Глава III

Власть советов и советская власть

25 октября 1917 г. Ленин, глядя в зал II Съезда Советов, произнес свои исторические слова: «Социалистическая революция, о необходимости которой столько говорили большевики, свершилась!» Или что–то в этом роде. На самом деле пока свершился только переворот, который передал власть в столице в руки большевиков. Их революция еще только начиналась, Россию еще предстояло завоевать. В зале съезда собрались те, кто поддержал свержение Временного правительства – большевики, левые эсеры и анархисты. Умеренные социалисты ушли возмущенными, и стали готовиться к сопротивлению. Впрочем, сопротивление это окажется вялым – никто не хотел умирать, когда власть большевиков явно временная – до Учредительного собрания. Оно все решит…

Так думало большинство политически ангажированного населения, но Ленин так не думал. Все решает соотношение классовых сил. Каким оно окажется завтра? Ленин вглядывался в лица рабочих и солдатских депутатов, а потом будет вглядываться в лица крестьянских депутатов, как в зеркало. Кто из них отражает верную, марксистскую линию, а кто отпадет, предаст на следующем повороте? Махно не было среди этих делегатов, но это ничего не значит – он смотрел на вождей революции из этого зала тысячей глаз. Вот они, вожди революции там, на трибуне. Но революция – это я, человек из глубинки. Меня выдвинула взбаламученная народная стихия. Это я организовал ее в советы. Моим именем большевики взяли власть. Они должны служить мне, моим мечтам о светлом будущем, о свободной, сытой и справедливой жизни, о земле и мире.

Казалось, историю вершили люди, окружавшие Ленина – Троцкий, Антонов–Овсеенко, Дыбенко, Ворошилов… Они деловито распоряжались, двигали отряды, арестовывали остатки Временного правительства, сочиняли резолюции. И всем им предстояло споткнуться о Махно, как о камень преткновения большевизма, споткнуться о сложный рельеф Российской революции, который фигура Махно отражала лучше иных марксистских схем. Впрочем, о тот же камень того же рельефа предстоит разбиться и белому движению. Споткнуться – лучше, чем разбиться. В этом разница между красными и белыми, загадка победы большевизма в Гражданской войне. А разгадка отражается в том же зеркале, в истории махновского движения.

Анархисты в этот период в большинстве своем были союзниками большевиков, причем союзниками слева. Анархо–синдикалисты приобрели заметное влияние в фабзавкомах и профсоюзах, где активно выступали за рабочий контроль, а затем — за переход предприятий в руки коллективов. Но Союз анархо–синдикалистской пропаганды, издававший «Голос труда», Петроградская федерация анархистских групп (газета «Буревестник»), Федерация анархо–коммунистов Москвы (газета «Анархия») были относительно немногочисленны, хотя и пользовались заметным влиянием среди рабочих и матросов, имели вооруженные отряды. Теоретический уровень анархистов в это время был низок. Анархистская мысль вообще переживала упадок с 80–х гг. XIX в., а в России он к началу революции 1917 г. достиг низшей точки, т.к. условия царской России не позволяли анархистам серьезно заниматься теорией. Экстремистский имидж анархизма привел к заполнению этой идейной ниши людьми, склонными к социальному разрушению. Вернувшиеся из эмиграции теоретики также оказались не на высоте. Требуя «планомерной организации мирового хозяйства»[79], анархо–коммунисты принципиально не отличались от марксистов, и видели в Ленине лишь непоследовательного сторонника анархии. В результате анархисты разделились на бесконечно рассуждающих пропагандистов, повторяющих упрощенные формулы Кропоткина или еще более далекие от происходящих событий анархо–индивидуалистские идеи, на анархо–синдикалистов, ставших «младшими партнерами» большевиков в движении фабзавкомов, и на боевиков, «ставивших дело» в виде экспроприаций, накопления оружия ради «грядущих боев» с властью. Не располагая собственной массовой организацией, анархисты пытались «раскачать» большевиков, использовать их в качестве силы, которая разобьет «буржуазное государство» и откроет путь для свободного социального творчества трудящихся масс, объединенных в советы. Общность лозунгов большевиков и анархистов дезориентировала последних. Видный деятель анархизма Всеволод Волин вспоминал: «Когда я читал сочинения Ленина, особенно написанные после 1914 г., я видел прекрасные параллели между его идеями и идеями анархистов, кроме идеи государства и власти»[80]. Большевики в это время разрушали прежние государственные структуры и уверяли, что вновь создаваемые учреждения государственности являются временными вплоть до скорейшей победы мировой революции. И анархисты были готовы поддерживать большевиков в этой «разрушительной работе».

В канун Октябрьского переворота анархо–синдикалистский «Голос труда», редактируемый Всеволодом Волиным, провозглашал, что анархисты готовы поддержать свержение временного правительства, «если под «властью» понимается, что вся созидательная работа и вся организационная активность будет в руках рабочих и крестьянских организаций, поддерживаемых вооруженными массами,… если «власть Советов» не станет в действительности государственнической властью новой политической партии»[81]. В момент переворота выполнение этих «условий» было еще в будущем, и анархисты с оружием в руках выступили на стороне большевиков и левых эсеров. Даже те анархисты, которые осознавали все принципиальное различие в позиции анархистов и большевиков, призывали «участвовать в массовом движении» против Временного правительства[82].

Волин Всеволод Михайлович (Эйхенбаум) (1882–1945) – один из теоретиков анархизма. С 1910 г. – анархо–коммунист, с 1914 г. также анархо–синдикалист. В июле 1917 г. вернулся в Россию из эмиграции и стал одним из организаторов Союза анархо–синдикалистской пропаганды. Один из ведущих авторов «Голоса труда». Волин был романтиком по складу мысли, и верил, подобно Кропоткину, что революция освободит именно альтруистические основы человеческой натуры, после чего анархизм и коммунизм возникнут естественным путем. Практика революции не разубедила его в этом. В 1918 г. Волин уезжает на Украину, становится одним из создателей Конфедерации анархистов Украины «Набат». В августе 1919 г. присоединяется к Махно, становится идеологом движения. В 1920 г. арестовывался ЧК. В 1922 г. выслан из России. В эмиграции активно полемизировал с Махно и редактировал его мемуары. Автор исследования «Неизвестная революция».

Уже в декабре идеологи «Голоса труда» осознали, что новый режим несет гораздо большую угрозу делу свободы, чем прежний. Газета стала писать об опасности поглощения Советов большевистской партией[83]. Но анархисты по–прежнему считали «реставрацию» большим злом, нежели большевистскую «революцию», что выразилось в их поддержке разгона Учредительного собрания.

До весны 1918 г. анархисты в большинстве своем придерживались тактики, сформулированной членом ВЦИК Александром Ге — «Врозь идти, вместе быть». Проблема заключалась в том, что анархисты шли врозь не только с большевиками, но и между собой.

Но Н. Махно скептически относился к городским анархистам. Стереотип анархии как хаоса, свободы без границ, даже за счет других людей, оказывает влияние и на состав анархистского движения. К нему прибивается множество людей, понимающих анархизм как своеволие. Иногда это направление начинает доминировать в движении, так как примитивный анархизм не тратит времени на кропотливую организационную работу, зато вполне соответствует представлениям обывателя об анархии, и общество готово видеть именно в этом течении истинное лицо анархизма. Махно писал: «60–70% товарищей, называющих себя анархистами, увлеклись по городам захватом барских особняков и ничегонеделанием среди крестьянства. Их путь — ложный путь»[84].

В ноябре–декабре 1917 г. по окрестным городам прокатилась волна переворотов, известная как «триумфальное шествие советской власти». Власть, впрочем, перешла не к советам, а к большевистко–левоэсеровским революционным комитетам. Но они провозглашали власть советов (а в Гуляй–Поле установилась именно она) и не вмешивались в дела района, махновцы отнеслись к переворотам благосклонно и даже предлагали на выборах в Учредительное собрание голосовать за большевиков и эсеров[85].

Махно окунулся в эту новую политическую реальность. Он был на острие борьбы за власть Советов в этих местах еще до Октябрьского переворота, и теперь не пристало терять время. Решался вопрос, в какую сферу влияния попадет Левобережье Днепра — Советской власти, Украинского государства или «белой» контрреволюции. Махно участвует в примирении Екатеринославского Совета и готовых взбунтоваться георгиевских кавалеров, всячески препятствует распространению влияния Украинской Центральной Рады. В Гуляй–Поле существовала сильная организация сторонников украинской государственности, которые проводили здесь свои митинги[86]. Махно собрал окрестных крестьян на II съезд Советов, который принял резолюцию «Смерть Центральной Раде»[87]. Украинские сепаратисты на время затихли.

В это же время району стала угрожать еще более серьезная опасность — с фронта возвращалось несколько эшелонов казаков. Если бы они прошли в этот момент на Дон, то атаман Каледин получил бы реальную силу. С точки зрения сиюминутных интересов Махно мог бы просто пропустить казаков на Дон. Но нужно было мыслить в более широкой перспективе, и Махно созвал III съезд Советов, который призвал сформировать отряд для борьбы с казаками — «вольный батальон» во главе с братьями Махно (командир — Савва, политический организатор — Нестор). Впервые Н. Махно предстояло показать себя в качестве военачальника. Полководческий талант будущего батьки еще никак не проявился, когда махновцы заняли подступы к Кичкасскому мосту через Днепр. В коротком бою 8 января 1918 г. махновцы в союзе с большевиками и левыми эсерами остановили и разоружили казаков⁴⁵. Исход этого боя осложнил положение Каледина.

В тот же день красные войска под командованием Антонова–Овсеенко перешли в наступление. Численный перевес был на стороне красных, казаки сражались против них неохотно, и к середине февраля Каледин был полностью разбит.

Пока бойцы под красными знаменами с пением Интернационала шли на смерть за власть советов, у них в тылу укреплялась Советская власть. Становилось заметно, что это – не одно и то же.

