Глава 8

«УОРВИК»

Эсминец «Уорвик» в 1918 году в День святого Георга в Зеебрюгге был флагманским кораблем адмирала Кийза, и переборку кают-компании украшал диск, напоминающий об этом факте. Поскольку впервые увиденная мною в Уэмбли репродукция, где была изображена памятная атака, оказала влияние на всю мою жизнь, я всегда чувствовал особую связь, симпатию, установившуюся между мной и этим кораблем, создавшим особую атмосферу. Люди, которые в разное время жили здесь, оставили после себя ауру радости и светлой печали, которая со временем стала такой же неотъемлемой частью корабля, как его металлоконструкции. Атмосфера на «Уорвике» была настолько безоблачно радостной, что это даже удивляло. Причем это чувствовал любой человек, едва вступивший на его палубу. «Уорвик» излучал человеческое тепло всеми своими переборками.

Это был первый корабль, который я принял в состоянии полной боевой готовности. На «Лох-Туллу» и «Вербену» я пришел, когда полностью построенными в них были только корпуса, а на «Шикари» были нешуточные проблемы с экипажем. «Уорвик» же был правильным кораблем, именно таким, каким должен был быть. Его предыдущий капитан – коммандер Маккливс – был, на мой взгляд, одним из лучших представителей КВР, и эта похвала им полностью заслужена. На корабле все было именно так, как я бы устроил сам. Он только что вернулся в порт после сопровождения очередного океанского конвоя и стоял у причальной стенки Гладстоун-Док в Ливерпуле, причем выглядел элегантно и очень привлекательно. Я пришел в док один, никого не предупредив, чтобы как можно лучше прочувствовать свою первую встречу с новым кораблем. Нет ничего более волнующего, чем первая встреча нового капитана с кораблем, который станет его детищем, как только он поднимется по узкому трапу на палубу. Загадки характера корабля познаются довольно быстро, о них можно судить по множеству мельчайших деталей. Поэтому, когда капитан делает первый шаг с причала на трап, он уже знает о корабле довольно много, у него даже появляются первые предположения о том, насколько хороши его мореходные качества и милосерден ли он к людям в море.

По мере совершенствования старых видов вооружения и появления новых стало все тяжелее размещать на судах старой постройки увеличивающуюся команду. «Шикари», первоначально рассчитанный на 100 человек, вмещал более 140. Команда «Уорвика» должна была составлять 120 человек. Когда я принял командование, она уже увеличилась до 170.

Чтобы вместить дополнительных людей, его переоборудовали в эскортный эсминец. При этом были ликвидированы носовая труба и котельная. В нижней части освободившегося пространства разместили дополнительные топливные танки, что позволило увеличить его автономность, а над ними соорудили новую жилую палубу для котельных машинистов. Чтобы освободить место на баке, камбуз вынесли наружу и поставили на месте, где была носовая труба.

Это переоборудование уменьшило скорость эсминца с 30 до 25 узлов, и он бы действительно стал превосходным кораблем эскорта, если бы его корпус не протекал во многих местах по причине своей глубокой старости. Некоторые считают, что небольшие течи не могут привести к большой беде, потому что поступающую воду легко откачать. Но в днище корабля расположены топливные танки, и попадающая в них вода портит топливо.

После «Шикари» мой новый корабль показался огромным. Я мог везде ходить, выпрямившись во весь рост, не наклоняя головы, и поэтому чувствовал себя превосходно. Апартаменты капитана располагались поперек корабля, причем каюты для дневного пребывания и ночного сна были разными. И хотя я вряд ли мог рассчитывать проводить в них время, находясь в море, во время стоянок мне был обеспечен невиданный ранее комфорт. Моя морская каюта тоже была удивительно удобной и располагалась поблизости от капитанского мостика, куда я мог при необходимости попасть очень быстро. А поскольку весь мостик располагался намного выше, чем на «Шикари», я мог больше не опасаться постоянных потоков воды, которые всегда бурлили на полу моей предыдущей морской каюты.

Поскольку моим любимым времяпрепровождением на берегу были дружеские вечеринки – чтобы отплатить за проявленное гостеприимство и насладиться хорошим вином в приятной компании, было здорово осознавать, что теперь у меня для этого достаточно места. Я всегда возил с собой много фотографий, несколько хороших картин, да и за время скитаний по всему свету успел собрать небольшую коллекцию произведений искусства. Предметом моей величайшей гордости явилась коллекция старых арабских и персидских лошадиных уздечек, которую я собрал, путешествуя в сторону северо-западной границы Индии. К нешуточному удивлению своих проводников, я посещал все базары в маленьких городках, где годами не видели ни одного европейца, в поисках этих трофеев. «Почему коммандер-сахиб платит четыре рупии за это старье, если может за три рупии купить новое?» – всегда спрашивали меня проводники, причем мои разглагольствования об изысканной работе старых мастеров и о том, что моей покупке уже не меньше двухсот лет, никого не удовлетворяли.

Я считал, что война не должна мешать людям украшать свой быт, поэтому в моей каюте всегда стояли живые цветы в больших красивых вазах. Я очень гордился обстановкой своей каюты и даже после того, как все мои вещи погибли вместе с кораблем, не сожалел, что взял их с собой. Конечно, были офицеры, считавшие, что во время войны самым подобающим принципом жизни должна быть спартанская простота. Но лично я никогда не мог понять, зачем сознательно лишать себя удобств, если можно этого не делать, да и не верил, что стоицизм может повысить боеспособность. К тому же я давно понял, что, если стараюсь сделать из своей каюты настоящий дом, команда понимает, что я считаю корабль своим домом. Корабль – это вообще странное место, а матросы – странные существа. Им строжайше запрещено приносить на борт алкоголь или приглашать женщин – разве только по особым случаям. Однако матросам очень нравится, когда их офицеры устраивают вечеринки, во всяком случае, пока они не выходят за определенные границы. В душе подавляющее большинство матросов – люди строгих правил. Если они видят, что все идет нормально и офицеры хорошо проводят время – они спокойны. Если же развлечения заходят слишком далеко – неизбежны проблемы. А если вы вообще не приглашаете на борт друзей и живете отшельником, матросы сразу же начинают подозревать какие-нибудь неестественные склонности и страдают из-за этого. Они хотят, чтобы вы вели себя как дома в кругу друзей.

