Нами написано уже много книг, показывающих эволюцию человечества более непротиворечивой, нежели это делает традиционная история. Мы исследовали историю искусства, литературы и науки. Вышли в свет книги «Другая история Руси» и «Другая история Средневековья». Практически в каждой из них так ли, иначе, затрагивались вопросы войны и мира. И вот, здесь мы решили поместить несколько глав из наших предыдущих книг, исходя из того, что не все, интересующиеся историей войн, брали в руки, например, «Другую историю литературы». В некоторых случаях текст изменен или сокращен.

Оружие и доспехи[32]

Чтобы без подготовки приступить нам к разговору о параллелях в вооружении «древних» и средневековых воинов, предлагаем выдержку из книги Юлия Цезаря (101-44 до н. э.) «Записки о галльской войне». Война эта относится к линии № 5 или даже к началу линии № 6, то есть к концу XIII – началу XIV веков. По стилю это «древнее» описание боевых действий ничуть не хуже средневековых описаний:

«81. По прошествии одного дня, в течение которого галлы изготовили много фашинника, лестниц и багров, они выступили бесшумно в полночь из лагеря и приблизились к полевым укреплениям. Внезапно подняв крик, который для осажденных должен был служить сигналом их наступления, они бросают фашинник, сбивают наших с вала пращами, стрелами и камнями и вообще подготовляют штурм. В то же время Верцингеториг, услыхав их крик, дает своим сигнал трубой к наступлению и выводит их из города. Наши занимают на укреплениях свои посты, которые каждому были назначены в предыдущие дни, и отгоняют галлов фунтовыми пращами, кольями, расставленными по всем шанцам(От немецкого Schanze – окоп, укрепление. – Авт.), и свинцовыми пулями.Так как за наступившей темнотой ничего не было видно, то много народа с обеих сторон было переранено. Немало снарядов выпущено было из метательных машин. Там, где нашим было трудно, легаты М. Антоний и Г. Требоний, которым досталась оборона этих пунктов, выводили резервы из ближайших редутов и по мере надобности посылали их на помощь».

Когда в средневековом тексте, посвященном древности, встречается слово «артиллерия», историк-комментатор немедленно поясняет читателю, что этим словом автор по незнанию называл «военные машины для метания стрел, камней и балок, каковыми были баллисты и более легкие катапульты и скорпионы». Ведь средневековый писатель, в отличие от современных комментаторов, скалигеровской версии истории не знал, и его рассказы требуют уточнений. Но вот мы видим, что Цезарь упоминает свинцовые пули. Вы думаете, историки не сумеют вывернуться? Еще как сумеют! Они объясняют, что под свинцовыми пулями мы должны понимать вовсе даже не пули, а куски свинца размером с куриное яйцо, которые вместо камней кидали из пращи.

Но, во-первых, пращи тут же упомянуты Цезарем как отдельный вид вооружений. Во-вторых, подобное объяснение – что «пулями» пуляли из пращи, означает: непобедимая римская пехота тащила с собой в поход тяжеленный груз свинцовых шариков, предварительно потратив немало трудов для их отливки, хотя могли бы ограничиться сбором камней. А затем бойцы перебрасывали «шарики» противнику, чтобы получить их обратно себе на голову. Не проще ли предположить, что речь идет именно о пулях для ружей, а действие происходит в Средневековье? Порох был применен в огнестрельном оружии впервые в 1319 году, – но стреляли сначала, как это ни удивительно, камнями! А первые свинцовые пули действительно были размером с куриное яйцо. Зачем же нам доказывают, что пули отливали из свинца, чтобы кидать вручную из пращи? Возможно, от таких-то вот комментаторов и пошло ироническое выражение «отлить пулю».

И еще: как же нам быть с редутами, кои тоже упомянуты Цезарем? «Редут (франц. redoute), полевое фортификационное сооружение в виде квадрата, прямоугольника или многоугольника, подготовленное к круговой обороне. Редуты являлись опорными пунктами в системе укрепленных позиций. Использовались в 16 – нач. 20 вв.» (Большой Энциклопедический словарь). В тексте Цезаря это слово никак не объясняется; впрочем, возможно, оно неправомерно вставлено переводчиком. То же самое можно сказать о слове «шанцы». Мы его, кстати, встречаем у Иосифа Флавия (37-100) в «Иудейской войне»:

«До тех пор, пока они еще держались, они не имели много мертвых; но как только показали тыл, многие из них пали от руки иудеев, а другие были растоптаны своими же бежавшими товарищами. Пять тысяч человек легло на пути бегства; остальная масса спаслась за шанцы».

Он же пишет: «До начала битвы цари пытались через герольдов переманить друг у друга отдельные отряды». А мы открываем тот же БЭС и читаем: «ГЕРОЛЬД, в Западной Европе в Средние века глашатай на торжествах, рыцарских турнирах и тому подобном». Средневековый анахронизм у древнего автора? Или автор не так «древен», как принято считать?…

Мировая литература сохранила поэтическое описание той же самой гражданской войны, о которой пишет Цезарь. Марк Анней Лукан (39–65 годы) в седьмой книге поэмы «Фарсалия» пишет:

Каждое племя спешит со своим оружием в битву,
Римлянин – каждому цель: там стрелы летят отовсюду,
Факелы, камни летят и от воздуха жаркие ядра,
Что расплавляются в нем, разогретые грузным полетом.
Тьмы итурейцев, мидян и вольные шайки арабов,
Грозные луки у всех и стрелы пускают не целясь;
Мечут их в небо они, что над полем раскинулось битвы.
Сыплются смерти с небес; обагрен, не творя преступленья,
Тот чужеземный булат; беззаконие все собралося
К дротикам римским теперь: весь воздух заткан железом,
Мрак над полями навис от стрел, несущихся тучей.

Можно представить себе, как в пушку закатывают холодное ядро, пушка стреляет, ядро нагревается, – и от выстрела, и, возможно, в полете от воздуха. Если ядро толкнул рукою воин, то нагреться оно никак не успеет, потому что всего полета ему метров 15; современные мировые рекорды в толкании ядра едва превышают 20 метров. К сожалению, нет сейчас соревнований по использованию пращи, и мы не знаем, как далеко летело бы ядро, пущенное из пращи. Литературоведы тоже этого не знают, что не мешает им делать предположение, что речь идет именно о праще, и комментировать это место у Лукана таким образом:

«О том, что свинцовые ядра, пускаемые из пращи, будто бы накалялись и даже плавились при полете, упоминается и у других древних авторов. Так, например, Лукреций (VI, ст. 178 сл.) говорит:

… свинцовые даже
Ядра, коль долго летят, растопляются в быстром вращеньи».

В традиционном контексте заявления о нагревании, а тем более «растоплении» металлических ядер в полете не могут быть умозрительными. То есть раз уж писатели об этом пишут, значит, видели, как происходит этот процесс, или хотя бы его завершение – падение ядра. Но скажем прямо (и с этим согласятся все, даже литературоведы), никаким механическим приспособлением, вроде пращи или катапульты, нельзя придать ядру такое ускорение, чтобы оно не то что растопилось, а даже нагрелось в полете.

А представить себе такой процесс, предугадать его, ни разу не видев наяву, невозможно. Вплоть до эпохи «Возрождения» люди не понимали, что такое воздух, они его попросту не замечали, и уж конечно не могли себе представить, чтобы трением о воздух что-либо могло нагреваться, ибо не было достойных скоростей. Вопросы динамики до времен уже развитого применения артиллерии не рассматривались, люди ограничивались статикой; только стрельба на большие расстояния показала, что в баллистике надо учитывать наличие воздуха, и это – хорошо известная история, которую до сих пор никто оспаривал. Но вот, пожалуйста: знания Лукана и Лукреция существенно превышают те, которые они должны иметь в соответствии с самой традиционной историей!

Тит Лукреций Кар (I век до н. э.), написавший о «растоплении» ядер в полете, относится к той же линии № 6 «римской» волны, что и Лукан, и Цезарь.

Всё это, во-первых, дает вам представление о достоверности истории, а во-вторых, показывает, что анахронизмы встречаются не только у средневековых авторов, путающих свое время с «древностью», но и у античных авторов. Они в ряде случаев имеют средневековые представления о народах, знают средневековое оружие, представляют себе, что такое динамика и баллистика.

А вот в XII–XIII веках, находящихся ниже линии № 6, огнестрельного оружия не было, и Макиавелли (в XVI веке) естественно рассуждает, что было бы, если бы у древних оно было. Почему «естественно»? Потому что появление новых видов вооружений меняет стратегию и тактику, и надо понять суть изменений. Так, после появления реактивной авиации были полезными рассуждения, как подобная техника могла бы повлиять на ход Второй мировой войны; в то же время было бы глупостью прикидывать, насколько полезной оказалась бы реактивная авиация Наполеону Бонапарту. (Подобными рассуждениями развлекаются теперь писатели-фантасты, но Макиавелли до фантастов не дожил.) Артиллерия появилась в XIV веке, историк (естественно) сравнивает новую ситуацию со старой, которая существовала перед этим:

«Нынче господствует мнение, что Римляне не могли бы так быстро и легко делать завоевания, покорять народы, овладевать странами, если бы в то время существовала артиллерия. Говорят, что огнестрельное оружие не позволяет теперь людям по-прежнему выказывать свою храбрость и пользоваться ею. Наконец, утверждают еще, что теперь сражения труднее, чем были тогда, и нельзя следовать военным правилам древних, а со временем даже участь боя будет решаться исключительно артиллерией. Я считаю нужным рассмотреть, справедливы ли эти мнения, насколько артиллерия увеличила или уменьшила силу армий и мешает ли она или помогает хорошим полководцам действовать искусно.

Начнем с первого мнения, будто войска древних Римлян не могли бы сделать таких завоеваний при существовании артиллерии. На это я замечу, что на войне всегда приходится или наступать, или защищаться: рассмотрим же сперва, чему больше помогает или вредит артиллерия – атаке или обороне. Хотя в обоих случаях могут быть разные условия, но, говоря вообще, я полагаю, что артиллерия гораздо больше вредит обороняющемуся, чем наступающему.

Обороняющийся всегда находится или в крепости, или в укрепленном лагере. Крепости обыкновенно бывают невелики; в таком случае защитники их должны неизбежно пасть, потому что перед силой артиллерии не устоит никакая стена и самая толстая может быть разрушена в несколько дней; защитники крепости, находясь в тесном пространстве и не имея места, где можно было бы вырыть новые рвы и воздвигнуть новые укрепления, необходимо должны погибнуть; они не могут удержать напор неприятеля, входящего в брешь, и даже артиллерия их не принесет им большой пользы, ибо дознано, что артиллерией нельзя удержать быструю и сильную атаку массой.

Вот почему наши крепости не выдерживают бурных приступов живущих по ту сторону гор, а выдерживают нападения итальянцев, которые идут в атаку не массой, а врассыпную и потому справедливо называют свои сражения scaramucce – стычками. Люди, идущие в атаку на брешь против артиллерии в таком беспорядке и так холодно, идут, конечно, на верную смерть, и против них артиллерия имеет страшную силу; но войска, идущие на брешь плотной массой, где один увлекает другого, ворвутся всюду, если их не удержат рвы и окопы, и артиллерия их не остановит; разумеется, они понесут урон, но не такой, чтобы он помешал им победить».

Герман Вейс («История цивилизации») пишет, что итальянское вооружение в Средние века следовало «древнеримским образцам», в то время как в Испании оружие дольше всего сохраняло следы мавританского влияния, но христианское население в вооружении, как и в одежде, все больше подражало французам. Историка всё это не удивляет, а мы спросим: как же так, ведь ранее, говоря об XI веке, он же сам говорил, что в Европе почти не осталось следов римского оружия, так как воины в том веке использовали в основном меч вместо римского длинного копья и тяжелого дротика.

Вся несуразица пропадает только в случае, если от XI века и начинать достоверную историю вооружений, не впадая в фантазии о забывании-вспоминании столь важных вещей, как защита собственного тела в вооруженных стычках.

Совершенствование оружия и приемов боя требовало новых защитных одежд. «Такому требованию полностью соответствовала кольчуга, использовавшаяся еще римлянами, у которых позже ее позаимствовали древние галлы», – пишет историк. А после галлов кольчугу и другие римские штучки использовали французы, а у них опять «позаимствовали» идею итальянцы. Понятно, что Вейс противоречит сам себе, ибо его данные расходятся с хронологией:

«В конце XIII в. появилось новое вооружение, превосходившее прежнее не только удобством и красотой, но и прочностью. Оно представляло собой соединение рубашки без рукавов с почти забытым чешуйчатым панцирем».

Но именно такие панцири мы видим у римлян! Почему же они были «почти забыты»?

Стиль изображения соответствует XIV веку, что и должно быть по «византийской» волне синусоиды. В руках богини, как полагают, факел. Но факел никто так не держит. Нечто, изображенное в ее руке, подходит к описаниям первых ружей, скованных железными обручами и с пламенем из дула. Возможно, художник рисовал картину на основе устных рассказов, никогда самого ружья, в силу редкости этого изделия, не видев.

Цельные металлические доспехи появились лишь с изобретением пороха и применением его в военных целях. Если в XIII веке в итальянских регионах, «подражающих» древним римлянам как в гражданских модах, так и в оружии, металлическое вооружение было относительно легким, так что полные доспехи весили не более 30–40 фунтов, то затем вес их стал значительно увеличиваться. С конца XIV века доспехи стали делать толще, особенно кирасу.

Огнестрельное оружие появилось впервые в начале XIV века, – по мнению Вейса, в Италии. Затем оно начало распространяться во Франции (не ранее середины XV века), а в Англии – при Эдуарде IV (1461 год). Пушки первоначально изготовлялись из скованных железных полос, скрепленных толстыми обручами.

Рыцари старались побороть страх перед неведомым до того смертельным оружием, укрепляя брони. Европейский рыцарь на коне превращался во что-то вроде танка мощностью в одну лошадиную силу. «Римляне» тоже, как становится ясным из хронологически правильно прочтения текстов, совершенствовали ручное огнестрельное оружие. Так началась гонка вооружений, когда все стороны по необходимости улучшали оружие и доспехи, средства нападения и защиты.

В XVI веке уже знали не только пушки, но и две основные формы ручного огнестрельного оружия. Они повсеместно были на вооружении войск: легкий мушкет с коротким стволом, из которого можно стрелять с руки, и тяжелая аркебуза со стволом до 5 футов, из которой стреляли с помощью подпорки (сошки), заряжавшаяся пулями очень большого калибра, размером с куриное яйцо. Вместо подпорки могли использовать высокий щит с вогнутой верхней частью. Хотя до XVII века в Западной Европе пехота носила металлические кирасу, шлем и набедренники, все же личная защита при переходе от преимущественно рукопашного боя к огневому перестала быть приоритетной. По мере распространения огнестрельного оружия оборонительное вооружение теряло свое значение, начали развиваться средства коллективной защиты: редуты, шанцы, окопы и траншеи.

Описание римского и греческого оружия, сделанное Вейсом, при всем его старании во многом совпадает с описанием средневекового оружия. Конечно, это никого уже не удивляет, потому что все привыкли к тому, что тупые средневековые вояки только и делают, что вспоминают выдающиеся изобретения гениальных древних.

«Воинское облачение римлян во времена Сервия Туллия состояло из тех же частей, что и облачение греков, т. е. из щита, шлема, нагрудника и поножей. О различии между римским и этрусским оружием и снаряжением свидетельствуют бронзовые щиты, в частности, найденные в этрусской гробнице», – пишет Г. Вейс об истории вооружений в веках, находящихся на линиях № 5, 6 и 7 нашей синусоиды.

У этрусков щиты были круглые (те самые, которые нашли в гробнице), у римлян первоначально четырехугольные. Позднее, как пишет Ливий, форма щита изменилась, они стали восьмиугольными. Легкие войска были вооружены круглым кожаным щитом, называвшимся «парма». При императорах он был заменен овальным с металлической накладкой. Вместо шлемов использовали шапки из меха или кожи, а во времена республики шапки заменили металлическим шлемом с плюмажем из конских волос:

«По словам Вегеция, это украшение, снимавшееся во время похода, носили только предводители войска и центурионы. По свидетельству Арриана, всадникам во времена императора Адриана были даны позолоченные шлемы с забралом и длинной красной гривой».

Эти шикарные военные доспехи с плюмажами – отличительный знак линии № 6–7, реальный XV–XVI век.

«Римское название кирасы – лорика – дает основание для предположения, что первоначальное римское вооружение было кожаным», – пишет Вейс. Потом эти кожаные кирасы стали покрывать на плечах и вокруг туловища металлическими пластинками. Кольчуги и чешуйчатые кирасы составляли облачение отборных отрядов и высших воинских чинов.

«При Траяне (конец XIV – начало XV века по «римской» волне. – Авт.) вооружение римского войска изменилось, оно стало легче и удобнее. На относящихся к этому времени изображениях солдаты одеты в простые рубашки или в короткие кожаные куртки, полное вооружение больше не встречается, хотя кираса еще преобладает… В коннице также не все солдаты одеты в кирасы… При Адриане (XV реальный век. – Авт.) тяжелое вооружение было отменено, а шлем и кираса заменены… паннонской шляпой и кожаным казакином (!)».

Если встать на точку зрения историков-ортодоксов, то Траяна и Адриана придется признать предателями и изменниками, разоружившими римскую армию во II веке н. э. Если же понять, что это – XV век, становится ясным, что солдаты первых четырех рядов были вооружены каждый не «тяжелыми дротами, большим и малым», а ружьем и пистолетом, хотя остальные ряды имели длинные мечи и копья. И в это время, как уже сказано, происходил переход от личной защиты к коллективной, поскольку металлические доспехи не защищали от огневого удара, а только затрудняли маневр.

Галлы во времена императоров носили медные шлемы и нагрудники. «Нагрудники состояли из металлических полос, укрепленных, вероятно, на кожаной подкладке (совершенно по-восточному); точно так же и шлемы (и это подтвердилось найденными в могилах шлемами) были кожаные, обитые металлическими полосами с украшениями в виде рогов, птиц и четвероногих животных».

Так что украшали себя древние галлы на манер средневековых рыцарей, а вооружены были дротиком и пращей, а также луком со стрелами. Кроме того, каким-то необыкновенным предметом вроде дротика, который заканчивался металлическим яблоком с шипами. Перед броском его обыкновенно раскаляли на огне. Вам не кажется, что это описание ручной гранаты?

Г. Вейс продолжает: «Вооружение в X и XI веках оставалось почти неизменным, как и в последующее время, вплоть до самого падения империи». Стало быть, оно не менялось от античности и на протяжении почти полутора тысяч лет?!

«В качестве примера вооружения, носящего четко выраженный греческий характер, укажем на несколько изображений всадников, а образцом позднейшей монголо-русской формы его могут служить разные виды оружия XV века.

Судя по изображениям, найденным в основном в Херсонесе Таврическом, особенно по изображениям боспорских и скифских воинов, видно, что у многих степняков, например, донских казаков, калмыков, татар и пр., одежда и вооружение с незначительными изменениями сохранилось и до более позднего времени… В пользу этого говорит значительное сходство простонародной одежды русских мужиков с одеждой парфян и других родственных им племен, изображения которой часто встречаются на древнеримских памятниках».

Итак, в раннем Средневековье внешний вид одетых людей и на западе, и на востоке Европы мало чем отличался от времен баснословной «старины» и «древности», да к тому же люди стремились древности подражать:

«Судя по изображениям вооруженных воинов, помещенных в… рукописях, в эту эпоху в войсках вновь появилось древнейшее римское защитное вооружение… О форме и устройстве такого вооружения свидетельствуют миниатюрные рукописи, охватывающие период не позднее второй половины IX в., в том числе рукописи времен императоров Лотаря и Карла Лысого, находящиеся в Париже, и Библия Св. Павла, хранящаяся в настоящее время в Церкви Св. Каликста в Риме».

На Востоке при изучении костюма и оружия мы тоже постоянно встречаемся с теми же анахронизмами, как и на Западе. Здесь исследователя подстерегают сюрпризы:

«Цари из династии Сасанидов (III–VII века н. э.) имели обыкновение украшать шлемы знаками своего достоинства, а иногда, подобно рыцарям позднейших времен на Западе, различного рода украшениями – золотыми шарами, звериными головами, крыльями и прочими предметами».

В священных писаниях (!) персов упоминаются пояс и поножи, однако эти вещи, как о том, не стесняясь, пишут историки, «встречаются только на памятниках позднейшего времени (также как и металлические наручи), а в живописных произведениях впервые появляются в XV или XVI столетии».

Можно посоветовать читателю: если у вас при изучении традиционной истории уже сложилось впечатление, что одежда в древности и в средневековье сильно различалась, то имейте в виду, что это впечатление сформировано художественными фильмами и романами. В реальности все обстояло совсем не так, как вас учили: по одежде античных и средневековых жителей нельзя отличить, да и вообще это один период истории, разделенный только неверной хронологией.

Она же подводит историков при описании вооружений народов северной Европы. Герман Вейс пишет о германцах якобы того же периода, что и «римляне», которых они «победили»:

«На фоне такого богатого выбора оружия у главных галльских племен вооружение германцев выглядит бедновато… германцы знали из оборонительного оружия только щит… Шлемом и панцирем пользовались, даже в более поздние времена, только вожди… Письменные свидетельства и раскопки могил указывают на использование каменных, бронзовых и железных палиц, очень длинных и тяжелых копий, боевых секир или топоров, ножей разной величины и даже лука и стрел… Кельты и германцы еще долго пользовались каменными орудиями, даже после знакомства с бронзовыми и даже железными орудиями».

