Д

ДАВЫДОВ Иван Иванович (15(26).06.1794, с. Зеленицыно Тверского наместничества — 15(27).11.1863, Москва) — философ. Учился на физико-математическом и историко-филологическом отд. философского ф-та Московского ун-та, год провел в Казанском ун-те, где слушал лекции Лобачевского. Ранние работы Д. — "О различии греческого и римского образования"" (1810) и "О критике в древней философии" (1814); докторскую степень Д. получил за труд "О преобразовании в науках, произведенном Бэконом" (1815). С 1822 г. Д. становится проф. Московского ун-та, в 1847–1858 гг. он — директор Главного педагогического ин-та в Петербурге, с 1841 г. — академик. В Московском ун-те Д. читал лекции по философии, математике, а затем занял кафедру словесности. Помимо ун-та, Д. преподавал в Университетском пансионе, где среди его воспитанников были Веневитинов и Одоевский. В философии Д. занимал эклектическую позицию, более точно его можно охарактеризовать как "психологизирующего кантианца с супранатуралисти-ческим уклоном" (Шпет), попытавшегося в пропедевтических целях осуществить синтез вольфианства с учением раннего Канта. Известное влияние оказало на Д. учение Шеллинга, но сам он эволюционировал в сторону психологизма: "Философия как наука есть психология, ведущая к открытию единства в знании и бытии". Во "Вступительной лекции о возможности философии как науки" Д. предложил схему разделения философии на "чистую" и "прикладную": к первой он относил "логику, этику и эстетику", ко второй — "онтологию, космологию, пневматологию". На кафедре словесности Д. создал "Чтения о словесности" (1837–1838), компилятивный труд, четвертая часть к-рого ("Драматическая поэзия") свидетельствует о знакомстве со взглядами нем. романтиков, прежде всего Ф. Шлегеля. Непосредственных учеников у Д. не было, но его лекции в разное время слушали такие ученые и общественные деятели, как Ф. И. Буслаев, П. Н. Кудрявцев, Самарин, Катков.

С о ч.: Опыт руководства к истории философии. М., 1820; Начальные основания логики. М., 1821; Вступительная лекция о возможности философии как науки. М., 1826.

Лит.: Каменский 3. А. Русская философия начала XIX века и Шеллинг. М., 1980; Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. М., 1913. Т. 1,ч. 1; Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Соч. М., 1989. С. 103–114.

А. В. Панибратцев

ДАНЗАС Юлия Николаевна (9(22).05.1879, Афины -13.04.1942, Рим) — историк религии, рус. религиозной мысли, публицист. Внучатая племянница секунданта на дуэли Пушкина К. К. Данзаса. В ее первой (псевд. Юрий Николаев) кн. "Запросы мысли" (Спб., 1906) сказалось влияние Ф. Ницше и А. Шопенгауэра. В ней Д. разбирала идеалы, к-рыми живет человечество, и находила их недостаточными для пытливого ума. Неудачу христианства она усматривала в утрате им радостного мистического чувства, а целью познания полагала облегчение мирового страдания определением смысла всего сущего. Видя начало зла и страдания в материи, Д. стояла ближе к гностикам и философии эллинизма, чем к христианскому богословию. Ее интерес к религиозно-философским течениям в древн. христианстве, положившим основание сектантству, вылился в обстоятельное исследование "В поисках за Божеством. Очерки по истории гностицизма" (Спб., 1913, псевд. Юрий Николаев). По ее мнению, христианство стало мировой религией, потому что восприняло язык эллино-римской культуры и философии. На первый план в христианстве Д. ставит не подвиг любви к ближнему, а подвиг духовного самосовершенствования, открывающий человеку мистический идеал духовного созерцания. Раннехристианский гностицизм близок ей своим учением о спасении через знание, дуализмом и пренебрежением к сотворенному материальному миру. В изложении нек-рых гностических доктрин, напр. Васи-лида, видно ее намерение сблизить его учение о выходе из злого космоса с пессимизмом Шопенгауэра и идеей нирваны в буддизме. Использование положений древн. гностиков в построении собственного мировоззрения созвучно попыткам В. С. Соловьева обратиться к принципам гностической космогонии в своих ранних работах. Д. встречалась с Соловьевым перед его смертью, но не приняла его идею теократии и элементы пантеизма и эротизма в его метафизике. После революции Д. работает в отделе редких книг Публичной б-ки в Петрограде, с марта 1920 г. заведует секцией в Доме ученых, где собирается питерская интеллигенция. В ноябре этого же года она переходит в католичество, а в 1922 г. принимает монашеский постриг. В ноябре 1923 г. Д. была арестована в группе др. католиков, приговорена к 10 годам лагерей и отправлена по этапу в Иркутск, а затем на Соловки. В январе 1932 г. была освобождена досрочно и с помощью знакомого ей М. Горького вскоре уехала во Францию, где работала в доминиканском центре по изучению России

"Истина" и издавала журн. "Russie et Chretiente" ("Россия и христианский мир"). В кн. "Религиозный путь русского сознания", написанной с католических позиций, она отмечает в рус. христианстве элементы манихейского и богомильского дуализма, обращается к истории сектантства в России, критикует славянофилов. В историософии России следует Чаадаеву, к-рого, как и Соловьева, считает важнейшей фигурой в истории рус. философии. В ряде публикаций она анализирует значение гностицизма в рус. религиозной философии, проявлением "неогностицизма" считает софиологию и поддерживает ее осуждение митрополитом Сергием (Страгородским). Прямую преемственность между древн. гнозисом и рус. философией она видит лишь у Соловьева, а у Булгакова, Флоренского отмечает опосредованные зап. оккультизмом гностические влияния. В кн. "Католическое богопознание и марксистское безбожие" констатирует недостаточность данных естественных наук для понимания сущности человека и мира, исследует генезис религиозных культов, отводя религии роль ведущего фактора в происхождении крупных племенных общностей, государства, рассматривает роль христианской церкви в мировой культуре.

Соч.: Юрий Николаев (Ю. Н. Данзас). Запросы мысли. Спб., 1906; 2-е изд. 1908; Юрий Николаев (Ю. Н. Данзас). В поисках за Божеством: Очерки по истории гностицизма. Спб., 1913; Danzas J. L' itineraire religieux de la conscience russe. Juvisy, 1935 (рус. пер. — Религиозный путь сознания) // Символ. Париж, 1997. № 37. Июль. С. 175–272). Bagne Rouge. Souvenirs d'une prisonniere au pays des Sovets. Juvisy. 1935 (рус. пер. — Красная каторга) // Символ. Париж, 1997. № 37. С. 105–148); Danzas J. Les reminiscences gnostiques dans la philosophie religieuse russe moderne // Revue des sciences philosophiques et theologiques. 1936. N 4 (рус. пер. — Гностические реминисценции в современной русской религиозной философии) // Символ. Париж. 1998. № 39. Июль. С. Ш-\50); Данзас Ю. Католическое богопознание и марксистское безбожие. Рим, 1941; Danzas J. L'imperatrice tragica е il suo tempo. Verona, 1942.

Лит.: Агурский M. M. Горький и Ю. Н. Данзас // Минувшее. М., 1991. Вып. 5; Бердяев Н. А. Рец. на кн.: Danzas J. L'itineraire religieux de la conscience russe // Путь. Париж, 1936. № 51; Памяти Ю. Н. Данзас // Север. Петрозаводск, 1990. № 9; Памяти Ю. Н. Данзас // Символ. Париж, 1997. № 37; Козырев А. П. "Женщина с профилем Наполеона" и судьбы русского гнозиса // Историко-философский ежегодник. 2003. М., 2004. С. 158–190.

А. П. Козырев

ДАНИИЛ ЗАТОЧНИК (кон. XII — нач. XIII в.) дал в своем творчестве высокий образец житейской практической философии. Ему приписывается авторство двух произв.: "Слова", адресованного новгородскому князю Ярославу Владимировичу (1182–1199), и "Моления", адресованного переяславскому князю Ярославу Всеволодовичу (1213–1236). В древнерус. эпоху эти произв. считались "кладезем" житейской мудрости. Облик древнерус. автора с именем библейского пророка и прозвищем рус. пустынника загадочен. Годы жизни и обстоятельства биографии его неизвестны. Не исключено, что Д. 3. приписан обобщенный плод творчества нескольких авторов. Поданное в поэтически-афористической форме, остроумие авторских речений соперничает с библейскими притчами. В "Слове", насыщенном каламбурами и заимствованиями мудрых речений из нравоучительной христианской письменности, прославляется разум и самоценность человеческой личности, свободной по отношению к авторитетам и в то же время зависимой от превратностей судьбы. В творчестве Д. 3. разум рассматривается как познавательная сила души, превосходящая ограниченность чувственного восприятия. Не чувственная ограниченность, а разумность объявляется главным признаком мудрости. Мудрость в то же время отождествляется с осмысленностью, что можно трактовать как разновидность практической философии, ориентировавшей человека на плодотворную деятельность. В "Молении" синтезированы черты, свойственные публицистическим и дидактическим сочинениям. Здесь авторские мысли отлиты в форму каламбуров и афоризмов, отражающих грустные размышления Д. 3. о жизни и нелегкой доле умного, но незнатного и небогатого человека. Автора "Моления" считают родоначальником дворянской публицистики, с характерной для данной идеологии идеей служения справедливому князю. Как следствие панегирическое восхваление княжеской власти здесь противопоставлено резкому обличению боярства. В одной из редакций этого произв. присутствует редкая для Средневековья критика монашества. Д. 3. - исключительный для древнерус. эпохи пример творческой индивидуальности, основанной на мудром осознании собственных неординарных способностей. "Моление" — это редкий образец высокой литературы, правдивая и суровая характеристика жизни той эпохи и, ко всему прочему, поэтическая дань уважения умному человеку, не востребованному об-вом.

Соч.: Моление Даниила Заточника / Подготовка текста, пер. и коммент. Д. С. Лихачева // Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1980. С. 388–399; Слово Даниила Заточника, еже написал своему князю Ярославу Володимировичу// Златоструй. Древняя Русь Х-ХШ вв. М., 1990. С. 238–243; Слово Даниила Заточника // Подготовка текста, пер. и коммент. Л. В. Соколовой // Библиотека литературы Древней Руси. Сп 1997. Т. 4. С. 268–283.

Л и т.: ГуссовВ. М. Историческая основа Моления Даниил Заточника // Труды Отдела древнерусской литературы. МД 1949. Т. 7. С. 410–418; Будовниц И. У. Памятник ранней дворянской публицистики // Там же. М.;Л., 1951. Т. 8. С. 138–157; Скрипиль М. О. "Слово Даниила Заточника" // Там же. М." 1955. Т. 11. С. 72–95; Романов Б. А. Люди и нравы Древне! Руси. М., 1966; Монахова Н. П. Идеологическая основа противопоставления мудрости и храбрости в "Молении Даниила Заточника" // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1981. № С. 22–31.

В. В. Мильков, А. И. Мак

ДАНИЛЕВСКИЙ Николай Яковлевич (28.11 (10.12). 18 с. Оберец Ливенского у. Орловской губ. — 7(19).И.188 Тифлис) — естествоиспытатель, философ, культуролог, 1842 г. окончил Царскосельский лицей, затем естестве ный ф-т Петербургского ун-та, где в 1847 г. получил с пень кандидата, а в 1849 г. — магистра ботаники. В 1849 г. связь с петрашевцами был выслан в Вологду, однако начиная с 1853 г. участвовал в многолетних научных э педициях. В 1879 г. был назначен директором Никите ботанического сада. В 1869–1871 гг. была опубликована сначала в журн. "Заря", а в 1871 г. вышла отдельным изданием его кн. "Россия и Европа", первоначально встреченная прохладно, а с последующими изданиями ставшая популярной. Труд Д. "Дарвинизм. Критическое исследование" увидел свет лишь в 1885 г. и был воспринят в научных кругах как посягательство на авторитет Ч. Дарвина. С защитой его концепции выступил Страхов, благодаря ему появился "Сборник политических и экономических статей" (1890), объединивший воедино статьи, написанные Д. в разные годы. "Сборник" успеха не имел, и Д. остался в памяти современников в основном как автор сформулированной в "России и Европе" теории культурно-исторических типов, вызвавшей целый спектр откликов — от пространной критической отповеди В. С. Соловьева до провозглашения ее "катехизисом славянофильства". Онтологические представления Д. основываются на убеждении в том, что гармонию Вселенной, к-рая явлена человеку в красоте окружающего мира, невозможно объяснить без допущения идеи целеустремленности всего сущего к взаимной согласованности. В основе ее лежит недоступное человеческому разумению божественное целеполагание, проявляющееся также в функционировании каждого организма, в приспособленности растений и животных к окружающей среде, в общей направленности жизненных процессов на Земле. Все сущее, считал Д., развивается по единому закону — закону зарождения, расцвета и увядания. Каждая более или менее целостная система любого уровня сложности есть замкнутый мир, живущий и умирающий в меру отпущенных ему внутренних сил и возможностей. В результате исчерпывания внутренних потенций восходящее развитие формы сменяется нисходящим, и она деградирует. Подобный процесс и приводит, по Д., к вымиранию определенных видов растений и животных. По аналогии с природой, с многообразием видов, к-рым отведено свое место во времени и пространстве, историю можно считать чередованием (или сосуществованием) самобытных, эквивалентных по своей ценности больших и малых культур. Одни из них преимущественно религиозны (Древн. Восток), другие ориентированы на создание художественных ценностей (Греция), третьи основаны на стремлении сформулировать юридические установления и следовать им (Рим) и т. п. В основе каждой из культур в качестве ее энергетического центра лежит национальное начало, способное к развитию благодаря сообщенной ему божественной энергии. Совокупность племен, ощущающих внутреннее единство и говорящих на родственных языках, может развиться в культурно-исторический тип, т. е. своеобразную культуру с уникальными художественными, религиозными, социально-экономическими особенностями. В своем жизненном цикле культурно-исторический тип проходит стадии: первоначального формирования; складывания государственности и обретения способности защищаться от внешней опасности; наивысшего расцвета, сопровождающегося появлением искусств, наук, религии, и, наконец, постепенного превращения в "этнографический материал" из-за ослабления созидающих начал, что выражается в утрате государственной независимости и культурной самобытности. Д. выделяет 11 культурно-исторических типов: египетский, китайский, асси-ро-вавилоно-финикийский, халдейский или древнесеми-тический, индийский, иранский, еврейский, греческий, римский, новосемитический или аравийский, романо-германский или европейский. С небольшими оговорками он включает в число мировых цивилизаций мексиканскую и перуанскую культуры, разрушенные в результате внешнего вторжения раньше, чем они смогли окончательно сформироваться. Последний культурно-исторический тип — европейский — в сер. XIX в., по Д., переживает упадок и должен быть сменен восточнославянским, центром к-рого является Россия. Д. утверждает, что восточнославянская цивилизация окажется способной развить экономику не в ущерб религиозным, художественным и нравственным ценностям и тем самым станет четырехосновным культурно-историческим типом (предыдущие были одноосновными, за исключением "двуосновной" Европы, к-рая достигла высот и в экономическом, и в художественно-эстетическом развитии). Чтобы стать достойной этой исторической миссии, Россия обязана осознать себя единым народом вместе со славянством, поставив своей целью воссоединение и расцвет последнего. Д. убежден в необходимости сохранения устоев Российского государства — самодержавия, поземельной общины, сословной иерархии, приоритета ортодоксальной церкви, вместе с тем он выступает против имперского, насильственного присоединения и удержания народов, к-рое лишает их перспектив самобытного развития. "Пересадка", "прививка", "удобрение" — таковы, по его мнению, формы взаимовлияния народов друг на друга, но лишь последняя плодотворна, т. к., не затрагивая социально-политических, бытовых, религиозных основ жизни народов, находящихся на первых стадиях своей эволюции, она предоставляет им большие возможности для развития. Т. обр., особенность культурно-исторической теории Д. - в обращении внимания на значение национального фактора, к-рый он делает движущей силой, смыслом и целью истории, в "реабилитации" цивилизаций, находящихся как бы в стороне от магистрального пути развития, в отстаивании права каждого народа на историческое творчество. В то же время это преодоление чрезмерного исторического оптимизма, считающего случайностями катастрофы, попятные движения и периоды регресса в истории. Д. мало озабочен сохранением логической непротиворечивости своей теории, его цель — вдохновить идеей исторической перспективы народ, дать ему силы подняться над обыденностью для создания новой цивилизации. Консервативно-утопическая мысль Д. наталкивается в решении данной задачи на непреодолимое препятствие: существование таких универсальных феноменов, как мировые религии, наука плохо вписывается в его историософскую схему. Пытаясь найти выход из этого затруднительного положения, он делает вывод об обусловленности содержания и особенностей развития, напр, науки, тем же национальным фактором. Каждый народ, по Д., по-своему видит мир и отображает это видение в создаваемой им культуре. Потому и наука для разных народов не одна и та же. Народ, в зависимости от присущих ему качеств, "подключается" к созданию той или иной науки на разных ступенях ее развития: так, французы преуспели в "ДАРВИНИЗМ…" 142

сборе материалов для первоначального их анализа, немцы более склонны формулировать обобщающие теории и т. п. Д. предпринимает попытку дать собственную классификацию наук. Он делит их на субъективные (математику и логику) и объективные, имеющие "внешнее содержание". Последние, в свою очередь, подразделяются на общие и сравнительные. Общие, или теоретические, науки изучают "общие мировые сущности": материю (химия), движение (физика), дух (метафизика). Все остальные науки занимаются "видоизменениями" материальных и духовных сил и потому формулируют не всеобщие, а частные законы, действующие в строго ограниченной предметной области. Возможность создания "общей теории" устройства гражданских и политических об-в Д. отрицал, полагая, что в результате один определенный народ будет выступать "эталоном" для всех остальных, а между тем не существует политического, экономического или духовного идеала, пригодного на все времена и для всех народов, т. к. "все явления общественного мира суть явления национальные" (Россия и Европа. Спб., 1871. С. 170). Концепция Д. несвободна от противоречий, порождаемых гл. обр. совмещением двух взаимоисключающих подходов: религиозно-провиденциалистского и позитивистско-натуралистического. Но, по его мнению, не стройность и даже не истинность является залогом влиятельности той или иной концепции, а то, насколько она отвечает интересам, чаяниям, глубинным неосознанным стремлениям народа — носителя "национального начала".