Коммандер И. Маккливс, кавалер орденов крест «За выдающиеся заслуги» и «За отличную боевую службу», был одним из первых командиров подразделений. Он продвигался, так же как и я, от командира группы, затем стал командовать корветом, а уже оттуда пришел на «Уорвик». Из первых командиров групп и подразделений в западном океане теперь осталось только двое – коммандер Уэмисс, служивший на «Диком гусе», и я.

Я обнаружил, что «Уорвик» подлежит очередному ремонту и только ожидает сообщения, в какой сухой док следовать. Через день два поступил приказ идти в Гримсби. В это же время меня вызвал начальник штаба. Он сказал, что в тактической школе выдвинута новая теория о том, что в каждой группе должно быть два старших офицера. Один будет находиться на мостике корабля – лидера группы, другой заниматься прокладкой. Он хотел, чтобы я, поместив «Уорвик» в док, присоединился к коммандеру Р. К. Бойлу, вышел с ним в море на эсминце «Хейвлок» и совершил поход до Ньюфаундленда и обратно. После этого он желал получить от нас обоих рапорт о том, как идея сработает на практике. Коммандер Бойл был старшим офицером моей группы В-5, но, поскольку «Уорвик» ушел в ремонт, мы пока еще не имели случая встретиться. На бумаге идея казалась разумной, но я подумал, что нам обоим – и мне и Бойлу – потребуется максимальное самообладание, чтобы не допустить конфликта. Однако проверить идею можно было только опытным путем, поэтому я согласился.

Оставив «Уорвик» в доке, я пересек всю Англию и поднялся на борт эсминца «Хейвлок». Уже через час после моего прибытия мы вышли в море. Как я и опасался, предложенная схема оказалась совершенно неработоспособной. В предыдущей главе я рассказывал, как при атаке вражеской подлодки прокладчики могут помочь определить, что происходит, и принять правильное решение. Коммандер Бойл, стоя на мостике, находился в том же положении, что и читатель до того, как ему объяснили цель прокладки. С другой стороны, я, находясь у прокладчика, полностью контролировал ситуацию, включая и движение корабля коммандера Бойла. Даже святой не смог бы перенести, если бы его корабль вел кто-то другой, а старший офицер группы судов святым уж точно не является. К тому же по характеру мы оказались полярно противоположными. Бойл был медлителен, аккуратен и занудно педантичен. Все, что он делал, было взвешенным и внимательно обдуманным. К тому же он был невероятно чистоплотен и как-то воинствующе аккуратен. Я же довольно импульсивен, обычно действую порывисто, стремительно, порою небрежно, и уж точно никто на свете не рискнул бы назвать меня чрезмерно аккуратным. Мы не могли прийти к общему мнению буквально по каждой мелочи, споры возникали даже по такому поводу, как выбор сорта шерри. И только в одном мы были едины: идея двойного управления – самая безумная из всех, которую нам доводилось опробовать. То, что дело не дошло до рукопашной, – заслуга воспитания и привитой за годы службы дисциплины. Оставаясь на разных кораблях, мы бы относились друг к другу с глубоким уважением и составили бы отличную команду: он был моим старшим офицером, а я был обязан выполнять его приказы. В общем, мы оба вынесли из этого неудачного совместного опыта только одно: тот, кто управляет движением корабля, командует и битвой.

После этого премудрые умы нашей тактической школы сгенерировали следующую идею: старший офицер группы должен постоянно находиться у прокладчика и карты и следить за прокладкой, а его кораблем в это время должен заниматься капитан. Это решение было несколько лучше, чем первоначально предложенная схема, которую мы с Бойлом категорически отвергли, но все же далеко не идеальным. Наши корабли не достаточно велики, чтобы на них нашлось место и для старшего офицера, и для капитана. В сущности, решение было очевидно, и, слава богу, именно к нему и пришли: у старшего офицера должен быть очень опытный и надежный старший помощник, который при необходимости может управлять кораблем. Тогда старший офицер может удалиться к карте и приборам и контролировать обстановку в целом.

Мы прошли через воды, где, как нам сообщили, было много немецких подводных лодок, но ни одной атаки не последовало. Вероятно, это было хорошо для сохранения дружеских отношений между нами, однако не помогло приобрести нужный опыт. Сообщений же с самолетов об обнаружении подлодок было немало, а значит, хватало и маневров кораблей эскорта, направленных на удержание противника под водой, чтобы мнение о неприемлемости испытываемой схемы было обоснованным. По возвращении я посетил начальника штаба, чтобы посоветоваться по поводу содержания будущего рапорта, который мог быть направлен только против идеи. Тот ответил, что Бойл уже представил весьма язвительный документ и он не видит причины писать еще один. Мне кажется, что другого результата начальник штаба и не ожидал.

Мы вышли из Сент-Джонса на Ньюфаундленде в день подарков – на второй день после Рождества 1943 года. По прибытии я провел одну ночь дома, куда приволок две замороженные рыбины, а затем поспешил в Гримсби, чтобы успеть подготовить «Уорвик» к конвою, который выходил в море в январе.

По плану мы должны были уйти из Гримсби 11-го, но задержались до 13-го. Именно в этот день конвой выходил из Ливерпуля. Однако, как следует «пришпорив» машины, мы сумели присоединиться к группе, когда торговые суда все еще формировались в походный ордер у северного берега Ирландии.

Конвой был быстроходным, и предполагалось, что его скорость составит 9 узлов. Но поднялся сильный западный ветер, и суда испытывали серьезные трудности, переходя на свои места. Ветер с запада дул уже на протяжении двух недель, теперь к нему добавилось нешуточное волнение. Январь 1944 года преподнес нам не слишком хороший подарок – самую ненастную погоду за всю войну. В эскортную группу входили «Хейвлок» (старший офицер), еще три эсминца – «Уорвик», «Вими» и «Волантир» и два корвета с бельгийскими командами – «Лютик» и «Годеция».