И эти первобытные дикари в IV–V веках завоевали и культурный, хорошо вооруженный Рим, и Галлию? Читая сочинения историков, не перестаешь удивляться их наивности. Впрочем, они тут же всё объясняют (работа у историков такая): «Сами римляне еще при Адриане отказались от прежнего полного вооружения как слишком для них обременительного». Ясно, императоры Адриан и Траян – предатели и изменники своей римской родины.

«Этим же обстоятельством отчасти объясняется то, что спустя несколько веков (в конце XIII столетия) пришлось заново придумывать некоторые части вооружения, отличавшиеся еще в глубокой древности весьма продуманным устройством (например, цельная металлическая кираса, покрывавшая грудь и спину, и шлем с забралом, закрывавшимся с помощью подвижных щитков)», – пишет историк. XIII век – это линия № 5, времена Римской республики, то есть союза латинских герцогств и королевств на Балканах и вокруг Константинополя, по нашей версии – лет за сто пятьдесят-двести до того, как Адриан и Траян отказались от этой «новинки». А отказались они, как мы уже писали об этом, по той причине, что защита от огнестрельного оружия должна была быть принципиально иной, нежели от оружия рукопашного боя.

А как выглядели знаменитые викинги? Или, по терминологии норманистов, варяги? Оказывается, только после 1263 года «в дружине короля Магнуса каждый простой воин носил толстый полукафтан, имел железный шишак, щит, меч, копье и лук с тремя дюжинами стрел, а каждый юнкер – полную кольчугу и самострел вместо лука… Так же, как в Византии и на Востоке, на Севере существовал обычай присваивать оружию отличного качества собственное имя, которое потом переходило по наследству из рода в род.

Судя по описаниям Цезаря и Тацита (в тексте историка-традиционалиста мгновенные перескоки с XIII века к Цезарю и Тациту – вещь обычная. – Авт.), щиты состояли либо из доски, либо из крепко сплетенных прутьев и имели форму продолговатого четырехугольника… Доски были преимущественно липовые, отчего эти щиты прозваны были липами. Позднее (через тысячу лет? – Авт.) для крепости их часто обшивали толстой кожей и приделывали к ним обод и скрепы из металла».

Войлочными полукафтанами в качестве панциря пользовались вплоть до XIII века даже богатые воины. «Только в XII в. был принят окончательно сложившийся в Англии и на материке вид кованой одежды, или лат, состоявший из кольчужной рубахи с такими же рукавами, рукавиц, штанов, шапки, полукафтана», – сообщает Г. Вейс. А еще веком раньше, хотя были уже и кольчуги, и мечи, сражались каменными топорами. Зачем же морочат людям головы наши исторические профессора, рассказывая сказки о закованных в сталь, в золотых шлемах с плюмажами «древних римлянах»?

Отправимся теперь из Европы в Африку и Азию.

«Египетское войско имело организованный вид уже в древнейшие времена царства. На гробницах 12-й и 13-й династии – за 2500 лет до н. э. – изображены войска, построенные стройными колоннами, как будто на парадном смотре».

Стройными колоннами! С песнями, знаменам! Перед нами история линий № 3–4, и этот рассказ можно отнести только к XI–XII векам, не ранее. Затем идет описание уже линий № 5–6 (XIII–XIV века):

«Но особенно сильно продвинулось развитие египетских военных сил только после изгнания гиксосов, во время войн с Азией при 18-й и 19-й династиях (1700–1200 г. до н. э.). Эти войны повлияли также и на вооружение. Во-первых, оно стало разнообразнее, вследствие чего армия была разделена по роду оружия на несколько частей; во-вторых, доброкачественнее, так как египтяне начали использовать для своего войска азиатское оружие (завоеванное или полученное в виде дани), а также сделанное по его образцу египетскими оружейниками».

«Древнейшее оборонительное оружие египтян состояло из щита и полушлема для защиты головы. Но со времен упомянутых выше войн с Азией (можно предположить, что с конца XII века. – Авт.) грудь и спину защищали латами, оставляя ноги и руки открытыми».

«До войн с Азией египетское войско состояло из двух главных частей: пехоты и воинов, сражавшихся с колесниц. Впоследствии к ним была присоединена конница (на памятниках древнее 18-й династии изображения лошади не встречаются. – Авт.)».

Это не означает, что до XIV века лошадей в египетских войсках не было. Просто египетская хронология выстроена таким удивительным образом, что получается: как только вместо ватаги родственников на бой с врагом стали выходить специально отобранные для этого люди, они сразу догадались, какой должна быть армия. Сразу знали и о необходимости дисциплины, и о полезности защитной одежды, которую начали делать едва ли не на конвейере, и о разделении на рода войск.

«Разнообразные военные сцены, представленные на ассирийских барельефах (за 2000 лет до н. э.), показывают, что ассирийское войско уже с ранних пор было разделено на несколько частей по роду оружия… Оборонительное вооружение ассирийцев состояло из щита, шишака и панциря… Шишак, который, судя по древним скульптурам, надевали только при полном вооружении и лишь тяжеловооруженные и военачальники, образовался из простой, общей всем западно-азиатским народам круглой шапки. Первоначально он делался, вероятно, из кожи и для прочности обивался металлическими обручами… Но кожу скоро заменили более прочным материалом и стали делать конусообразные бронзовые и железные шлемы… Грудь и спину защищали панцирем… Простые панцири из войлока или из проклеенного толстого холста, ставшие впоследствии (через 1500 лет. – Авт.) обычным вооружением сирийских воинов (Геродот, II, 63), имели форму узких, плотно обтягивавших тело фуфаек без рукавов…»

Ассирийское войско делилось на пеших, всадников и сражающихся с колесниц. К пешим воинам относились копейщики, лучники, пращники и метатели дротиков.

«Через много веков (!) персидский царь Кир вызвал удивление современников тем, что образовал конные полки (из-за малочисленности лошадей в Персии), заменил прежние легкие колесницы более прочными, а воинов, сражавшихся на них, одел в крепкие панцири. Киру также приписываются организация отряда всадников на верблюдах для войны с лидийцами и введение осадных машин (Геродот, I, 80; Ксенофонт, Киропед, VI, 12; VII, 2, 4, 5)».

Так мы добрались до VI века до н. э. Потом наступила наша эра. Потом – VIII век, и арабы, наконец, завоевали эти земли, стукая врагов бамбуковыми палками по головам и тыкая их ножами. В Х веке наступил апофеоз арабской гонки вооружений:

«К концу X в. в дополнение к простым ручным лукам был изобретен род самострелов, которые использовались даже для боя, в открытом поле. Эти самострелы, вероятно, были только грубым подражанием ручным метательным орудиям древних римлян».

Итак, что же мы узнаем из «Истории цивилизации» Германа Вейса и других подобных книг? Что в Средние века германцы сражались каменными топорами, а над полями сражений древних римлян натужно гудели, нагреваясь в полете, пушечные ядра и свинцовые пули. Что император Адриан во втором веке н. э. разоружил римскую армию, заменив панцирь и шлем римских солдат на казакин и шляпу. Что не только порох несколько раз изобретали (в Китае и Европе) и снова забывали, но такое случалось даже с кольчугой из нашитых на кожаную основу блях и колец. Все это не укладывается в голове здравомыслящего человека. Вот почему мы выступаем против того мракобесия, которое называется сейчас «научной хронологией».

Военная техника[33]

… Совершенствование лука и пращи привело к изобретению военных машин. Среди них называют катапульты, которые метали стрелы, и баллисты, метавшие камни. Движителем этих машин была упругая сила канатов, свитых из воловьих жил или из волос. Считается, что военные машины – первые приспособления, размеры которых рассчитывались, причем расчетным модулем служила величина отверстия, через которое пропускался канат. Были малые машины, метавшие камни по 0,8 кг весом, но строились и машины внушительных размеров, которые метали камни по 80-120 кг.

Китайский древнейший камнемет представлял собой упругий шест, вкопанный в землю, к которому крепилась праща, несущая «снаряд» – камень. В Европе некое подобие такого камнемета называлось фрондиболой.

Мощной метательной машиной для бомбардировки крепостей по высокой траектории и на значительном расстоянии был монанкомн или, по латинским источникам, онагр. В основе этого сооружения лежала очень прочная горизонтальная рама с натянутым внутри него толстым жгутом, скрученным из воловьих жил или волос. В этот канат вставлялся прочный рычаг, к свободному концу которого подвешивалась праща с камнем. Посредством особых приспособлений рычаг заводился вниз, при этом витой канат приходил в боевое положение, затем освобожденный рычаг мгновенно выпрямлялся, а находившийся в праще камень выбрасывался с большой силой.

Палинтон (баллиста) также бил навесным огнем. Это устройство имело более сложную конструкцию. Внутри двух прочных вертикальных рам, по обеим сторонам боевого желоба, имевшего наклон 45°, натягивались толстые канаты. В пучки витых канатов вставлялись прочные рычаги, свободные концы которых соединялись крепкой тетивой, ходившей вдоль боевого желоба. С помощью приспособления натягивали тетиву, при этом рычаг и канаты приводились в боевое положение. Перед тетивой помещали камень. Выстрел производился спуском тетивы: канаты принимали первоначальное положение, тетива выпрямлялась, и камень, следуя направлению боевого желоба, выбрасывался с большой силой.

Если эти устройства были рассчитаны для стрельбы камнями, то евтитон, или катапульта, предназначался для метания дротиков и громадных стрел. Устройство евтитона было близко к палинтону, однако находившийся между рамами желоб был расположен под углом не 45°, а горизонтально. Эта метательная машина использовалась для ведения настильного огня.

Метательные машины, в зависимости от их мощности и характера снарядов (каменные ядра, стрелы, зажигательные сосуды, корзины с ядовитыми змеями, зараженная падаль и т. д.), обслуживались командой от 4 до 10 специально обученных механиков и их помощников. Камнеметы и тяжелые стрелометы предназначались для разрушения не очень прочных укрытий противника, его орудий и кораблей. Легкие стрелометы поражали живую силу противника. Снаряд, выпущенный из метательного устройства, мог точно попадать в цель на дистанции 100–200 шагов, дальность стрельбы составляла около 300 метров. Существовали специальные прицельные приспособления и приборы для изменения траектории.

Историки утверждают, что такую технику имели древние – китайцы, греки и римляне. Но о точно таких же устройствах сообщают средневековые источники, и что важно, только в эту эпоху для их производства были соответствующие материалы, а главное, большое количество городов, населенных ремесленниками, производителями техники. Так что здесь скорее всего ошибка в датировке.

Но не менее интересно, что многие военные машины в том виде, как они описаны, в реальном применении или не могли быть полезными, или попросту не могли действовать.

Например, византийский механик Деметрий Полиоркет изобрел для осады крепостей большое количество осадных сооружений. Среди них были специальные укрытия от метательных снарядов – черепахи для земляных работ, черепахи с таранами, а также галереи, по которым можно было безопасно проходить и возвращаться с этих работ. В это можно поверить. Но самым значительным сооружением, изобретенным Полиоркетом, была гелепола – движущаяся башня пирамидальной формы на восьми больших колесах, окованных железными шинами. Вот возможность построения такой башни представляется весьма сомнительной.

Башня была девятиэтажная, до 35 метров и выше. На каждом этаже располагались камнеметы и стрелометы, а также отряды воинов для штурма крепости. Фасад ее, обращенный к неприятелю, был обшит железным листом, что предохраняло сооружение от зажигательных снарядов. Когда гелепола с помощью 3400 человек пододвигалась вплотную к крепостной стене неприятельского города, а сопротивление защитников было подавлено градом камней и стрел, с гелеполы на стены перекидывались мостки, по которым воины устремлялись на приступ.

Но если земля не ровная, нельзя ни двигать эту махину, ни управлять ею. Те, кто это описывал, не знали о трении в осях. Не случайно сегодня огромные подъемные краны ездят по рельсам, уложенным на ровной местности. Правда, подобные устройства применялись в позднее Средневековье, но были они не столь массивными, имели железные ступицы и оси и представляли собой, по сути, защищенные тяжелые штурмовые лестницы.

Наряду с динамическими военными приспособлениями, созданными для экономии человеческой силы, описаны иные приспособления, которые можно назвать кинематическими: они служили для преобразования не силы, а движения. Это своего рода автоматы, происхождение которых полагают весьма древним. Вершина военной инженерной мысли античных греков – полибола, метательная машина для горизонтальной автоматической стрельбы. В полиболе натягивание тетивы, подача стрелы и выстрел производились автоматически, с помощью бесконечной цепи, которая приводилась в движение вращением особого ворота.

Основным оружием дальнего действия и греков, и римлян служила машина, напоминающая артиллерийскую установку, в которой использовалась не сила взрывчатого вещества, а упругость скрученных веревок. Историки утверждают, что установки подобного рода были изобретены в начале IV века до н. э. После целого ряда усовершенствований они стали бросать камень весом до 30 килограммов на расстояние 180 метров. Архимед, говорят, значительно усовершенствовал конструкцию таких механизмов.

В дальнейшем Ктесибий (приблизительно 100–150 года до н. э.) и Фило из Византии (примерно 180 год до н. э., весьма недостоверные даты) пытались усовершенствовать подобную артиллерию. Фило, в частности, предлагал заменить скрученные веревки бронзовыми пружинами или сжатым воздухом. Ни одна из этих попыток не увенчалась успехом, так, может быть, многие из описаний – плод труда научно-технических «фантазеров» Средних веков?…

В 1982–1983 годах журнал «Техника и Наука» провел дискуссию, обсудив достоверность сообщений о военной технике древности. Начал дискуссию Д. Зенин (№ 5’82), объявивший военные машины античных и татаро-монгольских воинов вымыслом, затем к ней присоединились военные, историки и просто рукастые ребята, не поленившиеся собрать катапульту.

И. Старшинов, поддерживая традиционную версию истории военной техники, пишет:

«… Непонятно, что хочет сказать Д. Зенин, приводя величину импульса силы: то, что выбрасывание более тяжелых снарядов требует и большего импульса силы, ясно и без того. Очевидно, правильная постановка вопроса будет следующей: могла ли аккумулирующая система, использованная в машине, накопить энергию, необходимую для вылета снаряда с определенной скоростью. Но этот вопрос Д. Зенин обходит молчанием. Вместе с тем в свое время П. Львовским были проведены достаточно глубокие теоретические исследования устройства торсионных машин (баллист и катапульт), на основании которых им были выведены формулы, позволяющие оценить не только дальнобойность орудий и скорость вылета снаряда из установки, но и такие характеристики, как вес и размеры этих орудий, а также силу, которую необходимо приложить для взвода устройства…

Учитывая, что знания древних по баллистике находились на довольно низком уровне, Львовский вполне резонно предположил, что основным видом стрельбы из метательных машин должна быть прямая наводка, в силу чего угол вылета снаряда из установки был, в общем, небольшим (очевидно, не более 20–25°). Приняв этот угол равным 20°, Львовский получил, что скорость вылета снаряда составляла для катапульт 44 ± 4 м/с и для баллист 65 ± 5 м/с. Соответственно дальность полета снаряда была 100–150 м для катапульт и 230–320 м для баллист. Это, в общем, не так уж мало, особенно если учесть, что дальнобойность античного лука не превышала 100 м.

Если считать, что метательная машина взводится механизмом с передаточным отношением 1: 4 и что максимальная сила, развиваемая человеком, составляет 80 кгс и непосредственно на взводе машины работают 4 человека, то получаем, что этих усилий достаточно для стрельбы катапульт, метающих снаряды весом до 30 кг, и баллист, метающих снаряды весом до 2 кг. Кроме того, более сложные передаточные устройства, а также большее количество обслуживающего персонала делает возможной эксплуатацию более мощных машин. Так что в машинах Архимеда, метавших камни весом до 80 кг, нет ничего неправдоподобного, хотя результаты, показанные ими, были для своего времени безусловно рекордными».

Подполковник П. Солонарь, отвечая, сообщает такое мнение:

«Труд, затраченный П. Львовским, бесспорно, заслуживает самого глубокого признания, но для баллист не учтен опрокидывающий момент, возникающий при соприкосновении метательного рычага с опорной балкой при выстреле, и такой важный компонент, как сопротивление воздуха снаряду. Кроме того, П. Львовский своими расчетами прежде всего доказал, что более или менее транспортабельными были весьма посредственные установки, рассчитанные на вес снаряда до 5 кг. Если бы снаряды этой массы могли поражать групповую цель, применение метательных установок было бы вполне рентабельно.

Создание же деревянного сооружений массой в 9,6 т, способного переносить ударные нагрузки, при всем уважении к гению Архимеда находится до сего времени за пределами даже наших технических возможностей.

Само использование «сложных передаточных устройств» делает систему мало пригодной для боевого использования по причине низкой надежности. Уровень сложности техники должен соответствовать уровню подготовки обслуживающего штата.

Конечно, с позиций последней четверти XX века вес боевой системы в 0,5 т можно считать умеренным, особенно если ее поставить на колеса с пневматическими шинами, но время вероятного практического их применения было эпохой деревянных ободов, к тому же отсутствовали амортизаторы, я уже не говорю о дорожных покрытиях. Кроме того, большие габариты чудо-машины ограничивали маневр, исключая всякую неожиданность для противника. И поэтому для ведения боя совершенно бесполезны».

Далее П. Солонарь высказывает сомнения в пользе метательных машин при осаде крепостей, кроме случаев использования зажигательных снарядов, и пишет:

«Применение установок в полевых сражениях более чем бесперспективно, поскольку предельная дальность стрельбы этих грозных орудий – 150–250 м – расстояние, которое легкая конница, рыцари и пехота пройдут за считанные минуты. Поэтому если первый залп и выведет из строя несколько бойцов противника, то второго залпа не будет, ибо, пока прислуга будет перезаряжать свои орудия, атакующие успеют подойти к противнику вплотную и вступить в рукопашную.

Обеспечение переправ при указанных расчетных дальностях стрельбы представляется бесполезным.

Защита берегов от высадки десантов могла бы иметь место, если бы обороняющимся заранее было известно точное место высадки десанта, и одного залпа установок было бы достаточно для нанесения ощутимых потерь десантно-высадочным средствам противника. Но поскольку уже первый залп выдавал бы присутствие грозного оружия, то перенос плацдарма метров на пятьсот полностью выводил бы десантников из-под обстрела.

Утверждения о хорошей обученности и большом опыте осад и штурмов, которым обладали рыцари и кнехты (активные бойцы Средневековья), не верно. Рыцари обучались в домашних условиях как единоборцы, так же подготавливались и стрелки, кнехтов никто ничему не учил.

Штурмы стали возможными только с появлением взрывчатых веществ, до этого осадное дело сводилось к разорению окрестностей и прекращению подвоза продовольствия блокированному объекту.

К сожалению, во многих средневековых трактатах, на миниатюрах и даже иконах встречаются изображения метательных машин. Они попали даже в Московский лицевой свод XV века. Но все установки выглядят, несмотря на кажущуюся достоверность, очень подозрительно. В тех же источниках содержатся куда более фантастические сведения: плавающие сапоги, колесницы с серпами, пушки, стреляющие за угол, рекомендации в морском бою обстреливать корабли противника бочками с жидким мылом, «дабы сделать палубу скользкой», и многие другие «для ратных дел пользительные предположения».

В заключение автор отмечает, что на рисунках метательные машины подкупают кажущейся простотой конструкции, а поэтому легко воспринимаются за объективно существовавшие, хотя все попытки изготовления аналогов не удались.

О такой попытке изготовить аналог сообщает в журнале «Техника и Наука» (№ 4’83) Д. Баранов из г. Полоцка Витебской обл.

«С интересом прочитав статью Д. Зенина «Артиллерия древних: правда и вымысел», я стал размышлять, возможно ли принять на веру столь смелую гипотезу, отрицающую то, что с детских уроков истории не вызывало сомнения. Когда мое мнение стало склоняться на сторону автора статьи, я призвал на помощь знакомых и друзей. Завязался спор. Говорили много, долго спорили, но к общему мнению так и не пришли. Тогда одному из нас пришла в голову блестящая идея: на практике проверить действие грозной китайской техники, которую, по мнению историков, использовали монголо-татары при взятии русских городов.

Препятствий к опыту мы не видели, так как у нас в ту пору шла реконструкция соседнего поселка, и материалы для эксперимента были, как говорится, под рукой. Конечно, выйные связки буйвола нам взять было неоткуда, да и женских волос в нужном количестве достать довольно сложно, но выход найти удалось. Я предложил использовать белую резину. Если с ее помощью запускают планеры, то груз в 32 кг, как мне казалось, можно закинуть куда угодно.

Раму, рычаг с подвижной опорой и стопорную балку мы сколотили довольно быстро. За образец была взята катапульта из учебника истории для 5-го класса. Правда, вместо классической ложки мы сделали маленький ящичек по размерам стандартного кирпича. Не мудрствуя лукаво, определили размеры сооружения: рама – 2 ? 1,5 м, П-образная рама со стопорной балкой – 1,5 м, рычаг – 2 м. Кроме рычага, все детали пилили из бревен 0,2 ? 0,2 м. Для рычага использовали доску 0,15 ? 0,1 м. Три часа дружной работы, и «чудо античной и Батыевой техники» было готово. Изделие получилось внушительное.

