ПРИЛОЖЕНИЕ

ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАССМОТРЕНИЕ НЕКОТОРЫХ ПРОБЛЕМ [1643]

Метод подхода. — Сравнительная точка зрения. — Упанишады. — Ранний буддизм. — Отрицательный, агностический и положительный взгляды. — Ранний буддизм и упанишады. — Школы буддизма. — Теория реальности Нагарджуны. Шунья-вада и адвайта веданта.

Моя книга по индийской философии была доброжелательно встречена, и я пользуюсь возможностью, чтобы поблагодарить моих критиков за их оценку и сочувствие. Я намереваюсь остановиться здесь на некоторых спорных вопросах, которые были подняты в первом томе, таких как метод философской интерпретации, ценность сравнительного изучения, учение упанишад, приписываемый Будде атеизм и метафизика Нагарджуны.

Историк философии должен подходить к своей задаче не как простой филолог и даже не как ученый-языковед, а как философ, который использует свою эрудицию в качестве инструмента, помогающего понять мысли, скрытые в словах. Простой лингвист рассматривает взгляды древних индийских мыслителей как множество окаменелостей, ошибочно разбросанных по различным неточно установленным периодам истории философии, и с его точки зрения любое истолкование, придающее им живость и многозначительность, должно отклоняться как искусственное и ложное. Философ, напротив, понимает ценность древних индийских теорий, которые пытаются разрешить вечные проблемы жизни, рассматривая их не как окаменелости, а как разновидности, прекрасно сохранившие свое значение до наших дней. Реакция человеческого ума на проблемы философии, увековеченная в упанишадах или диалогах Будды, встречается в измененной форме в наиболее преуспевающих системах настоящего времени. Хотя высказывания древних индийцев могут быть разбросанными, неясными и несогласованными, нет оснований предполагать, будто в их логике было столько же пробелов, сколько их имеется в оставленном ими литературном наследстве. Задача творческой логики, в отличие от простого лингвистического анализа, состоит в том, чтобы собрать воедино распыленные данные, объяснить жизнь, стоящую за ними, и таким образом освободить душу от тела. Макс Мюллер писал: "Я говорю только, что недостаточно повторять лозунги какой-нибудь древней философской системы, известной нам из сутр, что мы должны, по крайней мере, попытаться уяснить себе эти проблемы, усвоить их и попытаться следовать за древними мыслителями по тем немногим тропинкам, которые еще доступны для нас" [1644].

Собрание фактов и накопление доказательств является важной частью, но только частью задачи историка, который попытается проследить разнообразные приключения человеческого духа [1645]. Он должен уделять большое внимание логике идей, делать выводы, предлагать объяснения и формулировать теории, которые внесли бы некоторый порядок в бесформенную массу несвязанных фактов. Если история философии должна быть чем-то большим, чем просто обнаженным перечнем фактом об умерших авторах и их произведениях, если она должна просвещать умы и увлекать воображение, то историку следует быть критиком и истолкователем, а не простым механическим "старьевщиком".

В настоящее время, как на Востоке, так и на Западе стремятся к взаимопониманию, и ничто не является столь полезным в этом, как сравнительное изучение. Имеются опасности, присущие этому методу, поскольку европейскому ученому или индийскому истолкователю трудно оставаться объективным. Труды серии "Религиозные искания Индии", написанные европейскими миссионерами, живущими в Индии, хотя и означают прогресс по сравнению с публикациями миссионеров предшествующего поколения, все же не являются беспристрастными отзывами об индийской мысли, так как они написаны с явной целью представить христианство в качестве конечной цели поисков индийской мысли. Многие из западных ученых, занимающиеся изучением индийской культуры, убеждены, что духовное развитие индийцев было приостановлено в самом начале и что не в силах последних открыть что-либо заслуживающее внимания в философии или религии, не говоря уже о науке, искусстве и литературе. Эти ученые уверены, что западные нации во все времена обладали монополией на действительную культуру и философское мышление. Они пытаются доказать более древний характер и превосходство европейской цивилизации, сводя все великое и хорошее, что есть в индийской мысли, к христианской эре. Они утверждают, что многие из достижений, которые непросвещенный человек ставит в заслугу Индии, на самом деле заимствованы из Греции. Они склонны относить гимны Ригведы и отраженную в них цивилизацию к более позднему периоду, чем вавилонская и египетская культуры.

В то время как западный ученый склонен отбросить как несостоятельные все попытки сравнить "грубые" и примитивные умозрения древней Индии с подробно разработанными системами Запада, в Индии нет неумных критиков, которые чувствовали бы ущемленной свою древнюю гордость при обнаружении, что индийская мысль сравнивается с западной. Они думают, что Индия, во всяком случае, в вопросах философии и религии, намного превосходит Запад и что западная мысль выглядит скудной и примитивной при сравнении с индийской.

Каждый в соответствии со своими склонностями может соглашаться или не соглашаться с этими суждениями. Но взаимопонимание невозможно без взаимного уважения и порожденной им симпатии. Объективно рассматривая историю, мы видим, что каждая нация имела свою собственную долю внутреннего света и духовных открытий. Никто из тех, кто желает господствовать в области культуры или религии, будучи твердо убеждены, что только они одни обладают всем светом, а остальные толпятся в темноте, не может быть надежным советчиком при сравнительном изучении. Надежный истолкователь должен принять эмпирический метод исследования в сочетании с разумным проявлением ума и воображения. Обсуждая взгляды индийских мыслителей в терминах современной философии и в связи с проблемами настоящего времени, он должен быть внимательным и осторожным в использовании этих терминов, которые могут в действительности отличаться, хотя внешне кажутся одинаковыми. Он должен избегать подмены современными аргументами древних направлений мысли. В подобного рода предприятии всегда есть опасность быть обвиненным в неправильном толковании того или иного, но эта трудность существует во всех исторических работах. Единственной надежной гарантией от такого риска является принятие сравнительного метода. Применяя его, мы получаем возможность выявить характерное для каждой традиции и оценить ее значимость.

Многие из моих критиков были озадачены моим разбором упанишад, потому что я не наклеиваю ярлыка на свои взгляды. Моя критика теории "иллюзии", большей частью связанной с метафизикой Шанкары и поддерживаемой Дойссеном, послужила причиной того, что некоторые из моих критиков вообразили, будто бы я выступаю против взгляда Шанкары. Мое безразличие к личному теизму было истолковано другой частью критиков так, будто бы я не одобряю интерпретацию Рамануджи. Существует мнение, что если кто-то не является последователем Шанкары, или Рамануджи, или любого другого классического интерпретатора, то он не выходит за пределы чуждой философии путаницы. Я смею утверждать, что мое толкование упанишад не является абсурдным, хотя оно может показаться отличным от той или иной традиции в том или ином вопросе.

Схоластические объяснения затемняют учение любого подлинного гения. Мы склонны рассматривать Сократа глазами Платона, а Платона глазами Аристотеля или Плотина. Упанишады обычно истолковываются в освещении того или другого выдающегося комментатора. Я пытался показать, каким образом упанишады развивались в различных направлениях и действительно ли является невозможным дать последовательное объяснение их учению, которое бы отдавало должное основным принципам двух главных толкователей, Шанкары и Рамануджи. Если мы можем найти единую точку зрения, исходя из которой можно примирить и понять различные толкования (возможно, что такой точки зрения не существует), то, вероятно, мы сумеем лучше понять учение упанишад. В философской интерпретации наиболее последовательный взгляд является наиболее правильным.

Упанишады двояко описывают природу первичной реальности. Иногда они представляют ее абсолютом, который не может быть охарактеризован с помощью феноменальных категорий; в другой раз они отождествляют ее с высшим существом, которому мы должны поклоняться и которого необходимо почитать. В результате этого мы имеем два взгляда на природу мира. На некоторых страницах мир рассматривается как проявление Брахмана (абсолюта), а на других — как порождение бога. Внимательный читатель замечает эти две тенденции, проходящие через упанишады, из которых одна рассматривает абсолют как чистое бытие, считая мир его случайной видимостью (виварта), а другая смотрит на абсолют как на конкретную личность, необходимым выражением которой является мир [1646]. Первый взгляд более близок Шанкаре, а второй — Раманудже. Я признаю, что "трудно решить, является ли адвайта (или не-дуализм) Шанкары или видоизмененное положение Рамануджи окончательным учением родительского благословения" [1647].

Единственно разумное примирение этих двух явно противоречивых мнений может быть достигнуто лишь посредством схемы двойственности точек зрения. Когда мы стоим выше интеллектуального уровня и непосредственно постигаем природу реальности, то видим, что не имеется чего-либо помимо абсолюта, что мир — это только абсолют и не возникает проблемы отношений между ними, поскольку абсолют и мир не являются двумя различными сущностями, которые должны быть взаимосвязаны. Когда мы рассматриваем абсолют доступным человеку способом, при помощи логических категорий, то мы склонны считать его чем-то целым, которое связывает воедино различные элементы в нем. Абсолют рассматривается как личный бог, силой самовыражения (майей) которого поддерживается мир. Абсолют как чистое бытие (Шанкара) и абсолют как личность (Рамануджа) — это интуитивное и интеллектуальное изображения единого высшего факта [1648]. Шанкара и Рамануджа могли утверждать свои взгляды благодаря тому, что эти два направления мысли пронизывают все упанишады. Как мы увидим, Шанкара принимает эту схему двойственности точек зрения, пытаясь привести в соответствие различные тексты упанишад.

