Глава 3

«ЛОХ-ТУЛЛА» И СТАРШИЙ ОФИЦЕР 14-Й ПРОТИВОЛОДОЧНОЙ ГРУППЫ

Пока мы стояли в ремонте, остальные траулеры группы ушли, поэтому из Ливерпуля в Портленд мы отправились в одиночестве. По плану мы должны были провести там около недели и после заключительного этапа тренировок выйти на боевые позиции. Однако после гибели «Атении» Черчилль в своем радиообращении к народу пообещал, что в течение двух недель к противолодочному патрулированию приступит 80 противолодочных кораблей. В итоге началась спешка, сломавшая тщательно разработанные планы. В Портленд мы прибыли в 5 часов пополудни, а уже на следующий день в полдень вышли в море, являясь сертифицированным боевым противолодочным кораблем.

Старшего офицера группы с нами не было. Его судно отстало из-за какой-то поломки. Поэтому роль ведущего судна 14-й противолодочной группы досталась «Лох-Тулле». Вот мы и повели остальные траулеры между волноломами бухты Портленда. Нокрея была расцвечена новенькими яркими флагами.

«Идем строем кильватера, скорость 10 узлов» – таков был мой первый приказ, отданный группе кораблей, и я чрезвычайно гордился своим положением командира. За кормой «Лох-Туллы» шли три судна. Я стоял в кормовой части мостика и внимательно следил за ними. Сразу за нами шла «Истрия», за ней – «Регал», на котором находился Чарстон, командир второго подразделения. Замыкал строй траулер «Дейви».

«Лох-Тулла» была уникальным судном среди траулеров. Но если бы я сказал, что это было самое красивое судно из всех когда-либо построенных, остальные капитаны меня бы попросту растерзали. Поэтому я проявлю сдержанность и скажу только, что оно отличалось от других. «Лох-Тулла» была создана для необычного человека. «Регал», «Истрия» и «Бронте» были похожи, как близнецы. С течением времени, конечно, и у них появились отличительные черты, которые дали возможность различать их между собой. Под командованием разных людей даже одинаковые корабли ведут себя по-разному. «Дейви» тоже отличался от всех. Насколько нам было известно, это было новое судно, только что принятое у строителей. Глядя на него, невольно думалось, что конструктор замыслил нечто особенное, однако стрела его мысли в цель явно не попала. Бывалому моряку казалось, что нос одного судна приставили к корме другого. Обводы корпуса были резкими, даже, пожалуй, угловатыми. Корабль почему-то казался голодным, а еще легкомысленным и безответственным. При этом я вовсе не хочу сказать ничего плохого о его капитане и команде. Капитан «Дейви» по фамилии Макинтош, как специалист, был ничуть не хуже Ланга. Родом Макинтош был с берегов Мори-Ферта. У него была хорошая, опытная команда, но я знал, как часто «Дейви» доводил их до отчаяния. Этот корабль был нашим общим кошмаром. Без всякой видимой причины его высокий тонкий нос внезапно сносило по ветру, и с этим ничего невозможно было поделать – только отработать назад и попробовать еще раз. Высота его надводного борта была на два фута больше, чем у остальных траулеров, и тем не менее, это было самое «мокрое» судно из пяти. Во время волнения, что отнюдь не редкость в Пентленд-Ферте, если ему приходилось идти против ветра, судно принимало просто-таки фантастическое количество воды. Как и все выходцы с северо-восточного побережья, Макинтош был добрым пресвитерианцем, поэтому никто и никогда не слышал, чтобы он ругался, хотя «Дейви» постоянно испытывал его терпение.

14-я противолодочная группа направлялась в Розайт, чтобы приступить к патрулированию входа в Ферт-оф-Форт. Наш единственный вечер в Портленде выдался беспокойным. Стоянка противолодочных траулеров была переполнена. По четыре-пять судов швартовались борт к борту. Большинство командиров групп и подразделений были знакомы. Всем хотелось провести как можно больше времени вместе, узнать, куда отправляются друзья. Группы шли в самые разные порты – в Александрию, на Мальту, в Гибралтар, Розайт, Плимут, Портсмут, Ливерпуль, Белфаст. Специальные группы для охраны прибрежных конвоев ожидали сигнала, чтобы выйти в Гарвич и Плимут. Короче говоря, возможностей было множество.

Когда стемнело, мы обогнули мыс Норт-Форленд, прошли мимо каналов и песчаных банок на входе в лондонский порт и взяли курс на север. Погода испортилась, поднялся свежий восточный ветер. Около 10 часов вечера одна из шпилек, которыми крепился компас в рулевой рубке, ослабла и вылетела из гнезда. Не имея рулевого компаса, я не мог возглавлять группу и выслал вперед Чарстона. Однако и держаться за кормой последнего судна в группе, не имея компаса, тоже оказалось нелегко. Поэтому я решил лечь в дрейф и дождаться рассвета.

Утром мы легко отыскали пропавшую шпильку и вернули ее на место. Рулевой компас на этом судне не был новым, он стоял здесь еще до переоборудования. Это была старая модель, использовавшаяся на торговом флоте, а не настоящий адмиралтейский компас, вроде того, что был установлен на капитанском мостике.

Выполнив этот несложный, но необходимый ремонт, мы поспешили на север, теперь уже в одиночестве. Вечером прошли Хамбер. Ветер, свирепствовавший накануне ночью, стих. Море было освещено огнями многочисленных рыболовных судов, и это навело на интересную мысль. Зачем идти без навигационных огней, словно объявляя всему миру, что мы – военный корабль, если можно зажечь все огни и слиться с массой рыбаков, ровным счетом ничем из нее не выделяясь. Никто ведь не гарантирован от встречи с немецкой подводной лодкой. И мы зажгли навигационные огни. Часом позже акустик доложил, что слышит отчетливое эхо на расстоянии 1000 ярдов. Сколько я ни вглядывался в темноту, в указанном мне направлении ничего не было видно – ни одного надводного корабля. Я скомандовал самый малый вперед и спустился к асдику. Все выглядело достаточно достоверным. Именно такое эхо должна давать подводная лодка. Я надел наушники и прислушался. Оператор асдика, сидя рядом, тоже не снимал наушников. Мы услышали отчетливый лязг, шум винтов, удары двигателя, потом шум винтов стих и снова раздался лязг. Я объявил боевую тревогу, и «Лох-Тулла» устремилась вперед, чтобы сбросить свою первую в этой войне серию глубинных бомб. Потом мы описали несколько кругов по месту нашей первой атаки. Чувствовался сильный запах нефти, вокруг плавали деревянные обломки, покрытые серой краской. В целом картина показалась мне весьма убедительной. В принципе это вполне могла быть вражеская подводная лодка, устанавливающая минное заграждение, и, возможно, мы ее уничтожили. Но в тот момент мы даже не подозревали, как близко к подлодке должна разорваться бомба, чтобы вызвать летальные разрушения. Позже до нас дошла информация, что в тот район было отправлено два траулера – минных тральщика, один из которых сам подорвался на мине. Это было косвенным признаком, но не доказательством факта нашей первой встречи с противником.

