Глава 6

РАСКРЫТЫЙ ЗАГОВОР

Говорят, 8 мая 1937 года президент Чехословакии Бенеш передал Сталину (естественно, через посредников) копии документов, доказывающих существование в СССР военного заговора, и с именами главных заговорщиков. Якобы это «досье Бенеша» (назовем его так) послужило поводом для обвинения Тухачевского, Якира, Гамарника и других в измене родине.

Надо сразу сказать, что до сих пор это загадочное досье так и не было обнаружено. Вот что сообщили «Известия ЦК КПСС» (1989, № 4): «Ни в следственном деле, ни в материалах судебного процесса дезинформационные сведения зарубежных разведок о М.Н. Тухачевском и других военных деятелей не фигурируют, — говорится в материалах Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями. Свидетельства о том, что они сыграли какую-либо роль в организации «дела военных», не обнаружено».

Однако все это не исключает того, что эти документы — подлинные или фальшивые — существовали и даже где-то хранятся и поныне. Их даже могли показывать обвиняемым для того, чтобы принудить их к показаниям, а затем засекретить и не прикладывать к другим материалам, дабы не выдать источник информации (им вполне мог быть все тот же Фермер — генерал Скоблин).

Было ли вообще это досье?

Согласно наиболее распространенной версии, история его такова. Шеф службы безопасности (СД) по указанию Гитлера распорядился изготовить фальшивые документы, изобличающие видных советских военачальников в заговоре с целью свержения Сталина и его соратников. Более того, они вошли в тайный сговор с группой немецких генералов, противников нацистской идеологии. Об этом якобы сообщил Гейдриху тайный агент СД белогвардейский генерал Скоблин.

Для того, чтобы фальшивка «сработала», Гейдрих обратился к шефу абвера адмирала Канарису с просьбой предоставить досье на советских военачальников, посещавших Германию в 1925–1932 годах и сотрудничавших с германскими военными еще до прихода Гитлера к власти.

Тут произошло нечто странное и удивительное. Чтобы преодолеть сопротивление адмирала Канариса, коварный Гейдрих осуществил невиданную операцию: налет на военное министерство, во время которого были похищены необходимые документы. Чтобы уничтожить следы преступления, в помещении, где они находились, устроили погром и пожар.

Остальное было делом техники: на основе подлинных и невинных материалов были сфабрикованы другие, компрометирующие советских военачальников. Их сфотографировали и хитроумными путями передали чехословацкому президенту, замеченному в сочувствии к русским, а точнее — к сталинскому режиму. Собрав дополнительные сведения, он убедился, что это копии подлинных документов.

В этой истории немало сомнительных, а то и нелепых деталей, да и в целом она неправдоподобна.

Начнем с того, что если всю эту операцию замыслил сам фюрер, то как мог Канарис противиться его приказу? Совершенно невероятно.

Для изготовления достаточно достоверных фальшивок вовсе не обязательно проводить одному германскому разведывательному ведомству сложную и опасную операцию против другого. Сам по себе факт необходимости такой операции доказывает, что материалы на советских военачальников не должны были попасть на глаза фюрера и в них были сведения, компрометирующие не только советских, но и германских военных.

Да и зачем было Гитлеру проводить всю эту сомнительную операцию? Неужели он так опасался, что в будущей войне против его армии выступят столь великие полководцы? Вряд ли. Великими полководцами Тухачевский, Якир, Гамарник, Уборевич не были, и это знали Гитлер и его военспецы. Более того, получается, что фюрер по какому-то выверту ума подставил под удар именно тех советских военачальников — Тухачевского и Уборевича, — которые были настроены прогермански!

Вот, к примеру, выдержка из секретного письма советника германского посольства в Москве доктора фон Твардовски от 25 сентября 1933 года (полученного агентурным путем):

«В России существует очень сильное течение, направленное на то, чтобы отойти от нас и сблизиться с Францией. Это сильное течение представлено в Наркоминделе в лице Литвинова. Русские в большинстве настроены недоброжелательно… без заискивания перед нашими друзьями в СССР, которые, как я полагаю, еще имеются в рядах правящей партии и в военных кругах…

Тухачевский, технический заместитель Народного комиссара по военным делам, организовал грандиозный прием с участием русских военных, в числе которых, как это подчеркивалось также и в прессе, был и наш друг Уборевич».

Какой же бредовой идеей руководствовался Гитлер, избавляя Красную армию от слабых и не особенно преданных делу Сталина военачальников, да еще симпатизирующих Германии? Чего он мог опасаться и к чему стремиться, фабрикуя «досье Бенеша»?

Никакого разумного ответа на эти вопросы нет. Если «досье Бенеша» было сфабриковано, то только врагами Германии с целью окончательно разорвать ее связи с СССР.

Таким образом, если «досье Бенеша» существовало, то оно должно быть подлинным. Только в таком случае Гейдриху пришлось проводить опасную операцию по изъятию документов, компрометирующих советских военных (по причине их связи со своими германскими коллегами на почве стремления установить военные диктатуры в СССР и Германии).

В пользу такой версии говорит много документов. Приведем некоторые из них.

Из конфиденциальной сводки «Комсостав и военспецы Красной Армии» разведотдела белоэмигрантской организации от 15 февраля 1922 г.

«Лица, близко знающие Тухачевского, указывают… Он не лишен честолюбия и, сознавая свою силу и авторитет, мнит себя русским Наполеоном… В дружеской беседе Тухачевский, когда его укоряли в коммунизме, не раз говорил: «Разве Наполеон не был якобинцем?»

…Молодому офицерству, типа Тухачевского и других, примерно до 40-летнего возраста, занимающему командные должности, не чужда мысль о единой военной диктатуре».

Из показаний арестованного бывшего начальника Иностранного отдела ОГПУ А.Х. Артузова, 1937 г.

«Одним из ценнейших работников был агент № 270. Он выдавал нам информацию о работе в СССР целой военной организации, которая ориентируется на немцев и связана с оппозиционными элементами внутри компартии… Еще в 1932 г. из его донесений мы узнали о существовании военной организации, связанной с Рейхсвером и работающей на немцев. Одним из представителей этой организации, по сообщению 270-го, был советский генерал Тургуев — под этой фамилией ездил в Германию Тухачевский».

Из приказа генерала Е.К. Миллера по РОВС от 2 января 1937 г.

«Мы, чины РОВСа, являемся как бы естественными, идейными фашистами. Ознакомление с теорией и практикой фашизма для нас обязательно».

Из спецсообщения Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР Г.Г. Ягоде, его заместителям и начальникам отделов ГУГБ.

