Глава 1

Сражение за Новую Францию

Если бы пришлось решать на основе долгосрочности воздействия, кто из людей, находившихся на вершине своего величия в 1759 г., заслужил место в истории, самый весомый аргумент оказался бы в пользу Джона Уэсли, основателя методизма. Вегетарианец и трезвенник, тщедушный Уэсли был с юности вдохновлен понятием о возврате к первоначальному христианству и созданием «нового человека» (образца ответственности, рассудительности, респектабельности, добродетели и честности). В свои пятьдесят шесть лет он продолжал соблюдать строжайший режим странствующего проповедника. А к концу своей долгой жизни этот человек преодолел верхом на лошади 280 000 миль, находясь в пути в любое время дня и ночи.

С самого начала он предполагал: его «Методистское объединение» станет отдельной группой в рамках англиканской церкви. Но раскол с англиканской церковью делался все глубже, как только Уэсли начал выступать в защиту посвящения в духовный сан священниками, а не епископами, за институт мирских проповедников, а не священников с «приходами», за богослужения вне храмов и церквей, чудеса и «энтузиазма», за прямое обращение к бедным и неимущим. Как уже сказано, англиканская церковь придавала особое значение церквям и кафедрам, посвященному в духовный сан клиру и местным викариям, имеющим приходы. А методизм уделял внимание собраниям на открытом воздухе, странствующим проповедникам и общенациональной евангелизации.

1759 год был напряженным для неутомимого Уэсли, чья паства постоянно увеличивалась так, что его движение возрождения провело уже свою пятнадцатую ежегодную конференцию. Два совершенно различных эпизода в начале и в конце того года прекрасно иллюстрируют со стороны разных лиц человека, которого можно было бы назвать «папой» методизма.

Когда в начале года Франция угрожала вторжением, Уэсли назначил 16 февраля днем национальной молитвы и поста в надежде, что Господь поддержит Англию в борьбе с Францией. В то утро он проповедовал в 5 и 9 часов утра в Уэидсворте, а затем в 3 часа дня — в Спиталфилдсе. В 8.30 вечера Уэсли уже находился в штабе методистов.

Графиня Хантингтон присутствовала на вечерней службе и после нее пригласила главу методистов возглавить собрание на молебен у себя дома. Там он проповедовал для избранной компании, в которую входили граф и графиня Дартмуты, граф и графиня Честерфилд, сэр Чарльз и леди Хотем, а также избранные аристократы из семей Кавендиш и Картерет.

А осенью 1759 г. Уэсли упрекал свою сварливую жену Мэри, брак с которой оказался исключительно несчастливым. В своем письме от 23 октября в десяти пунктах он перечислил все то, что ему не нравилось в ее поведении. В письме было десять советов, с помощью которых можно исправить свое поведение.

«Очень просто и прямо перечислю тебе то, что мне не нравится… Просмотр моих писем и частных бумаг без моего ведома, то, что я ощущаю себя пленником в своем собственном доме, обсуждения меня у меня за спиной, копание в вещах, за которые на меня возложена ответственность (а тебе уже известно, что это неправильно…»

Несмотря на весь свой религиозный пыл и бесспорные достижения, Джон Уэсли видится не очень приятным человеком. Будучи неискренним, двуличным и лживым, он любил переписывать историю собственной жизни в своих письмах и журналах, чтобы выглядеть всезнающим, всемогущим и непогрешимым. Но однажды он столкнулся с явлением, настолько выходящим за рамки всего обыденного, что пришлось посмотреть на правду жизни трезвым взглядом.

Он любил приукрашивать свою автобиографию «поворотными моментами» и огнями «на дороге в Дамаск», но один определяющий момент истины в его жизни все же имелся. Во время своего первого визита в Америку в январе 1736 г. Уэсли совершил четырехмесячное бурное морское путешествие перед тем, как добрался до суши. Ему удивительно повезло остаться в живых во время яростного шторма. Об этой ситуации говорится в его дневнике от 17 января: «Море накрыло нас от носа до кормы, врываясь в отдельные каюты и в каюту капитана, где было трое или четверо. Оно накрыло нас всех».

23 января шторм возобновился со страшной силой.

«Море полностью накрыло нас, разорвав в клочья гротовые паруса, хлынуло на палубу, словно морская пучина поглотила нас целиком. Среди англичан начались страшные вопли и крики. Немцы (моравские братья) спокойно пели».

Согласно Уэсли, непоколебимость моравских братьев заставила его принять их понимание религии. Но, естественно, вскоре после этого он вновь набросился на них с нападками.

Чрезвычайная опасность перехода через север Атлантики производит глубочайшее впечатление скорее на летописца восемнадцатого столетия, чем на студента-богослова. Историки совершенно спокойно рассуждают о том, как через океан из Европы в Америку отправляют целые армии, словно речь идет о простом путешествии по железной дороге. Но очень редко говорится о том, сколь страшным и ужасающим может стать подобный поход.

В эпоху парусных судов у мореплавателей не было почти никакой защиты от ураганов, тайфунов и бурного моря. Но в настоящее время нам известно, что обычный маршрут судов из Северной Европы в Америку, проходящий вдоль отмели Ньюфаундленда, был особенно опасным. Десятки тысяч моряков и сотни судов бесследно исчезли в этом районе в течение трехсот лет после открытия Колумбом Нового Света, там нашли гибель многие из самых талантливых мореплавателей своего времени. В 1498 г. Джон Кабот вышел из Бристоля с пятью кораблями в надежде подробнее исследовать открытия, которые он сделал годом раньше на Кейп-Бретон и Кейп-Код. В Бристоль вернулось только одно судно, Кабота больше никогда не видели.

В ту эпоху соперниками Англии по рыболовству в районе Больших отмелей около берегов Ньюфаундленда, были португальцы. Но даже самые выдающиеся мореходы из них не добивались лучших успехов. Великие морские пионеры Португалии, братья Кортэ-Реал, погибли в Северной Атлантике.

Гашпар Кортэ-Реал вышел из Лиссабона в мае 1501 г. с двумя кораблями, но навсегда исчез в пучине Атлантического океана. Когда его второй корабль пришел в октябре в Португалию с известием о том, что Гашпар остался в море, его брат Мигель организовал следующую экспедицию ради поисков Гашпара. Он вышел из Лиссабона к Лабрадору в мае 1502 г., но тоже бесследно исчез.

Современная наука окончательно установила главную причину трагедии, выпавшей на долю огромного количества отважных моряков в эпоху парусных судов. Гигантские волны, почти вертикальные стены зеленой воды, появляющиеся словно ниоткуда, достигающие 100 футов в высоту до гребня волны, в течение длительного времени считали выдумками бывалых моряков, которые провели много лет перед мачтой. Только в последнее время установлено: подобные внезапные волны возникают довольно часто, они представляют смертельную угрозу для мореходства. Ни один из кораблей, построенных до настоящего времени, даже в эпоху океанских лайнеров, не имеет оснащения против подобных монстров. Те суда, которым приходилось встречаться с подобными левиафанами, смогли выжить благодаря только удаче, а не в силу каких-либо других обстоятельств.

Для иллюстрации лишь двух видов опасности, возникающих в результате воздействия таких внезапно появляющихся волн, приведем следующую леденящую душу статистику. Даже в наше время корабли рассчитаны на максимальную высоту волны, равную сорока пяти футам. Максимальное давление должно составлять пятнадцать тонн на квадратный дюйм. Аналогично этому, самый крупный океанский лайнер строится с учетом того, что максимальное расстояние между двумя гребнями последовательных волн равно 800 футам. Но бесспорные данные свидетельствуют: что корабли в северной акватории Атлантики, оказавшиеся между двумя разными волнами высотой 100 футов, попадают в ложбину между гребнями волн, равную 1 200 футам.

Гипотеза опытных морских «экспертов» гласит: внезапно возникающие волны подобных размеров могут встречаться только при исключительных условиях: около побережья Южной Африки, где ветер дует против очень сильного течения, поднимая пирамидальную волну, или около берегов Норвегии, где морское дно на мелководье сосредотачивает волны в одном месте. Но в настоящее время известно: предшествующие модели поведения моря страдают рядом серьезных недостатков, так как они основаны на том, что все волны повинуются единой «линейной» схеме. Результаты неопровержимых исследований, проведенных в настоящее время, с полной достоверностью доказывают: существует другой вид неустойчивой нелинейной волны, которая способна всасывать энергию ближних к ней волн, создавая чудовище, быстро разрастающееся до огромных размеров.

Высоту волны обычно определяют на основе трех показателей: скорость ветра, время продолжительности шторма и «появления» волн в океане или в открытом море. Но при продолжительном шторме, когда средняя высота уже большая, несколько крупных волн могут объединяться, создавая всепожирающего Молоха океанов.

Положение еще более осложняется в том случае, когда ряду стофутовых волн предшествует глубокая ложбина. В этом случае создается явление, известное морякам, как «дыра в океане». Таков еще один кошмар, подобный самим внезапным волнам, который длительное время считали продуктом возбужденного воображения мореплавателей.

Поэтому, когда французы и британцы сражались друг с другом в 1750-х гг. за контроль над Новым Светом, они всегда сталкивались с общим противником. В течение зимы Атлантический океан представляет особо опасное место. Для всех, кто плохо владеет техникой судовождения, эти трудности увеличиваются в несколько раз. Бесконечное, серое, увенчанное белыми барашками морское волнение и пирамидальные волны требуют максимального напряжения даже от величайших мастеров вождения парусных судов.

Тем, кто выходит из реки Св. Лаврентия и готовится к походу через бурный океан в Европу, предстоит столкнуться с дополнительными опасностями на отмелях Ньюфаундленда, печально известных бурями на море. Там волны достигают высоты ста футов от гребня до ложбины, если скорость ветра выражена трехзначным числом.

В таком же положении оказался блистательный посланник, которому было двадцать девять лет, когда осенью 1758 г. он вышел в море. Луи Антуан де Бугенвиль, математический гений, работающий в рамках ограниченных научных знаний своего времени, полагал: Северная Атлантика в том районе — просто статистическая причуда. Согласно закону вероятности, волны такой высоты возникают только три раза на миллион.

Но Бугенвиля вообще было трудно удивить чем-либо, ведь он знал жизнь столь же хорошо, как математику. Во многих отношениях этот человек представлял собой великолепное сочетание французского рационализма и англосаксонского эмпиризма. И море было у него в крови.

Одним из исторических курьезов стало то, что все четыре великих мореплавателя-кругосветника восемнадцатого столетия служили в Семилетнюю войну. Правда, для военно-морского командора Джорджа Энсона дни славы уже оказались в прошлом. Он «плавал» в основном за письменным столом в Адмиралтействе. Но Бугенвиль, как его соотечественник граф де Лаперуз, а также величайший мореплаватель всех времен капитан Джеймс Кук, принимал участие в боях на Канадском театре военных действий.

Возможно, испытать жизнь во всех ее формах и проявлениях, чтобы выработать глубокое глобальное видение — привилегия только почти гениальных людей, одаренных множеством талантов. Бугенвиль, безусловно, подходит для такого определения с любой точки зрения. В свои двадцать девять лет, под влиянием французского математика и философа д'Аламбера, он опубликовал «Трактат об интегральных числах», написанный на два года раньше. Это потрясающее достижение большой четкости. Оно обеспечило ему в 1756 г. избрание в члены престижного Королевского Общества в Лондоне.

Бугенвиля ожидала блестящая карьера математика, но беспокойный ум уже искал новые области исследований. Вступив в армию в 1754 г., он уже через два года был выбран в качестве сопровождающего нового командующего в Новую Францию (так французы называли Канаду). В 1758 г. в качестве доверенного посланника маркиза де Монкальма он направился в опасный морской поход через Атлантический океан, чтобы оказать влияние на политических хозяев Монкальма в Версале.

