники, бедняки. Уже в античности многие произведения Антисфена не были известны, иначе трудно объяснить замечание Цицерона о нем как о «человеке более остроумном, чем ученом» (Письма к Аттику, XII, 37). Даже Гегель говорил о нем как о «в высшей степени образованном и серьезном человеке»[71]*. Исчезновение трудов Антисфена в древности может быть объяснено их радикализмом, который заставил правительственные органы уничтожить их, как это было с сочинениями Анаксагора, Протагора и др. При всей оригинальности своего учения Антисфен не избежал влияния идей других мыслителей — в его этике сказывается некоторое влияние Сократа, в логике — Гераклита и элеатов, в форме сочинений — софистов. Однако все это было творчески переработано и органично вошло в новую философию — философию киников.

В античности внешняя, «знаковая» сторона человеческого поведения значила не меньше, чем в наше время. И в древности «по одежке встречали»… Семиотический подход позволяет глубже понять зависимость «формы жизни» от ее внутреннего содержания. Часто «система» древней философии заключалась в «образе» мудреца, в его костюме, манере держаться, стиле речи и т. п. У киников эта сторона дела приобрела демонстративный, явный характер. По словам Диокла (Д. Л. VI, 13.22–23), Антисфен первый присвоил себе предметы и одежду, характерные для раба и трудящегося свободного бедняка, как отличительные признаки, insignia, созданной им кинической школы. К ним относились: рабочий короткий плащ, надеваемый прямо на голое тело (трибон), нищенская сума, котомка бродяги (pera) и посох странника или «дубинка Геракла» (baktron). Эти «аксессуары» приняли все позднейшие киники. О кинизме Антисфена свидетельствует также текст эпитафии, приведенный Диогеном Лаэртским: «В жизни ты, Антисфен, был настоящей собакой. Но не зубами кусал — словом больней задевал» (VI, 19).

Однако не кинический образ жизни определяет сущность деятельности Антисфена. В его лице кинизм нашел своего главного теоретика, хотя его теории всегда искали выхода в практику, действительность. Голую умозрительность, оторванность философии от жизни он не признавал. По его словам, необходимо «доказывать не словом, а делом» (Ксен. Мем., IV, 4), добродетель нуждается не в многословии, а в деяниях и «сократовской силе» (Д. Л. VI, 11). Наступательный порыв философии Антисфена стоит в прямой связи с глубиной оппозиции той среды, к которой мыслитель всецело принадлежал.

Продолжателем Антисфена стал его ученик Диоген из Синопы, который не только воспринял взгляды учителя и линию поведения, но обогатил также теоретическое содержание кинизма, на что обычно мало обращают внимания историки философии, загипнотизированные анекдотами о странностях его поступков. Не выдерживают, как мы видели, критики попытки изолировать, отгородить Диогена от Антисфена. Нет надобности ставить под сомнения сообщения традиции о встрече двух философов в Афинах, рассказ о том, с какой настойчивостью Диоген добивался права ходить в учениках требовательного схоларха (Д. Л. VI, 21; Элиан. Пестр, ист., X, 16; Иерон. Прот. Иов., II, 14). Имена Антисфена и Диогена постоянно упоминаются вместе у многих авторов (Дион Хрисостом, Эпиктет, Стобей, Суда и др.). Предания почти всегда несут в себе зерна исторической правды.

Кроме Диогена, у Антисфена были и другие ученики, некоторые из них назывались «антисфеновцами». Что скрывается за этим загадочным названием, упомянутым Аристотелем? Их имена неизвестны. Нам кажется правдоподобным только одно объяснение — «антисфеновцами» Стагирит назвал тех киников, кто воспринял одни лишь логические, теоретические положения философа, не разделяя внешнюю сторону кинического учения. Всякие домыслы о существовании какой-то иной, не кинической школы, основанной якобы Антисфеном (Дадли, Сейер), не подкрепляются ни одним источником.

Антисфен — крупнейшая фигура во всей истории античной философии, явно недооцененная и в наше время. В критический для рабовладельческого строя период он возглавлял народную оппозицию, сформулировал принципы соответствующего сознанию низов примитивного материализма, предложил беднякам правила практической морали, выступил как непримиримый антагонист идеализма Платона и всех существующих институтов эксплуататорского государства.

Имя этого второго основателя школы киников широка известно. Популярность Диогена из Синопы основана на его бескомпромиссном вольнолюбии, правдоискательстве, свободе слова, несгибаемой воле, грубом и едком остроумии, аскетическом образе жизни и поразительной самобытности, вызвавших к жизни легенды и анекдоты, передававшиеся устно и письменно. Диоген не оставил систематического свода своей философии, еще в древности он превратился в легенду, фигуру из мифологии, «небесную собаку». Вокруг его имени скапливались хрии, апофтегмы, меткие слова, удивительные истории, сделавшие из него народного героя, фольклорного мудреца и пророка, который, несмотря на свою нищету и старческую немощь, отважнее всех сильных мира бросал в этот мир слова правды и осуждения зла. Порой молва выдавала Диогена за «городского сумасшедшего», шута, фольклорного трикстера, обманщика, плута и насмешника, героя анекдотов.

На протяжении веков образ Диогена настолько оброс легендами, что отделить правду от вымысла, апокрифы от действительности почти невозможно. Биографические источники полны иной раз неразрешимых противоречий. Так, например, существует целых пять версий обстоятельств смерти Диогена (Д. Л. VI, 76)[72]*.