Наутро мы прибыли в Розайт. Мне пришлось сойти на берег, чтобы доложить о прибытии. Остальные корабли уже находились в море на патрулировании. Еще до наступления ночи мы были там же. И в течение следующих шести месяцев в полном смысле не знали ни сна ни отдыха.

Бесконечные вереницы судов конвоев шли вдоль восточного побережья. Вокруг них суетились эсминцы из сил прикрытия Восточных Подходов. Иногда среди кораблей эскорта встречались и противолодочные траулеры, на которые мы взирали с нескрываемой завистью. По крайней мере, они переходили из порта в порт, в то время как мы уже в который раз «перепахивали» один и тот же участок моря. Мы начали понимать, что война – это может быть очень скучно. Конечно, мы не ожидали особого веселья, но хотя бы что-то все-таки должно происходить! Разве мы не являемся частью патрульной службы? Безусловно, являемся. И именно патрулированием занимаемся изо дня в день – патрулирование, патрулирование и снова патрулирование. Туда-сюда, взад-вперед, и так дни и ночи напролет, под монотонный аккомпанемент шума волн и звяканья асдика – пинг, пинг, пинг… Участок береговой линии, вдоль которого велось патрулирование, мы изучили до мельчайших деталей и даже успели возненавидеть. В тумане берег был виден неясно, только иногда он вдруг становился неожиданно близким. Ночью же нам приходилось вглядываться до боли в глазах, выискивая во мраке ночи береговые ориентиры, на которые днем и смотреть-то не хотелось.

В Розайте мы пробыли недолго. Кстати, оказалось, что эта база – неплохой, можно даже сказать – завидный вариант. Недалеко располагался Эдинбург, и, если нам выпадала ночь на берегу, можно было развлечься в большом городе. Но, получив срочный приказ, мы отправились дальше на север. Немецкий подводник Прин сумел провести свою лодку в святая святых флота метрополии – на территорию якорной стоянки Скапа-Флоу и потопить линкор «Ройял Оук». В тот момент в Скапа не оказалось ни одной противолодочной группы! Впрочем, не мое дело обсуждать решения высшего командования. Неразумно, когда этим занимаются младшие офицеры – нам же не известны все факторы, на основании которых принимаются решения. Возможно, противолодочных групп в том районе не было вообще, или охрана сотни торговых судов в Ферт-оф-Форт была признана более важной, чем защита военного флота его величества – не знаю. И поэтому воздержусь от комментариев.

Я как раз находился на патрулировании, когда поступил приказ готовиться к выходу в море. «Лох-Тулла», «Регал», «Истрия» и «Дейви» собрались вместе. Впервые за неделю мы находились в пределах видимости друг друга. Постепенно мы становились единой командой и испытывали теплое чувство, замечая в темноте вспышки сигнальной лампы, отвечающей на сигнал, и зная, что это семафорят с одного из наших кораблей. К восточному входу в Пентленд-Ферт мы подошли в 4 часа утра и стали ждать рассвета. Когда рассвело, мы увидели еще один противолодочный траулер, приближающийся с юга. Это был наш командир группы на «Бронте». Он и повел группу в Скапа, а после прихода немедленно приступил к ремонту, потому что на его траулере в очередной раз что-то вышло из строя. Думаю, все же стоит сказать правду.

Наш командир, я уверен, был храбр как лев, однако его здоровье оставляло желать лучшего. Участвовать в военных действиях на траулерах он не мог физически. Он проводил долгие часы в своей каюте, заваривая сложные травяные сборы, и выманить траулер «Бронте» с якорной стоянки не было никакой возможности. Прошла неделя, прежде чем он был списан на берег по состоянию здоровья, а должность старшего офицера 14-й противолодочной группы досталась мне.

Патрулирование подходов к продуваемой всеми ветрами и подверженной приливно-отливным течениям якорной стоянке флота метрополии Скапа-Флоу было задачей трудной и неблагодарной. Если паче чаяния день выдавался безветренным, все вокруг непременно заволакивал белый густой туман. В любую погоду приливно-отливные течения со скоростью не менее 8 узлов с завидным постоянством стремились сначала в одну сторону, а потом в противоположную по загроможденному скалами проливу Пентленд-Ферт. Когда ветер дул против течения, море вело себя так, что описать это не смог бы даже самый талантливый беллетрист. Если же ветер и течение были направлены в одну сторону, против их объединенной мощи идти было совершенно невозможно. Береговые огни горели только в экстренных случаях – нам было настоятельно рекомендовано обходиться без них. Поэтому для нас стало делом чести справляться собственными силами. Кстати, я не могу припомнить, чтобы кто-то из моей группы обращался с просьбой об огнях.

Условия работы были чрезвычайно тяжелыми. Имея в своем распоряжении пять судов, я должен был обеспечить три линии патрулирования, а два судна должны были постоянно находиться в стратегически важных точках в пределах Скапа-Флоу, обеспечивая защиту против немецких подводных лодок, если им удастся пробраться мимо внешних патрулей и обойти боновые заграждения и «петли». Последние представляли собой отрезки электрического кабеля, проложенные по дну моря и соединенные с гальванометром на берегу. Они регистрировали прохождение над ними любого крупного металлического объекта. При такой мощной защите держать здесь еще и противолодочные траулеры вполне можно было бы счесть лишним, если бы не одно немаловажное обстоятельство: как минимум половина заграждений находилась в зачаточном состоянии – их едва начали сооружать.

Держать траулеры на якоре в постоянной готовности к действию было задачей не менее сложной, чем осуществлять патрулирование. Из-за нарушенного дифферента, как я уже говорил, они имели большую парусность носовой части, которая еще больше увеличивалась находящимся в носу орудием и платформой. Поэтому их сносило ветром даже при хорошей удерживающей способности грунта, чего в Скапа-Флоу не было. Траулеры легко волочили якоря за собой, и приходилось нести постоянную вахту и на мостике, и в машинном отделении. Якорной стоянке мы все предпочитали патрулирование в море, да и судно вело себя лучше, весело бороздя пусть и изрядно надоевшие, но все-таки морские просторы, чем скучая на привязи.

Свежие продукты оставались для нас недоступной роскошью. Увольнительных мы не получали, а если бы и получали, то идти все равно было некуда. Позже Линесс стал большой благоустроенной базой, где были созданы условия для жизни и отдыха людей. А в наше время там стояло только несколько полуразрушенных лачуг времен Первой мировой войны, старый ангар и многие мили разбитых грунтовых дорог. Впервые отправившись по вызову к адмиралу Френчу, командующему флотом на Оркнейских и Шетлендских островах, я обнаружил его в небольшой лачуге, больше всего напоминающей сельский туалет, каких было немало в маленьких деревушках до того, как всеобщее улучшение санитарных условий позволило перенести удобства в дом. Адмирал и его штаб должны были обосноваться на «Айрон Дюке», но корабль был сильно поврежден бомбежкой и теперь стоял в ожидании ремонта, непригодный даже для жилья. Позже его слегка подремонтировали и перегнали в Лонг-Хоуп, где он еще долго выполнял функции плавучей гостиницы для экипажей вспомогательных судов.