«Иностранным отделом ГУГБ получены сведения, что генерал Миллер в беседе сообщил своему заместителю адмиралу Кедрову, что при свидании с немецким журналистом он указывал последнему, что Германия может справиться с ненавистным ей коммунизмом коротким ударом по большевистской головке. Если Германия изберет этот путь для борьбы, вся эмиграция будет на ее стороне, больше того — пусть Германия даст средства, эмиграция даст необходимый людской материал…

В данный момент РОВС должен обратить все свое внимание на Германию, это единственная страна, объявившая борьбу с коммунизмом не на жизнь, а на смерть».

Из секретного обзора внешнеполитических событий с 23 апреля по 12 мая 1937 года, выпускаемого германским военным министерством.

«Действительные причины падения маршала Тухачевского пока неясны, следует предполагать, что его большое честолюбие привело к противоречиям между ним и спокойным, рассудительным и четко мыслящим Ворошиловым, который целиком предан Сталину. Падение Тухачевского имеет решающее значение. Оно показывает со всей определенностью, что Сталин крепко держит в руках Красную Армию».

Согласно подобным материалам (их количество можно умножить) нетрудно сделать вывод о тесной связи абвера, РОВС и группы советских высших военачальников. По всей вероятности, распутать этот клубок помог Фермер-Скоблин.

А теперь обратимся к свидетельству еще одного «заинтересованного лица» — президента Чехословакии Эдуарда Бенеша. Вот что сообщил он советскому полпреду в этой стране Александровскому:

«Бенеш заявил, — писал Александровский, — что он мыслит себе опору именно на СССР сталинского режима, а не на Россию и не на демократическую Россию… Уже начиная с 1932 г. он все время отдал решительной схватке между сталинской линией и линией «радикальных революционеров» (по-видимому, имеются в виду троцкисты. — Авт.). Поэтому для него не были неожиданностью последние московские процессы, включая и процесс Тухачевского…

Бенеш особо подчеркнул, что, по его убеждению, в московских процессах, особенно в процессе Тухачевского, дело шло вовсе не о шпионах и диверсиях, а о прямой и ясной заговорщицкой деятельности с целью ниспровержения существующего строя. Тухачевский, Якир, Путна (Бенеш почти все время называл только этих трех), конечно, не были шпионами, но они были заговорщиками…

Если представить себе, что Тухачевский видел единственное спасение родины в войне рука об руку с Германией против остальной Европы, в войне, которая осталась единственным средством вызвать мировую революцию, то можно себе представить, что Тухачевский казался себе не изменником, а даже спасителем Родины…

В связи с изложенным следует отметить, что Бенеш под большим секретом заявил мне следующее: во время пребывания Тухачевского во Франции в прошлом году Тухачевский вел разговоры совершенно частного характера со своими личными друзьями французами. Эти разговоры точно известны французскому правительству, а от последнего и Бенешу. В этих разговорах Тухачевский весьма серьезно развивал тему возможности советско-германского сотрудничества и при Гитлере…

Развивая тезис «субъективного фактора», Бенеш между прочим говорил, что ряд лиц мог руководствоваться такими побуждениями, как неудовлетворительность положением, жажда славы, беспринципный авантюризм и т. д. В этой связи он упомянул еще раз Якира и Путну. О последнем Бенеш знает, что он был под Варшавой со своей 27 дивизией и, очевидно, не мог примириться с тем, что от него ускользнула слава покорителя Варшавы.

В связи с этим же Бенеш упомянул о Ягоде. Он высказал предположение, что Ягода знал все о заговоре и занимал выжидательную позицию, что из этого выйдет. Пьяница, развратник и беспринципный человек, Ягода мог бы попытаться сыграть роль Фукэ (Фуше. — Авт.) из эпохи великой французской революции…

Бенеш был уверен в победе «сталинского режима» именно потому, что этот режим не потерял морали, в то время как крикуны о перманентной революции явно были не на моральной высоте. В Москве расстреливают изменников, и т. н. европейский совет приходит в ужас. Это лицемерие. Бенеш не только отлично понимает, но и прямо одобряет московский образ действий. Москва продолжает жить в эпоху революции…

Бенеш задавался и таким вопросом: что произошло бы, если бы в Москве победил не Сталин, а Тухачевский. Тогда Чехословакия вынуждена была бы оставаться в дружбе с Россией. Но Чехословакия тогда должна была бы достигнуть соглашения с Германией, а это опять-таки было бы началом зависимости либо от России, либо от Германии. Вернее всего, от Германии, ибо Россия Тухачевского не постеснялась бы заплатить Германии Чехословакией. Бенеш ценит именно «нынешний СССР», «сталинский режим»…

В заключение Бенеш еще раз повторил, что расценивает московские процессы как признак укрепления СССР».

При таких настроениях и внешнеполитических симпатиях, при стремлении сохранить независимость Чехословакии Бенеш безусловно должен был передать «досье на генералов» Сталину. Но тем абсурднее выглядит версия, будто это досье состряпала германская разведка по указанию Гитлера — с очевидным вредом для Германии, ибо в таком случае укрепились бы связи СССР с Францией и Чехословакией. Так что если «досье Бенеша» существовало, то оно содержало копии подлинных документов.

Для Гитлера такая акция преследовала две очевидные цели. Прежде всего она помогала ему нейтрализовать недружественно или даже враждебно настроенных военачальников германской армии, готовых параллельно с группой советских видных военных произвести государственные перевороты и в Германии, и в СССР.

Кроме того, Гитлер демонстрировал Сталину свое определенное расположение для уменьшения напряженности между двумя странами. Он опасался, как бы в предстоящей агрессии Германии против Польши, Чехословакии и других стран СССР совместно с Францией и Англией не выступил на их стороне.

Гитлер не мог не понимать, что переданный Сталину материал будет проверен и перепроверен, прежде чем принят как подлинный документ. Так и произошло в действительности. Более того, о заговоре Сталин знал еще до этого «досье Бенеша» (если оно было), и потому приказал начать операцию «Клубок».

Таким образом, неудивительно, что В.М. Молотов сказал в 1971 году писателю Феликсу Чуеву: «Мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота».

А вот его высказывание о Тухачевском: «До 1935 года он побаивался и тянул, а начиная со второй половины 1936 года или, может быть, с конца 1936-го он торопил с переворотом. И это понятно. Боялся, что вот-вот его арестуют».

Было бы неверно считать, будто главные военные заговорщики были тайными агентами РОВС или германской разведки. Некоторые из них, пожалуй, не имели ясного представления о конечных целях заговора, да и о заговоре вообще, полагая, что они действительно борются за влияние в Красной армии, в частности, за снятие К.Е. Ворошилова с поста наркома.