Испытания начали сразу же, но… первый амортизатор оказался слабым. Добавили еще по 5 резиновых лент. Взвели устройство, выстрелили – верх рычага улетел вместе с кирпичом метров на 25. Нарастили рычаг крюком, а кирпич положили в авоську. Приготовились ко второму выстрелу. Залп! Кирпич прорвал авоську, а рычаг сломался посередине. Пришлось ставить балку, как на раме.

Амортизатор снова нарастили. Очередной выстрел снес вместе со скобами стопорную балку. Нам потребовался час, чтобы усилить конструкцию, но эффект был тот же, рычаг сворачивал стопорную балку, а кирпич не летел дальше 30 м. Вдобавок ко всему сооружение после каждого выстрела подпрыгивало и расшатывалось. Даже если бы оно и стреляло как следует, то сомневаюсь, что из него можно было целиться. Вот так я убедился, что спор о мощности и эффективности этих машин беспочвен».

В Западной Европе в XIII–XIV веках применялись следующие виды осадных орудий: тараны, метательные орудия (онагры, баллисты, катапульты, гигантские арбалеты и т. д.). Для разрушения зубцов крепостной стены использовали специальные крюки-разрушители (подвешенная на стояке-раме длинная жердь с крюками на конце). Крепостные стены преодолевались с помощью подвижных деревянных башен, имевших несколько этажей с откидными мостиками для выхода на стену, с которых перебрасывались лестницы с крючьями на вражеские стены (подобные гелеполам). Использовались штурмовые лестницы – самбук. А нам говорят, что все это было придумано античными механиками Древней Греции.

При подходе к укреплениям атакующие прикрывались переносными или передвижными (на катках или колесах) щитами и винеями. Щиты защищали атакующих только с фронта, а винея, представлявшая собой крытый ход, – с боков и сверху. По мере продвижения винеи вперед к ней сзади приставлялись новые звенья. Опять, считай, украли у античных механиков.

Средневековые метательные машины строились по тем же принципам, что и античные, но менялись их типы, габариты, метаемые объекты, скорострельность. Легко понять, что какая-то часть Средневековья и была этой мифической античностью, а развитие техники шло эволюционным путем. В частности, фрондибола была той же античной метательной машиной, только снабженной противовесом. Аркбаллиста была комбинацией мощного лука с лебедкой для натягивания тетивы. Более тяжелой машиной для метания стрел была бриколь – в ней использовалась упругость дерева.

Два слова о Китае. Одни историки уверяют, что китайцы к VII-Х векам самостоятельно выработали основные типы военных машин, а наибольшего расцвета в их производстве достигли в Х-XII веках, и что из Китая эти машины попали в Среднюю Азию. Другие историки говорят, что среднеазиатские страны имели метательные машины греческого происхождения, полученные из Византии.

Но этого мало: оказывается, некоторые типы камнеметов, построенные в Китае, назывались «мусульманскими»! Тут ситуация становится такой удивительной, что невольно вспоминается фраза Алисы из книжки Льюиса Кэрролла: «Чем дальше, тем страньше», – в начале XIII века с китайской военной техникой ознакомились монголы, а в середине того же века монгольский богдыхан Хубилай начал войну с Китаем и применил против него «мусульманские» метательные машины, а затем, говорят, монголы напали и на Русь, имея китайские машины. Так кто у кого и что заимствовал?…

Переход к огнестрельному оружию поставил перед механиками новые задачи: улучшение техники изготовления стволов, обеспечение их прочности и точности стрельбы. Само открытие пороха явилось, по-видимому, результатом деятельности техников разных стран, которые довольно долго искали что-то подобное. Так, в последней четверти VII века византийцы впервые применили «живой» или «греческий огонь».

Изобрел его якобы сирийский мастер Каллиник в 671 году, и вплоть до XII века византийцы сохраняли в тайне секрет его изготовления. Греческий огонь включал предположительно смесь селитры, серы, нефти, смолы, канифоли и некоторых других веществ. Он не тонул и не гасился водой. На флоте для его метания использовались бочки, стеклянные и жестяные шары, а также специальные медные трубы, с помощью которых зажигательная жидкость выпускалась на корабли или войска противника в виде пылающих струй. Эти средневековые огнеметы назывались ручными сифонами, модфами, смаговницами, пламенными рогами.

«Греческий огонь» потерял свое значение лишь с появлением огнестрельного оружия, но сам, конечно, был его предтечей.

Тут опять нужно вспомнить о Китае. Считается, что почти одновременно с появлением в Византии «греческого огня» в китайском алхимическом сочинении был описан горючий состав из серы, селитры и древесного угля. К началу Х века порох в Китае не только уже изобрели, но и начали применять в военных целях. Но нам известна достоверная история, согласно которой иезуиты, пришедшие из Европы, помогали китайцам лить пушки.

Странно получается. За что ни возьмись, нам говорят: «Да в Китае это уже тысячу лет назад знали». Но где последствия китайского творчества? Когда европейцы пришли в Китай, то им пришлось учить местных жителей почти всему заново.

Изобретателями пороха считали естествоиспытателя Роджера Бэкона, монаха Бертольда Шварца, а также некоторых алхимиков. Так же, как и на Востоке, в Европе в начале XIV века появляется огнестрельное оружие. Уже через несколько десятилетий англичане под предводительством короля Эдуарда III обстреляли город Кале. Одновременно огнестрельное оружие попадает и на Русь, сначала с Запада, а затем и с Востока. Соответственно тут образуются и разные военные термины: гарматы и тюфяки. Спустя сто лет на Руси уже строили свои пушки весом до 300 кг из железных полос, сваренных в полый цилиндр и скрепленных обручами.

Однако результативность нового оружия была небольшой. Так, во время обороны Галича осаждавшие применили артиллерию. «Но ни во что же бысть се им, – писал летописец, – божиею благодатию не убиша бо никого же…» Так было не только на Руси: первые пушки если и убивали кого-либо наверняка, то в первую очередь пушкарей. Все это привело к необходимости создания новой технологии: от сварки полос перешли к отливке и к сверлению заготовок. Таким образом, можно считать, что рядом с поршневым насосом именно пушка стоит у колыбели паровой машины.

Обработка орудийных и ружейных стволов стимулировала развитие металлообработки и подъемной техники. Повысилась роль металла: части машин становятся не деревянными, а преимущественно металлическими.

В целом производство машин, конечно, зависело от качества материалов и от их наличия. Но дело не только в этом. Видимыми и невидимыми нитями само конструирование машин с самого начала было связано с естествознанием, математикой, искусством – со всеми направлениями развития человеческой культуры. Это достаточная причина для того, чтобы, занимаясь хронологией, анализировать все направления человеческой культуры, выискивая взаимосвязи и закономерности их совместного развития.

Арбалеты[34]

В битвах Средневековья дворянской коннице противостояли городские отряды лучников, а затем арбалетчиков. Арбалет (от латинского arcaballista – лук-баллиста) появился в IX веке и получил широкое распространение, начиная с XII века. Он представлял собой ложе из крепкого дерева (обычно тиса), на одном конце которого укреплялась дуга (иногда две) лука из стали. Тетиву из крученого сухожилия или пенькового шнура натягивали при помощи специального устройства, вращая зубчатое колесо. Арбалет стрелял короткими железными стрелами или свинцовыми и каменными пулями (болтами) на расстояние до 150 шагов. Пробивная способность арбалетных пуль значительно превышала таковую обычных стрел и представляла серьезную угрозу рыцарским доспехам.

Однако сообщения о первых арбалетах в Китае относят к середине первого тысячелетия до нашей эры. В отличие от своих европейских братьев, в основной массе отличавшихся неказистым дизайном, образцы китайских арбалетов, что дожили до наших дней, несут на себе печать некоей законченности, четкости конструкции, но чтобы достичь такого результата, изделие должно было пройти большой эволюционный путь.

Кроме того, развитие арбалетов в Европе – история вполне самостоятельная, не имеющая отношения к Китаю, так как конструкции замков оружия абсолютно различны, да и по параметрам китайские образцы отличались от европейских. Ложа китайского арбалета в среднем была порядка 750–850 мм, луковища использовались составные, наибольшим распространением пользовались луки на основе бамбука, средняя их длина колебалась в пределах 750-1200 мм. Удивляет также, что, несмотря на большое усилие натяжения (в некоторых образцах оно достигало 360 кг), натяжные устройства как таковые отсутствовали, и китайскому арбалетчику приходилось, лежа на спине, действовать одновременно руками и ногами, взводя свое оружие. Но наиболее примечательной деталью является спусковой механизм, который состоял всего из трех деталей; он поражает своей цельностью и продуманностью.

Европейцы же познакомились с арбалетами в Византии, где их именовали гастрофетом, приблизительно в V–VI веках н. э., но не смогли в силу своего технического отставания воспроизвести их. В то же время известно описание гастрофета, сделанное древним греком Героном Александрийским. Мы в этом видим лишнее подтверждение нашего предположения, что Герон – византийский мастер первых веков империи.

Вторая встреча состоялась в конце XI века, когда крестоносцы совершали свой 1-й Крестовый поход. Арбалет снова вызывал у них удивление и страх. И только в XII веке он получил широкое распространение, особенно в Англии и Франции. Уместно заметить, что на Руси арбалеты были известны раньше, в X–XI веках, о чем свидетельствует Радзивиловская летопись. Возможно, это произошло потому, что наша культура была тесно завязана на Царьград.

Применение арбалета быстро изменило тактику боя, ранее ориентировавшегося на лучников. В те времена техника стрельбы из лука предполагала спускать тетиву от уха, а не от носа, как это делается сейчас, в связи с чем целиться, в нашем понимании данного процесса, было невозможно. Чтобы действительно научиться не просто стрелять, но и попадать, необходимо было регулярно и подолгу тренироваться, начиная с детства, вырабатывая в себе особое «чутье», а к совершеннолетию выпускать в минуту до десятка стрел на расстояние порядка 200 шагов. Естественно, услуги таких стрелков обходились недешево.

Но с появлением арбалета любой человек, обладая лишь элементарными навыками стрельбы, мог соревноваться в меткости с профессиональным лучником, а по поражающему действию оружия и превзойти его. Так, по некоторым данным, болт, пущенный из арбалета, с расстояния в 150 метров поражал латника и мог сбить всадника с коня на расстоянии 200 метров.

С этого момента лучники перестали быть отдельной, высокооплачиваемой кастой, и их серьезно потеснили быстро растущие отряды арбалетчиков. Благодаря своей доступности, арбалет еще долгое время считался «низким» оружием, недостойным благородного рыцаря, а Второй Латеранский Собор в 1139 году запретил использование арбалетов против христиан как смертоносного оружия и разрешил применять их исключительно против неверных. Однако уже около 1190 года арбалеты применялись в войсках Ричарда I Английского и Филиппа-Августа Французского, вследствие чего папа Иннокентий III возродил запрет Собора, что, впрочем, не дало особых результатов.

Так началось бурное развитие и совершенствование арбалетов, «золотой век» которых пришелся на XV–XVI столетия, когда они применялись наравне с достаточно несовершенным ручным огнестрельным оружием.

Вместе с улучшением самой конструкции арбалета появлялись и новые типы конструкций. В XIV веке изобрели первое натяжное устройство – натяжной крюк, который крепился к поясу арбалетчика: для натяжения нога упиралась в стремя, стрелок приседал, зацеплял тетиву за крюк и, выпрямляясь, натягивал тетиву. Развитием идеи рычажной натяжки явилась так называемая «козья нога». В 1500 году, по указу императора Максимилиана I, который чуть не погиб на охоте от неожиданного спуска стрелы, было разработано простейшее предохранительное устройство, предотвращавшее случайный выстрел.

Около 1530 года в Италии появились маленькие арбалеты, которые можно было носить под одеждой. Правительство их запретило, а сенат Венеции назначил в 1542 году большой штраф за использование подобных видов оружия, но это не убавило им популярности, особенно среди горожан. Что касается отличий в конструкциях самих арбалетов, то здесь было все, до чего только могли додуматься пытливые умы Средневековья. Так, на некоторых моделях зажим делался поворотным, его можно было свернуть в сторону при натяжении лука. В Испании применяли баллестры, арбалеты с длинной тонкой ложей, в Италии – шнепперы, которые отличались от баллестров изогнутой, между спуском и луком, ложей.

Затем появились модификации для стрельбы глиняными или металлическими пулями, тогда же были использованы первые прицельные приспособления. Конец XVI века ознаменовался появлением арбалетов, комбинированных с огнестрельным оружием, но вскоре арбалет вообще перестали использовать в военном деле.

После того как арбалет сняли с вооружения армий, он еще некоторое время оставался оружием охотников, любивших его за бесшумность, но в связи с совершенствованием огнестрельного оружия, повышением дальности его боя и кучности стрельбы бесшумностью стали пренебрегать и от арбалета почти повсеместно отказались. Хотя еще в начале ХХ века промысловики Сибири оставляли на звериных тропах натянутые тросики с подведенным к ним конструктивным подобием самострела-арбалета.

Философы и рыцари[35]

Одна из «древнейших теоретических дисциплин» (сообщает «Философский словарь», предусмотрительно скрывая даты) – этика. Объектом ее изучения является мораль. Возникла она, разумеется, в период развития рабовладельческого строя и претерпевала изменения от эпохи к эпохе. Наступил, наконец, ХХ век, и этика включила в число своих задач «изучение истории развития нравственности человечества, которое происходит в форме борьбы и смены морали различных общественно-экономических формаций и классов».

Поскольку традиционная история, вместе с философией, решать стоящие перед ними задачи явно не собираются, давайте мы с вами посмотрим, как «борются» и меняют друг друга морали разных формаций по линиям веков нашей синусоиды.

«Рыцарь (нем. Ritter, первоначальное значение – всадник), в Зап. и Центр. Европе конный воин. В рыцарской среде были выработаны идеализировавшие рыцарство понятия о благородстве, чести, долге. Отсюда переносное значение: Рыцарь – самоотверженный, благородный человек, деятель на каком-либо поприще» (БСЭ).

Первые упоминания о рыцарстве, по сообщениям энциклопедий, относятся к концу Х века. Называли их по-разному, – например, в латинской терминологии рыцарь – milites.

Сначала под рыцарями понимали категорию военных слуг знати, преимущественно конных. В XI–XII веках (линия № 3–4) рыцарями стали называть всех светских феодалов-воинов, а позже, с образованием духовно-рыцарских орденов, и церковных феодалов; к этому времени рыцарство уже выработало свой кодекс чести. XIII–XIV века были временем расцвета рыцарства, XV век – закат их славы, в XVI веке над ними смеялись, в XVII веке книги о рыцарях перешли в разряд детского чтения.

Сразу вспоминаются «Рыцари Круглого стола» и король Артур. Хватаемся за энциклопедию: «Артуровские легенды – кельтские народные предания, в центре которых образ короля бриттов Артура (V–VI вв., это линия № 3–4), боровшегося с англосаксонскими завоевателями. Артур и рыцари «Круглого стола» (за которым как равные собирались герои артуровских легенд) воплощают нравственные идеалы рыцарства».

Итак, мы сразу обнаружили рыцарей по линиям № 3 и 4, но в веках, в которых им взяться неоткуда. Остается напомнить, что памятник королю Артуру (его копию можно увидеть в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве) изображает средневекового рыцаря в полном облачении, с гербом Плантагенетов XIV века. И кстати, его сподвижники по Круглому столу задолго до Крестовых походов ко Гробу Господню искали Святой Грааль и неукоснительно исполняли Кодекс рыцарской чести, «нравственные идеалы».

Все мы так или иначе знакомы с этими идеалами. Но все же давайте кратко перечислим нормы, обязательные для рыцаря в военное и в мирное время.

Наибольшее внешнее благо рыцаря – это его честь. Но удовольствие ему доставляют только почести, воздаваемые людьми благородными. Незаслуженным бесчестьем он пренебрегает, хотя никому не позволит себя задевать.

Рыцарь щедр и широк по натуре, соблюдая, однако, середину между плебейским швырянием денег на ветер и мелочной привязанностью к деньгам. Сам он оказывает благодеяния, но принимать их стыдится. За благодеяние воздает еще большим благодеянием, чтобы во всем иметь превосходство.

Рыцарю необходимо благородное происхождение и богатство. «Люди благородного происхождения с большим правом граждане, чем люди безродные». «Люди, имеющие большой имущественный достаток, чаще всего бывают и более образованными, и более благородного происхождения».

Рыцарь правдив; говорит он и действует явно, ибо это свойственно человеку, который ничего не боится. Может позволить себе открыто любить и открыто ненавидеть. Не склонен ни к похвалам, ни к осуждению; не жалуется и не просит, ведь это значило бы, что он в чем-то нуждается.

В движениях бывает неспешен, «ибо не станет торопиться тот, кому мало что важно». Торопливость пристала разве что купцу!

Любые платные занятия для рыцаря недопустимы.

Его дело – война и политика. Ни в каком другом умении не станет достигать совершенства. Музыку, например, нужно изучать в молодости настолько, чтобы уметь оценить чужое искусство, а затем оставить это занятие.

Таков рыцарь, не правда ли? Именно эти нравственные правила выработала эпоха Средневековья, крестовых походов и прочих феодальных утех?

Да, это так. Перед нами время расцвета рыцарства, линия № 6. Но только про XIV век, с его моральными рыцарскими правилами, мы рассказали, цитируя работы Аристотеля «Никомахова этика» и «Политика». Аристотель называет такого человека «megalopsychos», что обычно переводят словом «великодушный», но сам философ объяснял название так: «тот, кто считает себя достойным великого, будучи этого достойным».

М. Оссовская, специалист по этике, занималась вопросами морали задолго до Второй мировой войны, а потому ни о какой «Новой хронологии», а тем паче хронотронике слыхом не слыхивала. Но она, даже не замечая этого, как и многие другие, прямо связывает античные времена со Средневековьем:

«Воссоздание рыцарского этоса, каким он сложился в Европе, лучше всего начать с гомеровских поэм, и прежде всего с «Илиады».

Что ж, согласимся с нею и начнем с гомеровской «Илиады».

Место рождения Гомера не определено. Внешность его сомнительна. Слепота не подтверждена ничем. В III веке до н. э. (линия № 7, включающая XV век) имя Гомера в античной Греции буквально на грани обожествления. Его поэзия стала чем-то большим, чем просто литературой.

Т. Синко пишет, невольно рассказывая нам о разделении светской и церковной литературы Средневековья: «Роль «Илиады» и «Одиссеи» в греческой культуре можно сравнить лишь с ролью, которую в христианской Европе играла Библия. Чтение Гомера было настолько характерно для греческой школы, что школьное обучение начиналось выучиванием первых строк «Илиады». Александр Македонский знал «Илиаду» наизусть».[36]

Александр Македонский был средневековым рыцарем.

Вы сомневаетесь? Вы все еще остаетесь при мнении, что наша реконструкция истории неверна, рыцарство возникло в X–XI веках, и нет здесь никаких параллелей с античностью? Хорошо, вот мнение известного исследователя, австрийского историка античности Ф. Шахермайра. В книге «Александр Македонский» он описывает битву Александра с персами, и оказывается, правилам средневековой рыцарской чести в античные времена следовала знать всего мира:

«Если правители вступали в борьбу, то исход решало сражение рыцаря против рыцаря… Мемнон требовал… пренебрежения рыцарской честью, которая не позволяла рыцарю уклониться от сражения с другим рыцарем. Рыцарь мог отказаться от сражения с вражеской пехотой, с крестьянскими фалангами, ибо такие битвы не были предусмотрены кодексом чести. Но уступить поле битвы другому рыцарю, не скрестив с ним оружия, – этого нельзя было требовать от персидской знати».

В главе «Сообщения античных авторов о походе Александра» той же книги более шести страниц мелкого текста Ф. Шахермайр посвятил перечислению авторов, писавших о Македонском при его жизни. «Никакой другой поход не получал еще столь полного отражения в литературе ни по количеству написанного, ни по разнообразию сочинений», – пишет историк. Шикарная фраза, вызывающая полное доверие к традиционной истории. Но в конце той же главы мы вдруг читаем, что «ни одно из упомянутых произведений не дошло до нашего времени». Умри, Фриц, лучше не скажешь!

Рыцарь Александр Македонский учил Гомера наизусть, значит, поэмы были написаны немногим раньше, а потому герои Гомера должны знать и соблюдать правила рыцарского поведения. И они действительно их соблюдают!

Гомеровский рыцарь завоевывает свое положение оружием, и отвага – необходимая его добродетель, а обвинение в трусости – наихудшее из оскорблений. Главная забота каждого – о чести, главное стремление – к славе и отличию. Вся «Илиада» песнь за песнью повествует о том, как отличился тот или иной герой. Заботе о чести неизбежно сопутствует боязнь прослыть смешным: так, Аякс, который бросился на стадо баранов, приняв их за людей (гнев застил ему ум), должен был покончить жизнь самоубийством.

Рыцарь должен быть щедрым. Ахилл обвиняет Агамемнона в жадности и скупости, называет «коварным душою корыстолюбцем».

Вот какие средневековые правила войны описаны Гомером: пощади того, кто готов сдаться и просит пощады; уважай посла; соблюдай перемирие; не препятствуй погребению мертвых и воздержись от похвальбы над трупом врага.

М. Оссовская пишет поразительную (если не знать нашей «синусоиды») фразу: «Распространенный в Средневековье обычай решать исход битвы единоборством двух рыцарей из враждебных станов известен Гомеру». Пример – поединк Менелая с Парисом:

Кто из двоих победит и окажется явно сильнейшим,
В дом и Елену введет, и сокровища все он получит;
Мы ж на взаимную дружбу священные клятвы положим.

