Окончания консульства Цезаря с нетерпением ждал сенат, и не только. Ждали те, кто имел какое — то отношение к власти до появления неугомонного Цезаря, сумевшего отнять все у всех. Консулы, отслужившие срок, обычно получали наместничество в провинции. Естественно, энергичного Цезаря сенаторы не желали оставлять в Риме, но и не знали, куда бы его выслать и каким образом. Сам консул хранил упорное молчание по поводу планов на будущее; Гай Юлий ничего для себя не просил и не требовал. Своим поведением он озадачивал сенаторов гораздо больше, чем если бы предъявлял непомерные требования.

Неожиданно народный трибун Публий Ватиний предложил дать Цезарю в наместничество Цизальпинскую Галлию с принадлежавшим ей Иллириком (то же, что Иллирия). Сенаторов такой вариант устроил. Окруженная со всех сторон дружественными землями с миролюбивым населением, Цизальпинская Галлия, казалось, была призвана усмирить мятежный дух Цезаря. По словам Т. Моммзена, сенат намеренно выбрал провинцию, «где наместнику нечего было делать, кроме строительства дорог и других столь полезных работ».

Цизальпинская Галлия, или, как ее еще называли, «Галлия в тоге», находилась на севере Италии (цизальпинский — «предальпийский», «по эту сторону Альп»). Эта территория давно была колонизирована римлянами, и ее население ничем не отличалось от остальных жителей «италийского сапога».

К удивлению многих, консул безропотно принял назначение сената. Однако спустя некоторое время он потребовал, чтобы наместничество было закреплено за ним на пять лет. Назначение на такой длительный срок противоречило всем законам, но римляне уже успели привыкнуть к тому, что в последние годы установленные предками законы и традиции чаще нарушаются, чем соблюдаются. После недолгих споров решили: если Цезарю нравится сидеть пять лет в Галлии, не будем ему мешать — главное, чтобы его не было в Риме. Цезарь сложил с себя полномочия консула и отбыл в назначенную провинцию.

По приезде Цезарь прежде всего принял у Луция Афрания командование тремя легионами, которые находились в Цизальпинской Галлии. Проконсул внимательно осмотрел военные лагеря, вооружение, провел несколько учебных боев. Всем увиденным Цезарь остался чрезвычайно доволен и приказал повысить легионерам жалование. Отныне легионеры стали чтить нового наместника, как отца.

Спустя некоторое время сенат получил очередное требование Цезаря: он хотел присоединения к своему наместничеству еще и Нарбонской Галлии (территория на юго — востоке современной Франции; название — по Нарбону, главному городу этой части Трансальпинской Галлии). Нарбонская Галлия начиналась сразу за Альпами и называлась еще просто Провинцией (память об этом осталась в названии современного Прованса). Она стала римской провинцией в 120 году до н. э., то есть за 62 года до описываемых событий. Ее крупнейшие города — Массалия, Нарбон и Аквы Секстовы, или Секстовы Воды (ныне Марсель, Нарбон, Экс — ан — Прованс) — давно были освоены и заселены римлянами. В сельской местности жили галлы, многие из которых сохраняли свои обычаи и язык, почему и называли эту провинцию «Галлией в штанах» по аналогии с соседской «Галлией в тоге».

Последнее пожелание Гая Юлия совсем не понравилось сенату, но было уже поздно. За спиной Цезаря стояли три преданных легиона. Так как согласно законам на территории Италии не должны располагаться войска, три легиона Цезаря были самой близкой к Риму армией. На передаче Нарбонской Галлии своему новому другу настаивали и Помпей с Крассом. Народные трибуны также поддержали Гая Юлия. Проклиная себя за то, что легкомысленно отправили Цезаря в Цизальпинскую Галлию, сенаторы согласились с очередным его требованием. Они пока не понимали, что Цезарь привык любой ценой добиваться желаемого и что отныне бесполезно стоять у него на пути.

Таким образом, Юлий Цезарь удвоил территорию своего наместничества и получил еще один легион, размещавшийся в Нарбонской Галлии.

Севернее проконсульства Цезаря раскинулась Трансальпинская Галлия, включавшая в себя большую часть территории современной Франции, территорию Люксембурга, Бельгии, Зарейнской Германии, Южных Нидерландов и Западной Швейцарии (трансальпинский — «заальпийский», «по ту сторону Альп»). Она была неподвластна римлянам, и потому ее презрительно называли «Косматой Галлией». На бескрайних просторах проживали различные народы кельтского корня. Самые многочисленные и могущественные из них были арверны, эдуи, секваны, белги, гельветы. Народы эти часто воевали между собой, но иногда тревожили и римские владения в обеих Галлиях и Испании.

Цезарь в «Записках о галльской войне» с присущей ему гениальной простотой классифицировал население Галлии, а заодно объяснил происхождение некоторых терминов, вызывающих в литературе путаницу до сих пор:

Галлия по всей своей совокупности разделяется на три части. В одной из них живут белги, в другой — аквитаны, в третьей — те племена, которые на их собственном языке называются кельтами, а на нашем — галлами.

Огромная Галлия была довольно слабым противником в военном отношении — не только по причине этнической пестроты. Социальное расслоение там приняло совершенно уродливые формы, и потому большинство населения равнодушно взирало на периодически появлявшихся завоевателей. Слишком мало находилось желающих защищать родину; все — таки это слово обычно ассоциируется с некой собственностью, а она находилась в руках немногих. Отчасти этим и можно объяснить будущие фантастические успехи Цезаря.

Читаем в «Записках о галльской войне»:

Во всей Галлии существуют вообще только два класса людей, которые пользуются известным значением и почетом, ибо простой народ там держат на положении рабов: сам по себе он ни на что не решается и не допускается ни на какое собрание. Большинство, страдая от долгов, больших налогов и обид со стороны сильных, добровольно отдается в рабство знатным, которые имеют над ними все права господ над рабами.

Вышеупомянутые два класса — это друиды и всадники. Друиды принимают деятельное участие в делах богопочитания, наблюдают за правильностью общественных жертвоприношений, истолковывают все вопросы, относящиеся к религии; к ним же поступает много молодежи для обучения наукам, и вообще они пользуются у галлов большим почетом. Они ставят приговоры почти по всем спорным делам, общественным и частным; совершено ли преступление или убийство, идет ли тяжба о наследстве или о границах — решают те же друиды; они же назначают награды и наказания; и если кто — будет ли это частный человек или же целый народ — не подчинится их определению, то они отлучают виновного от жертвоприношений. Это у них самое тяжелое наказание. Кто таким образом отлучен, тот считается безбожником и преступником; все его сторонятся, избегают встреч и разговоров с ним, чтобы не нажить беды, точно от заразного…

Права друидов, как мы видим, огромные, а вот защищать их должны другие. Посмотрим, что сообщают «Записки» о некоторых сторонах жизни таинственных галльских жрецов.

Друиды обыкновенно не принимают участия в войне и не платят податей наравне с другими (они вообще свободны от военной службы и от всех других повинностей). Вследствие таких преимуществ многие отчасти сами поступают к ним в науку, отчасти их посылают родители и родственники. Там, говорят, они учат наизусть множество стихов, и поэтому некоторые остаются в школе друидов до 20 лет. Они считают даже грехом записывать эти стихи, между тем как почти во всех других случаях, именно в общественных и частных записях, они пользуются греческим алфавитом. Мне кажется, такой порядок у них заведен по двум причинам: друиды не желают, чтобы их учение делалось общедоступным и чтобы их воспитанники, слишком полагаясь на запись, обращали меньше внимания на укрепление памяти; да и действительно, со многими людьми бывает, что они, находя себе опору в записи, с меньшей старательностью учат наизусть и запоминают прочитанное.

Больше всего стараются друиды укрепить убеждение в бессмертии души: душа, по их учению, переходит по смерти одного тела в другое; они думают, что эта вера устраняет страх смерти и тем возбуждает храбрость. Кроме того, они много говорят своим молодым ученикам о светилах и их движении, о величине мира и земли, о природе и о могуществе и власти бессмертных богов.

Кельтский всадник (Рисунок Фернана А. Пьестра. 1897 год)

Друиды не желали воевать, но имели все права на военную добычу. По традиции, все отнятое у противника полагалось приносить в жертву богу войны, которого Цезарь именует Марсом (видимо, полагаясь на сходство функций римского и галльского богов).

Перед решительным сражением они обыкновенно посвящают ему будущую военную добычу, а после победы приносят в жертву все захваченное живым, остальную же добычу сносят в одно место. Во многих общинах можно видеть целые кучи подобных предметов в освященных местах, и очень редко случается, чтобы кто — либо из неуважения к этому религиозному обычаю осмелился скрыть у себя что — нибудь из добычи или унести из кучи: за это определена очень мучительная казнь.

Заставить слепо повиноваться можно с помощью страха. И не случайно некоторые обычаи друидов жестоки и бесчеловечны.

Все галлы чрезвычайно набожны. Потому люди, пораженные тяжкими болезнями, а также проводящие жизнь в войне и в других опасностях, приносят или дают обет принести человеческие жертвы; этим у них заведуют друиды. Галлы думают, что бессмертных богов можно умилостивить не иначе, как принесением в жертву за человеческую жизнь также человеческой жизни. У них заведены даже общественные жертвоприношения этого рода.

Некоторые племена употребляют для этой цели огромные чучела, сделанные из прутьев, члены которых они наполняют живыми людьми; они поджигают их снизу, и люди сгорают в пламени. Но, по их мнению, еще угоднее бессмертным богам принесение в жертву попавшихся в воровстве, грабеже или другом тяжелом преступлении; а когда таких людей не хватает, тогда они прибегают к принесению в жертву даже невиновных.

Однако власть на страхе не прочна — она заканчивается, как только появляется источник более сильного страха.

Итак, Цезарь перевел три своих легиона через Альпы и словно волк на добычу посматривал на неподвластную ему Трансальпинскую Галлию. Его намерения вскоре стали понятны многим. Еще недавно Рим дрожал перед вторжением со стороны Галлии орд кимвров и тевтонов, но никому не приходило в голову завоевать земли, служившие источником постоянной опасности. Необъятные просторы, населенные десятками воинственных народов, пугали римлян, и лишь Цезарь вознамерился решить галльский вопрос кардинально, в свойственном только ему стиле.

Чего желал достигнуть проконсул гигантской авантюрой? Успех должен был принести Цезарю все! Точно так же неудача поставила бы крест на карьере мятежного проконсула. Гаю Юлию необходимы громкие победы, чтобы поддержать свою популярность и подняться на новую ступеньку — война являлась обычным путем любого римлянина, желавшего добиться власти и славы.

Как мы помним, Цезарь великодушно выделил последние общинные земли для легионеров Помпея и многодетных граждан. Народное собрание приветствовало щедрость консула, но сенат со временем оценил бы раздачу неприкосновенного фонда с других позиций; оплошность Цезаря вспомнил бы следующий удачливый полководец, когда пришла бы пора награждать очередных ветеранов. Земли для новых поселений Цезарь рассчитывал завоевать в «Косматой Галлии».

И еще: Цезарь успешно делал свою карьеру с помощью кошелька; он был пуст, а сундуки самых богатых граждан оказались переполненными долговыми расписками Гая Юлия. Зарабатывать, подобно Крассу, Цезарь не желал. Оставался единственный способ поправить материальное положение — военная добыча.

И, пожалуй, главное… Чтобы пользоваться постоянным уважением граждан, необходимо иметь войско — он получил 4 легиона на весьма длительный срок. (Полный легион включал 6 тысяч воинов, но легионы Цезаря обычно не превышали 3–4 тысяч.) Силы небольшие, однако Гаю Юлию их оказалось достаточно для своей игры. Он молниеносно организовал новый грандиозный проект. Изумленным гражданам оставалось лишь наблюдать за дальнейшим развитием событий в Галлии.

Требовался хоть какой — то повод. И повод представился удачливому Цезарю — даже раньше, чем он подготовился к труднейшей войне. У независимых галлов накануне проконсульства Цезаря появился опасный и коварный враг. Все чаще из — за Рейна вторгались воинственные германские племена. Если прежде пришельцы ограничивались грабежом, то сейчас они целыми племенами расселялись на землях соседей. Галлам — секванам пришлось уступить «гостям» треть своих владений. Жизнь гельветов и тигуринов стала до того несносной, что они приняли решение выселиться всем народом. Плутарх сообщает:

Эти племена сожгли 12 своих городов, 400 деревень и двинулись через подвластную римлянам Галлию, как прежде кимвры и тевтоны, которым они, казалось, не уступали ни смелостью, ни многолюдством, ибо всего их было 300 тысяч, в том числе способных сражаться — 190 тысяч.

Вся эта огромная масса народа вовсе не собиралась воевать с Цезарем, и в Нарбонской Галлии оказалась только потому, что через нее лежал наиболее удобный путь на запад. Вожди гельветов вступили с Цезарем в переговоры с целью добиться разрешения на беспрепятственный проход через территорию наместничества.

Такую удачу Цезарь не мог упустить. Переговоры с галлами он затянул на 15 дней и за это время набрал еще два легиона, напугав римский сенат «гельветской опасностью» до такой степени, что отцы народа одобрили все действия проконсула.

Пока гельветы ждали ответа на просьбу, Цезарь укрепил берег пограничной Роны (и без того отвесный и неприступный) мощным валом и рвом. Послам в условленный срок было заявлено, что «он никому не может разрешить проход через Провинцию, а если они попытаются сделать это силой, то он сумеет их удержать».

Обманутые гельветы пытались одолеть реку на попарно связанных судах, многочисленных плотах, отчасти вброд, но все их атаки были отбиты. Они ушли в глубь «Косматой Галлии», следом направился и Цезарь во главе пяти легионов. Свою агрессию проконсул объяснил тем, что гельветы разоряли земли дружественных римскому народу эдуев. Он был не только прекрасным дипломатом, способным оправдать любой самый неблаговидный поступок, но и талантливым стратегом.

Римляне настигли гельветов, когда те переправлялись через приток Роны — уже три четверти были на противоположном берегу. На оставшуюся часть внезапно напал Цезарь и многих перебил, а выжившие разбежались по ближайшим лесам.

Затем Цезарь построил мост и в один день перевел войско через реку, на которую гельветы потратили 20 дней. Несмотря на одержанную победу, положение Цезаря было весьма опасным. Он преследовал войско, во много раз превосходившее римское по численности; он шел по враждебной стране. Кончались запасы продовольствия; эдуи обещали подвезти хлеб, но медлили, ожидая результатов столкновения армий пришельцев. Хлеб галлы решили отдать будущему победителю.

Цезарь 15 дней тащился за арьергардом гельветов, ожидая удобного случая. Наконец ему надоело смотреть на голодные обозленные лица собственных легионеров, и планы проконсула изменились. Римские легионы повернули к самому богатому городу эдуев — Бибракте. Цезарь выдвинул обвинение против нерадивых союзников «в том, что, когда хлеба нельзя ни купить, ни взять с полей, в такое тяжелое время, при такой близости врагов они ему не помогают, а между тем он решился на эту войну, главным образом, по их просьбе; но еще более он жаловался на то, что ему вообще изменили».

Гельветы увидели, что римляне остановились, и решили, что те собираются бежать. Преследуемые сами обратились против Цезаря. Поневоле римлянам пришлось разворачиваться для битвы. Цезарь понимал: предстоит судьбоносное сражение, от исхода которого зависит его карьера, а может быть, и жизнь. Когда проконсулу подвели коня, он приказал отослать его в обоз со словами:

— Я им воспользуюсь после победы, когда дело дойдет до преследования бегущего противника. А сейчас — вперед, на врага!

Так поступали многие полководцы перед решающим сражением, но Цезарь пошел дальше: он приказал увести «и лошадей всех остальных командиров, чтобы при одинаковой для всех опасности отрезать всякие надежды на бегство». Фактически Цезарь сделал заложниками своих соратников. Ход разумный, если учесть, что он впервые шел в бой с этой армией; впоследствии нужда в подобной практике отпадет, ибо проконсул и легионеры станут единым целым.

Сражение было долгим и упорным. Галльские дружины подавляли своей многочисленностью, но правильно выбранная позиция, римский безукоризненный строй и более совершенное вооружение уравновесили силы. Особенно большой урон нанесли гельветам римские метательные копья.

