Только змеи сбрасывают кожи, Чтоб душа старела и росла....

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

(Н. Гумилёв. Память)

Институционизированное христианство восприняло идущее от Древнего Египта представление о решающей роли телесного начала в структуре личности. Это нашло свое выражение в идее воскресения во плоти. Об этом много, хотя и разноречиво, говорится в разных местах Нового Завета. Эта тема оказывается там одной из центральных — из нее рождается главный миф христианства о воскресении Христа.

Вот одно из наиболее отчетливых высказываний в Евангелии от Матфея:

Мф. 27. 52И гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли. И, вышедши из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим.

Но в том же Евангелии есть и более мягкое высказывание о телесности воскресения:

Мф. 22. 30Ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божий на небесах.

Точно так же читаем в Первом послании к Коринфянам:

15.51.В  Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся 52 Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся;

Христианская идея телесной идентификации(*12) находит свое завершение уже в наши дни: в 1950 г. глава католической церкви принимает беспрекословное (ex cathedra) решение о телесном воскресении Девы Марии(**13). Что-то похожее мы находим и в ортодоксальном православии. Об этом можно судить по следующей выдержке из весьма популярного в свое время русского издания [Энциклопедический словарь, 1902 г.]:

На третий день, когда не бывший при кончине Богоматери апостол Фома пришел ко гробу, тела Ея уже не было в гробнице. Церковь всегда веровала, что оно было взято на небо. Праздник Успения Богоматери восходит к древнейшим временам христианства (с. 17).

Теперь перед нами книга достаточно известного и весьма своеобразного русского христианского мыслителя. XIX в.— космического утописта Н. Ф. Федорова [Федоров, 1982]. Отметим, что книга была недавно переиздана в престижной серии «Философское наследие». Одна из основных идей Федорова — это воскресение в теле всех предков. Вот несколько его высказываний:

Нравственное противоречие «живущих сынов» и «отцов умерших» может разрешиться только долгом всеобщего воскрешения (с. 365).

Воскресение мыслится как реальное дело самого человечества, вооруженного должными знаниями:

Приходится, однако, напомнить, кому следует, что гниение — не сверхъестественное явление и самое рассеяние частиц не может выступить за пределы конечного пространства; что организм — машина и что сознание относится к нему, как желчь к печени; соберите машину — и сознание возвратится к ней! (с. 365—366).

И все это не воспринималось как нелепость только потому, что тысячелетиями держались схожие представления, идущие еще из Египта. Само христианство в каких-то своих проявлениях несет отпечатки примитивного, или, другими словами, наглядного материализма прошлого.

Надо, правда, отметить, что на начальной стадии развития христианства примитивному материализму противостояла, утонченная эллинская мысль. Вот высказывания из гностического Евангелия Истины [Hennecke, 1963]:

С помощью знания... каждый будет очищаться от множественности в единство, поглощая вещество словно огнем, темноту светом, смерть жизнью. И если к тому же это случается с каждым из нас, надлежит нам понять, прежде всего, что дом может быть святым и молчаливым ради Единства (25.13— 25) (с. 526).

Еще один пример: высказывания Оригена(*14) о природе личности в изложении Тиллиха [Tillich, 1967]

Разумные сущности, или духи, которые вначале были равными и свободными, однако отпали от единства с Богом на различные расстояния. В результате их восстания на небе против Бога они могли упасть в материальные тела. Это их наказание и в то же время их очищение. Человеческая душа — это посредник между этими павшими духами и человеческим телом. Человеческая душа есть дух, ставший холодным. Это значит, что интенсивный огонь, являющийся символом для божественного Духа, редуцируется к жизненному процессу. Падение есть трансцендентальное падение. Оно предшествует нашему существованию в пространстве и времени. Это свободное падение, решение здесь принято в состоянии свободы (с 60).

И далее там же читаем:

В  Наказанием за грех является ад. Адом является огонь, горящий в совести, огонь отчаяния, вызванный нашим отделением от Бога. Это, однако, является только временным состоянием нашей души. В конце все и всякий становятся спиритуализированными, телесное существование исчезает. Эта знаменитая доктрина Оригена называется apokatastasis ton panton, восстановлением всех вещей (с. 64).

