И часовым для Запада была

И мусульман надменных подчинила…

(Вордсворт. На ликвидацию Венецианской республики[85])

…Ее принцессы принимали вено
Покорных стран, и сказочный Восток
В полу ей сыпал все, что драгоценно.
И сильный князь, как маленький князек,
На пир к ней позванный, гордиться честью мог.

(Байрон. Паломничество Чайлд Гарольда[86])

Пьетро, сына Себастьяно Дзиани, единогласно избрали дожем Венеции 5 августа 1205 года, и первый вопрос, который перед ним встал, касался его положения. В долгом списке звучных, но по большей части пустых титулов, которые постепенно присоединялись к званию дожа, добавился новый, означавший в переводе с итальянского «Вождь четверти и получетверти Римской империи». Возможно ли было дожу считать себя — как всегда считали себя его предшественники — итальянским принцем? Или он должен теперь назвать себя восточным деспотом?

Венеции повезло, что в этот поворотный момент ее истории появился и стал заправлять ее делами не амбициозный авантюрист, а вдумчивый, ясно мыслящий человек, твердо стоящий на земле. Дзиани были невероятно богаты и пользовались глубоким уважением в городе, где Пьетро ценили за его набожность и щедрость. В юности он был моряком и в 1177 году командовал флотилией, сопровождавшей Фридриха Барбароссу из Равенны в Кьоджу. В Четвертом крестовом походе он дошел до Зары и Константинополя, но надолго не задержался, поскольку во время выборов стал одним из шести советников Реньеро Дандоло, заместителя дожа на время отсутствия его отца. Возможно, кровопролитие его шокировало. «Хроника Альтино» — на редкость надежный источник для данного периода — одобрительно цитирует одно из его любимых высказываний: «Войну мы всегда устроим, если захотим, а вот мир нужно усердно искать, а найдя, хранить».

Но для республики, которая вдруг и почти неожиданно обретает широкие территории за морями, мир становится ускользающим удовольствием. Задолго до смерти старого Дандоло стало ясно, что граждане покоренной Византии не желают добровольно принимать новый порядок. Венеция может быть богатой и сильной, но ее коренное население невелико. Как же оно может усмирять, руководить и защищать население доставшихся ей земель? За помощью в Константинополь обратиться она не могла. Генрих Фландрский, сменивший на императорском престоле своего брата Балдуина, и сам затруднялся держать в узде свои владения. Под мудрым руководством Дзиани венецианцы не делали попытки взять сразу все свои новые территории. Большая часть из них была доверена вассалам, обычно сыновьям ведущих венецианских семей, и молодые люди были счастливы почувствовать себя в роли князьков во Фракии, Малой Азии и на Эгейском архипелаге. Только несколько из стратегически важных баз — Крит, Дураццо, Корфу и два порта, Модона и Корона, в греческой области Мореа — остались под прямым правлением республики.

Но даже и эти немногие аванпосты трудно было контролировать, особенно потому, что успехи Венеции вызывали необузданную ревность у двух ее главных морских соперников — Генуи и Пизы. У этих городов в Константинополе имелись торговые общины, представители которых стояли на стенах города во время Четвертого крестового похода. После падения города их отстранили от имперской торговли,[87] и обе были настроены помешать Венеции в распространении ее власти над Восточным Средиземноморьем, В 1206 году самозваный граф Мальты — а на самом деле генуэзский пират Энрико Пескаторе — высадил на Крит вооруженный отряд и с помощью местного греческого населения захватил несколько стратегических точек на побережье. Венецианцам понадобилось два года и две экспедиции, чтобы вернуть себе остров. Чтобы такой неприятности больше не случилось, на Крит назначили некого Джакомо Тьеполо. Ему был дан титул дожа и власть, аналогичная его двойнику в Венеции, при условии, что он и его преемники будут находиться в этой должности только по два года. Остров разделили на шесть частей и закрепили за каждым из шести сестьере города. Так в следующем году была основана первая заморская колония Венеции. Но и теперь греки остались непокоренными. Их земли стали собственностью венецианских сюзеренов. Особенно греков возмущал наплыв алчных латинских священников: мало того, что они забрали всю церковную собственность, так еще и старались убрать традиционную православную литургию и заменить ее римскими обрядами. На протяжении всего столетия греки сопротивлялись как могли.

Проблемы на Крите, Корфу и в других местах Дзиани волновали не так сильно, больше всего его беспокоил Константинополь. Когда город сдался крестоносцам, одной из первых задач Энрико Дандоло стало обеспечение эффективного управления венецианскими районами. Он распорядился назначить туда губернатора (подесту). Сразу после смерти дожа его соотечественники выбрали такого человека из своей среды — Марино Дзено. В Венеции, однако, всегда считали, что подеста должен назначаться центральным правительством, поэтому новость об избрании встретили без энтузиазма. Недовольство усилилось после того, как Дзено присвоил пышный титул «Властелина четверти и получетверти Римской империи» и даже стал носить разноцветные чулки и алые котурны — бывшие ранее прерогативой императора. Такую одежду до него носил Дандоло. Неужели успех венецианцев на Леванте так вскружил им головы, что они вздумали оторваться от родного города? Дзено получил прохладное послание: в данном случае его избрание будет ратифицировано, но в будущем каждого нового подесту будут присылать из Венеции.

Одно время дож Дзиани серьезно задумывался над возможностью переноса столицы республики в Константинополь, так же как девятьсот лет назад это сделал Константин Великий. Говорят, это предложение обсуждалось в совете, его сторонники утверждали, что центр венецианских интересов переместился на Восток, Венеция слишком далека от своих заморских владений, город подвержен землетрясениям и наводнениям.[88] Предложение было отвергнуто перевесом в один голос так называемым «голосом провидения» (voto della provvidenza). Однако эту историю рассказывают только пара хронистов, не пользующихся доверием. Благонадежные источники об этом вовсе неупоминают, и, хотя такая идея могла быть выдвинута, кажется невероятным, чтобы ее долго всерьез обсуждали, еще менее вероятно, что кто-то готов был с нею согласиться. Ясно только одно: если бы Венеция перенесла свою столицу на берега Босфора, то пожертвовала бы своей безопасностью и индивидуальностью и просуществовала бы немногим больше — а может, даже и меньше, — чем незадачливая Латинская империя, для основания которой она так много сделала.[89] Если же «голос провидения» — исторический факт, то венецианцы всех последующих поколений могли поздравить себя с тем, что счастливо отделались.

К тому времени, когда Пьетро Дзиани — теперь уже старый и больной — в 1229 году ушел в отставку, а через несколько недель упокоился подле отца в соборе Сан Джорджо Маджоре. Венеция вполне оправилась. Кардинальный вопрос был решен, и решение было правильным: она продолжит прежний курс. Будет использовать новые территории так полно, как только возможно, и в политическом, и в финансовом плане, но не станет пускаться в авантюры и хватать куски, которые не сможет пережевать.

Больше всех в мудрости такой политики был убежден новый дож, Джакомо Тьеполо. В бытность свою дожем Крита он немало натерпелся от мятежного греческого населения — не говоря уже о некоторых венецианских авантюристах, которых ему посоветовали призвать на помощь, — так что в конце концов ему пришлось бежать с острова, переодевшись в женскую одежду. Следующим его назначением стала должность венецианского подесты в Константинополе. Там он увидел, как быстро разрушается империя крестоносцев. В 1219 году он заключил в Никее отдельный торговый договор с греческим императором в изгнании и обращался к нему как к «императору римлян». Этот шаг хотя и не сделал его любимцем латинян, тем не менее продемонстрировал, в чем заключаются политические интересы Венеции.

Нельзя назвать начало его правления благополучным. В отличие от предшественника, чье избрание было единогласным. Тьеполо и его соперник получили от Совета сорока по двадцать голосов, и дело решил жребий. Возможно, выказывая неодобрение, что столь серьезное решение отдано на волю случая (это чувство разделяли многие, и, чтобы подобное не повторялось, число членов совета увеличили до сорока одного), старый Дзиани, лежа на смертном одре, отказался принять нового дожа.[90] Возможно, ему не понравилось, что promissione — обещания, которые Тьеполо вынужден был подписать, вступая в должность, — ограничивали полномочия дожа сравнительно со всеми его предшественниками.

Эти promissione, вид коронационной клятвы, стали традицией при вступлении в должность дожа. Первое время клятва была простой формальностью. Обычно ее составлял сам новый дож, и в этом документе он просто обещал исполнять свои обязанности беспристрастно и прилежно. Постепенно клятва дожа становилась все длиннее и четче, а та, что подали Джакомо Тьеполо, стала образцом для целой череды его преемников и выглядела почти как контракт. Дож отказывался от всех притязаний на доход государства, за исключением заработка (выплачиваемого поквартально), части дани, взимаемой с некоторых городов Истрии и Далмации и установленного количества яблок, вишни и крабов из Ломбардии и Тревизо. Дож должен был вносить свой вклад в государственные займы, хранить государственные секреты, он не может вступать в переговоры с папой, императором или другими главами государств без разрешения на то совета. Этому органу он должен показывать все письма, приходящие от вышеупомянутых лиц. Были приняты строгие меры против коррупции: дож не может принимать подарков, за исключением оговоренного количества еды и вина — не более одного животного или десяти связок птиц за один раз. В некоторых случаях даже и эти может быть запрещено. Дожу можно принимать подарки в виде розовой воды, цветов, душистых трав или бальзамов. Он не имеет права делать какие-либо назначения или подбирать на свой пост преемников.

Клятва Джакомо Тьеполо явилась еще одним шагом на долгом административном пути республики: власть дожей на протяжении столетий медленно убывает, превращаясь из автократической в номинальную. Этот процесс начался, по меньшей мере, в XI веке, при Флабьянико, и продолжался до убийства Витале Микеле. Но этим дело не кончилось, Тьеполо и сам установил контроль — учредил должности корректоров и инквизиторов. В задачу пяти корректоров входило составление каждой новой клятвы, а трое инквизиторов, после тщательного изучения деятельности последнего дожа, информировали корректоров о любых проявлениях автократии или других нежелательных тенденциях. С учетом этого составлялась новая клятва. Венеция была верна себе: на риск не шла ни при каких обстоятельствах. Как бы цинично ни относился Тьеполо к идее венецианской морской империи, вскоре по соседству он столкнулся с куда большими проблемами. Создал их новый император Священной Римской империи, сын Генриха VI, Фридрих II Гогенштауфен. Эта удивительная фигура — возможно, самый замечательный европейский правитель между Карлом Великим и Наполеоном — был коронован в Риме в 1220 году. Вероятно, корона стала последним благодеянием, которое он когда-либо получил от папы. Тридцать лет, до самой смерти, Фридрих воевал с папством и с итальянскими городами возрожденной Ломбардской лиги. Подобно отцу и деду, он стремился восстановить над ними контроль. В новом союзе, основаном в 1198 году, Венеция участия не принимала. Ее нейтралитет, столь триумфально продемонстрированный двадцать один год назад, когда Барбаросса покорился папе Александру, весьма ей пригодился. Он еще больше окреп во время долгого междуцарствия, последовавшего за смертью Генриха VI и недавними венецианскими успехами на Востоке. Теперь, когда тучи снова стали сгущаться, Венеция по-прежнему старалась держаться в стороне.

В попытке пробиться сквозь это равнодушие и желая перетянуть республику на свою сторону, в начале 1223 года Фридрих посетил Венецию. Интересно узнать о его впечатлениях от увиденного. Его дедушкой по матери был Рожер II Сицилийский, детство он провел в многонациональном Палермо. Там он выучился пяти европейским языкам, не говоря уже об арабском: с его помощью он уговорил эмира Иерусалима вернуть христианам главные святилища. Он был одним из самых образованных людей своего времени и заслужил прозвище Stupor Mundi (Изумление мира). В Венеции, ставшей теперь вместо Палермо мостом между Востоком и Западом, в городе культурном, как и коммерческом, он должен был найти ту же атмосферу, многонациональную, многоязычную, что сформировала его как личность. Его любовь к роскоши — экзотический зверинец, с которым он путешествовал, был источником удивления для его подданных — должна была в полной мере получить отклик в самом красивом и великолепном городе, который он когда-либо видел.

Тем не менее остается открытым вопрос, насколько привлекали человека, общавшегося на равных с выдающимися учеными и философами своего времени, императора, при дворе которого был изобретен сонет, интеллектуальные достижения Джакомо Тьеполо и других известных венецианцев, с которыми он познакомился во время своего короткого визита. Фридрих, конечно же, обратил на них всю силу обаяния своей необычайной личности, подтвердил все бывшие привилегии республики и пожаловал несколько новых концессий в Апулии и Сицилии. В качестве благодарности получил щепку от Святого креста и больше почти ничего. Возможно, он сделал тактическую ошибку, заказав новую императорскую корону у венецианского ювелира: пришлось убеждать власти, которые в конце концов разрешили эту работу при условии, что это лишь частная, неофициальная сделка. Несмотря на то, что любезность была проявлена с обеих сторон. Фридрих уехал из города разочарованным. Венецианцы, как всегда, были настороже.

В последующие годы взаимоотношения Венеции с империей быстро ухудшались. Несмотря на провозглашенный ею авторитет. Венеция не хотела видеть на своем пороге сильного и, возможно, алчного Фридриха. Причины, которые понудили ее вступить в первую лигу, все еще оставались в силе, и ее симпатии до некоторой степени были связаны с ломбардскими городами. Вскоре она стала банкиром новой лиги. Выдающихся венецианцев постоянно приглашали в города па должность подесты. Современному человеку кажется почти невероятным, что влиятельные муниципалитеты регулярно и намеренно приглашали иностранцев управлять их делами, однако большинство из них были слишком разрознены — партийной борьбой, ревностью, амбициями и семейной враждой, — а потому и не могли прийти к согласию, выбирая лидера из местных. К таким разногласиям и Венеция была склонна, а потому стоит только порадоваться ее изумительной способности к самоуправлению: ни разу за все время существования республики не возникало у нее соблазна искать себе правителя на стороне.

И все же такие приглашения она считала полезными. Например, и Падуя, и Тревизо к 1236 году имели у себя на службе венецианцев в должности подесты. В Тревизо служил не кто иной, как сын дожа, Пьетро. В том году он вел героическую оборону города против командующего армией Фридриха II в Северной Италии, ужасного Эццелино да Романо, и заслужил такую репутацию, что, даже когда город в 1237 году вынужден был сдаться, его тут же пригласили занять ту же должность в Милане.

Венеции было выгодно направлять своих людей на должность подесты, потому что через них она незаметно проводила свои интересы, официально не нарушая нейтралитета. Со временем нейтралитет стало соблюдать еще труднее.

Венецию все чаще вовлекали в дела ломбардских городов, ее все больше тревожили непрекращающиеся успехи императора, особенно ее взволновало сражение 1237 года при деревне Кортенуова, где Пьетро Тьеполо был взят в плен и с триумфом препровожден на слоне, или еще более мрачный случай в следующем году, тогда армия Эццелино подошла к самому берегу лагуны и разрушила монастырь Сан Иларио в Фузине. Наконец, в сентябре 1239 года, подстрекаемые папой Григорием IX венецианцы вступили, возможно, в самый удивительный союз в своей истории — с двумя главными соперниками, Генуей и Пизой. Они даже договорились, что венецианские и генуэзские галеры будут поднимать рядом с собственным штандартом флаг Венецианской республики.

Этот договор, как того и следовало ожидать, соблюдали недолго. Не считая короткой экспедиции против любезной сердцу Фридриха Апулии, альянс устроил всего одну важную кампанию. Она была направлена против Феррары, которую Эццелино и его коллега гибеллин Торелли-Салингуэрра пытались сделать торговым соперником Венеции. Венецианский флот поднялся вверх по течению По и заблокировал город. (Дож последовал за флотилией несколько недель спустя на «Бучинторо»). Через пять месяцев Салингуэрра вынужден был пойти на переговоры. То ли венецианцы захватили его во время переговоров, то ли он добровольно им сдался, неизвестно. На тот момент ему было за восемьдесят. Его привезли в Венецию, и он прожил там в очень достойных условиях еще пять лет, до самой смерти. Ему устроили государственные похороны и поставили великолепный памятник в церкви Сан Николо ни Лидо. Сторонникам Салингуэрра в Ферраре не так повезло: фракция гвельфов во главе с маркизом Адзо VII д'Эсте, сумевшим вернуться из ссылки, жестоко им отомстила. Между тем привилегии, истребованные Венецией и с готовностью предоставленные Адзо, превзошли все прежние запросы.

В 1241 году в возрасте ста лет скончался главный враг Фридриха II, Григорий IX. После двухлетнего перерыва преемник, Иннокентий IV,[91] продолжил его политику, однако с Венецией бороться не стал, и в 1245 году она подписала с императором мирный договор, который лишь подтвердил существующее состояние дел. До некоторой степени это могло быть вызвано возобновлением беспорядков в Далмации, но причина была намного проще. Венеция осознала, что империя не представляет прямой угрозы ее суверенитету. Фридрих ни разу не говорил, что республика должна ему повиноваться. В переписке с дожем он никогда не обращался к венецианцам как к «fideles»[92] — это опасно возбуждающее слово, предполагающее лояльность, вызывало страшный гнев жителей Ломбардии. Две короткие мили мелководья отделяли острова Риальто от материка, но этого хватало Венеции для получения особого статуса. Она была защищена от завоевания, разграбления и уничтожения. Что еще удивительнее, на нее не смотрели как на еще один североитальянский город. Обретение ею колоний на Востоке только повысило к ней уважение. Теперь это был не город. Это был народ.

Народ, объединившийся вокруг торговли, а торговля, как венецианцы, должно быть, осознали (пусть и интуитивно), обязана была своему феноменальному успеху не территориальной экспансии, но как раз напротив — небольшим размерам республики. В этом было еще одно преимущество, которое закрепила окружающая город лагуна. Обосновавшись в столь ограниченном пространстве, венецианцы создали уникальную атмосферу единства и кооперации. Этот дух проявлял себя не только в моменты национального кризиса, но, что еще более важно, в каждодневной работе. Венецианские аристократы, сделавшие состояние на торговле, хорошо знали друг друга. Близкое знакомство приводило к обоюдному доверию, такому, какое в других городах не простирается дальше семейного круга. В результате венецианцы отличались от всех остальных в способности к быстрому и эффективному деловому сотрудничеству. Торговая компания, даже та, которой требовался значительный начальный капитал и несколько лет для развития, связанного со значительным риском, на Риальто создавалась за несколько часов. Договор мог быть заключен в форме простого партнерства между двумя купцами или с большой корпорацией, которая могла бы профинансировать большую флотилию или караван. Договор мог действовать оговоренный период времени, но чаще это бывали сделки, которые автоматически прекращались, когда какое-то предприятие бывало окончено. Но все было основано на доверии, и обещания не нарушалось.

Эта система краткосрочного партнерства означала на практике, что любой венецианец с небольшими деньгами, вложенными в дело, получал свою долю прибыли. Ремесленники, вдовы, старики, больные — все могли войти в colleganza[93] с активным, но сравнительно бедным молодым купцом. Они обеспечивали две трети требуемого капитала, а купец вкладывал одну треть, совершал путешествие и делал всю работу. По возвращении в Венецию он обязан был в течение месяца представить партнеру полный комплект счетов, после чего прибыль делилась поровну. Государство взимало какие-то пошлины, но в те ранние времена венецианские налоги были низкими, незначительными, что не шло в сравнение с огромными суммами, которые забирала у своих купцов Византия, да и большинство правителей стран феодальной Европы. Итак, прибыль в Венеции была высокая, заинтересованность большая, потому и инвестиции росли из года в год.

Предполагаемое разорение одного такого партнерства побудило Шекспира написать пьесу «Венецианский купец». К середине XIII века в городе и ближайших пригородах значительно выросло еврейское население, возможно, до трех тысяч и более. Многие жили в Местре, на континентальной части, другие, особенно те, кто совершал сделки с далматцами, занимали остров Спиналонга, и, по сути, благодаря им остров стал называться Джудекка. Помимо торговли, их главным занятием, как и повсюду в Европе, было ростовщичество и медицина. Кроме некоторых ограничений, связанных с местом проживания, никаких препятствий их деятельности государство им не чинило, включая и исповедование религии. Хотя на поздних стадиях своей истории Венеция не всегда была столь милостива к евреям, коммерческий здравый смысл подсказывал ей с самого начала, что еврейский капитал необходим для ее экономического роста, и, как обычно, это чутье ее не подвело.

Снова и снова, изучая раннюю историю Венеции, мы обращаем внимание на то, что дожи, внезапно покинувшие свой пост, умирали после этого через несколько недель или месяцев. Традиции уходить в отставку по причине возраста в республике, конечно же, не было. Венецианцы всегда славились своим долголетием. По сей день продолжительность жизни здесь превышает уровень любого другого крупного итальянского города. Энрико Дандоло — пример замечательной способности к полноценному труду на девятом десятке жизни. Когда дож сходил с трона, скорость, с которой наступала его смерть, вероятно, вызвана тем, что решение уйти он принимал, поняв, что жизнь близится к концу. До тех же пор, пока чувствовал себя способным руководить людьми, он оставался на своем посту, а когда силы его оставляли, за должность не цеплялся.

Не был исключением и Джакомо Тьеполо. Он ушел в отставку весной 1249 года, но не в монастырь, как делали многие его предшественники, а в собственный дом на площади Сант-Агостино. Осенью его не стало. Он хорошо послужил Венеции: в Леванте сумел удержать наиболее важные владения новой, разваливающейся империи. На Западе служил интересам сражавшихся городов, не слишком при этом сближаясь с ними и не вмешиваясь в драку между гвельфами и гибеллинами (это противодействие продолжалось еще одно столетие). Воевал против императора Фридриха (потеряв при этом двух сыновей) так долго и упорно, как считал необходимым для блага республики, но не дольше и не упорнее, чем требовалось. Дома, между тем, продолжал работу, начатую пятьдесят лет назад Энрико Дандоло, а в 1242 году создал свой знаменитый «Statuto», самый подробный и полный свод венецианского гражданского права.

Другим заметным событием в Венеции во время его правления было появление двух больших нищенствующих орденов — доминиканского и францисканского. Святой Доминик и святой Франциск умерли друг за другом с интервалом в пять лет, в 1221 и 1226 году соответственно. Результаты их трудов не заставили себя долго ждать, и к 1230 году в городе появились представители обоих орденов. Каждому ордену дож Тьеполо даровал землю для постройки церкви: доминиканцам — болотистую территорию к северу от епархии Санта Мария Формоза, францисканцам — разрушенное и заброшенное аббатство поблизости от своего дома, на другой стороне Большого канала. Когда он умер, строительство на двух участках шло полным ходом, и, хотя огромные церкви, поднявшиеся там — Санти Джованни э Паоло и Санта Мария Глориоза деи Фрари, — были закончены лишь в XV веке, первая, во всяком случае, была уже в достаточной степени завершения, чтобы старый дож выбрал ее для своего упокоения.[94]

После четырех скучных лет правления пожилого Марино Морозини, которого по непонятным причинам избрали на этот пост (быть может, потому, что он происходил из старинного и блестящего венецианского рода), приход Реньеро Дзено в начале 1253 года, кажется, вывел город из спячки. Дзено прожил жизнь, полную приключений. В 1242 году проявил отвагу в усмирении одного из бунтов в Заре. На следующий год, при возвращении в Венецию с совета в Лионе, его взял в плен граф Савойи. Дзено был освобожден по приказу императора и приглашен ко двору, где его заставили подтвердить то, что Венеция проводила несправедливую политику по отношению к Фридриху. Позже Дзено был подестой в Пьяченце, а потом — в Фермо, где и получил известие об избрании на пост дожа. Обо всем этом и о многом другом мы узнаем от одного из самых увлекательных (хотя и не всегда надежных) хронистов — Мартино да Канале, который своим энтузиазмом по отношению к Дзено больше напоминает не хрониста, а рекламного агента, кем, вполне возможно, он и являлся. Нельзя сказать, чтобы у самого дожа отсутствовали способности к саморекламе. На своем неотразимом старофранцузском языке Мартино дает описание турнира, устроенного в честь избрания дожа. Он состоялся на площади Сан-Марко, «la place soit en tot li monde».[95]

На площади возвели павильоны, затянутые шелком, и саму площадь тоже пышно украсили. В павильоны вошли красивые дамы и девицы, а к окнам дворцов подошли другие дамы. Монсеньор дож проследовал пешком из собора Сан Марко, а за ним все патриции Венеции. Люди окружили площадь… За этой процессией явились всадники на прекрасных лошадях и с дорогим оружием. Затем начался турнир, за которым наблюдали дамы. Ах, сеньоры, если бы вы были там, то увидели бы прекрасные удары мечей…

Мартино Канале в своей хронике постоянно обращается к теме венецианских торжеств, вспоминает блестящие процессии с участием дожа в дни великих церковных праздников. С детским восторгом описывает золотую парчу, шелковые знамена, серебряные трубы, воссоздает сцену за сценой, для изображения которой на полотне требуется талант Беллини или Карпаччо, но — увы! — их появления придется ждать еще полтора столетия.

Но жизнь Реньеро Дзено не ограничивалась только пышными празднествами. В 1256 году он оказал активную поддержку папскому крестовому походу против Эццелино да Романо. После смерти Фридриха тот использовал имперский штандарт для удовлетворения собственных амбиций. Один из первых великих синьоров Северной Италии — и самый первый, сохранивший власть более чем на двадцать лет, — Эццелино нечеловеческой жестокостью заработал себе репутацию чудовища, которого в Ломбардии, Фриули и Марчесе все ненавидели и боялись. Благодаря успеху венецианской политики нейтралитета он имеет лишь косвенное отношение к ее истории. Не станем рассказывать об ослепленных узниках и изуродованных детях, за что папа отлучил его от церкви. Отметим лишь свидетельство Мартино о том, что в 1259 году Эццелино наконец-то был пойман и убит, «церковные колокола звонили по всей Венеции, как это бывает в праздники святых. На следующий вечер священники забирались на вершину колоколен и зажигали свечи и факелы, чтобы все видели свет и слышали звон» — типичное венецианское отношение. Однако, как отмечает Мартино, празднества вызваны были не столько исчезновением монстра и восстановлением мира и спокойствия в неспокойном регионе, сколько тем, что венецианские церкви снова стали получать ренту со своих владений на континенте.

Но внимание республики снова переключилось с Ломбардии на Восток. 25 июля 1261 года греческий военачальник Алексей Стратигопул неожиданно атаковал Константинополь и взял его, не встретив сопротивления. 15 августа император Михаил VIII Палеолог, пятый в этом роду, что правил в изгнании в Никее, вошел в город, и месяц спустя он и его жена Феодора снова были коронованы в храме Святой Софии. Там восстановилась православная вера. Византия возродилась, а Латинская империя Востока закончила свое существование.

На протяжении 56 лет своей истории существование Латинской империи было чистым недоразумением. Последний латинский император Балдуин II, во враждебном окружении греческого и болгарского государств, держался в основном на помощи от французского короля Людовика Святого и займах венецианских банкиров, взявших в качестве гарантии его сына. Балдуина постепенно покинули бароны и священнослужители: они вернулись на Запад и прихватили с собой то, что осталось от церковных ценностей. Император вынужден был снять медь с крыши своего дворца и заложить самую главную реликвию города — терновый венец — венецианским купцам.[96] Ни он, ни его франкские предшественники на императорском троне не добились ничего, кроме хаоса, разгула воровства и разрушения. Завоевание города принесло им только нищету и страдания.

Венеция тоже пострадала от крушения Латинской империи. Папа пришел в ужас. Еще бы! Константинополь — второй Рим — снова отшатнулся от истинной веры. Людовик Святой пролил слезу оттого, что немногие оставшиеся реликвии прошли мимо него, а для Риальто эта новость означала серьезный политический и финансовый кризис: ведь Венеция обладала не только тремя восьмыми самого Константинополя, ее колонии и торговые фактории были рассыпаны по побережью Эгейского моря, вокруг Восточного Средиземного и Черного морей. До сих пор их защищал мощный венецианский флот, базировавшийся в бухте Золотого Рога, а теперь стоянка там была им запрещена. От Михаила Палеолога они не ожидали ничего, кроме неприкрытой враждебности. Его империя была истощена и доведена до нищеты, а потому сам он не мог быть для Венеции серьезным соперником. Но он был не один: за несколько месяцев до его победы он вступил в союз с генуэзцами, которые почти сто лет оспаривали первенство Венеции в Леванте. В обмен на военную и финансовую помощь он пообещал им налоговые и таможенные уступки и собственные территории в главных портах империи, включая и сам Константинополь, — короче, все те привилегии, которые в 1082 году даровал Венеции Алексей Комнин и на которых было основано коммерческое благополучие республики.

Взаимоотношения Венеции и Генуи, и в лучшие времена натянутые, в последние годы совсем ухудшились, и с 1255 года республики находились в состоянии открытой войны. Возле берегов Палестины состоялись три важные морские битвы, и во всех венецианцы одержали убедительные победы (во многом благодаря отваге молодого адмирала Лоренцо Тьеполо, сына бывшего дожа). Им удалось выгнать соперников из Акры и захватить флот из двадцати пяти галер, присланных из Генуи на подмогу. Генуэзцы в этом случае отваги не проявили: Мартино пишет о том, как один из их сторонников из Tиpa, француз по имени Филипп де Монфор, пришедший к ним на помощь с отрядом рыцарей, увидел в воде барахтавшихся генуэзских моряков и в отвращении ускакал, почесывая голову и восклицая, что «они не на что не годны, кроме борделей, что они были похожи на морских птиц, кинувшихся в море за рыбой и потонувших».

Логика де Монфора, похоже, так же страдает, как и его познания в орнитологии, однако его чувства можно понять: спеси у Генуи поубавилось. Из генуэзской церкви Святого Саввы в Акре Лоренцо Тьеполо привез домой три небольшие колонны, одну цилиндрическую из порфира и две четырехгранные из белого мрамора. Все три были установлены на Пьяцетте, у юго-западного угла собора, где стоят и по сей день.[97] Однако маятник качнулся: настала очередь венецианцев терпеть унижение, в этот раз на глазах всего цивилизованного мира. Унижение, которое их торговой империи трудно было перенести.

Со временем оказалось, что экономические последствия утраты Константинополя оказались не такими катастрофическими, как того боялись. Сама операция была чрезвычайно простой. Михаилу Палеологу потребовалось от генуэзцев меньше помощи, чем он того ожидал, ему даже удалось избежать прямого столкновения с Венецией, чьего флота, к счастью для него, не было в Босфоре во время нападения Стратигопула. Более того, новый император был осторожным человеком, он знал, что венецианская морская мощь превосходит генуэзскую и что Венеция может одержать еще более внушительные победы, чем при Акре. Он принял благоразумное решение: натравливал республики друг на друга. Для этого разрешил венецианцам сохранить свою колонию в Константинополе и оставил им мелкие торговые привилегии. Их официальный представитель был разжалован из подесты (теперь им стал генуэзец) и занял более низкую должность — байло. К императорскому столу по большим церковным праздникам его уже не приглашали. Часть венецианского квартала города передали генуэзцам, и их колония быстро расширялась. Несколько лет спустя к ней прибавился весь район Галаты. За пределами столицы венецианцы вынуждены были стоять в стороне: их соперники заняли торговые рынки, на которые у венецианцев раньше была монополия: так это стало в Смирне, на Хиосе, Лесбосе и, что обиднее всего, на побережье Черного моря, откуда их с тех пор изгнали.

Унижение было тем сильнее, что их флот до сих пор оставался лучшим. У Михаила Палеолога до сих пор не было достойного флота, и, если бы венецианцы решили бороться за утерянные привилегии, он не смог бы им противостоять. Но им нужно было подумать о своей колонии в Константинополе: Михаил держал ее как залог их покладистости. Пока и речи не шло о реальном дипломатическом сближении: стороны слишком были разгневаны друг на друга. Кроме того, пока смещенный император Балдуин искал поддержки у глав европейских государств, все еще оставался слабый шанс на его возвращение. В данный момент венецианцы могли лишь смириться с неизбежностью и попытаться извлечь из сложившейся ситуации какую-то выгоду.

С Генуей такая политика не проходила. Казус белли[98] был существенней, чем когда-либо, и венецианцы с удвоенными силами напали на своих соперников. Война разрослась на всем Восточном Средиземноморье. Среди Эгейских островов и возле берегов Эвбеи и Пелопоннеса вспыхивали бесчисленные мелкие схватки. В одной из таких схваток генуэзцы по глупости перехватили караван, идущий в Риальто. Большие флотилии регулярно ходили в Европу с восточными шелками и специями. Генуэзцам удалось избежать уничтожения только потому, что венецианский адмирал, командовавший эскортом, отказался рисковать драгоценным грузом и не пустился в погоню. В других случаях им не так везло, например при встрече у западной Сицилии: тогда свыше 1100 генуэзских моряков попрыгали в воду и утонули, а другие шестьсот на двадцати семи галерах были захвачены в плен и переправлены в лагуну.

Между тем оскорбительное высокомерие и заносчивость генуэзцев в Константинополе сделали их еще более непопулярными, чем венецианцев, так что, когда новости об очередных победах венецианского флота стали доходить до императорского дворца, симпатии Михаила изменились. Он тоже вел войну против оставшихся князьков латинского Востока и греческих деспотов Эпира: никто из них не хотел возвращать свои территории восстановленной империи. Такая политика получала мощную поддержку папы и сына Фридриха II, Манфреда Сицилийского. Михаилу отчаянно требовались деньги на восстановление и столицы, и разрушенного флота. Союз с Генуей вместо выгоды вовлекал его в огромные расходы, а в ответ он почти ничего не получал.

К 1264 году в Венецию прибыли греческие послы, и на следующий год был заключен договор, согласно которому республике предлагали привилегии, если и не сравнимые с утраченными, то во всяком случае улучшившие безрадостное положение дел. Но венецианцы не торопились. На византийском Востоке царила сумятица, а пока будущее Европы оставалось неопределенным, не было смысла принимать на себя обязательства. Только в 1268 году республика наконец решилась принять предложение Михаила. Даже и в этом случае согласилась не более чем на пять лет перемирия. В этот период, однако, венецианцы обещали соблюдать принцип ненападения и не помогать врагам империи, а также освободить греческих пленных, содержавшихся на Крите, Модоне и Короне, трех главных оплотах, оставшихся у них в Эгейском море. В ответ император обещал уважать венецианские поселения и в Греции, и на архипелаге и снова разрешил венецианским купцам свободно жить, путешествовать и торговать во всех своих владениях. Его условия были как нельзя более кстати. Двух вещей, правда, недоставало: трех восьмых от доходов и эксклюзивности, которая была у них раньше, ибо Михаил выдвинул условие, что генуэзцы сохранят данные им права. Он сознавал опасность старой политики, при которой одной из республик давалось полное преимущество за счет другой. С этих пор между ними настанет свободная конкуренция. И Михаилу будет выгодно такое соперничество, при этом менее привилегированный соперник не станет создавать враждебных альянсов.

Несколько краткосрочных перемирий имели длительный успех. Венеция одним махом восстановила свое торговое первенство в Леванте, а ведь семь лет назад она считала, что навсегда утратила влияние. Своим реваншем она частично была обязана удаче, но многое зависело от дипломатичного и хитроумного дожа Дзено и его советников. После ратификации договора он через несколько недель скончался и оставил после себя народ, почти забывший о своем недавнем унижении. К людям вернулось самоуважение, и они снова суверенностью смотрели в будущее. В благодарность дожу и следуя традиции пышного и роскошного церемониала, которым с самого начала было отмечено его правление, Дзено похоронили с такими почестями, какие могла устроить только Венеция. Дожа положили в еще недостроенную церковь Санти Джованни э Паоло. Там, в юго-западном углу, до сих пор сохранилась часть гробницы — барельеф с изображением восседающего на троне Христа и обступивших его ангелов.