Цезарь рассказывает в «Записках о галльской войне»:

Так как солдаты пускали свои тяжелые копья сверху, то они без труда пробили неприятельскую фалангу, а затем обнажили мечи и бросились в атаку. Большой помехой в бою для галлов было то, что римские копья иногда одним ударом пробивали несколько щитов сразу и таким образом пригвождали их друг к другу, а когда острие загибалось, то его нельзя было вытащить, и бойцы не могли с удобством сражаться, так как движения левой рукой были затруднены; в конце концов многие предпочитали бросать щит и сражаться, имея все тело открытым.

Техническим новшеством древнего римского копья (пилума) было то, что закалялось только острие; пробив щит, мягкий металл загибался и делал копье негодным к повторному использованию, а неприятель оставался без щита. Цезарь, как мы видим, успешно использовал эту хитрость.

Римляне разбили войско гельветов, однако оказалось, что это еще не победа. По словам Плутарха, «наибольшие трудности Цезарь встретил в лагере, у повозок, ибо там сражались не только вновь сплотившиеся воины, но и женщины и дети, защищавшиеся вместе с ними до последней капли крови. Все были изрублены, и битва закончилась только к полуночи». Римские потери в битве не указываются — конечно, они были немалыми. По признанию самого Цезаря, «наши были целых три дня заняты ранеными и погребением убитых».

Столь блестящей была для римлян победа, сколь ужасным для гельветов — поражение. Согласно найденным в лагере спискам родину покинули 368 тысяч галлов. После битвы Цезарь распорядился провести перепись оставшихся переселенцев — их оказалось 110 тысяч. Только в ходе первой военной операции 258 тысяч (четверть миллиона!) галлов были убиты либо проданы в рабство. Часто Цезаря пытаются представить добрейшим, великодушнейшим человеком, всегда щадившим своих врагов. Такое имело место, когда дело касалось римских граждан, а с неримлянами Цезарь был беспощаден. Новый порядок в Европе устанавливался потоками крови.

Цезарь приказал, чтобы оставшиеся в живых гельветы вернулись на прежние места, а сожженные города и села были отстроены. «Это он сделал, главным образом, из нежелания, чтобы покинутая гельветами страна оставалась пустой: иначе вследствие доброкачественности почвы могли бы переселиться в страну гельветов зарейнские германцы». Проконсул просчитал все ходы на шаг вперед; он только вторгся в неподвластный римлянам край, а уже заботился о его обустройстве.

Жители огромной Галлии были в полном недоумении от происходившего на их территории. Галлов (кельтов), разделенных на десятки племенных групп, не очень огорчило постигшее гельветов несчастье. Галлы поняли: с Цезарем надо обращаться уважительно. Эдуи привезли обещанное продовольствие, а следом за ними явились с поздравлениями представители от многих общин. Обходительный прием у Цезаря привел галлов к мысли, что можно и дальше использовать римлян для решения своих проблем. А главной бедой галлов было вторжение на их земли германцев. Совсем недавно 15 тысяч германцев во главе с Ариовистом перешли Рейн и захватили лучшие земли; число переселенцев быстро росло, и к моменту появления римлян их стало 120 тысяч. Своими силами галлы уже не могли справиться.

Что ж, проконсул согласился помочь галлам с восточным вопросом.

Почему Цезарь с такой легкостью ввязался в новую опасную войну? Отнюдь не по доброте. Ему стало ясно: пройдет еще немного времени, и нашествие германцев придется отражать на территории Нарбонской Галлии, а может быть, и под стенами Рима. С другой стороны, это отличный способ поднять авторитет до нужной высоты. Кельты, несомненно, оценят победу над германцами, которые держат в страхе всю Восточную Галлию и намереваются продолжить движение на запад.

Как и раньше, Цезарь представил войну законной и неизбежной. Он даже старался решить разногласия с германцами мирным путем, по крайней мере, создал такую видимость. Ко двору Ариовиста отправилось посольство с просьбой о личной встрече. Гордый германский князь ответил: если бы ему самому был нужен Цезарь, то он к нему и явился бы, а если Цезарю что — либо от него нужно, то он и должен сам прийти к нему… Еще князь удивился: какое дело Цезарю и вообще римскому народу до его Галлии, которую тот победил войной.

Примерно такого ответа проконсул и ждал, на такой ответ и рассчитывал. Со свойственной только очень азартным игрокам привычкой ставить на карту все Цезарь двинул легионы, поредевшие после битвы с гельветами, навстречу новому врагу. Он жаждал встретиться с противником, который заставил 368 тысяч гельветов сжечь свои дома и бежать в глубь Галлии — куда угодно, лишь бы подальше от пришельцев из — за Рейна. Цезарь действовал не столь опрометчиво и безрассудно, как казалось многим. Он учел свои ошибки в недавней войне и начал с того, что занял главный город секванов — Весонтион. В руках Цезаря оказался большой запас продовольствия, и лишь после этого он посчитал возможным помериться силами с грозой галлов — Ариовистом.

В Весонтионе римляне задержались на несколько дней; все это время они расспрашивали галлов и купцов о противнике, с которым предстояло сражаться. Из — за любознательности легионеров Цезарь едва не остался без войска.

Читаем в «Записках о галльской войне»:

Последние заявляли, что германцы отличаются огромным ростом, изумительной храбростью и опытностью в употреблении оружия: в частых сражениях с ними галлы не могли выносить даже выражения их лица и острого взора. Вследствие этих россказней всем войском вдруг овладела такая робость, которая немало смутила все умы и сердца. Страх обнаружился сначала у военных трибунов, начальников отрядов и прочих, которые не имели большого опыта в военном деле и последовали из Рима за Цезарем только ради дружбы с ним. Последние под разными предлогами стали просить у него позволения уехать в отпуск по неотложным делам; лишь некоторые оставались из стыда, не желая навлечь на себя подозрение в трусости. Но они не могли изменить выражение лица, а подчас и удержаться от слез: забиваясь в свои палатки, они либо в одиночестве жаловались на свою судьбу, либо скорбели с друзьями об общей опасности. Везде во всем лагере составлялись завещания.

Легаты заявили Цезарю, что войско не только не в состоянии выступить против врага, но даже сняться с лагеря. Ситуацию нужно было срочно исправлять. Цезарь созвал совет, на который пригласил и младших командиров — центурионов. Вначале, как сообщает Плутарх, он долго бранился, не стесняясь гневных солдатских выражений, затем предложил следующее:

Те, кто настроен так трусливо и малодушно, могут возвратиться домой и не подвергать себя опасности против своего желания.

— Я же, — сказал он, — пойду на варваров с одним только 10–м легионом, ибо те, с кем мне предстоит сражаться, не сильнее кимвров, а сам я не считаю себя полководцем слабее Мария.

Узнав об этом, 10–й легион отправил к нему делегатов, чтобы выразить свою благодарность, остальные же легионы осуждали своих начальников, и, наконец, все, исполнившись смелости и воодушевления, последовали за Цезарем и после многодневного пути разбили лагерь в двухстах стадиях от противника.

Неожиданная смелость римлян угнетающе подействовала на германцев. Душевное состояние противников поменялось: по словам Плутарха, Ариовист «дивился отваге Цезаря и в то же время увидел, что его собственная армия приведена в замешательство». Пять дней подряд Цезарь выводил свое войско для битвы, но германцы упорно отказывались от приглашения. Наконец они осмелились напасть на малый римский лагерь. Начавшаяся около полудня битва продолжалась с большим ожесточением до самого вечера. При заходе солнца Ариовист, после больших потерь с той и другой стороны, отвел войско в лагерь.

Римский центурион (I век до н. э.)

Поведение воинственных германцев было непонятно Цезарю, и только после допроса пленных стало ясно, почему Ариовист не стремится к решающей битве. Пленные объяснили, что у германцев есть обычай: их замужние женщины мечут жребий и предсказывают, выгодно давать сражение или нет; по последнему предсказанию, германцы не смогут победить, если дадут решительное сражение до новолуния.

Проконсул, естественно, не стал ждать хорошей для германцев луны, а предпочел завязать битву в момент, когда враги не расположены были сражаться. Об этом рассказывает Плутарх.

Совершая налеты на укрепления вокруг холмов, где они разбили свой лагерь, он так раздразнил германцев, что те в гневе вышли из лагеря и вступили в битву. Цезарь нанес им сокрушительное поражение и, обратив в бегство, гнал их до самого Рейна, на расстоянии в 400 стадиев, покрыв все это пространство трупами врагов и их оружием. Ариовист с немногими людьми успел все же переправиться через Рейн. Число убитых, как сообщают, достигало 80 тысяч.

Мы не найдем в античных источниках слов благодарности Цезарю от галльских общин, хотя они сами слезно молили избавить их от германцев. Причина проста: Гай Юлий расправился с Ариовистом, но вовсе не собирался покидать территорию «Косматой Галлии». Он считал своими не только земли, на которых ранее располагались ненавистные германцы, но всю территорию от Рейна до Испании. В землях секванов проконсул оставил войско под командованием лучшего легата Тита Лабиена, а сам отправился в Цизальпинскую Галлию.

Даже на огромном удалении от Рима этот человек не забывал о нем; он незримо присутствовал на заседаниях сената и в народных собраниях — с помощью переписки. Как пишет Плутарх, «Цезарь первым пришел к мысли беседовать с друзьями по поводу неотложных дел посредством писем, когда величина города и исключительная занятость не позволяли встречаться лично». Привычка пригодилась ему в Галлии: «А во время этого похода он упражнялся еще и в том, чтобы, сидя на коне, диктовать письма, занимая одновременно двух или даже, как утверждает Опий, еще большее число писцов». Светоний дополняет сведения Плутарха, касающиеся переписки, еще одной подробностью: «если нужно было сообщить что — нибудь негласно, он пользовался тайнописью, то есть менял буквы так, чтобы из них не складывалось ни одного слова».

Цезарь отдавал переписке много времени, но оно не пропадало даром. Находился ли Цезарь в Галлии, Британии или Германии — посредством писем он оказывал влияние на все стороны жизни Вечного города.

В числе корреспондентов Гая Юлия было множество людей, совершенно разных по положению в обществе. Были такие, чьей единственной обязанностью было хождение по городу и собирание информации о происшествиях, скандалах. Они старательно подслушивали то, что говорилось на городских улицах относительно действий Цезаря и прочих могущественных римлян. В общем, они изучали настроение толпы и докладывали своему патрону. Среди корреспондентов Цезаря были люди и весьма образованные, но лишенные постоянных доходов. Многие вольноотпущенники — греки искали в столице возможности заработать интеллектуальным трудом. Они переписывали и распространяли «Записки о галльской войне» Цезаря, чем способствовали росту его популярности. Еще одну группу адресатов Цезаря составляли сенаторы, влиятельные всадники, друзья, через которых Гай Юлий склонял сенат принимать нужные ему решения. Таким образом, ни одно значимое событие не проходило без участия Цезаря.

Свои деяния в Галлии Цезарь обессмертил в произведении, имеющем величайшую историческую и литературную ценность и поныне. Даже Цицерон, у которого с Гаем Юлием были напряженные отношения, восхищался «Записками о галльской войне»:

Записки, им сочиненные, заслуживают высшей похвалы: в них есть нагая простота и прелесть, свободные от пышного ораторского облачения. Он хотел только подготовить все, что нужно для тех, кто пожелает писать историю, но угодил, пожалуй, лишь глупцам, которым захочется разукрасить его рассказ своими завитушками, разумные же люди после него уже не смеют взяться за перо.

Цезарь успевал везде и всюду. Мимоходом он подарил миру множество гениальных изобретений. Цезаря по праву можно считать изобретателем газеты. Еще в год своего первого консульства (59 год до н. э.) он начал издавать знаменитые «Ежедневные протоколы сената и римского народа». Помимо официальной информации в листке Цезаря излагались светские новости, интересные события. Рукописная газета вывешивалась в Риме в публичных местах. Впоследствии Цезарь позаботился, чтобы на месте «Ежедневных протоколов» появлялись его годовые отчеты о галльской войне.

Этого чрезвычайно талантливого человека можно признать изобретателем книги — такой, какой мы пользуемся и поныне. Вот что пишет Гай Светоний Транквилл в биографии Гая Юлия Цезаря:

…как кажется, он первый стал придавать им (донесениям в сенат) вид памятной книжки со страницами, тогда как раньше консулы и военачальники писали их прямо на листах сверху донизу.

Юлий Цезарь (Рисунок, сделанный в 1902 году с мраморного бюста из Британского музея в Лондоне)

После двух больших побед Цезарь приобрел кроме славы кое — какие средства и мог более деятельно влиять на умы и сердца сограждан. Вовсе не случайно на зиму он перебрался в самую близкую к Риму провинцию, границей которой с собственно Италией служила река Рубикон. Плутарх рассказывает:

Сюда к Цезарю приезжали многие из Рима, и он имел возможность увеличивать свое влияние, исполняя просьбы каждого, так что все уходили от него, либо получив то, чего желали, либо надеясь это получить. Так он действовал в течение всей войны: то побеждал врагов оружием сограждан, то овладевал самими гражданами при помощи денег, захваченных у неприятеля.

В Цизальпинской Галлии Цезарь набрал два новых легиона, и, как только на полях стало достаточно травы, корма для лошадей, отправился к основному войску.

Весна 57 года принесла наместнику новые хлопоты. Возмутились белги, чьи земли лежали на северо — востоке новых владений Рима, завоеванных Цезарем. Многочисленный народ белгов не подвергался германскому нашествию и не имел еще случая близко познакомиться с Цезарем. Чтобы выразить свое несогласие с действиями наместника, белги собрали 300–тысячную армию.

Огромная, неповоротливая разноплеменная армия поползла на юг и дошла до реки Эн. На другом берегу уже ждал стремительный Цезарь во главе восьми легионов. Вместе с присоединившимися союзниками под его началом было около 50 тысяч легионеров.

Оба войска долгое время стояли друг против друга, не имея возможности перейти реку, чтобы встретиться. В огромной армии белгов вскоре начался голод. Вместе с ним во всех концах разноплеменного лагеря послышался недовольный ропот, затем начались и раздоры. Чтобы подлить масла в огонь, Цезарь послал эдуев разорить владения белловаков — самых многочисленных участников белгской коалиции. Последние покинули лагерь и бросились защищать свои жилища. Следом за ними разошлись и другие народы. Так Цезарь, не вступая в битву, победил 300–тысячную армию.

Столкновений между Цезарем и галлами было немного, но Цезарь успел проявить неоправданную жестокость. По словам Плутарха, «он опрокинул полчища врагов, оказавших лишь ничтожное сопротивление, и учинил такую резню, что болота и глубокие реки, заваленные множеством трупов, стали легко проходимыми для римлян».

В «Записках» Цезарь (с присущей ему невозмутимостью) рисует обычную картину боевых операций — достаточно страшную, если вдуматься в смысл происходящего:

Наши напали на неприятелей в то время, когда последние были заняты переправой через реку, и довольно много их перебили; остальных, которые делали отчаянные попытки пройти по трупам павших, они отразили градом снарядов; а тех первых, которые успели перейти, окружила конница и перебила.

Сколько же надо уничтожить людей, чтобы по их трупам переходить «болота и глубокие реки»?!

Лишь самые воинственные из белгских племен — нервии — упорно сопротивлялись проконсулу. Сам Цезарь описывает их достойные уважения нравы:

…к ним нет никакого доступа купцам; они категорически воспрещают ввоз вина и других предметов роскоши, так как полагают, что это изнеживает души и ослабляет храбрость; эти дикие и очень храбрые люди всячески бранят остальных белгов за то, что они сдались римскому народу и позорно забыли про свою унаследованную от предков храбрость; они ручаются, что ни послов не пошлют, ни каких — либо условий мира не примут.

Кто не желал заключать мир, того Цезарь уничтожал безжалостно и методично. Битвы с нервиями отличались крайней жестокостью и чрезвычайным напряжением сил.

Об одном из сражений рассказывает Плутарх.

Варвары опрокинули римскую конницу и, окружив 7–й и 12–й легионы, перебили всех центурионов. Если бы Цезарь, прорвавшись сквозь гущу сражающихся, не бросился со щитом в руке на варваров и если бы при виде опасности, угрожающей полководцу, 10–й легион не ринулся с высот на врага и не смял его ряды, вряд ли уцелел бы хоть один римский воин. Но смелость Цезаря привела к тому, что римляне бились, можно сказать, свыше своих сил и, так как нервии все же не обратились в бегство, уничтожили их, несмотря на отчаянное сопротивление.