Интересно здесь обратить внимание на то, что в уже цитируемой выше книге [Needleman, 1980], направленной на поиски утраченного христианства, приводятся высказывания о природе души, близкие высказываниям Оригена. Много раз автор этой книги говорит о том, что «мысли и эмоции не являются душой». О душе и теле он говорит следующее:

Душа есть промежуточное начало в природе человека, занимающее место между Духом и телом. Отец Сильван (таинственный монах, от имени которого высказываются основные мысли) приведенный выше термин «Дух» определяет различно: как «движение к Божеству», как «Несотворенное», как «Абсолютное Начало» и «Вечный Ум». Термин «тело» определяется также различным способом, включая и физическое тело, но не ограничиваясь им. Отец Сильван рассматривает «мысль» как часть человеческого «тела» (с. 167).

И все же в христианстве, а вслед за тем в значительной степени и в западной культуре в целом восторжествовало представление о телесной идентификации личности. Даже Ницше, несмотря на всю серьезность своего противостояния христианству, пишет [Ницше, 1910]:

491. Вера в тело фундаментальнее веры в душу: последняя возникла из ненаучных наблюдений над агонией тела (нечто такое, что его покидает. Вера в истинность снов) (с. 228).

Как эхо на все сказанное выше прозвучала в науке проблема монозиготных близнецов. Если личность идентифицируется через тело, то ее интеллектуальные потенции для монозиготных близнецов, казалось бы, должны быть тождественно неразличимыми. Но это далеко не так.

Проблема сопоставления монозиготных и дизиготных близнецов оказалась достаточно сложной. Мы коротко осветим ее здесь, опираясь на обзор И. В. Равич-Щербо [Равич-Щербо, 1982]. Отметим, прежде всего, что уже пятнадцать лет тому назад можно было говорить о более чем 1200 серьезных исследованиях по психогенетике, проведенных главным образом методом близнецов. Трудности подобных исследований связаны с тем, что не всегда констатируется достаточно определенная зависимость межиндивидуальной изменчивости от генотипа. Скажем, пренатальные влияния, возможно, уменьшают сходство монозиготных близнецов (МЗ), тогда как постнатальные влияния (факторы среды) могут их усиливать(*15). Не менее серьезные трудности связаны с тем, что интеллект нельзя разложить на удобные для исследователя элементарные составляющие, а также с неадекватностью тестовых программ поставленной задачи. Резюмируя, автор пишет:

В итоге можно, очевидно, сказать следующее. В близнецовых исследованиях интеллекта, как правило, обнаруживают большее внутрипарное сходство МЗ по сравнению с ДЗ. Однако ряд ограничений, связанных, прежде всего с особенностями среды МЗ и ДЗ-пар (проявившихся и в исследованиях разлученных МЗ), значительно снижает надежность этих результатов, а недостаточная общепсихологическая разработанность понятия «интеллект» и соответственно способов его диагностики не позволяет произвести психологически содержательный анализ данных, которые к тому же подчас достаточно противоречивы (с. 116).

Проблему близнецов можно рассмотреть и в плане чисто умозрительном, мысленно моделируя возможные здесь ситуации. В этом плане весьма интересна работа Рамачандрана [Ramachandran, 1980]. Рассмотрение проблемы у него проводится через обсуждение парадоксальных ситуаций:

Допустим, что Вы (А) прожили в Кембридже всю Вашу жизнь, а Ваш [идентичный] близнец (В) воспитывался в Париже. Допустим, что состоялся, по крайней мере, один цикл метаболической смены атомов мозга с тех пор, как Вы были разлучены (в раннем детстве). Вы питаетесь английской пищей (состоящей из Е-атомов), а Ваш брат — французской пищей (F-атомы). Таким образом, Ваш мозг теперь состоит из Е-атомов (в Англии), и Вы оказываетесь «связанным» с этими атомами, тогда как существование Вашего брата оказывается связанным с F-атомами (с. 152).

