Глава 11

Залив Киброн

«Меня ужасно огорчило бы, если противник смог бы бежать от Вас безнаказанным… Позвольте мне добавить, что в Англии нет ни одного человека, который был бы доволен Вашими успехами больше меня, радовался больше, чем я, тому, как Вы пожинаете плоды, заслуженные Вашими подвигами».

Письмо адмирала Хоука своему сотоварищу-адмиралу, датированное 14 сентября 1759 г., где он поздравляет его с победой при заливе Лагуш, вероятно, было написано со стиснутыми зубами. Дело в том, что Хоук считал, что он сам лучше, чем Боскавен. Этот человек тайно возмущался тем, что сначала его «собрату»-офицеру отказали в назначении на пост военно-морского командующего экспедицией, сопровождавшей Вульфа на реку Св. Лаврентия, а затем выдвинули на пост командующего флотом в Средиземном море.

В начале сентября Хоук беспокоился о том, каким образом он сможет обеспечить плотную блокаду портов Франции на побережье Атлантического океана. В то время он и Адмиралтейство были поглощены борьбой с судами снабжения, поставляющими продовольствие для военно-морских кораблей.

Вероятно, Хоука и Боскавена обуревали мечты о славе. Но поставщики продовольствия относились к таким предпринимателям, которыми руководили более реальные задачи. Новая система снабжения военных кораблей в море стала опасной, процент потерь и разрушений был высок. Это неблагоприятно отражалось на доле прибылей предпринимателей.

Хотя Хоук негодовал на поставщиков продовольствия, полагая, что у них полностью отсутствовал патриотизм, он понимал: в войне с людьми, не подчиняющимися военно-морской дисциплине, он не сможет победить. Поэтому пришлось выпустить два приказа, которые, в сущности, означали капитуляцию перед требованиями бизнесменов. Адмирал предписывал, что любой торговый корабль, который получит повреждения в процессе погрузки, должен подать сертификат о полученных повреждениях владельцу судна. Это будет являться документальным доказательством, по которому выплачивается компенсация. Хоук отдал строгие распоряжения своим капитанам, запрещающие им насильственно вербовать матросов, служащих на борту подобных кораблей снабжения и имеющих сертификат о «защищенном» статусе.

Поэтому в сентябре Хоук был поглощен в основном разработкой технических деталей для развития своего нововведения — плотной блокады. Французы, напротив, должны были взвесить все последствия битвы при Лагуше, одновременно продолжая изучать последствия внутреннего служебного соперничества. Его фатальные недостатки привели к тому, что пришлось собирать армию вторжения в одном порту, а сопровождающую ее эскадру боевых кораблей — в другом. Они потратили большую часть года на то, чтобы подготовить армию вторжения и поддерживающую ее флотилию, испытывая трудности, вызванные недостатком финансовых средств, коррумпированными администраторами и агентами, адмиралами и генералами-«примадоннами».

Этот процесс настолько затянулся, что у противника появилось время для организации блокады атлантических портов и даже для разработки нового метода обеспечения продовольственным снабжением в море. Командор Бойс патрулировал перед Дюнкерком, Родни — вдоль побережья Нормандии, Дафф вел тщательное наблюдение за Морбианом, а Хоук и Харди курсировали перед Брестом. И всем им виделись письмена на стене: «Лагуш!»

Исходя из рациональных соображений, Франция должна была теперь отказаться от своего проекта вторжения. Но находился под угрозой серьезный вопрос о доверии. Отступать оказалось слишком поздно.

Расформирование армии д'Огюльона означало бы публичное признание военно-морской импотенции. В дополнение к этому предполагалось, что вторжение в Британию должно стать главным ударом, который поможет восполнить катастрофические поражения в Индии, Вест-Индии и Канаде. Если отказаться от этого проекта, то каким должен стать план отступления или сценарий на самый плохой случай? Ужасающая правда заключалась в том, что такового не было.

Следовательно, нет ничего удивительного в том, что после Лагуша Шуазель, Бель-Иль и Беррьер направили всю свою энергию на обдумывание новой военной хитрости.

Шансы Франции против счастливого исхода были огромны, но военно-морская победа где-либо не исключалась. Но даже один такой триумф с последующей высадкой войск в Британии мог привести к почетному миру. Поэтому Людовик XV и его министры решили сделать ставку на адмирала Конфлана. Для подобного риска имелись определенные гарантии. Конфлан успешно участвовал в Войне за австрийское наследство, его послужной список в течение периода с 1740 по 1748 гг. был хорошим: он взял два линейных корабля, один из них — престижное судно «Северн» (октябрь 1747 г.) Под конец «Северн» отвоевал обратно Хоук.

Министр военно-морского флота взял Конфлана на заметку как возможную «звезду», повысив в звании от генерал-лейтенанта (в результате, остались обойденными восемь пэров) до всего лишь одного из двух вице-адмиралов в 1756 г., а в 1758 г. — и до звания полного адмирала, единственного на вершине французской военно-морской пирамиды. В том же году были признаны заслуги адмирала за пятьдесят лет доблестной службы на море: Конфлан получил жезл маршала Франции. Это первый военно-морской командующий, награжденный таким образом после 1692 г. (тогда жезл был вручен адмиралу Турвилю).

Такое повышение по службе, как предполагалось, стало наградой за уже совершенные великие подвиги. Но этой теории явно противоречило то, что Конфлан ничего еще не совершил.

Однако присвоение звания маршала, как полагали, должно было сделаться стимулом, повышающим боевой дух военно-морского флота, а также явным намеком Конфлану: от него ждут великих свершений.

Конфлан 26 августа получил формальные инструкции от Людовика XV, в которых ему сообщалось: он должен вывести свой флот из Бреста в открытое море, и по возможности быстрее.

Еще один комплект инструкций, о которых, вероятно, адмирал знал, в тот же день вручили Биго де Морогю. Ему приказывали приступить к командованию конвоем в составе шести кораблей, собранному в Морбиане. Они должны действовать в качестве эскорта для соединения вторжения под командованием д'Огюльона.

Между тем Шуазель продолжал свое несчастливое сотрудничество с принцем Чарльзом Эдуардом Стюартом и его представителями. Министр призвал 2 августа Мюррея из Элибэнка для полномасштабной экипировки якобитов и их «красавчика-принца», не забывая упомянуть о целом ряде неблагоразумных поступков, совершенных и отдельными сторонниками принца Стюарта, и самим принцем.

Некоторые из жалоб были бессмысленными тирадами по вопросам, которые в любом случае не подлежали контролю Мюррея. Например, голословно заявлялось о глупом и грубом поведении солдат ирландской бригады во французских портах. Шуазель объяснял: на проект вторжения уже потрачено двадцать четыре миллиона франков, что связано с непредвиденными трудностями в снабжении баржами и транспортными судами. В результате экспедиция отстает от графика.

Но министр сообщил Мюррею, что д'Огюльон вскоре покинет свой штаб в Бретани, и высказал предположение: принц Стюарт прибудет в Париж на совещание с командующим перед тем, как тот отплывет из Франции.

Нечего и говорить, что Чарльз Эдуард проигнорировал советы и продолжал оставаться в мрачном настроении в своих палатах. Единственное значительное действие, которое он совершил, заключалось в том, что принц написал письмо Бель-Илю, жалуясь на то, что ему ничего не известно о французских планах, а нетерпение «друзей в Англии» продолжает нарастать.

Как Франция, так и якобиты преувеличивали прочность своего положения. Версаль уже тайно решил не учитывать принца в своих планах вторжения, хотя у него и было большее влияние в Шотландии, чем полагали французские министры. В этом отношении принц пользовался мантрой «мои друзья в Англии», о существовании которых не имелось никаких документированных данных. Принц не предоставил их министрам своевременно.

После того как поступило известие о Лагуше, Макензи Дуглас, всегда оставаясь более внимательным читателем сообщений о ходе дел, чем Мюррей, сразу же увидел возможные последствия. Французы должны перейти в наступление, высадившись в Шотландии. Но они, без сомнения, откажутся от высадки на английском побережье.

Как всегда, Чарльз Эдуард продолжал настаивать на том, что он не интересуется никакими планами, которые не включают высадку французов в Англии. Когда это сообщение передали Шуазелю, то он незамедлительно понял: шотландская экспедиция не представляет совершенно никакого интереса. Поэтому министр просил Мюррея, понимая, что принц не желает отправляться в Шотландию, заставить своего хозяина выпустить манифест, призывающий к восстанию преданные кланы. Мюррей ответил, что не уполномочен делать подобные заявления. Ему необходимо проконсультироваться с Чарльзом Эдуардом.

Шуазель, устав от поведения Чарльза Эдуарда, которое можно назвать лишь отношением собаки на сене (он не поплывет в Шотландию, как в 1745 г., но не хочет, чтобы французы отправились туда без него), решил переиграть принца в его двойной игре.

7 сентября он написал принцу, сообщив: все предшествующие договоренности остаются без изменений (министр даже повторил старую избитую формулу «предусмотрено всё только для принца и вместе с ним, ничего без него»). Но спустя три дня д'Огюльон получил от Людовика XV формулировку истинного отношения Версаля к якобитам. Командующему жестко напоминали, что он не должен вообще вступать ни в какие соглашения с домом Стюартов. В дополнительном анонимном меморандуме содержалось объяснение: «У этого принца недостаточно уравновешенная голова, чтобы руководить столь важным мероприятием. Любой, кто будет действовать по советам принца, не сможет управлять им… В его окружении весьма сомнительные персоны обоего пола, которые, вполне вероятно, могут предать его в любой момент».

13 сентября, кода Вульф одержал славную победу на равнинах Авраама, Бель-Иль написал д'Огюльону, сообщая ему дальнейшие и более подробные инструкции. После высадки в Глазго командующий должен перейти в наступление на Эдинбург и превратить этот город в главную базу операций. После успешного захвата Шотландии прибудет вторая армия под командованием Субиза (возможно, и это следует отметить, Бель-Иль не имел представления о том, что армия Субиза оставалась предназначенной для Англии или уже перебросили бы в Шотландию в качестве второй волны). В послании имелись даже намеки на то, что Бель-Иль не проявлял полного восторга относительно того, что победоносному генералу Россбаха предназначалась такая важная роль. Но и министр, и д'Огюльон знали, что Субиз был марионеткой, которой руководила Помпадур.

Спустя два дня Биго де Морогю, который был капитаном на борту корабля «Магнифик», доставили личное послание от Людовика XV, подписанное также Беррьером. Ему приказывали доставить вооруженные силы д'Огюльона на запад Шотландии, огибая во время морского похода Ирландию, сделав стоянку в Ирвине на реке Клайд. После совещания с местными лоцманами и рыбаками Биго де Морогю решил уточнить место высадки войск. Безусловно, как всегда, он проконсультировался с д'Огюльоном.

Если по каким-либо причинам высадка станет практически нецелесообразной, ему приказывали обогнуть северное побережье Шотландии, чтобы остановиться на восточном побережье. Тогда армия должна высадиться там.

В случае крупного препятствия он должен сжечь корабли и отправиться на сушу, поступая под командование д'Огюльона.

Оба меморандума содержали пространные сведения относительно смелого стратегического предвидения, но слишком мало практических детальных данных. Было бы цинично считать, что оба они представляли собой туманные примеры, взятые из учебников. Но и на самом деле ничего не было продумано тщательно, весь расчет строился только на случайности. «Лукавство в военном планировании» — таковым было бы достойное название для двух этих документов.

Тщеславный и уважающий себя Конфлан взорвался, услышав о меморандумах. Если такое независимое командование поручал Биго де Морогю, то это означает, что адмиральский флот потеряет шесть боевых кораблей. По мнению адмирала-маршала, французская эскадра даже в полном составе не могла сравниться с Королевским Флотом. Более того, без этих шести кораблей баланс сил коварно смещался в пользу армии. А значит, при любом совместном предприятии старшим партнером становился д'Огюльон, но не маршал-адмирал.

Конфлан бомбардировал Шуазеля, Бель-Иля и Беррьера письмами протеста, проявив себя настоящей «примадонной» и главным игроком во внутреннем соперничестве между различными службами.

Перед Шуазелем и Бель-Илем встала дилемма. Они, так сказать, должны были положить все яйца в одну корзину: либо предоставить все полномочия Конфлану, либо отказать ему, ибо то, что он совершенно очевидно хотел, могло поставить под угрозу все предприятие.

И Конфлана утвердили в качестве верховного командующего экспедицией, а Биго де Морогю совершенно твердо поступал под его командование. Теперь должна была создаваться объединенная флотилия, из-за которой д'Огюльон лишался какой-либо военно-морской поддержки.

Но, учитывая, что Конфлану теперь пришлось бы сражаться с блокирующими британцами и обеспечивать эскорт для армии д'Огюльона, министрам предстояло изобрести какой-нибудь хитроумный способ совершить невозможное.

