Неустановленный диагноз

Вопрос о болезнях российской науки до сих пор остается открытым. В предыдущем номере мы начали публикацию серии статей известного науковеда, руководителя Центра ИСТИНА ( Центр информатизации, социально-технологических исследований и науковедческого анализа Минпромнауки и Минобразования.) Анатолия Ракитова о состоянии и перспективах отечественного научно-технического потенциала. На очереди - вторая часть этого своеобразного "сериала".

Анатолий Ракитов

Одно из завываний нашей птицы Уер можно коротко изложить в словах: "Несмотря на все потери, старение и отток кадров из науки, у нас все же есть такой научно-технологический потенциал, который позволяет нам оставаться в ряду ведущих научных держав мира". Патриотизма в таких заверениях предостаточно, но лечить больного можно только при условии, что диагноз правилен. Попробуем поэтому заняться честной диагностикой.

Чтобы продукция нашей экономики была конкурентоспособной на внутренних и внешних рынках, она должна качественно превосходить продукцию конкурентов. Надеюсь, согласны? Качество продукции зависит от качества технологии. Современные, прежде всего высокие, технологии (как раз они наиболее рентабельны) зависят от уровня научных исследований, скорости и эффективности их внедрения в производство. Ну а качество научных и технологических разработок зависит от квалификации научных работников и инженеров, а она, в свою очередь, является суммарным эффектом всей системы образования, особенно высшего. Это подтверждено всем опытом наиболее быстро развивавшихся в XX столетии стран, в том числе и России, вплоть до начала 80-х годов.

Научный потенциал состоит не только из ученых. Его составляющими являются также приборно-экспериментальный парк, доступ к информации, система управления и поддержки науки, а также вся инфраструктура, обеспечивающая развитие науки и информационного сектора, без которых современная наука и технология, а также экономика в целом, просто неработоспособны.

Начнем, пожалуй, с подготовки специалистов в вузах. Я уже писал в предыдущей статье, что число аспирантов, докторантов, кандидатов и докторов наук растет у нас достаточно быстро. То, что они не остаются в науке, - вопрос особый и очень болезненный. Но как их готовят? Пример первый. Известно, что наиболее быстро развивающимся сектором современной науки являются медико-биологические исследования, исследования в сфере информационных технологий и создания новых материалов. По данным последнего, прошлогоднего выпуска "Science and engineering indicators", в 1998 году расходы только на эти исследования в США значительно превосходили расходы на оборону и космические исследования.

Поддерживая свою обороноспособность на очень высоком уровне и занимая первое место в мире по торговле оружием (от 40 до 50 млрд долларов ежегодно), США тратят колоссальные суммы на медико-биологические исследования не из карикатурных псевдогуманистических побуждений, о которых так любят говорить наши политические демагоги, а потому, что это чрезвычайно выгодно. Рынок вооружений создают несколько десятков стран, тогда как рынок лекарств и медицинских услуг создается всем шестимиллиардным населением Земли, а рынок биотехнологических препаратов и услуг, связанных с производством сельскохозяйственной продукции и продовольствия, столь же безграничен и имеет тенденцию к устойчивому росту. Так что не абстрактная любознательность ученых, а социально-экономическая выгодность определяет структуру современных научных исследований, и в силу этого наука и высокие технологии становятся самым рентабельным видом общественного производства. А вот и еще подтверждения этой мысли.

В США, самой мощной научной державе, на развитие науки в 1998 году было затрачено 220,6 млрд. долларов, из них 167 млрд. (то есть две трети) - за счет частного сектора. И значительная часть этих гигантских сумм ушла на медико-биологические и биотехнологические исследования. При этом важно учесть, что если в начале и даже в середине XX века академические исследования в основном финансировались за счет бюджета, то к концу столетия финансовые ресурсы корпоративного сектора стали превалирующим фактором развития американской, западноевропейской и японской науки, и прежде всего наук о жизни, о человеке.

Мои коллеги из Томского государственного университета, которые в 2000 году проводили совместно с Центром ИСТИНА и несколькими ведущими вузами России исследование состояния качества высшего образования в России, пришли к выводу, что в классических университетах России преобладает преподавание традиционных биологических дисциплин: ботаника, зоология, физиология человека и животных преподаются в 100% вузов, физиология растений - в 72%, такие специальности, как биохимия, генетика, микробиология, почвоведение, преподаются в 55%, экология - в 45% вузов. А, например, такие современные дисциплины, как биотехнология растений, физико-химическая биология, электронная микроскопия, - лишь в 9% вузов. Таким образом, по самым важным и перспективным направлениям наук о жизни студентов подготавливают менее чем в 10% классических университетов. Есть, конечно, исключения. Например, МГУ им. М.В.Ломоносова и особенно Пущинский государственный университет, работающий на базе академгородка, где готовят только магистров, аспирантов и докторантов и где соотношение учащихся и научных руководителей - примерно 1:1. Но эти исключения лишь подчеркивают, что студенты-биологи могут получить хорошее образование по меркам и стандартам середины XX века, но профессиональную подготовку, необходимую для развития науки и технологии в XXI столетии, они могут получить лишь в считанных вузах, да и то качество этой подготовки вызывает множество сомнений.

