По наклонной лестнице

Просторная, с высокими потолками квартира на Васильевском острове блистала чистотой. Хозяйка Лидия Коноплева, презирая мещанский уют, тем не менее любила свое жилье. В комнатах — тихо. А когда-то было шумно и весело. У зеленой лампы собирались гимназисты, юнкера, реалисты, студенты. Проникновенно читали стихи… Лидия улыбнулась, откинула русую прядь. Подошла к овальному трюмо, отступила на шаг, расчесала пышные, цвета спеющей ржи волнистые волосы, начала было заплетать косу, но энергично тряхнула головой волосы рассыпались по плечам.

Она была на редкость хороша, Лидия Коноплева — эсеровская активистка, человек сложной судьбы. Никто никогда не поверил бы, что эта тургеневская женщина была решительна и беспощадна в суждениях, могла, не колеблясь, застрелить политического противника, выполнить любое, даже самое кровавое задание партии.

Эта красавица знала, что такое смерть. Умела обращаться с оружием и взрывчаткой. Знала толк в бомбах, гранатах, различных детонаторах и взрывателях. Возня с оружием доставляла ей истинное наслаждение — нет, она не хранила у себя бомбы, но если ей случалось держать в руке гранату, бомбу или револьвер, она вся буквально светилась. Ведь оружие может мгновенно повернуть ход событий, бесповоротно решить судьбу врагов ее партии…

Когда Петр Ефимов, бывший прапорщик, политкаторжанин, сидевший в Александровском централе вместе с Гоцем, познакомился с Коноплевой, он сразу вызвался научить ее стрелять.

— Итак, милая Лида, как вас разыскать?

— Я могу зайти к вам.

— Мне утром надо поработать в редакции "Дело народа". Не сочтите за труд заглянуть туда после полудня.

— А это удобно?

— Конечно.

Ефимов читал статью, нетерпеливо поглядывал на часы. Когда Коноплева появилась в полутемном подвале редакции, Ефимов просиял, взял Коноплеву под руку и они поехали на извозчике за город. Всю дорогу он рассказывал о Сибири, об охоте на волков и медведя. Коноплева слушала с интересом, в глубоких глазах вспыхивало детское любопытство.

Извозчика они отпустили. Углубились в лес. Выбрали подходящую полянку. Ефимов положил на пенек фуражку, отсчитал тридцать шагов, достал револьвер. Вынув тускло поблескивающие продолговатые патроны, повертел барабан, взвел курок, показал как целиться.

— Спусковой крючок нажимайте плавно, Лидия Васильевна. Дергать нельзя, иначе пуля уйдет мимо цели.

— Это меня не устраивает — я должна попадать.

— Разумеется. Итак, не дергайте. Нажимайте плавно. Старайтесь задерживать дыхание…

— Вы хотите, чтобы я задохнулась? — кокетничала Коноплева. — На всякий случай, Петр Тимофеевич, снимите с пня кепи. Боюсь повредить.

— Сие не так-то просто, Лидия Васильевна.

— И все же возьмите, зачем портить хорошую вещь?

— Ради вас я готов на любые жертвы.

— Напрасно, напрасно, рыцарь.

Сухо треснул выстрел. Фуражка слетела с пня. Коноплева насмешливо улыбнулась:

— Каково, господин прапорщик?

— Высший балл!

Впоследствии Ефимов рассказал об этом Гоцу.

— Подумайте, Абрам Рафаилович, ангел, а бьет в мишень с дьявольской точностью. Пулю в пулю всаживает.

— Ты, Петя, Лидию Васильевну недооцениваешь. Впрочем не ты один. У твоего ангела хороший послужной список. Эта учительница руководила солдатским университетом, работала среди моряков на "Андрее Первозванном". Предельно логична, собрана, непреклонна. Она не промахнется ни в буквальном, ни в переносном смысле. Одна стоит десятка сильных и смелых мужчин. Вот каков твой ангелочек, Петюша…

Гоц впоследствии по секрету передал Коноплевой этот разговор. Тогда ему показалось, что Лидия Васильевна осталась недовольна. Абрам Рафаилович не ошибся. С некоторых пор Коноплева стала щепетильной, точнее — после знакомства и дружбы с Борисом Николаевичем Рабиновичем. Поначалу она относилась к нему, как и к прочим товарищам по организации, но постепенно он стал занимать ее воображение все больше и больше.

Особоуполномоченный ЦК ПСР Е.Н.Рабинович, прямо скажем, начинал свою работу в Петрограде с большой неохотой. В столичном городе, не то что в провинциальной Пензе, откуда он приехал, по вызову своего шурина А.Р.Гоца. На каждом шагу — яма. У каждой стены — лестница. Каждый встречный — загадка. Ошибаться нельзя. Цена ошибки — голова. И потому Борис Николаевич старался быть предельно внимательным и осторожным в знакомствах и встречах, даже с членами ПСР. Исключение составляли два человека, — Гоц и Коноплева. С Абрамом вместе учились, вместе росли. Не один пуд соли съели. Все рассчитано на много ходов вперед. Как в шахматах. С Лидией Васильевной — другой ракурс. Другая раскладка. Над разумом витали личные симпатии. В ее обществе — не закиснешь. Порывиста. До предела обнажена в мыслях народовольческая душа, восторженная и романтическая. Народовластию предана фанатично. В Пензе он таких не встречал. И к нему привязалась. Кажется, искренне. Явно выделяет его среди других. Приглашает запросто на квартиру. Музицирует. Поет. И не плохо. Без фальши. Талант. Ей бы в актрисы податься, а она — в террористы. И в организаторских способностях не откажешь. За что ни возьмется — доводит до конца. Побольше бы ей удачи, как всей партии эсеров. Попутного ветра. Алых парусов. А то ведь с тех пор, как из эмиграции вернулся Ленин — сплошные катаклизмы. Провал за провалом. Катится партия вниз, со ступеньки на ступеньку. ЦК ПСР лихорадит. Один Сунгин чего стоил. Такую промашку дал Веденяпин. Помог Сунгину войти в "кольцо избранных", а тот категорически выступил против применения террора в борьбе с большевиками. Поднял в ЦК ПСР бунт. Пришлось в борьбу включаться Чернову. Не хотел Виктор Михайлович высвечиваться, а пришлось. Нельзя было выпускать из рук ЦК ПСР террор — сильнейшее оружие эсеров. Уступить Сунгину — значило создать прецедент для других. А таких в партии появляется все больше и больше. Некоторые расхрабрились до того, что предлагают сотрудничать с Советами против русской и иностранной реакции.

Коноплева ждала прихода Рабиновича с особым нетерпением. Наконец-то она решилась на индивидуальный террор против Ленина. Долго колебалась. Думала. И вот перешла рубикон. Расскажет обо всем Борису Николаевичу, а тот передаст Гоцу. Соратник Азефа знал толк в терроре. Принимал участие не в одном покушении. Прошел савинковскую школу. Пожимал дружески руки Каляева и Созонова. Собственно, она не очень обременит заботами Абрама Рафаиловича. Нужен всего один-два помощника. Для налаживания слежки. Особенно за выездами Ленина из Смольного. Гоц говорил, что он ездит без охраны. Но редко садится в автомобиль один. Всегда кого-нибудь и куда-нибудь подвозит. Приглашает с собой на митинги иностранных товарищей. И на заводах или в казармах — в окружении рабочих и солдат. Ни гранату, ни бомбу бросать нельзя. Применять можно только револьвер или браунинг…

После подписания Брестского мира поборники "народовластия" — правые эсеры — призывали рабочих и крестьян аннулировать Брестский мир, возобновить войну с Германией, ликвидировать Совнарком и возродить Учредительное собрание во главе с В.М.Черновым.