С о ч.: Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. Спб., 1871; М., 2003; Дарвинизм. Критическое исследование. Спб., 1885–1889. Т. 1–2; Сборник политических и экономических статей. Спб., 1890.

Л и т.: Страхов Н. Н. Спор из-за книг Н. Я. Данилевского // Русский вестник. 1889.№ 12; Соловьев В. С. Национальный вопрос в России // Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 2; Социологическая мысль в России: Очерки истории немарксистской социологии последней трети XIX — начала XX века. Л., 1978; Авдеева Л. Р. Русские мыслители: А. А. Еригорьев, Н. Я. Данилевский, Н. Н. Страхов. М., 1992; Философия истории Н. Я. Данилевского. М., 1997; Социальная философия Н. Я. Данилевского: конфликт поколений. Спб., 2001; McMaster R. Danilevsky. A Russian Totalitarian Philosopher. Cambridge (Mass.), 1967.

Л. P. Авдеева

"ДАРВИНИЗМ. Критическое исследование" — незавершенный фундаментальный труд Данилевского, в к-ром он, подытоживая свои естественно-научные взгляды, предпринял попытку опровергнуть эволюционную теорию Дарвина. Познакомившись с его идеями в 1861 г., Данилевский самым тщательным образом изучал все его соч. и посвященную им критику. В 1885 г. был издан 1 — й т. (в 2 ч.) "Д.", в 1889 г. (уже после смерти автора) — 1-я гл. 2-го т. После этого "Д." не переиздавался. Данилевского беспокоила широкая популярность ("фантастический успех") учения Дарвина, к-рое, с его т. зр., "изъемлется из области положительных наук и относится к области философии". Распространение дарвинизма в России он рассматривал как одно из проявлений "европейничанья" — хронической болезни прозападно настроенной части рус. об-ва, считал, что дарвинизм — "учение гипотетическое", основанное преимущественно на формальном развитии мысли, а не на данных естественно-научных наблюдений и экспериментов. По его мнению, Дарвин решал 2 задачи: собственно научную, биологическую, связанную с вопросом о происхождении разнообразных органических форм, и философскую, обусловленную решением проблемы целесообразности в природе. Выступая с критикой единого для всего органического мира эволюционного закона, автор "Д." опирался гл. обр. на философские воззрения своего наставника К. М. Бэра и Ж. Кювье. Однако его концептуальные положения основывались не только на идеях додарвиновской биологии, но и на рели гии. Он резко негативно высказывается против того, что дарвинизм с его естественным отбором, борьбой видов и случайностью объясняет целесообразность в природе, "не прибегая к посредству идеального начала", что учение Дарвина, разрушая "научное доказательство" существования идеального в природе, упраздняет религиозную веру. Только наличие идеального позволяет, по Данилевскому, объяснить целесообразность в природе и во всем мироздании. Как сторонник телеологического истолкования природы он пытался опровергнуть учение Дарвина о естественном отборе, объясняя происхождение видов результатом деятельности высшего разума. Спор между ним и Дарвиным — спор о признании "верховным мировым принципом" разумности или случайности. С т. зр. Данилевского, у Дарвина весь мир — "не более как бессмысленное скопление случайностей, при нявшее только вид ложного подобия разумности". Но масса случайностей не могла породить порядок и гармонию. Поэтому теория Дарвина представляет собой не более чем "бессвязную кучу мусора". Природа, по Данилевскому, совокупность неизменных видов животных и растений, завершенное провиденциальное творение. Рассматривая живые организмы как целостные системы, он стремился доказать, что изменения в них происходят по имманентным законам, а потому воздейств: внешней среды не может быть определяющим. Дарвиновский закон развития неверен, т. к. противоречит "морфологическому принципу", свидетельствующему о неизменности различных видов органического мира; виды представляют собой первобытно-самобытные феномены. Не смешиваясь, они постоянно колеблются вокруг заданной свыше "нормы", образуя все многообразие жизненных проявлений. Преобразование одного вида в др. невозможно, как невозможно и происхождение человека от животного. Ибо эволюция в мире npi роды — не что иное, как постоянные колебания "око; известной формы <…> на большее или меньшее рас яние". В "Д." обосновывается мысль, что совершенствование видов в борьбе за существование сразу же Hei рализуется их стихийным скрещиванием. Ведь при д минировании естественного отбора природа была представлена исключительно самыми совершенны; представителями видов. Публикация "Д." вызвала пол" мику между антидарвинистами (Страхов и др.) и дар! нистами, от имени к-рых резкой и убедительной кри взгляды Данилевского подверг Тимирязев. Лит.: Данилевский П. Я. Дарвинизм. Критическое исследование. Спб., 1885.Т. 1,ч. 1,2; Спб., 1889.Т.2,гл.\\БажовС.И. Философия истории Н. Я. Данилевского. М., \991\СтраховН. Н. Полное опровержение дарвинизма // Русский вестник. 1887. 4? 1–2; Он же. Всегдашняя ошибка дарвинистов//Там же. 1887. № 11–12; Он же. Спор из-за книг Н. Я. Данилевского. Общий ход и характер спора // Там же. 1889. № 12; Султанов К. В. Социальная философия Н. Я. Данилевского: конфликт интерпретаций. Спб., 2001; Тимирязев К. А. Отвергнут ли дарвинизм? // Русская мысль. 1887. № 5–6; Он же. Бессильная злоба антидарвиниста: (По поводу статьи г. Страхова: "Всегдашняя ошибка дарвинистов")//Там же. 1889. № Ъ-1,Фаминцын А. С. Н. Я. Данилевский и дарвинизм. Отвергнут ли дарвинизм Данилевским? // Вестник Европы. 1889. № 2.

О. К. Шиманская, С. Н. Пушкин

ДВОЕВЕРИЕ — характерное для древнерус. культуры соединение православно-языческих представлений, шире — свойство многополюсного общественного сознания, отличающегося богатым разнообразием смешанных мировоззренческих форм. Безусловно, Д. предполагает синтез не двух, а гораздо большего числа исходных элементов. Древняя Русь находилась в тесном взаимодействии с соседними странами и их культурами, где существовали разные варианты христианства, а язычество включало славянскую, угро-финскую, варяго-рус. и нек-рые иные дохристианские традиции (иранскую, напр.), и тем не менее во всем этом многообразии преобладали две главные, определяющие характер эпохи силы: православие и дохристианские пережиточные представления. В конкретных условиях Древней Руси Д. было обусловлено прежде всего феодализацией и христианизацией общества, являясь прямым следствием переживаемого культурой переходного состояния. Христианизация Руси проходила трудно, с разными темпами в разных социальных слоях. Родоплеменные и общинные традиции, равно как и связанные с ними дохристианские пережитки, держались долго и проявляли себя по-разному. Наиболее резкие, вызывающие преследования христианских идеологов формы Д. были свойственны народной неофициальной культуре (они фиксировались в устном творчестве, бытовой сфере, суевериях, обрядности). В XII–XIII вв. прочно утвердилось господство византийской религиозной доктрины, хотя двоеверные отступления имели место и здесь. Пантеон многочисленных христианских святых вобрал в себя нек-рые функции и свойства прежних языческих божеств, а в почитании святых присутствовали переосмысленные и переработанные языческие представления. Откровенно двоеверную природу, в частности, имел культ Бориса и Глеба. Известно, что древнерус. почитание Богородицы оказалось соединенным с культом обожествлявшейся Земли и сопровождалось в церквах двоеверными рожаничными трапезами. Становление двоеверных культов отражено в ряде произв. ("Сказание о житии Бориса и Глеба", "Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей матери" и др.). В рамках древнерус. христианских традиций, к-рые в отличие от мистико-аскетической воинствующей церкви не были впрямую связаны с ортодоксальным Константинополем (кирилло-мефодиевская, ирландская, антиохийская традиции), отношение к дохристианскому прошлому было более терпимым, что, бесспорно, способствовало более глубокому соединению разнородных мировоззренческих элементов. Прежде всего в этой среде, где грань между ересью и ортодоксией оказывалась зыбкой, появлялись деятели, целенаправленно сближавшие сходные элементы разных мировоззренческих систем ради завоевания сознания вчерашних язычников. Преднамеренное обращение к дохристианским ценностям присутствует в "Слове о законе и благодати" митрополита Илариона, в ряде статей "Повести временных лет", в "Слове о погибели Русской земли". Ярким примером того, как наследие дохристианской поры в явном или скрытом виде становилось органической частью новообразований, оплодотворяя культуру, является "Слово о полку Игореве". Соотношение христианского и дохристианского в пределах разных идеологических направлений колебалось от синтеза до противостояния. Примером крайних конфликтных ситуаций, вызванных двоеверной духовностью, служат ереси. Резкое отступление от двоеверного христианства к язычеству обнаруживает стригольничество. Ранние двоеверные ереси можно рассматривать как нарушение временного компромисса между противоположными мировоззренческими системами, что чаще всего происходило вследствие обострения социальных противоречий, разводивших официальную и народную идеологию. Ереси провоцировали гонения на все проявления дохристианских пережитков, в результате чего церковная официальная культура очищалась от нежелательных для нее примесей. Однако, несмотря на целенаправленную борьбу церкви с дохристианскими пережитками, противостояние принципиально различных по идейным основам мировоззренческих систем не помешало их взаимопроникновению. Поэтому можно считать, что Д. дало жизнь качественно новому, вполне самостоятельному духовному образованию — рус. православию. Практически все оригинальные памятники рус. православной мысли тяготеют к тому или иному исходному источнику мировоззрения, но неизменно имеют признаки обоих. В результате наследие язычества в превращенном и не всегда явном виде стало органической составляющей культуры. Д., характеризуя широкий спектр истоков, питавших древнерус. мысль, выражает динамику соотношения между исходной наднациональной, привнесенной извне, основой и национальными, уходящими корнями в языческое прошлое элементами духовной культуры Древней Руси. Именно фактор Д. не позволяет говорить о прямом и одностороннем влиянии византийского христианства на идейную и религиозную жизнь древнерус. об-ва. Вне зависимости от того, был ли он следствием сознательной или стихийной деятельности, рус. православие в конечном счете приобрело черты своеобразия, отличавшего его от исходного византийского праобразца. Результатом перекрестного действия стала и богатая средневековая культура славяно-русов.

Лит.: Гальковский Н. Борьба христианства с остатками язычества. Харьков, 1916. Т. 1; М., 1913. Т. 2;МильковВ. В., Пилюгина Н. Б. Христианство и язычество: проблема двоеверия // Введение христианства на Руси. М, 1987. С. 263–273; Мильков В. В. Синкретизм древнерусской мысли // Отечественная общественная мысль эпохи средневековья. Киев, 1988. С. 51–57; Осипова О. С. Двоеверная традиция как проявление архетипа // Философские и богословские идеи в памятниках древнерусской мысли. М., 2000. С. 49–70; ТуриловА. А., Чернецов А. В. Отреченные верования в русской рукописной традиции // Отреченное чтение в России XVII–XVIII веков. М., 2002. С. 8–74; Левин И. Двоеверия и народная религия в России. М., 2004.

В. В. Мильков

ДЕБОЛЬСКИЙ Николай Григорьевич (16(28). 11.1842, Петербург — 26.02.1918, там же) — философ и педагог. Род. в семье известного священника и богослова. Учиться начал в Горном ин-те, затем перешел в Петербургский ун-т, где в 1865 г. получил степень кандидата естественных наук. Научная, литературная и педагогическая деятельность Д. отличалась разнообразием: лекции по педагогике на Высших педагогических курсах; чтение курсов по метафизике, логике и психологии в Петербургской духовной академии (1882–1887), работа в разного рода периодических изданиях: "Педагогический сборник военно-учебных заведений", "Семья и школа" и т. д. Творческое наследие Д. по философии и сопряженным с нею дисциплинам включает: перевод "Руководства к воспитанию и учению" Ф. Бенеке, серию статей для "Педагогического сборника" ("Обзор русских переводных философских сочинений, имеющих связь с вопросами педагогики", "Психология Герберта Спенсера", "Очерк истории новой английской философии", "Немецкая философия за последние 50 лет", "Философские основы нравственного воспитания", "Вопрос о происхождении человека"), а также для "Семьи и школы" ("Знание и характер", "Основы психологии" и др.). В наиболее полной мере собственно философское миросозерцание Д. выразил в "Философии феноменального формализма" (1892–1895), где делается вывод о принципиальном различии между божественным абсолютным духом и ограниченным умом человека. Абсолютный дух, углубляющийся в содержание бытия, познает объекты в себе. Человеческий же ум получает доступ лишь к формальной стороне абсолютного духа, посредством чего обретает способность к пониманию явлений. У Д. создалась репутация рус. гегельянца. Формальные основания для этого были: большая ст. "Логика Гегеля в ее историческом основании" (1912), исследование, посвященное диалектическому методу, перевод гегелевской "Науки логики". Однако в содержательном плане философское учение Д. тяготело скорее к идеям Канта. К вопросу о познаваемости первопричины всего, считал Д., философия относится или положительно, или отрицательно. В соответствии с этим она бывает либо эмпирической, либо метаэмпирической. При метаэмпирическом подходе возможен или метафизический реализм (первую причину характеризуют признаками, взятыми из содержания нашего знания), или формализм (когда руководствуются одними логическими формами). Последний, согласно Д., выражается в различных формах: критический формализм Канта, субъективный формализм Фихте, абсолютный формализм Гегеля. Завершением философского творчества Д. была ст. "Безусловный скептицизм как средство оздоровления философии" (1914). Безусловный скептицизм, сомневающийся даже в собственном сомнении, является, по Д., освобождением мысли от всяческого догматизма, к-рый стоит на пути новой философии. Источником этого скептицизма он считал положение о том, что познание как акт сознания может иметь своим предметом лишь отдельные состояния последнего.

Соч.: Введение в учение о познании. Спб., 1870; О диалектическом методе. Спб., 1872. Ч. 1; Философия будущего. Соображения о ее начале, предмете, методе и системе. Спб., 1882; 0 высшем благе, или О верховной цели нравственной деятельности. Спб., 1886; Философия феноменального формализма. Спб., 1892–1895. Вып. 1–2; Лекции по метафизике. Спб., 1884; Логика Гегеля в ее историческом основании // Журнал Министерства народного просвещения. 1912. № 8; Безусловный скептицизм как средство оздоровления философии // Там же. 1914. № 1–4.

Лит.: Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 2, ч. 1; Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991; Асмус В. Ф. Консервативное гегельянство второй половины XIX в. // Гегель и философия в России. М., 1974;Абрамов А. И. Кант в русской духовно-академической философии // Кант и философия в России. М., 1994.