Однако по своим последствиям такое смещение или отставка Ворошилова, верного сталинца, нанесли бы сильнейший удар по позициям Сталина, сильно ослабив его влияние в Политбюро и ЦК, а в конечном счете могли привести к его падению. Сталин это понимал, а потому, по-видимому, «отслеживал» тех руководящих военачальников, кто выступал против Ворошилова, считая их своими потенциальными врагами. Не исключено, что именно такие соображения навели его на мысль начать операцию «Клубок».

У Тухачевского для реализации его честолюбивых планов было три пути. Наиболее безопасный, но политически сложный путь — добиваться отставки Ворошилова. Для этого надо было привлечь на свою сторону большинство крупных военачальников и поставить во главе наиболее ответственных военных округов своих людей.

Второй путь, к которому толкал его Енукидзе, — создание объединенной группы заговорщиков, в которую входили бы как политические деятели (Енукидзе) и работники НКВД (Ягода и некоторые его подчиненные), а также военные (Тухачевский, Корк). Были ли причастны к этой группе Якир, Уборевич и некоторые другие военачальники, неизвестно.

Третий путь был наиболее быстрым, радикальным, но в то время максимально опасным — «дворцовый переворот» по классическому типу с убийством руководителя государства и его главных сторонников, осуществляемый сравнительно небольшой ударной группой.

Первый тревожный звонок прозвучал для Тухачевского в августе 1936 года, когда на процессе Зиновьева и Каменева прозвучало его имя в связи с деятельностью оппозиции. Этот эпизод прошел на первый взгляд незамеченным, без скоротечных последствий. Но, безусловно, был взят на заметку Сталиным.

Вскоре последовал второй тревожный звонок: в сентябре был снят со своего поста Ягода с переводом на менее ответственную должность. Такова была манера Сталина: он не торопился с выводами и решительными действиями до тех пор, пока не получал достаточно полное представление о существе дела и его участниках. Можно предположить, что он вольно или невольно исповедовал принцип инквизиции: для осуждения подозреваемого требуется по меньшей мере два независимых показания против него, причем одним из них может служить его собственное признание.

Самое явное «штормовое предупреждение» прозвучало для Тухачевского в феврале 1937-го: аресты Молчанова, посвященного в заговор Ягоды и Енукидзе. Затем на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) прозвучала уничтожающая критика в адрес Ягоды и в марте были арестованы он и его помощник Буланов.

Есть основания предполагать, что Сталин уже задолго до этого не доверял Ягоде. Возможно, это началось в конце 1935 года, когда произошло событие, о котором до сих пор очень мало известно. 16 декабря закрытым порядком были приговорены к расстрелу 4 человека за подготовку террористического акта на Красной площади 7 ноября. Вряд ли это были «самодеятельные» смертники-одиночки. Судя по скоротечности расследования и приведения приговора в исполнение, они или кто-то из них назвали того или тех, кто вдохновлял и подготавливал их к этой акции.

С 1935 года в окружение Ягоды стали вводить людей Сталина. По свидетельству С.Т. Минакова, московские процессы 1935 и 1936 годов готовил не Ягода, а один из его заместителей, Агранов, или другие лица, начальники отделов, отношения которых с Ягодой были не очень хорошими.

«Вплоть до июньского пленума ЦК ВКП(б) 1936 г., - пишет Минаков, — Г. Ягода вместе со своим близким сотрудником, начальником секретно-политического отдела Молчановым, которому было поручено готовить «первый московский процесс» о «троцкистских заговорщиках-террористах», пытались свести все дело к локальной конспиративной акции группы второстепенных лиц из числа прежних троцкистов, не связанных ни с Л. Троцким, ни с Г. Зиновьевым и Л. Каменевым».

Как предполагается, Ягода стремился к тому, чтобы предельно обезопасить партийную элиту, к которой принадлежал и сам. Тем более что ее укрепление могло привести к низложению Сталина и его группы «мирным путем». Теперь этот путь фактически закрывался, а потому надо было переходить к более решительным и радикальным действиям.

Когда была ухвачена одна из главных нитей «Клубка» (арестованы Молчанов и Енукидзе), а затем «вытянули» Ягоду и Буланова, Тухачевский еще мог надеяться на то, что не будут раскрыты сведения о заговоре военачальников. Однако эта надежда должна была рухнуть после того, как в начале апреля арестовали М.И. Гая — начальника особого отдела ГУГБ НКВД СССР, в обязанности которого входило наблюдение за армией, флотом и авиацией. Этот человек не давал хода доносам, поступавшим на заговорщиков-военачальников.

Для последних оставался «легальный» путь: ослабление позиций Ворошилова в Высшем Военном Совете, а затем и снятие его с поста наркома. Возможно, с этой целью был остро поставлен вопрос о снятии маршала В.К. Блюхера с поста командующего Дальневосточным фронтом. Справедливости ради надо сказать, что причин для такого решения было достаточно, и в другое время, в другой ситуации понижение маршала в должности вполне могло произойти без проблем.

Однако в той ситуации, которая сложилась в Высшем Военном Совете и в партийном руководстве вообще, снятие Блюхера и назначение на его пост Уборевича резко усилило бы позиции Тухачевского и ослабило власть Ворошилова. Поэтому Сталин заступился за маршала 2 июня 1937 года на Высшем Военном Совете. Говорил он с какой-то нарочитой, как нам кажется, простотой:

«Хотят Блюхера снять… Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит к войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадет. Посмотрите, ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере. Путна бомбардирует нас в Москве, Аронштам бомбардирует нас в Москве, бомбардирует Гамарник. Наконец, созываем совещание. Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик как мужик, неплохой. Мы не знаем, в чем тут дело. Даем ему произнести речь великолепно. Проверяем его и таким порядком…»

Какой можно сделать вывод из этой не очень-то убедительной речи, хотя Сталин как раз-то и славился простыми, убедительными, логично выстроенными речами. Тут ничего этого нет. Вывод можно сделать такой: каким бы ни был Блюхер, у него есть главное качество: он предан делу Сталина, а потому Сталин его защищает. И тот, кто будет и впредь нападать на Блюхера, тем самым выступит против Сталина, а те, кто до сих пор продолжали свои нападки на Блюхера, вызывают у Сталина серьезные подозрения в их преданности сталинской генеральной линии, преданности делу партии.