Как горько, что имя его, звучавшее как боевой клич, столь часто возбуждало гнев солдат на тех полях, где сам Варнава пал за христианскую веру, как часто, окрашивая напрасной кровью волны Кипрского моря, следовали они, в покаянии и стыде, за Сыном утешения![99]

(Дж. Рескин. Камни Венеции)

За семьдесят лет XIII века Венеция заявила о себе как о мировой державе. Сначала республика обрела огромные территории на Востоке, разбогатела и укрепилась, затем утратила эти земли и, наконец, снова их вернула. Более важным было то, что за эти десятилетия пришли в упадок обе империи — Восточная и Западная. Византийская империя Палеологов, хотя и просуществовала еще почти два столетия, но так и осталась государством, из последних сил отбивавшимся от врагом, слабой тенью той страны, какой была до Четвертого крестового похода. В 1250 году вместе с Фридрихом II ушло время великих Гогенштауфенов. На сцену истории вышли уже не империи (по крайней мере, в средневековом смысле), а нации — Англия, Франция, Испания.

Большую часть из тех семидесяти лет Венеция сражалась. Ей пришлось воевать за новые владения, защищать их от греков, генуэзцев, пизанцев и сарацин, не говоря уже о пиратах, готовых наброситься на венецианские корабли на любом участке Средиземного моря. Под стенами Зары и Константинополя, у берегов Палестины, Крита, Эвбеи и Пелопоннеса, в Тирренском, Адриатическом и Черном морях ее галеры были так же активны, как и торговые суда.

Дома, однако, жизнь продолжалась почти мирно. Расширение торговли приносило все большее процветание. Торговля, по словам Мартино да Канале, била ключом, словно вода из фонтанов. Венеция выросла в размерах, великолепие поражало. Две большие церкви нищенствующих монахов стали еще выше; в епархиях один за другим появлялись новые храмы. Возможно, они уступали в размере церквям нищенствующих монахов, но далеко превосходили их в богатстве. Вдоль Большого канала выстроились палаццо. Некоторые из них, такие, как Ка' да Моста[100] или Фондако деи Турки, стоят по сей день,[101] их красивые открытые лоджии и аркады свидетельствуют об уверенности венецианцев в безопасности своего города, а ведь в Европе в это время повсеместно строились скорее замки, чем дворцы. В 1264 году Пьяцетту впервые замостили, в том же году построили на деревянных сваях новый мост Риальто — прототип того, что изобразил Карпаччо в серии «Чудеса Святого креста» (сейчас эту картину можно увидеть в Академии). Наружная отделка собора Сан Марко, неуверенно начатая при Доменико Сельво и продолжавшаяся с перерывами на протяжении XII века, увенчалась появлением великолепной мозаики в атриуме и на фасаде.[102]

Происходили изменения в конституционной сфере: Джакомо Тьеполо создал свой свод законов республики, и его клятва отразила дальнейшее ограничение власти дожа. Но летом 1268 года, когда пришло время избрания преемника, кажется, все почувствовали, что власть может выйти из-под контроля и создать угрозу государству. С ростом благосостояния вышли из безвестности и поднялись к богатству и власти незначительные прежде семейства. Между этими семьями и старой аристократией снова началась вражда, знакомая поколениям прежних веков. Вражда между семьями Дандоло и Тьеполо в правление Дзено переросла на Пьяцце в открытую свару. В связи с этим поспешно приняли закон, запрещавший выставлять родовые гербы снаружи здания. Венецианцы не могли забыть старый патологический страх перед тем, что одна семья, даже один человек может захватить власть в республике. С ужасом, но не без оттенка самодовольства наблюдали они за карьерой Эццелино да Романо и других подобных ему людей, которые даже сейчас наращивали влиятельность в менее удачливых городах Северной Италии. Они прекрасно понимали, еще за шесть столетий до лорда Актона, к чему приводит абсолютная власть.[103] Новая система выборов дожей, которую они разработали, превосходила самые изощренные системы, когда-либо созданные цивилизованным государством. Современному человеку она кажется смешной, и до некоторой степени так это и было. Однако к ней следует присмотреться ради того, чтобы увидеть, на что готова была пойти Венеция, чтобы правление не перешло, прямо или косвенно, в руки амбициозных или нечестных людей.

В день, назначенный для выборов, самый молодой член синьории должен был молиться в соборе Сан Марко. После, выйдя из базилики, он останавливал первого встреченного им мальчика и брал его с собой во Дворец дожей, на заседание Большого совета, где заседали все его члены, за исключением тех, кому было меньше тридцати лет. Мальчик, его называли ballotino, вынимал из урны листочки бумаги и тянул жребий. После первого такого жребия совет выбирал тридцать своих членов. Второй жребий должен был сократить это число до девяти, а девятке предстояло голосовать за сорок кандидатов, каждый из сорока должен был получить по крайней мере семь голосов. Группа из сорока человек должна была, опять же по жребию, сократиться до двенадцати. Эта дюжина выбирала двадцать пять человек, и они в свою очередь снова сокращались до девяти. Девятка голосовала за сорок пять кандидатов, за каждого из которых должно было быть подано не менее семи голосов, и из этих сорока пяти бюллетеней ballotino вынимал листочки с именами одиннадцати претендентов. Одиннадцать голосовали за сорок одного — каждый должен был собрать в свою пользу не менее девяти голосов. Так вот эти-то сорок в конце концов избирали дожа.[104] Сначала они посещали мессу, и каждый в отдельности произносил клятву, что будет вести себя честно и справедливо, на благо республики. Затем их запирали в тайном помещении дворца, отрезая от всех контактов с миром. Круглые сутки их охранял специальный отряд моряков, пока работа не была завершена.

Это все, что касается приготовлений, затем начинались сами выборы. Каждый выборщик писал имя своего кандидата на листке бумаги и бросал в урну. После листки вынимались, оглашались имена кандидатов без учета поданных за них голосов. В другую урну опускали листки, на каждом из которых стояло единственное имя. Если кандидат присутствовал в зале, то он выходил вместе с любым другим избирателем, носившим то же имя, а оставшиеся обсуждали его кандидатуру. Затем кандидата приглашали войти и ответить на вопросы либо защититься от выдвинутых в его адрес обвинений. Происходило голосование, и, если кандидат получал требуемые двадцать пять голосов, он становился дожем. В противном случае из урны вынимали другой листок и так далее.

При такой мучительно сложной системе кажется странным, что вообще кого-то выбирали, но 13 июля 1268 года, всего через шестнадцать дней после смерти предшественника, был избран Лоренцо Тьеполо. Мартино да Канале, не упускавший случая описать закончившиеся выборы, с удовольствием рассказывает о перезвоне колоколов на соборе Сан Марко и толпе народа, собравшейся у храма. Люди окружили нового дожа и «срывали одежду с его спины» — похоже, традиция разрешала это им делать. Таким образом, дожу давали понять, что он «лицо подчиненное и милосердное». Дож босиком подходил к алтарю, давал клятву, и ему вручали знамя Святого Марка. Затем на него надевали новое платье, сажали на поццетто и торжественно проносили вокруг площади. Дож разбрасывал монеты, после чего входил во Дворец дожей и обращался к подданным. Тем временем делегация спешила к его дому — сообщить об этой новости его жене, племяннице императора-регента Латинской империи Иоанне де Бриенна. После они вели ее в новый дом, «Обходительный, галантный, мудрый, смелый, знатного происхождения», — восхищается Мартино. Имя Лоренцо Тьеполо «стало знаменито во всем мире». Проявив героизм в генуэзской войне — все еще не закончившейся — он некоторое время был подестой Фано и мог похвалиться долгой службой республике. Столь высокая репутация не помешала ему, однако, несколько лет назад ввязаться в драку на площади Сан-Марко и получить ранение. Одним из его решений на посту дожа стало приглашение старших Дандоло и примирение с ними, после чего празднества обрели размах. Сначала венецианский флот проплыл мимо дворца, а за ним украшенные специально для такого случая корабли из Торчелло, Мурано, Бурано и других островов лагуны. Пешком прошли представители гильдий. Рассказ Мартино слишком долог и утомителен, поэтому не буду приводить подробности, однако это — неисчерпаемый источник информации о торговой жизни города того времени. По нему видно, сколь высокого уровня благосостояния достигла Венеция. Парад возглавили кузнецы с гирляндами на головах, затем прошли скорняки в богатых одеждах из ласки и горностая, что явно было не по погоде конца июля. Прошагали портные, все в белом, с пунцовыми звездами. На ходу они пели под аккомпанемент собственного оркестра. Проследовали ткачи и стегальщики, изготовители сандалий и золотой парчи, торговцы шелком и стеклодувы. Из клеток выпустили птиц. Но первый приз за фантазию достался парикмахерам, их вели за собой два всадника в полном рыцарском облачении и четыре «очень странно одетые дамы».

Спешившись перед дожем, они представились: «Сир, мы два странствующих рыцаря. Объехали весь мир в поисках удачи. Пережив немало опасностей и приключений, завоевали четырех прекрасных дам. Если при вашем дворе найдется рыцарь, желающий рискнуть головой и забрать у нас этих странных дам, мы готовы за них сразиться». Но дож ответил, что окажет дамам радушный прием, и, если сами они захотят, чтобы их завоевали, то с Божьей помощью пусть это исполнится. При его дворе им будут оказаны все почести, и ни один мужчина не посмеет им перечить.

Правление Лоренцо Тьеполо началось весьма благоприятно, но дож так и не исполнил своего обещания. С приходом к власти удача, похоже, от него отвернулась. В 1268 году был неурожай, и несколько месяцев спустя в Венеции наступил голод. Из-за недостатка плодородной земли город на протяжении всей своей истории зависел от импорта зерна, и это было главной его слабостью. Теперь же открылась еще одна — зависть соседей. Напрасно обращалась Венеция за поставками в Падую, Тревизо и другие города. Напрасно напоминала о помощи, которую оказывала им во время правления Эццелино. Все наотрез отказали. Падуя даже прекратила выплату ежегодной ренты, которую выдавала в виде зерна венецианским церквям и монастырям. Венеция направила корабли в Сицилию и даже в русские княжества, и катастрофу удалось предотвратить. Месть республики была быстрой и жестокой. На все товары, проходившие через Венецию на континент, были наложены огромные пошлины. Под предлогом того, что Адриатическое море составляло часть венецианского наследия, чиновники, назначенные в различные порты, следили, чтобы товары не разгружали на берегу, а отправляли бы к данникам по реке По. Это была глупая мера, поскольку она спровоцировала возмущение на территориях, находившихся далеко за городами, с которыми ссорилась Венеция. Произошла трехлетняя война с Болоньей, что не прибавило популярности Венеции в Северной Италии.

Тьеполо скончался в августе 1273 года. Его положили рядом с отцом в церкви Санти Джованни э Паоло. Популярность его к тому моменту была почти на нулевом уровне. Он просто не способен был понять того, что как бы Венеция ни считала себя особым, привилегированным городом, не имеющим ничего общего с традициями и историей соседей, в их глазах республика ничем от них не отличалась. Возможно, была сильнее и богаче благодаря везению, беспринципному поведению и безграничной самоуверенности, но тем не менее ничуть не лучше их — по крайней мере на суше — и вовсе на такой уж непобедимой. В дни, когда Барбаросса, Генрих VI и Фридрих II совершали периодические нападения на Ломбардию, а войны между гвельфами и гибеллинами были в самом разгаре, у этих городов были другие заботы: им приходилось прокладывать точный курс через штормовые моря имперско-папской политики, а Венеция, защищенная своей лагуной, могла позволить себе обратить внимание на куда более привлекательный Восток. Однако времена менялись. Имперская угроза растаяла, и вместе с ее исчезновением города вздохнули и окрепли. Довольно кровопролития, теперь они хотели получить свою долю богатства, которым так долго наслаждалась Венеция. Им не нравилась самоуверенность, с которой она принимала подарки судьбы как должное.

После кончины Тьеполо дожем стал восьмидесятилетний Якопо Контарини. Неудивительно, что эти изменения он ощущал не больше предшественника. К тому моменту стало очевидным ошибочное поведение Венеции по отношению к континентальным городам. В прошедшие пять лет, кроме неудачного договора с Болоньей и пятилетнего перемирия с Генуей от 1270 года, республика обязана была вступить в соглашения по крайней мере с шестью городами, и ей пришлось нехотя пересмотреть свои финансовые — хорошо, что не территориальные, — притязания. На церковном соборе в Лионе, в 1274 году, Григорий X[105] провозгласил Михаила Палеолога императором, а тот, в свою очередь, признал папскую власть. Папа снял религиозное оправдание завоевания Константинополя, а пятьсот епископов выслушали страстную диатрибу делегации Анконы, обличавшей венецианские притязания.[106] Сам Григорий принял примирительную позицию, но напрасно: Венеция заявила, что она защищает Адриатику с античных времен. Только благодаря ей славяне, сарацины и норманны были выдворены оттуда, а папа Александр III в праздник Вознесения в 1177 году наделил ее властью над всем заливом. В его присутствии в море, по традиции, бросили кольцо.

Последнее утверждение явно не соответствует истине: не существует доказательства, что папа участвовал в церемонии. Что до первых двух аргументов, то делегация Анконы могла совершенно справедливо заметить: Венеция действовала исключительно в собственных интересах, к тому же и они принимали участие в обороне, и нет никакой причины блокировать свободный проход в их собственные реки. Страсти накалялись, и в 1277 году началась война. Часть венецианского флота, числом двадцать шесть галер, взяла курс на Анкону, но, едва они перешли к осаде города, как разразился летний шторм и разбил большую часть кораблей о скалы, рассыпав по берегу обломки на многие мили. Спустя несколько дней вышла вторая эскадра, не подозревавшая о несчастье. Она угодила в руки жителей Анконы, и моряки оказались в плену.

Венеция дорого заплатила за свою гордыню, но еще не сполна. Новый германский император, Рудольф Габсбург, незадолго до этого попытался втереться в доверие к папе Николаю III и подарил ему территорию Румынии, в которую входила и Анкона, так что Венеция оказалась одновременно и врагом папы. Между тем, заметив ее затруднения, в Истрии и на Крите одновременно восстали недовольные. Для Якопо Контарини это было чересчур. В марте 1280 года он вышел в отставку — или, если точнее, его отправили на пенсию. Известно, что до конца жизни ему платили по 1500 пикколей в год. Расходы эти не обещали затянуться, поскольку дожу стукнуло восемьдесят пять лет, и он был слаб здоровьем.[107]

Преемник Контарини, Джованни Дандоло, представляет собой загадку. Несмотря на знаменитое имя, источники ничего не сообщают о его прошлом, за исключением того, что на момент выборов он служил за границей. О родстве его с великим Энрико также ничего не известно.[108] В течение года он установил мир с Анконой. Основной вопрос прав Венеции на Адриатику он, кажется, оставил нерешенным, вероятно, в интересах достижения быстрого согласия. Руки его наконец были развязаны: надо было решить проблемы в Истрии (теперь ее активно поддерживал патриарх Аквилеи и граф Гориции). Снова республика поторопилась. Граф и патриарх собрали войско из германских наемников, и они наголову разбили венецианские отряды, присланные подавить мятежный Триест. Жители Триеста пустились в погоню, сначала напали на Каорле, захватили в плен подесту и сожгли его дворец, затем добрались до Маламокко, оставив после себя разоренные земли.

Со времен Пипина, почти пятьсот лет назад, вражеский военный флот не подходил так близко к городу. Венецианцы отреагировали быстро и уверенно. Предводителя неудавшейся экспедиции, Марино Морозини, бросили в тюрьму, где наказали «в соответствии с его преступлениями и в качестве примера тем, кто придет вслед за ним». Объявили о всеобщем воинском призыве, в Триест направили новый флот, значительно больше предыдущего. На этот раз все прошло хорошо. После отчаянного сопротивления город сдался, за ним последовали его соседи. Тем не менее лишь в 1285 году патриарха принудили подписать соглашение о мирном сосуществовании с республикой, но даже и тогда вопрос о его правах в Истрии оставили нерешенным. В результате скоро вспыхнули бунты. Они досаждали Венеции и в военном, и в экономическом, и в политическом отношении следующие двадцать лет, пока в 1304 году патриарх не согласился отказаться от всех своих притязаний в регионе в обмен на ежегодную дань в 450 марок.

Были и другие неприятности. Королевство обеих Сицилий, фактически включавшее в себя всю территорию к югу от Рима, с 1266 года управлялось братом Людовика Святого Карлом Анжуйским из его столицы. Неаполя. В 1282 году в Палермо на следующий день после Пасхи пьяный французский сержант начал приставать к сицилийской женщине. Произошло это возле церкви Санто Спирито перед вечерней службой. Муж женщины убил сержанта, убийство привело к бунту, бунт — к массовому побоищу. К утру две тысячи французов были мертвы. Остальные бежали с острова и обратились за помощью к Карлу. Сицилийцы посадили на трон в Палермо Петра III Арагонского.

В восстании, которое позже назвали «Сицилийская вечерня», Венеция не хотела принимать участия, хотя формально в предыдущем году она признала Карла Анжуйского. Это была ее политика: насколько возможно, оставаться в стороне от итальянских переворотов, и в любом случае ее флот был занят в Истрии. Когда папа Мартин IV, француз по национальности и, соответственно, сторонник Карла, в 1284 году начал крестовый поход против Петра, Венеция отказалась принять в нем участие и запретила своим священнослужителям, патриарху Градо и епископу Кастелло, поддерживать его со своих кафедр. Результатом стали отлучение от церкви (первое, но не последнее из тех, что выпали на долю Венеции) и директива, столь суровая, что республика не осмелилась ослушаться.

В наши дни трудно представить себе зависимость средневекового города от церкви. Замолчали колокола кампания; прекратились мессы; запретили церковные службы, такие как крещение, венчание и панихиды, все религиозные обряды, столь любимые венецианцами. Зима без празднования Рождества и Богоявления, должно быть, казалась бесконечной, а с приходом весны на Венецию, словно в Старом Завете, обрушилась кара небесная: Венеция пострадала от землетрясения, за которым сразу же последовало страшное наводнение. Снесло волноломы, было разрушено множество домов, семьи остались без крыши над головой и без еды. Меры, принятые для облегчения участи людей, были быстрее, щедрее и эффективнее, чем в любом другом европейском городе, но Венеция не способна была скрыть ни от своих граждан, ни от кого-либо другого, что удача от нее отвернулась.

Как ни удивительно, в этот мрачный момент ее истории, когда отлучение папы все еще действовало, произошло важное событие: в 1284 году в Венеции появился золотой дукат. Само слово не было новым: впервые так назвал серебряную монету Рожер II Сицилийский в 1140 году, а другие серебряные дукаты появились в Венеции в 1202 году. Ими расплачивались с рабочими, строившими флот для Четвертого крестового похода. Но золотой дукат Джованни Дандоло совершенно от них отличался. Согласно его распоряжению, «он должен быть отчеканен с величайшей тщательностью, как флорин,[109] только еще лучше». Так, должно быть, все и случилось, иначе монета не продержалась бы 513 лет, до падения республики. Она пользовалась уважением на всех мировых рынках.[110]

Джованни Дандоло правил девять лет. Умер 2 ноября 1289 года, оставив в память после себя золотой. Но как бы ярко ни сияли его дукаты, глаза венецианцев они не ослепили: те видели, что прошедшие двадцать лет не были для них удачными. Венецианцы потерпели несколько поражений на суше и на море, потеряли много кораблей и людей. Им довелось в бессилии наблюдать, как враг подошел к самой лагуне. Соседи, от которых они зависели в отношении торговли, были настроены в большей или меньшей степени недружелюбно. Главная колония, Крит, снова бунтовала. Венеция пострадала от церковного отлучения, от ужасов землетрясения и наводнения, и, хотя преемник папы Мартина в 1285 году снял отлучение и последствия, вызванные природными катаклизмами, были в значительной степени устранены, надежд на лучшие времена венецианцы не питали. Между тем из Истрии до них докатывались раскаты грома войны.

Все государства проходят через периоды неудач, а когда это случается, естественно, что люди начинают искать виноватого. Венецианцы уже нашли такого: вина, как они полагали, лежала на новой торговой аристократии. Те, чьи семьи с захватом Константинополя обрели богатство и власть и сейчас толкали республику к олигархии, отнимая власть у дожа и лишая простого человека возможности повлиять на политическую жизнь. Первенствовало среди таких выскочек семейство Дандоло, подарившее городу двух дожей. Первый был виновен в создании нового порядка, а второй усилил все его негативные стороны, что вызывало у людей раздражение, и навлек на Венецию новые несчастья.

Такое отношение было и нелогичным, и несправедливым, однако оно спровоцировало массовые протесты в городе. Возмутившись тем, что политическая привилегия, которой они традиционно пользовались, потеряна для них не только де-факто, но и де-юре, люди собрались на площади Сан-Марко и потребовали, чтобы должность дожа была передана главе рода, стоящего за старый демократический венецианский порядок. На пост дожа они выдвинули кандидатуру сына Лоренцо Тьеполо — Джакомо.[111]

Второй Джакомо Тьеполо, имевший за плечами послужной военный опыт, растянувшийся на двадцать с лишним лет, мог бы стать отличным дожем. Однако у него имелось два крупных недостатка. Во-первых, что парадоксально, он был востребован народом. Если бы он унаследовал пост, даже в результате установленного выборного процесса, люди сделали бы вывод, что их манифестация достигла цели, и стали бы выдвигать другие требования и далее пытаться повлиять на политическую ситуацию. Осторожные советники не хотели открывать толпе такую возможность: это стало бы угрозой для всей выборной системы. К счастью для них, имелось и другое возражение против кандидатуры Тьеполо, и его сторонникам трудно было бы это оспорить: он был сыном и внуком бывших дожей. Возобладал традиционный страх перед наследственной монархией. Тот факт, что его семья была старинной и высокопоставленной, одной из case vecchie,[112] только усилило потенциальный риск. За шестьдесят лет три дожа Тьеполо — явный перебор. С этим, кажется, был согласен и сам Джакомо. Чтобы не порождать дальнейшие разногласия, он удалился на свою виллу на материке. Вскоре после этого согласно установленному процессу на вакантное место был избран тридцативосьмилетний Пьетро Градениго.

Семья нового дожа, как и Дандоло, принадлежала к сословию купцов-нуворишей. Судя по его несколько насмешливому прозвищу — Пьераццо, народ ему не доверял, и последующие его действия доказали, что они были правы. Однако после отклонения народной кандидатуры альтернативы уже не было. Все, без сомнения, заметили, что официальная делегация, посланная в Каподистрию — где Градениго служил подестой, — включала представителя от семьи Тьеполо. Новость об избрании дожа венецианцы встретили молчанием, а потом нехотя приняли его в качестве нового правителя.

Выборы нового дожа не принесли Венеции немедленного улучшения. Особенно серьезной была ситуация в Леванте. Султан Египта, аль-Ашраф Халил, собирал армию для окончательного разгрома последних крестоносцев. Триполи пал в 1289 году, всего за несколько месяцев до избрания Градениго. Оставалась только Акра да несколько независимых городов на побережье. В течение столетия Акра являлась столицей христианского Востока, убежищем для свергнутых королей Иерусалима, принцев Галилеи, Антиохии и других монархов более мелкого калибра, которые, как пишет немецкий хронист того времени Герман Корнер, расхаживали в золотых коронах по узким улочкам города. Венеция, Пиза, Амальфи и — до последней эвикции[113] — Генуя имели в ней собственные районы, однако венецианская колония была значительно больше остальных. К тому моменту Акра была главным перевалочным пунктом торговли с Центральной Азией и за ее пределами.[114]

Когда в пятницу 18 мая 1291 года армии мамелюков штурмом взяли Акру и поубивали почти всех ее обитателей, на Венецию обрушился удар посильнее, чем на ее коммерческих соперников, С уничтожением Заморья — после падения Акры более мелкие христианские города потеряли надежду выстоять и быстро последовали за ней — Венеция одновременно потеряла не только самые ценные рынки, но и значительную часть складов для караванов, идущих на Восток. Несмотря на энергичные попытки папы затеять новый крестовый поход и на угрозы любому христианскому государству, осмелившемуся иметь дело с неверными, Венеция почти немедленно вступила в переговоры с султаном, и впоследствии он предоставил ей очень выгодные условия, Однако в ближайшем будущем ее торговле в Центральной Азии угрожала серьезная опасность. Все теперь зависело от северного пути через черноморские порты и Крым, и это снова столкнуло Венецию с ее старым врагом — Генуей.

Почти половину XIII века на берегах Черного моря было неспокойно, и это мешало торговле. Западные купцы обычно разгружались в Константинополе, но с 1242 года в западных степях появились монголы, и торговле пришлось совсем плохо. После возвращения Константинополя Михаил Палеолог предоставил генуэзцам исключительные права на черноморскую торговлю, и, хотя через семь лет он позволил венецианцам вернуться, Генуя, с ее растущими факториями в Галате на Босфоре, все еще доминировала в этом регионе. Под ее влиянием Тралезунд вытеснил Египет и Левант (там быстро исчезали последние государства крестоносцев) и сам стал перевалочным пунктом для индийских караванов с пряностями. Крымская Каффа (современная Феодосия) выращивала зерно, добывала соль, ловила рыбу, а также продавала меха и рабов из Новгородской земли. Короче говоря, у венецианцев появился грозный противник. В 1270 году две республики вынужденно подписали договор о перемирии, затем дважды его продлевали, но в 1291 году, перед падением Акры, прервали его действие. На этот раз о продлении не могло быть и речи, Генуя намеревалась сохранить свой контроль, а Венеция так же решительно не хотела ей этого позволить.

Ни та ни другая сторона не торопились объявлять войну. Приготовления продолжались три года. Венеция вступила в союз с Пизой, составила список здоровых горожан от семнадцати и до шестидесяти лет — их предупредили быть готовыми для немедленного выступления — и обратилась к самым богатым семействам города с просьбой о финансировании и подготовке одной, двух или даже трех галер.[115] Наконец 4 октября 1294 года флот вышел в поход. На северо-востоке Средиземного моря, возле Александретты, произошла катастрофа. Генуэзцы, заметив, что они в меньшинстве, выбрали любопытную тактику: принайтовили друг к другу все свои корабли, так чтобы получилась огромная плавучая платформа. Их не смущало почти полное отсутствие маневренности, потому что они резко уменьшили боевое пространство своему противнику, а сами могли свободно переходить с одного судна на другое и сосредоточивать силы там, где в данный момент того требовала ситуация. Венецианский адмирал Марко Баседжо допустил кардинальную ошибку: недооценил противника. Отказавшись от брандеров, предпринял прямую атаку, но генуэзская «платформа» не разломалась, и в битве, которая затем последовала, венецианцы потеряли двадцать пять галер из шестидесяти восьми, а также многих лучших людей, в том числе и самого Баседжо.

Генуя не замедлила воспользоваться своим преимуществом. Ее флот атаковал Крит, сжег и разграбил Канею, затем, в 1295 году, хитроумно увел эскорт галер и уничтожил венецианскую эскадру, которая со времен падения Акры вместе с генуэзцами в Галате эффективно блокировала Босфор. Теперь венецианцы вынуждены были разгружаться в маленьких портах на южном побережье Малой Азии, на пол-пути к Модоне. Следующий год принес еще более серьезные новости, на этот раз из Константинополя. В городе снова вспыхнуло противостояние между республикой Сан-Марко и генуэзцами, и в ходе боев погибло много венецианцев. Те, кому удалось спастись, включая и байло, были немедленно арестованы и заключены в тюрьму императором Андроником II, сыном Михаила (он явно унаследовал от отца способность переходить на сторону победителя).

Последнее поражение, похоже, вывело Венецию из летаргического сна. Она быстро собрала флот из сорока судов. Командовал ими адмирал Морозини по прозвищу Малабранка, что означает «Злой коготь». Быстро пройдя Дарданеллы, сжигая на своем пути каждый греческий и генуэзский корабль, он напал на Галату и разрушил ее. Затем бросил якорь под стенами Влахернского дворца и уничтожил галеру императора, стоявшую на берегу. Только после того как Андроник заплатил ему огромную компенсацию за понесенные убытки, он вернулся в лагуну с большим количеством генуэзских пленников. Примерно в то же время еще одна венецианская флотилия под командованием Джованни Соранцо прорвала генуэзскую блокаду в Босфоре, вошла в Черное море, захватила Каффу и выдержала яростную атаку татар, пока наступление зимы не заставило венецианцев удалиться.

Война длилась еще три года. Два флота встречались в Центральном Средиземноморье, в пространстве от Сицилии до Кипра. В 1298 году венецианцы потерпели еще одно сокрушительное поражение от генуэзцев у далматского побережья возле Курзолы. Генуэзцы снова были в меньшинстве, но им благоприятствовал ветер. Командовал ими Ламба Дориа, один из самых блестящих адмиралов своего времени. Венецианские корабли были окружены и так прижаты друг к другу, что огонь быстро переходил с одного судна на другое. Команды из Кьоджи сражались героически, но, когда битва была окончена, из девяноста пяти венецианских кораблей шестьдесят пять было захвачено или потоплено. Девять тысяч человек убиты или ранены, а еще пять тысяч попали в плен к генуэзцам. Один по крайней мере, не был схвачен. Венецианский адмирал Андреа Дандоло — не надо его путать с историческим дожем — будто бы покончил с собой: разбил голову о мачту. Другой человек, более удачливый и благоразумный, провел год в генуэзской тюрьме, диктуя сокамернику отчет о своих путешествиях на Восток. Эта работа прославилась и стала известна как «Книга о разнообразии мира» Марко Поло.

Автор, возможно, самой значительной книги о путешествиях. Марко Поло происходил из типичной семьи торговой венецианской аристократии. Его отец, Николо Поло, был одним из трех братьев, бывших к тому же деловыми партнерами, из которых по крайней мере один, Марко-старший, жил в Константинополе, однако все трое регулярно ездили в Крым и за его пределы. Нам известно, что примерно в 1260 году Николо и третий брат, Маффео, ездили на восток, в Бухару. Здесь они случайно повстречали гонцов от монгольского хана Кублая, и те пригласили братьев Поло сопровождать их ко двору Кублая, который на тот момент размещался в Пекине.

В отличие от своих предшественников, хан Кублай обладал на удивление открытым умом в сочетании с безграничной интеллектуальной любознательностью. На него произвело такое большое впечатление то, что рассказали ему о Европе братья Поло, в особенности христианская религия, что он решил отправить послов к Клименту IV с просьбой, чтобы и папа в свою очередь послал ему группу образованных людей, которые рассказали бы его народу о христианстве и свободных искусствах. Когда братья вернулись в Акру, то обнаружили, что Климент только что скончался, и преемник еще не избран. Чтобы не ждать в Акре неизвестно сколько, решили вернуться в Венецию.

Если бы они этого не сделали, если бы не умер папа, если бы они снова отправились на Восток, как и предполагали, то вряд ли кто-нибудь услышал бы имя Марко Поло. Но, когда Николо в 1270 году приехал домой после десятилетнего отсутствия, то обнаружил, что его жена умерла, а сын почти вырос. На следующий год, после самого долгого безвластия в истории папства, братья Поло наконец-то исполнили свою миссию: приехали к новому папе Григорию X — старому личному другу — и сразу же снова пустились в долгое путешествие в Азию. Они взяли с собой юного Марко.

О пути, которым они следовали — через Персию, Оксиану, Памир, Кашгар и пустыню Тоби — Марко даст первое и последнее описание, дошедшее до Запада. Путешествие было долгим и тяжелым, заняло четыре года. Наконец венецианцы добрались до летнего дворца Кублая в Шангту. Марко исполнился двадцать один год. Хану он сразу же понравился. Кублай с восторгом внимал рассказам юноши о приключениях и диковинах, которые тот увидел во время путешествия. Кублай сразу же взял его к себе на службу. Через короткое время Марко сделался одним из доверенных людей хана. Он объездил его империю вдоль и поперек, побывал с поручениями в Южной Индии.

Сопровождали ли его в этих миссиях отец и дядя, неизвестно. Ясно, впрочем, одно: вся троица показалась Кублаю такой интересной, или полезной, или и тем и другим, что много лет он их от себя не отпускал. Только в 1292 году, когда монгольской принцессе, обещанной в жены персидскому хану, понадобилось сопровождение, венецианцам позволили наконец уехать.

История об их возвращении стала частью легенды Поло: о том, как почти через четверть века они вошли в большой венецианский дом, как не узнали их родные и друзья, и неожиданная развязка, когда они сбросили дряхлые восточные одежды, отпороли подкладки, и на пол высыпался каскад изумрудов, рубинов и жемчуга. Но, несмотря на недоверие, с которым приняли рассказы Марко, на преувеличения, в которых его обвиняли (он заслужил насмешливое прозвище Миллион, потому что рассказывал о миллионных доходах хана), книга, которую он продиктовал в Генуе своему сокамернику, ни в коем случае не является простым собранием небылиц, как это долго считалось.

Многие его описания необычайно точны. Несколько из них спустя столетия подтвердили китайские архивы. Он рассказывает не только о блестящем дворе Кублая в Пекине, но и обо всей его империи — от дальнего севера, с собачьими упряжками и северными оленями, и до Цейлона, Бирмы, Сиама, Явы, Суматры и Японии, — о землях, о которых до него не слыхали, и даже о христианской империи Абиссинии, о Мадагаскаре и Занзибаре.

Марко Поло умер в 1324 году и был похоронен в церкви Святого Лоренцо. К несчастью, его саркофаг был утрачен, когда в 1592 году церковь перестроили. В библиотеке Марчиана, однако, сохранилось его завещание. Сохранилось и кое-что от старого дома Поло, включая великолепную византийскую арку, под которой Марко, должно быть, проходил бессчетное число раз. Все это находится в отдаленном углу, под церковью Сан Джованни Крисостомо, все еще называющемся в честь самого знаменитого средневекового путешественника — Corte Seconda del Milion.[116]

После Курзолы война между Венецией и Генуей вошла в конечную фазу. Крупные схватки закончились, Генуэзцы напали на Маламокко. В ответ венецианец Доменико Скьяво, за год или два до этого отличившийся при нападении на Каффу, проник во внутреннюю гавань Генуи с тремя галерами и перед уходом, в качестве последнего оскорбления, отчеканил несколько венецианских монет. Впрочем, обе стороны, как никогда, были готовы к заключению мира. Если подводить итоги, то венецианцы, без сомнения, избежали худшего. Их репутация в Средиземноморье и за его пределами выдержала тяжелый удар, и их самоуважение сильно пострадало. И Генуе, несмотря на великолепные победы, тоже не поздоровилось. Хотя ее престиж еще никогда не был столь высок, общие потери не намного уступали венецианским, а ресурсов для поправки положения почти не было. Венецианцы же, какими бы усталыми ни были, даже сейчас готовили еще один флот из ста кораблей и набирали наемников-каталонцев на место своих погибших гребцов.