Интересно, что любой поединок начинается с подробного изложения противниками своей генеалогии, и если вдруг выясняется, что отцы противников – как это случилось у Диомеда с Главком – оказывали друг другу гостеприимство, это кладет конец вражде. В текстах Гомера сразу бросается в глаза, какое большое значение придают герои своему происхождению. Генеалогия особенно много места занимает в «Илиаде»: автор, представляя каждого рыцаря, перечисляет всех его благородных предков, среди которых нередко попадаются даже боги.

Рыцаря отличает красивая речь и учтивость. Учтивый человек не старается непременно выйти на первый план, ведет себя сдержанно, как Одиссей у царя феакийцев. Учтивость же хозяев сказывается в их такте. Они не расспрашивают назойливо, с кем имеют дело, пока получивший приличествующее угощение пришелец сам не расскажет то, что сочтет нужным.

Еще одна фраза М. Оссовской, связывающая времена: «Высокое положение при дворах занимают сказители-аэды. Это – общая черта культуры, воссозданной у Гомера, и культуры, запечатленной в средневековых легендах. Уважают здесь тех, кто нас хвалит».

Теперь пройдем по линии № 5–6 дальше, на «римскую» волну. Здесь мы встретим древних германцев, которые жили якобы через тысячу лет после рыцарей Гомера, и за шестьсот лет до рыцарей Крестовых походов. Но как же схоже описание их моральных требований с теми, что были приведены выше: презрение к любым занятиям, кроме военного дела; связь между престижем и числом зависимых людей; обязательная щедрость; верность вождям; элементы соперничества и стремление к личной славе; праздность в период между войнами; долг гостеприимства и обычай одаривать гостей.

Разумеется, рыцарство рыцарству рознь, национальные, этнические особенности накладывают свой отпечаток. И, конечно, рыцари, объединившиеся в корпорации, особенно такие идеологически окрашенные, как религиозные, отличаются от рыцарей-индивидуалов.

Здесь уже действовал свой устав. Как писал Монтескье (1689–1755), страна, захваченная монашеско-рыцарским орденом, вся становилась «одной армией, которую содержали земледельцы».

Как жили рыцари-монахи в захваченной стране?

Военная служба была единственным их занятием: устав запрещал им заниматься торговлей и ремеслом. Считалось, что между собой рыцари-монахи равны. Страной они управляли с копьем в руке; даже во сне были обязаны иметь его при себе.

О красоте рыцари-монахи не беспокоились. Их косматые головы и бороды, их неопрятность коробили окружающих. Одной рясы считалось достаточным на все четыре времени года, а ноги полагалось закалять хождением босиком. Но при этом забота о физической силе и ловкости стояла у них на первом месте. Силу и ловкость развивали физическими упражнениями. Военной закалке служила также охота на диких животных и местных язычников, которые всегда были готовы устроить мятеж.

Дисциплинированность, умение переносить боль, пренебрежение к смерти, способность быстро принимать решения, скромность, некорыстолюбие, мужество – вот что требовалось от рыцаря-монаха.

Но суровость жизни не исключала развлечений. Устраивались празднества, были разрешены музыка и хоровое пение. Впрочем, к исполнению допускались только священные сочинения. Общие трапезы способствовали упрочению стиля военно-лагерной жизни.

Финансовая политика служила созданию таких условий, при которых ни рыцари-монахи, ни местные крестьяне не могли бы разбогатеть. Монахам запрещалось иметь золото и серебро, а только железные деньги, не имеющие хождения в других странах (неконвертируемая валюта). Осведомительная служба вылавливала нарушителей из числа монахов и следила за лояльностью местного населения.

Но знатным дамам, членам семей рыцарей, – сестрам и матерям, иметь собственность не возбранялось, и как-то так само собой получилось, что именно в их руках сосредоточивались несметные богатства: они владели и землей, и дворцами, и драгоценностями.

Раз монахам запрещалась брачная жизнь, то естественно появился «обычай одевать возлюбленную в мужское платье и проникать к жене лишь под покровом ночи». Руководство об этом знало и закрывало на такие нарушения глаза, потому что ордену, захватившему чужую страну, были нужны продолжатели дела, наследники. Из родившихся от таких связей мальчиков отбирали самых сильных и с семи лет воспитывали вне семьи, в подростковых монашеско-рыцарских группах.

… Тут мы обязаны прерваться и пояснить, что все, прочитанное вами о рыцарях-монахах, от слова устав и до сих пор, традиционная история относит к VI веку до н. э., линия № 4. Мы тут заменили только три слова: написали «ряса» вместо «хитон», «рыцари-монахи» вместо «спартанцы» и заменили илотов на «местное население». И мгновенно вся спартанская эпопея перенеслась в XII век.

М. Оссовская не видит ничего невероятного в отождествлении спартанцев со средневековым рыцарством:

«Если под рыцарским этосом понимать этос правящего класса, свободного от хозяйственных забот, презирающего любое занятие, кроме военного, заполняющего свой досуг спортом, охотой и пиршествами, то этос спартанцев можно назвать рыцарским наравне с гомеровским этосом».

Известно, что Спарта брала пример с Крита. В «Законах» Платона критянин и спартанец всегда во всем между собой согласны. Это может быть, если они представители одной религии, или даже одного монашеско-рыцарского ордена. И что же? Сами ученые пишут, что в развитии критской и спартанской культур важную роль сыграло некое «братство», «но значение этого элемента, как и других влияний, сегодня установить невозможно». Да, невозможно, если не отказаться от негодной хронологии.

Монашеские ордена существуют и сегодня, а вот духовно-рыцарские потеряли свое значение уже в XIV веке, линия № 6. И Спарта тоже в середине IV века до н. э., линия № 6, потеряла свое значение и «превратилась во второстепенное государство».

Еще об одном следует сказать: о любви. Лозунг рыцаря – «сражаться и любить». Здесь, конечно, очень много всякого намешано; ведь люди были такими же, как и сейчас, и не нужно принимать на веру сказки о романтической любви и страстных взорах.

Но коли мы говорим о параллелях в искусстве разных веков, нельзя обойти этот вопрос. Дело в том, что к рыцарскому кодексу обычно возводят понятие галантности. «Это поклонение, или галантность, иногда объясняют улучшением положения женщины в XII веке: как раз тогда жена сеньора получила право управлять владениями мужа в его отсутствие, а также право приносить ленную присягу», – пишет М. Оссовская.

Это, пожалуй, самое важное: в женщине (равной себе) перестали видеть инструмент для удовлетворения, а приняли ее как человека, достойного уважения и… любви. Любовь такого рода была в новинку и вызвала к деятельности толпы бродячих менестрелей, которые, мечтая о постоянной должности при каком-нибудь дворе, приставали к знатным дамам со своими песнями. А дамы находили в этих песнях утешение за грубость мужей и надежду на лучшее, в общем, все то самое, что они сейчас ищут в киносериалах.

Итак, любовная литература появилась впервые не ранее XII века (линия № 4), однако, по мнению историков, двинулось это искусство вперед с «открытием» древнеримского «Искусства любви» Овидия (линия № 5). Средневековое сочинение «Искусство куртуазной любви» Андреаса Капеллануса (линия № 4) признают лишь слабым аналогом Овидия.

Историки делают вывод: «Наследие античности Капелланус усвоил глубже, чем поучения христианства». Но этот писавший на латыни Капелланус, в отличие от Овидия, ныне совершенно не известен. Если же расставить авторов по линиям веков, то Капелланус предшествовал Овидию, потому и писал хуже, потому и забыт.

Битвы и походы[37]

Природа и человечество – взаимопроникающие динамические системы. Но Природа, как ни крути, сильнее. Когда человека становится слишком много, она ограничивает ему ресурсы выживания. И вот, ежели человечеству не посланы чума, холера, голод и других природные ужасы, оно может поправить положение самостоятельно. Для этого имеется, на выбор, два варианта. Первый – переход к иному способу хозяйствования, позволяющему снизить нагрузку на Природу, и второй – сокращение своей численности в ходе войн.

Как правило, люди предпочитают войны. Причем они не отдают себе отчета, каким образом Природа подводит их к необходимости убивать других и быстро умирать самим. Как бы сам собою создается целый комплекс изменения поведения людей, преследующий одну цель: при достижении избыточной численности организовать процесс ликвидации лишних. Этот комплекс действует, минуя наше сознание или трансформируясь в нем неверно: люди легко придумывают национальные, патриотические или религиозные причины бойни.

Затем те, кто выжил, пишут воспоминания. Поскольку страсть прославиться едва ли не самая сильная после страсти продлить свой род, постольку историки имеют достаточно большое количество материалов для своих исторических исследований.

Первичные записи, которые можно назвать литературой, относятся к эпохе начала крестовых войн. В большинстве своем это сухое и монотонное перечисление, кто на какую башню залез (если пишет непосредственный участник), или какой герцог куда повел (если пишет придворный, лично меча в руках не державший). Читая такие записи, нужно иметь в виду, что тексты были расширены теми, кто переводил их на современный язык со средневековых письмен, поскольку иначе они не всегда были бы понятны из-за отсутствия многих тогда не известных слов, во-вторых, что это перевод на русский язык.

Приведем описание взятия Иерусалима, 1098 год:

«… И вот, захлестнутые радостью, мы подошли к Иерусалиму во вторник, за восемь дней до июньских ид,[38] и чудесным образом осадили (город). Роберт Нормандский осадил его с северной стороны, возле церкви первомученика св. Стефана, где тот был побит камнями за Христа; к нему примыкал граф Роберт Фландрский. С запада осаждали герцог Готфрид и Танкред. С юга, укрепившись на горе Сион, близ церкви св. Марии, матери божьей, где господь был на тайной вечере со своими учениками, вел осаду граф Сен-Жилль…

… Ночью и днем, в среду и четверг (13 и 14 июля), мы могучим усилием двинулись со всех сторон на приступ города; но прежде чем вторгнуться туда, епископы и священники, проповедуя и увещевая всех, повелели устроить бога ради крестное шествие вокруг укреплений Иерусалима, усердно молиться, творить милостыню и соблюдать пост.

В пятницу, когда наступил день, мы ринулись на укрепления, но ничем не смогли повредить городу: и мы были все поражены и охвачены великим страхом. Затем, с приближением часа, когда господь наш Иисус Христос удостоился претерпеть за нас крестную муку, наши рыцари, стоявшие на подвижной башне, жарко схватились; среди них герцог Готфрид (Бульонский) и граф Евстафий, брат его.

В это время один из наших рыцарей по имени Летольд взобрался по лестнице на стену города. Едва только он оказался наверху, как все защитники города побежали прочь от стен, через город, а наши пустились следом за ними, убивали и обезглавливали их, вплоть до храма Соломонова, а уж здесь была такая бойня, что наши стояли по лодыжке в крови… Наши похватали в храме множество мужчин и женщин и убивали, сколько хотели, а сколько хотели, оставляли в живых. Много язычников обоего пола пытались укрыться на кровле храма Соломонова; Танкред и Гастон Беарнский передали им свои знамена. Крестоносцы рассеялись по всему городу, хватая золото и серебро, коней и мулов, забирая дома, полные всякого добра».

Здесь перед нами XI век, переход к XII веку, линия № 4. А это очень примечательная линия. Она, если следить по нашей синусоиде, объединяет XII век, минус XIII век (бой за Трою, описанный Гомером), минус VI век (мидийско-персидские войны, падение Вавилона), и V век н. э. (рыцарские походы короля Артура). И что же мы тут обнаруживаем? Мы обнаруживаем, что сами же историки впрямую сравнивают между собой и героев разных эпох по этой линии, и даже способы ведения войны. Мы видим с XII века громадный интерес к Трое. В XII веке хронист Иосиф из Эксетера составил пересказ о Троянской войне по Даресу и Диктису, настаивая, что «он описывает реальные события, ибо Дарес и Диктис были очевидцами».

С упрямством Дон Кихота мы находим в истории литературы совпадения по «линиям веков». И дело не в том, кто рассказал Гомеру о Троянской войне; и не в том, как выучить и запомнить на всю жизнь семьсот страниц гомеровских поэм; и даже не в том, где хранились две тысячи лет поэмы Гомера прежде, чем их нашли. А в том, что историки все равно сравнивают войну, описанную легендарным поэтом, с войнами XII века. А это линия № 4, и вот гомеровская троянская война попадает туда же, куда и «Роман о Трое» Бенуа де Сент-Мора.

Даже если тот текст, который мы знаем теперь как гомеровский, сочинили значительно позже, все равно его истоки в XII веке. В IV веке (линия № 5, это может быть XIII век, то есть через сто лет) становятся широко известными переводы записок участников Троянской войны – Диктиса и Дареса. Ученые XIX столетия сомневались в подлинности этих хроник, ведь и Диктис, и Дарес упомянуты в поэме Гомера, и быть живыми через полтора десятка столетий после битвы не могли… Однако в 1907 году, как пишут наши «новые хронологи», в египетских папирусах обнаружили отрывок дневника Диктиса. Этот древнеегипетский раритет датирован XIV веком до н. э., линия № 5, то есть может быть отнесен, в рамках нашей версии, к XIII столетию. А ведь именно в этом столетии появились наиболее известные средневековые произведения троянского цикла: «Песнь о Трое» Герберта фон Фрицлара и «Троянская война» Конрада Вюрцбургского (Германия); «История разрушения Трои» Гвидо де Колумна (Сицилия), а также сходные работы в других странах. И лишь в завершение всей эпопеи явились публике греческие поэмы Гомера!

Так будем ли мы удивляться, что в XII–XIII веках вдруг «возродилось» древнегреческое воинское искусство?

П. фон Винклер. «Оружие»:

«Еще во время первого крестового похода пехоте отведена была гораздо большая деятельность сравнительно с той, которую она до этого времени имела. Уже при Антиохии (1097) конные воины принуждены были спешиться и тем достигли необычайного успеха. Сто лет спустя тот же маневр с равным успехом повторил Ричард I, король Английский, в 1192 году при Йоппе. В его распределении войск по древним греческим правилам ясно обнаруживается общераспространенное в то время убеждение, что военное искусство со времени падения римского государства стало на ложный путь и что следует возвратиться к тому времени, когда совершился этот поворот».

Мы не могли не выделить последнюю фразу этой чудесной цитаты. Во-первых, она прекрасно показывает нам метод работы историка. Он здесь ухитрился ни с того ни с сего приплести к крестовым походам и древних римлян, и еще более древних греков, о которых будто бы Ричард I прекрасно знал. Даже так: оказывается, в Средневековье о той древней истории и о том, что Рим якобы пал, знали все! Представьте себе: веками существовало общераспространенное убеждение, что военное искусство «встало на ложный путь»!!! Несколько столетий люди шли на войны и погибали, зная, что для победы надо бы применить хорошо известное чудесное воинское искусство, но почему-то продолжали воевать неправильно.

Во-вторых, цитата позволяет нам прояснить реальную историю. Ведь если отбросить словесную шелуху, вот что следует из сообщения П. фон Винклера: Троянская война произошла незадолго до крестового похода, в котором участвовал Ричард I Львиное Сердце. Не зря же промелькнуло в тексте упоминание боев при Антиохии столетней давности, тактику которых копировал Ричард: это и могли быть «древнегреческие» войны. Думается нам, неспроста в книге историка XIX века Г. Мишо «История крестовых походов» прямо сошлись образы Ричарда и героев гомеровского эпоса:

«Две славы затмевают все остальное в истории этого крестового похода: Ричард и Саладин,[39] различные между собой по гению и по характеру, являются оба героями великой эпопеи, которая сосредотачивала на себе внимание Востока и Запада в последние годы XII века…

Из всех героев новейших времен Ричард представляет наибольшее сходство с героями Гомера; в нем снова встречается то мужество, которое не останавливается ни перед чем, та самонадеянность, которая никогда не сомневается в победе, то стремление возвести до небес славу своего оружия и также та слабость душевная, та чувствительность, которые заставляют Ахилла плакать, как женщина».

Послевоенная литература всегда проходит одни и те же этапы: сначала публикуются краткие записи времен событий, затем они расширяются, появляются художественные тексты, а позже и подробные мемуары, и стихи. С исчезновением с поверхности земли живых участников войны падает интерес к ней, и падает он тем быстрее, чем активнее воюют потомки. С точки зрения здравого смысла, повсеместное воспевание Троянской войны в XIII веке, в разгар крестовых войн, совершенно необъяснимо, если только она не произошла в XII веке. Иначе получается, что кто-то (кто?) нашел греческую поэму (совершенно, на наш взгляд, нечитаемую) о давно забытой войне, перевел ее, и она вытеснила из сферы интереса людей те войны, в которых участвовали они сами или их родственники.

И пока крестоносцы писали тексты типа тех, что вы прочли выше, трубадуры распевали песни о Троянской войне. А почему не о битве за Иерусалим или за Константинополь?

… В середине XIII века крестоносцы совершили поход в Египет. В путь отправилось 60 тысяч человек, из них 20 тысяч конницы; по Нилу шел флот с продовольствием, кладью и военными машинами. Армия, разумеется, растянулась; идущие первыми не имели терпения дожидаться отставших. Как пишет Г. Мишо в «Истории крестовых походов», безрассудная смелость Роберта графа Артуа увлекла их в авантюру: сначала воины захватили лагерь сарацин, а затем ворвались в Мансур, который стали грабить. Здесь Мишо приводит свидетельства непосредственных участников битвы в Мансуре:

«Мы видели Мансур, мы проходили по его тесным и темным улицам, среди которых погибли в бою граф Артуаский, великий магистр ордена тамплиеров, Рауль де Куси, Вильгельм Длинный Меч[40] и столько других храбрецов, захваченных неприятелем в городе; мы проходили по этой обширной равнине, на которую Людовик IX, переправившись через канал, вступил со всеми своими людьми, который шел при великом шуме труб, рогов и рожков».

Корпус армии, при котором сражался французский король, опирался с правой стороны на Ашмон – тут множество сарацин и христиан были сброшены в воду и потонули; на противоположном берегу находились крестоносцы, которые не могли последовать за армией и оставались для защиты лагеря; «так как они не могли, – говорится в рукописной летописи, – подать помощь товарищам по причине канала, который был между ними, то все, большие и малые, громко кричали и плакали, ударяли себя по голове и по груди, ломали руки, рвали на себе волосы, царапали свои лица и говорили: «Увы! увы! король и его братья и все, которые с ними, погибли!» На этой равнине Мансурской, свидетельнице стольких кровопролитных битв, стольких геройских подвигов, мы искали ту лачужку, в которой приютился благодушный Жуанвилль и в которой он вспомнил о господине св. Иакове; нам казалось, что мы нашли тот самый маленький мостик (poncel), стоя на котором храбрый сенешаль говорил графу Суассонскому: «Еще мы поговорим об этом в дамских комнатах».

Но воевали не только в Азии, воевали и в самой Европе. Посмотрим, кто воевал, как и зачем. Никколо Макиавелли пишет о «древних временах»: «Вы знаете, что выдающихся воинов было много в Европе, мало в Африке и еще меньше в Азии… В Азии мы встречаем имена Нина, Кира, Артаксеркса, Митридата, рядом с которыми можно поставить еще очень немногих… В Греции, кроме Македонии, было множество республик, и каждая из них была родиной замечательнейших людей. В Италии были римляне, самниты, этруски, цизальпинские галлы. Галлия и Германия сплошь состояли из республик и княжеств; Испания – точно так же».

А современные историки утверждают, что при Юлии Цезаре (линия № 5–6) галлам «не удалось создать крепкого союза всех племен»,[41] что европейские племена – арверны, эдуи, гельветы, свевы, белги, нервии, узипеты, тенктеры и многие другие вели только межплеменную борьбу. Неужели это и называется «сплошные республики и княжества»? Но интереснее то, что сам Юлий Цезарь в окружающей его действительности почему-то не видел того, что нынче известно историкам. Если судить по его собственной книге «Записки о галльской войне», он скорее согласился бы с Макиавелли, нежели с ними!

В своих внешних проявлениях средневековые войны выглядели порою как семейные разборки силами наемных отрядов. Бывало, что предводитель таких наемников захватывает город (например Милан), скинув местного князя. Тот, если остался жив, бежит к своему родственнику, например французскому королю, и уговаривает его идти войной на Милан. Или просто король Франции считает, что у него больше прав на этот город, как у родственника убитого князя, чем у теперешнего миланского тирана. Он нанимает швейцарцев и посылает их отвоевывать город назад. Такая же картина была по всему миру.

«Стремление к завоеваниям, – пишет Макиавелли, – вещь, конечно, очень естественная и обыкновенная, когда люди делают для этого все, что могут, их всегда будут хвалить, а не осуждать; но когда у них нет на это сил, а они хотят завоевывать во что бы то ни стало, то это уже ошибка, которую надо осудить».

Теперь-то все это забыто. Теперь кажется нормальным, что какие-то монголы ни с того ни с сего решили, вот именно, всех завоевывать, не задумываясь ни о династических проблемах, ни о требующихся ресурсах. Но ведь это мнение ни на чем не основано! Макиавелли – в XVI веке, напомним! – не знает никаких монголов, а что-то схожее называет по-книжному парфянами, причем своих «этрусков» со всем плезиром называет тосканцами, а галлов – французами:

«… я не обязан принимать во внимание, что привилось в Азии. Могу вам все же сказать, что боевой строй парфян был совершенно противоположен римскому; они сражались всегда на конях и в бою бросались на противника врассыпную… Римляне, можно сказать, сражались почти сплошь пешими и сомкнутым строем. Оба войска одерживали верх попеременно, смотря по просторности или тесноте поля сражения».