С формированием конвоя возникли огромные трудности. В ту ночь мы так и не сумели расставить суда по местам, а к утру все лежали в дрейфе. За первые 24 часа мы преодолели 80 миль в западном направлении, на вторые сутки это «достижение» снизилось до 52 миль, а в третьи – до 40. Иными словами, в час мы делали полтора узла. Погода не желала улучшаться, волнение только усиливалось. «Хейвлок» потерял грот-мачту и ушел в Исландию на ремонт. И я остался старшим офицером эскорта. 10 торговых судов вернулись в Англию с различными повреждениями надстроек, а 15 судов где-то сражались с непогодой в одиночку – где, мы точно не знали. Конвой уже уменьшился с 50 до 25 судов, его раскидало на огромной территории вместе с кораблями эскорта, которые оказались вне пределов досягаемости друг друга.

Волны заливали «Уорвик», по верхней палубе перекатывалась холодная зеленая вода глубиной 2–3 фута. Я временно переселил вахтенных офицеров в корабельный лазарет и перекрыл верхнюю палубу для хождения. При очень малой скорости, на которой передвигался конвой, мой корабль был плохо управляем. Мне следовало идти быстрее, а значит, делать широкий зигзаг, чтобы не обогнать конвой. Поэтому мы постоянно меняли курс и шли под углом к высоченным волнам, вместо того чтобы идти прямо на них, обеспечив себе тем самым хотя бы минимальные удобства. Вскоре после закрытия мною верхней палубы моторный катер смыло за борт вместе со шлюпбалкой, а через полчаса за ними последовал вельбот. Затем мы обнаружили, что вся питьевая вода находится в носовой части корабля, а хлеб – в кормовой. Проблему мы решили, перебросив с помощью ракетницы конец с мостика на корму, откуда нам передали хлеб в спасательном жилете. В обмен мы передали воду.

Вскоре после рассвета из машинного отделения позвонил старший механик и сообщил, что мы, должно быть, потеряли что-то с палубы – слишком много воды поступает через дыры в палубе прямо над ним. Я отошел к кормовому концу мостика и осмотрел палубу – на первый взгляд там было все в порядке. Когда я вернулся к компасу, старший помощник как раз сменялся с вахты и собирался идти вниз завтракать. Я сказал:

– Номер один, чиф думает, что с кормы от трубы у нас что-то смыло с палубы – в машинное отделение льется вода. Я посмотрел отсюда, но ничего необычного не увидел. Если вас не затруднит, взгляните сами, что он придумывает.

Я внимательно следил, как облаченная в кожаный плащ фигура осторожно продвигается по палубе в сторону кормы. Вскоре она скрылась из вида за помещением гидролокатора. Через несколько минут фигура появилась снова – старпом был явно взволнован и двигался куда менее осторожно. Стараясь перекричать ветер, он заорал:

– Трехдюймовка сгинула вместе с платформой!

И так бывает: трехдюймовое орудие свалилось за борт вместе с платформой, на которой было установлено, при этом даже не погнув поручней, чтобы показать, где именно это произошло.

Этим утром – пошли наши пятые сутки в море – с «Вими» и «Волантира» доложили о погодных повреждениях. К этому времени численность судов конвоя сократилась до 20 единиц, поэтому я приказал эсминцам возвращаться в Англию. Два корвета были намного лучше приспособлены к подобным условиям, чем эсминцы, и достаточно легко справлялись с маневрированием. Поэтому я отправил их посчитать, сколько детишек осталось в люльке, и заодно выяснить, с нами ли еще эскортный танкер. Один корвет доложил о 20 судах, другой о двадцати одном. Но к сожалению, танкера не было. У нас не было топлива, чтобы пересечь Атлантику без дозаправки, поэтому проблема представлялась крайне серьезной.

Наступившая ночь была еще хуже предыдущих, если такое вообще было возможно, и утром мы обнаружили в поле зрения только восемь торговых судов. Я отправил радиограмму командующему:

«Конвой рассеян непрекращающимся штормом. Со мной осталось только восемь судов. По возвращении в порт „Уорвику“ потребуется ремонт в сухом доке – все топливные танки текут. В такую погоду немецкие подводные лодки действовать не могут. Прошу разрешения вернуться».

Ближе к вечеру я получил ответ, состоявший из одного слова:

«Одобряю».

Подозвав к себе два корвета, мы развернули наши корабли кормой к ветру и с оборотами двигателей, соответствующими 7 узлам, направились домой с фактической скоростью 10 узлов. Бельгийцы прекрасно себя проявили. Быть может, на их жилых палубах и стоял запах, непривычный для наших англосаксонских носов, но команды действовали очень слаженно и, главное, старательно.

Сухопутный читатель может подумать, что такое возможно, но на деле океанский корабль не может идти быстрее волн. Большая волна двигается со скоростью 45 узлов, что больше, чем скорость любого корабля. Даже если ты будешь идти со скоростью, близкой к этой величине, гребные винты будут тянуть корму вниз, а вовсе не приподнимать ее, и догоняющие волны будут заливать палубу.

Теперь мы могли открыть движение по верхней палубе – корабль шел без особых затруднений. Но когда с кормы надвигались гигантские волны, которые проходили под нами, корпус изгибался так сильно, что рулевые тяги между рулевой рубкой и рулевым механизмом постоянно застревали. Прочные водонепроницаемые переборки, расположенные между машинным и котельным отделениями, трещали и лопались, как жестянки с печеньем. Грохот был слышен даже на верхней палубе. После ужина я долго стоял на мостике, вглядываясь в даль. Море, казалось, совершенно обезумело. С кормы нас настигали гигантские водные валы, увенчанные пенистыми шапками высотой 5–6 футов. Корма взлетала вверх, нос нырял вниз. Волна проходила под нами – и все повторялось, только наоборот: корма тонула, а нос задирался вверх. Корма опускалась до тех пор, пока, если смотреть назад, следующая волна казалась минимум в два раза выше своего действительного размера. А следует признать, что ее истинная высота тоже была устрашающей. Впервые в жизни я ясно почувствовал, что ветер во впадине между волнами ощутимо слабее, чем на гребне. Наша маленькая посудина смело задирала хвост, будто в насмешку над яростью стихии. Волнующее зрелище!