В своем исследовании раннего буддизма я пытался доказать, что он является "только повторением философии упанишад" с новым ударением [1649]. Несмотря на отсутствие какой-либо особой ссылки на упанишады в учении Будды, следует признать, что оно подверглось значительному влиянию философии упанишад [1650]. Безразличие к авторитету вед [1651] и обрядовая набожность [1652], вера в закон кармы, перерождение [1653] и возможность достижения мокши или нирваны [1654], доктрина о непостоянстве мира и индивидуальном [1655] — все это является общим для упанишад и Будды. В то время как Будда признает точку зрения упанишад, утверждая, что абсолютная реальность не является свойством чего-либо на земле, что мир сансары — это становление без начала и конца, он не высказывается ясно по поводу реальности абсолюта, я и состояния освобождения. Будда не говорит, является ли состояние просветленности после смерти существующим или несуществующим, тем и другим или не тем и не другим, он не говорит о природе я и мира, являются ли они вечными или невечными, тем и другим или не тем и не другим, возникают ли они самостоятельно или порождают друг друга, имеет ли место то и другое или не то и не другое. Фактически эти вопросы принадлежали к тем исходным положениям, относительно которых Будда не допускал никаких размышлений. Не вызывает сомнения тот факт, что Будда отказывался высказываться по этим проблемам, но все же интересно, если это вообще можно выяснить, что скрывалось за этим отказом.

Три вопроса: подвержена ли абсолютная реальность изменениям мира, имеется ли постоянное я, отличное от изменяющихся совокупностей, и является ли нирвана состоянием положительного бытия — представляют собой различные стороны одной основной проблемы метафизики. Если существует первичная реальность, которая не подчинена действию законов мира изменения, тогда нирвана является достижением этой сферы реальности и просветленным является постоянное я. Если нет абсолютной реальности, тогда не имеется и постоянного я, а нирвана становится небытием. Первый взгляд близок к религиозному идеализму упанишад, а последний — к отрицательному рационализму научной метафизики.

Что бы ни представляли собой личные взгляды Будды, он отказывался участвовать в обсуждении метафизических вопросов на том основании, что они не приносят пользы ищущему спасения. Его уклонение от всех метафизических вопросов раздражает своей неясностью современного историка философии, который стремится наклеить этикетку на каждого мыслителя и каждую систему философии. Но Будда ускользает от этих попыток. Было ли его молчание прикрытием неопределенности? Был ли он умственно робким человеком, боявшимся высказываться, или он колебался между двумя мнениями? Был ли его ум неясным и запутанным или он пытался избежать опасности ошибок? Признавал ли он оба пути, безразличный к положительному и отрицательному смыслам своего учения? Перед нами имеются лишь три альтернативы: Будда признает реальность абсолюта, или не признает его реальности, или не знает истины о нем. Попытаемся определить, являлась ли его философия по своему характеру отрицательной, положительной или агностической.

Мы сразу же столкнемся с той трудностью, что у нас нет письменного изложения учения Будды. Канон, написанный на пали, обрел свою современную форму много времени спустя после смерти Будды. Он содержит материал подчас очень ранний, а подчас, пожалуй, поздний. Поэтому трудно сказать с уверенностью, какая часть канонического буддизма принадлежит самому Будде, а какая более позднему развитию. В древней Индии большинство проповедей и изречений учителей сохранялось в памяти их учеников и передавалось последующим поколениям. Так было с великой ведийской литературой. То же самое произошло и с Буддой, который основал при своей жизни монашеский орден и собрал вокруг себя группу учеников, ставших последователями его учения. Хотя мы не можем быть уверенными, что имеем ipsissima verba Будды, нет сомнения, что мы овладели в значительной степени содержанием и проникли в глубины его учения. Если мы сомневаемся в подлинности известного высказывания Будды о четырех благородных истинах, о восьмеричном пути и проповедей, приписываемых ему в Махапариниббана-сутте и Сутта-Нипате, то в такой же мере мы можем сомневаться в подлинности учений, приписываемых Яджнявалкье, Шандилье и Уддалаке [1656]. В интересах того или иного истолкования раннего буддизма делались попытки относить агностические, или отрицательные, и положительные отрывки к более раннему периоду и приписывать их Будде, а остальные трактовать как вклад его последователей. Но начинать с представления, что все отрывки, которые противоречат чьему-либо пониманию молчания Будды, относятся к более позднему периоду, значит замкнуть спор в логическом круге; ибо эти отрывки рассматриваются как относящиеся к более позднему периоду на том основании, что в них содержатся различные взгляды. Основываясь на текстах, всеми признанных принадлежащими Будде, давайте попытаемся выяснить, какую метафизическую точку зрения они выражают.

Наиболее популярным является отрицательное толкование молчания Будды. Этого взгляда придерживаются индуистские мыслители, ранние буддисты и многие современные исследователи индийской мысли [1657]. Буддистское учение вызвало большой интерес на Западе во второй половине XIX века, когда человеческие умы находились под влиянием научных метафизиков, таких как Герберт Спенсер и Огюст Конт. Естественно, ученые, изучающие буддизм, полагают, что молчание Будды было прикрытием отрицательного рационализма. Будда не хотел признаться в этом из боязни, что он может сбить с толку своих последователей. Если мы согласимся с этим мнением, то не только философия Будды станет непоследовательной, но и его характер также окажется компромиссным.

Кроме того, имеется множество отрывков, признанных принадлежащими Будде, которые не могут быть объяснены на основании этого взгляда. К тому же было бы трудно объяснить успех учения Будды в то время, когда огромное значение играли великие боги Вишну и Шива. Мы имеем доказательство того, что первоначально приобщение к буддизму носило религиозный характер. Махасудассана и Чаккаваттисиханада-суттанты показывают нам, что умы ранних буддистов были полны легенд о боге-солнце. Отрицательное вероучение, вероятно, не произвело впечатления на джатилов, или поклоняющихся огню, которые находились среди ранних приверженцев буддизма [1658]. Философия, которая отрицала реальность первичного духа отвергала реальность я и обещала людям уничтожение в качестве награды за добродетельную жизнь, вероятно, не возбуждала в человеческих сердцах никакого энтузиазма по отношению к ее основателю или влечения к его учению.

Предполагать, что такой бессодержательный рационализм трогал сердца индийцев в VI веке до н. э., значит игнорировать все законы психологии. Такой вдумчивый ученый, как профессор Берридейл Кейс, отказывается верить, что Будда был сторонником негативизма. Он заявляет, что те отрывки Канона, написанного на пали, которые истолковывают практический агностицизм Будды как определенный негативизм, нельзя рассматривать как серьезное изложение учения Будды [1659].

Вторая альтернатива, предполагающая, что философия Будды носила агностический характер, и, по-видимому, не связывающая нас с каким-либо определенным взглядом, пользуется ценной и убедительной поддержкой профессора Кейса. Он говорит: "Можно с полным основанием утверждать, что Будда был подлинным агностиком, что он изучал различные системы идей, распространенные в его время, извлекая из этого не больше удовлетворения, чем любой из нас получает от изучения современных систем, и что у него не было разумного убеждения по данному предмету. Судя по скудости философской творческой мысли, представленной в тех частях системы, которые по существу принадлежат Будде, можно предпочесть это объяснение". "Агностицизм в этих вопросах не основывается на каком-либо разумном убеждении о пределах познания; он покоится на двойном основании, согласно которому Будда сам не имел ясного заключения об истине в этих предметах спора, но был убежден, что дебаты по ним не приведут к образу мыслей, который был бы существенен для достижения нирваны" [1660].

"Агностическая" интерпретация, которая доказывает, что Будда отказался дать ответы на метафизические вопросы только лишь потому, что ему нечего было ответить, едва ли благоприятна для гениальности Будды. Если бы Будда сам не имел теории жизни, он бы не смог придать жизни большее значение и большую глубину. Не может быть, чтобы Будда путешествовал по жизни без карты, ибо тогда его система была бы непонятна и его стремление к гуманности необъяснимо. Если Будда не имел ясных убеждений относительно природы конечной цели всех стремлений, если он не разгадал тайну нирваны, то как мог бы он утверждать, что с помощью совершенствования своей природы человек может достичь неописуемого блаженства? Слова "будда", "просветленный", принятые им для себя, заставляют нас предположить, что он имел некоторые определенные взгляды, верные или неверные, по основным вопросам. Сила убеждения, которая проявляется в проповедях Будды, обращенных к ученикам и призывающих следовать правилам поведения, чтобы достичь истины, едва ли объяснима при допущении гипотезы об агностическом характере его философии. "Пусть придет ко мне человек рассудка, говорит Будда, — честный, искренний, откровенный; я дам ему наставления, научу его правилам поведения, и если он будет действовать согласно указаниям, то ему потребуется только семь дней, чтобы познать себя и понять ту высшую религию и цель, ради которой члены рода отказываются от домашнего очага и становятся отшельниками" [1661]. Будда должен был быть или обманщиком, или заблуждающимся человеком, чтобы говорить в таком духе, если у него не было ясных взглядов по основным вопросам.

Кроме того, такое истолкование не учитывает тех отрывков, в которых Будда говорит, что он объявляет не все известные ему истины. В Пасадика-суттанте [1662] он замечает, что не раскрывает те из известных ему истин, которые, вероятно, не будут способствовать ничьему нравственному росту. Самьютта-никая рассказывает о случае, когда Будда, взяв в руку ветку с листьями, объяснял собравшимся монахам, что как листья в лесу превосходят по своей численности листья в его руке, так и истины, которые ему известны, но которые он не изучил, превосходят по своему количеству изученные им истины. Тогда как Будда учил меньшему, чем он знал и верил, его последователи, по-видимому, верили еще меньшему, чем он их учил.

Профессор Кейс не склонен считать агностицизм Будды оправданным агностицизмом. Хотя логически это не убедительно, но мнение, что трудно разрешить основные проблемы путем эмпирического понимания, хорошо знакомо мыслителям, которые предшествовали Будде. Если Будда отказывался сказать, имел ли мир начало, или нет, то, возможно, что такая альтернатива казалась ему неудовлетворительной. Если бы Будда "изучал различные системы, имевшие распространение в его время", то до некоторой степени оправданный агностицизм упанишад должен был броситься ему в глаза.