С октября 1939-го до января 1940 года силами пяти траулеров я обеспечивал патрулирование района, где впоследствии использовалось уже пятнадцать судов. Из первых ста дней в Скапа девяносто шесть я провел в море. Только четыре ночи мы стояли на якоре и ничего не делали. Все остальное время Ланг и я сменяли друг друга на вахте: четыре часа он, четыре часа я. Тот, кто свободен от вахты утром, должен обеспечить выполнение людьми необходимых работ. Если я не был занят после полудня, всегда находилась бумажная работа. Если мы подходили к берегу принять уголь или воду, я обычно отправлялся к кому-нибудь из командования. Спать мне приходилось или с 8 часов вечера до полуночи и с 4 до 7 часов утра, или с полуночи до 4 часов утра и, если везло, урывками до полудня. Мы ни разу не пропустили патрулирование. Не знаю, как люди выдерживали такой ритм. Вероятно, из-за свойственной морякам необычно высокой, пожалуй даже фанатичной преданности долгу. Моральный дух команды был всегда на высоте. Пошатнулся он на моей памяти лишь однажды, да и то на очень короткое время. Все вернулось «на круги своя» так быстро, что мне даже не верилось, что были какие-то недоразумения.

Из-за поломки на одном из наших судов мы выбились из графика и провели четыре кошмарных дня в западной части Пентленд-Ферта вместо обычных двух на этой ставшей уже ненавистной патрульной линии. В гавань мы вернулись, когда уже стемнело. На судах закончился уголь, а у людей силы. За сто суток только четыре мирных ночи! Мы уже подходили к месту своей якорной стоянки в Лонг-Хоуп, когда поступило сообщение с сигнальной башни: «Принять уголь с „Геклы“ в Гутта-Саунд. Приготовьтесь сопровождать суда в Лох-Ю. Приказ получите позже».

Мы развернулись и пошли в Гутта-Саунд. Ланг мастерски пришвартовался возле грязного, покрытого пылью угольщика. Однако уже во время швартовки я почувствовал: люди недовольны. Нет, никто не роптал и ничего не говорил вслух. Все дело было в том, как бросали швартовные концы. Я вообще уверен, что о настроении команды можно судить по тому, как бросают концы. Если конец бросают точно и уже готов другой, чтобы бросить его, если первый все-таки не долетел, значит, все в порядке. Если же его швыряют небрежно, словно говоря: «хочешь – лови, нет – пусть валяется» – тогда что-то не так. Вот и у нас явно что-то назревало. Когда первый грейфер с углем раскрылся над палубой, Ланг ушел в свою каюту. Я тоже направился к себе, намереваясь немного отдохнуть. Люди стояли и смотрели на растущую гору угля – просто смотрели, не двигаясь с места. Лопаты были аккуратно сложены у борта, никто даже не шевельнулся, чтобы взять лопату и приступить к работе. Я внимательно посмотрел по сторонам и понял, что у нас появились проблемы.

Следовало быстро что-то придумать. Я не чувствовал злости на людей. Все они были рыбаками, воспитанными по правилам и обычаям профессиональных союзов. Любого из лидеров профсоюза моряков хватил бы удар, проведи он месяц на корабле группы, не говоря уже о ста сутках.

Мы находились рядом с сигнальной башней. Неподалеку стояло несколько эсминцев. Достаточно послать короткое сообщение, и на траулер тут же прислали бы вооруженную охрану и арестовали всю команду. Ну и чего бы я добился? Пожалуй, только бездеятельности на неопределенный срок, который понадобится на подбор другой команды. Нет, так дело не пойдет. И я быстро пошел в каюту Ланга.

– Простите, капитан, но люди не хотят грузить уголь. Вы должны мне помочь. Мы начнем, а они, я уверен, присоединятся. Ничего не говорите, просто берите лопату и начинайте работать.

Смертельно уставший Ланг немедленно спустил длинные ноги с койки – он уже успел уснуть, очень уж тяжело приходилось нам последние дни, – зевнул и пошел за мной.

Мы взяли каждый по лопате и начали работать. Люди молча наблюдали. Первым не выдержал маленький рыжеволосый кочегар – известный сквернослов. Его высказывание было абсолютно непечатным и посему не может быть приведено здесь дословно. Смысл его сводился к следующему: с ним (кочегаром) должно произойти нечто вовсе уж неестественное, прежде чем он позволит двум меднолобым донжуанам выполнять его работу. Спустя пять минут буря в стакане воды утихла, так и не разыгравшись, и погрузка угля пошла своим чередом.

В тот момент, когда я решил разобраться с неприятным инцидентом самостоятельно, я сделал еще один шаг к зрелости. Я почувствовал, что, если появится шанс, смогу командовать кораблем, потому что больше не испытывал страха перед людьми.

Хватало проблем и с одеждой. Люди пришли на войну, имея только форму и ничего теплого. В Скапа-Флоу нам ничем не могли помочь, во всяком случае в требуемых количествах. Моя мать в Лондоне решила организовать «поставку» бравым морякам носков и свитеров. Когда прибыла первая партия, оказалось, что эти весьма полезные вещи так плохо связаны, что пользоваться ими совершенно невозможно. Все носки оказались крошечного размера – у нормальных мужчин в них влезали разве что кончики пальцев, зато их длина превышала все мыслимые пределы и они нередко доходили до подмышек. В один свитер свободно помещались двое, а другой с превеликим трудом натягивал один, чувствуя себя в чем-то среднем между корсетом и смирительной рубашкой.

Тетки моей жены, коих у нее было великое множество, присылали нам очень неплохие вязаные вещи, но у них не было шерсти. Как-то раз вечером, когда мы стояли на якоре у ворот в Скапа-Флоу и откровенно маялись от безделья, я вытащил на палубу все бесполезные носки, свитера и жилетки и показал людям, как их распускать. 28 человек распустили 28 предметов одежды. Гора мотков шерсти быстро росла. «Тети» были обеспечены работой на месяцы вперед. Очень скоро начали ощущаться плоды столь удачно проведенного мною мероприятия. Из рук трудолюбивых тетушек в наш адрес устремился поток отлично связанных носков и свитеров. Команда «Лох-Туллы» неплохо утеплилась и даже получила возможность поделиться излишками с товарищами с других траулеров.

Конечно, жизнь на противолодочном траулере была не только бесконечной и беспросветной чередой патрулей и сражений с непогодой. В команде любого корабля всегда найдется человек, способный поднять настроение, как бы ни было тяжело, а у нас таких весельчаков было немало. Мы часто смеялись и много пели. У одного матроса нашлось банджо, у другого была губная гармошка, а уж голоса имелись у всех поголовно.

