Глава I

ПОД ПРИЦЕЛОМ

К 30-м годам XX века в СССР укрепилась однопартийная система. Это стало итогом деятельности Ленина. Было окончательно подавлено сопротивление таких «попутчиков» как эсеры (социал-революционеры) и анархисты.

Уход Ленина с политической арены в начале 1923 года и смерть в 1924 году остро поставили вопрос о новом партийном лидере, а стало быть, и главе страны. Претендентов на этот пост было, по существу, только двое: Троцкий и Сталин.

В известном письме Ленина к ХIII съезду РКП(б) от 25 декабря 1922 года говорилось: «Товарищ Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела».

Насчет необъятной власти Сталина, конечно, сказано слишком сильно. В этих словах просвечивает другое: слишком большой авторитет. Потому что сама по себе власть генсека в ту пору была существенно ограничена и решения по важным вопросам принимались только коллегиально.

Казалось бы, с этого момента разворачивается активная борьба за «необъятную власть» поначалу между Троцким и Сталиным, а затем между Сталиным и его реальными или мнимыми конкурентами, а также между внутрипартийными группировками.

И победил в конце концов именно Сталин, потому что был чрезвычайно хитер, беспринципен, жесток, коварен и обуян манией величия и жаждой власти. Примерно так трактуют тот период историки не только антисоветские, но и представители идеологических верхов КПСС, а также исследователи, старающиеся оставаться объективными.

Такая позиция укрепилась и стала популярной после доклада Н.С. Хрущева, ниспровергшего «культ личности» к тому времени уже покойного вождя. Ниспровергать мертвых — занятие не из почетных и порядочных. Об этом вовсе не задумывались такие авторы, как Р. Конквист, охотно цитировавший Хрущева. Возникает вопрос: почему вдруг потребовалось совершать столь странное разоблачение?

Обычно отвечают: все это делалось во имя исторической справедливости, для реабилитации невинных жертв жестокого тирана. Чтобы усомниться в такой версии, обратим внимание на такой документ:

«Дорогой товарищ Сталин! Украина Вам посылает ежемесячно по 17–18 тысяч арестованных. Москва утверждает 2–3 тысячи. Прошу принять меры. Любящий Вас Никита Хрущев». Письмо датировано 1938 годом и опубликовано в «Досье гласности» № 3, 2000.

По-видимому, речь идет о списках арестованных. Ретивость Хрущева в репрессиях просто чудовищна, и в Москве ее по мере сил «остужали». И вот из этих запятнанных кровью рук многие историки получили «чистую правду»? Нет, из нечистых рук чистой правды не получишь.

Так почему же Хрущев с той же ретивостью стал разоблачать культ и злоупотребления властью Сталина? Оставим в стороне личные мотивы (их, по-видимому было несколько) и желание скрыть свои преступления. Какова была социальная, общественно-политическая основа этой акции? (Помнится, в институте, где я тогда учился, она произвела ошеломляющее впечатление более всего на преподавателей марксизма-ленинизма. — Р.Б.) Не могло такое важнейшее событие не иметь серьезного подтекста!

Вывод напрашивается такой: это было программное заявление определенной части партаппарата (номенклатурных работников), одержавшей победу над той внутренней политикой, которую осуществлял и олицетворял Сталин. И политика эта заключалась вовсе не в терроре как таковом, и уж не в терроре против народа (иначе народ не поддерживал бы Сталина ни до, ни, тем более, во время Отечественной войны).

Террор, как мы в этом сможем убедиться позже, на основе документов, был направлен против преимущественно руководящих партийных работников.

Итальянский историк Джузеппе Боффа, один из разоблачителей «сталинизма», писал: «НКВД боролся не только против любых попыток антисталинского сопротивления, но и против партии в целом… Никто не чувствовал себя в безопасности, особенно из руководящих кругов и активистов… Поголовной ликвидации подверглись обкомы партии…»

«Наше движение к социализму и подготовка страны к обороне были бы более успешными, если бы кадры партии не понесли столь тяжелых потерь в результате необоснованных и неоправданных массовых репрессий», — утверждал Хрущев.

Как видим, речь идет об огромных потерях в среде кадровых партийных работников («массовые репрессии» у Хрущева имеют такой смысл). Вопрос только в том, принесли они пользу или вред стране? То, что она интенсивно готовилась к войне при сталинском руководстве и победила после страшных потерь и поражений в начальной стадии войны — это безусловные факты. То, о чем предположил Хрущев, — это не более, чем гипотеза, выдвинутая не объективным исследователем, а ведущим представителем партаппарата.

По какому-то странному затмению умов многие люди склонны поражения Красной армии относить на счет Сталина, а победы — на счет Жукова (хотя с не меньшим основанием можно было бы утверждать обратное, что тоже было бы неумно). Но ведь именно эти страшные первоначальные поражения, эта потеря 40 % населения страны, оставшегося «под фашистом», и последующая великая победа совершенно определенно демонстрируют необычайную материальную и духовную мощь советского народа и СССР, фантастическое (а то и фанатичное) доверие народа к Сталину.

Простите за примитивное сравнение. Представьте бой боксеров, когда в первых двух раундах один побывал раза три в нокдауне, но затем одержал победу нокаутом. Или футбольная команда, проигрывая в первом тайме 0:4, в результате одержала убедительную победу. Или… Аналогий можно привести немало. И в любом из подобных случаев, чем тяжелее бой, тем почетней победа. А ведь в России дошли до того, что даже в праздничный День Победы избегают произносить с уважением имя Верховного Главнокомандующего и тогдашнего руководителя державы! Такой оказалась месть партаппаратчиков за свои страхи, унижения и преступления в довоенное время.

Итак, напрашивается вывод: выступление Хрущева против мертвого Сталина было демонстрацией и закреплением победы партаппарата (партийной номенклатуры) над всеми остальными руководящими органами, влиятельными социальными группами и в конечном счете стало символом установления однопартийной абсолютной диктатуры, подавляющей власти партаппарата над народом. Хрущевская «слякоть» оказалась благоприятной средой для формирования самых беспринципных представителей партруководства, таких как Горбачев, Ельцин, Яковлев, Волкогонов и др.

С той поры стал неуклонно увеличиваться разрыв между партноменклатурой и народом. И когда в 1991 году окончательно победило партийное руководство и все те, кто был к нему приближен, уже никакой всесоюзный референдум не имел никакого значения: СССР был расчленен вопреки желанию абсолютного большинства народа.

Россия стала терпеть невиданные поражения во всех областях, превратившись в исторически кратчайшие сроки из сверхдержавы в слабо развитое государство с вымирающим коренным населением. Не это ли очевидное доказательство того, что к власти пришел поистине антинародный режим (иначе почему бы народ стал бедствовать и вымирать без войны и природных катастроф). Тот самый режим, против установления которого боролся всеми средствами Сталин.

Все эти «левые» и «правые» уклоны в партии были прикрытием принципиальным расхождениям в проведении политического курса либо на использование русского (советского) народа как горючего материала для пожара всемирной революции под руководством Троцкого, либо как серой массы трудящихся во благо и для материального благоденствия стоящих у власти и имеющих доступ к национальным богатствам, либо для укрепления страны и улучшения жизни трудящихся.

Еще при Ленине началось отрезвление от бредовой идеи мировой революции. Партия и народ пошли за Сталиным, стремясь построить социализм в своей стране и воздерживаться даже от «экспорта революций». А вот борьба против абсолютной власти партаппарата шла значительно тяжелей, потому что в нем оставалось еще немало скрытых троцкистов и еще более скрытых «совбуржуев». Все эти люди стремились свергнуть Сталина. Заодно с ними в этом желании были белоэмигранты, руководители едва ли не всех экономически развитых государств, а также немалая часть населения СССР, по тем или иным причинам недовольная властью большевиков.

Вот некоторые «нити» того клубка интриг, заговоров, покушений, действий спецслужб, который сплетался вокруг Сталина. Как бы мы не относились к нему лично, однако следует признать, что в 30, 40 и 50-е годы XX века он был ключевой фигурой не только в политике СССР, но и в мировой политике.