Допустим, что агностицизм Будды, если он является абсолютным, а не просто прагматическим, как в упанишадах, не делает чести его философской силе и те, кто согласен с таким истолкованием молчания Будды, склонны считать его посредственным философом.

Но это вопрос исключительно личного мнения. Критическое отношение Будды к различным метафизическим теориям — шестидесяти двум, описанным в Брахмаджала-сутте, и десяти, возникшим в Поттхапада-сутте [1663] (только для того, чтобы быть отброшенными как не ведущие к спасению, так же как и к религиозной практике его времени), показывает, что Будда является выдающимся мыслителем и критиком. Вообразить, что он — бессодержательный мыслитель, значит отрицать способность к метафизике у того, кто оспаривал многие метафизические проекты. Это было бы странной нечувствительностью, для которой имеется мало доказательств. Кроме того, ни один мыслящий человек, по крайней мере, ни один из числа тех, кто по своему умственному и нравственному развитию стоит на одном уровне с Буддой, не мог бы жить без веры в трансцендентальные ценности.

Те ученые, которые поддерживают предположение об агностическом характере философии Будды, делают это потому, что только такая точка зрения соответствует их вере, будто бы учение Будды является образцом примитивного мышления. Они отвергают другие истолкования учения Будды на том основании, что для примитивного образа мышления они слишком логичны. Нет нужды говорить о том, что взгляд, рисующий Будду узко мыслящим рационалистом, равнодушным психологом и плохим философом, едва ли может убедить или даже обеспокоить тех, кто не разделяет утверждений этих критиков. Таким пустым мечтателем является, очевидно, тот, кто никогда не имел какого-либо значительного религиозного влияния даже в Индии VI века до н. э.

Если мы верим, что Будда был не пустым мечтателем или лицемером, а искренним и убежденным человеком антидогматического склада ума, то случайная фраза или многозначительный штрих могут дать внимательному исследователю ключ к разгадке общей позиции Будды, которая была постоянной основой его жизни и мышления. Дух этой метафизики является всеохватывающим, хотя его редко можно было выразить.

Подчеркивание Буддой непостоянства и нереальности мира находится в прямом соответствии с отрицанием всякого эмпирического существования, которое мы находим в упанишадах [1664]. Основной вопрос заключается в том, является ли осуждение Буддой мира опыта следствием признания абсолютной реальности, как это имеет место в упанишадах. Когда кто-нибудь говорит, что он не верит в реальность или бога, то он подразумевает под этим только то, что он не верит в общеизвестные представления о них. Когда Будда отбрасывает неадекватные понятия, то он делает это только при сравнении их с более адекватным. Фактически Будда нигде не отвергает понятие упанишад о Брахмане, абсолюте. В Катхаватту, где обсуждаются различные спорные точки зрения, нет ссылки на вопрос о реальности неизменного бытия. Все это указывает на признание Буддой позиции упанишад. Кроме того, известная проповедь в Бенаресе решительно утверждает реальность абсолютной сферы. Описания абсолюта ни как существующего, ни как несуществующего, ни в качестве того и другого, ни в виде не того и не другого напоминает нам подобные отрывки из небуддистских текстов, где они используются не для отрицания абсолюта, а для эмпирических описаний его [1665].

Почему тогда Будда не признает в точных выражениях реальность абсолюта? Будда отказался дать описание абсолюта, ибо это означало бы предпринять выход из мира относительности, законность которого для других он первым начал оспаривать. Абсолют не является предметом эмпирического наблюдения. Мир опыта внутри своих пределов не обнаруживает абсолюта. Упанишады допускают это, предостерегая нас против применения категорий феноменального мира к первичной реальности. Пророк упанишад на просьбу описать природу абсолюта ответил молчанием, а когда просьба была повторена, продолжая хранить молчание, заявив наконец, что "Атман — это молчание" (Santo' yam atma) [1666]. "Куда глаз не проникает, там нет ни речи, ни ума; мы не знаем, мы не понимаем, сколько нужно учить этому" [1667]. Это — "другое, чем все известное, и выше неизвестного" [1668]. Упанишады часто дают отрицательное описание абсолюта [1669]. Но понятие абсолюта как чего-то неизвестного и непостижимого, не имеющего начала или конца, формы субстанции или постоянного местонахождения, слишком необычно для простых людей. Поэтому упанишады снисходят до положительного описания абсолюта, чтобы удовлетворить интересы религии и показать, что невыразимый абсолют является, тем не менее, положительным по своему характеру. В то время как упанишады не осмеливаются быть верными ужасному признанию непостижимости абсолюта, Будда более настойчиво отказывается применять какие-либо категории эмпирического мира к абсолютной реальности. Хотя он заявляет, что абсолют — это не мир изменений, что я не является эмпирическим установлением границ телесной формы, восприятий, чувств, склонностей и интеллекта, что нирвана — не эмпирическое бытие, он не говорит, что же они собой представляют [1670], поскольку их невозможно проверить логически. Их реальность интуитивно постигается достигшим освобождения, а остальные должны принимать ее в силу авторитета. Но если в данном случае признается авторитет, то не имеется оснований, по которым не должен признаваться авторитет вед в отношении ведийских богов. Нет оснований для того, чтобы ставить взгляды Будды выше многих мечтаний человеческого сердца и видений человеческого ума, которые люди были вынуждены принять со слов других. Упанишады утверждают и Будда соглашается, что мы не можем достигнуть теоретической определенности по основным вопросам, и что те, кто заявляют о достижении таковой, являются шарлатанами, стремящимися произвести впечатление на непосвященных людей. Разрушая догматизм своих предшественников, Будда не захотел поставить на его место какую-либо собственную догматическую теорию, ибо это вызвало бы споры, которые помешали бы духовному развитию. Будда заявляет, что он не раскрывает известных ему истин не только потому, что они не принесут пользы стремящемуся к освобождению, но и потому, что люди придерживаются различных мнений в отношении их [1671]. В то время бесплодные дискуссии стали почти умственной болезнью. Будде казалось, что индусские мыслители в своем стремлении разрешить неизмеримые разногласия мышления пренебрегают глубочайшими нуждами жизни. Поэтому он убеждал своих последователей оставить в стороне споры систем и обратить внимание на религию как образ жизни и путь, ведущие к достижению истины. Истина сама придет к нам, когда мы освободимся от предрассудков, дадим реальности отражаться в нас и изменим само наше существование. Истину следует искать в самой жизни. Истина это не содержание ученой дискуссии, а духовная необходимость. Ввиду очевидной ограниченности логического исследования реальности Будда не считал своей обязанностью удовлетворять метафизические стремления, хотя у него были определенные взгляды по метафизическим вопросам.

В пределах, допускаемых логикой, Будда описал основной принцип вселенной как закон, или дхарму. Точное значение понятия дхарма станет ясным, если мы рассмотрим вопрос об употреблении этого понятия в ведийской литературе. В Ригведе мы имеем понятие "рита" как моральный и физический порядок. Рита не является творением бога, он сам — божественен и независим от богов, которые, как говорят, были его хранителями. Моральный порядок мира, регулирующий проблемы жизни в ее различных сферах посредством закона, обычая и морали, называется дхармой. В Брихадараньяка упанишаде говорится, что после сотворения групп кшатриев, вайшиев и шудр всевышний "создал лучшую форму — закон справедливости (дхарму). Нет ничего выше, чем закон справедливости (dharmat param nasti)… Поистине то, что является законом справедливости, есть истина (сатьям)… Поистине оба они (сатьям и дхарма) суть одно и то же" [1672]. Ведийский рита означает как сатью, так и дхарму [1673]. В Тайттирия упанишаде совершенная душа, ощущающая свое единство с душой мира, провозглашает: "я перворожденный рита (или действительность), предшествующий богам и центру вечного" [1674]. Подобно этому в Катха упанишаде, где по существу повторяется отрывок из Ригведы [1675], рита отождествляется с высшим духом [1676]. Верховный Брахман — это как рита, так и сатья [1677]. Отождествление дхармы и рита с сатьей является столь же древней доктриной, как Ригведа и упанишады. Единый абсолют представляется философски мыслящему человеку как Вечная Истина, или Реальность, и путь к ней лежит через мудрость (джняну) и веру (шраддху). Этому взгляду упанишады придавали особое значение. Людям с религиозной склонностью абсолют кажется Вечной Любовью, и путь к ней идет через любовь (прити) и преданность (бхакти). Этот взгляд подчеркивался некоторыми поздними упанишадами, Бхагавадгитой и пуранами. Люди, нравственно расположенные, рассматривают абсолют как Вечную Справедливость и утверждают, что мы можем ее достигнуть с помощью повиновения и самопожертвования. Этот абсолют, который является одновременно Светом, Любовью и Жизнью, по-разному представлялся пророкам различных темпераментов.

В целом позиция Будды была по преимуществу этической, поэтому естественно, что этический аспект абсолюта, его репутация как справедливости привлекала к нему больше всего. Место, которое упанишады отводят Брахману, Будда отдает дхарме [1678]. В Аганна-сутанте говорится, что эволюция мира и градация существ в нем обусловливается принципом дхармы [1679]. Брахмачакра, или колесо Брахмана, становится дхаммачаккой, или колесом закона. Путь Брахмана называется путем дхармы [1680]. Восьмеричный путь в равной степени называется брахмаяна пли дхармаяна. Говорят, что телом татхагаты является Брахман или дхарма. Утверждают, что он стал единым с брахманом или единым с дхармой [1681]. В Каноне, написанном на пали, имеется много отрывков, которые обязывают нас уделять уважение и почтение дхарме [1682]. В Милинде дхарма олицетворяется как бог справедливости [1683]. Дхарма — это высшая реальность, и предметы мира представляют собой дхармы, ибо они являются проявлениями единого основного принципа.