В ноябре–декабре 1917 г. Советская власть растекалась по стране, переливаясь полутонами и вспыхивая искрами скоротечных гражданских войн регионального масштаба. Власть Совета означала переход ее к лидерам радикальных советских организаций – большевикам, левым социалистам и анархистам.

Сначала умеренным социалистам казалось, что можно избежать гражданской войны и установления диктатуры радикалов, тем более, что часть влиятельных большевиков стремились к тому же. Под давлением профсоюза железнодорожников даже прошли переговоры о создании многопартийного советского правительства во главе с умеренными социалистами и с участием большевиков. Влиятельные члены большевистского ЦК Каменев, Зиновьев, Рыков, Ногин согласились с этой идеей, но Ленин и Троцкий с возмущением отвергли предложение войти в правительство Чернова. Сила и инициатива была на их стороне, гражданской войны они не боялись, считая, что все кончится быстро. Позиции сторонников компромисса между социалистами ослабли и потому, что партия эсеров раскололась слева от центра – ушли левые эсеры, которые вскоре вступили в коалицию с большевиками. Новая власть оформилась почти демократично – двухпартийное советское правительство, часть крестьянских советов поддержали новую власть вопреки сопротивлению эсеров. Чернов оказался левым в собственной партии, и его позиции тоже ослабли. Ладно, раз большевики ни с кем не желают считаться, спросим мнение народа. Чернов и партия эсеров сосредоточилась на предвыборной агитации. Сопротивление большевистской диктатуре на время ослабло. Левые радикалы вообще не считали новый режим диктатурой, а те, кто правее, считали, что она временная. Выборы в ноябре 1917 г. принесли умеренным социалистам больше половины голосов. Казалось, противники могут остановить часы – предвыборная кампания с оружием в руках окончена, народ сказал свое слово. Правда, почти четверть избирателей поддержала большевиков…

Большевики и левые эсеры не собирались сдаваться. Ленин не высоко ставил мнение крестьянства и интеллигенции (впрочем, и рабочие манифестации он разгонял силой).

5 января 1918 г., в день открытия Собрания, на улицы Петрограда вышла многотысячная демонстрация сторонников демократии, желавших поддержать депутатов. Большевистская Красная гвардия открыла огонь по демонстрантам. Большинство погибших были рабочими и солдатами. Собрание было блокировано военными силами большевиков. Своеобразной издевкой над парламентаризмом стало назначение в охрану Собрания отряда матросов–анархистов во главе с Железняком.

На заседании Свердлов, пробравшийся к трибуне после настоящей драки между большевиками и их противниками, предложил проект декларации, в котором говорилось: «Поддерживая Советскую власть и декреты Совета народных комиссаров, Учредительное собрание считает, что его задача исчерпывается установлением коренных оснований социалистического переустройства общества». По существу это были условия безоговорочной капитуляции, которая превратила бы Собрание в ширму диктатуры. Не удивительно, что Учредительное собрание отказалось даже обсуждать такую декларацию.

Поняв, что им не удастся заставить большинство собрания принять свои условия, большевики, а затем и левые эсеры, ушли из парламента. Оставшиеся депутаты обсудили и приняли 10 пунктов Основного закона о земле, соответствовавшего принципам партии эсеров. Без выкупа отменив право собственности на землю, закон передал ее в распоряжение местным органам самоуправления, избранным крестьянами.

Депутаты продолжали работать до утра 6 января. Начальник караула анархист А. Железняков заявил Чернову, что «караул устал», и потребовал от депутатов разойтись. Чернов ответил, что депутаты не нуждаются в охране, потому что на их стороне вся Россия. Депутаты продолжали работать, приняли пункты закона о земле, постановление о провозглашении России демократической федеративной республикой и декларацию о мире, осуждавшую сепаратные переговоры большевиков с немцами и требовавшую всеобщего демократического мира. Затем председатель собрания В. Чернов закрыл заседание. Когда, немного поспав, депутаты вновь собрались у Таврического дворца, они нашли двери закрытыми — большевики заявили о роспуске Собрания и отобрали у верховного органа власти помещение. Так что роль анархиста Железняка в разгоне Собрания была преувеличена большевистским историческим мифом. Он просто спать хотел, а решение о разгоне было принято большевистской властью перед вторым заседанием. Потом она же будет принимать и решения о разгонах строптивых советов.

Но 6 января внезапно в события вмешались рабочие. Возмущенные вчерашним расстрелом, они поддержали избранников России. Рабочие Семянниковского завода предложили депутатам заседать на территории их предприятия. Рабочие столицы были возмущены расстрелом мирной демонстрации, который учинили большевики. В городе разрасталась забастовка, вскоре охватившая более 50 предприятий. Несмотря на то, что В. Чернов предлагал принять предложение рабочих, большинство депутатов–социалистов выступило против продолжения заседаний, уверяя, что большевики могут обстрелять завод с кораблей. Неизвестно, что произошло бы, если бы большевики приказали матросам стрелять по заводу. Возможно, «зараженные» анархизмом матросы отказались бы делать это. В 1921 г. и меньший повод вызвал антибольшевистское выступление в Кронштадте. Но лидеры эсеров остановились перед призраком гражданской войны и не воспользовались шансом остановить большевизм. Депутаты разъезжались из столицы, опасаясь арестов[88]. Первый свободно избранный парламент России был разогнан. Демократия потерпела поражение. Теперь противоречия между различными социальными слоями России нельзя уже было решать путем мирных обсуждений в парламенте. Большевики сделали еще один шаг к гражданской войне.

Махно, как и значительна часть жителей страны, отнесся к этим событиям равнодушно. Он не увидел в поведении большевиков модели, по которой они будут действовать также в отношении советской демократии. Учредительное собрание, не решившееся защитить себя, вызывало презрение у тех, кто привык добиваться своего революционным напором. Другие относились к Собранию с жалостью. И лишь часть граждан с ужасом понимала – если нет никакого судьи, если даже волеизъявление большинства ничего не стоит, значит основные вопросы, раздирающие Россию, будут разрешаться оружием.

До января 1918 г. судьба России решалась между стратегиями большевика Ленина и эсера Чернова. За Лениным стояли взбаламученные и отчаявшиеся маргинальные слои, голодные рабочие, крестьянская беднота, уставшие от войны солдаты. За Черновым – составлявшее большинство населения России крестьянство и значительная часть интеллигенции. Из всех влиятельных вождей демократии Чернов в наибольшей степени был готов одновременно учитывать и правду Ленина, и правду его противников в демократическом лагере. До января 1918 г. еще был возможен союз этих двух правд, высший синтез социализма и демократии. Ленин разрушил эту возможность, и сам миротворец Чернов стал готовить восстание против большевиков. Но война не была его стихией, также как и народная стихия революционной России не была его средой. Теперь судьба революции решалась волей большевистской диктатуры и революционной стихией — средой Махно. Стихия с удивлением замечала, что вместо органов рабочего самоуправления начинают распоряжаться комиссары, назначенные из центра, причем часто – не самые авторитетные местные активисты. И это было только начало…

Российская революция была мощным движением огромных людских масс, которые стремились изменить свою жизнь к лучшему. Эта революция первоначально ставила перед собой три важнейших цели: народовластие, политическую свободу («волю») и социальную справедливость. Справедливость понималась как передача в полное распоряжение земли крестьянам, а фабрик — рабочим. Рабочие, крестьяне и интеллигенты считали, что народовластие обеспечит переход к свободному труду на своей земле и своих предприятиях. Разогнав Учредительное собрание, большевики нанесли удар по народовластию. Еще раньше они ограничили политические свободы граждан, в том числе и рабочих, от имени которых выступали. Большевики проводили аресты недовольных и на время прекратили перевыборы в советы, чтобы не потерять большинство в них. Но, укрепив свою диктаторскую власть, большевики надеялись провести социальную революцию, сделав отношения между людьми более справедливыми. В политике большевиков образовалось противоречие между политическим и социальными задачами революции.

До середины 1918 г. радикальные массы не замечали это противоречие, воспринимали его как россыпь досадных недоразумений, не замечая за деревьями леса. Люди, согласные с общим курсом режима, не склонны считать его диктатурой. Правительство действует так, как хочет народ – какая же это диктатура? Но ведь речь идет не обо всем народе, а о той его части, к которой относится говорящий… Пока Махно проводил свой первый социалистический эксперимент, в крупных городах России шла красногвардейская атака на капитал, рабочие брали предприятия в свои руки, Советы распоряжались в городах, а крестьяне делили землю. Махно мог чувствовать себя частью большого дела, которому Ленин придал всероссийский размах. И Ленин видел в таких людях, как Махно, своих союзников: «теперь, в эпоху коренной ломки буржуазного строя понятия об анархизме принимают, наконец, жизненные очертания… И в то время, как одни анархисты с боязнью говорят о Советах, все еще находясь под влиянием устаревших взглядов, новое, свежее течение анархизма определенно стоит на стороне Советов, в которых видит жизненность и способность вызвать в массах сочувствие и творческую силу»[89]. Это сказано с трибуны III съезда советов в январе 1918 г. Слово «анархизм» здесь употреблено в качестве синонима слова «коммунизм». На будущий год и позднее Ленин будет говорить об анархии только как о синониме стихии и бунта. Был ли он искренен в январе 1918 г.?

Определенно, в 1917 г. Ленин, как и анархисты, рассчитывал на самоорганизацию масс, которые, лишь при общем руководстве коммунистов и их союзников, смогут создать основы коммунистических отношений. Ведь эти отношения в соответствии с теорией марксизма естественно вытекают из краха капитализма. Но жизнь оказалась сложнее, переход от капитализма к новому обществу вел через хаос, результаты самоорганизации разочаровывали. Нужно было выбирать – или самоорганизация, самоуправление, низовая демократия, или «строительство» нового строя, новой экономики, а значит – управление, подчинение, диктатура. Советская самоорганизация была для Ленина средством, а коммунизм – целью. Выбор было сделать легко.

