Глава VI

Происхождение

После серьезной подготовки, растянувшейся на пять предыдущих глав, теперь мы можем приступить к обсуждению вопроса о происхождении друидов и друидизма. Но несмотря на то что мы готовы отправиться в путь, признаюсь, что мне хотелось бы отложить отправление. Ведь мы имеем дело с крайне сложным предметом и вряд ли существенно продвинемся вперед, если не определим наши цели более точно.

Многовековой интерес со стороны ученых и слава у широкой публики привели к тому, что слово «друидизм» приобрело незаслуженную значимость, и поэтому важно помнить о том, что в действительности оно означает самую обычную религию, находящуюся на примитивной стадии развития, а вовсе не религиозную систему, замечательную своими философскими достижениями или теологической изощренностью. В самом деле, для меня очевидно, что, как заметил Камиль Жюльен[270], если бы ее жрецы по случайности не носили имени друидов, престиж этой религии понес бы значительный ущерб. К этому я бы добавил, что в таком случае не были бы написаны целые полки книг, в которых обсуждается ее происхождение. Ибо если бы античные писатели говорили просто о жрецах и если бы друидизм не пользовался в наши дни такой известностью, вряд ли можно было сказать о них что-нибудь кроме того, что эти жрецы составляли чисто кельтскую организацию, распространившуюся главным образом среди галльских, британских и итальянских кельтов после завершения периода активных миграций. Достаточно, например, взглянуть на отрывок из Цезаря, заменяя словом жрец слово друид, и задаться вопросом: можно ли представить себе, что описываемая им всемогущая каста, занимавшая главенствующее положение в духовной и политической жизни страны, могла включать в свои ряды кого-либо, кроме самих кельтов? Что же касается наблюдения, согласно которому их религия пришла из Британии, то не следовало ли бы предположить, что их вера естественным образом и в результате вполне осознанных усилий приобрела так много черт автохтонной религиозной традиции, что в конечном итоге ее происхождение оказалось затеменным и стало связываться с регионом, в котором эта местная вера сохранялась в наименее искаженном виде?

Со своей стороны я хотел бы пояснить, что, когда я говорю о происхождении друидизма, я лишаю это слово всех значений, наслоившихся на него в позднейшие эпохи, и имею в виду единственную форму раннего друидизма, о которой мы располагаем точными сведениями, т. е. о служителях и вере галлов I в. до н. э. Соответственно, с этой точки зрения следует подходить и к друидизму в Британии и Ирландии, в зависимости от того, к каким заключениям мы придем относительно главной проблемы; такое отношение кажется мне уместным на основании того, что в этих странах понятие друидизма приобретает слишком размытые очертания, чтобы служить предметом серьезного обсуждения.

Суть вопроса такова: каким образом можно совместить возвышение жречества и религии среди главенствующих в Галлии кельтоязычных племен с общепринятыми воззрениями, упомянутыми Цезарем, о том, что они зародились в стране, в которую сами кельты проникли только после расселения в Галлии? В соответствии с привычным положением дел, ожидалось бы, что религия уходит корнями в области, составляющие древнюю родину ее приверженцев. Однако в данном случае считается, что она возникла на отдаленной окраине кельтского мира.

Сначала обсудим дошедшие до нас сведения о британском происхождении. Цезарь писал о друидизме, что его наука, под которой он подразумевает то ли учение друидизма, то ли его организацию, то ли и то, и другое[271], как думают, возникла в Британии и оттуда перенесена в Галлию. Таким образом, он сообщает не об утверждении или установленном положении дел, а об определенной точке зрения. И все же это нельзя назвать пустой догадкой, поскольку он добавляет, что желающие основательнее познакомиться с его принципами отправляются для обучения в Британию.

Я не думаю, что замечание Плиния[272] имеет какое-либо значение для этой проблемы. Он говорит о том, что магия (а под магией в данном случае он подразумевает друидизм) процветала в галльских провинциях и проникла до такого отдаленного края земли, как Британия, где ее обряды исполнялись с такими. церемониями, что создается такое впечатление, будто именно от этого острова заимствовали свой культ персы. Это просто означает, что Плиний, который обобщал сведения о магии, хотел указать на то, что определенная форма магии, хорошо известная в Галлии, также достигла необычайного процветания в Британии; но он столь же далек от утверждения, что британская магия зародилась в Галлии, как и от веры в то, что между Персией и Британией существовали прямые связи. Поэтому этот отрывок никоим образом не умаляет значения точки зрения, зафиксированной Цезарем[273].