На основании того, что телесная форма, восприятия, чувства, склонности и интеллект являются непостоянными, Будда отрицает за ними свойство я [1684]. Изменяющийся характер эмпирического я иллюстрируется метафорами огня и движения воды. В проповеди, произнесенной в Бенаресе, не отрицается существование я, отличного от изменяющихся эмпирических совокупностей. В своей беседе с Ваччхаготтой Будда склонен отрицать реальность неизменного я. В Ланкаватаре, произведении, написанном несколько веков спустя после смерти Будды, утверждается, что он признавал теорию я, чтобы обмануть своих слушателей. Нет необходимости утверждать, что Будда сделал это ради целесообразности, ибо имеются другие объяснения. Когда Будда доказывает, что нирваны можно достигнуть прежде физической смерти святого, и приравнивает ее к счастью высшего порядка, сопровождаемому сознанием уничтожения всякого повторного рождения, он молчаливо допускает реальность я. Когда Будда заявляет, что личность просветленного находится вне природы, и возражает против обвинения, будто он учит разрушению реальности [1685], тогда он признает, что разрушение пяти составных элементов не затрагивает реального я. В Дхаммападе я делается богом я и свидетелем его добра и зла [1686]. В санькхье и адвайта-веданте мы имеем исключение из я всего, что принадлежит не-я, в духе упанишад и буддизма.

Но Будда не мог утверждать реальность я на основе эмпирической очевидности. Поэтому он отказывался отвечать на вопросы, касающиеся нефеноменального я, независимо от того, отличается ли это я от совокупностей или нет [1687]. Он отрицал не столько неизменное я, сколько рассуждения о нем. Ссылаясь на шесть различных теорий, разбирающих вопрос о природе я, Будда говорит: "Это, о монахи, обращение к простому мнению, применение простых взглядов, бесплодная пустыня взглядов, пустое раскрытие взглядов" [1688]. Одно из направлений среди ранних учеников Будды поддерживало пудгала-ваду, или веру в неизменное я. Катхаватту приписывает это саммитиям и ваджипуттакам. Мы имеем в Саньютта-никае сутру, "обремененного рождением" [1689]. Комментаторы буддизма Буддхагхоша, Васубандху, Чандракирти и Яшомитра, склоняющиеся к отрицательному истолкованию учения Будды, подробно разъясняют это, хотя трудно поверить, что изменяющиеся совокупности являются как бременем, так и тем, кто несет его.

В настоящее время существует распространенное мнение, что нельзя отождествлять нирвану с "вечностью небытия". Слово "нирвана" означает буквально угасание, а то, что угасает, представляет собой "страстное желание, скорбь, перерождение" [1690]. Согласно наиболее раннему толкованию, понятие нирваны означает необъяснимое состояние, которое может быть достигнуто даже здесь и теперь [1691] полным уничтожением желаний (танха) и развращенности ума [1692]. Это — реальное условие, при котором оканчивается сансара и достигается несказанное спокойствие[1693]. В Апаннка-сутте нирвана описывается в выражениях, напоминающих мокшу упанишад. "Не мучая себя, не мучая других, уже при этой жизни не испытывая больше голода, погасив желания, став хладнокровным, чувствуя себя хорошо, он сливается с я, которое стало Брахманом [1694]. Прекрасная поэзия Тхера и Тхери — гатха — вдохновляется идеями свободы и радости нирваны.

Мы не можем адекватно описать природу нирваны, поскольку она не является объектом логического познания. Хотя она ощущается теми, кто участвует в ней, как явно положительная, концептуально она является отрицательным состоянием. Нирвана — это отрицание эмпирического бытия, ограниченного законом кармы или сансары. "О монахи, имеется то, что не является ни землей, ни водой, ни огнем, ни воздухом, ни бесконечностью пространства, ни бесконечностью сознания, ни ничем, ни восприятием, ни этим миром, ни другим миром, ни солнцем, ни луной". "Где нет ни смерти, ни рождения, ни этого мира, ни другого мира, ни чего-то среднего между ними — там наступает конец скорби" [1695].

Но это не есть небытие. "Имеется нечто нерожденное, не имеющее начала, не произведенное, не составленное; если бы не было подобной вещи, то не было бы и избавления от того, что порождается, имеет начало, производится и составляется" [1696]. Таким образом, имеется основание для истолкования нирваны как чего-то не создаваемого и бесконечного [1697] или как несоставного элемента, отличного от преходящего мира [1698]. Удана ссылается на судьбу просветленного, который достиг нирваны. Как нельзя проследить путь огня, когда он погашен, так нельзя проследить и путь тех, кто достиг полного освобождения. Упанишады [1699] сравнивают высшее я с огнем, топливо для которого уже израсходовано. Однако отсутствие топлива не гасит огонь, который только перестал быть видимым [1700]. Как упанишады отличают конечное освобождение (мокшу) от достижения неба (сварги), так и Будда различает нирвану и существование в раю, предостерегая своих последователей, что стремление к блаженному существованию в бесформенном мире (арупалока) является одним из препятствий, мешающих достижению нирваны.

Будда явно признает положительную природу нирваны. Сарипутра отвергает как ересь взгляд Ямаки на нирвану как на ночь небытия [1701]. В интересной беседе между царем Кошалы Пасенади и монахиней Кхемой признается, что нирвана представляет собой невыразимое состояние, которое не поддается эмпирическому описанию. Таинственная природа татхагаты точно так же не может быть понята, как не могут быть подсчитаны песчинки Ганга или капли воды в океане [1702]. Будда отказывается дать ответ на все вопросы относительно природы нирваны, так как эти вопросы препятствуют моральному прогрессу [1703], а нирвана является непостижимой (анануведджо). "О чем нельзя сказать, о том следует молчать" [1704].

Научно мыслящие исследователи буддизма склонны истолковывать учение Будды как отрицательный рационализм. Те, кто видит тщетность современных попыток создания метафизической системы, склонны рассматривать доктрину Будды как агностицизм; а если они встречают положения, противоречащие этому утверждению, то они заявляют, что эти положения привнесены последователями Будды. Профессор Кейс признает, что положительную философию, утверждающую реальность абсолюта, я и нирваны, можно обнаружить в Каноне, но он выступает против приписывания ее самому Будде, воздавая хвалу за ее создание "группе ранних последователей Будды" [1705]. Различные толкования отказа Будды давать ответы на метафизические вопросы объясняются различными влияниями веры [1706].

Беспристрастный историк должен стремиться не только к точности в своих заявлениях, но и к справедливости в оценках. Несмотря на то, что его обязанностью является обнаружение непоследовательностей системы, он должен стараться, если хочет, чтобы его объяснения приносили пользу, объяснить их путем отделения существенного от случайного. Поэтому несправедливо настаивать на негативизме или агностицизме, когда другое объяснение не только возможно, но, пожалуй, в большей степени соответствует идеям учения раннего Канона. "Агностический" толкователь считает, что за молчанием Будды скрывалось неведение, а "отрицательный" толкователь рассматривает его как акт малодушия. Согласно первому, Будда не знал истины, но пытался спасти свой престиж, избегая ответов на метафизические вопросы и утверждая, что они не являются необходимыми. Согласно последнему, у Будды были определенные взгляды, но, не решаясь выступить против установившихся мнений, он умолчал о них. Тех, кто считает Будду одним из величайших людей в мире, о котором можно сказать то же, что сказал Платон о Сократе в "Федоне", а именно, что он был "лучшим, а также мудрейшим и справедливейшим человеком своего времени", можно простить, если они не соглашаются с утверждениями "негативистских" и "агностических" толкователей. Если мы не хотим поставить под сомнение философские способности или моральное величие Будды, мы должны принять положительное истолкование его учения. Только положительное истолкование объясняет то, почему Будда некоторые метафизические положения допускал, а другие отвергал, а также его этическое учение, которое является логическим выводом из его метафизики. Такое истолкование устанавливает связь между Буддой и его духовным окружением, изображая его философию в виде продолжения философии упанишад. История национальной мысли представляет собой органическое развитие, а не простую последовательность изменений.

Если Будда принимает метафизическую точку зрения упанишад, то каким образом индуистские мыслители могут рассматривать буддизм как ересь? Как объяснить расхождение между индуистской и буддистской системами религии и культуры?

Индуисты выступали не столько против метафизических концепций Будды, сколько против его практической программы. Свобода мысли и непреклонность в практике — вот что характерно для индуистов с самого начала их истории. Индуисты принимают философские системы санкхья и пурва миманса, как ортодоксальные, не считаясь с их безразличием к теизму, но они отвергают буддизм, несмотря на его сильное этическое и духовное звучание, по той простой причине, что первые не вмешиваются в общественную жизнь и организацию, тогда как последний настаивает на внедрение его доктрины в жизнь народа.

Делая с несравненной красотой и логикой выводы из философии упанишад, Будда показывает несовместимость верований и практики тех, кто выражает мнимую верность упанишадам. В то время как смелые мыслители упанишад отважились взобраться на обнаженные вершины абсолюта, массам людей позволялось поклоняться своим маленьким богам и совершать церемонии жертвоприношений, которых, как полагали, требовали эти боги. Сложная религия жертвоприношений не могла внушить доверия мыслящим людям во времена Будды. Фактически ванапрастхи и яти были освобождены от жертвоприношений, и, естественно, появилось сомнение, а не смогут ли также главы семейств обойтись без этих дорогостоящих и сложных обрядов. Будда выступил против тех, кто все еще доказывал необходимость этих обрядов, и провозгласил, что освобождение является не внешним и юридическим, а внутренним и духовным.

Упанишады защищали принцип ахинсы, или не-насилия, но делали это осторожно. Влияние ведийских взглядов было настолько сильным, что упанишады были вынуждены терпеть ведийские институты, даже если последние противоречили основному духу их учения. Например, в Чхандогья упанишаде заявляется, что стремящийся к освобождению должен помимо прочих обязанностей "никогда не причинять боль другим созданиям, кроме как в определенных святых местах", то есть во время жертвоприношений животных. [1707] Но убийство животных было в высшей степени чуждо Будде [1708], и он полностью запрещал жертвоприношения животных.