В апреле, в разгар сложной политической борьбы, Ленин считает возможным переосмыслить многое из того, что было сформулировано им в 1917 г. Новое кредо Ленина называлось прозаично: «Очередные задачи Советской власти».

Перед Лениным и его партией стоит предложенная еще Марксом задача построения сверхцентрализованного нетоварного общества, своего рода единой мировой фабрики, в которой страны обмениваются продуктами в соответствии с единым планом. В таком обществе не должно быть социальных противоречий, потому что все подчиняются создателям плана.

И это — задача ближайшего будущего. На повестке дня стоит «созидательная работа налаживания чрезвычайно сложной и тонкой сети новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей»[90].

Утопия? Конечно утопично представление о том, что некий «планомерный» механизм может учесть все возможности и потребности людей (даже если им управляют идеально умные и честные люди). Но Ленин не был утопистом — он вовсе не придерживался догм. Он был готов пойти на значительные изменения программных целей ради того, чтобы удержать свою партию у власти до момента, когда радикальное преобразование общества, создание единого хозяйства с «планомерным производством и распределением продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей» станет возможным. Ленину не довелось дожить до этого времени, но его работа помогла создать предпосылки для тоталитарного эксперимента 30–х гг. Первую попытку подобного рода Ленин планировал уже в 1918 г.

Для начала необходимо стабилизировать обстановку в промышленности, где после поддержанной большевиками «красногвардейской атаки на капитал» царил хаос. Сразу же после большевистского переворота, рабочие стали захватывать фабрики в свои руки. Но если до октября в таких случаях они пытались организовать производственное самоуправление и хозяйничать самостоятельно, то теперь им присылали красного комиссара, представителя советского правительства, который должен был заменить капиталиста. Поскольку красные директора смыслили в производстве еще меньше рядовых рабочих, производство замирало. Отход от принципа «фабрики — рабочим» в пользу беспорядочной национализации оказался губителен для промышленности.

Махно в своей глубинке тоже «налаживал связи». Но для начала он считал нужным установить экономические отношения конкретных рабочих и крестьян «по горизонтали». Этот путь плохо согласовывался с ленинской стратегией планомерного производства и распределения сразу для всех.

Ленин предлагает прекратить беспорядочную «красногвардейскую атаку» на капитал. Беспорядочная национализация не создает стройной системы, которой легко управлять. Но «в войне против капитала движения вперед остановить нельзя… продолжать наступление на этого врага трудящихся безусловно необходимо»[91] - начинается национализация целых отраслей.

На национализированных предприятиях уже вводятся по настоянию Ленина так называемые «Брянские правила» распорядка, устанавливающие режим беспрекословного подчинения начальству.

Ленин требовал от рабочих и служащих: «Веди аккуратно и добросовестно счет денег, хозяйничай экономно, не лодырничай, не воруй, соблюдай строжайшую дисциплину в труде…»[92]. Если рабочий не захочет с энтузиазмом работать на нового хозяина — государство–партию — то он уже не рабочий, а хулиган — в такой же степени враг, как и эксплуататор: «Диктатура есть железная власть, революционно–смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов»[93]. Чтобы не было сомнений в том, как надо их подавлять, Ленин пишет о «поимке и расстреле взяточников и жуликов и т.д.»[94]

Огромным государственным хозяйством кто–то должен управлять. Саботаж служащих стихает, а бюрократия растет, как на дрожжах. Но, по мнению Ленина, «русский человек — плохой работник, по сравнению с передовыми нациями». Научить его работать может «последнее слово капитализма в этом отношении, система Тэйлора…» (конвейерная система, доводящая до максимума отчуждение человека в процессе производства). «Советская республика во что бы то ни стало должна перенять все ценное из завоеваний науки и техники в этой области»[95]. Рабочий должен был стать послушным инструментом в руках управленца. Стихийность и спонтанность должна смениться порядком и управлением.

А стихия революции все еще видела Ленина своим вождем.

Установленный большевиками режим под флагом диктатуры «пролетариата» утверждал классовое господство технократии и бюрократии. Новой по составу, менее компетентной, но более решительной в достижении собственных социальных целей благодаря партийной сплоченности и милитаризации. Вплоть до начала большой гражданской войны в мае–июне 1918 г. в политике большевиков чувствовалось и стремление к компромиссу с капиталистическими управленцами–технократами. Это вызывало возмущение левых коммунистов, левых эсеров и анархистов. Близился кризис левого блока, установленного в дни Октябрьского переворота.

Несовершенство революции, ее отход от изначально заявленных целей не мог смущать большевиков – все равно социализм может победить только как всемирная система. Теория марксизма предполагала, что социалистическое общество не может возникнуть в стране, где для него еще не возникли предпосылки — развитая промышленность, многочисленный пролетариат, высокая политическая культура трудящихся. В России пролетариат составлял несколько процентов населения, экономика была относительно неразвитой, политический опыт масс был невелик. Еще основатели марксизма писали, что только вслед за социалистической революцией в развитых странах можно будет решать социалистические задачи в таких странах, как Россия. Ленин и его партия надеялись, что пролетариат Германии и других стран по примеру России восстанет и придет на помощь российским товарищам. А пока нужно было срочно прекратить войну с Германией, которая высасывала все силы страны.

Сейчас важно продержаться до того момента, когда цепная реакция революций охватит Европу. Оттуда придет культурная, экономическая и технологическая поддержка «лапотной» России. И так России выпала огромна честь – начать, подтолкнуть мировой процесс из тупика мировой бойни.

Но вот беда – бойня все никак не кончалась, и мировая революция не спешила начинаться. В принципе расчет на то, что после мировой войны последует мировая революция, оказался верен – сразу после окончания войны Центральную и Восточную Европу охватило пламя социальных и межэтнических конфликтов. В 1919 г. эстафету подхватила и часть Азии. Но дорого яичко ко Христову дню – большевики обещали народу мир, а Германская империя пока была стабильной, и нужно было как–то выйти из войны с этим сильным противником.

Мирные переговоры с Германией начались в декабре 1917 г. Советская делегация предложила условия этих переговоров в полном соответствии с планами демократического мира без аннексий и контрибуций. Немцы, чувствуя свою силу, не собирались обсуждать такие условия. Им нужна была полная победа над Россией, чтобы с помощью захваченных ресурсов одолеть Антанту.

К тому же Германия приготовила Советской России неприятный сюрприз. В январе 1918 г. на переговоры прибыл полномочный представитель Центральной Рады – органа власти только что провозглашенной Украинской народной республики. С ней большевики находились в состоянии войны. Еще 4 декабря Советская Россия завила, что готова признать самостоятельность Украины, но Центральную Раду признавать не собирается, так как та неправомочна представлять народ Украины. Кто же правомочен? На выборах в Учредительное собрание партии Центральной Рады, в большинстве своем социалистические, получили значительное большинство голосов. Но оставалась четверть, которая жила в крупных городах и на левом берегу Днепра. Центральна рада претендовала на обширные районы вплоть до Донбасса и Курска, где ее власть никогда не признавали.

3–5 декабря большевики и левые эсеры потерпели поражение на I съезде советов Украины и ушли с него. Обвиняя Центральную Раду в том, что она не допустила на съезд часть делегатов с востока Украины, они собрались в Харькове, провозгласили Украинскую советскую республику. 8 декабря ей на помощь пришли отряды из России и Донбасса (то ли российского, то ли украинского, но вскоре создавшего свою Донецко–криворожскую советскую республику). 9 января Рада провозгласила независимость Украины от России.

В наши дни войну украинских националистов и красных на Украине называют «агрессией России». Но в колоннах красных шли и жители Украины. Они поднимали восстания за власть Советов. На обширных пространствах, которые новопровозглашенное государство считало своими, большинство населения, особенно в городах, не говорило по–украински. Претензии на эти территории сама по себе была агрессивна, попытка создать на такой многонациональной территории государство с преимущественными правами украиноговорящего населения вела к гражданской войне между жителями Украины. Для Махно, как для большинства жителей восточной Украины, а то и Киева или Одессы, где большинство говорило по–русски, украинское государство не было своим. Для них война против Центральной Рады и других властей, созданных украинскими националистами, была войной против попытки разделить живую ткань народов, против затяжки с социальными преобразованиями. Хотя в своем универсале Центральна Рада провозгласила право крестьян на землю, она задерживала аграрную реформу, как и временное правительство. Позднее украинские атаманы легко переходили из–под жевто–блакитных прапоров под червонные и обратно. Повстанцев интересовала не государственность, а ее содержание. Что она даст селянину. Центральна Рада дала романтические националистические обещания, и продвижение советских войск не вызывало значительного сопротивления. 8 февраля 1918 г. войска Муравьева взяли Киев. Центральная Рада бежала в Житомир.

Пока красные шли на Киев, 18 (31) декабря 1917 г. в Брест прибыла делегация Центральной Рады. Троцкий под давлением немцев был вынужден признать Центральную Раду за полноправного участника переговоров, что было серьезным дипломатическим поражением. Это определило судьбу Украины, включая и те земли, которые ни о какой Центральной Раде слышать не хотели. Махно и не подозревал, что судьба его района сейчас решается в далеком Бресте.

9 февраля украинские представители заключила с немцами мирный договор, по которому Украина обязалась предоставить Германии продовольствие, способное смягчить социальный кризис в этой стране, и приглашала германские войска на «неньку Украину». Политика украинских националистов приобретает отчетливо прогерманскую ориентацию, которая сохранится до самой Второй мировой войны.

Теперь представители Германии решили, что большевики тянут время, и 10 февраля предъявили ультиматум советской делегации. Они требовали отказа России от прав на Польшу, Закавказье, Прибалтику и Украину, судьба которых будет решаться Германией и ее союзниками, выплаты Россией контрибуции и др. Не изменяя принципам, с которыми большевики шли к власти, они не могли подписать такой мир с империалистами.