В лабиринте событий и фактов легко зайти в безнадежные тупики. Необходимо иметь легендарную нить Ариадны, которая могла бы провести через все хитросплетения, не теряя общего смысла исторического процесса. А он, конечно, заключается не в примитивной борьбе за власть между руководящими группами и личностями, как пытаются показать многие политологи, социологи («нового типа»), историки. Надо иметь в виду, что историю творят не столько правители, сколько народы, и что у исторического процесса имеется сокровенный смысл, до которого не так-то просто добраться.

Возвращаясь к судьбе нашей Родины, хотелось бы привести слова проницательного русского мыслителя В.В. Кожинова: «Граница» между теми, кто служил России, и теми, для кого она была только «материалом», — это не формальная, а глубоко содержательная граница».

Сошлемся на факты, приводимые Кожиновым: «В 1947 году при Сталине во время денежной реформы малые и средние вклады граждан в сберкассах не пострадали: они были автоматически увеличены в 10 раз (крупные — в 3 раза). Ныне же при «реформе цен» Россия была беспощадно ограблена» (а ведь кое-кто на всем этом крепко разбогател!). Учтем и то, что сталинская денежная реформа проводилась после самой разрушительной и кровопролитной войны, какую только знала Россия, а ельцинско-гайдаровская реформа в период мира и высокого экономического потенциала. При Сталине народ жил все лучше и лучше, а при Горбачеве и особенно Ельцине — все хуже и безнадежней. Не потому ли до сих пор по любому поводу стараются очернить не только Сталина, но и Россию-СССР его времени — времени величайшего подъема и триумфа России?

Квалифицированный объективный анализ фактов свидетельствует о том, что в 30-е годы в СССР только поверхностный взгляд отмечает преобладание ожесточенной борьбы за власть и внутрипартийных разногласий, конфликтов и схваток. Таково было внешнее проявление глубинных процессов, связанных с подъемом и возрождением великой державы, с судьбой русского народа. Ему была уготована либо роль средства для достижения некоторыми группами глобально-революционных или локально-буржуазных целей, либо удел оставаться примером необыкновенного морального и культурного подъема в условиях освобождения труда от власти капитала.

Последняя формулировка более подходила бы к анархо-коммунистической идеологии, чем к сталинской, при которой требовалось бы дополнить: освобождение от власти капитала при полном подчинении государственно-бюрократическому аппарату. Но все-таки прежде всего государственному, а не партийному. Этой государственной идеей и руководствовался Сталин. Судя по всему, он боролся за приоритет интересов государства и народа, а не партии и ее номенклатуры. Это и было его «изменой революции», в чем обвинял его Троцкий, который был крупным демагогом, но посредственным политиком и мыслителем, что и предопределило его полное поражение.

Например, Джузеппе Боффа, не замеченный в симпатиях к сталинизму, отметил, что попытка оппозиционеров (образовавших достаточно беспринципный блок Троцкого-Зиновьева-Каменева) обратиться за поддержкой к партийным низам потерпела сокрушительный провал. Историографы оппозиции объясняют это «апатией масс» или «глухотой». И Боффа заключает: «Как бы то ни было, но массы не откликнулись на предложения оппозиционеров. Они с воодушевлением отнеслись к лозунгу о «социализме в одной стране».

Какая-то логическая несуразица: говорят данные исследователи о глухоте или апатии масс, но только в том конкретном случае, когда речь идет о призывах оппозиции. А вот к сталинскому тезису те же глухо-апатичные массы, оказывается, отнеслись с воодушевлением. Выходит, народные массы реагируют вполне осознанно. Однако для многих современных историографов разум и воля народных масс есть нечто второстепенное, а то и вовсе несущественное в историческом процессе.

В действительности, как показывает опыт истории самых разных стран и народов, политический лидер и государственный деятель достигает великих успехов только в том случае, если он улавливает — обдуманно или интуитивно — суммарный вектор воль и чаяний народных масс, умеет выразить и претворить в дело то, что отвечает их интересам и чаяниям.

Каким образом Сталин стал воплотителем «русской идеи» — вопрос особый, к теме настоящей книги имеющий лишь косвенное отношение. Однако то, что он ощущал эту идею и умел воплощать ее в жизнь — естественный вывод, если учитывать необыкновенные трудовые и военные успехи СССР под его руководством. Те, кто стараются доказывать, что эти успехи — результат его ловких интриг и тотального террора, порабощения народа, не могут, видно, понять, что героические деяния не совершаются с испуга перед начальством.

Итак, надо отдавать себе отчет в том, за что и против чего велась скрытая, но острейшая борьба в руководстве СССР и ВКП(б). Со времен власти Горбачева-Ельцина стало ясно, к чему могла привести в СССР победа оппозиции и, в частности, Троцкого, которого непомерно превозносят антисталинцы. Еще Хрущев начал проводить активнейшую антисталинскую политику, в результате чего были нанесены сокрушительные удары по нашему сельскому хозяйству, промышленности, руководящему аппарату, а мир был поставлен на грань атомной войны. Именно тогда началось беспрецедентное для развитых стран второй половины XX века повышение смертности населения (при снижении рождаемости).

Конечно, можно лишь гадать, к чему бы привело страну господство троцкистов после смерти Ленина. Но то, что господство Сталина привело к победам в социалистическом и культурном строительстве, в войне и послевоенном укреплении и расширении коалиции социалистических государств, быстрому восстановлению народного хозяйства, — это неоспоримо и очевидно. Столь же очевидно, что эти победы дались нелегкой ценой, потребовали огромных жертв, в частности, множество погибших от голода и болезней.

Напряжение сил было огромным. Но разве известны истории великие победы без немалых жертв? Надо же иметь в виду, что страна находилась постоянно на военном положении, в осаде, под угрозой вторжений с Запада и Востока, среди враждебных держав, имевших огромный экономический и военный перевес. Все это требовало буквально военной дисциплины не только внутри правящей коммунистической партии, но и вообще в стране. Вспомним, как демократические полисы Древней Греции в подобные периоды управляли диктаторы или тираны. В России это произошло стихийно.

Почему после смерти Ленина партийное руководство пошло за Сталиным, а не за Троцким?

В окружении тяжело больного Ленина преобладали, судя по всему, антисталинские настроения. Во всяком случае, Крупская была чрезмерно оскорблена резким замечанием Сталина о том, что она ухудшает состояние Ленина, обсуждая с ним партийные дела. Он пригрозил вызвать и проработать ее поведение в ЦКК. Как вспоминала Мария Ульянова, «Надежду Константиновну этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу». Это произошло 22 декабря 1922 года.

Эпизод показывает, что Сталин не был хитрым и лицемерным царедворцем, иначе он не стал бы настраивать против себя самого близкого к больному Ильичу человека. Крупская рассказала Ленину об оскорблении, которое нанес ей Сталин. По-видимому, это она сделала из каких-то политических соображений, потому что не могла не знать, что сильное волнение только повредит ее мужу. Видно, ее желание навредить Сталину было сильней заботы о здоровье Ленина. (Ведь она напомнила Ленину об этом эпизоде 5 марта, когда первоначальная реакция обиды должна была сильно ослабеть.) Взбешенный Ленин продиктовал:

«Товарищу Сталину. Строго секретно. Лично. Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву…»

Создается впечатление, что именно Зиновьев и Каменев, которые вскоре образуют вместе с Троцким объединенную оппозицию Сталину, подтолкнули Крупскую (или кого-то еще?) на столь опасный для здоровья Ленина шаг: сообщение о размолвке Сталина с Крупской. В данном случае видна работа профессиональных интриганов и провокаторов.

Завершим письмо: «Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас известить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением,

(Ленин».)

А до этого, 4 января 1923 года, Ленин в дополнении к письму съезду партии писал: «Сталин груб… Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина… и назначить на его место другого человека, который во всех отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью…»

Так оно и показалось подавляющему большинству крупных партийных работников, делегатам съезда. Они решили, что если Сталин и груб, однако он справедлив и прямолинеен в своих словах и действиях. К тому же всем было известно, что Троцкий совершенно пренебрежительно, если не сказать нагло, относился и к «товарищам», и к тем поручениям, которые давал ему ЦК партии. Позже он признался в автобиографии: «Я не гожусь для поручений: либо рядом с Лениным, если бы ему удалось поправиться, либо на его месте, если бы болезнь одолела его».