Я наблюдал его довольно долго, но неожиданно почувствовал: что-то изменилось. Небо к северо-западу от нас вдруг стало неправдоподобно черным. Но даже в сгустившейся чернильной тьме поверхность воды была хорошо видна. По сравнению с новой, какой-то неземной чернотой вода показалась до странности светлой, а корабль на ее фоне резко потемнел. Размышляя, что бы это все значило, я заметил надвигающийся шквал. Он был приблизительно в миле от нас и приближался с северо-запада со скоростью около 80 миль в час. Я много читал о парусных судах, попавших в шквал, и знал, по крайней мере из литературы, чем это может кончиться. Шквал догоняет парусник, захватывает его и сносит все мачты, так как приносит с собой ветер, внезапно меняющий направление на 45–90 градусов. Мне уже доводилось видеть небольшие шквалы, но они и близко не напоминали то, что было перед нами сейчас. Он был отмечен единственной волной, украшенной пенистым гребнем, такой же высокой и яростной, как те, что накатывали на нас с запада. Через несколько секунд я понял, что эта новая волна встретится с одной из старых как раз у нас за кормой. Затаив дыхание, я ждал. Корма начала подниматься вверх, она задиралась все выше и выше, а затем вышла из ветра – теперь корабль напоминал маленькую шлюпку, выбрасываемую на открытый берег. Он повернулся и принял пенящуюся стену воды на борт.

Я почувствовал, как его развернуло, и понял: рулевой потерял управление. Я бросился по штормтрапу на палубу рулевой рубки. Корабль развернуло. В течение нескольких душераздирающих секунд я боролся с дверью, которая никак не желала открываться. Позже я узнал, что вода хлынула на жилые палубы и наш старый боцман – исключительно богобоязненный индивидуум – едва не утонул в клозете. «Я стоял по шею в воде, – доложил он позже, – и бранился на чем свет стоит. Сам не ожидал от себя такого богохульства, сэр».

Я справился с дверью и увидел в середине рубки бесхозный штурвал. В дальнем углу можно было рассмотреть некую бесформенную кучу, из которой торчали руки и ноги. Оказалось, что это рулевой и посыльный. Я устремился к машинному телеграфу, причем вовсе не благодаря хорошей спортивной форме, а по чистой случайности сумел удержаться, опираясь на носок одной ноги и пальцы руки. Я позвонил, приказав полный назад правому двигателю и стоп машина левому. В это время раздался крик «человек за бортом!», но я ничего не мог предпринять. Я был обязан позаботиться о корабле. Я чувствовал, как он завибрировал – правый двигатель начал работать на задний ход. Слава богу! Корабль выравнивался! Чаша компаса снова вернулась на свое место в нактоуз, картушка компаса сдвинулась с места и начала медленное движение по кругу – корабль поворачивал на восток. Он еще раз сильно качнулся, заставив мой желудок совершить быструю пробежку к горлу, и бодро двинулся вперед. Я взял в руки штурвал и позвонил в машинное отделение, приказав дать 70 оборотов на оба двигателя.

– Рулевая рубка мостику! – крикнул я в голосовую трубу.

– Мостик.

– Я здесь, Мак, у штурвала.

– Слава богу, сэр. Мы боялись, что это вы свалились за борт.

– Я пока останусь здесь.

– А что будет с человеком за бортом? Не знаю точно, кто это, но кто-то из наших упал.

– Мне очень жаль, но я не буду рисковать. Даже если люди меня не поймут. Нельзя жертвовать всеми ради одного, да к тому же мы теперь его не сможем найти. Я буду у штурвала, пока море не придет в норму.

Я управлял кораблем всю ночь. Он уверенно держался на курсе. На рассвете ветер начал стихать, во всяком случае появились первые признаки, указывающие на это. На полуденную вахту явился рулевой, которому я мог доверять. Я сдал ему вахту и отправился завтракать.

Как я и опасался, люди роптали. Я послал за рулевым. Он был прекрасным человеком и очень не любил, когда ему приходилось говорить мне неприятные вещи. В конце концов он сказал, что люди очень огорчены гибелью товарища. По их мнению, я должен был вернуться обратно и начать поиски. Я написал записку и приказал рулевому прикрепить ее на доску объявлений.

«Решение принято мной, а не вами. За это мне предстоит отвечать перед следственной комиссией, которая непременно будет собрана. Пока комиссия не примет решение, вам следует, ради блага корабля, воздержаться от критики. А комиссии я скажу следующее: „Повернуть судно обратно в то время и при сложившихся погодных условиях было бы чрезвычайно опасно. Я не хотел подвергать риску жизни 170 человек ради спасения одного, которому, даже если бы нам по чистой случайности удалось его найти, наша помощь все равно уже не понадобилась бы“. Я бы предпочел сказать все это вам лично, но пока не могу покинуть мостик».

Через полчаса после появления этой записки на доске объявлений на мостик пожаловала делегация – рулевой, боцман и старший котельный машинист. Они от имени команды поблагодарили меня и принесли извинения за нелестные слова, высказанные в мой адрес.

В то же утро мы заметили танкер, получивший изрядные повреждения в непогоду и медленно направлявшийся домой. Перед штормом он еще подвергся и торпедной атаке. Устранить повреждения своими силами моряки не могли. Корпус судна уже начал разламываться пополам. Мы вызвали по радио буксир и оставались рядом, пока в районе Барра-Хед не встретили буксир, которому и передали несчастного калеку. Спустя полчаса танкер все-таки развалился пополам и затонул. Команду спас буксир.

Мы пришли в Лондондерри, а оттуда – в Ардроссан в сухой док. 12 января мы вышли из дока, а 22-го вернулись туда опять. Шторм изрядно потрепал корабли группы В-5. Все четыре эсминца получили нешуточные повреждения, причем более старые из них требовали серьезного ремонта. В мореходном состоянии осталось только два корвета. Оставив корабль в доке, я поспешил в Ливерпуль к адмиралу.