Они выступили с неубедительным доводом. Конфлан, в соответствие с их предложением, должен атаковать блокирующие эскадры, но после этого ему самому придется принимать решение, что делать дальше — оставаться в море или вернуться в Брест, чтобы быть в состоянии боевой готовности к новой атаке, когда будет готова флотилия на Морбиан.

Полагали, что крайне важно поддерживать хорошее настроение Конфлана. Поэтому 14 октября Людовик отправил послание своему маршалу-адмиралу, изменив свои ранние (26 августа) приказы по требованию адмирала. Это уже слишком много для абсолютизма Бурбонов. Тактичный и почти внимательный король подбадривал Конфлана и напоминал ему: самая главная задача заключается в том, чтобы обеспечить безопасность флотилии на Морбиан. Людовик приберег на этот случай даже парфянскую стрелу, заявив: если Конфлан вместо Биго де Морогю будет сопровождать д'Огюльона, то он должен либо пройти вместе с ним весь путь до Шотландии, либо выделить шесть линкоров (а также несколько фрегатов и корветов), чтобы обеспечить безопасность флотилии до стоянки в Шотландии.

Между тем в Дюнкерке собирали вспомогательную экспедицию знаменитого корсара Франсуа Туро. Туро, протеже Бель-Иля, завоевал прекрасную репутацию в качестве бесстрашного капитана капера. На своем флагманском корабле «Маршаль де Бель-Иль», названном так в честь своего покровителя, командуя небольшим соединением фрегатов, он в 1757 г. совершал беспокоящие рейды на британские торговые суда в Северном море, Ирландском море и на Балтике. Туро совершенствовал свою технику долго не задерживаться в одном районе, чтобы его не смог выследить Королевский Флот. Стремительно перемещаясь из Лоу-Суилли в Ирландии в норвежский Берген и на Фарерские острова, этот капитан захватил много трофеев, страшно мешая торговле между Ливерпулем и Северной Америкой.

Успехи Туро в 1758 г., когда Франция перешла в отступление на большинстве театров военных действий в мире, подтвердили решение Бель-Иля использовать капера в крупном проекте вторжения 1759 г. После представления Версалю и приема у Людовика XV с ним носились как со знаменитостью. Туро пользовался огромным успехом у женщин. В 1759 г. он был на самой вершине своих достижений и блеска репутации.

Идея Бель-Иля заключалась в том, чтобы использовать его для ложного удара по Ирландии. Это заставило бы противника теряться в догадках и могло принести капитану и его финансовым кредиторам огромные богатства. Конкистадоры отправились в Новый Свет, чтобы служить Господу и разбогатеть. А Туро, новый конкистадор, поставил перед собой задачу служить Франции — и разбогатеть.

Туро собрал капитал для своего предприятия, выступив с государственной и частной инициативой, являющейся ранним примером подобного сотрудничества. Он получил 500 000 ливров от Беррьера в качестве государственного вклада, привлек огромные объемы капитала частных инвесторов из банков в Париже, Сен-Мало, Булони и Дюнкерка. В дополнение к флагманскому кораблю с сорока четырьмя пушками на борту, его флотилия включала суда «Бегон» (на борту тридцать восемь оружий), «Терпсихора» (двадцать четыре пушки), «Амарант» (восемнадцать пушек), а также небольшой куттер «Фокон». Тем временем для ирландского предприятия предполагали использовать 1 500 солдат под командованием бригадного генерала Флобера.

К сожалению, с самого начала Туро и Флобер не смогли найти общего языка. Генерал презирал великого корсара за его низкое происхождение и был крайне недоволен тем, что приходится служить под командованием такого человека.

Когда Бель-Иль понял, что между ними возникла настоящая вражда, он должен был немедленно заменить Флобера. Вместо этого (по неизвестным причинам) маршал решил, что эти два человека должны обменяться экземплярами инструкций в письменном виде. Из приказов Людовика XV ясно следовало: Туро станет безусловным лидером.

Но Флобер был не единственной проблемой Туро. Длительное ожидание в Дюнкерке поглотило его финансовые резервы. Вскоре кредиторы стали требовать свои деньги. Только после того, как принц де Субиз написал письмо, взяв под залог все счета по долгам капитана-капера, купцы Дюнкерка сняли угрозу конфискации корабля «Маршаль де Бель-Иль» в качестве гарантии за неоплаченные счета.

К лету 1759 г. Людовик XV снова передумал. Он решил восстановить Субиза на посту командующего экспедицией в Англию и предоставил Шеверу утешительный приз, назначив его интендантом Дюнкерка. Таким образом, если снова сочтут необходимым нанести решительный удар по Молдону, Шевер окажется под рукой.

Генерал Франсуа Шевер, которому исполнилось уже шестьдесят четыре года, был, подобно Туро, человеком без «родословной» — храбрейшим из храбрых и самым упорным из упорных. Достаточно пожилой, чтобы годиться в отцы Туро (тому было всего тридцать три года в 1759 г.), он сделался хорошим выбором, чтобы наладить добрые отношения с Туро и направить его на путь истинный.

Шеверу поручили сложное задание: гарантировать, что ни один из кредиторов Туро не помешает каперу выйти из Дюнкерка, сохраняя при этом полное уважение к закону. Когда капитана стал слишком беспокоить его кредитор по фамилии Тугге, Шевер возложил всю ответственность на Бель-Иля. А последний так «нажал» на купца, как мог только высокопоставленный вельможа «старого режима», заявив Тугге: тот должен временно отозвать свои претензии, так как «возможны самые неприятные последствия, если отбытие Туро будет задержано по какой-либо другой причине, кроме неблагоприятных ветров».

К сожалению, к тому времени, когда Туро, наконец, был готов выйти в море (6 сентября), британская блокирующая эскадра оказалась перед Дюнкерком. Ею командовал коммодор Бойс, в ее состав входили три линкора, тринадцать фрегатов и семь куттеров, которые находились перед портом.

В результате флот Туро простоял в Дюнкерке, ожидая благоприятных ветров, а солдаты, находившиеся на борту кораблей, томились в ожидании и постоянно болели, оставаясь на своих неудобных койках на борту судна. К концу сентября Шевер сообщил Туро: если флот вскоре не выйдет в море, то войска следует перевести на берег. Но произошло следующее: когда у капитана каперов появилась возможность выйти в море немедленно после получения приказа, ему пришлось оставить на берегу 360 солдат.

Едва ли можно переоценить контраст, существовавший осенью 1759 г. между ссорящимися, нерешительными и отрицательно настроенными французами и самоубийственно импульсивными британцами с их апломбом. В период между 21 августа и 22 октября звонарям в Йорк-Минстере платили четыре раза за празднование победы — начиная с Миндена и заканчивая Квебеком.

Но все же британцы оказались слишком самоуверенными. Питт, оживившийся после Миндена, хотел направить в Европу новые войска численностью в 10 000 солдат. Он упрямо отказывался отречься от своих главных задач в Европе и в Северной Америке, несмотря на угрозу французского вторжения. Герцог Ньюкасл, который всегда суетился и волновался, если на горизонте начинала маячить опасность вторжения со стороны Франции, теперь полагал: опрометчивые решения Питта доходили до полного безрассудства.

Слова, которые Ньюкасл произнес в беседе со своим закадычным другом графом Хардвиком 25 октября, сообщая о триумфе Питта, получившего новость о Квебеке, не могут свидетельствовать о том, что он совершенно счастлив: «Теперь никто не сможет получить большинства против Питта. Ни один человек, в обстановке, сложившейся в настоящее время, открыто не выступит против мистера Питта в Палате общин».

Аргумент Питта, который он неоднократно повторял Ньюкаслу, сводился к тому, что привычка поддаваться на гипотетические угрозы вторжения французов — именно то, что привело в 1756 г. к абсурдной стратегии обороны, а следовательно, к потере Минорки. Обстановка в корне отличалась от ситуации, сложившейся в 1745-46 гг., как со стороны якобитов, так и со стороны Северной Америки. В Войне за австрийское наследство французы ответили вторжением в Голландию и Бельгию. На этот раз не следовало беспокоиться по поводу замыслов Франции относительно Бельгии и Голландии исключительно из-за полной перемены союзников.

Хоук продолжал непрерывно нести патрульную службу перед Брестом. Усовершенствовав технику снабжения продовольствием в море, теперь он заботился в основном только о том, чтобы поддержать здоровье 14 000 своих матросов — в частности, обеспечивая профилактику цинги. Его корреспонденция с Адмиралтейством наполнена ссылками на пиво, хлеб и свежее мясо. Хотя значение витамина С еще полностью не понимали, улучшенное питание матросов позволяло им не страдать столь ужасным заболеванием. Хотя овощи иногда и мелькали в корабельных меню, зеленные культуры и цитрусовые отсутствовали. Зато яблоки с низким содержанием аскорбиновой кислоты, как ни иронично, поставлялись в огромном количестве. Некоторые утверждают, что мания личной гигиены, характерная для Хоука, помогла не допустить эпидемии тифа. Но весьма сомнительно, что приверженность адмирала гигиене по принципу «чистота — залог здоровья», могла охватить и нижние палубы.

Ясно одно: Хоуку пришлось сражаться в течение всего периода блокады с нечестными поставщиками и чиновниками-казнокрадами. Часто встречаются жалобы на отсутствие сыра, а еще больше — на низкое качество пива. Зачастую оно было настолько отвратительным, что капитаны кораблей просто приказывали выливать пиво за борт.

С хлебом тоже были проблемы: иногда встречались буханки с личинками насекомых и долгоносиков, что угрожало распространением этих насекомых во всем хорошем хлебе. Хотя Адмиралтейство отреагировало на жалобы Хоука по поводу пива тем, что приказало заменить его вином, почти невозможно было бороться с жуликами-подрядчиками, поставляющими гнилую и солоноватую, неприятную на вкус воду. Так как на борту кораблей вино с Гернси обычно смешивали с водой, Хоуку часто приходилось идти на попятную и заказывать для своих матросов хорошее пиво.

К сентябрю усилия Королевского Флота сместились с изоляции боевых кораблей Конфлана на обнаружение и уничтожение транспортных судов. Хоук 26 августа объявил об этом новом направлении политики (явно санкционированном Адмиралтейством), приказав Рейнольдсу совершать рейды между портом Льюиса и Нантом, предпринимая попытки для уничтожения французских плоскодонных судов и другого войскового десантного транспорта. Ему запрещалось отвлекаться на преследование крейсеров противника.

Рейнольдс начал с блокады Нанта, используя линейный корабль и двенадцать крейсеров. Очевидно натиск, с которым действовал этот командир, не соответствовал требованиям, предъявленным Хоуком, так как в середине сентября адмирал предложил подчинить Рейнольдса Даффу.

Но такие изменения еще не вступили в силу, когда Рейнольдс доложил, что преследует войсковой транспорт из Нанта, вышедший из Луары. После выхода в море этот транспорт в сопровождении трех фрегатов направился на север, чтобы соединиться с кораблями для перевозки войск в Ване.

Французы, преследуемые по пятам, нашли убежище в Оре, где Рейнольдс уже не мог их преследовать. Но Оре и Ван стали безопасными гаванями для Морбиана. Просторный вход в северо-восточную часть залива Киброн с большим количеством отмелей и островков вел к Вану и Оре через ряд узких и извилистых каналов. Для прохода сквозь этот лабиринт требовались услуги опытных лоцманов, у британцев таковых не оказалось.

Тем временем Дафф прибыл к входу в Морбиан 22 сентября и провел совещание с Рейнольдсом. Они вместе с другими капитанами высадились на острове Мибан на входе в пролив Морбиан, поднялись на высоту, с которой открывался ясный вид на реку Оре. Дафф, осмотрев лабиринт собственными глазами, пришел к очевидному выводу: Королевский Флот не сможет причинить никакого вреда транспорту противника в том месте, где тот находился. С другой стороны, нельзя было понять, каким образом французы смогут быстро совершать вылазки в открытый океан.

Поэтому Дафф оставил основную часть своей эскадры в заливе Киброн, чтобы вести наблюдение за французской флотилией, и «Рочестер» и несколько фрегатов бросили якорь около острова Груа, откуда можно было изолировать Сен-Луи.

С других театров военных действий поступали хорошие новости. Хотя атаку Родни на плоскодонки в сентябре пришлось прекратить из-за штормов в море, которые угрожали разбить корабли, выбросив их на берег, эта операция подтвердила предположение: плоскодонки могут оперировать только в очень спокойном море. А так как осень будет продолжаться еще долго, такие операции будут постоянно сокращаться.

Затем в конце сентября командор Харви выполнил дерзкую атаку на небольшом расстоянии от входа в гавань Бреста. Он провел морской бой с четырьмя кораблями в заливе Камаре и захватил шхуну. Блокада оказалась крайне неблагоприятной для французов, как они заявили позднее. Даже на самом простом уровне команды судов вынужденно бездействовали и оставались пассивными. Между тем команды кораблей Королевского Флота, оставаясь в состоянии постоянной бдительности, находились на высоком уровне готовности.