А. И. Абрамов

ДЕБОРИН (наст. фам. Иоффе) Абрам Моисеевич (4(16).06.1881, м. Упино, Литва — 8.03.1963, Москва) — философ. В 1908 г. окончил философский ф-т Бернского ун-та. В 1907–1917 гг. — меньшевик. После Октябрьской революции порвал с меньшевиками. Преподавал в Коммунистическом ун-те им. Я. М. Свердлова, Ин-те красной профессуры. Работал в Ин-те К. Маркса и Ф. Энгельса. Директор Ин-та философии (с 1924 по 1931). В 1926–1930 гг. — отв. редактор журн. "Под знаменем марксизма". Академик АН СССР (1929), член президиума АН СССР (1935–1945). Философские взгляды Д. формировались под влиянием диалектических идей Гегеля и социально-политического учения К. Маркса. Обосновывая необходимость содержательно-предметного анализа диалектики, Д. видел в диалектическом методе философскую теорию, описывающую процессы внутренне противоречивого развития, подчеркивал, что диалектика внутренне присуща природным и историческим явлениям. История философии в целом понималась Д. как борьба материалистической и идеалистической линий. В дискуссии 20-х гт. по проблеме соотношения материалистической философии и естествознания Д. и его сторонников называли "диалек-тико-формалистами". Д. придерживался мнения, что алектический метод подлежит внедрению в естество' ние, а сама марксистская философия по способам развития своего содержания является дедуктивной наукой. В соответствии с таким подходом Д. воспринимал естественно-научные методы и даже сами частные науки в виде "прикладных". Позицию "механицистов" он критиковал за "эволюционизм", "упразднение скачков" в развитии н за "аналитизм" (см. "Диалектики" и "механисты"). К кон. 20-х гг. своей организаторской деятельностью (в тности, по выпуску трудов классиков мировой фил фии) и философскими работами Д. завоевал признание в качестве лидера советских философов. Выступал с докладом "Современные проблемы философии марксизма" и заключительным словом после дискуссии по докладу в апреле 1929 г. на II Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научных учреждений (фактически это был первый съезд советских философов-марксистов). Однако вскоре после этого "линия Д." стала подвергаться резкой критике в центральной печати ("Правда" от 7 июня 1930 г. — в "статье трех": Митина, В. Ральцевича, Юдина, и в др. изданиях). 25 января 1931 г. принимается постановление ЦК "О журнале "Под знаменем марксизма", где Д. вменяется в вину "отрыв от задач строительства социализма в СССР… от задач международного революционного движения", а также "непонимание ленинского этапа как новой ступени в развитии философии марксизма". В постановлении указывалось: "Отрывая философию от политики, не проводя во всей своей работе партийности философии и естествознания, возглавлявшая журнал "Под знаменем марксизма" группа воскрешала одну из вреднейших традиций и догм II Интернационала — разрыв между теорией и практикой, скатываясь в ряде важнейших вопросов на позиции меньшевиствующего идеализма". В результате был изменен состав редакции журнала, а также состав руководства ряда учреждений, где исследовались проблемы философии. Понятие "меньшевиствую-щий идеализм" стало отождествляться с понятием "контрреволюционный троцкизм". Последовали репрессии сторонников Д. Вскоре Д. выступил публично с покаянием, заявив: "От нас требуется полное и безоговорочное разоружение. На этой точке зрения я стою, и она является для меня обязательной". Д. принял активное участие в дискредитации нек-рых ученых (напр.,В. И. Вернадского в "Известиях АН СССР" в 1933 г.). Изменение позиции, конечно, не было для него гарантией спасения, тем не менее он принадлежал к тем считанным "деборинцам", к-рым удалось уцелеть.

Соч.: Диалектический материализм // На рубеже. Спб., 1909; Введение в философию диалектического материализма. Пг., 1916; Людвиг Фейербах. Личность и мировоззрение. М., 1923; Ленин как мыслитель. М., 1924; Очерки по истории диалектики //Архив Маркса и Энгельса. Т. 1, 3; Диктатура пролетариата и теория марксизма // Под знаменем марксизма. 1927. № 10, 11; Гегель и диалектический материализм // Гегель. Соч. М.; Л., 1929. Т. 1; Современные проблемы философии марксизма // Труды II Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научных учреждений. М., 1929. Вып. 1; Философия и марксизм: Сб. статей. М.; Л., 1930; Очерки по истории материализма XVII и XVIII вв. М.; Л., 1930; Диалектика и естествознание. 4-е изд. М.; Л., 1930; Ленин и кризис новейшей физики. Л., 1930; К. Маркс и современность. М.; Л., 1933; Социально-политические учения нового и новейшего времени. М., 1958. Т. 1; Философия и политика. М., 1961.

Лит.: Яхот И. Подавление философии в СССР. 20-30-е годы. Нью-Йорк, 1981.

П. В. Алексеев

ДЕКАБРИСТЫ — рус. дворянские революционеры, члены тайных об-в в 20-х гг. XIX в., организаторы военного выступления против самодержавно-крепостнического строя в декабре 1825 г. После подавления восстания правительством Николая I Пестель, К. Ф. Рылеев, П. Г. Каховский, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин были казнены, остальные 121 человек осуждены на каторгу и ссылку, сосланы в Сибирь, на Кавказ, изолированы от общественно-политической жизни. Д. руководствовались идеями, связанными с пробуждением рус. национального сознания после Отечественной войны 1812 г., патриотическим стремлением превратить Россию в высокоразвитую свободную державу. Любовью к народу, желанием для него лучшего будущего объясняли свое вступление в тайные об-ва мн. Д. В своих "Записках" Т. Е. Бок писал: "Мы должны быть русскими, мы можем быть русскими, станем же наконец русскими…" (Декабристы и их время. М.; Л., 1951. С. 194). По своей нравственной сути это было первое выражение теории "долга перед народом", разработанной впоследствии народниками, принятой мн. представителями интеллигенции. Д. испытали влияние Французской и Американской революций, революционных событий в Греции, Испании, Италии и др. странах. Популярными в их кругах были соч. Ш. Монтескье, Ж. Ж. Руссо, К. А. Гельвеция, П. Гольбаха, И. Бентама, Ф. В. Шеллинга, Э. Кондильяка, А. Дестют де Траси, Ж. Б. Сея и др. В своих философских взглядах Д. подчеркивали решающее значение для истории "духа времени" (преобразований, перемен, идеи свободы), к-рый, по их мнению, охватил Россию точно так же, как и европейские страны. Причем такая установка была выражена двояко: во-первых, как основа убеждений и общемировоззренческая ориентация и, во-вторых, как повод для части Д. оправдаться на следствии: "Пагубный дух времени заразил нас еще в иностранной земле, и мы, как чумные, внесли заразу сию в Отечество наше" (Восстание декабристов. М.; Л., 1927. Т. 3. С. 16). Социально-политическими задачами Д. были: отмена крепостничества, свержение или ограничение самодержавия, установление республиканского или конституционного строя. Эти цели объективно являлись буржуазно-демократическими, хотя субъективно Д. выступали с общенациональных позиций, считая себя выразителями интересов всего народа, об-ва в целом. Наиболее известные проекты преобразования России принадлежали Н. М. Муравьеву (конституционно-монархический) и Пестелю (республиканский). Последний, более радикальный, содержал в зачаточном виде элементы утопического социализма, напр., идею уравнительного раздела земли. Радикализм политической философии Пестеля, носивший на себе отпечаток новейших зап. доктрин, не отменял ориентации на отечественный опыт. Будущий парламент России он называл "Народным вече", что отражало распространенное среди Д. восхищение "республикой" Новгорода. Эта же черта выражена в названии его проекта — "Русская правда", воспроизводившем средневековый законодательный свод. В преамбуле проекта было подчеркнуто, что преобразование государственного порядка должно осуществляться, "сохраняя притом все полезное". Уже в 1-й гл. сформулирован принцип "права народности", регла-ментиру-ющий возможности независимого политического существования для многочисленных народов, населяющих Россию. Правом образовать особые государства могут воспользоваться, однако, те народы, к-рые в состоянии сохранить свое отдельное и независимое политическое существование. В противном случае слабые (малочисленные) народы или племена неминуемо попадают под владычество др. большого государства, становятся предметом раздора и военных столкновений. Конституция Пестеля намечала уничтожение сословий, образование одного сословия — гражданского, выборность органов законодательной и исполнительной власти, раздел всей земли на общественную и частную, гарантию прав личности и собственности, недопущение "аристок-рации богатств", развитие "народной промышленности", гармоническое сочетание прав и обязанностей правительства и народа. Обоснованию социальных идеалов декабризма служили как материалистические (деистические), так и идеалистические и религиозные философские идеи. Напр., С. И. Муравьев-Апостол в "Православном катехизисе", опираясь на Евангелие, критиковал политическую тиранию, отстаивал идею свободы и суверенности личности. Чаадаев, хорошо осведомленный о состоянии умов Д., особо отмечал популярность у них неприятного ему "оледеняющего деизма" (по-видимому, деизм и был наиболее распространенной формой философствования среди Д.). Материалистами были: П. И. Борисов, Якуш-кин, Н. А. Крюков, Барятинский, Раевский. К деизму склонялись Пестель, Н. И. Тургенев, В. И. Штейнгель. На теистических позициях стояли Лунин, В. К. Кюхельбекер, М. А. Фонвизин. Среди Д. шли дискуссии, продолжавшиеся и в сибирский период, когда мировоззренческие различия стали более отчетливыми и вылились в противостояние материалистическо-деистической группы (большинства) и христианской "конгрегации" (меньшинства). Д.-мате-риалисты вслед за Ломоносовым развивали атомистические представления, считая основой строения Вселенной мельчайшие материальные частицы — "единицы" (Якуш-кин), "корпускулы-молекулы" (Крюков), "первоначальные атомы" (Борисов). По мысли Борисова ("О возникновении планет"), из всех гипотез происхождения Земли "вероятнейшей" является атомистическая. Якушкин ("Что такое человек?") вслед за Радищевым разрабатывал антропологическую проблематику, ставил вопросы о сходстве и различии человека и окружающей его природы, о человеческом познании, обращался к Р. Декарту, Дж. Локку, И. Канту, но его симпатии принадлежали фр. материализму, "широкому разгулу разума", подрывавшего устои Средневековья и феодализма. Крюков ("Философские записи") анализировал психические способности человека (воображение, впечатление, внимание, память), роль "чувственности и чувствований" в познании с позиций сенсуализма. Еуманистические устремления Д. выражались в подчеркивании важной социальной роли философии (если она есть изыскание истины, то "истина должна быть открыта народу"), в определении ее как "правдоведения" (Крюков). Хронологические рамки философского движения Д. не ограничивались 1-й пол. 20-х гг., хотя ряд соч. написан ими до 1825 г., включая космологический трактат В. И. Штейнгеля "Опыт… счисления старого и нового стиля" (Спб., 1819), статьи В. К. Кюхельбекера, примыкавшего к "любомудрам", а также соч. Барятинского, Г. С. Батенькова, Н. И. Тургенева и др. Идеи, близкие Д. по духу, выражены в книге Куницына "Право естественное" (ч. I — 1818; ч. II — 1820). Каторга и ссылка не привели к угасанию философских интересов среди Д.

"Пламенный христианин", верующий католик Лунин в работах сибирского периода эволюционировал в сторону более последовательного теизма, совмещавшегося с политическим радикализмом. "Философия всех времен и школ, — писал он, — служит единственно к обозначению пределов, от которых и до которых человеческий ум может сам собою идти. Прозорливый вскоре усматривает эти пределы и обращается к изучению беспредельного Писания" (Избр. соц. — полит, и филос. произв. декабристов: В 3 т. М., 1951. Т. 3. С. 184). Обвинения Лунина против исторического православия во многом напоминают идеи, высказанные Чаадаевым в первом "Философическом письме". Христианство в России, считал он, подчинилось власти абсолютизма, и потому православная церковь стала силой, препятствующей введению "представительного порядка вещей". С позиций, близких западничеству, Лунин осудил "стариковщину", рус. патриархальность и всеобщую зависимость от власть имущих. Он же подверг критике формулу Уварова "православие, самодержавие, народность", считая, что православие "не дает предпочтения ни самодержавию, ни иному образу правления" (Там же. С. 189). Никто не доказал еще, по словам Лунина, почему самодержавие "свойственнее русским, чем другое политическое устройство, и всегда ли они одинаково будут его предпочитать". В работе "Розыск ис-1 торический" Лунин заклеймил отсталость "политического. быта" России, едва подвинувшейся "к той черте, за которой нашли англичан" (Лунин М. С. Соч. и письма. С. 82). Протестант В. К. Кюхельбекер в ссылке разделял иную разновидность теизма, не основанную на противопоставлении зап. и вост. христианства. Кюхельбекер подчерки-1 вал объединяющую функцию христианской религии, не | разделяющей народы на вост. и зап., а сплачивающей их на основе христианского универсализма. "Следовать же этому учению может, если только не будет противиться голосу внутреннему, и жид, и магометанин" (Декабристы и их время. С. 79). Фонвизин в ссылке написал одно из первых в России обобщающих соч. по истории философии (вслед за работами Галича "История философских систем" (Спб., 1818–1819. Ч. 1–2) и архимандрита Гавриила "История философии" (Казань, 1839–1840. Ч. 1–6), названное им "Обозрение истории философских систем", где он рассматривает предмет философии с позиций христианского теизма, излагает историю античной, средневековой и новой философии, завершая ее системой 1 еге-ля и "левогегельянцев". Высшее назначение философии, по Фонвизину, состоит в том, что она может "приуготовить сердечную почву к принятию семян веры, возбудив в человеке желание самопознания и представя ему идеал! того, чем он быть должен". При общей высокой оцени] гегелевской философии, Фонвизин указывал на такие eel недостатки, как консерватизм, "тяжелость языка" и недм оценка славянского мира. "В политике Гегель был в выи шей степени консерватор, поборник монархического на-1 чала и противник народодержавия". Т. обр., можно заключить, что и в "последекабрьский" период творчеств! Д. сумели отразить свое понимание философских интересов рус. образованного об-ва, параллельное, в частности, дискуссиям славянофилов и западников, спорам! нем. философской классике, поискам новых путей развития рус. философии в XIX в. Несмотря на мировоззренческую близость нек-рых Д. к религиозным течениям рус. философии, они были особо почитаемы лишь секуляризированной, либеральной и революционной интеллигенцией. Современники Д. — Чаадаев и А. С. Хомяков в целом негативно оценивали декабристские рецепты преобразования России, считая их одинаково неприемлемыми и в политическом, и в теоретическом отношениях. Бесспорно и глубоко влияние Д. на рус. художественную культуру, особенно литературу, к-рое простиралось от Пушкина до Толстого.

Соч.: Восстание декабристов: Библиография. М.; Л., 1929; Восстание декабристов: Материалы. М.; Л., 1925–1927. Т. 1–5; Избр. соц. — полит, и филос. произв. декабристов. М., 1951. Т. 1–3; Лунин М. С. Соч. и письма. Пг, 1923; Якушкин И. Д. Записки, статьи, письма. М., 1951.

Лит.:ГабовГ. И. Общественно-политические и философские взгляды декабристов. М., 1954; Никандров П. Ф. Мировоззрение П. И. Пестеля. Л., 1955; Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Русская философия IX–XIX вв. (2-е изд.). Л., 1989 (гл. XIV); Lemberg Н. Die Nationale Gedankenwelt der Dekabristen. Koln; Gras, 1963; Mazour A. The First Russian Revolution 1825: The Decembrist Movement, It's Origins, Development and Significance. 2 ed. Stanford, 1961; Raejf M. The Decembrist Movement. Englewood Cliffs (New Jersey), 1966.

M. А. Маслин

ДЕНИСОВЫ, братья Андрей (1674–1730) и Симеон (1682–1741) — деятели беспоповского старообрядчества 1-й пол. XVIII в., прославившиеся как своими богословскими соч., так и практической деятельностью по организации и устроению церковной жизни. А. Д. рано научился грамоте и читал все книги, какие мог достать. В 1692 г. в возрасте 18 лет, стремясь к церковной, монашеской жизни, он тайно оставил дом родителей и отправился в староверческую беспоповскую общину дьячка Даниила Викулина. В 1694 г. ими была основана знаменитая Выгорецкая (Вы-говская) пустынь — старообрядческое общежительство монастырского устава на реке Выг. Благодаря своим выдающимся и разносторонним способностям А. Д. быстро занял важное положение в жизни общины. Он руководил организацией внутреннего устройства, разработал правила монастырской жизни и богослужения, а также обеспечил материальное благополучие, развивая монастырское хозяйство и промыслы: хлебопашество, скотоводство, торговлю. В 1703 г. он становится настоятелем пустыни. А. Д. постоянно работал над самообразованием: изучал Священное писание, творения святых отцов, многому обучился во время своих поездок по России. Около года он проучился в Киевской духовной академии, изучая "риторское, философское и (реологическое учение", причем его учителем был ректор академии, оценивший одаренность А. Д. В Выгорецкой пустыни была создана богатая библиотека древн. книг и собрание старинной церковной утвари. Мн. древности были приобретены А. Д. во время разъездов по стране. Он создал в общине несколько школ, где обучали грамоте, церковному пению, иконописи, а также основам богословия и ораторского искусства. Большинство исследователей считает А. Д. автором "Диаконовых ответов", написанных на вопросы игумена (будущего епископа Нижегородского) Питирима староверам-поповцам Нижегородчины, предводителем к-рых был диакон Александр. Среди них не нашлось достаточно опытного богослова для составления ответов Питириму, и тогда они обратились за помощью к А. Д. В "Диаконовых ответах" производится глубокое сравнительное изучение древнерус. и новообрядческих церковных чинов и установлений, приводятся десятки примеров из старых и новых книг, из древн. иконографии и церковной археологии и истории. Однако книга не сводится к изложению обильного количества фактов, автор обнаруживает способности анализа, логического построения доказательств, применения полемических приемов. Конечно, "Диаконовы ответы" не были академическим богословским трактатом. Отвечая Питириму, подкреплявшему свои аргументы репрессиями, приходилось иногда уклоняться от прямых ответов или недоговаривать. Тем не менее Питирим вместо словесного опровержения угрозами и пытками заставил диакона Александра и др. нижегородских староверов публично отречься от поданных ими от своего имени "Диаконовых ответов", а позднее добился казни Александра. В скором времени А. Д. пришлось применить свой талант историка и богослова уже на защиту собственной Выгорецкой пустыни, отвечая на вопросы прибывшего в их края иеромонаха Неофита. Составляя при участии С. Д. и Трифона Петрова знаменитые "Поморские ответы", А. Д. не ставил себе задачей создать новую религиозную доктрину. Он говорил сподвижникам, что уже не надеется убедить российских архиереев возвратиться к "древлему благочестию", но лишь стремится защитить право староверов пребывать в своей вере, не подвергаясь гонениям. Несмотря на скромно очерченную задачу, главный труд А. Д. стал выдающимся памятником староверческой религиозно-философской мысли. А. Д. показал себя в этом труде не только как историк, палеограф и литургист, обладающий обширными и подробными знаниями, но и как мыслитель с глубокой и стройной системой взглядов по фундаментальным проблемам богословия, религиозной философии, церковной истории. Конечно, А. Д. не предпринимает абстрактного изложения своих воззрений, а обнаруживает их в ходе конкретной полемики, что, впрочем, сказывается лишь в специфичности формы рассуждений, не снижая их уровня. Осн. часть произв. А. Д., к-рых Павел Любопытный насчитывает 119, а В. Г. Дружинин более 183, составляют проповеди. Проповедническое мастерство А. Д. было таково, что староверы именовали его "вторым Златоустом". Его проповеди были аскетического характера, в основном они посвящались общим принципам христианского вероучения и нравственности, а также нек-рым особенностям беспоповского учения. Младший брат А. Д. -Симеон пришел в Выгорецкую пустынь в 1697 г. и стал его ближайшим помощником в делах устроения скитской жизни, обучения и воспитания молодежи, проповеди старой веры. С. Д. славился большой начитанностью и замечательной памятью. Путешествуя вместе с братом, он также собирал свидетельства, книжные и церковноар-хеологические доказательства в защиту старой веры. В 1713 г. С. Д. был арестован в Новгороде как "расколоучитель". В течение 4 лет он находился в тюрьме, причем митрополит Иов стремился вынудить его присоединиться к синодальной церкви, но С. Д. сумел бежать, обратив к староверию караульного солдата. После смерти Андрея С. Д. стал настоятелем Выгорецкого (Выговского) монастыря, управляя к-рым в течение 10 лет был вынужден преодолевать мн. трудности: правительственные следствия и репрессии, внутренние разделения и споры. Наиболее известными произв. С. Д. являются "История об отцах и страдальцах соловецких" и "Виноград российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие" — описание жизни виднейших деятелей ста-роверия. Кроме того, он был автором проповедей. См. также Раскол, Старообрдчество.