Троцкий отказался подписать капитулянтский мирный договор, заявив, тем не менее, о прекращении состояния войны и демобилизации армии. Он рассчитывал, что утомленные войной немцы не смогут наступать, но на Восточном фронте немцы как раз отдохнули и двинулись вглубь России и Украины. Остатки разложившейся старой армии и отряды Красной гвардии не могли остановить немцев. После ожесточенных споров в ЦК партии большевики были вынуждены заключить 3 марта 1918 г. «похабный» Брестский мир.

Братский народ Украины был отдан на разграбление немцам. Украинский хлеб шел на спасение германской империи. А кто будет кормить голодный пролетариат российских городов? На хлебные районы России, прежде всего Сибири и Дона ложилась двойная нагрузка. Левые эсеры – представители крестьянства в советах – вышли из правительства. База правительства сузилась еще сильнее. Патриотические чувства большинства жителей России были оскорблены — большевики, обещавшие мир без территориальных потерь, капитулировали перед Германией, проиграли войну 1914–1918 гг., которая потребовала от народа огромных жертв. Миллионы людей, прежде равнодушные к большевикам, теперь ненавидели их. 15 марта А. Ге от имени анархо–коммунистов произнес на съезде советов резкую речь против мира: «лучше умереть за социалистическую революцию, чем влачить жалкое существование за счет соглашательства с германскими империалистами»[96]. Правда, большинство анархистских организаций завили, что Ге не уполномочен выступать от их имени, но для большевиков это был важный сигнал: анархисты, которые прежде шли в фарватере большевистской политики, теперь начали переходить на сторону левых эсеров.

Ге (Голберг) Александр Юльевич (1879–1919). Пропаганду революционных идей начал еще в гимназии, откуда и был исключен. Член Петербургского Совета в 1905 г., в декабре арестован. Эмигрировал в 1906 г. Выступал со статьями в анархистских изданиях, был одним из организаторов объединительной конференции русских анархистов в Лондоне в декабре 1913 г. — январе 1914 г. В декабре 1917 г. вернулся в Россию и поддержал Октябрьский переворот. В январе 1918 г. был избран на Съезд советов и во ВЦИК. Как и левые эсеры, Ге выступал за децентрализацию управления. В отношении большевиков придерживался лозунга «Врозь идти, вместе бить». Бить предполагалось контрреволюцию. Однако, начиная с заключения Брестского мира, Ге стал бить по большевикам вместе с левыми эсерами. В апреле 1918 г., после удара большевиков по анархистам, Ге выступает с критикой ленинского доклада «Очередные задачи советской власти». Его карьере в центральных советских органах пришел конец. Ге отправляется в провинцию, где, на передовом рубеже борьбы с белыми, большевики еще терпели влияние анархистов. В мае 1918 г. Ге фактически возглавил Кисловодскую ЧК, а в июле – ЧК Северо–Кавказской советской республики. Был одним из руководителей обороны Пятигорска. В январе 1919 г. схвачен белыми и убит по дороге в Пятигорск.

5 марта Московская федерация анархических групп приступила к формированию «Черной гвардии» с единым командованием. Формально это должно было отсечь от движения неконтролируемые группы уголовников, прикрывающиеся именем анархистов. Для вступления в «Черную гвардию» требовались рекомендации идейных анархистов и рабочих организаций. Запрещалось участие «Черной гвардии» в реквизициях. Анархисты спешили освободиться от компрометирующих их уголовных элементов, к которым прежде анархисты относились терпимо, считая их «жертвами» социального строя. Фактически создание единой «Черной гвардии» делало анархистов серьезным фактором в случае «третьей революции».

С вчерашними союзниками пришлось прощаться. Но Ленин делал это осторожно, применяя «тактику салями», позднее успешно развитую Сталиным – нужно «отрезать» политических соперников по тоненькому кусочку – слишком большой блок противников может и в горле застрять. Сначала он победил левых коммунистов в партии, затем левых эсеров во ВЦИКе, после чего они потеряли статус правящей партии. Но против них еще не применялось насилие. Теперь настала очередь анархистов.

В Москве, куда перебрался Совнарком в марте 1918 г., анархисты контролировали 25 особняков. Некоторые были расположены вблизи важных пунктов столицы.

Анархисты не скрывали, что готовятся к столкновению. Они были разочарованы поворотом в политике большевиков и надеялись на поддержку масс. Ж. Содуль вспоминает о беседе с членом ВЦИК А. Ге: «Ге гневно обличает большевиков. Придя к власти, они только и делают, что предают принципы, чистые принципы, они переродились в обыкновенных реформистов, рабочие от них отворачиваются и сплачиваются под черным знаменем… Ге считает, что уже сейчас можно рассчитывать в Москве на несколько тысяч бойцов. Однако для действий момент еще не настал. В движение проникли монархисты, которые пытаются использовать его в своих целях[97]. Следует избавиться от этих темных и опасных элементов. Через месяц–два анархисты выкопают могилу для большевиков, «царству варварства придет конец». Будет основана подлинно коммунистическая Республика»[98].

Могли ли они победить? Если бы анархисты опирались на развитую систему самоуправления, если бы предложили конструктивную программу, понятную рабочим и заручились поддержкой большинства коллективов Москвы… В этот период против них не были направлены репрессии, сохранялись возможности для агитации. Но конструктивная программа анархо–коммунистов была предельно близка программе коммунистов. Разворот в политике большевиков методом «военного коммунизма» только начинался. Большевики, которые вели общество не к свободе, а к централизму, казались анархистам всего лишь умеренными сторонниками анархических идеалов. Теоретическая слабость наиболее влиятельных анархистских организаторов и организационная слабость анархистских теоретиков привела к тому, что анархизм потерял в городах свое самостоятельное лицо. Объективно анархисты в это время были радикальными и демократическими коммунистами. Эта ниша была занята и левыми большевиками, и отчасти левыми эсерами. Критика анархистами большевиков напоминала позицию левых эсеров. Политически анархисты оказались между большевиками и левыми эсерами, и в конфликте этих двух партий стали склоняться в сторону лево–эсеровской оппозиции. С этим и был связан шанс анархистов на успех. Доживи «Черная гвардия» до июля 1918 г., она стала бы весомым фактором в левоэсеровском восстании. В случае падения большевиков теперь уже анархо–коммунисты становились младшим партнером лево–социалистической коалиции. Сколько бы она продержалась – другой вопрос. Но в любом случае эта коалиция была бы ближе к идеалам анархизма, поскольку лево–эсеровская мысль эволюционировала в направлении умеренных анархо–синдикалистских идей. Но в 1918 г. большевики не стали ждать дальнейшего сближения двух оппозиционных советских сил.

В ночь с 11 на 12 апреля ВЧК захватила базы анархистов. На Малой Дмитровке они отстреливались из горной пушки, но у коммунистов был перевес в артиллерии. Из пушек разнесли и верхний этаж особняка на Донской улице. Бои шли и на Поварской. В других местах опорные пункты анархистов удалось взять без значительного сопротивления. Было убито и ранено 40 анархистов и 10–12 чекистов и солдат. Несколько анархистов были расстреляны на месте. Это произвело сильное впечатление. Некоторые анархисты стали задумываться о мести.

ЧК рассчитывала получить дополнительный компромат на «Черную гвардию» после захвата особняков. Учитывая, что перерегистрация «черногвардейцев» началась лишь месяц назад, в особняках продолжало жить немало уголовников. Были найдено золото. Московская федерация анархистов была обвинена в связях с известным актером Мамонтом Дальским, который с помощью друзей–анархистов провел аферу с продажей опиума (правда, Дальского не стали преследовать), в укрывательстве уголовника Кэбурье (правда, он уже скрывался из Москвы). Всего было задержано около 500 человек, но часть вскоре отпущена.

В апреле–мае такие же операции были проведены и в других городах России.

Даже в официальных сообщениях по поводу разоружения анархистов признавалось, что многочисленные преступления совершались от имени анархистов, а не идейными анархистами. Дзержинский подчеркивал, что «мы ни в коем случае не имели в виду и не желали вести борьбу с идейными анархистами»[99]. Тем не менее, были закрыты крупнейшие анархистские газеты, а идейные анархисты Л. Черный и др. были привлечены к ответственности за укрывательство. Впрочем, они вскоре тоже оказались на свободе.

Разоруженным анархистам разрешили и дальше заниматься пропагандистской работой – не более. Махно воспринял новость об ударе по анархистам с тревогой, но не стал делать из нее далеко идущих выводов в отношении большевиков – к городским анархистам он относился с большим скепсисом, а большевики нравились ему как люди дела. И ведь они практически установили власть советов, сделав решающий шаг к анархическому идеалу…

На Украину двинулась двухсоттысячная армия Германии и Австро–Венгрии.. Несмотря на формальный мир, большевики и левые эсеры не собирались сдавать этот край без боя – у Советской Украины не было мира с Германией, и можно было опробовать идею левых эсеров и левых коммунистов о партизанской войне, изматывающей Германию. Идея оказалась не самой продуктивной – после нескольких боестолкновений красные и «черногвардейские» отряды откатились за Днепр. И здесь оборона продержалась недолго. Крестьяне не поддерживали сопротивление. Пока.

В городах черноморского побережья вспыхнули восстания против немцев. Херсон держался с 20 марта до 5 апреля, Николаев – 22–25 марта. Но без поддержки извне у восставших не было шансов.

Выяснить отношение Махно к Брестскому миру трудно. В своих воспоминаниях он приписывает себе такие слова: «И Центральная рада, и большевики своим заключением союза с монархами готовят смерть для революции и ее носителей — революционных тружеников»[100]. Однако известно, что во время своего союза с большевиками Махно выступал против обвинений их в сговоре с немцами[101]. Не бросает Махно упрека в Брестском мире и руководителям большевиков во время беседы с ними в июне 1918 г., о которой речь пойдет ниже.