Цезарь и сам отмечает в своем труде храбрость легионеров:

Даже те из наших солдат, которые свалились от ран, возобновили бой, опираясь на щиты. Тогда обозные, заметив у врагов панику, даже без оружия пошли навстречу вооруженным, а всадники стали сражаться по всему полю сражения, чтобы храбростью загладить свое позорное бегство и превзойти легионных солдат.

Нервии сражались не менее мужественно, чем римляне.

Со своей стороны, враги даже при ничтожной надежде на спасение проявили необыкновенную храбрость: как только падали их первые ряды, следующие шли по трупам павших и сражались, стоя на них; когда и эти падали и из трупов образовались целые груды, то уцелевшие метали с них, точно с горы, свои снаряды в наших, перехватывали их метательные копья и пускали назад в римлян.

Осмелившиеся оказать сопротивление Цезарю нервии были уничтожены почти полностью. «Из 60 тысяч варваров осталось в живых только 500, а из 400 сенаторов — только трое», — подводит итог Плутарх.

Примечательна судьба города адуатуков, который считался неприступным. Цезарь непременно желал его взять, чтобы у галлов не осталось никаких иллюзий, но не торопился брать его любой ценой. Инженерное искусство в армии Цезаря использовалось часто и ценилось высоко, как ни в каких других армиях. Цезарь берег своих легионеров и старался заменить их жизни и кровь колоссальным трудом. Проконсул окружил непокорный город валом — длиной 15 миль и высотой 12 футов (22 километра и 3,5 метра соответственно), а во многих местах заложил редуты. Галлы с презрением относились к суетившимся, словно муравьи, римлянам.

Цезарь пишет:

А как только они увидели, что против них двигают галереи, насыпана плотина и сооружена вдали башня, то они стали насмехаться и громко издеваться, что такую громадную машину строят на таком далеком расстоянии: где же руки и силы — особенно у таких маленьких людей, — с которыми они надеются поставить такую тяжелую башню на стену? Надо сказать, что галлы при их высоком росте большей частью относятся к нашему небольшому росту с презрением. Но как только они увидели, что эта башня действительно движется и приближается к их стенам, это невиданное и необычайное зрелище так поразило их, что они отправили к Цезарю послов с предложением мира.

Проконсул согласился помиловать город, если защитники «сдадутся прежде, чем таран коснется их стены». Галлы тотчас же открыли ворота и принялись в спешке разоружаться.

Множество оружия было сброшено со стены в ров, находившийся перед городом, так что груды его достигали верхнего края стены и вершины вала; но все — таки около трети, как выяснилось впоследствии, было спрятано и удержано в городе.

Ближайшей ночью отряд галлов решил взять реванш. Бедняги надеялись, что римляне потеряли бдительность от недавнего успеха, но легионеры Цезаря исправно несли службу и были готовы к любому повороту событий. Около 4 тысяч галлов римляне перебили, остальных оттеснили в город. На следующий день римляне взломали ворота и взяли город вторично. Хотя сопротивление не оказывалось (оружие накануне было выдано, а самые дерзкие погибли во время ночного нападения), Цезарь не разбирался и не искал виновных. Он «приказал всю военную добычу из этого города продать с аукциона. Число проданных жителей, о котором ему было доложено покупщиками, было 53 тысячи человек». Город обезлюдел полностью. Наложение коллективной ответственности было характерной политикой Цезаря в Галлии. Жестоким террором он все же добился желаемого результата: Западная Европа за очень короткий срок стала римской провинцией.

Из античных описаний перед нами возникает портрет человека, не слишком приспособленного к тяжелым военным походам. Светоний рисует Цезаря этаким светским щеголем, тщательно заботившимся о своей внешности:

Говорят, он был высокого роста, светлокожий, хорошо сложен, лицо чуть полное, глаза черные и живые. Здоровьем он отличался превосходным: лишь под конец жизни на него стали нападать внезапные обмороки и ночные страхи, да два раза во время занятий у него были приступы падучей. За своим телом он ухаживал слишком даже тщательно, и не только стриг и брил, но и выщипывал волосы, и этим его многие попрекали. Безобразившая его лысина была ему несносна, так как часто навлекала насмешки недоброжелателей. Поэтому он обычно зачесывал поредевшие волосы с темени на лоб; поэтому он с наибольшим удовольствием принял и воспользовался правом постоянно носить лавровый венок.

Однако Цезарь не только привык к трудностям походной жизни, но и своим примером воспитал самое боеспособное в мире, самое преданное полководцу войско. А ведь в первых битвах с гельветами и германцами Ариовиста ему с трудом удалось заставить воинов сражаться, и даже приходилось отнимать у командиров лошадей, чтобы ими не воспользовались для бегства. Чем же Цезарь заставил своих легионеров переменить отношение к опасной службе?

Простые секреты раскрывает Плутарх:

Подобное мужество и любовь к славе Цезарь сам взрастил и воспитал в своих воинах прежде всего тем, что щедро раздавал почести и подарки: он желал показать, что добытые в походах богатства копит не для себя, не для того, чтобы ему утопать в роскоши и наслаждениях, но хранит их как общее достояние и награду за воинские заслуги, оставляя за собой лишь право распределять награды между отличившимися.

Вторым средством воспитания войска было то, что он добровольно бросался навстречу любой опасности и не отказывался переносить какие угодно трудности. Любовь его к опасностям не вызывала удивления у тех, кто знал его честолюбие, но всех поражало, как он переносил лишения, которые, казалось, превосходили его физические силы, ибо он был слабого телосложения, с белой и нежной кожей, страдал головными болями и падучей, первый припадок которой, как говорят, случился с ним в Кордубе. Однако он не использовал свою болезненность как предлог для изнеженной жизни, но сделав средством исцеления военную службу, старался беспрестанными переходами, скудным питанием, постоянным пребыванием под открытым небом и лишениями победить свою слабость и укрепить свое тело.

Спал он большей частью на повозке или на носилках, чтобы использовать для дела и часы отдыха. Днем он объезжал города, караульные отряды и крепости, причем рядом с ним сидел раб, умевший записывать за ним, а позади один воин с мечом. Он передвигался с такой быстротой, что в первый раз проделал путь от Рима до Родана за восемь дней. Верховая езда с детства была для него привычным делом. Он умел, отведя руки назад и сложив их за спиной, пустить коня во весь опор.

Светоний дополняет:

Оружием и конем он владел замечательно, выносливость его превосходила всякое вероятие. В походе он шел впереди войска, обычно пеший, иногда на коне, с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь. Самые длинные переходы он совершал с невероятной быстротой, налегке, в наемной повозке, делая по сотне миль в день, реки преодолевая вплавь или с помощью надутых мехов, так что часто опережал даже вестников о себе.

Гай Юлий довольствовался простой солдатской пищей и обнаруживал большую умеренность в еде, чем его менее знатные друзья. Однажды в Медиолане он обедал у своего гостеприимца Валерия Леона. Тот подал спаржу, приправленную вместо свежего оливкового масла миррой. Цезарь спокойно съел блюдо, а к своим друзьям, выразившим недовольство, обратился с порицанием:

— Если вам что — либо не нравится, то вполне достаточно, если вы откажетесь есть. Но если кто берется порицать подобного рода невежество, тот сам невежа.

Цезарь почти не употреблял вино — об этом свидетельствуют даже его враги. Марку Катону Светоний приписывает слова: «Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым». О неприхотливости Цезаря свидетельствует и случай, описанный Плутархом.

Однажды он был застигнут в пути непогодой и попал в хижину одного бедняка. Найдя там единственную комнату, которая едва была в состоянии вместить одного человека, он сказал своим друзьям:

— Почетное нужно предоставлять сильнейшим, а необходимое — слабейшим.

И Цезарь предложил Опию отдыхать в комнате, а сам вместе с остальными улегся спать под навесом перед дверью.

Цезарь обладал поразительной выносливостью, стойкостью, мужеством — этих же качеств он требовал от легионеров. Гай Юлий, словно скульптор, терпеливо ваял армию по своему подобию, по своему желанию, и все же никогда не забывал, что имеет дело только лишь с людьми, а не с бездушными механизмами или вещами.

Светоний рассказывает о воспитательных методах Цезаря:

Воинов он ценил не за нрав и не за род и богатство, а только за мужество; а в обращении с ними одинаково бывал и взыскателен и снисходителен. Не всегда и не везде он держал их в строгости, а только при близости неприятеля; но тогда уже требовал от них самого беспрекословного повиновения и порядка, не предупреждал ни о походе, ни о сражении и держал в постоянной напряженной готовности внезапно выступить куда угодно. Часто он выводил их даже без надобности, особенно в дожди и в праздники. А нередко, отдав приказ не терять его из виду, он скрывался из лагеря днем или ночью и пускался в далекие прогулки, дабы утомить отставших от него солдат.

Проступки солдат он не всегда замечал и не всегда должным образом наказывал. Беглецов и бунтовщиков он преследовал и карал жестоко, а на остальное смотрел сквозь пальцы. А иногда после большого и удачного сражения он освобождал их от всех обязанностей и давал полную волю отдохнуть и разгуляться, похваляясь обычно, что его солдаты и среди благовоний умеют отлично сражаться. На сходках он обращался к ним не «воины!», а ласковее: «соратники!» Заботясь об их виде, он награждал их оружием, украшенным серебром и золотом, как для красоты, так и затем, чтобы они крепче держали его в сражении из страха потерять ценную вещь.

Не только римляне воевали под знаменем Цезаря. Еще в начале галльской кампании в рядах его армии мы видим нумидийских и критских стрелков, балеарских пращников. С успехом будет он использовать заклятого врага римлян и галлов — наемную германскую конницу, испанские всадники отличились при подавлении галльских восстаний. Один из легионов был полностью укомплектован из трансальпинских галлов, но вооружен и обучен по римскому образцу; он носил галльское название «алауда» — «хохлатый жаворонок» (из — за украшений на шлемах). Однако все хранили верность Цезарю — заметим, именно Цезарю, а не Риму.

Светоний уточняет:

Мятежей в его войсках за десять лет галльских войн не случалось ни разу, а в гражданской войне — лишь несколько раз; но солдаты тотчас возвращались к порядку, и не столько из — за отзывчивости полководца, сколько из уважения к нему.

Плутарх разделяет мнение Светония.

Он пользовался такой любовью и преданностью своих воинов, что даже те люди, которые в других войнах ничем не отличались, с непреодолимой отвагой шли на любую опасность ради славы Цезаря. Примером может служить Ацилий, который в морском сражении у Массилии вскочил на вражеский корабль и, когда ему отрубили мечом правую руку, удержал щит в левой, а затем, нанося этим щитом удары врагам в лицо, обратил всех в бегство и завладел кораблем…

В Британии однажды передовые центурионы попали в болотистые, залитые водой места и подверглись здесь нападению противника. И вот один на глазах Цезаря, наблюдавшего за стычкой, бросился вперед и, совершив много удивительных по смелости подвигов, спас центурионов из рук варваров, которые разбежались, а сам последним кинулся в протоку и где вплавь, где вброд перебрался на другую сторону, насилу преодолев все препятствия и потеряв при этом щит. Цезарь и стоявшие вокруг встретили его криками изумления и радости, а воин в большом смущении, со слезами бросился к ногам Цезаря, прося у него прощение за потерю щита.

В описаниях античных авторов можно найти множество примеров личного героизма Цезаря. Во время вышеупомянутого сражения с нервиями он выхватил щит у одного из легионеров задних рядов, пробился сквозь суматоху боя вперед и своим примером вырвал победу у колеблющейся судьбы. Он возглавил сражающиеся легионы отнюдь не по причине собственного безрассудства (как поступал Александр Македонский), но безвыходности; и если бы любимый Цезарем 10–й легион «при виде опасности, угрожающей полководцу… не ринулся с высот на врага и не смял его ряды, вряд ли уцелел бы хоть один римский воин».

Деяния Цезаря поражают своим масштабом, но это не войны безумца, который надеется только на удачу. Гениальный Цезарь рассчитывает все: силы врагов, их тактику, настроение собственных легионеров, рельеф местности и погоду.

Читаем у Светония:

Трудно сказать, осторожности или смелости было больше в его военных предприятиях. Он никогда не вел войска по дорогам, удобным для засады, не разведав предварительно местности; в Британию он переправился не раньше, чем сам обследовал пристани, морские пути и подступы к острову.

Победы в Галлии подняли авторитет Цезаря на недосягаемую высоту, и гордые римские сенаторы, ненавидевшие удачливого проконсула, были вынуждены оказывать ему почести. Им ничего не оставалось делать, как закрыть глаза на самовольно развязанную Цезарем войну и принять из его рук новую провинцию, которая размерами вдвое превосходила Италию.

Плутарх рассказывает:

Когда весть об этом (о победе над галлами) пришла в Рим, сенат постановил устроить пятнадцатидневные празднества в честь богов, чего не бывало раньше ни при какой победе. Но с другой стороны, и сама опасность, когда восстало одновременно столько враждебных племен, казалась огромной, и любовь народа к Цезарю окружила его победы особенно ярким блеском.

Впрочем, не только победами радовал сограждан Цезарь: золото, самое действенное средство, еще никто не отменял, и проконсул использовал все возможности презренного металла. Ну а денег у Цезаря наконец — то стало вдоволь: в короткое время из человека, живущего в долг, он превратился в одного из самых богатых людей Рима. Цезарь добывал деньги не слишком благовидными способами. Светоний нелестно отзывается об этой стороне деятельности Цезаря:

Бескорыстия он не обнаружил ни в военных, ни на гражданских должностях. В Галлии он опустошал капища и храмы богов, полные приношений, и разорял города чаще ради добычи, чем в наказание. Оттого у него и оказалось столько золота, что он распродавал его по Италии и провинциям на вес, по 3 тысячи сестерциев за фунт.

Обычная цена золота равнялась 4 тысячам серебряных сестерциев за фунт.

Далее Светоний повествует о грабеже не только Испании, Галлии, но и Рима:

В первое свое консульство он похитил из капитолийского храма 3 тысячи фунтов золота, положив вместо него столько же позолоченной меди. Он торговал союзами и царствами… А впоследствии лишь неприкрытые грабежи и святотатства позволили ему вынести издержки гражданских войн, триумфов и зрелищ.

Надо признать, что деньги Цезарю нужны были не для удовлетворения жажды стяжательства, а лишь как инструмент политики. Цезарь извлек всю пользу из своего положения, как мог извлечь только он один, — не наслаждался победами и вниманием, подобно Помпею, а позаботился о своем недалеком будущем. К зиме 57 года (до н. э.) он, как обычно, перебрался в Цизальпинскую Галлию. Зимуя в долине Пада, проконсул укреплял свое влияние в Риме: тем, кому помогал добиваться должностей, посылал деньги на подкуп народа, а занявшие должность делали все, что могло увеличить его могущество.

Цезарь получил проконсульство в Галлии на пять лет, и теперь, на пике популярности, он решил продлить срок. И блестяще исполнил задуманное. В апреле 56 года в городке Лука состоялась встреча триумвиров, которая больше походила на чествование монарха.

Плутарх рассказывает об этом событии:

Мало того, большинство из наиболее знатных и выдающихся людей съехались к нему в Луку, в том числе Помпей, Красс, претор Сардинии Аппий и наместник Испании Непот, так что всего там собралось 120 ликторов и более 200 сенаторов. На совещании было решено следующее: Помпей и Красс должны быть избраны консулами; Цезарю же, кроме продления консульских полномочий еще на пять лет, должна быть также выдана определенная сумма денег.

Деньги — Цезарю? Ведь он так завалил золотом Италию, что это привело к девальвации драгоценного металла.

Это последнее условие казалось весьма странным всем здравомыслящим людям. Ибо как раз те лица, которые получили от Цезаря столько денег, предлагали сенату или, скорее, принуждали его, вопреки его желанию, выдать Цезарю деньги, как будто он не имел их.

Действительно, Цезарь не нуждался в средствах, но ему был важен факт выплаты государством жалованья галльским легионам, которые он самовольно набрал. Финансирование государством его проектов означало бы легализацию захвата Трансальпинской Галлии. При всем своем могуществе Цезарь старался без особой нужды не нарушать законов.