В будущем Бугенвиля ожидали величайшие триумфы. В кругосветном путешествии в 1766-69 гг. он объявил французскими Таити и архипелаг Туамоту. Его именем будет назван остров в группе Соломоновых островов и великолепное тропическое растение. Незаурядный участник Института Франции, Бугенвиль был свидетелем величайших триумфов Наполеона. Он скончался в звании сенатора на восемьдесят втором году жизни.

3 ноября 1758 г. Бугенвиль покинул Монреаль и через восемь дней поднялся на борт судна «Виктория», которое стояло в устье реки Св. Лаврентия. Через месяц трудного похода в бурном море они прибыли в Морле.

Бугенвиль оказался в Версале 20 декабря, где узнал, что его восхищение индейскими племенами Северной Америки совпадает с восхищением короля Людовика XV и маркизы де Помпадур — прежней любовницы короля, ставшей его доверенным лицом, сводницей для всех намерений и целей, и… первым министром во всем, кроме титула.

Основное внимание привлекали ирокезы — шесть народов, которые во многих отношениях стали ключом к превосходству в Северной Америке. Кто они, почему они постоянно враждебны Франции?

Бугенвиль, который позднее популярно назовет полинезийцев «благородными дикарями», не питал никаких иллюзий. Но его социологическое чутье оказалось точным, он попытался все объяснить с присущей ему ясностью. Известные как ходеносауне, пять исконных наций ирокезов (могавки, онеида, сенека, онондага и кайюга) жили на длинных отрезках территории, расположенной параллельно северу и югу вдоль озер в том месте, которое позднее станет штатом Нью-Йорк. Народ ходеносауне («люди длинных вигвамов») получил это название по своим характерным жилищам — длинным вигвамам, крытым корой, с бочкообразными крышами. Длина строений составляла около 200 футов, ширина — двадцать пять футов. Они занимались охотой и собирательством, но добавляли кукурузу, фасоль, тыкву, орехи и ягоды к оленине, форели и семге — добыче молодых воинов.

Ключом общества ирокезов стало кровное родство. Так как длинные вигвамы вмещали до десятка семей, начиная приблизительно с 1000 нашей эры из этих обширных родов стали формироваться кланы. Кланы, в свою очередь, составляли племя. Членство в клане определялось по материнской линии. Но для профилактики родственных браков и поощрения солидарности в племени каждый молодой человек из клана должен заключать брак в другом клане. Антропологи называют это явление экзогамией.

Разделение труда у ирокезов было традиционным. Мужчины охотились и воевали, женщины ухаживали за детьми и занимались домашним хозяйством. Но, что характерно для многих традиционных обществ, и мужчины, и женщины могли становиться жрецами или пророками. Как многие индейские сообщества Северной Америки, ирокезы высоко ценили силу. Их сложная пантеистическая космология основывалась на общем понятии «ориенда» — полном единстве силы, материальной и духовной.

Ориенда была связана с численностью населения. Индейцы верили в то, что совокупная сила племени уменьшается даже из-за одной смерти. Поэтому у ирокезов был постоянный мотив для экспансии и агрессии: они нуждались в постоянном притоке свежей крови — либо от пленников, либо от вновь принятых племен.

В конце 1689 г., когда закончилась самая кровопролитная война в Канаде, при которой неистовые ирокезы сотнями убивали французов, численность воинов ходеносауне составляла 2 550 человек. Но после войны в 1690-х гг. она сократилась до 1 230 человек. Ирокезы восстановили численность войск частично за счет принятия в племена пленников, но в значительно большей степени в результате поглощения совершенно нового племени тускарора в Лигу Ходеносауне (Ирокезскую Лигу, которая позднее стала Лигой Шести Племен).

К 1720 г. ирокезы смогли снова отправлять на поле боя до 2 000 воинов.

Великим мифическим отцом-основателем ирокезов был Гайавата — мифическим в том смысле, что ему приписывают создание всего общественного строя конфедерации ходеносауне. Гайавата был вождем племени онондага, который положил конец вендетте и кровной мести — настоящему самоуничтожению, распространенному среди пяти первых племен ирокезов. Он заменил их сводом законов — согласно традиции американских туземцев, представляющим собой нечто подобное десяти заповедям, законам Солона и конституции США. Затем был учрежден Большой совет Пяти Племен, который занял место сборов онондага. Старейшие племена, могавки и сенека, по традиции сидели с восточной стороны костра Совета. Племена, вступившие в союз позднее, онеида и кайюга — с западной стороны, а онондага занимали северную позицию.

Действовала примитивная форма простонародной демократии: сначала выступали отдельные племена и разрешали свои разногласии, затем решались внутриплеменные вопросы, а потом (по меньшей мере, теоретически) вырабатывалось общее согласованное решение. В тех случаях, когда интересы племен были совершенно различными (скажем, могавки и сенека придерживались одного мнения, а онеида и кайюга — прямо противоположного), решающий голос принадлежал племени онондага. Верховным правителем признавался главный вождь этого племени, которого обычно и называли Онондага.

Главенство онондага с нашей современной точки зрения вызывает недоумение: ведь индейцы сенека были значительно более важным племенем во многих отношениях, они могли предоставить такое количество отважных воинов, какое собирали все остальные четыре племени, вместе взятые. Каждого ирокезского вождя считали полукоролем, он пользовался значительной местной властью, подчиняясь только главному владыке Онондага.

Короче говоря, Лига Ходеносауне (Ирокезская Лига) представляла собой примитивную форму федерализма. Ее политическая структура, безусловно, была ключевым фактором развития и подъема ирокезов в качестве военной структуры. Они достигли зенита расцвета в семнадцатом столетии, когда вооруженные мушкетами, приобретенными у голландских торговцев мехом, они завоевали племена гуронов, эри, мононгахела и шауни.

Но в 1665-67 гг. ирокезы потеряли уверенность и были остановлены. Измотанные постоянными войнами, пострадавшие от иезуитов, обращавших их в христианство, лишенные поставок оружия после завоевания англичанами Голландской Северной Америки, на всю остальную часть столетия ирокезы приостановили экспансию.

Ирокезы постоянно вызывали восхищение европейских наблюдателей. К поклонникам этих племен в восемнадцатом столетии относятся Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон, в девятнадцатом столетии — Льюис Морган, Фридрих Энгельс и Карл Маркс. На человека из внешнего мира глубокое впечатление оказывали, как правило, три вещи: ирокезская демократия, отсутствие государственного аппарата и роль женщины. Аксиома европейцев заключалась в том, что общественного согласия невозможно достичь без угрозы применения силы и без опоры на солдат, жандармов, полицию, королей, губернаторов, аристократию, префектов, судей, суды и тюрьмы. Но общество ирокезов существовало без государства — во всяком случае, там не было ни единого человека, полностью занятого осуществлением и контролем норм, ценностей и законов общества. Более того, ирокезы достигли выполнения и другой «невозможной» задачи — создания демократической системы, смешанной без принуждения с общинной экономической системой.

Их политическая изощренность оказалась удивительной. Франклин, общепризнанный белый представитель верховной власти, высказал в их адрес скупой сомнительный комплимент за способность ирокезов поддерживать гармонию в своей федеральной лиге: «Очень странно, что шесть наций невежественных дикарей смогли создать схему подобного союза и далее действовать в соответствие с ней так, что она сохранялась в течение многих веков, оставаясь нерушимой. Но такой союз практически невозможен для десятка или дюжины английских колоний».

Шесть народностей действовали по принципу кровного родства, в котором гены или кланы более важны, чем семейное ядро. Ирокезская лига, уделявшая такое же внимание кланам и племенам (фратриям), как и демократическому принятию решений, напоминает города-государства древней Греции, хотя в некоторых отношениях они превзошли греков.

Ирокезы высоко ценили женский принцип. Родословную определяли по материнской линии или по матери, хотя североамериканские индейцы, как правило, отсчитывали ее по отцовской, мужской линии. Более того, женщины могли принимать участие в советах рода — демократической ассамблее, где каждый совершеннолетний человек, мужчина или женщина, имел право голоса по рассматриваемым вопросам. Особым влиянием женщины пользовались в племени сенека. Они, не испытывая никаких сомнений, могли «сбить рога» с головы вождя или разжаловать его до рядового члена племени (хотя смертная казнь членов лиги была запрещена, исключая лишь те случаи, когда вождь оказывался неисправимым, отказывался раскаяться или злоупотреблял своим положением).

Но мы не должны преувеличивать значение полового равенства или считать лигу раем, где не существовало проблем пола. Мужчины сохраняли высшую или верховную власть в исполнительных советах, где присутствовали только мужчины и решались «экстренные» или чрезвычайные проблемы (вопросы, связанные с войной). Естественно, что они сами решали, что входит в понятие чрезвычайного положения. Это характерно для всех подобных «сенатов».

Но в Версале жадных слушателей Бугенвиля, очарованного ирокезами, не интересовали ни обычаи, ни образ жизни индейцев, ни их политика, ни то, как они принимали решения. Больше всего французской элите оказался любопытен статус «дикарей». Упиваясь комфортом в парках Версаля, эти люди наслаждались роскошью косвенных переживаний сильных ощущений, слушая рассказы молодого гения об ужасах и убийствах ирокезов.

Снятие скальпов, убийства томагавками, пытки, боевые кличи, поджоги, разрушения и даже каннибализм — все присутствовало в сообщениях Бугенвиля. Он писал: «Даже рассказ о зверствах, совершаемых ими на поле боя, ужасен. Любой содрогнется от свирепств и дерзости варваров с черной душой. Это гнусная и омерзительная война. Воздух, которым дышишь, наполнен бесчувственностью и жесткостью».

Он рассказывал своим загипнотизированным слушателям, что даже от самого вида раскрашенных воинов с прядью волос, оставленной на бритой голове, словно вызов врагам, издающих боевой клич, кровь застывает в жилах у европейских солдат. Но такая отличительная характеристика североамериканских индейцев не ограничивалась ирокезами. Бугенвиль рассказал в Версале и о том, как отряд из 300 свежих поселенцев Нью-Джерси попал в засаду, устроенную племенем отава. Их гарпунили, словно рыбу, когда бледнолицые, охваченные паникой, бежали к реке: «Устрашенные видом этих чудовищ, их молниеносной скоростью, стрельбой, боевыми кличами, люди сдались, почти не оказав сопротивления».

Стоит особо подчеркнуть: хотя более поздние морские походы в южный бассейн Тихого океана способствовали распространению понятия «благородный дикарь», сам Бугенвиль не был поклонником (как Руссо) первобытного человека или «человека в природном состоянии». Он обычно язвительно критиковал американских туземцев и глумился над племенем оттава, крайне зависимым от своих языческих божеств или обожествленных духов. Позднее исследователь заметил с надменной снисходительностью, что они добавили двух владык жизни в свою космологию: одного коричневого и безбородого, создавшего индейцев, а второго — белого и бородатого, создавшего французов. Его раздражали требования заключения союза с «дикарями», необходимость приспосабливаться к ним, подкуп подарками. Он особенно сожалел о том, что приходилось «быть рабом этих индейцев, выслушивать их днем и ночью на советах и частным образом, когда они начинали капризничать, а их фантазия или избыточное воображение и постоянное вымогательство вина или бренди заводили индейцев в такие дебри, о которых Европа не имела ни малейшего представления».

Хотя Бугенвиль, несомненно, наслаждался тем, что от его рассказов кровь застывала в жилах тщеславных и пустых придворных и изысканных дам Версаля, он был прав, уделяя столько внимания ирокезам. Ведь с объективной исторической точки зрения Лига Ходеносауне (Ирокезская Лига) развязала глобальное вооруженное столкновение, известное как Семилетняя война. Неизменным стремлением французов в первой половине восемнадцатого столетия оставался захват долины Огайо — своего рода Суэцкого канала внутренних американских территорий, удаленных от моря. Долина обеспечивала коммуникации между востоком Канады, Новым Орлеаном и рекой Миссисипи.