Диоген — излюбленный герой кинических и некоторых стоических писателей, для которых он «патрон» и «святой», что заставляло их приписывать ему слова и поступки, необходимые для подтверждения собственных тезисов. Так облик Диогена менялся во времени, отражая идеологические сдвиги: он приобретал то более аскетические и радикальные черты, то его наделяли далее гедонистическими слабостями в духе Биона. Историческое «основное зерно» обрастало побасенками. Диоген Лаэртский в своей обширной биографии (bios) синопского мудреца неразборчиво нагромождает миф и действительность. Дион Хрисостом в серии «диогеновских речей» рисует образ идеального киника, каким он себе его представлял. Свое понимание феномена по имени «Диоген» дали Эпиктет и Юлиан (речи VI, VII). Придется и нам встать в этот ряд, нарисовать свой образ Диогена, считая его более объективным, на что нам дает право, по крайней мере, хладнокровная дистанция времени.

Первые трудности в жизнеописании Диогена связаны с хронологией — ни даты рождения, ни даты смерти точно назвать нельзя. 13 июня 323 г. до н. э. — день смерти Диогена, который называет традиция (Д. Л. VI, 79–80), является в то же время днем смерти Александра Македонского. Подозрительное совпадение! Оно могло возникнуть из тенденциозного желания киников сопоставить гибель «великого царя» в расцвете сил и нищего старца-философа, тем более, что их имена и при жизни соединялись в конфронтирующей паре (знаменитое свидание Александра и Диогена в завоеванном Коринфе, Д. Л. VI, 61). Биографы рассказывают, что Диоген умер в Коринфе в возрасте 90 лет (там же, 76) и был похоронен у Истмийских ворот, где жители поставили ему памятник из паросского мрамора, представлявший колонну, на макушке которой стояла статуя собаки. Павсаний (II, 2, 4) указывает, что по дороге в Коринф «есть много могильных памятников, у самых же ворот города похоронен Диоген из Синопы, которому эллины дали прозвище «собака»»… Впрочем, по другой версии смерть настигла мудреца в Афинах.

Диоген родился в Синопе — богатом портовом городе на берегу Черного моря, старой милетской колонии, известной своим флотом и заморской торговлей (Ксен. Анаб., VI, 1, 15; Страб., XII, 545–546). Отец его был известным человеком в городе, возможно, выполнял некоторые официальные функции, связанные с фиском. Предание говорит, что Диогену пришлось покинуть родину из-за участия в фабрикации фальшивых денег (Д. Л. VI, 20, 56). И в древности, и в новое время предпринимались попытки обелить молодого Диогена, по, думается, они малопродуктивны. Значение Диогена отнюдь не изменится в зависимости от того, решим ли мы, что вместе с отцом он изготовлял в юности поддельные монеты, или придем к выводу, что это перенесенная в жизненный план его врагами история о полученном оракуле, который посоветовал Диогену заняться «перечеканкой ценностей». Изгнание, чем бы оно ни было продиктовано, сделало Диогена философом (Д. Л. VI 49; Стоб., II, 40, 9; Дион Хрисостом, XIII и др.). Киникостоическая апологетическая традиция связывает скандальный рассказ о «перечеканке монеты» с полученным Диогеном от дельфийского оракула наставлением: «Перечеканивай монету!», которое сначала он понял буквально, а затем в переносном смысле (переоценивай расхожие мнения). Эту версию поддерживал Эвбулид, Максим Тирский (XXXV, 5–6), Диоген Лаэртский (VI, 71), Юлиан (VI, 188) и др.

Борьба за Диогена продолжалась и в новое время. В защиту киника выступил Г. Дильс[73]*. Он доказывал, что весь эпизод о фальшивых деньгах выдуман по модели биографии Сократа, говорившего о ремесле своей матери-повитухи как о прообразе своего искусства помогать рождению истины (майевтика). Так и Диоген, живая «карикатура на Сократа», помня о профессии менялы, которой мог заниматься его отец, начал изменять привычные ценности. Сократ получил оракул: «Познай самого себя», Диоген по аналогии: «Перечеканивай монету». Последний стал лозунгом кинизма (ср. Юлиан. VII, 211b). Эту линию защиты в начале века развивали Э. Шварц и К. фон Фриц. Однако предложенная версия страдает логическими неувязками. Если Диоген не совершал преступления, то не последовало бы изгнание и кинико-стоической традиции нечего было искать оправдания для своего героя. Если создается версия, оправдывающая преступника, то неизбежно сначала предположить существование самого преступления. Кроме того, очень большое сомнение вызывает само утверждение о возможности такого оракула в Дельфийском храме, где жрецы всегда стояли на страже законности и традиций.

Изгнанный из Синопы Диоген оказался в Афинах (Дион Хрис. VIII, 1). С ним туда прибыл его раб по имени Манес, которого Диоген, став киником, вскоре отпустил (Д. Л. VI, 6.13.36.55; Стоб. III, 97, 31). Гипотеза Селтмена о дате приезда Диогена в Афины (340 г.), как мы видели, несостоятельна: она исключает обучение Диогена у Антисфена и личную полемику с Платоном, умершим в 347 г. Согласно Аристотелю (Рит., III, 10, 1411а 24), в 330 г. Диоген был уже хорошо известен в Афинах. Когда умер Антисфен, Диогену было, вероятно, лет пятьдесят. В Афины он мог попасть в 390–385 гг.