Пожалуй, более удивительным было другое: Рим послушно принял все решения триумвиров в Луке — три человека стали выше и законов, и сената, и народного собрания. По словам Плутарха, лишь Марк Фавоний пытался открыть римлянам глаза на происходящее. Чем закончилось его правдолюбие? Собственным позором. Фавоний, «не добившись ничего своими возражениями в сенате, выбежал из дверей курии, громко взывая к народу. Но никто его не слушал: иные боялись Помпея и Красса, а большинство молчало из угождения Цезарю, на которого оно возлагало все свои надежды».

Цезарь вовремя обрадовал сограждан присоединением огромной провинции и получил поддержку. Далее последовали трудности, от которых опустились бы руки у любого из смертных, но только не у деятельного проконсула.

Зимой 55 года до н. э. воинственные германские племена узипетов и тенктеров перешли Рейн и оказались в новых владениях Цезаря. Общее количество «гостей» было 430 тысяч человек, и появились они в Галлии отнюдь не для того, чтобы приветствовать римского проконсула.

Раздумывая, как избавиться от новой напасти, Цезарь вступил в переговоры с германскими вождями. Ни сам он, ни германцы не надеялись на мирное соглашение, но переговоры были необходимы обеим сторонам. Вождям узипетов и тенктеров понадобилось время, чтобы собрать свои силы, растянувшиеся на десятки миль и продолжавшие переправляться через Рейн. Проконсул также не решился вступить в бой с противником, в десять раз численно превосходившим римлян. Нетрудно догадаться, кто кого перехитрит.

Тем временем случилось столкновение конных отрядов враждебных армий, итог его был довольно позорным для римлян. Не более 800 германцев напали на пятитысячный римский отряд, обратили его в бегство, убив при этом 74 человека. В подобном исходе битвы не было ничего необычного, так как римляне не ожидали нападения. Кстати, своей конницей римляне никогда не могли похвастаться, и наоборот, в этом роде войск германцы достигли высшего профессионализма. Даже Цезарь в «Записках» восхищается всадниками врага:

Привозных лошадей, до которых такие охотники галлы, германцы не употребляют, но в своих доморощенных, малорослых и безобразных лошадях развивают ежедневными упражнениями чрезвычайную выносливость. В конных сражениях они часто соскакивают с лошадей и сражаются пешими, а лошади у них приучены оставаться на месте, и в случае надобности они быстро к ним отступают. По их понятиям, нет ничего позорнее и трусливее, как пользоваться седлом. Поэтому, как бы их ни было мало, они не задумываются атаковать любое число всадников на оседланных конях.

К своему несчастью, на следующий день в лагерь Цезаря явилось множество германских князей и старейшин, чтобы принести извинения за потасовку всадников. Цезарь несказанно обрадовался этому визиту; он приказал заключить под стражу высокое посольство и бросил на германцев все имеющиеся у него силы. Любопытно, что собственные всадники не пользовались у Цезаря уважением: коннице он «приказал идти в арьергарде, так как полагал, что она все еще находится в страхе от вчерашнего сражения».

Внезапность — главное оружие Цезаря. Именно благодаря внезапности накануне победили 800 германских всадников, теперь же она стала причиной гибели всего войска победителей. Лишенные вождей толпы германцев, несмотря на свое численное превосходство, не смогли оказать достойного сопротивления. Одни пали от мечей римлян, другие утонули в холодных водах Рейна. Не было пощады ни женщинам, ни детям. Они шли вместе с войском и после поражения бросились врассыпную; в погоню за ними Цезарь послал конницу. Из тех, кто перешел Рейн, было изрублено римлянами 400 тысяч человек. Цезарь дал свободу германскому посольству — в дальнейших переговорах не имелось надобности.

Часть германской конницы не участвовала в битве, люди бродили по Галлии в поисках провианта. После гибели своего войска они переправились за Рейн и нашли приют у германского племени сугамбров. Но и эти жалкие остатки бесчисленной орды Цезарь не собирался оставлять в покое. Он желал дать урок германцам, который запомнится надолго.

Была и другая, более важная причина у этой, в сущности бессмысленной, операции. Удачливым Цезарем овладела гордыня; уже не целесообразность, а непобедимость и вседозволенность влекла проконсула в неведомые дали. Мотив Цезаря достаточно ясно виден из описаний античных авторов.

Плутарх пишет:

Желая приобрести славу первого человека, перешедшего с войском Рейн, Цезарь использовал это в качестве предлога для похода на сугамбров.

Непомерная гордыня звучит даже в строках «Записок» самого Цезаря:

Но переправу на судах он считал не вполне безопасной и не соответствующей его личной чести и достоинству римского народа. Хотя работы по постройке моста представлялись чрезвычайно трудными вследствие ширины, глубины и быстроты течения этой реки, он твердо решил или добиться своей цели, или уже не переправлять войска каким — либо иным способом.

Для воплощения своих замыслов Цезарь выбрал не самое удобное место на Рейне.

Плутарх сообщает:

(Он) начал постройку моста через широкий поток, который как раз в этом месте был особенно полноводным и бурным и обладал такой силой течения, что ударами несущихся бревен угрожал снести столбы, поддерживавшие мост. Но Цезарь приказал вколотить в дно реки огромные и толстые сваи и, как бы обуздав силу потока, в течение десяти дней навел мост, вид которого превосходил всякие ожидания.

И все же Цезарь в отличие от Александра Македонского мог реально оценивать ситуацию, он мог остановиться, когда видел реальную угрозу гибели всего дела. Цезарь ясно представлял, с кем ему придется воевать. Описание быта, образа жизни, привычек германцев есть в его книге. Некоторые сведения из «Записок» весьма интересны, иные же помогут понять поступки Цезаря в Германии.

Нравы германцев во многом отличаются от галльских нравов: у них нет друидов для заведования богослужением, и они мало придают значения жертвоприношениям. Они веруют только в таких богов, которых они видят и которые им явно помогают, — именно: в солнце, Вулкана и луну; об остальных богах они не знают и по слуху.

Вся жизнь их проходит в охоте и в военных занятиях: они с детства приучаются к труду и к суровой жизни. Чем дольше молодые люди сохраняют целомудрие, тем больше им славы у своих: по их мнению, это увеличивает рост и укрепляет мускульную силу; знать до 20–летнего возраста, что такое женщина, они считают величайшим позором. Однако это и не скрывается, так как оба пола вместе купаются в реках и одеваются в шкуры или небольшие меха, которые оставляют значительную часть тела голой.

Земледелием они занимаются мало; их пища состоит главным образом из молока, сыра и мяса. Ни у кого из них нет определенных земельных участков и вообще земельной собственности; но власти и князья каждый год наделяют землей, насколько и где найдут нужным, роды и объединившиеся союзы родственников, а через год заставляют их переходить на другое место. Этот порядок они объясняют разными соображениями, а именно: чтобы в увлечении оседлой жизнью люди не променяли интереса к войне на занятие земледелием; чтобы они не стремились к приобретению обширных имений и люди сильные не выгоняли бы слабых из их владений; чтобы люди не слишком основательно строились, из боязни холодов и жары; чтобы не нарождалась у них жадность к деньгам, благодаря которой возникают партии и раздоры; наконец, это лучшее средство управлять народом путем укрепления в нем довольства, раз каждый видит, что в имущественном отношении он не уступает людям самым сильным.

Чем более опустошает община соседние земли и чем обширнее пустыни, ее окружающие, тем больше для нее славы. Истинная доблесть в глазах германцев в том и состоит, чтобы соседи, изгнанные из своих земель, уходили дальше, и чтобы никто не осмеливался селиться поблизости от них; вместе с тем они полагают, что они будут находиться в большей безопасности, если будут устранять повод для страха перед неожиданными набегами. Разбои вне пределов собственной страны у них не считаются позорными, и они даже хвалят их как лучшее средство для упражнения молодежи и для устранения праздности.

Далее Цезарь объясняет причины нынешнего военно — политического неравенства галлов и германцев:

Было некогда время, когда галлы превосходили храбростью германцев, сами шли на них войной и вследствие избытка населения при недостатке земли высылали свои колонии за Рейн. Таким образом, самые плодородные местности в Германии около Геркинского леса захватили волькитектосаги и там поселились. Народ этот до сих пор там живет и пользуется большой славой за свою справедливость и военную доблесть. Но теперь германцы продолжают пребывать в той же нужде и бедности и по — прежнему терпеливо выносят их; у них осталась такая же пища, как прежде, и такая же одежда.

Что же касается галлов, то близость римских провинций и знакомство с заморскими товарами способствуют развитию у них благосостояния и новых потребностей; благодаря этому они мало — помалу привыкли к тому, чтобы их побеждали, и после многих поражений даже и сами не пытаются равняться в храбрости с германцами.

Что ж, трудно не согласиться с Гаем Юлием: римляне также были непобедимы во внешних войнах и не знали гражданских распрей, пока в общине все были равны не только по закону, но и по имущественному положению; когда существовали законы «бедности», строго ограничивавшие число предметов из серебра и золота в каждой семье; когда диктатор или консул после сложения полномочий лично обрабатывал плугом клочок земли.

Однако вернемся к Цезарю, которого мы оставили занятым переправой через Рейн.

Пока шла постройка грандиозного моста, недобитые тенктеры, узипеты и их союзники сугамбры покинули свои селения и укрылись в лесах. Цезарь приказал сжечь жалкие лачуги германцев, что попались на пути римлян, скосить хлеб на полях, чтобы взять хоть какую — то добычу, и, после 18–дневного пребывания за Рейном, римское войско вернулось в Галлию. Цезарь не присоединил никаких территорий, римляне не одержали блестящих побед на германских землях; их самой большой удачей было то, что повезло убраться подобру — поздорову, ибо все германцы, способные носить оружие, собирались в центре свебских владений и готовились дать римлянам решительный бой. Проконсул велел разрушить свайный мост, венец инженерного искусства.

Цезарь вдоволь потешил свое самолюбие, ощутив себя равным богам, но боги не терпят конкурентов и не прощают гордыни. Даже удачливый Цезарь вскоре испытает жестокие удары судьбы.

Лето подходило к концу, а Цезарь надеялся до наступления холодов реализовать гигантский проект. Он задумал подчинить своей власти Британию, однако здесь успехи его были еще меньше, чем за Рейном. Определенно, ему пора было остановиться после победы над тенктерами и узипетами.

В начале собственного описания британского похода Цезарь пытается сгладить неудачу. Оказывается, он и не собирался завоевывать заморскую территорию: Цезарь «считал очень полезным для себя хоть бы только вступить на этот остров, познакомиться с его населением и добыть сведения о его местностях, гаванях и удобных для высадки пунктах».

Гораздо правдоподобнее цель визита на остров определил Светоний: «В Британию он вторгся будто бы в надежде найти там жемчуг». Заметим, что добыча за Рейном была крайне скудной, если сжатый хлеб на полях вообще можно считать добычей. Крупных войн в Галлии Цезарь также не вел, следовательно, не мог получить традиционные доходы от продажи пленных, ограбления капищ… А денег Цезарю нужно было много.

И другое известие Светония расходится с информацией из «Записок» Цезаря. Этот автор утверждает, что Цезарь в Британию «переправился не раньше, чем сам обследовал пристани, морские пути и подступы к острову». По сведениям «Записок», Цезарь якобы пытался произвести разведку, но ничего толком не узнал.

Хотя он пригласил к себе отовсюду купцов, но не мог дознаться от них, как велик остров, какие народности его населяют и насколько они многочисленны, какова их боевая опытность и каковы учреждения, наконец, какие гавани в состоянии вместить более или менее значительный флот.

Довольно смешно, если купцы, часто посещавшие Британию, ничего вразумительного не смогли рассказать проконсулу Галлии. Цезарь явно лукавит, пытаясь оправдать неудачу: он прекрасно знал, что представляет собой остров, и связанные с ним намерения были недвусмысленными. Гордыня и необходимость пополнить сундуки влекли Цезаря в очередной поход. И еще желание быть первым — всегда, везде, во всем.

Плутарх рассказывает:

Поход против британцев доказал исключительную смелость Цезаря. Ибо он был первым, кто вышел в Западный океан и переправился с войском через Атлантическое море, кто расширил римское господство за пределы известного круга земель, попытавшись овладеть островом столь невероятных размеров.

Экспедиция на Британские острова, которую Цезарь упорно пытается представить ознакомительной экскурсией, была одной из крупнейших военно — морских операций; по масштабам ее можно сравнить разве что с высадкой Сципиона в Африке во времена 2–й Пунической войны (218–201 годы до н. э.). Количество судов для перевозки войск называет сам Цезарь в «Записках о галльской войне».

Ему удалось собрать и сосредоточить в одном месте около 80 грузовых судов, которых, по его мнению, было достаточно для перевоза двух легионов, а все находившиеся сверх того военные суда он распределил между квестором, легатами и префектами. У него было еще 18 грузовых судов, которые задерживались ветром в восьми милях от сборного пункта и не могли достигнуть гавани; они были определены им на перевоз конницы.

Неудачи преследовали Цезаря с самого начала. Корабли с конницей почему — то безнадежно отстали. Он достиг Британии, но высадиться не смог, так как все побережье было занято неприятельскими вооруженными отрядами. Похоже, разведка британцев работала гораздо лучше цезаревой. Цезарь объясняет отказ от высадки крайней неудобностью места, хотя уж выведать у купцов удобные гавани он мог.

Римляне проплыли еще 7 миль вдоль берега, нашли менее подходящее место для высадки и начали сходить на берег. Однако враги были тут как тут. Цезарь добросовестно описывает битву за Британию, больше походившую на форменный бардак:

Они (бритты) выслали вперед конницу и боевые колесницы, употребляемые ими почти во всех сражениях, сами с остальными силами последовали за нами и начали мешать нашей высадке. Она представляла много больших затруднений: наши корабли по своим размерам могли держаться на якоре только на глубоких местах; солдаты же, не знавшие местности, с несвободными руками и обремененные сложным вооружением, должны были одновременно спрыгивать с кораблей и сражаться с врагами, в то время как последние или оставались на сухом месте, или лишь немного входили в воду и при отличном знакомстве с местностью и полной свободе движения храбро стреляли в наших и налетали на своих хорошо обученных конях. Все это приводило наших в полное замешательство, и за отсутствием опытности в подобного рода боях они не проявляли в этой борьбе той бодрости и рвения, которые были им свойственны в сухопутных сражениях.

Легионеры Цезаря высаживаются на британский берег (Фрагменты рисунков из английских изданий XIX века)

Из — за попыток оправдать неудачи даже слог Цезаря, славившийся краткостью и легкостью, становится тяжелым и путаным. По всему видно, Цезарю неприятно описывать свою эпопею в Британии.

Цезарь приказал прямо на кораблях развернуть метательные машины, и на головы бриттов обрушили свои снаряды лучники и пращники. Это несколько приободрило атаковавших, но легионеры по — прежнему не желали покидать корабли.

Помог римлянам сохранить свое лицо знаменосец 9–го легиона. Взяв в руки серебряного орла, он прыгнул за борт и пошел на врагов. Потеря знамени считалась у римлян величайшим позором, и они, все до одного, спрыгнули в воду. Они отогнали врагов и захватили полоску британской земли, которой было достаточно для разбивки лагеря.

На четвертый день пребывания в Британии появились 18 кораблей с конницей, которой так не хватало римлянам накануне. Но к берегу они пристать не смогли; разразившаяся буря произвела огромное опустошение среди флота Цезаря.

Значительное число кораблей разбилось, остальные же, лишившись канатов, якорей и прочих снастей, сделались непригодными к плаванию; а это, как и надо было ожидать, вызвало большую панику во всем войске. Действительно, других кораблей для обратного перевоза не было; равным образом совершенно недоставало нужных материалов для починки судов; и наконец, так как все были уверены, что придется зимовать в Галлии, то в этой местности не заготовили провианта на зиму.

Суда все же починили, разобрав на недостающие детали 12 кораблей с наиболее тяжелыми повреждениями. Пока шла работа, едва не погиб 7–й легион, который отправился на поиски хлеба. После всех неприятностей Цезарь обрадовался, когда в лагере появились послы бриттов с предложением мира.

Первая попытка покорить Британию окончилась неудачей, но Цезарь не был бы самим собой, если бы не попытался довести до конца начатое дело. За ближайшую зиму было построено 600 кораблей, а вместе с прошлогодними и отнятыми у частных лиц эскадра Цезаря насчитывала более 800 кораблей. И вот, погрузив на них 5 легионов пехоты и 2 тысячи всадников, Цезарь вновь отправился к злополучному острову.