Одним из тяжких крестов Хоука стали постоянные придирки Адмиралтейства, которое пыталось мелочно управлять его блокадой, вынуждая командующего изводить горы бумаги на составление отчетов, объясняющих и оправдывающих каждое его действие. Лорды Адмиралтейства наложили отрицательную резолюцию на требование Хоука о преимуществе в снабжении его крупными кораблями раньше, чем он предпримет решительные действия против французов.

Ансон и Хоук особенно ссорились по поводу мнимой угрозы эскадры Бомпара из Вест-Индии. Хоука беспокоило, главным образом, то, что она может попытаться усилить Конфлана в Бресте, возможно, оставив Королевский Флот между двумя огнями. Но он чувствовал достаточную уверенность в том, что сможет перехватить Бомпара, если последний пойдет к Рошфору, не совершая попытки разорвать кольцо блокады северо-западного берега Франции.

Ансон, хотя оставался непреклонным относительно того, что Хоук должен иметь локальное превосходство в Бресте, инструктировал его (довольно резко): если Бомпар не займется блокадой, а направится прямо на Рошфор, Хоуку следует проигнорировать его.

Неохотно принимая эти приказы, но надеясь действовать в силу необходимости, Хоук решил вообще забыть о Рошфоре и перевести эскадру Гэри на театр военных действий у Бреста, чтобы усилить свое локальное превосходство.

По мнению Хоука, вся суета Адмиралтейства вокруг Бомпара была бурей в стакане воды, так как, если перейти от абстрактных построений к реальному миру, сезон ураганов в Карибском море (август-сентябрь) предполагал чрезвычайно малую вероятность, что Бомпар вообще вскоре появится около берегов Франции.

В октябре темпы подготовки французов ускорились. Такое усиление произошло после того, как герцог д'Огюльон прибыл в свой штаб командования в иезуитской семинарии в Ване. У Конфлана появилась золотая возможность выйти из Бреста в середине октября, когда ужасающие штормы швыряли суда Королевского Флота, словно щепки.

Рейнольдс, оставаясь бдительным на острове Груа, был вынужден воссоединиться с Даффом в заливе Киброн, когда сильные ветры, непрерывные в период с 11 по 14 октября, заставили его корабли срубить брам-стеньги. Объединенное соединение предполагало атаковать транспортные войсковые суда на реке Оре, чтобы воспользоваться непосредственными преимуществами штормов. Но военный совет на борту «Рочестера», состоявшийся 15 октября, решил: атака на транспортные суда в Морбиане чревата слишком большими опасностями. Это было особенно заметно, если учесть: «Ахиллес» столкнулся со скалой и был на грани почти полного уничтожения. В несчастном случае обвинили лоцманов, которые либо были предателями, либо оказались продажными.

Перед Уэсаном Харви попал в шквальные юго-западные ветры. Ему пришлось вернуться на полуостров Лизард. Но когда погода стала более умеренной, Харви смог вернуться к Уэсану. Он доложил, что в Бресте по-прежнему не происходит ничего необычного.

Хоук, понимая, что его матросы устали после шестимесячного плавания в неблагоприятных водах, снял блокаду с Бреста и вернулся в Плимут. Там он воспользовался возможностью остаться на три месяца для снабжения питьевой водой.

Как правило, наступление зимы предполагало окончание военно-морской кампании. Хоук, возможно, был вполне уверен, что Конфлан не выйдет в море в такую погоду. Но эти времена не были обычными, ничего не следовало принимать как само собой разумеющееся.

К сожалению, когда 15 октября сильные ветры заставили Бойса уйти с базы под в Дюнкерком, Туро воспользовался возможностью бежать из блокады с пятью фрегатами и 1 100 матросами. Возможно, к счастью для Британии, его задержала плохая погода — сначала в Гётеборге, а затем — в Бергене.

Учитывая, что в течение пяти дней (с 15 по 20 октября) никакие крупные соединения не нападали на французские порты на побережье Атлантического океана, возникает вопрос: почему Конфлан не вышел в море, не собрал транспортные корабли и не направился в Шотландию? Это особенно неясно, если вспомнить о том, что он только что получил прямой приказ Людовика XV контратаковать блокаду в Бресте и в Морбиане.

Конфлан, хотя и не был пиратом, занимающимся морским разбоем в духе Нельсона или Джона Пола Джонса, оказался скучным книжным педантом. Он продолжал бомбардировать военно-морское министерство своими требованиями, отказываясь выходить в море, пока на борту его кораблей не будут полностью укомплектованы команды, пока не предоставлено полное продовольственное снабжение. Маршал-адмирал подчеркивал: обеспечение продовольствием представляет особую проблему, так как корабли снабжения, идущие к Бресту, Королевский Флот отогнали в Кимпер. Поэтому провиант пришлось разгружать в 100 милях от Бреста, а потом доставлять его в порт по очень плохим дорогам.

Конфлан писал 7 ноября послание Беррьеру в явно саркастическом тоне: «Я не вижу ни денег, ни строительного леса для кораблей, ни рабочих, ни провианта. Уверен, что вы сделали все, чтобы разрешить эти временные трудности».

В определенной степени он вызывает сочувствие. Конный транспорт погиб на дорогах в течение трех прошлых лет. Линкоры не были готовы к бою, исключая случайную редкость — например, восьмидесятипушечный «Солейль Рояль» — современный боевой корабль, гордость французских военно-морских сил.

Но у Конфлана вообще не было снабжения и запасов. Личный состав оказался еще большей головной болью. А капитан «Ориента» Гебриан жаловался, что у него на борту только тридцать хороших офицеров на все судно. Разумеется, очень хорошо было бы пополнить экипажи новичками-новобранцами, но он все были некомпетентны в выполнении сложных боевых маневров, необходимых в любом значительном сражении с Хоуком.

Но, хотя причины задержки Конфлана и могут показаться уважительными, король и министры Версаля рвали на себе волосы. Разгневанный на маршала-адмирала Шуазель пытался поддержать д'Огюльона, лживо уверяя его в октябре, что Швеция тайно поддерживает Францию и лишь выжидает момента, когда французы высадятся в Шотландии, чтобы раскрыть свои планы и объявить войну Британии.

Погодное «окно» закрылось. 20 октября Хоук вновь встал на якорь на позиции перед Брестом. Его уверенность крепла с каждым днем — особенно, когда адмирал узнал, что кораблям Конфлана еще очень далеко до готовности, и они не смогут выйти в море. К тому же, даже брам-стеньги на борту этих судов еще не установили. Он также слышал от Даффа, что хотя в настоящее время в Оре есть уже пять полков и еще восемь — в Ване, паруса всех шестидесяти кораблей не подняты.

Вскоре Хоук получил пополнение из флотилии Боскавена. Он особенно обрадовался тому, что к нему присоединился капитан сэр Джон Бентли, ветеран двух битв при Финистерре в 1747 г. Этот капитан Королевского Флота незадолго до событий был удостоен рыцарского звания за великолепные действия в заливе Лагуш.

Раздражение вызывало лишь то, что Адмиралтейство вновь изменило свое решение относительно эскадры Бомпара. В результате оказалось, что все хотели, чтобы Хоук перехватил его. Поэтому адмирал предложил отправить Гэри обратно в Рошфор, чтобы выполнить эту работу.

Хоук, уверенный в том, что его совет примут, так и поступил. Но оказалось, что он сделал это только для того, чтобы отозвать Гэри, когда лорды Адмиралтейства (возможно, под руководством Боскавена, считавшего Гэри «глупым парнем»), приказали Хоуку сделать это самому. Они предположили, что адмирал не выполняет главные задачи, поставленных перед ним — блокаду Бреста и Морбиана. Это должно стать для него приоритетом.

Хоука можно оправдать лишь тем, что он спросил благородных лордов, из какого метафизического источника они получили информацию о Бомпаре.

С начала ноября развитие военной кампании определяли ветры и волны, а не тактическая проницательность соперничающих военно-морских командующих. Неустойчивость погоды можно проследить по скорости и направлению ветра. Ветер, западный в конце октября, перешел 1–2 ноября в юго-юго-восточный, 3-го числа — в юго-юго-западный, 4-го — в юго-западный, а 5-го — в северо-северо-западный. Затем он превратился в настоящий ураган.

К этому времени Конфлана завалили срочными сообщениями из Версаля — особенно, от Шуазеля. От маршала-адмирала требовали попытаться выполнить, по меньшей мере, часть вторжения под командованием д'Огюльона. При этом Конфлан должен был принять транспортные войсковые суда в Морбиане перед тем, как отправиться в Шотландию через западное побережье Ирландии.

Конфлану следовало избежать Хоука и прорваться через блокирующую эскадру Даффа около побережья Морбиана. В случае необходимости генерального сражения Людовик XV готов был пойти на риск.

Шпионы Адмиралтейства перехватили самое последнее послание Шуазеля, и от Ансона поступил приказ: все корабли должны прибыть к Бресту для генерального сражения.

Эти приказы 5 ноября поступили Хоуку в тот момент, когда в море начинало штормить. В тот же самый день Конфлан написал военно-морскому министру Беррьеру, что принял решение не прерывать преждевременно проект вторжения, но постарается избежать генерального сражения в море. Естественно, если на него нападут, он будет ожесточенно сражаться и хорошо проявит себя. Но главная цель заключалась в том, чтобы постараться избежать встречи с Хоуком.

Критики Конфлана утверждают, что решение избегать сражения в итоге превратилось в навязчивую идею с катастрофическими результатами.

Сильный западный ветер 5 ноября перешел в ночь с 6 на 7 ноября в мощный шторм. На флот Хоука, безуспешно пытавшегося уйти в западном направлении, обрушились беспощадные шквалы ветра и дождя. В процессе постепенного изменения направления ветра с северного на западное, повреждения, наносимые судам, неумолимо увеличивались. Их паруса оказались разорванными, а мачты — поврежденными. Ярды оснастки были спущены вниз, топсели разорваны. Но тяжелый западный шквал сносил армаду с ее стоянки.

Утром 7 ноября Хоук неохотно отказался от неравной борьбы и ушел в направлении Торбей. Дафф и крейсеры остались наблюдать за Брестом и отправили в Торбей фрегат на случай, если Конфлан начнет атаку.

Позднее в тот же самый день шторм, который отправил Хоука обратно в Англию, привел с собой эскадру Бомпара из Вест-Индии в Брест.

Здесь царило спокойствие и безмятежность. Бомпар не только узнал из достоверного источника, что флот Хоука более не осуществляет блокаду, но и одним махом решил проблему Конфлана с личным составом экипажей кораблей. Хотя суда Бомпара более не обладали боеспособностью, маршал-адмирал просто перевел опытные команды и снабжение, а также материальную часть в свой собственный флот, готовясь к боевым действиям.

Но французы ошиблись, решив, что Хоук вернулся в Англию на всю зиму. Если герцог Ньюкасл имел бы право решающего голоса, то результат действительно оказался бы таковым. Опасаясь, что флот получит серьезные повреждения, если ему придется бороться с зимними штормами, Ньюкасл настойчиво советовал быть крайне благоразумными и осторожными. Но после теплого обмена мнениями Питт, настаивающий на том, что Хоук должен снова выйти в море, взял верх.

В Торбей Хоук злился, бездействуя и раздражаясь. Хотя кораблям, потрепанным штормом (у многих из которых были порваны паруса), требовался период отдыха и восстановления, адмирал беспокоился, что подобное затишье может сыграть на руку Конфлану. Но мощные ветры 10–11 ноября означали, что выйти в море невозможно вообще.

12 ноября ветер стал умеренным, у британского адмирала мгновенно появились надежды, что он может вернуться на стоянку. Хоук вышел с девятнадцатью линкорами и двумя фрегатами. Но не успела флотилия появиться в Ла-Манше, как резко увеличилась скорость ветра и высота волны. Столкнувшись с юго-западным ветром и высокой волной, когда вновь стали рваться паруса боевых кораблей, Хоук с мрачным видом оставался в море до утра 13-го числа. Флотилия еще не потеряла землю из виду.

Свирепость моря, покрытого пятнами пены, заставило британцев вернуться в Торбей. По меньшей мере, Хоук получил хоть какое-то утешение: адмирал Сондерс и его квебекская флотилия вернулись в Англию, преодолев опасный Атлантический океан.

После героической работы Сондерса на реке Св. Лаврентия его легко можно было бы понять, если бы адмирал ушел в отпуск. Однако он немедленно добровольно предложил свои собственные услуги, а также свой флот Хоуку.

Британский квебекский флот против французского флота из Вест-Индии, Сондерс против Бомпара: поистине все пути теперь, судя по всему, вели только в залив Киброн.

В воздухе появилось ощущение общего ожидания, как только Ансон направил дополнительную рабочую силу в Портсмут и в Плимут, чтобы подготовить каждый имеющийся боевой корабль к выходу в море.