Надо полагать, именно так поняло большинство членов Высшего Военного Совета выступление Сталина. Никто не решился поддержать «антисталинскую» позицию, и Блюхера оставили на его посту. Сторонники снятия Блюхера доказывали, что дальневосточное направление военных действий является приоритетным, а потому нуждается в укреплении. Но Сталин настаивал на том, что приоритетным остается западное направление, где Советскому Союзу угрожает Германия, тогда как на Дальнем Востоке Япония всерьез и надолго завязла в Китае.

Можно, безусловно, усомниться в том, что на Совете велась такая сложная политическая игра. Разве не могли Гамарник, Путна и другие искренне верить в необходимость укрепления дальневосточного направления безо всяких политических подтекстов? Могли, конечно. И у Гамарника как главного политработника в армии могли быть вполне обоснованные претензии к Блюхеру.

И все-таки, пожалуй, во всей этой истории с Блюхером подспудно велась политическая борьба. Не зря же Гамарник покончил жизнь самоубийством, когда понял, что будет арестован и судим. Поставить на место Блюхера Уборевича это было бы немалой победой заговорщиков. К тому же это назначение показало бы, что Уборевич и Гамарник находятся вне всяких подозрений. С этой надеждой пришлось расстаться после выступления Сталина в защиту Блюхера.

С апреля по июнь 1936 года в вооруженных силах СССР произошли некоторые загадочные и подозрительные события. В номере «Красной Звезды» от 6 апреля были помещены сразу два некролога: скоропостижно скончались высокопоставленные авиационные военачальники: Наумов, зам. начальника ВВС РККА, и Павлов, зам. инспектора ВВС, прославленный советский летчик, герой Гражданской войны. В мае неожиданно сняли с должности начальника штаба Московского военного округа Степанова, который столь же неожиданно умер. В июне смерть вырвала из рядов Красной армии одного из высших руководителей ВВС Лавиновского и начальника автобронетанковых войск Ленинградского военного округа Шаумяна.

Трудно поверить, что произошло случайное совпадение смертей этих нестарых или даже сравнительно молодых (скажем, Шаумяну было 36 лет) и крепких людей. Но кто и почему мог их тайно убить? Или кто-то из них покончил жизнь самоубийством?

«Эти смерти, — считает С.Т. Минаков, — не могли быть случайны и, как мне представляется, находились в связи с обострившимися отношениями и внутренней борьбой в высшем комсоставе РККА и между армейской элитой, с одной стороны, и И. Сталиным и К. Ворошиловым, с другой».

Однако сама по себе подобная внутренняя борьба между различными группировками в армии вряд ли может быть смертельной. Снятие с должности, перевод на другое место работы или в другую группу войск — вот основные методы такой борьбы, но уж никак не убийства. Иное дело, если эти люди так или иначе были связаны с заговором или знали о нем. Тогда от них следовало избавиться. И это вряд ли могло быть в интересах Сталина и Ворошилова: ведь им было бы очень важно и полезно допросить, а не уничтожать подобных свидетелей. А вот Ягода, к примеру, был бы кровно заинтересован в устранении ненадежных участников заговора или тех, кто знал о нем и отказался в нем участвовать. Ведь успешный военный переворот, как он ясно понимал, должен спасти его жизнь. А то, что она в опасности, он понимал уже достаточно давно.

Но все это остается в области предположений и домыслов. «Клубок» слишком сложно запутан, в нем переплетаются множество нитей, и не всегда можно отличить подлинные, «естественные» нити от искусственно «приплетенных» — вольно и невольно — теми, кто проводил расследования. Ведь тот же Ягода мог, заметая следы реального заговора, направлять следствие по ложным путям.

«Для осуществления этого переворота нужны будут все средства: и вооруженное выступление, и провокация, и даже яды, — говорил Ягода Буланову. — Иногда бывают моменты, когда нужно действовать медленно и чрезвычайно осторожно, а бывают моменты, когда нужно действовать и быстро и внезапно» (М. Сейерс и А. Кан. Тайная война против Советской России. М., 1947. С. 288–289).

Как мы знаем, он старался действовать разнообразно и, вдобавок, готовил как пути к отступлению, так и материалы на тот случай, если покушение на Сталина удастся. Можно только удивляться, что при всем этом ему, ловкому и предусмотрительному злоумышленнику, злодею и провокатору, не удалось осуществить своих замыслов и спасти свою шкуру.

Можно возразить: да не было у него никаких особых злодейских замыслов, ему их приписали, а он наговорил на себя и на других напраслину.

Но нет, оказывается, даже у этого беспринципного деятеля был свой «кодекс чести». Когда на суде его объявили иностранным шпионом и организатором убийства Кирова, он отверг эти обвинения (хотя прекрасно знал, что и без того его приговорят к высшей мере):

«Нет, в этом я не признаю себя виновным. Если бы я был шпионом, то, уверяю вас, что десятки государств вынуждены были бы распустить свои разведки…

Неверно не только то, что я являюсь организатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства Кирова».

(Отметим, что если верить этим словам, сказанным незадолго до смерти, то надо бы вновь обдумать версии убийства Кирова.)

Когда пытаешься распутать «Клубок» — казалось бы, всего лишь одно уголовно-политическое дело о заговоре, попутно возникает множество других вопросов и проблем, не говоря уж о том, что все это происходило на фоне множества событий, и, скажем, Сталин не был занят только распутыванием или запутыванием этого клубка интриг. В действительности страна и мир жили совсем иными интересами, свершались знаменательные события во внешнеполитической, экономической, культурной сферах. Обо всем этом придется упомянуть чуть позже.

Даже в теме «заговора военных» приходится отходить от хронологического описания, возвращаясь к событиям прошлого и упоминая о том, что выяснилось значительно позже. Приходится лишь вскользь упоминать об особенностях личности и карьеры того или иного советского маршала или генерала той поры, хотя такой анализ многое может объяснить. Например, то, что своим положением и невероятно быстрым взлетом по служебной лестнице — буквально через три-пять ступенек, они обязаны были чаще всего сумятице Гражданской войны и своему политическому чутью и происхождению, умению выявить, а то и выпятить свои достоинства и достижения.

Почти наверняка они не смогли бы противостоять немецким командирам в Великую Отечественную войну (хотя, конечно, об этом приходится судить в сослагательном наклонении), потому что в большинстве своем, как мы уже говорили, не имели не только высшего военного образования (чего не было и у таких прославленных полководцев как Жуков и Рокоссовский), но и достойного практического опыта. Неудивительно, что один из них, И.П. Уборевич, побывавший на маневрах в Германии, писал в отчете от 13 января 1929 года:

«Немецкие специалисты, в том числе и военного дела, стоят неизмеримо выше нас. Мне кажется, что мы должны покупать этих специалистов, привлекать умело к себе, чтобы поскорее догнать в том, в чем мы отстаем. Я не думаю, чтобы немецкие специалисты оказались бы хуже политически, или более опасными, чем наши русские специалисты».