Но именно на долину Огайо положил глаз верховный вождь племени ирокезов сенека — Танагхриссон (первоначально пленный из племени катавба), известный как полукороль. Он пришел к власти в 1740-х гг. Этот лидер отправил туда индейских поселенцев. Совещание между Танагхриссоном и французской военной делегацией закончилось плохо. Как только вождь племени сенека раскрыл свои замыслы, французский командующий пришел в ярость: «Я не боюсь мух и москитов! Такими же являются и индейцы. Заявляю, что дойду до самой реки [Огайо]. А если река окажется заблокированной, у меня хватит войск, чтобы открыть ее. Я растопчу всех, кто попытается помешать мне. Презираю все те глупости, которые ты наговорил мне!»

Он закончил тем, что бросил Танагхриссону пояс из раковин, который принес вождь в знак дружбы, затем с негодованием и презрением растоптал его, разбрасывая раковины вокруг.

Ирокезы и французы вышли на тропу войны, но положение осложнили еще два крупных события. Под давлением махинаций англичан и французов ирокезская конфедерация в начале восемнадцатого столетия уже не была такой сплоченной, как раньше. Фактически она находилась на грани политического раскола. Хотя Лига Ходеносауне всегда была более пробританской, ряд серьезных военных недостатков в самом начале века заставил ее стать более осмотрительной и уклониться от выполнения взятых обязательств. Поэтому лига начала подразделяться на фракции англофилов, франкофилов и нейтралов.

В целом политика ирокезов была направлена на то, чтобы настроить британцев против французов и, прикрываясь нейтралитетом, проводить тройную стратегию войны, мира и кооптирования.

Они стремились к миру с индейцами племени алгонкинов из долины в верховьях Миссисипи — союзников французов. Но ирокезы намеревались воевать с южными племенами — особенно, с могущественными народами чероки и катавбе из Южной Каролины. Между прочим, ирокезы стремились наладить отношения с колониальным правительством Пенсильвании с конечной целью кооптации других важных индейских племен — например, шауни и делавэров. Ланкастерский договор в Пенсильвании, заключенный в 1744 г., иногда историки называют определяющим моментом, когда могущество ирокезов было в апогее. Именно в это время конфедерация получила возможность применять все три фазы общей стратегии.

Колониальное правительство признало сюзеренитет племени онондага над южными племенами. Оно уплатило «народу длинных вигвамов» 800 фунтов стерлингов банковскими купюрами и 300 фунтов стерлингов золотом для подкупа предполагаемых оппонентов или финансирования войны. Виргиния пожаловала воинам ходеносауне права прохода сил с целью нападения на индейцев чероки и катабве.

Но это совпало по времени с тем, что Ирокезская Лига начала трещать по швам. По существу, вождь Онондага ввел британцев в заблуждение, заставляя их считать конфедерацию ирокезов всемогущей, способной контролировать долину реки Огайо твердой рукой. Доверчивость официальных властей усугублялась еще и тем, что «эксперты» по вопросам индейцев из Пенсильвании уверенно заявляли: ирокезы сумеют выставить на поле боя 9 300 воинов. Но истинная цифра «боевого состава» (воины, которых могли фактически привести на поле боя) составляла не более 1 100 человек.

На бумаге все выглядело вполне правдоподобно, так как в период с 1713 по 1744 гг. пять народностей поэтапно приняли в свою лигу шестое племя — тускарора. Но за таким кажущимся могущественным положением скрывались всевозможные недостатки и трещины. Племя сенека, самое западное из всех, осело на реке Онтарио с 1720-х гг., вступив в неофициальный союз с племенами делавэров и шауни. Они тоже были оттеснены на запад в результате иммиграции европейцев.

Теперь вся политическая структура ирокезов зависела от повиновения полукоролей верховному владыке Онондага. В 1740-х гг. произошло два события. Во-первых, Танагхриссон постоянно настаивал на независимости от вождя Онондага. Затем недовольные племена шауни и делавэров в долине реки Огайо, заключив союз с минго (самым западным кланом племени сенека), стали настаивать на независимости, утверждая свою автономию не только от верховного вождя Онондага, но даже от Танагхриссона. Некоторые даже поговаривали, что наконец-то ирокезам начали мстить за их гордость.

Но, хотя ирокезы и готовились противостоять притязаниям французов на долину реки Огайо, начала действовать третья сила. Согласно Ланкастерскому договору, который ирокезы считали своим триумфом, не понимая мелкого шрифта в европейских соглашениях (и никто никогда не объяснял им выводы, следовавшие оттуда), отказывались от всех претензий на территорию в Мэриленде и в Виргинии. Они не знали, что это фактически аннулирует их собственные претензии на долину реки Огайо.

Колониальная хартия Виргинии предоставляла своим поселенцам права на все земли на западе до Тихого океана — так звучал пункт договора, который комиссионеры в Ланкастере, безусловно, не разъяснили ирокезам. И это не было каким-то просто теоретическим правом или правом только на бумаге. В 1745 г. Виргиния открыто передала землю в местности Огайо консорциуму из двадцати спекулянтов недвижимостью.

Стратегию нейтралитета, принятую верховным вождем Онондага, в 1748 г. подорвали еще больше, когда могавки, самое восточное племя англофилов из ирокезов, нарушили нейтралитет, начав взаимодействовать со штатом Нью-Йорк. Так вождь Онондага оказался обманутым и окруженным четырьмя группами потенциальных противников: британцы и их союзники-могавки располагались на востоке; отщепенцы-минго, делавэры и шауни — на западе; французы — на севере и западе, а амбициозный Танагхриссон — перед собственным порогом.

Но британская власть проявлялась не только в виде спекулянтов недвижимостью в Виргинии. Правительство в Лондоне опасалось: если не будут предприняты решительные меры, то его колонии между Аппалачами и Атлантическим океаном навсегда окажутся зажатыми французским кордоном. Следовательно, правительству придется израсходовать такое огромное количество военно-морских и войсковых ресурсов на оборону тринадцати колоний в Северной Америке, находящихся в состоянии войны, что оно окажется бессильным в Европе. Исходя из перечисленных причин, Лондон желал получить контроль над решающей территорией Огайо. Падение Луисбурга и его переход к Британии в 1745 г. во время Войны за австрийское наследство увеличило и мотивацию, и возможности британской экспансии в долину реки Огайо. Это вызвало серьезную обеспокоенность у французов.

Последовавшее закрытие реки Св. Лаврентия для французского судоходства открывало Огайо для британской торговли и предпринимательства. Купцы из Пенсильвании стали предлагать низкие цены как «проигравшие лидеры», чтобы получить доступ в Огайо. Вскоре они добились этого и стали работать с такими племенами, как миами и виандот, которые раньше никогда не торговали ни с кем, кроме французов.

С 1749 г., когда спекулянты из Виргинии приступили к строительству постоянного поселка в Огайо, эскалация напряжения быстро нарастала до кульминации. Танагхриссон вскоре выбрался из своих потаенных мест и согласился на строительство «укрепленного дома» в месте слияния рек Аллеганы и Мононгахела. Но, чтобы уговорить племя делавэров согласиться на это, ему пришлось признать их вождя Шингаса в качестве еще одного полукороля. К этому времени связи между упрямыми ирокезами, их союзниками в Огайо и верховным вождем Онондага невероятно ослабели.

Но к началу 1750-х гг. французы высказывали серьезную обеспокоенность. Приход англо-американских торговцев и спекулянтов землей в долину реки Огайо вселял опасения, что британцы, в конце концов, вобьют клин в западном направлении, отрезав Новую Францию (Канаду) от внутренних французских территорий в Иллинойсе и на реке Миссисипи. Их страхи усиливались нарастающим недоверием к отношению и поведению ирокезов. Центробежная фракционность вносила опасный элемент непредсказуемости в уравнение силы. С кем должны работать французы: с Онондага, с Танагхриссоном или с Шингасом?

Проблема осложнялась плохим политическим руководством в Северной Америке. Если французские лидеры выбрали бы более тщательный подход и учли все нюансы, то могли заметить: ненастные англосаксы представляют не более монолитное и сплоченное единство, чем сообщество ирокезов. Правительство в Лондоне было не в ладах с колонистами, которые, в свою очередь, расходились во мнениях. Торговцы из Пенсильвании и спекулянты из Виргинии могли показаться хорошо скоординированной передовой колонной британской агрессии. Но на самом деле они стали смертельными соперниками.

Остановив свой выбор на применении силы для решения проблемы долины реки Огайо, французы пошли на омерзительное мошенничество при решении вопроса о предоставлении коммерческих преимуществ между Пенсильванией и Виргинией, переведя его в область национального доверия. Так Британию настроили против Франции. Это неизбежно привело к мгновенному объединению англо-американских фракций.

Первую кровь пролили французы. В 1752 г. тридцать солдат регулярной армии вместе со 180 воинами племени чиппева и тридцатью воинами племени оттава напали на поселение, основанное Джорджем Гроганом на западе Огайо. Они убили торговца и начальника почтового отделения, дотла сожгли поселок. Так как правительство провинции на востоке отказалась поддержать поселенцев, лишенных своих владений, французы вышли «чистенькими» после первого акта агрессии. Воодушевленные этим, они привели новые войска и построили четыре форта в Огайо, демонстративно разместив один из них точно в том месте, которое британская компания «Огайо» выбрала для своего поста.

Правительство в Лондоне уже не смогло игнорировать это, поэтому приказало губернатору Виргинии Роберту Динуидди дать энергичный отпор французам. Тот, в свою очередь, направил двадцатисемилетнего лейтенанта по имени Джордж Вашингтон (будущего героя Америки, которому поставят памятник) в Огайо. Там он встретился с Танагхриссоном, который еще продолжал переживать из-за своего унижения в руках французов и приходил в неслыханную ярость при мысли о том очевидном факте, что племена делавэров и шауни ему более не повинуются.

Танагхриссон объединился с Вашингтоном ради общего дела и в последовавшей кровопролитной военной кампании отличился тем, что резал французских военнопленных после того, как они сдавались при условии, что им сохранят жизнь. Самый страшный эпизод произошел, когда французский командующий Контрекур отправил лейтенанта по имени Кулон де Юмонвиль из недавно построенного форта Дюкень в разведку. Танагхриссон, сопровождающий Вашингтона, убил Юмонвиля и его солдат, снял скальпы, а затем отправил сообщение французам, что весь отряд перебил Джордж Вашингтон. На лицо была двойная игра: полукороль знал, что у него есть единственная возможность завладеть гегемонией в Огайо. И заключается она в том, чтобы натравить друг на друга французов и британцев. Но этот эпизод оставил обидное пятно на репутации Вашингтона, которое с тех пор всегда использовали его биографы.

На это резко прореагировал Контрекур. Он созвал племена индейцев — делавэров, шауни и минго. Затем, используя пояс из ракушек гораздо искуснее своего соотечественника, беседовавшего с вождем Танагхриссоном, командующий предложил объявить войну и выпить вина, приняв обет о том, что они скоро прольют кровь противника. Индейцы приняли его предложение, навсегда расколов ряды ирокезов. Теперь они разделились на проанглийских могавков, профранцузских минго и центральную группу, которая либо оставалась нейтральной, либо еще не сделала выбора.

В любом случае, с мечтой Танагхриссона заполучить собственное поместье в Огайо, было покончено навсегда. Возможно, он очень вовремя умер в результате болезни (вероятно, оспы) в октябре 1754 г. и не дожил до того времени, чтобы увидеть, какой пожар вызвала его хитрая уловка.