Мирный договор был подписан в мае 1299 года. В качестве третьей стороны выступил Маттео Висконти, недавно пришедший к власти в Милане. Договор не унизил ни одну из сторон, поскольку речь не шла о победившем и побежденном. Тем не менее условия мира были необычными — и это указывает на размытость различий между морским сражением государственного флота и обыкновенным пиратством. Обе стороны посчитали недостаточным заявить о взаимном ненападении. Каждый венецианский капитан обязан был лично поклясться в том, что не станет атаковать любое генуэзское судно, и наоборот. Генуэзцам, однако, разрешено было обратиться за защитой к любой крепости греческой империи в случае атаки венецианцев. В любой войне между Генуей и Пизой венецианцам не разрешалось вступать в союз с Корсикой. Сардинией или иным районом Лигурийского побережья между Чивитавеккией и Ниццей, исключая саму Геную. Таким же образом, в случае военных действий в Адриатике генуэзцы обязаны были обходить все порты, кроме Венеции. Договор должен был быть заверен не только обеими заинтересованными сторонами, но также Падуей и Вероной со стороны Венеции и Асти и Тортоной со стороны Генуи.

Ссылка на греческую империю доказывает, что ссора Венеции с Андроником Палеологом была все еще не разрешена. Пройдет еще три года, совершится еще один карательный поход в Константинополь и показательная порка греческих пленных на палубах венецианских кораблей под стенами Влахернского дворца, прежде чем император вынужден будет согласиться на условия венецианцев. К тому моменту Венеция радикально переменится.

Такой город, как Венеция, владевший огромной и удаленной империей, мог бы быть неспособным править, если бы институты власти в республике были демократическими. Как и английская аристократия, с которой они схожи, венецианский патрициат дал городу Святого Марка семьи, где искусство управления было в некотором роде наследственным, и люди могли сменять друг друга, оставляя неизменными принципы политического духа. Именно поэтому этот олигархический режим завоевал уважение и доверие среди тех, кого подчинил, ясно явив им свои основы: честность, мудрость и гордое стремление при любых условиях работать во имя безопасности и величия отечества. Вот почему в XIV–XV веках венецианское правительство стало одним из лучших в мире и смогло наиболее успешным образом способствовать расцвету города Святого Марка.

(Шарль Диль. Венеция: патрицианская республика)

Маттео Висконти, самозваный «глава Милана», был лишь одним — хотя и самым властным — из множества деспотов, которые примерно с середины XIII века начали захватывать власть в городах Северной Италии, В Вероне уже обосновались Скалигери, в Модене и Ферраре — д'Эсте; в Мантуе готовы были подняться Гонзага. Хотя в строгом классическом смысле все они были тиранами, правление их не было тяжелым. Чаще они пользовались авторитетом у своих подданных, потому что жизнь людей стала намного спокойнее и надежнее, чем во времена их отцов и дедов.

Для венецианцев тем не менее они были проклятием. От такой власти республика защищалась всеми силами. Клятва дожа включала все более строгие пункты с целью предотвращения тирании. Запрет Реньеро Дзено на демонстрацию гербов; сложная процедура выборов: отказ третьему Тьеполо в должности дожа — к началу нового века все эти симптомы переросли в манию. Опасность на самом деле сильно преувеличили. Материковые правители придерживались традиций, чуждых Венеции. Они были порождением высокоразвитой феодальной системы Западной Европы, долгой борьбы гвельфов и гибеллинов. Ссоры и стычки способствовали развитию итальянских коммун.

Венеция была дочерью Византии, где о феодализме — по крайней мере до Четвертого крестового похода — никто не слыхал. До договора Карла Великого с императором Никифором Западная империя серьезных претензий к ней не предъявляла. В Венеции не было ни гвельфов, ни гибеллинов. Она жила сама по себе среди городов Северной Италии. Никто ее не завоевывал и даже не вторгался на ее территорию. В то время как остальные, когда не слишком следили друг за другом, привычно смотрели на север, за Альпы, в сторону императора, либо на юг, в Рим, в сторону папы, Венеция попросту повернулась к Италии спиной и смотрела на Восток. Тот мир ее сформировал и обещал светлое будущее. Политическое развитие Венеции происходило совершенно другим путем, не тем, которому следовали другие города. Те избрали дорогу общественного самоуправления, а когда из этого ничего не получилось, резко свернули к автократии. Венеция неуклонно двигалась в одном направлении — к олигархии, добилась этого, и олигархи управляли ею большей частью разумно и хорошо. Так продолжалось почти 500 лет, пока не пришел конец.

На вершине политической пирамиды власть дожа медленно пошла на убыль. Процесс начался в 1032 году, при Доменико Флабьянико, при котором положили конец практике назначения дожем чиновников и преемников. К нему приставили советников и pregadi. После убийства Витале Микеле в 1172 году появился Большой совет, и, как доказала клятва дожа, этим дело не кончилось.[117] В основании той же пирамиды простые венецианцы потеряли, как мы уже увидели, свое влияние на политическую жизнь и в 1289 году не сумели его вернуть. На первое место вышел Большой совет. Членство в нем было первой ступенью к политической власти. Без больших денег или семейных связей вступить в него было почти невозможно. С самого начала совет стал самоизбираемым. С годами он неизбежно превратился в закрытое общество. В 1293 году он состоял из десяти Фоскарини, одиннадцати Морозини и не менее восемнадцати Контарини. Теоретически, однако, да и до некоторой степени на практике двери его были открыты.

В последние годы XIII века Пьетро Градениго закрыл эти двери навсегда.

Еще в 1286 году, при правлении Джованни Дандоло, было предложено ограничиться избранием тех, чьи отцы либо родственники по отцовской линии были когда-то членами совета. Это предложение было отвергнуто большинством, включая и самого Дандоло. Десять лет спустя Градениго снова поднял этот вопрос, и результат был тот же. Однако молодой дож — ему было сорок пять лет — был известен энергией и решительностью, и в последний день февраля 1297 года[118] предложение рассмотрели и одобрили. Отныне члены совета должны были избираться Советом сорока. Преимущество получали те, кто заседал в совете в течение последних четырех лет. Им требовалось получить не менее двенадцати голосов до Михайлова дня (обычное время выборов) 1298 года. Когда это время наступило, нововведение пролонгировали до следующего года. В 1299 году проект переработали и сделали законом Венеции.

Для тех, кого эти условия оставили за бортом, осталась одна лазейка. С согласия и одобрения дожа и его советников трое выборщиков, исполнявших обязанности всего один год, представляли имена кандидатов, ранее не обладавших правами. Теоретически эта оговорка открывала двери в совет. На самом деле есть причина подозревать, что хитрый дож пытался таким образом обмануть оппозицию. Пользуясь правом вето в отношении ко всем новым именам, он такую возможность дезавуировал. В последующие годы дож ясно дал понять выборщикам, что на практике такое право осуществлялось в пользу тех, кто заседал в совете ранее, либо тех, кто мог доказать, что их родственник по отцовской линии был когда-то членом совета.

Эти меры не поспособствовали уменьшению численности членов совета. Напротив, чем больше венецианцы старались доказать свое право на избрание, тем быстрее возрастало количество его членов. В то время как в 1296 году в нем состояло только 210 членов, к 1311 году их стало уже 1017, а к 1340-му — 1212. Естественно, не все они заседали одновременно. Венеция была маленькой, а ее аппетиты — огромными. Значительная часть аристократии находилась за границей на дипломатической службе, либо занималась коммерцией. Тем не менее к 1301 году зал заседаний стал слишком тесен,[119] и его перенесли в другое место, на восточную сторону здания.[120] В глазах ответственных людей новый закон послужил не столько ограничению, сколько очищению политического органа. Внезапно и быстро сформировавшуюся олигархию узким кругом назвать было нельзя. То, что венецианские историки впоследствии назвали «закрытием доступа» (serrata), помогло Большому совету одним росчерком пера создать в республике закрытую касту, состоявшую из заседавших в совете в четыре критических года, между 1293 и 1297-м. Они должны были к тому же иметь патрицианское происхождение либо достигнуть чего-то своими силами. Эти условия давали им право на членство. Для борьбы с фальшивыми притязаниями барьеры подняли еще выше. В 1315 году составили список венецианских граждан, имевших право на избрание. Из него исключили всех незаконнорожденных либо рожденных от матери неблагородного происхождения. Список, ставший основой для регистрации благородных браков и рождений, впоследствии был известен как «Libro d'Oro» — «Золотая книга».

А что же другие венецианцы, составлявшие большинство? Многие из них были богаты, умны и образованны, однако в столь избранное общество войти были не достойны. Естественно, поначалу они возмущались, но прошло поколение, и они привыкли к новому порядку вещей: их досада в большинстве случаев стала не такой острой, как того можно было ожидать, Невозможно сказать, как долго, поскольку все происходило постепенно, в течение многих лет, но в Венеции сформировалась вторая группа избранных. Это был класс cittadini, граждан. Хотя и не всесильные, в отличие от патрициев, граждане тем не менее гордились превосходством над толпой. Возможно, это было сродни гордости, которую испытывал святой Павел как гражданин Римской империи. Впоследствии они повысили свой статус, став чем-то вроде баронетов, что приблизительно соответствовало сословию всадников в Риме, но даже прежде, чем группа стала «закрытой», они заставили свои права уважать. Доказательством этому может служить 1268 год, когда в Венеции была учреждена государственная канцелярия во главе с великим канцлером. При этом было выставлено условие, что канцлер должен принадлежать к сословию граждан. Великий канцлер был эффективным главой не только канцелярии дожа, но и всей государственной службы республики. Он носил пурпур и рангом был выше сенаторов. Подчинялся только дожу, синьории и прокураторам Сан Марко. У него были все прерогативы аристократии, за исключением права участия в голосовании. Обязанности он исполнял пожизненно, а когда умирал, хоронили его с теми же почестями, что и самого дожа.

Другие посты были менее влиятельными, но тем не менее довольно важными, и занять их могли как граждане, так и патриции. Венеция в то время проявляла политическую мудрость: граждане становились оплотом олигархической системы, а не разрушительным элементом вне ее, особенно с тех пор, как были определены привилегии граждан. Иностранцам, желающим стать гражданами, требовалось прожить в Венеции или ее владениях не менее двадцати пяти лет. Стать гражданами de extra было еще труднее. Получившим этот статус обеспечивалась протекция за пределами республики. Некоторые счастливцы — выдающиеся ремесленники либо те, кто исполнил особое поручение, — могли быть вознаграждены вступлением в это сословие. Но затаенной мечтой каждого гражданина было выслужиться перед государством и занять место среди патрициев.

Это не означает, что против реформы Пьетро Градениго никто не выступал. Некоторые из тех, кого лишили права голоса, восставали, как некий Марино Бокконио, который в 1300 году организовал заговор с целью убийства дожа и свержения правительства. Он был из тех людей, кто особенно осуждал новые порядки. Человеком он был богатым, амбициозным, способным собрать значительную народную поддержку. Увы, он оказался не слишком талантливым заговорщиком, а с венецианской охраной порядка уже следовало считаться. Бокконио и десять его соратников были арестованы и повешены в традиционном месте — между двумя колоннами на Пьяцетте.[121] Его попытка защитить права сограждан потерпела фиаско. И этот случай не стал последним.

Тридцать первого января 1308 года в Ферраре умер маркиз Адзо д'Эсте VIII. На протяжении двухсот лет дом д'Эсте был одним из самых влиятельных в Северной Италии. В разное время под его влиянием находились Падуя и Верона, Мантуя и Модена, а в Ферраре в начале XIII века он активно выступал на стороне гвельфов против лидера гибеллинов Торелли-Салингуэрра. Когда в 1240 году город сдался венецианцам и Торелли-Салингуэрра взяли в плен, у д'Эсте появился шанс взять власть. Оставаясь сторонниками гвельфов, они фактически являлись венецианскими ставлениками, и это порой служило причиной неудовольствия сменяющих друг друга пап.

Смерть Адзо, однако, создала проблему. Он не оставил законного наследника, только двух братьев. Был, однако, и сын, Фоско, у которого, в свою очередь, имелся сын Фолко. Вот этого внука Адзо и назвал своим наследником. Это распоряжение вызвало беспорядки. Возмущенные братья оспорили завещание. Пытаясь защитить наследство сына, Фоско обратился за помощью к Венеции. Республика направила военные силы, а папа Климент V в своей новой резиденции в Авиньоне[122] решил во что бы то ни стало предотвратить захват Венецией Феррары и возобновил забытое папское распоряжение о сюзеренитете над городом, после чего решил спор в пользу братьев. Фоско оробел. Его позиция никогда не была сильной, и он не был готов выступить против папы. Разместив венецианский отряд в замке Тедальдо, он бежал в Венецию, переуступив республике права своего сына.

Папское войско вошло в Феррару, и легат, кардинал Пелагруа, направил дожу посольство с требованием немедленного отвода его войск. Венецианцы стояли твердо. Они не искали этой неожиданной конфронтации и не ожидали ее. Однако выгодное месторасположение замка Тедальдо и мост через реку По давали им стратегическое преимущество, а потому они не хотели поддаваться на угрозы, откуда бы те ни исходили. Легат предложил компромисс, согласно которому Венеция могла держать у себя город в качестве папского феода, за который они должны были выплачивать ежегодную ренту в 20 000 дукатов. Венецианцев такое предложение не устроило. Все права на Феррару, сказали они, им свободно уступил д'Эсте, так что о чем-то другом и речи идти не может.

Кардинал Пелагруа не согласился. 25 октября 1308 года он отвел венецианцам десять дней на размышления. Если они будут упорствовать в своем решении, республика, дож, его советники и все те, кто в нарушение папского распоряжения поддерживал их каким-либо образом, будут отлучены от церкви. Все венецианские товары и дома в Ферраре будут конфискованы, торговые договоры аннулированы, транспортные пути перекрыты. Венеция и Кьоджа, чьи корабли особенно мешали папским судам на реке По, будут блокированы, а привилегии, дарованные Венеции папой, отобраны.

Второй раз за двадцать пять лет Венеция стояла перед угрозой отлучения от церкви, однако в 1284 году все ограничивалось духовными санкциями, а на этот раз новое распоряжение затрагивало политическую и экономическую жизнь. На ранних стадиях проблема Феррары была доверена специальному комитету Большого совета, насчитывавшему двадцать человек, а позже, с ухудшением ситуации, возросшему до сорока пяти членов. Чтобы разобраться с нынешним кризисом, и этого числа было недостаточно, а потому собрался Большой совет, несколько сот человек. Мнения резко разделились. Большинство представителей casa vecchie, под предводительством Якопо Кверини, настаивали на капитуляции: правительства, говорили они, так же как и отдельные люди, должны бояться Бога и уважать наместника Христа на земле. Кроме того, после долгого периода войн Венеция не полностью оправилась, как в финансовом плане, так и в материальном. Не время сейчас вступать в новую войну: она может оказаться еще более разрушительной, чем прежние.

Дож Градениго, как и можно было ожидать, придерживался противоположного мнения. Это был политический, а не духовный вопрос. С политической точки зрения самым важным для каждого человека — будь он принц или обычный человек — является долг перед государством. Оно должно расширять свои владения, усиливать свое влияние, добиваться славы. Для этого редко представляются возможности. Мудрые государственные мужи должны не упустить их. Сейчас был как раз такой шанс: в случае успеха Венеция могла обрести превосходство и возможность беспрепятственного продвижения на всей реке По. Права республики на Феррару неопровержимы. Что до папы Климента, находившегося далеко за Альпами, то его просто неправильно информировали. Как только ему все объяснят, он сразу увидит, что венецианцы — верные сыны церкви и хотят ими оставаться впредь.[123]

Дебаты были долгими и яростными и не ограничивались залом заседаний. Снова вспыхнули разногласия между двумя главными фракциями: с одной стороны — старыми родами (case vecchie), состоявшими из сторонников папы, гвельфов, во главе с семьями Кверини и Тьеполо, а с другой стороны — фракцией олигархов, желавших территориальной экспансии и представленных семьями Градениго и Дандоло. Стычки и драки стали обычным явлением. Без оружия горожане на улицу не выходили. Сторонники дожа оказались сильнее. Феррара была венецианской собственностью, такой она и останется. В город назначили венецианского подесту, а феррарцам предоставили все права венецианцев.

Последствия проявились не сразу. Пришла зима, и сообщение с Авиньоном стало затруднительным. К началу весны 1309 года решили послать делегацию к папе Клименту — объяснить «почтительно, но с достоинством» позицию венецианцев. Увы, делегация прибыла слишком поздно. В тот самый день, когда послы собрались выехать, в четверг 27 марта, папа провозгласил отлучение республики от церкви. Условия оказались даже страшнее, чем можно было ожидать. В дополнение к ранее объявленным санкциям подданные дожа освобождались от данной ими клятвы в лояльности. Им не разрешалось давать показания или составлять завещания. Любой человек мог покуситься на их свободу или даже взять их в рабство, и за это его не привлекли бы к ответственности ни на этом свете, ни на том. Наконец, всем священнослужителям надлежало оставить владения республики в течение десяти дней по истечении месяца отсрочки.

Можно только подивиться смелости Пьетро Градениго и людей из его окружения: даже сейчас Венеция не дрогнула, несмотря на то что ей грозила экономическая и духовная катастрофа. Истек месяц отсрочки, и ужасное распоряжение папы вступило в действие. В каждом уголке Европы и большей части Азии были конфискованы венецианские товары, атакованы и ограблены венецианские корабли. Купцы Венеции могли отплывать из Риальто только в одном направлении. Как, должно быть, граждане республики благословляли тот день в 1297 году, когда они подписали торговый договор с султаном Египта, который со дня падения Акры контролировал все палестинские воды. Это была единственная дорога жизни, и папа был бессилен ее перекрыть.

Но еще за месяц до того как дож получил папскую буллу, венецианскому подесте в Ферраре приказано было укрыться в замке Тедальдо и приготовиться к обороне. Когда в июле папский легат объявил о крестовом походе против Венеции, все необходимые приготовления были закончены. Флоренция, Лукка, Анкона и ряд других городов Тосканы, Ломбардии и Романьи, подстегнутые ревностью, алчностью и — следует быть справедливым, — возможно, капелькой сыновней преданности, поспешили под папские знамена к стенам Феррары. Началась осада.

С самого начала ситуация для республики складывалась плохо. Ее гарнизон мужественно сражался, но почти сразу разразилась чума, унеся с собой подесту и большое число его людей. К городу поспешило подкрепление. Марко Кверини делла Ка'Гранде и Джованни Соранцо прорвали цепь, которую паписты протянули через По, и вышли к окруженной цитадели. Но противник был слишком силен, а эпидемия еще сильнее, и, когда 28 августа крепость взяли штурмом, у солдат гарнизона, еще остававшихся в живых, не было сил сопротивляться. Одному или двоим, в том числе Кверини, удалось бежать, остальных ослепили или зарезали либо сделали и то и другое.

Еще одно поражение, еще одно унижение, но даже сейчас венецианцы не покорились. Война вяло продолжалась — у папы возникли трудности с Франческо д'Эсте, одним из братьев, права которого он поддерживал; у Венеции — в связи с новым внутренним кризисом. Венеция пока не усвоила урок. Он обойдется ей еще дороже, прежде чем она поймет простую правду: ее процветание основано на торговле, а не на присоединении новых территорий. Ее сила — в уникальном географическом положении, обеспечивавшем ей безопасность. Если бы в поиске приключений на terra firma она лишилась своего главного преимущества, то уничтожила бы себя.

В конце концов так и случилось.

В тысяча триста десятом году,
Еще не успели все вишни стрясти,
Как Баджамонте прошел по мосту.
И тут появился Совет десяти.

(Старая венецианская песня)

Весной 1310 года дож Пьетро Градениго стал самым непопулярным человеком во всей Венеции. Большинство его подданных продолжали подсчитывать убытки. Почти все возлагали на него вину за наложенный папой интердикт, который не просто отразился на жизни всех мужчин, женщин и детей республики, но практически заморозил всю торговлю. Особенно тяжело переживало интердикт купеческое сословие, обреченное на финансовый крах на этом свете и вечные страдания на том. Купцы и не скрывали недовольства человеком, которого они справедливо считали виновником своих несчастий.

Новость, достигшая лагуны в последние дни августа прошлого года, была для всех громом среди ясного дня. До этого считалось, авантюра дожа непременно пройдет удачно. Но даже и тогда, хотя Венеция и понесла материальные потери — владения в Ферраре и контроль над рекой По позволяли ей перенести многостороннюю блокаду, — ее престиж, по крайней мере, оставался высоким. Теперь не стало и этого. Продолжалась война, продолжался и интердикт, но надежды на победу больше не оставалось. Напрасны оказались все жертвы. Враги Пьетро Градениго начали заявлять о себе в полный голос. В зале Большого совета и за его пределами они снова и снова утверждали свою позицию: как дож Градениго предал республику; Якопо Кверини и его последователи никогда не были способны выступить против политики, которая привела к унижению и краху; а если бы выбрали Джакомо Тьеполо, как того хотел народ, Венеция не находилась бы сейчас в таком бедственном положении — войне с папой. Ее торговая империя не увядала бы на глазах, доведенная до крайности неразумной политикой «мудрого Совета» и некоторых своих выдающихся граждан. Старинная венецианская родовая знать (case vecchie), всегда пользовавшаяся поддержкой народа, еще раз доказала свою дальновидность и трезвомыслие. Репутация Пьетро Градениго как государственного деятеля упала вместе с его популярностью до самого дна лагуны.

Но Градениго все еще был дожем, и дожем могущественным. Демонстрации и уличные стычки, хоть и стали чаще, жестоко пресекались его вооруженными людьми, главами контрад (capi di contrada[124]) и пользующимися дурной славой надзирателями за порядком — signori di notte,[125] да и самим Пьетро, который был глух к чувствам народа и не утратил своей надменности. Возмущение продолжало расти, и ситуация накалилась так, что, казалось, вот-вот произойдет взрыв. Итогом же стало событие довольно незначительное — на должность одного из шести советников предложили назначить Доймо, графа острова Вельи.[126] Против него яростно выступал Якопо Кверини, напомнивший всем, что графам Далматским не позволено участие ни в каких общественных органах, кроме Большого совета и pregodi. Его аргументы находились в полном соответствии с законами республики и были неопровержимы, тем не менее назначение утвердили.

Для Тьеполо, Кверини и их последователей наступил решающий момент. Опять начались стычки на пьяцце Сан-Марко и повсюду, в ходе одной из них Дандоло тяжело ранил Тьеполо. Казалось, неизбежна междоусобная война, и правительство запретило носить оружие. Это было мудрое решение, но, к сожалению, оно дало обратный результат. Пару дней спустя Пьеро Кверини делла Ка'Гранде остановил один из синьоров ди нотте и приказал его обыскать. В ответ Кверини мощным ударом сбил синьора с ног. На помощь к тому поспешили сопровождающие, и в считанные минуты весь квартал звенел оружием. Пьеро арестовали, признали виновным и подвергли наказанию. Но на этом дело не закончилось. Его брат Марко еще раньше затаил на дожа обиду, поскольку тот публично обвинил его в трусости за бегство из Феррары. Теперь Марко втайне собрал своих друзей. Как он и ожидал, все охотно согласились, что Пьетро Градениго больше не должен занимать свой пост, однако первый же их совет был неожиданным. Для осуществления заговора они предложили Марко позвать из добровольного изгнания его зятя, Баймонте Тьеполо.

Хоть на нем и лежит клеймо (возможно, не вполне заслуженное) одного из самых отъявленных злодеев в истории Венеции, Баймонте Тьеполо остается загадочной и странной фигурой своего времени. Он был правнуком Боэмунда Бриеннского, князя мелкого государства Рашка, основанного крестоносцами в Боснии. (Вероятно, оттуда-то он и взял свое необычное имя.) Дедом его был дож Лоренцо, а отцом — Джакомо. который отказался несколько лет назад бороться за место дожа с Пьетро Градениго. О нем самом известно не много, за исключением сообщения Марко Барбаро (написанного, напоминаем, через два столетия), согласно которому в 1300 году он был обвинен в вымогательстве в двух пелопоннесских колониях — Модоне и Короне. В 1302 году, хотя он все еще не рассчитался до конца с государством, он был назначен подестой в Нону и членом Совета сорока (кварантии), главной на тот момент юридической инстанции государства. Но обвинение продолжало тяготеть над ним, и, вместо того чтобы принять эти должности, он пересек лагуну и уединился на своей вилле в Марокко. Наверное не это, а какие-то черты характера Баймонте Тьеполо или иные забытые подвиги сделали его известной, популярной и даже, может быть, романтической фигурой в глазах венецианцев. Мужчины называли его «il gran cavaliere» (настоящим рыцарем). Когда Марко Кверини и его друзья-заговорщики составляли свой план свержения дожа, они верили, что его поддержка придаст плану надежность.

При первом обсуждении только один голос прозвучал против замысла, голос старого Якопо Кверини, большая часть политической жизни которого прошла в борьбе против Пьетро Градениго. Своих взглядов он не сменил и теперь, но категорически возражал против незаконного, насильственного свержения власти. Однако Якопо скоро уезжал с правительственной миссией в Константинополь, и через несколько недель он был бы уже далеко. Тем временем прибыл Баймонте и всей душой поддержал замысел. Политический авантюрист, каковым он, без сомнения, являлся, он увидел в этом заговоре возможность не только сместить Пьетро Градениго, но и подправить саму венецианскую конституцию, чтобы утвердить фамильную деспотию по образцу материковых государств.

Выступать решили в понедельник, 15 июня, в день святого Витта. Заговорщики поделились на три группы. Две из них, под предводительством Баймонте Тьеполо и Марко Кверини, должны были собраться накануне вечером у дома Кверини, в Сан-Поло. Потом, с рассветом, им предстояло пересечь мост Риальто и разными путями направиться к Дворцу дожей. В это время третья группа собирается в деревеньке Перага под предводительством Бадоэро Бадоэра,[127] пересекает лагуну в последний момент и затем, когда правительственные силы уже будут поглощены сражением, обрушивается на них. План не блистал изобретательностью, но имел важное преимущество — внезапность, а значит, мог быть успешным. К несчастью, как и Марино Бокконио до них, Баймонте с сообщниками недооценили своего дожа. Некто Марко Донато, участвовавший поначалу в заговоре, отошел от него. Был он подкуплен или нет, мы никогда не узнаем, хотя это представляется весьма вероятным. С его помощью или другим путем, но только Градениго знал все о заговоре еще за несколько дней до решающего момента. У него было время вызвать всех своих верных сподвижников, подест Торчелло, Мурано и Кьоджи, с возможно большим количеством людей. Накануне дня святого Витта они вместе с синьорией, главами Совета сорока (кварантии), прокурорами (avogadori), синьорами ди нотте и стражниками Арсенала (традиционной гвардии дожа) тайно разместились во дворце. В это время на пьяцце Сан-Марко несли стражу верные люди Дандоло.

Той ночью разразилась одна из тех жестоких бурь, которые издавна обрушиваются на Венецию летом. Волны в лагуне поднялись такие, что Бадоэр с сообщниками не могли переправиться в город. Если бы они нашли способ послать Баймонте весть, он смог бы отложить всю операцию. Но ничего не зная об их трудностях, равно как и о приготовлениях дожа, он, несмотря на проливной дождь, решил действовать как условились. Марко Кверини и его сын Бенедетто выступили во главе первого отряда, верхом проскакав[128] через узкие улочки с криками «Liberta!» («Свобода!») и «Morte al Doge Gradenigo!» («Смерть дожу Градениго!»), которые, как говорят, едва были слышны сквозь завывания ветра, двинулись к Пьяцце по северной стороне через мост, на месте которого сейчас находится Понте дей Даи. Здесь они угодили прямиком в руки людей Дандоло. Пораженные неожиданностью и численным превосходством противника, они не смогли ничего предпринять. Многие были убиты, в том числе оба Кверини — отец и сын. Остальные бежали к площади Сан-Лука, где предприняли отчаянную попытку собраться, но снова были обращены в еще более позорное бегство братией скуолы Санта Мария Карита и несколькими членами гильдии художников.

В это время Баймонте, проезжая во главе своего отряда по Мерчерии, сделал остановку под огромным бузиновым деревом, росшим в то время у церкви Сан Джулиано. Неизвестно, зачем он это сделал. Возможно, перед решительным выездом на площадь он ждал, пока подтянется отряд. А скорее всего, один из людей Кверини мог вернуться с площади и предупредить об опасности впереди. Но предупреждение не понадобилось, поскольку тут же переполошились все жители сестьере. Понятно, что местное население вовсе не так радо было повстанцам, как они надеялись. Не было никаких приветствий. Из-за окон запертых домов неслись лишь угрозы да проклятья. Едва Тьеполо собрался выехать на площадь, туда, где теперь башня с часами, как пожилая женщина выбросила из окна тяжелую каменную ступку. Каменная ступка пролетела мимо Тьеполо, но попала в его знаменосца и убила его наповал. Вид поверженного в грязь (наводнение продолжалось, а большая часть улиц не была вымощена) знамени с начертанным словом «Libertas» — «Свобода» — окончательно деморализовал заговорщиков. Промокшие, перепачканные, они бежали через бывший тогда деревянным мост Риальто и разрушили его за собой.

Мятеж, однако, еще не закончился. Хотя Бадоэр с отрядом быстро были окружены, привезены в Венецию и обезглавлены, Баймонте сумел укрепиться в своем квартале, где к нему вскоре присоединились уцелевшие из отряда Кверини. Район надежно защитили баррикадами. Жители дальней стороны Большого канала не любили обитателей площади Сан-Марко, хоть и были лояльны родовой знати case vecchie, поэтому дож Градениго, несмотря на свою победу, не решился нападать, опасаясь вооруженного противостояния внутри. Его условия были мягкими, и Баймонте Тьеполо, вначале надменно-непокорный, сдался и отправился в четырехгодичную ссылку в Далмацию, где, впрочем, не имел ни малейшего намерения задерживаться.

В бесстрастном описании мятеж Баймонте Тьеполо выглядит почти комично. Правда, сам Тьеполо мог бы заявить, что все силы и даже случай ополчились против него. Погода замедлила его продвижение, не позволила союзникам соединиться, что угнетающе подействовало на дух всех участников. Марко Донато предал его. Эта остановка у церкви Сан Джулиано, чем бы она ни была вызвана, отняла бесценные минуты, когда он мог бы выехать на площадь вовремя и спасти Кверини. Но никакие жалобы не отменяли того факта, что он досадно проиграл, и в будущем его ожидал позор, что вовсе не смешно.

В самом деле, в Венеции к такому, как теперь кажется, незначительному происшествию, отнеслись очень серьезно. Не получи Градениго заблаговременного предупреждения, заговор мог увенчаться успехом, даже без участия отряда Бадоэра. Успешный или нет, он оставался возмутительным покушением не просто на персону дожа, но на все законодательство, покушением, в которое были вовлечены три старейших и благороднейших семейства. Успешно погасив пожар на ранней стадии, правительство решило притоптать все угольки, которые еще могли вспыхнуть. Меры, принятые в отношении Баймонте, были мягкими только благодаря силе его влияния. Из него предусмотрительно решили не делать жертву. Когда мятежник оказался в ссылке на безопасном расстоянии, его имя и репутацию начали систематически очернять. Его дом на площади Сан-Аугустино, больше известной на венецианском наречии как «Сан-Стин», был разрушен до основания за пару дней. На его месте воздвигли так называемую Колонну бесчестья с надписью:

Земля Баймонте дана в обладанье,
Но он запятнался изменой кровавой,
Владенье общественным стало по праву,
Навеки позор, а другим — в назиданье.

Дом Кверини ждала почти такая же печальная участь. Но здесь сложность заключалась в том, что Марко и Пьетро владели им совместно с третьим братом, Джованни, который не принимал участия в заговоре. Сначала власти постановили снести две трети строения. Тогда возникли трудности с разделением, и было решено выплатить Джованни компенсацию за его часть, а дом отдать под скотобойню. Далее последовал приказ убрать все гербы и эмблемы обоих обесчещенных семейств, правда, им позволили вместо старого оружия носить новое, без гербов. Исключения не допускались. Сняли даже гербы под портретами двух дожей Тьеполо в зале совета и на гробницах дожей в церкви Санти Джованни э Паоло.

Но если эти два семейства (Бадоэры по некоторым причинам не были таким образом наказаны) расплатились за измену, то другие получили награду за службу. Марко Донато,[129] чей донос позволил дожу Градениго узнать о заговоре, был удостоен членства в Большом совете для себя и своих потомков. Но если это всего лишь знак отличия того, кто, как считается, спас государство, то тем приятнее читать о других благодеяниях. Камни от дома Баймонте заложили в основу церкви Сан Вио, поскольку восстание случилось в канун дня святого Витта. Она украшена рельефными изображениями с этого разрушенного здания.[130] Было объявлено, что каждый год в день святого Витта дож будет посещать эту церковь во главе торжественной процессии, стоять благодарственную службу, а затем давать официальный пир. В то же время считалось, что площадь Сан-Лука, где были рассеяны остатки отряда Кверини, обладает чудесной силой к вящей славе скуолы Санта Мария Карита и гильдии художников.[131]

Ну вот мы добрались и до последнего пункта, подлинной и, пожалуй, единственной героини драмы — Джустине (или ее звали Лючия, теперь точно не сказать) Росси, пожилой женщине, уронившей ступку на знаменосца Баймонте. Когда ее спросили, как республика может выразить ей благодарность, у нее оказалось лишь две просьбы. Во-первых, чтобы она и те, кто будет жить в этом доме после нее, могли на все главные праздники вывешивать из этого славного окна флаг Венеции. Во-вторых, чтобы землевладельцы, прокураторы Сан Марко, никогда не повышали бы арендную плату. Обе просьбы были приняты. И хоть в наши дни тщетно 15 июня искать взглядом флаг в ее окне и хотя арендная плата в одном из крупнейших торговых городов мира давно превышает 15 дукатов в год, глядя на верхнюю часть стены, понимаешь, что история не забыта.[132]

Но самым глубоким следом, оставшимся в Венеции от событий дня святого Витта 1310 года, было не знамя, не пир, даже не Колонна бесчестья, но организация, прожившая столько, сколько сама республика, с названием, вызывающим благоговейный трепет, — Совет десяти. Он был основан в июле 1310 года указом Большого совета всего лишь как временная мера, наподобие комитета общественной безопасности на период неспокойной обстановки, и обладал большими полномочиями. Сам факт его учреждения и указы, которые он издал за первые три недели своего существования, говорят о том, насколько напряженной была обстановка в период после восстания. 12 июля членам Большого совета было разрешено присутствовать на заседаниях с оружием. 19 июля решили, что двери зала Большого совета во время заседания должны оставаться открытыми. Сотню вооруженных людей отрядили, чтобы они в лодках патрулировали лагуну и каналы. Особый отряд из двухсот человек, отобранных главами сестьере, должен был охранять пьяццу Сан-Марко, еще тридцать охраняли Дворец дожей и еще по десяти размещалось в каждой контраде, следя, чтобы ни один человек не ходил между ними после наступления темноты. Пока требовалось охранять каждый сестьере, единовременно дежурили 1500 человек. Большой колокол с колокольни Сан Марко мог подать сигнал, по которому половина состава патрулей должна была сразу же мчаться на Пьяццу, а остальные продолжали оставаться на местах.

Когда утвердили Совет десяти, предполагали, что он просуществует два с половиной месяца, до Михайлова дня, который выпадал на 29 сентября. Потом его жизнь продлили еще на два месяца, но обновленная власть стояла за увеличение сроков его действия, и в 1334 году он стал постоянным. Хотя власть его была огромна, венецианцы, привыкшие все взвешивать и проверять, приняли меры, чтобы никто не мог воспользоваться ею в личных интересах. Участников выбирал Большой совет из списков, составленных им же и синьорией. Выбирали только на год, избираться повторно запрещалось в течение года, а за это время тщательно проверялось, не было ли каких-нибудь злоупотреблений. В Совете десяти не могли одновременно присутствовать двое из одной семьи. Более того, он управлялся не единолично, его возглавляли всегда трое — capi dei dieci. На этом посту они находились в течение месяца, и на этот месяц им запрещалось выходить в свет, чтобы их не смущали слухи и сплетни. И наконец, самое важное, о чем почему-то чаще всего забывают. Члены Совета десяти сами по себе не обладали властью, они могли действовать только вместе с дожем и его шестью советниками, таким образом, число участников совета фактически доходило до семнадцати. Вдобавок всегда присутствовал один из троих «адвокатов Коммуны» (avvogadori di comun) — государственный прокурор, не имевший права голоса, но охотно вносивший предложения и дававший совету разъяснения по вопросам, связанным с законами. Совет собирался каждый будний день и. казалось, был перегружен работой. Однако эта работа не оплачивалась, а взятки и подкуп карались смертью.