Вторжение немцев резко активизировало сторонников Центральной рады в районе. Они связывали с немцами большие надежды. Лидер националистов П. Семенюта открыто угрожал анархистам физической расправой после прихода немцев. В ответ Группа анархо–синдикалистов, как он утверждает, без ведома Махно, объявила националистам «революционный террор» и убила Семенюту. Гуляй–Поле оказалось на грани гражданской войны. Узнав о случившемся, Махно приложил все усилия, чтобы добиться отмены решения о «революционном терроре» и заключить соглашение с оппозицией, предотвратившее кровавую вендетту. Была создана совместная с националистами комиссия по недопущению убийств[102].

Особенно трудно было удержать от продолжения террора анархо–коммунистов. Дискуссии в Гуляйпольской группе анархо–коммунистов приняли жаркий характер. Махно вспоминает об этом: «Их дерзость меня злила, а самостоятельность радовала и сильнее давала мне чувствовать, что моя работа с самостоятельными членами группы даром не пропадает»[103].

В этом эпизоде Махно представляет себя мудрым учителем местной анархистской братии. Был ли он таковым на самом деле — вопрос спорный. Ясно одно: Махно удавалось держать членов группы под своим контролем — было решено не применять террор, пока националисты сами не возьмутся за оружие. Это, конечно, не значило, что Махно был принципиальным противником терроризма. Он подходил к террористическим актам прагматически. Сейчас они были вредны для дела.

Между тем агитация украинских националистов в районе продолжалась. Одновременно националисты предприняли своеобразный ход по подготовке переворота в Гуляй–Поле. Они начали шантажировать еврейскую общину угрозой погрома после прихода немцев. Еврейская верхушка после колебаний решила помогать своим заклятым врагам, чтобы предотвратить неминуемую расправу[104]. «Среди евреев — хозяев лавок, гостиницы, хозяев мануфактурных предприятий — вновь возникают пораженческие настроения, — комментирует историк взаимоотношений евреев и анархизма М. Гончарок. — Состоятельное руководство общины требует от еврейского населения, чтобы оно расформировало еврейскую роту. Рядовые дружинники, как правило молодые ребята, выходцы из бедных семей, отказываются наотрез, считая это подлостью и предательством по отношению к анархистам и крестьянским ополчениям, доверившим им оружие. Мнения в роте, однако, раскалываются»[105]. Эта социально–психологическая реконструкция нуждается в уточнении. Заметного раскола не произошло — рота решила подчиниться руководству еврейской общины.

Тем временем немцы, тесня отряды эсеров, большевиков и анархистов, подходили к Днепру. Махновцы сформировали «вольный батальон», который выступил на фронт. Как и в январе, Махно делает военным командиром матроса Полонского, оставляя себе политическую роль. Как и вся страна, Махно все не решается погрузиться в атмосферу войны, военная обстановка кажется временной спутницей революции.

Махно направился в штаб Красной гвардии для координации действий с другими отрядами. Охрану Гуляй–Поля несла еврейская национальная рота под командованием Тарановского. В ночь с 15 на 16 апреля она совершила в Гуляй–Поле переворот в пользу украинских националистов и арестовала часть анархо–коммунистов. Одновременно отряд националистов внезапно напал на «вольный батальон» и разоружил его[106].

Эти события застали Махно врасплох. В один момент он лишился вооруженной силы и опорной базы. Интересно, что меньше всего Махно был склонен винить в случившемся евреев. По его мнению, слух о «заговоре евреев» «в других местностях Украины безусловно вызвал бы погром и избиение невинных, всеми и вся гонимых в российской и украинской истории, не знавших до сих пор покоя бедных евреев»[107]. Понимая мотивы действий еврейской общины, Махно, вернувшись позднее в Гуляйпольский район, выступил против мести участникам переворота — евреям, «убеждал крестьян и рабочих, что еврейские труженики, даже те из них, которые состояли в этой роте бойцами и были прямыми участниками в ее контрреволюционном деле — сами осудят свой позорный акт»[108]. И в самом деле, в махновской армии в 1919 г. будет сформирована еврейская национальная батарея. 16 апреля участники демонстрации жителей Гуляй–Поля освободили арестованных заговорщиками анархистов. Но организовать оборону было уже невозможно — немцы перешли Днепр и вскоре вошли в Гуляй–Поле. Вместе с националистами они развернули репрессии против тех анархистов, которые не успели уйти из города.

В конце апреля Махно собрал часть Гуляйпольских анархистов в Таганроге. Это совещание постановило вернуться в Гуляй–Поле в июле для организации партизанской войны. А пока Махно отправился в путешествие по революционной России. Эта поездка сыграла важнейшую роль в формировании взглядов крестьянского вожака, которому предстояло еще возглавить одно из мощнейших движений Гражданской войны.

В самом начале своего путешествия Махно застал начало царицынской эпопеи, которая стала первым военным опытом Сталина и уже поэтому показательна.

В Царицын под натиском немцев откатывались с Украины многочисленные красногвардейские формирования. Здесь под руководством Ворошилова они переплавлялись в 10 армию. По дороге к Царицыну их расформировывали и перетасовывали, чтобы разрушить партизанскую спайку между бойцами. Те бойцы, которые хотели служить со своими командирами, считались неблагонадежными, потому что не были готовы служить именно коммунистическому руководству. Самые решительные отряды пробивались через кордоны красных, пытавшиеся их разоружить, доходили до самого Царицына, где искали правды – пошлите нас на фронт, но старым составом под командованием лихих командиров, а не назначенцев. На глазах у Махно состоялось сражение между отрядом Петренко (однофамильцем махновского командира) и частями 10 армии под самым Царицыным. Петренко отбил атаки, после чего был вызван для переговоров, арестован и расстрелян. Такой же судьбы в этих местах еле избежал и легендарный Железняк. Он агитировал за ликвидацию Совнаркома и передачу власти ВЦИК, в резкой форме требовал от Подвойского улучшения снабжения войск, за что был объявлен вне закона[109], но успел скрыться на Украине. В Одессе он стал одним из руководителей антинемецкого подполья. Махно на этом фоне был «мелкой сошкой», но и над ним иногда нависала угроза ареста и расстрела.

Несмотря ни на что, Махно призвал своих единомышленников вступать в 10 армию, но сам отправился дальше. У него была своя миссия.

Позднее, как мы увидим, сам Махно с трудом избежит судьбы Петренко. Эта практика Ворошилова потом широко применялась красными – особенно широко летом 1919 г. при отступлении с Украины. Боясь «заражения» Советской России атаманской вольницей, коммунисты устроили тогда настоящий отстрел украинских командиров.

При этом Ворошилов и поддерживавший его Сталин не были противниками «партизанщины» как таковой. Их «преторианской гвардией» затем была 1 конармия С. Буденного, преданная своему командиру и не вполне управляемая из центра Троцким. Ворошилов стал одним из вождей «военной оппозиции», отстаивавшей партизанский опыт даже на съезде партии. Эта коммунистическая «партизанщина» своим острием была направлена против военной диктатуры Троцкого и против военных специалистов, бывших царских офицеров. Здесь видны истоки конфликта между военными и партийцами, пронизывающего всю советскую историю. Уничтожение Петренко, а затем других авторитетных командиров преследовало цель ликвидировать самостоятельность партизанской полуанархистской «военщины» от тех же партийцев. Дальнейшее развитие событий под Царицыным только укрепило Сталина и Ворошилова во мнении о необходимости бороться на два фронта против «военщины» — как повстанцев, так и военспецов, как бывших полевых командиров, так и «золотопогонников».

Сталин прибыл в Царицын 6 июня. Его появление в этой точке охваченного войной советского пространства было не случайным. Северный Кавказ остался последним источником хлеба, на который еще могла рассчитывать Советская Россия после Брестского мира и восстания на востоке страны. Ленин посылает сюда одного из лидеров партии, известного своим «пробивным» характером, чтобы «взять хлеб». К тому же Сталин – нарком национальностей и знает Кавказ. Но, прибыв в Царицын, Сталин выяснил, что хлебная проблема теперь является чисто военной – эшелоны застряли, ибо казаками Краснова перерезана железная дорога. Сталин требует у военного начальника района, бывшего царского генерала А. Снесарева, немедленно атаковать, очистить дорогу, пропустить эшелоны. Задача с точки зрения военного искусства Первой мировой войны безграмотная. Выдвижение частей на такую глубину – самоубийство, верное окружение. Сталин настаивает, Снесарев отказывается, Сталин «разоблачает заговор военспецов», берет командование в свои руки (впервые в жизни оказавшись на войне), атакует, терпит поражение. Но часть эшелонов все же «проталкивает».

Краснов на плечах отступающих красных подходит к Царицыну, ситуация критическая, город вот–вот падет. После нескольких критических дней 20 августа переходят в наступление соседи с юга. Город спасен. 22 августа, начав наступление, 10 армия вышла на реки Сал и Дон. Краснов снял часть казаков с севера и отбросил красных назад. Но теперь Царицын защищала более сильна армия, и позиции были подготовлены лучше. Началась осада «красного Вердена» и бои с переменным успехом вдоль Волги и на Дону до самого краха Краснова, вызванного уходом подпиравших его немцев.

История конфликта Сталина и военспецов показательна. Она породила у Сталина жесткое неприятие военного искусства Первой мировой войны и тяготение к войне маневренной, «революционной». По своим военным вкусам Сталин, как и многие красные командиры – выдвиженцы революции — был ближе к Наполеону, чем к недавнему победителю немцев Фошу. В этом отношении и Сталин, и Тухачевский демонстрировали «отсталость» военного искусства гражданской войны в России от европейского военного искусства первой четверти века (что и проявилось в поражении на Висле в 1920 г.). Сталин был дилетантом по сравнению с военспецами, но он был адекватен обстановке. Кстати, и Деникин, имевший большой военный опыт, признавал «зачастую полную негодность метода позиционной борьбы»[110] в условиях гражданской войны в России.

В Западной Европе технические средства обороны были более развиты, чем средства наступления, что позволило создавать прочные фронты, пробивание которых было невероятно тяжелой задачей. Отсюда «застойность» Первой мировой, отсюда – «предрассудки» военспецов.