Из этого следуют важные выводы. Очевидно, для того, чтобы убеждение в британском происхождении друидизма получило такое распространение, сам друидизм должен был иметь долгую историю существования в Британии до времени Цезаря. Однако галльские друиды были известны внешнему миру уже около 200 г. до н. э.; поэтому, по всей вероятности, они закрепились в Галлии примерно за сто лет до этой даты, а британский друидизм (но не британские друиды) в таком случае должен уходить корнями в еще большую древность. Иными словами, если мы сочтем утверждение галла, со слов которого его записал Цезарь, выражением действительно бытовавших представлений, сложно уклониться от заключения, что в начале латенского периода, во времена установления первых кельтских контактов с Англией, в Британии существовал какой-то своеобразный религиозный элемент, который после кельтского завоевания попал на кельтскую почву и распространился по всей Галлии, дав начало тому, что впоследствии получило название друидизма.

Однако возможно ли точно определить этот британский элемент в друидизме? Было ли это само жречество или же друидическая теология и учение?

Прежде всего вряд ли это было жречество, ибо, если мы вспомним о том, насколько глубоким было влияние служителей религии во всех наиболее важных сферах галльской жизни, сложно представить себе, чтобы такая полная перестройка кельтской религии, повлекшая за собой полное подчинение кельтов жреческой касте, явилась делом рук жрецов покоренного населения в отдаленной и недавно захваченной провинции. Конечно, можно было бы предположить, что у кельтов не было жрецов, и поэтому они привлекли на свою службу британцев, после чего эти оппортунисты основали кельтскую организацию друидов. Однако это было бы крайне неудовлетворительным объяснением, если бы в поддержку точки зрения, согласно которой друидическое жречество является британским нововведением, больше не нашлось ничего добавить.

Однако по этому поводу можно сказать еще кое-что, так как иногда полагают, что жрецы друидического типа не свойственны индоевропейскому народу и потому не могут иметь кельтское происхождение. По этому мнению, кельты, подобно древним грекам, латинянам и германцам, управлялись королями и вождями, облеченными как гражданской, так и духовной властью и исполнявшими обычные жреческие функции, такие как жертвоприношение и общение с богами. Если полагать, что кельты ничем особенно не отличались от соседних индоевропейских народов, а тем более от племен, находящихся на том же культурном уровне развития, нужно сделать вывод, что в ранний период своей экспансии они не обладали организованным жреческим сословием, и потому друиды не связаны с кельтским происхождением. Кельтские легенды, сохранившиеся в Ирландии, несомненно, отражают древние представления о божественности королей, так что имеется определенное подтверждение того, что религиозная сфера находилась в ведении кельтских вождей, когда кельты достигли Ирландии. И здесь кстати будет вспомнить о том, что в войске Бренна, вождя кельтов, разграбивших дельфийское святилище, не было ни жрецов, ни авгуров[274].

И тем не менее мы не должны без тщательного исследования принимать на веру положение, согласно которому сами друиды были изначально иноземцами, проникшими в кельтское общество и узурпировавшими жреческие функции кельтских королей. По моему убеждению, говорить о том, что у кельтов, поскольку они принадлежат к индоевропейской языковой семье, не было своих жрецов, было бы преувеличением. Кроме того, представления о божественности короля составляют лишь одну стадию в эволюции религиозных взглядов, и, должно быть, даже в столь раннюю эпоху существовала тенденция разграничивать между королями и другими лицами светские и духовные функции, которые до того принадлежали одному лишь королю, и таким образом совершить переход на следующую стадию, когда отправление религиозных культов доверяется особому жреческому сословию. И действительно, мы определенно находим свидетельства такого перехода: например, жрецы были у латинян, а у германцев, не имевших жреческого класса во времена Цезаря, он появляется ко времени Тацита. Что же касается воззрений, по которым могущественное жречество, обладающее сложной организацией, чуждо индоевропейцам, то вот кельты со своими друидами, и вот индийцы со своими брахманами.

Поэтому, по-видимому, невозможно определить период, в который у кельтов не могло быть жрецов, даже если мы признаем (что я охотно делаю), что кельтские короли, обладавшие религиозными функциями, по времени предшествовали появлению обособленного жречества.

Рассмотрим и другой вопрос. Если кельты заимствовали саму идею жречества из Британии, не следовало бы ожидать, что в самой Британии мы найдем свидетельства существования жреческого сословия, столь же знаменитого, как и галльские друиды? Довольно странно, что представители следующей волны завоевателей, проникших на Британские острова, вынесли из столкновения с местным жречеством на удивление слабое впечатление, даже хотя к этому времени местный жреческий класс (согласно этой теории) занял ведущее положение у кельтов. Действительно, римляне оставили свидетельства, сводящиеся лишь к тому, что были некие дикие люди, называемые друидами, однажды побуждавшие защитников Англси к яростному сопротивлению[275]. Больше о них ничего не говорится, даже во время мощного восстания; в самом деле, по-видимому, Боудикка сама совершала жертвоприношения, не прибегая к помощи жрецов.