Обращаясь к истории, можно еще многое рассказать об этой замечательной организации и ее работе. В первые годы работы многие характерные ее черты еще не проявились. Однако она сослужила республике дне службы и очень быстро доказала свою важность. Во-первых, она создала разведку, быстро сформировав сеть шпионов и тайных агентов по всей Европе и даже за ее пределами. Несмотря на бытующие легенды. Венеция никогда не была полицейским государством в современном понимании этого слова, но ее разведка и служба безопасности были превосходны. Меньше чем через год агент из Падуи доложил, что Баймонте нарушил условия своей далматской ссылки, вернулся в Ломбардию с двумя Кверини (один из них — священник) и затевает новый мятеж. Хотя в Венецию он не возвращался, разведка могла просчитать любые его действия на шаг вперед. Но даже Совет десяти не мог пресечь интриги опального мятежника, пока кто-то не сделал этого в 1329 году. После этой даты о нем больше ничего не слышали.

Второй вклад в жизнь государства Совета десяти в первые годы его существования даже еще важнее, чем первый. Кризис с Феррарой выявил серьезные недостатки конституции: невозможность быстро принять решение по главным государственным вопросам и столь же медленное выполнение решений. Боясь сосредоточения власти в одних руках, венецианцы очень сильно снизили ее эффективность. Все важные решения ратифицировались Большим советом, который после десятилетия ограничения (serrata) разросся до 1000 человек. Такая крупная организация была вынуждена делиться на комитеты так называемых savii, старейшин-экспертов по определенному вопросу. Некоторые из них являлись чиновниками, наподобие министров, хотя и обладали меньшей властью. В самом деле, в середине столетия коллегия (collegio) с дожем и его советниками напоминала полноценный кабинет министров. В это время главные политические вопросы, например: «Как удержать Феррару при постоянных угрозах со стороны папы?», выносились на пленарное заседание совета. Получалось, чем серьезнее вопрос, тем более громоздкий аппарат занимается его решением.

Все изменилось с появлением Совета десяти. Действуя, как всегда, в согласии с дожем и его советниками, они принимали решения, равносильные решениям Большого совета. Таким образом, появлялась возможность оперативно реагировать на проблему. Насколько же велика была потребность ускорить административную машину, чтобы такой институт, как Совет десяти, создали так стремительно! Однако это случилось и было прямым следствием заговора Тьеполо. Баймонте совершенно не преуспел в своем деле, но того, чем ему будет обязана Венеция, не могли предугадать ни он, ни она.

Зачем дож посылает мне столько свинца? Его хватило бы покрыть всю колокольню на Сан Марко.

(Мастина делла Скала при получении от дожа письма в свинцовом футляре)

В августе 1311 года, когда умер Пьетро Градениго, в Венеции преобладало чувство всеобщего облегчения. Он был могущественным дожем — слишком могущественным, по мнению большинства его подданных, — и не слишком мудрым. Упрямый и своевольный, слушающий чужое мнение только для того, чтобы лучше выразить свое, умерев, он оставил республику в гораздо худшем состоянии, чем принимал ее. Еще не улеглось потрясение от заговора Тьеполо и его последствий, торговля едва ли не совсем исчезла, папский интердикт оставался в силе. Неудивительно, что опасаясь проявлений враждебности к тому, кто поссорился с церковью, его без всяких церемоний отнесли в муранское аббатство Санто Чиприано и захоронили там в могиле без надгробия.

Вполне понятным было желание, чтобы преемник как можно меньше походил на покойного дожа. Сначала избиратели чересчур отклонились в противоположную сторону, выбрав бывшего сенатора Стефано Джустиниани, который от такой почетной должности сбежал в монастырь. Следующим был избран некто Марино Дзорци (который был еще старше) по той лишь причине, что он как раз в этот момент проходил под окнами Дворца дожей с мешком хлеба, чтобы раздать его нищим в ближайшей тюрьме. Историк XV века Марино Сануто-младший так объясняет его избрание: «Его почитали за святого, таким он был добрым и таким католиком, к тому же он был богат».

После Градениго вся Венеция хотела видеть именно такого дожа — личность безобидную, если не особо отличившуюся на дипломатическом поприще, то уважаемую, с кучей денег и щедрой рукой, их раздающей. Репутация благочестивого человека — о его благочестии свидетельствовало то, что несколько лет назад он основал сиротский приют и завещал ему состояние, — была самой необходимой чертой для дожа, собирающегося преодолеть интердикт.

Но Марино Дзорци до этого не дожил. Он умер в июле 1312 года, не пробыв и года у власти. Снова собрались избиратели, глядя во все окна на опустевшую улицу, и выбрали Джованни Соранцо, покорителя Каффы в войне с генуэзцами 15лет назад.[133] Имея за спиной блестящую карьеру — как мы видим, он отличился в Ферраре, затем был повышен до главного прокуратора Сан Марко — удивительно, почему он еще год назад не был избран дожем вместо недееспособного Дзорци. Возможно, ответ кроется в том, что его дочь была замужем за Марко Кверини, следовательно, заговор Тьеполо грозил ее мужу изгнанием. О доже можно было подумать, что в его 72 года все лучшее уже позади, но ему предстояло править 16 лет, и за эти годы к Венеции постепенно возвращалось ее былое благоденствие. Восстановление началось в марте 1313 года, когда папа Климент наконец с большой неохотой согласился снять интердикт. Цена была высока — 90 000 золотых флорентийских флоринов, огромная сумма для истощенной казны республики, к тому же папа настаивал, чтобы плата была перечислена именно в такой монете. Тем не менее правительство посулило флорентийским банкирам в Венеции 3 процента годовых доходов, пригрозило изгнанием в случае отказа и добилось от них обязательств обменять нужную сумму единовременно и быстро, а папа взамен обязался не препятствовать венецианцам в Ферраре и их законной торговле.

Конечно, это была капитуляция, но смирение перед папой было не столь позорно, как перед правителем-временщиком, а для большинства венецианцев это не было чрезмерной ценой за возвращение к нормальной торговой жизни и всему, что из этого вытекало. Через полгода Зара, которая воспользовалась неразберихой в республике после заговора Тьеполо и подняла мятеж, была приведена к покорности. В Венеции снова царил мир. Торговля процветала. За несколько лет восстановились связи с Византийской империей, с Сицилией и Миланом, с Болоньей, Брешей и Комо, Тунисом, Трапезундом и Персией. Это удачно совпало с гибелью марокканского флота, над которым в 1291 году одержал победу генуэзец Бенедетто Заккария. Эта победа обеспечила беспрепятственное судоходство через Гибралтар на долгие годы. Пролив был свободен. Генуя переживала упадок из-за долгой и жестокой ссоры с колонией Пера, расположенной на Босфоре, а потому Венеции доставалась немалая доля в торговле с Англией и Фландрией.

Так под управлением скромного и всеми уважаемого дожа существенно улучшился моральный климат. В самой республике открылось новое производство. В Мурано из Германии привезли мастеров, владеющих новой технологией изготовления зеркал. Из Лукки — целую колонию рабочих шелковой мануфактуры, которые, бежав от конкуренции в родном городе, обосновались на улице Бисса, у площади Сан-Бартоломео. Из Германии съехалось столько купцов, что к 1318 году им понадобилось отдельное здание — первый Фондако деи Тедески (Fondaco dei Tedeschi)[134] — Немецкое подворье. Состояние улиц и площадей оставалось отвратительным, конечно же, из-за большого количества свиней из монастыря Сан Антонио, свободно рывшихся по всему городу, за исключением только главного проезда от пьяццы Сан-Марко до Сан-Пьетро ди Кастелло. Выкопали 50 новых колодцев и построили вместительные цистерны для хранения запаса воды. Изобретательные немцы предложили строить ветряные мельницы. Впервые в Венеции появилась муниципальная пожарная служба.

В это же время увеличили Арсенал. Этого потребовали новые достижения в кораблестроении. Примерное 1275 году появился морской компас, и стало возможным прокладывать гораздо более точный курс, чем раньше. Еще через несколько лет появилось другое нововведение — руль. До этого любое судно управлялось кормовым веслом. Метод был не очень-то действенный, к тому же он налагал ограничения на размеры судна, потому что большие суда легко теряли управление. Кормовой руль позволял управлять сколь угодно большим судном, для этого требовалось только удлинить румпель. При необходимости можно было еще задействовать систему блоков. В результате появились большие корабли. Они могли выходить в море зимой и летом, мореплавание стало круглогодичным, а профессия мореплавателя — гораздо более выгодной.

Наверное, торговля с Англией и Фландрией, как ни одна другая причина, привела к революции в кораблестроении в 1320-х годах. До этого времени на торговых кораблях веслами не пользовались, только на военных, где требовалась высокая скорость и маневренность. Активизация торговли после 1300 года потребовала изменения ситуации. Теперь торговцам очень нужна была скорость, а перевозя больше ценных грузов, они нуждались и в лучшей охране. Тогда и придумали торговую галеру. Она была длиннее и шире боевой, даже первые модели могли брать около 150 тонн груза, да еще команду из 200 гребцов. Набрать такую команду из свободных людей[135] обходилось недешево. Однако затраты окупались экономией времени и почти совершенной безопасностью судна от пиратов, поскольку не многие пиратские корабли могли соперничать по скорости с галерами. Даже в случае внезапного нападения 200 человек могли хорошо защитить судно. Благодаря маневренности галеры существенно снижался риск кораблекрушения возле скалистых берегов. Но самым блестящим достижением за время правления Джованни Соранцо был мир. После беспокойной жизни на протяжении двух десятилетий Венеция отчаянно нуждалась в восстановлении не только после материального ущерба, но и после моральных и духовных потрясений, коснувшихся всех сфер жизни. Пора было остудить гнев, забыть вражду, согласовать свои взгляды на изменившиеся политические условия в Италии и за ее пределами. Соранцо дал своему народу передышку.

Показательно, что одним из самых известных событий за 16 лет его правления стало рождение трех детенышей у пары львов, подаренных королем Сицилии и живших во Дворце дожей. Это счастливое событие, произошедшее в воскресенье 12 сентября 1316 года, в час заутрени, говорят, собрало перед клеткой «почти всех жителей Венеции и приезжих». Толпа была больше даже той, что собиралась за три с половиной месяца до этого свидетельствовать по делу о недоверии судье — делу, как считал дож, государственной важности.

Другое событие, которое можно, оглядываясь назад, считать одним из самых важных, — прибытие в 1321 году Данте Алигьери, специального посланника из Равенны, — похоже, особого интереса в городе не вызвало. Считается (возмутительно!), что из государственного архива том за тот год был утерян. Другие хроники и историки тех времен не проливают света на это событие. Мы знаем о посольской миссии Данте только то, что она была связана с вопросами права судоходства по реке По, что ответ ему был дан невнятный и что, когда пришла пора ему возвращаться, Венеция отказалась обеспечить безопасный путь по самой удобной дороге. Пришлось ему возвращаться через сырые затхлые болота, в результате чего он подхватил лихорадку и умер.

Но как бы ни был дож Соранцо холоден к иностранцам (а Данте он, по его собственному свидетельству, лаской не избаловал), подданные его любили. Его популярности способствовало и то, что он дал новые возможности Большому совету, позволив пустить государственные драгоценности на проведение праздников и отделку представительского государственного корабля «Бучинторо», сверкающего ничуть не меньше, чем драгоценность. С другой стороны, власть совета была, как всегда, ограничена. Овдовевшая дочь Соранцо в 1314 году, по возвращении в Венецию из ссылки, была тут же помещена в монастырь Санта Мария делле Вирджини, в глухом углу района Кастелло. Дож, по традиции, наносил ей формальный визит каждый год, но никогда не просил Совет десяти устроить ее освобождение, и когда в 1328 году он в возрасте под 90 лет умер, она все еще оставалась пленницей. Его тело, перепоясанное мечом, в церемониальных золотых туфлях, упокоилось в гробу в зале синьори ди нотти, с южной стороны старого дворца, глядящей на Моло. Оттуда его перенесли в собор Сан Марко, к могиле жены. После погребальной службы его тело положили в простой саркофаг с гербом Соранцо (но без имени и других надписей), который Можно видеть и сейчас.

Венецианцы всегда отличались хорошей памятью. Понадобилось более полувека мира и процветания, чтобы забыть черные дни папского интердикта, и пятидесятым дожем они избрали Франческо Дандоло, который благодаря терпению и дипломатическому опыту сумел заставить смягчиться папу в Авиньоне. Рескин пишет, что Дандоло по обычаю «укрылся под обеденным столом понтифика, а когда тот сел за еду, припал к его ногам, обливаясь слезами, и добился отмены запрета».

Злые историки полагают, что свое прозвище Кане (Пес) он получил, когда явился пред его святейшеством с цепью на шее, выражая свою смиренную покорность. На самом деле это прозвище носил еще его отец. Кроме того, его с гордостью носил человек, незадолго до избрания Франческо проявивший себя злейшим врагом республики.

Хотя Кан Гранде делла Скала, деспот Вероны, был только тридцати семи лет от роду, более половины из них он потратил, расширяя свои владения, и теперь управлял не только Вероной, но и Виченцей, Фельтре и Беллуно. Это позволяло ему держать под контролем несколько важнейших проходов в Альпах, а с сентября 1328 года — Падую. Таким образом, дож оказался под угрозой экономической блокады со стороны Вероны. Когда в июле 1329 года веронская армия захватила Тревизо, положение стало отчаянным. Через три дня после захвата Тревизо Кан Гранде был сражен внезапной лихорадкой, и Венеция снова вздохнула с облегчением. Но передышка оказалась недолгой. Появились двое племянников-наследников, один из которых, Альберто, был погрязшим в удовольствиях ничтожеством, зато другой, Мастино, был амбициозен и целеустремлен, как его дядя. Он и продолжил дело. Транзитные сборы на венецианские товары, высокая пошлина на грузы, направляющиеся в лагуну с terra firma (твердой земли), даже если они следовали из венецианских владений, не миновали таможен вдоль реки По — все это венецианцам было очень хорошо знакомо, они сами занимались такого рода делами. Они отвечали грабительскими поборами со всех торговцев, проезжавших через Венецию в города, находившиеся под контролем Мастино, но эта битва была неравной, и они знали об этом. Падуя, Тревизо и остальные владения Мастино были отрезаны только от рынка восточных предметов роскоши, возможно, они испытывали некоторое неудобство, но никакого серьезного ущерба. С другой стороны, Венеция полагалась, главным образом, на свои материковые продуктовые ресурсы. Во время кризиса 1268 года она как-то изыскала резервные источники, но ее население с тех пор почти удвоилось. Второй раз так повезти уже не могло.

Если и можно было предотвратить катастрофу, то только силой оружия. Но даже теперь большинство в Большом совете высказывалось против такого решения, против был и дож. Посчитали, что Мастино со своей военной мощью может легко одержать победу, а такая победа может означать конец республики. К тому же Венеция, в силу своей особенности, не располагает сухопутной армией, а обращаться к услугам наемников рискованно из-за дороговизны и ненадежности. Да и, как показали дела в Ферраре, вмешательство в политику на материке всегда приводило к поражению. Все эти аргументы были правомерны и убедительны, но положения они не меняли. Фактически у Венеции не оставалось выбора. Ей нужно было сражаться или погибнуть.

У Венеции было одно преимущество. Скорость экспансии Скалигери вызвала обеспокоенность и в других регионах. Даже договариваясь с потенциальными союзниками, Мастино приобретал новых врагов. Бреша ему досталась в 1332 году. У правящей династии Росси он отобрал Парму, у флорентийцев — Лукку. Его неудачи, такие как попытки отнять Мантую у Гонзага или отравить Аццо Висконти в Милане, вызывали такую же ненависть к нему, как и успехи. В результате начал формироваться союз против него. В самой Венеции прошел срочный призыв 40 100 здоровых мужчин в возрасте 20–60 лет.[136] Следуя обычаю, их поделили на группы по 12 человек. От каждой из них, по их выбору, один человек, а затем, если потребуется — второй, третий, вступал в ополчение, остальные оплачивали его содержание. Но, как говорят, в то время многие вызывались добровольцами, не дожидаясь избрания и не прося жалования. В это время вооруженные отряды из Италии, Франции, Германии и Бургундии — все, несомненно, наемные — собрались общим количеством 30 000 человек под Равенной. Ими командовал Пьетро де Росси, самый заслуженный генерал того времени, младший отпрыск семьи, правившей Пармой до того, как ее захватил Мастино, следовательно, человек, который наверняка приложит все силы для победы.

Десятого октября 1336 года в базилике Сан Марко Пьетро получил знамя Святого Марка от дожа Дандоло. Собравшийся вокруг народ громогласно приветствовал генерала. Через пару дней он с армией пересек Бренту и ступил на землю Падуи. 22 ноября, в день святой Цецилии, он взял крепость, защищавшую огромные соляные копи, благодаря которым Мастино надеялся нарушить монополию Венеции. Затем он подступил к Тревизо. Эти первые победы побудили нескольких колебавшихся примкнуть к союзу. Среди них были Аццо Висконти, Луиджи Гонзага Мантуанский и Обиццо д'Эсте, чью семью с 1317 года отстранили от власти в Ферраре. В марте 1337 года в Венеции был подписан новый договор об официальном основании лиги, имевшей целью «уничтожение братьев Альберто и Мастино, синьоров делла Скала».

Треть расходов полагалось оплачивать Венеции, треть — Флоренции, при условии, что Лукка должна вернуться к ее владениям, а треть — остальным городам Ломбардии.

Окруженному врагами и внезапно атакованному с нескольких сторон Мастино ничего не оставалось, как только просить мира. В Венецию был отправлен его посол Марсилио ди Каррара. Это был странный выбор. Марсилио был деспотом Падуи, пока Мастино несколько лет назад не отобрал ее. И хотя он оставался ее правителем, теперь он был лишь марионеткой в руках Скалигери. Обида Марсилио ди Каррара выросла еще больше, когда его фамильный феод достался Альберто делла Скала, соблазнившему жену его кузена Умбертино. Это можно было уже считать откровенным грабежом. Теперь появилась возможность отомстить. Существует история, как во время своей миссии, однажды вечером, Марсилио ди Каррара остался за столом наедине с дожем. Он уронил салфетку на пол, и оба они встали, чтобы поднять ее.

— Что вы дадите мне, если я отдам Падую в ваши руки? — прошептал Марсилио.

— Власть над городом, — ответил дож.

Этого было достаточно. Договор был заключен.[137]

В это время Мастино отчаянно оборонял Падую от сил лиги. Однако вскоре Аццо Висконти атаковал Брешу, и ему пришлось срочно отбыть туда. 3 августа ворота открылись, и Пьетро де Росси вошел в город. Альберто делла Скала, нежившийся, как обычно, в своем дворце, был схвачен и привезен в Венецию пленником. Его брат сражался несколько дольше, но безуспешно. Его империя рушилась, и он в конце концов сдался.

Мирный договор подписали 24 января 1339 года (1338-го по венецианскому исчислению). Условия были очень щадящими. Удивительнее всего, что братьям оставили Лукку, хотя ее крепости и удаленные владения вернулись к Флоренции, и Парму, за скромную компенсацию семейству Росси. К Венеции отошли Падуя, где был восстановлен во власти род Каррара под неявным сюзеренитетом Венеции, и пограничная область Тревизо. Западную часть последней также доверили правлению рода Каррара. А область к северу от Венеции, охватывающая Конельяно, Кастель-Франко, Сачиле, Одерцо и сам Тревизо, остались под прямым контролем республики Сан-Марко.

Впервые в истории Венеции крупная и важная часть terra firma была аннексирована республикой. Преимущества такого шага были очевидны. Город был обеспечен запасом зерна и мяса, возможность экономической блокады свелась к минимуму. Такое необходимое приобретение, сделанное на гребне победы над Скалигери, значительно укрепило моральный дух общества. Победу с большим размахом праздновали на пьяцце Сан-Марко на день святого Валентина, а главные союзники, такие как Каррара, Гонзага и Эсте, были причислены к венецианской аристократии.

Менее очевидными выглядели затруднения, связанные с ролью континентальной державы, которые необходимо было преодолеть Венеции. Главной проблемой стала безопасность границ. Недавняя война усилила позиции Висконти Миланского, который теперь был даже сильнее, чем Скалигери. По счастью, он дальше находился, так что Падуя во главе с Каррарой могла сыграть роль буфера. Но за любой атакой на территорию Каррары последует нападение на саму Венецию. Возникала общая граница с Миланом. В будущем ожидались сложности с границей на северо-востоке, где патриарх Аквилейский и его сосед, граф Гориции, только и ждали случая воспользоваться чужим несчастьем в своих целях.

Но пока все эти трудности казались далекими. И венецианцы энергично и с энтузиазмом приступили к исполнению новых административных обязанностей. Их прошлый опыт управления заморскими колониями помог им принять в Тревизо и других городах нужные меры. Эти территории нельзя было признать феодально зависимыми, подобно греческим островам. Нельзя было и обходиться с ними, как с торговыми центрами, вроде Модоны, Короны, Акры и Негропонта. Пришлось придумывать новые механизмы, и венецианцы решили запустить в Тревизо и, с некоторыми отличиями, в других городах ту же систему, которая работала в самой республике. Во главе ставили выборного подесту (в маленьких городах их называли capitano или provveditore), порядок избрания которого и полномочия были аналогичны дожеским. Подеста мог быть венецианским аристократом или местным горожанином. Он тоже жил в пышности и богатстве, но почти не обладал реальной властью. Как дож был служителем Совета десяти, так и подеста подчинялся другой фигуре, находящейся в тени, — ректору, всегда венецианцу, постоянно связанному с сенатом и с Советом десяти. Он контролировал полицию, в его ведении было правительство, военное или штатское. Однако ежедневная законодательная деятельность, налоги, связь, гражданские дела — все это было работой муниципального совета, аналога Большого совета Венеции. В Тревизо этот орган насчитывал 300 человек, изрядную часть образованного взрослого мужского населения. Это была не просто эффективная система, это была, без всяких оговорок, демократическая система, особенно когда Венеция стала проводить политику, позволявшую гражданам городов пользоваться личной свободой и независимостью в пределах, ограниченных только соображениями безопасности. Жизнь под управлением Венеции действительно сильно отличалась от той, что была при автократическом деспотизме Скалигери и Висконти.

В конце октября 1338 года, примерно за год до смерти Франческо Дандоло, наконец достроили церковь Санта Мария Глориоза деи Фрари. То был век строительства, и когда эту церковь построили, почти сразу же было принято решение разрушить ее и заменить другой, более просторной, иначе оформленной. Два этих процесса проходили одновременно, но медленно, затянувшись на сто лет. Поэтому, учитывая желание дожа быть похороненным в этой церкви, ее завершение пришлось ускорить. Он оставил церкви часть состояния, и место для его саркофага нашли в зале капитула, о чем позже сокрушался Рескин. Верхнюю часть церкви расписывал Паоло Венециано. Роспись изображает, как дожа и его супругу святой Франциск и святая Елизавета представляют Деве Марии. Наверное, это старейший из сохранившихся прижизненный портрет вождя Венеции.

Бартоломео Градениго был избран 7 ноября. Его отношения с дожем Пьетро были непростыми, но выбор любого из семейства Градениго означал, что Венеция начинает забывать о событиях тридцати- и сорокалетней давности. Не то чтобы новый дож собирался превзойти своего знаменитого тезку: помимо всего прочего, ему было уже 72 года. Похоже, его и выбрали специально, чтобы заполнить пробел. Первым из кандидатов, очевидно подходящим по своим качествам и популярности, был еще один Дандоло, Андреа. Но Андреа было едва за тридцать, к тому же венецианская традиция не позволяла дважды подряд выбирать дожа из одного семейства, даже если они всего лишь дальние родственники. Пусть, решили венецианцы, почтенный пожилой старший прокуратор с Сан Марко пока подержит этот пост, заполнит паузу, а молодой Дандоло за это время возмужает.

Так и случилось. Бартоломео Градениго довелось править совсем немного, но эти годы не обошлись без происшествий. Во-первых, произошло сильнейшее из наводнений, когда-либо отмеченных в истории Венеции. Несчастье случилось 15 февраля 1340 года, и город уцелел только благодаря чудесному вмешательству святых Марка, Николая и Георгия.[138]

Через два месяца прибыло посольство из Англии от Эдуарда III и сообщило правительству республики, что самозваный король Филипп Французский отказался решить англо-французские разногласия поединком или испытанием прожорливыми львами, «которые не посмеют тронуть истинного короля». Посему неизбежна война. Эдуард просил предоставить ему на год 40 или более галер, предлагая в залог любую сумму, какую назовет дож, и, кроме того, обещал венецианцам на английской земле все права и привилегии, какими пользуются его собственные подданные. Он также предположил, что если дож пожелает отправить в Англию двух своих сыновей, то они будут приняты с почетом, соответствующим их рангу, и посвящены в рыцари. Градениго ответил, что, когда Восточному Средиземноморью угрожает турецкая армада из 230 судов, Венеция не может выделить ни одного корабля для войны христиан на западе. Тем не менее привилегии, столь великодушно обещанные венецианцам в Англии, принял с благодарностью. Что касается приглашения сыновьям, то он выразил «признательность и глубочайшую благодарность», но сказал, что они не поедут.

Ответ был поистине венецианским, но турецкая угроза оставалась реальностью. Вся Малая Азия уже была потеряна. Османский султан Орхан основал свою столицу в Бурсе, всего в 60 милях от самого Константинополя, а некогда славная Византийская империя, так и не оправившаяся от Четвертого крестового похода, страдала от нападений всех своих соседей, как мусульман, так и христиан, ее раздирали на части гражданская война и религиозные противоречия. Казна империи опустела. Никто не удивился, когда император Иоанн V Палеолог был вынужден отдать венецианским купцам не только все золото и серебро из дворца, но и камни из короны империи.[139] Значит, если турки войдут в залив, они нападут на Венецию, а потом сразу на Геную — именно тут оседает большая часть товаров. Эта угроза заставляла поддерживать добрые отношения между обеими республиками, хотя давний дух соперничества преодолеть было нелегко.

Но пока длился мир, и Венеция оставалась на пике торговой удачи, возможно, самой большой за всю свою историю. И как всегда, когда позволяла политическая и экономическая ситуация, венецианцы опять начали расширять и украшать свою столицу. Первую больницу построили у церкви Сан Франческо делла Винья, большое государственное зернохранилище — на Моло, там, где сейчас расположены два общественных сада, за зданием Новых прокураций. На северном краю города появилась большая церковь и монастырь Серви.[140] Но что гораздо важнее, перестроили Дворец дожей. Работы начались в январе 1341 года, а в результате здание с его главными — южным и западным — фасадами приняло тот вид, к которому мы привыкли.

Правительство и администрация Венеции обосновались здесь еще со времен дожа Анджело Партечипацио, больше пяти веков назад. С тех пор дворцы дожей появлялись и исчезали. В 1341 году дворцом служило здание Себастьяно Дзиани, к которому в начале века пристроили новый зал Большого совета с восточной стороны (она смотрит на темницы через узкий канал Рио ди Палаццо, через который теперь перекинут Мост вздохов). Но это помещение безнадежно устарело. Назначили комиссию из трех человек, чтобы решить, стоит ли его расширять или лучше построить заново в другой части дворца. Комиссия мудро предпочла последний вариант. Тогда решили, что новый зал должен занимать большую часть второго этажа в южной части дворца.

Хотя Дворец дожей уникален в любом отношении, есть у него особенность, отличающая его от правительственных зданий других городов Италии. Почти все они темные и выглядят грозно, отражая насилие, на котором держалась власть в те века. Макиавелли был прав, заметив, что палаццо делла Синьория во Флоренции построено как крепость для гражданских властей. То же самое столетия спустя Джон Аддингтон Саймондс говорил о Ферраре: «Твердыня Эсте, окруженная рвом, с подъемными мостами, двойными дверями, грозно темнеющая над водой, защищенная донжонами, будто угрожает площади, нависая над домами жителей».

В Венеции, наоборот, те, для кого строился палаццо Дукале, не нуждались в защите и не требовали устрашения. Сегодня, глядя на него, думаешь о празднике, о благодарности, галантном обхождении, легкости и яркости, о политической стабильности и надежности, в которых процветала Венецианская республика, единственная среди всех своих соседей.

Работы начались в начале 1341 года под руководством гениального архитектора Пьетро Базеджо и периодически возобновлялись на протяжении 82 лет. На первом этапе закончили возведение нового зала, протянувшегося почти вдоль всей южной стены и того участка до седьмой колонны, что смотрит на Пьяццету. Первый этап закончился примерно к июлю 1365 года, когда Гварьенто покрыл восточную стену огромной фреской, изображавшей венчание Девы в раю.[141] Со стороны Моло добавили центральный балкон, как гласит надпись, только в 1404 году, но и тогда внутренняя отделка еще не была закончена, поскольку записано, что Большой совет не мог заседать в зале до 1423 года. В том же году решили расширить фасад со стороны Пьяццетты до той длины, какова она сейчас. Значит, только в 1425 году здание предстало во всем своем великолепии, в самый канун эпохи Возрождения. Еще полвека — и прекрасный замысел не осуществился бы, вкусы сменились увлечением античным классицизмом, и величайший образец светской готической архитектуры навсегда мог бы быть потерян.[142]

Но был ли князь, вступивший
С народом в заговор свободы — жизнью
За вольность подданных своих рискуя?[143]

(Дж. Г. Байрон. Марино Фальеро, дож венецианский)

Богатый, благородный, снискавший славу, Андреа Дандоло выделялся среди представителей своего поколения, В 1333 году, еще в молодости, он был выбран подестой Триеста. Через три года, во время войны со Скалигери, он служил provveditore in campo, совмещая функции полевого комиссара и финансового служащего. Затем он выделился как преподаватель права в университете Падуи, где стал первым доктором-венецианцем. До конца жизни ему было суждено остаться ученым, и хотя он умер, не дожив и до пятидесяти лет, после себя он оставил свод старых законов Венеции, собрание всех договоров, подписанных Венецией со странами Востока («Liber Albus»), со странами Италии («Liber Blancus»), и две книги на латыни. Одна — история Венеции до времени написания, и вторая — история мира от сотворения до 1280 года. В общем, 28 декабря 1342 года, когда умер Бартоломео Градениго, его похоронили в саркофаге, который до сих пор стоит в нише, с северной стороны атриума Сан Марко, несомненно, что Андреа Дандоло был самым очевидным его преемником. Конечно, ему еще не было и сорока лет, и для дожа он был очень молод, но недостатки молодого возраста легко перевешивалась очевидными его достоинствами. Предполагалось, что за его избранием последует долгое, безмятежное и мирное правление.

Увы, предположение не оправдалось. Поначалу все шло благополучно, но в это время папа создал лигу для осуществления крестового похода против турок. Она объединила Византийскую империю, королевство Кипр и родосских госпитальеров, а также папскую область и саму Венецию. Венецианский флот из пятнадцати галер захватил несколько стратегических объектов на побережье Анатолии, в том числе город Смирну. Смирна оставалась в руках христиан еще полвека, но сама лига вскоре развалилась, заключив напоследок деловое соглашение в истинно венецианском духе. Согласно этому договору за защиту христианского Средиземноморья папа даровал Венеции право забирать себе церковную десятину следующие три года.

Одно из государств особенно отличилось своей безучастной позицией в лиге. Формально последние сорок лет Генуя находилась в мире с Венецией, но жесточайшее торговое соперничество между обеими республиками стало только сильнее, и отношения их были, мягко говоря, натянутыми. Как и прежде, областью главных разногласий был Крым. Именно здесь, и прежде всего в портах Каффа и Солдайя (современный Судак), караваны регулярно закупали меха и рабов с русского севера, тюки шелка из Центральной Азии, все пряности из Индии и Дальнего Востока. Здесь ставки были высокими, конкуренция отчаянной, отношения жесткими и часто вспыхивали ссоры. В 1344 году положение стало получше: из-за нападений татарских племен венецианцам и генуэзцам пришлось держаться заодно. Дож Генуи — а это был не кто иной, как Симон Бокканегра, герой оперы Верди, — отправил в Венецию посольство с предложением совместно бойкотировать татарские товары. Но татары, когда они не проявляли активной враждебности, были самым предпочтительными торговыми партнерами, и соглашение было обречено еще до его подписания. Генуэзцы нарушили его почти сразу же. Венецианцы, чья выдержка оказалась покрепче, протестовали, добавив, что генуэзские торговцы в Трапезунде незаконно запрещают им укреплять свой квартал в городе. В ответ им сказали только, что Трапезунд — область влияния Генуи и что венецианские купцы находятся там, а на самом деле и по всему побережью Черного моря, исключительно благодаря терпению и милости Генуи. Это выглядело не чем иным, как прямым вызовом всей законной торговле Венеции в этом регионе. Казалось, война неизбежна. Ее отложили только из-за бедствия, по сравнению с которым даже венецианская торговля ушла на второй план.

Среди ценных грузов, регулярно вывозимых венецианскими и генуэзскими купцами из Крыма в начале 1348 года, оказались самые судьбоносные четвероногие в истории — крысы, принесшие в Европу «черную смерть». К концу марта Венеция превратилась в очаг чумы, а с началом лета усилилась жара, и люди стали умирать по 600 человек за день. Комиссия из трех человек, назначенная дожем для контроля распространения болезни, оказалась бессильна. Для вывоза тел приспособили специальные баржи. Тела вывозили на дальние острова лагуны, где их надлежало укрыть не менее чем пятью футами земли. Этих мер скоро оказалось недостаточно, и, несмотря на постоянно раздававшийся над каналами крик лодочников: «Corpi morti! Corpi morti!» («мертвые тела»), множество мертвецов оставалось лежать в домах. Врачей почти не было, за первые несколько недель почти все они или умерли, или сбежали.[144] Отчасти, чтобы смягчить небесную кару проявлением милосердия, отчасти потому что охранять тюрьмы все равно было невозможно, оттуда выпустили должников и всяких негодяев. Когда эпидемия наконец схлынула, оказалось, что вымерло не менее пятидесяти благородных семейств, а Венеция потеряла две трети населения.

Генуя отделалась немногим легче. Можно представить, что после такого бедствия соперничество между ней и Венецией хотя бы на время будет забыто, а предложенный ранее союз против татар вскоре будет возобновлен. Однако в 1350 году генуэзцы внезапно, без всякого повода, захватили несколько венецианских судов, стоявших на якоре в порту Каффы. Посольство, отправленное Дандоло в Геную с протестом и требованием компенсации, было встречено, как обычно, с возмущением. Вопрос о войне, так долго витавший в воздухе, встал со всей серьезностью. Первой победы венецианцы добились, когда флот под командованием Марко Руццини захватил и уничтожил 10 из 14 генуэзских кораблей, стоявших в гавани Негропонта.[145] Месть генуэзцев не заставила себя ждать. Четыре их уцелевших судна ушли на Хиос, остров, недавно приобретенный у Византии, и там, по счастливой случайности, обнаружили 9 галер, готовых к бою. Под командованием Филиппо Дории все 13 судов быстро вернулись в Негропонт и в ноябре захватили его и разграбили. В результате было захвачено 23 венецианских торговых судна.