Лит.: Барсов Е. В. С. Денисов Вторушин, предводитель русского раскола XVIII века // Труды Киевской духовной академии. 1866. № 2, 6, 7, 12; Он же. А. Денисов Вторушин как выговский проповедник // Там же. 1867. № 2, 4; Барсов Н. И. Братья Андрей и Симеон Денисовы. М., 1866; Филиппов И. История Выговской старообрядческой пустыни. Спб., 1862; Смирнов П. С. Выговская беспоповская община в первое время ее существования // Христианское чтение. 1910.

М. О. Шахов

ДЕ-РОБЕРТИ Евгений Валентинович (13(25). 12.1843, с. Казацкое Подольской губ. — 24.04(8.05). 1915, д. Валентиновка Тверской губ.) — социолог и философ. ^Учился в Александровском лицее, ун-тах Гейдельберга, Иены, Парижа. С кон. 60-х гг. сотрудничал в рус. либеральных газетах и журналах, в издававшемся в Париже Э. Литтре и Вырубовым журн. "La philosophie positive" ("Позитивная философия"). Участник земского движения, конституционалист. С 1887 г. подолгу жил за границей. В 1894–1907 гг. проф. Нового Брюссельского ун-та. Участник международных социологических конгрессов. В 1908–1915 гг. проф. социологии в Психоневрологическом ин-те в Петербурге. С 1914 г. вместе с Ковалевским издавал сб. "Новые идеи в социологии". Отталкиваясь от О. Конта, к-рый представлялся ему недостаточно последовательным позитивистом, Д.-Р. развил концепцию, получившую название "гиперпозитивизм" ("неопозитивизм", "робер-тизм"). Гносеология представлялась ему частью социологии как осн. науки о разуме, а этика, основывающаяся на этой социологической теории познания, должна стать прикладной социологией действия. Научную (позитивную) философию он считал отличной от науки по объекту и методу. Д.-Р. отверг контовский феноменализм и агностицизм, сводя непознаваемое к еще непознанному. В своей т. наз. биосоциальной гипотезе он подчеркивал значение коллективных представлений при анализе социального действия. Выдвинул также идею четырех осн. факторов "надорганической" социальной эволюции (наука, философия, искусство, труд). В нач. XX в. Д.-Р. солидаризировался с энергетическим объяснением общественного прогресса у В. Оствальда. Его идеи получили отклик во фр. социологии XX в.

С о ч.: Политико-экономические этюды. Спб., 1869; Наука и мегафизика: Опыт новой постановки некоторых вопросов в области философии // Знание. 1875. № 5; Социология. Основная задача ее и методологические особенности, место в ряду наук, разделение и связь с биологией и психологией. Спб., 1880; Прошедшее философии: Опыт социологического исследования общих законов развития философской мысли. М., 1886. Т. 1–2; Новая постановка основных вопросов социологии. М. 1909; Понятия разума и законы вселенной. Спб., 1914.

Л и т.: Ковалевский М. Страница из истории нашего общения с западной философией // Вестник Европы. 1915. Кн. 6; История философии в СССР М., 1968–1971. Т. 3–4; Социологическая мысль в России: Очерки истории немарксистской социологии последней трети XIX — начала XX века. Л., 1978 (гл. 5); Verrier R. Roberty. Le positivisme russe et la fondation de la sociologie. P., 1934.

В. Ф. Пустарнаков

ДЕСНИЦКИЙ Семен Ефимович (ок. 1740, Нежин -15(26).06.1789, Москва) — ученый, юрист. Образование получил в Московском ун-те, затем в ун-те Глазго (Шотландия); магистр искусств; в Глазго присвоена степень доктора права, действительный член Российской Академии. Д. разрабатывал своеобразную концепцию права, тесно связанную с философией. Он высоко ценил "метафизику" Д. Юма (особенно его соч. "Трактат о человеческой природе"), но гл. обр. "нравоучительную философию" А. Смита (выделяя его труд "Теория нравственных чувств"). Согласно Д., этика, или "нравоучительная философия", — "первый способ к совершению наших чувствований, справедливости и несправедливости". Поэтому она в соединении с "натуральной юриспруденцией" является "первым руководством" для всех рассуждений в сфере права; это — знание, к-рое составляет "первоначальное учение законоискусства". Этика решает две осн. проблемы: 1. В чем состоит добродетель или, иначе, какое поведение достойно похвалы, чести и уважения? 2. Каковы силы или душевные качества, к-рые дают нам основание предпочесть один поступок другому? Д. проявлял интерес также к натурфилософским, в частности космологическим, проблемам, к учению И. Ньютона. Он признавал концепцию множества миров, критиковал астрологию, размышлял о проблеме вечности Вселенной и происходящих в ней изменениях. Д. не разделял утверждений о "смертности мира", о том, что мир проходит состояние отрочества, юности, мужества и престарелости и что человек, как все животные и растения, не может быть исключен из этих всеобщих перемен. Он отказывался допустить, что человеческая природа терпит к.-л. ущерб, и рассматривать изменения в человеческом роде по стадиям отрочества, юности, мужества, престарелости. В противовес такому видению истории человечества Д. выдвигает концепцию поступательной смены "четырех состояний рода человеческого": 1) первоначального — "звероловческого" и собирательного; 2) скотоводческого, или пастушеского; 3) хлебопашенного; 4) коммерческого. Причем каждому "состоянию" присуще свое право собственности, к-рое окончательно складывается на коммерческой стадии. В этих обобщениях просматривается ценимый Д. "исторический способ" исследования предмета (собственности, семьи и т. д.), к-рый применялся им наряду с "метафизическим" (философским) способом. Д. как правовед много сделал для развития в России "юридического мировоззрения", хотя и не признавал теории естественного права; он выступил с правовым проектом, к-рый фиксировал бы прерогативы монарха, государственных учреждений, определял бы отношения между помещиками и крепостными, родителями и детьми, всякого рода имущественные и личные отношения. Отвергая "народную", "аристократическую" и смешанную формы правления, он "приноравливал" свой проект относительно законодательной, исполнительной и судебной власти к "нынешнему возвышающемуся российскому монаршему состоянию". Место человека в об-ве, "начало и основание всех чиноположении", по Д., определяет богатство. Применительно ко 2-й пол. XVIII в. прогрессивными были выступления Д. в защиту "купцов и художественных людей", критика им "великих злоупотреблений" помещиков, его требования "превознести" низверженный в древности женский пол и др. Объективно Д. значительно вышел за рамки официальной идеологии, пропагандируя в России академическую правовую концепцию, тесно связанную с философией, прежде всего с "нравственной философией", вносившей в эту концепцию ренессансно-гуманистическое и протопросветительское содержание.

С о ч.: Избр. произв. русских мыслителей второй половины XVIII века. М., 1952. Т. 1. С. 185–332.

Л и т.: Коркунов Н. М. С. Е. Десницкий — первый русский профессор права. Спб., 1894; Сыромятников Б. И. С. Е. Десницкий — основатель науки русского правоведения // Известия АН СССР, отд. экономики и права. 1945. № 3; Загряцков М. Д. Общественно-политические взгляды С. Е. Десницкого // Вопросы истории. 1949. № 7; Гоацианский П. С. Десницкий. М., 1978.

В. Ф. Пустарнаков

"ДИАЛЕКТИКА МИФА" — произв. Лосева (1930). Как философ Лосев весьма полно раскрылся уже в своих первых работах, наиболее значительными из к-рых были "Философия имени" (1927) и "Д. м.". В них он придерживается идей метафизики всеединства. Правда, в "Д. м." они (в силу условий, сложившихся в России в кон. 20-х гт.) выражены более скрыто. Лосев пытался синтезировать христианизированный неоплатонизм с символистской картиной реальности, в основе к-рой лежит тезис, что все чувственно-материальное проникнуто смыслом, а смысл для своего выражения и воплощения нуждается в чувственно-телесной форме. Соответственно действительность изображается как совокупность символов, ее единство усматривается в ее осмысленности, одухотворенности. В основу этой конструкции он кладет представление об изначальной взаимосвязанности идей всеединства и символизма в форме имясловия, к-рое сформировалось и развивалось в рамках христианства. Так понятый символизм представляет истолкованные на языке совр. философии апофатическое богословие и имясловие. Из имясловия и апофатической природы сущности вытекает не только отождествление сущности со смыслом, но и их обоих с энергией. Все эти стороны сущности выражаются символом, наиболее значимыми разновидностями к-рого являются имя и миф; и то и др. представляют собой то, что есть сущность для себя и всего иного. Потому и весь мир есть не что иное, как имена и мифы разных степеней онтологической и смысловой напряженности. Имя вещи выступает как метафизический принцип бытия и познания. Наибольшую полноту и глубину имя обретает, когда охватывает сокровенный мистический слой бытия, когда оно раскрывается как миф. Лосев решительно расходится с просветительской интерпретацией природы и социально-культурного предназначения мифа, усматривавшей в мифах свидетельства крайне низкого уровня духовного развития раннеисторического человечества, отказывавшей мифам в способности обладать к.-л. ценным познавательным содержанием. Он понимает миф не как выдумку или фантазию, не как необоснованный перенос на природу и реальный жизненный мир человека метафорической поэзии или сказочных сюжетов. Мифы — древнейшая форма осознания глубоких сокровенных духовных основ человеческого бытия. В мифах Лосев видит "жизненно ощущаемую и творимую вещественную реальность, телесность" (Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 27). Миф — это "энергийное, феноменальное самоутверждение личности"; это есть "в словах данная личностная история" (С. 99, 101). И потому миф есть не что иное, как "развернутое магическое имя". Миф — это очеловеченная природа. Миф как жизненная реальность характерен не только для отдельных исторических эпох, но отдельные элементы мифологического сознания могут действовать и в совр. об-ве. Но при этом фактическая роль и значимость этих мифологических пластов сознания существенным образом изменяются, наполняются новым, часто прямо противоположным по своей социальной и культурной значимости содержанием. Если в отдаленной исторической эпохе мифология и мифологическое сознание чаще всего играли созидательно-интегративную функцию, сплачивая разнородные общности людей, и задавали нек-рые ориентиры их действия, то в совр. условиях мифологизация сознания чаще всего оборачивается своей негативной стороной — происходит мифологизация одних идей в ущерб другим, что грозит догматизмом и отсутствием непредвзятого свободного взгляда на социальные проблемы. Происходит, напр., мифологизация понятия материи, что подталкивает человека жить по законам мифотворчества. Не менее характерна и опасна и оборотная сторона расширительной трактовки мифического компонента культуры, цель к-рой — сведение религии в любой ее форме к мифологическому мировосприятию. Лосев показывает не только несостоятельность сведения религиозности к мифологии, но и принципиально различное их отношение к знанию; причем в качестве наиболее зрелой формы религии берется христианство. Несмотря на то что миф есть одна из наиболее древн. и фундаментальных форм религиозности, к-рая в той или иной степени наличествует и во всех более развитых формах религиозности и религии, тем не менее мифологичность и религиозность сознания нельзя отождествлять. Чем более развитой и зрелой является религия, тем в меньшей мере и степени в ней присутствуют мифологические напластования, но даже когда они наличествуют, то далеко отодвигаются на второй план. Еще более показательно и значительно различие мифологии и христианства в их отношении к знанию. Мифологическое восприятие вообще не знает наряду с собою такой особой формы восприятия и осознания мира, как знание, и весь мир предстает в нем как очеловеченный мир, лишенный своих объективных закономерностей. Христианство же, подчеркивая всю важность и значимость веры для человеческого самоопределения в мире, не рассматривает ее в качестве единственного духовного средства решения этой задачи; оно не только в полной мере осознает всю важность и необходимость знания в жизнедеятельности, но и в вере усматривает мн. черты, сближающие ее с знанием. И это возможно потому, что вера знает свой предмет, "верить можно только тогда, когда знаешь, во что нужно верить", не во что-то вообще, не в некое аморфное, безличное Нечто. А в этом случае "или вера свой предмет ясно отличает от всякого другого предмета, — тогда этот предмет строго определен и сама вера определенна; или вера не отличает своего предмета от всякого другого… и тогда у нее нет ясного предмета и сама она есть вера ни во что, т. е. сама она не есть вера. Но что такое фиксирование предмета, который ясно отличен от всякого другого предмета? Это значит, что данный предмет наделен четкими признаками, резко отличающими его от всякого иного. Но учитывать ясные и существенные признаки предмета не значит ли знать этот предмет? Конечно да. Мы знаем вещь именно тогда, когда у нас есть такие ее признаки, по которым мы сразу отличим ее от прочих вещей и найдем ее среди пестрого многообразия всего иного. Итак, вера в сущности своей есть подлинное знание" (С. 104). Сразу после выхода в свет "Д. м." вызвала яростную полемику и острую идеологическую критику, что имело трагические последствия для Лосева и его жены. Широкому читателю книга стала доступна только через 60 лет после первой публикации.

С о ч.: Диалектика мифа//Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 21–186.