— Главным препятствием для осуществления этих задач, — вещал член ЦК ПСР М.Я.Гендельман, — является Советская власть. Поэтому ее ликвидация составляет очередную и неотложную задачу всей демократии.

Активную подрывную работу проводили правые эсеры в деревне. Они использовали продовольственные затруднения в стране. Поддерживали кулаков, провоцировали их на антисоветские мятежи. Выступали против монополии на торговлю хлебом. Организовывали нападение на продотряды. В городах подбивали рабочих на забастовки, внушали им, что большевики не способны победить голод.

В те же дни В.И.Ленин писал: "Меньшевики и правые эсеры ведут себя у нас, как наиболее подвижные, иногда даже как наиболее наглые деятели контрреволюции, ведя против Советской власти борьбу гораздо более резко, чем они позволяли себе вести против реакционных и помещичьих правительств".

Противники большевиков, совершая контрреволюционные, антисоветские акции, отличались друг от друга своими платформами, взглядами, суждениями, методами, но все без исключения сходились в одном: революция погибнет, если погибнет ее вождь — Ленин. И пытались его убить еще до намерений Лидии Коноплевой: сначала в декабре 1917 года, а затем в январе 1918 года.

… Однажды в приемной Совнаркома к М.Н.Скрыпник подошел молодой человек в студенческой форме. Попросил провести его к Ленину. По словам студента, он уже был у Владимира Ильича с письмом от товарища Артема. Прибавил, что Ленин назначил придти к нему в 7 часов вечера.

Говорил студент путано, скороговоркой. Глаза отводил в сторону. И произвел на секретаря Ленина не очень приятное впечатление. И все же Мария Николаевна сочла нужным доложить о посетителе Владимиру Ильичу. В ответ на ее доклад Ленин пожал плечами и сказал:

— Я его не просил приходить… Действительно, он привез письмо от Артема.

Скрыпник сделала движение, чтобы уйти, но Владимир Ильич сказал:

— Студент голодный. Устройте его на работу. Дайте пособие — рублей двадцать пять. Рекомендуйте в Наркопрод.

Мария Николаевна не могла возразить Ленину, хотя душа к студенту не лежала. Его блуждающие глаза вызывали в ней какую-то неясную тревогу. "А вдруг Артем потерял письмо, и оно было найдено недобрым человеком?" — думала Мария Николаевна. Поборола неприязнь, вспомнив, что студента принимал Владимир Ильич. Проявлял о нем заботу.

Сделалось стыдно, что лихорадочный взгляд и бледное лицо студента вызвали в ней не сочувствие, а подозрительность.

Вручила студенту рекомендательную записку и предложила пособие.

От пособия он отказался, а рекомендательную записку взял пренебрежительным барским жестом.

Мария Николаевна продолжала работать в приемной. И вдруг перед ней снова предстал студент. От его растерянности не осталось и следа. Он заговорил настойчиво и требовательно.

— Я плохо рассмотрел Ленина. Пропустите меня к нему.

Одна пола его пальто топорщилась, и он, глядя на Скрыпник лихорадочно блестящими глазами, неуклюже держал руку на борту пальто. В ответ на категорический отказ студент, с упорством человека, одержимого навязчивой идеей, уселся на стул и устремил глаза на дверь кабинета Владимира Ильича.

Скрыпник боялась, что Ленин может неожиданно выйти из дверей и натолкнуться на студента, который несомненно бросится к нему с рукопожатиями и благодарностью. Она знала, как Владимир Ильич не любил таких сцен и как его раздражали ненужные, пустые встречи… Ведь каждая минута была у него на учете…

Марию Николаевну охватила тревога. Не вступая со студентом в переговоры, она дала знак часовому, который быстро подошел к студенту, взял его под руку и повел к выходу.

"Обыскать нужно было", — запоздало подумала Скрыпник. Но опять вспомнила про письмо, которое он привез от Артема, про рекомендацию в Наркомврод. И все же спокойствие и равновесие не приходило.

Не прошло и получаса после ухода студента, как в приемную буквально влетел Управляющий делами Совнаркома В.Д.Бонч-Бруевич. Взъерошенный, сердитый, он начал упрекать Марию Николаевну за то, что она направо и налево раздает рекомендации неизвестно кому. В частности, дала рекомендацию человеку, который шел к Ленину со взведенным курком револьвера…

Мария Николаевна похолодела. Была близка к обмороку. Какая опасность угрожала жизни Владимира Ильича!

Бонч-Бруевич шел к Ленину с докладом. Через некоторое время он вышел от Владимира Ильича и уже более мягким голосом рассказал Марии Николаевне, в чем дело. Оказывается, этот студент после того, как его выпроводили из Смольного, остановился у подъезда и пристально всматривался в людей, садящихся в автомобили. На это обратил внимание стоящий в карауле латышский стрелок и направился к нему. Студент сунул руку за борт пальто и раздался выстрел. Террорист тот час же был задержан охраной.

Мария Николаевна разъяснила Бонч-Бруевичу, что дала студенту рекомендацию по поручению Ленина. Однако Владимир Дмитриевич упорно продолжал вертеть перед ее глазами злополучный бумажкой, упрекая в неосмотрительности. Что все это значило по сравнению с тем, что студент не был вторично допущен к Ленину и опасность миновала. Упреки Управляющего делами показались Марии Николаевне несправедливыми и она решила рассказать об этом Ленину.

— На меня студент произвел тоже странное впечатление, — сказал Ленин, выслушав Скрыпник. — Когда я говорил с ним, он вдруг встал, побледнел и зашатался. Я подумал, что он голоден, и предложил ему пособие и работу. Он дико на меня посмотрел и вышел. Мне и в голову не могло придти, что тут что-то неладное…

После небольшой паузы, Владимир Ильич добавил:

— По-видимому, он в первый раз не решился в меня стрелять и пришел вторично…

1 января 1918 года В.И.Ленина ждало еще более тяжкое испытание. Он выступал на митинге в Михайловском манеже. Напутствовал первый отряд социалистической армии, отправлявшийся на фронт. После митинга Ленин сказал шоферу, чтобы он отвез его, М.И.Ульянову и Ф.Платтена в Смольный. Тарас Гороховик тронулся в путь не спеша. Опасался гололеда, снежных завалов, а больше всего тумана. Давно такого не наблюдалось в Петрограде. Густой и тягучий, он заполнил собою улицы, окутал дома и мосты, набережные, проспекты. Но шофер уверенно ориентировался в тумане. Подъезжая к мосту через Фонтанку, чуть-чуть сбавил скорость, просигналил: вдруг кто-нибудь из пешеходов замешкался, не успев отойти в сторону? Наехать на человека в таком тумане можно запросто…

Владимир Ильич в машине шутил, был весел. Отметил, что на улице заметно похолодало. Мороз пробрался в кабину. Проник за воротник пальто. Щипал за нос и открытые уши. Фриц Платтен, слушая Владимира Ильича, улыбался, а Мария Ильинична не на шутку испугалась. "Не околеть бы до Смольного, — говорила она и кутала руки в меховую горжетку. — Хорошо когда сено в стогу, а тепло — в дому!"

Слова Марии Ильиничны Ленин перевел Платтену. Тот повернулся к Ульяновой и согласно кивнул головой. Мария Ильинична благодарно прижалась к брату.

Автомобиль въехал на Симеоновский мост через Фонтанку. Внезапно по кузову забарабанили пули.

— Стреляют! — ахнула Мария Ильинична. Платтен мгновенно пригнул голову Ленина к себе.

— Что вы, помилуйте товарищ Фриц! — воскликнул Ленин и, стремясь успокоить спутников, добавил:- Это вовсе не стрельба…

Шофер Тарас Гороховик не растерялся: прибавил газу, съехал с моста, свернул в переулок и остановил машину.