В то время как упанишады терпели, хотя и не поощряли, кастовые обычаи, программа Будды явно подрывала институт каст. Он заявил, что индивиды бывают высшими или низшими не по своему рождению, а согласно своему характеру [1709]. Тогда как брахманы сохраняли право изучения священных написаний только за членами трех каст "дваждырожденных", Будда уничтожил все подобные ограничения. Признавая интеллектуальное превосходство брахманов, Будда поставил в один ряд с ними шраманов и открыл этот орден для шудр и чандалов. Сунита, уборщик, так же охотно принимался в паству, как и член высокой касты брахманов [1710].

Несмотря на те преобразования, которые Будда хотел осуществить, он всю жизнь, до самой смерти, верил, что восстанавливает принцип божественной арийской веры. Он не считал себя основателем новой религии, хотя стремился очистить брахманистский индуизм и оживить окружавшее его общество. Но пионеры прогресса во все века с естественной подозрительностью считались поборниками бунта и мятежа. Заменив наследственное духовенство духовным братством, знатность происхождения личными заслугами, ведийские откровения логическими соображениями, церемониальное благочестие моральной жизни и ведийских богов совершенным мудрецом, Будда вызвал гнев индусских жрецов, которые считали его антисоциальной силой. Социальная революция, которую проповедовали Будда и его последователи, сделала их непростительными еретиками в глазах брахманских жрецов. В доктрине Будды нет ничего такого, что не могло бы быть примирено с индусской мыслью, но решающую роль играл конфликт между социальной системой, основанной на превосходстве брахманов, и социальной системой, отрицающей такое превосходство. В теологических дискуссиях, во время которых обычно разгораются страсти, каждый оппозиционно настроенный человек считается атеистом. Если кто-нибудь не разделяет наших иллюзий, то он еретик, если он признает другие нормы нравственности, то он безнравственен. Поборники ведийской религии жертвоприношений считали Будду врагом этой веры. Когда Будда приблизился к брахману Бхарадвадже во время совершения последним жертвоприношения огню, тот закричал: "Остановись там, о бритоголовый, там, о саманака, ибо ты из низшей касты" [1711]. Индусская ортодоксия занимала подобную позицию всякий раз, когда раздавались протесты против ведийской религии. Мандана Мишра упрекает Шанкару за подчинение ведийского благочестия знанию абсолюта [1712]. Будда восставал не против метафизики упанишад, а против брахманистского индуизма. Раскол становился все больше по мере того, как последователи Будды приобретали характерные особенности усердных приверженцев нового учения и развивали свою доктрину в направлении, противоположном традициям веданты. Отрицательный взгляд учения Будды воплощен в Катхаватту и "Вопросах царя Милинды", равно как и в классических трудах хинаяны и махаяны. Неудивительно, что комментаторы веданты подвергли различные школы буддизма резкой критике.

Четыре буддистские школы заявляют о своей верности учению Будды, который открыл элементы существования (дхамма), их причинную связь и метод, с помощью которого можно навсегда подавить их действенность. Выступая против адживаков, которые отрицают влияние прошлого на настоящее, поскольку прошлое мертво и невозвратимо, Будда заявляет, что "все существует", хотя вещи рассматриваются как комбинации сил (санскарасамуха). Будда утверждает существование всех вещей в интересах моральной жизни. Сарвастивадины (вайбхашики и саутрантики) придерживаются взглядов плюралистического реализма. Намарупа упанишад была развита буддистами в элементы материи (рупа) и четыре духовных фактора (нама) — восприятия, чувства, склонности и интеллекта. Чувственные данные являются материей, а остальные четыре образуют душу. Часто элементы существования подразделяются на шесть воспринимающих способностей (шадаятана) — пять органов чувств и манас, — а также на их шестеричные объекты [1713]. Объекты манаса не чувственны и насчитывают шестьдесят четыре вида. Иногда в дополнение к пяти органам чувств, манасу и шестеричным объектам упоминаются шесть форм сознания, в результате чего мы получаем восемнадцать дхату. Строго говоря, не может быть какого-либо различия между внутренним и внешним или какого-либо действительного взаимодействия между отдельными элементами, хотя эти незаконные понятия находят широкое применение. Как материя, так и ум превращаются в непрерывно текущие дискретные моменты, являющиеся непроницаемым веществом в случае материи и сознанием в случае ума. Эти чувственные данные и элементы ума рассматриваются как подчиняющиеся причинным законам. Что касается преходящих сущностей, которые просто появляются и исчезают, но не движутся и не изменяются, то здесь причинность приобретает новое значение. Она означает только пратитьясамутпаду, или зависимое рождение. Одно состояние начинает существовать после другого. Не может быть сомнения в том, что одно состояние порождает другое.

Согласно теории плюрастического реализма, знание является ничем больше, как соприсутствием сознания с объектом. Профессор Щербатской излагает это так: "Момент цвета (рупа), момент зрительного восприятия материи (чакшус) и момент чистого сознания (читта) возникают одновременно и в тесной смежности образуют то, что называется ощущением (спарша) цвета" [1714]. Это означает, что элемент сознания появляется определенный объектом и подкрепленный органом чувств. Сознание воспринимает не орган чувств, а только объект, ибо между ними существует определенное отношение координации (сарупья). Говорят, что сознание воспринимает таким же образом, как свет движется. В Абхидхармакоше сказано: "Свет лампы является общим метафорическим обозначением непрерывного порождения серии вспыхивающих огоньков. Когда это порождение меняет свое место, мы говорим, что свет переместился. Подобно этому, сознание — это только условное название для цепи моментов сознания. Когда оно меняет свое место (то есть, выступает в координации с другими объективными элементами), мы говорим, что оно воспринимает этот объект" [1715]. Мы имеем только серию мимолетных вспышек самого сознания, но нет ничего, что познает. В непрерывности моментов сознания предыдущий момент является причиной возникновения последующего.

Подобный взгляд приближает нас к виджняна-ваде йогачар, сводящей все элементы к аспектам единого всеобъемлющего сознания (алая-виджняна). Элементы существования (дхармы) являются продуктами мысли. Объекты возникают в сознании как следствия наших прошлых опытов. Внешний мир — это создание нашей мысли, которому мы даем названия и идеи [1716]. Теория вечно текущего потока мысли, в котором предыдущий момент служит причиной возникновения последующего и где они оба связаны отношением простой саманантаратвы, уступает место доктрине о субстанциональном всеобщем сознании (алая), умственные состояния которого являются модификациями (паринама). Понятие ступеней нереальности означает молчаливое признание абсолютной реальности. Индивидуальные идеи являются нереальными (ниссвабхава), во-первых, потому, что они представляют собой логические построения (парикалпита), у которых нет соответствующей реальности во внеумственном мире; во-вторых, потому, что они только условно реальны (паратантра), и, в-третьих, потому, что все они сливаются в единой реальности (паринишпанна) абсолюта (татхата). Индивидуальные элементы сами по себе не реальны, но они имеют свою реальность в абсолюте, природу которого составляет чистое сознание, не подразделяемое на субъект и объект (грахья — грахака-рахита) [1717]. Поскольку абсолют является имманентным миру, то все необходимое для достижения нирваны сводится к изменению точки зрения. Мистическая сила йоги помогает нам видеть вещи в мире sub specie aeternitatis. Сансара для не возрожденного духовно — это нирвана для возрожденного духовно. Но йогачары не проводят четкого разграничения между индивидуальным и всеобщим сознанием. Когда они утверждают, что различия между познающим, познаваемым и познанием являются не реальными, а вызваны безначальной профанацией сознания, когда они сравнивают отношение отдельного состояния сознания к всеобщему сознанию с отношением одной из волн к морю, когда они признают вечную реальность татхаты и рассматривают ее в качестве единственной несоставной реальности (асанскритадхарма), отсылая все остальное к области относительного, когда они сводят все дхармы к формам единой основной сущности, тогда они молчаливо признают реальность абсолютного сознания, хотя субъективистская тенденция проскальзывает у них довольно часто. Мадхьямики подвергают теорию йогачар тщательному анализу. Они утверждают, что не может быть никакого самосознания (свасамвитти), ибо вещь не может действовать сама на себя. Ни палец не может прикасаться к себе самому, ни нож не может резать самого себя. Мадхьямики рассматривают все элементы существования как случайные друг другу и поэтому объявляют мир лишенным реальности, или шуньей. Они также говорят, что шунья — это основная истина всякого существования. Почти все изучающие метафизику мадхьямика Нагарджуны считают его систему нигилистической [1718]. При рассмотрении [1719] этой системы я доказывал, что она является более положительной, чем ее обычно представляют. Я утверждал, что Нагарджуна верит в первичную реальность, которая является шуньей только в том смысле, что она лишена, всех эмпирических определений. Давайте попробуем определить, была или нет первичная реальность Нагарджуны огромной пустотой, абсолютным отрицанием.