Французы энергично контратаковали. Заместитель Контрекура Кулон де Виллье разбил Вашингтона, позволив ему уйти с миром за хорошее поведение при условии: англо-американец навсегда покинет район Огайо и пообещает не возвращаться.

Но поражение Вашингтона, широко освещавшееся всевозможными способами и средствами, просто еще больше накалило напряжение и приблизило Британию и Францию к открытой войне. Доклад Динуидди в Лондон вызвал панику у герцога Ньюкасла, не отличавшего стальными нервами. Но он был первоклассным политиком, ответственным за принятие всех решений по делам колоний. Вместе со своим союзником герцогом Камберлендом, с которым он успешно сотрудничал во время восстания якобитов в 1745 г., герцог Ньюкасл разработал план наступления в Северной Америке, состоявший из трех частей.

В Новый Свет предлагалось отправить два полка под командованием генерала Бреддока — преданного и беспощадного солдата, сторонника репрессий и массовой резни (понятий, близких самому Камберленду). Со своей «непобедимой» армией Бреддок должен захватить провинцию Огайо, разрушить французский форт Сент-Фредерик на озере Шамплейн и вытеснить французов из фортов на перешеек, соединяющий полуостров Новая Шотландия с материковой частью Канады. За спиной Ньюкасла Камберленд расширил план, фактически полностью изменив его. Он добавил в инструкции Бреддока приказ оккупировать весь полуостров Новая Шотландия и разрушить французский форт Ниагара на озере Онтарио.

Отбытие Бреддока, по существу, стало началом мировой войны между Британией и Францией, хотя формальное открытие боевых действий произошло в Европе в 1756 г. Не страшась агрессивных замыслов, Людовик XV резко увеличил количество вооруженных сил в Северной Америке, отправив восемь новых полков в Канаду. Пока он вел затянувшиеся переговоры с Лондоном по вопросам будущего американских колоний, король занимался интригами, задуманными для обеспечения собственной безопасности.

Прибытие Бреддока в Северную Америку в 1755 г. было связано с первыми крупномасштабными боевыми действиями после 1740-х гг. Но ставленник Камберленда оказался совершенно неподходящим человеком для проведения успешной колониальной военной кампании. Брутальный приживал, любитель дуэлей, который жил за счет женщин и имел в Лондоне настоящий гарем (включая прославленную актрису Джордж-Энн Беллами), Бреддок презирал как колонистов, так и индейцев. Его отвращение к туземцам Америки можно считать довольно удивительным в том отношении, что, согласно рассказам противников, у него и индейцев были родственные души. Горацио Уолпол говорил: «По складу характера Бреддок был настоящим ирокезом».

Он начал с того, что сразу настроил против себя колонистов, отчитывая их за то, что они руководствуются только грязными экономическими корыстными интересами и всеми средствами добиваются теплых мест и политических преимуществ. Так как колонисты на своей конференции в Олбани, состоявшейся в июне — июле 1754 г., ясно продемонстрировали, что не заинтересованы в согласованных действиях для общей обороны, Бреддок должен был попытаться дипломатично договориться с ними вместо того, чтобы отталкивать их, изображая из себя своего ужасного хозяина — «Мясника Камберленда». Он пошел еще дальше, на горе или на радость, оттолкнув своих союзников ирокезов, оскорбив их своим высокомерием и властным расистским поведением.

В результате, когда Бреддок выдвинулся из форта Камберленд в начале июля 1755 г. с войском, численность которого составляла 2 200 солдат, все его предполагаемые союзники отсутствовали, а в рядах англичан оставалось не более дюжины проводников-ирокезов.

Военная кампания Бреддока была одной из самых больших катастроф в колониальной истории. Она убедила многих, что французы победят в войне за Северную Америку. Он разделил свои войска и направил «подвижной отряд» впереди наступления на форт Дюкень форсированными маршами. Контрекур, обороняющий форт 1 600 солдатами, отправил своего заместителя с половиной этих войск и 637 союзниками-индейцами, чтобы перехватить британцев на реке Мононгахела, протекающей в десяти милях от форта. Индейцы Контрекура представляли смешанный отряд бойцов из самых знаменитых воинственных племен: абенаков, гуронов, потаватоми, оджибве, оттава и минго.

9 июля подвижной отряд Бреддока попал в засаду, устроенную по классическому образцу Ганнибала, окружившего римлян в Канне. Британцы, вынужденные остановиться на индейских охотничьих угодьях, что было крайне благоприятно для местных снайперов, понесли ужасные потери. Две трети колонны убили или ранили. В списке убитых числилось около 1 000 солдат. Сражения на реке Мононгахела продемонстрировали: в этой пограничной войне успех невозможен без взаимодействия с индейцами или, по меньшей мере, без их молчаливого согласия.

Поражение Бреддока оставило границу широко открытой. В вакуум власти засасывало все больше племен. Индейцы шауни, делавэр и минго формально объявили себя союзниками французов. К ним присоединились племена виандот, оттава и др. Понимая, что британцы имели виды на полуостров Новая Шотландия, французы перешли в контратаку, привлекая индейцев микмак и абенаки из Мэна и с северо-востока Канады. Но британцы вскоре завершили завоевание полуострова Новая Шотландия и приступили к выселению франкоговорящих поселенцев Акадии («каюнов») на материк. Вынужденное бегство и депортация под прицелом ружей сделали Новую Шотландию ареной одного из первых близких нам по времени примеров «этнической чистки». Поразительно, но пропагандисты англосаксонского превосходства девятнадцатого столетия (например, Фрэнсис Паркмен) каким-то образом приписывали этот погром французам, а не британцам. Изучение Паркменом иезуитов, безусловно, научило его казуистике. Он со всей серьезностью комментировал: «Правительство Людовика XV начало с того, что превратило акадийцев в свои инструменты, а закончило, сделав их жертвами».

Нечего и говорить, что в то время невозможно было допустить, чтобы разгром Бреддока бросил тень на его жирного свиноподобного хозяина — герцога Камберленда, любимого и испорченного сына Георга II. Поражение могло дискредитировать его. Герцогу пришлось прервать свою прежнюю практику направления в Новый Свет какого-нибудь из своих закадычных друзей. Вместо этого он назначил губернатора Массачусетса Уильяма Шерли очередным главнокомандующим.

Но более серьезные последствия событий на реке Мононгахела заключались в новой диспозиции французов. На Американский театр военных действий назначили нового командующего — барона Деско. Но еще более важным было прибытие в Северную Америку Пьера де Риго, маркиза де Водрейля, имеющего титул губернатора и генерал-лейтенанта его христианнейшего величества Людовика XV на территории всей Новой Франции, а также земель и провинций Луизианы. Водрейль организовал свой штаб в Квебеке, где он родился шестьдесят лет назад (его отец тоже был генерал-губернатором). Младший Водрейль добился осуществления своих желаний, следуя по стопам отца и эффективно управляя Луизианой в период с 1742 по 1753 гг. Но он был невпечатляющей фигурой. Вот лаконичное описание, сделанное одним из его современников: «Здравый смысл, отсутствие проницательности… Слишком снисходительный. Обладает оптимизмом относительно будущих событий, часто приводящим к тому, что меры безопасности предпринимаются слишком поздно. Очень любезен. Таковы основные черты, которые, полагаю, характеризуют господина маркиза Водрейля».

Французы, возможно, слишком самоуверенные, попытались далее сделать с наступающими войсками Шерли то, что они уже сделали с Бреддоком. Полагаясь на интуицию, которая правильно подсказывала, что военная кампания при Ниагаре представляет самую страшную угрозу, Деско планировал использовать 200 солдат регулярной армии, 600 канадских ополченцев, а также 700 индейцев-абенаков и контингенты могавков из клана каугнавага, чтобы устроить засаду для британских солдат в ходе их наступления на форт Сент-Фредерик. Казалось, что все складывается благоприятно для повторения эпизода на реке Мононгахела, ведь численность войск с обеих сторон была почти такой же, как при первом сражении.

Но как только в сентябре 1755 г. начался бой на озере Джордж, события с самого начала сложились для французов крайне неблагоприятно. Вновь решающим фактором оказался фракционизм ирокезов. В этом случае клан каугнавага отказался атаковать своих соплеменников-могавков, сражавшихся на стороне британцев. Их отказ оказал сногсшибательное воздействие: абенаки решили не двигаться с места, если рядом с ними не станут сражаться индейцы клана каугнавага. А канадские ополченцы, в свою очередь, не пошли в атаку без поддержки индейцев.

В результате британцы одержали в тот день победу. Но их победа оказалась не столь значимой, как у французов при реке Мононгахела. Дело в том, что они пали духом — безусловно, эпидемическое заболевание, распространившееся в лагере, оказало неблагоприятное воздействие на их моральное состояние. Вместо наступления на мыс Краун победители приступили к работам по строительству форта Уильям-Генри, чтобы консолидировать свою позицию на озере Джордж. Зимой 1755-56 гг. обе воюющие стороны находились в тупиковом положении. Французы обосновались в форте Карильон на северном берегу озера, британцы — в форте Уильям-Генри на южном берегу.

В 1756 г. к обеим воюющим сторонам прибыли новые командующие. За поразительно короткое время губернатор Шерли впал в немилость и был разжалован. Наконец, на его место назначили другого человека, прибывшего из Англии. Им оказался еще один сторонник Камберленда, лорд Лоудоун, ветеран восстания 1745 г. в Шотландии. Он незабываемо назван Паркменом «грубым шотландским лордом, горячим и вспыльчивым».

Более значительной фигурой оказался новый французский командующий. Невезучий барон Деско попал в плен при первой военной вылазке. Водрейль, высоко оценивавший свои собственные стратегические способности, высокомерно информировал Версаль, что замены не требуется. Людовик XV, пренебрегая его сообщением, направил в Канаду сорокачетырехлетнего Луи-Жозефа маркиза де Монкальма Гаэна — ветерана, служившего на передовых рубежах с конца 1720-х гг. в Италии и в Германии.

У Монкальма, который родился в Шато-де-Кандиак около Нима, было беспокойное детство. Восемнадцатое столетие, эпоха Руссо и Песталоцци, стало великой эпохой инноваций в образовании. Но ни одна из подобных идей не оказала воздействия на отца мальчика, который доверил его формирование в педантичного сына своему отцу (т. е. деду Монкальма), которого звали Дюма. Этот педагог, не имевших никаких предубеждений, сумел вдолбить юному аристократу глубокие знания латыни, греческого языка и истории, но воспитал у него вкус к классике и туманное стремление стать членом Французской Академии.

Другая особенность детства Монкальма заключалась в том, что у него был брат — гениальный чудо-ребенок. Этот Джон Стюарт Милл своего времени овладел латынью, греческим и древнееврейским языками к шести годам, приобрел хорошие знания по арифметике, истории, географии и геральдики. Его смерть в возрасте семи лет оказала глубокое воздействие на Монкальма, вызвав в нем глубокую меланхолию.

В пятнадцать лет Монкальм поступил в армию, в семнадцать пролил первую кровь, когда в 1734 г. шел под огнем на осаду Филиппсбурга. В следующем году умер его отец, оставив юношу наследником огромного состояния, полагающегося по титулу, но, к сожалению, заложенного и удерживаемого до уплаты долгов. Его друг и наставник маркиз де ла Фар спас Монкальма от финансовых затруднений, организовав брак с богатой наследницей — Анжеликой Луи Талон дю Боле. Брак оказался счастливым и многодетным. Молодая мадам де Монкальм (грозная матушка Луи-Жозефа была еще жива) подарила маркизу десять детей, из которых четверо умерли; оставалось два сына и четыре дочери. Монкальм горячо любил своих детей, что редко встречалось в восемнадцатом столетии.