– Боюсь, старые эсминцы уже не в том состоянии, чтобы оставаться в западном океане, – сказал он и добавил: – Я располагаю новыми эскортными кораблями, поступающими из Соединенных Штатов. Да, и меня просили направить несколько эсминцев в Плимут. Им нужна помощь в подготовке вторжения и в борьбе с немецкими торпедными катерами, которые работают с островов Канала и мешают судоходству вдоль южного берега. Наши катера не справятся с погодой, а немцам следует преподать урок. Вы получите еще один или два «V&W» (такие же корабли, как «Уорвик») и все ваши старые эсминцы класса S. Как вы относитесь к такому заданию?

Подводная война к тому времени медленно, но верно заканчивалась, на лето было намечено вторжение… В общем, идея показалась мне весьма заманчивой.

– Мы останемся в составе флота Западных Подходов? – спросил я.

– Да, вы будете моими. Я вас просто ненадолго одолжу в Плимут.

– А могу я убрать с моего корабля «еж» и заменить носовое четырехдюймовое орудие?

– Вы можете поставить себе все, что сумеете выцарапать у других.

И я пошел искать четырехдюймовое орудие. Мне показалось самым логичным шагом начать с адмиралтейства, и поэтому первым делом я поехал в Лондон. Выяснилось, что я был не прав. Я исходил множество коридоров, встречался с самыми разными высокопоставленными и очень серьезными офицерами, которые наверняка сочли меня опасным безумцем, но не достиг никакого результата. Тогда я направился дальше на север. Проведя двое суток в Глазго, я все-таки отыскал нужное мне орудие, только что снятое с одного из эсминцев «V&W». Значительно сложнее было его получить. Решение вопроса зависело от разных людей, которые требовали, чтобы я изложил свой запрос в письменном виде, он будет направлен в более высокие инстанции, затем в еще более высокие инстанции и т. д. В конце концов решение будет принято и о нем мне непременно сообщат.

– Уважаемый господин чиновник, – восклицал я, – мой корабль отходит в воскресенье, сегодня вторник! Неужели вы считаете, что есть время затевать бюрократическую переписку по поводу пушки, которая не позднее чем в пятницу должна находиться на борту?

Орудие прибыло на грузовике подрядчика в пятницу в 2 часа. В воскресенье 13 февраля мы вышли в море. Старые моряки утверждают, что не следует выходить в море в воскресенье, а уж примета, касающаяся числа 13, известна даже ребенку. Мы выполнили все необходимые испытания и 17-го взяли курс на Плимут, куда прибыли вечером 19-го. Я сошел на берег, чтобы посетить капитана (Э). Окна его кабинета выходили на реку, так что он, не вставая из-за стола, мог видеть все, что там происходит.

– Хочу вас поздравить, – заявил он, – с прекрасным кораблем. Сюда уже давно никто не заходили так уверенно. Люблю, когда все делается основательно. Судя по всему, вы бывали здесь раньше?

– Только однажды, сэр.

– Что ж, мы с вами еще увидимся. А сейчас вас ждет командующий. Машина уже пришла.

Между прочим, «Уорвик» действительно выглядел очень неплохо. С тех пор как три года назад в Гибралтаре мы покрасили «Вербену» до ватерлинии, мне еще ни разу не удавалось покрасить весь корабль сразу. Но в Ардроссане вся команда оставалась на борту – люди только недавно вернулись из отпуска, и покраска корпуса была вполне подходящим занятием.

Адмирал приказал взять «Скимитар» и перехватить немецкую подводную лодку, появление которой ожидается к западу от Корнуолла. Я сказал, что наш асдик ведет себя не слишком хорошо, поэтому противолодочный офицер штаба коммандер Дж. У. Хит получил срочный приказ выйти в море с нами и позаботиться о строптивом приборе.

В ту же ночь мы обогнули Лендс-Энд и приступили к патрулированию. С нами был еще один эсминец класса S. Такая война для нас была новой. Мимо нас проходили длинные колонны конвоев, везде сновали рыболовные суда всех типов и размеров. На экране нашего радара отражалось эхо небольших судов, и немецкая подводная лодка, ведомая целеустремленным капитаном, вполне могла пройти, куда ей надо, незамеченной.

Утро застало нас в том же районе – патрулирование продолжалось. Это было ясное, безоблачное, солнечное утро, но очень холодное. В течение часа мы отрабатывали стрельбу по показаниям радара. Если нам предстояла охота за торпедными катерами, придется в основном рассчитывать не на асдик, а на радар – теперь он станет нашим основным инструментом. В полдень я послал за старшим механиком и старшим помощником и выразил свое неудовольствие состоянием жилых помещений котельных машинистов. Я также отправил сообщение оператору асдика моего собственного корабля и коммандеру Хиту, в котором выразил неудовлетворение работой асдика и высказал просьбу принять меры. Все эти офицеры перед ленчем собрались в кают-компании – и я, сам того не подозревая, спас их жизни, собрав всех в носовой части. Позвонил противолодочный офицер, занявшийся асдиком, и сообщил, что хотел бы выключить установку на полчаса. Я согласился. Затем я приступил к обсуждению со старпомом и стармехом проблем, связанных с жилыми помещениями.

Неожиданно небо вспыхнуло, а корабль сильно встряхнуло. Затем пламя исчезло и, насколько я мог судить, все вокруг осталось до странности таким же, каким было до непонятного явления. Взглянув вперед, я увидел что-то большое, плавающее на воде, похожее на гигантского металлического кита. Пока я в недоумении разглядывал странный предмет, он закачался и немного повернулся – на нем был написан наш номер! Я остолбенел. Такого просто не могло быть. Выйдя из ступора, я подбежал к кормовой стороне мостика и посмотрел вниз. Корабль заканчивался сразу за машинным отделением. Дальше ничего не было. То, что я видел впереди, было кормой нашего собственного корабля! Старший помощник уже был внизу, организуя пожарные команды. Он увидел меня и спросил:

– Вы покинете корабль, сэр?