Штормы значительно утихли только после 14 ноября. Это позволило первой флотилии Хоука выйти в море. Но многие корабли не смогли этого сделать до 19 ноября. Британский адмирал был в высшей степени уверен в своих собственных возможностях и в возможностях моряков. Их боевой дух, питание и здоровье находились в отличном состоянии. Возможно, его беспокоило только то, что нельзя было составить систематической морской карты французского побережья. Хоук не имел точного представления относительно рифов, отмелей, измеренных глубин, приливов и отливов, возможных стоянок, а также батарей во всех пунктах на побережье Атлантического океана.

Еще 16 ноября, когда он шел по Ла-Маншу в направлении Уэсана, Хоук встретил четыре судна поставщиков продовольствия. Их шкиперы проинформировали адмирала, что Конфлан вышел из Бреста 14 ноября. Еще накануне его видели всего в шестидесяти милях от Бель-Иля — большого острова, расположенного неподалеку от побережья полуострова Киброн.

Так как стало очевидно, что маршал-адмирал направляется к Морбиану, Хоук отправил быстроходные куттеры ко всем своим капитанам, чтобы предупредить: что жертва уже вышла в поход. Он писал в Адмиралтейство: «При сильном юго-юго-западном ветре всю ночь шел на всех парусах и не сомневался, что встречусь с ним в море или в заливе Киброн».

Трусоватый герцог Ньюкасл, который ранее утверждал, что в настоящее время нельзя избежать вторжения французов никакими средствами (хотя он полагал, что оно нацелено на Ирландию), в исступлении писал герцогу Бедфорду: «Считалось почти невозможным, что месье Конфлан сможет избежать встречи с сэром Эдуардом Хоуком… Что же касается сражения с ним, мой лорд Ансон считает, что об этом вообще не стоит и говорить».

Как только Конфлан вышел из Бреста, он взял курс на Морбиан при северо-западном ветре. Французский адмирал находился немногим более чем в 100 милях от места своего назначения, опережая Хоука на 200 миль. В составе его флота имелся двадцать один линейный корабль в трех эскадрах под командованием Буде де Гебриана, Сен-Андре дю Вергера и шевалье де Боффремона. Но, к его несчастью, для наблюдения за маневрами противника имелось всего пять крейсеров.

Кампания в заливе Киброн, 14–20 ноября 1759 г.

Битва при Киброне, 20 ноября 1759 г.

К середине дня 16 ноября Конфлан был на полпути к своему объекту — приблизительно в шестидесяти девяти милях западнее острова Бель-Иль. Но в тот день с востока подул сильнейший ветер, переходя в ураганный. Море стало бурным, волны — высокими. Гонимые ветром и не имеющие возможности остановиться раньше, чем они оказались в 120 милях западнее острова Бель-Иль, французы в итоге потеряли три дня на шторм. И оказались на той же самой позиции три дня спустя.

Только 18 ноября Конфлан смог приступить к тому, чтобы начать возвращение назад. Но даже и тогда он двинулся не по истинному курсу.

Ветер перешел в северо-северо-восточный. Это означало, что французам пришлось сперва уйти еще дальше на юг, чтобы потом двинуться в восточном направлении. Когда днем 19 ноября ветер утих, Конфлан обнаружил, что находится приблизительно в семидесяти милях юго-западнее острова Бель-Иль. Невероятно, но он не приблизился к месту назначения на меньшее расстояние, чем то, на котором его заметили с британских судов снабжения продовольствием 15 ноября.

Конфлана резко критиковали за его медлительность. Однако, хотя команды его кораблей, возможно, и не были столь умелыми, как экипажи судов Хоука, вся медлительность объясняется в основном неблагоприятными погодными условиями. Возможно, французские экипажи и не владели в совершенстве искусством мореплавания. Но Хоук вместе со своим превосходным флотом лишь ненамного опередил Конфлана.

Ветер разбушевался вновь только в полночь. Теперь он дул с западно-северо-западного направления. После спокойного моря на Конфлана снова обрушилась вся ярость шторма. Волнение на море оказалось таким большим, что он не решался подойди к земле близко, хотя поздно вечером 19 ноября отдал приказ готовиться к высадке в Морбиане на следующий день.

Флагман подал сигнал кораблям, чтобы те шли под малыми парусами, чтобы подойти к земле не раньше рассвета.

Конфлан, вынужденный приспустить все паруса, чтобы его не выбросило на берег, опасно скользил по волнам. Он оказался приблизительно в двадцати одной миле западнее острова Бель-Иль. И там на рассвете его заметили пять патрульных кораблей Даффа.

Французы без труда отогнали патруль, но теперь тайна их местонахождения раскрылась. А Хоуку улыбнулась удача. Сначала ветры отогнали его флот в западном направлении. Но с 18 на 19 ноября, хотя и не сразу, британцы оказались в более благоприятном положении.

Хоук пошел по юго-восточному курсу. К этому времени он двигался параллельно Конфлану под северо-северо-восточным ветром. И раньше, чем попутный ветер прекратился, британский адмирал находился уже в пределах семидесяти миль от острова Бель-Иль.

К полудню 19 ноября на него обрушились мощные шквальные юго-восточные ветры, развевая приспущенный топсель. Британская эскадра находилась с северо-западной стороны от острова. Шторм, в который попал Конфлан в полночь, настиг Хоука на пять часов раньше. Поэтому в 7 часов вечера он подал сигнал флоту поднять поставить брам-стеньги, поднять паруса направиться и под ними к Морбиану.

Ночь, которая начиналась с легких юго-западных бризов и прекрасной погоды, закончилась штормовыми западными ветрами, облачностью и мощными шквалами. Хоук продолжал идти своим курсом до 3 часов утра, а Конфлан качался на волнах, но затем был вынужден лечь в дрейф до 7 часов утра с поднятыми топселями. На рассвете 20 ноября британский находился в сорока милях к западу от северной оконечности острова Бель-Иль.

Если утром 20 ноября был герой, то, безусловно, им сделался командор Дафф. Связь между ним и Хоуком была почти катастрофически нарушена. Когда адмирал отправил лейтенанта Стюарта на шлюпе «Фортуна» для обеспечения связи с Даффом, Стюарт недопустимо отвлекся, совершив атаку на французский фрегат.

Получив информацию о том, что в море находится Конфлан только в 3 часа дня 19 ноября, Дафф, превосходно владевший искусством мореплавания, вывел свои корабли в открытый океан. Он обнаружил Конфлана на рассвете 20-го, а затем повел французов обратно к флоту Хоука, взяв на себя инициативу. Когда Конфлан увидел эскадру Даффа, то дал приказ начать общее преследование. Все корабли должны были готовиться к бою.

Дафф разделил свою эскадру на две части. Стоя около берега, он отправил половину кораблей на юг, а вторую половину — на север. Командор надеялся, что французы рассредоточатся. И Конфлан проглотил наживку, разделив свое соединение на три части. Авангард и центр должны были независимо друг от друга преследовать два отряда британских фрегатов, а арьергард выжидал благоприятного момента. Он-то и заметил, как на морском горизонте стали появляться какие-то странные паруса.

Французский флот совершенно рассредоточился в погоне за кораблями Даффа, когда те внезапно изменили курс и разошлись веером. Конфлан, к своему ужасу, узнал о присутствии Хоука. Маршал-адмирал лихорадочно сигналил своим собственным кораблям, чтобы они прекратили преследование Даффа и сосредоточились вокруг флагмана.

А Хоук уже построил свои суда в боевой порядок: на одной линии на расстоянии двух кабельтовых друг от друга. Видя, что противник еще не занял боевой порядок, он немедленно подал сигнал общего преследования.

К полудню весь авангард преследующих кораблей Королевского Флота находился всего в девяти милях западнее острова Бель-Иль к северу от него.

Конфлан уже просигналил своей флотилии, чтобы та направилась ко входу в залив Киброн колонной по одному. За это решение его жестоко критиковали, особенно — соотечественники. Правда, ко времени этого приказа он уже позволил Хоуку психологически запугать себя вплоть до того, что маршал-адмирал страшился самой мысли о морском сражении, пусть противник лишь совсем незначительно превосходил его флот численности.

У него, как он позднее объяснял Конфлан, имелся тройной мотив. Во-первых, французский командующий опасался, что он не пара Хоуку в открытом море на подветренном берегу в плохую погоду. Во-вторых, маршал-адмирал полагал: если ему удастся ввести все свои корабли в залив Киброн раньше, чем войдут британцы, он сможет выбраться на ветер, поставить суда в боевой порядок в наветренной части залива, а следовательно, восстановить свое численное превосходство. Тогда Хоук попал бы в затруднительное положение, ему пришлось бы подойти ближе, рискуя сесть на мириады отмелей или разбиться о рифы. В-третьих, в этом случае Конфлан смог бы погрузить на борт армию вторжения и ждать, пока погода заставит Хоука уйти, что уже происходило дважды в этой осенней военной кампании.

Но более всего он полагался на то, что Хоук не станет преследовать его в таком бурном море. Сражение во время шторма противоречило всем правилам ведения морской войны.

Конфлан изложил это морскому министру следующим образом: «Дул очень сильный западный-северо-западный ветер. Море было бурным. Из всего этого следовало, что погода будет очень плохой. Эти обстоятельства, в дополнение к тем задачам, которые вы поставили в своих письмах, а также превосходство противника… заставили меня направиться в Морбиан. У меня не было оснований полагать, что, если я сначала построю двадцать один корабль в одну линию, неприятель осмелится преследовать меня. Чтобы показать курс, я выбрал порядок плавания колонной по одному. В этом порядке я возглавил головной отряд; а при формировании естественного порядка сражения, мне ничего не оставалось, как занять позицию в центре. Это я и собирался сделать, как только все корабли войдут в залив».

Безусловно, сражение в такую погоду противоречило всем канонам ведения морской войны. Под грозовым кобальтовым серым небом корабль «Ройял Георг» форсированно работал парусами, преследуя французов, поднимал огромную волну носом. Его гнал ветер.

Хоук шел вперед полным ходом, а его офицеры со страхом наблюдали за раздутыми и трепещущими парусами над ними. Все матросы стояли в боевой готовности перед такелажем. Приблизительно в 10 часов утра «Ройял Георг» сбросил вторую рейку в топселе и установил лисель. Завидев впереди землю, которую Хоук принял за остров Бель-Иль, он поднял свой флаг и приказал поставить паруса топселя. Это крайне рискованный маневр в таком бурном море.

Остальные корабли Хоука с трудом успевали за ним. На судне «Магнаним» получили серьезное повреждение брам-стеньги, ему пришлось сбавить скорость, чтобы выполнить ремонт. Атмосферу, царившую на борту других парусников, лучше всего назвать сдержанной паникой. Лодки и баркасы на борту нескольких кораблей получили пробоины, их сбрасывали за борт. На «Берфорде» скинули за борт скот.

В полдень ветер стал таким свирепым, что «Ройял Георгу» пришлось убрать две реи в фоках. Хоук объяснял обстановку Адмиралтейству следующим образом: «Целый день дули свежие ветры с северо-запада и с запада-северо-запада с мощными шквалами. Месье Конфлан уходил на такой скорости, которую могла выдержать вся его эскадра, но все же держась вместе. А мы, форсировано работая парусами на всех наших кораблях, неслись вслед за ним».

Вероятно, можно понять Конфлана, который полагал, что противник не попытается преследовать его в заливе Киброн даже в том случае, если море не оказалось бы таким бурным. Ведь кораблей Королевского Флота было слишком много.

В дополнение к этому, имелись и другие разумные соображения. Маршалу-адмиралу следовало лишь подождать, пока следующий западный шквал заставит Хоука покинуть позицию. Это позволило бы флотилии вторжения выйти в море.

Французские критики всегда считали, что Конфлану нужно было сражаться и рискнуть своим флотом, чтобы вывести Хоука из боя. Против этого можно возразить: даже в том случае, если обе флотилии разбили бы друг друга, имелась еще дюжина фрегатов Королевского Флота, которые разгромили бы войсковые транспортные корабли д'Огюльона.

Однако Конфлан допустил двойную ошибку в своих рассуждениях. Даже в случае, если бы его не стал преследовать заклятый противник, каким образом он надеялся провести все свои корабли через узкий вход в гавань в условиях такого яростного шторма? Сколь бы разумными не казались идеи Конфлана со стратегической точки зрения, в любой войне слишком многое зависит от неожиданностей. Безусловно, никто не мог предвидеть, что Хоук загонит его на подветренный берег на всех парусах, если было известно, что береговая полоса усеяна рифами и отмелями.

Но командир должен всегда стараться понять замыслы своего оппонента и взвесить степень его отчаяния. Однако здесь был Хоук, мечтавший с самого начала того года покончить с противником, одержимый навязчивой идеей, что его преследует сверхъестественное невезение. Конфлан должен был знать: Хоук — отчаянный человек. А отчаянный человек, как азартный игрок, может поставить все, что имеет, на одну ставку.