В. И. Кураев

"ДИАЛЕКТИКИ" И "МЕХАНИСТЫ"-участники развернувшейся в 20-х гг. XX в. дискуссии по вопросам взаимоотношения философского мировоззрения и естествознания, всеобщего философского метода и частных методов познания. Непосредственным поводом для дискуссии послужила публикация в 1924 г. статьи (вышедшей вскоре отдельной книгой) И. И. Степанова (Скворцо-ва) "Исторический материализм и современное естествознание", на к-рую последовало несколько рецензий (Я. Э. Стэна и др. философов). В обсуждение включились также и естествоиспытатели. Был организован ряд диспутов в высших учебных заведениях и научных учреждениях. Лидерами спорящих сторон были И. И. Степанов и Деборин. Сторонников первого обычно называют "М.", а сторонников второго "Д.". Правда. Степанов называл своих оппонентов "формалистами", отождествляя их с натурфилософами. Что касается термина "механический", то он означал направленность на раскрытие механизма явлений, взаимосвязей составляющих их элементов. Говоря совр. языком, это была элементаристская (в противоположность системному подходу) установка. Степанов, А. К. Тимирязев и др. их сторонники утверждали, что философские принципы — это лишь выводы из наук, к-рые не могут быть доводом в исследовании. Поэтому знание осн. законов диалектики не освобождает от детального изучения предмета, более того, философы обязаны совершенствовать свою методологию на основе новейших достижений науки. Однако, делая на этом акцент. "М." дали повод для упреков в сводимости всеобщего к частнонаучному, в принижении значения философской методологии. Настаивая на приоритете индуктивного анализа в философии (на фактуальном уровне, что было справедливым), они переносили данное положение на теоретический уровень философского исследования, умаляя тем самым роль дедукции в познании. В представлении "М." всеобщая методология вбирала в себя аналитический метод, сводимость сложного к более простому, поиск причинно-следственных связей, наблюдение и опыт. Хотя Степанов и его сторонники неоднократно заявляли, что их взгляды не следует отождествлять с механицизмом XVII–XVIII вв., им все же стали вменять в вину сведение всех форм движения материи к механической форме и отказ от признания специфики физических, химических и биологических систем. В их трактовке верная мысль о генетической сводимости жизни к физическим и химическим процессам, по существу, сочеталась с недооценкой ее качественных особенностей. Тем не менее при всей нечеткости философской аргументации представлений о соотношении высших и низших форм движения материи сторонники этой позиции в данном отношении оказались ближе к внутренней тенденции развития естествознания на том его этапе, в частности биологии, чем представители противоположного направления, поскольку их выступления углубляли связи между философским и естественно-научным знанием. Деборин и его последователи, правильно подчеркивая специфику философского знания в сравнении с естественно-научным, несводимость его к осн. выводам естествознания и большое значение философской методологии как всеобщего синтетического способа познания, вместе с тем нередко преувеличивали значение указанного всеобщего метода в исследовании конкретных явлений природы. С этой т. зр. диалектика оказывалась единственным методом естествознания, а все остальные методы должны быть лишь ее конкретизацией. Механика, писал, напр., Деборин, составляет "лишь спе- j циальный случай диалектики". Ряд утверждений Дебори-на вызвали в его адрес упреки в тенденции к формалистическому уклону, к оправданию отрыва философии от практики естествознания и игнорированию зависимости разработки общей методологии от развития частных наук. По вопросу о соотношении форм движения материи Деборин утверждал, что высшие формы и сводятся, и не сводятся к низшим: они сводятся по происхождению, но не сводятся по своей форме, по своему качеству. Тем не менее он и нек-рые его сторонники фактически не разграничивали смысловые оттенки, вкладываемые в понятие сводимости. В результате их критика этого понятия нередко воспринималась как отрицание всякой — и структурной и генетической — связи биологического с химическим и физическим, что, в свою очередь, давало повод "М." обвинять "деборинцев" в абсолютизации специфи ки жизни, в отрыве живого от неживого, в витализме. Дискуссия затронула и др. вопросы философской теории: понятие материи, соотношение понятий "общество" и "биологическая природа", проблему "первичных и вторичных качеств", вопрос о соотношении сознания и бессознательного и т. п. В ходе дискуссии происходило постепенное сближение т. зр. по нек-рым вопросам. Так, "М." через свой печатный орган — сб. "Диалектика в природе" к кон. 20-х гг. достаточно четко отмежевались от положения, будто философия растворяется без остатка в выводах и методах естествознания. Они стали утверждать: "Диалектика, ее законы должны быть в первую очередь выводом, а не доводом в научных исследованиях; но эти законы, полученные из опыта, могут и должны уже руководить дальнейшими исследованиями как в области природы, так и общества" (Диалектика в природе. Вологда, 1928. № 3. С. 17). Мн. из "М." (среди них А. Ф. Самойлов) признали необходимость дополнения "механического", или элементаристского, подхода диалектическим, системным подходом. В этих условиях дискуссия между "Д." и "м." по главному вопросу лишалась смысла. И все же оставалось немало реальных проблем, требовавших углубленной разработки. С нач. 30-х гг., когда на передний план в философии была выдвинута "партийная" линия, представленная Мишиным и др., за спорившими сторонами стали все более утверждаться политические ярлыки ("М." — "правый политический уклон", меньшевиствующие идеалисты" ("Д.") — троцкизм).

Соч.: Степанов И. Исторический материализм и современное естествознание. Марксизм и ленинизм: Очерки современного мировоззрения. М., 1925 (на обл. 1924; 2-е изд. — 1926): Стэн Я. Об ошибках Гортера и тов. Степанова // Большевик. 1924. № 11; Степанов И. О моих ошибках, "открытых и исправленных" тов. Стэном // Там же. № 14; Вишневский А. Рец. на кн. И. Степанова "Исторический материализм и современное естествознание" // Под знаменем марксизма. 1924. № 12; Степанов И. Диалектическое понимание природы — механистическое понимание // Там же. 1925. № 3; Деборин А. Энгельс и диалектическое понимание природы // Там же. № 10–11; Диалектика в природе: Сб. по марксистской методологии естествознания. Вологда, 1926–1928. Сб. 1–3; М., 1929. Сб. 4–5; Деборин А. Наши разногласия (Заключительное слово на дискуссии в Институте научной философии 18 мая 1926 г.); Гредескул Н. Быть ли естествознанию механическим или стать диалектическим? // Под знаменем марксизма. 1928. № \;Аксельрод-Ортодокс Л. И. В защиту диалектического материализма. Против схоластики. М.; Л., 1928; Степанов И. Диалектический материализм и де-боринская школа. М.; Л., 1928; Сарабьянов Вл. В защиту философии марксизма. М.; Л., 1929; Деборин А. Диалектика и естествознание. 4-е изд. М.; Л., 19Ъ0;Луппол И. К. На два фронта. М.; Л., 1930; Столяров А. Диалектический материализм и механисты. Наши философские разногласия. 3-е изд. Л., 1930.

Лит.: Алексеев П. В. Дискуссия с механистами по проблеме взаимосвязи философии и естествознания (вторая половина 20-хгодов) // Вопросы философии. 1966. № 4;Ксенофонтов В. И. Ленинские идеи в советской философской науке 20-х годов (дискуссия "диалектиков" с "механистами"). Л., 1975; Youravsky D. Soviet marxism and natural science. 1917–1932. N. Y., 1961.

/7. В. Алексеев

ДИМИТРИЙ РОСТОВСКИЙ (в миру Даниил Саввич Туптало) (декабрь 1651, Макаров, Украина -28.10(8.11). 1709, Ростов) — церковный деятель, просветитель. Канонизирован в 1757 г. Философские представления Д. Р. могут быть поняты лишь как аспект его церковного и богословского мировоззрения, складывавшегося под влиянием двух осн. факторов. Первым фактором была церковная и академическая богословская среда Украины, где будущий святитель воспитывался и прожил большую часть своей жизни до переезда в 1701 г. в Россию, где он избирался митрополитом Ростовским и Ярославским. Вторым фактором была его работа в 1685–1705 гг. над составлением Четьей-Миней — свода житий святых, чтимых православной церковью. В своих первых оценках философии Д. Р. определял ее как "внешнюю", "еллинс-кую" мудрость, высшие достижения к-рой — интуиции Платона и Аристотеля о Божестве. В иерархии форм разума философия, считал он, занимает промежуточное положение между духовным разумом, источником к-рого является Святой Дух, и плотским разумом, к-рый по природе присущ человеку. Дальнейшая эволюция представлений Д. Р. о философии прослеживается прежде всего в его Четьях-Минеях. Эта работа, а также труды ростовского периода (1702–1709) свидетельствовали о приверженности Д. Р. исихазму. В рамках этого движения философия, понимавшаяся не столько как форма познания, сколько как образ жизни, считалась необходимой составляющей религиозного опыта. В духе исихазма Д. Р. полагал, что мир проникнут божественными действиями, к-рые открываются человеку в красоте и гармонии природы. Природа, хотя и не божественна, но в силу своей сотворенности отражает божественный замысел о мире и человеке. В "Келейном летописце" Д. Р. подтверждал мысль Антония Великого о тварном мире как о книге, созданной Богом. Способность понимать эту книгу превращает человека из разумного животного в тварного сына Божия. Познание и освоение мира Д. Р. рассматривал как способ приблизиться к Богу. В работе "Внутренний человек" Д. Р. излагал понимание человека, соотносимое с исихастским положением о том, что с момента воплощения Бога его не следует искать вовне, т. к. он находится внутри нас. "Познавший истинно себя, познал Бога. И познавший Бога, познал себя", — писал Д. Р. По его мнению, в реальной жизни взаимоотношения души и тела — "внутреннего" и "внешнего" человека — имеют характер антагонизма, поскольку по отношению к душе тело является подобием тюрьмы. Поэтому одной из жизненных целей, достойных христианина, является не просто преодоление зависимости "внутреннего" человека от "внешнего", но установление его господства над последним. Раскрывая соотношение веры и разума, Д. Р. опирается на исихастское понимание мира как училища, устроенного Богом, и одновременно на киево-могилянское богословие. По Д. Р., взаимная зависимость веры и разума наиболее полно обнаруживается в познании божественной мудрости. Выделяя в структуре разума разум духовный и разум плотский, Д. Р. полагал, что в указанном процессе преимущество остается за духовным разумом. Дар духовного разумения определяет и характер веры. В качестве признаков плотского разума Д. Р. называл невежество, синоним юродства и отсутствие навыков "умного делания" (духовного опыта, как его понимает исихазм). При видимой разнородности исходных принципов богословия Д. Р., в к-ром апология разума и просвещения сочетается с безусловной приверженностью аскетизму и мистицизму, его концепция лишена эклектики. Близость к исихастскому мировоззрению позволила Д. Р. интерпретировать разнообразные формы познания и деятельности как различные формы религиозного опыта. После смерти Д. Р. его труды приобрели общеправославное значение. Они не только укрепили позиции афоно-молдавского мистицизма в России, но и стали распространяться в Болгарии, Сербии, Румынии.

Соч.: Сочинения святителя Димитрия, митрополита Ростовского. Киев, 1895–1905. Ч. 1–5; Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четий-Миней св. Димитрия Ростовского с дополнениями из Пролога. М., 1902–1911. Т. 1–12.

Лит.: Нечаев В. Св. Димитрий, митрополит Ростовский. М., 1849; Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время. Спб., 1891; Попов М. С. Святитель Димитрий Ростовский и его труды, 1709–1909. Спб., 1910; Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937; Вильнюс, 1991; Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Соч. М., 1989. С. 27.

В. В. Аржанухин

"ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ" — особое периодическое издание Достоевского, всецело являвшееся его единоличным органом и выходившее месячными выпусками с перерывами в 1873, 1876–1877,1880-1881 гг. (Поли. собр. соч.: В 30 т. Т. 21–27). Оно выражало потребность писателя в прямой беседе с читателем для обсуждения злободневных вопросов, касающихся всех областей российской и европейской действительности. В "Д. п." Достоевский ведет принципиальный разговор, перемежающийся с собственными воспоминаниями и историческими экскурсами, о внешнеполитических и военных событиях (Вост. вопрос, освободительная борьба юж. славян, рус. добровольческое движение, политическая жизнь Франции, Италии, Испании, усиление милитаризма бисмарковской Германии), о земельной собственности и аграрных отношениях, о развитии промышленности и торговли, о научных открытиях и всемирных выставках. Внимание автора привлекают железнодорожные катастрофы, судебные процессы, увлечение интеллигенции спиритизмом, распространение самоубийств среди молодежи. Его беспокоит распад семейных связей, разрыв между различными сословиями, торжество "золотого мешка", обезлесение страны, эпидемия пьянства, искажение рус, языка и мн. др. проблемы. Перед писателем открывается широчайшая панорама пореформенной России: именитые сановники и неукорененные мещане, разорившиеся помещики и преуспевающие юристы, тугодумные консерваторы и ушлые либералы, бывшие петрашевцы и заявившие о себе анархисты, смиренные крестьяне и самодовольные буржуа. Читатель знакомится и с необычными суждениями автора о рус. литературе, творчестве Пушкина, Некрасова, Толстого. Однако "Д. п." — не многокрасочная фотография и не калейдоскоп сменяющих друг друга пестрых фактов и непересекающихся тем. В нем есть свои стройные мировоззренческие положения и идеи, имеющие глубокий философский смысл. И о чем бы ни заводил речь автор "Д. п." — будь то роль религии в мировой истории или проводимые экономические реформы, "ротшильдовская идея" или сражение болгар и сербов с турками, об-во покровительства животным или литературные типы, замученный солдат или добрая няня, кукольное поведение дипломатов или игривые манеры адвокатов, кровавая реальность террористических актов или утопические мечтания о "золотом веке", — его мысль всегда обогащает и обобщает текущие факты глубинными ассоциациями и аналогиями из отечественной и мировой культуры, раскрывает сокрытый в них высокий или низкий образ человека. Причем при освещении столь разнородных тем одновременно на предельно конкретном и общечеловеческом уровнях Достоевский органично соединял различные стили и жанры, последовательную логику и художественные образы, что позволяло передать всю сложность и неодномерность рассматриваемой проблематики. В самой же этой проблематике он стремился определить "концы" и "начала", ее вневременную этическую и психологическую сущность, глубинный духовный смысл, а также отыскать и указать "нашу национальную и народную точку зрения". Характеризуя собственные подходы, писатель говорил о необходимости давать "отчет о событии не столько как о новости, сколько о том, что из него (события) останется нам более постоянного, более связанного с общей, с цельной идеей". По его убеждению, нельзя "уединять случай" и лишать его "права быть рассмотренным в связи с общим целым", в свете | всего исторического опыта, запечатлевшего осн. свойства человеческой природы и не перестающего оказывать свое воздействие через активизацию тех или иных традиций на качественное своеобразие настоящего и будущего России и Европы. Философскую методологию в "Д. п.", как и в художественных произв. Достоевского, можно обозначить как пневматологию (т. е. духоведение), в к-рой истинное значение психологических, политических, идеологических, экономических, эстетических и иных проблем раскрывается в сопоставлении с двумя фундаментальными типами самосознания человека, с его неотчетливыми или безотчетными представлениями о своей природе, ее подлинной сущности, об истоках, целях и смысле бытия. Если человек не выделяет себя из материального мира и считается продуктом стихийной игры слепых сил природы, тогда естественно и логично ощущать или осознавать свою жизнь в категориях самосохранения и борьбы за существование, тайной вражды и скрытого взаимо вытеснения, конкуренции и соперничества, в тех категориях, в к-рых собственно человеческие свойства личности, резко выделяющие ее из природной среды (милосердие, сострадание, праведность, честь, совесть и т. п.), утрачивают свою подлинную сущность и самостоятельную значимость, угасают за невостребованностью и ненадобностью. И напротив, если человек воспринимая себя как образ и подобие Божие, тогда все специфически человеческие свойства, слитые с действенной памятью о Первообразе и его заповедях, становятся не внешней условностью, а внутренней силой, к-рая способна превозмочь иго натуральных страстей, гедонистических склонностей, властных притязаний, господствующей конъюнктуры, своекорыстных расчетов, вносящих катастрофические начала энтропии, дисгармонии и разлада во взаимоотношения людей. По Достоевскому, от смутно ощущаемого или ясно осознаваемого ответа на главный вопрос о собственной сущности человека, с разной степенью отчетливости и вменяемости дающего о себе знать, зависит вольное или невольное предпочтение тех или иных ценностей, направление воли и желаний, особая психологическая доминанта, к-рая в конечном итоге предустанавливает и стимулирует идейный выбор или конкретный образ жизни, обусловливает цели, содержание, характер политической, социальной, экономической, культурной деятельности, предопределяет судьбу отдельной личности, целого народа, всего человечества. Эта основополагающая альтернатива жизни "с Богом" и "без Бога" неразрывно соединяет в философском подходе "Д. п." элементы философской антропологии, историософии, эсхатологии и обыденной жизни, как бы сцепляет проблемы религии и высокой метафизики в раздумьях о "тайне человека" с ходом эмпирической истории, с конкретными идеями и реальным поведением людей. Сквозь многосторонний состав и разнообразную тематику его публицистики проступает ее скрепляющий, смыслообразующий и иерархизирующий каркас: в системном историко-антропологическом мышлении автора мир относительного (общественного или идеологического, культурного или бытового) подчинен миру абсолютного (религиозного), а христианская метафизика определяет духовно-нравственную антропологию, качество к-рой, в свою очередь, обусловливает и плодотворность социально-политического уровня, место того или иного вида деятельности в мировом общечеловеческом процессе. Убежденность писателя в том, что государственная или личная жизнь не может быть надлежащим образом устроена без опоры на христианский фундамент, позволяла ему оценивать духовно-нравственное состояние людей как важнейшую характеристику времени, как неоценимый (хотя и "невидимый") фактор высшего реализма и подлинного прагматизма. Подобные зависимости имели для него непреложный характер, сравнимый с физическими законами, и служили ему указанием для предусмотрена общего хода возможных событий и для вполне конкретных предсказаний. Автор "Д. п." пришел к выводу, что нравственные начала шлются основой всему, в т. ч. и благополучию государства, хотя оно на первый взгляд кажется целиком зависимым от военной силы, выигранных битв или хитроумной политики. Для достойной и долговечной жизни народам и государствам необходимо свято хранить высокие цели "задачи, ибо "как только после времен и веков (потому то тут тоже свой закон, нам неведомый) начинал раскачиваться и ослабевать в данной национальности ее идеал духовный, так тотчас же начинала падать и национальность, а вместе падал и весь ее гражданский устав, и все те же гражданские идеалы, которые успевали в ней сложиться" (Там же. Т. 26. С. 166). Следовательно, политика чести и великодушия, к-рая подчиняется "нравственному стремлению" и к-рую не следует разменивать в торопливые барыши, есть "не только высшая, но, может быть, и самая выгодная политика для великой нации именно потому, что она великая" (Там же. Т. 23. С. 66). Поэтому принципы "святости текущей выгоды" и "плевала честь и совесть, лишь бы сорвать шерсти клок" могут служить сиюминутным прагматическим интересам и