Нет сомнения, что Нагарджуна представляет мир как нереальный, или шунью. Мы понимаем под реальным любую сущность, которая имеет свою собственную природу (свабхаву), не порождается причинами (акритака) и не зависит от чего-либо другого (паратра-нирапекша) [1720]. Все относительное или зависимое является нереальным, шуньей (свабхава-шунья). Реальное — это независимое беспричинное бытие [1721]. Мир опыта связан отношениями субъекта и объекта, субстанции и атрибута, действующего и действия, существования и несуществования, порождения, продолжительности и разрушения, единства и множественности, целого и части, зависимости и освобождения, отношениями времени, отношениями пространства; Нагарджуна рассматривает каждое из этих отношений и вскрывает их противоречия [1722]. Если непротиворечивость служит критерием реальности, то мир опыта не реален. Мир не является ни чистым бытием, ни чистым небытием. Чистое бытие не есть существование или сообщение о мировом процессе; чистое небытие не представляет собой действительного понятия, так как в противном случае абсолютное ничто было бы сущностью и, следовательно, отрицание всякого существования стало бы существующим. Ничто не является вещью. Существование — это становление. Вещи мира находятся в процессе постоянного становления. Они всегда заменяют самих себя. Они не являются ни самостоятельно существующими, ни несуществующими, ибо они воспринимаются, вызывают действие и порождают следствия. В Лалитавистарае говорится: "Нет объекта существующего, как нет объекта и несуществующего. Познавший цепь условного существования проходит мимо их обоих" [1723]. Нагарджуна начинает свой труд заявлением, что вещи не преходящи и не вечны, но порождаются и не разрушаются, не одинаковы и не различны, не появляются и не исчезают [1724]. Нет реального порождения (самутпада), существует только обусловленное (пратитья), относительное, кажущееся порождение. Нет реального разрушения, существует только кажущееся разрушение (пратитья-самуччхеда); так и с остальным. Все вещи вселенной представляют собой лишь обусловленное и относительное. "Шунья" — это термин, который Нагарджуна использует для обозначения обусловленного характера мира [1725]. Если бы вещь была реальной и необусловленной, она должна была бы быть свободной от происхождения и разрушения [1726]. В мире нет объектов, которые не были бы подвержены изменению, и поэтому мир — шунья.

Нагарджуна, как сторонник среднего пути, не отвергает мир как простую иллюзию. Он выступает против теории самостоятельного существования вещей, но никоим образом не отвергает обусловленного существования вещей. Чандракирти, комментируя произведение Нагарджуны, говорит: "Наш довод, что объекты не являются самостоятельно существующими, затрагивает вопрос реальности вселенной и предназначен для вас, принимающих учение о самостоятельном существовании объектов. Взгляд, согласно которому объекты не являются самостоятельно существующими, не затрагивает нашу теорию обусловленного существования объектов" [1727].

Не может быть, чтобы Нагарджуна, рассматривая мир как нереальный, не верил ни в какую другую реальность. Если всякая мысль — фальсификация, то должно быть нечто реальное, что фальсифицируется. Если не будет истины, то исчезает всякий смысл ложности. Не существует относительного знания без абсолютного знания, которому первое имманентно присуще. Нет ничего эмпирического, которое не раскрывало бы трансцендентального. "О Субхути, все вещи имеют своим убежищем шуньяту, они не изменяют этому убежищу" [1728]. Если вещи выступают как независимые, то это происходит благодаря майе [1729]. "О Сарипутра, вещи, которые не существуют, называются авидья, когда они утверждаются как существующие" [1730]. Если мы спутаем феноменальный мир с ноуменальной реальностью, то это будет примером авидьи. Но мы не можем понять трансцендентальную реальность помимо мира опыта; и мы не можем достигнуть нирваны иначе, как поняв первичную реальность [1731].

Цель Мадхьямика-шастры заключается в том, чтобы учить о природе нирваны, которая состоит в уничтожении всего земного и означает блаженство [1732].

Нирвана, которая является невосприятием вещей, представляет собой абсолютную истину [1733]. В знаменитом труде Шатака [1734] она отождествляется с шуньятой. И нирвана и шуньята характеризуются одним и тем же отрицательным образом. Нирвана — это ни существующее, ни несуществующее, она вне этих обоих понятий [1735]. Шуньята — это истина или "татхата, которая не увеличивается и не уменьшается" [1736]. В Аштасахасрикапраджняпарамите говорится, что шуньята должна быть глубокой (всеобъемлющей). "Слово "глубокая", о Субхути, является синонимом того, что не имеет причины, того, что находится вне созерцания, того, что находится вне понимания, того, что не порождается, того, что не родится из несуществования, смирения, сдерживания, угасания или конечного путешествия" [1737]. Для Нагарджуны нирвана, Будда, шуньята — различные названия одной и той же реальности. Если нирвана истолковывается как прекращение земного существования, то она становится относительным понятием, чем-то, вызываемым причинами. Утверждение, что мир существует до нирваны и становится несуществующим после нее, является нелогической концепцией. Поэтому Нагарджуна настаивает на том, что нет реального различия между абсолютом и феноменом, нирваной и сансарой. Он говорит: "Рассматривая причины или условия, мы называем этот мир феноменальным. Но этот же самый мир, когда игнорируются причины и условия, называется абсолютом" [1738]. Когда Нагарджуна описывает первичную реальность как не созданную, не подверженную разрушению, не вечную, не уходящую, он подразумевает, что реальное противостоит всем эмпирическим качествам. Он описывает шуньяту почти теми же словами, которыми упанишады характеризуют ниргуну Брахмана [1739]. Она ни едина, ни множественна, ни существующая, ни несуществующая [1740]. Шунья, первичная реальность, не может быть постигнута мыслью или описана словами [1741].

Шантидэва говорит, что абсолютная реальность не находится в сфере деятельности интеллекта (буддхи), ограниченного областью относительного. Мадхьямики отрицают возможность с помощью логически последовательного мышления установить окончательную истину. Ученые называют шуньятой уничтожение всех понятий; даже те, кто рассматривает это как шуньяту, говорят, что она неспособна к усовершенствованию [1742]. "Какое описание может быть дано, или какое знание можно иметь об объекте, который нельзя описать с помощью слов? Даже это описание — что объект нельзя выразить словами — делается с помощью иллюзорного приписывания" [1743]. При "иллюзорном приписывании" мы используем понятие наиболее близкое к изучаемому объекту, но сразу же отказываемся от него, ибо оно не соответствует содержанию объекта [1744]. Познать шунью — значит познать все; если мы не знаем шунью, мы не знаем ничего [1745]. Говорят, что единое, не поддающееся определению (анирвачания) бытие является реальностью всего реального (дхарманам дхармата), существенной данностью (иданта), потусторонностью (татхата), потусторонностью всякого существования (бхутатхата), самим чревом господа Будды (татхагатагарбха). Объяснить метафизику Нагарджуны и его требование преданности богу (бхакти) очень трудно, если мы не признаем абсолютистского смысла его доктрины шуньи [1746].

Большая часть путаницы вызвана двусмысленностью слова "шунья". Его относят к миру опыта, так же как и к первичной реальности. Мир опыта, созданный из отношений, построенных интеллектом, непонятен. Нагарджуна последовательно отрицает наличие у него какого-либо тезиса, который он сам мог бы защищать, так как любое интеллектуальное доказательство подвержено той же слабости. Если интеллект не способен объяснить опыт, ибо он обнаруживает в нем безнадежные противоречия, то не следует ожидать, что его действия в отношении первичной реальности окажутся более успешными. Первое также непостижимо, как и второе, и Нагарджуна применяет один и тот же термин "шунья" к обоим. Истина — это молчание, которое не является ни утверждением, ни отрицанием. В различных смыслах, как мир опыта, так и первичная реальность не могут быть описаны как существующие или несуществующие. Если мы примем первичную реальность за истинное бытие, то мир не будет таковым; если мы примем бытие мира за истинное бытие, то первичная реальность не будет таковой. Оба они являются шуньей, хотя и в различных смыслах.

Заканчивая рассмотрение системы Нагарджуны, я хочу указать на определенные сходные пункты в шунья-ваде и адвайта-веданте [1747]. Обе они рассматривают мир как подверженный изменению и поэтому нереальный [1748]. Реальность, которая стоит выше различий опыта и знания, признается обоими [1749], хотя Нагарджуна только лишь утверждает это положение, не разрабатывая его во всей полноте, как это делает адвайта-веданта. Добродетель и порок рассматриваются обоими как средства достижения высшей и низшей стадий в сансаре, в то время как конечное освобождение остается совершенным и не затронутым этими стадиями [1750]. Подводя разумную, в отличие от священных писаний, основу под адвайта-веданту, Гаудапада не находит ничего более пригодного, чем теория мадхьямиков. Многое в его Кариках напоминает нам труд Нагарджуны [1751]. Не без основания Вачаспати рассматривает приверженцев шунья-вады как сторонников развитой мысли (пракриштамати), в то время как плюралистические реалисты (сарвастивадины) считаются представителями более низкого (хинамати), а йогачары — средней способности мышления (мадхьяма) [1752].

Примечания:

1

Four Stage of Greek Religion, p. 15.

16

В философской системе санкхья мы имеем фактически то же самое объяснение мира опыта, которое ни в малейшей степени не колеблет доказательства существования я. Только плюралистический предрассудок, не имеющий логической основы, отстаивает свои права, и мы имеем множественность душ. Когда же плюрализм терпит крах, что происходит при первом же соприкосновении его с логикой, то теория санкхья становится тождественной с чистым монизмом, который здесь бегло очернен.

17

R. V. X. 90; см. также R. V., X. 81. 3; Svetasvatara Up., III. 3; B. G., XI.

164

R. V., VI. 47. 18.

165

V. 2. 9; VI. 61. 3; I. 32. 4; VII. 49. 4; VII. 98. 5.

166

X. 54. 2.

167

См. Macdonell, Vedic Reader, p. 207. Имеются ведийские мыслители, которые постулируют бытие или небытие как первоначало (X. 129. 1; X. 72. 2), поскольку это касается мира опыта, и они возможно, положили начало позднейшим логическим теориям саткарья-вады — наличия следствия в причине, и асаткарья вады — неналичия следствия в причине.

168

X. 90.

169

X. 90. 2.

170

Оldenberg. Ancient India, p. 71.

171

Gilbert Murray, Four Stages of Greek Religlon, p.88.

172

X. 47. 1; IV. 32. 4; II. 1; II. 6; VII. 59; VII. 24. 6; VII. 67. 16.

173

X. 42. 4.

174

R. V., X. 88. 15; I. 125. 5; X. 107. 2.

175

I. 24. 1.

1643

Этот очерк появился в журнале "Mind", vol. XXXV, N. S. № 138.