— Все целы? А то я испугался! Думал — вас уже в живых нет. Счастливо отделались. Если бы в шину попали — нам не уехать.

У Смольного автомобиль осмотрели. Кузов оказался продырявленным в нескольких местах. Одна пуля застряла в кронштейне кареты. Две другие — навылет прошили ветровое стекло.

— Что с вами? — заволновался Ленин, заметив, что рука Платтена в крови.

— Вы ранены? — Мария Ильинична шарила в сумке, нащупывая платок.

— Пустое, царапина.

Пуля задела палец, когда Платтен пригнул голову Ленина…

Участников покушения обнаружить не удалось…

На процессе обвиняемый Н.Н.Иванов рассказал, что в Сибири в 1919 году он слышал от одного из офицеров, бывшего в 1918 году в Петрограде, что в январе 1918 года действительно было организовано покушение на В.И.Ленина какой-то военной группой при участии эсера Тягунова.

Коноплева хорошо знала прапорщика Тягунова, тесно связанного с группой эсеров-боевиков Невско-Заставского района. Высокого роста, стройный, он не однажды бывал у них в доме. Пользовался у гимназисток неизменным успехом. Великолепно танцевал мазурки и вальсы. Тягунов — то и пригласил Коноплеву на митинг в Михайловский манеж. Снабдил пропуском. Намекнул на какой-то "новогодний фейерверк" на Симеоновском мосту.

Сохранилось записки одного из участников террористического акта, некоего Г.Решетова. В них он хвастливо указал даже номер нагана, из которого стрелял по автомобилю Ленина и по минутам передал всю динамику трагических событий далекого январского дня 1918 года.

…Руководитель террористов — "Капитан" — явный черносотенец и приверженец старого порядка, готовил свою "партизанскую шайку" к покушению на В.И.Ленина. Месяцем раньше он установил контакт с эсеровским руководством. Для разъяснения позиции ПСР на конспиративную квартиру прибыл "Старый эсер".

Эсеровский представитель был полномочным и само его появление у заговорщиков означало, что отныне шайка становится вовсе не "партизанской", вернее не дикой, а переходит в распоряжение партии социалистов-революционеров и обязана подчиняться дисциплине, выполнять приказы.

Получив соответствующие указания и необходимые советы, шайка приступила к активным действиям.

К "Капитану" явился "Технолог", работавший в Смольном, и сообщил, что в Михайловском манеже на проводах сводного отряда Красной Армии на фронт обещал быть Ленин. Капитан сразу дает указание:

— Убьем, когда будет уезжать с митинга. Стараться из револьвера, чтобы не побить народа. Если не выйдет — бомбу.

"На трибуне, среди каких-то незнакомых людей, стоит человек, — писал Г.Решетов, — Он! Разве я могу не узнать его сразу? Плотный. Городское пальто. Руки в карманах. Шапка…"

На улице терпеливо ждали окончания митинга Капитан и его подручные. Время шло, и роковой миг приближался с неумолимой неизбежностью…

"Туман, ночь, минуты — вечность… Автомобиль свернул к мосту. Сюда!.. Кидаюсь вперед — автомобиль медленно движется. Почти касаюсь крыла. Он в автомобиле. Он смотрит, в темноте я вижу его. Бомбу!.. Но почему автомобиль уходит, а бомба в руках? Вот я вижу и знаю, что бомба в руках и автомобиль уходит и что нужно бомбу кинуть, и чувствую ужас того, что не делаю этого и не могу сделать. Словно кто-то связал по рукам и ногам…

Вдруг выстрел. Стреляет Капитан. Капитан дает сигнал! Капитан не отпустит.

И сразу и ночь, и туман, и уходящий автомобиль… проникли ужасом того, что я сделал.

И снова выстрел Капитана, и я слышу как ударила пуля в кузов. Капитан стреляет.

Что я наделал, я не бросил бомбы! Я выхватываю наган и, стреляя, бегу за автомобилем. Что это!? Автомобиль остановился! Я не верю своим глазам. Нагнать и бросить бомбу! Бегу. Но нет, автомобиль не остановился. Это просто сообразительный шофер свернул машину в переулок…"

Не успели в Смольном затихнуть разговоры о новогоднем покушении на В.И.Ленина, как к В.Д.Бонч-Бруевичу явился в приемную бравый солдат:

— Так что, товарищ управляющий делами Совнаркома, разрешите доложить: Спиридонов, георгиевский кавалер… Мне приказано… как был поскладнее сказать… Ну, словом, я должен выследить и убить Ленина!

— Что-о!?

— Так точно, убить. — Солдат стоял навытяжку. Бонч-Бруевич, овладев собой, предложил посетителю сесть. Позвал помощника и секретаря. Спиридонов осторожно опустился на краешек стула, покашлял:

— Извиняйте, конечно, но я начистоту. Как на исповеди. Затеяно злодейство. Мне двадцать тысяч сулили. Только не будет по-ихнему. Я не продажный.

Я.Н.Спиридонов рассказал, что заговорщики — члены "Петроградского союза георгиевских кавалеров": старший унтер-офицер А.Ф.Осьминин, подпоручик Г.Г.Ушаков /в прошлом адъютант командующего Московским военным округом полковника А.Е.Грузинова/, капитан Зинкевич, военврач М.В.Некрасов /брат бывшего министра Временного правительства Н.В.Некрасова/, вольноопределяющийся Н.И.Мартьянов и другие.

Они узнали, что Ленин часто приезжает к Бонч-Бруевичу на Херсонскую улицу. Поблизости, недалеко от Перекупного переулка, живет приятельница Осьминина — лавочница 0.В.Салова.

— Осьминин хотел меня определить к ней в помощники, — говорил Спиридонов, — чтобы смотреть, значит, когда Ленин к вам в гости наезжает. Но Салова заупрямилась, не схотела. Осьминин мне: "Познакомься с домашней работницей Бонч-Бруевича. У нее узнаешь, когда Ленин приедет". Но и этот номер не вышел. Тогда Осьминин приказал мне определиться дворником при вашем доме. Я согласился. Недельку помахал метлой, но шпионить не стал. Потом и вовсе совесть загрызла — пришел в Смольный…

"Георгиевских кавалеров" накрыла ВЧК. Захватила весь их арсенал: бомбы, гранаты, винтовки. Заговорщики сознались, что действительно замышляли убить В.И.Ленина.

К собственной безопасности Владимир Ильич относился беззаботно. С удивительным спокойствием слушал он сообщение об аресте заговорщиков. Задавал Бонч-Бруевичу множество вопросов, сомневался в достоверности материалов, еще и еще раз требовал перепроверить.

Бонч-Бруевич с большой неохотой доложил Ленину, что заговорщики, которых по логике вещей надо было немедленно расстрелять, обратились к Владимиру Ильичу с просьбой отправить их на фронт. Хотят искупить вину кровью. Ленин моментально наложил резолюцию: "Дело прекратить. Освободить. Послать на Фронт".

В 75-ю комнату Смольного, в следственную комиссию Бонч-Бруевича — она существовала некоторое время и после создания ВЧК — поступили сведения об арестах офицеров-заговорщиков в Институте Лесгафта, о задержании других террористических групп, получавших помощь извне. В Балтийском море появился германский флот. На границе сосредотачивались контрреволюционные войска. Над Петроградом нависла угроза вражеского вторжения. Связь с другими районами и городами республики могла нарушиться в любой момент. Об этом заявил руководитель только что созданного Военного Совета Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич — старший брат Владимира Дмитриевича, один из первых генералов русской армии, добровольно перешедший на сторону Советской власти.