Теперь предположим (мысленный эксперимент), что А и В поменялись местами в начале их жизни. Тогда в силу того, что в физическом мире ничего не изменилось, можно допустить, что вы будете, несмотря на перемену, продолжать жить в Кембридже. Но это предположение поведет к ряду парадоксов, и автор предлагает здесь другую интерпретацию:

Может быть, если атомы Вашего мозга оказались замененными (сразу или постепенно), Вы прекратите свое существование, и новая личность (идентичная Вам, но не та же самая, что Вы) начнет свое существование. Тот факт, что Ваш опыт [жизни] продолжается, несмотря на метаболическую смену, не гарантирует того, что Вы экзистенциально не являетесь новым агентом сознания. Допустим теперь, что я неожиданно заменил атомы в Вашем мозгу, и предположим, что в результате этого возник новый агент сознания. Здесь не будет возможности для того, чтобы я (экспериментатор) или Вы (новый агент) могли узнать, что Вы являетесь действительно другим агентом, так как Вы будете испытывать неразрушаемую непрерывность памяти, соединяющую Вас со старым агентом. На вопрос о том, имеете ли Вы онтологически новое существование, нельзя получить ответа. Но если действительно каждая полная замена атомов мозга ведет к новому существованию, то отсюда вытекает ряд нелепых последствий. Например, одна из импликаций будет такой: совершенно бесполезно планировать Вашу жизнь больше чем на один или два года вперед, так как метаболическая замена происходит за это время; поэтому на самом деле планироваться будет чья-то другая жизнь! (с. 153).

Теперь, следуя за автором, остановимся на интерпретации хирургического рассечения правого и левого полушарий головного мозга:

Когда пациент с таким «расщепленным мозгом» становится объектом разнообразных психологических тестирований, то оказывается, что он часто ведет себя так, как будто в нем воплощено два «ума» или две сферы сознания (с. 155).

Заканчивая свою статью, автор говорит, что

... это может так обернуться, что проблема онтологической идентификации никогда не сможет быть разрешена в своей безоговорочной постановке. Но мы, по крайней мере, достигли успеха в понимании проблемы со всей возможной ясностью, и это то, на что можно надеяться в философии (с. 159).

Рис. 1. Картина А. Дьячкова «Молчание» (1985 г.).

В Молчании растворяется противостояние Земли и Неба, Правого и Левого, Верха и Низа и... рождается Звезда... Пустота... Гармония...

И закатив глаза под веки,
Движенье крови затая.
Вдохни минувший сумрак некий,
Утробный сумрак бытия.
Как всадник на горбах верблюда,
Назад в истоме откачнись.
Замри — или умри отсюда.
В давно забытое родись.

(В. Ходасевич)

Сказанное выше, если хотите, можно рассматривать как сформулированное на современном языке отображение хорошо разработанного на Востоке представления об иллюзорности личности.

Рассмотрим теперь еще одну попытку соматической идентификации личности. Речь будет идти о книге Ханна [Hanna, 1970](*16), где делается попытка рассмотреть личность как существо телесное в самом широком понимании телесности:

В этой книге я буду использовать слово сома, поскольку в нем есть новизна и поскольку легче узнать новое вино, когда оно разлито в новые мехи. «Сома» не означает «тело», она означает «меня, телесное существо»... Сома живет, она расширяется и сжимается, приспосабливается и ассимилируется, потребляет энергию и отдает ее. Сома пульсирует, сжимается и расслабляется, течет и меняется под влиянием страха и гнева, голода и чувственности... Сомы — это нечто вроде живых, органических существ, которыми вы являетесь в данный момент в том месте, где Вы есть. Сома — это все, чем вы являетесь, она пульсирует вместе с вашей хрупкой, меняющейся, растущей и умирающей плевой, которую отсекли от пуповины, соединявшей вас до самого момента отсекновения — с миллионами лет органической генетической истории внутри нашего космоса... Сомы — это последовательно глупые и непредвиденно разумные автоматы, носящие ваше или мое имя... Сомы — это мужчины и женщины, которые знают, что они подходят друг другу, потому что, подогнанные друг к другу, они составляют целое и испытывают ощущение целостности (с. 35—36).

И дальше там же читаем:

Грядущие поколения людей перестанут считать человеческих индивидов рассудочными или духовными равно в той степени, в которой они начнут обнаруживать себя в непосредственности соматического. Я не считаю, что мы не должны рассматривать непосредственность самости как ментальное или духовное, но скорее, что нам не следует этого делать: это не что иное, как вопрос мутационных изменений. В течение тысячелетий человеческим индивидам было практически выгодно подчеркивать и высоко оценивать те аспекты поведения, которые они называли интеллектуальными или духовными, однако недавно было обнаружено, что так называемые интеллектуальные и духовные аспекты нашего телесного существа — это лишь один аспект наших человеческих возможностей, причем тот, который заставлял людей находиться в специфической неуравновешенной позе относительно окружающего мира (с. 37).