Суждение более или менее справедливое в первой своей части (тем более, что он подразумевал свой уровень знаний и опыта), но очень сомнительное или даже ложное — во второй.

Претензии Тухачевского на роль «красного Бонапарта» были смехотворны. Ведь не «красный», а настоящий Бонапарт несколько лет тянул лямку в провинциальном гарнизоне, познал военную службу изнутри, досконально. Попутно написал несколько работ по математике и баллистике, очень много читал.

А Тухачевский попал прямо из военного училища в окопы Первой мировой войны, а участвуя в боевых действиях несколько месяцев, оказался в плену. Зато потом хвастал, будто за эти несколько месяцев получил чуть ли не все боевые ордена Российской империи.

Однако наиболее подробное и точное впечатление об этих людях оказалось ошеломляющим, когда через полвека были открыты (лишь частично) материалы их процесса. Выяснилось, что обвиняемые признавались потрясающе, неправдоподобно быстро! Это даже привело в замешательство некоторых исследователей.

«До сих пор не содержится ответа, — пишет В.З. Роговин, — на многие законные вопросы, возникающие при анализе дела генералов. Я имею в виду прежде всего вопрос о причинах признаний подсудимых и написания ими перед судом рабских писем Сталину. В большинстве исторических работ, посвященных делу Тухачевского, эти признания объясняются исключительно применением физических пыток. Однако такое объяснение представляется несостоятельным по целому ряду причин».

Он перечисляет эти причины. От профессиональных военных, находящихся в расцвете сил, «следовало ожидать значительно большей стойкости, чем, например, от Зиновьева и Бухарина». (Можно припомнить Радека, который около двух месяцев изводил своих следователей.) Известно много случаев, когда даже самые жестокие пытки не могли вырвать у подследственных лживые признания. А тут не только признавали свою вину, но и выдавали своих реальных или мнимых (как некоторые считают) соучастников.

Добавим такой факт, о котором мы уже упоминали: находясь под следствием, Тухачевский написал обширную докладную записку, посвященную возможной будущей войне. Если у него достало физических и моральных сил для такого сочинения, то почему он перед следователями оказался таким слабым и робким, что по их указке давал ложные показания на себя и на своих друзей и знакомых?

Трудно считать всех тех, кто давал признательные показания, такими жалкими и подлейшими доносителями на ни в чем не повинных людей.

В то же время и не следует слишком преувеличивать их морально-волевые качества. Тем более, как мы уже говорили, они не имели твердой идеологической опоры, не имели высокой цели, ради которой люди могут идти на смерть. Они собирались совершать переворот не ради величия родины (СССР и без них под руководством Сталина необычайно быстро, буквально у них на глазах превращался из обескровленной войнами и междоусобицами страны, находящейся в разрухе, в могучую индустриальную державу). Их не волновала и судьба русского, советского народа (Тухачевский сам проводил карательные операции против крестьян).

Некоторые из заговорщиков, не потерявших окончательно совесть, узнав, что их заговор раскрыт, с некоторым даже облегчением давали свои показания, потому что подсознательно понимали, чувствовали, что их заговор преступный.

Надо отметить и то, что многие из антисталинцев — среди военных и гражданских лиц — были из числа «раскаявшихся», притворно отказавшихся от своих оппозиционных убеждений, но в действительности продолжавших находиться в скрытой оппозиции сталинскому курсу. Такая двурушническая позиция тоже не способствовала крепости их духа.

…6 июля 1936 года был арестован комдив Д.А. Шмидт, один из соратников В.М. Примакова по Гражданской войне в составе «Червонных казаков». «Член партии с 1915 года Дмитрий Шмидт, — пишет Конквист, — был сыном бедного еврейского священника». В Гражданскую войну он быстро стал командиром бригады. Не без умиления описывает Конквист случай анекдотический. «Рассказывали, что, прибыв в Москву во время съезда 1927 года, на котором было объявлено исключение троцкистов, он встретил Сталина, выходившего из Кремля. Шмидт в своей черной черкеске с наборным серебряным поясом и в своей папахе набекрень подошел к Сталину и полушутя-полусерьезно стал осыпать его ругательствами самого солдатского образца. Он закончил жестом, имитирующим выхватывание сабли, и пригрозил Сталину, что в один прекрасный день отрубит ему уши.

Сталин побледнел и сжал губы, но ничего не сказал. Инцидент истолковали как скверную шутку…»

Такая вот байка о том, как сын еврейского сапожника посрамил сына грузинского сапожника. Классический пример воздействия на наивного читателя с помощью простого приема: сначала мимолетное «рассказывали» (кто, где, когда? ссылка на Бармина), а затем детали, вызывающие иллюзию достоверности (черкеска, пояс, папаха набекрень) и общая история, не похожая на правду. Почему? Да потому, что к тому году Сталин был уже 5 лет генеральным секретарем партии, а Дмитрий Шмидт был раскаявшимся троцкистом, который отказался от своих взглядов и поклялся в верности генеральной линии партии. Кстати заметим, что когда вооруженный человек угрожает безоружному, это производит скверное впечатление.

Кем и для чего был придуман этот анекдот? Догадаться нетрудно: теми, кто ненавидит Сталина и хотел бы доказать, что он приказал арестовать доблестного Шмидта после того, как 9 лет таил на него личную обиду. Вот какой злобный и коварный тиран!

А в действительности доблестный Шмидт вскоре после ареста стал давать показания о заговоре среди военных против Сталина, и следующим за ним арестованным стал В.М. Примаков, который тоже вскоре дал признательные показания.

Шмидта арестовали в Киеве в отсутствие его начальника Якира, который отдыхал в Чехословакии, в Карловых Варах. Ягода, едва Шмидта привезли в Москву, сообщил об этом Гамарнику, чего он в принципе не обязан был делать. Можно предположить, Ягода этим сообщением хотел предупредить Гамарника, что вынужден арестовать человека из окружения Гамарника и Якира, ибо обстоятельства следствия фактически вышли из-под его, Ягоды, контроля, и теперь этим делом занимается Ежов и преданный ему Агранов. Да и положение самого Ягоды стало угрожающим.

Чем же все-таки можно объяснить удивительно быстрое признание своей вины и последующую выдачу своих сообщников со стороны арестованных генералов и маршалов?