Если отвага представляет собой искусство принимать на себя риск в результате мгновенных вычислений, то Хоук оказался великим мастером этого дела. Начиная с Финистерре в 1747 г., он постоянно работал над целым рядом боевых порядков, охватывающим разнообразные варианты. Часть отработки приемов ведения боя была посвящена общему преследованию, при котором боевые корабли, ближайшие к противнику, выстраивались в порядок и начинали сражение независимо от их позиции в общем строю. По мере подхода новых кораблей они тоже вступали в бой, не задумываясь относительно своей регулярной позиции.

Так как Хоу теперь находился в авангарде вместе с семью линкорами, это условие было выполнено. Не задумываясь о погоде, британский адмирал поднял свои флаги и установил паруса брам-стеньги, несмотря на бурное море. Остальные суда были вынуждены последовать его примеру.

Такой маневр оказался чрезвычайно опасным, и как все остальное, сделанное Хоуком в этот день, он прямо противоречил учебным эталонам. В самом начале возникла угроза катастрофы, так как Кеппел поднял столько парусов, что вода хлынула в подветренные иллюминаторы. Ему пришлось срочно встать против ветра, чтобы судно не опрокинуло. В течение всего этого времени нарастала скорость ветра с северо-запада с мощными порывами, несущими дождь и внезапные шквалы. Даже Хоук не осмеливался испытывать судьбу в таких условиях, поэтому очень скоро он спустил паруса брам-стеньги, приказав поднять их, как только стихнет ветер.

В результате упорного и рискованного преследования план маршала-адмирала отвести все свои корабли к безопасности раньше, чем британцы смогут начать сражение, оказался сорванным. Следуя с опасной скоростью в штормовом море, Хоу на корабле «Магнаним» догонял противника. Конфлан понял, что у него не будет времени на то, чтобы ввести суда в залив и затем сформировать линию под укрытием западного берега.

В тот момент ситуация оказалось такова, словно у французов не будет времени, чтобы выбраться на ветер и лечь на другой галс. К изумлению их командующего, стремительный ветер и бурное море, опасный подветренный берег, блистающий скалами и отмелями, не заставили британцев уменьшить скорость, «Магнаним» и «Ройял Георг» готовились даже установить брам-стеньги.

В Бискайском заливе яростно бушевал шторм, волны стали пирамидальными, зыбь увеличивалась, а море покрылось пятнами пены. Темно-зеленый океан, серость «белых шапок», низкие черные тучи на горизонте создавали атмосферу адской мглы даже в середине дня. Угрожающие волны дополнялись скалистым берегом — одним из наиболее опасных на всем побережье Атлантического океана.

Французы направлялись ко входу в залив между островом Думе и скалами Кардинал по левому борту — последними из длинной цепочки скал и островков, являющимися продолжением полуострова Киброн. За этими препятствиями находился подветренный берег с огромным количеством рифов. К полудню Хоук находился перед южным берегом острова Бель-Иль и видел, как огромные волны разбивались о скалы. Вдали едва виднелись очертания скал Хеди, покрытые пеной, а также скалы Кардинал, о которые разбивались буруны. Морской прибой обрушивался на отмель Гэрин и другие скалистые банки, окаймляющие подступы к южному входу в залив Киброн, расположенный между скалами Кардинал и отмелью по правому борту. Эта опасная скалистая банка располагалась приблизительно в семи милях к юго-востоку.

В течение двух часов Королевский Флот постепенно перекрывал брешь между своим авангардом и четырьмя кораблями французского тыла — «Формидабль», «Тесей», «Эро» и «Суперб». Приблизительно в 2 часа дня ведущее судно британского авангарда, «Ковентри», попало под огонь, открытый французами. Но как только французы стали приближаться к берегу, Хоук, командовавший британским авангардом, дал сигнал своим экипажам сохранять хладнокровие и не открывать ответный огонь, пока они не приблизятся к противнику на расстояние, до которого достать дула орудий противника. Но артиллеристы на борту корабля его величества «Уорспайт» не повиновались приказу. Без команды своего капитана (сэра Джона Бентли) они открыли огонь по самому дальнему кораблю противника, находившемуся вне предела досягаемости.

Было уже около 2.30 дня, когда Конфлан на своем флагманском корабле «Солейль Рояль» подошел к скалам Кардинал. Обогнув их, маршал-адмирал услышал артиллерийские залпы и понял, что его медлительный арьергард попал под огонь. Четыре французских корабля, отставшие на восемь или десять миль от адмирала, атаковали девять линкоров Королевского Флота.

Конфлан, который уже допустил грубую ошибку, не используя свой флагманский корабль в качестве центра, вокруг которого должны сгруппироваться остальные суда, теперь допустил еще одну. Он не развернулся и не направился к ним, чтобы спасти. Времени для спасения арьергарда до подхода главного соединения Хоука оставалось еще достаточно.

Конфлан оправдывался тем, что увидел, что арьергард дает достойный ответ противнику, и решил: можно обойтись и без его помощи. Более того, он не мог развернуться, пока не показал путь в залив Киброн кораблям, следовавшим непосредственно за ним.

К этому времени четыре изолированных и покинутых французских корабля в арьергарде неистово сражались с девятью судами авангарда Королевского Флота. Приблизительно в 2 часа 45 минут дня корабли «Магнаним», «Свифтшуэ», «Торбей», «Дорсетшир», «Резольюшн», «Уорспайт», «Монтегю», «Ревендж» и «Дефайанс» оказались в пределах досягаемости пушечного залпа от французов. На расстоянии около шести миль позади находился Хоук и остальная часть британской флотилии. Непосредственно перед 3 часами дня «Ревендж» начал бой с кораблем «Формидабль», вооруженным восьмьюдесятью пушками, флагманским судном контр-адмирала Сент-Андре дю Вергера. Но он отошел к кораблю «Магнифик», у которого вскоре сбили стеньгу и фок-рею.

Капитаны «Дорсетшира» и «Дефайнса» решили, что их коллеги достаточно сильны, чтобы разобраться с французским арьергардом и разбить его. Они ушли под огнем противника, надеясь перехватить Конфлана.

Вскоре после начала сражения начали действовать природные силы: на обе флотилии обрушились мощные шквалы, шторм особенно потрепал корабли Королевского Флота. Судно «Темпл» было вынуждено приспустить топсели, «Дорсетширу», чьи подветренные иллюминаторы оказались под водой, пришлось сливать воду, набравшуюся между палубами, «Торбей» пришлось лавировать против ветра на полной скорости. Это судно набрало огромное количество воды в подветренные иллюминаторы.

Приблизительно в 3 часа 17 минут дня на флот Хоука обрушился такой мощный шквал, что снесло фок-топсель на корабле «Чичестер». «Магнаним», «Уорспайт» и «Монтегю» столкнулись друг с другом, в этом столкновении все три судна потеряли утлегари и ярды шпринтовых парусов. Позднее с борта «Монтегю» сообщили о потере утлегари, шпринтового паруса, ярда шпринтового паруса-топселя, драйвер-гика и запасного паруса, а также о серьезных повреждениях главных цепей и юта.

Столкновение трех кораблей Королевского Флота мгновенно остановило преследование. Но как только «Магнаним» освободился, он напал на «Формидабль». Завязался ожесточенный морской бой.

Вскоре «Магнаним» вместе с присоединившимся к нему кораблем «Уорспайт» начал совершать постоянные атаки на обороняющийся «Формидабль». Через полчаса, несмотря на проявленный героизм, французский корабль прекратил сопротивление. Но колоссальные достижения «Формидабля» нельзя забывать: он, окруженный со всех сторон, дрался, словно раненая пантера, принимая на себя огонь ряда последовательно идущих кораблей. Восхищенные британские моряки, штурмовавшие судно, сообщали, что оно превратилось в гигантский дуршлаг, но продолжало сражаться, хотя стало уже настоящей плавающей развалиной.

Приблизительно в это же время «Магнаним» отделился от остальных кораблей и начал преследовать корабль «Эро», вооруженный семьюдесятью четырьмя пушками, который находился в самом пекле боя, потеряв фок и бизань-мачты. Как только французское судно попыталось уйти на юг, «Магнаним» догнал и обстрелял его. Подошел также «Четем», вскоре после этого на «Эро» спустили флаг. Опустошение, нанесенное «Магнанимом», оказалось таковым, что все офицеры вплоть до корабельного гардемарина были убиты. На борту находилось 400 убитых и раненых, штурвал судна был разбит, палубы завалены обломками.

Сдавшийся корабль «Эро» встал на якорь. Но был такой сильный ветер, что оказалось невозможным спустить лодки, чтобы подняться на его борт.

Непосредственно перед капитуляцией «Эро» на французов обрушилось еще большее несчастье. Вскоре после 4 часов дня корабль «Тесей» вступил в бой с «Торбей». Маневрируя в гигантской зыби, оба судна рисковали неизбежным потоплением в результате использования главных батарей. Французский корабль сбил четыре паруса противника, он имел на борту лучшее артиллерийское вооружение, но капитан «Тесея» Керсент де Кетнемпрен не был столь же блистательным мореходом, как Кеппел. Последний бросил «Торбей» прямо против ветра, как только вода начала заливать его орудийные амбразуры.

В пушечные амбразуры «Тесея» внезапно начала поступать в огромном количестве морская вода. Он опрокинулся и за какие-то секунды пошел на дно. Капитан Керсент из восходящих «звезд» французского флота погубил 650 человек своей команды. Выжили только двадцать. Кеппел, придя в ужас от жестокого обращения моря с коллегой-мореходом, спустил шлюпки в кипящий котел моря. Отвага капитана не уступала мужеству его матросов: экипаж одной шлюпки подобрал девять уцелевших французов и оставался в море даже после наступления темноты. И лишь в полной темноте спасатели вернулись на борт «Торбей».

В этом случае часть проблемы заключается в том, что Кеппел, едва уцелев, поставил свой корабль рядом с разбитым «Формидабль», чтобы покончить с ним, нанеся последний удар двойным бортовым залпом. На борту французского судна происходили ужасные сцены. Раненый дю Вергер, увидев, что разбита фок-стеньга, продолжал руководить операцией из кресла на палубе, пока не получил смертельную пулю. Затем командование принял на себя его брат, он погиб точно таким же образом. Наконец, операцией стал руководить второй помощник, но и он точно также был убит. В конце концов, «Формидабль» спустил флаг и сдался кораблю «Резольюшн». Он представлял собой всего лишь плавучий остов, на палубах лежало множество трупов, разорванных на части пулями и пушечными ядрами.

Сага скорби на борту кораблей французского арьергарда еще не закончилась. К этому времени преследование противника, оказывающего сопротивление, привело сражающиеся корабли к краю скал Кардинал. Там на входе появился Конфлан на борту «Солейль Рояль», который все еще надеялся построить свои корабли в боевой порядок или, по меньшей мере, быстро пройти отмель Фор около Круазика, чтобы заставить английский флот выйти в открытое море.

От попытки сформировать боевой порядок внутри залива вскоре пришлось отказаться вообще, как от невозможной. Конфлану не удалось даже занять позицию в центре. Перед тем как поставить свои корабли в надежный оборонительный строй, все они должны были находиться внутри залива. Но судов там не было.

Когда «Магнаним» ворвался в залив, его со всех сторон окружили французские атакующие корабли, словно киты-убийцы вокруг кита-полосатика. Довольно быстро для его спасения пришли другие суда Королевского Флота, но к тому времени корабли якобы оборонительной линии Конфлана оказались в полном замешательстве из-за нового развития событий. Ветер перешел на северо-западное направление. Французские корабли в результате не имели возможности уйти. Они оказались зажатыми в туннеле, с одной стороны которого были скалы, а с другой — Королевский Флот.

Флотилия Конфлана из линейных кораблей, зажатая на участке длиной в пять и шириной в шесть с половиной миль, окаймленном островами и отмелями, не имела пространства для маневрирования. В заливе на французские корабли оказывал давление Королевский Флот, предвкушающий добычу, которая находились рядом. Вся эта драма разыгрывалась под серым темнеющим небом, освещенным пожарами и покрытым облаками дыма.

Тысячи зрителей, сбежавшихся из Круазика и ближних деревень, наблюдали, как тяжело раскачивались британские и французские корабли на жуткой океанской зыби, хлынувшей за ними в залив. Воцарилось всеобщее замешательство, готовое превратиться в настоящую преисподнюю.

Французский офицер писал: «Замешательство было ужасным, когда авангард, в котором находился и я, попытался пройти вперед. Часть кораблей не могла сделать этого. Мы были в туннеле, буквально друг на друге — скалы с одной стороны, корабли — с другой».

Конфлан, понимая, что сформировать линию обороны невозможно, попытался действовать по другому сценарию. Твердо решив к тому времени выйти в открытый океан в сопровождении двух судов, он быстро направился к выходу, когда Хоук на корабле «Рояйл Георг» огибал скалы Кардинал.