С другой стороны, можно допустить, что докельтское жречество, отвечающее требованиям этой теории, существовало в Ирландии. В целом в преданиях ирландские друиды представляются не столь организованным сообществом, как галльские друиды, лишенным, по-видимому, единого главы в лице верховного друида. Легенды изображают их скорее могущественными волшебниками, а не жрецами. Однако я совершенно не исключаю возможности того, что легенды, прошедшие сито христианской обработки, отражают действительность лишь в самой слабой мере. Поэтому, по моему мнению, мы не располагаем сведениями, необходимыми для того, чтобы с уверенностью говорить о том, что ирландские жрецы являлись сообществом, по образцу которого было создано могущественное сословие галльских друидов. Напротив, наши свидетельства указывают на иной вывод. Нам определенно известен весьма существенный факт, а именно то, что ирландские друиды обслуживали кельтскую систему годовых праздников в ее центральноевропейской форме. Это обстоятельство позволяет нам взглянуть в самое средоточие проблемы. На мой взгляд, практически невероятно, чтобы ирландские друиды, если они продолжали докельтскую традицию, одновременно обладали достаточной силой, чтобы войти в общество завоевателей и навязать им свою организацию, и вместе с тем были настолько слабы, что сделали своими главными торжествами два древних кельтских праздника.

И здесь естественно обратиться к «аргументу дуба», выдвинутому Юлиусом Покорным[276]. Он отмечает, что культ этого дерева, как доказано, составлял общий элемент индоевропейской религии и что галльские друиды являлись служителями этого культа. Поэтому, если бы у кельтов уже были друиды, когда они переправились на Британские острова, они несомненно принесли бы с собой культ дуба, так как в Британии растет множество этих деревьев. Однако странным образом дуб очень редко упоминается в богатой раннеирландской литературе; с дубом не связано никаких суеверий, не зафиксированы и легеды, связывающие с ним друидов; напротив, их священным деревом была рябина. Поэтому Покорный считает, что в Ирландии не было культа дуба, а это можно объяснить, только предположив, что ирландские друиды первоначально являлись жрецами народа, незнакомого с этим культом. Иными словами, галльские друиды почитали дуб только потому, что галлы, среди которых они жили, были менее затронуты влиянием докельтского населения Британских островов, чем завоеватели Британии и Ирландии, и поэтому наряду с новым друидическим учением сохранили этот обычай своих индоевропейских предков. И если друиды когда-то составляли жреческое сословие у народа, которому не был известен культ дуба, а кельты, как нам хорошо известно, почитали дуб, из этого следует, что друидов нельзя считать исконным кельтским жречеством.

В археологии столь простые и слабые аргументы редко считаются доказательными, и потому этот аргумент также кажется нам подозрительным. Однако мне нечего добавить к тем критическим замечениям, которые уже высказывались по этому поводу. Ибо доктор Мух, обсуждая статью Покорного, тут же обратил внимание[277] на то, что отсутствие признаков почитания дуба в отдельной стране не является безусловным доказательством отсутствия этого культа в прошлом, поскольку это отсутствие могло явиться следствием утраты дубом своего священного характера из-за, например, изобилия этого дерева по принципу «знакомство вызывает неуважение». Доктор Гольдман сделал следующий шаг[278] и оспорил основные предпосылки Покорного, указав на то, что некоторые следы почитания дуба все-таки отмечаются в Ирландии, например, дуб св. Бригиты и «церкви дуба», которые, возможно, стояли на месте древних священных рощ[279]. Что же касается Британии, то встает вопрос: не следует ли признать дубовые ветви, покрывающие дубовый гроб в захоронении бронзового века из Гристорпа, знаками особого, и в данном случае докельтского, почитания этого дерева? И наконец, замечательный ученый доктор Райс Холмс дополнил эту критику замечанием[280], что, даже если приведенные Покорным факты верны, сам вывод нельзя назвать логичным, поскольку они доказывают только лишь то, что кельты, завоевавшие Ирландию и, несомненно, почитавшие дуб, оказались не в состоянии навязать культ дуба местному населению.

Иногда утверждают, что если друиды были кельтскими жрецами, то они должны были присутствовать повсюду, куда только не доходили кельты, а не лишь в одном углу кельтского мира.

Я готов признать практически доказанным, что у некоторых кельтских народов не было друидов, хотя это иногда и оспаривают[281]. По моему мнению, взвешенное суждение Цезаря о друидизме является достаточным основанием для распространенных представлений о том, что сфера влияния друидов ограничивалась Галлией и Британскими островами. Если бы Цезарю было известно, что друиды живут в Цизальпинской Галлии, где с ними должны были познакомиться римляне, он, конечно же, существенно сократил бы подробный рассказ о них или же вовсе не стал включать его в свои «Записки…», так как, на мой взгляд, они предназначены для читателя, совершенно ничего не знающего о друидах. Более того, если бы друиды жили в Италии, в долине Дуная и в Испании, в нашем распоряжении имелось бы несколько источников информации об этих жрецах, а не одно лишь сочинение, на котором основывают свои сообщения все остальные писатели, упоминающие друидов, ибо, хотя о друидах писали наряду с Цезарем еще 17 авторов, можно со всей определенностью показать, что ни один из них не пользовался какими-либо другими источниками и ни у одного из них мы не найдем ни малейшего намека на то, что друиды жили за пределами Галлии и Британии.