Мне было очень жаль нашего сигнальщика. Это был хороший парень из Лондонского дивизиона КВДР – в патрульной службе сигнальщиков не было. В мирное время он работал клерком в одном из лондонских офисов, а это значило, что каждое утро и каждый вечер он ездил на работу и домой общественным транспортом по ярко освещенным городским улицам. Первое же появление в Скапа ввергло его в состояние глубокой депрессии. Когда я поинтересовался его впечатлениями от базы, он с детской непосредственностью воскликнул:

– Это ужасно, сэр! Здесь же нет трамваев! И ни одного фонаря!

Он был в общем-то неплохим сигнальщиком, но продемонстрировал абсолютную неспособность отличить один корабль от другого. Даже несколько недель в море, в течение которых ему приходилось постоянно наблюдать за всяческими кораблями, то и дело снующими по проливу Пентленд-Ферт, ничего не изменили. Все серое и плавающее было судном, причем, вполне вероятно, именно тем, на которое ему следовало передать сигнал. Ему только нужно было увидеть ответную вспышку света в конце каждого слова, и он чувствовал себя совершенно счастливым, испытывая законную гордость человека, исполнившего свой долг.

Как-то раз, когда группу отозвали с патрульной линии, чтобы прочесать район, где была замечена немецкая подводная лодка, я велел ему передать на «Бронте» сигнал следующего содержания: «Вам следует занять более удобную позицию». В это время я был очень занят, намечая на карте схему поиска, и не сразу осознал, что мой сигнальщик передает команду кому-то, находящемуся по правому борту от нас, в то время как «Бронте» определенно находился слева. Подняв голову, я с ужасом убедился, что мой сигнал передан на крейсер класса «Таун», быстро приближающийся справа.

– Ну и на какой ответ вы рассчитывали? – полюбопытствовал я.

– А я получил ответ, – признался бесхитростный юноша. – Они просемафорили, что наш сигнал непонятен.

В подобных обстоятельствах это было еще мягко сказано. Пришлось срочно «отрабатывать назад». «Извините, ошибка при идентификации. Мой сигнальщик не может отличить клотик от елки».

В другой раз во время патрулирования в районе Хой-Саунд в густом тумане мы заметили эсминец.

– Быстро, – велел я сигнальщику, – передавайте: «Вы можете сказать, где я?»

Он взял лампу и передал сигнал. Почти сразу же на эсминце, который уже исчезал в тумане, замигала сигнальная лампа – нам передавали ответ. Я прочитал его сам: «К сожалению, знаю вас не достаточно долго, чтобы составить определенное мнение».

– Весьма любопытно, – резюмировал я. – И что же, черт возьми, вы им передали?

Оказалось, что на эсминец было передано следующее: «Вы можете сказать, кто я?» Так что их ответ был вполне логичен, хотя мне и не помог.

Продовольственную проблему мы в какой-то мере решили с помощью «расходной бочки с провизией». Я где-то прочитал, что суда, работающие в районах, где снабжение свежим мясом не производится, могут потребовать такую вещь. Она представляет собой большую емкость из тика или дуба, в которой мясо засаливают при помощи обычной соли и селитры. Мне показалось, что это замечательная идея, и я отправился к казначею базы Линесс.

– Сэр, я бы хотел получить расходную бочку.

– Бог мой, я уж и не помню, когда ко мне в последний раз обращались с подобной просьбой.

– Ну попробовать-то можно, сэр.

На флоте многое организовано довольно четко, особенно в департаменте шкиперского имущества. Не прошло и месяца, как на «Лох-Туллу» прибыла требуемая бочка, а с ней и запас селитры на несколько лет вперед. Теперь, если у нас появлялась возможность раздобыть свежее мясо, мы запросто обеспечивали для себя недельный запас. Мы брали все мясо, которое нам доставалось по случаю, и не волновались, что оно может испортиться.

Рождество 1939 года ожидалось весьма скудным в части трапезы. Рождественский ужин был устроен во время якорной стоянки у Хокс-Гейт. С немалым удивлением я узнал, что нам удалось достать немного печени, когда же я вышел к накрытому столу, глаз приятно порадовали тарелки, наполненные печенью и беконом. Мое удивление возросло еще больше, когда буфетчик подал печень и бекон на завтрак вместо обычного и давно осточертевшего блюда – бекона с консервированными томатами. Когда же печень появилась и на обеденном столе, я понял, что необходимо принимать меры. Следовало во что бы то ни стало выяснить ее происхождение. Представлялось маловероятным, что честными методами можно раздобыть такое количество деликатеса, да и, честно говоря, захотелось обрести уверенность, что сия печень была частью животного, традиционно предназначенного для употребления в пищу.

Как я и опасался, мы ели краденые продукты. В результате проведенного нами расследования стало известно, что группа моряков линкора была послана на базу Линесс, чтобы получить три плетеных емкости с печенью для своей команды, в которой насчитывалось ни много ни мало 1200 человек.

Причал в Линессе сделан из досок, промежуток между которыми составлял не менее двух дюймов. Моряки с линкора поставили плетенки с печенью на причал, причем по чистой случайности как раз в том месте, где стояла шлюпка с «Лох-Туллы» в ожидании своих снабженцев, отправившихся получать свою обычную порцию говядины. Такое искушение стерпеть было невозможно – человек, в особенности имеющий острый нож, на такой подвиг не способен. В плетеных емкостях, установленных прямо над головами ожидающих моряков, были незамедлительно проделаны дыры, через которые сочный деликатес перекочевал в лодку предприимчивых матросов.

Несмотря на систематически повторяющиеся тревоги, мы пока не обнаружили ни одной немецкой подводной лодки. Возможно, немцы не считали этот район достойным внимания, а быть может, отмеченные асдиками контакты действительно были вражескими субмаринами, которым удалось уйти, получив подтверждение того, что мы настороже. Мне всегда очень хотелось разобраться, как удалось Прину проникнуть в Скапа-Флоу. И хотя боновые заграждения в проходах Хокса и Хой в то время, когда произошла знаменитая атака, еще не были сплошными, я не сомневался, что его должны были обнаружить петли, если он воспользовался одним из них. Как только патрульный траулер приближался к одной из петель, мы почти сразу же получали сигнал: «Исследуйте подозрительное пересечение в районе петли номер…», после чего нам приходилось некоторое время убеждать соответствующие службы, что в районе указанной петли не было никого, кроме нас – именно нас она и засекла.

Поэтому я воспользовался первой же подвернувшейся возможностью, чтобы тщательно обследовать Восточные Подходы к Скапа. Предполагалось, что они блокированы кораблями. При себе я имел статью немецкого адмирала, где он описывал проход через Холм-Саунд на яхте. Яхта была крупной, и адмирал отметил, что яростное течение промыло рядом с кораблями глубокий канал. Если идти по этому каналу против течения, как это сделал он, относительно дна перемещаешься так медленно, что есть время обойти все препятствия. Так получилось, что утро того дня, когда я решил обследовать Восточные Подходы, началось с весьма темпераментного объяснения с персоналом ворот Хокса. Теперь я уже не помню, кто был прав, а кто виноват и из-за чего вообще возник спор, но зато точно помню, что находился в препаскуднейшем настроении и клял ворота вместе с персоналом на чем свет стоит. Я знал, что после полудня течение устремится из Скапа, и решил примерно за час до достижения максимального уровня воды войти в Холм-Саунд и проверить все лично. Призвав на помощь лотового, я повел судно вперед. Задача оказалась настолько простой, что, когда подошла наша очередь провести ночь на якоре в Скапа, я снова воспользовался этим маршрутом, а не стучался в Хокс-Гейт.