Приведенное здесь высказывание можно рассматривать как завершение западного понимания человека, идущего еще от Древнего Египта с его идеей мумификации, необходимой для сохранения личности, и нашедшего свое более позднее воплощение в христианской идее воскресения в теле. Если человек — это не более чем сома в понимании Ханна, то вне телесного состояния невозможно трансвременное сохранение хотя бы самого слабого следа личности. Нелегко человеку стать на такую позицию — не противоречит ли это его внутреннему опыту?

Вряд ли соматическая концепция личности легко снимает с рассмотрения трудности, сформулированные в ранее приведенной нами работе Рамачандрана. И, более того, эта концепция определенно закрывает возможность рассмотрения тех, почти несомненных, случаев расщепления соматической целостности человека, которые современная наука загнала куда-то на задворки своего существования.

По-В видимому, еще в древности были известны приемы, направленные на расщепление соматической целостности с последующим восстановлением. Может быть, и евангелическую притчу о воскрешении Лазаря можно рассматривать как восстановление связи с телом, устраненной при эзотерическом посвящении смертью? Слабой формой расщепления является гипноз, известный еще со времен Древнего Египта. При гипнозе сознание гипнотизируемого как бы вытесняется, заменяясь сознанием гипнотизирующего. Особенно интересно сочетание некоторых форм самовнушения для управления сновидениями. Перед нами интересная и удивительно легко и приятно написанная книга Дилэни [Delaney, 1979]. Эта книга посвящена, в основном, так называемым инкубационным снам, в которых используется техника фразового (словесного) фокусирования перед засыпанием на какой-либо подлежащей решению проблеме. Такие сны, естественно, легче поддаются интерпретации, чем спонтанно возникающие сновидения. В книге есть параграф, называющийся «Изучение ощущения свободы от тела». Там мы читаем:

Однажды у меня было отчетливое переживание того, как в конце своего сновидения я стала ясновидящей и обнаружила себя в теле моего доброго друга! Это было удивительно: испытывать то, что мне представлялось как его состояние сознания, спокойное и очень счастливое в свойственном ему проявлении.

Я была уверена, что Джон только что вернулся из ВТО (внетелесного опыта) и пригласил меня в свое тело посмотреть на то, как оно выглядит. Я была очарована возможностью обнаружить, что тот способ, которым он испытывает счастье, был типичен только для его персональности, Я была счастлива видеть это изнутри. Я была также очарована опытом обладания такими могучими легкими. Что касается особенности его дыхания, то мне казалось, что я ощущала то, на что похоже обладание мускулами его тела вместо моего. Очень интересно. Я затем ушла из его тела и вернулась в свое... через голову. Я ощутила себя пробудившейся и почувствовали, что находилась [в таком состоянии] с момента вхождения в тело Джона.

Когда я продолжала лежать в своем спальном мешке (мы были в туристском походе с несколькими друзьями), я попыталась разбудить Джона и спросить его, вернулся ли он только что в свое тело и сохранилось ли у него воспоминание о моем «визите». Прежде чем осуществился мой импульс, его дочь начала звать его. Джон выглядел непривычно возбужденным при этом резком пробуждении. После того, как он повернулся к своей дочери, я спросила его — почему. Он ответил мне, что только что вернулся в свое тело после исключительно приятного ВТО. Я спросила — ощутил ли он мое присутствие. Он ответил, что нет. Насколько я знаю, это было необычное ВТО, и я описала его здесь для того, чтобы вы не впали в панику, если обнаружите себя в каком-либо другом теле, а восприняли это скорее как опыт, дающий удовлетворение (с. 179—180).

И как бы ни относиться к этому опыту(*17), его все же нельзя сбрасывать с рассмотрения. Пытаясь понять человека, нельзя не опираться на его собственный — внутренний опыт существования. И этот опыт, естественно, становится особенно интересным в экстравагантной постановке эксперимента.