Мы не можем сказать однозначно, что за народность имел в виду Макиавелли под названием «парфяне», и не было ли это название для него совершенно отвлеченным от реальности, виртуальным. Соединялись ли в его сознании понятия «римский император» и «турецкий султан», «парфяне» и «монголо-татары Хулагу»? Не может же быть, чтобы Макиавелли не слышал ничего про монголо-татар! Но он даже имени Чингисхана не знает, как и Батыя, и других монгольских героев. Как же так? Ведь были уже известны книжки Марко Поло и прочих подобных! А может, их сочинили позже?… Тогда другое дело…

Речь тут скорее всего идет о войнах византийцев с турками в XIII–XIV веках, и были это гражданские войны на территории одного, пусть и широко раскинутого государства. А византийцам, выкинутым крестоносцами из Царьграда, было важно подчинить турок и прочих, чтобы совместно накинуться на европейского врага. Но каждый летописец трактовал события в угоду политическим пристрастиям своего заказчика, и вот разнообразные записи, сделанные «с разных сторон», дали основание для целого ряда «историй», естественно растянувшихся во времени и в пространстве.

Нам, людям не военным, трудно судить, прав ли Макиавелли, но в литературе сложился известный образ римской армии: мобильной, дисциплинированной, легковооруженной в сравнении с закованными в сталь рыцарями Средних веков, способной за день покрывать огромные расстояния. Хорошая разведка, умение укреплять лагерь, сторожевые отряды. Но интересно сравнить этих «римлян» с турками Средневековья, о которых пишет Лорд Кинросс:

«Османы всегда были начеку, их нельзя было застать врасплох. Армия была оснащена первоклассной службой разведки, хорошо информированной относительно того, когда и где может появиться неприятель, дополняемой безукоризненной работой проводников для сопровождения войск по нужному пути. Путешественник Бертран де ля Брокьер так отзывался об османских войсках: «Они могут внезапно трогаться с места, и сотни солдат-христиан произведут больше шума, чем десять тысяч османов. При первых ударах барабана они немедленно начинают маршировать, никогда не сбиваясь с шага, никогда не останавливаясь, пока не последует приказа. Легковооруженные, они способны за одну ночь проделать путь, на который у их христианских соперников уйдет три дня».

Как сравнение, Кинросс рассказывает о западных рыцарях-христианах, хоть и слегка беллетризованно:

«Западные рыцари в отсутствие противника для схватки рассматривали всю операцию скорее в духе пикника, наслаждаясь женским обществом, винами и предметами роскоши, захваченными из дому, увлекаясь азартными играми и попойками, перестав с присущим им высокомерием верить в то, что турки вообще когда-либо смогут быть для них опасным противником. Тем солдатам, которые осмеливались думать иначе, отрезали уши в наказание за пораженческие настроения».

Однако это несправедливо для рыцарей военно-монашеских орденов. А. Фори пишет в сборнике «История крестовых походов:

«Несмотря на то что рыцарей-монахов было сравнительно немного, за свою храбрость они пользовались уважением даже противника (особенно на востоке). Братья представляли собой силу более дисциплинированную и организованную, чем многие светские воинские части. Тамплиеры следовали строгим правилам поведения в военном лагере и на марше…»

Читатель скажет, что мы напрасно пытаемся создать впечатление очередного анахронизма. Но нам тут даже и стараться незачем. Вот и Макиавелли в рассуждениях «О первой декаде Тита Ливия» настойчиво называет этрусков тосканцами, а галлов французами, а кроме того прямо пишет, что в военном деле Европы после римлян практически ничего не изменилось.

Он пишет о современной ему пехоте:

«В пехоте есть также фюзильеры; огнем своего оружия они выполняют ту же задачу, что стрелки из лука и пращники древности. Вооружение это изобретено германскими народами, особенно швейцарцами; они бедны, но дорожат своей свободой и потому, как прежде, так и теперь, вынуждены защищаться от властолюбия германских князей, которым богатство дает возможность держать конницу, что для швейцарцев при их бедности недоступно. Необходимость защищаться пешими против конных противников заставила их обратиться к военным учреждениям древних и к оружию, которое защищало бы их от бешеного натиска конницы».

Значит ли это, что использование огнестрельного оружия швейцарцы позаимствовали у древних? Опять мы сталкиваемся с вопросом, кто же такие эти «древние».

В начале XVI века Макиавелли не видит ничего принципиально нового в вооружении его современников и древних, причем его «древние» сильно отличаются от традиционных «древних». Или он пишет: «Думаю, что благодаря седлу с лукой и стременам, которых раньше не знали, всадник в наше время крепче сидит на лошади, чем в древности». И опять тот же вопрос: когда «раньше» и что такое, в представлении Макиавелли, «наше время»? Ведь стремена, как говорят и сами историки, были изобретены не ранее XI века н. э.! Александр Македонский их не должен был знать!

Однако историк Флавий Арриан (полагают, между 95 и 175 годами, линия № 6 «римской» волны) пишет об одном из боев Македонского (IV до н. э., тоже линия № 6) вот что: «Воинов Александра пало больше: варвары подавляли своей численностью, а кроме того, и сами скифы и лошади их были тщательно защищены броней». Но чтобы защищать коня броней, надо как минимум знать седло и стремена, уметь пользоваться прочей сбруей.

Макиавелли сообщает об армянских воинах царя Тиграна II Великого (I век до н. э., линия № 5–6 «римской» волны):

«Армянский царь Тигран выставил против римского войска под начальством Лукулла 150 000 конницы, причем многие так называемые катафракты были вооружены вроде наших жандармов (в то время – тяжеловооруженные рыцари. – Авт.); у римлян же при 25 000 пехоты не было даже 6000 всадников, так что Тигран, увидав неприятельское войско, сказал: «Для посольства здесь все-таки много всадников». Однако, когда дело дошло до боя, Тигран был разбит, а историк сражения громит этих катафрактов, подчеркивая их полную бесполезность, потому что забрала, сплошь закрывавшие лицо, не позволяли им видеть врага и нанести ему удар, а тяжесть оружия не давала упавшему всаднику встать и пустить в дело свою силу».

Залезть на животное в доспехах нельзя, если нет седла (куда можно сесть) и стремян (в которые можно сунуть ноги, чтобы удержаться в седле). Если, по Макиавелли, «наше время» (эпоха Возрождения) отличается от «древности» наличием надежной конской сбруи, как минимум седла и стремян, то царя Тиграна и Александра Македонского, – героев, которых историки приписывают минус I и минус IV веку, следует отнести к эпохе Возрождения!

Поскольку все работы Макиавелли написаны до изобретения Скалигером столь привычной теперь хронологии, постольку нас не удивляет его хронологическая «необразованность». Смысловые соответствия текста Макиавелли с этой историей достигнуты стараниями переводчиков и редакторов XVII–XIX веков. Впрочем, даже при всем старании не удается скрыть, что Макиавелли не придерживается «установлений» традиционной истории. Например, он пишет, что есть княжества наследственные, а есть «новые» – такие, как упомянутое выше Миланское. В главе «О новых княжествах, приобретаемых своим оружием и собственной доблестью» Макиавелли упоминает Моисея, Кира, Ромула, Тезея, а в главе «О новых княжествах, приобретаемых чужим оружием и милостью судьбы» он пишет о Франческо Сфорца и Цезаре Борджа, и хронологическая «пропасть» для него не имеет значения.

Дадим же теперь слово не европейским авторам. Придворный историк султанов Саад-эд-Дин (вторая половина XVI века) написал хронику династии Османов с 1299 года, пользуясь сочинениями предшествовавших ему авторов. Переводчик пишет: «По своей направленности его хроника тенденциозна и исполнена идеи восхваления подвигов турок, однако фактическая сторона событий передана правильно». Посмотрим, как автор XVI века рассказывает о событиях XV века (линия № 7), о взятии Константинополя турками:

«Когда весна была уже на исходе, султан Мехмед, видя, что все готово и что все войска уже собраны, отправился… в поход, приказав одновременно везти на особых телегах огромные пушки, которые он велел изготовить для того, чтобы разрушить стены и башни (Константинополя). Перед тем как отправиться в поход, он произвел генеральный смотр своей армии… Утром султан прибыл на место, и вся армия приблизилась и заняла позиции перед стенами со стороны суши, приведя в великое изумление осажденных, которые пришли в страх при виде этого войска, даже несмотря на то, что (византийский) император, предупрежденный о решении султана, приказал укрепить все слабые места города, через которые было бы легче начать нападение, и сам он был исполнен твердой решимости защищаться до конца.

Прежде чем султан начал осаду, император послал ему предложение взять себе все города и их окрестности вне Стамбула, но оставить ему, императору, город, за что император будет платить султану ежегодную дань. Но султан, не внимая этим предложениям, ответил, что сабля и его религия неразлучны, и потребовал, чтобы император сдал ему город. Получив (этот) отказ, император установил на башнях и стенах артиллерию, воинов, вооруженных мушкетами и большими запасами смолы.

К концу первого дня до наступления ночи султан приказал установить в нужных местах батареи и начал подступ к городу при помощи янычар, а как только пушки были установлены, он приказал подвергнуть стены сильному обстрелу, не говоря уже о непрерывном граде стрел и камней, бросаемых метательными машинами, которые подобно дождю засыпали город. Осажденные в свою очередь производили непрерывные залпы из мушкетов и пушек, заряженных каменными ядрами,[42] которыми они причиняли большие страдания многим мусульманам, оросившим своей кровью землю. В это время прибыли два больших корабля, посланные на помощь императору франками, и высадили значительное подкрепление, которое быстро проникло в город…

… Султан… приказал начать штурм со стороны Едрирехских ворот. Сопротивление, оказанное осажденными, было настолько мужественным, что турки лишь к ночи смогли форсировать брешь в стене. Но вместо того, чтобы дать отбой, султан приказал привязать к концу пик факелы, свет которых заменил бы дневное освещение. Он не хотел давать передышки осажденным. Приказание было выполнено, и сражение продолжалось всю ночь. В момент самой жаркой схватки начальник франков появился на высоте стены, сражаясь наряду с другими воинами. Тогда один молодой мусульманин, ловкий и хладнокровный, бросился на него с необычайной быстротой и нанес ему такой яростный удар, что тот, пораженный насмерть, пал ниц на землю. Франки, видя гибель вождя, прекратили битву и тотчас же отступили по дороге к морю, чтобы сесть на свои корабли. Тут осаждающие почувствовали новый прилив сил. Не обращая внимания на стрелы, выстрелы мушкетов, пушек и град камней, они бросились как львы на приступ, и, войдя в бреши, проделанные ими с такой отвагой, они, наконец, захватили их и утвердили там свое знамя. В то же время город был взят, и войска, войдя в него, предали его крови и разграблению.

Император в этот момент был в своем дворце на северном конце Едрирехских ворот, где он залпами из мушкетов и пушек старался отбиться от атаковавших его мусульман. Но так как он узнал, что знамя, к которому был прикреплен коран, уже реет в центре города, он потерял мужество и приготовился отступить ко внешнему дворцу с отрядом своих людей. По дороге, встретив несколько грабивших мусульман, он бросился на них и переколол их всех. Наткнувшись на азапа, упавшего на землю от тяжкой раны, он счел своим долгом прикончить его. Азап, несмотря на слабость, напряг все усилия, чтобы избежать удара и продлить свою жизнь, и нанес императору в то же время удар, которым он поверг его на землю, после чего и прикончил его. Это заставило всех, кто сопровождал императора, бежать и рассеяться. Наконец, когда не осталось ни одного человека с оружием в руках, ни одного, кто мог бы оказать сопротивление, открыли городские ворота, и султан въехал в них во главе своей кавалерии. Грабеж продолжался три дня, и не было ни одного воина, который не стал бы богатым благодаря захваченной добыче и рабам. По прошествии же трех дней султан Мехмед запретил под страхом тяжких наказаний продолжать грабеж и резню, которая все еще не утихала. Все повиновались его приказу. Когда наступило полное спокойствие, вместо нелепого колокольного звона раздался приятный голос муэдзина, возвещающий пять раз в день час молитвы. Из церквей выбросили идолов, очистили их от запахов, которыми они были оскверняемы, и устроили в них ниши, дабы обозначить место, куда следует устремлять взор, когда творишь молитву. К церквам приделали Минареты; одним словом, не забыли ничего, чтобы превратить их в места благочестия для мусульман».

Этот рассказ уже значительно более сложен и подробен в деталях, нежели рассказы предшествующих времен. За четыре столетия, прошедших с начала крестовых походов, развилась литературная традиция, терминология, мастерство писателей. Постепенно установились международные названия, стали общеупотребимыми и повсеместно понятными имена, а это предотвращало появление различных толкований текстов. Научились писать так, что из текстов стало возможным понимать политическую обстановку!

История, составленная по хронологии Скалигера (1540–1609), – это цепь злодейств, не имеющих цели и смысла. Драматическую, но вполне понятную историю Ромеи XII–XIII веков он разложил на ряд демонических нашествий готов, арабов, монголов. А реальная история просвечивает в них лишь незначительными деталями.

Ромейская (Римская, Византийская) империя, включавшая все земли от Ирана до Британии, создалась до линии № 1. В течение ста лет произошло ее дробление на каганаты, управлявшиеся каганами, то есть государями-священниками. По всей вероятности, в VIII–IX реальных веках повсеместно произошли изменения в государственном устройстве разных стран; вместо каганатов появляются новые государственные образования – королевства и т. п., причем номинально (а на восточных землях, быть может, и фактически) сохранялась Ромейская (Византийская) империя. В Европе в IX–X веках произошло объединение на основе католической религии и была сделана попытка присоединить к этому союзу восточные земли, где исповедовались мусульманство и православие. События и войны этого периода вошли в «историю по Скалигеру» под именами арабских завоеваний, крестовых походов, монгольского ига…

Мы излагали уже версию, что был некоторый рубеж, который отделил античность от эпохи Возрождения. Это середина XIV века, отмеченная жесточайшими гражданскими войнами в империи: в 1338 году османский эмир Орхан завоевал Малую Азию, в 1360 году султан Мурад I покорил почти всю Францию. Не этим ли гражданским войнам были свидетелями Цезарь, Лукан и Тит Ливий, чьи описания относятся к этой линии № 6?

XIV век также известен страшной эпидемией чумы, получившей название «Черная смерть», и, возможно, разрушительными землетрясениями. Эти ужасы нанесли классической культуре конца XIII – начала XIV веков тяжелый удар: население Европы сократилось, города обезлюдели, производство упало. В конце XIV века встал вопрос о возрождении культуры, а время упадка и испытаний получило повергающее всех в ужас наименование «середина века». Однако в начале следующего, XV века это название потеряло свой первоначальный смысл и было переделано в «средний век», – так, возможно, именовали теперь весь XIV век, в отличие от античного XIII века и нового, XV века, века Возрождения.

В XVI–XVII веках в результате филологической деятельности некоторых представителей Ренессанса прижилось понятие «средние века», подразумевающее сразу чуть ли не тысячу лет. Так и получилось, что Лаоник Халкокондил в середине XV века имел образцом творчество Фукидида (якобы ок. 460–400 до н. э., линия № 5), античного автора XIII века; Тит Ливий тоже следовал за ним.

Византийский историк Лаоник Халкокондил (ок. 1430 – ок. 1490) дал в своем сочинении интересное описание жизни многих народов, а особенно подробно – на Балканах и в Малой Азии. Свободный от чинопочитания византийских императоров и христианских владык, Лаоник достаточно беспристрастен, хотя не все его сообщения точны. Нам же наиболее важно, насколько свободно он владеет словом.

Тут мы приводим его рассказ о походе турок в 1450–1451 годах на албанцев, поднявших во главе со Скандербегом восстание против поработителей.

Лаоник Халкокондил. «10 книг историй»:

«Итак… с наступлением лета император (турецкий султан Мурад II, 1421–1451 годы. – Авт.) выступил против сына Ивана Скандербега, который еще ребенком прибыл ко двору императора, стал его любимцем, но бежал в свою родную страну, женился на дочери Арианита[43] и открыто воевал с императором, ни дани не уплачивая императору, ни ко двору не являясь, ни на увещания не склоняясь. Собрав поэтому все свои войска и из Азии, и из Европы, император выступил на страну Ивана и, когда достиг ее, вторгся в нее. Посылаемые им войска, поджигая все, что возможно поджечь, палили деревни, поля и имущество и уничтожали все, находящееся там. Скандербег же и выдающиеся албанцы тайно отправили жен и детей в земли венецианцев, на побережье Ионического моря. Сами же, бродя кругом, переходили из одной области в другую, если их просили об этом их города, и оставались в горах, которые простираются над их страной до самого Иония. Мурад осадил прежде всего Сфетию, объявив жителям, что если они сдадут город, то могут уйти, куда каждый пожелает. Но те не согласились. Тогда он бросил на штурм янычар, взял город силой, поработил жителей, а мужчин всех перебил. Затем, подойдя к Гетии, он занял ее, ибо жители сдались, и, обратив их в рабство, повел войска на Крую, самый выдающийся из городов страны албанцев, расположенный в очень укрепленном месте. Приступив к нему, он осадил его, ударил в стену таранами и низверг значительную ее часть. После этого, надеясь взять город, он штурмовал его с янычарами, но не мог захватить и отвел войско, ибо год уже кончался, и наступившая зима угнетала воинов… А на другой год снова, объявив о сборе войска, выступил против Скандербега…»

Мнения о творчестве Лаоника, которые можно найти у литературоведов, поразительным образом подтверждают нашу версию хронологии. Например, утверждается: «Знаменательно, что Халкокондил говорит об «эллинах», а не о «ромеях…». Или: «Он продолжает переименовывать русских – в «сарматов», сербов – в «трибаллов», болгар – в «мидян», татар – в «скифов» и т. п.».

Или такое мнение – о другом летописце того времени, Кривотуле с острова Имвроса: «… Он воспроизводит взятые у Фукидида парадигмы изложения (подчас прямо вставляя в свой текст выдержки из античного историка)». И затем: «Османы оказываются у Кривотула потомками Персея и Даная, а стало быть – исконными эллинами»; «Мекмед II… выступает в своей войне с эллинами как мститель за Гомерову Трою».

Дадим слово Лудовико Ариосто (1474–1547, линия № 7–8). Всё перемешалось в его стихотворении, – мавры мстят императору Карлу за смерть римского императора Трояна, здесь же воюют потомки Геркулеса:

Дам, рыцарей, оружие, влюбленность
И подвиги, и доблесть я пою
Времен, когда, презревши отдаленность,
Стремили мавры за ладьей ладью

На Францию; вела их разъяренность
Владыки Аграманта, чтоб в бою
Смять Карла-императора и рьяно
Отмстить ему за смерть отца – Трояна.

И о Роланде в песне расскажу я
Безвестное и прозе и стихам:
Как от любви безумствовал, бушуя,
Еще недавно равный мудрецам, -

Все это я исполню, торжествуя.
Коль бедный разум сохраню я сам,
Уже едва ль оставленный мне тою,
Что не Роландом завладела – мною.

Потомок Геркулеса благородный,
Краса и гордость века – Ипполит,
Прими сей труд не пышный, но свободный,
Твой верный раб тебе его дарит.

В то время сын Трояна знаменитый
Париж осадой обложил кругом,
И городу, лишенному защиты,
Грозило вскоре пасть перед врагом;

И если б не были поля залиты
С небес на них ниспосланным дождем, -
От африканского копья без славы
В тот день лишился б Карл своей державы.

… Завершается XV век (линия № 7), начинается век XVI (линия № 8). Один из самых знаменитых писателей этой эпохи Николо Макиавелли сообщает о поражении от Ганнибала при Каннах (216 до н. э., линия № 7) во Второй Пунической войне. Всё в его текстах – иносказания. Он пишет про Рим и тут же про римскую Церковь. Он не приводит ни одной (!) даты.

«От Тарквинцев до Гракхов – а их разделяет более трехсот лет – смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям, и еще реже к кровопролитию», и т. п. Имеются в виду триста лет с XI по XIV век? Или это просто мифическая цифра?

А вот заявление о влиянии Рима, который легко отождествляется с римской Церковью:

«В древние времена (какие? – Авт.) тому было немало примеров. Так, при помощи Карла Великого Церковь прогнала лангобардов, бывших чуть ли не королями всей Италии. В наше время она подорвала венецианцев с помощью французов, а потом прогнала французов с помощью швейцарцев».

Или: «Многие римляне, после того как нашествие французов опустошило их родину, переселились в Вейи, вопреки постановлению и предписанию Сената». Комментаторы тут же поправляют: «Макиавелли… сознательно допускал анахронизм, именуя галлов французами: это надо было ему для подчеркивания параллели между галльским нашествием на Древний Рим и походам Карла VIII в Италию». Ну, когда же это кончится?!

«… Сама доблесть, которая прежде помещалась в Ассирии, переместилась в Мидию, затем в Персию, а из нее перешла в Италию и Рим». Перечисляя «древние царства», Макиавелли пропускает Македонию. Видимо, и Македония и Италия означало тогда одно и то же – Ромею XIV века, ибо эти земли входили в состав империи.

А в некоторых местах (и это ни для кого не секрет) Макиавелли дополняет Тита Ливия, то есть история, описанная Ливием, известна ему не хуже, чем самому Ливию! Причем сначала средневековые хронологи «вычислили», что Тит Ливий жил в I–II веках н. э., а потом они «поправились», и теперь считается, что он жил в I веке до н. э. Это тоже надо иметь в виду, когда в истории что-то не сходится.