Антисфен призывал к борьбе с любыми формами конформизма, с предрассудками и мифами современного ему общества, подвергал критике, «кусал» существующий строй, идеализировал жизнь пауперов. Диоген стремился воплотить принципы учителя на деле, превратиться в их живую модель. Унаследовав учение Антисфена, Диоген вел еще более ригористический и подчеркнуто аскетический образ жизни. Современник Диогена Феофраст передает, что тот счел для себя наилучшим платье бродягинищего (Д. Л. VI, 22–23; Дион Хрис, VI, 1–6; Иерон. Прот. Иов., II, 14). Благодаря примеру Диогена плат, котомка и посох стали символами принадлежности к рядам киников. Он носил эти вещи с гордостью бедняка, презирающего роскошь богачей, нажитую на чужом горбу, и довольствующегося сознанием своей честности. Диоген носил бороду, чтобы не изменять вида, данного ему природой.

Принципы кинизма, выдвинутые Антисфеном, Диоген претворял с неукоснительной последовательностью и прямолинейностью, которыми превосходил своего наставника. Диоген, как утверждает предание, даже укорял учителя за то, что тот отступает от собственных требований, и называл его «трубой, которая не слышит собственного призыва» (Дион Хрис. VIII, 275; Д. Л. VI, 64; Стоб. XIII, 19). Крайности Диогена снискали ему прозвище «сумасшедшего Сократа» (Sokrates mainomenos — Д. Л. VI, 54). Он был всем известен, и Аристотель называет его просто «собака».

Судьба сталкивала Диогена со многими знаменитостями его времени — Платоном, Евклидом, Аристиппом, Демосфеном, Филиппом и Александром Македонскими, Пердиккой и др. Однако не все подробности этих встреч достоверны, иногда они принадлежат легенде, которую творили киники и стоики. Во всех столкновениях с самыми могущественными противниками Диоген демонстрирует свою правоту и духовное превосходство. Угнетенным и бесправным импонировали такие рассказы, где нищий Диоген остро и зло высмеивал мнимое счастье богачей. Беседы Платона он считал пустым времяпрепровождением, все рассказы и анекдоты изображают этих двух философов неизменно враждебными друг другу. Единственно, что ценил Диоген в творениях Платона, их «золотой язык». Не жаловал он и других философов. Пользуясь игрой слов, любимой всеми киниками, «школу» Евклида (schole) он переименовал в «желчь» (chole)[74]*. Знаменитая встреча философа с Александром Македонским, которая произошла в Коринфе, неоднократно использовалась кинической пропагандой, чтобы показать истинного царя (киника) и мнимого (Александра), который не в состоянии владеть даже самим собой.

После довольно длительного пребывания в Афинах Диоген отправляется в странствия по Греции как бродячий проповедник. Во время одного из своих путешествий он попадает в руки пиратов и его продают в рабство богатому коринфскому гражданину Ксениаду, который сделал нового раба наставником своих сыновей (Д. Л. VI, 30–31). Диоген и в Коринфе становится популярным, к нему приходит даже сам «владыка мира» Александр. Изложенный отрезок жизнеописания Диогена также нельзя считать безусловно достоверным. Предполагают, что весь «рабский» период сочинен в III в. до н. э. киником Мениппом, который, будучи рабом, якобы хотел несохранившемся сочинении «Продажа Диогена» (Dioge, что весь «рабский» период сочинен в III в. до н. э. кипоus prasis), утверждают критики.

Рассказ о встрече Александра и Диогена вызвал залп критических замечаний. Еще Эд. Шварц называл его «игрой остроумия». Смысл критики сводится к следующему. Свидание переносится традицией в Коринф, так как в Афинах Александр никогда не бывал. Александр изображается уже завоевателем мира, хотя во время пребывания в Коринфе завоевывать его еще только предстояло. Как известно, после похода в Азию Александр больше не ступал на почву Эллады. Анахронистична и просьба Диогена к коринфянам похоронить его вниз лицом, так как все вскоре должно перевернуться, т. е. наступит власть македонцев. Это намек на время Филиппа, а не Александра. Шварц находит также, что все рассказы о коринфском периоде содержат мало местных особенностей. На основе сказанного делается попытка вовсе исключить этот период из жизни Диогена. Безусловно, во всех этих историях много анекдотического и противоречивого, но так или иначе они отражают реальные факты биографии Диогена. О коринфском периоде сообщает не один только Диоген Лаэртский, но также Дион Хрисостом (VIII, 4), Юлиан (VII, 212–213), Лукиан («Как надо писать историю»), Посещение Александром Диогена с большой долей вероятности можно датировать 336 г., т. е. это произошло перед отправлением великого полководца в азиатский поход. В этом году император прибыл на Истм, а оттуда заехал в Коринф, где в пригородной кипарисовой роще Кранеоне беседовал с 70-летним Диогеном. Об этой встрече согласно повествуют Цицерон (Туск, бесед., V, 32), Арриап (Анабасис, VII, 2, 1–2), Валерий Максим (IV, 3), Диоген Лаэртский (VI, 38.32), Плутарх (Алекс, 14), Дион Хрисостом (IV, 14–15), Сенека (О благодеяниях), Ювенал (Сат., XIV), Апулей (Апол., 22), «33-е письмо Диогена», папирусные фрагменты.