Серьезные расхождения со Сталиным и согласия с оппозиционерами были у Ленина по так называемому национальному вопросу. Об этом многие историки предпочитают умалчивать, но необходимо учитывать тот факт, что при Ленине и многие годы после него у кормила власти в РСФСР, а затем СССР, в карательных органах, системе пропаганды стояло непропорционально много представителей еврейской национальности. Например, в Совете Народных комиссаров из 20 членов их было 14, а русских всего двое.

А при этом Ленин более всего опасался и чаще всего подвергал критике именно русских за национализм, который для них едва ли можно считать характерным (скорее, это проявляется у малых народов). Он при создании СССР более всего опасался: приняты ли достаточные меры, как он писал, «чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя и должны были принять. Я думаю, что тут сыграли роль торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма».

Чуть позже он высказался еще определеннее: «Политически ответственным за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского…» Надо заметить, что после этого Ф.Э. Дзержинский стал кандидатом в члены Политбюро, а с 1924 года еще и председателем ВСНХ СССР; на этой должности он пробыл недолго, неожиданно и, пожалуй, загадочно умерев на июльском 1926 года Пленуме ЦК после резкого выступления против оппозиции.

Странно, конечно, что грузин Сталин-Джугашвили и поляк Дзержинский оказались, по Ленину, руководителями «великорусско-националистической кампании». По сути дела, они выступили в защиту демократических прав русских, составляющих цементирующее большинство советского народа.

По отношению к русскому народу Ленин и Троцкий находились примерно на одних позициях, почти прямо противоположных сталинской. И в этом, пожалуй, состояло одно из важнейших преимуществ Сталина перед оппозиционерами в глазах партийных и беспартийных масс. Все-таки русский народ не был тем «быдлом», за который его принимал Троцкий и целый ряд крупных партийных деятелей.

Кстати сказать, ленинское указание на «администраторские увлечения Сталина» следует, по-видимому, толковать как излишнее внимание к государственным, а не партийным делам, отчуждение от идеи мировой революции (в чем упрекал Сталина и Троцкий). Но при всех несправедливых и справедливых нападках на Сталина, Ленин обратился именно к нему с просьбой дать ему яду, чтобы избавить от мучительной болезни. Сталин просил Ильича успокоиться и верить, что при необходимости он (Сталин) исполнит это его желание. Выходит, из всех своих соратников Ленин в личном плане больше всех доверял Сталину, рассчитывая на его честность и порядочность.

И все-таки удивительно, что Ленин обвинил в великорусском национализме не кого-то из русских, а грузина и поляка. Получается, что сами-то русские таким пороком не страдают, а за них заступаются представители двух национальных меньшинств. Судя по всему, отстранение Сталина от руководства явилось бы катастрофой для русского, да и многих других народов СССР.

После смерти Ленина и во время его похорон Троцкий находился в Сухуми. Свои ощущения он достаточно аляповато, но «красиво» отразил в своей биографии: «Вместе с дыханием моря я всем существом своим ассимилировал уверенность в своей исторической правоте». Ассимиляция эта, как показала история, его жестоко обманула. По-видимому, он полагал, что в результате смятения, вызванного смертью вождя, партийное руководство осознает, что только Троцкий способен занять место Ленина. Его будут вызывать, умолять, восхвалять и призывать «на власть», как некогда новгородцы Рюрика, или как беспринципного, но незаурядного человека и полководца Алкивиада изгнавшие его жители Афин. Ничего подобного не произошло. Партия верила Сталину больше, чем Троцкому.

В 1927 году противник большевиков (добавим, умный и порядочный) эмигрант Марк Алданов (настоящая фамилия Ландау) писал о Сталине: «Мне крайне трудно «объективно» писать о большевиках. Скажу, однако, тут же: это человек выдающийся, бесспорно самый выдающийся во всей ленинской гвардии. Сталин залит кровью так густо, как никто другой из ныне живущих людей, за исключением Троцкого и Зиновьева. Но свойств редкой силы воли, бесстрашия, по совести, отрицать в нем не могу. Для Сталина не только чужая жизнь копейка, но и его собственная, — этим он резко отличается от многих других большевиков».

Отмечая, что Сталин был террористом, грабившим банки для денег на революционные цели, Алданов уточнил: «Ни Сталин, ни Камо (Тер-Петросян), в отличие от многих других экспроприаторов, не пользовались «эксами» для личного обогащения».

Добавим, что и за всю свою жизнь Сталин никогда не опускался до обогащения своих родных и близких, а тем более самого себя. Тем, кто подозревает, будто Сталин удовлетворялся властью и славой, как маньяк, должен принять к сведению, что он совершенно не стремился постоянно выступать при большом скоплении народа, совершать всяческие торжественные визиты, красоваться перед публикой, подобно таким руководителям, как Хрущев, Горбачев, Ельцин (опять приходится называть эти фамилии антиподов Сталина).

Что же касается Троцкого, то можно вновь обратиться к свидетельству и мнению его современника Алданова: «У Троцкого идей никогда не было и не будет. В 1905 году взаймы у Парвуса, в 1917 году — у Ленина… Но в большом актерском искусстве, как в уме и хитрости, Троцкому, конечно, отказать нельзя. Великий артист — для невзыскательной публики. Иванов-Козельский русской революции».

Алданов привел «красивые» высказывания Троцкого после покушения Каплан: «Мы и прежде знали, что у товарища Ленина в груди металл!» Где-то он в порыве энтузиазма прокричал «глухим голосом»: «Если буржуазия хочет взять для себя все место под солнцем, мы потушим солнце!» Галерка ревела от восторга, как некогда на спектаклях Иванова-Козельского… Троцкий вдобавок «блестящий писатель» — по твердому убеждению людей, не имеющих ничего общего с литературой… В последние годы Троцкий, видимо, ослабел и вел себя значительно ниже своей репутации ловкого человека. За самыми горделивыми его позами следовали самые унизительные покаяния…»

Напомним, что все это было написано в 1927 году. И если Алданов сумел верно — хотя бы в общих чертах — оценить личные достоинства Троцкого и Сталина из своего парижского «зазеркалья», то в СССР очень многие неглупые люди умели не менее проницательно судить о том, кого предпочесть на вершине власти. Выходит, нет ничего удивительного в том, что объединенная оппозиция Троцкого-Зиновьева-Каменева, тщательно подготовившая свое открытое выступление предварительными встречами и тайными сговорами, скрытной работой в первичных ячейках и среди партийного руководства, несмотря на поддержку нескольких тысяч человек (предполагались цифры от 4 до 8 тысяч), получила сокрушительный отпор со стороны основной массы партийцев, которых было больше миллиона.

Надо учитывать, что в те времена агитационное воздействие на народные массы было существенно ограничено. Самые броские, зажигательные и убедительные на слух фразы могли воздействовать только на митингующую толпу, да и то на недолгий срок. Таких ораторов революционный период выдвинул немало (среди них одним из наиболее знаменитых был Троцкий). Электронных средств массовой пропаганды и агитации, воздействия на подсознание многомиллионной и разобщенной «телетолпы» тогда еще не было. Люди полагались главным образом на собственное разумение (принципиальное отличие от ситуации в России в последние десятилетия XX века).

Выступая на объединенном заседании Президиума ИККИ и ИКК в сентябре 1927 года, Сталин имел все основания сказать: «Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии. Он смотрит на нашу партию так же, как дворянин на чернь или как бюрократ на подчиненных» (не проскальзывает ли тут намек на то, как смотрит Троцкий на русский народ?). Затем Сталин задает вопрос: почему Троцкому не удалось стать лидером в партии? «Разве у Троцкого нет воли, желания к руководству?.. Разве он менее крупный оратор, чем нынешние лидеры нашей партии?.. Чем объяснить в таком случае, что Троцкий, несмотря на его ораторское искусство, несмотря на его волю к руководству, несмотря на его способности, оказался отброшенным прочь от руководства великой партией, называемой ВКП(б)? Троцкий склонен объяснять это тем, что наша партия, по его мнению, является голосующей барантой (в данном тексте — угоняемым стадом. — Авт.), слепо идущей за ЦК партии. Но так могут говорить о нашей партии только люди, презирающие ее и считающие ее чернью… Это есть признак того, что Троцкий потерял чутье партийности, потерял способность разглядеть действительные причины недоверия партии к оппозиции».