Конфлану не повезло. На пути к выходу он обстрелял корабль «Свифтшуэ», сбил фок-топсель, в результате чего судно накренилось (в открытом океане ему пришел бы конец). Получив дополнительное повреждение штуртроса, «Свифтшуэ» прекратил сражение, на борту оставался единственный бизань-парус. Но задержка всего на десять минут во время отхода корабля с его позиции означала, что Конфлан не успел выйти в океан раньше, чем Хоук заметил его флаг.

Хоук приказал капитану корабля «Ройял Георг» встать рядом с французским судном «Солейль Рояль». Капитан громко протестовал, утверждая, что в наступающей темноте и в бурном море подобный маневр является настоящим безумием. В этот момент, согласно легенде, Хоук произнес свой знаменитый ответ: «Вы выполнили свой долг, проинформировав меня об опасности. А теперь посмотрим, как вы сможете выполнить мой приказ. Приказываю поставить корабль борт о борт с судном французского адмирала!»

Флагманский корабль Хоука догнал Конфлана и его флотилию в 4 часа 25 минут дня, но в результате получил тяжелый бортовой залп всех трех французских кораблей.

Два флагмана обменялись бортовыми залпами, затем поменялись местами, когда к групповому морскому сражению присоединились другие корабли — частично из солидарности, а частично оттого, что были неуправляемыми из-за погодных условий. К корме судна Хоука ему на помощь подходили другие корабли («Юнион», «Марс» и «Хироу»). На французском корабле «Интрепид», вооруженном семьюдесятью пушками, единственном уцелевшим из пяти французских судов арьергарда, поняли, что корабль Хоука маневрирует для обстрела судна Конфлана. «Интерпид» встал между двумя флагманскими кораблями, чтобы принять всю мощь смертоносного артиллерийского удара с борта «Ройял Георга». В 4 часа 41 минуту дня он почти мгновенно затонул, унося с собой на дно 630 бретонских моряков. Не выжил никто. Трагедия тем более ужасна, что все они были бедными завербованными крестьянами, которые вышли в море впервые, когда Конфлан двинулся из Бреста. Никто из них раньше никогда в таком походе не бывал. То, что капитан Монтала сам был бретонцем, нисколько не уменьшает трагедию и скорбь, охватившую северо-запад Франции. Бретань месяцами оплакивала потерю своих сыновей.

Между тем в процессе маневрирования, чтобы избежать обстрела с борта «Ройял Георга», корабль «Солейль Рояль» вышел на подветренную сторону, а затем, пытаясь изменить курс, задел два других судна, следовавших за ним. В результате он не смог пройти через отмель Фор, вернулся назад, и встал на якорь перед Круазиком.

Сейчас шел шестой час, темнело, притом, как оно и бывает зимой, рано. Ветер становился сильнее, даже в заливе море было бурным. За пределами залива, в океане, волны стали огромными.

Хоук размышлял над своими возможностями. Впереди перед ним находился остров Дюме, о берега которого разбивались огромные волны. Прямо по курсу высились не нанесенные на карту скалы-убийцы, а рядом располагались отмели Круазика. Еще большая опасность поджидала его южнее — кипящий хаос бурунов и волн, омывающих опасную отмель Фор. Вокруг были неизвестные рифы и отмели, ожидающие неосторожное судно, а из Атлантического океана доносился громоподобный грохот прибоя, словно приближался конец света.

До сих пор Хоуку везло, и он знал об этом. Но он также представлял, когда следует остановить свои потери и не испытывать более удачу. В 5 часов 30 минут дня адмирал подал сигнал прекратить сражение, хотя не все капитаны заметили это и продолжали бой приблизительно до 6 часов вечера, стремясь не допустить бегства противника. Некоторые корабли Королевского Флота в сумерках едва не сели на мель.

Наконец, почти сразу после шести часов прекратился огонь. Говорили, что самые последние залпы прозвучали с борта «Лорьяна». Затем Хоук подал сигнал встать на якорь — с борта флагманского корабля выстрелили две пушки. Он оставался без огней на борту, поэтому только на тех кораблях, которые были рядом с «Ройял Георгом», знали, где флагман бросил якорь.

Большая часть флота Хоука встала на якорь между островом Дюме и скалами Кардинал, но несколько отдыхали ночью в другой части залива, а некоторые бесстрашные души («Свифтшуэ», «Ревендж», «Дорсетшир» и «Дефайнс») оставались фактически в море.

Оба противника провели ночь в волнении и неуверенности. Но французы находились в подавленном настроении. В течение всего ужасного дня они испытывали все ужасы неистового ветра, бесконечный скрежет блоков и треск канатов. А когда на них обрушился шторм, адский грохот сопровождался трепыханием парусов и треском их рвущихся полотен, пушечной канонадой, стуком падающих мачт и перекладин, содроганием и расщеплением деревянных частей, стонами раненых и криками несчастных, тонущих в морской воде, покрытой пятнами пены. Даже боковая и килевая качка, рыскание кораблей, а также барабанная дробь бакштагов вызывали агонию их взвинченных нервов.

А теперь они столкнулись еще и с неопределенностью и неуверенностью в этой дьявольской черной ночи.

Первыми дрогнули французы. Семь их кораблей под командованием Вильена де Броссе на судне «Глория», лавируя, чтобы избежать скал и отмелей (по меньшей мере, тех, о которых им было известно и которые непосредственно встречались на пути), уходили все дальше в направлении устья реки Вилен.

Другой французский корабль, «Жюсте», вышел из залива и направился к устью Луары. Так как оба капитана (братья Сент-Аллуарн) были убиты, командование принял на себя первый лейтенант. Он сумел вывести судно в открытое море. Судно уцелело при шторме и всю ночь шли в ужасающем штормовом море, чтобы отремонтировать разбитое парусное оснащение и загерметизировать течи. Но это было тщетно.

На следующее утро при благоприятном ветре корабль вошел в Луару и направился в Сен-Назер. Допустив ошибку в вычислении отлива и подойдя слишком близко к земле, «Жюсте» врезался в скалу, сбросив команду в море. Хотя матросы успели сесть в шлюпки, когда корабль развалился, уцелела только горстка моряков из команды, численность которой составляла 630 матросов. И вновь погибшие были бретонцами.

По незнанию Конфлан бросил якорь в самой середине среди кораблей Королевского Флота, а с наступлением утра стал легкой добычей. Надежды на спасение не было и для восьми кораблей, которые вообще можно было сбросить со счета — семи на реке Вилен и еще одного, разбитого на берегу Бретани. Капитаны этих судов действовали, по меньшей мере, наилучшим образом, двигаясь согласно собственным огням.

Но в случае заместителя Конфлана, шевалье де Боффремона, возникают подозрения в трусости, некомпетентности и пренебрежении долгом. Лоцман Боффремона предупреждал его, что чрезвычайно опасно оставаться среди рифов и отмелей, советуя уйти в открытое море.

Боффремон (на борту корабля «Тоннант») посовещался с ближним коллегой — капитан Гебрианом с «Лорьяна». Его лоцман дал точно такой же совет. Решив, что Конфлан должен быть тоже предупрежден, и поэтому он уйдет из залива, Боффремон, не отправив шлюпки, чтобы попытаться обнаружить местонахождение флагманского корабля, просто направился в открытое море и добрался до Рошфора.

Он заявил, что крайне изумлен, обнаружив, что там уже находились пять кораблей флота, но среди них не было Конфлана. Обвиненный в бегстве, Боффремон ссылался на то, что вопрос о возвращении в Брест не стоял вообще в силу противоположных ветров, а шесть кораблей (включая его собственный) из трех различных подразделений флотилии пришли к выводу, аналогичному сделанному им самим. Все они прибыли в Рошфор независимо друг от друга, но не вместе. Более того, он просто повиновался постоянно действующим приказам, гласившим, что после проигранного сражения капитан должен всегда уходить в ближний свободный порт.

На рассвете 21-го шторм еще не утих. Основная часть сил Королевского Флота стояла на якоре приблизительно в трех милях от острова Дюме в устье реки Вилен. К своему удивлению, Хоук увидел корабль «Солейль Рояль», который стоял совсем близко на якоре, а еще восемь других французских судов, оказавшихся на виду около британской линии и даже внутри нее.

Конфлан, понимая всю безнадежность своего положения, поднял якорь и попытался добраться до Круазика, где были защитные батареи. В погоню за ним Хоук отправил корабль «Эссекс», но и это судно, и намеченная им жертва сели на мель, оттесняемые «Эро», также выведенным из строя.

К тому времени отмель превратилась с настоящее кладбище кораблей, так как накануне в 10 часов вечера «Резольюшн» напоролся здесь на риф и сел на мель. Между тем Хоук приказал поднять якорь и подал сигнал атаковать другие французские корабли на реке Вилен. Но с северо-запада дул такой сильный ветер, что он в конце концов решил отбросить самоубийственную попытку и опустил брам-стеньги.

Воспользовавшись штормом и благоприятным ветром, французские корабли смогли преодолеть препятствия и войти в реку Вилен. Этот подвиг им едва ли удалось бы совершить при других погодных условиях. Но произошло только то, что произошло. К тому, их вынудили сбросить все пушки и снаряжение, чтобы добраться до безопасного места. Сочетание приливов и ненормально высокого уровня воды в заливе Киброн предоставило им уникальный и неповторимый шанс.

В течение всего этого дня беспрерывно бушевал стремительный ветер. Только к вечеру Хоук осмелился спустить шлюпки для спасения команды «Эссекса», севшего на мель. Лишь 22 ноября он отправил три корабля, чтобы покончить с «Солейль Рояль» и с «Эро».

Конфлан, увидев, что британцы готовы напасть на него, поджег свой флагманский корабль и бежал. Он даже не позаботился о спасении великолепной артиллерии судна. Британцы прибыли и поднялись на борт флагманского корабля, охваченного пожаром, но времени хватило только на то, чтобы спасти всего лишь носовое украшение — фигуру в золотистых лучах.

Хоук сумел дойти даже до устья реки Вилен и отыскать якорную стоянку, но пришел к заключению, что нет возможности добраться до остальных французских кораблей. Дафф и его капитаны провели разведку нижних подступов к реке Вилен в небольших шлюпках. Сначала у них появилась надежда, что удастся отправить брандеры, но позднее это оказалось химерой.

В любом случае французские корабли были теперь выведены из войны, хотя некоторые из них через год вернулись на службу.

Теперь Хоук приступил к тому, чтобы потуже затянуть кольцо блокады побережья Бретани. Он направил Кеппела с мобильной эскадрой для проверки, действительно ли французские суда, как сообщалось, нашли убежище в Бак-Роде, но оказалось, что эти корабли ушли вверх по течению реки Шарентин, и находились вне пределов досягаемости для Королевского Флота, поэтому Кеппел вернулся в залив Киброн. Он взял остров Бель-Иль, прекрасную базу для рейдов на западное побережье Франции.

В эйфории победы Хоук точно не соблюдал правила ведения войны, как предписывали международные законы восемнадцатого столетия. В результате его втянули в язвительную и изнурительную переписку с д'Огюльоном. Хотя он отправил раненых французов на берег, Хоук сохранил за собой право забрать большие орудия с корабля «Солейль Рояль» и даже приступил к их демонтажу.

Д'Огюльон и его второй заместитель, маркиз де Брок, выразили протест, заявляя, что ни «Солейль Рояль», ни «Эро» не сделали ни одного выстрела. Поэтому Хоук не может предъявить на них и на все содержимое этих кораблей претензию, как на военные трофеи, принадлежащие ему по закону.

Когда британский адмирал пренебрег этими протестами, д'Огюльон приказал местным ополченцам открывать огонь по любым британским рабочим отрядам, пытающимся снять артиллерию с борта «Солейль Рояль».

События стали стремительно развиваться: Хоук открыл огонь по Круазику и угрожал систематическим обстрелом, если его матросов атакуют еще раз. Затем он взял остров Йе на полпути до побережья Рошфора, уничтожил его оборону, окружил весь скот, который там был, и зарезал его, чтобы накормить своих голодающих матросов.

В конце года Хоук с триумфом вернулся в Англию, передав Боскавену непрерывную блокаду Киброна.

Залив Киброн стал одной из великих военно-морских побед в мировой истории. Возможно, эта победа и лишена тотальности более поздних триумфов Нельсона на Ниле и при Трафальгаре — но только потому, что многие французские корабли так и не участвовали в морском сражении. К тому же, этот триумф не стал решающим событием в том смысле, в каком решающими стали битвы при Саламине, Актиуме или Цусиме. В этой победе отсутствует даже очевидная драма сражения при Лепанто.

Но морское сражение, проведенное во время сокрушительного шторма, безусловно, останется уникальным событием в хронике всех времен. Хоук в действительности никогда не был удостоен почестей, заслуженных им. В том, как он сообщил о бое Адмиралтейству, даже можно найти попытки самооправдания: «Атакуя мобильного противника, не представлялось возможным в течение короткого зимнего дня ввести в бой все наши корабли или все суда, которые были в распоряжении у противника… Когда я размышляю о времени года, о свирепом шторме в день сражения, о побережье, около которого велся бой, то могу совершенно смело утверждать: было сделано все, что едва ли возможно было выполнить. Что же касается понесенных нами потерь, то их следует считать вызванными необходимостью, которая руководила мною, когда я шел на любой риск, чтобы разбить мощные силы противника. Будь светлое время дня на два часа длиннее, мы разбили бы весь флот противника или взяли бы его. Мы почти накрыли его авангард, когда опустилась ночь».