О месте и обстоятельствах смерти Диогена что-либо определенное трудно сказать — традиция передает много противоречивых подробностей. Время смерти — двадцатые годы IV в. до н. э. Легенда создала из Диогена образ идеального киника, истинный же его характер так, видимо, и останется загадкой. Предание изображает его то терпеливым и мягким воспитателем, то одиноким и неуживчивым человеком, от которого сбежал даже преданный раб. Безусловно, в поведении Диогена было много эксцентричного, необычного, показного, эпатирующего. Большая часть его биографии в изложении Диогена Лаэртскою посвящена описанию аскетических причуд философа, вроде объятий с промерзлыми статуями зимой и зарывания в обжигающий песок в летний зной (VI, 23–24), его крепким словечкам и остротам, парадоксам и т. п. В линии поведения Диогена без особого труда обнаруживается настойчивая и продуманная тенденция. Это не простая театральность, в которой упрекает Диогена, в частности, Сейер, а сознательное стремление оскорбить «приличия», заставить задуматься, показать на своем примере[75]*, как нужно относиться к общепринятым нормам, обычаям, суевериям. Это своеобразная, пусть наивная, форма протеста и бунта.

В своих демонстративных поступках, направленных на пропаганду кинических принципов «перечеканки ценностей» и жизни «согласно природе», Диоген пользовался неограниченной свободой слова (parrhesia) и так называемым бесстыдством (anaideia), которые, вероятно, традиция тенденциозно гиперболизирует. Понятно, что крайности воспринимались по-разному: враги их педалировали, друзья отвергали. У Диогена Лаэртского можно найти ряд эпизодов, явно сочиненных врагами кинизма (Д. Л. VI, 28.53; Ватик. гном., 445). Но случайно Дион Хрисостом замечает: «Некоторые восхищались им (Диогеном. — И. H.) как мудрейшим из людей, другие называли его безумцем» (IX, 8).

Античные противники кинизма нашли последователей в паше время. Вот характеристика, данная Ф. Сейером, Диогену Синопскому: «Он потерял гражданство на родине и не приобрел его ни в Афинах, ни в Коринфе. Это был человек без родины. Он пользовался дурной славой из-за преступления, совершенного в юности, и его непреклонного поведения. Он был лишен человеческих привязанностей, друзей, дома, собственности (!), честолюбия (!), цели в жизни (?!). Он не создал философской системы, но обладал хорошо подвешенным языком и серьезные дискуссии вел, должно быть, посредством острот и шуток. Доминирующая черта характера Диогена — лень. Он готов скорее испытывать неудобства и лишения, чем шевельнуть пальцем для приобретения благ и имущества в соответствии со своими потребностями» (Ор, cit., р. 94–95). Человек, жертвующий удобствами ради своих принципов, непонятен буржуа, поэтому Сейер называет Диогена «психопатом». «Диоген, — пишет он, — был обуян скорее манией величия, чем мизантропией… Нежелание Диогена заниматься полезным трудом, отрицание моральных ограничений и равнодушие к мнению других — явно психопатические симптомы» (Ibid., р. 97).

Анекдоты и притчи, связанные с именем Диогена, составили целую литературу. Наиболее популярными жанрами этой литературы были хрип и апофтегмы (собрания остроумных и полезных изречений и крылатых слов). Известностью пользовался сборник хрий о Диогене киника Метрокла (Д. Л. VI, 41). Широко распространен рассказ о Диогене, ищущем днем с фонарем честного человека (там же), характерный для эпохи кризиса полиса. Показательно, что подобный анекдот рассказывается об Эзопе, Гераклите, Демокрите, Архилохе и др. К наиболее популярным рассказам о Диогене принадлежит история о том, как он жил в огромном глиняном пифосе во дворе Метроона (Плут. Алекс, 14). В ней нет ничего невероятного, однако Диоген чаще изображается обитателем общественных мест — бань, гимнасиев, храмов, портиков и т. п. (Д. Л. VI, 22; Дион Хрис. IV, 13; Стоб. I, 5, 67 и др.), что, между прочим, противоречит стремлению изобразить его этаким человеконенавистником и отшельником.

Следуя примеру своего учителя Антисфена, Диоген пропагандировал киническое учение не только своими поступками и остроумными афоризмами, но и многочисленными сочинениями, нападавшими на все стороны жизни господствующего класса. Вопрос о сочинениях Диогена превратился в одну из сложных и спорных проблем, запутанную тенденциозной буржуазной наукой. Ссылаясь на то, что киники якобы враждебны всякой науке, некоторые западные ученые отрицают подлинность творческого наследия Диогена, включавшего множество произведений различных жанров (Д. Л. VI, 80). Киники же, как мы видели на примере Антисфена, отрицали не любую науку, а лишь бесплодную, умозрительно-спекулятивную, утверждавшую господствующую структуру жизни. Киники прекрасно понимали воспитательную роль литературы и широко использовали в своей практике поэмы Гомера, трагиков, мифологию, сочинения философов. Критического экстремизма в этом вопросе, как и в других, связанных с творчеством Диогена, придерживается Сейер: «Человек ленивый и безразличный, каким был Диоген, естественно, не прилагал усилий, чтобы писать книги» (Ор. cit., р. 95). С этим утверждением как будто бы согласуются некоторые высказывания источников о том, что Диоген не ценил науку и книги, не любил писать (Д. Л. VI, 48; Дион Хрис. VIII, 9; «17-е письмо Диогена»), однако существуют и противоположные свидетельства того же Диогена Лаэртского и других, достойных доверия, авторов (Клеанф, фргм. 590v; Арним; Феофрасту Д. Л. V, 43).