Для Венеции потеря одной из самых ценных ее колоний была тяжелой и унизительной. Местного байло приговорили к суду, но оправдали. Из Руццини, ушедшего за подкреплением на Крит, сделали козла отпущения и отстранили его от командования. Однако война не закончилась, предстояли новые жестокие сражения. По счастью, Венеция располагала потенциальными союзниками. Король Педро Арагонский, раздраженный растущим генуэзским влиянием в Западном Средиземноморье, согласился предоставить 18 полностью снаряженных боевых кораблей, если Венеция оплатит две трети стоимости их снаряжения. Даже в Константинополе — как ни печально было его финансовое положение — император Иоанн VI радовался возможности поставить на место генуэзцев, которые не только постоянно разоряли его столицу, перетягивая всю торговлю в свою галатскую колонию (где оборот был в 7 раз больше, чем в самом Константинополе), но и решили по собственному разумению управлять такими византийскими островами, как Хиос и Митилена. С другой стороны, он не хотел помогать только ради того, чтобы сменить генуэзцев на венецианцев. Он охотно предоставил дюжину снаряженных и вооруженных галер на условиях, что Венеция оплачивает тоже две трети снаряжения, а в случае победы Галата должна быть разрушена до основания, а острова после разграбления возвратились бы к империи так же, как и камни из короны, отданные в уплату 7 лет назад.

Соглашению предшествовали долгие переговоры. Арагонский договор подписали только в июле 1351 года. К тому времени, как союзный флот объединился в Мраморном море, закончился сезон, и начинать крупномасштабные действия было уже поздно. Однако каждая сторона вверила свою судьбу выдающемуся адмиралу. Венеция — Николо Пизани, а Генуя — еще одному представителю славной фамилии, блиставшей в истории города на протяжении более пяти веков, — Паганино Дориа. 13 февраля 1352 года оба флота встретились у входа в Босфор, под стенами Галаты.

Паганино, защищавший свои воды, имел преимущество позиции и построил свои корабли так, чтобы нападавшие не могли к ним приблизиться без большого риска сломать собственный строй. Пизани сразу заметил ловушку, море было неспокойно, короткий зимний день подходил к концу, и атаковать было неразумно. Но арагонский командующий ничего не желал слушать. Прежде чем Пизани успел его остановить, он обрубил канаты и бросился на генуэзцев. Венецианцам ничего не оставалось, как только последовать за ним.

Дальнейшая битва стала прямым противостоянием Венеции и Генуи. Византийцы почти сразу отошли, не вступив в бой. Арагонец после злополучного героического порыва задержался в бою не надолго. Двум главным морским державам того времени оставалось драться между собой. Они это делали, предусмотрительно оставив в резерве четверть сил с каждой стороны. На кораблях разгорелся пожар, который ветер быстро разнес по обоим флотам. Так они и сражались до глубокой ночи при свете горящих кораблей. Наконец венецианцы, против которых были и ветер, и течение, отступили. Они потеряли большую часть своих галер и около 1500 лучших бойцов. Эта потеря была тем тяжелее, что со времени чумы прошло только четыре года. Но когда рассвело, генуэзцы увидели, что их потери почти так же велики, поэтому, опасаясь общей паники, Паганино предпочел скрыть их от граждан Галаты. Однако стратегически победа была на его стороне, хотя и обошлась дороже многих поражений. Вопрос о преследовании венецианцев не поднимался, скорее вставал вопрос, стоит ли праздновать такую победу. Как замечает генуэзский хронист того времени Джорджо Стелла, «я не заметил, чтобы отмечалась годовщина этой даты, дож не посещал никакой церкви для благодарственного молебна, как это делалось в других подобных случаях. Быть может, из-за того, что столько храбрых генуэзцев пало в той битве, о победе решили забыть».

Несмотря на потери в Босфорской битве, позиции Генуи в Галате оставались такими же сильными, как и прежде. Напротив, положение императора Иоанна VI становилось все более опасным. Теперь ему приходилось сталкиваться не только с денежными заботами, но и с многочисленными врагами, окружавшими империю. Росла угроза и самому трону — трону, на который не находилось законных претендентов, который 5 лет назад был отнят у настоящего правителя, Иоанна V Палеолога. Палеолог не был смещен. Кантакузин предпочел женить его на своей дочери и оставить в звании соимператора, лишив какой бы то ни было власти. Однако мальчик подрос, и подчиненное положение начало его уязвлять. Вскоре он превратился в лидера оппозиционных сил, и в 1352 году империя оказалась на пороге гражданской войны. Кантакузин всегда ненавидел генуэзцев, но теперь, отчаявшись в союзниках, он больше не мог противостоять им ни политически, ни экономически. В мае он, понятно с каким чувством в душе, подписал соглашение, позволяющее генуэзцам расширить свои владения в Галате и запрещающее торговлю в Азовском море всем прочим, включая и местных греков.

Для Венеции это был еще один удар. Его удалось в некоторой степени смягчить, получив у Иоанна Палеолога в вечное пользование стратегически важный остров Тенедос за 20 000 дукатов. В то же время стало понятно, что Босфорское сражение ничего Венеции не дало. Направили помощь арагонскому королю, посчитав, что его поддержка будет полезнее в Западном Средиземноморье, чем в Леванте. К новому театру военных действий отплыл Николо Пизани, счастливо уцелевший на Босфоре. Его доблесть сомнению не подвергалась.

Остров Сардиния долгое время был камнем преткновения между Генуей и Арагоном. К прибытию туда Пизани испанцы блокировали порт Альгеро, одновременно готовясь к нападению остатков генуэзского флота, уже появившихся на горизонте. Венецианские корабли прибыли как раз вовремя. Испанский адмирал с готовностью предоставил Пизани верховное командование. Генуэзцы пришли в смятение, увидев перед собой значительный флот вместо тех скромных сил, на которые рассчитывали. Когда они подошли, на каждой венецианской мачте вдруг взвился стяг святого Марка. Это произвело на генуэзцев эффект, близкий к панике. Они храбро защищались до последнего, но полетели абордажные крючья, и их одолели и числом, и удачным маневром. (Пизани соединил между собой все галеры, кроме десяти, и воины бились плечом к плечу.) Генуя потеряла 41 корабль. Только 9, включая флагман адмирала Антонио Гримальди на буксире, смогли вернуться домой.

Это произошло 29 августа 1353 года. Босфорское поражение Венеции с лихвой было отомщено. Когда в Генуе получили известие о битве у Лоиеры, его восприняли даже не со смятением, а с отчаянием. В уныние впал весь город. Народ ожидал гибели некогда славной республики, обреченной теперь на позор и рабство. Но Генуя уже имела опыт поражений, а свежий пример Венеции показывал, как быстро можно от них оправиться, так что поначалу (это видно и из венецианских летописей, и из генуэзских) значение этого сражения переоценили. Правда, нужно понять, что это не было обычное стратегическое отступление. Генуэзцы слишком хорошо представляли себе возможные его последствия. Теперь их враги контролировали все Средиземноморье, отрезав их не только от Леванта и Крыма, главных источников их богатства, но и от всех основных пищевых ресурсов. Город, расширявшийся последнюю сотню лет, заставил генуэзцев проложить дороги через узкую полоску плодородной земли между горами и морем, единственную пригодную для сельского хозяйства землю поблизости. Таким образом, Генуя тоже сильно зависела от привозных товаров, как из Ломбардии, так и заморских. Но Ломбардия к тому времени была для нее закрыта. Проходы в горах блокировал другой враг — Джованни Висконти, повелитель и архиепископ Милана.

Так что в эти последние дни лета 1353 года у генуэзцев были все причины для уныния. Положение было отчаянным, и в передышке они тоже нуждались отчаянно. Еще не кончился сентябрь, как она наступила. Из трех зол, угрожавших генуэзцам — Венеции, Милана и голода, — они выбрали меньшее. К архиепископу Джованни Висконти отправили посольство с просьбой о помощи в продолжении войны лишь с двумя условиями: сохранение в Генуе ее законов и расположение на боевых кораблях красного креста святого Георгия выше змеи Висконти.

Венецианцы, конечно, пришли в ярость. Но и устрашились. У них украли победу в последний момент, когда они уже готовились праздновать окончательное поражение соперника. Хуже того, Милан, который уже обрел слишком сильное влияние, чтобы быть спокойным на его счет, теперь усилил его больше прежнего. Венеции необходимо было обзаводиться сухопутной армией, потому что от миланских территорий ее отделяли только владения вассалов Каррара в Падуе, за которые предстояло вскоре воевать с Висконти. Положение осложнялось тем, что в эту схватку могли включиться, помимо Генуи, другие города Ломбардии. Поспешно формировался союз материковых городов, тоже ощущавших миланскую угрозу: Монферрат и Феррара, Верона, Падуя, Мантуя и Фаэнца. Возглавить его венецианцы уговорили Карла IV Богемского, которому вскоре предстояло стать императором Священной Римской империи. Все это совершилось очень быстро и, как утверждает летопись Лоренцо де Моначиса, «за невероятные деньги», но и Висконти занимался подкупом, так что участников союза вскоре поубавилось. Карл обогатился на 100 000 венецианских дукатов, не ударив палец о палец.

Однако архиепископ Джованни Висконти воевать не спешил. Напротив, он прислал в Венецию посла с мирным предложением. Послом этим был знаменитый, величайший после Данте поэт-дипломат Франческо Петрарка. Петрарка уже писал дожу Дандоло — гуманисту и личному другу — три года назад. Он призывал к миру с Генуей во имя объединения Италии. Сейчас он вновь призывал к тому же, уже устно, со всем красноречием, на какое был способен, убеждая венецианцев протянуть его повелителю руку дружбы и принять очень выгодные условия. Позднее, в письме от 28 мая 1354 года, он признал, что его поездка была бесполезной:

Я расточал много слов на ветер. Я приехал, исполненный надежды, а возвращался в сожалениях, стыде и страхе… Ни мои слова, ни слова самого Цицерона не смогли бы ни достичь старательно затыкаемых ушей, ни открыть упрямых сердец.

Венецианцев и вправду не впечатлил Петрарка, как не впечатлил их и Данте за 33 года до этого. Они уже пережили первое потрясение от союза Генуи и Висконти, и, поскольку прямая угроза нападения с материка миновала, к ним возвращались обычная самоуверенность и храбрость. Если архиепископ действительно хочет мира, это значит только, что он не готов к войне. Сами же они были сильны, как никогда, во всяком случае на море. Вискоти там или кто еще, но они твердо решили закрепить свою победу у Лоиеры и нанести сопернику новый удар, на этот раз сокрушительный. Их не интересовали цветистые речи в палате аудиенций дожа, их интересовал ход дела в доках Арсенала.

Тем временем Генуя возобновила военные действия. В начале 1354 года она послала эскадру легких судов в Адриатику, где та напала на острова Лесина и Курзола[146] у далматского побережья и сильно их разорила. Когда весть об этом дошла до лагуны, венецианцы снарядили свою эскадру для охраны пролива Отранто между склонами Апулии и Корфу. А в это время 14 тяжелых галер под командованием Николо Пизани бросились на поиски грабителей. Не найдя их, Пизани пошел к Сардинии, где Педро Арагонский все еще осаждал Альгеро. Это было жестокой ошибкой. Паганино Дориа, под командованием которого снова находился генуэзский военный флот, усмотрел в этом шанс отыграться. Зная, что противник далеко на западе, он подошел ко входу в Адриатическое море и незаметно проскользнул мимо свежепоставленных венецианских засад. Теперь не было смысла отвлекаться на всякую чепуху вроде прибрежных островов. Зайдя прямо в залив, он захватил Паренцо на берегу полуострова Истрия. До самой Венеции оставалось около шестидесяти миль.

В момент крайней опасности венецианцы сохранили рассудительность. Назначили генерал-капитана с особыми полномочиями, чтобы принять для защиты города все меры, какие он сочтет необходимыми. Под его командой состояли 12 аристократов, каждый с тремя сотнями людей. Они провели среди городского населения экстренную мобилизацию. Ввели особый налог, а некоторые обеспеченные горожане оснащали галеры на свои средства. И наконец, из плотов и цепей построили огромное заграждение от церкви Сан Николо ди Лидо до форта Сан-Андреа ди Лидо.

Наверное, известий о принятых мерах, в особенности о последней, было достаточно, чтобы отвратить Паганино Дориа от попыток действовать дальше. Но скорее всего, он и не помышлял о большем, нежели показать миру, что Генуя не повержена на море, и тем более на суше, и не боится ни Венеции, ни кого другого. Если так, то он со своей задачей справился. Генуэзцы вернулись в Адриатическое, затем в открытое море и проследовали к Эгейским островам. До этого момента венецианцы не предпринимали никаких попыток догнать или остановить корабли Дориа. Но вернулся от берегов Сардинии Николо Пизани. Он предположил, что рано или поздно Паганино появится в генуэзской колонии на Хиосе, чтобы пополнить запасы, и пошел в том же направлении. Через несколько недель он нашел генуэзцев там, где и ожидал, с той поправкой, что Дориа поджидал еще дюжину галер из родного города и не собирался выходить из гавани неподготовленным. До начала следующего сезона (а был уже октябрь) ждать его не стоило. Не солоно хлебавши Пизано отступил на зимовку в Портолуньо, на юго-западе Пелопоннеса, напротив острова Сапиенца.

Тем временем Паганино Дориа решил не зимовать на Хиосе. Подошли его галеры, и до конца месяца он отплыл домой. Однако дул встречный ветер, и ему пришлось пристать к берегу, как раз в паре миль от расположения венецианского флота. Пока он ждал погоды, Джованни, его племянник, попытался, видимо из чистого любопытства, на легкой триреме осмотреть расположение венецианцев. Вернувшись, он рассказал дяде, что враг очень плохо защищен и его легко захватить. Паганино Дориа не колебался. 4 ноября, пользуясь беспечностью венецианцев, он на галерах вошел в Портолуньо. Большая часть состава венецианских экипажей отдыхала на берегу. Те же, кто оказался на борту, серьезного сопротивления оказать не смогли.

Можете себе представить, — жалуется Лоренцо, — сражение между вооруженными мужчинами с одной стороны и безоружными женщинами — с другой.

Венецианский флот насчитывал 56 судов, в том числе 33 галеры. Захвачены были все. Часть моряков бежала в Модону, часть была взята в плен. Погибли около 450 человек, большинство из них предположительно от переохлаждения в осенней воде.

Пизани был среди бежавших. В случившемся была не только его вина. Он приказал одному из своих капитанов, Николо Кверини, на 12 галерах охранять вход в гавань. Именно небрежение Кверини к службе (а некоторые считают это предательством) стало причиной поражения. Но поражение было несомненным: гораздо большим, чем в Босфоре, самым большим за всю историю республики. По возвращении в Венецию и Пизани, и Кверини были призваны к суду, приговорены к большим штрафам и лишены полномочий. Но если Кверини их лишили только на 6 лет, несчастный Пизани больше никогда не смог командовать ни на суше, ни на море.

Смерть, как писал Петрарка архидиакону Генуи, была благосклонна к Андреа Дандоло, «она уберегла его от зрелища его поверженной страны и гораздо более жестоких посланий, чем те, что пришлось написать ему мне». На самом деле, дож умер за два месяца до поражения в Портолуньо, 7 сентября 1354 года, и был положен в пышный готический саркофаг в баптистерии Сан Марко. Он стал последним венецианским правителем, похороненным в соборе.[147] Его смерть в 47 лет была двойной трагедией. Европа потеряла выдающегося ученого-гуманиста столетия, а в Венеции на пост дожа выбрали старика, которому предстоял год бесчестья и смерть на эшафоте.

Марино Фальеро был представителем одной из самых старых благородных фамилий Венеции, давшей республике уже двух дожей. В свои 76 лет он все еще вел активную общественную жизнь, будучи послом Венеции при папском дворе в Авиньоне. Этот пост он считал кульминацией своей жизни, посвященной различной государственной службе, но тут прибыли посланники с известием об его избрании. Еще в 1312 году его имя встречается в хрониках в связи с избранием дожа Соранцо, а между 1315 и 1327 годами — как участника Совета десяти. Возможно, он имел отношение к ликвидации Баймонте Тьеполо. В свое время он командовал флотом на Черном море, занимал должность старейшины (savio) в нескольких комиссиях, управлял в качестве подесты Кьоджей, Падуей и Тревизо. А всего за два года до избрания он выступал делегатом от республики, когда Карл IV разбирал очередную претензию венгров на Далмацию. Во время этой миссии Карл посвятил его в рыцари за старания и отдал ему во владение Валь Марино, у подножья Альп. За время своей деятельности Марино Фальеро прославился тем, что был скор на гнев и на прощение. В 1339 году на должности подесты Тревизо он прилюдно дал пощечину епископу, опоздавшему на шествие. Как показали последующие события, с возрастом его нрав не переменился.

Летописцы со вкусом описывают дурные предзнаменования по его приезде в Венецию. Кроме всего прочего, как говорят, всю первую неделю октября город был окутан плотным облаком тумана, такого густого, что «Бучинторо», везший нового дожа из Кьоджи, не смог подойти к Моло. Фальеро со свитой пришлось пересаживаться на маленькие плоскодонные лодки — piatte, бытовавшие до изобретения гондолы. Но даже и тогда они пропустили пристань у Понте делла Палья (Соломенного моста) и высадились в конечном итоге на Пьяццетту, так что дожу пришлось подойти ко Дворцу со стороны двух колонн, а это традиционное место казни злодеев.

Не прошло и месяца со дня его восшествия на трон и провозглашения торжественного обещания (promissione), ограничивавшего его власть, как пришли вести с Пелопоннеса, и над только что начавшимся правлением сгустились тучи. Но даже такая катастрофа, как Портолуньо, не могла омрачить венецианцам церковного праздника, и в начале 1355 года, в последний четверг перед Великим постом, они праздновали жирный четверг — Giovedi Grasso. Согласно народным традициям, вокруг Пьяццы и Пьяццетты ловили свиней в память о том, как мощи святого Марка перевозили, укрыв от неверных свининой. Устраивали акробатические представления, чисто венецианского свойства — так называемые Forze di Ercole («геркулесовы упражнения»), когда группа людей взбиралась друг другу на плечи, образуя живые пирамиды, или Volo del Turco («турецкий полет»), когда по канату соскальзывали с головокружительной высоты колокольни на Пьяццетту.

Когда закончились народные празднества, дож устроил во дворце обычный пир. Вот тут-то, по всеобщему мнению, и начались неприятности. Среди гостей находился молодой человек. Позднее сложилась безосновательная легенда, что это был будущий дож, Микеле Стено. Этот человек спьяну начал нескромно привлекать к себе внимание одной из служанок жены дожа. Фальеро велел его вышвырнуть, но перед тем, как покинуть дворец, буян умудрился проникнуть в зал Большого совета и оставить на троне надпись:

Марин Фальеро жену-красавицу
Содержит, а другие тешатся.[148]

Таким образом предполагалось уязвить дожа, но его ярость была еще сильнее, чем настрой кварантии. Вместо того чтобы произнести несколько суровых слов, принять во внимание возраст юноши и хорошую его репутацию, слегка наказать, заставить принести извинения и отпустить восвояси, сварливый старик разбушевался со всей нетерпимостью старого человека к нахальному и дерзкому новому поколению. Но его власть ограничивалась рамками клятвы, и он развернул привычные ему интриги среди правящей касты, чтобы осуществить свою месть. Он требовал, чтобы приняли закон, защищающий его честь и достоинство и карающий тех, кто на них посягнул. Если закон против них будет бессилен, он обещал заняться обидчиками сам.

Еще несколько случаев укрепили его в этом решении. Двое очень почтенных граждан, один — капитан корабля, другой — некто Стефано Гьяцца по прозвищу Гизелло, начальник Арсенала, представили, независимо друг от друга, жалобы на то, что они были оскорблены публично и телесно молодыми аристократами. Тогда дож, видимо, забывший, как он сам ударил епископа Тревизо, посочувствовал им, но указал на сложность дела и напомнил, что даже он сам претерпел оскорбление от подобных людей. Гизелло мрачно пробормотал: «Опасных тварей нужно связать. Если на них нет управы, их надо уничтожить».

Так у Фальеро появился союзник, и весьма могучий. Служители Арсенала были хорошо обученной и надежной провоенной организацией с давними традициями личной преданности дожу, поставлявшей ему телохранителей на все торжественные шествия. Так возник заговор. Ночью 15 апреля в городе должны были спровоцировать беспорядки, пустив слух о приближении генуэзского военного флота. Население высыпало бы на пьяццу Сан-Марко, где член правящей фамилии, Бертуччо Фальеро, ожидал бы с вооруженным отрядом арсеналотти, выделенных для охраны дожа, и убивал бы всех молодых аристократов, какие попадались на глаза. Марино Фальеро предстояло объявить князем Венеции и утвердить этот титул.

История знает бесчисленные примеры: аристократов, восставших против своего класса и возглавивших народное движение. Однако мало кто это проделывал на исходе восьмого десятка, и к тому же находясь в положении главы государства. В таких обстоятельствах мотивом не могут служить амбиции и личные интересы. Похоже, Фальеро двигала просто ненависть и злоба, желание одним всепобеждающим усилием отогнать наступающую старость. Вполне могло быть, что Гизелло и его подручные, видя это, воспользовались положением и сделали старого дожа своей марионеткой. Если так, то дож был не вдохновителем заговора, а скорее его жертвой. Но трудно сочувствовать человеку, который, обладая высшей властью, пытается силой, самым кровавым и жестоким образом уничтожить правительство, а в конечном счете — класс, его породивший. К счастью для Венеции, он добился только собственного падения.

Два заговора против республики видел уже XIV век. Оба они провалились из-за неспособности заговорщиков держать рот на замке. И вот — снова та же история! Один из заговорщиков, торговец мехами из Бергамо по имени Бельтраме, предупредил богатого клиента, чтобы тот не выходил на улицу 15 апреля. Клиент пошел прямиком к дожу и в простоте душевной передал ему предупреждение. Однако реакция Фальеро вызвала у него подозрения и желание донести предупреждение до других, более склонных к вниманию ушей. В квартале моряков Кастелло, возле Арсенала, главного центра беспорядков, некто Марко Нигро получил сходное предупреждение. Можно подумать, что и еще кто-то, включая и самого дожа, был не так молчалив, как полагалось, поскольку Совет десяти получил сообщения по меньшей мере из двух, а может, из трех или более источников. Совет действовал со своей обычной оперативностью. Первую же встречу провели тайно в монастыре Сан Сальваторе, чтобы выяснить, замешан ли в этом лично дож. Вскоре, когда проверили факты, был собран Большой совет во дворце. Присутствовали синьория, прокуроры (avogadore), кварантия, синьоры ди нотте, главы сестьере и пятеро мировых судей (cinque della pace), но примечательно, что на совет не позвали двух человек с фамилией Фальеро. Один их них был avogadore, а другой — член Совета десяти.

В день, назначенный для переворота, приняли все меры. В каждом приходе вооружили самых верных людей и отправили их на Сан-Марко. Эта милиция насчитывала 6–8 тысяч человек и могла погасить любые беспорядки. Отряд из ста всадников готов был по тревоге прибыть в любой район города. Тем временем начались аресты, вскоре последовали и приговоры. Бертолуччо Фальеро повезло — его лишь пожизненно посадили в темницу. Десять других лидеров были приговорены к повешению из окон дворца, смотрящих на Пьяццетту.[149] По злой иронии судьбы, среди казненных был Филиппо Календарио, который вслед за Базеджо был главным архитектором дворца. В день ареста он работал над южной стороной.

Настало время решить судьбу самого дожа. Совет десяти, решив, что он не вправе брать на себя такую ответственность, призвали собрать zonta[150] — особо предусмотренный расширенный его состав для исключительных случаев, к совету добавлялись еще 12 аристократов. Однако их решение было очевидным. Фальеро не пытался отрицать свое участие в заговоре. Он во всем сознался, признал свою вину и был готов к заслуженной высшей мере наказания. Приговор вынесли 17 апреля. Следующим утром, на рассвете, старика привели из его личных апартаментов в зал Большого совета, потом на верхнюю площадку мраморной лестницы, спускавшейся с лоджии второго этажа во внутренний двор дворца.[151]

С него сняли знаки отличия, его дожескую шапочку корно заменили на обычный головной убор. В короткой речи он попросил у республики прощения за свою измену и подтвердил справедливость приговора. Потом его голову уложили на подставку и казнили с одного удара.[152]

Двери дворца, запертые во время казни, открыли, и тело вынесли к народу. На следующий день его в простой лодке увезли в семейный склеп в часовне Санта Мария делла Пасе, между церковью Санти Джованни э Паоло и скуолой Сан Марко. Похоронили его в могиле без надписи.[153] Все имущество Фальеро конфисковали, исключая лишь 2000 дукатов, которые он перед казнью попросил оставить для жены в знак того, что он ей верит, несмотря ни на какие сплетни. Щедро наградили и тех, кто помог раскрытию заговора. Марко Нигро из Кастелло получил пожизненную пенсию по 100 золотых дукатов в год и несомненно полезную привилегию носить оружие для своей защиты в любом месте. Торговцу мехами Бельтраме полагалось не меньше 1000 дукатов, но он оказался настолько глуп, что потребовал недвижимость Фальеро на площади Санти Апостели и постоянное кресло в Большом совете. Когда ему отказали, он такого наговорил о правительстве, что его бросили в тюрьму, а когда он оттуда вышел, то был убит одним из друзей бывших заговорщиков.

Теперь Совет десяти не мог вписывать имя дожа в свои протоколы. Там, где оно должно было ставиться, оставляли пустое место и слова «non scribatur» («не записано»). Однако спустя десятилетие, когда позор и потрясение сгладились временем, стали поступать менее деликатно. 16 марта 1366 года решили, что изображение Фальеро следует удалить с фриза портретов дожей, который находится в зале Большого совета. Портрет заменили нарисованным черным покрывалом с надписью, четкой и понятной для любого читающего:

«Hiс est locus Marini Faledri decapitate pro criminibus».[154]

Было 4 июня, около шести часов пополудни. Я стоял у окна, любуясь морем… когда в гавань зашел один из тех удлиненных кораблей, что именуются галерами. Корабль был увит зелеными ветвями, его весла били о воду, паруса раздувал ветер. Его прибытие было столь стремительно, что вскоре можно было различить радостные лица мореходов и несколько смеющихся юношей в венках из листьев, которые размахивали флагами, приветствуя родной город, победивший, но еще не знающий о своей победе. Наблюдатель с башни уже подал сигнал о прибытии корабля, и незваные, но движимые радостным любопытством горожане высыпали на берег. Когда корабль подошел, показались вражеские знамена, вывешенные за кормой, не оставив в наших душах и тени сомнения в том, что пришли вести о победе… Когда же мы их услышали, дож Лоренцо пожелал вместе со своим народом вознести благодарственные молитвы Господу, пройдя с праздничным шествием по городу, в особенности по площади Сан-Марко, красивее которой, по моему мнению, нет во всем мире.

(Петрарка. Старческие письма.) (10 августа 1364)

Джованни Градениго по прозвищу Носатый был избран дожем, как утверждает беспристрастный историк конца того столетия, «несомненно, за какие-то его особые качества». Это случилось 21 апреля 1355 года, спустя всего три дня после казни предыдущего дожа. Необычно коротким сроком междуцарствие, наверное, было обязано всеобщему впечатлению от событий последней недели и желанию поскорее установить верховную власть. При этом республика снова показала, что ее властные структуры достаточно устойчивы и гибки, чтобы преодолеть самый тяжелый кризис. Любому другому европейскому государству потребовались бы для восстановления, возможно, годы. В Венеции же к моменту входа дожа Градениго во дворец от заговора Марино Фальеро оставалась лишь горькая память.

Новый дож был миролюбивым человеком семидесяти лет от роду. Война с Генуей дорого обошлась обеим сторонам и парализовала торговлю. Потерпев поражение в Портолуньо, Венеция потеряла большую часть своих кораблей и бойцов. Когда три брата Висконти, унаследовавшие после смерти дяди-архиепископа власть над Миланом, предложили от имени Генуи разумные условия, Венеция их с готовностью приняла. 1 июня 1355 года подписали договор, согласно которому каждая республика, помимо прочих, менее важных обязательств, обещала не вторгаться в воды другой и в спорную акваторию Азовского моря в течение трех лет. Каждая из сторон вносила в залог соблюдения этих обязательств 100 000 золотых флоринов, которые передавались на хранение независимой стороне.

Генуэзцы, чувствовавшие себя сильнее, негодовали на равноправие сторон в условиях договора. Поскольку иного выбора у подданных Висконти не было, договор они подписали, но с большой неохотой и в надежде стряхнуть миланское ярмо при первой же возможности. Возможность выдалась уже в следующем году. Венецианцам посчастливилось больше. Не потому, что условия договора были для них выгоднее, но потому, что они были свободны, в то время как соперникам приходилось тратить все силы на борьбу за независимость. У венецианцев была возможность восстановить торговлю и флот. Пока арсеналотти, о позоре которых забыли, работали, снаряжая сходящие со стапелей галеры, галеоны, фрегаты и бригантины, венецианские дипломаты ездили к татарам и варварам, в Египет и Фландрию, возобновляя старые соглашения и заключая новые.

Если бы Венеция оставалась только морской державой, какой она была еще 20 лет назад, короткое правление Джованни Градениго и впрямь было бы счастливым. Но теперь у Венеции были владения на материке, и эти новые территории требовали от государства новых усилий. Раньше, если королевство Венгрия претендовало на города Далмации, можно было нападать на вражеский лагерь с залива. Теперь все изменилось. Впервые значение этих перемен проявилось в 1356 году, когда Людовик, король Венгерский, вошел во Фриули.

На этот раз претензии не ограничивались отдельными городами или островами. Людовик хотел всю венецианскую территорию по восточному берегу Адриатики. Три года назад он уже завладел ею, но потерял в ходе дипломатических баталий. Теперь, под явно надуманным предлогом, он совершил нападение, направив главные военные силы даже не на спорную территорию, а на саму республику. Вскоре были захвачены Сачиле и Конельяно и осажден Тревизо. Хуже того, позиция Франческо да Каррара, повелителя Падуи, была ненадежна, и в случае его измены врага можно было встречать уже на пороге Риальто.

Таково было положение дел, когда в августе 1356 года Джованни Градениго умер. Его похоронили в часовне церкви Санта Мария Глориоза деи Фрари. У его преемника, Джованни Дольфино, с восхождением на трон возникли некоторые трудности — к моменту своего избрания он находился в осажденном Тревизо. Однако благодаря сочетанию храбрости, ловкости и удачи он ночью смог выбраться из города и проскользнуть мимо венгерских патрулей. Первым его делом на посту дожа было выяснение позиции Падуи. Как и предполагалось, Каррара под влиянием успехов венгров переметнулся к Людовику. Немедленно к Падуе были применены экономические санкции, карательная экспедиция опустошила ее предместья, но от всех этих мер толку было мало. Пока Серравалли и Азоло капитулировали, против венецианского правления взбунтовался епископ Ченедский, а в самом Тревизо раскрыли заговор, участники которого через несколько часов собирались сдать город врагу.

Пятимесячное перемирие, утвержденное папой, ничего не дало, и после Пасхи 1357 года, когда война возобновилась, венгры продолжили наступление. Успешно оборонялись два города — Кастельфранко и Одерцо. Тревизо тоже держался, но его падение казалось таким неизбежным, что епископ бросил свою паству и бежал в Венецию. Вскоре венгры уже контролировали берега лагуны и отбирали любое судно, какое попадалось им на глаза, явно готовясь к высадке. Венеция запретила выход судов в лагуну, а в это время шло строительство защитных укреплений. Вокруг города вбивались в грязь деревянные сваи.

Джованни Дольфино был, конечно же, храбрецом, но он был реалистом. Он знал, что одни лишь защитные меры венгров не остановят, что со временем они приберут к рукам всю венецианскую terra firma, а потом непременно займут и Венецию. Между тем казна опустела. В городе еще могла идти торговля восточными товарами, но владения на материке находились в руках врага, и это накладывало серьезные ограничения. Стало ясно, что придется сдаваться на условиях Людовика и что эти условия будут куда более тяжелыми, чем те, что два года назад выставляла Генуя.

Когда венецианские посланники явились к королю, его непреклонность превзошла все их опасения. Его успехи в Фриули и Венето позволили развить в Далмации новое наступление. После разной продолжительности сопротивления в руки его армии попали Трау, Спалато и, недавно, Зара. Требования короля были просты и исчерпывающи: дож должен навеки отречься от титула повелителя Далмации, а Венеция должна безусловно отказаться от всех далматских владений, от восточного края Истрии до Дураццо на юге. В ответ он позволяет Венеции оставить за собой Истрию и уводит войска из Северной Италии. Также он пообещал оградить венецианские корабли от пиратов, хотя как именно сухопутная Венгрия могла это осуществить, он не пояснил.

Особая комиссия по ведению войны при Большом совете из 25 человек была расширена до 50 членов. Венгерские условия грозили большими неприятностями. Из сосновых лесов Далмации поставлялась древесина для венецианского флота, а из ее жителей — потомственных моряков — набирали на корабли команду. Как же можно было подумать, что дож, власть которого «над четвертью и получетвертью Римской империи» недавно провозгласили, сложит с себя титул впервые за три с половиной века дожеского правления?

Эти аргументы были серьезными, но нашлись и другие, посильнее. Тревизо, державшийся из последних сил, и те области Италии, которые оставались верны Венеции, необходимы были еще больше, чем уже потерянная Далмация. Они — последний бастион, от которого зависела безопасность республики. Так что условия Людовика были приняты, и 18 февраля 1358 года в Заре подписали мирный договор.

На этот раз моральный ущерб венецианцам оказался сильнее материальных потерь. Тем не менее в своей потере они сами были виноваты, по крайней мере отчасти. Их власть в Далмации всегда носила странный характер. Это единственная область, где у них никогда не было серьезного влияния. С самого начала Далмации попускались тайные сношения с Византийской империей. Поскольку народ неизменно предпочитал далеких невидимых повелителей правителям у порога дома, присутствие венецианцев на побережье всегда вызывало недовольство. Сначала повседневные задачи власти доверялись традиционным местным правителям — князьям и графам, епископам и ректорам. Но постепенно ключевые позиции все чаще и чаще стали занимать венецианцы или их ставленники. Хуже всего, что эти ставленники настояли на освобождении венецианских судов от налога во всех далматских портах. Другое правило, не всегда соблюдавшееся, предписывало далматским торговцам в первую очередь предлагать свои товары венецианцам. Вследствие этого местная торговля только страдала, венецианцы наживали себе врагов, а местное население массово поддерживало венгров.

Избавившись от Далмации, Венеция сохранила свои итальянские владения. Однако стало ясно, насколько легко на них напасть врагам, действительным и потенциальным. Например, Франческо да Каррара, несмотря на неожиданно теплый прием, оказанный ему дожем тем летом, не получил желаемого. До конца года он успел набрать армию из 2000 германских наемников. И несмотря на его уверения, что использовать их предполагается не против Венеции, а против миланских Висконти, венецианцы ощутили тревогу за свое будущее. Чтобы утвердить свое положение, они даже отправили посольство к Карлу IV, дабы тот признал венецианские завоевания на terra firma. Но Карл пребывал в обычном для него дурном расположении духа, и единственным результатом поездки стал арест на обратном пути двоих из трех посланцев герцогом Рудольфом Австрийским за то, что венецианцы в ходе войны с Венгрией разрушили один из его замков. Следующие два года эти двое провели в заточении.