Во многих отношениях маркиз был добродушным человеком, благочестивым католиком, традиционным по своим политическим убеждениям, непоколебимым монархистом. Он горячо любил Шато-де-Кандиак и часто вспоминал имение с глубокой тоской, находясь среди дикой природы в Канаде. В его дневнике часто встречается фраза: «Когда же я вернусь в мой дорогой Кандиак?!» Монкальм был приятным человеком, его любовь к своей жене и детям говорят нам об этом из глубины веков.

«Да хранит их всех Господь! — писал он в своей автобиографии. — Да процветают они в этом мире и в следующем! Возможно, кто-то полагает, что их слишком много для такого скромного состояния (особенно, если учесть четырех девочек. Но разве Господь когда-либо покидал своих детей в нужде?!»

Предполагалось, что Монкальм в звании генерал-майора станет военным командующим, шевалье де Леви (будущий маршал Франции) в звании бригадного генерала — вторым в командовании, а шевалье де Борламак, полковник — третьим. Но с самого начала с маркизом сыграла дурную шутку путаная цепочка команд в Северной Америке (это, в конечном счете, и стоило Франции империи). Он совершил неторопливое путешествие из Кандиака в Париж через Лион, где получил приказы, на каждой остановке исполнительно писал письма своей жене и матери. Прибыв в Париж, Монкальм получил неприятное известие, что должен взять с собой в Канаду всего два батальона.

Поражает контраст с политикой Британии. Даже когда она находилась под угрозой вторжения, руководящие умы лондонской элиты не отозвали ни одного солдата из Нового Света. Но Франция, сражаясь за мировое господство в Америке, смогла выделить всего два батальона. И в это же самое время она направила 100 000 солдат для участия в военной кампании в Германии, которая не имела никакого отношения к национальным интересам самой страны.

После представления в Версале Монкальм направился в порт отправления Брест, проезжая по плохим дорогам через Рен.

3 апреля 1756 г. судно «Ликон» вышло из Бреста. На борту вместе с Монкальмом находился Бугенвиль, который впервые познал вкус дальнего океанского плавания. Хотя произошел ужасающий шторм, но у Бугенвиля появился явный вкус к морским приключениям. Французы наслаждались целую неделю прекрасной погодой, затем в понедельник 12 апреля (в начале Страстной Недели) поднялся сильный весенний шторм. Он продемонстрировал людям всю ярость Атлантического океана с ужасающе близкого расстояния.

В течение целой недели пришлось плыть в бурном море. Штормовые ветры и волны не прекращались девяносто часов. Так как высоту океанских волн определяют по скорости ветра, его продолжительности и волнению океана, не требуется особого воображения, чтобы представить те ужасы, которые пришлось перенести французам. Полубак находился постоянно под водой, волны дважды захлестывали шканцы. Корабли и все, кто был на борту, подвергались ужасной опасности. Люди, сопровождавшие Монкальма, были потрясены происходящим до глубины души.

Все страдали от ужасной морской болезни, секретарь командующего не мог ничего есть в течение целой недели. Один из его лакеев был на грани смерти, потому что пища не могла удержаться у него в желудке, в течение семнадцати дней он жил исключительно на воде.

Относительно не пострадали во время плавания только Монкальм и Бугенвиль. В период с 27 апреля до 4 мая погода резко изменилась. Наблюдался густой туман, стало ужасно холодно, в океане появились мириады айсбергов, которых «Ликону» посчастливилось избежать. 30 апреля, когда туман на короткий период рассеялся, они насчитали вблизи корабля шестнадцать айсбергов, с одним из которых едва не столкнулись. Французов спасло лишь то, что палубный офицер крикнул: «Лейтенант!..»

Монкальм писал жене: «Мне совсем не понравилось море… Нескоро смогу я забыть эту Страстную Неделю».

Бугенвиль и Монкальм очень быстро стали близкими друзьями. Вскоре после того, как они причалили к берегу (11 мая), Бугенвиль имел возможность самому убедиться в абсурдно сложной цепочке командования в Канаде. Казалось, что сюда удалось добраться старому режиму Франции, чтобы предстать во всех формах административной секретности, чрезвычайных византийских политических сложностей и невероятных трудностей. Монкальм, хотя и был назначен военным командующим, руководил не всеми вооруженными силами в Канаде, а только так называемыми сухопутными войсками, которые прибыли вместе с ним из Франции. За рамками его контроля оставались колониальные регулярные войска, гражданское ополчение, индейцы и даже морские пехотинцы, которых контролировал военно-морской флот.

Инструкции, которые Монкальм получил от Людовика XV, категорически подчеркивали: он находится под командованием Водрейля и должен уступить ему принятие окончательных решений. Это была еще одна из многочисленных ошибок, допущенных Бурбоном во время Семилетней войны. Такое подразделение ответственности могло работать только в том случае, если Водрейль оказался бы опытным солдатом, способным заслужить уважение Монкальма. Вместо этого генерал-губернатор осложнял свою военную некомпетентность тщеславием, помпезностью, завистью и ревностью.

Водрейль ненавидел Монкальма за его несомненный талант солдата, он отдавал полное предпочтение своему министру финансов Франсуа Биго.

Интендант Новой Франции Биго, отличался напыщенностью. На него была возложена ответственность за финансы и торговлю и (в недобрый час!) передана ответственность за снабжение вооруженных сил. Это был крупномасштабный растратчик и вор. Он создал пирамиду коррупции и присвоения чужих денег, в которой крупное мошенничество шло в тандеме с взятками, лестью, незаконным получением и вымогательством денег, распространяясь до самых низов — до простых мясников и зеленщиков.

Водрейль знал все о коррупции и взяточничестве Биго, но не предпринимал никаких мер. Историки не пришли к единому мнению относительно причин: возможно, интенданту удалось завоевать психологическую власть над маркизом, и генерал-губернатор боялся его. Может быть, после ожесточенного столкновения с министром финансов еще в Луизиане (что крайне неблагоприятно сказалось на его карьере), Водрейль решил не совершать подобной ошибки еще раз. Или же губернатору просто заплатили, чтобы он держал свой рот на замке и покрывал все темные делишки Биго.

Монкальм ужасно страдал от огромного и угрожающего влияния интенданта. Существование такого интенданта является скрытым фактором, который недооценивается при перечислении причин фактической потери Канады Францией. Но более серьезно то, что многим аристократам в Версале, которые имели смутное представление о том, но были поглощены войной в Европе, ситуация крайне не нравилась. Возможно, под воздействием происходящих событий влиятельные фигуры в Совете Людовика XV пришли к выводу: игра не стоит свеч, Канаду следует оставить британским хищникам.

На мошенничестве Биго стоит остановиться более подробно, так как существует целая школа философской мысли, которая утверждает: Франция проиграла Семилетнюю войну в результате структурной слабости и хаотического управления своими финансами. У интенданта имелся целый круг лиц, состоящий из коррумпированных коллаборационистов, начиная от предпринимателей во Франции и кончая нечестными официальными лицами в Канаде. Но его «правой рукой» стал спекулянт, который начал жизнь как сын мясника — Жозеф Каде.

Так как Биго и Водрейль не подчинялись законам экономического рынка в каком-либо значимом объеме, но могли издавать эдикты, устанавливающие цены на товары, они обитали в раю для растратчиков. Теоретически все платежи армии, военно-морскому флоту и администрации выполнялись от имени его христианнейшего величества. Но интендант Новой Франции осуществлял монополию, запрещая «неуполномоченным» персонам торговать с королем. Биго и его ближний круг единомышленников специализировались на закупках «от имени короля» по искусственно заниженной цене, а затем продавали товары обратно за абсурдно огромные деньги.

Излюбленным приемом был импорт провизии из Бордо (где у коррумпированных партнеров интенданта имелась торговая компания) на том основании, что в Канаде дефицит продуктов. Так как цены в Канаде более высокие, уже становилось возможным получать прибыль. Но Биго увеличил долю прибыли за счет неуплаты таможенной пошлины на импорт: просто его официальные ставленники на таможне пропускали товары как снабжение лично от короля (следовательно, освобожденное от налогов). Затем все эти запасы продавали обратно администрации и военным по вздутым ценам, установленным в соответствие с эдиктом.

Зачастую при этом процессе другие мошенники делали отчисления в свою пользу: сначала получал прибыль первый покупатель, затем — второй, и так до тех пор, пока, наконец, «от имени короля» не делались закупки по чудовищно искаженной высокой цене. Одна транзакция принесла Биго и его ближайшим пособникам двенадцать миллионов франков: они купили товар за одиннадцать миллионов, а ухитрились продать его за двадцать три миллиона.

Но не было конца присвоению чужих денег и имущества, на которое оказался способен «круг Биго». Интендант с удовольствием заставлял фермеров продавать зерно по фиксированной низкой цене под угрозой конфискации на том основании, что они якобы занимались тайным чрезмерным накоплением товарных запасов. А затем он продавал зерно по самой высокой цене тем, кому угрожал голод или дефицит продуктов. Растратчик мог подкупить офицеров военных фортов и заставить их подписаться на товары стоимостью в два миллиона франков, а потом поставить припасы на миллион — и прикарманить разницу.

Биго покупал лодки для военных целей, а затем сдавал их королевской администрации в аренду по высокой цене. Излюбленным мошенничеством стало надувательство индейцев — союзников Франции. Представим, что интендант выписывал счет-фактуру, позволяющий ему дарить подарки 2 000 индейцев. Во-первых, раздувалась платежная ведомость, так как индейцев было всего 500, а не 2 000 человек. Затем Биго назначал самые высокие цены и продавал племенам одну треть подарков, придерживая остальные две трети как «чаевые» или дополнительный доход нерегулярного характера.

Другой прием заключался в использовании бесплатного труда лодочников, кучеров и носильщиков в обмен на освобождение от воинской повинности на год. А правительству он выписывал ведомость на оплату их труда. Биго постоянно пользовался протекцией Водрейля, получавшего, в свою очередь, экономическую выгоду от коррупции.

Помимо зависти и обструкции со стороны Водрейля и Биго, вновь прибывший Монкальм вскоре понял: основное военное преимущество в огромной степени находится на стороне британцев. При полной штатной численности командующий мог развернуть всего восемь батальонов французских регулярных войск и около 2 500 солдат канадских регулярный сил. А противник имел возможность выдвинуть войска, состоящие из 7 000 закаленных в боях солдат только из штата Нью-Йорк и из Новой Англии. И это — в дополнение к британским войскам численностью в 6 000 солдат, которые Лоудон привез с собой.

Координированные действия англо-американцев, подготовленных для выступления против форта Карильон (Тикондерога) и форта Сент-Фредерик (на мысе Краун) могли легко разбить французов в первый год официальной объявленной войны. Но Лоудоун сыграл на руку Монкальму тем, что злоупотребил огромной властью вице-короля, предоставленной ему. Губернатор Шерли всегда платил за расквартирование своих войск. А Лоудон, человек Камберленда (и в этом, и во многих других делах) настоял, что он будет расквартировывать своих солдат бесплатно. Не он ли защищает свободу и привилегии американцев?

Ожесточенные споры между Лоудоном и колониальными ассамблеями, ревностно охраняющими свои традиционные права, позволили французам перехватить инициативу. Между Монкальмом и Водрейлем почти незамедлительно возникли разногласия. При этом последний из них особенно настаивал на возможно большем использовании индейцев, союзных Франции. А Монкальм полагал: решительные результаты можно получить только при применении осад и сражений в европейском стиле. Однако новый военный командующий добился поразительно раннего успеха в форте Освего.