Диоген Лаэртский приводит целый каталог сочинений Диогена, в котором 21 название — семь «трагедий для чтения» и четырнадцать диалогов (VI, 80). Этот же автор приводит список Сотиона, в котором лишь пять названий диалогов совпадают с заголовками первого списка, а трагедии отсутствуют вовсе. Таким образом, оба каталога дополняют друг друга. Предложенное К. Фрицем объяснение, что существовало две традиции, проявившиеся в различных редакциях списков, вполне приемлемо. Позднее стоики, к которым принадлежал Сотион, желая вести свое начало от Сократа (Цицер. Орат., II, 16–18), «очищали» доктрину киников (да и Зенона) от плебейских идеалов общественного устройства, выраженных в «Политии» Диогена, от возможной шокирующей апологии инцеста и антропофагии в трагедиях Диогена «Эдип» и «Фиест». Этим объясняется отсутствие «Политии» и трагедий в сотионовской редакции. С другой стороны, старшие стоики Клеанф (Филодем, кол. XIII) и Хрисипп (Д. Л. VII, 34) подтверждают подлинность «Политии» Диогена. Стоики, жившие позднее, не имея, видимо, оснований отрицать существование зеноновской «Политии», написанной под сильным киническим влиянием, старались найти извиняющие мотивы для своего учителя и ссылались на его молодость и неопытность (Филодем, кол. XV, 5). В то же время авторство «Политии» Диогена приписывалось «некоему злонамеренному человеку», а его пресловутые трагедии — то Филиску из Эгины, то Пасифону (Д. Л. VI, 75). Факт морализирующей чистки, предпринятой в александрийскую эпоху, скорее подтверждает подлинность «криминальных» сочинений Диогена. «Государство» (Политию) Диогена уже в древности ставили в один ряд с соответствующими трудами Платона и Зенона (Плут. Лик., 31). Остальные произведения Диогена, перечисленные в двух списках Диогена Лаэртского, засвидетельствованы и другими авторами (Афиней, Эпиктет, Юлиан).

Содержание диалогов и трагедий Диогена, как следует из названий и пересказов доксографов, касалось различных этических проблем в духе кинической «перечеканки ценностей». В них содержались нападки на все институты рабовладельческой демократии, на самый строй, его культуру, формы брака и семьи, религию. В речах, полпых мудрости и остроумия, афоризмов и басен, блистающих образным языком, метафорами и сравнениями, Диоген проповедовал кинические добродетели. Здесь было много живых примеров, аллегорических толкований мифов, параллелей и аналогий с жизнью животных и примитивных народов. Эти диогеновские речи и беседы явились предшественницами диатриб, наиболее популярного и значительного жанра, созданного киниками, искавшими доходчивую и яркую форму для своего общения с народом.

Как было сказано, Диоген не только усвоил и воплотил на своем личном примере заповеди Антисфена, но и сам внес в кинизм новые идеи, развил их в сторону большего радикализма и ригоризма. В области политики он ввел понятие космополитизма (Д. Л. VI, 63), проповедовал общность жен и детей, отрицал необходимость семьи и брака (там же, 54). В образе жизни он усилил аскетический элемент, присущий уже Антисфену. Сводя свои потребности до минимума, Диоген воплощал в жизнь требования автаркии, «самодовления». Прямолинейно воспринимая антитезу «природа — закон», он иногда доходил до крайности в своем поучающе-намеренном бесстыдстве, даже если считать рассказы о нем сильно преувеличенными (Д. Л. VI, 49. 69).

Все, что нам известно о Диогене, его теоретических воззрениях и поведении, в котором подчас обнаруживались элементы с сегодняшней точки зрения действительно циничного, позволяет сделать вывод, что наряду с идеологией рабов и беднейших трудящихся он представлял в кинизме отчасти люмпен-пролетарское направление, связанное с массой разорявшихся свободных тружеников. Этому способствовало его собственное положение изгнанника, часто вынужденного жить на нищенские подачки. Он постоянно странствовал, платы за обучение не брал, довольствуясь самым малым, жил «без родины и дома, изгнанный из отечества, нищий, бродяга, живущий только настоящим днем» (Д. Л. VI, 38; Ватик. гном., 201).

Для последующих веков Диоген стал олицетворением идеального мудреца, безгранично свободного, ни перед кем не пресмыкающегося и умеющего свести свои потребности до такого минимума, чтобы оставаться независимым. Таким, например, рисует Диогена Дидро в «Племяннике Рамо». В Предисловии к третьей книге «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле делает своим кумиром Диогена-киника, прославляя его веселое правдолюбие, озорную независимость, жизнерадостное искание истины, палка которого — вечная угроза всем выходцам с того света, всему отжившему. Несмотря на диогеновский аскетизм, диогенизм оказался сродни раблезианству.