Еще не совсем стемнело, когда поступил сигнал с башни:

«От адмирала, командующего флотом Оркнейских и Шетлендских островов, старшему офицеру 14-й эскортной группы. Немедленно сообщите свое местонахождение».

Я послушно ответил:

«На якоре в 1-й миле от Хокс-Гейт».

Затем, должно быть, последовал обмен телефонными звонками между офицерами штаба и персоналом ворот, потому что следующий запрос поступил только через час.

«Каким путем вы прошли?»

«Через Холм-Саунд».

«За вами выслан мой катер. Ждите».

Возможно я слегка спятил, но, тем не менее, был твердо убежден, что Прин прошел тем же путем. «Лох-Тулла» имела примерно ту же длину и водоизмещение, что и подводная лодка, но нам было легче, все-таки траулер шел днем. Прин же двигался ночью, не забывая ни на минуту, что его окружают враги.

Нет необходимости говорить, что моя наглая эскапада произвела настоящую сенсацию. Зато она наверняка ускорила надлежащее блокирование восточного входа. Как бы то ни было, ожидаемого нагоняя я не получил.

К моему величайшему удивлению, я обнаружил свое имя в списке награжденных. Но, признаюсь честно, до сих пор не знаю, за что мне вручили крест «За выдающиеся заслуги». Сначала я думал, что меня наградили за действия в районе Флэмборо-Хед, я имею в виду нашу атаку на подводную лодку. По крайней мере, мне хотелось так думать. Позже я узнал, как трудно уничтожить современную немецкую субмарину. Не приходится сомневаться, что при планировании противолодочных операций мы не учитывали в должной мере быстрый прогресс в области техники сварных конструкций. Считалось, что прочный корпус немецкой подлодки значительно менее прочен, чем он был в действительности. Мы думали, что хорошо организованная атака противолодочным кораблем в прибрежных водах наверняка завершится гибелью лодки. В первые месяцы войны мы непоколебимо верили, что глубинная бомба, взорванная в 20 ярдах от корпуса субмарины, гарантированно приведет к ее гибели. И только много позже выяснилось, что это расстояние следует изрядно сократить.

Короче говоря, уж не знаю, по каким именно причинам их лордства приняли решение о моем награждении, но уверен: все достигнутое мною было бы невозможно без помощи моих людей. Они обладали совершенно особенным темпераментом. Все они были добровольцами и проявляли типичное для англичан стремление выстоять, не важно с какими трудностями это было сопряжено, до тех пор, пока чувствовали, что действуют по своей свободной воле. После мобилизации значительная часть этого ценного качества была утрачена. Людей брали по большей части из рыболовецкого флота, где их товарищи зарабатывали приличные деньги, обеспечивая страну продуктами питания. Да и рыбаки, оставшиеся дома, работали не так много, как матросы на траулерах его величества. Их высокий боевой дух, безусловно, являлся положительной чертой. Но не обошлось и без отрицательных качеств, одним из которых было необъяснимое, на мой взгляд, упорное нежелание заниматься техническим обслуживанием своих же собственных судов. И пока я не понял причину этого явления, оно постоянно являлось поводом для беспокойства. Я обнаружил, что очевидное нежелание заботиться о двигателях, приборах и орудиях, от которых зависела жизнь людей, было связано с годами укоренившейся привычкой рыбаков покидать судно в тот момент, когда оно входит в док, и возвращаться только после завершения всех работ. На время пребывания у берега корабль переходил в руки группы людей, метко именуемых «судовыми земледельцами», которые выполняли техническое обслуживание, ремонтировали и обновляли все, что необходимо. Поэтому рыбаки просто-напросто не были приучены к выполнению каких бы то ни было ремонтных работ и, когда оборудование выходило из строя, всегда стремились переложить заботу о нем на плечи берегового персонала. Им не повезло – в первые месяцы войны такого персонала просто не было, а наши надежды на ремонт связывались только с мастерскими Кокса и Данкса, которые занимались подъемом немецких кораблей, затонувших во время Первой мировой войны. Чтобы обеспечить бесперебойное патрулирование, мне предстояло решить сложнейшую и абсолютно нерешаемую задачу – приучить судовые команды полагаться только на себя. Конечно, существовали некоторые технические проблемы, с которыми мы не могли справиться собственными силами, к примеру касающиеся асдиков. Но в Скапа работал исключительно трудолюбивый противолодочный офицер – лейтенант М. Ф. Исаак – сущее благословение для нас. Он делал абсолютно все возможное, чтобы обеспечить бесперебойную работу асдиков на наших кораблях. Для него ничего не стоило прибыть на катере к борту судна в 2 часа ночи, когда мы стояли на якоре в 6 милях от базы. Подобные люди всегда оказывают на окружающих хорошее влияние. Если он не гнушается среди ночи отправиться через пролив, чтобы привести в порядок наш асдик, значит, считает наше дело важным, а нас – достойными. Команда это понимала – люди же не глупы. Такой пример достоин подражания. Глядя на него, орудийные расчеты начинали обихаживать свои орудия, а механики – машины. Даже небольшого увеличения внимания, уделяемого механизмам корабля, было достаточно, чтобы предотвратить множество поломок. А вообще боеспособность корабля или группы кораблей является величиной очень зависимой от внимания и четкого исполнения своих обязанностей берегового персонала. На протяжении всей войны я не переставал восхищаться бескорыстным, самоотверженным и зачастую неблагодарным трудом тех, кто, оставаясь на берегу в условиях нередко более тяжелых, чем наши, обеспечивал готовность кораблей выйти в море. На нашу долю выпадало волнение – непременный спутник сражения, сознание того, что мы делаем настоящее мужское дело. На их долю – долгие часы не менее изнурительных сражений с электрическими цепями, причем в то время, когда мы спали.

К середине января 1940 года мы получили небольшую передышку, освободившись от осточертевших стояночных вахт у ворот. «Айрон Дюк» стал базой для флота небольших дрифтеров, офицерами на которых были выходцы из Королевского военно-морского добровольческого вспомогательного резерва, о котором я уже упоминал, а рядовыми и старшинами стали лица, мобилизованные в военное время. Дрифтеры были оснащены первыми, еще несовершенными моделями асдиков и без устали сновали взад-вперед в пределах боновых заграждений. Они имели по две глубинных бомбы, подвешенных на корме, а их команды нередко строили догадки, что произойдет, если придется сбросить хотя бы одну из них. «Крестным отцом» вспомогательных патрулей стал коммандер Шиллингтон из Белфаста. Он безраздельно правил своими подданными из капитанской каюты «Айрон Дюка».