Однако в таком случае встает вопрос: можно ли представить себе такое положение дел, при котором друиды составляли исконно кельтское сословие, но вместе с тем жили лишь среди нескольких кельтских народов, не являясь общенациональным достоянием? Как мне кажется, такая ситуация не только вполне представима, но было бы очень странно, если бы это было не так. Изначальной областью расселения кельтов были широкие пространства между Швейцарией и Венгрией, в которых сплотилась в единое целое латенская культура, а их население, хотя его связывали узы общего языка и общей культуры, вовсе не составляли гомогенное единство. В период экспансии кельтоязычных племен, происходящих от смешанных рас, очевидно, существовала возможность резкого разрыва в обычаях по мере того, как различные сообщества отдалялись от основного ядра. Отсутствие расовой гомогенности вызывалось не только различными тенденциями, разделяющими каждую отдельную волну переселенцев изнутри, но и различными новыми влияниями, которые переселенцы испытывали на новых местах расселения. Ввиду этой возможной разобщенности кельтов было бы неуместно требовать от них каких-либо общих, универсальных принципов религиозной организации, и мы вполне можем представить себе, что стадия религиозного развития, для которой характерна фигура короля-жреца, сменялась стадией, для которой свойственна особая жреческая прослойка, в разное время различными путями у различных кельтских племен.

Поэтому нам ничего не остается, как встать на сторону здравого смысла и предположить, что могущественное и обладавшее сложной организацией друидическое жречество в Галлии является исконно кельтским установлением. Повторим простейший и самый весомый довод в пользу этого мнения: галлы на вершине своих успехов никогда не потерпели бы проникновения в их общественную жизнь иноземной жреческой касты, способной установить столь полный контроль и над светской, и над религиозной сферой.

Однако иначе обстоит дело с доктринами и теологией, и теперь мы должны рассмотреть вопрос о том, не могли ли кельты заимствовать их у других народов. Например, некоторые исследователи утверждали, что в друидизме в том виде, в котором он вырисовывается на страницах античных авторов, присутствуют черты, неприемлемые для арийского или индоевропейского духа. По этому поводу было исписано большое количество бумаги, но лично я не склонен уделять этому вопросу много внимания и поэтому ограничусь заявлением, что мне неизвестно ни одно положение друидической религии, которое не было бы также известно тому или иному индоевропейскому народу[282].

Эту проблему сложно обсуждать, не вдаваясь в подробности, так как по поводу параллельных обычаев у разных индоевропейских народов иногда говорят о том, что они последовали за введением этого обычая в индоевропейский мир друидами, а не предшествовали ему. Однако у меня существуют серьезные сомнения, что мы знаем о первобытном индоевропейском мышлении достаточно, чтобы заявлять о какой-либо доктрине, полностью принятой галльскими и британскими кельтами, что она была чужда древнему кельтскому духу и поэтому должны была быть заимствована ими у некельтских народов. Более того, если она была чужда кельтскому духу, почему они, будучи в те времена господами Западной Европы, должны были ее принимать?

В дошедших до нас сведениях о друидизме, писал профессор Мак-Бейн[283], нет ничего, что можно было бы с уверенностью назвать неарийским элементом. По мысли Мак-Бейна, могущественная жреческая каста, отделенная от знатных и простолюдинов, находит ближайшую параллель в индуизме с его замкнутой кастой брахманов, обладавших исключительным правом проводить религиозные обряды. Человеческие жертвоприношения, бытовавшие у друидов, можно в определенной мере сопоставить либо с засвидетельствованными примерами таких обрядов, либо с обрядами, которые указывают на существование человеческих жертвоприношений в прошлом, у других индоевропейских народов, включая греков и римлян; учение же о переселении душ составляет характерную черту брахманизма и буддизма индоевропейской Индии, а ее античный извод можно найти во взглядах Пифагора.

Поэтому вряд ли можно назвать оправданным подобный подход, и настало время испробовать другие методы исследования. Однако я бы сильно уклонился в сторону от основной темы этой книги, если бы попытался раскрыть сущность этих методов, и я скажу лишь, что это исключительно гипотетическая реконструкция событий, основанная на тех скудных сведениях о интересующем нас периоде, которые нам удалось приобрести. Оправданно будет назвать этот подход рациональной реконструкцией, однако я боюсь, что с тем же успехом можно назвать его методом догадок.