Диоген своим мудрым шутовством и поношением зла привлекал не только любопытных, но и верных сторонников, составивших его окружение (Д. Л. VI, 84). Среди учеников его получили известность Кратет Фиванский, Онесикрит из Астипалеи, Филиск из Эгины, Моним Сиракузский, Метрокл, Гиппархия, Гегесий из Синопы и др. Его беседы слушали Фокион и Стильпон, однако не присоединившиеся к киникам. Среди учеников Диогена мы видим главным образом людей из низших слоев общества — рабов и бедняков, пришедших к нему издалека, или выходцев из имущих классов, но порвавших с ними и перешедших на сторону народа. Что же касается легендарного высказывания Александра Македонского: «Если бы я не был Александром, то хотел бы стать Диогеном», — то в нем содержится не столько признание достоинств знаменитого философа, сколько молодое кокетство будущего властителя мира. Каждый настоящий ученик Диогена был не просто последователем, но его продолжателем, участвовал в развитии кинизма, обогащал его, целая свой вклад в теорию в практику.

Среди киников «второго поколения», учеников мудреца из Синопы, наибольшую известность снискал Кратет Фиванский (ок. 365–285 гг. до н. э.)[76]*. Убежденный киник, он стал для стоиков связующим звеном между ними и Сократом в связи с тем, что Зенон был учеником Кратета и собрал его апофтегмы. Плутарх написал несохранившуюся биографию Кратета. Акме, т. е. расцвет деятельности Кратета, падает на начало двадцатых годов IV в. до н. э., на закат жизни Диогена. Свои годы учения Кратет начал у ахейца Брисона (Д. Л. VI, 85) и мегарца Сильпона (там же, II, 114), а затем увлекся кинизмом (VI, 87) «отчасти под влиянием Диогена, частью благодаря своим собственным размышлениям» (Апул. Флор., 14).

В эпоху эллинизма, когда протекала в основном жизнь Кратета, агония классической полисной системы достигла своего апогея. После скоропостижной смерти Александра Великого Греция вступила в полосу длительных и кровопролитных междоусобных войн, тяготы которых прежде всего испытывали трудящиеся массы. Все это дало новый толчок сепаратистским тенденциям и индивидуализму, усугубило ощущение нестабильности и распада «связи времен», столь характерное для послевоенных Афин начала IV в. до н. э. Никто не мог быть уверен, что его родной город не подвергнется такой же участи, как Фивы в 335 г., преданные Александром на поток и разграбление своим дружинникам. Именно Кратету выпало на долю пережить гибель отчизны. Постигшее всех соотечественников несчастье послужило лишним доказательством того, что только жизнь киника, не привязанного к имуществу и дому, избавит его от всех ударов судьбы.

Кратет, как свидетельствует традиционная биография, родился в богатой аристократической фиванской фамилии и вел обычную для этой среды жизнь в достатке и безделье, но под влиянием призывов киников раздал беднякам свое состояние (Д. Л. VI, 87; «9-е письмо Диогена»; Апул. Флор., 14). Он был очень образованным человеком (Стоб. III, 95.21). Жизнь богача Кратет променял на посох и нищенскую суму киника, бродил по свету, спал в храмах летом и в банях зимой, складывая вдвое свой ветхий плащ (Стоб. III, 97, 31). По примеру своих наставников Кратет боролся с наслаждениями и упражнялся в аскезе (Д. Л. VI, 92), общепринятые взгляды и ценности считал «дымом, чадом» (typhos), а к своим идейным противникам — идеалистам-мегарцам — был беспощаден.

Хотя Кратет вел кинический образ жизни (kynikos bios), однако кратетовский вариант кинизма несколько отличен от кинизма Диогена. Отличаясь душевной добротой, мягкостью, гуманностью, Кратет эти черты своего характера влил как новую струю в киническое течение своего времени, обогатив его открыто прокламируемой «любовью к человеку» (филантропия). Он «врачевал души» отверженных, униженных и оскорбленных. В любом доме, нежданный и незванный, он был желанным и дорогим гостем. В народе его прозвали «открывателем всех дверей», «добрым демоном» (Плутарх. О льстеце и друге). Греки писали на дверях своих домов: «Здесь вход для доброго духа Кратета» (Юл. VI, 200b).

Отличался Кратет от других киников и тем, что имел семью — жену Гиппархию, также занимавшуюся философией, и детей. Возможно, у него была какая-то минимальная личная собственность и от своих учеников он не требовал полного отказа от имущества (Teletis reliquiae, 28, 5). Тем не менее, он вел жизнь обыкновенного бедняка и свою бедность считал преимуществом: «Я гражданин темноты и бедности, они неприступны для судьбы» (Д. Л. VI, 93).

Смягченный кратетовский вариант кинизма внес в него новую черту не только из-за изменившихся исторических условий, но и вследствие того, что представлял новый социальный слой. Если Антисфен отражал главным образом идеологию рабов и неполноправных, а Диоген — мировосприятие рабов и широких разоренных войной масс, полностью дезориентированных и искавших новых форм существования в мире, то Кратет представлял взгляды обедневшего трудящегося населения разлагавшихся полисов, пауперизированного в результате длительных войн, но сумевшего сохранить небольшую часть своей собственности — бедных античных земледельцев и ремесленников, мечтавших о среднем достатке. Этим объясняется кратетовская модель кинизма.

Кратет сыграл выдающуюся роль в становлении кинической литературы, будучи поэтом своеобразного и большого дарования. Для нового содержания, отвергающего общепринятые нормы, он нашел адекватную форму, прежде всего прибегая к пародии на традиционные поэтические жанры (эпос, трагедия, элегия). Он писал так называемые paignia — моралистические сатиры, пародийные трагедии в духе Диогена, не предназначавшиеся для сценического воплощения. В своих стихах Кратет воспевал «бессмертную царицу Свободу» и созданное его тревожным воображением блаженное царство, «кинический рай» — утопический остров «Пера» (котомка нищего), неприступный для порочных богачей и для житейских невзгод.