Проект постановления об эвакуации Советского правительства в Москву В.И.Ленин написал еще 26 февраля 1918 года. Претворить его в жизнь тогда помешало наступление кайзеровских войск. Петрограду угрожала оккупация. ЦК РСДРП/б/, Совнарком организовали оборону города, разгромили интервентов и только после заключения Брестского мирного договора началась подготовка к переезду Совнаркома в Москву.

Организацию эвакуации Совнаркома в Москву В.И.Ленин возложил на В.Д.Бонч-Бруевича. И тут во всю развернулся его администраторский талант, проявились недюжинные способности старого подпольщика — конспиратора. Он сообщил представителям профсоюза железнодорожников /Викжеля/, состоящего в основном из меньшевиков и эсеров, что правительств месяца через полтора переместится из Питера на Волгу. Викжелевцы не замедлили разнести новость по городу. ВЧК усилила наблюдение за правыми эсерами. Не упускало из виду и левых. Это они пускали по городу провокационные слухи: "Большевики продали Питер немцам, а сами бегут в Москву".

Мало кто знал, что происходило на самом деле на Николаевской железной дороге, особенно на ее подъездных путях на юго-восточной окраине Петрограда. Сюда, за Обводной канал /куда обычно подавали товарные составы / подгоняли классные вагоны. Формировался экстренный правительственный поезд N 4001-й.

В курсе всей операции В.Д.Бонч-Бруевич держал только комиссара Николаевского вокзала П.Г.Лебита и представителя исполкома дороги П.О.Осипова. Для переезда Советского правительства они готовили три состава. Легко ли это было сделать, если эсеры открыто угрожали пустить под откос поезд со всеми народными комиссарами во главе с В.И.Лениным!

Эсеровская угроза была реальной. На заседании Петроградского комитета партии социалистов-революционеров его председательница Брюллова-Шаскольская, заявила, что ей стало известно решение Совнаркома об эвакуации в Москву. Откуда такие данные? Известил Камков. Удобный и, быть может, единственный такой случай: все народные комиссары окажутся в одном поезде. Достаточно нескольких шашек динамита… Лес рубят — щепки летят… Ради высшей цели…

Присутствовавший на совещании эсеровский боевик Кононов сказал:

— Да, что толковать… Рванем — и вся недолга.

— Припугнем как следует большевичков, — поддержал боевика Николай Иванов, — демонстрацию устроим. Пусть знают, что их ожидает в будущем. В Москве займемся террористическими актами всерьез…

Враги революции не дремали. В.Д.Бонч-Бруевич осторожничал совсем не напрасно. Все переговоры, совещания, консультации, встречи, касающиеся переезда правительства, велись В.Д.Бонч-Бруевичем не в Смольном, а у себя на квартире. Причем, ответственные — за то или иное дело приходили в разное время и друг друга не видели, не знали в лицо. На тихой платформе "Цветочная площадка", находившейся вдали от посторонних глаз, Бонч-Бруевич бывал только ночью. Он знал, что днем вокзал и прилегающие к нему строения походили на крепости, осаждаемые с утра до вечера огромной вооруженной толпой. Матросы и солдаты старой армии, бросив свои корабли и окопы, разбегались с Западного и Северного фронтов по домам. Они самовольно захватывали поезда и катили кому куда вздумается. В.Д.Бонч-Бруевич на время усилил охрану вокзала революционными рабочими и кронштадскими моряками.

О подготовке к отъезду правительства в Москву знали левые эсеры П.П.Прошьян и А.Л.Колегаев. Однажды, а это было в конце февраля, они зашли в столовую Смольного.

— Товарищ Балтрукевич, — обратились они к буфетчице, — хотите услышать новость?

— Хочу, — ответила Анна Марковна. — Что за новость? Выкладывайте.

— Э, так не пойдет. Задаром такая новость не выкладывается. Есть у вас что-нибудь вкусненькое?

— Найду, — засмеялась буфетчица.

Члены правительства и ответственные работники Смольного хорошо знали Анну Марковну, а Владимир Ильич называл ее "товарищ Нюша". Простая прачка, в феврале 1917 года стала активной сторонницей большевиков, в мае вступила в члены РСДРП/б/ и вскоре стала работать в Смольнинской столовой.

Накормив Прошьяна и Колегаева, Балтрукевич спросила:

— Где же ваша новость?

— А вот: правительство скоро переедет в Москву. Может желаете переселиться в новую столицу?

Буфетчица заволновалась: только устроилась работать и — на тебе. А может ее попросту разыграли? Анна Марковна спросила об этом Бонч-Бруевича. Он сухо ответил: — ничего не знаю.

Беседа с управляющим делами Совнаркома не рассеяла сомнений Анны Марковны. Она выбрала момент и пошла к Ленину. Он не удивился, буфетчица вечерами приносила в кабинет горячий чай и бутерброды.

— Владимир Ильич, правда ли, что Совнарком переезжает в Москву?

— Кто вам об этом сказал?

— Прошьян и Колегаев.

— Да, правда. Есть решение. Но прошу вас, как члена партии, никому об этом не говорить.

Сняв трубку телефона, Ленин вызвал Бонч-Бруевича.

— Прошьян и Колегаев разболтали о переезде Совнаркома в Москву. Верх безответственности и легкомыслия! Пожалуйста, внушите это болтунам!

Последние дни В.Д.Бонч-Бруевич почти не смыкал глаз. Легко ли переправить тихо и без эксцессов правительство из одного города в другой? Казалось, подгони приличный состав со спальными вагонами, садись и как говорится, езжай с богом… Но Владимир Дмитриевич не забывал об эсерах и меньшевиках, корниловцах, анархистах. Недавно ему сообщили, что возле Александро-Невской лавры задержали двух студентов. Они расклеивали антисоветские листовки. Когда разобрались, оказались, что это не студенты, а переодетые корниловские офицеры.

Конспирация. Строжайшая! Бонч-Бруевич радовался: место формирования правительственного поезда выбрано удачно. Запасные пути. Тупик. Ни одна живая душа сюда не заглядывает. И сторожей нет. Зачем охранять потрепанные на дорогах России, меченые пулями и осколками снарядов товарные вагоны? Даже жулье в тупик не наведывалось — нечем поживиться.

Для окончательной дезинформации тайных и явных врагов Советской власти В.Д.Бонч-Бруевич решил использовать петроградскую прессу. Владимир Ильич, узнав об этом, рассмеялся и дал свое согласие.

10 марта 1918 года в "Известиях" появилось сообщение о том, что "Совет Народных Комиссаров предполагает выехать в Москву в понедельник, 11 марта, вечером". На самом же деле поезд N 4001-й должен был уйти 10 марта в 22 часа.

После того, как были сформированы три состава, два из них подали на Николаевский вокзал. Здесь в открытую начались погрузка имущества комиссариатов, Управление Делами Совнаркома. Этим В.Д.Бонч-Бруевич отвлекал внимание от третьего поезда, ждавшего своего часа у платформы "Цветочная площадка". С нарочитым шумом он отправлял в Москву поезда с членами ВЦИК, обслуживающим персоналом. В первые вагоны, наиболее в перспективе опасные, поместил видных эсеров — в надежде, что все-таки, своих боевики взрывать поостерегутся, не захотят. Председатель ВЦИК Я.М.Свердлов приехал на вокзал в последние минуты. У всех на виду прошел через вокзал, сел, в первый поезд, а оттуда, уже незаметно, перешел во второй.

10 марта 1918 года поезд N 4001-й был сформирован. Маршрут от Смольного к "Цветочной площадке" разработал В.Д.Бонч-Бруевич. Он непосредственно накануне вручил народным комиссарам пакеты с грифом "Секретно". Они извещались о том, что:

1. Отъезд в Москву состоится 10 марта с.г. в воскресенье, ровно в 10 часов вечера с "Цветочной площадки".