На секунду вернемся к картине доисторической Галлии и Британии, которую мы представили во второй главе. Мы видели, что в бронзовый век, хотя мы выделили на этой территории несколько культурных провинций, существовала определенная культурная общность, явившаяся результатом длительного периода относительно мирного процветания. Благодаря успехам археологии мы знаем, что три провинции Галлии и Британских островов были связаны теснейшими торговыми отношениями.

Говоря о сообществах, находящихся на достаточно примитивной стадии развития, мы можем с определенной уверенностью предположить, что религия одной группы должна была практически совпадать с религией ее соседей и поэтому вполне вероятно, что между этими областями, объединенными тесными торговыми связями, могло возникнуть сознание общности религиозных идей. Таким образом, мы можем говорить о доисторических культурных провинциях единого религиозного пространства.

Одной такой провинцией можно считать Западную Галлию, Ирландию, а также Западную и Юго-Западную Англию. Однако более важная роль была отведена Северной Галлии и Юго-Восточной и Восточной Англии. Культурное единство в этой области уходит корнями в каменный век, так как входящие в нее территории образовывали «кремневую культуру», которая существовала еще и в бронзовом веке, и, таким образом, установившиеся здесь религиозные связи обладают чрезвычайной древностью.

В самом бронзовом веке галльская часть этой провинции испытала существенное влияние со стороны лигурийской и восточно-германской культур, но английская часть была затронута в гораздо менее значительной степени. В начале железного века Англия также была относительно закрыта для новых веяний, изменивших лицо континентальной цивилизации. Поэтому в Британии (и в западной провинции также) создались благоприятные условия для сохранения древней веры в неизменном виде, и по мере того как прерывалось сообщение между провинциями, она автоматически приобретала на континенте все большее признание и уважение, будучи отмеченной архаическими чертами. Более того, не следует упускать из виду местное развитие религиозных идей на Британских островах, свидетельством которого сужит необычайное распространение каменных кругов в каменном и бронзовом веках.

Затем в Восточной и Северо-Восточной Франции появились кельты. Их походы носили отнюдь не грабительский характер; они расселились на своей новой родине, а в марнской области сложилась особая разновидность латенской цивилизации. Поэтому, какие бы столкновения между местной и кельтской религией ни происходили поначалу, результат ясен: в конечном итоге образовался единый пантеон и единая вера.

Я уже приводил (с. 96) замечательный пример сохранения в марнской области художественных традиций, идущих от каменного века через кельтский период до римской эпохи; и здесь мне хотелось бы повторить предположение о том, что существует столь же большая вероятность сохранения местной религиозной традиции. Поэтому после того, как сменилось два поколения первой латенской культуры, по нашему мнению, местные жители должны были бы обладать одинаковыми познаниями как в местной древней религии, так и в кельтской вере, даже если они сильно отличались друг от друга, в чем я лично сильно сомневаюсь. Иными словами, кельтская вера в марнской области наложилась на местную религию.

Затем последовало вторжение в Англию. Однако кельты, переправившиеся в Британию, не были бродячими народами, пришедшими из альпийских земель в Северную Францию; напротив, они были кельтоязычными потомками этих народов и составляли местное марнское население. Поэтому в результате переселения в Англию этот смешанный кельтско-марнский народ просто столкнулся с религией, которая была древней верой марнской области в неизмененном виде. Пришельцы поселились в Англии и, как мне представляется, без тени сомнения приняли элементы местной веры в свое религиозное мировоззрение, тем самым присоединив авторитет могущественных завоевателей к религии, уже пользовавшейся славой чистейшего источника древних элементов, включенных в их собственную веру. Проходили века, в венах местного населения текло все меньше кельтской крови, древняя религия все еще господствовала в этой провинции, поддерживая известность Британии в качестве области, где сохраняются ее чистейшие формы. Поэтому неудивительно, что в ответ на вопрос о происхождении галльской веры или друидизма Цезарь услышал: «Их наука, как думают, возникла в Британии и оттуда перенесена в Галлию».

Однако мы говорим о происхождении друидизма и не сказали ни слова о самих друидах! Как и когда они появились? Если бы у меня были основания предполагать, что я могу ответить на этот вопрос к моему полному удовлетворению, я бы написал ответ красными чернилами. Однако я ничего не могу предложить, кроме очередной гипотезы.

Один из способов выяснения происхождения этого жреческого сословия — поиск условий, наиболее благоприятных для его возникновения, и именно этому методу исследования я и собираюсь следовать. По моему мнению, имеются два основных фактора, определяющих эти условия: первый — это мир, а второй — пример. Иными словами, у кельтов вряд ли могло сложиться жречество во времена переселений, войн или народных бедствий, но это вполне могло произойти в тот момент, когда, образовав оседлое общество, живущее в мире, они столкнулись с организованным классом священнослужителей другого и более высокоразвитого народа.