Остановимся здесь еще, хотя бы совсем коротко, на хорошо документированных сообщениях о реинкарнационных воспоминаниях. В четырех книгах И. Стивенсона [Stevenson, 1975, 1977, 1980, 1983] перед нами проходит серия рассказов о детях(*18), вспоминающих и остро переживающих свое существование в недавнем прошлом рождении. Подобраны воспоминания, которые подвергались тщательному расследованию. Как бы мы, ни интерпретировали эти свидетельства, и если мы даже совсем откажемся от их интерпретации на современном уровне наших знаний о человеке, то все же нужно будет признать, что индивидуальность человека может каким-то странным образом выходить за границы его данного воплощения. Стивенсон заканчивает третий том своей работы «Общей дискуссией», в которой мы находим такие высказывания:

Прежде всего, мы должны перестать рассматривать младенцев и детей как рождающихся только от случайного столкновения спермы с яйцеклеткой, вместо этого мы должны думать о них как об имеющих опыт до зачатия так же, как мы можем ожидать, что они будут иметь дальнейший опыт после смерти (с. 370).

Интересный материал о внетелесных состояниях собран в книге Г. Габбарда и С. Твемлоу [Gabbard and Twemlow, 1984]. Обращает на себя внимание, прежде всего типология этого явления. В книге мы находим сводку ответов на специальный вопросник для 339 лиц, испытавших это состояние. Оказывается, что опыту внетелесного переживания предшествовали: физическая релаксация (79%); ментальная успокоенность (79%); сновидческое состояние (36%); медитация (27%); эмоциональный стресс (23%) и ряд других экстравагантных в той или иной степени состояний. Сам опыт в 94% случаев воспринимается более реальным, чем сновидение. Отметим, что в опыте внетелесного состояния фиксировались и некоторые проявления, типичные для так называемых измененных состояний, достигаемых в медитациях: переживание изменения времени (33%); видение блестящего белого света (30%); пребывание в темном тоннеле с белым светом в его конце (26%). Обращают на себя внимание и совсем особые проявления: желание вернуться назад в тело (54%); способность проходить сквозь объекты (50%); осведомленность о присутствии нефизических существ (37%); ощущение присутствия руководителя или помощника (26%) и т. д.

Здесь уместно обратить внимание на статью Гроссо [Grosso, 1976], в которой делаются попытки высказать некоторые теоретические соображения по поводу внетелесных состояний. Автор формулирует свою мысль следующим образом:

... мое тело находится внутри моего поля сознания в том смысле, что мои нормальные телесные функции стремятся заглушить полноту и широту потенциала сознания (с. 181).

Далее у него речь идет о континууме внетелесных состояний, к его проявлениям относятся и сновидения, в которых мы легко отрываемся от своего физического тела. И тогда:

Сновидения проявляются как континуум, простирающийся от паранормальных внетелесных состояний до нормального пробужденного состояния (с. 191).

В упомянутой выше книге Г. Габбарда и С. Твемлоу имеется глава, посвященная двойникам. Интересным примером эффекта двойникования могут быть освещенные в научной литературе отношения между Бертраном Расселом и Джозефом Конрадом [Hamilton, 1979]. (Здесь речь идет о психологических близнецах, или, говоря словами Рассела, о «сатанинском мистицизме».)

Отметим также, что тема двойникования и раскрывающаяся через нее картина душевного подполья интересовала многих психологически ориентированных писателей. Напомним здесь о Ф. Достоевском, Т. Манне (к ним мы еще вернемся в гл. III, § 4), а также Р. Стивенсоне с его хорошо известной повестью «Странный случай с доктором Джекилом и мистером Хайдом» [Stevenson, 1968 (1886)]. (В этой повести говорится о фактически реализовавшемся физическом расщеплении одной личности.)

Двойникование может принимать различные формы. Возможен такой вариант, когда в одном теле существуют две полностью независимые друг от друга личности. Такие случаи становятся предметом психиатрических исследований. Один из них подробно обсуждается в книге американского психиатра Дж. Бирса [Beahrs, 1982], к этой теме мы также еще вернемся в гл. III, § 4.

Чем вызван такой интерес ко всем описанным выше необычным проявлениям личностного начала?

Здесь несомненно только одно — есть такие особенности в функционировании личности, которые не укладываются в общепринятое ее видение. Сама наша психика в необычности своих проявлений как бы протестует против того упрощенного понимания природы личности, которое установилось в нашей культуре. Хотим мы того или нет, но наше, казалось бы, почти очевидное представление о телесной капсулизации личности как некоей изолированной и целостной сущности оказывается недостаточно адекватным.