Трудно возразить против этого. Как мы уже говорили (и не только мы), низы партии безоговорочно высказались против оппозиции… Сталину, прежде всего. И он это подчеркнул: «Тот факт, что главные нападки направлены против Сталина, этот факт объясняется тем, что Сталин знает лучше, может быть, чем некоторые наши товарищи, все сплетни оппозиции, надуть его, пожалуй, не так-то легко… Да что Сталин. Сталин человек маленький… Более того, я считаю для себя делом чести, что оппозиция направляет всю свою ненависть против Сталина. Оно так и должно быть. Я думаю, было бы странно и обидно, если бы оппозиция, пытающаяся разрушить партию, хвалила Сталина, защищающего основы ленинской партийности».

Так, без дипломатических тонкостей, Сталин сумел не только завершить окончательный разгром оппозиции, но и закрепить свое положение партийного лидера, «маленького» по сравнению с Лениным, однако твердо продолжающего его курс. В октябре того же года на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин напомнил, что после ХIII съезда он просил пленум ЦК освободить его от обязанностей генерального секретаря и эту отставку не утвердили. «Через год после этого, — продолжил он, — я вновь подал заявление в пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту…» Действительно, так оно и было. (Вновь вспоминается недавняя история: когда Ельцина освобождали от должности кандидата в члены Политбюро КПСС, переводя на производственную работу министра, он впал в стрессовое состояние, имитируя или пытаясь совершить самоубийство, — вот какова была жажда высших должностей и власти!)

Итак, поражение оппозиционного блока Троцкий-Зиновьев-Каменев не только укрепило авторитет Сталина, но и сделало его бесспорным и единственным партийным вождем, а также ведущим государственным деятелем. С той поры бороться с ним приходилось с предельной осторожностью и скрытностью.

Первым, кто мог свергнуть Сталина в конце 20-х годов, был… сам Сталин!

Именно так. Ведь не кто-нибудь, а он ставил вопрос — и не раз! — о снятии Сталина с поста генсека партии. И это были не поза и не хитрость: нельзя было заранее знать наверняка, что просьбу эту не удовлетворят. В конце 1927 года Сталин напомнил:

«Я на первом же заседании Пленума ЦК после ХIII съезда просил Пленум ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос, и все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту.

Что же я мог сделать? Сбежать с поста?.. Человек я, как уже раньше об этом говорил, подневольный, и когда партия обязывает, я должен подчиниться».

Партийцы, конечно, помнили, как двумя годами раньше Зиновьев и Каменев требовали немедленного исключения Троцкого из Политбюро, упрекая Сталина… за примиренческую позицию по отношению к Троцкому.

В декабре 1925 года на ХIV съезде партии Каменев предложил убрать Сталина с его поста, высказывая мнение ленинградской делегации, которую Зиновьев подбирал по принципу личной преданности ему. Однако аплодисменты оппозиции потонули в гуле возмущенных голосов подавляющего числа депутатов. Затем зал, выкрикивая имя «Сталин», стоя приветствовал своего вождя.

Победы Сталина над оппозицией во многом объясняются шаткостью идейных позиций и моральных устоев его противников. Перед самоубийством, 22 августа 1936 года, бывший оппозиционер, кандидат в члены ЦК ВКП(б) М.П. Томский в предсмертной записке, направленной на имя Сталина, признался в совершении «величайшей ошибки, борьбы против ЦК и его правильной линии, резких и грубых нападок на руководство и тебя (т. е. Сталина. — Авт.) как олицетворение этой линии и партийной воли». И утверждал, что не скатился до заговора против партии, что «с презрением смотрел, как Зиновьев и Каменев трижды каялись и трижды предавали…» Томский заявил: «Я глубоко презираю эту подлую банду!»

К своей записке он добавил: «Если ты хочешь знать, кто те люди, которые толкали меня на путь правой оппозиции в мае 1928 года, — спроси мою жену лично, только тогда она скажет». (Как видим, уже тогда, по-видимому, Томский стал примыкать к «правым» противникам Сталина, в числе которых был и Бухарин.)

Между прочим, тот же Томский, выступая на ХI съезде РКП(б), не без иронии заявил, что «за границей нас несправедливо упрекают за режим одной партии, но у нас партий много». При этом он попытался отшутиться, подчеркнув, что «в отличие от них, у нас одна партия у власти, а остальные в тюрьме». Практически все оппозиционеры на определенных этапах, утверждая верность генеральной линии партии, обрушивались на тех, кто находился в оппозиции. Скажем, летом 1927 года Бухарин громил позиции Троцкого и Зиновьева во имя «монолитного единства». Однако весной 1929 года он же возглавил «правую оппозицию» и говорил: продолжая взятый курс, «у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми».

В конце августа 1936 года Бухарин, стремясь дистанцировать себя от Каменева, Зиновьева, Рейнгольда, отозвался об их судьбе: «Моих обвинителей поделом расстреляли… Между тем, я… могу с гордостью сказать, что защищал все последние годы, и притом со всей страстностью и убежденностью линию партии, линию ЦК, руководство Сталина». По его словам: «Только дурак (или изменник) не понимает, что за львиные прыжки сделала страна, вдохновленная и направляемая железной рукой Сталина. И противопоставлять Сталину пустозвонного фанфарона или пискливого провизора-литератора можно только выживши из ума». И еще раз: «Что мерзавцев расстреляли — отлично: воздух сразу очистился».

А когда читаешь опубликованное на Западе письмо бежавшего туда Ф. Раскольникова, проникнутое ненавистью к Сталину и непримиримым отношением к его политике, полезно было бы вспомнить о том, что писал он лишь восемью месяцами раньше: «Дорогой Иосиф Виссарионович! После смерти Ленина мне стало ясно, что единственным человеком, способным продолжать его дело, являетесь Вы. Я сразу и безоговорочно пошел за Вами, искренне веря в Ваше качество политического вождя и не за страх, а за совесть разделяя и поддерживая Вашу партийную линию».

Подобных примеров изворотливости, двуличности деятелей оппозиции можно было бы привести немало. Такие люди, какими бы соображениями они ни руководствовались, вызывают недоверие и брезгливость. У Сталина в этом отношении было подавляющее преимущество перед ними в глазах абсолютного большинства партийцев.

Руководители оппозиции боролись за власть, а Сталин — за мощное индустриально развитое государство, способное разгромить любого противника, а также за максимально эффективную, военного образца систему управления обществом, а значит с более или менее ярко выраженным единоначалием, единовластием.

Полезно постоянно помнить, что речь идет о небывалом социальным эксперименте, который был продуман и начат отнюдь не Сталиным. Любой руководитель в такой ситуации оказывается в положении сказочного витязя, перед которым открыты три дороги, каждая из которых по-своему опасна и требует идти на жертвы.

Левая дорога — к продолжению революционной агрессии и в идеале к разжиганию глобального революционного пожара. На такой путь звал Троцкий. Здесь даже в случае успеха (очень сомнительного или, верней, практически невероятного) надо было пожертвовать русским народом. Его, только еще возрождавшегося после чудовищных потерь и лишений в братоубийственной Гражданской войне, надлежало бы перемолоть в мясорубке мировой революции.

Правая дорога — к сближению с капиталистической системой по форме хозяйствования, но при сохранения диктатуры партии. (Мы сейчас не вдаемся в детали и не рассматриваем подварианты.) На этот путь перевели советское общество партийные верхи под руководством Горбачева и Ельцина. Результаты, как видим, просто катастрофические для государства и народа, при необычайной выгоде тех, кто пристроился на вершине общественной пирамиды или обрел криминально-спекулятивные капиталы. В далекие 30-е годы катастрофа была бы значительно губительней потому, что страна была бедна, а мировая капиталистическая система испытывала кризис, и все индустриально развитые государства постарались бы выйти из него за счет России.

Оставалась, как видим, единственная возможность уцелеть стране и народу: двигаться прямо по избранному пути, совершая неизбежные незначительные отклонения вправо или влево, но стараясь продолжать строительство невиданного еще в истории общества.