временно давать определенные результаты, но они же духовно развращают нации, на отдельных этапах усиления порождают наполеонические претензии и в конечном итоге губят государства. И наоборот — вера в вечные (а не условно-выгодные) идеалы придает политике духовный смысл, поддерживает нравственное здоровье и величие нации, формирует достойных граждан и государственных деятелей. Именно в контексте нравственно состоятельной политики рассматривается в "Д. п." бескорыстная помощь России в борьбе балканских славян против турецкого ига и ее роль в Вост. вопросе в свете "обновления людей на истинных началах Христовых". С т. зр. "вековечного идеала" и духовно-нравственного состояния личности Достоевский оценивает и капиталистические порядки на Западе, и идею социализма, развитие совр. цивилизации в целом, социально-экономические, потребительские ценности к-рой провоцируют "игру на понижение", растворяют одухотворяющие и возвышающие личность традиции, укрепляют в ней "ожирелый эгоизм", делают ее неспособной к жертвенной любви, "съедают" высшие запросы и свойства ее души и потворствуют формированию разъединяющего людей гедонистического жизнепонимания, а также постоянно разрыхляют почву для перехода мира в войну. Глубокое понимание подобных нетривиальных причинно-следственных связей и непрямолинейных закономерностей индивидуального и общественного развития позволяло писателю обнаруживать их проявления в самых разных сферах реальной действительности — от макиавеллистской политики европейских государств и захватнических войн до распада семейных взаимоотношений и самоубийств — и раскрывать еще в генезисе отрицательное воздействие, таящееся в "невыясненных идеалах", или "несвятых святынях". К последним он относит, например, буржуазные лозунги свободы, равенства и братства, фетишизация к-рых ведет на деле к господству посредственности с денежным мешком. Или идолопоклонство перед юридическим формализмом, в благопристойной оболочке к-рого, как показано на мн. страницах "Д. п." при обсуждении судейской и адвокатской практики, склонность личности к дурным поступкам делается тоньше, изощреннее, незаметнее, что еще более укрепляет изначальные слабости человеческой натуры. С т. зр. автора, и упование на достижение общечеловеческой гармонии "извне", с помощью насильственного "арифметического" урегулирования экономических отношений и равномерного перераспределения материальных благ заведомо обречено на неудачу, ибо не учитывает коренного внутреннего несовершенства человека и противоречивой глубины его свободы, изначально устремленной к расширению и возвышению своих прав, собственности, своеволия. В результате практическое внедрение этих идей потребует "страшного насилия", "страшного шпионства" и "беспрерывного контроля самой деспотической власти". И в капиталистическом, и в будущем социалистическом пути развития цивилизации писатель обнаруживал одинаковое угасание духа и превращение личности в элемент "стада". По убеждению Достоевского, для замедления апокалиптического развития истории Европа должна воскресить "непосредственную благородную веру в добро как в христианство, а не как в буржуазное разрешение задачи о комфорте", России же необходимо не поддаваться соблазнам денежной и имущественной похоти и свято хранить православные традиции, несущие высшую красоту и непреложную правду Христа. Только высшее, самое высшее, не устает он настаивать на страницах своего дневника, только христианский идеал, его духовная красота, нравственная глубина и смыслополагающая сила подчиняют материально-экономические интересы духовно-нравственным началам, освобождают человека из рассудочно-торгашеских низин жизни и спасительно преображают его жизнь. Следует, заключает Достоевский в последнем вып. "Д. п.", хоть на малую долю забыть о прагматических целях и экономических задачах, сколь ни казались бы они насущными и реалистическими, и сосредоточиться на "оздоровлении корней" наших желаний и оживлении "высшей половины" души для подлинно человеческого переосмысления и осуществления этих же самых целей и задач.

Л и т.: Гришин Д. В. Жанры "Дневника писателя" Ф. М. Достоевского. Мельбурн, 1968; Туниманов В. А. Публицистика Достоевского. "Дневник писателя" // Достоевский — художник и мыслитель: Сб. ст. М., 1972. С. 165–209; Волгин И. Л. Достоевский и русское общество. 1. О направлении "Дневника писателя". "Дневник" и русская пресса // Русская литература. 1976. № 3. С. 123–132; Тарасов Б. Н. "Отчет о виденном, слышанном и прочитанном" // Достоевский Ф. М. Дневник писателя. М., 1989. С. 5–34; Он же. "Реализм в высшем смысле" // Достоевский Ф. М. "Человек есть тайна…" М., 2003. С. 7–28; Kosciotek A. Cztowiek Ewangelii w "Dzienniku pisarza" Tiodora Dostojewskiego. Torun, 1994.

Б. H. Тарасов

ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (24.01(5.02). 1836, Нижний Новгород — 17(29). 11.1861, Петербург) — литературный критик и публицист, ближайший последователь и сотрудник Чернышевского. Закончил духовное училище, затем духовную семинарию. С 1853 г. Д. - в Петербурге, где поступил в Главный педагогический ин-т на историко-филологический ф-т. В 1856 г. Д. познакомился с Чернышевским и опубликовал первую статью в "Современнике" — "Собеседник любителей российского слова" (№ 8, 9). По окончании ин-та, в 1857 г., он возглавил критико-библиографический отдел "Современника" и вскоре наряду с Чернышевским и Некрасовым занял ведущую роль в журнале. В центре мировоззренческой позиции Д. - просветительство, борьба с феодально-сословным неравенством, защита суверенных прав человека, вера в торжество разума, справедливости и гуманизма. Д. резко критиковал идеалистические теории, богословие, а также чистую академическую теорию, оторванную от жизни, считая, что "весь смысл искусства и философии состоит в том, чтобы пробуждать от сна задремавшие силы народа". По его мнению, в основе природы и человека лежат монизм, гармония, в мире все развивается от простого к сложному, от несовершенного к более совершенному, человек — последняя ступень эволюции материального мира. В рецензии на кн. В. Ф. Бер-ви "Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни" Д. критиковал идеалистические идеи об отыскании нематериальных начал в природе. В рецензии на кн. Савича "О неизбежности идеализма и материализма" Д. доказывал, что априорных истин не существует. Все идеи, возникающие в сознании человека, рождаются из реальной действительности и представляют собой отображение материальных предметов, существующих независимо от человека и воздействующих на его органы чувств. Все, что произвел человеческий ум, приобретено в опыте человеческой жизни. Если мысли нематериальны и невещественны, то это вовсе не означает, по Д., что они возникают самопроизвольно, сами из себя, или внушены какой-то сверхъестественной силой. Содержание мысли берется исключительно из познания внешних предметов. Цель философского анализа, по Д., отыскание материальных причин, начал всех идей и мыслей людей, с тем чтобы преобразовать эти материальные начала сообразно требованиям человеческой природы и разума (рец. на соч. архимандрита Гавриила (Г. М. Кикодзе) "Основания опытной психологии", ст. "Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью"). Люди, полагал Д., тем более способны к правильному, логическому мышлению, чем более обширными и всесторонними знаниями о предметах материального мира они обладают. Поэтому, считал Д., рус. народ должен создать в России такие общественные условия, к-рые способствовали бы распространению научных знаний. Материализм Д., так же как и Чернышевского, основывался на антропологическом принципе. Если мы хотим, считал Д., чтобы развивался ум человека, нужно обратить внимание на его физическое состояние, на его здоровье, соответственно нужно, чтобы об-во позаботилось о его материальном благополучии. Условием нормального развития человека должно быть состояние, при к-ром он, не мешая другому, беспрепятственно мог пользоваться всеми благами народа, а также справедливой долей общественных благ. Истинно нравственным является человек, добивающийся гармонии между потребностями своей природы и требованиями долга, эгоизмом и "симпатическими отношениями" к другим. Историю Д. представлял как процесс, в ходе к-рого "естественный", или "разумный", порядок вещей подвергался "искусственным искажениям" (пример — крепостные отношения). Поэтому смысл истории состоит в движении человечества к "разумным" ("естественным") началам, от к-рых оно отклонилось. Искажения эти вытекают не из природы человека, они — следствие ненормальных общественных отношений, следовательно, эти отношения подлежат исправлению, причем не "мирным прогрессом при инициативе сверху, под покровом законности", а коренным, радикальным образом. "Естественные" общественные отношения, по Д., основываются на труде, вся история — это борьба "людей трудящихся" с "дармоедами", а степень уважения к труду определяет истинную ценность той или иной цивилизации. Эстетика Д., как и всех шестидесятников, противостоит теории "искусства для искусства". Литература, считал он, это "сила служебная", значение к-рой в пропаганде, в просвещении и служении об-ву. Между истинным знанием и истинной поэзией по существу нет разницы. "Правда" художественного произв. — это "человеческая правда", призванная выражать дух народа, высшие человеческие идеалы. Д. развивал концепцию "реальной критики" (впервые употребив термин "реализм" для характеристики художественного стиля в ст. "О степени участия народности в развитии русской литературы"),

С о ч.: Избр. филос. соч.: В 2 т. М., 1945–1946; Собр. соч.: В 3 т. М., 1950–1952; Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1961–1964; Избранное. М., 1984.

Л ит.: БердяевН. А. Русская идея. Париж, 1946;Полянский Вал. (П. И. Лебедев). Н. А. Добролюбов. Мировоззрение и литературно-критическая деятельность. 2-е изд. М., 1935; Наумова М. А. Социологические, философские и эстетические взгляды Н. А. Добролюбова. М., 1960; Жданов В. В. Н. А. Добролюбов. М., 1961; Кружков В. С. Н. А. Добролюбов. Жизнь. Деятельность. Мировоззрение. М., 1976; Скрипилев Е. А. Добролюбов. М., 1988; Творческое наследие Добролюбова / Под ред. В. В. Богатова. М., 1988.

Е. А. Кириллова

"ДОБРОТОЛЮБИЕ" — сборник творений отцов церкви, повествующих о практике жизни христианских подвижников. Наиболее полный из них был издан в 1782 г. в Венеции Иоанном Маврокордато. Подобный же сборник был издан Никодимом Святогорским и Макарием Коринфским в кон. XVIII в. Именно его перевел на рус. язык Паисий Величковский. Издание "Д." ознаменовало собой возрождение у нас исихастной (см. Исихазм) традиции старчества. Оно явилось одним из ярких результатов синодальной реформы Петра I, к-рый стимулировал "творческие силы" (Карташев) православной церкви, обратив ее к духовным истокам. Не случайно приблизительно в то же время (1793) ученик митрополита Московского Платона, Яков Никольский, приводит и проверяет трудные места "Д.", а сам митрополит издает его в Москве, благословив также открытие Оптиной пустыни {\192). Однако в основном возрождение рус. старчества и выход в свет "Д." — "его настольной книги" (Карташев) связывают с именами Паисия Величковского и Гавриила (Петрова), митрополита новгородского и петербургского. В "Д." для рус. мысли открылась энциклопедия-библиотека патрологического любомудрия, воспитавшая последователей учения об "умной молитве" и молитве Иисусовой, к-рые возвратились к первозданным основам православия, возродив "мистическую святость" древнерус. религиозности (Федотов). Среди этих последователей нельзя не упомянуть старцев Оптиной пустыни и "последнего святого", Серафима Саровского. Поэтому не будет преувеличением утверждать, что "Д." послужило одним из факторов, обусловивших в XIX–XX вв. серьезный интерес мн. отечественных мыслителей к святоотеческому наследию и, как следствие, проблеме самобытности рус. философии.

Соч.: Добротолюбие. М., 1993. Т. 1–6.

Лит.: Четвериков С. Паисий Величковский. Ревель, 1938; Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. Т. 1–2. М., 1991. Т. 2; Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990; Концевт И. М. Стяжание Духа Святого… М., 1993.

П. В. Калитин

ДОЛЯ Валентин Егорович (1.01.1934, Кустанай) — специалист по истории рус. философии, д-р философских наук, проф. Окончил философский ф-т МГУ (1956). В 1958–1996 гг. преподавал философию во Львовском медицинском ин-те (в 1966–1996 гг. был зав. кафедрой философии). С 1997 г. — проф. кафедры философии Московского государственного ун-та пищевых производств. Защитил докторскую диссертацию "Критика теологического понимания свободы" (1974), в к-рой проанализировал проблему свободы в рус. религиозной философии кон. XIX — нач. XX в. В религиозно-философском понимании свободы, с т. зр. Д., способность волеизъявления человека рассматривается в его соотнесенности с категориями божественного всеведения и всемогущества, взаимосвязи и взаимообусловленности всего сущего, а также с феноменом ценностно-этической регуляции человеческих поступков. Д. одним из первых в систематизированной форме рассмотрел решение этих вопросов в метафизике всеединства (софиологии) и в рус. экзистенциальной философии как наиболее влиятельных течениях в рус. религиозной философии Серебряного века. Отмечая новые (в т. ч. неклассические) моменты и повороты в трактовке свободы В. С. Соловьевым, Булгаковым, Франком, Карсавиным, с одной стороны, и Бердяевым и Шестовым — с др., Д. особое внимание уделил взаимной рецепции обоих течений. Софиологи оценивают бердяевскую трактовку свободы как обожествление человека, как оправдание имморализма, а шестовскую — как "игру в парадоксию", как философский нигилизм во имя "каприза и произвола", как воинствующий агностицизм и иррационализм. Представители экзистенциальной философии (Бердяев, Шестов), в свою очередь, вскрывают у софиологов тенденцию подчинения человеческой свободы разным формам и уровням всеединства, даже добровольного отказа от нее во имя органического соборного целого, утопических теократических синтезов, симфонических личностей и т. п. Применение данного метода имманентной критики позволило раскрыть религиозную метафизику свободы как специфическую форму теоретической рефлексии и самосознания в рус. религиозной философии кон. XIX — 1 — й пол. XX в. Д. - автор ряда работ, посвященных проблемам философии религии в России. Особое место в работах Д. занимают вопросы истории философской мысли в Украине.

С о ч.: Критика теологического понимания свободы. Львов, 1973; Теоретико-познавательный и психологический аспекты формирования научного мировоззрения (в соавт.). Киев, 1980; Иллюзия духовности. Львов, 1985; Проблемы развития философской мысли Украины в трудах Д. Чижевского. Львов, 1992; Русская идея в зеркале украинской культурологии // Второй симпозиум историков русской философии "Русская философия: новые решения старых проблем". Спб., 1993. Ч. 1.; Духовный смысл истории Киевской Руси в трактовке П. Флоренского // Четвертый "круглый стол" "История религии в Украине". Киев; Львов, 1994; Философия и метафизика всеединства It Гуманизм. Человек. Духовность: Материалы конференции. Дрого-быч, 1996; Проблема религиозного осмысления феномена хозяйства в философии С. Н. Булгакова (в соавт). Калининград, 1998; Диалектика веры и разума в философии Вл. Соловьева (в соавт.) // Социум. Научные труды Московской академии экономики и права. М., 2000. Вып. 4; С. Н. Булгаков о мифосимволической природе религиозного сознания (в соавт.) // Там же. М., 2003. Вып. 11.

Н. С. Семенкин

"ДОМОСТРОЙ" — памятник рус. публицистической и социально-этической мысли XVI в., своеобразный "кодекс морали и поведения" православного жителя Московского царства времен Ивана IV Грозного. Содержит детальную регламентацию различных сторон жизни христианина, начиная с изложения основ Символа веры, обрядов и установлений рус. церкви, обязанностей верующего по отношению к ней, к царю, к власти вообще, к своим ближним, вплоть до наставлений по ведению домашнего хозяйства. Известно несколько списков "Д.", самый ранний из них относится нек-рыми исследователями к кон. XV в. и приписывается перу неизвестного зажиточного новгородца. Окончательная же редакция "Д." принадлежит, по мнению большинства ученых, видному общественному деятелю сер. XVI в., священнику придворного Благовещенского собора Кремля Сильвестру Медведеву. "Д." впервые опубликован (1849) Д. П. Голохвастовым. Он состоит из 64 гл., при этом последняя гл. представляет из себя послание и наказ Сильвестра его сыну Анфиму, повторяющие осн. содержание "Д.". Подобно большинству произв. древне-рус. литературы, "Д." основан на Священном писании, творениях отцов церкви, отдельных положениях, заимствованных из соч. Иоанна Златоуста, сб. "Измарагд", "Златая цепь" и т. д. "Д." рассматривается исследователями в ряду др. как отечественных ("Поучение" Владимира Мономаха), так и западноевропейских поучений и нравоучительных семей-но-бытовых соч. Домостроительство понимается в нем в широком смысле, не просто как строительство жилища, а как "строительство мира" — "земного дома" человека. Главной стороной этого процесса для православного является верное следование божественным заветам: вера в святую, неразделимую Троицу, в воплощение Иисуса Христа — Сына Божьего, в родившую его Богородицу, в воскресение мертвых и т. д. В обязанность подлинного христианина вменяется строгое соблюдение всех предписанных церковью обрядов, почитание священнического и монашеского чина, помощь больным, убогим, страждущим и т. д. Еще одна важная христианская добродетель, по мысли автора "Д.", — беспрекословное подчинение властям, т. к. цари и князья есть посланники Божий для борьбы со злом мира, и кто ям противится, противится самому Богу. Одной из главнейших сторон жизни человека, считает автор "Д.", является также "строительство" собственного дома, своей семьи. В этой области осн. обязанность христианина — воспитание детей в "страхе Божием", в почитании родителей, обучение их ремеслу и т. д. Родители в ответе за прегрешения своих детей. Подобно тому как в об-ве в целом необходимо беспрекословно подчиняться царю и властям, так в семье — ее главе, "господину". Глава семьи в свою очередь должен управлять домом по справедливости, всячески заботясь о его благосостоянии и процветании. Хозяйственность, рачительность, бережливость для автора "Д." — христианские добродетели. Такое заинтересованное отношение к материальной и обрядовой стороне жизни свидетельствует о приверженности традиции, идущей от Иосифа Волоцкого и др. стяжателей.