В таком случае прежде всего нужно рассмотреть вопрос, существует ли вероятность того, что кельтское жречество возникло на древней кельтской прародине в Альпийских землях и Центральной Европе до периода экспансии. При таком подходе выполняется одно условие, так как происхождение латенской цивилизации несет на себе явственный отпечаток длительного процесса, уходящего в самое начало галльштаттского периода и тем самым означающего эпоху долгого и спокойного благополучия. Не следует пренебрегать и вторым фактором, так как греки вступили в контакт с кельтским миром уже в V в. до н. э., так что некоторые кельты вполне могли познакомиться в это время с самой идеей жречества. Однако мне кажется, что подобным влиянием могла быть затронута лишь южная часть кельтской области. По моему мнению, на ранней стадии кельтской истории, хотя представление о жреце и его функциях уже было до некоторой степени знакомо кельтам, все же в те времена, когда они не выходили за пределы своей древней родины, большая их часть еще не образовала собственную жреческую касту.

Из всех кельтоязычных народов, отправившихся в странствия, распространившие латенскую культуру от Шотландии до Малой Азии, быстрее других осели на новых территориях первые кельтские переселенцы во Франции и в Италии. Однако кельты, расселившиеся во Франции, насколько нам известно, господствовали над захваченной страной, а итальянские кельты должны были постоянно бороться, чтобы защитить свой ненадежный плацдарм от посягновений могучих противников с юга и востока. Более того, французские кельты вскоре познакомились с высокоразвитой формой греческой общественной жизни, а их итальянские сородичи из достижений более высоких цивилизаций видели только боевой строй этрусков и карфагенян. Из этого я делаю вывод, что благоприятные условия для развития жреческой касты, т. е. друидической иерархии, и в отношении оседлости, и в отношении образцов сложились именно в Галлии.

Никакая гипотеза не выигрывает от обилия подтверждающих ее подробностей, и хотя по данному вопросу можно сказать немного больше, я буду доволен, если мне удалось прояснить главные причины, по которым я считаю, что друиды в качестве кельтских жрецов зародились в Галлии и поэтому друидическая организация не являлась общекельтской. Однако я не имею в виду, что кельты в Галлии провели осознанную реорганизацию своего общества с целью создать новую касту для исполнения новых функций; напротив, я полагаю, что условия оседлости и наличия образца лишь довершили постепенный процесс, уже протекавший в их социальной жизни, в ходе которого функции политического вождя и жреца, до сих пор соединявшиеся в одном лице, начали разделяться и доверяться разным личностям. Поэтому новые жрецы были новыми только в смысле специализации их функций, так что даже в начальный период существования жреческая каста была облечена почетом, доставшимся ей от древнейших времен. Подобно военным вождям, жрецы были наследниками примитивных патриархальных династий. Таким образом, хотя мы и полагаем, что сама иерархия друидов возникла не ранее IV или даже III в. до н. э., в глазах греков кельтские священнослужители исполняли обязанности, окутанные седой древностью. То, что теперь делали друиды, до них делали короли. И именно поэтому столь поздняя датировка появления жречества не противоречит тому обстоятельству, что они были известны греческому миру уже около 200 г. до н. э.

Итак, мы пришли к положению, которое, как я надеюсь, станет основным пунктом этой главы, а именно: мы сделали вывод, что происхождение друидизма и происхождение друидов — не связанные между собой события, вызванные различными причинами. Друидизм в Галлии стал кельтской религией после смешения с местной верой; друидизм в Британии явился следствием включения в эту кельтизированную местную веру автохтонной британской религии, которая представляла собой не подвергшуюся изменениям форму местного континентального компонента друидизма. Поэтому друидизм можно с полным правом назвать кельтской религией, но кельтской только в том смысле, что он является особым сочетанием древней галло-британской религиозной общности с новым кельтским влиянием.

С другой стороны, друиды в качестве организованной иерархии были лишь кельтскими служителями кельтизированной местной религии в Галлии и представляли собой особый феномен галльского (не британского) друидизма.

Попытаемся осознать значение этого разделения. К тому времени, когда в Галлии образовалось друидическое жречество, уже создалась смешанная кельтско-туземная вера, т. е. друидизм. И именно благодаря своей отчасти автохтонной природе она воспринималась как всеобщая религия населения этой страны. Поэтому нет ничего удивительного в том, что ее новоявленные служители в конечном итоге достигли самой вершины почета и уважения; естественно, жрецы также воспользовались тем обстоятельством, что общая религия умаляла значение кельтских племенных разделений в глазах кельтизированных местных жителей и их потомков, так как тем самым они обретали возможность учредить свою организацию на межплеменной основе и обеспечить себе, по крайней мере до времен Цезаря, неоспоримый контроль над религиозной и во многом над гражданской сферами галльской жизни.