– Нет, черт возьми, номер один. Разберитесь с огнем, затем все спасательные средства сюда и закрепите понадежнее. Мы не покинем корабль, пока не будем вынуждены это сделать.

Я вернулся к платформе компаса.

– Сигнальщик!

– Сэр?

– Передайте на «Скимитар»: «Думаю, я торпедирован». Затем спускайтесь на главную палубу. Старшина, вы тоже, но сначала соберите все ваши документы и отнесите в радиорубку. Возьмите все карты, которые сумеете найти, и тоже доставьте туда. Не забудьте закрыть дверь.

Вахтенный офицер продолжал стоять у компаса. Я мимоходом подумал: интересно, сколько он еще так простоит?

– Должно быть, торпеда попала в пороховой погреб – корму оторвало начисто, – сообщил я.

Он наклонился к голосовой трубе и прокричал:

– Стоп обе машины!

– Винты канули вместе с кормой, – хмыкнул я, – лучше спуститесь на главную палубу и помогите старпому.

Он ушел, я остался на мостике один. Было до странности спокойно. Я снял ботинки и попробовал надуть свой спасательный жилет. Он никак не наполнялся воздухом. Я похлопал себя по спине и обнаружил, что резиновые трубки порваны, да и сам жилет тоже. Должно быть, всему виной случайный осколок. Я всегда делал замечания, что спасательные жилеты бросают в рулевой рубке. Может быть, там сейчас найдется один для меня? Я спустился посмотреть. Там было пусто. Вероятно, в последний раз моя критика все-таки подействовала. Я вышел из рубки. Корабль стоял прямо и явно хорошо держался на воде. Разнообразные спасательные средства свисали со всех сторон на бортах – они были привязаны канатами. Пожаров нигде не было видно – старпом справился. Похоже, мы еще сможем спасти корабль.

Тут я услышал звук – странный звук, которому не смог найти объяснения. Палуба стала быстро наклоняться, и внезапно – слишком внезапно – корабль оказался лежащим на боку. Я скользил по наклонной плоскости, тщетно стараясь зацепиться за все, что попадало под руки. Мой мир перевернулся на 90 градусов. Краем глаза я заметил штурмана Гарриса, который осторожно перемещался по высокой стороне главной палубы. В обеих руках он держал по деревянной коробке – хронометр и секстан. Почему-то это показалось мне невероятно смешным. Я прыгнул к трубе камбуза, которая теперь была параллельна воде и возвышалась над ней на два фута, и пополз по ней. Я видел, как в главную трубу льется вода. Звук был такой, словно вытекает вода из гигантской ванны. Поверхность воды вокруг меня была покрыта плавающими людьми. Я помедлил, оставаясь на кончике трубы, и огляделся. Люди смеялись, словно участвовали в некоем увеселительном мероприятии. Меня позвали из воды:

– Прыгайте к нам, сэр, водичка прекрасная!

– Я еще немного посижу на берегу, – откликнулся я.

Но труба, служившая мне опорой, быстро погрузилась в воду, а с ней и я – пришлось плыть. Человек рядом со мной оглянулся и заорал:

– Он тонет!

– Плывите! – завопил я, убедившись, что он прав. – Плывите быстрее – засосет! – И сам отчаянно заработал руками и ногами.

Еще раз оглянувшись, я уже не увидел людей – было видно только несколько голов, торчащих из воды. Я поплыл дальше. Мимо прошел эсминец нашей группы. Я видел, что люди заняли места по боевому расписанию. Господи, помилуй! Они атаковали! Они атаковали обломки «Уорвика»! Я в бешенстве заорал, но, разумеется, меня никто не услышал. Немецкая подводная лодка сейчас могла находиться где угодно, но только не здесь. Глубинные бомбы сбрасывались впустую. А как они забавно качаются, когда тонут – раньше я и не замечал. Интересно, подумал я, а что будет, когда они начнут взрываться? Оказалось, ничего страшного, я ожидал худшего, это похоже на несильный удар в грудь. Сознание затуманилось. Я не знал, куда плыву. Я видел только волны – много волн – черт побери, почему их так много? Как бы мне хотелось, чтобы они перестали меня тревожить! Потом я почувствовал, как меня кто-то грубо схватил за плечи, и услышал голос:

– Господи Иисусе, это капитан, помоги мне втащить его! – И меня без церемоний втянули на переполненный спасательный плотик.

– Здесь есть офицеры? – выдохнул я.

– Да, сэр. Макиндоу.

– Тогда, бога ради, Макиндоу, отправьте кого-то в воду – пусть на стропах плывут рядом – иначе эта штуковина перевернется. Можете выкинуть меня, если хотите, только действуйте!

Я всегда считал, что маленькие спасательные плотики слишком легко переворачиваются – мы даже проводили отдельные опыты и доказали, что эти спасательные средства очень неустойчивы. Их легко спустить на воду, и на первый взгляд они дают надежный шанс на спасение, поэтому в конце концов всегда оказываются перегруженными. Я всегда следил за тем, чтобы плотики на моих кораблях были снабжены канатами длиной около 6 футов, прикрепленными с определенными промежутками к лееру вокруг края плотика. Если он окажется перегруженным, люди смогут оставаться в воде, обвязавшись канатами. Таким образом гарантируется устойчивость этого спасательного средства и увеличивается число спасенных людей.

Макиндоу первым отправился за борт и выяснил, что температура воды не благоприятствует длительному купанию, за ним последовало еще несколько человек. В результате наш плот качался на волнах довольно уверенно. В 200 ярдах от нас я заметил еще один плот. Там не последовали нашему примеру, и он выглядел до крайности перегруженным. Должно быть, в конце концов он действительно перевернулся, и люди потом не смогли забраться обратно, поскольку, когда его обнаружили, он был пуст. А мы были подняты на борт рыбацкого судна «Госпожа удача» и доставлены в Пэдстоу.