Гербы и флаги[44]

Как бы мы ни относились нынче к рыцарству, но было то время, и в нем жили люди. Мы теперь можем, при желании, посмеяться над их нелепыми одеждами и прическами, перьями на шлемах, «технической отсталостью», суевериями и гербами. Но они относились совершенно серьезно и к Богу, и к правилам чести, и к принятой символике.

И мода того времени не казалась им смешной. Они, скорее, посмеялись бы над нами.

Но учитываем ли мы условия той культуры, в которых они жили? Не всегда. Ю. В. Арсеньев пишет в книге «Геральдика» (1904):

«Еще весьма недавно научное понятие об «истории» ограничивалось одною лишь «политическою» ее частью, причем совсем не обращалось внимания на ее археологическое значение, на изучение специально исторических вопросов и местных бытовых условий. Понятие о культурной истории долгое время совершенно отсутствовало в науке».

«Еще совсем недавно»! – надо полагать, в XIX веке не обращали внимания на исторические источники, а ведь история была уже в основном написана! – но геральдика не воспринималась как научная дисциплина.

Что такое геральдика и почему к ней следует относиться как к строгой науке? «Геральдика есть познание правил изображения гербов и пользования ими», – пишет Арсеньев. Дело в том, что средневековый человек отнюдь не был глупцом. Ему не хватало знаний в той или иной области, но в том, в чем он хорошо разбирался, он не делал глупостей. А в гербоведении, правилах составления гербов, он разбирался, – в отличие от нашего современника.

Прежде всего, герб – не просто эмблема, а эмблема на щите. С этой точки зрения, кстати, герб СССР гербом не являлся.

Гербы могли быть рельефными, но могли быть и плоскостными. Они составлялись из металлов (золото и серебро) и эмалей (финифтей) пяти цветов: красного, голубого или лазоревого, зеленого, пурпурного и черного. Золото и серебро, соответственно, добавляли в палитру желтый и белый цвета. Основное правило: запрещалось накладывать металл на металл и финифть на финифть.

В изображениях употреблялись также меха, горностаевый и беличий, которые наносили на гербы черными или голубыми значками в виде шкурок, хвостов или более сложных фигур. Если на гербе изображался человек, было разрешено использовать телесный цвет.

Щиты могли разделяться на части. Если делили по вертикали, щит назывался рассеченным, по горизонтали – пересеченным, из угла в угол – скошенным справа или слева. Можно было разделять щит одновременно и по горизонтали, и по вертикали. Были и другие деления щита: вилообразный, зубчато-пересеченный, вогнуто-рассеченный и так далее.

Существовало шесть основных геральдических (дававших около двухсот комбинаций) и большое количество негеральдических фигур (среди которых естественные, искусственные и легендарные), помещаемых на щит. Все живые существа должны изображаться смотрящими в левую от зрителя сторону.

Применялись в геральдике также «необязательные» части: шлем, корона, нашлемник, мантия, намет, щитодержатели, девизы, сень.

По сообщению того же Арсеньева, представления о развитии геральдики складывались значительно позже «гербоносной» эпохи и были весьма наивны и ненаучны:

«… француз Фавен (1620 г.) относил начало геральдики к первым временам человечества и баснословил, будто потомки Сифа, желая отличаться от сыновей Каина, изображали на своих щитах различные предметы животного и растительного царства, тогда как последние избрали себе для той же цели предметы искусственные. Сегуэн (1648 г.) приписывал изображения гербов сыновьям Ноя, ссылаясь на какие-то сомнительные апокрифические источники. Нашлись и такие фантазеры, которые изобретали гербы для Адама, пророков, ветхозаветных патриархов и еврейских царей. Другие, читая в книге Чисел, что евреи по выходе из Египта разбивали свой лагерь по племенам и семействам, утверждали, что каждый из них избрал себе герб сообразно с тем, что ожидало его в будущем. Так, Иуда принял изображения льва, Завулон – якоря, Иссахар – осла, Гад – воина, Дан – змеи, Симеон – меча, Вениамин – волка и т. д.».

Герб необходим, чтобы различать в бою кто есть кто. Бытовым сознанием мы понимаем, что сыновьям Ноя нечего было делить и они, расселившись на разные континенты, не воевали. Так что геральдика развивалась отнюдь не во времена библейского Ноя, а в Средние века. Начавшись где-то совершенно незаметно, не оставив от этого начала никаких следов в истории, она захватила со временем всё рыцарство. Лев получал в лапы крест, меч или секиру, менялся цвет когтей и языка (или самого животного), раздваивался хвост и т. п. Вздернутые крылья и открытый клюв у орла, поднятые или красные когти у зверя означают воинственность, опущенные крылья – миролюбие.

Постепенно отличительные знаки на щите стали наследственными, родовыми. Выработались строгие правила составления гербов. Появились специальные люди, специалисты по гербам – герольды, а со временем и специальные государственные учреждения, герольдии.

Как пишет Вейс, древнеримские воины носили щиты «с украшениями в виде гербов». Не проще ли прямо сказать, что щиты были украшены гербами? Нет, историк этого не делает, ибо фраза, построенная таким образом, мгновенно выдаст средневековое происхождение римских щитов.

А вот итальянский историк XIV века Виллани прямо пишет:

«У великого Помпея была хоругвь с серебряным орлом на голубом поле, а у Юлия Цезаря – с золотым орлом на алом поле… Но Октавиван Август, племянник и наследник Цезаря, изменил этот герб и принял золотой цвет поля и природный черный цвет орла, символизировавшего власть императора… Константин и за ним другие греческие императоры вернулись к гербу Юлия Цезаря, т. е. золотому орлу на алом поле, но двуглавому… После Октавиана все римские императоры (Палеологи и Кантакузины. – Авт.) сохраняли такой же герб (черного орла на золотом поле. – Авт.)…»

Современный же комментатор никак не может удержаться от «уточнений»: «В древнем Риме не было гербов, хотя орел… действительно украшал военные знамена и позже стал знаком империи». Ну, что тут поделаешь?

Мы видим, что история геральдики происходит в Средние века. Она началась одновременно с появлением рыцарства и точно так же, как и рыцарство, оказалась «отраженной» в мнимых ветвях синусоиды. Вот как геральдистика развивалась на самом деле, если отбросить выдумки о гербах ветхозаветных и античных героев:

«Историю геральдики… можно разделить на три периода:

1. Время, когда исключительно лишь один щит с находившимся на нем изображением представлял собой герб – с XI до XIII века (линия № 3–5) – это геральдика щита и эпоха ее первоначального развития.

2. Период, когда к щиту как носителю герба присоединился шлем со своим украшением и гербовое искусство достигло своего высшего, живого (практического) развития. Это время процветания геральдики, продолжавшееся с XIII до конца XV века (линии № 5–7). В этом периоде действительно употреблявшийся в бою щит совпадает, т. е. тождествен с геральдическим щитом, т. е. расписанный красками гербовый щит и шлем с его украшением действительно носятся владельцем герба.

3. Время, когда геральдический щит превращается в нечто совершенно отвлеченное и в действительности уже более не носится. С этих пор начинает появляться в гербах множество несущественных привесок и добавлений, которые не имеют основания в существе дела. Старинные геральдические правила начинают постепенно забываться и исчезать, и, при недостатке правильного понимания, в геральдику вторгается произвольность. Это время упадка живой геральдики – начиная с XVI века (линия № 8) и до нынешнего времени».

Во многих странах издавались справочники – гербовники. Видимо, с XV века геральдика становится очень сложной и запутанной. А ведь в рамках геральдики сформировалась еще и наука о знаменах, вексиллография. Тут тоже сложностей хватает, поскольку свое значение имели форма, размер, цвет и изображение, помещенное на знамя.

Но геральдика на то и историческая дисциплина, чтобы распутывать сложности. Таким образом, она, равно как и нумизматика, и лингвистика, не только могла, но и должна была устанавливать хронологические рамки для истории. Однако дело шло с точностью до наоборот: история, основанная на хронологии Скалигера, навязывает геральдике и другим дисциплинам временн ые рамки.

Геральдисты теряют всякую возможность работать, потому что история учит:

«Средневековье в грандиозных масштабах смешало эпохи и понятия, средневековые авторы по невежеству отождествляли древнюю, античную и библейскую историю с эпохой средних веков…

В средние века почти утерялось представление о хронологической последовательности: при похоронах Александра Македонского присутствуют монахи с крестами и кадильницами; Катилина слушает обедню; Орфей является современником Энея, Сарданапал – царем Греции, Юлиан Отступник – папским капелланом…»

Этот набор «средневековых анахронизмов» появился лишь после того, как «новопросвещенные» скалигеровщиной европейцы запутались в своей истории или решили специально ее запутать.

К сожалению, печальной констатацией этого факта и ограничивается научный инструментарий серьезного геральдиста.

Арсеньев: «Со времени так называемой эпохи умственного просвещения, конца XVIII столетия и до наших дней нередко слышались и еще слышатся голоса, заявляющие, что занятия геральдикой и сфрагистикой, а равно и генеалогией, не могут иметь никакого научного значения и являются лишь бесполезной тратой времени».

Но когда мы встречаем на полотнах средневековых художников тот или иной геральдический знак, можно быть абсолютно уверенным, что он использован там со смыслом и со знанием дела. А встречаем мы гербы на картинах часто.

На картине Пьеро делла Франческа мы видим на флагах орла, льва и черную голову (герб Корсики). Картина называется «Битва Ираклия с Хосроем», написана в XV веке, а саму битву традиционно относят к VII веку. Анахронизм?… Или нет?

В произведениях братьев Лимбургов и других европейских художников войска Юлия Цезаря или его прямых потомков в средневековом облачении сражаются с войсками Александра Македонского, что с точки зрения традиционной хронологии – абсолютная нелепость.

Герб, при отсутствии паспортов, удостоверял личность дворянина. Мало того, знающему человеку он рассказывал историю рода, что тоже было так важно для дворянина! И вот мы видим, что так же, как приписали Александру Македонскому знание кодекса рыцарской чести, теперь его «снабжают» гербом! Да еще «сводят» на поле боя с Цезарем, коий младше Александра на 300 лет!

Арсеньев пишет: «Вполне ясно, что герб является произведением эпохи рыцарства, продуктом крестовых походов и турниров, одним словом, Средних веков. Влияние крестовых походов и турниров на развитие геральдики, как науки с определенными, точно установленными правилами, не подлежит сомнению… Геральдике свойственны только два стиля: готический и стиль эпохи Возрождения».

Средневековый правитель не стал бы без серьезных на то причин печатать на своих деньгах «чужой герб», как это сделал, если верить традиционному толкованию, хан Золотой Орды, поместив на монете знак принадлежности к византийскому двору. Не стал бы приписывать Юлию Цезарю герб Палеологов, не имея на то оснований.

И. К. Гаттерер в книге «Начертание гербоведения» (1805) дает такие «иконологические описания» гербов некоторых «знатнейших государств», располагая их по алфавиту:

• Англия – три златых леопарда;

• Венеция – лев в короне, в передней лапе держит крест;

• Ирландия – златая лира или арфа;

• Испания – златая крепость с тремя башнями в красном поле;

• Пруссия – единоглавый черный коронованный орел в серебряном поле;

• Римская империя – черный двуглавый орел парящий, в золотом поле;

• Турция – новая луна;

• Франция – три златых лилии в синем поле;

• Швеция – три золотые короны, в голубом поле;

• Шотландия – красный лев, в серебряном поле.

Двуглавый орел на золотом поле, названный здесь гербом Римской империи, «по совместительству» был гербом Византийской империи, а современный герб Венеции – крылатый лев с книгой. Скорее всего, на картине Пьеро делла Франческа «Битва Ираклия с Хосроем» рядом с флагом Корсики изображен флаг Венеции (золотой лев на красном поле). Черный орел с одной головой может быть гербом Хосроя, но что же это в таком случае за Хосрой и какой у них там век на дворе?

И еще: сколь хороши рисунки гербов!

В сборнике «Из истории и культуры средневековья» М. Медведев пишет, что на заре геральдики изображения были грубы, примитивны, без выписанных деталей. С XIII века в создании гербов начали применять готический стиль (орел, например, состоял из одних прямых линий). В XVI веке наметился переход к новым формам, а в течение следующего столетия в геральдике утвердился стиль барокко: ломаные линии контура сменились плавной кривизной. В XVIII веке стараниями графиков Дозье и Ленотра был создан законченный гербовый стиль (стиль рококо), который в целом сохранился и позднее.

Рассматривая различные источники по гербоведению, М. Медведев сообщает:

«Повторяя тезис Фоше (1530–1602) о бытовании наследственных гербов лишь со времен Людовика Толстого, Коломбьер, Дж. Гуиллим и другие авторы буквально топили его в системе прямо противоположных суждений.

Так называемая «эпоха герольдов» (приблизительно XIV–XV вв.) характеризуется расцветом формальных, зачастую совершенно искусственных гербоведческих построений, относившихся более к риторике, чем к геральдике как таковой, и еще сохранивших вспомогательный, второстепенный характер. Затем формальная геральдическая теория, совершенствуясь, стала претендовать на самодостаточность, а герб был переосмыслен как ее порождение, придаток, иллюстрация. В результате, когда в XVIII столетии круг замыкается, внимание исследователей все чаще вновь обращается к гербу, и таким образом кладется начало научной геральдике, последняя получает в наследство мощный комплекс ложных стереотипов восприятия, не изжитых и посегодня. Исследователь вынужден постоянно преодолевать эту гербоведческую «антитрадицию», восходящую к эпохе Ренессанса».

А может быть, научная геральдика получила в наследство от XVII века ложную скалигеровскую хронологию? И герб на самом деле способен «пролить свет» на темные места истории? Так будет точнее.

Династические гербы появляются с XI–XII веков. С этого же времени известны городские печати и флаги. Города, боровшиеся за свою независимость с королями, вводят городские гербы с XIII века. Герб города и флаг не обязательно совпадали по изображениям. Например, в 1242 году был заключен договор между Генуей и Венецией, по которому в целях безопасности корабли того и другого города должны были нести щиты с гербами обоих городов. Первоначальный герб Венеции – лев на зеленом холме в голубом поле – позднее стал изображаться в поле цвета венецианского флага – красном. Гербом Генуи был красный крест на белом поле. Такой же крест был на флаге Флоренции, но с 1251 года его сменила алая лилия. Еще Ричард I Плантагенет (Львиное Сердце) использовал в Крестовом походе белое знамя с красным крестом.

Государственные же гербы появились скорее всего в XIV веке, а гербы, зафиксированные в правовом отношении, известны с XV века.

Посмотрим на историю гербов с точки зрения совпадений по «линиям веков». Считается, что три золотые жабы появились на белом знамени основателя франкского государства Хлодвига в VI веке (линия № 3), а позже их переделали в лилии на синем фоне. Это очень спорно, потому что жаб не было бы видно издалека. С другой стороны, основатель династии Капетингов Людовик IV Толстый (1081–1137) находится на той же линии, что и Хлодвиг, и даже их имена созвучны: Людвиг – Хлодвиг. С этого времени (линия № 3) гербом династии Капетингов становятся три золотые лилии, и этот же герб стал государственным. При смене династии Капетингов на династию Валуа герб Франции – три златые лилии на синем поле – остался прежним.

Примерно тогда же гербом Плантагенетов стали три леопарда на красном поле. Эдуард III Плантагенет (1312–1377), внук Филиппа IV Капетинга (1268–1314), претендующий на французский трон, ввел в свой герб французские лилии, и он с этого времени стал четырехчастным (первую и четвертую часть украшали лилии, а вторую и третью – леопарды). Считается, что это послужило формальным поводом к Столетней войне (1337–1453).

С XIV века австрийские Габсбурги ввели новый герб – двуглавого орла. По времени это совпадает с правлением в Константинополе династии Палеологов, чьим гербом также был двуглавый орел, и этим объясняется легенда о том, что дом Габсбургов получил привилегии от императора Августа и (повторно) от Нерона – римские императоры находятся на одной линии № 6 с Палеологами.

Черный одноглавый орел на золотом поле в качестве геральдического символа был на щите Фридриха II Гогенштауфена, правившего на Сицилии. Гогенштауфен был союзником византийского императора, и можно думать, что использование им символа «античной» Римской империи отнюдь не случайно. С XIV века этот орел становится гербом Германии (с красными клювом и лапами).

Первой геральдической эмблемой Швеции следует считать трех леопардов Эрика III. Во второй половине XIV века король Альберт Мекленбургский установил новый герб, три короны на синем поле…

На средневековых миниатюрах мы встречаем полное «смешение эпох». На одной из них (XV века) изображены деятели разных веков со своими гербами. Впечатление такое, что художник запечатлевал самых знаменитых представителей родов, владевших этими гербами.

Линия № 4: Король Артур держит герб с тремя золотыми коронами на синем поле. Линия № 5 «римской» волны: Цезарь с византийским гербом (черный двуглавый орел на золотом поле). Линия № 6: Александр Македонский с серебряным львом на красном поле.

Герб Карла Великого (его традиционно относят к IX веку, линия № 1, но с этим мы не можем согласиться) представляет собой комбинацию герба Юлия Цезаря пополам с французскими лилиями.

Чем же все это объяснить? Неужели умопомешательством художника? Вряд ли, ведь в те времена не очень-то считались с «правами человека» и за незаконное ношение (и изображение) герба могли не только в тюрьму засунуть (это само собой), но и голову отрубить.

Правильно пишет Арсеньев, без знания геральдики все эти памятники так и остаются столь же малопонятными, «как надписи на каком-либо незнакомом языке». И если мы видим герб не на своем месте, мы должны усомниться не в умственных способностях средневекового художника, который его «неправильно» использовал, а в умозаключениях историка.

Без вести пропавшие во времени[45]

В XI–XII веках, по призыву Ватикана и с согласия Византийского императора, сотни и сотни тысяч европейцев покинули свои страны и двинулись освобождать гроб Господень, а по сути дела, завоевывать Азию, «освобождать» земли, некогда принадлежавшие великой Византийской империи. Их целью были Палестина, Сирия, Месопотамия. Лишь малая часть (в основном руководители) вернулась домой. Традиционно считается, что остальные погибли, поскольку нет об их судьбе никаких сведений.

И в самом деле, многие погибли в боях, или от голода и жажды, или от эпидемий. Но чтобы погибли все? Этого не может быть. Человек – существо чрезвычайно живучее. Полагаем, в большинстве своем крестоносцы, рыцари и крестьяне, остались живы и провели свою жизнь на Востоке, отдав ему свои знания и умения, навыки и культуру. Крестьянин и в мусульманской стране крестьянин, а воины одинаково нужны и королям, и султанам.

Предлагая современную версию хронологии цивилизации, мы возвращаем истории сведения об их судьбе. Ищите пропавших без вести крестоносцев в «древних» странах Востока!

Ниже мы широко цитируем книгу Бернгарда Куглера «История крестовых походов», впервые изданную в России в 1895 году.

Куглер пишет:

«Крестовые походы хотели не просто освободить Иерусалим, но, кроме того, снова подчинить Восток христианскому западному господству. В этом смысле они представляются переселением народов, направленных на восток, но которое началось в век весьма скудных географических познаний и крайне неразвитых средств сообщения. Поэтому эти пилигримства могли совершаться только при таком огромном расходе человеческого материала… Великое германское переселение народов, которое стоит в начале средневековой истории, иногда прославляется, правда, как самое блестящее и самое победоносное проявление германской силы, но иногда указывалось и на то, что при этом переселении погибло сравнительно с достигнутым результатом поистине ужасное множество благороднейших племен».

1-й Крестовый поход, 1096–1099 годы. Первые отряды немцев с примкнувшими «несколькими итальянскими толпами» вторгаются на тюркские земли Малой Азии, ничего не зная ни о географии земель, ни о силе противника. Завладели городом Ксеригордон. Тюрки окружили их и отрезали им воду.

«Несколько дней немцы переносили мучения жажды; наконец одна часть их перешла на сторону неприятеля,[46] которому теперь не трудно было справиться с истощенными остальными людьми», – пишет Б. Куглер. Услышав об этом, новые крестоносные отряды, не слушаясь начальников, кинулись на выручку и, конечно, нарвались на жестокий бой. «Жалкие остатки были приняты на берегу (Босфора) византийским флотом и отвезены обратно в Константинополь. Там несчастные продали свое оружие и в жалком убожестве рассеялись во все стороны (октябрь 1096)».

В это время из Европы уже двинулась колоссальная сила, не менее трехсот тысяч крестоносцев, «хорошо вооруженных воинов, за которыми, конечно, следовал еще длинный обоз слуг и монахов, женщин и детей, шпильманов и девок». Общего предводительства у этого воинства не было, поскольку «каждый самостоятельный человек вооружался, предпринимал свое странствие к Святым местам, как, когда и в каком направлении хотел». То есть статистического учета, кто куда девался, не велось.

В результате 1-го Крестового похода был захвачен Иерусалим и создано латинское Иерусалимское королевство. Крестоносцы основали также несколько княжеств на территории Сирии, в основном по Средиземноморскому побережью.

Позже примкнуть к сражающимся на Востоке решились еще тысячи людей. В 1100 году двинулись ломбардцы, в 1101 – французы и немцы. Вскоре на азиатском берегу соединились войска маршала Конрада, Стефана Бургундского, Стефана Блуаского и других господ, «так что еще до прибытия остальных немцев и аквитанцев, здесь – по преданию, конечно, мало достоверному – собралось не менее 260 000 крестоносцев. У ломбардцев возникла мысль, что во славу Спасителя надо предпринять что-нибудь необычное и грандиозное, а именно… покорить Багдад и таким образом уничтожить самый халифат» (Б. Куглер).