2. "Цветочная площадка" помещается за Московскими воротами. Надо свернуть по Заставской улице налево. Здесь близко от поворота находится платформа "Цветочная площадка", у которой стоит поезд.

Последний раз заседал Совнарком в Смольном. Рассматривались очередные хозяйственные дела: об обороне Петрограда, об ассигновании средств на охрану художественных ценностей, на нужды Института гражданских инженеров.

Спускались сумерки. На "Цветочную площадку" прибыл караул латышских стрелков с пулеметами. Он принял охрану от рабочих — красногвардейцев. Начальник караула выставил часовых на тендере паровоза, в тамбурах вагонов, оцепил территорию платформы.

Из Смольного председателю исполкома Николаевской железной дороги П.Осипову поступила телефонограмма: подать паровоз к поезду N 4001. Осипов позвонил в депо. Никто не отозвался. Потом ответил сторож:

— Все на митинге.

Председатель исполкома дрогнул: срывается рейс особого назначения. Позвонил еще раз. Наконец, трубку взял нарядчик и заявил:

— Машинисты отказываются ехать. Представитель эсеров на митинге сказал, что они взорвут паровозы.

Осипов отправился в депо с вооруженной охраной…

Бригада железнодорожников и комиссар Николаевского вокзала П.Г.Лебит тщательно проверили весь состав экстренного поезда, обошли вагон за вагоном, перестукали оси, осмотрели буксы. Никто из рабочих-путейцев понятия не имел, зачем, для кого готовится классный состав у безлюдной "Цветочной площадки" соединительных железнодорожных путей…

В 9 часов 30 минут из Смольного вышли В.И.Ленин, Н.К.Крупская, М.И.Ульянова, В.Д.Бонч-Бруевич. Поздоровались с шофером Б.И.Рябовым.

Автомобиль миновал Таврический дворец, дом Калмыковой, где Владимиру Ильичу не раз доводилось бывать. Загородный… Забалканский… Свернули к Обводному каналу. На железнодорожных путях темнели вагоны. Кто-то, мигая карманным фонариком, их встречал. Подошли к неосвещенному вагону.

— Так и будем ехать всю дорогу в темноте? — тревожно спросил Ленин.

— Нет, Владимир Ильич, — ответил Бонч-Бруевич. — Выберемся на главный путь — включим электричество.

В купе Владимира Ильича собрались товарищи. Подали чай. Владимир Ильич, рассказывал о последнем заседании Совнаркома в Смольном, время от времени спрашивал у Бонч-Бруевича: все ли в порядке?

— Все идет по плану, Владимир Ильич.

Тем временем по перрону Николаевского вокзала не спеша прогуливалась женщина в полинялом пальто, в коротких ботинках на стоптанных каблуках. Она ходила взад-вперед уже несколько часов. Замерзли ноги, посинели губы. Лидию Коноплеву было трудно узнать. Куда подевалась вся ее красота!

Подали еще один состав с обшарпанными вагонами и паровозом с покривившейся трубой. Этот?! Коноплева бросила быстрый взгляд на людей, ринувшихся к вагонам. Ничего примечательного: мешочники, рабочие, солдаты. Показался дежурный по станции. Посмотрел на часы. Махнул рукой. Колокола не тронул. Паровоз, не прогудев, дернул состав, лязгнули тарелки буферов. Тут-то Коноплеву осенило: провели, одурачили. Правительство давно уже уехало. Погрузилось где-то в пригороде. Упущена такая возможность. Когда еще представится другая? И представится ли?

Коноплева открыла сумочку, зарыла поглубже теперь уже бесполезный револьвер. Она была вне себя! Вот что получается, когда дело не подготовлено должным образом. Одни разговоры… Суесловие… Возня. Нет хорошо налаженный разведки и отсюда — нулевой результат. Так продолжаться не может. Придется действовать одной. В таком ответственном деле можно положиться только на себя.

Она вконец продрогла и устала. Вернулась домой. Выпила крепкого чаю и стала ждать Бориса Рабиновича. Он пришел уже за полночь. Обескураженный и расстроенный. Правительственный поезд — он назвал даже номер — 4001 — ускользнул из Петрограда с "Цветочной площадки", что притулилась сбоку у Обводного канала. Придется ехать в Москву…

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

ПЯТАКОВ: Том первый, лист дела 307. Протокол допроса Иванова Николая Николаевича: "Наше намерение путем порчи или взрыва бомбой паровоза помешать спокойному отъезду Совнаркома из Петрограда в Москву в марте 1918 года не осуществилось из-за плохой подготовки дела и преждевременного отъезда Совнаркома в Москву".

КРЫЛЕНКО: Правильно ли изложены ваши показания?

ИВАНОВ: Совершенно правильно.

КРЫЛЕНКО: От кого вам стало известно, что готовился взрыв паровоза?

ИВАНОВ: Вам не надоело задавать такие вопросы?

КРЫЛЕНКО: Нет, не надоело. Попытка не увенчалась успехом из-за неподготовленности дела?

ИВАНОВ: Да. У нас был план, но его не привели в исполнение: времени не хватило и не было средств. Речь, разумеется, не о деньгах.

КРЫЛЕНКО: Как же вы к этому факту отнеслись?

ИВАНОВ: Я говорил, что это довольно нелепая затея.

КРЫЛЕНКО: Вы рассматриваете это как террористический акт?

ИВАНОВ: Нет, просто как намерение демонстрировать волю петроградского пролетариата. /Смех в зале/.

КРЫЛЕНКО: Хороша воля!..

ИВАНОВ: Простите, я прошу вас не изменять моих слов: "взрыв паровоза или пути для того, чтобы помешать спокойному отъезду Совнаркома…"

КРЫЛЕНКО: А взрыв паровоза для того, чтобы помешать отъезду Совнаркома, это не есть террористический акт?

ИВАНОВ: Ни в коем случае! Это есть нежелание дать спокойно уехать тем, кто едет в этом поезде.

КРЫЛЕНКО: Крушение поезда должно было произойти?

ИВАНОВ: Нет, конечно.

КРЫЛЕНКО: Взрыв поезда вызвал бы жертвы…

ИВАНОВ: Ничего подобного!

КРЫЛЕНКО: Но при крушениях бывают жертвы!

ИВАНОВ: Да. Но в данном случае это исключалось. У нас была одна цель — помешать спокойному отъезду людей в Москву.

КРЫЛЕНКО: Когда намечалось взорвать паровоз? Когда люди будут уже в поезде?

ИВАНОВ: Конечно!

КРЫЛЕНКО: И это вы не называете террористическим актом? Об этом акте вы не считали нужным сообщить в ЦК ПСР?

ИВАНОВ: Совершенно не считал нужным.

КРЫЛЕНКО: Вы считали, что это в порядке вещей, сообщать незачем?

ИВАНОВ: Если бы подобный акт нами был бы произведен, ЦК ПСР об этом узнал бы.

КРЫЛЕНКО: Вы, кандидат в члены ЦК ПСР, узнали, что готовится взрыв паровоза поезда Совнаркома и ничего не предприняли, считали это в порядке вещей. Факт вы подтверждаете?

ИВАНОВ: Да, но я его осудил.

ШУБИН /защитник — Н.К./: Вы ведь к вопросам террора были не безразличны?

ИВАНОВ: Да, к вопросам террора, да.

ШУБИН: На какой точке зрения вы стояли?

ИВАНОВ: Относительно чего? Уточните.

ШУБИН: Относительно террора против советских деятелей.

ИВАНОВ: Я лично был сторонником террора.

В разговор вступил защитник Членов и, цитируя показания Иванова на предварительном следствии доказал, что ЦК ПСР знал от Иванова о готовящемся взрыве поезда Совнаркома, о покушении на едущих в нем советских работников во главе с В.И.Лениным.