Вынудив британцев капитулировать, французский командующий обнаружил, что не может контролировать своих союзников-индейцев. Хотя он поручился в договоре о капитуляции, что не пострадает ни один пленный, Монкальм оказался совершенно беспомощным, когда абенаки и индейцы других племен пришли в неистовство и убили до 100 англо-американских солдат и мирных жителей, взяв в плен, возможно, еще столько же.

Военная кампания 1756 г. стала свидетельством укрепления положения Франции, у которой на руках имелись все карты. Армия Монкальма вернула границу в Пенсильвании и наступала дальше на 100 миль — на Филадельфию. Были основания полагать, что индейцы восточного племени делавэров готовы присоединиться к своим западным родичам и выйти на тропу войны. Но их сдерживал лишь совет старейшин вождя Тидиускунга. Вождь предупредил самых нетерпеливых молодых индейских воинов: в результате принятия решения в пользу войны возможен хаос. Во-первых, похоже, что племя делавэров в этом случае потеряло бы свой второй урожай кряду, а во-вторых, английские торговцы, о которых зависело племя, покинули из-за войны этот район. Лоудона сдерживали, между прочим, как приказы из Лондона напасть на Луисбург перед наступлением на реку Св. Лаврентия в Квебеке, так и плохие отношения с американскими колонистами (как полагают, испортившиеся по его вине). Негодуя по поводу распространения контрабанды в Новом Свете, он начал войну с контрабандистами, наложив эмбарго на все корабли, выходящие из американских портов, кроме военных судов.

Вследствие этого только летом 1757 г. Лоудон почувствовал, что готов к контратаке. Поручив оборону границы на озерах генералу Дэниэлу Уэббу, он начал наступление на Луисбург с войском численностью в 6 000 солдат. Предполагалось, что Уэбб установит господство над озером Джордж, чтобы французы не смогли доставить пушки из форта Карильон для осады уязвимого форта Уильям-Генри. Но он допустил грубую ошибку, слишком полагаясь на нерегулярные пограничные войска, известные как «рейнджеры Роджерса». В январе 1757 г. они понесли страшное поражение под фортом Карильон. После этого леса вокруг озера Джордж заполнили индейцы, союзные Франции: оттава, оджибве, ниписсинги, меномини, потаватоми, каугнавага, а особенно — абенаки. Они отрезали британский гарнизон форта Уильям-Генри, лишив его возможности проведения эффективной разведки.

1757 год был последним, когда племена с профранцузскими настроениями могли собраться в значительном числе. Без сомнения, они были заинтересованы в проведении военной кампании в этом году, так как еще не умолкли рассказы о легкой добыче в Освего, взятой ранее. Случались убийства и снятия скальпов, были выпиты реки бренди, Монкальму пришлось уплатить целое небольшое состояние, чтобы спасти белых пленников после того, как индейцы нарушили торжественные гарантии, которые имелись в договоре о капитуляции.

Конечно, огромное число воинов присоединилось к Монкальму в начале лета 1757 г. По меньшей мере, 2 000 индейцев присоединились к французским войскам, численность которых составляла 6 000 солдат. Среди них были индейцы племен миами и делавэров, которые пришли из Огайо, племя оттава с верховий озера Мичиган, оджибве с Верхнего озера, меномини и потаватоми из нижнего Мичигана, виннебаго из Висконсина, саукс и фокс с еще более дальнего запада. Всего были представлены тридцать три племени.

Тщательный анализ показывает явный разрыв между языческими народностями (потаватоми, оджибве, оттава, минго и шавахои) и номинально католическими племенами (каугнавага, гуронами, абенаками). Численность воинов из племен, принявших христианство, составляла более 800, а язычников — около 1 000 человек.

Это была передовая колонна, которую Монкальм использовал против осажденного форта Уильям-Генри, который защищали 1 500 солдат под командованием полковника-лейтенанта Монро. Эпизод увековечил Фенимор Купер в романе «Последний из могикан». Монро почувствовал вкус грядущих событий после того, как отправил в разведку отряд, который попал в засаду индейцев и понес потери (дюжины солдат были убиты или взяты в плен). Но положение усугубили немыслимые приказы, полученные Монро от генерала Уэбба, который требовал твердо держаться. Но возможность поступить так исключалась из-за вывода части сил в форт Эдуард. К концу июля 1757 г. численность гарнизона форта Уильям-Генри сократилась до 1 100 солдат, имелось небольшое количество матросов, шестьдесят плотников и восемьдесят женщин и детей.

Монро понимал: если французы окажутся в пределах досягаемости артиллерии до форта Уильям-Генри, то смогут разнести его в куски, словно курятник. А он ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить сокращение расстояния противником. Между тем Уэбб, опасаясь оставить форт Эдуард недостаточно защищенным, отправил 1 000 солдат для подкрепления Монро (служащих регулярных войск среди них было всего 200 человек).

Монкальм продолжал непрерывную осаду форта, усиливая ее. 3 августа велись ожесточенные бои. День начался с того, что французы отрезали дорогу к форту Эдуард, затем защитников беспощадно обстреляли снайперы из индейцев. Находясь в отчаянном положении, Монро отправил к Уэббу курьера, чтобы предупредить: несмотря на хорошую оборону форта, он не сможет выдержать длительную осаду, поэтому просит генерала о помощи. Угрюмый Уэбб решил, что он сам находится под угрозой и не может даже подумать об оказании помощи форту Уильям-Генри, пока, в свою очередь, ни получит подкрепление из Нью-Йорка и Новой Англии.

Неизбежного конца не пришлось долго ждать. Французы открыли огонь из пушек и гаубиц. Вскоре непрерывный артиллерийский обстрел сломал боевой дух защитников. 9 августа Монро сдался, заручившись твердым обещанием, гарантировавшим безопасный отход в форт Эдуард и исключавшим возможный удар и репрессии. Опасаясь повторения кровавой бойни в Освего, Монкальм созвал всех союзников-индейцев и строго предупредил их, чтобы они не препятствовали уходу англо-американцев. Индейцы вежливо выслушали его, но, к сожалению, не услышали то, что он говорил. Да разве они могли услышать?! По их собственным представлениям, они участвовали в военной кампании Монкальма, чтобы получить шанс грабежа, захвата трофеев и снятия скальпов. Если им отказывали в том, то имелся ли вообще смысл принимать участие в войне?

Поэтому, как только 10 августа капитулировавший гарнизон начал отход по дороге на форт Эдуард, абенаки и индейцы из других племен напали на войска. Последовала кровавая бойня. К тому времени, когда Монкальму удалось восстановить порядок, кровожадные индейцы уже убили 185 человек, еще 500 захватили в качестве рабов или пленников.

Расплачиваясь крупными денежными суммами, Монкальм смог выкупить около 200 пленных, но более 200 человек никто больше никогда не видел. Они погибли от болезней, были зарублены томагавками или просто поглощены племенами.

Но с крупномасштабной точки зрения в военной кампании 1757 г. победителей не оказалось. Индейцы слишком поздно поняли, что британцы и американцы в форте Уильям-Генри болели оспой, и что они сами заразились. Монкальм остановил наступление в результате ужасного урожая в этом году, он не стал осаждать форт Эдуард, а ушел в форт Карильон. Лоудон не смог завершить осаду Луисбурга до наступления зимы. Пытаясь сохранить лицо, он совершил дерзкую атаку на форт Карильон (известный британцам как Тикондерога). Она была преждевременно прервана снегом и льдом. А затем британцы потерпели полный крах в результате мятежей и пассивного сопротивления американцев, протестующих против энергичной вербовки в армию.

Новый лондонский премьер-министр де-факто Уильям Питт потерял терпение с Лоудоном и уволил его. До 1757 г. Протеже Камберленда был неприступен, но сам герцог впал в том году в немилость после своих военных поражений в Германии, поэтому ничем не смог ему помочь.

Питт немедленно резко изменил непопулярную в Северной Америке политику Лоудона. Вместо того чтобы вызывать антагонизм у колонистов Северной Америки, он планировал сделать из них партнеров в разгроме французов, развивая патриотизм и стремление к созданию империи в тандеме с колониальной нравственной атмосферой и культурой.

Если 1757 год в Северной Америке был годом французов, то к концу 1758 года фортуна отвернулась от них. Они оказались на грани разгрома. Стратегия Питта в том году отличалась энергичностью, разумностью и беспощадностью. И она завоевала превосходство англо-американцев и по численности, и по ресурсам.

Питт начал с прозаического назначения — просто повысил заместителя Лоудона генерала Джеймса Аберкромби, названного одним историком «толстым, суетливым, ленивым», назначив его на пост главнокомандующего. Но при проведении генеральной линии Питт проявил большее чутье. После хорошо спланированной экспедиции, которая, в конце концов, закончилась взятием Луисбурга, он намеривался развернуть наступление на реку Св. Лаврентия в Квебеке и на Монреаль. Второй удар в этой военной кампании предполагал наступление по коридору озера Шамплейн с захватом по пути фортов Дюкень, Карильон и Сент-Фредерик.

Питт обратился к ветерану фельдмаршалу лорду Лигоньеру с просьбой порекомендовать четырех человек для выполнения этой двойной задачи. Для удара по Луисбургу и реке Св. Лаврентия он порекомендовал двух человек — бывших полковников, недавно повышенных в звании: генерала Джеффри Амхёрста и подающего надежды молодого генерал-майора Джеймса Вульфа в качестве его заместителя. Оба военных имели опыт работы в снабжении и в логистике. Для наступления на форты, расположенные на озерах, он остановился на Джоне Форбсе, назначив его заместителем виконта Джорджа Хау.

Разница в численности двух соперников была поразительная. Общая численность населения Канады равнялась 75 000 человек, из которой, напрягая все силы, Монкальм смог выставить на поле битвы максимально 25 000 солдат. По сравнению с этим (даже исключая матросов, морскую пехоту, маркитантов и нестроевых военнослужащих) англо-американцы имели под ружьем пятидесятитысячную армию. Аберкромби предполагал направить 25 000 человек только для военной кампании в фортах, а Амхёрст имел 14 000 солдат для захвата Луисбурга и контроля над рекой Св. Лаврентия.

И все это происходило в то время, когда вражда между Монкальмом и Водрейлем дошла до предела. Но мы должны учитывать множество факторов при оценке франко-британской борьбы за Северную Америку. Прежде всего, это проблемы логистики и интендантства, не говоря о погоде, которая ограничивала сезон проведения военной кампании не более чем четырьмя летними месяцами. Французы, как обороняющиеся, оперировали на внутренних линиях. Большой перевес обеспечивала превосходящая способность ориентироваться в лесу, характерная для французских канадских регулярных войск, сражающихся за свои дома, по сравнению с недовольными солдатами, часто завербованными насильно. Таков редкий случай, который очень ясно демонстрирует точку зрения Макиавелли на превосходство гражданского ополчения над наемной армией.

Но важнее всего были чисто географические факторы, о которых генерал фон Мольтке сделал свое знаменитое высказывание, заявив, что они составляют три четверти военной науки. Канада укреплена природными неприступными валами и внешними препятствиями в виде густых лесов и огромных рек с быстрым течением. Часто реки завалены упавшими гигантскими деревьями, они имеют отвесные водопады. Есть в Канаде и зыбучие пески, поглощающие людей, и высоких горы. Все это предоставляет множество решающих преимуществ защитникам. Непрерывные водные пути сообщения из Луисбурга до Великих озер по реке Св. Лаврентия обеспечивали французским вооруженным силам возможность быстрого продвижения, гарантируя им локальное превосходство. Часто проблема медленно перемещающейся британской армии, обремененной багажом и артиллерией, заключалась скорее в том, чтобы найти французов, а в победе над ними.