Короче, чтобы не возиться с окраинами халифата, рыцари задумали взять столицу Ирака. Византийский император Алексей такую авантюру не одобрял и уговаривал идти в Сирию и Палестину, в поддержку Иерусалимскому королю, но разве благородных господ удержишь? Не имея никаких карт, они отправились в путь и около двух недель шли прямо на восход Солнца, затем взяли город Анкиру, свернули на северо-восток, дошли до Гангры, но, не решившись напасть на этот укрепленный город, снова пошли на восток. И встретили воинов халифа Багдадского.

«Поражение было ужасно и решительно для всего войска. Только слабые остатки его достигли берега, и только немногие из этих спасшихся счастливо добрались до Константинополя, а именно Стефан Бургундский и Стефан Блуаский, Раймунд Тулузский, маршал Конрад и архиепископ Ансельм Миланский. Последний умер, однако, вскоре после этой катастрофы 31 октября 1101 г.».

В последующие годы крестоносцы не только отбивались от турок-сельджуков, но и начали «прижимать» своих верных союзников армян, и даже враждовать между собой.

Следующая катастрофа произошла в 1119 году, когда мусульманами были наголову разгромлены войска князя Рожера, а сам князь убит. Едва не пала Антиохия, на волоске держались Эдесса (Новгород по-еврейски), Телль-Башир и мелкие армянские владения. «Собственными силами северо-сирийские христиане не могли уже долго держаться. Если они могли быть спасены и обеспечены от нападения сельджуков, это могло случиться теперь только благодаря усилившемуся тем временем могуществу королевства Иерусалимского».

Как видим, довольно слабые и неорганизованные войска европейцев завоевали-таки себе восточные земли, потому что и войска Востока были достаточно слабы. Прошло каких-то двадцать лет, и вот уже возросло могущество королевства Иерусалимского, но значительно усилились и мусульманские войска.

2-й Крестовый поход, 1147–1149 годы. Прошло немало лет, подросло новое поколение европейского, прежде всего германского рыцарства. Войска собирали и немецкий король Конрад, и французский король Людовик. Помимо рыцарей в их войсках были легкая конница, пехота и обоз. «Любопытно, что греки, когда хотели потом сосчитать немецкое войско при его переходе через Босфор, находили более 900 000 человек», – сообщает Б. Куглер.

Не будем вдаваться в подробности, как они с бесчинствами прошли по Европе до Константинополя, а византийские греки тем временем заключили мир с турками, и немцы чуть не передрались с греками. Не суть важно. Важно, что и эта (немецкая) армия была разбита, остатки бежали, да еще тридцать тысяч умерли от голода и болезней.

Когда с немцами было уже покончено, подоспели французы во главе со своим королем. Вскоре они оказались в еще худшем положении и запросили у греков корабли, чтобы уплыть из этой Сирии подальше. Корабли-то греки прислали, но мало; на них могли поместиться только самые знатные господа. Людовик, конечно, уплыл, а «оставшиеся отряды, конечно, в скором времени все погибли», – пишет Б. Куглер. Неужели все погибли? «Не надо нас дурить», – как с присущим ей остроумием заметила бы Е. Э. Ермилова.

Вот что интересно. В результате 1-го Крестового похода на неподвластных христианам территориях Ирака, Сирии, Палестины, Египта остались сотни тысяч молодых европейских мужчин призывного, условно говоря, возраста. Зная мужчин по личному опыту, мы не станем даже предполагать, что они прожили жизнь холостяками и не пустили гулять по мусульманскому Востоку сотен тысяч детей. А для их детей родиной стал уже этот самый Восток. Кто обучал мальчиков воинскому искусству? Вместе с мусульманскими учителями также их отцы, вчерашние европейские рыцари.

Между 1-м и 2-м крестовыми походами прошло пятьдесят лет. Сменилось два, даже три поколения. С крестоносцами 2-го похода воевали потомки крестоносцев 1-го похода. При этом коренное население мусульманских земель, особенно тех, что не были затронуты войной непосредственно, рвения к боям не испытывало. Отвоевывавший Сирию и Палестину султан Саладин неоднократно просил о помощи халифа Багдадского, царей Ирана, Аравии и даже Марокко. Они воевать не желали. «Есть ли хоть один мусульманин, который следует призыву, который приходит, когда его зовут? – жаловался Саладин. – Мусульмане вялы, лишены мужества, равнодушны, утомлены, бесчувственны, не ревностны к вере».

У людей, родившихся в ХХ веке, сложился определенный стереотип, понимание того, что такое война, какова она. Но это понимание нельзя прилагать к крестовым войнам.

Что такое война в начале и середине ХХ века? Армии, подчиненные общему командованию, захватывают громадные территории. Войска противников противостоят друг другу по фронтам.

Но еще в XIX веке война была совсем другой! Вспомните знаменитую Отечественную войну с Наполеоном. Было ли противостояние войск по фронту? Нет, был военный поход: армия французов по двум дорогам шла от границы России к Москве (которая, кстати, столицей государства не была). Уже в тридцати километрах от этих дорог никакой войны вроде бы и не было! Барышни окрестных городов давали балы заезжавшим отдохнуть гусарам, расспрашивали о ходе кампании. Это эпоха книгопечатания, газет, развитой географии, стратегии и тактики.

А за 600–700 лет до Наполеона не было не только линии фронта, но также общего командования, географических планов местности, надежных средств сообщения.

Во многих летописях (в большинстве своем датируемых более ранними, чем эпоха крестовых походов, временами) упоминается о проходе на восток больших масс конных людей с железным оружием. Прошли, и все. Кто? Куда? Традиционно эти сообщения считают за письменные подтверждения так называемого «великого переселения народов», а это шли крестоносцы. Отдельные отряды могли забраться весьма далеко от Сирии или Ирака!

Не следует также думать, что во все время крестовых войн на всей этой территории гремели сплошные бои и Передняя Азия лежала в развалинах. Ничего подобного! Люди продолжали жить, земля плодоносила. В боях мусульмане и христиане соревновались в ловкости и жестокости, в перерывах между битвами солдаты дружелюбно сходились для совместных игр и забав. Христианские земли Сирии мало-помалу стали центром всемирной торговли. Лимоны, апельсины, фиги и миндаль, тонкие масла, тяжелые вина и фрукты, шелковые ткани, пурпур и стекло – все становилось предметом торга:

«В больших портовых городах различные товары Запада встречались с произведениями греческой техники и сокровищами Персии, Индии и Китая. На рынки Аккона и Бейрута доставлялись, например, произрастающий в восточной Азии ревень, добывавшийся в Тибете мускус, затем перец, корица, мускатный орех, гвоздика, алоевое дерево, камфора и другие продукты Индии или ее островов, слоновая кость также оттуда или из восточной Африки, жемчуг из Персидского залива, а также ладан и финики из Аравии».

Королевства и княжества крестоносцев – прообраз исторического Ассирийского государства. Оно находилось на севере Месопотамии с центром в городе Ашшур, там же держались крестоносцы. Это одна и та же история, записанная разными летописцами. Ассирийская политика НАСАХУ, «вырывание с корнем», на самом деле есть заселение Северной Месопотамии пленными и свободными немцами, французами, итальянцами, лишенными корней на новой родине.

2 октября 1187 года султан Саладин взял Иерусалим, и это стало прологом 3-го Крестового похода (1189–1192). Европу раздирали политические страсти, как всегда пикировались папство и германский (святой римский) император. Папа Урбан III получил печальное известие о падении Иерусалима 18 октября и, не вынесши удара, 20 октября скончался. Его преемник Григорий VIII отложил в сторону все политические дрязги и призвал европейских монархов готовиться к новому походу.

Поход лично возглавил император Священной Римской империи Фридрих I. Наученные горьким опытом, немцы решили создавать войско только из годных для войны людей. Никаких бедных пилигримов, никаких фанатствующих религиозных толп! Собрали сто тысяч или немного более человек, «но это сплошь были князья, рыцари и закаленные воины» (причем на каждое знамя, то есть на каждого знатного господина, полагалось 20 человек обслуживающего персонала). Дисциплина в воинстве поддерживалась образцовая. В походе император Фридрих проявил себя выдающимся полководцем!.. Если бы он остался жив, возможно, политическая карта мира была бы ныне совсем другой, но с ним случилось несчастье: на одном из переходов он утонул в азиатской речке. Дисциплина упала, в армии начались разброд и распри. И чем же, вы думаете, кончилось дело? Б. Куглер, основываясь на документах той поры, сообщает: «На рынке в Галебе пленных немцев продавали целыми толпами, как рабов».

Крестовые походы в описании Фукидида[47]

С легкой руки традиционных историков большинство людей принимает тексты историка Фукидида, жившего якобы в 460–400 годах до н. э., за древнегреческие. Между тем тексты эти содержат описания вполне средневековых событий, выполнены в средневековой манере, и даже прозвище «Фукидид» означает «дьячок».

Это настолько явно, что Н. А. Морозов, цитируя Фукидида, специально оговаривается, что приводит не свой собственный перевод (чтобы не заподозрили в предвзятости), а точный перевод профессора Ф. Мищенко, проредактированный вдобавок С. Жебелевым.

Прочитайте внимательно; перед вами описание отправки на войну флота. События происходят будто бы в V веке до нашей эры. Обратите внимание на стиль изложения: написано во времена, когда бумаги еще не изобрели, писчий материал был в изрядном дефиците и слова должно было бы экономить.

«В момент, когда отправляющимся и провожавшим предстояло уже расстаться друг с другом, они были обуреваемы мыслями о предстоявших опасностях. Рискованность предприятия предстала им теперь яснее, чем в то время, как они подавали голоса за отплытие. Однако, они снова становились бодрее при сознании своей силы в данное время, видя изобилие всего, что было перед их глазами. Иноземцы и прочая толпа явились на зрелище с таким чувством, как будто дело шло о поразительном предприятии, превосходящим всякое вероятие. И, действительно, тут было самое дорого стоящее и великолепнейшее войско из всех снаряжавшихся до того времени, войско, впервые выступавшее в морской поход на средства одного эллинского (что значит – богославского) государства.

Правда, по количеству кораблей и латников (тяжеловооруженных воинов из знати, в панцирях, шлемах и набедренниках с мечом, копьем или овальным щитом. – Авт.) не меньшим было и то войско, которое – с Периклом во главе (Перикл по-гречески Славнейший. – Авт.) – ходило на Эпидавр, а потом под начальством Гагнона на Потидею. Тогда в морском походе участвовало 4000 афинских латников, 300 конных воинов и 100 афинских триер, с 50 триерами от лесбийцев и хиосцев и еще со множеством союзников…

Снаряжение флота стоило больших затрат со стороны капитанов и государства… Если бы кто-нибудь подсчитал все государственные и общественные расходы и личные издержки участников похода; все, что ранее издержано было государством и с чем оно отпускало полководцев; все, что каждый отдельный человек истратил на себя; все, что каждый капитан издержал и собирался еще издержать на свой корабль, не говоря уже о запасах, какие, естественно, сверх казенного жалования, заготовил себе каждый на продовольствие в предстоящем далеком походе; все, что взяли некоторые воины с собою для торгового обмена, – если бы кто-нибудь, скажу я, подсчитал все это, то оказалось бы, что, в общем, много талантов золота вывозимо было из государства.

Поход этот был знаменит столько же по удивительной смелости предприятия и по наружному блеску, сколько по превосходству военных сил над средствами тех, против которых он предпринимался. Знаменит он был и тем, что не было еще морского похода, столь отдаленного от родной земли, не было предприятия, которое внушало бы такие надежды на будущее, по сравнению с настоящим.

Когда воины сели на корабль и погружено было все, что они брали с собою в поход, был дан сигнал трубою: «Смир-р-но!»

Тогда на всех кораблях одновременно, а не на каждом порознь, по голосу глашатая исполнились молитвы, полагавшиеся перед отправлением войска. В то же время по всей линии кораблей матросы и начальники, смешав вино с водою (!) в чашах, совершили возлияние из золотых и серебряных кубков. В молитве принимала участие и остальная толпа, стоявшая на суше: молились все граждане, так и другие из присутствовавших, сочувствовавшие афинянам.

После молитвы о даровании победы и по совершении возлияний корабли снялись с якоря. Сначала они шли в одну линию, а затем до Эгины соревновались между собою в быстроте. Афиняне торопились прибыть в Корфу, где собиралось и остальное войско союзников».

Неважно, много ли нафантазировал автор (дьячок Фукидид). Важен характер фантазии. Воображение того, кто это писал, могло быть столь развито лишь в случае, если в его время уже были такие флоты и, мало того, были уже подобные описания. Но сравните с этим литературным произведением другие греческие труды, хотя бы Евангелия и Апокалипсис – официально считаемые за написанные через несколько столетий после Фукидида, и вы увидите: при их прекрасном слоге все же далеко им до стиля Фукидидовой истории!

Как же можно поверить, что приведенное выше описание относится к древности? Перед нами историческое свидетельство событий XII, а то и XIII века нашей эры. Н. А. Морозов: «Это не древность, а отправка генуэзского или венецианского флота с крестоносцами, где Афины (в переводе – порт) лишь перепутаны с одним из этих мореходных городов».

А по нашей синусоиде и минус пятый «Фукидидов» век, и средневековый крестоносный XIII век находятся на одной линии.

Корабельный руль и тачка[48]

Имеются достаточно достоверные сведения о мореплавании в VIII, IX и X веках. Известно, как выглядели корабли той поры. Также мы совершенно доподлинно знаем, что в эти века не было плаваний через океаны, – потому что корабли не были к этому готовы технически, не имелось навигационных приборов и карт.

Плавания совершали преимущественно вдоль берегов. Вместо карт использовали так называемые Пейтингеровы таблицы – по сути дела не карты, а «дорожную номенклатуру», списки населенных пунктов и портов. Впервые морская карта упоминается в связи с морским походом французского короля Людовика IX в 1270 году. Но в XIV веке моряки уже регулярно стали пользоваться картами, вернее, указателями фарватеров.

Затем, надо учитывать, что отнюдь не всякое изготовленное руками человека плавсредство может выйти в открытое море. Вернее, выйти-то оно может, но вот вернется ли обратно?… Если корпус не выдерживает ударов волн, если мачты ломаются, а паруса рвутся, если, наконец, судном невозможно управлять, – никакого мореходства быть не может.

Теперь уже нельзя сказать, когда люди научились гнуть доски для корпуса, когда изобрели пилу и бурав, когда отработали технологию сшивания досок и балок в единый корпус. Это происходило во времена «доисторического» прошлого. Но есть в конструкции морских судов элемент, без применения которого нельзя было даже задумывать дальние плавания, причем известно время его изобретения. Мы говорим о корабельном руле.

Сначала для военных и торговых целей использовали весельные галеры и иные типы гребных судов. По каждому борту галеры располагался ряд весел, каждое длиной до 15 метров и весом 250–300 кг. Таким тяжелым веслом гребли 6–9 человек, держась за специальные скобы на вальке. Гребцы, располагавшиеся рядом друг с другом, во время работы вставали с банок и делали несколько шагов вперед и назад в соответствии с тактом каждого гребка. Темп гребли задавался до 22 гребков в минуту.

Руль на таких судах мало отличался от обычного гребного весла, он был лишь немного приспособлен для управления. На крупных кораблях его крепили на корме и, чтобы усилить точку опоры, снабжали рычагом, отдаленно похожим на румпель. Почти так же, с помощью широколопастного короткого весла управлял своей пирогой сидевший на корме дикарь. Иногда по обеим сторонам кормы устанавливали два широких весла. Весло опускали в воду с той стороны, в которую хотели повернуть судно.

Но это был малоэффективный способ управления, ведь весло не давало упора и легко отклонялось под ударами волн. Для мелких судов этот недостаток особого значения не имел, но по мере того как корабли становились крупнее и крупнее, несовершенство рулевого управления выявлялось все очевиднее; оно ограничивало размеры строившихся судов. Попытки разрешить проблему с помощью установки нескольких рулевых весел не принесли никакого успеха.

При отсутствии надежного руля корабли не могли плыть против ветра, они всегда находились во власти стихии, независимо от того, был ли движущей силой труд гребцов или парус. Гребцы были даже лучше, поскольку, подгребая больше с того или другого борта, можно было разворачивать судно. Поэтому на галерах приходилось держать много рабов. Это, конечно, сдерживало развитие торгового мореплавания, потому что весь полезный объем судна занимали гребцы и запасы продовольствия для них, и отказаться от гребцов, даже при наличии на корабле парусов, было невозможно.

Проблема управления судном была особенно актуальной для военного флота. Пока таран и абордаж были главными способами атаки, маневренность галер обеспечивала им преимущество, и ничем иным, кроме тяжелого труда галерных рабов, нельзя было достичь этой маневренности. Положение стало изменяться только в XVI веке, когда развитие артиллерии коренным образом изменило тактику морского боя. Но даже и тогда, хотя наличие на борту множества гребцов не позволяло вооружать корабли в достаточной мере артиллерией, их продолжали использовать; даже в XVII веке мы видим морские сражения с участием весельных кораблей.

Однако в книге «История техники» читаем:

«До нас дошло описание знаменитого греческого корабля, построенного в III в. до н. э. Если верить сведениям, дошедшим от древнегреческих писателей, водоизмещение этого корабля было не меньше 4000 т. Судно было приспособлено для военных действий».

Но управлять подобным монстром совершенно невозможно! Такое описание – либо чистая фантазия, либо оно в преувеличенном виде показывает испанские галионы. В Испании в самом конце XV века смогли построить галион водоизмещением в 2 тыс. тонн и обнаружили, что такая громадина, несмотря на хорошую вместимость, не выдерживает морских походов. Идти круто к ветру, в бейдевинд, галион мог лишь с большим трудом: избыточный надводный борт ловил ветер, как парус; только этим парусом было нельзя управлять.

А руль современной конструкции появился в Византии, затем после XIII века попал в Западную Европу, где получил название наваррского руля. Руль начали прочно навешивать на ахтерштевень, являющийся продолжением киля и образующий единое целое со всем судном. Его появление резко повысило маневренность судна.

Руль устанавливали на достаточной глубине под водой, чтобы укрыть от действия волн. Теперь его можно было сделать довольно большим по размерам, и строить более крупные корабли с хорошими мореходными качествами, позволявшими плавать против ветра. Усовершенствовав рулевое управление, смогли улучшить оснастку судов, и к XV веку она достигла полного совершенства. За период с XIII по XV век в развитии мореплавания было сделано больше, чем за весь прошлый период, когда, со времени появления первых парусников, навигация развилась от речного плавания лишь до каботажного мореходства вдоль побережий континентов.

Оразио Курти, заведующий отделом транспортной техники Национального музея науки и техники в Милане пишет:

«Штурвальное колесо появилось в начале XVIII века. До этого румпель поворачивали вертикальным рычагом – колдерштоком. Конец этого рычага был соединен с концом румпеля, его наклон приводил к повороту руля. На малых судах румпелем управляли непосредственно».

Хотя, надо признать, имеются сообщения и о немного более раннем появлении штурвального колеса.

Только в 1492 году, спустя два-три столетия после появления в Европе современного рулевого управления (хоть еще и без штурвального колеса), человеку удалось пересечь Атлантический океан. Не менее долгим было открытие морского пути в Индию. Три столетия подряд мощные морские державы: Италия, Испания и Португалия, соревнуясь, отправляя современные морские корабли, экспедиция за экспедицией шли на юг, пока не достигли южной оконечности Африки, пока не сумели ее обогнуть, и пока Васко да Гама не нашел, наконец, морскую дорогу до Индии.

Однако историки уверяют, будто задолго до изобретения карт, руля, морской оснастки и компаса люди просто так, без труда плавали по всему земному шару и прекрасно знали географию!

Можно ли в это поверить?

Большой шаг вперед в развитии судоходства по внутренним водным путям был сделан с изобретением шлюзов с воротами. Начало положили шлюзы с одним створом для пропуска судов. Шлюзы с верхними и нижними воротами появились в Нидерландах в XIV веке и, по-видимому, независимо в Италии в XV веке. Как и всё остальное, в Китае шлюзы с одними воротами появились еще до нашей эры, а шлюзы с двумя воротами – в IX или Х столетии. Но китайцы почему-то использовали их крайне редко, да, наверное, и вообще не использовали, тогда как подобные шлюзы в Европе были очень тесно связаны с решением насущных задач, они были действительно нужны, и их появление здесь вполне закономерно.

Менее крупным, но существенным изобретением этого времени была тачка, решавшая задачи местных перевозок. Китайцы, конечно, и тачку знали еще с начала нашей эры, а в «отсталой» Европе она появилась только в XIII веке. Но ведь очевидно, что механизм или машина с тем или иным движителем, пусть даже таковым выступает человек, нужна лишь тогда, когда есть достаточно работы, чтобы сделать ее экономически выгодной. Появление морского судна, перевозящего грузы, равные по весу грузу каравана из тысячи верблюдов, сделало изобретение тачки неизбежным. Новые транспортные средства позволили в Средние века доставлять грузы в порт к кораблю или наоборот, а также возить зерно на центральную водяную мельницу или лес на крупную лесопилку.

Иначе говоря, не то что в Древнем мире, но и в раннее Средневековье не было задач для машин с двигателями, даже для тачки. Там все было более мелких масштабов, что исключало почти полностью возможность их использования.