Кроме того, что они могли понимать и чувствовать, что правда, народ не на их стороне, что они действительно замыслили преступное деяние, главное, на наш взгляд, это предъявляемые им документы, свидетельства, показания арестованных ранее, донесения секретных агентов. По этим материалам выходило, что следствию почти все уже известно (вспомним, как об этом говорил на суде Радек). Оставалось на первый случай хотя бы подтвердить эти материалы.

В некоторых случаях, как например, с Тухачевским, Гамарником, Якиром, эти люди уже заранее ощущали, а затем и ясно понимали, что они находятся на подозрении, что за ними наблюдают, что их могут в скором времени арестовать. Такое состояние неопределенности, постоянной угрозы деморализует человека, подавляет его психику, и он может с некоторым даже облегчением начать давать показания.

Примечательно, что только после того, как был арестован Д. Шмидт, в августе 1936 года один из обвиняемых на процессе «объединенного троцкистско-зиновьевского блока» И.И. Дрейцер сообщил, что среди военных существует оппозиционная группа и назвал причастных к ней комкоров В.М. Примакова и В.К. Путну. Они были арестованы.

Ниточки «Клубка» потянулись к высшему военному руководству Красной армии после того, как арестованный 11 февраля 1937 года Енукидзе стал давать показания. Ровно через месяц был взят под стражу комкор И.И. Гарькавый — командующий Уральским военным округом, родственник Якира и близкий друг Гамарника. Это вызвало переполох в окружении этих двух начальников. Якир срочно вылетел на самолете в Москву и стал добиваться приема у Ежова. Реакция Гамарника была еще более панической. Тем более что уже через день, 13 марта, его назначили уполномоченным Наркомата обороны при Совнаркоме РСФСР.

Назначение Яна Борисовича на столь незначительный пост при его очень высоком положении в партии и армии должно было навести его на самые тяжелые мысли. То же должно было произойти с Ягодой, когда в том же марте арестовали комдива Н.К. Кручинкина — начальника Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД. Именно в этих войсках, по воспоминаниям старых чекистов, была особая спецчасть, состав которой был подобран лично Ягодой, подчинявшаяся лично ему. Судя по всему, она готовилась для того, чтобы в нужный момент арестовать Сталина и его ближайших соратников.

Однако мучиться сомнениями Ягоде долго не пришлось: 29 марта настал и его черед.

Кстати сказать, показания Дрейцера, о которых мы упомянули выше и которые помогли распутывать «Клубок», были не единственной зацепкой в этом деле. По крайней мере, еще одно веское показание было получено примерно тогда же или несколько ранее от И.И. Рейнгольда, участника левой оппозиции, политработника и сторонника Троцкого, занимавшего сначала руководящий пост, потом исключенного из партии, а после «покаяния» вновь восстановленного в ней и на руководящей работе. Он сообщил не только о создании объединенного блока левых и правых оппозиционеров, раскинувшего сеть по всей стране, проникшего во многие государственные учреждения. По его словам, тайная троцкистская организация существует в РККА; ее возглавляют комкоры Примаков и Путна. Так что эти два военачальника оказались на прицеле у следователей сразу с двух позиций, согласно показаниям Рейнгольда и Дрейцера, а затем еще вдобавок и Д. Шмидта.

После ареста Ягоды «Клубок» стал разворачиваться все быстрей и быстрей. В апреле 1937-го были взяты М.М. Ольшанский, заместитель начальника автобронетанкового управления РККА; Г.Н. Кутателадзе, командир 9 стрелкового корпуса Московского военного округа; К.В. Паукер, бывший начальник отдела охраны Правительства; Р.А. Петерсон, а затем дивизионный комиссар М.А. Имянинников — заместитель коменданта Московского Кремля.

Может показаться странным, что все это время оставался на свободе и на своем посту Тухачевский. На него уже были собраны некоторые косвенные материалы, указывающие на его причастность к заговору. Например, в середине января 1937 года Сталин получил от корреспондента «Правды» в Берлине А. Климова письмо, в котором тот со ссылкой на достоверные источники в Германии сообщил о связи немецких правящих кругов с руководством Красной армии и лично с Тухачевским.

По-видимому, сходные сведения были получены и от генерала Скоблина («Фермера») из Парижа. В них, в частности, шла речь o циркулирующих в белоэмигрантских кругах слухах, что в СССР готовится военный переворот. В апреле 1937 года начальник Главного управления РККА комкор С. Урицкий доложил Сталину и Ворошилову о том, что в Берлине поговаривают об оппозиции советскому руководству среди высшего комсостава Красной армии.

На Тухачевского скопилось уже много компромата, и кольцо вокруг него стало сжиматься. На параде 1 мая, как мы знаем, его поведение ясно показывало, что он это понимает. Еще раньше он стал чересчур «баловаться» коньячком, чего ранее за ним не водилось. Сестре он высказал сожаление, что не стал в юности музыкантом (как известно, он неплохо играл на скрипке и даже сам мастерил неплохие инструменты).

Только 11 мая нарком обороны К.Е. Ворошилов подписал приказ о смещении Тухачевского и Якира. В ночь на 14 мая был арестован командарм 2-го ранга А.И. Корк.

Уже 16 мая, то есть через день после ареста, Корк написал два признания Ежову. Первое — о намерении произвести переворот в Кремле. Второе — о штабе переворота во главе с Тухачевским, Путной и Корком. Он доложил, что в заговорщицкую организацию его вовлек Енукидзе. И писал: «Основная задача группы состояла в проведении переворота в Кремле».

Надо отметить, что далеко не один он «раскололся» так быстро. Вот еще несколько примеров.

Сравнительно долго, около месяца, не давали признательных показаний работники НКВД Гай и Прокофьев (им безусловно требовались особая осторожность и предусмотрительность), но все-таки они сообщили о преступных связях своего шефа Ягоды с Тухачевским. Тогда же Волович показал на Тухачевского как участника заговора, обеспечивающего поддержку воинскими частями.

Арестованный 6 мая комбриг запаса М.Е. Медведев (исключенный из партии за разбазаривание государственных средств) через день заявил о своем участии в заговорщической организации, «возглавляемой заместителем командующего войсками Московского военного округа Б.М. Фельдманом» («Известия ЦК КПСС», 1989, № 12).

Если Корк, как мы знаем, тоже поспешил признаться в заговоре и назвал своих подельников, то хитроумный Ягода стал давать показания на Енукидзе, Тухачевского, Корка и Петерсона примерно через полтора месяца после ареста. А вот заместитель командующего МВО Б.М. Фельдман, арестованный 15 мая, уже на четвертый день признался в заговоре и начал выдавать соучастников.