Мягкость, приветливый нрав привлекли к нему много учеников и друзей, среди которых оказался некий Метрокл из Маронеи. Через него Кратет познакомился с его сестрой Гиппархией, которая стала впоследствии его женой. Гиппархия происходила из богатой и знатной семьи, но из любви к Кратету и верности его идеалам, вопреки воле родных, бросила семью и избрала бродячую жизнь своего возлюбленного — возвышенного кинического философа, не отличавшегося ни красотой, ни здоровьем. Это была женщина большой воли, сильного характера и выдающегося ума. Разделив судьбу Кратета, она не только вступила в конфликт с родителями, но и с вековыми греческими традициями и предрассудками. Презирая условности, странствовала вместе с мужем, разделяла вместе с ним, как равная, общество других мужчин, что для античного грека, считавшего женщину, даже свободную и свою жену, только «старшей служанкой» (Энгельс), было неслыханным[77]*. Киники, болея за всех угнетенных, стояли также за эмансипацию женщин, за их равенство с мужчинами. Гиппархия взялась на деле осуществить этот новый принцип кинизма и снискала славу женщины-философа. Равноправный брак по любви Кратета и Гиппархии, как и вся деятельность киников, стал по сути дела формой протеста, обвинительным актом против отживших семейных устоев, против «домостроевских» нравов, еще одной наглядной иллюстрацией кинического лозунга переоценки конвенциональных ценностей.

Вокруг чистого и благородного союза Кратета и Гиппархии враждебные кинизму силы насочиняли сенсационно-грязные анекдоты об их мнимой распущенности, бесстыдстве, «собачьей свадьбе» (kynogamia) в «Пестром портике» Афин и пр. (Клим. Алекс. Стром., IV, 14; Апул. Флор., 14). Спустя много веков выдающийся немецкий писатель Виланд отношения между Кратетом и Гиппархией сделал сюжетом своего эпистолярного романа, где оба героя предстают во всем своем благородстве и отваге, бросающей вызов затхлой морали предков.

Брат Гиппархии Метрокл из Маронеи, одни из учеников Диогена, сначала примкнул к академику Ксенократу и перипатетику Феофрасту, но, разочаровавшись, перешел к киникам и своими сочинениями пополнил популярно-пропагандистскую киническую литературу. Кажется, именно он сформулировал новый жанр — хрию, короткий занимательный анекдот об исторической личности с моралистической тенденцией. Метроклу принадлежит ряд остроумных хрий о Диогене, добавивших последние штрихи к создаваемому образу идеального киника.

Онесикрит из Астипалеи (вторая пол. IV в. до н. э.), ученик и почитатель Диогена (Д. Л. VI, 75), киник и историк, офицер флота Александра Македонского, вместе с ним достигший Индии[78]*. В силу своего положения не вел кинического образа жизни, в дальних экспедициях выполнял должность навигатора и лоцмана флагманского корабля. Вернувшись в Грецию, Онесикрит написал романизированную, подобную ксенофонтовой «Киропедии», историю Александра Македонского, в которой царь выступает в качестве кинического героя и где правду трудно отделить от вымысла. В древности этот роман, хотя и снискал его автору репутацию выдумщика и обманщика, однако пользовался большой популярностью и содействовал распространению кинических идей. Авл Геллий рассказывает, что видел его у книгопродавцев в Брундисии. В этом романе содержалось кинизированное описание индийских гимнософистов-брахманов. О посещении индийских аскетов и о беседах с ними Онесикрита сообщает Страбон (XV, 63–65) и Плутарх (Алекс, 65).

На основании этих приукрашенных фантазией рассказов о «голых мудрецах» Индии, сближаемых Онесикритом с киниками, Ф. Сейер (Ор. cit., р. 40) делает вывод об индийском происхождении греческого кинизма. Свою приверженность к кинический идеям Онесикрит передал своему сыну Филиску, который также учился у Диогена. Филиск пропагандировал философию киников при помощи художественной литературы, сочиняя диалоги и трагедии в подражание Диогену. Ему, по словам Сатира (Д. Л. VI, 80), приписывали семь трагедий его учителя, среди которых числились скандальные «Фиест» и «Эдип», пародировавшие великих трагиков Эллады.

Моним из Сиракуз, раб одного коринфского банкира, — один из самых верных последователей Диогена и Кратета. Это был типичный представитель древнего кинизма, разделявший не только его положения и идеалы, но и правила поведения. Рассказывают, что Монима прогнал хозяин, когда тот в припадке кинического фанатизма выбрасывал из окна хозяйские деньги, источник всяческого зла (Д. Л. VI, 82). Подобно Кратету, этот философ и поэт из рабов писал стихи, о которых Диоген Лаэртский говорил, что в них под прикрытием шутки скрывалось очень глубокое содержание (VI, 83). В них впервые со всей отчетливостью воплотился один из основных принципов популярного кинического стиля — смешение серьезного и смешного (spoudogeloion), достигший вершины в творчестве Биона Борисфенита. Кроме стиховшуток (пегниа), Моним писал и философские трактаты. Моним — характернейшая для кинического движения фигура, как по своему социальному положению, так и по роду своей деятельности.