Появление вспомогательных патрулей освободило нас для выполнения своих непосредственных обязанностей, и теперь мы могли принять участие в эскортировании конвоев. Невозможно выразить нашу радость, когда мы наконец получили возможность пройти больше шести миль по одной прямой после того, как многие месяцы елозили взад-вперед по одному и тому же опостылевшему участку. Нашей любимой работой стало сопровождение судна «Тринити Хаус»[1] по отдаленным маякам. Во время одного из таких походов «Лох-Туллу» атаковала немецкая подводная лодка, хотя береговой персонал упорно утверждал, что мы преследовали кита. Между тем она всплыла на поверхность как раз между нами и судном «Тринити Хаус» и была отчетливо видна с обоих судов. К сожалению, мы не смогли развить атаку из-за неисправности асдика, а после устранения неполадки, к сожалению, так и не обнаружили лодку. К этому же периоду относится охота за подводной лодкой, обнаруженной с воздуха в районе Хой-Саунд. На поиски отрядили два совершенно разных корабля – корабль его величества «Келли» (капитан лорд Луис Маунтбеттен) и траулер «Лох-Тулла». Выбор пал на нас, по-видимому, потому, что в тот момент мы были единственными кораблями с асдиками, имеющимися в наличии. Разумеется, мы ничего не нашли – к моменту нашего подхода ее и след уже давно простыл. В то время – и так было до тех пор, пока нам не удалось наладить эффективное сотрудничество с авиацией, – промежуток времени между поступлением информации с самолета и прибытием «морских охотников» был настолько велик, что шансы установить контакт у последних были ничтожны. В описываемом мною случае этот промежуток составил 24 часа.

Предположим, с самолета заметили подводную лодку в положении Х. При этом мы пренебрежем фактом, что летчики из-за несовершенного навигационного оборудования, установленного на самолетах, могут весьма существенно ошибиться при определении географических координат цели (иногда ошибка достигала 10 миль). Но даже если летчик сообщил координаты правильно, вражеская подводная лодка, для командира которой обнаружение противником вовсе не является тайной, будет продолжать двигаться в подводном положении со скоростью около 4 узлов до тех пор, пока воздушные патрули будут вынуждать ее оставаться под водой. Когда же с наступлением темноты у нее появится возможность всплыть, она увеличит скорость, задействовав дизеля, а значит, о ее обнаружении говорить уже не придется. Если же предположить, что лодка останется в подводном положении, а охотники прибудут уже через час, им понадобится прочесать 50 квадратных миль пространства вокруг предполагаемой точки обнаружения. Спустя еще час площадь поиска возрастет до 200 квадратных миль, а через два часа составит уже 800 квадратных миль. Отсюда ясно, что даже чисто теоретически бесполезно отправляться на поиски по сигналу авиации, если не можешь прибыть в нужную точку в течение одного-двух часов. За час группа противолодочных траулеров может основательно прочесать участок длиной 10 миль и шириной 8 миль, но затем площадь поиска начинает увеличиваться быстрее, чем возможности траулеров. К счастью, практика более благоволит к охотникам, чем теория. В прибрежных водах земля часто сужает район поиска или же делает определенные участки территории менее вероятными. Кроме того, перед немецкой подводной лодкой стоит не единственная задача уклониться от преследования. Она пришла с вполне определенными целями и будет пытаться их реализовать, а значит, будет держаться вблизи маршрутов конвоев. Если же ее заметят на пути к базе или к оперативному району, можно предположить, что она продолжит движение в том же направлении. И тем не менее, отправляться на охоту через 24 часа после обнаружения подлодки – жест, противоречащий здравому смыслу. Обнаружить противника к тому времени уже практически невозможно. Подобным поискам вообще крайне редко сопутствовал успех до тех самых пор, пока, уже намного позже, вопросы взаимодействия не были урегулированы, военно-морские и военно-воздушные силы не стали подчиняться одному оперативному командованию, а на самолетах не появилось оборудование, позволяющее обнаружить подводную лодку и направить к ней корабли эскорта.

Между тем, судя по всему, немецкая подводная лодка действительно находилась вблизи Скапа-Флоу. За сутки до нашего совместного с «Келли» мероприятия ее присутствие зафиксировала одна из петель, а еще за сутки или двое до этого «Дейви» зафиксировал контакт и произвел атаку. К тому моменту, как капитан «Келли» решил отказаться от совместных поисков и передал мне сигнал «следую самостоятельно», я находился на ногах уже 70 часов. Такое для меня было впервые. Кстати, самым тяжелым оказался период между 24 и 36 часами. Затем я почувствовал себя бодрее и даже восстановил утраченную было работоспособность.

Вернувшись в Скапа, мы пришвартовались у борта «Келли», и лорд Луис пригласил меня на ужин. Еще более порадовал меня тот факт, что он пригласил и Ланга. Меня довольно часто приглашали на военные корабли – выпить, поужинать, принять душ или сделать все три дела сразу, но капитан «Келли» был первым, кто пригласил и моего шкипера. Ланг, извинившись, отклонил приглашение, но явно был польщен.

В феврале было решено, что корабли группы по очереди отправятся в Абердин для дегауссинга – размагничивания для защиты от магнитных мин. Когда освободился первый причал, я поставил к нему «Лох-Туллу» и посетил в Букингемском дворце первую военную церемонию пожалования звания. Я оказался единственным представителем КВДР и самым последним офицером в шеренге. Когда до меня дошла очередь, его величество сказал: «Я так рад видеть сегодня здесь одного из вас». Я был настолько удивлен, что, лишь только он отошел, непроизвольно отошел назад и сделал поворот вправо, так что стоящему прямо за мной чрезвычайно важному армейскому офицеру пришлось предпринимать срочный уклоняющий маневр, чтобы избежать столкновения.

В Лондоне я провел два дня с женой и снова вернулся в Абердин, чтобы вести «Лох-Туллу» на север.

Когда одно судно из группы постоянно отсутствует, на долю остальных четырех остается больше работы, и к середине марта 1940 года люди изрядно устали. К концу месяца я и сам отправился к врачу – появились проблемы со зрением. Ночью я плохо видел огни, да к тому же они двоились. Мне был дан трехнедельный отпуск по болезни, а в помощь Лангу направлен еще один вахтенный офицер.

Дома меня осмотрел наш домашний доктор и прописал для начала трехсуточный сон. Затем приехал отчим и привез новости: в Норвегии назревают большие проблемы. Я не мог допустить, чтобы мои корабли отправились в бой без меня, и, отдохнув одну неделю, поспешил обратно. Пока я находился в дороге, Гитлер ввел войска в Норвегию. Я отправил Лангу телеграмму с приказом любыми правдами и неправдами удержать «Лох-Туллу» на западном патрулировании до моего прибытия и выслать за мной в Терсо шлюпку. Я не собирался показываться на базе Линесс, так как опасался, что мне не позволят подняться на борт. Все вышло, как я и задумал. Пока основная масса офицеров и матросов спешили на пароме в Скапа, я на судовой шлюпке добрался до «Лох-Туллы», откуда отправил сообщение адмиралу: «Принял командование группой». Полагаю, на мои проблемы командованию было глубоко наплевать. Все были слишком заняты.