1644

М. Мюллер, Шесть систем индийской философии, стр. 254.

1645

Ср. высказывание Гегеля: "Ибо по отношению к мыслям и, в особенности, к спекулятивным мыслям, понимать означает нечто совершенно другое, чем лишь улавливать грамматический смысл слов; здесь понимать не может означать воспринимать их в себя и все же давать им проникнуть лишь до области представления. Можно поэтому быть знакомым с утверждениями, положениями или, если угодно, мнениями философов, можно потратить много труда, чтобы ознакомиться с основаниями этих мнений и дальнейшей разработкой их, и при всех этих стараниях не достигнуть главного, а именно, понимания рассматриваемых положений". Гегель сравнивает таких историков философии, не обладающих философским восприятием изучаемого материала, с "животными, прослушавшими все звуки музыкального произведения, но до чувства которых не дошло только одно гармония этих звуков" (Гегель, Лекция по истории философии, книга первая, Партиздат, 1932, стр. 7).

1646

См. стр. 168, 172 — 173, 184–186, 202.

1647

Стр. 258 — 259.

1648

См. стр. 168, 172, 180 — 181, 184 — 185, 258 — 259.

1649

Стр. 361; см. также стр. 375 и сл. стр.

1650

Такой ортодоксальный индусский мыслитель, как Кумарила, утверждает, что даже буддистские взгляды на субъективизм, преходящий характер явлений и теорию не-я основываются на упанишадах. "Vijnanamatraksanabhanganairatmyadivadanam api upamsatprobhavatvam". Tantravarttika, I. 3. 2.

1651

Mundaka Up., I. 1. 5.

1652

Mundaka Up., 2. 7 — 10; Brh. Up., I. 4. 15.

1653

Chan. Up., V. 10. 7; Katha, V. 7; Svet, V. 11 — 12.

1654

Chan. Up., IV. 15. 5 — 6; Brh., V°. 2. 15; Svet., I. 7. 8. 11.

1655

Изменяющийся характер мира обозначается словом "джагат". isa Up., I; Brh. Up., III. 1. 3; ср. "Sarvam mrtyor annam", Brh., III. 2. 10; также I. 3. 28. В Katha, 1. 12, сварга, или небеса, описывается как место, где нет голода и жажды, горя, старости и смерти. В Katha, I. 26 — 28, доказывается тщетность величайших земных наслаждений.

1656

Согласно Рис Дэвидсу, четыре больших никаи и большая часть таких книг малой никаи, как Itivuttaka и Sutta Nipata, относятся к IV веку до н. э., а книга винаи Mahavagga, Cullavagga I–X были написаны в III веке до н. э. Из буддистских преданий, надписей на рельефах и памятниках Санчи и т. д. становится ясным, что уже в середине III века до н. э. существовала основа буддистских текстов, которая называлась питаками и подразделялась на пять никай.

1657

Ср. высказывание проф. Макдонелла о том, что Будда "не оставил никаких сомнений в отношении цели, к которой вело его учение — прекращение всех санскар, уничтожение всех скандх, вечная смерть". — "Hindustan Review", 1923, р. 93.

1658

Mahavagga, I, 15ff.

1659

Berried ale Keith, Buddhist Philosophy, pp. 47 ff.

1660

Berriedale Keith, Buddhist Philosophy, pp. 63 and 45.

1661

Udumbarika Sihanada Suttanta. Digha N.. III. 56.

1662

Udumbarika Sihanada Suttanta Digha N., III. 134.

1663

Digha N., I. 187ff.

1664

"Мудрый не ищет прочного (дхрувам) среди вещей, которые являются непрочными (адхрувешу) здесь". Katha Up., IV. 2.

1665

R. V., X. 129. 1 — 2; Brh. Up, II. 5. 19; III. 8. 8. Isa Up., 4, 5; Katha Up., III. 15: Mundaka, I. 1. 6; II. 2. 1; Svet, VI. 11; Maitri, IV. 17.

1666

S. В, III. 2. 17.

1667

Kena Up., I. 3; см. также Katha Up., VI. 12 — 13; Mundaka, III. 1. 8.

1668

Kena, I. 4.

1669

Brh. Up, II. 3. 6; III. 8. 8; III. 9. 26; IV. 2 — 4; Katha, III. 15; Mundaka, I. 8.

1670

Ср. высказывание Августина: "Мы можем знать, чем бог не является, но мы не можем знать, чем он является". Trinity, VII. 2.

1671

Udana, p. 11; Samyutta N, V. 437; Digha N, I. 179. Хорошо известным приемом, с помощью которого усиливается впечатление о непостижимом характере абсолюта, является отмачивание. Когда Вималакирти попросили описать природу абсолюта, он ответил молчанием, и бодхисаттва Манджушри воскликнул: "Великолепно! Великолепно! Недвойственность является поистине превыше слов". Vimalaklrti Sutra. Ср. Suzuki, Manayana Buddhism, pp. 106 — 107.

1672

I. 4. 14. См. также Brh. Up., IV. 15. 1; Isa Up., 15. "Лицо реального закрыто золотым сосудом; О Пушан, не откроешь ли ты его для того, чьим законом является видеть реальное (Сатьядхармайя)". См. также R. V., IV. 5. 5; VII. 104. 8; IX. 113. 4; X. 190. 1.

1673

Рита имеет своим отрицанием анрита, который является асатьей, так же как и адхармой.

1674

Aham asmi prathamaja rta'sya, purvam devebhyo nabha'yi.

1675

IV. 40. 5; см. также Vajasaneyi Samhita, X. 24; XII. 14; Tait. Sam., III. 2. 10. 1; Sat. Brah., VI. 7. 3. 11; Tait Aran., VI. 1. 5. 6. Рангарамануджа, комментируя Катху, V. 2, отождествляет рита с апариччхиннасатьярупабрах-матмакам.

1676

V. 2; см. Samkara on Tait., HI. 10 и Katha, V. 2.

1677

Rtam satyam param brahma. Tait. Aran., VI. 13. 27. 12.

1678

Ср. высказывание Рабиндраната Тагора: "Эта дхарма и Брахман упанишад являются по существу одним и тем же… Дхарма в буддизме — это вечная реальность Мира, Добра и Любви, во имя чего человек может дать клятву о своей глубочайшей преданности или даже пожертвовать жизнью. Эта дхарма может придавать человеку почти сверхъестественную силу самоотречения и через самопожертвование привести его к высшей цели его существования, состоянию, которое не может сравниться ни с чем другим, известным нам в этом мире, и о котором мы имеем лишь очень слабое представление, когда узнаем, что оно достигается непутем уничтожения, а через неизмеримую любовь. Поэтому пребывание в постоянном сознании неограниченной любви называется богом Буддой, Брахмавихарой, или движением в Брахмане". Visvaharati Quarterly, 1924, pp. 385 — 386.

1679

Digha N., Ill, 80ff.

1680

Samyutta N.. I. 141; V. 5, Theragatha, 689.

1681

Говорят, что Будда, достигнув нирваны, стал "дхармадхатусвабхаватмака".

1682

Samyutta N., II. 138; Anguttara N., II. 20.

1683

Ср. Sat. Brah., XIII. 4. 3. 14. Ср. Пуссен: "Если буддисты не признают ни судью, ни создателя, то они, по крайней мере, признают высшую и непогрешимую справедливость — справедливость, отличающуюся замечательной проницательностью и применимостью, однако механически действующую… По моему мнению, обвинение буддистов в атеизме является клеветой; во всяком случае, они имели полное знание одного из аспектов божества" (цитируется в Buddha's Way of Virtue, p. 13). Сандерс говорит: "Его (Будды) ясную веру в справедливость и в реальность невидимых, неуловимых ценностей можно назвать религиозной; и мы можем с полным основанием утверждать, что, зная свой народ и его склонность к религии, он верил, ЧТО может спокойно предоставить ему разработку религиозного истолкования этого закона причинности". Сандерс считает, что настойчивость Будды в отношении закона кармы и дхармы представляет собой "значительный вклад в этический теизм" (Epochs of Buddhist History, p. 3).

1684

См. Mahavagga, I. 6. 38; Majjhima N., 35; Mahanidana Sutta: Digha N., II. 66.

1685

Alagaddupama Sutta: Majjhima N., I. 140.

1686

160.

1687

Majjhima N., I. 256.

1688

Silacara, Dialogues of Buddha, vol. I. p. 6.

1689

III. 25.

1690

Mahavagga, VI. 31. 7; S. В. Е., vol. XIII.

1691

См. Brahmajala Sutta: D. N., I.

1692

Nandi samyojano loko vitakkasa vicarana Tanhaya vippahanena nibbanam ity ucyati. Sutta Nipata, 1109; см. также 1087.

1693

Majjhima N., 139. Ср. высказывание проф. Кейса: "То, что нирвана является реальной… несомненно, соответствует общему тону самого канона" (Buddhist Philosophy, p. 83).

1694

Anattantapo aparantapo ditthe ve dhamme nicchato nibbuto sitibhuto sukhapatisamvedi brahmabhutena attana viharati. - M. N., I. 412.

1695

Udana. VIII. 1; см. также II. 10 и Itivuttaka.

1696

Udana, VIII. 3. 10. Ср. Chan. Up., VIII. 13. 1, где мир Брахмы, куда приходит совершенный, называется несозданным, акритам. Состояние освобождения описывается как несоздаваемое, акритах. Mundaka Up., I. 2. 12.

1697

Milinda, p. 271.

1698

См. Psychological Ethics, p. 367ff.

1699

Svet. Up.

1700

Ср. мысль Кейса: "Нет сомнения, что идея индийцев об угасании огня означала не полное его уничтожение, а скорее возвращение его к примитивному, чистому, невидимому состоянию огня, в котором он существует до своего проявления в форме видимого огня". (Buddhist Philosophy, pp. 65 — 66.)