С этой поры следствие, а вместе с ним и аресты новых подозреваемых стали одновременно совершаться по трем линиям.

По «Клубку» проходили Енукидзе, Корк, Петерсон, Медведев, Тухачевский, Путна, Якир. По «заговору в НКВД» — Ягода и его ближайшие подчиненные, в том числе начальник отдела охраны Правительства К.В. Паукер и его заместитель З.И. Волович. А по делу «о военном заговоре» — Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман, Фельдман, Примаков, Путна.

20 мая Ворошилов издал приказ о перемещении Уборевича на должность командующего Среднеазиатским военным округом, а Гамарника — на должность члена военного совета того же округа. 22 мая были арестованы Тухачевский и Эйдеман.

Через три дня заключенный № 94 внутренней тюрьмы НКВД подписал признательные показания о руководстве заговором с целью государственного переворота. Этим заключенным был Тухачевский.

28 мая арестовали Якира, на следующий день — Уборевича.

30 мая Политбюро ЦК ВКП(б) постановило отстранить Гамарника и Л.Н. Аронштама, родственника жены Тухачевского, от работы в Наркомате обороны, а также исключить их из состава Военного Совета при наркоме обороны. На другой день в квартире Гамарника раздался револьверный выстрел. Было сообщено о его самоубийстве (по другой версии, его застрелил во время ареста заместитель Ежова Фриновский).

1 июня последовал арест комкора М.В. Сангурского — заместителя командующего Дальневосточным фронтом, пользовавшегося покровительством Гамарника. Через четыре дня был арестован начальник бронетанковых войск Красной армии комдив Г.Г. Бокис.

С 1 по 4 июня проходило заседание Военного Совета при наркоме обороны СССР по делу Тухачевского и его товарищей, обвиняемых не в организации государственного переворота, а в шпионаже и вредительстве. Хотя при этом звучала и фамилия Енукидзе (возможно, Ворошилов и Сталин просто проговорились).

В день окончания совещания Сталина постигло личное горе: скончалась в Грузии его мать Е.Г. Джугашвили. Однако дело «Клубок» было настолько важным, что Сталин даже не присутствовал на ее похоронах, организованных с беспрецедентной пышностью Л.П. Берией.

Вряд ли надо доказывать, что арестованные маршалы и генералы не были ни иностранными шпионами, ни диверсантами-вредителями. По масштабам их личностей это было бы чересчур мелко. Даже сотрудничая с представителями других государств, главным образом Германии, они сохраняли самостоятельность и надежды стать во главе СССР и его вооруженных сил.

Якир сразу же после очной ставки с арестованным ранее Корком, как сообщили в 1989 году «Известия ЦК КПСС», «написал заявление Ежову, в котором признал себя участником заговора, и что в заговор его вовлек Тухачевский в 1933 году. Уборевич, категорически отрицавший свое участие в шпионаже и вредительстве, показал, «что заговор возник в 1934 году и тогда же его вовлек в заговор Тухачевский».

В недавно вышедшей книге Н.А. Зеньковича «Маршалы и генсеки» опубликованы показания Тухачевского, написанные им во внутренней тюрьме НКВД. По крайней мере, значительную их часть можно считать правдивой.

Он писал, что переворот первоначально планировался на декабрь 1934 года. Его пришлось отложить, потому что произошло покушение на Кирова, в этой связи возникла волна негодования у населения, и эта реакция вызвала опасения заговорщиков. (По-видимому, сказалось и то, что была усилена охрана руководителей государства.)

Молотов утверждал, что попытки произвести государственный переворот (покушение на Сталина?) были и в 1935, и в 1936 годах. Есть версия о попытке переворота 1 мая 1937 года. Во всяком случае, в тот день было отмечено, что на поясе наркома обороны Ворошилова был револьвер в кобуре, чего не наблюдалось никогда ни раньше, ни позже.

Казалось бы, в связи с арестами большого количества подозреваемых в заговоре и тем более их признаниями, «Клубок» должен был быть полностью распутан. Однако этого не произошло, по-видимому, тогда, так же как до сих пор остаются оборванные и спутанные нити, связанные с заговором.

Сложности возникают уже потому, что выяснилось существование не одного, а вроде бы трех заговорщицких групп, у которых могли быть разные цели и большинство из членов которых могли вовсе не знать о существовании еще двух групп. Более того, многие из причисленных к заговорщикам могли быть просто «сочувствующими».

Во все три группы входил как будто один лишь Тухачевский, а об их существовании знать еще мог только Ягода и кто-нибудь из его ближайших сотрудников. Все эти обстоятельства безусловно запутывали расследование.

Деликатность этого дела была еще и в том, что оно выводило на зарубежные связи. Одна из наиболее прочных нитей заговора вела в Германию. В тот период СССР не желал обострять отношения с этой страной, которая стала направлять свои агрессивные устремления на государства Центральной и Западной Европы, остерегаясь вступать в конфронтацию с Советским Союзом, имея ненадежные тылы и недружественных соседей.

Вот один из примеров того, как освещался в германской прессе заговор советских военачальников:

«Обвинения против Тухачевского были собраны полностью и объявлены в присутствии всех Народных комиссаров: Тухачевский готовил переворот для того, чтобы объявить национальную военную диктатуру во главе с самим собой… Ни один человек никогда не узнает, что происходило на процессе…

Наводит на размышления тот факт, что к Тухачевскому присоединились три таких известных представителя младшего поколения, как Уборевич, Якир и Эйдеман. Если при этом еще учесть самоубийство Гамарника, который отвечал за политическое состояние армии и также принадлежал к младшему поколению, то дело становится еще более серьезным.

Тухачевский хотел быть «русским Наполеоном», который, однако, слишком рано раскрыл свои карты, либо же, как всегда, его предали в последний момент».

Здесь, как видим, все представлено прежде всего как некий конфликт «двух поколений» военачальников, а также результат личных амбиций Тухачевского.

Не исключено, что даже такие высокопоставленные заговорщики, как Якир, не предполагали, что готовится военный переворот с убийством Сталина и его соратников (или делали вид, будто они об этом не догадываются). Во всяком случае, на это может навести заявление И.Э. Якира.

И.В. Сталину от 9 июня 1937 года. В нем, помимо всего, говорится:

«Родной близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы.

Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства…

Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства…

Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».