Каждый день приходили новые группы противолодочных траулеров. Они получали топливо и следовали дальше – в Норвегию. Как же мы им завидовали! К кому мы только не обращались с просьбой послать нас туда же! Тщетно.

Месяцем позже траулеры потянулись назад. Вернее, то, что от них осталось. Они приходили по одному или по два, ненадолго задерживались, чтобы выгрузить самый невообразимый набор оружия и оборудования, спасенного с погибших кораблей, и шли дальше на юг. Я беседовал со многими знакомыми капитанами. Все твердили одно и то же: нас разбила авиация – не военные корабли немцев, не наземные силы, а именно авиация. За прошедший период наши моряки успели познакомиться с методами действий немецких летчиков и нашли их смертельно опасными. Оказалось, что немцы практически не обращают внимания на пулеметы Люиса – наше единственное орудие ПВО. Зато они не выдерживают огня четырехдюймовок. И не важно, что это орудия с малым углом возвышения. Немчура же этого не знает. И если такая пушка направлена примерно в нужном направлении и выплевывает снаряд за снарядом, сопровождая это действо надлежащим шумовым и дымовым оформлением, фашисты обычно не выдерживали представления и улетали на поиски более спокойной мишени. Побывавшие в Норвегии моряки также рассказали, что естественное желание выжить заставило их отказаться от существующей традиции открывать огонь только по приказу командира. В бою события разворачиваются настолько быстро – немцы выныривают из облаков прямо над мачтами корабля, – что артиллеристы должны иметь разрешение открывать огонь, не дожидаясь приказа, по любому самолету, идентифицированному как вражеский. То, что я узнал, убедило меня в правильности такой постановки вопроса. И я сразу же отдал соответствующие приказы на своих кораблях. Впоследствии на всех кораблях, которыми мне доводилось командовать, устанавливалось это незыблемое правило. Трижды оно помогло нам спастись. И никто не стремился злоупотреблять этой возможностью.

Норвегия доказала несовершенство системы командиров групп и подразделений. Эта система неплохо работала, когда у нас было много людей и мало кораблей. Она была чрезмерно расточительной, когда речь шла о людях, способных командовать. В группе из пяти кораблей был командир группы, два командира подразделения и еще пять капитанов. В общем, три командира были явно лишними. Когда начали поступать новые корабли, командиры групп и подразделений из числа КВР стали командирами корветов. На флот прибывали и новые, получившие боевое крещение офицеры. На каждом траулере появился еще один вахтенный офицер. Теперь уже не было нужды в нашем старом расписании «вахта и вахта». Вахту попеременно несли трое. В наши группы поступало подкрепление из расформированных и распавшихся старых групп. Мы получили два новых судна, а также обещание еще двух в июле и пяти зимой. Одновременно произошло некоторое смещение акцентов в противолодочной тактике. До сих пор мы патрулировали подходы к портам. Теперь безопасность портов обеспечивалась кабельными петлями, боновыми заграждениями и вспомогательными патрулями. Упор медленно, но верно стал смещаться к эскортной работе. Где вероятнее всего обнаружить вражескую подлодку? Возле конвоя. Конвой стал нашим подопечным и в то же время… приманкой.

Теперь, когда группа состояла из семи судов, а некоторые из них постоянно находились в море, я не мог отвечать за все, оставаясь на «Лох-Тулле». Наступил момент, когда мне пришлось оттуда убраться. Теперь у меня была небольшая каюта на новой плавбазе «Данлюс-Касл», место в расширенном оборонном отделе (РОО) и должность противолодочного офицера штаба. Было решено, что в случае организации охоты я выйду в море на любом судне группы, которое в это время будет на базе. Дюнкерк прошел для нас незаметно – ничего нового в нашей повседневной рутине не появилось. В июле пришла еще одна группа под командованием лейтенанта-коммандера И. Дж. Тайсона из КВР. Хотя он был старше меня по званию, я был обладателем штабной должности и продолжал управлять патрулями. Теперь у меня вообще не было нужды выходить в море – Тайсон отлично справлялся со всеми задачами. Так волею судьбы я оказался оторванным от моих возлюбленных кораблей и стал береговой штабной крысой. Такое положение меня совершенно не устраивало, и я стал разрабатывать план по своему освобождению. Первым делом я написал рапорт адмиралу. По неизвестной причине мой рапорт, совершив путешествие по кабинетам, вернулся ко мне на рассмотрение. Недолго думая я наложил резолюцию «думаю, его можно отпустить» и расписался. К сожалению, больше я сего документа не видел – должно быть, он где-то затерялся.

По правде говоря, без работы я не скучал. В гавани всегда находилось по меньшей мере два судна, и я убедил руководство РОО, которому мы подчинялись, когда нашей единственной задачей было патрулирование, в необходимости регулярно инспектировать суда во время стоянки. Моя собственная группа находилась в Скапа уже 10 месяцев, и за это время там не видели ни одного штабного офицера. Я считал, что официальный визит поможет людям ощутить свою значимость, почувствовать принадлежность к событиям. Инспекции обычно проходили гладко – и команды, и корабли показывали себя с самой лучшей стороны, а коммандер Хит проявил себя превосходным инспектором. Стать хорошим инспектирующим офицером далеко не просто. Слишком уж велик соблазн продемонстрировать собственное превосходство, скатиться к мелким придиркам и язвительным замечаниям. Тогда инспекции приносят больше вреда, чем пользы. Но Хит был настолько обаятелен, что всегда пользовался успехом. У нас была только одна проблема с судном, если и не самым плохим, то наверняка самым беспокойным. Странно, но в любой группе всегда со временем появляется судно, передовое во всех отношениях, и одна «паршивая овца». У нас такой паршивой овцой была «Истрия», и, когда дошло до ее инспекторской проверки, я заранее не ждал ничего хорошего. С самого начала все пошло не так, как хотелось бы. Когда шлюпка с коммандером Хитом и со мной пошла к борту судна, нас никто не встретил. Выяснилось, что там неправильно поняли сообщение и ожидали нас часом позже. Дальше было только хуже. На судне было грязно, а в кладовке обнаружился голый человек, которого запихнули туда, поскольку для всех членов команды не хватало форменной одежды. Когда коммандер Хит открыл дверь кладовой, голый крепко спал, причем довольно громко храпел. Осторожно прикрыв дверь, коммандер Хит высказал вполне обоснованное мнение, что здесь нужен не он, а санитарный инспектор.

Я написал еще один рапорт адмиралу с просьбой рекомендовать меня на новый корвет и получил короткий, но вполне ясный ответ – «нет».