На этот раз римляне высадились на острове без упорной борьбы, но далее все пошло словно по кругу. В ближайшую ночь поднялась сильнейшая буря, «которая повредила почти все корабли и выбросила их на сушу». Около 40 судов затонуло, остальные Цезарь в течение 10 дней вытаскивал на сушу для починки. Так что у британских кельтов было достаточно времени, чтобы собраться с силами.

Однако Кассивеллаун, мудрый вождь бриттов, поступил, казалось бы, нелогично: он распустил большую часть своих войск и оставил только около 4 тысяч боевых колесниц. Как часто неординарные действия, кажущиеся большинству людей неправильными, ведут к успеху! Бесполезно было надеяться на успех в битве с тяжелой римской пехотой, но доведенному до совершенства любимому оружию бриттов не могли противостоять и римляне.

Цезарь описывает тактику бриттов, которая не позволила ему одержать победу.

Своеобразное сражение с колесниц происходит так. Сначала их гонят кругом по всем направлениям и стреляют, причем большей частью расстраивают неприятельские ряды уже страшным видом коней и стуком колес; затем, пробравшись в промежутки между эскадронами, британцы соскакивают с колесниц и сражаются пешими. Тем временем возницы мало — помалу выходят из линии боя и ставят колесницы так, чтобы бойцы, в случае, если их будет теснить своей многочисленностью неприятель, могли легко отступить к своим. В подобном сражении достигается подвижность конницы в соединении с устойчивостью пехоты. И благодаря ежедневному опыту и упражнению британцы достигают умения даже на крутых обрывах останавливать лошадей на всем скаку, быстро их задерживать и поворачивать, вскакивать на дышло, становиться на ярмо и с него быстро спрыгивать в колесницу.

Римляне, с трудом продвигаясь по незнакомой стране, везде заставали покинутые селения, в которых даже при огромном желании нельзя было найти ничего ценного. Цезарю удалось принудить к покорности тринобантов и захватить в лесу скот, но это были его единственные успехи в Британии.

Римское войско еще некоторое время пыталось настигнуть основные силы бриттов, ведомые хитрым Кассивеллауном. С трудом пробираясь по болотам и густым лесам, римляне все дальше уходили от своих кораблей и продовольственных складов, а Кассивеллаун по — прежнему ускользал от них. Лишь на открытых участках, словно из — под земли, появлялись его быстрые колесницы и, выпустив по римлянам тучи стрел, вновь исчезали за холмами.

Наконец Цезарь осознал, что предприятие становится крайне опасным, и приказал возвращаться к кораблям. Чтобы хоть как — то сохранить лицо, он вступил в переговоры с Кассивеллауном и даже добился от него обещания платить дань Риму. Впрочем, об этом обещании бритты забыли сразу же, как только легионеры Цезаря погрузились на корабли и покинули остров.

По словам Плутарха, Цезарь «нанес более вреда противнику, чем доставил выгоды своим войскам». Он закончил эту войну не так, как хотел. У него было желание познакомиться с населением Британии, и он сделал это — правда, весьма дорогостоящим способом. Самое любопытное наблюдение великого завоевателя касается вопросов семьи и брака у жителей внутренней части Британии:

Жен они, человек по 10 или по 12, имеют общих, особенно братья с братьями и родители с сыновьями; родившиеся от таких союзов считаются детьми тех, кто взял за себя их мать девицей.

Впрочем, у Цезаря было не менее странное отношение к браку.

В Галлии проконсула ждало письмо с черной вестью — его не успели доставить в Британию. Друзья сообщили Цезарю, что его единственная дочь Юлия, супруга Помпея, скончалась от родов. Родившийся мальчик тоже умер, пережив мать всего лишь на несколько дней. (Еще раньше Цезарь потерял свою мать — Аврелию.)

Утрата была невосполнимой и роковой не только для отца, но и для всего Рима. Друзей Помпея и Цезаря охватило смятение, они забеспокоились: что теперь будет? Родственные узы распались, а ведь это и «поддерживало мир и согласие в страдающем от раздоров государстве», как отмечает Плутарх. Тело Юлии отнесли на Марсово поле (чему противились народные трибуны) и там похоронили.

Цезарь устроил невиданные, и столь же нетрадиционные для Рима, поминки по безвременно почившей Юлии. «В память дочери он обещал народу гладиаторские игры и пир — до него этого не делал никто». Гладиаторские игры были обычным делом на похоронах отца, но никто из римлян не справлял их на поминках дочери. Гладиаторскими боями на арене цирка Гай Юлий не ограничился; он устроил морские сражения, потрясшие размахом и числом участников. Поминальный пир состоялся с некоторым опозданием (Цезарь был слишком занят эти годы), через восемь лет после смерти Юлии — в 46 году до н. э. Но пир был неповторимым, как и почти все, что устраивал Цезарь.

Подбору и подготовке гладиаторов Цезарь уделял большое внимание, о чем свидетельствует, например, Светоний.

Знаменитых гладиаторов, в какой — нибудь схватке навлекших немилость зрителей, он велел отбивать силой и сохранять для себя. Молодых бойцов он отдавал в обучение не в школы и не к ланистам, а в дома римских всадников и даже сенаторов, которые хорошо владели оружием; по письмам видно, как настойчиво просил он их следить за обучением каждого и лично руководить их занятиями.

Гладиатор с трезубцем (Картина Жана Леона Жерома. XIX век)

Неизвестно, до каких пор Цезарь рассчитывал использовать Помпея в своей игре, но отказываться от союза с ним в это время явно не входило в планы Цезаря. Даже боль утраты единственной дочери не отвлекла Гая Юлия от политики; после ее смерти он занялся… устройством нового брака бывшего зятя. Как и прежде, свои амбиции он поставил выше чувств людских. В «Записках» Цезаря иногда упоминаются «друзья», но имена их не называются. Увы! В жизни этого человека — гениального, переполненного планами переустройства мира — не было места ни друзьям, ни родственникам. Самый известный человек Рима был бесконечно одинок; впрочем, он не страдал от одиночества. Цезарь избрал свою дорогу и шел по ней, без малейшей жалости подчиняя своим интересам судьбы и жизни зависящих от него людей.

Чтобы не потерять родство и дружбу с Помпеем, Цезарь предложил в жены ему Октавию — дочь своей сестры. Октавия в это время была замужем за Гаем Марцеллом, которого Николай Дамасский называет самым благородным человеком среди римлян. Помпей был не столь прагматичным, как Цезарь, и не посмел разрушить счастливый брак.

Для себя Цезарь просил руки дочери Помпея, которая была помолвлена с Фавстом Суллой. Самое удивительное, что Цезарь в то время был женат на дочери Пизона, Кальпурнии, — женщине необычайно добродетельной. Однако ее отец утратил политическое влияние и стал бесполезным для Цезаря. К счастью для женщин, проект политических свадеб остался нереализованным.

Хотя до окончательного разрыва отношения Цезаря с Помпеем не дошли, но последние события существенно подорвали авторитет Гая Юлия. Как часто бывает, когда великого человека преследуют беды и неудачи, появились толпы завистников, стремившихся сделать его положение еще хуже, а по возможности, утопить до конца.

Марк Порций Катон не относился к числу мелких пакостников, это был один из последних рыцарей республики. Однако он понимал, какую опасность представляет Цезарь для государства, и потому не прекращал с ним борьбы ни на мгновение. Методы политической войны Катона были иногда наивны и смешны, но искренни.

Катон предложил выдать Цезаря германцам за то, что во время войны с тенктерами и узипетами он нарушил перемирие и взял под стражу послов. Согласно древнему закону, поступок проконсула Галлии считался святотатством, и в древности полководцев, его нарушивших, действительно ожидал такой конец. Времена изменились, и казалась смешной сама мысль воспользоваться забытым законом; тем более германцы, которым предстояло получить связанного Цезаря, навечно остались погребенными у берегов Рейна либо в его водах.

Как ни странно, но именно завоевание Галлии способствовало сплочению кельтов. Если раньше огромная территория состояла из множества враждовавших между собой народов, то теперь она стала единым целым, и сам Цезарь наблюдал, чтобы не было взаимных обид и кровопролития. Кельты вначале настороженно следили за действиями Цезаря на их землях, но вскоре за легионами пришли сборщики налогов и вместе с ними понимание, что из — за мелочных претензий друг к другу они лишились главного — независимости. Британская война Цезаря (если не поражение, то уж точно не победа) подала материковым галлам мысль, что с их поработителем можно бороться, и довольно успешно.

В год неудачного покорения Британии в кельтских землях случилась засуха, и, чтобы прокормить легионы, Цезарь разделил их и развел по разным округам. Тактика правильная, если бы между легионами существовала прочная связь и легаты в точности исполняли указания проконсула. Самый восточный лагерь расположился на землях эбуронов. Ввиду удаленности легион был значительно усилен и поручен заботам сразу двух легатов: Квинта Титурия Сабина и Луция Аврункулея Котты.

Далеко не лишние меры предосторожности оказались бесполезными перед галльской хитростью и глупостью римских начальников. Через 15 дней после прибытия легиона на место галлы напали на солдат, рубивших лес. Затем последовала попытка взять штурмом римский лагерь. Она не имела успеха: римляне отбросили галлов от укреплений и одержали верх в конном бою.

Поняв, что силой римлян не взять, вождь эбуронов Амбиориг прибег к обману. Он явился в лагерь римлян для переговоров и объявил, что в этот день по всей Галлии римские лагеря подверглись нападению. Хуже всего, конечно, пришлось легиону в краю эбуронов, так как против него спешат из — за Рейна германцы. Однако Амбиориг и эбуроны из дружеских чувств готовы дать уйти римлянам, чтобы те могли соединиться с ближайшим легионом, который расположен всего в двух днях пути.

Положение осажденного легиона вовсе не было плачевным: продуктов хватало, первый штурм мятежников был с успехом отбит, и имелась определенная надежда, что рано или поздно Цезарь узнает о трудностях своего самого восточного лагеря и придет на помощь. Но тут мнения легатов разделились: один предлагал оставаться в лагере, второй — воспользоваться советом галлов и двигаться на соединение с ближайшим легионом. Как часто бывает, победила глупость: она отстаивала свою позицию громче и эмоциональнее.

Римляне удалились на две мили от покинутого лагеря и вошли в узкую котловину. Вдруг спереди и сзади возникли многочисленные отряды галлов, слева и справа в римлян полетели копья, камни, стрелы. На высоте своих позиций эбуроны оставались неуязвимыми, римляне же оказались в положении скота в загоне. Ловушка захлопнулась.

Сабин, склонивший римлян к роковому походу, отказывался верить в столь чудовищное вероломство, требовал встречи с Амбиоригом. И вождь эбуронов откликнулся на зов легата. С высокого холма он жестом пригласил военачальника римлян к себе. Долго Сабин карабкался на крутой холм, цепляясь за ветки деревьев и кустарников. Он спешил достичь вершины, надеясь, что все вскоре прояснится и его легион сможет продолжить путь. Как оказалось, он спешил навстречу своей смерти. Лишь только военачальник и сопровождавшие его центурионы поравнялись с густой цепью эбуронов, все они были перебиты.

Памятник Амбиоригу в Тонгерене (Бельгия)

Смерть легата внесла еще большую панику в ряды римлян. Луций Аврункулей Котта под градом камней и снарядов метательных орудий попытался вывести римлян обратно в лагерь. Большинство воинов, в том числе и сам второй легат, нашли свою смерть в котловине. Лишь небольшой части легионеров удалось вернуться в покинутый лагерь. Вследствие своей малочисленности они не могли защититься; при подходе эбуронов все бросились на собственные мечи или перебили друг друга.

Окрыленные легкой победой, эбуроны перешли в земли нервиев и окружили римский лагерь Квинта Цицерона, брата великого оратора. К мятежникам присоединились адуатуки и менапии; их количество достигло 60 тысяч человек. Вдобавок ко всему они повели осаду римского лагеря по римским же правилам. Кельты принялись строить осадные машины, сооружать валы и рвы. Они ежедневно осыпали лагерь Цицерона зажигательными снарядами и камнями.

Квинту Цицерону приходилось еще труднее, чем Сабину, но он не повторил ошибки товарища. Легат ежедневно посылал гонцов к Цезарю, и одному из них удалось дойти. Цезарь выступил немедленно, имея под рукой лишь 7 тысяч человек и 400 всадников. Он поспел вовремя, ибо в лагере Цицерона боеспособной осталась лишь десятая часть легионеров.

Само появление Цезаря навело ужас на мятежников, и они допустили, чтобы 7 тысяч уставших после марша римлян уничтожили их 60–тысячную армию. Многие галльские отряды, даже не вступая в битву, разбежались по своим округам.

Цезарь не стал никого преследовать, чтобы не подвергать уставшие войска испытаниям тяжелой галльской зимы. Но едва в лесах начали появляться первые подснежники, наместник Галлии пожаловал в область нервиев и тут же разбил их ополчение. Та же участь постигла сенонов, далее римляне подчинили менапиев и разбили треверов.

Оставались только зачинщики мятежа — эбуроны, и они не были забыты. С тех пор как Цезарь узнал о гибели лагеря Сабина и Котты, он надел траурную одежду и поклялся снять ее лишь тогда, когда отомстит за гибель своих легионеров, не павших в честном бою, а предательски убитых.

Месть Цезаря была изощренной, неторопливой и холодной (как и положено быть правильной мести). Он не метался в ярости, как только узнал подробности страшной катастрофы; наоборот, железный проконсул «обратился к солдатам со словами утешения и ободрения: к тому несчастию, виной которого была опрометчивость легата, следует отнестись с тем большим хладнокровием, что оно уже искуплено милостью бессмертных богов и их собственной храбростью, и теперь ни для врага нет оснований долго радоваться, ни для них — долго горевать».

Цезарь дал возможность эбуронам увидеть гибель всех союзников и, наконец, пожаловал к ним самим. Операция предстояла не из легких, так как эбуроны укрылись вместе с имуществом в непроходимых лесах и болотах. Цезарь пришел к выводу, что надо «истребить весь этот преступный сброд», для чего направить во все стороны много отрядов. Это было чрезвычайно опасно, так как предстояло вести бои в незнакомой местности, очень удобной для вражеских засад и ловушек.

Проконсул решил и эту проблему просто и коварно, о чем мы узнаем из «Записок».

Цезарь разослал по соседним общинам гонцов, вызывая всех, рассчитывающих на добычу, грабить эбуронов, чтобы в их лесах подвергались опасности лучше галлы, чем легионные солдаты, а также чтобы окруженное этой массой племя было уничтожено за свои преступления вконец, вплоть до самого своего имени.

На призыв Цезаря откликнулось множество галлов: некоторые рассчитывали найти себе добычу, иные таким образом выразили свою покорность Цезарю в надежде спасти свои народы от участи эбуронов. Пришли племена, еще недавно считавшиеся союзниками эбуронов в сражении за лагерь Квинта Цицерона. Из — за Рейна на кораблях и плотах прибыл отряд не знающих жалости разбойников — сугамбров. Цезарь стремился расправиться с эбуронами как можно более жестоко, чтобы впредь ни у кого из галльских народов не возникало желания восстать.

Все селения и дворы, какие только попадались на глаза, были сожжены; все разграблялось; хлеб на полях съедало множество вьючных животных и людей, а то, что оставалось, полегло от дурной осенней погоды и проливных дождей; если кому — нибудь покамест и удавалось укрыться, то всем таким людям, даже после ухода нашего войска, грозила несомненная смерть от голода.

Старейший вождь эбуронов Катуволк покончил с собой. Главному зачинщику мятежа Амбиоригу с четырьмя спутниками удалось бежать за Рейн. Он лишился своего войска, его народ превратился в дичь, предмет охоты и был почти весь уничтожен заезжими охотниками, а земля с некогда богатыми поселениями стала пустыней.

Жестокость Цезаря успокоила Галлию ненадолго. Впереди наместника ждала трудная и опасная борьба с энергичным и искусным арнвернским вождем Верцингеторигом.

Зимой 53 года до н. э. Цезарь покинул умиротворенную провинцию и переместился на территорию Северной Италии, также ему подвластную. Подобное галльский проконсул делал каждый год, чтобы удобнее было влиять на ситуацию в Риме. Перед его отъездом раскрыли заговор в земле карнутов и сенонов. Торопившийся проконсул не стал много времени тратить на расследование; он расправился с обычной жестокостью над теми, чьи имена удалось установить. Одного из вождей карнутов, Аккона, казнили по обычаю предков, то есть обреченного на смерть привязали к столбу, голову его вложили в вилообразное приспособление и секли розгами до смерти, затем ликтор обезглавливал тело топором.