Как пишет Н. Верт: «Сталин развил теорию о возможности построения полноценного социалистического общества в отдельно взятой стране на основе имеющихся человеческих и природных ресурсов и военной силы, которую следует укреплять ввиду капиталистического окружения, ожидая более благоприятных для мировой революции обстоятельств. Эта примитивная теория тешила националистические чувства и была великолепно приспособлена к психологии рядового члена партии, уставшего дожидаться мировой революции…»

Странные, уж извините за невольный каламбур, выверты устраивает Верт. Называет примитивной теорию, которая полностью себя оправдала (вспомним вновь итоги Великой Отечественной войны), словно у него в запасе есть другие высоконаучные теории на этот счет. О националистических чувствах Верт упомянул, словно бы не сознавая разницу между национализмом и элементарным чувством национальной безопасности. Получается так, что положить русский народ как жертву на алтарь мировой революции, разжигая межклассовую войну в других странах, гражданскую междоусобицу в других народах, это и есть подлинный интернационализм.

Возможно, у таких буржуазных историков, как Верт, проявляется какая-то странная, если не болезненная любовь-симпатия к Троцкому и такая же неприязнь-ненависть к Сталину, вне зависимости от взглядов этих деятелей. Уж кто-кто, а буржуазные ученые должны бы с негодованием отвергать идею мировой революции. Или Н. Верту не только на русский, но и на французский народ наплевать во имя троцкизма, и на буржуазную Французскую республику тоже? Ведь именно Сталин предполагал в теории и осуществлял на практике мирное сосуществование капиталистической и социалистической систем. И на этом пути он, как известно, достиг великолепных результатов как мировой политик. В мировую революцию он, судя по всему, не верил, как всякий разумный человек, понимающий, что на земном шаре имеются страны с различным государственным устройством и принципиальными различиями в экономическом, социальном, культурном развитии.

Складывается впечатление, что любовь и уважение многих буржуазных историков, социологов, политологов к Троцкому и троцкизму объясняется главным образом нелюбовью, а то и ненавистью к Сталину, Советскому Союзу, советскому (русскому) народу.

Между прочим, такие антисоветские лидеры капиталистических государств как Черчилль и Рузвельт умели неплохо ладить со Сталиным, даже сотрудничать, отдавая должное его концепции построения социализма в одной отдельно взятой стране (или даже группе стран).

Но, безусловно, не приходится спорить о том, что после так называемого «военного коммунизма», достаточно скоротечного, пришел черед «военному социализму», который повлек за собой плотное «закручивание гаек» государственного механизма. Стране, с огромным трудом восстанавливающейся после разрухи, были противопоказаны политические разногласия и политические игры в борьбе за власть.

Демократия, то есть НАРОДОВЛАСТИЕ, по сути своей деспотична, ибо исходит из интересов народа, подавляющего (в прямом и переносном смысле) большинства трудящихся. Это — не анархия. Капитализм есть прежде всего плутократия, то есть власть богатых. И когда «правый уклонист» Бухарин провозгласил лозунг «Обогащайтесь!», это был шаг в сторону плутократии, причем возможности для максимального обогащения были бы в руках верхушки партийно-хозяйственно-государственного аппарата, своеобразной «пролетарской аристократии», а точнее говоря, номенклатуры. В 90-е годы XX века под этим лозунгом была в кратчайшие сроки разграблена Россия с беспрецедентным по масштабам вывозом капитала за границу.

Если непредвзято и разумно анализировать российскую историю XX века, то приходишь к выводу, что еще перед 30-ми годами партийное большинство, масса трудящихся избрали единственно возможный для самосохранения путь, по которому вызвался их вести Сталин. Вызвался не из конъюнктурных соображений или жажды власти: он прекрасно сознавал огромные трудности, которые ждут впереди, и великую ответственность руководителя.

За последние два десятилетия опубликовано много работ, из которых следует, что у Сталина и его курса было немало влиятельных, преимущественно скрытных врагов. И теперь не без гордости пишет о заговоре против Сталина младший сын видного деятеля Коминтерна Осипа Пятницкого (Иоселя Таршиса) Владимир («Заговор против Сталина», М., 1998). Если бы — только против Сталина…

Сейчас очень трудно судить, насколько глубоко продуманы и прочувствованы были действия и Сталина, и его противников. Но факт остается фактом — победил именно он. О том, что это произошло лишь благодаря его жестокости, можно предполагать, только совершенно не зная, какими методами при случае пользовались Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин… Все они были, можно сказать, одного поля ягоды (тут впору и Ягоду Генриха вспомнить). Да и Ленина вряд ли можно назвать гуманистом.

Итак, позволим себе сделать вывод: если в верхах руководства коммунистической партии и государства шла борьба за власть, то для масс рядовых коммунистов и всего русского (советского) народа шла борьба за выживание, самосохранение. Глубокий инстинкт народа, тогда еще не утерянный, не стертый, подсказывал, что единственно возможный, пусть даже с немалыми жертвами и лишениями путь — продолжать строить социалистическое общество, не склоняясь ни к мировой революции, ни к частнособственническому капитализму, который реально обернулся бы плутократией власть имущих.

Группировка Сталина занимала сторону партийного большинства и народа. Возможно, это произошло стихийно, так как эти люди были представителями народа и считали себя таковыми. И это обстоятельство содействовало их победе.

Вряд ли случайно на ХIV съезде партии (в конце 1926 года) по инициативе Сталина в руководящие органы партии вошли русские: Молотов, Ворошилов, Калинин. Ленинградская оппозиция, возглавляемая Зиновьевым, проголосовала против отчетного доклада Сталина (65 человек), тогда как доклад был принят 559 голосами. Зиновьев был отстранен от руководства Ленинградской партийной организацией, а вместо него был назначен Киров; он, а до него Молотов провели «чистку» этой оппозиционной организации.

В декабре 1929 года на пленуме Ленинградского обкома ВКП(б) Киров выступил как один из первых организаторов и вдохновителей культа личности партийного вождя: «Если кто-нибудь прямолинейно и твердо, действительно по-ленински, невзирая ни на что отстаивал и отстаивает принципы ленинизма в нашей партии, так это именно товарищ Сталин… Надо сказать прямо, что с того времени, когда Сталин занял руководящую роль в ЦК, вся работа нашей партийной организации безусловно окрепла… Пусть наша партия и впредь под этим испытанным, твердым, надежным руководством идет и дальше от победы к победе».

…Принято считать культ личности Сталина явлением сугубо отрицательным. Это — упрощение. То, что этот культ, как любой другой культ политического и государственного деятеля, отвратителен, вряд ли можно спорить. Тем более, что раздувают его сплошь и рядом люди лицемерные, низкие (правда, последнее относится к Кирову только, пожалуй, в отношении роста). Однако для Сталина и его соратников этот культ играл огромную положительную роль. Прежде всего, культ личности стал одним из грозных оружий в борьбе с оппозицией.

Безусловно, в партии и народе было немало людей, люто ненавидящих Сталина, хотя вряд ли их было больше, чем ненавидевших Ленина, и наверняка меньше, чем ненавидящих Троцкого. Вряд ли сам Сталин имел сколь-нибудь серьезное отношение к организации и раздуванию собственного культа. У него была другая задача: укреплять и усиливать культ Ленина. Он подчеркнуто отходил при этом на второй план, называя себя лишь помощником, продолжателем дела великого вождя. Но так как из них двух в живых оставался он один, то восхваление Ленина содействовало одновременно и культу Сталина.

Надо лишь иметь в виду, что, как сказал, кажется, Михаил Шолохов: был культ, но была и личность. В истории разных народов бывали периоды культа личности, и называть это явление некой патологией общества было бы слишком опрометчиво. Французы, да и не только они, поныне чтут Наполеона Бонапарта, хотя он не создал сверхдержавы, потерпел сокрушительные поражения, нередко вел себя недостойно, постыдно (скажем, суля своим воинам разграбление Москвы и Санкт-Петербурга, бросив свою отступавшую армию в России) и закончил свои дни в ссылке. Сталин завершил свою жизнь на высшей ступени всемирной, поистине небывалой славы, идя к этой вершине с нижних ступеней социальной лестницы, в необычайно трудных и опасных условиях, создав за три десятилетия своего правления из бедствующей, полуразрушенной после Гражданской войны страны великую сверхдержаву!