В крошечном помещении рыболовного судна с трудом уместилось 12 человек и раскаленная древняя плита. Кок раздавал всем по очереди чашки с обжигающим чаем. До гавани оставалось идти около часа. Примерно на полпути мы почувствовали, что в наши тела потихоньку возвращается тепло, а с ним и жизнь. Я был первым, рискнувшим снять с себя промокшую одежду. Когда мы причалили, капитан дрифтера ссудил мне плащ, в котором я и сошел на берег. Адмирал А. Г. Кроуфорд, военно-морской представитель в Пэдстоу, встретил нас на причале. По дороге в его офис я заметил еще три траулера, огибающие мыс. Как я ни вглядывался в даль, больше ни одного судна не было видно. Адмирал дал мне шерстяной клетчатый плед, чтобы прикрыть наготу, и очень старую фуражку с маленьким козырьком, которую сам носил еще во время Первой мировой войны. Могу себе представить, как я выглядел в этой фуражке, пледе и с торчащими из-под него голыми, черными, как у негра, ногами (благодаря разлившейся кругом нефти). Думаю, именно нефтяная пленка спасла мне жизнь, поскольку в теплое помещение я попал только спустя два часа. При этом все время дул холодный ветер, а температура была около нуля. Дозвонившись в Плимут капитану (Э), я вернулся на пристань. Я хотел сам встретить своих людей и как можно быстрее составить список уцелевших. Уже начался отлив, и траулеры не могли подойти к берегу. Людей перевозили на катерах. Я никак не мог поверить, что три траулера доставили всех уцелевших после катастрофы, и все ждал подхода других судов. Меня с трудом убедили, что на место гибели эсминца вышло только четыре траулера и все они вернулись, в другие порты суда не заходили. И мне пришлось смириться с мыслью, что из команды уцелело 94 человека.

Взрыв порохового погреба «Уорвика» видели многие, включая летчиков с военно-морского аэродрома Сент-Меррин. Когда люди были высажены на берег, все уже было готово к их приему. Матросов сразу же сажали в автобусы и везли на аэродром. Отправив всех, адмирал Кроуфорд и я обошли все четыре траулера, чтобы поблагодарить капитанов, и только после этого он отвез меня на аэродром на своей машине.

В Сент-Меррине нас приняли прекрасно. Первым делом мне помогли смыть с тела уже подсохшую нефтяную пленку. Испробовали все – мыло, технические моющие средства и даже высокооктановый бензин. Последний лучше всего справился с задачей, но причинял крайне неприятные ощущения, попадая на нежные участки тела. Подкрепившись, я хотел отдохнуть, но узнал, что нашего боцмана поместили в расположенный неподалеку госпиталь, поэтому взял машину и поехал к нему. Он был резервистом и уже немолодым человеком, наверное, слишком старым для перенасыщенного событиями сегодняшнего дня. Он был в очень плохом состоянии, но меня узнал и искренне обрадовался. Ночью он тихо и мирно скончался во сне – сказался шок. На следующий вечер падре отслужил для нас специальную службу. Присутствие на ней было сугубо добровольным, но пришли все до одного. Тем же вечером я отправил телеграмму жене: «Не верь слухам – они лгут».

Штурман Д. Х. Гаррис выжил, но, к сожалению, его секстан и хронометр постигла более печальная судьба. В течение двадцати минут он барахтался в воде, удерживая оба прибора, но потом решил, что с одним придется расстаться. Он долго размышлял, чему позволить утонуть, и в конце концов остановился на хронометре. Как он объяснил мне позже, он понимал, что хронометр – инструмент более дорогой, но и его ремонт обойдется дороже. Какое-то время он плавал в холодной воде в обнимку с секстаном, но вскоре понял, что им тоже придется пожертвовать, если, конечно, он не хочет отправиться на дно в компании с этим безусловно полезным навигационным прибором. Однако по иронии судьбы в тот самый момент, когда он выпустил из рук секстан, его схватили за плечи и потянули вверх – на плотик. Штурман тут же принялся вырываться, порываясь нырнуть за секстаном, который медленно исчезал в глубине. Матрос, пытавшийся его спасти, решил, что у пострадавшего «поехала крыша», и вырубил его, чтобы не мешал себя спасать.

На следующий день нас отвезли в Плимут на автобусе. Удивительно, но у людей сохранился командный дух. Дисциплина поддерживалась на высшем уровне, люди всю дорогу пели, причем их песни вовсе не были заунывными. В репертуар вошли «Виддикомбская ярмарка», «Веселый пахарь» и еще многие народные песни, которые я услышал впервые. Обычно люди ведут себя так по дороге на пикник или на экскурсию. Хотя, вероятнее всего, за внешней веселостью крылось что-то другое. Мне казалось, что между ними возникли некие неразрывные узы – так объединяют людей совместно пережитые трудности. Мы ехали по освещенным солнцем дорогам Корнуолла, а я думал: «Мне жаль немцев. Лично я ни за что не хотел бы воевать против таких людей». Высадившись из автобуса на площади перед Девенпортским экипажем, мы все еще оставались командой «Уорвика». Моряки часто обращаются к своим офицерам за помощью, причем поводы бывают самыми разными. Помню одного резервиста, у которого был такой маленький размер обуви, что на складах Девенпортского экипажа не нашлось ничего даже близкого к этому. Мы позвонили суперинтенденту женской вспомогательной службы и через полчаса получили нужную пару обуви.

В каюте капитана корабля его величества «Глазго» собралась следственная комиссия. По установившейся традиции так делают всегда в подобных случаях, чтобы убедиться, что были приняты все меры предосторожности, проверить соблюдение дисциплины офицерами и матросами. Собственно говоря, существовало лишь одно сомнение: не могли ли мы подорваться на мине на собственном минном поле? К счастью, Гаррис запомнил пеленги, взятые им за несколько минут до взрыва для определения местоположения корабля, и все сомнения были ликвидированы. Да и немецкое радио доложило о потоплении эсминца. Очевидно, подводная лодка, которую мы искали, выпустила в нас акустическую торпеду, которая попала в корму около гребных винтов и взорвала пороховой погреб. «Уорвик» мог остаться на плаву, если бы выдержала кормовая переборка машинного отделения.

Когда председатель комиссии сообщил, что ему все ясно и больше свидетельств не требуется, мы получили свободу отправиться в отпуск. В тот вечер мы в последний раз собрались как члены команды «Уорвика». Ко мне подошел улыбающийся рулевой.