Но гражданская война была совершенно другой. Здесь не было таких возможностей обороны, и средства наступления превосходили оборонительные. Это вкупе с зыбкой социальной почвой и множеством восстаний порождало динамичный характер войны, которого и ждал от нее Сталин. Казалось, сталинские «предрассудки» испарятся по мере развития технической мощи советской страны. Но военное искусство развивается по закону смены преобладания средств наступления и защиты. Копье побеждают доспехи, доспех пробивает пуля, линейную тактику ломает массовая армия, ее порыв останавливает пулемет и окопы. С эпохой моторов военное искусство маневренной войны, вырабатывавшееся в сражениях Гражданской войны в России, окажется более актуальным, чем военное искусство Первой мировой. Это покажет уже первый год Второй мировой войны, это сделает Сталина и его генералов, прошедших школу гражданской, адекватными Второй мировой войне с ее отступлениями и наступлениями, презрением к потерям, с огромной ролью идейно–политической мобилизации тыловых ресурсов.

А тогда, на заре своего военного опыта, будущий генералиссимус и не подозревал, что мимо него проезжает пока никому неизвестный гений маневренной войны 1918–1921 гг. Некто Махно.

Во время этого путешествия Махно вплотную столкнулся с практикой советской власти в Поволжье, которая вызывала у него немало возражений. Тем не менее, в тот период он призывал своих единомышленников вступать в Красную армию, сочувствовал большевикам, всерьез воспринимая их утверждения о том, что революционное государство — лишь переход к безгосударственному обществу, коммунизму. Необходимо только скорректировать политику большевиков, считал он: «Нужно только, чтобы революционные власти поумнели и отказались от многого в своих действиях; иначе ведь население пойдет против революции …»[111]

Прежде всего, Махно недоволен тем, что большевики игнорируют интересы крестьянства. Недовольство революцией, идущей из города, все более усиливается: «Без тесного сотрудничества с крестьянством властолюбивому городу и заражающемуся поневоле его властолюбием пролетариату самому не построить новой свободной общественной жизни»[112].

Особенно резко, по мнению Махно, властолюбие города усилила теория диктатуры пролетариата. Махно выступает против тех, кто поддержал эту диктатуру: «Видимо, эти безответственные крикуны… и не думали о том, что созданием этой диктатуры они разбивали единство своего классового трудового организма на пользу не революции, а врагам ее»[113]. Крикуны — это большевики. Но в это время они не кричали, а действовали.

13 мая 1918 г. был принят декрет «О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию», известный как Декрет о продовольственной диктатуре. Формально он конкретизировал принятое еще Временным правительством решение о введении продовольственной монополии, но преследовал и внеэкономическую цель: «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах… только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов»[114], — утверждал Я. Свердлов. Партия гражданской войны должна была разделять, чтобы властвовать. Теперь продовольствие отчуждалось у крестьян насильственно по символической цене. Создавались продотряды — голодные рабочие должны были сами идти войной на деревню, разжигая там огонь классовой борьбы. Опорой «пролетариата» (в действительности — городских деклассированных слоев) становился «брат по классу» — бедняк, который не смог создать крепкое хозяйство даже после получения земли. Впоследствии, объединившись в июне 1918 г. в комбеды, бедняки станут новыми эксплуататорами деревни — они будут получать половину отобранного у крестьян хлеба.

Попытки советов Саратовской, Самарской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Тамбовской, Казанской губерний сопротивляться продовольственной диктатуре были пресечены. Усилились чистки советов, начались их разгоны. 27 мая был принят декрет ВЦИК СНК, ставший шагом к ликвидации власти советов на местах. Местные продорганы подчинялись наркомату продовольствия. Затем и другие органы советов были подчинены наркоматам. Общество теряло легальные пути сопротивления действиям правительства. Широкомасштабная гражданская война становилась неизбежной.

Революция осуществляет коренное преобразование социальной структуры страны, которое раскалывает общество на сторонников и противников каждого нового этапа перемен. Иногда это ведет к вооруженным столкновениям. Но от лидеров социально–политических сил зависит, удастся ли предотвратить перерастание этих столкновений в широкомасштабную гражданскую войну. Если революция приводит к такой гражданской войне, и страна распадается на враждующие лагеря, то осуществление конструктивных задач революции становится практически невозможно, и она становится чисто разрушительной силой.

Российская революция с самого начала несла в себе угрозу гражданской войны, потому что революционный процесс развивался в условиях мировой войны, военизировавшей все общество. Но, как мы видели, влиятельные политики выступали за компромисс между различными социальными группами, за предотвращение насилия. Однако эти усилия не увенчались успехом. Большевистская диктатура расколола общество и обострила социальные противоречия.

Победив в скоротечной гражданской войне ноября 1917 г. – февраля 1918 г., состоявшей из разрозненных локальных столкновений, большевики не опасались гражданской войны. Они надеялись разгромить в прямом столкновении своих «классовых врагов». Они ущемляли интересы все более широких слоев населения. Это помогало оппозиционным партиям и вести агитацию против большевиков, готовить восстание против них.

После заключения Брестского мира основная тяжесть продовольственной диктатуры должна была лечь на крестьян Поволжья, Северного Кавказа и Сибири. Получив землю, они теряли ее плоды. Между тем через Сибирь эвакуировались во Францию корпус бывших военнопленных чехословаков, руководители которых были близки по взглядам к социал–демократам. В конце мая местные большевистские власти попытались разоружить некоторые чешские части. В ответ они восстали. К чехословакам присоединились боевые дружины эсеров, мобилизовавшие в повстанческую армию тысячи крестьян. Часть Поволжья, Сибирь и Урал перешли под власть «Комитета членов Учредительного собрания» (Комуч) и других антибольшевистских правительств.

Над большевистской властью нависла угроза гибели. Ленин заявил, что Советская республика должна превратиться в «единый военный лагерь». Все предприятия переводились на военное положение. Большевистские руководители требовали беспрекословного подчинения и угрожали несогласным немедленным расстрелом. Рыночные отношения купли–продажи, свободного товарообмена заменялись распределением продуктов с помощью государственных органов. Большевики воспользовались войной, чтобы ускорить создание идеального общества, в котором все сферы жизни управляются единым руководством.

Срочно формировалась новая армия. Старая армия разошлась по домам. Отряды Красной гвардии и интернациональные части, состоявшие из военнопленных–коммунистов, нужны были не только на фронте, но и в тылу для защиты диктатуры. Спешно мобилизованные новые части были нестойки. В них спешно укреплялась дисциплина — где–то с помощью расстрелов, а где–то — убеждения, веры в необходимость разгрома «буржуев» ради «светлого будущего». Отступавшие с Украины отряды разоружались, некоторые их командиры были расстреляны. Под эту чистку чуть не попал и сам Махно, но он вовремя предъявлял мандат председателя Комитета защиты революции. Бумага производила впечатление, и Махно ехал дальше. Из Саратова ему пришлось бежать в Астрахань, чтобы не попасть в ЧК – знакомые анархисты устроили перестрелку. Поработав в агитотделе Астраханского совета, Махно снова сел на пароход.

Его интересовала Москва – центр Советской земли, «бумажной революции», откуда исходили декреты, приезжали комиссары, переворачивающие с ног на голову значение слов «власть советов». Москва встретила Махно бесконечными митингами, спорами обиженных анархистов и левых эсеров (до их вооруженного выступления против большевиков оставались считанные недели), лекциями анархистских теоретиков на отвлеченные темы (особенно Махно понравился А. Боровой), множеством бумаг, необходимых даже для того, чтобы где–то остановиться на ночлег. Поняв, что москвичей испортил квартирный вопрос, Махно тоже включился в борьбу за комнатку, авантюрно размахивая своим мандатом. Поскольку мандат был заграничным (украинским), вопрос о выделении места под солнцем товарищу Махно увяз в канцеляриях на самом высоком уровне, и чтобы разобраться в нем, Махно одним прекрасным июньским днем направился в Кремль. Выстрелы террористов еще не гремели, и Махно почти беспрепятственно попал в цитадель большевизма. В своих мемуарах он смеется над слухами, «что к этим в своем роде земным богам добраться недоступно». Пройдет несколько месяцев – так и будет.

В Кремле сновало множество ходоков с различными болями и нуждами – большевистская власть, начавшая с передачи власти на места, теперь все замыкала на центр. Ленину приходилось решать вопросы о выделении гвоздей Н–скому уезду и заготовке дров в М–ске. Несколько человек в Кремле пропускали «через себя» тысячи людей. Ленин беседовал с ними, и десятилетия спустя тогдашние ходоки вспоминали, с каким интересом он вникал в их проблемы. Ленина интересовали не гвозди, а люди – источник стратегической информации о том, чем дышит Россия (в широком смысле слова – ведь Украину называли Югом России), какие лозунги увлекают ее (то, что не очень волновало белых генералов). Махно был одним из таких ходоков. Его тоже интересовала не квартира – о ней в разговоре как–то забыли. Это была встреча на высшем уровне – революционная власть встречалась с одним из представителей революционного народа.

По описанию Махно, беседа со Свердловым началась с обсуждения поражения советской власти на Украине. Свердлов видел причину в контрреволюционности украинских крестьян, Махно — в оторванности Красной гвардии от крестьянства. «Эшелонная война» красных, при которой они быстро продвигаются, чревата отсутствием связи с местным населением. Поэтому и откатывались красные также быстро, как и наступали. Махно пытается убедить Свердлова в том, что причины холодного отношения населения к большевикам следует искать не в недостатках крестьян, а в самой большевистской политике.

В то же время оппоненты сходятся в принципиальных вопросах, не замечая, что под одними и теми же формулировками они могут понимать совершенно различные вещи: «Да какой же вы анархист–коммунист, товарищ, когда вы признаете организацию трудовых масс и руководство ими в борьбе с властью капитала?! Для меня это совсем непонятно! — воскликнул Свердлов, товарищески улыбаясь — Анархизм, — сказал я ему, — идеал слишком реальный, чтобы не понимать современности и тех событий, в которых так или иначе участие его носителей заметно, чтобы не учесть того, куда ему нужно направить свои действия и с помощью каких средств»[115]. Свою мысль Махно подкрепляет опытом анархистского движения на Украине, где «Черная гвардия» показала себя более организованной, чем «Красная».