Лорд Чарстон покинул нас как раз перед Дюнкерком – он принял траулер. Думаю, тогда у меня тоже была такая возможность, но я грезил о корвете, а их еще было слишком мало, чтобы на него мог надеяться представитель КВДР. Иногда я встречал Чарстона – его траулер в основном курсировал между северо-восточными портами и Исландией. После падения Норвегии было особенно важно обеспечить для нас возможность пользоваться портами Фарерских островов и Исландии, а еще более важно – не допустить туда противника. Мне всегда казалось, что Верховное командование Германии допустило существенную ошибку, когда не стало развивать успех, достигнутый в Норвегии, и не совершило стремительный бросок в Исландию. База вражеских подводных лодок в Исландии наверняка создала бы для нас нешуточные трудности в битве за Атлантику. Можно только предположить, что немец – зверь сухопутный и не любит воды. Для него сложно прыгнуть в лодку и пересечь водное пространство. Нерешительность, проявленная немцами в отношении северных островов, была снова продемонстрирована двумя месяцами позже, когда они вышли к побережью Английского канала и остановились. Они заколебались, потребовали невозможного от своей авиации и в конце концов утратили инициативу. То же самое получилось и с северными островами. Немцы сражались как львы, только если чувствовали перевес на своей стороне. Слава богу, у нас дела обстоят иначе.

Снабжение гарнизона в Исландии велось урывками. Как правило, на этой работе было занято одно судно и еще один-два траулера в качестве океанского эскорта. Я всячески старался добиться для своих траулеров права участвовать в этой работе, но к этому времени уже сформировалась устойчивая тенденция использовать траулеры под командованием шкиперов патрульной службы для каботажа, а те, которыми командовали офицеры КВР и избранные офицеры КВДР, – для океанского эскорта.

На траулере «Престон Норт Энд» был совершенно особенный питомец. Это – не привычные кошечка или собачка, но существо столь же странное, как и название корабля. Однажды старший помощник с «Престона» прогуливался по холмам в окрестностях Линесса и встретил там молодого бычка. Совместная прогулка, должно быть, понравилась обоим, потому что бычок проводил своего нового друга до самого берега и еще долго и с большим чувством мычал, глядя вслед удаляющейся шлюпке. Всю ночь он продолжал звать своего обретенного и вновь потерянного друга на бычьем языке. Утром он стоял на том же месте у кромки воды и не сводил тоскующих глаз с покачивающегося неподалеку от берега траулера. Старпом, ночной сон которого неоднократно прерывался доносившимся с берега трагическим мычанием, утром отправился к капитану. Не знаю, какие аргументы он использовал для убеждения, но только тем же утром он купил бычка, после чего они вместе переправились на судно. Животное было зачислено в команду и поставлено на довольствие как матрос Баллок[2] и питалось в полном соответствии с рационом матроса. Травоядное существо с видимым удовольствием поглощало говяжьи бифштексы. Бык ловко передвигался по палубе, даже в море, и чувствовал себя в новой обстановке весьма комфортно.

Выражение «я не поверил своим глазам» вовсе не было преувеличением, когда я, поднявшись на борт траулера, увидел упитанный зад быка, неторопливо скрывшийся за машинным отделением (его голову мне увидеть не довелось). Это было через несколько месяцев после появления на траулере матроса Баллока. К тому времени бык уже начал вызывать беспокойство команды, потому что стал слишком тяжел для транспортировки шлюпкой на берег. Чем кончилось дело, я не знаю. Я видел этого необычного питомца только один раз, когда траулер шел в Исландию. Когда же он возвращался, меня уже не было в Скапа-Флоу.

В августе и сентябре корветов стало больше. Я написал лейтенанту-коммандеру Мэннингу из КВДР, который, насколько мне было известно, работал у второго морского лорда и занимался подбором офицеров на новые корабли. В письме я старательно перечислил все свои заслуги – все же я был одним из первых командиров подразделений, впоследствии возглавивших группу, отметил, что меня используют на штабной работе, которую может выполнить любой другой офицер.

Прошла неделя, миновала другая – ответа не было. Я знал, что Мэннинг – человек занятый и что в любом случае он, скорее всего, пошлет запрос адмиралу, после чего я обязательно получу выговор за то, что действовал в обход командира. Так и не дождавшись от Мэннинга ни ответа, ни выговора, я ушел на неделю в море, а по возвращении обнаружил у себя на столе загадочный конверт. Вскрыв его, я прочитал долгожданные слова: «Вы назначены командиром „Фиалки“, дату сообщим дополнительно». В ту же ночь я передал группу Тайсону и уехал в Мидлсборо.

По прибытии я выяснил в офисе ответственного военно-морского офицера, что постройка «Фиалки» ведется в Смит-Докс, и снял комнату в отеле. На следующее утро я взял такси и поехал наводить справки. Меня проводили в док. Здесь повсюду высились красные скелеты корпусов будущих корветов. В соседнем плавучем доке корпуса уже находились на плаву. Один из них принадлежал «Фиалке». Ее постройка должна была завершиться через шесть – восемь недель, в зависимости от того, как пойдут дела. Мне посоветовали пока вернуться назад и обратиться с просьбой о месячном отпуске. В Мидлсборо пока делать было нечего. Я попросил менеджера показать мне корвет, на котором строительные работы уже близились к завершению. Мы подошли к реке, и я впервые увидел корвет с удлиненным баком – красавицу «Вербену».

– Кто ее капитан? – спросил я дрожащим голосом, замирая от восторга.

– Знаете, – ответил менеджер, – самое интересное, что на нее пока никого не прислали.

– Найдите мне, пожалуйста, такси, – завопил я, – только побыстрее!

Такси приехало быстро и через полчаса я уже входил в офис ответственного военно-морского офицера, находившийся в шести милях от Мидлсборо.

Оттуда я позвонил Мэннингу:

– Вы знаете, что «Фиалка» еще не достроена, а «Вербена» уже готова и на ней нет капитана?

– Вы просите изменить назначение?

– Да, конечно.

Последовала пауза, во время которой я слышал только шелест бумаг.

– Вы правы, туда еще никто не назначен. Спасибо, что сообщили. Сейчас я все устрою.

Я снова сел в такси и поехал в Смит-Докс. Я хотел сделать первые шаги по палубе моего собственного корабля. С менеджером я переговорю позже – это подождет. В такой торжественный момент мне нужно было побыть одному. И я поспешил к своей красавице. Она стояла у сборочного причала. Судя по легкому дымку, вьющемуся над трубой, хотя бы один из котлов был в рабочем состоянии. Везде виднелись лабиринты труб и хитросплетения проводов. Запах свежей краски смешивался с запахом нефти. Стук клепальных молотков смешивался в непрерывную какофонию. Но я видел только, какой моя красавица станет в будущем, как она будет плавно скользить сквозь дымку северного тумана, рассекая темную морскую гладь своим изящным форштевнем, а шум ее винтов станет биением сердца. В ней не было недостатков. Она была совершенна.