Если есть до нелепости наивные люди, которые полагают, будто культ своей личности можно сотворить искусственно, они крепко ошибаются. Почти все крупные политики, особенно в «демократических» странах, где ведется активнейшая и дорогостоящая политическая борьба за власть, не столько даже властолюбцы, сколько любители славы, почета, чествований и т. п. Из них редко кто не был бы счастлив культу своей личности, делая все возможное, чтобы его создавать и раздувать. В нашей стране в XX веке такого рода деятелями безусловно были Хрущев, Брежнев, Горбачев, Ельцин. Ну и что? Удалось ли им создать что-либо подобное реальному культу личности? Нет. Не только в народе, но даже и в кругах более или менее высокопоставленных служащих такого культа, при очевидной жажде славы и чествований, им создать не удалось.

Но у всякого восхваления некой личности, а тем более превознесении ее до неслыханных высот, есть и оборотная сторона. У противников данной личности возникает столь же сильное отрицание культа, отвращение к нему, ненависть к этой непомерно восхваляемой личности. А если об этих своих мыслях и чувствах опасно высказываться прилюдно, то ненависть становится глухой и тем более непримиримой. Недаром даже у таких абсолютно мирных политических деятелей, как Махатма Ганди — подлинного непротивленца злу насилием, — оказались смертельные враги.

Для Сталина его популярность в массах (прежде всего партийных) служила как бы охранной грамотой. Вряд ли было очень трудно организовать и осуществить его убийство. Такие проекты, как мы еще убедимся, имелись. Были и люди — в немалом количестве, — люто его ненавидящие и готовые, по-видимому, рисковать жизнью ради убийства тирана.

Вот отрывок из стенограммы доклада наркома НКВД Н.И. Ежова на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года. Говоря о намерениях правой оппозиции, он подчеркнул:

«Кроме того, программа не отказывается и от индивидуального террора. Правда, они называют, видимо, на опыте Кировских событий (имеется в виду убийство Кирова. — Авт.), это «террористической партизанщиной» и предлагают перейти к групповому террору… Но, правда, они не отвергают и отдельных убийств. Однако говорят, что самая последняя «современность», т. е. убийство Кирова — не свидетельствует в ее пользу. Но, однако, рассуждают они «появление Цезаря всегда неизбежно влечет за собой и появление Брута». (Шум, движение в зале.) Они говорят: «Мы — террористы, к террору относимся совсем по-другому, чем так называемый официальный марксизм». Вот, товарищи, последнее откровение этой дошедшей до конца группы правых».

Неясно, откуда взял Ежов «последнее откровение». Хотя слова о Цезаре и Бруте вряд ли он выдумал сам. Мысль эта вполне естественна, ибо «Цезарь» действительно появился в 30-е годы в Советском Союзе.

По справедливости говоря, своими репрессивными мероприятиями Сталин вполне давал основания для подобных действий против себя. Правда, в ту пору (по крайней мере) тайные убийства он не практиковал, оставаясь в рамках «официального марксизма», предполагавшего репрессии, но не терроризм.

Так или иначе, оппозиция «генеральной линии партии» и лично Сталину вынуждена была таиться в подполье, организовывать тайные заговоры, по возможности избегая прямой конфронтации и открытого обсуждения своих взглядов, которые становились все более экстремистскими.

Почему не убили Сталина?

Окончательный ответ на этот вопрос вряд ли когда-либо будет получен. Это все-таки не математическая задачка и не раскрытие преступления. Но поразмыслить над ним стоит.

Обратим внимание на такой документ, по-видимому, подлинный: «Спецсообщение № 40919 от 18 ноября 1931 г.

Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину.

По полученным нами сведениям на явочную квартиру к одному из наших агентов в ноябре месяце должно было явиться для установления связи и передачи поручений лицо, направленное английской разведкой на нашу территорию.

12-го ноября на явку действительно, с соответствующим паролем, прибыл (по неизвестной нам переправе английской разведки), как вскоре выяснилось, белый офицер — секретный сотрудник английской разведки, работающий по линии РОВС и нефтяной секции Торгпрома (ГУКАСОВ).

Указанное лицо было взято под тщательное наружное и внутреннее наблюдение.

16-го ноября, проходя с нашим агентом в 3 часа 35 минут на Ильинке около д. 5/2 против Старо-Гостиного двора, агент случайно встретил Вас и сделал попытку выхватить револьвер.

Как сообщает наш агент, ему удалось схватить за руку ужасного английского разведчика и повлечь за собой, воспрепятствовав попытке.

Тотчас же после этого названный агент англоразведки был нами секретно арестован.

О ходе следствия буду Вас своевременно информировать…

(Зам. председателя ОГПУ (Акулов)»)

Конечно, достаточно странно звучит в донесении эпитет «ужасный». Но это вовсе не означает, будто оно основано на непроверенных сведениях.

К данному документу сделана приписка: «О ходе следствия буду Вас своевременно информировать. Фотокарточку арестованного, назвавшегося Огаревым, прилагаю».

Кроме того, на донесение наложена резолюция:

«Членам ПБ (Политбюро. — Авт.). Пешее хождение т. Сталину по Москве надо прекратить. В. Молотов». И еще три подписи: Каганович, Калинин, Куйбышев.

В этой связи можно сделать несколько выводов. Во-первых, Сталин в то время не боялся ходить по Москве с минимумом охраны. Во-вторых, оппозиционеры не ставили себе целью покушение на его жизнь, ибо эту акцию тогда можно было осуществить без особых затруднений и препятствий. В-третьих, для зарубежных спецслужб, готовых осуществить такую акцию, организовать ее было как раз сложно. В-четвертых, советская разведка внимательно следила за теми агентами, которые забрасывались в СССР.

Судя по сообщению, агента на конспиративной квартире встретил законспирированный сотрудник ОГПУ, который (или которая?) сопровождал английского агента и воспрепятствовал покушению. Охрана Сталина (если она там была) вроде бы не знала о попытке теракта. И хотя не исключено, что версия с револьвером была придумана для того, чтобы подчеркнуть грозившую генсеку опасность, обращает на себя внимание то обстоятельство, что покушение, по-видимому, не было подготовлено, а явилось чистой случайностью. Вдобавок, никто из оппозиционеров не был в нем замешан.

Почему же за все долгое правление Сталина на него так и не было совершено хотя бы относительно удачного покушения?

Прежде всего это свидетельствует, пожалуй, о том, что у его врагов была к нему не столько личная ненависть (хотя она и была), сколько прежде всего вражда на идеологической основе. Наиболее вероятным результатом убийства Сталина стало бы сплочение его сторонников, яростная волна негодования среди рядовых членов партии и части народа. Никаких политических, идеологических выгод из такой акции оппозиция бы не извлекла. Напротив, ей бы грозило полное уничтожение.

Другое дело — зарубежные спецслужбы и враги СССР. Для них сильные потрясения и беспорядки в стране были желательны, а ослабление Советского Союза было только на руку. Однако им трудно было организовать покушение без активной помощи советских граждан и, главное, без помощи кого-то из высокопоставленных лиц.

Иногда пишут, что наиболее последовательным и непримиримым борцом против сталинизма был Троцкий. Но это явное преувеличение. Как пишет Н. Верт: «Отдельные оппозиционеры пытались (в 1926 году. — Авт.) продолжать пропагандистскую работу в первичных партийных организациях, в партячейках на предприятиях и учебных институтах Москвы и Ленинграда… Дискуссии часто заходили в тупик. Боясь, что их обойдут «экстремисты» из «рабочей оппозиции», и опасаясь навлечь на себя гнев всей партии, шесть самых влиятельных деятелей оппозиции — Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Евдокимов и Пятаков — 16 октября 1926 г. опубликовали настоящее покаяние, где они признавали неправильность своей фракционной борьбы и давали обязательство впредь подчиняться партийной дисциплине».

По словам Н. Верта, противника не только сталинизма, но и большевизма вообще, да и самой коммунистической идеи: «Десять лет спустя, анализируя причины разгрома оппозиции, Троцкий объяснял его «победой сталинской бюрократии над массами». Подобное объяснение не выдерживает проверки фактами…»

Плох, даже безнадежно плох тот политик, которого и сочувствующие ему историки вынуждены признать или некомпетентным (если он не способен верно анализировать причины своих поражений и сопоставлять факты), или лживым. Столь же бездарен, по нашему мнению, анализ Троцким причин побед Сталина.