С о ч.: Домострой по коншинскому списку и подобным / Подготовка текста А. Орлова. М., 1908–1910. Кн. 1–2; Домострой. Спб., 1992.

Лит.: Некрасов И. С. Опыт историко-литературного исследования о происхождении древнерусского Домостроя. М., 1873; Орлов А. С. Домострой. Исследование. М., 1917. Ч. 1.

Е. Н. Бутузкина

ДОСТОЕВСКИЙ Федор Михайлович (30.10(11.11). 1821, Москва-28.01(9.02). 1881, Петербург) — писатель, публицист, мыслитель. В 1843 г. окончил Главное инженерное училище в Петербурге, но вскоре вышел в отставку и полностью посвятил себя литературному творчеству. Уже в первом романе "Бедные люди" Д. выступил как гуманист, осн. черта воззрений к-рого — боль о человеке (Добролюбов). Высокую оценку "Бедным людям", подчеркнув их эстетическое и социально-психологическое своеобразие, дал Белинский, с к-рым Д. сблизил интерес к социализму, понятому им в духе идей первоначального христианства. Личная судьба Д. сложилась трагически. За участие в кружке петрашевцев он был арестован (1849), приговорен к расстрелу, замененному 4-летней каторгой. Затем 6-летняя служба в солдатах. Вернулся в Петербург (после Сибири) в 1859 г. В сибирский период в мировоззрении Д. произошли существенные перемены. Он пришел к выводу о бессмысленности революционных акций как средства улучшения об-ва, полагая, что на пути социальных преобразований нельзя искоренить зло, заложенное в человеческой природе, — ибо "никакое уничтожение бедности, никакая организация труда не спасут человечество от ненормальности, а следственно, и от виновности и преступности" (Поли. собр. соч. Т. 25. С. 201), — к мысли о разных судьбах России и Запада. Вместе с тем он остался верен своим гуманистическим идеалам. Д. отвергал буржуазный строй как об-во безнравственное, подменившее свободу "миллионом". В философско-публицистических "Зимних заметках о летних впечатлениях" (1863) подверг критике европейский Запад, исчерпавший, по его мнению, ресурсы своего положительного влияния на рус. человека ("Самое дорогое кладбище", — говорит о Европе один из героев Д.). Главными пороками совр. ему зап. культуры Д. считал отсутствие в ней "братского" начала, превращающие об-во в "муравейник", эгоизм, индивидуализм и утилитаризм. В Лондоне в 1862 г. состоялись встречи Д. с Герценом, чья критика зап. "мещанского" идеала была созвучна новой позиции Д., получившей название почвенничества. Д. проповедовал мирное объединение высших слоев об-ва с "почвой" — рус. народом, к-рый "живет идеей православия", сохраняя подлинно христианские идеалы "всебратского единения" в любви. "Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского, — писал Д., - он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм" (Т. 27. С. 19). Социализм же материалистического и атеистического типа является, согласно Д., наследием католицизма, предавшего Христа, и принципиально не отличается от буржуазности, а потому не может ее заменить. "Дитя неверия и сомнения… до гробовой крышки", — говорил о себе Д., имманентной чертой психологии к-рого была "жажда верить". Вопрос о существовании Бога мучил его всю жизнь. Все творчество мыслителя пронизано религиозно-философскими исканиями и переживаниями. Ему

свойственно глубокое проникновение в то, что было названо писателем "тайной человека". "Человек есть тайна. Ее надо разгадать…" — эти строки написаны Д. еще в 1839 г. (Т. 28, ч. 1.С. 63). Проблемы смысла жизни, свободы и ответственности, веры и неверия, добра и зла, страсти и долга, рассудка и морали поставлены в "Записках из подполья" (1864), "Преступлении и наказании" (1866), "Идиоте" (1868), "Бесах" (1871–1872), "Дневнике писателя" (1873–1881) и мн. др. произв. Все эти проблемы Д. ставит и пытается по-своему решить, пристально вглядываясь в глубины человеческой души, где сталкиваются, а порой переходят друг в друга "демоническое" и "божественное", сознательное и бессознательное начала, страдание и наслаждение. Д. преодолевает просветительский взгляд на человека как на рассудочное существо, якобы целиком детерминированное внешними условиями. Он видит в нем личность, способную подчинить себе обстоятельства, обладающую свободой воли, к-рая может быть источником не только добра, но и зла, "двойничества", "подполья человека". Через муки и страдания, обращаясь к народным религиозным идеалам, человек способен преодолеть зло. Вершина философского творчества Д. -роман "Братья Карамазовы" (1879–1880), "одна из самых выдающихся книг всех времен и народов" (С. Моэм), последнее и наиболее сложное его произв., в к-рое включена легенда (или "поэма") о Великом инквизиторе. Эта легенда — "кульминационная точка" романа, но и самостоятельное философское соч., посвященное личности Богочеловека — Христа, трудной теме совмещения свободы и материального благополучия, гармонизации духовного и социального, ответственности человека. Многоплановое концептуально-символическое содержание легенды позволяет одним видеть в ней теодицею, другим говорить о ее антихристианской направленности. Во время работы над романом Д. написал знаменитую речь о Пушкине, произнесенную им 8 июня 1880 г. В ней Д. говорил о "всемирной отзывчивости" гения Пушкина — символа рус. культуры, призывал покончить старый спор между славянофилами и западниками и объединить усилия во имя всечеловеческого братства людей и земного рая. в установлении к-рого он видел предназначение рус. народа. Речь оказала прямое влияние на формулировку B.C. Соловьевым русской идеи. Д. подчеркивал: если рус. национальная идея заключается прежде всего во всемирном единении, то задача в том, чтобы, прекратив все споры и раздоры, стать поскорее русскими и национальными и" всем вместе перейти прямо к делу". Настаивая на "все-человечности" рус. национального идеала, Д. поясняет, что в нем не заключено никакой враждебности Западу: "…стремление наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно, в основании своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного" (Т. 26. С. 131). Хотя успех речи был необычайным, вскоре после ее опубликования высказанные в ней идеи вызвали острую полемику между представителями различных общественных течений. Спор шел прежде всего об особом пути развития России, об отношении к Западу, о характере и назначении рус. народа, о возможности и способах реализации христианско-православных идеалов здесь, на земле.

Д. оказал значительное влияние на рус. мысль, на культуру конца Х1Х-ХХ вв., передав ей не какую-то систему идей, а то, что Флоровский назвал "раздвижением и углублением самого метафизического опыта". О подобном "раздвижении" можно говорить и в отношении художественного метода Д. Он расширил границы совр. ему реализма, открыв для него новые, глубинные области психологии личности, ее духовных исканий. "Только я один, — писал он, — вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его" (Лит. наел. Т. 77. М., 1965. С. 343). Он также обогатил сам способ воспроизведения жизненного замысла, что больше всего отразилось на построении его романов. М. М. Бахтин ввел в достоевсковедение понятие полифонии, объясняющее невозможность отождествления воззрений самого Д. с представлениями к.-л. романного героя. Художественно-философские образы, созданные Д., раскрываются диалогически, в столкновениях и противоречиях множества равноправных мнений, идей и характеров. И только их синтез помогает прояснить т. зр. автора. Красота (прекрасное), идеал красоты — центральные понятия эстетики Д., для к-рого утилитарный подход к искусству так же ошибочен, как и попытка изолировать его от жизни. Чем прекраснее произв., чем выше степень его художественности (включая элементы символизма и фантастичности), тем оно "полезнее" для об-ва, способствует его улучшению и развитию. "Красота всегда полезна", — писал Д. Органически связанная с добром и истиной, она становится, по Д., важнейшим фактором гармонизации и совершенствования личности и социальной реальности. Вне добра и истины она превращается в орудие зла, разрушения человека, в его трагедию. О себе он говорил как о "реалисте в высшем смысле", имея в виду свой "особенный взгляд" на главный предмет изображения — "глубины души человеческой". Д. - художник и мыслитель — оказал огромное воздействие на духовную атмосферу XX в., на литературу, эстетику, философию (прежде всего на экзистенциализм, персонализм и фрейдизм). При всей сложности и противоречивости идей Д. они высказаны им, по словам Т. Манна, "во имя человечества и из любви к нему: во имя нового гуманизма, углубленного и лишенного риторики, прошедшего через все адские бездны мук и познания" (Собр. соч. М., 1961. Т. 10. С. 345). См. также: "Легенда о Великом инквизиторе".

Соч.: Поли. собр. соч.: В30 т. Л., 1972–1990; "Человекесть тайна…" М., 2003.

Лит.: Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество. Спб., 1901–1902. Т. 1–2; Шестов77. Достоевский и Ницше. Спб., 1903; Розанов В. В. Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского. Спб., 1906; М., 1996; Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы. Пб., М., 1922, 1924; Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского. Прага, 1923; Мочульский К. В. Достоевский. Жизнь и творчество. Париж, \947;Лосский Н. 0. Достоевский и его христианское миропонимание. Нью-Йорк, 1953; Ф. М. Достоевский в русской критике: Сб. ст. М., 1956; ГооссманЛ. П. Достоевский. М., 1962; Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963; Голосовкер Я. Э. Достоевский и Кант. М., 1963;Долинин А. С. Последние романы Достоевского. М., 1963; Гус М. Идеи и образы Ф. М. Достоевского.

М., 1971; Бурсов Б. Личность Достоевского. Роман-исследование. Л., 1974; Фридлендер Г. М. Достоевский и мировая литература. М, 1979; Кирпотин В. Я. Мир Достоевского. М., 1980; Селезнев Ю. И. Достоевский. М., 1981; Карякин Ю. Ф. Достоевский и канун XXI века. М., 1989; О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881–1931 годов: Сб. ст. М., 1990; Померанц Г. С. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. М., 1990; Твардовская В. А. Достоевский в общественной жизни России. М., 1990; Кудрявцев Ю. Г. Три круга Достоевского. М., 1991; О Великом инквизиторе: Достоевский и последующие. М., 1991; Русские эмигранты о Достоевском. Спб., 1994; Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество // Мо-чульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., \995;Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996; Тарасов Б. Н. "Реализм в высшем смысле"//Достоевский Ф. М. "Человек есть тайна…" М., 2003; СканланДж. Достоевский как мыслитель. Спб., 2006; История русской философии / Под ред. М. А. Маслина. М., 2007. С. 262–271.

М. А. Маслин, А. П. Поляков

ДРАГОМАНОВ Михаил Петрович (6(18).09.1841, Гадяч Полтавской губ. — 20.06(2.07). 1895, София) — историк, публицист, фольклорист, политический мыслитель. Учился в Полтавской гимназии и на историко-филологическом ф-те Киевского ун-та, а потом за рубежом; после возвращения возглавлял прогрессивное крыло киевской "Старой громады"; как политически неблагонадежный уволен из ун-та, после чего эмигрировал. Постоянно сотрудничал с журн. "Вестник Европы" и "Дело", газ. "Вольное слово". С 1889 г. участвовал в организации Софийского унта, где работал проф. кафедры общей истории. В истории отечественной социальной мысли приоритетны идеи Д. в анализе соотношения прав личности и прав общины — этнической, культурной, земской, а также принципов централизма и федерализма. Он был одним Из зачинателей идеологии либерального консерватизма, ставшего идейной платформой партии конституционных демократов (кадетов) в России. По словам П. Б. Струве, "он первый резко и отчетливо выяснил русскому обществу смысл и значение конституционного порядка и, в особенности, прав личности, начала самоуправления". Д. подчеркивал необходимость балансировать деятельность центральной власти, к-рая способна осуществлять судьбоносные решения (к примеру, освобождение крестьян в 1861 г. и следующий за ней пакет реформ), стремлением местных сил саморазвиваться — и тем самым давать живительные силы первой, отсекая ее "засушенные ветки". Социальный идеал выражается Д. почти афоризмом: "Почва личных прав и местного самоуправления, основанного на политическом, а не на этнографическом начале"; он тоже неосуществим и без земского начала. Данные идеи, изложенные в его брошюре "Восемнадцать лет войны чиновничества с земством" (Женева, 1883), были положены в основу программы неосуществленных социальных преобразований России С. Ю. Витте и близких к нему политических кругов (правда, без ссылок на работы политического эмигранта). Д. указывал на органический порок носителей российских менталитетов — как государственного, так и революционаристского: страсть к централизации. Он подчеркивал, что у части населения Российской империи, особенно столичного, неотъемлемы авторитарные стремления. несмотря на внешне демонстрируемый либерализм. Вопреки этим крайностям он создавал политически философию социального и национального единения, суть — принцип "громады" как организованного самоуправляющегося сообщества снизу доверху (данное украинское слово не во всем равно рус. слову "община", и польскому "гмина", или сербскому "задруга", ибо означаются и более крупные сообщества: город, даже нация); "неприкосновенность основных прав и местное самоуправление, обеспечиваемое самоуправлением государственным". Действительно, во многом им но активность земств привела к созданию политических партий конституционной направленности; более того, способствовала мобилизации ресурсов Российской империи в годы Первой мировой войны. Предвидя ее, ходя из вывода неизбежности столкновения империи национальными движениями в Европе, Д. все же постоянно напоминал, что "нет ничего неправильнее противопоставления России Западу, которое есть в сущности голосок исключительно вероисповедного взгляда на жизнь и историю", поскольку история первой характеризует "ускоренным преодолением запаздывания в политическом развитии". Уже при жизни Д. вокруг его идей развернулась острая борьба; его обвиняли, с одной стороны приверженности "украинскому сепаратизму", а с другой — называли "великорусским шовинистом" и "реакционным панславистом". Острые идейные столкновения по поводу взглядов Д. ведутся постоянно, что подтверждает злободневность мн. поставленных им проблем социального развития.

Соч.: Вопрос об историческом значении Римской империи Тацита. Киев, 1869; Л1тературно-публщистичн1 пращ. К 1970. Т. 1–2; Собр. полит, соч.: В 2 т. Париж, 1905–1906.

Л и т.: Заславский Д. М. П. Драгоманов. Киев, 1924; Сидоренко В. Демократические учения о государстве и прав(Украине во второй половине XIX в. Львов, 1966; Ульянов Происхождение украинского сепаратизма. Нью-Йорк, 1966 1996; Черкезов В. Драгоманов из Гадяча в борьбе с революционными социалистами. Женева, 1978.

И. Е. Заборож

ДРУЖИНИН Александр Васильевич (8(20). 10.1824, Пе бург — 19(31).01.1864, Петербург) — литературный кри писатель. Учился в Пажеском корпусе; с 1847 по 18; сотрудничал в журн. "Современник"; в 1856–1860 редактор журн. "Библиотека для чтения". Не разрабатывая специально философскую проблематику, Д. занял в этой области полу идеалистически-полупозитивистскую позицию. В центре его творчества — проблемы эстетики литературной критики. Признавая в принципе, что каково бывает об-во, таковой является порожденная им литература, Д. выступал против "деспотического" применения этого правила к анализу литературного процесса, против установления полнейшей зависимости литератур причин общественных и политических, подчинения им всего бесконечного разнообразия человеческой мыс поэзии. "Дидактическая" школа, по Д., служит политическим, нравственным, научным целям, бросается в "волны мутной современности", стремится воздействовать на нравы, быт и понятия об-ва через "прямое поучение". При этом нравственно-философский элемент является для нее неотъемлемым. Однако она отвергает вечные и неизменные законы изящного; "насилует законы искусства", односторонне стремится к отрицательному сатирическому направлению, для нее характерен "общественный сентиментализм", воспевание гл. обр. "унылого" и "смутногрустного" в действительности, игнорирование "светлого" и "отрадного". С этой т. зр. Д. критиковал "гоголевское", "натуральное" направление в рус. литературе, эстетические теории Белинского и его последователей. "Артистическая" школа, в противовес "дидактической", по Д., руководствуется лозунгом "чистого искусства", это "теория беспристрастного и свободного творчества", призывающая не избегать идеальности в создаваемых художником образах и относиться к действительности "беззлобно". Она не исключает здравого поучения, но это поучение не должно быть прямым, а должно высказываться "само собой". Эта теория — за реализм, но постоянно согретый глубокой поэзией, за совершенство формы художественного произв. Подчеркивание специфики искусства — в этом прежде всего достоинство эстетической теории Д.

Со ч.: Собр. соч.: В 8 т. Спб., 1865–1867.

Лит.: Чуковский К. Толстой и Дружинин в 60-х гг. // Чуковский К. Люди и книги. М., 1958; Пруцков Н. И. "Эстетическая" критика (Боткин. Дружинин, Анненков) // История русской критики. М.; Л., 1958. Т. 1; Бройде А. М. А. В. Дружинин, мизнь и творчество. Copenhagen, 1986.