Так, например, для решения проблем генной инженерии, использования технологии трансгенов в животноводстве и растениеводстве, синтеза новых лекарственных препаратов нужны современные суперкомпьютеры. В США, Японии, странах Евросоюза суперкомпьютерами называются мощные ЭВМ производительностью не менее 1 терафлоп (1 трлн. операций/сек.). В Университете Сент-Льюиса, например, уже два года назад студенты имели доступ к суперкомпьютеру мощностью в 3,8 терафлоп. У нас же таких машин просто нет, а лучшие наши "суперкомпьютерные" центры работают на ЭВМ несопоставимо меньшей мощности. Вадим Татур, директор фирмы "Суперкомльютерные системы", радостно сообщил читателям одной из газет, что в 2001 году будут выпущены первые отечественные суперкомпьютеры производительностью 20 млрд. операций/сек. В его же статье приводятся данные, что в США к 2004 году собираются выпустить суперкомпьютер мощностью 100 терафлоп. Не стоило бы напоминать о нашей главной болячке - отставании в информационных технологиях, но это имеет прямое отношение к подготовке будущих интеллектуальных кадров России, в том числе и биологов, поскольку компьютерный синтез, например, молекул, генов, расшифровка генома человека, животных и растений могут дать и познавательный, и коммерческий эффект лишь на базе самых мощных вычислительных систем. Впрочем, я не склонен к безнадежному пессимизму. Совсем недавно мне довелось беседовать с академиком Геннадием Ивановичем Савиным, директором Межведомственного суперкомпьютерного центра РАН и Минпромнауки. Он сообщил, что уже летом этого года ученые, конструкторы и инженеры центра запустят первый отечественный "терафлопник". Как говорится, дай Бог. Но как скоро к нему будет открыт доступ студентам наших вузов, которые без этого не смогут получить полноценного современного образования? Да и требуется нам не один, а десятки "терафлопников" еще большей мощности.

Наконец, еще один интересный факт. Томские исследователи провели социологический опрос преподавателей биологии и установили, что лишь 9% из них более или менее регулярно пользуются Интернетом, а при хроническом дефиците научной информации, получаемой в традиционной форме, невозможность и неумение пользоваться ресурсами Интернета означает только одно - нарастающее отставание в исследованиях и невозможность установить необходимые для этого международные связи. Из этого следует, что и студенты даже самых продвинутых биологических факультетов получают хорошую подготовку, но на уровне в лучшем случае 70-80-х годов, хотя в жизнь они вступят в XXI веке. Томские исследователи пришли к заключению, что лишь примерно 35 биологических НИИ РАН имеют более или менее современное оборудование, и поэтому только там возможны современные исследования, а участвовать в них могут лишь очень немногие студенты нескольких центральных университетов и учебного центра РАН, получающие подготовку на базе академических НИИ. Здесь нет ни оценок, ни жалоб, ни причитаний, просто пища для размышлений относительно того, какой научно-кадровый потенциал мы готовим.

В перечне высоких технологий, опубликованном ОЭСР, высокие технологии разбиты на высший, средний и низший уровень. Первое место среди технологий высшего уровня занимает авиакосмическая отрасль. Здесь задействовано все: компьютеры, современные системы управления, точное приборостроение, авиационные двигатели, ракетостроение и т.д. Хотя в этих отраслях Россия занимает достаточно прочные позиции, по разным причинам, прежде всего из-за нехватки финансовых ресурсов, отставание и здесь очень заметно. Касается оно и самых лучших авиационных вузов страны. Участвовавшие в наших исследованиях специалисты широко известного и престижного технологического университета МАИ указали несколько самых болезненных проблем, связанных с подготовкой элитных кадров для авиакосмической отрасли. Цитирую представленный в Минобразования отчет, подготовленный профессорами и учеными МАИ: "Уровень подготовки преподавателей прикладных кафедр, не специализирующихся в области прикладной информатики (проектно-конструкторских, технологических, расчетных), в области современных информационных технологий, является достаточно низким, исключая отдельных энтузиастов, как правило, осваивавших их для выполнения НИРовских и иных работ вне учебного процесса. Это во многом объясняется отсутствием притока молодых преподавательских кадров в педагогические коллективы таких кафедр, а стареющий штатный преподавательский состав не в состоянии интенсивно осваивать на достаточном уровне постоянно совершенствующиеся программные продукты не только из-за заметных пробелов в компьютерной подготовке, но и из-за отсутствия в достаточном количестве современных технических средств, на которых могут быть установлены и эксплуатироваться современные программно-информационные комплексы, невозможности обеспечить преподавателям свободный доступ к таким системам и отсутствия материальных стимулов заниматься таким непростым делом, затрачивая на это очень много времени".