Письмо наводит на некоторые размышления. Оно несколько истерично, что вполне оправдано. Вряд ли оно лицемерно во всем, и выражение «я умру» звучит вполне реалистично, а не аллегорически. Почему бы перед смертью признаваться в любви к тому, кто санкционировал смертный приговор? Надежда на помилование? Якир не был настолько наивным или потерявшим разум от страха, чтобы не понимать, что это невозможно.

Написал бы он так, если бы не чувствовал за собой никакой вины? Нет, так бы не стал в этом случае писать ни один нормальный человек. Он бы уж в крайнем случае упомянул о целесообразности приговора, но уж никак не о его правоте. Даже если он лукавил ради того, чтобы спасти от репрессий своих родственников, то и тогда следовало бы писать с достоинством невинно страдающего, но готового идти на смерть ради дела партии преданного большевика. Ничего подобного в письме не просматривается.

Можно спросить: ну, а как же реабилитация Якира (а также Тухачевского и других)?

На этот вопрос помогает ответить справка, предоставленная Н.М. Шверником Н.С. Хрущеву по его просьбе. В ней говорится:

«Посылаю Вам справку по проверке обвинений, предъявленных в 1937 году судебными и партийными органами тт. Тухачевскому М.Н., Якиру И.Э., Уборевичу И.П. и другим военным деятелям в измене Родине, террору и военном заговоре.

Материалы о причинах и условиях возникновения дела на т. Тухачевского М.Н. и других видных военных деятелей изучены Комиссией, созданной Президиумом ЦК КПСС решениями от 5 января 1961 года и от 6 мая 1961 года.

(Н. Шверник. 26.VI.1964 г.».)

Тут самое интересное, что, оказывается, высокая Комиссия изучала дела на военных через 5 лет после того, как этих людей реабилитировали. Получается, что такая реабилитация носила политический, если не сказать, конъюнктурный, характер, а потому и доверять ей трудно.

Однако, повторим, вполне возможно, что группа, назовем ее условно «Якира-Гамарника», не была посвящена во все детали и конечные цели «дворцового переворота». По крайней мере, относящийся к ней В. Примаков показал: троцкистская организация считала, что Якир наиболее подходит на пост Народного комиссара обороны вместо Ворошилова.

На процессе право-троцкистского блока обвиняемый А.П. Розенгольц рассказал об одном конкретном эпизоде заговора:

«Момент, на котором я остановился, — это совещание, которое было у меня на квартире с Тухачевским и Крестинским. Это было в конце марта 1937 года. На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая ему удастся этот военный переворот осуществить».

По словам Розенгольца, «у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире, под каким-нибудь предлогом проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства».

Было ли задумано все точно так, как здесь сказано, ручаться наверняка нельзя. Косвенным свидетельством реальности такого тайного совещания может служить самоубийство 8 июля 1937 года В.М. Курского, бывшего начальника Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР (с ноября 1936-го по апрель 1937-го), а затем, в апреле-июне, начальника отдела охраны Правительства. Не на него ли полагался Тухачевский, планировавший проникнуть в Кремль и убить Сталина и его ближайших сторонников? Вполне вероятно, хотя и в точности неизвестно.

Если разговор с Тухачевским был действительно таким по дате и содержанию, как показал Розенгольц, то можно с уверенностью сказать: было уже поздно, переворот был обречен на провал, потому что Тухачевский находился под подозрением.

«Сам механизм осуществления переворота, — пишет С.Т. Минаков, представляется вполне достоверным и стыкующимся со… свидетельством М. Фриновского (1-го заместителя Ежова. — Авт.) о том, что были отменены все пропуска в Кремль в ожидании выступления Тухачевского».

«Теоретически этот план, — продолжает Минаков, — имел шансы на реализацию. Именно реализации этого плана ожидали Сталин, Н. Ежов, М. Фриновский и др., не зная точно, какого числа, в какое время М. Тухачевский решится провести его в жизнь. Очевидно, речь шла о 11–15 мая 1937 года.

…Мне представляется вышеизложенная версия заговора и попытки переворота, задуманные М. Тухачевским в конце марта — начале мая 1937 г., фактом, действительно имевшим место».

На наш взгляд, с таким выводом можно согласиться.

«По некоторым неофициальным свидетельствам посвященных в это дело лиц, — добавляет Минаков, — на квартире маршала М. Тухачевского был найден и черновик воззвания к стране». Был ли этот документ, а если был, то где хранится или каким образом исчез? Его вполне могли скрыть или даже уничтожить те доверенные лица Хрущева, которым он приказал срочно реабилитировать маршалов и генералов, связанных с делом Тухачевского. Ведь черновик такого воззвания мог послужить веским доказательством задуманного государственного переворота.

Возможно, целый ряд важных нитей «Клубка», равно как многие документы, свидетельствующие о диком рвении Хрущева в период массовых репрессий, были ликвидированы или особо засекречены в период его правления и борьбы с «культом личности Сталина».

Вместе с тем мы не знаем, что происходило с подобными документами в период так называемой «перестройки» и последующего «ельцинизма», когда к руководству государством пришли деятели не только антисталинского, но и антисоветского, антисоциалистического толка.

Во всяком случае, нет никаких фактических данных, которые свидетельствовали бы о том, что «Клубок» был нарочито запутан из искусственно сфабрикованных нитей, и не было никаких заговоров (а одни лишь наговоры), что в руководстве партией, государством, Красной армией пребывали только люди, преданные Сталину, стремящиеся проводить его генеральную линию. Такого нельзя предположить даже чисто теоретически.

Столь же неубедительно выглядит версия о том, что если и были враги у Сталина и его сторонников, то весьма деликатные, покладистые, робкие, не способные к активным действиям, тайным заговорам и переворотам. Они, мол, если и ошибались, то раскаивались искренне (странно, правда, что не один раз!), и расхождения с генеральным курсом у них были не принципиальные.

И вовсе бессмысленными выглядят тоже расходящиеся с фактами и ничем не подтвержденные идеи о том, что все политические процессы, которые проводились в сталинское время, были сфабрикованы, все свидетельства обвиняемых были выбиты — в буквальном смысле — следователями или принадлежат тайным сотрудникам ОГПУ-НКВД, что вся эта колоссальная машина репрессий была запущено только в результате злой воли и маниакального бреда Сталина.

Но как же тогда быть с той волей Сталина, которая укрепляла державу и улучшала благосостояние советского народа, повышала его культурный уровень? Как быть с удивительно верно продуманной внутренней и внешней политикой Сталина (будет с немалой долей преувеличения называть только это имя, хотя не он же один думал, работал, действовал на благо государства и народа)? Как объяснить его тонкую прозорливость, благодаря которой страна экономически и морально подготовилась к великой войне и победила?