Однако друиды не всегда занимали главенствующее положение в друидизме. И во время первой волны кельтского завоевания Британии, т. е. в то время, когда друидизм был принесен в эту страну, кельтоязычные переселенцы, как мне кажется, ничего не слышали о друидах. Возвышение друидического класса в Галлии также вовсе не означает, что с этих пор британский друидизм находился под управлением галльской коллегии жрецов или же контролировался британской организацией, созданной по образцу галльской. По моему мнению, у нас нет свидетельств, говорящих о том, что в этой стране существовала организация друидов; напротив, по-видимому, есть смысл предположить, что друидические обряды здесь всегда исполнялись теми, кто был облечен жреческими функциями до прихода кельтов, т. е. вождями и королями. Несомненно, какие-то минимальные изменения имели место; источники сообщают, что галльские друиды отправлялись в Британию для наставления в учении, и, возможно, оттуда же происходит и слово «друид». Более того, возможно, что группы британских старейшин, славившихся теперь далеко за пределами Британии, сами называли себя таким образом. Однако, несмотря на все это, британское священство, по-видимому, вовсе не стремилось к установлению межплеменной организации, и если даже такая тенденция и существовала, ей должны были положить конец такие мощные удары, как вторжение белгов и римское завоевание. После этого те, кто называл себя друидами, превратились в обычных волшебников и прорицателей покоренного народа.

Таким образом, в Британии могли существовать места отправления друидических культов, хотя проводимые там обряды и жертвоприношения исполнялись не друидами в галльском смысле слова, т. е. не членами особой жреческой организации. И в отсутствие опровергающих это предположение свидетельств я склонен отрицать существование «древних друидов» в Британии и полагать, что их место занимали племенные вожди. Иными словами, хотя я согласен с тем, что Стоунхендж в определенный период был друидическим храмом, я не готов признать, что обряды там проводили друиды, одетые в белые одежды, которых рисует наше воображение. Вероятнее всего, в роли жрецов Стоунхенджа выступали правители и менее значительные вожди племен, населявших равнину, на которой стоит этот памятник.

Вернемся еще раз к вопросу о мегалитах. В Британии то, что мы называем друидизмом, представляет собой форму религии, время возникновения которой во всяком случае следует за периодом кельтизации этого острова, и поэтому ни одно сооружение, которое пытаются изобразить в виде друидического храма, будь то каменный круг или памятник иного рода, нельзя называть друидическим, если только не существует вероятность, что он использовался в этой функции и после кельтизации. Современный Стоунхендж, по моему мнению, был построен во времена господства друидизма, но даже это предположение вызовет ожесточенные нападки со стороны большей части археологов. Что касается каменных кругов, я с готовностью признаю, что выше моих сил доказать, что хотя бы один из них использовался в качестве храма после того, как в Британии установилась друидическая религия, и, как я подозреваю, вряд ли кто-нибудь еще возьмется за эту задачу. Со своей стороны я могу сказать только то, что, весьма вероятно, такое применение нашли некоторые каменные круги и что в этой незначительной мере оправданны распространенные в широких кругах взгляды, приписывающие их друидам. Но мы вынуждены удовлетвориться лишь предположением самой возможности этого, не пытаясь ни исключить ее, ни придать ей слишком серьезное значение.

Что касается Ирландии, как мне кажется, кельтизация этой страны проходила в достаточно позднее время, чтобы весьма правдоподобным выглядело предположение о том, что переселившаяся сюда ветвь кельтоязычного народа (а эта ветвь серьезно отличалась от кельтских племен, уже переправившихся в Англию) была до своего переселения хорошо знакома с организованной жреческой кастой в Галлии. Поэтому, хотя проникновение друидизма в Ирландию представляется сходным с проникновением друидизма в Англию, т. е. довершением кельтизации местной религии в провинции, включавшей Галлию, Юго-Западную Англию и, возможно, Уэльс и Ирландию, следует учитывать и то очевидное различие, что кельты в Ирландии, вероятно, попытались насадить в стране, исповедующей древнюю веру, принесенную ими жреческую организацию. Впрочем, возможно, друидическая каста в Ирландии всегда была лишь слабым отражением галльской системы, быстро попавшим в изоляцию и утратившим былое влияние. Поэтому вероятность того, что каменные, круги в Ирландии на самом деле могли использоваться древними друидами, немного выше, хотя я хотел бы обратить внимание на то, что в этом вопросе присутствует тот же элемент неопределенности, и при рассмотрении этого предположения необходима большая осторожность.