Их коллега, некто Лоренцо Челси, оказался более удачлив — он решил подзадержаться в Ратисбоне, при императорском дворце. Не сделай он этого — тоже оказался бы в австрийской тюрьме, а после смерти Джованни Дольфино 12 июня 1361 года его не выбрали бы дожем Венеции.

Про правление Джованни Дольфино можно сказать (хотя это не вполне справедливо), что ничего интересного, кроме обстоятельств его избрания, за это время не случилось. После удачного бегства из осажденного Тревизо дела его пошли плохо. Бессильный, он мог лишь заседать, в то время как республика уступала напору неприятельской силы и покупала свое спасение ценой унизительного мира. Его дипломатические усилия не принесли плодов. Мог ли в создавшихся условиях другой, более талантливый лидер достичь лучших результатов — большой вопрос. Вряд ли. Дольфино вовсе не был таким немощным, как может представиться предвзятому наблюдателю. Все же у венецианцев осталось мало поводов его вспомнить, о нем напоминает разве что изящной резьбы саркофаг в северо-восточной апсиде церкви Санти Джованни э Паоло.

Лоренцо Челси был выбран дожем не только благодаря тому, что избежал австрийской темницы, но и еще из-за некоторой милости фортуны. По возвращении в Венецию он был назначен на должность «капитана залива», иными словами, командира Адриатического флота. Вскоре он ушел в плавание, и к выборам нового дожа до города дошли слухи, что он одержал важную победу, захватив группу генуэзских корсаров. Это сообщение вызвало шквал радости — первая победа венецианцев за долгое время. Тут же предложили его кандидатуру на пост дожа, и, хотя сообщение впоследствии не подтвердилось, гражданам Венеции не пришлось жалеть о своем выборе.

В третий раз из последних четырех дожа избрали in absentia, в его отсутствие. Это свидетельствует о том, что в те времена многие венецианские аристократы предпочитали жить за пределами города. 21 августа Лоренцо Челси с помпой въехал в Венецию. Он был горд, самонадеян — возможно, это компенсировало ему не слишком благородное происхождение его семьи. Ему нравилась пышность и церемонность, всевозможная избыточность. Говорят, что он закреплял на своей шапочке крест, чтобы его престарелый отец оказывал ему должное почтение. У него также была крупная коллекция чучел животных и птиц и лучшая в городе конюшня.

Короче говоря, он оказался дожем того сорта, какой был нужен Венеции. Парады, шествия и разнообразная показуха действовали на него, словно бодрящее питье, и он в полной мере предавался им то недолгое спокойное время, которое совпало с его правлением. Принимая заезжих принцев, он показал себя щедрым и радушным хозяином. Когда в сентябре 1361 года прибыл Рудольф Австрийский, чтобы заключить с республикой мир (и вернуть в знак добрых намерений двух неудачливых послов, проведших 2 года в заключении), дож выехал его встречать на «Бучинторо», а затем сопровождал верхом по городу, показывая дворцы и церкви, реликвии и бесценные сокровища, которыми Венеция славилась на весь мир. При этом, конечно, он не забыл показать Арсенал. Еще более теплый прием был оказан Петру Лузиньянскому, королю Кипра. Тот останавливался в Венеции дважды — в 1362 и 1364 годах, в начале и в конце своей поездки по Европе. Его со всеми подобающими почестями разместили в огромном византийском дворце XII века, принадлежавшем тогда семейству Корнаро. До сих пор на карнизе здания, идущем вдоль верхней лоджии, видны гербы королевства Кипр и дома Лузиньянов.[155]

Но самым выдающимся гостем Венеции стал Петрарка, который в 1362 году бежал от свирепствовавшей в Падуе чумы. Его политическая и дипломатическая карьера закончилась. В обмен на обещание отдать республике свою библиотеку ему предоставили прекрасный дом на Риве. Он прожил там вместе с дочерью и ее семейством пять лет, затем беспочвенное оскорбление, которого он не мог вынести, вынудило его снова пуститься в скитания.[156] Вопрос о том, что же сталось с библиотекой, долго тревожил умы ученых. Говорили о каморке над лестницей в соборе Сан Марко, но вряд ли книги стали бы класть в подобное место. В конце концов, из-за оскорблений (четверо молодых венецианцев обругали его необразованным идиотом) он мог увезти их куда угодно. А может быть, винить стоит городские власти, которые не смогли осознать ценность подарка и позволили книгам затеряться в архивах.

Поскольку Венеция уже тогда славилась как центр образования и гуманизма, последнее предположение не выглядит правдоподобным. Хотя могло случиться всякое, потому что в это время перед правительством стояли другие важные задачи. Приезд Петрарки совпал с серьезным кризисом в колониях. Среди всех эгейских колоний республики самой крупной и важной являлся Крит. Даже сами размеры острова всегда представляли собой проблему. За 160 лет критяне так и не смирились с венецианским господством. Назревало недовольство и среди старых аристократических семейств Венеции. Находясь в городе, они автоматически получали места в Большом совете, а на Крите их оттесняли от власти приезжие чиновники, назначенные республикой. Кризис случился, как и четырьмя веками позднее в американских колониях Британии, из-за непомерных таможенных сборов. Утверждения, что эти сборы идут на починку и оборудование порта, не действовали на критян, с мнением которых уже давно никто не считался. В самом деле, они даже не были представлены в Большом совете. Они совершенно отказались платить до тех пор, пока в Венецию не пошлют делегацию из двенадцати человек, которая будет представлять там население Крита. К сожалению, совет не нашел ничего умнее, как ответить, что в колонии не найти столько достойных представителей. Нетрудно предугадать последствия такого оскорбления в такое время. Знамена Святого Марка сменили на знамена Святого Тита, покровителя Крита. Венецианский правитель Леонардо Дандоло был смещен и спешно лишен жизни. Весь остров охватил мятеж.

Но даже тогда республика недооценила всю глубину кризиса. Дважды в Кандию — главный город острова — отправлялись официальные комиссии с тем, чтобы разъяснить заблудшим их ошибку. Лишь после того, как второе посольство вынуждено было спасаться от толпы на свои галеры, Большой совет очнулся-таки от спячки. Спешно отправили обращения к папе, к императору, в Венгрию, Неаполь и Геную, призывая их прекратить отношения с бунтовщиками. В это время главный кондотьер, веронец Лукино даль Верме, собрал 2000 человек пехоты и 1000 конницы и с флотом из 33 галер отплыл на Крит.

Даже по меркам того времени войско было некрупным, но его хватило. Мятежников подвело отсутствие дисциплины. Их народная армия состояла в немалой степени из закоренелых бандитов, выпущенных из тюрем за обещание бесплатно воевать. Вскоре ополченцы вернулись к своим старым занятиям — стали грабить всех без разбора. Перед семьями венецианских колонистов встала угроза быть раздавленными гораздо более многочисленными греками. Дальнейшее развитие мятежа могло привести и к религиозному конфликту, и всех католиков могли обобрать и даже перебить. Они предпочли сдаться. Даль Верме вернулся в Венецию с победой. Празднество было подробно описано Петраркой, сидевшим по этому случаю по правую руку от дожа:

Число пришедших трудно было перечесть и даже охватить взором… Сам дож, окруженный знатнейшими людьми города, занимал лоджию над входом в собор, возле четырех лошадей золоченой бронзы, которых неизвестный древний скульптор запечатлел с таким правдоподобием, что, кажется, слышно, как они ржут и переступают копытами. Лоджию покрыли богатым цветным навесом, защищая сидящих в ней от палящего дневного солнца… Внизу, на пьяцце Сан-Марко, яблоку негде было упасть: церковь, башни, крыши, балконы, окна — все было до отказа забито зрителями…

С правой стороны в большом деревянном павильоне располагались четыреста изысканно одетых дам, цвет благородства и красоты… Не могу не упомянуть и об английских аристократах королевского рода, исполненных восторга от своей недавней победы.[157]

Оказалось, эта победа не слишком много дала Венеции. Хотя венецианская аристократия на Крите капитулировала, ее лидеров обезглавили, а многие прочие понесли наказание, греческое население продолжало партизанскую войну до 1366 года. К тому времени Лоренцо Челси уже умер. Над его смертью витал дух тайны до тех пор, пока не отыскали постановление Совета десяти, датированное 30 мая 1365 года. Постановление отвергало все ранее выдвинутые против старого дожа обвинения и обязывало его преемника признать их несправедливыми и безосновательными. Какие провинности вменяли в вину Челси, мы уже никогда не узнаем. Некоторые летописцы замечают, что он был не так уж невиновен, как хотели считать Десять, что он умер не так удачно, как мог бы, и что обстоятельства его смерти напоминали историю злополучного Марино Фальеро. Может, и так, но реальных подтверждений этому не нашлось. Челси похоронили с почестями (в церкви Санта Мария Челеста, ныне снесенной) и, как мы знаем, публично оправдали. Для нас причин сомневаться не осталось.

Следующие выборы дожа не прошли без разногласий. Предложили Марко Корнаро — одного из послов, плененных герцогом Австрийским, но его кандидатура не проходила по формальным требованиям. Он был слишком стар — далеко за 80. Он был слишком беден и мог не справиться с положенными на такой должности расходами. Он был слишком тесно связан с иностранными державами, чтобы не закралось сомнения в его лояльности. Наконец, он был женат на плебейке, чья многочисленная семья норовила вмешаться в государственные дела. Но Корнаро сам выступил в свою защиту. Он сказал, что его волосы белы, но побелели они на службе республике, которую он готов продолжить. Его бедность — повод скорее гордиться, чем стыдиться, она доказывает его честность. Его узы дружбы с иноземными принцами стали естественным результатом его дипломатической карьеры и репутации честного партнера. Они служат на пользу Венеции. Наконец, многие венецианские аристократы женаты на дамах скромного происхождения, а его жена и ее семья хорошо известны и никогда не давали повода усомниться в их лояльности. Его речь произвела должное действие, и 21 июня 1365 года его избрали.

Его правление было коротким, но мирным и успешным. Стихли последние отголоски критского мятежа. Удалось уклониться от идей графа Савойского о новом крестовом походе против турок, хотя две галеры все же пришлось отправить. Разрешили торговлю с мусульманами Александрии — папа дал что-то вроде благословения. Продолжалось украшение Дворца дожей. Резные капители южного фасада; огромная фреска Гварьенто, изображавшая рай, разместилась на восточной стене зала Большого совета вместе с длинным рядом портретов дожей прошлого. Портрет Корнаро оказался над самым троном.

Увы, XIV век был беспокойным временем, а Марко Корнаро был стар. Ни счастливая передышка, ни жизнь дожа не могли длиться долго. И не длились. 13 января 1368 года Венеция снова осталась без своего главы, и через несколько месяцев после похорон в церкви Санти Джованни э Паоло[158] город опять находился в состоянии войны.

В этом не было вины нового дожа, Андреа Контарини. Он намеревался править мирно, как и его предшественник. Его амбиции были даже еще меньше. Фактически он уже уехал в свое поместье под Падую, когда 12 его восторженных соотечественников явились сообщить ему о его избрании и сопроводить к Риальто. Вначале он встретил их категорическим отказом. Ему пришлось согласиться, только когда ему пригрозили изгнанием и полной конфискацией имущества. Знай он полную меру бед, его ожидавших, пожалуй, он проявил бы большее упорство. За последующие 14 лет ему не раз выпадал случай пожалеть о том, что он так легко согласился оставить свое убежище.

Когда беда разразилась в первый раз, она не слишком подточила ресурсы республики. Это было восстание в Триесте. В прежние годы этот город мало занимал мысли венецианцев. Небольшой по размерам, в силу причин географических он имел гораздо меньшее стратегическое значение, чем Зара и другие города, дальше по побережью. Однако с потерей Далмации, благодаря таким опасным соседям, как король Венгрии, герцог Австрийский и патриарх Аквилейский, Триест приобрел новые возможности для политических интриг. Мы не знаем, приложил ли кто-нибудь из этих соседей руку к мятежу, но герцог, конечно, не преминул послать армию жителям Триеста, осажденным венецианским флотом и попросившим о помощи. Венецианцы оказались быстрее. Он стянули кольцо осады и летом 1369 года силами, спешно сформированными из наемников и собственных войск, наголову разбили австрийцев.

Триест несколько месяцев держал осаду, но после поражения австрийцев сдача города оставалась лишь вопросом времени. 28 ноября город сдался.

Между тем поведение Франческо да Каррара подтверждало худшие подозрения венецианцев. Он возводил одну крепость за другой вдоль Бренты, где решил основать собственные соляные копи. Венеция, чья монополия на производство соли со времен основания республики приносила ей огромный доход,[159] заявила решительный протест. Каррара тут же вспомнил о своем давнем союзе с королем Венгрии и совсем растерялся, когда Людовик, вместо того чтобы поддержать его, предложил услуги посредника. Обсуждение, такое яростное, что временами в зале Большого совета обнажались клинки, ничего не дало. Венеция не успокоилась. Монополия на соль была краеугольным камнем ее экономики, и защищать ее следовало любой ценой. Республика наняла знаменитого кондотьера того времени Реньера деи Гваски и объявила войну.

Теперь осада угрожала Падуе. Венецианские отряды методично разрушали новые крепости и опустошали окрестные земли. Тем временем в Венеции раскрыли новый заговор. Каррара каким-то образом смог подкупить двух членов сената и с их помощью планировал убийство главных своих врагов в правительстве. Несостоявшимся убийцам хватило неосторожности поведать о своих планах парочке купцов из Мерчерии. Злоумышленников тут же схватили, протащили за лошадиным хвостом от Риальто до Пьяццетты и четвертовали между двух колонн. Один из двух изменников-аристократов был обезглавлен, второй брошен в тюрьму на 10 лет с последующим изгнанием. Наказание было справедливым, но оно не успокоило население Венеции. По городу ползли новые слухи: Каррара отравил колодцы, он собирается сжечь Арсенал. Чтобы навести порядок. Совет десяти, как обычно в подобных случаях, дал особые полномочия коллегии — расставить по улицам и каналам патрули, вылавливающие всех проникающих в Венецию чужеземцев, чтобы подвергнуть их допросу с пристрастием. Эти меры были встречены всеобщим одобрением. Общественное мнение приравняло Франческо да Каррара к антихристу.

Война длилась почти четыре года, до осени 1373-го. Вначале преимущество было за Венецией. Потом Венгрия послала Карраре значительное подкрепление из германских наемников. Их вел племянник Людовика Стефан Трансильванский. Равновесие сместилось, и республика потерпела серьезное поражение под Нарвезой на Пьяве. Таддео Джустиниани, принявший командование у деи Гваски, был пленен, а захваченное знамя Святого Марка как трофей доставили в базилику Сан Антонио в Падуе. Затем последовало поражение у Фоскануовы. Однако вскоре, когда венгры осаждали довольно незначительную венецианскую крепость (настолько незначительную, что даже ее название до нас не дошло), венецианская армия внезапно перешла в наступление. Венгерская оборона была взята на копья, а Стефан Трансильванский взят в плен.

Его привезли в Венецию, с почестями препроводили во Дворец дожей, а народ праздновал победу. У него были на то причины. Король Венгрии ради жизни своего племянника немедленно прекратил участие в войне, и Каррара, оставшись без союзников, вынужден был сдаться. Условия ему поставили жесткие: разрушить все крепости и выплатить Венеции компенсацию не менее четверти миллиона дукатов. Фельтре достался республике в залог хорошего поведения. Единственная уступка, которой добился Каррара, состояла в том, что его сын (лично ему было отказано) мог приехать в Венецию, чтобы просить у дожа прощения за отца. Эта торжественная церемония прошла осенью 1373 года перед собранием сената, на ней Петрарка, обязательно присутствовавший на всех торжественных событиях, произнес на латыни обычную свою речь с призывом к миру.

Но даже теперь мир не был полным. Еще один союзник Каррары, герцог Австрийский, продолжал чинить каверзы, и несчастный край поселков и городов на холмах вокруг Тревизо, так много страдавший последние полвека, еще три года разорялся бестолковой войной. В ней Венеция впервые в Италии использовала маленькие пушки. Только в конце 1376 года герцог отозвал свою армию, но к тому времени Венеция подошла к последней фазе в войне со своим давним, могущественным соперником.

Клянусь Богом, господа венецианцы, что не будет вам мира ни от господина Падуи, ни от нашей Генуэзской республики, пока не накинем мы узду на тех диких коней, что стоят у дома вашего богослова, святого Марка.

(Адмирал Пьетро Дориа (Кинаццо. Войны между Венецией и Генуей. 1378))

Петр Лузиньянский, король Кипрский и Иерусалимский, был убит в своем дворце, в Фамагусте 17 января 1369 года. Ему наследовал четырнадцатилетний сын, Петр II. Из-за молодости нового короля и медлительности его дяди-регента коронация вовремя не состоялась. Только в январе 1372 года юный Петр надел корону Кипра, а в октябре — корону Иерусалима.

Последний титул был только номинальным. Иерусалим уже около двух столетий находился в руках мусульман,[160] поэтому вторая коронация Петра проходила в Фамагусте, в церкви Святого Николая. Еще по пути к церкви между представителями от Венеции и от Генуи возникли какие-то споры о порядке следования. Порядок кое-как навели, но на пире, который последовал за коронацией, представители обеих республик начали буквально рвать друг у друга куски из рук. Во время ссоры оказалось, что многие из генуэзцев, несмотря на строгий запрет, прятали под плащами мечи. В подобных обстоятельствах очень трудно поверить, что все венецианцы соблюдали запрет, но на острове они пользовались лучшей репутацией, и власти предпочли свалить на генуэзцев всю вину за нарушение порядка. Некоторых из них тут же схватили и повыкидывали в окна. В это время толпа хлынула в генуэзский квартал, разоряя и сжигая дома.

Когда об этом узнали в Генуе, реакция превзошла все ожидания. Такое тяжкое оскорбление республика не могла оставить безнаказанным. Кроме того, если вовремя не принять жесткие меры, существовала опасность, что Кипр полностью попадет под влияние Венеции. О такой возможности генуэзским патриотам даже подумать было страшно. Быстро снарядили две карательные экспедиции. 6 октября Фамагуста сдалась генуэзскому военному флоту, а через несколько дней весь остров был в распоряжении генуэзцев. Юному королю позволили остаться на троне, правда, за это пришлось уплатить более 2 000 000 золотых флоринов, и остров обложили ежегодной данью в 40 000 флоринов. Дядя короля, двое его кузенов и 60 кипрских аристократов отправились в Геную заложниками. Фамагусту Генуя оставила себе.

Конечно, во время этих событий венецианская собственность пострадала, как пострадала и генуэзская годом раньше. И хотя новые хозяева Кипра не принимали мер к тому, чтобы изгнать соперников (протесты и требования компенсации со стороны венецианцев приняли со всей вежливостью и даже с сочувствием), такие резкие перемены в такой важной для всего Средиземноморья точке сделали неизбежным продолжение войны между двумя республиками. Тем, что войну, против всех ожиданий, отложили на целых пять лет, стороны обязаны не столько миролюбивым силам, сколько событиям в Константинополе, в которых обе республики были теснейшим образом завязаны.

Императору Иоанну V Палеологу наконец удалось избавиться от своего зятя. В 1355 году Кантакузин оставил надежды основать новую династию и отправился доживать свои дни, создавая исторические труды в монастырской келье, на горе Афон. Однако во всех остальных отношениях проблем у Иоанна только прибавилось. Адрианополь и с ним большая часть Фракии досталась туркам-османам, которые стояли уже почти под стенами Константинополя. Император погряз в долгах, его сокровищница пустовала. В 1369 году в отчаянных поисках денежной и военной помощи он колесил по Европе и в обмен на обещание Урбана V предоставить корабли, гребцов и кавалерию дошел до того, что готов был признать власть папы. Но прочие повелители Европы проявили меньше сочувствия, и, приехав в 1370 году в Венецию, Иоанну пришлось испытать худшее из унижений — заключение в долговой тюрьме. Старший его сын Андроник, назначенный в его отсутствие регентом, предпочитал, чтобы он там и оставался. Пришлось младшему сыну, Мануилу, отправлять в Венецию собственные драгоценности, чтобы вызволить отца из тюрьмы.

Но даже после этого неоплаченных долгов оставалось много, а после того как Иоанн вернулся в свою осажденную столицу, они только росли. Венецианцы решили наконец взяться за императора. Пятилетнее перемирие, которое они обещали ему по его отбытии, закончилось. После захвата Генуей Кипра им понадобились в Восточном Средиземноморье новые торговые порты, так что в 1375 году в Константинополь отправилось венецианское посольство. Поскольку император разговаривал с посольством в своей обычной манере, то есть уклончиво, в марте 1376 года за посольством последовал военный флот под командованием генерал-капитана Марко Джустиниани. Флот пришел с ультиматумом: если Иоанн желает жить в мире с Венецией еще пять лет, то должен все-таки погасить основные свои долги и отдать в залог остров Тенедос. Причем, получив этот остров, венецианцы готовы скостить изрядную часть долгов и вернуть драгоценности его сына. Если же он не примет эти условия, ему придется расстаться со своим троном.

Стратегическое значение острова Тенедос было огромным для любой державы, ведущей торговлю в этом регионе. Остров служил воротами в Геллеспонт. Согласно Вергилию,[161] здесь греки выжидали, пока в Трою привезут деревянного коня. Тенедос контролировал пролив и Мраморное море так же, как Галата контролировала Босфор. Если бы и он достался генуэзцам, торговля Венеции с Византией и черноморским побережьем задохнулась бы. Однажды, в 1352 году, Венеция некоторое время владела островом. Тогда это спасло ее от поражения, но сейчас, когда Генуя распоряжалась Кипром, Геллеспонт Венеции был нужен даже сильнее, чем 24 года назад.

Вида венецианского флота у самого входа в бухту Золотой Рог хватило, чтобы Иоанн Палеолог согласился на все. Он расплатился и с готовностью отдал Тенедос на указанных условиях, попросив только позволения вывешивать на острове знамя империи наравне со знаменем Святого Марка и сохранить там влияние православной церкви под властью византийского патриарха. Император, конечно, знал, что его капитуляция вызовет гнев в Генуе, но он не представлял себе масштабов их мести.

Императорский сын Андроник уже показал свою ненадежность, когда у отца случились затруднения в Венеции. В 1373 году он пошел еще дальше, заключив союз с сыном османского султана Мурада. Вместе они составили заговор против своих отцов. Заговор раскрылся. Мурад ослепил и впоследствии казнил собственного сына, Иоанн охотно поступил бы так же. Но, будучи в более сложных условиях, он просто лишил сына дневного света, посадив его в темницу. Трон его продолжал шататься, теперь он столкнулся с новой бедой — непопулярностью. Его народ, для которого вера значила больше, чем власть императора, не простил ему подчинения папе. То, что совершили генуэзцы после того, как Тенедос достался Венеции, лучше любых пояснений показывает, насколько сильным было их положение в Константинополе и насколько слабым положение императора. Они просто сместили его. Отец и сын поменялись местами: Андроник сел на отцовский трон, а Иоанн сел вместо него в темницу.

Первым делом новый император поспешил отдать Тенедос генуэзцам, пославшим на остров представителей, чтобы те управляли им от имени республики. Эта попытка не удалась. Хотя Венеция еще не вступила во владение островом, но местный губернатор оставался верен Иоанну и наотрез отказался признавать власть Андроника. Предварительно он успел получить какое-то официальное уведомление о соглашении с Венецией, потому что, когда Марко Джустиниани вскоре после генуэзцев прибыл туда со своим флотом, его встретили торжественно, и островитяне охотно и едва ли не с радостью отдали свою судьбу в его руки. В это время в Константинополе генуэзцы пожаловались Андронику, что на острове его не слушают, и император, опасаясь потерять поддержку Генуи, приказал арестовать предводителей венецианского купеческого сообщества, в том числе самого байло.

Стало ясно, что военные действия откладывать больше нельзя. На протяжении 1377 года дипломатические отношения между Венецией, Генуей и Константинополем изобиловали отклоненными протестами, отвергнутыми просьбами и, наконец, были разорваны совсем. Генуя заявила Венеции, что не отвечает за посягательства на жизнь и имущество венецианцев в Византийской империи. Венеция дала понять Генуе, что не сможет обсуждать спорные политические вопросы по этому региону, пока во власти не будет восстановлен законный император. Наконец, другой венецианский адмирал, Пьетро Мочениго, отправился к Константинополю требовать освобождения байло и других венецианцев, содержащихся под стражей, а в случае отказа быстро сместить Андроника, даже если бы для этого пришлось прибегнуть к помощи турецкого султана.

Но Мочениго так и не смог выполнить своей миссии. Вскоре после того, как он покинул лагуну, до Венеции дошел слух, что Генуя послала свои галеры. Генуэзскому флоту нужно было объединиться с византийской эскадрой и совместно с ней атаковать Тенедос. Гонцы повезли адмиралу новые инструкции. Война началась, и его флот был нужен в Средиземном море.

Генуэзцы и византийцы в самом деле попытались силой овладеть Тенедосом, но им это не удалось. Эта попытка плохо освещена в хрониках, вероятно, потому, что плохо пытались. Затем вдруг Тенедос, а с ним и Геллеспонт, Мраморное море и вся черноморская торговля внезапно померкли и отступили на задний план. Произошла одна из тех резких смен фокуса исторических событий, которые делают изучение истории Средиземноморья таким сложным. Последний этап противостояния между Венецией и Генуей должен был произойти на итальянской территории и акватории: в Тирренском, Адриатическом морях и, что ужаснее всего, в Венецианской лагуне.

Обе стороны постарались привлечь союзников. Генуя, как всегда, рассчитывала на Франческо да Каррару и другого старого противника Венеции — короля Венгрии. Венецию поддержал Петр, король Кипра, не простивший Генуе недавний захват острова и желающий отомстить бывшим завоевателям. Сама по себе поддержка Петра значила немного, но она позволила Венеции заключить союз с зятем молодого короля — Бернабо Висконти, герцогом Миланским. В ноябре 1377 года с ним заключили четырехлетний союз, по условию которого все завоевания, сделанные на море, отходили в Венеции, а те, что сделаны на суше, — к Милану, в том числе, если повезет, и сама Генуя. Тем временем во Дворце дожей провели обычные меры по переходу республики на военное положение: появились комитеты старейшин для решения политических вопросов и сбора денег, собирались отряды наемников для действий на суше, укреплялись стратегически важные объекты в области Тревизо. Формировались duodene — группы из двенадцати человек, из которых один или более идут служить, а остальные их содержат. Удобное и очень венецианское изобретение. В любой момент каждая duodena могла поставить в ополчение не менее трех человек. Наконец, 22 апреля 1378 года Витторо Пизани, племяннику того самого Николо, что был отстранен от командования после Портолуньо, дож Контарини вручил знамя Святого Марка и благословил его вести республику к победе.

Возможно, Пизани и не принадлежал к числу великих адмиралов Венеции, однако он показал себя прекрасным человеком и выдающимся лидером. Все, кем ему приходилось командовать, его обожали. Не прошло и шести недель с момента его назначения, как его имя засияло новой славой. 30 мая венецианский флот встретился с генуэзским у Анцио. В тот день бушевал жестокий шторм. Битва разыгралась под проливным дождем, налетал шквальный ветер, точное маневрирование вообще было невозможно, а четыре венецианских галеры так и не смогли вступить в бой. Все-таки искусство венецианских моряков возобладало, и к ночи пять генуэзских галер были захвачены, а шесть разбились о скалы. Пленников, среди которых находился и генуэзский командующий, привезли на Риальто, где, как говорят, на них с восхищением смотрели все дамы Венеции. Народ Генуи, напротив, встречал весть о поражении вовсе не дружелюбно, а в тревоге и ярости, потому что победа Венеции и отсутствие флота позволили соседу-барону грабить генуэзское побережье. Народ взял штурмом дворец в Генуе, сместил своего дожа и посадил на его место другого.

Будь флот Пизани побольше, а погода получше, он вполне мог бы войти в Геную, и история войны на этом бы закончилась. Но он предпочел не рисковать. Вместо этого он отправился в Левант, чтобы обеспечить дополнительный эскорт Валентине Висконти, тридцативосьмилетней дочери Бернабо, отправляющейся на Кипр, чтобы выйти там замуж за короля Петра. Потом, после энергичных, но крайне преждевременных поисков генуэзских судов, он направился назад, в Адриатику, где захватил города Каттаро и Себенико.[162] Ему позволили вернуться на зиму в Венецию, но он отказался и остался зимовать в Пуле.

С точки зрения венецианских властей этот отказ был серьезной ошибкой. Пизани, его капитаны и матросы уже шесть месяцев пробыли в море, не видя родных и друзей, а теперь им предстоял, возможно, еще год разлуки. После таких подвигов и побед они заслуживали лучшей участи. Корабли тоже требовали починки, а зимние холод, сырость и грязь на пользу им не шли. Требование вернуться домой по весне также было отвергнуто. Утром 7 мая 1379 года обиженные, деморализованные моряки проснулись и увидели, как к Пуле подходит генуэзский флот из 25 судов.

Сперва Пизани отказался принимать бой. Он лучше всех знал о состоянии людей и кораблей. Численное преимущество было на его стороне, но в случае поражения кто защитит Венецию? Вскоре в Пулу должен был подойти с востока другой венецианский флот под командованием адмирала Карло Дзено. Если это случится, они вдвоем разобьют генуэзцев. До того времени лучше было пережидать в безопасной гавани. Бесспорно, это было верное решение, но его отвергли. Капитаны и их команды, страдающие от бездействия, возмущались тем, что должны ограничиваться обороной, и даже обвинили адмирала в трусости. Трусом Пизани не был, но в критический момент ему не хватило смелости настоять на своем. Он согласился нападать и, выйдя из гавани, направился прямо к генуэзскому флагману.

Все закончилось очень быстро и с результатом более плачевным, чем Пизани мог предположить. Сам он сражался героически и, как считается, лично уничтожил корабль генуэзского адмирала Лучано Дориа. Но его капитаны оказались слабы и нерешительны, и из всего венецианского флота только шесть галер не захватил и не потопил враг. Изломанные, они укрылись в порту Паренцо. Пизани вызвали в Венецию для ответа и обвинили не в трусости, но в плохом наблюдении за окрестностями гавани. Его отстранили от командования, приговорили к шестимесячному заключению и на пять лет запретили занимать любую должность.

Трудно поверить, что Венеция, находясь на грани поражения, отказалась от услуг одного из лучших своих адмиралов, тем более что другой адмирал, Карло Дзено, находился далеко на востоке. Хотя считалось, что он спешит домой, вестей от него не было. Как ни грустно, но насмешка судьбы была в том, что адмирал находился в заключении, он был бесполезен, ведь и флота тоже не было. Единственными кораблями, которыми располагал город, были шесть галер, нуждающихся в ремонте. Пока не прибыл Дзено, городу оставалось уповать только на свою естественную защиту. К счастью, у Венеции имелась фора в несколько недель. Генуя потеряла своего адмирала и не могла воспользоваться положением, пока не будет назначен новый, пока он не доедет до флота и не примет командование.

На протяжении этих недель венецианцы день и ночь укрепляли город. Была проделана титаническая работа. Почти все население города, мужчины и женщины, аристократы и простолюдины, работало сообща. Многие богачи предоставляли в распоряжение республики все свое состояние, другие оплачивали из своего кармана оснащение кораблей и строительство укреплений. Положение усложнилось с появлением Франческо да Каррара. С 5000 венгров, присланных королем Людовиком, он явился на побережье лагуны. Местре едва успели спасти от осады. Но теперь даже Каррара представлял меньшую опасность. Хотя он мог наделать бед на суше, грозя тогда еще редкими в Италии пушками, на воде он был бессилен и самому городу повредить не мог. Другое дело — генуэзский флот. Подошедшую эскадру уже можно было разглядеть. Она стояла за портом Лидо. За последние сотни лет ни один вражеский флот, который Венеция не могла бы выставить вон, не вставал на якорь так близко к городу.

Но если венецианцы и не могли уничтожить генуэзские корабли, они, по крайней мере, могли осложнить им путь вперед. Леонардо Дандоло, получивший беспрецедентное звание генерала Лидо, оградил монастырь Сан Николо крепкими стенами и тройным рвом, а на входе в лагуну цепями связали три корабельных остова. Вехи, которыми обозначали каналы и мели, были переставлены, чтобы запутать пришельцев. Командование сухопутными силами доверили кондотьеру Джакомо де Кавалли, который подошел с 4000 всадников, 2000 солдат пехоты и большим числом арбалетчиков. Их расположили на побережье, защитив таким образом свои владения с суши. Чтобы Каррара не мог сообщаться с генуэзцами, лагуну постоянно патрулировали лодки с вооруженными людьми. В самом городе учредили комитет, состоящий из двух советников, одного главы кварантии и четырех старейшин. Комитет круглосуточно дежурил во Дворце дожей, его состав еженедельно обновлялся. Помимо прочего, в его обязанности входило следить за сигналами колоколов монастыря Сан Николо. Сигнал тревоги могли подать с колокольни Сан Марко, его подхватывали все церкви Венеции, и тогда каждый приход отправлял вооруженных людей на Пьяццу.

Приготовления закончили вовремя. 6 августа флот из 47 генуэзских кораблей под командованием недавно назначенного адмирала Пьетро Дориа появился под Кьоджей.

Город Кьоджа расположен на острове, с самого юга Венецианской лагуны. Даже по венецианским меркам его расположение неопределенно. География не в силах дать четкий ответ, на суше находится этот город или на воде. Граница суши и земли, и без того размытая, включает устья двух рек, Бренты и Адидже, выносящих свои мутные воды на пару миль. На протяжении пяти веков военные и морские инженеры строили здесь дамбы и волноломы, проходы и каналы, выкапывали здесь, насыпали там, так что к концу XIV века эта местность совсем потеряла свои естественные очертания.

По этой причине, несмотря на все научные достижения, детали битвы за Кьоджу неизвестны. В общих чертах, конечно, все ясно. Дориа направил свой флот на север, сжег по пути Градо, Каорле и Пеллестрину, хотел взять с налету Маламокко, но встретил более серьезный отпор, чем ожидал, и не стал задерживаться. Ни один из этих пунктов не представлял для него важности — он стремился к Кьоджи, где линия отмелей сходилась с сушей. Там он втайне надеялся встретиться с Каррарой, который, располагая армией из 24000 итальянцев и венгров в долине Бренты, мог обеспечить его припасами и замкнуть блокаду Венеции с суши, в то время как генуэзцы замкнули бы ее с моря.

Кьоджу оборонял гарнизон из 3000 человек под командованием подесты Пьетро Эмо. В обычных случаях таких сил вполне хватало, но выдержать такую атаку и с суши, и с моря подеста не надеялся. Эмо обратился в Венецию за помощью, и в лагуну немедленно вышли 50 мелководных лодок под командованием Леонардо Дандоло. Однако толку от них оказалось мало, да и в любом случае они опоздали. 16 августа, после героической, но тщетной обороны, унесшей немало жизней как венецианцев, так и генуэзцев, Кьоджа пала. Впервые со времен Пипина укрепленный город в лагуне (и именно тот, что контролировал прямой глубокий канал к Венеции) оказался в руках врага.