Иванов все это подтвердил, но тут же оговорился, что ЦК не при чем, все готовилось отдельными лицами и Центральный Комитет не мог отвечать за их деятельность.

А.В.Луначарский усмехнулся и покачал головой: ну и ну! Прямо самосожжение какое-то.

— Меня интересует такой вопрос, — сказал он. — Кровавые планы вынашивались, разрабатывались. У вашего ЦК была возможность их не допустить, остановить. Но он почему-то этого не сделал. Почему?

— Были самочинные террористические акты, о которых ЦК ПСР мог не знать, — выкручивался Иванов.

Он умолк и выразительно посмотрел на Гендельмана, тот не замедлил поспешить на помощь.

— По-моему, Иванов просто оговорился. Он волнуется, его можно по-человечески понять. Он, конечно, имеет в виду не ЦК ПСР, а местные партийные круги, так сказать, самостийную самодеятельность. Допустим, кто-то хотел устроить демонстративную остановку поезда Совнаркома, что же здесь ужасного? Речь идет о не очень умных ура-патриотах. Люди просто не хотели, чтобы Советское правительство уезжало в Москву. Старые петербуржцы, знаете ли, патриоты своего города. Вот о чем можно говорить, а никак не о мифическим взрыве…

— Наивно, обвиняемый Гендельман, — перебил его Луначарский. — Детский лепет. Неужели вам не ясно, что остановить поезд или взорвать его — не одно и то же?

В зале откровенно смеялись и Гендельман сконфуженный — сел.

Чувствуя, что переиграл, притих.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ВРЕМЕНИ

Из протокола допроса Л.В.Коноплёвой.

Показала: связи Губкома ПСР с железнодорожниками поддерживались через Шаскольского, который руководил партийной организацией эсеров в селе Рыбацком.

Персональные связи с железнодорожниками поддерживались Коноплевой, Н.В.Брюлловой-Шаскольской и Эстриным, который, как член Губкома ПСР вел переговоры о крушении поезда Совнаркома с А.Р.Гоцем через Е.Н.Рабиновича. Одна из бесед Эстрина с Гоцем происходила на квартире Коноплевой: Васильевский остров, 11-я линия, д.46…

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЩИОННОГО ТРИБУНАЛА

ПЯТАКОВ: Обвиняемый Гоц, вы отрицаете факт разговора с Рабиновичем относительно взрыва поезда Совнаркома?

ГОЦ: Я припоминаю, что действительно у меня был разговор с Н.В.Брюлловой-Шаскольской. Не помню, чтобы разговор ее был приурочен к отъезду поезда Совнаркома из Петрограда в Москву. Что же касается Эстрина, то я смутно помню, что был такой молодой человек, юный студент, который был привлечен к работе в 1917 году. Я узнал, что он работал в Губкоме ПСР. Характера его работы не знал. Встречался с ним раз или два. Не могу припомнить с его стороны никаких предложений…

КРЫЛЕНКО: Позвольте, прежде всего, запротоколировать, что Гоц признал факт разговора с Брюлловой-Шаскольской в марте 1918 года о терроре. Он признал, что ему известен Эстрин, что он с ним встречался один или два раза.

ИЗ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Может быть признано для этого периода совершенно точно установленным:

1. Что партийные организации правых эсеров в этот период в лице их руководящих организаций, а именно ЦК в лице Гоца, Иванова и уполномоченного Рабиновича, а Петроградский Губернский Комитет в лице Брюлловой-Шаскольской и Эстрина замыслили ряд мер по организации покушения на крушение поезда Совнаркома при его отъезде в Москву.

2. Что для этого ими был предпринят ряд организационных шагов.

3. Что об этом готовящемся покушении знали, кроме иных лиц, также Семенов, Коноплева и Тисленко.

4. Что покушение не удалось по независящим от воли данных лиц обстоятельствам.

Перед отъездом в Москву Коноплева виделась с Гоцем. Твердо заявила, что после покушения спасаться не намерена. Вопрос о безопасности — это ее личное дело. Заговорила о револьвере. Рабинович предложил пули отравить.

— В этом случае, — сказал он, — выстрел будет обязательно смертельным…

Рабинович сообщил, что яд кураре Коноплева получит в Москве у В.Н.Рихтера. Отдал ей свой браунинг.

— В Москву поедете не одна, а с опытным боевиком, — заметил Гоц, — с Ефимовым, например. Ведь он вас учил стрелять. Коноплева согласно кивнула.

… Коноплева и Ефимов ехали в Москву в разных вагонах и даже выходя на станциях в надежде купить что-либо съестное, не показывали виду, что знакомы.

В Москве сразу же начались неудачи. На вокзале их никто не встретил. "Из конспиративных соображений" как объяснил потом Рихтер. Коноплева и Ефимов Москву знали плохо и с большим трудом разыскали нужный адрес.

Дверь им долго не открывали. Испуганный мужской голос пытливо расспрашивал, кто они и откуда. Долго щелкали задвижки и запоры. Наконец, дверь приоткрылась, и Рихтер буквально втащил их в полутемную прихожую.

— А вы как думали? В Москве сейчас кого только нет — и анархисты, и дезертиры, и налетчики.

— И все, конечно, наш пароль знают, — ядовито заметил Ефимов.

— Всякое бывает, — виновато хихикнул Рихтер. — Береженого бог бережет.

Действуя по этому принципу, Рихтер у себя гостей не оставлял. Ничего не стал говорить о делах, а предложил с дороги отдохнуть. Квартиру для них снял подальше от себя, предосторожности ради, в Большом Успенском переулке, в доме девять…

— Ах, да, — сказал он театрально, — вы же впервые в Москве! Но мне провожать вас никак нельзя.

Сделали так: Рихтер нанял извозчика, сказал ему, что надо доставить приезжих на Покровку, а там — рукой подать.

Проводил Коноплеву и Ефимова до пролетки, посоветовал разыграть перед хозяйкой квартиры любящую супружескую пару, иначе она может что-нибудь заподозрить…

— У вас как с документами? — спросил он. — Под какими вы именами?

Петр Ефимов был под своим собственным именем, а Лидия Коноплева, поскольку ответственной за террористический акт выделили ее, значилась по документам Анной Петровной Степановой.

Когда устроились на Покровке, Коноплева сказала Ефимову:

— Не нравится мне Рихтер. Почему он увильнул при встрече от делового разговора? Почему назначил встречу в каком-то Пименовском переулке. И глаза у него какие-то бегающие, уклончивые.

— Ладно, — ответил Ефимов. — Давай спать. Утро вечера мудренее.

На другой день в Пименовском, на конспиративной квартире, Рихтера не оказалось. Боевики застали там Веденяпина. Познакомились. Но и Веденяпин ничего не сказал им толком, а повез на свою квартиру, по Новинскому бульвару, на Садовой. По дороге, как гид, рассказывал о Москве, да и о чем было говорить при извозчике.

В доме по Новинскому бульвару их ждало очередное начальство — Тимофеев. Был он как-то подчеркнуто любезен. Сказал, что Рихтер достал для Ефимова хороший испанский браунинг и разжился ядом кураре. Обстановка сложная. Удалось выяснить, что Ленин живет в Кремле. Где находится его кабинет — точно узнать не удалось. Выезжает в город чрезвычайно редко…

Боевики бесцельно жили в Москве уже вторую неделю. В начале апреля к ним приехал Абрам Гоц. По его мнению, момент для покушения они уже упустили. Коноплева нервничала. Гоц, Тимофеев и Веденяпин успокаивали ее.