Еще одним фактором, мешающим британцам, стало то, что в ходе наступления им постоянно приходилось оставлять за собой гарнизоны для фортов и блокгаузов, а помимо этого — для полиции на всей границе от Новой Шотландии до Южной Каролины. Если британцы столкнулись бы с такой проблемой через двадцать лет в американской Войне за независимость, то они могли бы сломаться от прилагаемых усилий.

Поэтому очень часто французы выдвигали на решительное сражение вооруженные силы, приблизительно равные войскам противника, которые на бумаге имели огромное превосходство в ресурсах. Этим объясняются (если мы исключим битву при Мононгахела, которая в действительности была сражением между британцами и индейцами) победы французов в период с 1755 по 1759 гг. в пяти из десяти крупных битв.

Возможно, сказано недостаточно хвалебных слов в адрес Монкальма и его когорт, проявивших непоколебимый боевой дух в боях за свой угол, о которых родина-мать фактически забыла. В течение 1758 г. французы сражались ожесточенно. 8 июля британцев, пытавшихся взять форт Карильон, разбили наголову. Противник понес тяжелые потери, а Хау номер два был рано убит в военной кампании.

Но постепенно начинало сказываться превосходство по численности и ресурсам. Амхёрст и Вульф взяли Луисбург 26 июля. Триумф был омрачен зверствами, когда Амхёрст спустил с привязи нерегулярные силы (как американские колониальные войска, так и элитную группу, созданную для борьбы с мятежниками, известную как «рейнджеры Роджерса»). Им разрешили убивать всех индейцев, которых они смогут найти.

Когда французы сдались в Луисбурге, Амхёрст отказался предоставить им обычные воинские почести, обосновав это тем, что обязательство Монкальма в форте Уильям-Генри в предшествующем году не было выполнено, так как французский командующий не смог проконтролировать своих индейцев. Так что зверства в Луисбурге стали частично возмездием за предшествующий год, а частично — системой террора, предназначенной, чтобы отбить у всех племен охоту сражаться на стороне французов.

Политика устрашения индейцев оказалась, но в ней главную роль сыграли другие факторы, а не простой террор. Одна из выдающихся особенностей 1758 г. заключалась в том, как просто растворились легионы туземных воинов, которые выступали на стороне французов в предшествующем году. Индейцы обвиняли своих французских союзников в эпидемии оспы, которая опустошила их деревни после падения форта Уильям-Генри.

Они также разочаровались во французах, поскольку больше не могли получить богатой добычи в сражениях в их рядах.

Во французской армии в это время наблюдался огромный дефицит продовольствия и другого снабжения. Это частично объяснялось тем, что экономика Канады была подорвана потребностями тяжелого военного времени, а частично — очень плохим урожаем в прошлом году и британской военно-морской блокадой. Но, вероятно, самую важную роль сыграл здесь коррумпированный режим под председательством Биго.

Тидиускунг и индейцы Огайо покинули французов и присоединились к британцам. Этот вождь стал ключевой фигурой на конференции в Истоне, состоявшейся в октябре 1758 г., на которой власти Пенсильвании свернули с пути примирения с туземными американцами. Все земли от приобретенного Олбани западнее реки Аллегейни официально возвращали ирокезам. Тидиускунг заявил об Онондага, как о верховном владыке; номинально признали контроль ирокезов над провинцией Огайо. Во время формального заключения Истонского договора 25–26 октября вождь Пискветомен подписал мирное соглашение по поручению западных индейцев из племени делавэров и других племен Огайо. Они знали, что не делают никаких уступок, что на самом деле они (а не ирокезы) — истинная сила в Огайо.

Даже после того как французы обнаружили, что индейские союзники кинули их, вражда и разлад в отношениях все обострялись. В 1758 г. Водрейль и Монкальм фактически вцепились в горло друг друга. Когда 23 июня Монкальм покидал Монреаль, отправляясь на театр военных действий на озере Шамплейн, он получил «нелепые» инструкции от генерал-губернатора. Там ему советовали «не подвергаться опасности, если у него не будет поддержки со стороны огромной численности индейцев, чтобы не скомпрометировать себя».

Монкальм сухо ответил на это послание, а через две недели, после поражения британцев в Тикондерога, отправил еще более сдержанное письмо. Но в его дневнике есть запись, сделанная 23 июня, свидетельствующая о бурной реакции командующего: «Сегодня в десять часов вечера маркиз де Водрейль прислал мне нелепые, туманные и сбивающие с толку приказы».

К следующему году злоба и презрение настолько обострились, что Монкальм сделал следующую запись: «Месье маркиз де Водрейль, генерал-губернатор, находящийся в звании генерала армии, нанес свой первый визит. В конце концов, молодежь следовало проинструктировать. Так как раньше он никогда не видел лагеря и оборонительных сооружений, ему все показалось столь же новым, сколь и занятным. Он задавал странные вопросы и был похож на внезапно прозревшего человека, слепого от рождения.»

Трещина в отношения между Водрейлем и Монкальмом привела к явному скандалу в собственном доме генерал-губернатора. Однажды (предположительно на вечере, который давал Водрейль) он не мог удержаться от искушения и выказал свое нерасположение к ненавистному сопернику. Маркиз снова использовал свой старый прием, заявив: Монкальм после взятия форта Генри в 1757 г. должен был направиться в форт Эдуард, чтобы тоже взять его.

Так как командующий уже неоднократно имел дело с этим старым анекдотом (и в письменных меморандумах, и в беседах), то он довольно резко ответил: если губернатор не удовлетворен, то может задуматься о том, как ему самому победить на этом поле сражений. Водрейль, почти вне себя от гнева, стиснул зубы и пробормотал, что, возможно, он так и сделает, притом намного быстрее, чем хотелось бы Монкальму.

В этот момент жена губернатора решила вмешаться в разговор и стала развивать военную тему. Монкальм, любивший свою жену и страдавший от вынужденного одиночества, счел это невыносимым. Мало того, что ненавистный губернатор привез сюда жену, но она еще и позволяла себе недозволенное.

С ледяной сдержанностью Монкальм прервал ее:

— Мадам, при всем моем уважении, позвольте мне сказать: женщинам не следует говорить о войне.

Намеки и жесты не возымели действия. Словоохотливая мадам де Водрейль продолжала развивать свою тему. Монкальм, встав во весь рост, сказал еще более холодно:

— Мадам, при всем моем уважении, позвольте сказать: если мадам Монкальм была бы здесь и услышала, как я беседую о войне с месье маркизом де Водрейлем, она промолчала бы.

Таково было положение дел, когда Новая Франция вошла в стадию чрезвычайного кризиса, а французы боролись за выживание с численно превосходящим противником в Канаде. В тот момент Версаль, как казалось, уже полностью отвернулся от Америки, считая ее потерянной.

Той зимой, в конце сезона военной кампании, картина для французов получила еще более мрачный вид. Полковник Джон Бредстрит возглавил дерзкую внезапную атаку на форт Фронтенак на озере Онтарио. Французы капитулировали менее чем через двадцать четыре часа, 27 августа они подняли белый флаг.

Бредстрит хотел продолжить наступление, атаковать форт Ниагара и одержать полную победу в провинции Огайо, но его остановил осторожный Аберкромби. Между тем Форбс, наступавший на форт Дюкень (позднее — Питтсбург) со скоростью улитки, думал только о том, чтобы запастись избыточным снабжением. Лишь после получения снабжения он мог наступать дальше.

Форбс отложил наступление до слишком позднего периода сезона военной кампании перед тем, как осуществить свои намерения. Но падение форта Дюкень 25 ноября стало еще одним гвоздем, вбитым в гроб Франции.

Фрэнсис Бармен блестяще подвел итоги военной кампании 1758 г.: «Центр французов триумфально держался в Тикондерога, но их левый фланг оттеснили в результате взятия Луисбурга, правый — при взятии форта Дюкень. Все правое крыло оказалось почти отрезанным в результате разрушения форта Фронтенак. Перспектива сделалась мрачной. Собственные индейцы пошли против французов».

Таков был отчаянный контекст миссии Бугенвиля во Францию. Усугубляя положение дел, Водрейль уже пытался сорвать ее. Завидуя великой победе Монкальма в форте Карильон, он писал в Версаль в духе пророчеств Сивиллы: мол, это будет иметь «пагубные последствия для колонии». Маркиз рекомендовал отозвать Монкальма.

Когда Бугенвиль и еще один эмиссар, Дорейль, отправились во Францию, Водрейль написал формальное послание, рекомендуя их ко двору. Но затем он отправил личное письмо, предупреждая: посланники являются «ставленниками» Монкальма. Позиция Дорейля, отвечающего за «военные хозяйственно-продовольственные склады» Канады, оказалась совершенно понятной: он засыпал военного министра скорбными и пессимистическими трактами в течение большей части 1758 г. Учитывая, что этот человек первым понял Дескау и Водрейла, он писал: все плохое изменилось к худшему: «Жадность, безрассудство, интриги, подлоги… Скорее всего, они полностью уничтожат эту колонию, которая так дорого обошлась королю. Мы не должны обольщаться тщетной надеждой. Мы потеряем Канаду, если этой зимой не будет мира… Она чудом уцелела в течение трех последних лет. В настоящее время ее может спасти только мир, несмотря на все усилия и таланты месье де Монкальма».

Бугенвиль и Дорейль отправились на борту разных судов: если одно из них захватят, то у второго будет шанс прибыть в Версаль. Бугенвилю повезло больше, он добрался до Парижа намного раньше Дорейля, на корабль которого обрушились ветры. Его выбросило на берег в Испании, откуда посланник прибыл сухопутным путем в столицу Франции.

Бугенвиль в заметках и памятных записках, которые писал во время путешествия, проявил незаурядное знание географии, позднее триумфально использованное им в Тихом океане. Он коснулся всех слабых мест Канады: отсутствия фортификаций в Квебеке, уязвимости Сент-Фредерика, опаснейшей позиции форта Карильон, обороняющего подходы к озеру Шамплейн, но открытого для выхода во фланг, состояния артиллерии в городах Сент-Жан и Шамбли на реке Сорель. Но прежде всего он сообщал о незащищенной позиции на озере Онтарио, которую англичане могут атаковать как с реки Шоуаген, так и с Ниагары.

Бугенвиль сделал подробную перепись имеющего личного состава, ясно показывая: в сезон военной кампании 1759 г. противник будет иметь численное превосходство из расчета пять к одному. Он также подготовился к личному поручению, полученному от Монкальма. Оно вкратце сводилось к тому, чтобы попытать счастья, заключив брак его старшего сына и дочери.

Невозможно найти ни одного столь же блестящего примера преданности в помпезной истории ненормальных личных отношений французов в период с 1758 г. по 1759 г. в Северной Америке, чем полное доверие Монкальма Бугенвилю. И последний смог достойно отплатить за него. Командующий писал своей матери мадам де Сен-Веран: «Относительно данных браков у нас с ним есть две идеи — первая романтическая и фантастическая, вторая — хорошая и практическая».

Бугенвиль оказался превосходным дипломатом и сватом. К началу весны он составил брачный контракт для графа де Монкальма (с шестнадцатилетней наследницей) и стал свидетелем брака дочери командующего.

Нечего и говорить, что в общественной сфере он не был способен на подобные чудеса. Монкальм отправил с Бугенвилем четыре отдельных меморандума для внимательного прочтения королем и министрами Высшего государственного совета. Автор меморандумов подчеркивал: хотя и были размышления об отставке из-за волнений после победы при Тикондерога, в настоящее время он решился отправиться на корабле, если это действительно необходимо. Командующий отмечал (как и сам Водрейль): в настоящее время в Новую Францию с большим трудом поступает снабжение провизией, оружием, боеприпасами и всем остальным. Река Св. Лаврентия блокирована британскими кораблями, урожай плох и незначителен, баррель муки стоил 200 франков, а большая часть крупного рогатого скота и лошадей забита на продовольствие.