Когда над Кьоджей взвились знамена Генуи, Венгрии и Франческо Каррары, колокола Венеции просигналили тревогу, и дож с сенатом провели срочное заседание. От Карло Дзено и его флота все еще не было известий, а без них одолеть врага в открытом бою надежды не было. Приняли решение начать переговоры об условиях сдачи, но Каррара отказался гарантировать неприкосновенность послов, так что Венеция оказалась в самом абсурдном за всю историю положении, не имея возможности ни заключить мир, ни продолжать войну. Оставалось только держать оборону в надежде продержаться до прибытия Дзено. Маламокко пришлось оставить, чтобы все силы собрать в Лидо, вокруг монастыря Сан Николо и в форту Сан-Джорджо Маджоре, находящемся в более тяжелом положении. Вносились добровольные пожертвования. Когда истощились запасы продовольствия и выросли цены, богатым вменялось в обязанность бесплатно кормить бедных. Наконец по многочисленным просьбам из тюрьмы освободили Витторо Пизани.

Решение об этом было принято с большой неохотой. К тому времени правительство и народ пришли к общему мнению, что в этот отчаянный, критический момент Венеция нуждается в военном вожде, который взял бы на себя верховное командование. Но у сената нашелся свой кандидат на этот пост — Таддео Джустиниани, а назначать человека, которого несколько недель назад публично обвинили, не хотелось. Даже великодушно заявив, что вверяют ему свои жизни, забыв обо всех прошлых обвинениях, сенаторы постарались подчинить его Джустиниани. Против этого выступил народ, и в первую очередь моряки, которые служили под его командованием. Пизани был для них своим человеком, никого другого они слушать не желали. Время для испытания терпения народа было неподходящим, и сенат уступил.

Это было мудрым решением. За одну ночь настроение в Венеции изменилось. Исчезли отчаяние и пораженческие настроения. Вернулось присутствие духа, а с ним решимость и отвага. Мгновенно собрали гигантскую сумму в 6 000 000 лир, не считая золота, серебра и драгоценных камней, которые добровольно сдавали жители. Арсенал работал день и ночь, пока со стапелей не сошли 40 галер. Вдоль Лидо за две недели построили новую защитную стену с башнями с обеих сторон. Западную часть Большого канала перегородили плавучим боном, защищенным военными кораблями, на некоторых из них стояли пушки. Поставили новый частокол, проходивший от монастыря Сан Николо в Лидо через лагуну, за островами Сан-Серволо и Джудеккой и до берега. Все это и многое другое совершили в порыве энтузиазма, внушенного Витторо Пизани. Так его любил народ.

Но он еще был удачлив. Если бы сразу после взятия Кьоджи Пьетро Дориа последовал совету Каррары и предпринял штурм Венеции, вряд ли Пизани или кто-либо другой смог спасти город. К счастью, Пьетро следовал своему первоначальному плану блокировать город и взять его измором. Это ему не удалось, он только дал венецианцам время подготовиться, в то время как его собственные войска теряли боевой настрой. Многие из его людей, жаждавшие сказочных богатств Венеции, роптали на своего адмирала за чрезмерную его осторожность и жаловались на то, что стоят впустую, глядя, как город воздвигает все новые укрепления, становясь с каждым днем все неприступнее. Были и другие тревожные признаки. Однажды в конце лета маленькая эскадра под командованием Джованни Барбариго напала на три генуэзских корабля, охраняющих наземную крепость, и сожгла их. В это время Джакомо де Кавалли постепенно продвинулся на юг вдоль берега и снова занял Маламокко. Как ни фантастично это выглядело, но Венеция переходила в наступление.

Взятие Маламокко, пожалуй, было не так уж важно, как казалось. Приближалась зима, а это означало, что Пьетро Дориа со своими силами неизбежно выступит из Кьоджи. С другой стороны, Витторо Пизани хорошо знал, как трудно в зимнее время содержать в порядке большой военный флот вдали от дома. Это означало следующую фазу кампании. Осаждающие сами оказались в осаде. Кьоджа была почти сухопутным городом, с водой ее связывали только три канала: главный вход в гавань со стороны Пеллестрины, а дальше к югу — два входа в гавань Брондоло, оба со стороны лагуны. Оставалось только перегородить каждый из каналов, затопив в нем по остову судна с грузом камней. Два других входа в лагуну на севере — порты Лидо и Маламокко — после этого могли блокировать венецианские патрули.

Зимней ночью 21 декабря 1379 года была совершена вылазка, на буксире тащили груженные камнем суда. На ведущем корабле вместе с Пизани ехал дож, Андреа Контарини, возраст которого приближался к 90 годам. На заре подошли к Кьодже. Местные дозорные быстро подняли тревогу, и разгорелся бой, особенно вокруг Брондоло, где сосредоточились основные оборонительные силы. Но суда были затоплены там, где полагалось, и через несколько часов Кьоджа была надежно закрыта, и генуэзцы со своим флотом оказались пленниками.

Однако для венецианцев работа была еще не закончена. Успех операции зависел от дальнейшей их бдительности. Одна из баррикад в Брондоло была сделана ужасно, постоянно приходилось защищаться от попыток генуэзцев сломать ее. За северными входами в лагуну тоже приходилось присматривать. Кораблей и провианта по-прежнему жестоко не хватало, хотя зимние бури выполняли часть работы венецианских патрулей. В это время выходить в море было тяжело и опасно. Неясно, сколько времени можно было держаться так дальше, но, к счастью, этот вопрос так и остался без ответа. В первый день 1380 года на горизонте показался долгожданный флот Карло Дзено.

Наскоро посоветовавшись с Пизани и дожем, Дзено вначале завел 18 кораблей в Брондоло, который оставался самым слабым звеном блокады. Нежданный шторм, совпавший с его прибытием, дважды чуть не разбил корабль, но через пару дней он захватил соседнюю крепость, башню Лондо, открыв путь для поставок провизии, которую союзник Венеции герцог Феррары отправлял по реке Адидже. 6 января произошло еще более удачное событие. Венецианская пушка разрушила колокольню Брондоло, и упавшими обломками насмерть зашибло Пьетро Дориа.[163] Его преемником, наскоро выбранным из числа офицеров, оказался Наполеоне Гримальди. Он в отчаянии пытался прорыть новый канал через Лидо Соттомарина, на восток от осажденного порта. Но в феврале Пизани взял Брондоло, и целый участок берега снова оказался в руках венецианцев.

Осада продолжалась всю зиму и весну. В апреле венецианцы потерпели серьезное поражение. Новый генуэзский флот под командованием Марко Маруффо захватил Таддео Джустиниани и 12 кораблей, на которых он вез зерно из Сицилии, — в Венеции голодали почти так же, как и в Кьодже. После этого Пизани и Дзено, беспрерывно патрулировавшие лагуну, забеспокоились. С наемниками тоже возникали проблемы (особенно с надоедливыми англичанами), держать их под контролем удавалось, только обещая надбавку и двойную плату. Каким-то чудом обоим адмиралам удалось избежать открытого сражения с Маруффо, в котором они попросту были бы разбиты, и не допустить соединения его сил с осажденными соотечественниками. Наконец Маруффо отступил и высадился в Далмации. 24 июня 4000 умирающих от голода осажденных генуэзцев, отчаявшись получить помощь, сдались, не выставляя условий.

В Венеции был праздник. Это была не просто победа, это было избавление. Буквально все население города на лодках всех видов и размеров с «Бучинторо» во главе вышло из города, чтобы поприветствовать старого дожа, который вместе с флотом принимал участие в шестимесячной осаде. Эта процессия вернулась к Моло,[164] ведя за собой 17 разбитых галер и их жалкую команду — все, что осталось от флота Пьетро Дориа. С наемниками расплатились сполна, как обещали. Один из них, англичанин по имени Уильям Голд, который предположительно не был мятежником, получил за свои заслуги 500 дукатов дополнительно.

Все-таки война еще не совсем закончилась. Маттео Маруффо оставался в Адриатическом море. Пизани надеялся, что выйти оттуда ему не удастся. Наконец после нескольких недель беспорядочных и безуспешных поисков он настиг дюжину генуэзских галер у побережья Апулии. Им удалось сбежать, но в бою Пизани был тяжело ранен. Флот вернулся в Манфредонию, где 13 августа Пизани скончался. Памятник ему, сперва стоявший в Арсенале, теперь находится в юго-восточной апсиде церкви Санти Джованни э Паоло. Среди изобилия скульптур в церкви он незаметен, и большинство путеводителей, к сожалению, о нем не упоминают. Но ни за кем из похороненным в этом здании при жизни так охотно не шли, никого так не любили, как Витторо Пизани. Ни о ком не отзываются соотечественники с такой благодарностью. Не будет преувеличением сказать, что он спас Венецию, без него она бы не уцелела.

Карло Дзено, теперь уже в звании главнокомандующего, продолжил широкую кампанию от побережья Пелопоннеса до генуэзских вод, но значительных успехов не достиг. В это время в Венето Каррара и его союзники тоже подверглись давлению. Венецианцы всегда считали, что от владений на суше больше бед, чем пользы. Теперь они решили хотя бы не отдавать их ненавистному Карраре. Их решили отдать герцогу Австрийскому с одним лишь условием, что он оккупирует их своими силами от имени республики. Герцогу большего и не требовалось. Перед угрозой превосходящих сил Карраре пришлось отступить.

Война наконец утихла, и две истощенные республики с благодарностью приняли посреднические услуги графа Амадея VI Савойского. Переговоры о мире в Турине собрали не только Венецию и Геную, но и всех, кто принимал участие в военных действиях: Венгрию, Падую, Аквилею и даже Акону и Флоренцию. Венеция, как победившая сторона, заявила о праве выдвигать условия, но в конечном итоге условия были приняты совсем не такие, на которые мог бы рассчитывать победитель. От Каррары она получила обратно крепости вокруг лагуны, необходимые для защиты. Зато пришлось официально отречься от Далмации и Тенедоса, непосредственного повода для войны. Их забрал Амадей VI Савойский, чтобы распорядиться по своему усмотрению.

Если не заглядывать далеко, остается признать, что Венеция в этой войне ничего не выиграла. Генуя тоже. Настоящими победителями стали теневые фигуры: король Венгрии и герцог Австрийский. События в Кьодже, несмотря на весь героический драматизм, привели только к страшной разрухе. После взаимного разорения и кровопролития оба противника в политическом смысле остались каждый при своем. Это и подтвердил Туринский договор, после чего обе республики продолжили торговать в Леванте и Средиземном море вместе.

Однако со временем стало ясно, что победа Венеции была значительнее, чем казалось вначале. Прошло немного времени, и Венеция удивила как друзей своих, так и врагов темпами экономического восстановления. А Генуя, наоборот, пришла в упадок. Ее система управления начала рушиться, ее раздирала на части борьба фракций. За пять лет ей предстояло сменить десять дожей, а затем на полтора века попасть под французское владычество. Только в 1528 году под предводительством Андреа Дориа ей удалось вернуть независимость, но мир к тому времени изменился. Больше никогда она не представляла угрозы для Венеции.

Законам дож противостать не может.
Ведь, отобрав у чужеземцев льготы,
В Венеции им данные, доверье
Он подорвет к законам государства.
А наши и торговля, и доходы —
В руках всех наций.

(У. Шекспир. Венецианский купец[165])

Наступило 4 сентября 1381 года. Месяц назад был подписан Туринский мир. Во всех венецианских церквях отслужили благодарственные молебны в честь избавления от страшной опасности и героической победы над могучим и безжалостным врагом, как это представлялось венецианцам. Уже строились планы по восстановлению Кьоджи. Прежде чем эпоха венециано-генуэзской войны канет в прошлое, оставалось сделать только одно — отличить тех граждан, которые в трудный час проявили чудеса щедрости и героизма и оказали Венеции неоценимые услуги. Их можно было оделить самым ценным даром, которого столь многие тщетно добивались, — причислить к городской знати. Но даже теперь, когда для этого нашелся такой веский, неординарный повод, эта процедура проходила непросто. Каждый кандидат подробно обсуждался, затем проводилось тайное голосование. Несмотря на формальный характер процедуры, она занимала весь день и большую часть ночи. С сожалением читаем мы о торговце зерном Леонардо дель Аньело, содержавшем целый месяц 150 наемников. Его кандидатура не прошла голосования, и огорченный, он умер от сердечного приступа.

Мы не знаем, как пережили огорчение другие отвергнутые кандидаты, но 5 сентября 30 новых аристократов в сопровождении друзей и родственников, неся в руках зажженные свечи, прошествовали к базилике. Там их ждала специальная месса, после чего во Дворце их представляли дожу и синьории. Потом состоялась регата и обычное празднование на пьяцце Сан-Марко. Больше всего радовало народ, что многие из тех, в чью честь устроен праздник, были простыми торговцами и ремесленниками. Все-таки венецианская аристократия не была таким уж закрытым кругом.

Когда эти тридцать явились к дожу, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, он находился в добром здравии, несмотря на перенесенные трудности осады Кьоджи. После этого он правил еще всю зиму и умер 6 июня 1382 года. Как ни странно, его похоронили в монастыре Сан Стефано, в простом саркофаге. Сейчас состояние его могилы оставляет желать лучшего.[166] Казалось бы, Контарини, с неохотой заступивший на должность дожа, так много сделавший для своей родины, достоин большего. Хотя бы чего-то наподобие той гробницы, которая досталась его преемнику, Микеле Морозини, умершему от чумы всего лишь после 4,5 месяцев правления. Его усыпальницу с правой стороны хоров церкви Санти Джованни э Паоло Рескин называет «богатейшим памятником Венеции готического периода».[167]

Богатый и принципиальный Морозини мог бы стать прекрасным дожем, будь у него время проявить свои качества. Не его вина в том, что он пал жертвой не только одного из шквалов «черной смерти», опустошавших Венецию во второй половине XIV века, но и ошибки современников, по сей день очерняющей его имя. Во время войны за Кьоджу, когда будущее Венеции висело на волоске, он вложил огромные деньги в недвижимость. Почти наверняка он ставил целью поддержать общую стабильность. Когда его спросили, зачем он это делает, он ответил: «Se questa terra stara male, io non voglio aver ben» — «Когда эта земля страдает, я не хочу выгоды». К несчастью, самый популярный источник, «Жизнь дожей Венеции» Сануто, приводит эту фразу в варианте «io ne voglio aver ben» — «я не премину нажиться». Клевета прижилась. Если бы вторая версия была верной, возникли бы серьезные сомнения в том, что Морозини имеет моральное и интеллектуальное право возглавлять республику. Немыслимо, чтобы такого человека выбрали дожем, особенно с учетом того, что, согласно многим источникам, его соперником был прославленный герой войны Карло Дзено.

Последнее обстоятельство послужило причиной того, что среди современных историков появились хитроумные предположения, что якобы Дзено не прошел на выборах дожа из-за какого-то своего незначительного отступления в самом конце войны. Гораздо более правдоподобной причиной выглядит его сравнительная молодость (ему еще не было и пятидесяти) и активность. Жизнь, заключенная в стенах Дворца дожей, проводимая в приемах и шествиях, плохо совмещалась с его энергией и талантом. Гораздо полезнее для республики он был на своем посту, что он и доказал за последующие 36 лет.

После смерти Микеле Морозини выбор избирателей пал на человека по имени Антонио Веньер. Шестидесятый дож Венеции служил капитаном на Крите, где некоторое время назад обосновалась его семья, одна из древнейших в республике. Три месяца Венецией правил регентский совет, пока 13 января 1383 года к берегам Риальто не прибыл новый дож в сопровождении двенадцати знатных венецианцев, посланных за ним.[168]

По всем отзывам, он был человеком строгим и справедливым. Когда его сын угодил на два месяца в тюрьму за глупую выходку[169] и вскоре после этого заболел, он отказался досрочно помиловать сына, даже если болезнь будет угрожать его жизни. Восторженно-уважительное отношение к Веньеру высказывали и его подданные, и историки последующих времен. Правда, по мнению историков, он слишком мало времени уделял «домашним» заботам. Но в этом и не было большой необходимости. В отличие от Генуи, которая быстро скатывалась к анархии, Венеция оправилась от последствий шестилетней, самой отчаянной за всю историю войны, оставив незыблемой свою политическую структуру. Внутри республики все шло своим чередом, и все проблемы приходили извне. Антонио Веньер и его советники теперь занимались упроченьем положения Венеции в Европе и мире.

Во-первых, следовало перестроить свою экономическую империю. Потеря Далмации была тяжелой, но с ней пришлось смириться, иного выбора просто не было. Кроме того, Далмация важным торговым партнером никогда не была, ее ценность заключалась в запасах сырья, особенно леса и камня. Ее побережье изобиловало прекрасными естественными бухтами, которых так недоставало на итальянской части побережья Адриатики, поэтому Далмация служила важной базой для сообщения с другими землями. На юге пелопонесские порты Модона и Корона все еще находились в руках венецианцев. Крит, ослабленный новым мятежом 1363 года, радовался периоду мира и относительного благополучия. Помех со стороны Генуи, которая перестала быть соперницей Венеции, ожидать не приходилось. Пришло время восстанавливать старые торговые связи и создавать новые — в Леванте, в Черном море, которые тянутся дальше на Восток. Во всех важнейших портах, куда регулярно заходили венецианские суда, появились постоянные торговые агенты и склады, где хранился товар в ожидании очередного рейса. Венецианцы огромное значение придавали скорости товарооборота. Свежий товар порой следовало похранить на складах, чтобы не сбить цену слишком быстрой перепродажей. За десять лет до завершения века венецианский торговый агент появился в Сиаме.

Не прекращалась коммерческая экспансия республики. Больше не строя иллюзий относительно владений на суше, пережив потерю Далмации, Венеция продолжала расширять свою торговую империю в Восточном Средиземноморье. В 1386 году она приобрела Корфу. Коварно воспользовавшись тем, что у короля Неаполитанского, которому номинально принадлежал остров, возникли трудности в Неаполе, Венеция предложила местным жителям свои услуги по защите от потенциальных агрессоров. Корфиотам, которые прекрасно знали, что первым номером в списке этих агрессоров значится сама Венеция, ничего не оставалось, как согласиться. Компенсация Неаполю была так мала, что выглядела пустой формальностью. Комбинируя такие методы — использование всех политических возможностей, коммерческое внедрение, изощренную дипломатию и шантаж при удобном случае, — Венеция до конца столетия сумела приобрести Скурати и Дураццо на юге Далмации, Навплион и Аргос в Морее и большую часть Кикладских островов и Южных Спорад.

Такая экспансивная программа действий имела не только коммерческие причины. Помимо прочих предпосылок, в Венеции настороженно следили за продвижением турок на запад. В двадцатые годы XIV века это продвижение стало лавинообразным. В 1389 году пал Серре, за ним последовали София, Ниш и Салоники. Наконец, в исторической битве на Косовом поле османские полчища сокрушили сербов, разрушив последнюю надежду балканских славян на свободу. Болгария продержалась еще четыре года. Теперь, казалось, сочтены дни самой Византии. За исключением нескольких островов в Эгейском море, Восточная Римская империя ограничивалась теперь почти одним только Константинополем, император правил под турецким присмотром, понимая, что единственный его шанс оставаться на троне — послушное соблюдение воли султана. Слабый здоровьем Иоанн V Палеолог умер в 1391 году от неуемного распутства в преклонном возрасте.[170] Его сын Мануил II был юношей доброго нрава и больших способностей. В более удачных обстоятельствах он мог бы вернуть Византии ее былую славу, но перед турецким нашествием он был бессилен. До смерти отца его вынуждали жить при дворе султана в качестве вассала и заложника. Иоанну пришлось принимать участие в войне против его союзников-греков. Для Мануила правление оказалось ненамного менее унизительным.

Таково было положение дел, когда король Сигизмунд Венгерский воззвал к христианской Европе вступить в союз против турецкой угрозы. Венеция, несмотря на былые разногласия с Венгрией, ответила, по крайней мере, предоставив свой черноморский флот. К несчастью, не многие государства Европы откликнулись на призыв — со всего континента набралось каких-то 60 000 человек. И хотя с ними был цвет французского рыцарства, именно его самоуверенность и недисциплинированность больше, чем что-либо другое, послужила причиной неудачи этого похода. Перед битвой они похвалялись, что если даже небо упадет на них, они поднимут его на копья, но перед султаном Баязетом не устояли. Подтвердив свое прозвище Йилдерим (Молния), он успел подготовиться к подходу европейского войска. Когда те подошли к Никополю на Дунае, он уже встречал их. 28 сентября 1396 года произошла короткая и кровавая битва. Еще более кровавым стало ее продолжение, когда 10 000 французских пленников обезглавили в присутствии султана. Сам Сигизмунд и те, кто спаслись из боя, бежали на венецианских судах. Очевидец из Германии, Иоганн Шильтбергер, чья молодость спасла его в плену от казни, рассказал, что когда эти суда проходили через Дарданеллы, его вместе с тремя сотнями оставленных в живых пленников выстроили на берегу и заставили смеяться над побежденным королем.

Роль Венеции в этой истории героизмом не отличается. Сама битва у Никополя осталась в истории как переломный момент, в котором большая часть стран Западной Европы не смогла договориться между собой перед угрозой турецкого нашествия, которое Европа ощутит через сто с лишним лет. Невероятно, но умирающая Византийская империя просуществовала еще 57 лет, уже не как щит, а скорее как помеха. Мануил обязался построить в своей столице мечеть и учредить мусульманский суд для приверженцев ислама, но высших священников христианской церкви турки не трогали. Казалось, опасность грозила Венеции, одной Венеции. Не обладая ни средствами, ни темпераментом для ведения крестовых походов, венецианцам оставалось только защищать от посягательств свои интересы. Но при этом они защищали Европу.

Те же средства, порой весьма неприглядного свойства, что позволяли Венеции расширять свои владения в Восточном Средиземноморье, отличали и ее политику в Италии, причем с тем же успехом. Давний враг, Франческо да Каррара, хоть и присмирел после падения Генуи и сдачи Тревизо герцогу Леопольду Австрийскому, нисколько не утратил своей свирепости. Он так и не дождался, вопреки своим надеждам, поражения Венеции, но республика была потрясена, устрашена и унижена. Каррара обнаружил, что легко мог бы подчинить себе венецианские владения на terra firma и выйти из Генуэзской войны богаче, чем вступил в нее. Конечно, вскоре он этим и занялся, и в 1382 году он осадил Тревизо.

Результат превзошел его ожидания. Герцог Леопольд был готов принять Тревизо у венецианцев, но беспокоиться о его обороне и тратиться на нее был не готов. Он просто-напросто продал Тревизо Карраре, а заодно с ним Беллуно, Ченеду и Фельтре, то есть контроль над главными торговыми путями в Доломиты и на Тирольскую возвышенность. Все это обошлось в 100 000 дукатов — сумма для Каррары, который приобрел практически все венецианские владения на суше, смехотворная.

Если не обращаться к наемникам, услуги которых в то время были очень дороги, Венеция не располагала ничем, что заслуживало бы названия сухопутной армии. С другой стороны, у Каррары не было флота, так же как и у Генуи в ее теперешнем состоянии, не было и никакой надежды на его появление. Поэтому венецианцы решили, что, чем рисковать в войне на другом берегу лагуны, лучше обратиться на запад, где последний отпрыск некогда великой династии Скалигери, Антонио делла Скала, еще владел Вероной и Виченцей — двумя спелыми плодами, готовыми упасть к ногам. Таким образом, Венеция не стала мстить Карраре. Она предпочла подождать.

Дож Веньер с советниками дождались того, что падуанская империя дотянулась до самого Венето, до самого порога Венеции. Но они предусмотрели еще кое-что. С той же легкостью, с какой Каррара приобрел венецианские владения, его столкнули с Джаном Галеаццо Висконти, престарелым племянником Бернабо, который недавно сменил дядюшку, предположительно отравив его, и сделался повелителем Милана. Лицемер, интриган с непомерными амбициями и ненасытной жаждой власти, из всей знаменитой семьи Джан Галеаццо был самым опасным. Ссора с таким человеком рано или поздно означала войну, а война с Джаном Галеаццо Висконти означала поражение. Венеции оставалось только выждать время. Воевать с Каррарой было незачем, он сам шел к своей гибели.

На всякий случай не стоило действовать против Антонио делла Скала, не посоветовавшись предварительно с Миланом. 19 апреля 1387 года Веньер и Джан Галеаццо заключили соглашение, по которому Скалигери сбрасывались со счетов раз и навсегда. Верона отходила Милану, а Виченца — Падуе. Поначалу все шло как запланировано. Верону взяли, не встретив серьезного сопротивления. Антонио бежал в Венецию, затем во Флоренцию и Рим, где вскоре скончался от яда. Для Висконти, на гербе которых красовалась змея, это было парой пустяков. Виченцу Джан Галеаццо захватил тоже, проигнорировав условия соглашения.

Только теперь Франческо Каррара понял, что в Венеции все это предусмотрели, а он не рассчитал, связавшись с миланским герцогом, который использовал его, а теперь обманул. Наступив на горло своей гордости, он обратился к дожу Веньеру, доказывая, что Висконти для республики гораздо опаснее, чем он, и что защититься от него можно, только оставив независимую Падую между ними как буфер. Однако Висконти и тут опередил его, отправив к Риальто послов, чтобы утвердить свои права на Падую, реституцию Ченеды, Тревизо и некоторых стратегически важных крепостей по берегам лагуны.

Нелегко далось дожу принятие решения. Может быть, аргументы Каррары основывались на его собственных интересах, но они были убедительны. Джан Галеаццо меньше чем дважды за год доказал, насколько опасным может быть его соседство. Сомнительно, чтобы при удобном случае он отнесся к Венеции с большим уважением, чем к Вероне или Падуе. Однако то, что во время последней войны он ничего не предпринял, доказывало, что Венеция ему не по зубам. Венецианцам требовался контроль над Тревизо и проходами в горах, без которого их торговля с Центральной Европой задыхалась. Наконец, как ни полезен был буфер, хорошо известно, что на эту роль плохо подходил Франческо Каррара, которого в Венеции ненавидели и намеревались уничтожить. 29 мая 1388 года предложения Милана формально приняли.

Каррара не терял надежды даже после этого. Считая, что позиция Венеции обусловлена только враждебностью к нему лично, он отрекся от власти в пользу сына Франческо, которого, чтобы отличать от отца, прозвали Новелло (Новый). Но это ему не помогло. Армия Висконти вошла в Падую, а венецианская эскадра поднялась по течению Бренты, и Франческо Новелло был схвачен. Карарра, отца и сына, поместили в Монце и Асти соответственно, а Венеции отныне предстояло остерегаться нового, смертельно опасного соседа.

Ее политика в отношении Джана Галеаццо была предельно проста — от него следовало как можно быстрее избавиться. Очевидно, в одиночку с ним было не управиться. Но в бесконечном вращении калейдоскопа итальянской политики снова и снова повторялся один и тот же рисунок — если одно государство становится слишком крупным и слишком сильным, другие, соседние, объединяются против него до тех пор, пока оно не падет. На это и рассчитывали в Венеции. Джан Галеаццо в то время был самым могучим повелителем Европы, гораздо сильнее, чем Ричард II Английский или психически неустойчивый Карл VI Французский. Но ему этого было мало. Не прошло и года после захвата Падуи, как он обратился против Флоренции и Болоньи.

Он превзошел свои возможности. Франческо Новелло, бежавший с семьей из Асти, собрал временный союз против Висконти и стал главным его идейным вдохновителем. Вместе с ним самим, Флоренцией и Болоньей в союз входили Франческо Гонзага Мантуанский, Кан Франческо Веронский (обездоленный сын Франческо делла Скала) и герцог Роберт Баварский. Теперь им требовалась еще и поддержка Венеции. Тут уж Венеция не колебалась. Всего два года назад Джан Галеаццо был ей союзником, а Каррара — заклятым врагом. Но верность — роскошь, которую не могло себе позволить ни одно итальянское государство. Дипломатия основывалась на сохранении баланса сил путем стравливания одного врага с другим. Венеция легко и непринужденно сменила сторону, вступила в союз и охотно предоставила Франческо Новелло и молодому Антонио недавно отвоеванный Тревизо в качестве базы для действий против Падуи.

Весна 1390 года выдалась сухой и жаркой. В ночь на 18 июня Франческо Новелло тайком повел небольшой отряд к родному городу по руслу Бренты, в которой почти не осталось воды. Деревянный частокол — единственное препятствие — быстро разобрали, и народ Падуи, который два года только и ждал подобного случая, радостно приветствовал своего повелителя и взялся за оружие. Эта победа и позволяла говорить об освобождении Флоренции, и была серьезным испытанием для Джана Галеаццо, которому пришлось стянуть большую часть армии из Тосканы, чтобы мятеж не распространился на Верону, которая пыталась таким же образом, только не столь успешно, вернуть себе независимость. К тому же Галеаццо тревожила солдатская удача сэра Джона Хоквуда, англичанина на службе Флоренции, который преследовал его до самой реки Адда и нанес серьезный урон его войску под командованием французского генерала Жана д'Арманьяка. Короче говоря, падуанская кампания, проводимая Франческо Новелло, из действия, чреватого опасным военным кризисом, превратилась в патовую комбинацию. Так и решили все стороны, заключив в 1392 году в Генуе мирный договор. Молодой Каррара, опасавшийся допускать Венецию к этому договору, пока не согласуют все условия, стал желанным гостем для дожа, на все лады благодарившего его за поддержку и причислившего его к венецианскому благородному сословию.

Не сыграв в войне активной роли, Венеция не ставила со своей стороны подписи под договором. Тем не менее надеялась на многое. Помимо того, что возвратили Тревизо, хитрые политики, не пролив ни капли венецианской крови, обуздали могущество Милана, а в Падуе благожелательный и даже послушный Франческо Новелло сменил своего несносного отца. Конечно, этот мир означал всего лишь передышку. Джан Галеаццо Висконти, хоть и не достиг всего, что хотел, но ничего и не потерял. Он уже собирал силы для нового нападения, и через три года оно произошло.

Сначала казалось, будто противники Джана Галеаццо в состоянии держать его под контролем. В 1395 году, когда он двинулся на Мантую, Венеция, Флоренция и Болонья, при активной помощи Каррары, бросились защищать соседа. Сражаться не имело смысла, и вскоре, в 1400 году, заключили мир, длившийся недолго и непрочно. Хрупкое равновесие нарушил в 1402 году Руперт Пфальцский, который был избран императором Священной Римской империи и ехал, как он считал, в Рим на коронацию. По пути его упросили сделать остановку в Ломбардии и сокрушить излишне дерзкого вассала. Ограниченный в войске и деньгах, император не представлял себе ни силу Джана Галеаццо, ни положения дел в Италии. В апреле он, разгромленный и униженный, с жалкими остатками войска вернулся в Германию.

Победа над величайшим правителем Европы воодушевила Висконти. Он пробился в Болонью и всеми силами обрушился на Флоренцию. Когда под его контролем оказались Пиза, Сиена и Лукка, город, казалось, был обречен. Если он падет, Тоскана соединится с Ломбардией, Умбрия и Романья попадут в зависимость к Милану, кто знает, устоит ли Венеция? Джан Галеаццо был силен, как никогда. Ему было всего пятьдесят лет, его люди прекрасно подготовлены. Северное Итальянское королевство, протянувшееся от Генуи до Адриатического моря, казалось, уже было в его руках.

Внезапно 13 августа 1402 года его свалила лихорадка, и три недели спустя он скончался. Для венецианцев его смерть выглядела чудом, тем более что его огромные владения переходили в наследство трем его сыновьям, старшему из которых не было еще и четырнадцати. Его вдова, назначенная регентшей, как оказалось, не способна управлять ни ими, ни жадными генералами и кондотьерами, которые долгие годы сражались за Висконти, а теперь решили озаботиться получением собственных владений. К концу года герцогство Миланское, сильнейшая держава Европы, начало распадаться.

Оживились и давние враги Джана Галеаццо, и первый из них — Франческо Новелло Каррара, который двинулся войском на Виченцу. Зная о том, что творится в Милане, он не ожидал встретить серьезного сопротивления, но его отразили сами граждане Виченцы, избежавшие одной политической авантюры и не желавшие становиться жертвами другой. Однако сами они долго держать оборону не могли, и не долго думая они попросили о помощи Венецию. Их посольство достигло Риальто одновременно с посольством герцогства Миланского, просившего у Венеции помочь защитить от Каррары Виченцу и Верону.

После смерти Джана Галеаццо для Венеции больше не было смысла в союзе с Франческо Новелло. Интуиция венецианцев говорила, что воевать с ним нужно до тех пор, пока вся эта династия не исчезнет с лица земли. Обладание Вероной и Виченцей позволяло прикрывать большую часть подходов к Венеции с суши. К Франческо Новелло под стены Виченцы был отправлен герольд с требованием увести войска. Послушный ранее венецианским союзникам, молодой Каррара заупрямился. «Сейчас мы сделаем из этого герольда льва святого Марка», — сказал он и в ярости приказал разрезать ему нос и подрезать уши.

Такой поступок был не просто жестоким, но и безрассудным. Если бы Франческо Новелло отступил, он лишил бы Венецию повода для войны, и возможно, сохранил бы династию. Но своим поступком он сам себя уничтожил. После того как его отогнали от стен Виченцы, ему пришлось оборонять свою Падую. Надо отдать ему должное, он храбро держал венецианскую осаду, не соглашаясь ни на какие условия, Наконец голод и вспышка чумы из тех, что опустошали Европу в конце XIV — начале XV веков, заставили его смириться. 17 ноября 1404 года Падуя пала. Франческо вместе с сыном Якопо привезли в Венецию в цепях. Народ был настроен против него (этому способствовали слухи, будто он собирался отравить городские колодцы), поэтому пленников, ради их же безопасности, сначала заключили в монастырь Сан Джорджо Маджоре. Только через несколько дней их удалось переправить во Дворец дожей, где на верхнем этаже специальное помещение отводилось для содержания узников высокого ранга.

За это время расследовалась деятельность Каррары. Намерение отравить колодцы не подтвердилось, зато открылся организованный им заговор, имевшей целью свержение республики. По мере расследования выявились имена вовлеченных в заговор представителей знати. Совет десяти привлек в помощь шестерых чиновников, владевших вопросом, и заседал денно и нощно, раскрывая новые нити и опрашивая сотни подозреваемых, нередко под пыткой. Чем дальше они расследовали, тем больше получали свидетельств того, что все нити тянутся к роду Каррара. Отца и сына приговорили к смерти. История о том, что их в железной клетке подвесили с крыши дворца, ничем не подтверждается.[171] Обоих задушили 17 января 1405 года в тюрьме, причем Франческо Новелло, пока мог, храбро, но тщетно защищался деревянным стулом.

Для Венеции XIV век был трудным, может быть, самым трудным за всю историю. Начался он двумя попытками переворота: Марино Бокконио и, более серьезно, Баймонте Тьеполо. В середине столетия случилась третья, когда старик Марино Фальеро опозорил и республику, и звание дожа, за что и заплатил остатком своей жизни. Вскоре после этого подозрительные обстоятельства правления Лоренцо Челси еще больше подорвали престиж дожа. За пределами города мятежи происходили на Крите, в Триесте и в других местах. Была потеряна Далмация. Последующие пятьдесят лет продолжалось вооруженное соперничество с Генуей. Итальянские соседи Венеции — Скалигери, Висконти и Каррара — не давали республике передышки. Начиная с 1348 года каждые несколько лет «черная смерть» производила такое опустошение в городе, что память о ней останется в веках.

Несмотря на все это, Венеция достигла многого. Для начала она утвердилась на terra firma. С падением дома Каррара ей достались значительные владения на суше, от Тальяменто на востоке до берегов озера Гарда на западе, от Адидже на юге до холмов у Бассано на севере. Позднее материковые владения еще более разрослись, и за исключением короткого периода в начале XVI века они серьезно уже не уменьшались до самого конца существования республики.