— Не огорчайтесь, — снисходительно говорил Гоц. — Момент для покушения на Ленина вам еще представится. Террористические акты необходимы. Они будут помогать нашей партии пробуждать массы от апатии, настраивать их против большевизма…

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА С.Н.КОНОНОВА

КОНОНОВ: Однажды, я встретил прапорщика Тягунова, весьма правого направления, весной 1918 года на Николаевской удице в Питере, недалеко от его квартиры. Он пригласил меня к себе, где находилось еще несколько человек. Тягунов рассказал тогда, что ими произведено в январе 1918 года покушение на Ленина при переезде его на машине… Сообщение Тягунова произвело на меня неприятное впечатление, так как я считал, что подобный поступок мог быть совершен белогвардейцами и монархистами. Тягунов мне сказал, что это покушение совершено военной организацией партии социалистов-революционеров.

ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА

ПЯТАКОВ: Обвиняемая Коноплева, что вам известно об организации покушения на Ленина?

КОНОПЛЕВА: После того, как для меня определилась необходимость прибегнуть к террору как средству борьбы с большевиками, я обратилась к представителю ЦК ПСР в военной комиссии Б.Н.Рабиновичу частным образом. Предложила организовать покушение на Ленина, беря на себя роль исполнительницы.

КРЫЛЕНКО: Вы считались с серьезностью террористического акта и обратились за санкцией в ЦК ПСР?

КОНОПЛЕВА: Рабинович в царское время работал в боевой организации Поволжья. Он человек с опытом, разбирающийся в психологических вопросах и в этом отношении очень мне помог. После определенного периода проверки заявил мне, что со мной хочет переговорить член ЦК ПСР А.Р.Гоц.

КРЫЛЕНКО: Значит, проверку вы прошли успешно.

КОНОПЛЕВА: С Гоцем говорила с глазу на глаз. Как Рабиновичу, так и Гоцу я говорила, что покушение на Ленина должно носить акт индивидуального террора.

КРЫЛЕНКО: Как понимать "акт индивидуальный"?

ГОЦ: Ну, в том смысле, что объект должен быть индивидуальный и субъект. Не железнодорожные шпалы взрывать… Действовать более целенаправленно… Каждый член партии в конкретных случаях имеет право и должен сам решать, как ему поступать.

КРЫЛЕНКО: Обвиняемая Коноплева, вы согласны с трактовкой Гоца?

КОНОПЛЕВА: Покушение совершается с ведома ЦК ПСР, но если террориста схватят на месте покушения, он ни в коем случае не должен об этом говорить. Всю ответственность за террористический акт принимает на себя. Он обязан молчать даже о том, что является членом ПСР а говорить, что действовал по своей инициативе и разумению.

КРЫЛЕНКО: Когда подготовка к покушению наладилась и Коноплева и Иванова устанавливали путем посещения митингов, где бывает тов. Ленин, Совнарком выехал в Москву. Тогда Рабинович, по совету Гоца, отправился в Москву.

ГОЦ: Я не считал вправе отказать члену партии в его желании узнать мнение авторитетного органа по поводу его предложения и поэтому, между прочим, поручил Рабиновичу выяснить взгляд ЦК ПСР на предложение Конплевой.

КОНОПЛЕВА: По возвращении из Москвы Рабинович сообщил, что бюро ЦК ПСР считает акт индивидуальным и выделил для руководства работы члена ЦК ПСР В.Н.Рихтера.

ЧЛЕНОВ (Защитник второй группы эсеров отошедших от партии — Н.К.): Готовившееся покушение Коноплевой на Ленина Гоц и Гендельман пытаются представить опереткой… Надлежит ли ставить ее на сцене или не надлежит? Гражданин Гоц и гражданин Рабинович утверждают, что Московское бюро ЦК ПСР сказало — не надлежит. Коноплева и Ефимов утверждают, что результат поездки Рабиновича в Москву был тот, что оперетку ставить можно. Называлась эта оперетка — покушение на Ленина. Хорошая оперетка! От террористического настроения эсеры переходят к действию…

КОНОПЛЕВА: Я получила от Рабиновича деньги на дорогу в размере одной тысячи рублей. Ефимову, который ехал вместе со мной, был перед адрес члена ЦК ПСР В.Н.Рихтера. Выехали в Москву в двадцатых числах марта по новому стилю. Ехали по билетам железнодорожных служащих. Имели на руках командировки в Сибирь через Москву.

ГЕНДЕЛЬМАН: Многое вы в письме ЦК РКП/б/ не писали, а теперь на суде, все выложили. Почему?

КОНОПЛЕВА: Когда писала доклад в ЦК РКП/б/, не думала, что некоторые даже мелкие детали, существенны. Но когда на процессе цекисты начали ставить всякое лыко в строку, стала говорить подробнее.

ГЕНДЕЛЬМАН: Знал ли Ефимов, зачем едет в Москву?

КОНОПЛЕВА: Должен был знать. С ним обо всем говорил Рабинович. О том, что Ефимов саботировал работу по слежке за Лениным, не знала. Хотя замечала, что он к делу покушения в Москве заметно охладел.

ПЯТАКОВ: Обвиняемый Веденяпин, отрицаете ли вы показания Коноплевой в части, касающейся вас?

ВЕДЕНЯПИН: Из Петрограда в Москву я выехал в конце февраля 1918 года. В Москве был введен в бюро ЦК ПСР. Занимался распространением литературы. В Пименовском переулке существовал легально действующий ЦК ПСР. Там же размещались областной и губернский комитеты ПСР. Возможно, в Пименовском переулке и встретил Коноплеву. Знал ее по Питеру. Мог дать ей свой адрес. Это естественно. Я допускаю. Но какого-нибудь разговора в связи с покушением на Ленина, я с Коноплевой не вел. Я это категорически заявляю.

КРЫЛЕНКО: Вы не помните или не вели?

ВЕДЕНЯПИН: Я таких разговоров не вел.

КРЫЛЕНКО: Устанавливаю: Коноплева встретила Веденяпина в Пименовском переулке. Веденяпин жил с Тимофеевым на Новинском бульваре. Весь петроградский период Веденяпин был кассиром ЦК ПСР, а в Москве уже не был. Но об этом члены ПСР могли не знать и за деньгами явились к нему.

ПЯТАКОВ: Обвиняемый Гоц, что вы можете сказать относительно встреч с Коноплевой в Петрограде и Москве?

ГОЦ: Коноплеву я знал. Она не произвела на меня тогда впечатление человека волевого, человека-монолита, человека, охваченного идеей индивидуального террора. Разумеется, Лидия Васильевна не истеричка. Но нервы ее явно расшатаны. Я опасался, что в нужный момент не хватит решимости и силы нажать на спусковой курок или бросить бомбу. К желанию Лидии Васильевны совершить индивидуальный террористический акт я отнесся прохладно…

Отговаривал, а точнее, предостерегал ее от неразумного и опасного шага на пути индивидуального террора.

Очевидно, Коноплева мыслила свою роль не в качестве Жанны Д^Арк, мстящей за национальное поражение, а в качестве Шарлотты Кордэ, мстящей за революцию, которую большевистская власть исковеркала, извратила, прикрываясь именем социализма, толкая ее на путь, которым революция идти не должна. Мотивы, которые толкали Коноплеву на индивидуальный террор, были не национальные, а революционные. Должен сказать о Ефимове… Я знал его как товарища по каторге. Знал, что он работает в нашей организации. Знал, что он никогда не занимал в ПСР ответственных постов и крупной роли не играл. Это был серый, будничной работы человек — для поручений и только. Я не помню, чтобы он проявил себя в каком-нибудь ответственном деле.

КРЫЛЕНКО: Скажите, на заседании ЦК, когда встал вопрос о терроре, лично вы голосовали "за" или "против"?

ГОЦ: Полагаю, личные, субъективные взгляды, высказывать здесь неуместно.