Собеседник показался Свердлову любопытным, и он провел его к Ленину. В разговоре со Свердловым и Лениным Махно излагает им от имени крестьянства свое видение принципов советской власти: «Власть советов на местах — это по–крестьянски значит, что вся власть и во всем должна отождествляться непосредственно с сознанием и волей самих трудящихся, часто сельские, волостные и районные советы есть не более, не менее, как единицы революционного группирования и хозяйственного самоуправления на пути жизни и борьбы трудящихся с буржуазией…»[116]

Ленин не без основания заметил, что такой взгляд на вещи анархичен. Завязалась дискуссия об анархизме. Ленин, по утверждению Махно, высказывался об анархизме снисходительно и даже считал, что его распространение среди крестьян «было бы отрадно, так как это ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью». Анархизм в деревне наносной, его можно легко изжить. Но в принципе анархизм ведет к раздроблению революционных сил. Цели ведь у нас одни, но анархисты менее организованы и совсем утопичны. «Большинство анархистов думают и пишут о будущем, не понимая настоящего: это и разделяет нас, коммунистов, с ними… в настоящем они беспочвенны, жалки, исключительно потому, что они в силу своей бессознательной фанатичности реально не имеют с этим будущим связи»[117]. Сказано стилем Махно, но мысль вполне ленинская.

Это высказывание серьезно задело Махно, он парировал: «Ваших большевиков в деревнях совсем почти нет, или, если есть, то их влияние там совсем ничтожно. Ведь почти все сельскохозяйственные коммуны на селе были созданы по инициативе анархо–коммунистов».

Описание этого диалога в мемуарах Махно достаточно правдоподобно. Будущий непримиримый враг большевизма уважительно отзывается о Ленине, он самокритичен и словно смотрит на беседу со стороны: «Но скверный, если можно так выразиться, характер мой, при всем моем уважении к Ленину, которое я питал к нему при данном разговоре, не позволил мне интересоваться дальнейшим разговором с ним»[118], — пишет Махно о своем настроении после обидных ленинских слов об анархизме.

Воспоминания Махно позволяют выделить фундаментальные расхождения между ним и вождями большевизма, равно как и понять, на чем основывался их непрочный союз. Оперируя одними и теми же понятиями — «коммунизм», «контрреволюция», «власть капитала», «массы», — они наполняли их совершенно различным содержанием. Отсюда и ощущение предательства, возникающее при их разрыве, и невозможность для Махно вступить в союз с «белыми». Все–таки с большевиками у него общие цели, хотя идут они к этим целям каким–то кривым путем диктатуры.

4 июля 1918 г. Махно с помощью большевиков вернулся в родные края. Несмотря на Брестский мир, большевики не собирались обеспечивать немцам легкую жизнь на Украине, переправляя туда боевиков, прежде всего анархистов и левых эсеров. Немцы платили большевикам той же монетой, поддерживая атамана Краснова. Крестьяне страдали от немецких экспроприаций, но боялись террора немцев, которые опирались на немецких колонистов. Вспышки крестьянских волнений жестоко подавлялись. И все же недовольство росло, особенно после того, как началось возвращение земель прежним хозяевам. Крестьяне были готовы поддержать вооруженную борьбу с немцами, но для этого нужно было создать долговечный и успешно действующий партизанский отряд.

К осени Махно удалось наконец сколотить группу бойцов и достать для них оружие. По утверждению Алексея Чубенко, оружие было закуплено на деньги, полученные от экспроприации банка. После этой акции Махно отказался от этого метода и от индивидуального террора вообще.

22 сентября отряд начал боевые операции и даже на короткое время ворвался в Гуляй–Поле, чтобы напомнить о себе его жителям. Впрочем, приближение оккупационных войск заставило махновцев ретироваться. Первый серьезный бой отряд Махно дал в селе Дибривки (Б. Михайловка) 30 сентября. Объединившись с небольшим отрядом Федора Щуся, партизанившим здесь ранее, Махно с группой в несколько десятков бойцов занял село. Здесь судьба приготовила ему испытание – возможно, главное в его жизни. Крестьяне дружелюбно встретили партизан, молодежь стала записываться в отряд. Но тут налетели австрийцы и легко выбили партизан из села. Жители были разочарованы партизанами, тем более, что каратели устроили экзекуцию. Получалось, что от партизан одни неприятности и никакой пользы. Пробившись в лес, Махно мог бы продолжить движение в любом направлении, но тогда его репутация в этих местах была бы подмочена. Да и бойцы его отряда были деморализованы, новички разбежались, а Щусь был намерен и дальше прятаться по лесам.

В селе было до батальона австрийцев, около сотни гетманцев и столько же немецких колонистов и других «помещичьих и кулацких сынков». Как с ними быть? Махно понял, что выход у него один – атаковать. Без победы продолжать партизанскую войну было нельзя. Опытный в партизанском деле Щусь протестовал против махновского безумия. Но Махно придумал военную хитрость. С небольшой группой он пробрался в самый центр села, где у австрийцев стояли пулеметы. По сигналу Махно партизаны начали в упор расстреливать противника из центра села, а Щусь ударил от околицы. Совершенно не понимая, что происходит, превосходящие силы врага бросились на утек, а Махно одержал первую свою победу.

Авторитет нового отряда в округе вырос, а сам Махно получил почетное прозвище «батько». Вскоре под его командование перешли отряды Петренко–Платонова (район Гришино) и Куриленко (район Бердянска).

Бой в Дибривках положил начало разрушительной «вендетте». Дело в том, что немцы стянули к этому селу значительные силы и провели в Дибривках показательную экзекуцию, которой партизаны не могли помешать. В карательной экспедиции участвовали жители окрестных хуторов. В ответ махновцы разорили эти хутора, убивали участников карательных действий в Дибривках. А. Чубенко вспоминал: «Скирды сена, соломы, дома горели так ярко, что на улицах было светло, как днем. Немцы, прекратив стрельбы, выбегали из домов. Но наши всех мужиков стреляли тут же»[119]. Сжигая кулацкие дворы, повстанцы, по словам Махно, говорили погорельцам: «Идите туда, куда пошли дибривские крестьяне и крестьянки со своими детьми…, которых ваши отцы, дети, мужья и сыновья частью избили, частью переизнасиловали, а хаты сожгли»[120].

Идеологически корни махновского террора восходят к «эпохе Ровашоля», когда часть анархистов пыталась с помощью динамита разрушить государство. Но вслед за Кропоткиным, который «не отрицал террора, но требовал, чтобы его применяли лишь в исключительных случаях»[121], Махно считал, что террором не следует злоупотреблять. Махновцы расстреливают тех, кто прямо нарушает их приказы или непосредственно сотрудничает с оккупантами.

При этом Махно подчеркивает антипомещичий и антикулацкий характер своих действий. Армия по возможности должна снабжаться за счет помещиков и кулаков: «Я попросил собравшееся население сказать открыто, где живут кулаки, имеющие овец, телят, чтобы у них можно было взять две–три овцы на суп бойцам»[122].

В это время начинают практиковаться общественные суды на крестьянских сходах, которые должны решать судьбу обвиняемого. Но на протесты анархо–коммуниста А. Марченко против террора Махно отвечает: «Пусть он положит свою сентиментальность в карман»[123]. Пленных оккупантов махновцы, как правило, отпускали. Но гражданских немцев иногда расстреливали как «шпионов»[124]. В то же время после первой вспышки террора Махно отдал приказ не трогать тех немцев, которые не оказывают сопротивление, а когда командир Петренко разгромил мирный кулацкий хутор, Махно распорядился выплатить немцам компенсацию[125].

Суровость повстанцев в отношении кулачества и помещиков лишь подняла их авторитет в глазах крестьянства. В своих действиях Махно стал опираться на многочисленное крестьянское ополчение, которое привлекалось в случае крупных операций. Махно заранее оповещал крестьян о месте сбора. Интересно, что противник при этом ничего не узнавал.

Сам партизанский отряд действовал как мобильная ударная группа в несколько десятков бойцов. При необходимости он мог вырасти до 400 человек (у Махно было еще около тысячи невооруженных резервистов). Иногда отряд оказывался на грани уничтожения превосходящими по численности силами противника, но в целом действия Махно были относительно успешными и так же способствовали росту его авторитета среди крестьян. Страх перед Махно нейтрализовал большую часть кулачества. Крестьяне и батраки, вооружившиеся за счет помещиков и кулаков, фактически контролировали положение там, где отсутствовали немецкие подразделения.

Влияние среди местного населения и способность сохранить себя как движение в условиях немецкой оккупации позволили махновцам приступить к созданию собственной системы власти. Человек с ружьем все более отчетливо понимал, что он теперь — главная фигура в стране. Война порождала военную власть.

Нестор Махно стал превращаться в одного из военных лидеров, которыми так богата эпоха Гражданской войны. Военные лидеры по определению авторитарны. Несмотря на анархические лозунги и цели махновское движение обречено было быть авторитарным. Во–первых, страна только что вышла из состояния самодержавного режима, который способствовал авторитаризации политической культуры. Крестьянская община лишь начала изживать навязанные бюрократической машиной традиции круговой поруки и доверия к «верхам». Теперь «верхами» стали Ленин в столице и военный вожак или комиссар поблизости. В Гуляй–Поле это был Махно. Во–вторых, крестьянская масса и анархо–коммунисты по–разному представляли себе перспективы социальных преобразований после того, как удастся сбросить угнетение, исходящее от помещиков, кулаков и города. Крестьяне просто не вникали в содержание терминов «анархия» и «коммунизм», поддерживая борьбу анархистов против помещиков и властей. Управляемость масс достигалась системой разного рода «приводных ремней» от Группы анархо–коммунистов к крестьянской массе.