Последующие годы Троцкий посвятил не обоснованию и пропаганде своей бредовой идеи мировой революции, а борьбе против Сталина лично (не исключено, что из зависти), его политики и СССР, который в значительной степени стал детищем того же Сталина. При этом Троцкого привлекали в этой борьбе любые союзники, на каких бы идеологических позициях они ни стояли, по принципу: враг моего врага — мой друг.

Правая оппозиция, как представляется, была более осмотрительной. Потерпев поражение в открытых выступлениях, она тоже затаилась. Это была разумная тактика, учитывавшая текущую ситуацию внутри страны. Ведь курс на ускоренную индустриализацию и колхозное строительство, на борьбу с кулаком и спекулянтом был сопряжен с огромными трудностями и лишениями народа, с отдельными вспышками открытого недовольства.

Оставалось только дождаться момента, когда этот курс окончательно зайдет в тупик, вызовет массовые выступления недовольных, голодающих, уставших от ожидания улучшений в своей жизни людей. Этот момент, казалось, вот-вот наступит. Сталин сам признался, что происходит не ослабление, а ожесточение классовой борьбы, увеличение сопротивления капиталистических элементов, и что предстоят новые трудности главным образом в области сельского хозяйства, требующие новых жертв со стороны крестьянства.

Бухарин предлагал вновь отступить и возродить НЭП, вернуться к экономическим и финансовым способам регуляции рыночных отношений; темпы индустриализации, по его мнению, следует привести в соответствие с развитием сельскохозяйственного сектора.

Все это было вполне разумно. Появлялась возможность приглушить «классовую борьбу», обеспечить население жизненно важной продукцией (при необходимости предлагалось закупать хлеб за границей), начать выпуск дефицитных товаров ширпотреба, которые стимулировали бы крестьян к производству и продаже своей продукции.

Осенью 1932 года писатель Михаил Пришвин, у которого сломалась расческа, вдруг убедился, что даже такую мелочь приходится где-то с трудом «доставать». Обдумывая этот мелкий факт, он записал в дневнике: «Вопрос в том, существует прямое вредительство или оно само собой выходит как следствие неверных посылок? Например, как можно предположить, что при обсуждении плана пятилетки вовсе забыли о мне — потребителе. И нынешняя нехватка в «ширпотребе» не есть ли то же самое, что в царской войне явилось в решительный момент как нехватка снарядов… Все вытекало из системы».

О системе — верно, а вот сравнение неудачное. Отсутствие ширпотреба совсем не то, что отсутствие боеприпасов. Тем более страна находилась на военном положении, ожидая агрессии и с Запада и с Востока (и то, и другое было совершено). Политика «пушки вместо ширпотреба» рассчитана на сохранение и безопасность государства, а не на удовлетворение материальных потребностей населения.

К концу этого же года Пришвин записывает: «О пятилетке нет больше лозунгов; не удалось. Общее уныние». А затем: «Новая волна». Каждый раз, когда подходит волна, люди думают: — Вот теперь уж большевикам конец! И каждый раз уходит волна неприметно, а большевики остаются. Теперь наступает голод, цены безобразно растут, колхозы разваливаются, рост строительства приостанавливается…»

Можно предположить, что правые оппозиционеры рассуждали примерно так же. Им не было необходимости вступать в теоретические дискуссии с большинством в партийном руководстве и в партии. Не было никакой необходимости прибегать к опасным террористическим методам. Достаточно было лишь подождать, надеясь на принцип — «история нас рассудит». Советский Союз переживал острый кризис прежде всего в области снабжения населения продуктами питания и ширпотребом, а также в результате социальных перестроек и репрессий.

Нужно ли в такой ситуации покушаться на жизнь новоявленного вождя? Его генеральная линия станет для него же петлей-удавкой!

Такой могла быть точка зрения теоретиков, убежденных в гибельности для страны и партийного руководства, и взятого курса лично товарищем Сталиным. Однако многим желательно было ускорить их гибель, содействовать усугублению кризиса. Как писал в дневнике Пришвин: «Вредитель, конечно, есть, как существо с бесчисленными именами и лицами… общее имя ему Кащей Бессмертный».

И в этом случае политический образ Пришвину не удался. Потому что были, пожалуй, злостные вредители, но в большинстве своем они были стихийными выразителями протеста против проводимой политики, вынуждавшей терпеть страдания, а то и страшные мучения слишком многих безвинных людей. Этим людям действительно можно только сочувствовать.

Пусть, читатель, это не покажется вам диким, но то же самое хотелось бы сказать и о тех, кто сознательно и безоглядно проводил в жизнь генеральную линию партии. Большинство из них понимало, на какие мучения обрекается народ. Однако была ли у них какая-нибудь разумная альтернатива взятому курсу?

Обычно считается, что они все, а в особенности Сталин, спасали собственные жизни, стремились удержать в своих руках власть, ради чего и обрекали народ на бедствия и страдания. Однако простая логика подсказывает: ужесточая репрессии, загоняя врагов в подполье, усиливая классовую борьбу, укрепляя социалистическую систему, ее руководители подвергали увеличивающемуся риску свои жизни. Они, можно сказать, вынуждали своих внутренних и внешних врагов прибегать к террористическим методам. И заговоры против Сталина, и покушения на него провоцировала его политика. И он не мог этого не понимать.

Говорят, история не терпит сослагательного наклонения. Это верно. Но анализ исторического процесса, разбор тех или иных программ приходится делать, прибегая к этому приему.

Какой вред Сталину и его сообщникам могло принести сползание в правый уклон? Некоторую потерю авторитета в партии? Возможно. Укрепились бы позиции Бухарина как теоретика, только и всего. К 30-м годам положение Сталина как вождя стало непоколебимым, и он вполне мог себе позволить — как некогда Ленин и ссылаясь на ленинский опыт — возродить НЭП (что он и сделал, но только отчасти, держа ситуацию под контролем).

Эта мера в критической ситуации уже себя оправдала. Ленин сохранил в период НЭПа свое руководящее положение. Почему бы не использовать тот же прием?

Уступки капитализму были выгодны и в отношении внешней политики: можно было рассчитывать на поддержку индустриально развитых держав. (Мы же помним, как активно поддерживали Горбачева и Ельцина руководители капиталистических богатых стран.) Почему бы и Сталину не воспользоваться такой поддержкой в трудное для СССР время?

Тут-то и полезно обратиться к опыту последних двух десятилетий. «Помощь» западных держав оказалась губительной для СССР, который был расчленен. Ну, а что могло произойти в сходной ситуации в 30-е годы? По-видимому, последствия были бы также губительны для России-СССР и для народа. Ведь страна тогда лишь начинала вставать на ноги, и еще только начиналась разведка тех минеральных ресурсов, за счет которых осуществилась индустриализация.

Что же касается руководства, то за свои жизни они могли бы не опасаться. Мы знаем, что те, кто старательно помогал внешним врагам расчленять СССР и разрушать мировую социалистическую систему, добились для себя огромных привилегий и живут как самые настоящие западные миллионеры, только без их забот о сохранении капиталов.

Да и вовсе не обязательно было сталинистам отходить от кормила власти. Ведь не отошли же от него ельцинисты (или, если угодно, ельциники). Объединившись с крупными и средними собственниками, с торговцами, с бизнесменами (своими и зарубежными), правительство вполне могло бы удержать власть в своих руках. Бухарин ведь не предлагал полной реставрации капитализма и перехода к буржуазной демократии!

Конечно, с так называемой диктатурой пролетариата было бы покончено. Промышленный потенциал страны тоже был бы ослаблен, а индустриализация проходила бы вяло. Оборонные возможности страны тоже были бы минимальными. Победа над фашистами была бы невозможной, тогда как фашизм в Европе смог бы распространяться и укрепляться более действенно, чем при мощном СССР.