Кроме названных философов в период древнего кинизма существовали, конечно, и другие последователи Антисфена и Диогена, но имена их история не сохранила. Нет сомнения, что уже при жизни основателей кинической школы к ней примкнуло, явно и неявно, большое количество людей, так или иначе связанных с судьбой наиболее эксплуатируемых слоев античного общества на его закате.

Примечания:

5

* Das Altertum, 1969, Bd. 15, Н. 3, S. 143–144.

6

* Fiser Z. К problematice malych sokratovskych askol, — Filosoficky casopis, Praha, 1964, N 5, s. 614.

7

* История философии. М., 1957, т. 1, с. 74.

54

* Elias in Categor. Prooem. Comment. in Arist. XVIII, III, 2. См. также «Письма Кратета», XXIX.

55

* Аристотель вместо имени Диогена говорит просто «собака» (Рит., III, 10, 1411а24).

56

* Schwartz Е. Charakterkopfe aus der antiken Literatur. 2. Reihe, Leipzig, 1943.

57

* Fritz K. von. Quellenuntersuchungen zu Leben und Philosophie des Diogenea von Sinope. Leipzig, 1926, S, 47–49.

58

* Нужно также иметь в виду, что у Гомера часто встречается сочетание kynes argoi — быстрые собаки (Илиада, I, 50. 18, 283).

59

* Антисфена называют cynicorum princeps (Dummler F. Antisthenica. 2. Halle, 1882), cynicorum princeps atque auctor (Muller A. De Antisthenis cynici vita et scriptis, Marburg, 1860, p, 12).

60

* Перечисленные положения приводятся в книгах Дадли и Сейера, которые повторяют и суммируют главные доводы своих предшественников, критикующих традицию.

61

* Dudley D. ? history of cynicism. L., 1937, р. 21, 54; Sayre F. Diogenes of Sinope: ? Study of Greek cyoicism. Baltimore, 1938.

62

* Сейер, критикуя традицию, замечает, что вся история об оракуле не соответствует характеру Диогена, отвергавшего всяческие прорицания. Но ученый упускает из виду некоторые детали: 1. Диоген не несет ответственности за созданную о нем легенду. 2. До того как Диоген обратился к оракулу, он не был философом. Заниматься философией он начал по совету оракула.

63

* Diels H. Aus dem Leben des Kynikers Diogenes. — Archiv fin Geschichte der Philosophie, 1894, Bd. 7, H. 3, S. 313f.

64

* Вызывает недоумение то обстоятельство, что Сейер, отдавая себе отчет в изъянах селтменовских выкладок и толкований этого слова, тем не менее принимает хронологию Селтмена, по которой Диоген прибыл в Афины около 340 г., т. е. после смерти Антисфена, Понятно, что эта дата помогает концепции Сейера, стремящегося отторгнуть Антисфена от киников. Проводя свою линию на дискредитацию кинизма, Сейер, не будучи последовательным, принимает традиционное толкование слова paracharaxis, хотя оно разрушает всю теорию Селтмена.

65

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 40, с. 135. Обращает на себя внимание тот факт, что Маркс не причисляет Антисфена к сократикам, а, как следует из контекста, говорит об особой, созданной им философской системе.

66

* Ф. Сейер пытается пересмотреть и этот неопровержимый факт утверждая, что Антисфен якобы за свои военные заслуги получил афинское гражданство (Sayre F. Who was the first cynic? — . Class. J., 1948, vol, 43, N 4, p. 273–274).

67

* Дем. XIII, 213; Плут. Фемист., I; Д. Л. VII, 2, 5; Афин. VI, 234Е.

68

* Платон не оставался в долгу и с презрением относился к старому философу (Теэтет, 155а).

69

* Следы этой полемики сохранились у Исократа (XIII, 1) и в названии одного из сочинений Антисфена (Д. Л. VI, 15).

70

* Мрачный скептик Тимоу из Флиунта (III–II вв. до н. э.) называл в своих «Силлах» Антисфена «говорящим обо всем болтуном» (фргм. 37; ср.: Д. Л. VI, 18).

71

* Гегель Г. В. Ф, Соч. М., 1932, т. 10, с. 141.

72

* Из ранних писателей о Диогене сообщают Кратет, Метрокл из Маронеи, Бион, Феофраст, Сотион, Диокл (Д. Л. VI, 20. 22. 26. 56. 80) и др. Пестрота предания о диогеновском «житии» позволяет писателям сочинять такое, что соответствует их собственным убеждениям. Так, например, он превращается почти в христианского святого и непротивленца в толстовском духе Н. И. Бирюковым (Греческий мудрец Диоген. М., 1910).

73

* Diels H. Ор. cit"S. 313.

74

* Диоген Лаэртский, VI, 24.

75

* «Диоген хотел не поучать, а подавать пример» (Schwartz Е, Ор. dt, S. 18).

76

* Фрагменты сочинений Кратета собраны в следующих изданиях: Diehl Е. Anthologia lyrica Graeca. Lipsiae, 1954; Diels H. Poetarum philosophorum fragmenta, В., 1901.

77

* «У эллинов женщины не участвуют в пиршествах мужчин» (Геродот. V, 18).

78

* Фрагменты сочинений Онесикрита собраны в кн.: Jacoby F. Fragmenten der Griechischen Historiker. В., 1927, Bd. 2, S. 134.