В–третьих, относительно низкий уровень политической культуры того времени и военная обстановка порождали избыток доверия к удачливому и справедливому вождю. Таким образом, несмотря на неприятие анархистами самого принципа государственности, в Гуляй–Поле сложилась государственная структура во главе с Махно. Его темперамент и личные качества также способствовали укреплению авторитарности, основанный на высоком авторитете лидера. Когда Махно, например, решает, что ему больше нет нужды заседать в Александровском ревкоме, он принимает решение от имени своего отряда, даже не посоветовавшись с бойцами: «Сделав официальный письменный, от имени отряда, отзыв меня из революционного комитета, я пошел в комитет вручить этот документ куда следует и проститься»[126]. Конечно, на фоне тогдашнего «разгула» военных диктатур этот поступок выглядел вполне невинным, но с точки зрения анархизма представлял собой опасный прецедент — прямое покушение на право коллектива участвовать в принятии политических решений лидера. Реакция, впрочем, не заставила себя ждать — на заседании Группы анархо–коммунистов Махно подвергся резкой критике за «государственнический подход» к делам. Многочисленные органы самоуправления в районе препятствовали перерастанию культа личности Махно, начавшего складываться в то время, в прямой административный произвол.

Осенью 1918 г. Махно не мог пожаловаться на недостаток доверия со стороны местных жителей. Его имя становится гарантией доверия к анархизму в целом, что побуждает анархо–коммунистов поддерживать и укреплять культ личности «батьки». Махно разъяснял крестьянам, как организовывать новую жизнь, как вести себя в отношении кулаков, немцев, помещиков. Ему приходится сдерживать разрушительные наклонности разраставшейся прослойки людей, живших войной и оторвавшихся от общинного крестьянства. Такие люди типичны не только для гражданской войны в России, но и для любой продолжительной войны. Они не заботятся о сохранении производства в тех местах, где идет война, не видят своего места в условиях мира и не очень пекутся о завтрашнем дне. В одном из случаев, о которых вспоминает Махно, «повстанческая масса, даже ряд командиров, в особенности беднота с. Времьевки, настаивали на том, чтобы взорвать и сжечь эти общественные предприятия»[127] (речь идет о кулацких мельнице и маслобойне). Не удивительно, что эти люди чувствовали поддержку бедняцкой массы, не привязанной к сколько–нибудь значительному хозяйству и охотно видевшей свое место в жизни с оружием в руках. Махно удалось настоять на том, чтобы кулаки были лишь ограничены в ценах, которые они назначали за помол и за масло. Понятно, что такое регулирование было гораздо выгоднее крестьянам, чем тотальное разрушение кулацкого производства.

Партизанская война Махно продолжалась с переменным успехом. Многое зависело от того, кто в чью засаду попадет, кто кого застигнет врасплох. Под Старым Кременчиком махновцы рассеяли батальон австрийцев. В Темировке венгры изрядно потрепали махновцев, были ранены Щусь, Петренко и сам Махно. Он лежал на поле, прижатый к земле огнем неприятеля, остатки его отряда отошли. Как Махно признал в своих мемуарах, подумывал – не застрелиться ли. Но вовремя подоспели товарищи, и вынесли батько с поля. Теперь отдельные поражения уже не умаляли авторитета Махно. Напротив, он представлялся крестьянам неуязвимым. Несколько раз Махно захватывал Гуляй–Поле.

Силы Махно медленно росли, партизанское движение развивалось по законам, описанным позднее Мао Цзэдуном и Че Геварой. Сначала – кочевой этап – партизаны скитаются. Затем они закрепляются на определенной территории (этап «оседлости»). Махно было проще «врасти» в крестьянскую почву – он вел политическую работу в этих местах с 1917 г. У него были свои люди в Гуляй–Поле и других населенных пунктах, которые по призыву Махно присоединялись к операции, а затем расходились по домам. Затем Махно (как позднее кубинские и китайские партизаны) начинает почковать свой отряд. Разделение партизан на несколько отрядов позволяет контролировать большую территорию, быть неуловимыми и в то же время противостоять крупным силам противника. Так, под Синельниково Махно попал в окружение, но удары по немцам со стороны соседних отрядов помогли всем вместе одержать победу.

К этому времени на территории всей Украины проступали партизанские очаги – крестьянство уже ненавидело оккупантов. В июне 1918 г. восстали крестьяне Звенигородского и Таращанского уездов на Киевщине. Лидер таращанских партизан Ф. Гребенко еще в марте поднял восстание против наступавших немцев. Но тогда повстанцев разбили, и Гребенко партизанил с небольшой группой. 8 июня восстало несколько сел, и Гребенко возглавил крестьянскую армию в несколько тысяч человек. В 1919 г., уже будучи комбригом, Гребенко будет расстрелян коммунистами. Летом 1918 г. на Киевщине действовало до 40 тыс. повстанцев – националистов (в том числе социалисты), левых эсеров и большевиков. Под ударами немцев они перешли к партизанской войне, а часть прорвалась в нейтральную зону на границе с Россией, где левые эсеры готовили вторжение революционных отрядов на Украину. На Черниговщине поднял восстание подполковник М. Кропивянский, в отрядах которого сражались и эсеры, и большевики. В июле началась забастовка железнодорожников.

Но пока Германская и Австро–Венгерская империи выдерживали натиск Антанты, партизаны могли только подтачивать их силы. Все же удары партизан были весьма чувствительными, и немцы не получили на Украине столько продовольствия, сколько рассчитывали[128]. Им приходилось сохранять здесь двухсоттысячную группировку, хотя войска были так нужны на Западном фронте. Сопротивление не ослабевало, а только росло, и оккупанты оказались в безысходном положении.

Тем временем обстановка вокруг махновского отряда коренным образом изменилась. В ноябре 1918 г. наконец разразилась революция в Германии. Она капитулировала перед Антантой, началась эвакуация немецких войск с Украины. 13 ноября Россия разорвала Брестский мир, что означало — скоро на Украину придет Красная армия.

Примечания:

1

Принадлежность части мыслителей этого ряда к анархизму иногда подвергается сомнению, но напрасно. Подробнее об этом см.: Эльцбахер П. Сущность анархизма. Минск, М., 2001; Антонов В.Ф. А.И. Герцен (общественный идеал анархиста). М., 2000; Шубин А.В. Прудон и Маркс. Взгляд из XXI века. // Историческая наука на рубеже веков. М., 2001.

7

Вся Екатеринославская губерния. Екатеринослав, 1913. С.3.

8

Кубанин М. Указ. соч. С.18–19.

9

Вся Екатеринославская губерния. С.9–10.

10

Кубанин М. Указ. соч. С.11.

11

Вся Екатеринославская губерния. С.42.

12

Волковинский В.Н. Махно и его крах. М., 1991. С. 11. В. Волковинский проделал большую и весьма ценную работу по исследованию ранней биографии Н. Махно. Вероятно потому, что в это время Н. Махно еще не вел борьбу против большевиков, В. Волковинский в этой части своей работы гораздо объективней, чем далее.

79

Анархисты. С. 69.

80

V. Voline. The Unknown Revolution. L., 1974. P.209.

81

Op.cit. P.215–216.

82

Op.cit. P.219.

83

Op.cit. P.235.

84

Махно Н. Указ. соч. С.111.

85

Там же. С.77.

86

Волковинский В.Н. Указ. соч. С.34.

87

Махно Н. Указ. соч. С.110.

88

Подробнее см. Шубин А. Социалисты в Российской революции. // Карло Роселли и левые в Европе. М., 1999. С.106–110.

89

Ленин В.И. ПСС. Т.35. С.282.

90

Ленин В.И. ПСС. Т.36. С.171.

91

Там же. С.176.

92

Там же. С.174.

93

Там же. С.196.

94

Там же. С.182.

95

Там же. С.189–190.

96

Анархисты. С.141.

97

На анархистских базах укрывались бойцы Савинкова, но их было всего несколько десятков.

98

Содуль Ж. Записки о большевистской революции. М., 1990. С.233–234.

99

Анархисты. С.231.

100

Махно Н. Указ. соч. С.155.

101

Тепер И. (Гордеев). Махно: от «единого анархизма» к стопам румынского короля. Харьков, 1924. С.26.

102

Махно Н. Указ. соч. С.182–191.

103

Там же. С.192.

104

Там же. С.148–149.

105

Гончарок М. Век воли. Русский анархизм и евреи (XIX–XX вв.). Иерусалим, 1996. С.36.

106

Махно Н. Указ. соч. С.206.

107

Там же. С.149.

108

Махно Н. Под ударами контрреволюции. Париж, 1936. С.11.

109

О политическом положении на Донском фронте. // КАС–контакт, №30, 1996. С.7.

110

Деникин А.И. Очерки русской смуты: вооруженные силы юга России. Заключительный период борьбы. Январь 1919 – март 1920. Минск, 2002. С.71.

111

Махно Н. Указ. соч. С.35.

112

Там же. С.109.

113

Там же. С.110.

114

Цит. по: Наше Отечество. Опыт политической истории. М., 1991. Т.2. С.49.

115

Махно Н. Указ. соч. С.125.

116

Там же. С.127.

117

Там же. С.131.

118

Там же. С.132–133.

119

Нестор Иванович Махно. С.47.

120

Махно Н. Украинская революция. Париж, 1937. С.112.

121

Книжник И. Воспоминания о П.А. Кропоткине и об одной эмигрантской группе // «Красная летопись». 1922. N 4. С.33.

122

Махно Н.И. Указ. соч. С.74.

123

Там же. С.106.

124

ЦДАГОУ. Ф.5, Оп.1, Д.274, Л.12.

125

Там же, Д.153, Л.27.

126

Махно Н. Указ. соч. С.145.

127

Там же. С.108.

128

Подробнее см. Петров В.И. Непокорившиеся кайзеровскому нашествию. М., 1988. С.158–160.