Вот мы и подошли к концу. Возможно, я с не слишком большим сочувствием рассматривал теории о происхождении друидизма, завоевавшие признание равно у широких кругов и среди ученых, а вместо этого не смог предложить ничего лучшего, кроме догадок. Однако при этом я опирался только на проверенные сведения. Давным-давно молодой немецкий ученый Эсайя Пуфендорф написал книгу на тему друидизма. Он просил о снисхождении «тех, кто отличается ббльшими познаниями в изыскании древностей», если ему случилось ошибиться, так как, по его словам, его путь был тяжел «по причине нерассеявшейся тьмы, обступающей нас со всех сторон». Прошло почти триста лет, многие ученые обращали свет своих умов на эту мрачную завесу тьмы, но и до сих пор мы вынуждены пробираться на ощупь. Я вынужден лишь повторить просьбу Пуфендорфа и заключить эту книгу его словами: «Если кто-либо выскажется в пользу этих взглядов, мы не будем возражать, как не будем возражать и в том случае, если он станет их оспаривать, ввиду того, что вряд ли можно подтвердить их достоверными свидетельствами. И на этом заканчивается наш краткий труд о друидах»[284].

Примечания:

2

Доктор Джозеф Андерсон обратил внимание на значимость упоминаний каменных кругов в ранних указателях к «Археологии»; в 1809 г. они обозначались просто как «Камни, круги из камней», но в 1844 г. это обозначение сменилось на «Камни, круги из камней, см. друиды».

27

Syntagma de Druidum moribus ac institutis, London, 1664.

28

Oxford, 1669 и 1671. См. Pt. II, Bk. 1, Ch. V, 78–82. В последние годы XVII в. вышло еще несколько работ о друидах. Из них работа «De Philosophia Celtica» Дж. Ч. Куна (1676 г.) представляет собой скучный трактат на 14 страницах; Петер Легерлоф выпустил книгу «Disputatio de Gallorum veterum Druidibus» (Upsala, 1689). Гораздо интереснее работы Куна, хотя и ненамного больше по объему, было сочинение Элиаса Эйринга «Veterum Institute Druidum» (1697 г.); в него входит прочтение подозрительной надписи (Orelli, 2200) с Мозеля (с. 137).

270

Histoire de la Gaule (5me ed., 1924), p. 87.

271

Судя по контексту, Цезарь имеет в виду друидическую организацию, однако я полагаю, что он говорит об учении. Друидизм в Галлии был хорошо организован, и вряд ли в этом следует видеть британское влияние. Кроме того, очевидно, что Цезаря в первую очередь мог интересовать вопрос о происхождении друидической доктрины бессмертия души.

272

Естественная история, XXX, 1, 4 (с. 122 выше); фразу ut dedisse Persis videri posse можно понять и так, что она означает, будто британцы получили свои познания в магии напрямую от персов; однако я не сторонник такого прочтения.

273

Самую обоснованную критику этого отрывка из Цезаря можно найти у W. F. Tamblyn, American Historical Review, XV (1909-10), p. 23.

274

Павсаний, Описание Эллады, X, 21, 1. Если в отрывке речь действительно идет об этом. Павсаний пишет, что излишне самоуверенный и тщеславный вождь не взял с собой греческих прорицателей и не принимал во внимание знамения; далее он выражает сомнения в том, что кельтам было известно искусство прорицания. То есть речь идет о том, что Бренн был слишком высокомерен, чтобы советоваться с прорицателями; но значение даже этого утверждения умаляется следующим замечанием, которое показывает, что Павсаний ничего не знал о кельтской религии. Поэтому вопрос заключается в следующем: был бы греческий историк столь невежественным, если бы Бренн взял с собой друидов?

275

См. с. 126.

276

Mitteilungen der anthrop. gesell, in Wien, XXXVIII (1908), p. 44.

277

Ibid., р. 46.

278

Ibid., р. 47.

279

См. с. 169 выше.

280

Caesar's Conquest of Gaul, Oxford, 1911, p. 524, n. 2.

281

См., например, MacCulloch, Religion of the Ancient Celts, p. 297.

282

Например, это можно сказать о человеческих жертвоприношениях; лучший известный мне пример — это учение о спасении одной жизни за счет другой. Покорный добавляет, что дополнительными признаками неиндоевропейского характера религии Британских островов, от которой происходит друидизм, служат пережитки каннибализма, матриархата и кувады, засвидетельствованные в легендах и фольклоре. В действительности все три эти черты вызывают серьезные возражения, однако даже если бы Покорный оказался прав и они отражают докельтскую религию, что из того? Никто не спорит с тем, что существовала некая докельтская религия. Мы не знаем, что эти элементы вошли в друидическое учение, и вопрос состоит в том, присутствуют ли в друидизме такие черты, которые с необходимостью должны выводиться из докельтской религии?

283

Celtic Mythology and Religion, Stirling, 1917.

284

E. Pufendorf, Dissertation on the Druids, Edinburgh, 1886, p. 61.