К 1400 году у венецианцев не оставалось сомнений в статусе их государства — могучей европейской державы. Они уже знали, каково защищать протяженные, порою нечетко определенные границы от предательских нападок соседей, знали, во что обходится содержание наемной армии. С другой стороны, появились очевидные преимущества в виде высокого престижа и огромного влияния, приносившие свои плоды не только в Италии, но по всему континенту, где многократно выросли обороты венецианской торговли. Это влияние поддерживалось и тем стратегическим превосходством, которое получила Венеция над всеми своими соперниками — для любого из них она стала неуязвима.

Но, несмотря на свое новое положение сухопутной державы, Венеция принадлежала морю. Благодаря морю, 3300 кораблям и 36 000 мореходов (столько насчитывалось к началу XIV века) добывала она свои богатства и оберегала их. Больше ни один из крупных итальянских городов не мог похвалиться тем, что на протяжении более тысячи лет им ни разу не овладел враг. Ни один не мог похвалиться таким богатством, или, скорее, такой способностью к восстановлению, чтобы при разрушенной экономике и разоренной войнами казне быстро и полно восстанавливаться, повергая в изумление врагов. Это выглядело как магический фокус, но повторялось снова и снова. Однако Венеции не удалось бы проделать этот фокус, не будь у нее такого уникального положения. Она располагалась не только ближе, чем любой из ее соперников, к рынкам Востока, этим источникам роскоши, которую Европа, единожды распробовав, жаждала все больше и больше. Сам факт того, что море было, буквально, ее домом, обязывал к такому владычеству на море, которого соперники если и достигали, то ненадолго. Вообще говоря, многие годы Венеция отличалась более быстрым и качественным кораблестроением, более искусным мореходством и более быстроходными кораблями, чем кто бы то ни было.

И наконец, после падения Генуи венецианские купцы вели самую успешную торговлю. К концу XIV столетия не нашлось бы нужного товара, который в достаточном количестве не перевозили бы венецианские суда. На юг и восток шла древесина с гор Гарца и металлы с рудников Богемии, на север и запад — индийские специи, потом к ним прибавился хлопок из Малой Азии и Леванта и все большие объемы сахара, которым никак не могла насытиться Европа. Хлопок везли из Сирии с XI века, но теперь он появился на Крите и на Кипре, где Федерико Корнаро с таким размахом начал его выращивать, что его семейство за несколько лет стало богатейшим в Венеции. Два эти острова вместе с частью Мореи прославились производством сладкого, крепкого вина, известного как мальвазия (по названию порта Монемвазия, откуда по большей части его вывозили), которое с такой охотой поглощали англичане и их соседи из стран Северной Европы. В 1330-х годах появился некоторый постоянный стандарт для этого вина, и венецианские купеческие галеры везли его в Англию, где меняли на английскую шерсть. Ее везли во Фландрию, где взамен шерсти грузили на суда кипы одежды фламандского производства — отличного качества шерстяные плащи и платья, продавать которые можно было по всей Европе и даже в Леванте. Этот торговый треугольник приносил такую прибыль, что в 1349 году его национализировали и превратили в государственную монополию.

С течением столетия другие отрасли становились менее прибыльными. В частности, постоянная торговля с Русью пришла в упадок в 1360-х годах, когда путь караванам к Черному морю преградила война с севера и востока, в землях, занятых монголами. Через тридцать лет, когда Тамерлан разрушил поволжские города, служившие перевалочными пунктами на торговом пути, черноморская торговля прекратилась совершенно. Ценные меха на южных рынках стали редкостью и, следовательно, подорожали. Работорговля, однако, продолжалась. Несмотря на многочисленные эдикты, которые издавал папа, и некое подобие пилотных законов, издававшихся в самой республике, начиная с закона дожа Орсо Партечипацио, выпущенного в IX веке, работорговля в Венеции не переставала процветать. Сравнительно немного негров из Западной, Восточной Африки и Сахары продавались на невольничьих рынках Сан Джордже и Риальто арабским купцам за золото и слоновую кость. Подавляющее число рабов было из христиан с Кавказа — грузин, армян, черкесов и других пленников и пленниц татар, проданных в черноморских портах. Большинство из них становилось домашней прислугой, телохранителями и наложницами в Египте, Северной Африке и при османском дворе. Некоторые удостаивались попасть в армию мамелюков, самую сильную в Египте с XIII века до самого прихода Наполеона, в ряды янычар или в евнухи султанского дворца. Другие покупались зажиточными итальянскими семействами Тосканы или Северной Италии. Прочие, наименее удачливые, заканчивали свои дни на огромных плантациях Крита и Кипра, где Федерико Корнаро основал экономику производства сахара целиком на использовании рабского труда.

Нужно ли говорить, что Венеция получала со всего этого немалый барыш? Но была еще одна область рынка, в которой Венеция выступала не столько как посредник, сколько как основной потребитель. Это был рынок зерна. На горьком опыте венецианцы усвоили, что при закупках товара жизненной необходимости нельзя рассчитывать только на один регион. Засуха или потоп может вызвать неурожай. Мятеж или народные волнения могут нарушить торговые связи. Даже если погодные и политические условия благоприятны, всегда могут напасть какие-нибудь пираты. Поэтому венецианцы заботились о том, чтобы иметь под рукой множество разнообразных поставщиков, и груженные зерном корабли шли в Адриатическое море как с привычных житниц Сицилии и Апулии, так и из Анатолии и даже с Черного моря.

Со своей стороны Венеция располагала только одним продуктом для экспорта, не считая излишков товара, время от времени производимого мануфактурами. С первых дней своего существования республика ревностно оберегала свои соляные копи в долине и дельте реки По и, если приходилось защищать их силой оружия, никогда не медлила. Шло время, и потребность Европы в соли росла, теперь уже приходилось везти ее из Далмации, Кипра, откуда-то еще, но свои копи по-прежнему оберегались с почти суеверным усердием и продолжали приносить немалый доход.

Существовали и другие причины такой необыкновенной экономической устойчивости. Во-первых, надежная репутация. Развитая на полмира сеть торговых контактов, хорошо известная честность в сделках, не мешавшая, впрочем, получать хорошую прибыль, — все это позволяло легко восстановить торговую деятельность после перерыва. Во-вторых, венецианский характер — суровый, трудолюбивый, рассудительный, с неизменной тягой к выгоде и безграничной изобретательности в ее достижении. В-третьих, жесткая дисциплина, основанная на опыте, накопленном за долгую историю государства.

Торговому государству оставался только один путь для развития, и к 1400 году дни частных предприятий были сочтены. Все торговые галеры строились в Арсенале и были государственной собственностью, республика объявила монополию на большинство товаров и торговых маршрутов. Те корабли, что еще оставались в частной собственности, соответствовали жестким ограничениям, наложенным сенатом. Польза от таких мер была очевидной — все суда, даже корабли сопровождения, были надежно сертифицированы, в случае шторма на них можно было полагаться, скорость их движения и сроки прибытия можно было точно рассчитать, в агентствах точно знали количество товара под загрузку и могли его подготовить заранее. Вовремя и в нужном объеме готовился запас для военных кораблей сопровождения. К концу XIV века обычно отправлялось шесть торговых конвоев в год, каждый состоял из 500 кораблей, иногда бывало больше. Каждый шел по определенному маршруту и в определенные сроки. Большая часть судов была государственной, к командованию ими допускались только представители благородных семейств, выигравшие аукцион. Каждый купец и каждый капитан, не важно, владелец или арендатор, строго выполнял требования сената и обязан был поддерживать «честь святого Марка».

Как всегда, повышение общественного благосостояния привело к повышению цен. За сто лет до этого цены в Венеции считались самыми низкими по Европе. Но не теперь. Не только потому, что приходилось содержать Арсенал с его 16 000 рабочих. Содержание государственного аппарата, состоящего из многочисленных гражданских служб, адвокатов, нотариусов, счетоводов, не говоря уже о целой армии сборщиков налогов, известных своей дотошностью, — все это обходилось республике недешево. Поощрялось мелкое предпринимательство. Если у предпринимателя не хватало средств, покупателей или кораблей, он по праву венецианского гражданства мог требовать места в государственном конвое, если его устраивали маршруты и сроки его следования. Но крупным, старым купеческим предприятиям, таким как у семейства Поло, места в экономике не оставалось. Республика продолжала богатеть, город становился все красивее, но былая романтика ушла.

В это время в республике сочли нужным принять первые санкции против еврейского населения. Дело было, конечно не в расовых и не в религиозных разногласиях. Просто при отсутствии общественных банков и даже ломбардов хорошо развитая еврейской общиной экономическая система представляла собой единственный источник денежных займов под проценты. В 1374 году евреи из Местре решились обосноваться в Венеции сначала на пять лет, потом этот срок был продлен. Через 12 лет почти каждый венецианец оказался в больших или меньших долгах. После нескольких неудачных попыток взять ситуацию под контроль с помощью закона в 1395 году евреев изгнали из города, оставив им право возвращаться на срок не более пятнадцати дней. При этом они должны были носить отличительные знаки: сперва желтый круг на груди, затем желтую шапочку, потом высокую шляпу установленной окраски. Им запретили владеть недвижимостью и содержать школы, за исключением тех, кто работал врачом.

Постепенно они вернулись, ограничения ослабли. За последующие три столетия до падения республики их судьба складывалась по-разному, но их число по-прежнему было велико, а влияние значительно. Без них Венеция была бы гораздо беднее, как экономически, так и культурно.

Промышленность тоже попала под контроль государства. Главные ее отрасли хорошо защищались государственным запретом на экспорт сырья. Искусным мастерам запрещалось покидать город, а разглашение секретов ремесла каралось смертью. С другой стороны, Венеция приглашала иноземных ремесленников, например, немецких зеркальщиков и шелкопрядов из Лукки, предоставляя им место для поселения и даже освобождая на два года от платы за жилье. Большая часть функций контроля качества и условий труда[172] отводилась гильдиям, четко оформленные уставы которых утверждались правительством. Со временем, однако, эти организации приобрели большую самостоятельность и сыграли большую роль в структуре государства. В отличие от гильдий других итальянских городов — например флорентийских arti — они никогда не становились и не пытались стать политической силой. Большинство их членов не имели избирательного права с самого основания Большого совета, но патриции, которые хоть как-то представляли там их интересы, были не аристократами-феодалами, а по всей видимости, тоже членами гильдий. С другой стороны, гильдии отличались большим числом честных ремесленников, радевших о благе и интересах общественности больше, чем о собственной выгоде или славе. Они же стали основой превосходной системы социального обеспечения, берущей на себя заботу о больных и престарелых членах гильдии, о содержании вдов и детей умерших. Когда гильдии становились богаче, их добрая воля распространялась за пределы своей организации. Сорок зданий скуол, сохранившиеся доныне, являют собой пример богатства и важности организаций, для которых они были построены.[173]

Но не одни гильдии занимались благотворительностью. К концу XIV столетия существовало около дюжины зажиточных горожан, занимавшихся этим в частном порядке, вероятно, ради престижа и славы филантропа. Нам известно, к примеру, что старый дож Дзорци основал приют для нищих детей, похожие заведения существовали для нищих женщин, другие старались упорядочить жизнь куртизанок и других групп неимущего населения. При приютах устраивались бесплатные больницы. По крайней мере одну из них Дзорци содержал лично.

Здоровье населения уже давно стали связывать с государственными успехами, и Венецианской республике принадлежит честь создания первой в Европе, если не в мире, государственной службы здравоохранения. Еще в 1335 году государство полностью оплачивало подготовку двенадцати врачей, которые вместе с другими лицензированными специалистами обязаны были прослушивать годичный курс анатомии, включающий рассечение трупов. После того как в 1368 году была основана государственная медицинская школа, они ежемесячно были обязаны встречаться, чтобы рассказывать друг другу о новых случаях заболеваний и методах лечения. К этому времени любой врач Италии, квалификация которого получала хоть какую-то известность, мог быть уверен, что получит приглашение поселиться в Венеции на таких условиях, отказаться от которых будет непросто. В юридической сфере республика, наоборот, превратилась в поставщика талантов, и венецианские юристы ценились по всему полуострову. В качестве администраторов — особенно ректоров и подест — венецианцы имели такой спрос в других городах, что в 1306 году пришлось законодательно запретить занимать подобные должности без особого одобрения сената.

Таким образом, неудивительно, что к 1400 году граждан Венеции уважали по всей Европе за их богатство, красоту, мудрую систему управления и законодательство, защищавшее богатого и бедного, аристократа и ремесленника, венецианца и иноземца. В теории, а зачастую и на практике перед законом были равны все, живущие под знаменем Святого Марка. Естественно, в город валом повалили иностранцы: купцы, паломники, идущие в Святую землю, все большее число обычных путешественников, гонимых не столько интересами коммерции или зовом души, сколько любознательностью и жаждой приключений. Современник писал, что грубое венецианское произношение терялось в гомоне всевозможных языков, ежедневно звучавших на Пьяцце. В отличие от других средиземноморских портов, здесь приезжие чувствовали себя спокойно — республика содержала специально обученных служителей, обязанных присматривать за иностранцами, помогать им устроиться и следить, чтобы любая помощь оказывалась им вовремя, чтобы не разбавляли их вино, чтобы цены для них не завышали, чтобы они не заблудились и чтобы для них нашлось место на корабле, когда они вздумают двинуться дальше. В крайнем случае, если такого корабля не окажется, разве в самой Венеции не найдется дела?

И наконец, неудивительно, что граждане Венеции считали себя привилегированным сословием по сравнению с прочими и гордились своим городом, в котором им повезло родиться, и торговой империей, которую они создали. Они могли иметь различное мнение о правительстве республики, но, сравнивая свою долю с участью жителей других мест, не могли не заметить, что у других таких благ не было. Кроме того, они гордились, что система управления их государства позволяет не зависеть от прихотей самодержавного деспота. Порой они могли пожаловаться на неудобства некоторых законов и ограничений, налагаемых государством на многие стороны повседневной жизни. Но такова была цена за то, чтобы считаться гражданами самого богатого, безопасного, прекрасно управляемого и красивого города цивилизованного мира. Это столетие принесло им тяжелую работу, отчаянную борьбу и много страданий. Теперь, сокрушив врагов, венецианцы смотрели в грядущий век уверенно и с надеждой.

Примечания:

1

Твердая земля (лат.).

8

Вождь, воевода (лат.).

9

Перевод М. Л. Гаспарова.

10

Патриций — высший титул, дававший право занимать самые высокие должности; проэдр — высокий титул X–XII веков — глава сената. Спафарий — титул ниже ипата. — Примеч. ред.

11

Старый Маламокко располагался не в том месте, где сейчас находится современный городок, а на восточном берегу Лидо. Он был смыт морем в 1105 году.

12

Еще одна легенда приписывает выбор этого места самому святому Петру, чудесным образом явившемуся епископу Эраклеи и указавшему «место, где он увидел стадо пасущихся вместе коров и овец». Собор Сан Пьетро ди Кастелло с тех пор неоднократно перестраивался, последний раз — в 1598 году. Неудачное подражание стилю Палладио. На протяжении всего существования республики он являлся кафедральным собором Венеции. Только в 1807 году он уступил «титул» базилике Сан Марко, которая до того была просто церковью при Дворце дожей.

13

Есть другой вариант его фамилии — Партечако. Позже, в X веке, этот род стал именоваться Бадоер.

14

Константин Багрянородный. Об управлении империей. Перевод Г. Г. Литаврина.

15

«Павел полагал не брать отставшего от них в Памфили и не шедшего с ними на дело, на которое они были посланы» (Деян 15:38). Марк, будучи изнеженным юношей, поначалу не хотел принимать участия в миссии святых. — Примеч. ред.

16

Даже такое колоссальное строение, как творение архитектора Бальдассаре Лонгена — собор Санта Мария делла Салюте, построенный между 1630 и 1687 годами в конце острова Дорсодуро (самом твердом из всех островов Риальто, как указывает на то его название), покоится исключительно на таких сваях. Судя по источникам, их забито 1 156 627 штук.

17

«Мир тебе, Марк, евангелист мой. На этом месте будет покоиться твое тело». Первая из этих фраз должна быть знакома всем посетителям Венеции, поскольку она начертана на открытой книге, а книгу эту держит в лапах вездесущий крылатый лев. Одним из нескольких исключений является каменный лев возле Арсенала. Послание представляется слишком миролюбивым для столь воинственной организации, поэтому здесь у льва книга закрыта.

85

Перевод В. Левика.

86

Перевод В. Левика.

87

Пиза была вновь допущена в 1206 году, а вот генуэзская морская торговля была запрещена до 1218 года, когда греческое и болгарское давление на город положило конец враждебным отношениям между Венецией и Генуей.

88

Силу этого аргумента особенно подтверждало памятное землетрясение, произошедшее в Рождество 1223 года. Тогда была разрушена часть монастыря Сан Джорджо Маджоре, в лагуне исчезли два маленьких острова — Аммиана и Костанциака.

89

Латинская империя существовала в Константинополе с 1204 по 1261 год. Ее владения ограничивалась столицей и ее окрестностями.

90

Андреа Дандоло, рассказавший об этом инциденте, предполагает еще одну причину: новый дож был сомнительного происхождения. Это кажется странным, потому что фамилия Тьеполо одна из старейших в Венеции. Ее знали уже в VII веке. К тому же жены двух дожей были сестрами, дочерьми Танкреда Лечче, несчастливого короля Сицилии.

91

Папу Целестина IV, наследовавшего Григорию, но умершего всего через восемнадцать дней после избрания, можно не брать в расчет.

92

Верные (ит.).

93

Союз (ит.).

94

В ризнице церкви Санти Джованни э Паоло имеется картина Вичентино, на которой дож Тьеполо жалует землю доминиканцам. Саркофаг дожа можно увидеть в аркаде с внешней стороны церкви, слева от западной двери.

95

Самое красивое место в мире (фр.).

96

Он был выкуплен Людовиком Святым и перевезен из собора Сан Марко в Париж, где король построил для него часовню Сент-Шапель. Во время Французской революции венец в целях сохранности был вверен епископу Парижа. Сейчас он находится сокровищнице собора Нотр-Дам.

97

Порфировая колонна, известная как Pietra del Bando, позже стала традиционной трибуной, с которой провозглашались все венецианские законы. В 1902 году она сыграла еще более полезную роль: защитила угол собора от падения кампанилы, причем сама колонна при этом сильно пострадала. Честно сказать, есть некоторые сомнения относительно двух четырехгранных колонн, которые не упомянуты ни одним хронистом того времени. Предполагают, что Тьеполо, возможно, взял их не из церкви Святого Саввы, а из осадной башни, которую генуэзцы только что построили в Акре. (Есть и третья колонна в таком же стиле, она стоит в углу садов Пападополи.)

98

Формальный повод для объявления войны.

99

Имя Варнава означает «сын утешения».

100

Дворец получил свое название от фамилии венецианского путешественника Альвизе да Моста, который родился в этом дворце в 1432 году.

101

Оба пострадали за прошедшие годы. Часть аркады Ка' да Моста заложена кирпичом, добавлены два верхних этажа, а Фондако так грубо реставрировали, что невольно хочется видеть его таким, каким он был до 1860 года (рис. 13). Другие здания XIII века — это два палаццо Дона, чуть подальше — пристань водных трамвайчиков. На другой стороне Большого канала стоят, примыкая друг к другу, палаццо Фарсетти и Лоредано. Теперь это административные здания.

102

Это можно увидеть на картине Джентиле Беллини, хранящейся в Академии. До наших дней сохранилась, увы, лишь одна на левом люнетте — «Перенос мощей святого Марка» (рис. 16). Мозаика позволяет нам увидеть самое раннее изображение собора, вскоре после установки коней Лисиппа над центральной аркой. В четырех других люнеттах сейчас можно видеть посредственные работы XVII и XVIII века, которые представляют печальный контраст с мозаикой Беллини.

103

Британский историк и политический мыслитель лорд Актон писал в 1887 году: «Всякая власть развращает: абсолютная власть развращает абсолютно». — Примеч. ред.

104

Сэр Генри Уоттон, посол Якова I в Венеции, позднее заметил, что эта удивительная процедура была изобретена бенедиктинским монахом: «Загадочная процедура придает оригинальность монастырю».

105

Григорий был избран папой в 1271 году, то есть три года спустя. Тогда из-за интриг Карла Анжуйского папский престол пустовал. Такой перерыв продлился бы еще дольше, если бы власти Витербо, места, где состоялся конклав, не пошли на крайние меры: они сняли крышу с дворца, в котором заседали кардиналы.

106

Романин ссылается на Мартино да Канале, хотя в отчетах совета я не смог найти такой ссылки.

107

Точная дата его смерти неизвестна, а его могила «in claustro fratrum minorum» исчезла.

108

Г. Симонсфельд, основываясь на «рукописном генеалогическом дереве», хранящемся в Музее Коррер, делает вывод, что Джованни был правнуком Энрико, но сам Андреа пишет о моряке Доменико Дандоло, жившем в XI веке, общем предке двух дожей — Энрико и самого Андреа. Но Симонсфельд не упоминает ни Джованни, ни Франческо, бывшем дожем с 1320 по 1339 год.

109

монета Флоренции

110

Впоследствии дукат стали называть цехином. Первоначальное значение этого слова — это то, что монета пришла из zecca, или монетного двора. Монета представляет и другой, документальный интерес: на ней печатались портреты дожей, коленопреклоненных перед святым Марком. Это позволяет нам проследить изменения в их одежде на протяжении столетий, и особенно эволюцию головного убора дожа.

111

Возможно, он был не сыном Лоренцо, а племянником. Генеалогия не совсем ясна.

112

Case vecchie — 24 старейших знатных венецианских семейства (дословно в переводе с итальянского означает «старые дома»). В переносном значении так называют иногда старые аристократические обычаи Венеции. — Примеч. ред.

113

Изъятие чего-либо на законном основании. — Примеч. ред.

114

Напоминания о торговле с Центральной Азией можно найти в палаццо Мастелли на площади деи Мори. Его украшают статуи трех братьев Мастелли, работа конца XIII века, все они левантийские купцы (рис. 11). Со стороны канала, напротив церкви Мадонны дель Орто, можно увидеть очаровательный каменный барельеф в виде тяжело нагруженного верблюда

115

Единственными семьями, способными подготовить три галеры, были Кверини, Контарини, Морозини и Дандоло.

116

Второй двор Миллиона (ит.).

117

Особенно наглядный пример был явлен клятвой Якопо Контарини в 1275 году. Восьмидесятилетний дож поклялся перед всеми, что не возьмет иностранную жену без согласия на то совета, а также что ни он, ни его сыновья не купят землю за пределами республики и не приобретут долю в правительственных займах. Земли в новых венецианских колониях, находившиеся во владении какого-либо члена его семьи, должны были быть сданы в течение года со дня вступления его в должность. Сыновьям запрещалось служить на государственных должностях, исключение — посол или морской капитан.

118

Часто указывается 1296 год, потому что, согласно календарю того времени, новый год начинался в марте.

119

Возможно, он занимал большую часть первого этажа старого дворца, построенного Себастьяно Дзиани. Согласно сохранившемуся документу, датированному 1255 годом, слоняться без дела в соседнем дворе было запрещено, и любого человека, виновного в хулиганстве или играх под окнами, бросали в воду.

120

Окна этого зала выходили на тюрьму, находившуюся на другой стороне узкого канала Рио ди Палаццо, через который перебросили мост Вздохов. Переселение, отметившее начало перестройку Дворца дожей из византийского в готический стиль, длилось недолго. Большая часть зала исчезла, когда сорок лет спустя дворец еще больше расширили. Единственная важная черта, сохранившаяся до нашего времени, — два старинных окна по обеим сторонам юго-восточного угла.

121

Самый надежный источник (хронист Карезини, процитированный Самуилом Романином) сообщает, что они были повешены «turpissime», что, по мнению Горация Брауна, означает «вниз головой».

122

Авиньон стал резиденцией пап с 1307 года на семьдесят лет.

123

Суть этих речей взята из текстов Романина хронистом Марко Барбаро в библиотеке Марчиана. Как писал Барбаро в середине XVI века, вероятно, что Романин работал по принципу Фукидида — записывал не то, что говорили на самом деле, но передавал речи, которые на тот момент он произнес бы сам.

124

В то время в Венеции существовало 30 контрад, территориально совпадающих с приходами, по пять на каждый сестьере (шестая часть города).

125

Signori di notte — коллегия из шести человек (с XIII века): каждый из них надзирал за порядком в одном из шести сестьере, на которые была поделена Венеция. В ночное время в городе охранялась общественная безопасность, производились аресты преступников и нарушителей порядка. — Примеч. ред.

126

Теперь Крк, остров у побережья Далмации.

127

Семья Бадоэра под прежней фамилией Партечипацио была одной из старейших в Венеции и благодаря доверию к ней в IX-X веках насчитывала рекордное количество дожей — семь.

128

В те времена, когда мосты через каналы еще не были изогнуты так, чтобы под ними свободно проходили лодки, на лошадях по Венеции ездили часто. На наиболее оживленных улочках даже существовали некоторые правила дорожного движения. С 1291 года всадник, проезжающий от Мерчерии к Сан-Марко, должен был спешиться у церкви Сан Сальваторе. На саму площадь лошади обычно не допускались. Владельцы привязывали их в бузиновой рощице, там, где теперь находится башня с часами.

129

На венецианском диалекте ату фамилию обычно сокращают до Дона. Семейству Дона принадлежали не меньше дюжины Дворцов по Большому каналу, и не только.

130

Церковь снесена в 1813 году, но украшения (несколько сосудов и крест) сохранились и сейчас находятся на стене часовни, сразу за англиканской церковью Сан Джорджо.

131

До сих пор можно увидеть вывески обеих организаций и дату МСССХ.

132

Здание, которое стоит на этом месте — под часовой башней, здесь Мерчерия выходит на площадь, — украшает небольшая плита, выполненная в 1841 году, которая напоминает об этих событиях. Внизу, на тротуаре, есть мраморная табличка, отмечающая место, куда упал сбитый ступкой знаменосец. Одно из знамен хранится в Музее Коррер. Я не смог узнать, как долго сохранялась арендная плата в Доме помощи ступкой, но спустя полтора века, в 1468 году, Николо Росси выиграл дело против повышения платы хозяевами.

133

См. выше о завоевании Каффы в 1296 году. История с торговым генуэзским кораблем, нагруженным разным добром, который Соранцо захватил и привез в Венецию, стала уже легендарной. О ней напоминает полотно Джулио даль Моро в зале голосований во Дворце дожей.

134

Первое здание Фондако деи Тедески в 1505 году сгорело дотла. Нынешнее здание, сразу за мостом Риальто, где теперь находится центральное почтовое ведомство, было построено через три года. Фасад со стороны канала был декорирован Джорджоне, боковая сторона — Тицианом. Говорят, что следы их работы видны и сейчас, но мне ни разу не удавалось разглядеть их.

135

Работа таких гребцов хорошо оплачивалась, и им позволялось везти собственный товар беспошлинно. Практика использования на венецианских галерах рабов и каторжников появилась только в середине XVI века.

136

Эти данные нам особенно важны, чтобы составить представление об общей численности населения республики в то время. Оно не могло быть меньше 200 000 человек.

137

Как ни заманчиво считать, что две величайших дипломатических победы Франческо Дандоло одержаны не за столом, а под ним, однако стоит отметить, что описывающий это событие современник, Лоренцо де Моначис, утверждает, что присутствовал при этом разговоре шепотом и происходил он в лоджии Дворца дожей.

138

Рыбаку, в лодке которого все трое объезжали лагуну с молитвами об избавлении города, святой Марк дал кольцо с наказом передать его дожу. Рыбак передал его. Об этом событии рассказывает живописное полотно Париса Бордоне, находящееся в VI зале Академии.

139

Внимательные очевидцы коронации Иоанна VI Кантакузина в 1347 году заметили, что все камни в императорских диадемах были стеклянными.

140

Ни одно из этих зданий не сохранилось. Больница называлась «Пьета» («Сострадание»), потому что ее основатель, брат Пьераццо Ассизский, собирая пожертвования от дома к дому, кричал: «Pieta, pieta!». В начале XVI века ее перенесли на нынешнее место. Здесь через 200 лет под руководством Антонио Вивальди ее обитательницы основали лучший в Венеции оркестр. Зернохранилище простояло до 1808 года, затем его снес Наполеон, расчищая территорию вокруг здания Новых прокураций, которое он приспособил под свой дворец. Монастырь Серви снесли в начале XIX столетия. Как пишет Рескин, его руины выставлялись на продажу в 1852 году с формулировкой «земля и все остальное, до камня».

141

После пожара ее заменили на вариант Тинторетто. Остатки фрески Гварьенто сохранились в другой комнате Дворца дожей.

142

Дворец, к счастью, избежал гибели в 1577 году, когда Палладио призывал снести пожароопасные постройки и заменить все новым зданием по собственному проекту.

143

Перевод Г. Шенгели.

144

В книге Циглера читаем: «Некто Франческо из Рима 17 лет работал врачом в Венеции. Когда он вышел в отставку, ему предложили ежегодную плату в 25 золотых дукатов, если он останется в Венеции на время чумы… Когда у него спросили, почему он не бежит вместе со всеми, он гордо ответил: „Лучше я умру здесь, чем буду жить где-то еще“».

145

Поскольку весь остров (современная Эвбея) был венецианской территорией, нам остается сделать вывод, что генуэзские капитаны не ожидали враждебных действий, следовательно, их застали врасплох.

146

Фарос и Курчола.

147

Рескин описывает его гробницу и гробницу святого Исидора в северном трансепте как «лучшие образцы венецианской монументальной скульптуры». Дандоло представлен на мозаиках и в часовне Святого Исидора, и в самом баптистерии, где над алтарем висит его мозаичный портрет.

148

Marin Falier de la bella mujer
Lu la mantien e altri la galde.

Этот стих приводит Марино Сануто в книге «Жизнь дожей». Он пишет через сто с лишним лет после этих событий, и факты вполне могут быть вымышленными. Тем не менее этот текст позволил многим историкам и летописцам предположить, что объектом внимания юноши была сама догаресса. Однако же, хоть она и была второй женой дожа и гораздо моложе своего супруга, ей все же было далеко за сорок, что делает такое предположение сомнительным.

149

Николо Тревизан, бывший в то время одним из участников Совета десяти и оставивший наиболее ценное свидетельство, отмечает, что их повесили между «красных мраморных колонн». Множество историков, в том числе и Рескин, считают, что это две колонны под вторым окном слева, выходящим на Пьяццетту. Но, как мы знаем, этот западный фасад тогда еще не был построен. Колонны могли принадлежать старому византийскому дворцу, архитектором которого был Себастьяно Дзиани.

150

На венецианском диалекте эквивалент итальянского «aggiunta», что означает «дополнение».

151

Нынешней Лестницы гигантов (Scala dei Giganti) еще не было. Возможно, лестница, на которой состоялась казнь, находилась с южной стороны двора, сразу за стеной зала Большого совета.

152

В Коллекции Уоллеса имеется прекрасное изображение этой сцены работы Делакруа. Возможно, чуть романтизированное, оно, пожалуй, гораздо более точное и наверняка более драматичное, чем в пьесе Байрона о Марино Фальеро.

153

Могилу его обнаружили в середине прошлого века, там находился скелет, череп которого лежал между колен, кости рассыпались. Саркофаг, несколько лет прослуживший емкостью для воды, был неожиданно найден под портиком Музея естественной истории, бывшим Фондако деи Турки.

154

«Это место Марино Фальеро, обезглавленного за преступления». Что мы и видим сегодня среди портретов дожей в зале, восстановленном после пожара 1574 года.

155

Благодаря сахарным плантациям в Писконии (современной Еписконии) на Кипре эта ветвь семейства взяла фамилию Корнаро-Пискония. По венецианскому обычаю так стали называть и дворец. Теперь он больше известен под названием Лоредано — это семейство занимало его в XVIII веке. Это одно из старейших зданий в Венеции, хотя два его верхних этажа добавлены позже, оно и находится в нескольких сотнях ярдов от моста Риальто по направлению к пьяцце Сан-Марко. Сейчас здесь, как и в соседнем здании того же периода — палаццо Фарсетти, размещается городской муниципалитет.

156

Дом Петрарки, согласно преданиям и надписи in situ, назывался палаццо деи Дуе Торри (Дворцом двух башен) и находился сразу за мостом Понте дель Сеполькре на Риве. Основание одной из двух башен до сих пор можно угадать со стороны улицы Дожа.

157

Предположительно имеется в виду подписание мирного договора в Кале в октябре 1360 года, по которому Аквитания и большая часть Северной Франции отходила к Англии. Этим договором закончился первый этап Столетней войны.

158

Саркофаг Марко Корнаро еще виден в алтаре, но он сильно пострадал в XIX веке, когда его сдвигали, чтобы освободить место для огромной гробницы Вендармина, при ее переносе из церкви Серви.

159

Известно, что в 1454 году доход от продажи соли составил 165 000 дукатов.

160

С 1187 года, когда Саладин захватил его после битвы при Хаттине. Позже, в 1229 году, Фридрих II отвоевал святые места, но удерживал их только 10 лет.

161

Вергилий. Энеида. II.

162

Котор и Шибеник.

163

Эти первые пушки были такими неуклюжими, что из них не решались стрелять больше одного раза за день, но полезность такого оружия была несомненна, поскольку такая пушка могла выстреливать каменным ядром весом до двухсот фунтов.

164

См. роспись Веронезе, одну из последних его работ, на западной стене зала Большого совета.

165

Перевод И. Б Мандельштама.

166

Монастырь перестраивался в XVI столетии, с тех пор министерство финансов, заботам которого он сейчас поручен, положения не улучшило.

167

Рескин не может удержаться, чтобы не заметить, что эта гробница «не просто занимает место точно между чистой готикой и тленом Возрождения, но она занимает место точно между ощущением чистого покоя эпохи раннего христианства и помпезным безверием Возрождения».

168

Мраморная статуэтка коленопреклоненного дожа, хранящаяся в Музее Коррер, представляет собой почти точную копию Антонио Веньера. Авторство приписывают Джакобелло далле Мазенье, который, помимо прочего, знаменит как автор превосходных статуй, стоящих вдоль иконостаса в базилике Сан Марко. (В музее также хранится двойной портрет Веньера и его преемника, Микеле Стено, но о написавшем его Лаццаро Бастиани, первые сведения появляются в 1449 году, а дожил он до 1512-го, так что этот портрет не мог быть написан при жизни дожа.)

169

Согласно Горацио Брауну, он «прикрепил к дверям одного почтенного патриция связку коралловых безделушек потешного вида и оскорбительного значения».

170

Гиббон пишет, что «любовь, а точнее, похоть была его единственной сильной страстью. Обнимая жен и дев города, турецкий раб забыл о чести романского императора».

171

Романин утверждает, что известен всего один случай такого рода наказания, когда в XVII веке священник, обвиненный в ужасных злодеяниях, был вывешен в клетке с колокольни Сан Марко и даже ухитрился сбежать. Возможно, путаница возникла из-за того, что клеткой, которая на венецианском наречии называется cheba (ит. gabbia), называли еще небольшую темницу во Дворце дожей.

172

Последнее положение, особенно в отношении использования детского труда, далеко предвосхитило подобные законы, принятые в Англии в XIX веке.

173

Среди них особенно выделяются скуола Кармини, скуола Сан Марко, скуола Сан Джорджо дельи Скьявони, скуола Джованни Еванджелиста и скуола Сан Рокко. Из них переоборудованы для других нужд: скуола Сан Марко (сейчас общественная больница) и скуола Санта Мария делла Карита (теперь Академия).