КОНОПЛЕВА: Что бы о нас сейчас с Ефимовым ни говорил Гоц, тогда, в апреле 1918 года, он нас боготворил, назвал героями народовластия. Воодушевленная его поддержкой, я тогда решила, что через некоторое время вернусь в Москву, налажу связи, расширю круг знакомства, соберу нужные сведения о Ленине и снова попытаюсь его убить.

ПЯТАКОВ: Обвиняемый Тимофеев, вы подтверждаете или отрицаете показания Коноплевой?

ТИМОФЕЕВ: Пусть судит Трибунал.

КРЫЛЕНКО: У меня два вопроса.

ТИМОФЕЕВ: Еще два слова. О том, что Рихтер принимал участие в подготовке покушения на Ленина, я абсолютно не слышал. Если бы это дело возглавил ЦК ПСР, то оно должно бы быть поручено мне. Во-первых, как вам известно, я ведал военной организацией. Во-вторых, из состава бюро единственным человеком, наиболее подходящим был я, а отнюдь не Рихтер, который мог великолепно излагать историю итальянских новелл, ни никак не заниматься подготовкой покушений.

ДАШЕВСКИЙ: Почему вы себя выставляете единственном членом ЦК, способным к боевой работе? Были ведь и другие работники в Москве, кто мог бы более успешно руководить, например, Зензинов.

ТИМОФЕЕВ: Ни в коем случае.

ДАШЕВСКИЙ: Почему?

ТИМОФЕЕВ: Он боевик типа Рихтера.

ДАШЕВСКИЙ: Почитайте его воспоминания. Известно ли вам, что этот боевик "типа Рихтера", в 1906–1907 годах входил в состав боевой организации Савинкова?

ТИМОФЕЕВ: Зензинов в эту организацию не входил. Гоц может лучше на это ответить.

ГОЦ: Не припоминаю. У меня плохая память.

ДАШЕВСКИЙ: В.М.Зензинов в "Боевую организацию" ПСР вступил в январе 1906 года. Это он после убийства Петром Куликовым московского градоначальника Шувалова по просьбе А.Гоца написал прокламацию, заканчивающуюся словами: "По делам вашим воздается вам". Гоц возродил этот лозунг в 1917 году, но уже по отношению к большевикам. Вот почему у него вдруг отказала память.

КРЫЛЕНКО: Устанавливаю, что в марте 1918 года член Московского бюро ЦК и член ЦК ПСР Рихтер находился в Москве. Рабинович приезжал в Москву, сообщал бюро о намерении Коноплевой совершить покушение на Ленина и получил на это разрешение.

ЕФИМОВ: На предварительном следствии я не сказал того, что скажу на суде. Приступаю к изложению фактов.

КРЫЛЕНКО: Вы хорошо стреляете?

ЕФИМОВ: Я судился за покушение. Участвовал в боевых делах эсеровских районных дружин. Так что со стрельбой знаком.

КРЫЛЕНКО: Значит, зря ваши руководители говорят, что взялись не за свое дело…

ЕФИМОВ: Брешут… Рабинович при второй встрече сказал, что центр боевой работы переносится в Москву. Туда переехал Совнарком. Сообщил адрес Рихтера. Сказал, что меня хочет повидать Абрам Рафаилович Год. Я знал его по каторге. Мы встретились в редакции газеты "Дело народа". Разговор был кратким. Он спросил, еду ли я в Москву. Я ответил, что еду не один, а с Коноплевой. Гоц заметил, что мы поступаем в распоряжение В.Н.Рихтера и сообщил его адрес. Хотя адресом меня снабдил еще раньше Рабинович.

… Мы нередко обедали и ужинали вместе с Рихтером. Я спрашивал его, как партия откликнется на акт покушения? Он отвечал, что возможно ЦК партии будет его трактовать, как возмущение большевистскими порядками одного из граждан, партия может покушение открыто не признать. Это меня поразило. Ибо перед отъездом из Петрограда мне было сказано, что на все имеется санкция ЦК ПСР.

КРЫЛЕНКО: Кем было сказано?

ЕФИМОВ: Рабиновичем, после услышанного от Рихтера я долго бродил по Москве. В голове был какой-то туман, Рихтер что-то не договаривал. После того, как Борис Моисеенко отказался принимать участие в покушении на Ленина, мне стало ясно, что дело это не чистое.

КРЫЛЕНКО: Вы слышали, как характеризовали здесь Рихтера?

ЕФИМОВ: Вполне согласен, что это шляпа. Не знаю, почему нам такую шляпу дали в руководители. Да, я упустил вопрос на счет яда кураре. Помню, как Рихтер достал яд. Он находился в небольшой бутылочке с притертой пробкой. Виднелось всего несколько бурых или темно-коричневых кусочков. Позднее этот яд оказался использованным в Петербурге против Володарского, а в Москве против Ленина.

КРЫЛЕНКО: Можете ли вы утверждать категорически, что Гоц знал о покушении на Ленина?

ЕФИМОВ: Я утверждаю безусловно категорически.

ШУБИН: Подсудимый Тимофеев говорит: "Почему по вопросам террора обращались не ко мне? Почему Коноплева приезжала в Москву и обратилась к "шляпе" Рихтеру, а не ко мне? Потому гражданин Тимофеев, что сношения с террористической группой были поручены тем членам бюро ЦК ПСР, которые голосовали за террор. Тимофеев, хотя и знал о цели поездки Коноплевой он беседовал с ней об этом накануне отъезда, лично не очень восторженно относился к этому акту… Тимофеев лично не был за террор. У него были другие планы подрывного характера. Он больше западник. Он больше по части сотрудничества с французской миссией, с которой заключил соглашение о подрывной работе против Советской власти. Вопросами террора Тимофеев лично не занимался. Не к нему направлялись исполнители покушения, поэтому — то он все на себя сейчас тянет. Не вам, Тимофеев, ЦК ПСР поручил руководить террористической работой. Этим занимались другие лидеры эсеров. Вы говорите — Рихтер — "шляпа", не занимался военной работой. Вот в том-то и дело, что Рихтер принадлежал не к тем цекистам, которые вели подрывную работу, он был больше на поверхности, больше встречался с коммунистами, больше был связан с той средой, где можно было получить сведения о тов. Ленине…

Тимофеев объяснил, что обстановка была такова, что комиссаров можно было бить походя. Конечно, в такой обстановке Рихтер был полезен, чтобы узнать, где кого можно было найти, чтобы не компрометировать военной организации, чтобы непосредственно с ней не связать Коноплеву, идущую на индивидуальный акт. И если к этому прибавить, что Рихтер, вероятно, был в числе членов бюро ЦК ПСР, которые голосовали на февральском пленуме за террор, то все загадки, которые здесь задавали цекисты, разгаданы вполне.

ИЗ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

"В… покушении на Ленина в марте 1918 года принимал участие: во-первых, Рабинович, в качестве прикомандированного от ЦК к Военной комиссии руководителя работы последней, привезшего специальную санкцию на акт из Москвы; во-вторых, в качестве непосредственного руководителя, назначенного ЦК и передавшего Коноплевой яд кураре — член ЦК /правых эсеров — Н.К./ Рихтер, в-третьих, члены ЦК Тимофеев, Гоц и Веденяпин, знавшие о поездке Рабиновича в Москву за санкцией. Коноплева и Ефимов устанавливаются в качестве исполнителей.

Итак, четыре члена ЦК: Рихтер, Гоц, Тимофеев и Веденяпин уличаются этими данными в официальном если не в руководстве, то полной осведомленности о готовящемся покушении. Форма, в которой имел быть совершен террористический акт, устанавливается как акт индивидуальный, не связанный с деятельностью партии /правых эсеров — Н.К./ как таковой, но тем не менее совершенный с ведома партии, ее благословения и под ее руководством.