Можно возразить: зато народ в СССР избежал бы ужасов насильственной коллективизации, репрессивных кампаний, голода начала 30-х. А после улучшения условий жизни населения, появления в обилии продуктов питания и ширпотреба народ стал бы с энтузиазмом и доверием относиться к существовавшей власти, что содействовало бы не только процветанию страны, но и укреплению ее обороноспособности.

Так представляется на первый взгляд.

Общие рассуждения о достоинствах «свободного рынка» полностью опровергаются реальностью и элементарными рассуждениями. Подумайте, что выгодно производителю зерна при свободных ценах? Установить цены максимальные. Выгодно также придержать зерно до той поры, когда цена на него естественно возрастет. Наконец, когда есть возможность торговать с иноземным покупателем, то выгодно продать зерно ему, если он назначает более высокую цену, чем установленная на внутреннем рынке.

Кстати, в 90-х годах XX века россияне смогли убедиться в «благах» свободного рынка: цены тотчас подскочили вверх, производство резко сократилось, появилось множество безработных, нищих и бедняков, смертность населения неимоверно возросла. Наступило некоторое прозрение даже у того, кто проводил соответствующие «реформы», — Е.Т. Гайдара, который написал в 1995 году: «Несомненная правда, что большинство стран с рыночной, капиталистической экономикой пребывают в жалком состоянии, застойной бедности. Они куда беднее, чем Россия, лишь вступающая на рыночный путь…»

Как-то даже неловко, что этот «теоретик» не знал подобной истины, принимаясь калечить российское народное хозяйство и восклицая при этом о великих достоинствах «рыночной экономики». Теперь уже на этом пути Россия достигла «жалкого состояния застойной бедности». Но в 30-х годах ее, не имеющую мало-мальски надежного промышленного и культурного потенциала, ожидала бы пропасть.

В середине 80-х годов один из авторов этой книги писал в статье, что осуществление курса «либерально-рыночных реформ» приведет страну к катастрофе. Для такого прогноза не требовалось проводить сложных теоретических разработок: достаточен был прежде всего здравый смысл, некоторый жизненный опыт и элементарная честность.

Современный американский ученый Артур Шлезингер-младший в книге «Циклы американской истории» убедительно показал, что экономическое благосостояние США зиждется вовсе не на частной собственности, конкуренции и свободном рынке. Он отметил: «Миф о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного предпринимательства, оказался на редкость живучим. Этот миф одновременно и льстил самолюбию бизнесменов, и служил их интересам. Он оставался главным символом делового мира, лейтмотивом пропаганды монополий».

Помимо всего прочего, надо иметь в виду, что в мировой капиталистической системе все наиболее выгодные и удобные «места под солнцем» уже прочно заняты крупнейшими капиталистическими державами. Можно, конечно, воскликнуть вслед за пламенным трибуном Троцким: «В таком случае мы погасим Солнце!» Однако это представляется еще менее реальным, чем призыв одного из героев Салтыкова-Щедрина закрыть Америку.

Но почему же было необходимо проводить коллективизацию, поставившую страну на грань гражданской войны? Прежде всего потому, что крупные коллективные хозяйства органично вписывались в социалистическую плановую и управляемую централизованно государственную систему. При сохранении частной собственности на продукцию сельского хозяйства и свободы рыночных цен многомиллионные бедные слои населения были бы обречены на голод и вымирание. И если крестьяне-бедняки еще могли бы кое-как существовать, добывая пропитание на своих наделах, то для горожан, рабочих ситуация оказалась бы критической. Учтем, что рабочий класс в тогдашнем обществе был неплохо организован и считался гегемоном. Допустил бы он резкое ухудшение своего материального положения во имя процветания частников, торговцев, кулаков? Вряд ли. Тогда бы, скорее всего, и развернулась полномасштабная гражданская война.

Таков один довод в пользу ненавистной для значительной части крестьян коллективизации. Есть и другой, не менее веский. Позвольте привести выдержку из статьи В.В. Кожинова:

«Один из крупнейших представителей русской экономической школы ХX века — В.С. Немчинов (1894–1964) еще в 20-х годах показал, что крестьяне, составлявшие к 1913 году более двух третей населения России, продавали всего лишь 14,7 процента производимого ими хлеба, а остальные 85,3 процента потребляли сами. В среднем крестьянское хозяйство поставляло на рынок менее 400 кг хлеба (то есть обеспечивало минимумом хлебного довольствия — 540 граммов в день всего двух едоков). А это значит, что для преобладающего большинства населения дореволюционной России рынок играл примерно такую же роль, как и в «коммунистической», где ведь крестьяне также продавали какую-то часть выращенного ими на приусадебных участках и полученного на «трудодни».

Разумеется, были в дореволюционной России крупные хозяйства, работавшие именно на рынок, но не забудем, что крестьяне и в 1905–1907, и тем более в 1917–1918 годах с большим энтузиазмом уничтожали их. Так что ликвидация рынка (в собственном, точном смысле этого экономического феномена) — во всяком случае, рынка продовольствия — свершилась, если угодно, и по воле крестьянства, а не только коммунистов…»

Учтем и то, что современное производительное сельское хозяйство основано на использовании машин и механизмов, удобрений, мелиорации почв, научно разработанных приемов и методов. Доступно ли все это мелкому частнику? Или, как теперь любят говорить, фермеру? Нет, не доступно, если еще учесть расходы на транспортировку, добычу и доставку удобрений, на горючее…

Полезно помнить и о том, что в дореволюционной России бывали периоды страшных и опустошительных голодов в крупных регионах. Индустриализация сельского хозяйства позволяет бороться с этой бедой наиболее эффективно.

Если вернуться к ситуации 30-х годов в СССР, то необходимость коллективизации любой ценой определялась, по-видимому, прежде всего стремлением спасти от голода значительную часть рабочих и служащих, избежав тем самым гражданской войны: ведь с крестьянскими бунтами справиться много легче, чем с организованными выступлениями пролетариата. То есть правительство выбирало из двух зол наименьшее.

Какой-то иной, прекрасный во всех отношениях курс, наверное, есть, но он остается в области умозрений и фантастики.

Создание крупных коллективных хозяйств было вызвано не «идейным заскоком» Сталина, а насущной необходимостью сохранить государство и укрепить его промышленность (в значительной степени, конечно, за счет крестьян).

Другое дело, к каким методам нередко прибегали «посланцы партии», осуществляя коллективизацию. Обо всем этом правдиво написал Михаил Шолохов в «Поднятой целине», а еще откровенней и с огромным возмущением — в двух письмах Сталину в апреле 1933 года. «Сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями», — писал он, приводя примеры преступных методов, которыми «выколачивалось» зерно, оставленное крестьянами на собственные нужды (а кем-то и для последующей продажи по завышенным ценам, добавим от себя). «Только на Вас надежда», — завершил перечень бедствий народа таким криком души Шолохов.

Надежда эта в немалой степени оправдалась. В ответном письме Сталин, перечислив принятые меры для улучшения ситуации (в частности, были посланы в район и область десятки тысяч пудов ржи, — стало быть, резервы у правительства имелись), отметил:

«Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели «тихую» войну с Советской властью. Войну на измор, дорогой товарищ Шолохов…

Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло показаться издали.

(Ну, всего хорошего и жму Вашу руку. Ваш И. Сталин».)

Если объективно взглянуть на всю ситуацию, то приходишь к мнению, что значительная доля правды есть у всех: и у Шолохова, и у крестьян, и у Сталина, и даже у зарвавшихся представителей властей, стремившихся выколачивать хлеб любой ценой и даже, как мы знаем, ценой собственной жизни, ибо их репрессивные меры порой встречали самое ожесточенное сопротивление. И все-таки в наибольшей степени прав оказался Сталин. Он с предельной деликатностью и очень по-деловому отозвался на письмо великого писателя, в ту пору сравнительно молодого человека (28 лет). Усматривать в его словах и поступке дьявольскую хитрость — значит не уметь отличать подлость от честности.

…История не терпит сослагательного наклонения. А потому, если наши рассуждения привели к признанию неизбежности принимавшихся крутых мер в партийном и государственном строительстве, если именно этот результат подтвердил и неопровержимый опыт истории, значит, он объективен не только теоретически, но и практически, не только в умозрении, но и в реальности. Только так Советский Союз окреп, выстоял и победил в войне с фашизмом.