Нужно ли говорить, что даже самые талантливые и хорошо подготовленные выпускники МАИ, которым посчастливится попасть в самые продвинутые КБ, создающие летательные аппараты гражданского и военного назначения или современные баллистические ракеты, должны "доводиться до кондиции" на рабочем месте не один месяц, а может быть, не один год.

Кадровая составляющая нашего научно-технологического потенциала стареет - это факт. Но главное - не возраст. Главное - то, что потенциальные молодые специалисты за редким исключением не могут получить в наших вузах современную качественную подготовку. Часть из них (и притом лучшая) уйдет в коммерческую и финансовую деятельность, в гуманитарную сферу, в политику. Но те, кто все же останется в науке, должны получить исследовательскую подготовку на студенческой скамье и прежде всего в сфере фундаментальных и современных экспериментальных исследований. Первый генератор фундаментальных исследований в нашей стране - Российская академия наук, но во всех ее институтах, которые более или менее сносно оборудованы, работают около 90 тыс. сотрудников (вместе с обслуживающим персоналом), остальные - более 650 тыс., работают в различных НИИ и вузах. Следовательно, в вузах тоже должны проводиться фундаментальные исследования.

Здесь картина такова. По данным на 1999 год, в 317 вузах Минобразования РФ было выполнено около 5000 фундаментальных исследований (заметьте - фундаментальных!). Средние бюджетные затраты на одно фундаментальное исследование - 34214 руб. Если учесть, что сюда входит приобретение оборудования и исследуемых объектов, затраты на энергию, начисления на зарплату, накладные расходы и т.д., то на зарплату в лучшем случае остается от 30 до 40%. Если в фундаментальном исследовании участвуют хотя бы два-три научных сотрудника и преподавателя, то они могут рассчитывать в лучшем случае на 400-500-рублевую прибавку к заработной плате в месяц. За такую зарплату больших исследовательских результатов ожидать не следует. Впрочем, их и на самом деле нет. Да и хорошего оборудования на эти деньги не купишь. Что касается заинтересованности студентов в участии в таких исследованиях, то она скорее основана на энтузиазме, а не на материальном интересе, а энтузиастов в наши дни совсем не много. При этом стоит, пожалуй, отметить, что тематическое распределение вузовских исследований очень традиционно и весьма далеко от современности. Если, по данным на 1999 год, по физике в вузах Минобразования РФ их было проведено 561, то по биотехнологии - всего 8. И это, пожалуй, было бы понятно и оправданно в интервале 50-70-х годов, но никак не в конце 90-х. Кроме того, вынести из этих исследований что-либо полезное для формирования будущего научно-технологического потенциала страны вряд ли возможно, потому что настоящие фундаментальные исследования стоят миллионы, а то и десятки миллионов долларов, и с помощью проволочек, консервных банок и прочих самодельных приспособлений их уже давным-давно не делают. Разумеется, есть дополнительные источники финансирования. По данным на 1999 год, 56% затрат на научные исследования вузы осуществляли за счет хозрасчетных работ, но они, естественно, во-первых, не носят фундаментального характера, а во-вторых, не решают радикальным образом проблему формирования нового кадрового потенциала. Руководители наиболее продвинутых вузов страны, умеющие получать заказы от коммерческих клиентов или зарубежных фирм и понимающие важность "свежей крови" в науке, начали в последние годы доплачивать наиболее перспективным аспирантам и докторантам, которых они хотят оставить для исследовательской и преподавательской работы у себя, закупать новое оборудование и т.д. Ректор одного из ведущих московских университетов рассказывал мне, что таким аспирантам они выделяют стипендию в размере доцентской зарплаты, но это возможно лишь благодаря мощным заказам нескольких зарубежных фирм. Но ведь такие возможности есть лишь у очень немногих университетов.

Думаю, что эти данные достаточно красноречивы и не нуждаются в комментариях. Я не уверен, что все согласятся с моими оценками, но, по моему глубокому убеждению, в действительности дело обстоит так: у нас нет четкого, ясного, обоснованного представления о состоянии нашего научно-технологического потенциала. Но даже те немногочисленные серьезные науковедческие исследования, которые сегодня проводятся на реальном российском материале, показывают, что нам необходимо не возрождать устаревшие традиции, не скорбеть о потерянном научном величии, потому что возродить прошлое еще никому никогда не удавалось, а заняться радикальной, быстрой и всесторонней модернизацией того, что есть, а еще важнее - приступить к целенаправленному и быстрому созданию принципиально нового научно-технологического потенциала России. Подробнее об этом - в следующих статьях.