По морям, по волнам[49]

Первая Пуническая война между Римом и Карфагеном, считают, происходила в 264–241 годах до н. э. Римским главнокомандующим был Дуилий. Трудно сказать, чем руководствовался историк Ф. Шахермайр, упоминая Дуилия рядом с именем Александра Македонского, покинувшего мир и традиционную историю почти за сто лет до Пунических войн, но это одна и та же линия веков, только разных «волн»:

«Некоторые исследователи считают, что только в Финикии Александр понял, какое значение имеет флот во время войны. Надо думать, что роль флота была ясна любому македонянину. И если Александр пренебрегал флотом, то вовсе не потому, что не понимал его значения, а в связи с тем, что перед ним всегда стояли более неотложные задачи. Теперь же Александр без промедления отстранил своего флотоводца, а сам сменил коня на корабль. Он, как Дуилий, взял с собой на корабль гоплитов, чтобы брать на абордаж вражеские суда (македоняне уже научились пользоваться перекидными мостиками). Флотоводцам не понравилось вмешательство в их дела царя и его офицеров, не имевших ни малейшего опыта. Тем не менее Александр добился полного успеха. Он начал битву, командуя правым флангом… Защитники Тира не рискнули принять открытый бой. Они попытались внезапно атаковать Александра. Казалось, атака удалась, но Александр молниеносной контратакой вырвал у противника победу, нанес его флоту ощутимый урон и загнал в гавань. Больше тирские корабли не отваживались выходить в море».

Но весь этот текст – не свидетельство очевидца, а мнение историка. Как же развивалось флотоводческое искусство, а равно и судостроение, если взглянуть на этот процесс не с традиционной точки зрения, а с нашей?…

В человеческой истории описания каких-либо категорий общественной жизни появляются вскоре после появления каждой такой категории. Если мореходство, как нас в том уверяют традиционные историки, существовало со времен древних египтян, то, даже если оно сохранялось в неизменном виде, плавания не могли не оставлять письменных «следов», и были бы эти «следы» разбросаны по всей шкале времен равномерно, а скорее – с нарастанием от древности к нашему времени.

Но вот как раз равномерности-то мы и не видим. Приложив к сообщениям о морских делах египтян, греков, арабов и римлян нашу синусоиду, мы не находим никаких морских приключений, описаний, поэм или прочего в веках линий № 1–2, то есть Х и IX до н. э., VII–X н. э. Сообщения начинаются только с линии № 3, причем имеющиеся выше этой линии описания проходят свой путь развития как будто каждый раз с начала. Наличие же не описаний, а судов в натуре раньше линии № 3 подтверждается археологией только для средневековой Европы и Египта.

Одним из первых произведений морской тематики считается египетская «Сказка потерпевшего кораблекрушение», которую датируют XX–XVII веками до н. э. По Ассиро-египетской синусоиде нижний предел такой «даты» – линия № 3, а верхний поднимается до линии № 6. Для Европы же, как признают и сами историки, о достоверных морских плаваниях можно говорить с XI века. В книге «Паруса над океаном» Виктор Шитарев сообщает: «Уже в XI в. мореплаватели прокладывали пути своих судов преимущественно вдали от берегов. Гребные суда в такой ситуации становятся бесполезными: в открытом море в условиях качки и высоких волн гребля практически не эффективна. На первое место выходит парус».

Прежде чем перейти к дальнейшему изложению темы, скажем два слова о парусах и веслах. Надо иметь в виду, что вплоть до появления пароходов существовало четкое разделение между военными и торговыми судами. Торговые были парусными (чтобы не занимать полезный объем корабля гребцами и запасами для их питания), а военные – чисто весельными, или весельно-парусными (чтобы не зависеть от прихотей ветра). Весельные суда применялись в военном деле вплоть до появления первых пароходов. Виктор Шитарев сообщает:

«В 1787 г. американец Джон Фич продемонстрировал почтеннейшей публике пароход «Эксперимент» на р. Дэлавер. Со скоростью 12 км/ч судно двигалось вперед, работая тремя веслами, приводимыми в движение через систему рычагов паровой машиной. Этим и закончилось промышленное применение весла в качестве основного судового движителя».

О развитии мореплавания по линии № 4 в Египте свидетельствует наличие здесь каст не только кормщиков, но и толмачей – переводчиков. Значит, торговля в Египте носила международный характер, а раз так, то многие народы, населявшие побережье Средиземного моря, контактировали с египтянами. Естественно, что эти контакты не всегда носили дружественный характер, и флот делился на военные и торговые суда. В связи со сказанным представляет интерес завещание Рамсеса III (1269–1244 до н. э.):

«Я построил большие ладьи и суда перед ними, укомплектованные многочисленной командой и многочисленными сопровождающими (воинами); на них их начальники судовые с уполномоченными (царя) и начальники для того, чтобы наблюдать за ними. Причем суда были нагружены египетскими товарами без числа. Причем они сами (суда) числом в десятки тысяч отправлены в море великое – Му-Кед. Достигают они страны Пунт. Не подвергаются они опасности, будучи целыми из-за страха (передо мной). Нагружены суда и ладьи продуктами Страны Бога, всякими чудесными и таинственными вещами их Страны, многочисленной миррой Пунта, нагруженной десятками тысяч, без числа ее. Их дети вождей Страны Бога выступили вперед, причем приношения их для Египта перед ними. Достигают они, будучи невредимыми, Коптосской пустыни. Причаливают они благополучно вместе с имуществом, доставленным ими. Нагружают они его для транспортировки посуху на ослов и на людей и грузят на суда на реке, на берегу Коптоса, и отправляют вверх по реке перед собой. И прибывают они в праздник, принося (эти товары) в качестве даров перед царем как диковину. Дети их вождей совершают приветствия передо мной, целуя землю, сгибаются передо мной».

Ничего здесь нет такого, чего нельзя было бы приписать XII веку н. э., относящемуся к той же линии № 4, как и следующий текст – «коммерческого договора», который датируют Х веком до н. э. (та же линия № 4) и приписывают Соломону:

«Рабы мои свезут их (деревья с лесоповала) с Ливана к морю, и я плотами доставлю их морем к месту, которое ты назовешь мне, и там сложу их, и ты возьмешь. Но и ты исполни мое желание, чтобы доставлять хлеб для моего дома…»

Договор соблюдался, ибо записано было: «И давал Хирам Соломону дерева кедровые и дерева кипарисовые вполне по его желанию. А Соломон давал Хираму двадцать тысяч коров[51] пшеницы, для продовольствия дома его, и двадцать коров оливкового выбитого масла. Столько давал Соломон Хираму каждый год».

Но хотя эти документы и могли быть составлены раньше линии № 4 – в силу нечеткости самой Ассиро-египетской синусоиды и более раннего развития Египта, то приключения Одиссея совершенно точно относятся к ней. На той же линии, не ниже, находим появившиеся якобы в VI веке до н. э. географические описания: «периплы». Свое дальнейшее развитие эти первичные устные карты получили в 1270 году (линия № 5), когда стали применяться первые карты-портолоны, показывающие морские пути к далеким землям. Подлинники этих карт хранились в специальных государственных учреждениях, а морским капитанам для использования в море выдавали копии и обязывали в случае опасности выкидывать карты за борт, чтобы они не достались врагу. Для этого к картам крепили свинцовые грузила.

К линии № 5 относится описание отправки на войну флота, выполненное древним греком Фукидидом (мы приводили его в одной из предыдущих глав).

На следующей линии № 6 мы находим отправку флота Александра Македонского на завоевание Индии. Известный «александровед» Фриц Шахермайр, ссылаясь на сообщения Неарха и Птолемея, так описывает это событие:

«Дабы придать походу должную значимость, требовалось, чтобы царь и его элита прошли на кораблях хотя бы часть пути. Кроме того, Александр всегда был склонен к театральным эффектам и хотел торжественно отметить отплытие флота. В начале ноября 326 г. до н. э., после обычных жертвоприношений и спортивных состязаний, когда отборные войска уже взошли на корабли, царь сам поднялся на борт. Александр прошел на нос флагманского корабля и обратился с молитвой к речным богам, праотцу Гераклу, отцу своему Аммону и другим бессмертным. Торжественно совершил он возлияния из золотой чаши. Затем звук трубы возвестил отплытие, и корабли в строгом порядке отошли от берега, отправляясь в далекий путь. Эхо разнесло звуки команды, хлопанье канатов, крики и пение гребцов. Это было поистине прекрасное зрелище! Местные жители в восторге толпились на берегах и даже бежали вслед за кораблями. Так описали эту сцену Неарх и Птолемей, стоявшие рядом с царем. Нас она интересует не только потому, что исторические источники отразили ее во всех подробностях. Мы уже говорили, что Александр обладал поразительным чувством исторического величия. Сообщения Неарха и Птолемея показали нам царя в его стихии. Он умел почувствовать величие момента, придать ему соответствующую форму и испить до дна упоение славой. До впадения Гидаспа в Акесин плавание шло без происшествий. Главная часть войска, идя по обоим берегам, опередила флот…» и т. д.

Помимо моряков, отправлялись в путь греческие воины с новым, только что прибывшим с Запада вооружением, тыловые войска, состоящие из наемников, и завербованные фракийцы, примкнувшие к армии на Гидаспе. Были также всадники из Арахозии, Согдианы и Скифии, индийские контингенты с боевыми слонами. А сами экипажи кораблей «насчитывали не меньше 20 000 человек».

Перед флотом стояла задача переправлять, если понадобится, пехоту через протоки Инда, флот должен был служить как бы передвижным мостом. Он также освобождал войска от обозов. «Однако важнейшей задачей флота Александр считал изучение и открытие новых путей для имперских коммуникаций, – пишет Шахермайр. – Главной целью Александра было открыть судоходство по Инду, что должно было обеспечить транспортные операции на внешнем море и решить как торговые, так и политические задачи».

Но ведь флот и оружие денег стоят! Если не рассматривать экономическую сторону деятельности «Александра», то мы так навсегда и останемся с теми представлениями о соотношении войны и богатства, которые предлагает нам телевизионная реклама: воевал Македонский, воевал, завоеванные богатства стали развращать воинов, и повелел тогда царь собрать все богатства да и сжечь. Это была реклама банка (!!!), что вообще удивительно. Впрочем, тот банк в итоге прогорел.

В любой книге о временах Македонского можно прочесть, что в какое место Азии или Африки ни приходил Александр, там тут же воздвигались эллинистические города. И всё. Вот воздвигались, и всё. Стены, дома, базары, академии. В садах бьют фонтаны, под фонтанами бродят парами философы и важно философствуют. Но надо же, наконец, понять, что дворцы и города «воздвигаются» по мановению брови только в том случае, если бровью шевелит джинн из кувшина, а это происходит только в сказках.

Если историки желают и реалистами быть, и традиционной хронологии не изменить, то они должны, прежде всего, ответить на вопросы: кто делал корабли Александру, где и сколько, и на какие деньги, и как же поддерживалась технология, если даже не было носителей информации более надежных, чем папирус?

Если же мы, отрицая традиционную хронологию, обратимся к нашей синусоиде, то увидим, что в XIII веке, в котором только и были возможны подобные плавания, прежде чем совершать подвиги, владетельным особам требовалось изучить сметы расходов и получить согласие изготовителей судов. Ведь в те времена судостроение было самой технологичной отраслью хозяйства, по значению своему, по сложности и дороговизне сопоставимой с нынешней космической промышленностью! Только в Средневековье – да и то не всегда – перед нами предстает реальная история, в которой можно обойтись без заявлений о чрезмерной «гениальности» и «везении» полководцев, без джиннов и без возникновения флотов и городов из ниоткуда.

В книге Г. Мишо. «История Крестовых походов» читаем:

«Фландрское дворянство также захотело выразить свое усердие к освобождению Святых мест; граф Балдуин поклялся в храме Св. Донациана Брюггского отправиться в Азию для битвы с сарацинами; Мария графиня Фландрская пожелала сопровождать своего супруга; примеру Балдуина последовали оба его брата, Евстафий и Генрих, графы Саарбрукский и Геннегау, и Конон Бетюнский, известный своей храбростью и красноречием. Главные вожди крестового похода, собравшись сначала в Суассоне, а потом в Компьене, избрали предводителем священной экспедиции Тибо графа Шампаньского. На том же собрании было принято решение отправить армию крестоносцев на Восток морским путем и с этой целью послать шесть депутатов в Венецию, чтобы выпросить у республики суда, необходимые для переправы войска и лошадей.

Маршал Шампаньский, бывший в числе депутатов, подробно рассказывает о переговорах рыцарей Креста с дожем и народом венецианским. Депутаты были приняты с восторгом девяностолетним дожем Дандоло, старость которого состояла только в опытности и добродетели, но сердце которого еще воспламенялось при одном имени отечества и славы. Дандоло обещал доставить крестоносцам суда для 4500 рыцарей, 20 000 человек пехоты и продовольствие для всей христианской армии в продолжение девяти месяцев. Он предлагал, сверх того, от имени Венеции вооружить 50 галер с условием, чтобы венецианцам была предоставлена половина будущих завоеваний крестоносцев. Рыцари и бароны со своей стороны обещали уплатить республике 85 000 серебряных марок. Этот договор, обсужденный и одобренный на советах дожа и патрициев, был представлен на утверждение народа, собравшегося в соборе св. Марка».

Переходя затем к линии № 6, мы обнаруживаем одновременное (во всех веках этой линии) появление законов, направленных против пиратов. Пиратство и в самом деле было проблемой. Гомер описывал такую ужасную историю:

Прибыл в Египет тогда финикиец, обманщик коварный,
Злой кознодей, от которого много людей пострадало;
Он, увлекательной речью меня обольстив, Финикию,
Где и поместье, и дом он имел, убедил посетить с ним:
Там я гостил у него до скончания года. Когда же
Дни протекли, миновалися месяцы, полного года
Круг совершился, и Оры весну привели молодую,
В Ливию с ним в корабле, облетателе моря, меня он
Плыть пригласил, говоря, что товар свой там выгодно сбудем;
Сам же, напротив, меня, не товар наш, продать там замыслил.

В 337 году до н. э. (линия № 6) в Коринфе прошел общегреческий конгресс, декларировавший свободу мореплавания и повсеместную борьбу с пиратством, что даже было оформлено законом, который, однако, фактически не исполнялся. Спустя 1000 лет императору Льву Исаврийцу (VIII век н. э., линия № 6 «византийской» волны) пришлось издавать Морской кодекс, причем многие особенности этого документа были связаны с морским грабежом (пиратством); затем вплоть до XIV века нет ссылок на этот закон.

Причем и после принятия серьезных мер против пиратства в XIV веке положение не улучшилось. Пиратством не гнушались даже высокородные джентльмены, как, например, Френсис Дрейк. Так что по всем тракам синусоиды ситуация зеркальная: на линии № 6 принимаются законы против пиратов, ниже этой линии никто о них не знает, а выше – знают, но пиратство продолжается.

На его корме художник пририсовал какую-то надувную лебединую шею. В других случаях иногда пририсовывают кирпичные башни, стоящие посередине палубы. Делают это художники, без сомнений, для того, чтобы хоть чем-то отличить «древнеримские» суда от средневековых, от которых они на самом деле отличаются только отсутствием «наваррского» руля. В Европе такие суда могли использовать еще в XIII веке, наряду с судами, уже получившими новый руль.

Наступает XV век (линия № 7), эпоха Великих географических открытий, широкой международной торговли и… гигантомании в судостроении. Суда-монстры наполняют и моря, и литературу!

Греческий историк Мемнон из Героклеи Понтийской, III век до н. э., видел восьмирядную октеру («октера» и значит «восьмирядная»), «приводившую в изумление величиной и красотой…» Каждым ее веслом двигали 100 человек. Плутарх: «… враги дивились и восхищались, глядя на корабли с шестнадцатью и пятнадцатью рядами весел, проплывавшие мимо их берегов…» Птолемей в 285 году до н. э. захватил у Филокла флагман Деметрия, пятнадцатирядную пентекайдекеру. Царствовавший в Македонии Антигон Гонат построил восемнадцатирядную октокайдекеру. Птолемей II прославился сооружением одного двадцатирядного и двух тридцатирядных судов, построенных на острове Крит корабельным мастером Пирготелем.

Эти типы судов применялись в XIII–XIVвеках. Виктор Шитарев пишет: «Встречаются изображения когга и с рулем, и с кормовым веслом. По-видимому, практиковались оба типа рулевого устройства».

Но при всем при том, основной ударной силой флотов по-прежнему оставались пентеры (пятирядные), триеры (трехрядные) и более легкие суда. Ну а монстры ничем не прославились. По-видимому, их основным назначением было воздействовать на психику противника; заодно отрабатывали технологию производства.

Триеру же воспел Вергилий (линия № 6):

«Вел «Химеру» Гиас – корабль огромный, как город, с силой гнали его, в три яруса сидя, дарданцы, в три приема они три ряда весел вздымали».

Вынуждены напомнить: гребные военные суда воевали между собой и в XVI, и в XVII веке!

Совсем иначе выглядели крупнотоннажные торговые морские суда. Читаем Лукиана:

«… Я, бродя без дела, узнал, что прибыл в Пирей огромный корабль, необычайный по размеру, один из тех, что доставляют из Египта в Италию хлеб… Мы остановились и долго смотрели на мачту, считая, сколько полос кожи пошло на изготовление парусов, и дивились мореходу, взбиравшемуся по канатам и свободно перебегавшему по рее, ухватившись за снасти… А между прочим, что за корабль! Сто двадцать локтей[52] в длину, говорил кораблестроитель, в ширину свыше четверти того, а от палубы до днища – там, где трюм наиболее глубок, – двадцать девять. А остальное, что за мачта, какая на ней рея и каким штагом поддерживается она! Как спокойно полукругом вознеслась корма, выставляя свой золотой, как гусиная шея, изгиб. На противоположном конце соответственно возвысилась, протянувшись вперед, носовая часть, неся с обеих сторон изображение одноименной кораблю богини Исиды. Да и красота прочего снаряжения: окраска, верхний парус, сверкающий, как пламя, а кроме того, якоря, кабестаны и брашпили и каюты на корме – все это мне кажется достойным удивления. А множество корабельщиков можно сравнить с целым лагерем. Говорят, что корабль везет столько хлеба, что его хватило бы на год для прокормления всего населения Аттики. И всю эту громаду благополучно доставил к нам кормчий, маленький человек уже в преклонных годах, который при помощи тонкого правила поворачивает огромные рулевые весла…»

Водоизмещение этого монстра – около 4,5 тыс. тонн, а грузоподъемность 3 тыс. тонн! Возможно, и впрямь когда-либо создали такое судно, но было оно уникальным. В Испании в самом конце XV века смогли построить галион водоизмещением в 2 тыс. тонн и обнаружили, что такая громадина, несмотря на хорошую вместимость, не выдерживает морских походов. Англичане учли ошибки испанцев и стали делать суда водоизмещением в 600 тонн, они были не только легче, но и значительно быстроходнее.

Дальнейшие успехи англичан связаны с применением каравелл. Появление этого типа судов весьма примечательно, с точки зрения хронологии. Откроем опять книгу специалиста, Виктора Шитарева:

«В произведениях античных авторов, включая Геродота, есть упоминания о керкуре – легком паруснике, изобретенном на Кипре. Он был быстроходен и легок в управлении. Средневековые арабы сделали судно чисто парусным, трехпалубным и нарекли куркурой, которая у европейцев превратилась в купеческую каракку. Получив широкое распространение в Средиземноморье, она появилась… в XV в. и в Северной Европе. Как и хольк, каракка имела три мачты, но первые две мачты несли не по одному, а по два прямых паруса. На мачтах появились марсовые площадки. Грузовместимость каракк достигала 400 ласт.[53] Обшивка делалась вгладь, ее переняли и европейские корабельные мастера вслед за греками. Примерно в 1440 г. бретонский мастер Жюльен уже строил каракки с такой обшивкой. В Голландии она получила название кравеель, отсюда и название судна – каравелла. Вскоре каравеллы становятся, благодаря совершенству конструкции, весьма популярны во всей Северной Европе».

Каравеллы, первоначально «позаимствованные» у антиков, стали основным судном эпохи Великих географических открытий!

В заключение этой главы напомним о морском сражении на линии № 8, в XVI веке. Мы говорили уже о нем: это битва при Лепанто.

Судно было длиной 21 метр, шириной 7,3 метра, осадка 2 метра. Водоизмещение около 140 тонн. Экипаж 65 человек. Это – XV век!

Стремясь ограничить османскую экспансию, восстановить влияние христианской церкви на Ближнем Востоке и захватить новые земли, испанский король Филипп II, папа римский Пий V и Венецианская республика направили к берегам Греции объединенный союзный флот под командованием испанского принца дона Хуана Австрийского. В Коринфском заливе 7 октября 1571 года он встретился с турецким флотом из 275 судов под командованием Али-паши. В этом сражении турки потеряли 224 корабля, много человек убитыми и пленными, прорву пушек и другого оружия; союзники – 15 кораблей и 8 тыс. человек. Это поражение Стамбула явилось первым сигналом об ослаблении военного могущества Османской империи. А участвовали в битве… весельные суда!

Начинали мы эту главу цитатой, в которой утверждалось мнение историков: в XI веке гребные суда оказались бесполезными, и на первое место вышел парус. А заканчиваем битвой XVI века, успех которой был обеспечен именно участием гребцов. Оказывается, «римские триремы» применялись буквально позавчера!