Но Цезарь, хотя и был тонким политиком, на этот раз, по мнению Т. Моммзена, просчитался.

Огонь был притушен, но не погашен. Удар, под которым пала голова Аккона, всколыхнул всю кельтскую знать. Положение дел в это время представляло больше шансов на успех, чем прежде.

Самые большие надежды вселяло в души кельтов то обстоятельство, что Цезаря не было в Галлии: восставшие боялись его больше всех римских легионов. Молниеносные передвижения проконсула, его необъяснимые победы внушали такой ужас новым подданным, что они считали своего злейшего врага — Цезаря — потусторонним божеством, посланным им в наказание. Плутарх рассказывает, что в одном из галльских святилищ римляне обнаружили меч, который якобы принадлежал Цезарю и теперь являлся предметом поклонения. Его друзья хотели взять меч, но он, улыбаясь, запретил: ведь это оружие «священное».

Природные факторы благоприятствовали мятежникам: была зима, и реки покрылись льдом, леса и долины — снегом, а в других местах простирались непроходимые болота. Римляне трудно переносили холодную зиму и предпочитали отсиживаться в укрепленных лагерях. У замысливших восстание галлов имелись многочисленные войска, много денег, собранных для войны, укрепленные города. Главное для них — отрезать Цезаря от его армии.

И это нетрудно, так как ни легионы не осмелятся выйти из зимнего лагеря в отсутствие полководца, ни полководец не может добраться до легионов без прикрытия; наконец, лучше пасть в бою, чем отказаться от попытки вернуть свою прежнюю военную славу и унаследованную от предков свободу.

В один из зимних дней карнуты захватили Кенаб (современный Орлеан), перебили всех находившихся в нем римлян и разграбили их имущество. Первый успех восставших привел в движение всю огромную территорию между Рейном и Пиренеями. Вслед за карнутами поднялся самый могущественный народ Галлии — арверны. Когда — то правитель этой земли Кельтилла пытался объединить под своим началом всю Галлию, но был убит соотечественниками. Власть над арвернами и намерения старого вождя перешли к его сыну Верцингеторигу.

До сих пор арверны хранили верность Риму, и теперь местная знать не поддержала Верцингеторига в стремлении обрести свободу. Они изгнали вождя из столицы арвернов, Герговии, но не смогли заставить его отказаться от своих планов.

Молодой правитель был одной из тех ярких личностей, которые дарит судьба народу, чтобы народ и вождь попали в историю, чтобы память о них осталась на века и тысячелетия. Энергичный, храбрый, обладавший незаурядным умом и имевший большой авторитет у соплеменников, Верцингеториг обратился со своими идеями к народу. Он призвал людей бороться за свободу и изгнал из страны своих противников, которые недавно изгнали его самого. Сторонники провозгласили его царем. Во все концы Галлии отправились посольства. К мятежным арвернам и карнутам присоединились сеноны, парисии, пиктоны, кадурки, туроны, аулерки, лемовики, анды и другие народы. Все племена признали Верцингеторига верховным военачальником. В короткий срок он собрал огромное разноплеменное войско.

Верцингеториг (Изображение на галльской монете)

Верцингеториг, как и британцы, понимал, что с обладающими виртуозной выучкой и спаянными железной дисциплиной римскими легионами галльской пехоте тягаться не по силам. Поэтому главной заботой арвернского вождя была конница. Он пытался создать боеспособное войско, а не разбойничью шайку, и методы применялись самые жестокие. Цезарь так описывает действия противника:

Чрезвычайная энергия соединяется у него с чрезвычайной строгостью военной дисциплины: колеблющихся он подвергает большим наказаниям, за крупные преступления приказывает сжигать и казнить всевозможными пытками, за легкие проступки — обрезать уши или выкалывать один глаз и в таком виде отправлять на родину, чтобы наказанные служили уроком для остальных и своей тяжкой карой внушали страх.

Хотя Цезарь презрительно именует восставших «сбродом», он по заслугам оценил размах волнений и вождя галлов признал если не равным себе, то достойным противником. Гай Юлий немедленно отправился в Трансальпинскую Галлию и сразу же столкнулся с проблемой.

Там он был в большом затруднении, не зная, каким образом добраться до своей армии. Если вызвать легионы в Провинцию, то в его отсутствие они, несомненно, будут вынуждены принять решительное сражение на походе; если же самому поспешить к армии, то в такое время было бы явной неосторожностью доверить свою личную безопасность даже тем галлам, которые с виду держались спокойно.

Не колеблясь ни мгновения, Цезарь отважился на шаг, едва ли не самый безумный в своей полной опасностей жизни. Он отправился через мятежный край всего лишь с несколькими всадниками. Цезарь рисковал: если рухнет созданная им новая римская провинция, то погребет под своими обломками и его.

В трудную минуту везение всегда оставалось с Цезарем. С несколькими всадниками он благополучно достиг Виенны. Там проконсул застал свою конницу и вместе с ней двинулся, «не останавливаясь ни днем, ни ночью, через страну эдуев в область лингонов, где зимовали два его легиона». Он собрал в единый кулак разбросанные по галльским просторам легионы.

Плутарх пишет:

Большое пространство, которое он прошел в короткое время, быстрота и стремительность передвижения по зимнему бездорожью показали варварам, что на них движется непреодолимая и непобедимая сила. Ибо в тех местах, куда, казалось, и вестник с письмом не сможет проникнуть, даже пробираясь в течение долгого времени, они увидели вдруг самого Цезаря со всем войском. Цезарь шел, опустошая поля, уничтожая укрепления, покоряя города, присоединяя сдающихся.

Борьба Цезаря с Верцингеторигом напоминала поединок шахматистов; исход ее зависел не столько от силы и многочисленности войска, сколько от хитрости, ума и терпения участников поединка. Вот только с доски по имени Европа слетали не пешки, а тысячи, десятки и сотни тысяч живых людей; погибали не ладьи и слоны, но цветущие города и селения.

Вождь галлов старался в полной мере использовать преимущество в коннице, он даже распустил часть пеших воинов, от которых было немного пользы, но сдерживалась маневренность армии. Противники охотно перенимали все лучшее друг у друга. Цезарь также прекрасно видел недостатки и достоинства своего войска: уже в первой битве с Верцингеторигом на стороне римлян сражалось около 400 германских всадников (они и принесли Цезарю победу). Обе стороны не спешили испытать судьбу в решительном сражении, но с большим упорством его избегал Верцингеториг. Цезарь не мог настигнуть неприятеля и занялся войной с городами. Здесь ему везло больше: после трехдневной осады пал Веллаунодун. Та же участь постигла Кенаб. Проконсул жестоко наказал город, с которого началось восстание: почти все жители попали в плен и были проданы. Цезарь отдал Кенаб на разграбление солдатам и затем приказал сжечь дотла.

Не успели римляне насладиться зрелищем гибнущего ненавистного города, как на их пути одно за другим начали вспыхивать галльские селения. И виной тому были не легионеры — Верцингеториг решил помочь врагу в его геростратовом деле. Очень скоро гибель вражеских дворов и усадеб перестала радовать римский глаз: языки пламени пожирали и хлеб, и фураж, и добычу. Голодали лошади, вьючный скот и люди; обозленное войско Цезаря брело по земле, превращенной в пустыню.

Памятник Верцингеторигу в Клермон-Ферране (Франция)

Римляне направились в землю битуригов, где имелось много богатых городов, но и Верцингеториг решился на большее. Он предложил сжечь города, не защищенные своим местоположением или искусственными укреплениями, чтобы в них не могли найти убежище галлы, уклонявшиеся от воинской повинности, и чтобы у римлян не было соблазна вывезти оттуда провиант и другую добычу.

Цезарь рассказывает в «Записках»:

Предложение Верцингеторига было единодушно одобрено, и в один день было сожжено у битуригов более 20 городов. То же происходит и в остальных общинах. Во всех направлениях видно зарево пожаров. Но как ни огорчало все это галлов, они утешали себя уверенностью, что теперь победа почти в их руках и они скоро вернут потерянное. На общем собрании обсуждался вопрос и об Аварике — сжечь ли его или же защитить. Битуриги на коленях молят всех галлов не принуждать их своими руками поджигать этот, может быть, самый прекрасный город во всей Галлии, красу и опору их общины. Они утверждают, что защитят его благодаря его местоположению, так как он почти со всех сторон окружен рекой и болотом и доступен только в одном, и то очень узком месте. Эта просьба была уважена.

Римлян не испугали ни неприступность Аварика, ни множество защитников; они наконец — то нашли противника, который не скроется в лесной чаще, и вцепились в него мертвой хваткой. Их ждал колоссальный труд: сооружались подвижные башни, галереи и прочее, без чего невозможно было взять город. Находившиеся поблизости галлы Верцингеторига вели настоящую охоту за интендантскими отрядами Цезаря — оплачивались кровью и мешок зерна, и тощая овца. Но удивительное дело: ничто не могло сокрушить волю римлян, их стремление к победе любой ценой. Под Авариком стояли не те легионеры, что дрожали от страха перед германцами. Цезарь воспитал непревзойденное войско. Оно испытывало трудности с продовольствием, но солдаты не теряли достоинства и терпеливо это переносили.

Когда Цезарь на осадных работах обращался к отдельным легионам и говорил, что готов снять осаду, если им слишком тяжело терпеть нужду, они, все до одного, просили его не делать этого: за много лет службы под его командованием они никогда не навлекали на себя бесчестия, ниоткуда не уходили, не кончив дела; они сочли бы для себя позором оставить начатую осаду…

Более того, римляне требовали от Цезаря сигнал к бою, хотя их позиция была крайне невыгодной: немедленный штурм Аварика грозил огромными потерями. Легионеров мало интересовала добыча, они хотели принести победу своему обожаемому полководцу. Цезарь стал для своих воинов и отцом, и богом. Но и полководец никогда напрасно не рисковал жизнями преданных солдат, ему не нужна была победа любой ценой.

Цезарь разъяснил им, скольких жертв и скольких доблестных жизней должна была бы стоить эта победа: как раз потому, что он видит их полную готовность решиться на все ради его славы, он был бы повинен в величайшей несправедливости, если бы их жизнь была для него не дороже его личных интересов. Утешив этими словами солдат, он в тот же день отвел их в лагерь и стал делать дальнейшие приготовления к осаде города.

Римляне сделали невозможное: они взяли неприступный город, несмотря на то что рядом стояло все войско Верцингеторига. Причем потери их были невелики благодаря гениальности Цезаря и инженерным достижениям. А за свои труды на полуголодный желудок римляне отомстили сполна, они не дали врагам даже права на честный бой.

Прежде всего римляне позаботились о том, чтобы захватить господствующие над городом стены; раньше они служили защитой жителям Аварика, теперь именно с них легионеры убивали всех, до кого долетали стрелы и копья.

Выбитые со стен и из башен, они (галлы) остановились в клинообразном строю на площади и других открытых местах с решимостью принять сражение там, где римляне пойдут на них в атаку. Но, увидев, что никто не спускается на ровное место, но все распространяются кругом по стене, они побоялись потерять последнюю надежду спастись бегством и, побросав оружие, неудержимым потоком устремились к окраинам города. Там одни из них, давившие друг друга в узком выходе из ворот, были перебиты нашей пехотой, а другие — уже за воротами — конницей. При этом никто не думал о добыче. Озлобленные резнею в Кенабе и трудностью осадных работ, солдаты не дали пощады ни дряхлым старикам, ни женщинам, ни малым детям.

После взятия Аварика Цезарь пытался выманить Верцингеторига из лесов и болот, но тот остался верен партизанской тактике. Тогда проконсул обратился против Герговии, родного города галльского вождя. Расчет оказался верным: Верцингеториг пришел на помощь городу, но Цезарю это не доставило большой радости. Герговия имела такое же хорошее положение, как Аварик. Галлы умели выбирать места для строительства городов. Столицу арвернов не защищали болото и река, но располагалась она на чрезвычайно высоком и крутом холме, и даже Цезарь, ознакомившись с рельефом местности, оставил всякую мысль о штурме.

Римляне могли взять город измором, и на первых порах они добились некоторого успеха. Они внезапно захватили близлежащие холмы и с них затрудняли защитникам Герговии добычу продовольствия, фуража и воды. Цезарь много дней ждал, что защитники Герговии станут сговорчивее из — за возникших трудностей, но, как оказалось, время работало не на Цезаря. Все труды Цезаря сгубила его собственная удача и мужество легионеров. Согласно плану Гая Юлия, римляне атаковали соседние высоты, находившиеся у подножия городской стены. Успех им сопутствовал: легионеры почти без потерь захватили три лагеря галлов.

Знал бы Цезарь, чем обернется эта удача!

Как только высоты оказались в руках римлян, проконсул приказал трубить отбой. Он остановил 10–й легион и несколько когорт 13–го, но воины остальных легионов не услышали или не захотели услышать звук трубы. Увлеченные преследованием врага, они оказались под стенами Герговии, и тут легионеры вообразили, что для их храбрости не существует ничего непреодолимого. Паника в Герговии, по сведениям «Записок», только добавила им уверенности.

Тут во всех частях города поднялся крик; те, которые были отсюда далеко, в ужасе от внезапного переполоха решили, что враг уже в стенах, и бросились вон из города. Женщины стали бросать со стены одежду и деньги и, наклоняясь с обнаженной грудью, простирали руки и заклинали римлян пощадить их и не губить, как они это сделали в Аварике, даже женщин и детей. Некоторые из них дали даже спустить себя на руках и отдались солдатам.

Центурион 8–го легиона Л. Фабий заявил… что не допустит, чтобы кто — либо прежде него взошел на стену. И вот, взяв трех солдат из своего манипула, он на их руках поднялся на стену; в свою очередь, приподнимая их одного за другим, он вытянул их на стену.

Защитники Аварика (Рисунок XIX века)

Несколько десятков легионеров под началом центуриона того же легиона Марка Петрония подошли к городским воротам. Держа щиты над головами, они пытались их разбить. Ворота затрещали, но в следующий миг на малочисленный отряд напали галлы Верцингеторига. Истекавший кровью Петроний слишком поздно понял свою ошибку, он обратился к легионерам:

— Так как я не могу спасти и себя и вас, то, по крайней мере, позабочусь о вашей жизни, которую я своим славолюбием подверг опасности. Уходите и думайте только о себе!

С этими словами центурион напал на врагов: двоих убил, остальных оттеснил назад, и этим дал возможность штурмовавшим отступить от ворот. Сам Петроний погиб, окруженный со всех сторон галлами.

На стенах шел ожесточенный рукопашный бой. Римлянам удалось захватить небольшой участок стены, но очень скоро храбрецы оказались в ловушке. Со всех сторон на них обрушились галлы. Решимости врагам придали женщины — теперь они распустили волосы и вынесли детей, умоляя не отдавать их на поругание римлянам.

И с той, и с другой стороны сражались не щадя себя, не заботясь о собственной жизни. Но римлян было очень мало; без осадных орудий и даже лестниц не было никакой возможности оказать им какую — либо помощь. Один за другим легионеры летели вниз головой с крепостной стены. Сбросили и центуриона Луция Фабия — желанный крепостной венок стоил ему жизни. От полного разгрома римлян спасло то, что Цезарь послал для прикрытия отступавших 10–й и 13–й легионы. Стройные когорты легионеров разметали толпы галлов и позволили отойти своим израненным товарищам в лагерь. И все же потери римлян были немалыми: погибло без малого 700 легионеров, в том числе 46 центурионов, множество раненых.

Цезарь проиграл битву за Герговию по вине возжаждавших славы собственных легионеров. Однако Гай Юлий не стал наказывать солдат (ведь зачинщики этой неудачной операции уже погибли от галльских мечей), а лишь отечески пожурил оставшихся в живых. Он выразил удивление героизмом и отметил, что их не могли остановить ни лагерные укрепления, ни городская стена, но подчеркнул, что осуждает своеволие и дерзость, с которой они воображают, будто могут судить о победе и об успехе правильнее полководца. От них требуется столько же повиновения, сколько и геройства. В конце речи Цезарь ободрил солдат, посоветовал им не слишком из — за этого печалиться и не приписывать храбрости врагов того, что произошло от неудобства местности.