– У меня тут двадцать три запроса, сэр, – сказал он и показал небольшую стопку бумаг.

– Запросы, рулевой? Думаю, сейчас это не ко мне. Даже если бы было время, у меня нет никаких прав заниматься этим. А что они хотят?

– Они все хотят попасть на ваш следующий корабль, сэр.

Конечно, я не мог в тот момент выполнить просьбу своих людей, но воспоминания об этом согревали меня по дороге домой. А уже на следующий день я отправился в Ливерпуль к адмиралу. Когда я вошел, он встал:

– Мне очень жаль, Райнер.

– Мне тоже, сэр. Вы дадите мне другой корабль?

– Конечно, если вы этого хотите. Но я думал, что вы могли бы некоторое время поработать на берегу. Вы так давно в море.

– Если вы мне доверяете, сэр, пожалуйста, дайте мне другой корабль.

– Конечно. – Он сел и указал мне на другой стул. – Потеряв корабль, вы приобрели опыт, который может оказаться бесценным, и станете еще лучшим командиром. Вы можете поехать в Америку и принять один из фрегатов класса «Капитан». Подработаете все, что необходимо, на Бермудах. И постарайтесь, когда будете там, как следует отдохнуть.

– Фрегат класса «Капитан»? – В моем голосе явно звучал ужас.

– А почему нет? Это прекрасные корабли.

– Но я вовсе не хочу ходить по Атлантике с клеймом «США» на заднице!

Он внимательно посмотрел на меня – его глаза, обычно светлые и очень яркие, темнели, когда он по-настоящему задумывался.

– Чего же вы хотите?

– Эсминец с двумя трубами.

– Побойтесь бога, Райнер. У меня таких осталось всего четыре штуки, и на них постоянно стоит целая очередь из кадровых моряков.

– Мне подойдет все, что может топить немецкие подводные лодки, сэр. Но эсминцы с двумя трубами нравятся мне больше всего.

Я сказал адмиралу все, что думал, и с чувством выполненного долга поехал домой. Не успел я переступить порог, как зазвонил телефон. Я сразу же почувствовал, что звонят из офиса командующего, и снял трубку. Первым делом я услышал голос телефонистки:

– С вами будет говорить секретарь адмирала.

Потом в трубке раздался другой голос:

– Райнер?

Да.

– Вы можете быть в Труне завтра к вечеру?

Пришлось соображать быстро.

– Если речь идет о двух трубах, то да.

– Но вы понимаете, – голос немного потеплел, – что вам придется отказаться от отпуска?

– Насколько я понимаю, корабль пока стоит в доке. Так что я возьму с собой жену.

– Значит, я могу передать адмиралу, что вы его берете?

– Вы можете передать адмиралу лично от меня, что он мог бы и не задавать таких вопросов.

– Хорошо. Тогда вы назначены командиром «Горца». Сообщение будет передано на корабль, а вы получите подтверждение обычным порядком. Удачи вам.

Вечером следующего дня я стоял на причале в Труне. Передо мной находилась моя самая заветная мечта, ставшая реальностью. Не раритет времен Первой мировой войны, а мощный современный эсминец, построенный в 1940 году. Их осталось только три – «Горец», «Хейвлок» и «Хесперус». «Харвестер» был потоплен немецкой подводной лодкой двумя месяцами ранее. Ах, какие это были корабли! В начале войны на воду было спущено девять подобных судов для нашего флота, и еще шесть единиц, слегка модифицированных, строились для передачи бразильскому правительству. Последние в Бразилию так и не попали и остались в составе британского флота. «Горец» был одним из шести. У них была несколько больше габаритная высота, чем у других кораблей этой же серии, поскольку бразильцы настаивали на установке в жилых помещениях мощных вентиляторов. Это был самый красивый военный корабль из всех, что мне приходилось видеть. «Горец» был головным кораблем из шести, и его каюты были оборудованы, быть может, на мой взгляд, несколько старомодно, но очень красиво. Каюта капитана, где он проводил время днем, имела размер 15 на 18 футов и была отделана потрясающими панелями из красного дерева. Здесь же имелась выложенная зеленоватой плиткой ванная и туалет – все это для его личного пользования. Отдельно было оборудовано спальное помещение с большой и очень удобной кроватью. Очевидно, в бразильском флоте дела обстояли совсем не плохо. Будучи головным судном, «Горец» имел отдельную посуду лично для капитана – белый фарфоровый сервиз с тонким золотым ободком по краям тарелок, чашек и блюдец. В море мне тоже предстояло чувствовать себя намного более комфортно, чем раньше. В морской каюте кроме койки можно было легко поставить стул, там также было некое подобие низкого журнального столика и комод. Кому-то может показаться странным, что я так подробно описываю предметы, призванные создавать комфорт, но я знаю не много спартанцев, которые отнеслись бы к такому обилию удобств с полным безразличием.

Между прочим, жену я с собой не взял. Еще до отъезда я выяснил, что корабль будет готов не раньше, чем через три недели, поэтому мы решили, что сначала я поеду сам, а она присоединится чуть позже, когда я приму дела и устроюсь.

Вначале я недоумевал, почему мне было приказано явиться в Трун так срочно, если кораблю предстоял длительный ремонт. Вахтенный офицер первым делом сообщил мне, что новый старший помощник прибыл на борт полчаса назад, а нового старшего механика ждут с минуты на минуту. Значит, вот в чем было дело. На корабль пришли все новые люди, и нам давали время познакомиться и притереться друг к другу. Я часто задумывался, как много Макс Хортон знает о делах на каждом отдельном корабле его группы. Личный помощник адмирала как-то сказал: «Макс знает все». Иногда я верил, что так оно и было в действительности, причем даже когда речь заходила о таких мелочах, которыми адмиралу не пристало забивать голову. А впрочем, что можно считать мелочью? Крошечный зубчик маленькой шестеренки, сломавшись, может вывести из строя большую машину. На флоте ведь то же самое. А адмирал был обязан заботиться, чтобы машина не останавливалась никогда.