1701

Samyutta N., III. 109.

1702

Samyutta N., IV. 374; Majjhima N., I. 487.

1703

Samyutta N., II. 223; Majjhima, 63.

1704

Ср. у Ауробиндо Гхоша: "Идеал нирваны был только отрицательным и исключительным заявлением о высочайшем ведантистском духовном опыте (Агуа, VI., р. 101). Согласно Фридриху Гелеру, "нирвана есть, хотя это и может звучать парадоксально, несмотря на всю концептуальную отрицательность, не что иное, как "вечное спасение", после достижения которого сердце верующего болеет обо всем земном" (цитировано по "New Pali-English Dictionary"). Более поздние школы буддизма, которые трактуют нирвану как сознательный союз со всеобщим Буддой или как пробуждение Будды — {я} в человеческом сердце, ближе к буддистскому учению, чем те, которые трактуют нирвану как прекращение всякого существования.

1705

Buddhist Philosophy, p. 63 — 64.

1706

Ссылаясь на то место, которое занимает вера в толковании философских систем более ранних веков, где мы целиком ограничены письменными источниками "обычно отрывочного характера, дошедшими до нас через вторые руки или авторство которых сомнительно", профессор Барнет говорит: "Человек, который старается жить согласно предписаниям древних философов, порою обнаруживает непосредственно воздействующее на него убеждение, основы которого могут быть представлены лишь очень несовершенно, путем ссылок в примечании. Если отрывки не будут восстановлены полностью — а они не могут быть восстановлены полностью — и если каждый отрывок не выражает содержания совершенно одинаковым способом, что зависит от того, будем ли мы читать его в свете других бесчисленных известных нам отрывков, бессознательно удерживаемых в памяти, то так называемые доказательства не будут производить одно и то же впечатление на два различные ума" (Greek Philosophy, pp. 1 — 2).

1707

Ahimsan sarvabhutany anyatra tirthebhyah, VIII. 15.

1708

См. Kutadanta Sutta: Digha N., I. 127. Хотя Будда требовал от монахов строгого поведения, он не вмешивался в общественно-религиозную практику своих последователей до тех пор, пока она не противоречила его основным принципам. Он разрешил брахману Кутаданте совершать жертвоприношения, которые не требуют убийства животных. Кумара Кассапа, ближайший ученик Будды, поучал князя Паяси, что жертвоприношение, которое лишено всякой жестокости, лучше жертвоприношения, которое включает ее. См. Payasi Suttanta: Digha N.. II. Согласно Будде, высшая жертва — это любовь к человечеству и нравственная жизнь, см. Chan. Up., III. 16 и 17.

1709

Adanna Suttanta: Digha N.. Ill; Samyutta N., II. 138; Anguttara N., II. 20.

1710

Kassapasihanada Sutta; Samannaphala Sutta, 14; посвященная Ашоки в Гирнаре и Сахабаджгаре. См. также Vinaya Pitaka, vol. II, и Madhura Sutta. Ср.: "Кшатрия — лучший из тех, кто верит в важность родословной. Но тот, кто достиг умственного совершенства и справедливости, является лучшим среди богов и людей" (Ambattha Sutta).

1711

Tatr'eva mundaka, tatr'eva samanaka, tatr'eva vasalaka, titthahi.

1712

"В то время как Мандана Мишра, пригласив всех богов заклинанием Салаграма, обмывал руки травою дарбха, он увидел ноги Шанкарачарьн внутри освященного круга. Осмотрев этого человека и увидев, что это саньясин, он пришел в страшную ярость и закричал: "Откуда появился этот бритоголовый человек?" (Kuto mundi). Anandagiri: Samkaravijaya.

1713

Элементы подразделяются на скандхи, аятаны и дхату. — См. Theragatha, 1255.

1714

Travanam sannipatah sparsah (The Central Conception of Buddhism P. 55).

1715

IX: См. Stcherbatsky, The Central Conception of Buddhism p. 57.

1716

Namasamjnavyavahara. Lamkavatara Sutra, p. 85.

1717

Advayalaksanam vijnaptimatram. CM. Stcherbatsky: The Conception of Buddhist Nirvana, pp. 32 — 33.

1718

Kern, Manual, p. 126. Jacobi, A. 0. J., XXXI, р. I.Keith, Buddhist Philosophy, pp. 237, 239, 247, 261.

1719

Р., 643 и далее.

1720

М. К., XV, 2.

1721

Asunyam… apratltyasamutpannam. M. Vrtti, 403.

1722

Р., 645 и далее.

1723

Na ca punar iha kascid asti dharmah
So'pi na vidyati yasya nasti bhavah.
Hetukriyaparampara ya jane
Tasya na bhotiha astinastibhavah. (Chap. XXV.)

1724

Anirodham anutpadam anucchedam asasvatam
Anekartham ananartham anagamam anirgamam.

1725

Yah pratltyasamutpadah sunyatam tam pravaksyate. - M. K., XXIV.

Sunyah sarvadharmah nihsvabhavayogena. Prajnaparamita.

1726

Yady asdnyam idam sarvam udayo nasti na vyayah. - M. K., XXIV.

1727

Bhavatas tu svabhavavadinah, svabhavasya bhavanam vaidhuryat sarvabhavapavadah sambhavyate; vayam tu pratityotpannatvat sarvabhavanam svabhavam evam nopalabhamahe, tat kasyapavadem karisyamah, M. Vrtti, VIII. Имеются отрывки, в которых утверждается теория абсолютной иллюзии. В гл. XVIII Нагарджуна сравнивает вещи мира с воздушными замками и тому подобным:

Klesah karmani dehasca phalani ca

Gandharvanagarakara maricisvapnasannibhah. Чандракирти утверждает, что они не имеют характерных черт и не являются иллюзорными: "gandharvanagarakaradivan nihsvabhavaveditavyah". Чандракирти настаивает на том, что "мы релятивисты, а не негативисты". - M. Vrtti, 368.

1728

Sunyatagatika hi, subhute, sarvadharmah, te tarn gatim na vyativarlante.

1729

Dharmataisa sarvadharmanam mayadharmatam upadaya…

1730

Yatha, sariputra, na samvidyante tatha samvidyante evam avidyamanas tenocyante avidyeti.

1731

Vyavaharam anasritya paramartho na desyate Paramartham anagamya nirvanam nadhigamyata iti. - M. K., XXIV.

1732

Sarvaprapancopasamasivalaksanam hirvanam sastrasya prayojanam, M. Vrtti; См. также Mandukya Up., 7 и 12. Ср. Чандракирти: Bhavabhavantardvayarahitatvat sarvasvabhavanutpattilaksana sunyata. - M. Vrtti, XXIV.

1733

Yo'nupalambhah sarvadharmanam sa prajnaparamitety ucyate.

1734

Sunyatam eva nirvanam kevalam tad ihobhayam. - M. Vrtti, XVIII.

1735

Na cabhavopi nirvanam kuta evasya bhavata Bhavabhavaparamarsaksayo nirvanam ucyate. - Ratnavali.

1736

M. M. Харапрасад Шастри говорит: "Среди всех этих отрицательных описаний имеется непостигаемое положительное, которым является шунья". (Journal of the Buddhist Text Society, vol. II, pt. Ill, p. VI.)

1737

XVIII.

1738

M. К., XXV. 9.

1739

Kena, 3. 11; Brh., II. 5. 19; III. 8–8; Katha, III. 15; Isa, 9 — 10; Mundaka, I. 6, Mand., 7.

1740

Nastiko durgatim yati, sugatim yati anastikah. Yathabhutaparijnanam moksam advaya nisrita. - Aryaratnavali. Тот, кто считает это несуществующим, обречен на страдание, тогда как тот, кто не думает так, достигает счастья; но освобождение наступает для имеющих истинное знание реальности, которая является ни существующей, ни несуществующей.

1741

Bodhicaryavatara, IX. 2.

1742

Sunyata sarvadrstinam prokta nihsaranam jinaih Yesam tu sunyatadrstis tan asadhyan vadhasire. - M. K., XIII.

1743

Anaksarasya dharmasya srutih ka desana ca ka Sruyate yasya taccapi samaropad anaksara — M. Vrtti, XV.

1744

См. Vedantasara. p. 8 (Jacob's ed.).

1745

M. K., XXIV; cp. Brh, Up., II. 4. 5. 7 — 9; III. 2. 1; IV. 4. 21; V. 1. 1; Mundaka, I. 3.

1746

Рудольф Отто говорит: "То, что истинно о странном ничто наших мистиков, остается в силе в одинаковой степени для шуньи и шуньяты, пустоты и лишенности буддистских мистиков. "Пустота" восточной мистики подобна "ничто" западной мистики, являясь ноуменальной идеограммой "совершенно иного". "Об этом нельзя ничего сказать, ибо оно является "абсолютно и существенно другим, чем все, о чем думают и о чем можно думать, и противоположно этому" (The Idea of the Holy, E. T, p. 30).

1747

Р., 668–669.

1748

Шанкара привел бы в подтверждение следующий отрывок:

Jaramaranadharmesu sarvabhavesu sarvada

Tisthanti katame bhavah jarama nam vina. - M. K., VII.

1749

Заявление Чандракирти: sarvakalpanajal arahitajnanajneyanivrttisvabhavam, sivam, paramarthasvabhavam — можно отнести к концепции освобождения и реальности Шанкары. См. также S. В., III. 2. 17; В. G., XIII. 12.

1750

Dharme ca satyadharme ca phalam tasya na vidyate, K., VIII. Cp. Brh. Up., IV. 3. 21 — 22; Katha, II. 14.

1751

Gaudapada, Karika, II. 32; IV. 22; IV. 88.

1752

Bhamati, II. 2. 18.