В. Ф. Пустарнаков

ДУРЫЛИН Сергей Николаевич (14(26).09.1886, Москва — 4.12.1954, Москва) — философ, литератор, историк, искусствовед. Род. и вырос в патриархальной обстановке купеческой семьи. Духовное развитие Д. сопровождалось чередой кризисов, отразивших идеологические коллизии эпохи. Первый кризис приводит Д. к уходу из гимназии и печатному заявлению об идейных мотивах такого поступка (В школьной тюрьме. Исповедь ученика. 2-е изд. М., 9). Критика системы образования оборачивается здесь обличением всего общественного устройства, в к-ром "мнимое просвещение" выступает как "несомненное право жить на счет трудового народа, не зная труда" (Там. С. 16). Социальный критицизм и идеализация простого народа сблизили Д. с революционным народничеством одновременно — с последователями учения Толстого. 1908 по 1914 г. Д. обучался в Московском археологическом ин-те. В 1910-е гг. он принимал активное участие в движении символизма, был секретарем Религиозно-филофского об-ва памяти Владимира Соловьева (с 1912 г. Ю прекращения его существования в 1918 г.). Прежнее народничество Д. теперь трансформируется в преклонение перед религиозным гением рус. народа. В 1906–1917 гт. предпринимает серию поездок по рус. Северу с целью изучения народной религиозности. Посещение в 1912 г. озера Светлояр становится темой его доклада на заседании Религиозно-философского об-ва. В произв. 1910-х гг. стремится совместить религиозно-философские искания традиционной конфессиональной приверженностью, дать философскую реконструкцию "народного аспекта православия" (подвижничество, обрядность, словесное и иконографическое творчество). Разрабатывая вопросы софиологии, "церковной феноменологии Софии", Д. считает ее важнейшей, но недостаточно выявленной "в церковном учительстве и догматомышлении". Он утверждает, что В. С. Соловьев "был глубоко и народно православен, в народной душе отыскивая начало пути к Мировой Душе, осознанной им как Божественная София" (Церковь невидимого града. Сказание о граде Китеже. М., 1914. С. 6, 54). Др. наряду с Софией высший символ духовного сознания рус. народа Д. видит в Китеже — закристаллизованном "опыте народной души о церкви", олицетворяющем веру в церковь невидимую и праведную. Он призывает к чистоте веры рус. интеллигенцию, осуждая ее реформаторские устремления и претензии к находящейся в кризисе исторической церкви. Разделяя характерный для символистов интерес к философии и культуре Запада, Д. находит там созвучия с высшими религиозно-культурными достижениями рус. народа. В предисловии к рус. изданию кн. "Цветочки святого Франциска Ассизского" (М., 1913) он проводит сопоставление духовного облика католического святого с рус. типом святости и духовности. В кн. Д. "Рихард Вагнер и Россия. О Вагнере и будущих путях искусства" (М., 1913) в русле учений Ф. Ницше, Р. Вагнера и В. И. Иванова речь идет о "тирании упадка" в совр. культуре и искусстве и о необходимости воссоединения с "народной душой" как пути к возрождению. Мощное христианское "мифомышление" рус. народа должно послужить импульсом к новому художественному "мифотворению". Первая мировая война усиливает религиозно-национальный энтузиазм Д., к-рый сближает его с религиозными философами Флоренские", Эрном и др. В публичной лекции "Лик России. Великая война и русское призвание", с к-рой он выступает в 1914–1916 гг. в ряде городов, война оправдывается провиденциальной миссией России по сохранению православия и освобождению братских народов от гнета Австрии и Турции. Эту мысль он излагает также в кн. "Град Софии. Царьград и Святая София в русском народном религиозном сознании" (М., 1915). Здесь Д. углубляет свою софиологию, рассматривая исторический путь человечества как выявление софийного бытия — "вселенской всеполноты" осуществления твари в Боге. Особая роль в этом принадлежит Византийской империи, послужившей "воцерковлению" Софии и созданию в ее честь знаменитого константинопольского храма — земного прообраза "грядущего инобытия", вершины "истории, космологии и антропологии". Накануне революции Д. занят преимущественно богословскими и церковно-практичес-кими вопросами. В работе "Церковный собор и Русская Церковь" (М., 1917) он пишет о начале соборности как основании бытия церкви и о необходимости его возрождения через возвращение к древн. церковной практике; среди подлежащих соборному решению "насущных нужд" — вопросы сближения с рядом конфессий и снятие синодального обвинения в ереси с афонского имяславия. В 1920 г. Д. принимает священный сан, однако, подвергшись репрессиям, через два года был вынужден отказаться от служения. В 1924 г., находясь в челябинской ссылке, он начинает вести философский дневник афоризмов, размышлений и воспоминаний "В своем углу", по содержанию и стилистике перекликающийся с работами Розанова, с к-рым в последние годы жизни писателя был особенно близок и выступал его доверенным лицом. В сер. 20-х гг. Д. снова критически пересматривает свои взгляды, склоняясь к мировоззренческому пессимизму: "Человек бесконечно одинок, неописуемо одинок. И это одиночество… он пытается истребить, сливаясь с другими в любви, в знании, в искусстве, в Боге. Напрасный труд! Чем теснее слияние, тем глубже одиночество… Это называется-жить" (В своем углу. Из старых тетрадей. М., 1991. С. 251). В нач. 30-х гг. Д. переключается на академические занятия литературой, искусством и театром, публикует работы о деятелях рус. культуры. Д. принадлежит публикация и комментарий текста "Моя литературная судьба". Автобиография Константина Леонтьева" (Литературное наследство. М., 1935. Т. 22–24. С. 433–496).

Лит.: Грабарь И. Светлой памяти ученого и друга // Сообщения Института истории искусств. Вып. 6: Театр. М., 1955; Кузьмина В. Д. С. Н. Дурылин. (Краткий очерк научной деятельности) // Там же. С. 105–118 (включает библиографический список работ Дурылина); Померанцева Г Е. О Сергее Николаевиче Дурылине // Дурылин С. Н. В своем углу. Из старых тетрадей. М., 1991. С. 3–42; Фудель С. Воспоминания // Новый мир. 1991. № 3. С. 206–214; Две судьбы (Б. Л. Пастернак и С. Н. Дурылин. Переписка) / Публ. М.А. Рашковской // Встречи с прошлым. М., 1990. Вып. 7.

А. В. Черняев

ДУХОВНО-АКАДЕМИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ — совокупность философских идей, разработанных проф. философии российских духовных академий XIX — нач. XX в. (Кутневич, Голубинский, Кудрявцев-Платонов, Карийский, В. Н. Карпов, Сидонский, Дебольский, Скворцов, Авсенев, Гогоцкий, Новицкий, Юркевич, Снегирёв и др.), представляет собой синтез православного вероучения и западноевропейской философской методологии в создаваемых ее представителями системах философской интерпретации религиозного сознания. Одним из исходных принципов Д.-а. ф. было стремление православных мыслителей противостоять чуждым идеологическим влияниям. Становление Д.-а. ф. в XIX в. обусловлено потребностями развития философских учебных дисциплин в пореформенных духовных академиях (Философия в духовных академиях). Философские труды проф. академий создавались для чтения соответствующих курсов, имели традиционную структуру: в них на профессиональном уровне анализировались онтологические, гносеологические, психологические и антропологические проблемы. Имея общие типологические основания, Д.-а. ф. не является однородной и отличается специфическими особенностями. В зависимости от исследовательских задач Д.-а. ф. можно выделить как различные периоды в ее развитии (в соответствии с осуществляемой реформой духовного образования — тремя Уставами духовных академий, а также в зависимости от приоритета обсуждаемых проблем), так и логико-рационалистическое (Голубинский, Сидонский, Кудрявцев-Платонов), психологическое (Скворцов, Авсенев, Снегирёв) и этико-антропологическое (Юркевич, Тареев, Несмелое) направления. Специфика Д.-а. ф. определена ее конфессиональной принадлежностью и заключается в том, что осн. ее содержанием является обоснование теистического воззрения на мир, в центре к-рого проблема теоретического обоснования Божественного бытия. При этом в онтологии рассматриваются вопросы рационалистического и этико-антропологического обоснования Бога как Абсолютного бытия и его синтезирующая функция по отношению к духу и материи (Карпов, Кудрявцев-Платонов). Слабость и логическая непоследовательность традиционных рационалистических доказательств бытия Бога обусловила стремление представителей Д.-а. ф. вывести Божественное бытие из общей картины мира на основе принципа трансцендентального монизма: дуализм реально существующих в мире духа и материи примиряется в лежащем над миром начале — Абсолютном (Безусловном, Бесконечном) бытии, дающем основу и духу, и материи. Наиболее разработанной структурной частью Д.-а. ф. является гносеология, к-рая приобретает вид теории богопознания, онтологизируется, подчиняется общей задаче обоснования Божественного бытия. Особое место гносеологической проблематики в ней обусловлено осн. теоретической установкой академистов на включение разума как рациональной способности человека в структуру религиозного сознания (Кудрявцев-Платонов, Новицкий). При этом специфика решения вопроса о соотношении веры и разума состоит в реабилитации разума в деле осмысления религиозных истин, в попытке вскрыть непротиворечивость философского рационализма и религии. Существенным вкладом Д.-а. ф. в разработку теории познания является концепция истины. Принципиальным моментом в понимании истины являлось различение двух истин: онтологической и логической. Утверждается объективный характер т. наз. онтологической истины, заключенной в самом бытии; логическая, или субъективная, истина выражается в суждениях и заключениях разума о бытии (Сидонский, П. Л. ницкий, Каринский). Суждение считается истинным, ее оно соответствует сотворенной Богом действительно Поскольку всякое бытие предопределено Высшим Разумом, то в Боге онтологическая и логическая истины, познание и бытие совпадают. Осн. критерием истины npi подобном подходе оказывается Божественный Разум,! поэтому логическая истина, хотя и обладает определенной автономностью, подчиняется онтологической, поскольку знание истинно только тогда, когда оно соответствует сотворенным Богом вещам. В рамках Д.-а. ф. бы развито положение об истине как совпадении сущего с должным (Кудрявцев-Платонов): истина определяется к согласие предмета с самим собой, единство двух его сторон, совпадение долженствования с существованием, идеи с явлением. В таком совпадении заключается истинное бытие предмета, его объективная истина. Учение с истине содержит в себе также хотя и неявно выраженн нравственный аспект. Познание откровенной истиа представляется частью процесса "обожения", т. е. нр ственного совершенствования, преображения человек Человек не просто разумом познает "истины открой ния", а "входит в истину", "живет по истине". Т. "сопричастность" индивида Божественной истине становится отправной точкой для активной духовной работы,!

само понятие истины приобретает не столько гносеологический, сколько онтологический характер. При единстве осн. установки академистов на сохранение трансцендентности Бога как Абсолютной Личности и утверждение невозможности его полного познания, вопрос о природе и характере частичного постижения сверхчувственного как Абсолютного бытия решается следующими путями: во-1-х, через выделение особой познавательной способности в душе человека — ума, или разума, — заключающейся в образовании сверхчувственных понятий — идей (Кутневич, Голубинский, Кудрявцев-Платонов); во-2-х, возможность приобщения человека к Абсолютному объясняется цельностью человеческого духа, его способностью к гармоничному сочетанию всех типов познавательных сил и особого рода эмоциональному и интеллектуальному напряжению (А-й И.Введенский, Гогоцкий, Новицкий); наконец, сохраняется и традиционное для мистико-со-зерцательного направления в православном богословии полное отрицание участия разума в деле богопознания, утверждение иррационального характера постижения сверхчувственного (Юркевич, К. Мысовский). В силу специфики познаваемого объекта сам процесс познания интерпретируется не как чисто рациональный акт, а как синтез всех духовных свойств человека и потому представляет собой цель и одновременно условие подлинной христианской жизни. Эта цель достигается аскетическим напряжением всех познавательных сил человеческого естества. Центральной идеей духовно-академической гносеологии является проблема цельного знания, опирающегося на духовный опыт человека и включающего в себя духовно-нравственный компонент. В структуру Д.-а. ф. входит умозрительная психология, в рамках к-рой анализируется понимание человеческой души как субстанции и философски интерпретируется ее бессмертие (Голубинский, Авсенев), а также антропология — философские аспекты взаимоотношений Бога и человека (Юркевич, Тареев, Несмелое). Одной из важнейших идей Д.-а. ф. является сформулированная еще в 1 — й пол. XIX в. задача создания оригинальной рус. философии, теоретической основой к-рой академисты считали принцип гармоничного сочетания веры и разума в особого рода познавательном механизме "верующего разума", или "разумной веры". Стремление представителей Д.-а. ф. создать конфессиональную, но в то же время классически-ориентированную и профессиональную философию обусловило ее внутреннюю противоречивость. Использование рациональных методов для обоснования сверхъестественного, конечно, не могло быть последовательным. Желание авторов не выйти в своих теоретических построениях за рамки православной святоотеческой традиции привело к многочисленным логическим противоречиям в их воззрениях, что и явилось причиной неоднозначности оценок феномена духовно-академической мысли в историко-философских исследованиях. Несмотря на определенный эклектизм и нек-рую "вторичность" Д.-а. ф., в творчестве ее выдающихся представителей получили развитие философские идеи, оказавшие влияние на развитие рус. религиозной мысли. К таким положениям можно отнести саму идею философского обоснования религиозного сознания, "оправдания веры отцов", а также истолкование мира при помощи принципа трансцендентального монизма, или "философского синтетизма", отдельные элементы к-рого можно проследить в развитии философии всеединства; и, наконец, учение о цельном знании как о сосредоточии всех духовных способностей человека, включение в познание иррациональных моментов с сохранением значения рациональности.

Лит.: Аскоченский В. История Киевской духовной академии. Спб., 1863; Смирнов С. К. История Московской духовной академии до ее преобразования (1814–1870). М., 1879; Титов Ф. Императорская Киевская духовная академия в ее трехвековой жизни и деятельности (1615–1915). Киев, 1915; ЧистовичИ.А. История Санкт-Петербургской духовной академии. Спб., 1857; Цвык И. В. Духовно-академическая философия в России XIX в. М., 2002.

И. В. Цвык

ДУХОВНОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ — совокупный процесс внутренней и внешней деятельности людей, нацеленных на утверждение в жизни христианских начал. Двуединый процесс "просветления" буквой и духом Священного писания был впервые осмыслен на рус. земле в "Слове о законе и благодати" митрополита Илариона, принципиально различавшего внешне-буквалистский и внутренне-духовный моменты Д. п. в образах "рабской Агари" и "свободной Сарры", за к-рыми скрывалась соответственно "языческая" и христианская мудрость. Тем самым было подчеркнуто превосходство сугубо внутреннего, собственно Д. п. человеческого разума на пути его "обновления". Утвердилась духовная (просветительская) возможность существования рус. христианской философии (Зеньковский), и ее начали постепенно реализовывать др. мыслители Киевской Руси. Так, Кирилл Туровский и Климент Смолятич приступили к осмыслению нравственных аспектов христианской философии. В результате выявилась связь между внешне-буквалистским или "законническим" уровнем Д. п. и внешне-индивидуальным поведением человека. Отечественные сторонники исихазма сделали упор на собственно духовную сторону просвещения, углубив онтологическую "идею конкретности" (Н. О. Лосскии) рус. православной философии. По мере усиления социокультурной роли монастырей стала складываться и внешне-церковная деятельность в рамках Д. п., к-рая предполагала проповедническое обращение духовных пастырей к мирянам, что наиболее ярко было продемонстрировано Иосифом Волоцким. Главным условием успеха такой деятельности считался прежде всего внешне-индивидуальный пример проповедников. Отсюда проистекали "законнические", порой жесткие требования Иосифа Волоцкого к монахам. Подчеркивая значимость строгого соблюдения "буквы" Священного писания, а также православных обрядов в деле церковного просвещения, он невольно способствовал усилению "буквализма" и "обрядо-верия" в Московской Руси. К тому же определенная приверженность к пустым формам со стороны отечественных иереев усугубилась их папистскими притязаниями, подкрепляемыми экономическим могуществом монастырей. Так что Петру I при осуществлении своей конфессиональной реформы пришлось иметь дело с агрессивным "омертвлением русской жизни, душа которой отлетела" (Федотов). Органический синтез всех сторон Д. п.: внешне-церковной, внешне-индивидуальной, внешне-буквалистской и собственно духовной попытался осуществить в своей деятельности митрополит Московский Платон, как бы ознаменовав собой единство внутреннего (святоотеческого — исихастного) и внешнего (иосифлянского) уровня Д. п. Однако в условиях его идеологизации, наметившейся уже в нач. XIX в., когда православные иереи стали откровенно переходить на верноподданнические позиции и тем самым вновь абсолютизировать пусть не оппозиционные, как во времена патриарха Никона, но сугубо политические взгляды, наступил очевидный кризис внешних аспектов Д. п., или "духовной власти" (В. С. Соловьев). Большую роль здесь сыграл и рост просветительской деятельности революционной интеллигенции с ее взысканием "грядущего царства правды" (Булгаков). Что же касается внутренней духовной стороны христианского просвещения, то оно в отрыве от своих внешних форм стало неизбежно терять свой религиозный характер и выражаться в чисто мистических или платонических взглядах рус. мыслителей с их ориентацией на аскетическое видение самого Христа либо определенное познание истинно Сущего в противовес православной — неопределенной — мистике света. Тем самым в России произошел раскол Д. п., не преодоленный до сих пор.

Л и т.: Булгаков С. Н. Свет невечерний. М., 1994; Зеньковс-кийВ. В. Основы христианской философии. М., \992;ИльинИ.А. Аксиомы религиозного опыта. М., 1993; Карсавин Л. П. Святые отцы и учителя Церкви. М., 1994.

П. В. Калитин