При Киброне Хоук потерял два корабля и 300–400 матросов. Французы — пять кораблей, включая «Солейль Рояль» и «Формидабль», а также более 2 500 моряков (большинство из них утонуло). В дополнение к этому четыре из семи судов, которые нашли убежище в реке Вилен, закончили тем, что сломали себе хребет. В сущности, победа Хоука стала результатом превосходного искусства мореплавания, которым он владел, а также его готовности рисковать всем, чтобы разгромить противника.

Этот триумф — потрясающее достижение в такую погоду. Суровые критики заявляют: прежде всего, Хоуку крупно повезло, что он встретил корабли продовольственного снабжения около Уэсана, а Конфлан потерял три дня на шторм. Но против этого соображения можно противопоставить иное. Оно сводится к тому, что если бы Хоук прибыл в залив Киброн после 22 ноября, то он вошел бы в залив и одержал бы более потрясающую победу, пока Конфлан пытался взять на борт войска вторжения д'Огюльона.

Безусловно, Хоук всегда вызывал противоречивые мнения. В самый момент его победы британская толпа, расстроенная отсутствием решительного прорыва, символически сжигала изображение адмирала. Когда же известие о победе пришло в Лондон, конечно, вышла уже другая история.

Горацио Уолпол писал своему доверенному лицу Манну: «Вы вновь не узнали бы свою страну. Вы уехали, когда она была отдельным небольшим островом, который жил на свои средства. Теперь вы обнаружили бы, что она стала столицей мира. Сент-Джеймс-стрит переполнена набобами и американскими вождями, мистера Питта, пребывающего на ферме Сабин, посетили восточные монархи, которые ждали его аудиенции, пока тот удосужится их принять».

Несмотря на все это, лично Хоука отблагодарили плохо. Ему назначили пенсию в 2 000 фунтов стерлингов в год. Но — ничего более. Так как Питт не любил его, а Ансон завидовал коллеге, он тщетно ждал дальнейшей признательности за свой триумф в Киброне. После Финистерре в 1747 г. его возвели в пэры. Однако правящая элита, еще переполненная «Вульфоманией», проигнорировала значительно более великого героя.

Но для Конфлана и французов Киброн стал настоящей катастрофой. Общее мнение во Франции заключалось в том, что Конфлан заслуживает вечного позора за события 20 ноября 1759 г. Люди на улицах Парижа были взбудоражены, но не более, чем жители Британии, где народ яростно протестовал вообще против идеи иностранного вторжения. В Ване местные жители разорвали театральные афиши и не разрешили артистам «Комедии Франсе» давать представление для д'Огюльона и его офицеров. Конфлан неуверенно сообщил Беррьеру: он сделал по возможности все, действуя «твердо и разумно». По его мнению, вся проблема была донкихотской попыткой провести вторжение зимой.

По мнению д'Огюльона, на следующий день после сражения маршал-адмирал был более резким: «Что мы могли противопоставить такому явному превосходству противника? По меньшей мере, этот разгром должен положить конец плохо скоординированным сухопутным и морским совместным операциям».

Вскоре после этого он ушел из военно-морских сил и умер, забытый всеми, в 1777 г. Конфлан был посредственным адмиралом-теоретиком, которого серьезно не беспокоили собственные ошибки. Одержимый навязчивой идеей избежать сражения любой ценой, он оставался в нерешительности весь день 20 ноября. Сначала он направился к противнику, затем бежал с такой поспешностью, что оставил свой арьергард незащищенным. Находясь уже в Киброне, маршал-адмирал снова начал сомневаться: сначала хотел войти в залив, затем — выйти из него. Сент-Андре дю Вергер, как истинный герой дня с французской стороны, заметил: «Обстоятельства работы в тот день являются позором для нашего военно-морского флота. Они слишком хорошо показывают, что у нас существует только горстка офицеров, обладающих инициативой, отвагой и умением. Ничего не остается, как реорганизовать службы сверху донизу, обеспечив ее командирами, способными командовать».

Но настоящим негодяем 20 ноября стал Боффремон, который не повиновался постоянно действующим приказам, а также отдельной команде, данной Конфланом: Боффремон не должен терять из вида флагманский корабль. Позднее его обвиняли в том, что он преднамеренно проигнорировал сигналы Конфлана из-за зависти и личной антипатии.

Сведения о том, что ему оказывал помощь и содействие Биго де Морогю, который продолжал страдать из-за Конфлана, минуя самого Биго, поступили к Шуазелю. И это придает дополнительную окраску обвинению, выдвинутому против Боффремона. То, что он действовал как трус или тупица, едва ли можно оспорить.

Единственный серьезный вопрос заключается в том, виновен ли Боффремон в государственной измене или просто безнадежно глуп. Протесты относительно того, что он действовал по совету лоцмана, вообще неуместны, если речь идет о том, что военнослужащий проигнорировал ясные приказы.

Но вскоре Боффремон поднял шум, усугубляя тем самым свои недостатки, когда с негодованием написал Беррьеру, требуя, чтобы ему объяснили, почему его подвергли перекрестному допросу. Когда 1 декабря Беррьер приказал ему и всем его кораблям в Рошфоре немедленно прибыть в Брест, Боффремон мрачно ответил, что это невозможно, но он попытается сотворить требуемое чудо. Многословную апологию он отправил Беррьеру 21 декабря. Безусловно, то, что он прибыл в Рошфор, спасая тем самым восемь кораблей, значительно лучше, чем если бы Боффремон оставался с Конфланом, где эти суда могли быть либо уничтожены, либо изолированы, оставаясь бесполезными на реке Вилен?!

Затем он начал важничать и заявил, что в настоящее время хотел бы, чтобы Беррьер выразил свою рекомендацию за все, что он сделал.

Боффремон не собирался оправдываться и в письме Шуазелю, написанном в 1762 г. в воинственном тоне, в котором он потребовал, чтобы ему сообщили, почему на него возлагают ответственность за катастрофу в Киброне, а французские командующие, действительно ответственные за разгром при Крефельде и при Миндене, никогда не подвергались порицанию.

В военно-морском министерстве сложилось собственное мнение относительно Боффремона. Пришлось подождать до 1764 г., когда ему присвоили звание генерал-лейтенанта.

Совершенно очевиден контраст между мягким отношением к Конфлану и Боффремону во Франции и жестокостью, с которой отнеслись в Англии к адмиралу Бингу. От мысли, что Адмиралтейство могло бы подобным образом обойтись с Боффремоном, охватывает дрожь. Его самозащита (позднее все было отложено) оказалась, по сути, двойной: он всегда повиновался приказам, но не увидел сигналы Конфлана. Он даже проявил своего рода благоразумие, представив себе, что мог тогда сделать его командир.

Но нужно было выбрать что-то одно; если он не был командующим, то должен был повиноваться приказам Конфлана.

Прозрачная фикция, будто он не видел сигналов маршала-адмирала, не смогла никого ввести в заблуждение. В любом случае у Боффремона имелась строгая профессиональная обязанность не терять из вида «Солейль Рояль». Он пренебрег и своим непосредственным долгом как главы эскадры: следовало проинформировать все корабли о своем решении идти в Рошфор. Поэтому нельзя логически объяснить, как остальные капитаны приняли решение «спасайся, кто может», после чего Боффремон направился в Рошфор независимо. Но он сделал именно так, потому что это оказалось одним из главных пунктов его защиты.

Посему Боффремон остается обвиняемым по ряду моральных соображений. Он пренебрег своим долгом как по отношению к вышестоящему командиру, так и по отношению к своим подчиненным. Он согрешил против дисциплины и против чести французского военно-морского флота. Как остальные капитаны, виновные в нарушении долга, он забыл кардинальное правило: все инициативы не могут быть независимыми, они должны осуществляться в рамках контекста генеральных приказов главнокомандующего. Пытаясь снять с себя обвинения по ряду различных вопросов, Боффремон просто запутался во внутренних противоречиях.

Вероятно, этот человек избежал военного суда только потому, что у Беррьера на уме были более важные замыслы. 25 ноября он проинформировал д'Огюльона о том, что экспедиция в Шотландию отложена официально.

Были уволены в отпуск войска в Морбиане, которые почти атрофировались из-за бездействия в течение многих месяцев. Однако учитывая постоянное присутствие британцев на побережье Атлантического океана, армию д'Огюльона не распустили и не перевели на службу в Германию. Ее разделили на части, распределив по округам и рассредоточив по побережью. Эти силы предназначались для отражения вторжения в Бретань и Гасконь.

Теперь острова Оздик и Бель-Иль использовались в качестве стоянок для кораблей Королевского Флота, который настолько уверился в почти постоянной оккупации, что занял несколько островков для расширения площади своих овощных огородов. Мощный французский флот оказался униженным. Подобно германскому гросс-флоту после Ютландии, он больше никогда не выходил в море во время Семилетней войны.

Хотя капитаны военно-морского флота и якобиты продолжали лоббировать Версаль, пытаясь добиться организации вторжения в Британию с помощью войсковых транспортных судов без эскорта, министры мрачно относились к «десанту». Разгром в Киброне сыграл на руку тем членам государственного совета, которые хотели сосредоточить силы на континентальной войне. Даже основной интерес со стоны Беррьера к кораблям, которые ушли в Рошфор, обезоруживал их, так как это могло сэкономить деньги.

Для Питта Киброн стал победой, которая завершила год побед. 1759 год оказался для него подобным мечте. Он превратил Королевский Флот в стержень своей глобальной стратегии, а успехи, которых удалось добиться, превосходили все самые смелые ожидания. Морское могущество позволило одержать победу в борьбе за Вест-Индию, разгромить Францию в войне за господство в Северной Америке и сорвать все планы контрнаступления Шуазеля. Вместе с Ансоном и Хоуком, талантливой командой, Питт успешно ввел инновацию, оживив флот. Ведь ни одна армада, подобная армаде Хоука, никогда не оставалась в море в течение столь продолжительного времени, и не будет оставаться в нем еще в течение сорока лет.

Теперь Британия, бесспорно, стала великой державой. Возможно, этот момент — ее величайшей во все времена. Она контролировала морские пути мира: в Северную Америку, к островам в Карибском море и на Восток.

Триумф Питта придал новые силы прусскому королю Фридриху, который в тот момент пребывал в апогее своих неудач. С помощью дипломатических тонкостей удалось не допустить вступления в войну Испании, хотя Питт знал, что она продолжала опасаться могущества Британии на всех театрах военных действий, а плохо продуманные планы (например, амбициозные идеи Ньюкасла контролировать Балтийское море с помощью морского могущества) могли легко привести к разрыву с ней, создав новых противников. Но, даже учитывая все эти обстоятельства, Ансон смог заявить: в 1760 г. Королевский Флот достигнет беспрецедентной мощи — 301 корабль и 85 000 моряков. Но самое главное, Киброн навсегда покончил со всеми теплившимися надеждами якобитов на реставрацию. «Красавчик-принц» Чарли теперь мог злиться в своей берлоге в Булони, словно Ахилл в своей палатке. Но никакое представительство отчаявшихся французских «ахейцев» никогда не нанесло ему визит с просьбой повторить набег.

Один из незначительных недостатков славного послужного списка Королевского Флота 1759 г. заключался в его неспособности выследить Туро.

Следует помнить, что британские крейсеры ушли из Остенде в середине октября. Это позволило Туро бежать. Были основания полагать: в том случае, если он все же решит напасть, корсар направится к Ньюкаслу или на восточное побережье Шотландии. Поэтому его легко смогут перехватить корабли, курсирующие между Ярмутом и голландским островом Тексель.

Но 17 октября Туро вместе со своими кораблями с тысячным войском на борту сумел ускользнуть от английских фрегатов и растворился в туманах Северного моря. Затем он вернулся в пролив Каттегат и 26 октября встал на якорь в Гётеборге, заявив: «Я нахожусь здесь по политических мотивам и без каких-либо других намерений».

Но меры предосторожности были соблюдены. Командор Бойс узнал от голландцев, что Туро вместе с восемью фрегатами с острова Тексель направился на северо-восток — следовательно, прямо на Эдинбург. В Ярмут отправили одну эскадру на тот случай, если Туро попытается вернуться назад и высадиться на восточном побережье Англии.

Но теперь британскими агентами в Дюнкерке и в Гётеборге уже был раскрыт секрет настоящего пункта назначения Туро. Соответственно уведомили герцога Бедфорда, лорда-лейтенанта Ирландии.