Но, признавая трудности, связанные с отправкой значительного подкрепления в Северную Америку из-за британской блокады, Монкальм предлагал новую стратегию — нанесение мощного отвлекающего удара по Виргинии или Каролине. Это заставило бы британцев прекратить осаду Канады. Более того, Королевский Флот не сможет охранять все подходы к восточной морской границе Америки.

Дополнительное преимущество отвлекающего удара по Каролине заключалось в том, что, возможно, удалось бы вызвать восстание рабов, численность которых огромна. Прямую помощь Канаде следует ограничить восполнением потерь, понесенных в сражениях, а также за счет больных (по списку) и отправки новой когорты специалистов в артиллерии. Но еще важнее оказались бы поставки стрелкового оружия и боеприпасов в огромном количестве, а также продовольствия для колонии и товаров для торговли с индейцами — союзниками Франции.

Во втором докладе рассматривалась стратегическая обстановка. В основном существовало три основных границы — Квебек, озеро Шамплейн и озеро Онтарио. Имелись основания полагать, что в 1759 г. британцы нападут на каждую из них. Для отражения этого тройного удара в Новой Франции найдется 3 500 солдат регулярных войск, 1 500 морских пехотинцев и 6 000 солдат канадских нерегулярных войск. При дефиците боеприпасов, припасов и продовольствия, у французов не имелось специализированных военнослужащих — особенно не хватало бомбардиров и офицеров-артиллеристов. В провинции находились всего лишь два военных инженера и ни одного сапера.

Против этого британцы могли выдвинуть на поле боя 60 000 солдат, включая колониальные войска. Были основания считать, что подкрепление даже численностью 10 000 солдат регулярных войск, которое предполагалось (по меньшей мере) в качестве временной военно-морской команды в Атлантике, не смогло бы изменить баланс сил в Северной Америке.

Ожидая неминуемого поражения, Монкальм предусмотрел возможные паллиативные варианты — например, отвлекающие удары по Виргинии и по Каролине, а также переход на фабиановскую изобретательность для отсрочки неизбежной победы британцев.

В техническом меморандуме Монкальм предлагал лучше использовать канадских ополченцев, проведя более тщательный и эффективный отбор и организовав три отряда, два из которых следует включить в состав регулярной армии и колониальных войск, а третий отряд сохранить для выполнения непосредственных обязанностей территориалов.

Это была честная попытка лучшего использования личного состава. Но сторонники Водрейля заявили, что это просто прозрачная попытка Монкальма получить прямой контроль над ополчением.

В следующем меморандуме командующий рассмотрел вероятность военного поражения в Канаде и спокойно обсуждал планы отвода в чрезвычайной обстановке всех лучших солдат из Канады в Луизиану по Миссисипи вместо того, чтобы смиренно сдаться британцам. В его намерение входило показать себя мыслителем, решающим проблемы косвенным путем, применяя алогические методы. В этом он и был противоположностью губернатору.

А Водрейль в своей самой последней депеше, датированной 3 ноября 1758 г., повторял старые просьбы, умоляя Францию приложить по возможности все усилия, чтобы спасти Канаду, невзирая, что это может привести к необходимости на некоторое время заморозить войну в Европе, оставив прусского короля Фридриха воевать с Россией на Восточном фронте.

Бугенвиль своевременно представил меморандумы и добавил в поддержку свои собственные комментарии. Учитывая обычный процесс принятия решений, отличавшийся черепашьими темпами при старом режиме, ответ был получен удивительно быстро. Совет возражал, сообщая: Франция, будучи прижатой спиной к стене в Европе, просто не имеет ресурсов, чтобы выполнить тотальные усилия в Канаде. Военно-морской флот не был в состоянии достичь величия британского флота.

Опасная авантюра оставила бы берега Франции без защиты. А британцы совершали частые «набеги» на Бретань и на запад Франции, сжигая все подряд и мародерствуя. Но Бугенвиль понимал заранее, откуда дует ветер. Министр военно-морских сил Николя Беррьер был другом и сторонником Водрейля и очень холодно принял Бугенвиля в Версале. Когда последний особо подчеркнул ужасающее положение дел и обстановку в Новой Франции, Беррьер лишь пожал плечами:

— Но, месье, когда дом охвачен пожаром, не следует беспокоиться о конюшнях.

Действительно ли произнес Бугенвиля такой ответ, или это придумано позднее, но слова, безусловно, стали крайне неуважительными:

— По крайней мере, месье, никто не скажет, что вы разговариваете с позиции лошади.

Совет неохотно (под влиянием Беррьера) предлагал направить четыре французских военных корабля с таким количеством продовольствия и боеприпасов, которого было бы достаточно Водрейлю для обеспечения обороны и сражений вплоть до наступления 1760 г. Это дата, судя по намеку, должна была стать временем, когда новые события в Европе смогут спокойно разрешить проблемы Северной Америки.

В дополнительном комментарии Беррьер рекомендовал вспомнить о Монкальме. Он обосновал это тем обстоятельством, что Монкальма должны были повысить в звании до генерал-лейтенанта за победу, одержанную им при Тикондерога. То, что Водрейль, как губернатор Новой Франции, был в звании генерал-лейтенанта, означало: он больше не сможет отдавать приказы Монкальму. Ведь простая аксиома гласила, что воинское звание всегда превосходило эквивалентное звание в гражданской иерархии.

Рекомендуя шевалье де Леви (который всегда был на стороне Водрейля) вместо Монкальма, Беррьер помогает нам понять, что происходило на самом деле. Он старался использовать новое звание командующего, чтобы избавить своего друга Водрейля от вечной «занозы».

Но у Людовика XV имелись и собственные соображения. Проявляя редкую решительность, он быстро отменил решение Беррьера по этому вопросу. Король не был готов отправить в отставку одного из подлинных героев Франции — их так мало осталось на земле, особенно после ужасного унижения в Россбахе, произошедшего немногим более года раньше. Беррьеру пришлось затаить свою гордыню и записать следующее: «По зрелом размышлении подобное не может состояться. Месье де Монкальм совершенно необходим в нынешних обстоятельствах».

Общее мнение заключалось в том, что Людовик XV, имея перед собой три варианта выбора, остановился на худшим из них. Для предотвращения непрерывных разногласий и фракционизма в Канаде ему следовало отозвать Монкальма или (что оказалось бы желательнее) — Водрейля. Разрешение продолжать дальнейшее неудовлетворительное «сожительство» или сосуществование в Новом Свете означало новые проблемы. Но, возможно, король был зачарован репутацией губернатора, прилежно проталкиваемой и раздуваемой его сторонниками при дворе. Его считали человеком, способным оказывать влияние на канадцев и являющимся их естественным фаворитом.

Словно для полной гарантии того, чтобы осложнить положение дел в Канаде еще больше, Людовик приказал Водрейлю передать все военные вопросы Монкальму и подчиняться его решениям. Произошло резкое изменение хода дел, так как с 1756 г. команды отдавала ровно противоположная сторона. Водрейль потребовал позора для своего соперника, а теперь он опозорился сам — во всем, кроме имени и титула.

Результат оказался самым наихудшим. Людовик XV и его министры должны были отправить в отставку либо Водрейля, либо Монкальма, чтобы разрубить гордиев узел. Закон исключал возможность среднего решения, как и логика. Но Версаль плохо владел логикой и совершенно не справлялся с политикой.

Существуют даже такие историки, которые полагают: Водрейль и его фракция тайно сговорились не подчиняться приказам короля. Так как приказ «об обороне» был направлен губернатору, вполне возможно, что он никогда не сообщал о нем Монкальму. Туманный характер сообщения Беррьера командующему увеличивает эту вероятность. Беррьер просто сказал ему, что имеется «рекомендация»: решением всех военных вопросов будет заниматься Водрейль. Не упоминалось о старшинстве или цепочке команд.

Но Людовик обязал Беррьера направить генерал-губернатору довольно резкое письмо, ясно сообщая, чтобы он не мешал военным распоряжениям Монкальма. Водрейлю приказали лично не появляться на полях сражений, оставаясь центральной фигурой в правительстве в качестве вице-короля, поднимая моральное состояние женщин, стариков и сельскохозяйственных рабочих. Некоторые поняли эти приказы как хорошо рассчитанное оскорбление; остальные — как неуклюжую директиву «друга».

В любом случае, приказания вызвали у Водрейля сочетание ярости и продолжительного дурного настроения. Но учитывая тайные политические хитросплетения по византийскому образцу в Версале, ни Монкальм, ни Водрейль на самом деле не получили в результате деятельности посольства Бугенвиля то, чего они хотели. Правда, губернатора наградили крестом Св. Людовика, но затем его получил и Бугенвиль — «простой посланник».

Человеком, который действительно добился признания, оказался Бугенвиль. Не считая Беррьера, он произвел глубокое впечатление на всех министров, он особенно привлек внимание мадам де Помпадур, влияние которой на Людовика XV едва ли можно переоценить. Помпадур склонялась к нанесению отвлекающего удара по Каролинам и настояла бы на этом, найдись в казначействе деньги.

Перед возвращением в Канаду Бугенвиль отправил Монкальму сообщение, зашифрованное частным кодом и написанное в «телеграфном стиле», что одобрил бы мистер Джингль из «Записок Пиквикского клуба»: «Только для ваших глаз. Одобрено и рекомендовано присоединение ополчения. Отступление в Луизиану вызвало восхищение за изобретательность, но не принято… Проект „Каролина“ одобрен, но не реализован на практике из-за отсутствия денег. Мною представлен исчерпывающий доклад на тему привлекательности и знаний дикарей индейцев, их характера и характера канадцев, их прихотей, претенциозности, зависти и интересов. Двор негодует из-за расходов на Канаду, жесткое письмо направлено Биго… Месье де Водрейль известен, как человек, не имеющий талантов, но его поддерживают военно-морские силы, и он должен Вам крест Св. Людовика, который я попросил от Вашего имени, это сделает Вам честь… Вы — человек настоящего момента. Продолжайте идти до конца. Но, если вам удастся не потерять все, требуйте все, что пожелаете. Ваша звезда восходит».

Если французские шифровальщики смогли бы разгадать код Бугенвиля, то нахмурились бы по поводу слишком близкой дружбы между предположительно объективным посланником и североамериканским командующим. Безусловно, последовало бы «тайное письмо» или ордер на арест, если бы они смогли прочитать следующее: «Король — ничтожество, мадам маркиза [Помпадур] всесильна, она — первый министр во всем, кроме титула. Ей сказали, что Вы слишком вспыльчивы и импульсивны. Но я разрушил это представление о Вас… Шуазель производит глубокое впечатление, он Ваш друг. Это смелый человек, развенчавший систему кардинала Берни [заведовавшего иностранными делами]. Месье Беррьер — простой, грубовато-добродушный и хороший человек, но с трудным характером… Господин маршал Бель-Иль — еще один хороший человек, не сгибающийся под давлением…. Принц де Субиз больше не пользуется поддержкой армии, но остается в совете… Силуэт, министр финансов — гордый человек, которого побаиваются в государстве. Принц Конти дискредитирован и зол, а с графом д'Аргенсоном и его племянником, маркизом де Поми [оба — бывшие министры совета] не считаются. Месье де Мора в настоящее время в грязи, он скомпрометирован, месье де Шевер болен, но при дворе. В крайне критическом положении иезуиты, такого никогда еще не было. Полностью отсутствует согласованность в принятии решений, а также в том, кто присутствует или отсутствует. Состояние кредита и государственных финансов — хаотичное».

И Бугенвиль не преувеличивал. Францию ожидали судьбоносные сражения 1759 г., когда у нее в запасе оставались финансовые или военные ресурсы лишь на несколько выстрелов.