Однако последствия неудачного штурма Герговии были более серьезны, чем потеря 700 легионеров. Растаял миф о непобедимости Цезаря, который складывался годами. Самые значительные союзники Цезаря — эдуи — покинули римский лагерь и перешли на сторону Верцингеторига. Цезарь понял, что на некоторое время придется оставить саму мысль покорить столицу мятежной Галлии; продолжение осады было равносильно самоубийству.

О Гае Юлие Цезаре нельзя сказать, что он не проиграл ни одной битвы: Герговия и Британия — самые большие неудачи проконсула, но не его позор. Цезарь знал, когда надо остановиться, он мог смириться с поражением и отступить, он был хладнокровен и спокоен даже в величайшем бедствии, он подчинялся обстоятельствам, чтобы сохранить себя и легионы, а затем взять реванш в другом месте, в другое время. Даже поражение Цезаря — это его огромная победа, победа над собой.

А вот галлы, напротив, испытывали эйфорию. После того как римляне сняли осаду Герговии и ушли в глубь Галлии, они решили, что осталось только их найти и добить. И жестоко просчитались.

Огромное войско Верцингеторига встало под Алезией (ныне Ализ — Сент — Рен). Позиция была чрезвычайно удобной: город находился на скрещении дорог, по которым Цезарь вероятнее всего должен идти. Ситуация складывалась как нельзя лучше. Вся Галлия поставила всадников Верцингеторигу, и несметное войско ожидало колонну римлян, чтобы без особых усилий растерзать ее. Хвастовство кельтов не знало границ, если судить по «Запискам о галльской войне».

Всадники дружно кричат, что надо обязать себя священной клятвой — не принимать в дом и не пускать к детям, родителям и женам никого, кто два раза не проскачет сквозь неприятельскую колонну.

Даже рассудительный Верцингеториг с презрением отзывался о коннице противника на совете:

— Галлы не должны сомневаться: никто из неприятельских всадников не осмелится показаться из — за рядов прикрывающей их пехоты.

Галлы не учли, что имели дело с Цезарем. Они наивно полагали, что после стольких неудач у проконсула опустились руки и он бесцельно мечется по Галлии в надежде добраться до старых римских провинций. Воодушевленные отступлением Цезаря, упоенные собственными успехами, галлы не понимали, что пока Цезарь жив — он непобедим. И Алезия — ловушка, которую Цезарю готовили наивные кельты, — прославила его на долгие века.

Галльская конница, разделившись на три отряда, устремилась к колонне римлян. Однако всадники Цезаря остановили врагов на правом фланге и отбросили к пехоте. То же ожидало и два других отряда, которые намеревались взять римлян в клещи.

Каким образом Цезарь стал обладателем превосходной конницы? Ответ найдем в «Записках».

Так как Цезарь знал о численном превосходстве неприятельской конницы и, будучи отрезан от всех дорог, не мог получить никакой поддержки ни из Провинции, ни из Италии, то он послал за Рейн к германским племенам гонцов, чтобы получить от них конницу и легковооруженную пехоту, сражающуюся в ее рядах. Когда германцы прибыли, то их лошади оказались не вполне удовлетворительными. Поэтому Цезарь взял лошадей у военных трибунов и прочих римских всадников, а также у добровольцев — ветеранов и распределил их между германцами.

Никому из галльских всадников не удалось сдержать клятвы. Многие из них не увидели ни жен, ни родителей, ни детей. Их тела, изрубленные беспощадными германцами, усеяли поле между легионами, продолжавшими наступать, и лагерем галлов. Наемники вели кровавую жатву до тех пор, пока галльская конница не спряталась за спинами своих пеших воинов.

Теперь пришло время легионов. Приближение римлян вызвало панику в рядах галлов. Верцингеторигу не понадобилось много времени, чтобы оценить ситуацию и предположить результат столкновения. И он принял решение отходить под стены Алезии. Хотя отходить — это неточно сказано. Сражение пеших войск, даже не начавшись, закончилось повальным бегством галлов. Римляне преследовали их. Пока было светло, легионерам Цезаря удалось перебить около 3 тысяч человек в арьергарде противника.

Алезия располагалась на вершине высокого холма. С двух сторон подступы к ней защищались естественными преградами — реками, с двух других город окружали холмы. Лишь напротив ворот, приблизительно на 3 мили (около 4–5 километров) в длину, тянулась равнина.

Цезарь сразу понял, что взять штурмом очередной оплот галлов невозможно.

Впрочем, Верцингеториг еще надеялся дать бой под стенами города и не торопился входить в Алезию. Даже после недавнего поражения войско галлов состояло из 80 тысяч пехоты и 15 тысяч конницы; Цезарь имел немногим более 30 тысяч воинов. Очередное конное сражение на равнине снова закончилось победой римлян. (Впрочем, не столько римлян, сколько германцев — этих бесстрашных всадников нисколько не волновало, что галлы в несколько раз превосходят их количественно; германцы считали: чем многочисленнее враг, тем больше добыча.)

Цезарь не оставил Верцингеторигу выбора; последнему не было смысла оставаться в лагере под стенами города, не мог он и вырваться с огромным неповоротливым войском на просторы Галлии — римляне сразу бы настигли деморализованных недавними поражениями галлов и перебили их. И войско Верцингеторига вошло в город, надеясь найти спасение в стенах Алезии, но попало в коварную западню.

«Борьба под Алезией пользуется заслуженной славой, так как ни одна другая война не дает примеров таких смелых и искусных подвигов», — пишет Плутарх, и с ним невозможно не согласиться. Гениальность Цезаря, его лучшие качества полководца наиболее ярко проявились при осаде этого города.

Верцингеториг убедился в полной бесполезности своей конницы, тем более не было корма для лошадей, и они слабели с каждым днем. Галльские всадники прорвались через римский недостроенный участок укреплений. Перед этим галльский вождь поручил всадникам посетить все общины и собрать на войну всех способных носить оружие. И еще предупредил, что «если они не проявят достаточной энергии, то вместе с ним обречены на гибель 80 тысяч человек отборного войска. По сделанному подсчету, у него хватит хлеба с трудом на 30 дней, но при известной бережливости можно продержаться несколько дольше».

По сведениям Плутарха, «число запершихся в городе было не менее 170 тысяч». Кроме войска Верцингеторига, в городе находились его жители, да и население окрестных сел бежало в Алезию, надеясь здесь найти спасение. Казалась бессмысленной сама затея взять город с таким большим количеством защитников. А Цезарь был доволен, что его главный враг оказался в городе, и на этот раз твердо решил с ним покончить.

Едва ли при осаде античного города использовалось больше сложнейших и невероятных по масштабам сооружений, как под Алезией. Римляне окружили город линией укреплений, общая длина которой составила 11 миль (более 16 километров). «В соответственных пунктах на ней был разбит лагерь и устроено 23 редута. В этих редутах днем стояли сторожевые посты для предупреждения внезапных вылазок; сильные отряды караулили их и ночью».

Перед выросшей стеной римляне выкопали ров шириной 20 футов (около 6 метров) с отвесными стенками. Через 400 футов (около 120 метров) прокопали еще два рва. Средний из них заполнили водой, подведенной из ближайшей реки.

Сооружения получились весьма внушительные, но защитников явно не хватало. Малочисленность войска вынудила Цезаря прибегнуть к сложной системе ловушек и прочих хитростей. В местах соединения бруствера с валом устроили рогатки, затруднявшие врагам восхождение на стены. Перед укреплениями выкопали небольшие рвы. В них установили срубленные стволы деревьев с заостренными и очень прочными сучьями. Снизу стволы скреплялись так, что их невозможно было ни вырвать, ни даже пошатнуть. Кто попадал в эти ямы, оказывался пронзенным остриями стволов и сучьев. Такие ловушки назывались могильными столбами.

В другие ямы закапывались заостренные и обожженные стволы толщиной в человеческое бедро. Ямы устраивали по пять рядов в трех футах друг от друга. Такие западни носили название лилий, ибо по форме напоминали этот цветок. Ямы прикрывали хворостом и дерном для маскировки.

Вдобавок римляне вкапывали в землю колья в фут длиной с железными крючьями. Размещались они на небольшом расстоянии друг от друга в разных местах. Их называли стрекалами. Проконсул предусмотрел все и блестяще подготовился к любому развитию событий. Вот что мы узнаем из «Записок»:

По окончании всех этих работ Цезарь выбрал, насколько позволяла местность, самую ровную полосу и провел на ней совершенно такую же линию укреплений в 14 миль в окружности, но обращенную наружу, именно против ожидаемого извне неприятеля, чтобы он даже в очень большом количестве не был в состоянии окружить со всех сторон его караульные отряды. А чтобы не быть вынужденным выходить из лагеря с опасностью для своего войска, он приказал всем запастись хлебом и фуражом на 30 дней.

Галлы с ужасом взирали на грандиозные сооружения римлян. Большинство их впало в апатию, и Верцингеторигу не удалось даже организовать приличную вылазку. Ему, Верцингеторигу, римляне не оставили ни малейшей возможности пополнить запасы продовольствия. Единственное, что оставалось галлам, — это экономить. Однако неумолимо приближался день, когда экономить будет нечего. Все надежды галлы возлагали на помощь, которую должна собрать со всей Галлии прорвавшаяся конница Верцингеторига. Но как ее дождаться, когда все хлебные хранилища опустошены до последнего зернышка? И тогда Верцингеториг созвал собрание самых влиятельных представителей галльских народов.

Из высказанных мнений преобладали два: либо сдаться Цезарю на приемлемых условиях, либо, пока есть силы, напасть на римлян всем вместе (а там уж как повезет). Третий путь, весьма жестокий и бесчеловечный, предложил опытный воин — арверн Критогнат:

— Я не намерен говорить ни слова о предложении тех, которые называют капитуляцией позорнейшее рабство; по моему мнению, их надо исключить из числа граждан и не допускать на собрания. Я желаю иметь дело только с теми, которые высказываются за вылазку: в их предложении все вы единогласно признаете следы старой галльской храбрости. Но не храбрость это, а слабохарактерность — не суметь короткое время вынести продовольственную нужду. Людей, добровольно идущих на смерть, легче найти, чем таких, которые терпеливо выносят лишения. При всем том я одобрил бы это предложение — так высоко ценю честь, — если бы я видел, что в жертву приносится только наша жизнь. Но при нашем решении мы должны подумать о судьбе всей Галлии, которую мы подняли на ноги с тем, чтобы получить от нее помощь. Когда нас 80 тысяч человек будет сразу на одном месте убито, откуда, по вашему мнению, возьмется мужество у наших близких и кровных родственников, если они вынуждены будут принять решительный бой на наших трупах? Каков же мой совет? Делать то, что делали наши предки в далеко не столь значительной войне с кимврами и тевтонами: загнанные в свои города и страдая от такой же нужды в съестных припасах, они поддерживали жизнь свою трупами людей, признанными по своему возрасту негодными для войны, но не сдались врагам. Если бы у нас не было такого примера, то я признал бы делом чести создать его во имя свободы и завещать потомкам.

Галльские старейшины все же не решились воспользоваться чудовищным советом Критогната, но поступили ненамного гуманнее. Воины безжалостно выбросили за городские ворота всех жителей Алезии, которые накануне с ликованием приняли в свой город армию Верцингеторига; то есть избавились от «всех негодных для войны по нездоровью или по годам». Ни просьбы, ни мольбы женщин, стариков, детей не смягчили сердца соплеменников.

В отчаянии жители Алезии бросились к римским укреплениям, чтобы предложить себя в качестве рабов и наложниц в обмен на кусок хлеба. Но в данный момент легионерам Цезаря не нужны были лишние рты ни в каком качестве.

Люди метались между стенами родного города и укреплениями Цезаря. Многие проваливались в римские скрытые ямы и гибли на острых копьях. Одни попадали туда случайно, другие сознательно, чтобы покончить с ненужной жизнью и тем самым избежать ужаса голодной смерти.

Войско, собранное со всей Галлии и появившееся под Алезией, насчитывало около 250 тысяч человек пехоты и 8 тысяч конницы — таковы цифры «Записок о галльской войне». Плутарх определяет численность войска, явившегося на помощь Верцингеторигу, в 300 тысяч человек.

При виде таких сил гарнизон Алезии охватило всеобщее ликование, как будто победа уже была одержана; все поздравляли друг друга и стремились как можно скорее соединиться с братьями по оружию на противоположной стороне римских укреплений. Настроение галлов можно понять; более удивительно, что римлян, оказавшихся между двух огней, не охватила паника. Впрочем, и этому есть объяснение: с легионерами находился Гай Юлий Цезарь. Пешком или на коне, он появлялся то на внешней линии укреплений, то на внутренней. Проконсул лично расставлял легионеров на самых опасных местах. Несмотря на то, что воинов не хватало, он позаботился, чтобы каждый участок обороны имел резерв.

Цезарь был везде и всюду. И везде успевал ободрить своих легионеров так, что те готовы были сражаться за двоих, за троих. Готовы были умереть за Цезаря, как раньше умирали за отечество, за Рим.

Положение было критическим, и Цезарь старался не совершить ошибку. Это стоило огромного напряжения физических и моральных сил, но проконсул не мог себе позволить расслабиться даже на мгновение. Опасность никогда не вынуждала его опустить руки, положиться на судьбу и случай. Наоборот, опасность мобилизовывала ум и волю покорителя Галлии, и самые дерзкие его поступки неожиданно давали положительный результат. Более того, своей верой в победу, своим неукротимым духом Цезарь заряжал сердца легионеров, и все оказывалось подвластно римлянам.

Галлы атаковали укрепления Цезаря с двух сторон. Особенно нелегко римлянам пришлось на внешнем кольце, где наступали свежие, не истощенные голодом силы. Не надеясь на свою конницу, враги расположили в ее рядах множество пеших воинов: стрелков и легковооруженных пехотинцев. Это новшество позволило не только выдержать первый удар римлян, но и нанести им значительный урон. Лучники успели выпустить по нескольку стрел еще до столкновения обеих конных лав. Затем галлы, жертвуя своими жизнями, принялись бросаться прямо под лошадей, вспарывая им животы, подрубая ноги.

Сражение шло на виду у галльского лагеря, вся панорама открывалась со стен Алезии. Всякая удача отмечалась громкими криками соплеменников. Это придавало сражавшимся еще больше храбрости. Казалось, страх смерти — важнейший из человеческих инстинктов — совершенно покинул галлов.

Настал момент, когда все многолетние труды Цезаря, и он сам, оказались на краю гибели. Его войско, окруженное со всех сторон врагами, было в худшем положении, чем легионы Красса накануне гибели в Парфии. Но под Алезией стояли легионеры Цезаря, которые семь лет не выпускали из рук оружие, которые привыкли попадать в критические ситуации и выходить победителями из невероятных положений. Они надеялись на собственное мужество и гений Цезаря. И на этот раз все необходимое для победы было с ними.

Легионеры без страха смотрели на тысячи врагов и спокойно выполняли приказы Цезаря и его легатов. Цезарь не сделает шаг навстречу гибели. Проконсул Галлии знает, что нет ничего невозможного для него в этом мире, и никто не в силах остановить его на пути к цели. Цезарь совершил самое важное для победы — то, чего не удалось сделать Марку Крассу в песках Месопотамии. Он поселил в сердцах легионеров непоколебимую уверенность, что никто не сможет противостоять римскому мечу, что легионер Цезаря непобедим.

Битва конницы была долгой, упорной и кровопролитной: кровавые жернова работали непрерывно с полудня и до захода солнца. Чаша весов долго колебалась, не желая отдавать предпочтение ни одной стороне, пока наконец Цезарь не бросил в атаку германцев. Римские всадники расступились, чтобы открыть им дорогу.

Благодаря германцам победа распростерла свои крылья и летела к Цезарю. Галлов отбросили от укреплений и обратили в бегство. Хуже всех пришлось пешим воинам, которые доставили римлянам немало беспокойства в начале битвы. Угнаться за собственными всадниками они не могли, а потому галльских стрелков и легковооруженных воинов окружили и безжалостно перебили. И в других пунктах римляне преследовали отступавшего неприятеля. Тогда те, кто выступил из Алезии, отчаялись, разуверились в победе и отступили в город.