Между тем Туро конфиденциально писал Бель-Илю: «Не удивляйтесь, если ничего не услышите обо мне в течение длительного времени. Я планирую затеряться от противника. С наступлением сезона англичане могут решить, что от проекта отказались. Вся эта подготовка вызвана той, которую предпринимают англичане».

14 ноября французский флот вышел из Гётеборга, но только для того, чтобы на следующий день попасть в яростный шторм, который рассредоточил корабли. В соответствии с секретными инструкциями, выданными Туро каждому из своих капитанов в Дюнкерке, он направлялся в Берген, назначенный в качестве первого пункта встречи в случае разделения. Однако забыли указать, что вторым местом встречи назначили Фарерские острова.

В Бергене Туро вместе с четырьмя кораблями прождал три недели, тщетно надеясь, что «Бегон» и «Фокон» присоединятся к нему. Капитаны этих двух судов пренебрегли инструкциями, так как прошли через тяжелый шторм. Они отправились с остановками обратно в Дюнкерк. Потеря «Бегона» была особенно тяжелым ударом, так как у него на борту было 350 солдат — четверть десантного подразделения.

Но Туро решил идти дальше, успевая только написать Бель-Илю: «Не ждите от меня никаких известий, кроме сообщений о моем успехе или о полном крахе».

Он вышел из Бергена 5 декабря, но смог добраться до Фарерских островов только 28 декабря, сражаясь с бурным морем и страшными ветрами в течение всего похода. Снабжение подходило к концу, солдаты страдали от непереносимой тесноты под палубой. В воздухе запахло мятежом, когда совет офицеров проголосовал почти единодушно в первый день нового 1760 года за возвращение обратно. Но Туро настаивал на том, что честь Франции требует высадки в Ирландии. В этом его поддержал Кавенак, второй заместитель Флобера.

Туро взял на борт столько провианта, сколько смог. Он стал ждать благоприятных ветров. 26 января четыре фрегата наконец-то вышли в Ирландию. Через четыре дня они увидели северное побережье.

Снова кончалось продовольствие. Туро решил атаковать город Дерри (Лондондерри), но ветер и волны опять оказались против него. Наступило уже 7 февраля, когда суда подошли ко входу в Лох-Фойл.

На военном совете Туро изложил свои планы: он выгрузит войска и Флобера перед городом, а сам пойдет в порт, чтобы уничтожить суда противника. Но Флобер отказался выполнять его план, заявив: пункт высадки расположен слишком далеко от Лондондерри, поэтому солдаты будут вынуждены атаковать город вслепую, совершенно ничего не зная о размере гарнизона или численности обороняющих войск. Ворча, он согласился несколько модифицировать план. Это предполагало, что 200 солдат под командованием Кавенака поддержат атаку Туро на гавань.

В течение трех дней Туро ждал благоприятных ветров, которые позволили бы ему войти в Лох-Фойл. Но ожидание оказалось тщетным. Когда, наконец, подул ветер, то его направление оказалось противоположным. За ветром последовал шторм, который отогнал корабли далеко на север.

И вновь флот рассредоточился. Корабль «Амарант» под предлогом шторма отделился и взял курс на Францию вокруг западного побережья Ирландии. Испытывая недостаток продовольствия, имея всего лишь три судна, на борту которых были почти мятежные матросы, Туро неохотно согласился отказаться от атаки на Лондондерри. Он приказал возвращаться в Берген до того, как взять курс на Францию через Северное море. Но это произошло лишь после того, как командир войск на судне «Терпсихора» сказал ему, что его корабль намерен вернуться во Францию независимо от приказов Туро.

13 февраля ветры изменили направление. Поэтому Туро объявил: суда возвращаются домой через Ирландское море. В действительности он продолжал надеяться, что найдет повод для другой попытки атаковать Лондондерри. Полковник Русильи, отказавшийся повиноваться на «Терпсихоре», понял, в чем заключался замысел Туро. Он возглавил открытый мятеж, заставив капитана корабля развернуться на Шотландию.

Разгневанный Туро подвел корабль «Маршаль де Бель-Иль» к его судну и угрожал обстрелять, если Русильи не сдастся.

«Терпсихора» спустила флаг, Русильи обещал подчиняться приказам Туро при условии, что ему позволят высадиться на сушу и взять провиант. Туро согласился и тайно взял курс на Лондондерри.

Но Флобер, неглупый человек, понял, что они не идут по курсу на Францию. Произошел второй кризис. На этот раз Флобер угрожал арестовать Туро и взять на себя командование. Когда последний не допустил этого, армейский командующий попытался с помощью своих гренадеров провести арест. Но гренадеры колебались, и Туро, воспользовавшийся их нерешительностью, прочитал инструкции Людовика XV, доводя до сведения всех: его арест будет рассматриваться как явный мятеж, а это повлечет за собой смертный приговор.

Мятеж был подавлен, но матросы и солдаты оставались мрачными и не желали сотрудничать. Поэтому Туро неохотно дал приказ взять курс на Шотландию.

Он напомнил Флоберу, что не может быть и речи о том, чтобы высадить войска и захватить продовольствие (такая возможность существовала для них в Ирландии). Срочный приказ Людовика XV запрещал любую атаку на Шотландию, рассматривая ее в качестве возможного союзника. В Шотландии им разрешалось оплатить снабжение либо наличными, либо взять его в кредит.

Флобер мрачно согласился с тем, что они вернуться во Францию через Ирландское море.

И тут Туро еще раз обманул своих последователей. Он проинформировал 20 февраля Флобера, что этим вечером намерен войти в залив Каррикфергус, а затем атаковать города Каррикфергус и Белфаст. Его мотив заключался не в том, что он беспокоился о славе Франции, которую призывал поддержать своих офицеров. Вечером 15 февраля во время стоянки перед шотландским островом Ислей на мрачном обеде, который давал местный помещик Макдональд, они узнали новость о Киброне. Туро волновала лишь добыча: деньги, уплаченные в качестве выкупа за такой город, как Белфаст, безусловно, должны оказаться значительными. Будучи корсаром, Туро оставался и бизнесменом. Он понимал: если вернуться во Францию с пустыми руками, то его станет можно считать конченым человеком.

И снова Флобер выступил против плана, но, в конце концов, согласился с тем, что будет организована высадка. Однако было выставлено условие, что они атакуют только Каррикфергус.

Флобер утверждал с полной уверенностью, что у них недостаточно личного состава для одновременного захвата Белфаста и Каррикфергуса.

21 февраля французские войска наконец-то ступили на ирландскую землю. Оставшимся 600 солдатам выдали последнюю порцию бренди перед тем, как они направились к берегу в длинных лодках.

У местного британского командующего полковника Дженнингса было всего 200 солдат для обороны Каррикфергуса, но он решил оказать сопротивление. Британских защитников вскоре вышвырнули из деревни Килрут. Французы преследовали их до города Каррикфергус, где они быстро завладели контролем над всем, кроме замка, в который отступили британские солдаты.

Французские гвардейцы пытались взломать топорами ворота цитадели, но понесли такие большие потери, что пришлось отступить, Флобер оказался среди раненых. Так как Кавенак отсутствовал, то командование теперь принял на себя комендант дю Сулье. Он угрожал, что сотрет город с лица земли, если гарнизон в замке не капитулирует. Численное превосходство противника не сулило Дженнингсу ничего хорошего. Вскоре он вынужденно подписал акт о капитуляции.

Но для Туро все складывалось совсем неблагополучно. Он потерял убитыми девятнадцать и ранеными тридцать солдат во время абсурдного штурма ворот под командованием Флобера. Но до сих пор ничего похожего на значительное финансовое вознаграждение не было, если не идти на Белфаст.

И снова против этого возразил Флобер, утверждая: его солдаты слишком слабы, чтобы наступать на Белфаст, а численность гарнизона, находящегося там, составляет по меньшей мере 600 солдат. Наверняка уже вызвано местное ополчение, а Каррикфергус не сможет даже обеспечить атакующих достаточным количеством продовольствия.

Поэтому Туро отправил в Белфаст сообщение, требуя продовольствие. Мэр Белфаста согласился, но медлил, надеясь на прибытие подкрепления.

Генерал Строуд, командующий гарнизоном Белфаста, считал: численность его солдат недостаточна, чтобы дать отпор французам. Он направил Бедфорду официальные послания, умоляя срочно прислать подкрепления. Бедфорд, получив эти письма, пришел в ужас. Он разместил все свои войска на юге Ирландии, предполагая, что д'Огюльон может там высадиться, учитывая снятие напряжение после Киброна.

Он написал Питту, что должен ожидать падения Белфаста, и заявил, что не отправит в город подкрепления, так как подозревает — это ложный удар французов перед тем, как они нанесут свой главный удар по Дублину или Корку.

Между тем, в Каррикфергусе злость, накипевшая у Туро на непреклонность Флобера, перешла в гневное вульгарное словесное состязание. Оба угрожали друг другу разбирательством в военном трибунале после возвращения во Францию. Флобер обрушил всю свою ярость на мэра Белфаста. Так как 23 февраля снабжение все еще не поступило, он отправил мэру угрожающее письмо, обещая разрушить Белфаст, не оставив в нем камня на камне, если продовольствие не поступит на следующий день к 10 часам утра. Мэр отправил единственный фургон, наполненный только соленой говядиной. Это единственная пища, полученная французами в течение всего времени пребывания в Ирландии.

Приходя в отчаяние от невозможности развития успеха, видя, что все превращается в блеф, не ведая о малодушии, проявленном Бедфордом, опасаясь, что их найдут корабли Королевского Флота и это только вопрос времени, 25 февраля Туро неохотно приступил к погрузке своих солдат на корабли. Он не успел полностью закончить подготовку к выходу в море к вечеру 26 февраля.

Только в полночь с 27 на 28 февраля Туро вышел из залива Каррикфергус, но его задержали мощные ветры, дующие в противоположном направлении. Французы находились в море не более четырех часов, когда начали сбываться самые страшные опасения их командира. К ним направлялись три фрегата Королевского Флота, вооруженные тридцатью шестью пушками.

Понимая, что бегство невозможно, Туро подал сигнал судам «Блонд» и «Терпсихора» подготовиться к бою, но они развернулись и ушли, оставив сражаться только одинокий корабль «Маршаль де Бель-Иль».

Туро, покинутый так вероломно, понял: единственный шанс на спасение — взять один из фрегатов на абордаж. Солдаты, находящиеся у него на борту, очевидно, превосходили все силы на борту фрегатов. Их атака может превратиться в сплошное донкихотство. Но прежде чем он смог реализовать свой план, британские артиллеристы вывели «Маршаль де Бель-Иль» из строя, снесли бизань мачту и бушприт.

В корабль Туро хлынула вода. Вероятно, он мог затонуть, но командующий отказался спустить флаг, несмотря на отчаянные мольбы своих офицеров. В тот момент, когда он заставлял своих артиллеристов дать заключительный бортовой залп, ему в грудь угодила пуля. Туро погиб мгновенно.

Британский капитан Джон Элиот приказал похоронить Туро в море, взяв плавучий остов корабля «Маршаль де Бель-Иль» в качестве приза. Он сообщал, что убиты пять британцев и ранен тридцать один из них против 250 потерь, понесенных французами.

В Уайтхевене, Белфасте и Кинсейле взяли в плен 1 000 французов.

Рейд Туро, сверхъестественным образом предвещавший высадку Гумберта и французов с такими же незначительными вооруженными силами в 1798 г. в Ирландии, не привел ни к каким значительным результатам ни с военной, ни с финансовой точки зрения. Некоторые историки утверждают: капитан каперов мог бы достичь больших результатов, если бы у него оказался талантливый военный командующий вместо бесполезного Флобера — офицера, лишенного всякой искры Божией даже более, чем Кавенак, его заместитель, открыто презиравший начальника.

Но последствия ирландской авантюры действительно отразились на боевом духе французов. Подобно высадке Гоша в 1796 г. и авантюре, предпринятой Гумбертом через два года, это предприятие доказало надежность Королевского Флота и чрезвычайную возможность высадки французских войск на Британских островах.

Франция безумствовала от счастья по поводу захвата Каррикфергуса. Это была радость, лишь слегка омраченная известием о разгроме и смерти Туро. Его подвиги вызвали воспоминания о великих днях французских корсаров, когда в Ла-Манше вызывали ужас такие фигуры, как Жан Бар, Дюге-Труан и граф де Форбин.

Франция еще раз продемонстрировала, что не только Англия может породить Френсиса Дрейка. Туро занял место великого героя в пантеоне Франции — положение, которое подтвердила даже революционная эпоха 1790-х гг. Возможно, мадам де Помпадур преувеличивала, когда говорила: Франция могла победить в битве при Киброне, если бы командование возложили на Туро, а не на Конфлана. Но истинно лишь то, что он представлял собой человека неукротимого боевого духа, который позднее проявил такой персонаж, как Джон Пол Джонс.

Но при всем этом события 1760 г. в Каррикфергусе были лишь второстепенными среди второстепенных. В результате главной битвы при Киброне Британия завоевала мировое господство.