К термину сознание мы привыкли. Представление о нем, по-видимому, порождено еще всей сложностью древнеегипетского понимания природы человека. Но все же, отдаем ли мы себе достаточный отчет о смысле этого слова?

Перед нами интересная статья Дж. Рея [Rey, 1983] с бросающим вызов заголовком «Основания для сомнения в существовании сознания». Автор, стоя на позициях, занимаемых современной аналитической философией, показывает всю ту путаницу и разноречивость, которая связана с самим понятием сознание. В начале статьи мы читаем:

Слово [сознание] не является неопределенным в том прямом смысле, в каком являются таковыми слова bank и pride(*19). Все его употребления тесно связаны, подчеркивая то одни, то другие стороны ментальной жизни. Эти употребления показывают существенные различия в значениях в зависимости от того, являются ли соответствующие аспекты существенно разными аспектами; чтобы решить это, необходимо принимать решения относительно той или иной теории ментальной жизни... Наверное, при классификации употребления слова мы должны устанавливать различие между разными, ранее смешиваемыми процессами, причем каждый из них включает сознание «в разном смысле». Но, может быть, мы должны будем установить, и, как я хочу показать, мы сможем установить, что нет ясного смысла, который можно было бы связать с этим словом в терминах какого-либо реального феномена в мире (с. 6-7).

И далее мы находим в статье такие высказывания:

... в противовес духу Декарта и букве Локка... большинству определений в Oxford English Dictionary, а также претензиям многих теоретиков, вплоть до наших дней... сознание должно включать в себя нечто большее, чем просто мышление (с. 11).

... компьютеры представляются способными иметь убеждения и предпочтения (до неопределенной степени упорядочения), самооценку, обращенный во вне язык, интроспективные сообщения и процессор, преобразующий информацию о состоянии мира и собственного тела — и все это, видимо, не обладая сознанием. Единственно значимые черты нашей ментальной жизни (отличной от сознания), которых, безусловно, в настоящее время нет у машины,— это способность к «индукции», или кажущейся безграничной изобретательности в схватывании мира (см. Chomsky — Reflection Language, 1970)... и способность к многообразию эмоций (с. 21).

Концепция сознания может оказаться включающей в себя чрезмерно упрощенный взгляд на нашу ментальную жизнь, и это приводит к тому, что мы можем ошибаться, думая о себе или о чем-либо еще как об обладающих сознанием (с. 25).

Теперь обратимся к статье психиатра Т. Саса [Szasz, 1983](*20), имеющей также вызывающее заглавие — «Возражения против психиатрии». Ее пафос опять-таки направлен на раскрытие трудности в понимании того, что мы готовы называть сознанием человека. Если в предыдущей работе это раскрытие давалось средствами аналитической философии, то теперь оно дается через критическую оценку всего существующего в западном мире многообразия психиатрии. Упомянутая выше статья заканчивается следующими словами:

Видите ли, я рассматриваю всю психиатрию со всеми ее ответвлениями и разновидностями как религию. Биологическая психиатрия, фрейдовская, юнговская, рейхианская, разного рода «анализы» — прямой, рациональный, трансакционный,— множество верований и культов. На все это я пытаюсь смотреть с точки зрения психиатра-атеиста, т. е. пытаюсь наблюдать, изучать, комментировать все эти верования, но отказываюсь воспринимать любых основателей культов и гуру как ученых; я настаиваю на том, чтобы называть их ритуалы ритуалами, а не терапией. Вот почему уже давно я говорил, что вся беда с оцениванием эффекта психиатрического метода лечения состоит в том, что в психиатрии всякий метод работает и не работает. Короче говоря, все психиатрические методы «лечения» хороши для тех, кто в них верит. Если психиатр хочет верить в какой-то метод — прекрасно; если пациент хочет в него верить — прекрасно. Если они оба верят в один и тот же метод — это тоже прекрасно. Все психиатрические методы, как и все религии, хороши, пока они добровольны, пока их применяют без всякого давления или принуждения со стороны государства. Все они вызывают возражения, если их пропагандирует и оплачивает государство. Все они становятся злом, если государство навязывает их силой. Такова моя моральная и политическая точка зрения на все религии, включая сюда психиатрию. Такая точка зрения не означает, что у меня нет интеллектуальной точки зрения на эту проблему. У меня она есть, и я ее уже высказывал. Я полагаю, что все психиатрические подходы, все методы достижения «душевного здоровья» обладают существенным изъяном, потому что все они нацелены на поиск решения в техническом — медицинском плане. Однако, решения чего? Жизни! Но жизнь — это не задача, которую нужно решать. Жизнь нужно проживать как можно умнее и компетентнее, день за днем. Жизнь — это то, что мы должны выносить. Для нее не может быть решения (с. 290).