Весь следующий день галлы занимались изготовлением фашинника для заваливания рвов, лестниц и багров, а ночью вознамерились взять реванш за проигранное сражение.

Они выступили бесшумно в полночь из лагеря и приблизились к полевым укреплениям, — рассказывают о новой битве «Записки». — Внезапно подняв крик, который для осажденных должен был служить сигналом их наступления, они бросают фашинник, сбивают наших с вала пращами, стрелами и камнями и вообще подготовляют штурм. В то же время Верцингеториг, услыхав их крик, дает своим сигнал трубой к наступлению и выводит их из города. Наши занимают на укреплениях свои посты, которые каждому были назначены в предыдущие дни, и отгоняют галлов фунтовыми пращами, кольями, расставленными по всем шанцам, и свинцовыми пулями. Так как за наступившей темнотой ничего не было видно, то много народа с обеих сторон было переранено.

Тем временем, к самым опасным участкам римляне подтянули метательные машины: баллисты, катапульты, скорпионы. Не считаясь с потерями, галлы упорно продвигались к римской стене. На пути к цели их поджидала новая смертельная опасность: целыми толпами враги стали проваливаться в ямы, натыкаться на стрекала и наносить себе раны крючьями. Заплатив страшную кровавую цену, галлы так и не смогли прорвать линию обороны Цезаря.

Приближался рассвет. Оставив горы трупов, галлы вернулись в лагерь.

Успехи Верцингеторига были более чем скромны. Ему удалось преодолеть рвы, но на это ушла вся ночь. Даже не попытавшись штурмовать римскую стену, Верцингеториг отступил в Алезию.

Дважды потерпев жестокое поражение, враги Цезаря больше не надеялись на быстрый успех; не помогало им ни традиционное галльское презрение смерти, ни численное превосходство. Следующее нападение на римлян было тщательно продумано с учетом сведений, добытых разведкой, и советов людей, хорошо знавших местность.

На северной стороне римских укреплений находился холм, который вследствие его обширности Цезарь не смог опоясать сплошной линией стен и рвов. Впрочем, больше сказался недостаток времени: в процессе галльской войны римляне насыпали целые горы и сносили природные холмы, копали рвы на каменистой почве. Легионеры в совершенстве овладели фортификационным искусством, а их военачальник использовал любую возможность, чтобы избежать пролития римской крови.

На холме римляне разбили лагерь и разместили два легиона.

И вот галлы нашли ахиллесову пяту римлян. Они сосредоточили у подножия холма огромные силы: 60 тысяч человек, отобранных из племен, которые славились своей храбростью, ожидали условного сигнала. Командование поручили арверну Веркассивеллауну, родственнику Верцингеторига.

Своим особым чутьем Цезарь безошибочно определил, где должны развиваться основные события, и появился на холме задолго до того, как на равнине начали скапливаться галльские войска. Ветер развевал пурпурный полудаментум на плечах военачальника. Он не только вдохновлял своих легионеров, но и руководил каждым их шагом, каждым подразделением. «Цезарь, выбрав удобный пункт, видит с него, что где делается: где наших теснят, туда он посылает резервы», — сказано в «Записках». Несмотря на недостаток в людях, он всегда держал в запасе резервы, которые бросал в бой на самом опасном участке в самое критическое время.

Сражение было чрезвычайно упорным и жестоким, как и всякий последний бой. На кону стояли слишком дорогие лоты: Западная Европа либо становилась свободной, либо окончательно превращалась в римскую провинцию.

В полдень галлы пошли на штурм холма. На этот раз они не стали бездумно бросаться на римские укрепления. Часть галлов занялась поисками ловушек Цезаря, шедшие следом заваливали их землей и фашинником. Другие же, построившись черепахой, поднимались на холм. Вот они достигли первой линии римской обороны и вступили в бой. Очень скоро сражение шло по всей возвышенности, и римляне уже не могли противодействовать врагам, уничтожавшим ловушки и засыпавшим рвы.

В тылу сражавшихся легионеров раздались боевые вражеские кличи. Это Верцингеториг опять повел в атаку истощенное войско.

Вместе с последним резервом Цезарь сам вступил в бой. «О его прибытии узнали по цвету одежды, которую он носил в сражениях как знак отличия». Цезарь неслучайно надел положенный ему по римской традиции пурпурный плащ. Он, конечно, привлекал галлов, но являлся для легионеров лучше знамени. Цезарь шел на неимоверный риск, но другого выхода у него не было.

Ряды галлов расстроились, и довольно скоро в их войске не осталось и следа воинственности, дисциплины, порядка. В отдельных местах еще шел бой, но основная масса галлов поглядывала назад. Путь к отступлению был свободен, и это подтолкнуло галлов воспользоваться им как можно скорее. Лучшие галльские воины, отобранные лично Веркассивеллауном, бежали к своему лагерю. Они смирились с тем, что потерпели очередное поражение от Цезаря. Они бежали, надеясь, что завтрашний день будет более счастливым.

Цезаря простая победа не устраивала, в его планах на завтра не было очередной битвы с галлами. Внезапно на пути бегущих возникли свирепые германские всадники. И началось беспощадное уничтожение деморализованного противника. Окружение и резня произошли так быстро, что оставшееся в лагере галльское войско не смогло оказать помощь Веркассивеллауну. Десятки тысяч разноплеменных галлов, словно парализованные, смотрели, как гибнет в кольце цвет их воинства. Спаслись очень немногие. Веркассивеллаун попал в плен. Легионеры собрали у подножия холма 74 знамени врагов и бросили их к ногам Цезаря. Началось массовое бегство из галльского лагеря.

В «Записках» отмечается:

И если бы наши солдаты не были утомлены напряженным трудом за целый день, то все неприятельские полчища могли бы быть уничтожены. Посланная около полуночи конница нагнала арьергард; много народу было при этом взято в плен и убито; остальные разбегаются по своим общинам.

Галльская 300–тысячная армия исчезла, словно пыль после дождя.

Защитники Алезии были обречены: у них не осталось ни сил, ни средств, ни желания продолжать бессмысленную борьбу. На следующий день после битвы Верцингеториг созвал общее собрание и отдал себя в его распоряжение:

— Как скажете, так и будет. Или моей смертью удовлетворите римлян, или выдайте меня живым.

Подавленные галлы не могли решить даже этого вопроса. Они отправили послов к Цезарю, чтобы тот определил дальнейшую судьбу их вождя. Цезарь пожелал видеть своего главного врага живым.

Плутарх красочно описывает сцену сдачи в плен арвернского вождя:

Верцингеториг, руководитель всей войны, надев самое красивое вооружение и богато украсив коня, выехал из ворот. Объехав вокруг возвышения, на котором сидел Цезарь, он соскочил с коня, сорвал с себя все доспехи и, сев у ног Цезаря, оставался там, пока его не заключили под стражу, чтобы сохранить для триумфа.

Пять лет Верцингеториг провел в римской тюрьме, затем в 46 году до н. э. его провели по улицам Рима во время триумфа Цезаря и обезглавили. Последнего защитника свободной Европы высоко оценил Т. Моммзен. Интересны рассуждения немецкого историка о рыцарстве в политике:

Подобно тому как после пасмурного дня солнце показывается в минуту заката, так судьба дарует погибающим народам последнего великого человека. Так стоит на исходе финикийской истории Ганнибал, на исходе кельтской — Верцингеториг. Ни один из них не мог спасти свой народ от иноземного господства, но они избавили его от позора бесславной гибели. Верцингеторигу, как и Ганнибалу, пришлось бороться не только с внешним врагом, но прежде всего с антинациональной оппозицией оскорбленных эгоистов и испуганных трусов, которая всегда свойственна выродившейся цивилизации. И вместе с тем, едва ли существует более резкая противоположность, чем та, какую мы видим между трезвым гражданином финикийского торгового города, в течение 50 лет с неизменной энергией стремившимся к одной и той же великой цели, и смелым королем страны кельтов, чьи громкие подвиги и великодушное самоотвержение совершилось в течение одного короткого лета.

Древний мир не знает другого подобного человека, рыцаря как по своим внутренним качествам, так и по внешнему виду. Но не рыцарем должен быть человек, а тем более государственный деятель. Не герой, а рыцарь с презрением отказался от бегства из Алезии, между тем как один он был важнее для народа, чем сто тысяч обыкновенных храбрых людей. Не герой, а рыцарь принес себя в жертву, между тем как эта жертва покрыла позором народ, который трусливо и бессмысленно при своем последнем издыхании назвал преступлением против насильника свою предсмертную всемирно — историческую борьбу. Насколько иначе поступал в подобных случаях Ганнибал!

Памятник Верцингеторигу на месте Алезии (Ализ-Сент-Рен, близ Семюра. Франция)

Гай Юлий Цезарь был рыцарем, но только в тех случаях, когда это было выгодно. Он был рыцарем настолько, насколько позволяла ему политика, насколько его благородство не препятствовало достижению цели. То есть нечасто. Его путь к власти над Европой отмечен небывалой жестокостью, коварством и подлостью. Он берег и ценил собственных легионеров как орудие власти над миром, но миллионы галлов не являлись для него людьми. В общем, Цезарь был таким, каким и положено быть великому политику. При желании любой может найти в этом честолюбивом римлянине как положительные, так и отрицательные черты.

«Разделяй и властвуй!» — Цезарь получил в соответствии с этим лозунгом все, что было нужно. Пленных галлов он распределил в своем войске в качестве военной добычи — по человеку на легионера. Избежали рабства лишь самые многочисленные и могущественные народы — арверны и эдуи. Из — за арвернов галлы оказались втянутыми в эту ужасную бойню; теперь нетрудно догадаться, как будут относиться к арвернам прочие народы, пострадавшие больше зачинщиков. Последующие события лишь подтвердили, что это была не милость Цезаря, а изощренная хитрость. На остальных галльских землях Цезарь тушил последние искры пожара с неизменной жестокостью. Он не считался даже с традициями римской дипломатии, не брезговал предательством и подлостью.

Наместник Галлии вступил в переговоры с одним из галльских вождей — Коммием. На встречу с ним Цезарь послал центуриона Гая Волусена Квадрата, которому было дано поручение убить знатного галла. Затея провалилась, так как поручение было слишком необычным даже для римлян.

Авл Гирций, продолживший «Записки о галльской войне», сообщает:

Обе стороны сошлись для переговоров, и Волусен, как было условлено, схватил Коммия за руку. Но центуриону — был ли он смущен непривычной задачей, или ему в этом помешали друзья Коммия — не удалось покончить с ним. Впрочем, первым же ударом меча он нанес Коммию тяжелую рану в голову… После этого Коммий, как говорили, решил никогда не показываться ни одному римлянину на глаза.

Цезарь долго не мог поймать другого знатного галла — Амбиорига. Тогда проконсул решил оставить в покое вождя, но лишить его народа.

Он выступил для опустошения и разорения страны Амбиорига: потеряв надежду на то, что этот устрашенный беглец когда — либо попадется ему в руки, он считал неотложным делом своей чести до такой степени истребить в его стране жителей, дома и скот, чтобы уцелевшие, если только таковые будут, из ненависти к Амбиоригу за свои великие бедствия лишили его всякой возможности вернуться к себе на родину.

Цезарь оставил соотечественников неуловимого вождя лишь тогда, когда разорил всю страну, когда римские войска все пожгли и разграбили, много народа перебили, многих взяли в плен.

После такого урока Цезарь переместился на земли карнутов, которые первыми начали войну и захватили Кенаб. Он потребовал выдачи Гутруата. Цезарь настолько убедительно произнес свое требование, что карнуты поняли: доброта его не бесконечна и на их вождя не распространяется. На следующий день тот, кого считали национальным героем, был доставлен в лагерь Цезаря собственными гражданами. Цезарь отдал его на казнь толпе легионеров, которые забили Гутруата до смерти, а затем обезглавили.

Самые отчаянные галлы нашли убежище в Укселлодуне. Этот город был практически неприступен, ибо со всех сторон его окружали отвесные скалы и, по словам Гирция, для тяжеловооруженных солдат подъем на них был бы труден даже при полном отсутствии защитников. В городе имелся большой запас продовольствия, и немногочисленный галльский гарнизон мог успешно сражаться месяцами и годами. Мог… если бы противником был не Цезарь, а любой другой полководец.

Проконсул непременно желал добраться до мятежников и подвергнуть их наказанию, чтобы показать всем галлам, к чему приведет сопротивление римлянам, и чтобы никакие племена не вздумали, в расчете на выгоды своего местоположения, начать борьбу за свое освобождение.

Неистощимый ум Цезаря нашел выход из этой безнадежной ситуации. Оказалось, в крепости не было источника воды — одной из немногих вещей, без которых человек не может существовать.

Гай Юлий расставил посты стрелков и пращников между городом и рекой, а напротив самого легкого спуска установил метательные машины. Горожане, потеряв немало людей убитыми и ранеными, поняли, что от реки они отрезаны окончательно.

Однако существовал еще ручеек непосредственно у основания городской стены. И за этот источник развернулась борьба. Цезарь решил построить плотину, что было непросто при постоянных стычках с неприятелем.

На плотине устанавливается башня в десять этажей — не с тем, конечно, чтобы достигнуть высоты городских стен (это было невозможно ни при каких угодно осадных работах), но чтобы она была выше верхней части источника. С этой башни начали обстреливать из метательных машин подход к источнику, так что горожане могли только с большой опасностью добывать воду. Таким образом, погибли от жажды не только все животные, мелкие и крупные, но и множество людей.

Тем не менее горожане продолжали упорно сражаться и даже едва не сожгли грандиозные сооружения Цезаря.

Но даже башня в десять этажей имела второстепенное значение. Все время, пока шла вокруг нее борьба, римляне из галереи рыли подземные ходы в надежде докопаться до жилы подземного источника. Им это удалось.

Таким образом, этот живой ключ вдруг иссяк и поверг граждан в полное отчаяние, так что они объясняли это событие не изобретательностью людей, но волей богов. Вследствие этого они по необходимости должны были сдаться.

Добровольной сдачей галлы надеялись сохранить себе жизнь. Цезарь не упустил случая преподать урок своим новым подданным. По его приказу всем, кто носил оружие, отрубили руки, но оставили в живых, чтобы нагляднее было наказание. Хотя даже массовые истребления галлов у него логичны и оправданны. Когда отпала необходимость в кнуте, проконсул с неменьшим рвением пользуется пряником. Последнюю зиму своего наместничества Цезарь проводит в Галлии, а не в Италии, как обычно. Он ищет дружбы у своих разбитых, наполовину уничтоженных и разоренных подданных:

В то время когда Цезарь зимовал в Галлии, его единственной целью было сохранять дружественные отношения с общинами, ни в одной из них не возбуждать излишних надежд на восстание и не подавать повода к нему. Менее всего хотел бы он быть поставленным в необходимость вести какие бы то ни было военные действия перед самым своим уходом. Поэтому он обращался к общинам в лестных выражениях, их князей осыпал наградами, не налагал никаких тяжелых повинностей и вообще старался смягчить для истощенной столькими несчастливыми сражениями Галлии условия подчинения римской власти. Таким путем он без труда поддерживал в ней спокойствие.

Цезарь добился спокойствия в покоренной провинции, превзойдя в галльских войнах знаменитых римских полководцев — он дал гораздо больше сражений и истребил больше врагов.

Плутарх уточняет:

За те неполные десять лет, в течение которых Цезарь вел войну в Галлии, он взял штурмом более 800 городов, покорил 300 народностей, сражался с 3 миллионами людей, из которых 1 миллион уничтожил во время битв и столько же захватил в плен.

Забегая немного вперед, заметим, что во время гражданской войны в одной лишь Галлии не велись боевые действия против Цезаря. А момент был самый благоприятный! Загадка? Но кому воевать? Третья часть мужского населения Галлии погибла в войнах с римлянами, вторая треть попала в рабство, из них многие окончили жизнь на гладиаторской арене. Гибли не только в битвах, и не только мужчины — уничтожались целые народы, с женщинами и детьми, городами и селами. Оставшаяся треть довольно быстро романизировалась; так галльский народ прекратил свое существование.

Можно бесконечно долго рассуждать, какую пользу Европе принесло завоевание Галлии, какой прогресс принес Цезарь на территорию в полмиллиона квадратных километров. Однако те, кто так мудро мыслит, вероятно, не хотели бы попасть в число двух третей населения Галлии, которые заплатили свободой или жизнью за право оставшейся трети разговаривать на испорченной латыни.