Заканчивая этот параграф, мы приведем импонирующий нам отрывок из статьи Г. Сколимовского [Skolimowsky, 1983], опять-таки с бросающим вызов заглавием «Модель реальности как сознание»:

Сознание (в соответствии с экологической теорией), воспринимая реальность или любой ее аспект, всегда перерабатывает их, причем сознание активно трансформирует реальность. Давайте подумаем, каков смысл двух следующих выражений: «переработка реальности» и «трансформация реальности». Оба они фундаментально неадекватны, так как предполагают, что существует «где-то там» автономная реальность, к которой сознание применяется и которую оно обрабатывает. Такая картина фундаментально неверна. Не существует реальности как таковой, которую сознание посещает и которую обрабатывает. Реальность всегда дается совместно с сознанием, которое осмысляет ее, причем акт осмысления является одновременно и актом трансформации. У нас не существует никакого представления о том, что такое реальность — как таковая, потому что всегда, когда мы думаем о ней, когда мы созерцаем ее (любым образом), реальность неизменно предстает перед нами трансформированной нашими когнитивными способностями (с. 779—780).

Чудо и тайна эволюции сознания состоит в его способности увеличивать реальность по мере того, как оно растет и трансформируется. Сознание — всего лишь результат развертывающейся эволюции, но совершенно необыкновенный результат. Это — свет, который все освещает и везде проникает. Сознание, являясь частью реальности, посылает луч другим частям реальности и, освещая их, возвращает их к источнику света, к сознанию. Освещая темноту, оно поднимает небытие на уровень бытия. Способность видения и процесс видения неотделимы от глаза. Чем глаз является для акта видения, тем является сознание для акта осмысления реальности (с. 781).

Экологическая теория сознания — это не отражение старомодного идеализма, который отрицает реальность или окружает ее таинственностью. Это скорее суперреализм (с. 782)

Возникновение сознания — это одна из вечных тайн. Представлять сознание как тайну — менее таинственно и странно, чем полагать, что сознание — это просто мозг, функционирующий только по физиологическим и механистическим законам; первый путь означает, что мы признаем тайну частью естественного порядка вещей. Сознание и Воображение взаимосвязаны. Природа Воображения дает нам куда лучшую возможность понять сознание, чем сотни нейрофизиологических исследований. Природа Воображения восхитительно таинственна (с. 788).

Эти современные представления о космической природе сознания удивительным образом смыкаются с высказываниями не только Оригена (см. выше, гл. I, § 2«Б»), но и гностиков — мистически настроенных мыслителей раннего — еретического, как это было принято считать, христианства. Для гностиков развитие телесной материи обусловливалось изначальным проникновением (падением, пленением) в нее Света. Вот что об этом пишет Джонас [Jonas, 1958]:

Наиболее радикальным [в гностицизме] оказался образ падения: душа, или дух — часть первичной Жизни, или Света, пала в мир, или в тело. Это один из фундаментальных символов Гностицизма: предкосмическое падение божественного принципа оказалось в основе развития мира и человеческого существования в большинстве гностических систем. «Свет упал во тьму» — обозначение ранней фазы той божественной драмы, о которой можно сказать, что выражение «Свет засиял в темноте» обозначает последующую фазу. Как возникло это падение и через какие стадии оно проходило — это было предметом широко варьируемых размышлений (с. 62).

Итак, мы видим, что почти две тысячи лет тому назад возник миф (позднее подавленный официальным христианством), смысл которого по-новому раскрывается в наши дни. Мы узнаем в нем представление о таинственности сознания, его трансперсональности (т. е. континуальности) и космичности. И нам, кажется, становится ясным, что всякое упрощение — персонально капсулизированное видение сознания оказывается ущербным и философски несостоятельным.