Как я уже упоминал, первая моя настоящая встреча с Гитлером состоялась за приватным ужином в доме командующего сухопутными силами генерала фон Хаммерштейна. Было это 2 февраля 1933 года, и, кроме Гитлера и министра иностранных дел фон Нейрата, присутствовали только командующие различными видами вооруженных сил. После ужина Гитлер сделал нам подробное заявление о том, какую политику он будет проводить в качестве нового канцлера Германии.

Сказав несколько замечательных слов о президенте фон Гинденбурге, Гитлер заявил, что его главными целями будут избавление от оков Версальского мирного договора, строительство сильного независимого государства для всех немцев и уничтожение безработицы. Он лично будет определять внешнюю и внутреннюю политику, а вооруженные силы не будут использоваться в качестве полицейских подразделений для решения внутренних вопросов, но должны будут отдавать всю свою энергию обороне отечества против внешних врагов. Вооруженные силы станут единственной организацией в стране, которой будет позволено носить оружие.

Со всеми этими принципами я был вполне согласен, особенно в вопросе неиспользования армии в политических целях.

В начале своей деятельности Гитлер явным образом не питал особых симпатий к флоту. В своей книге «Майн кампф» он в высшей степени резко критикует императорский военно-морской флот и программу его развития, разработанную адмиралом фон Тирпицем. Эти позорящие флот страницы, как мы впоследствии узнали, были предложены его военным советником. Однако фон Левитсон, контр-адмирал в отставке, блестящий морской офицер, которого я хорошо знавал по службе на бронепалубных крейсерах во время Первой мировой войны, ставший одним из первых членов нацистской партии, пришел к мнению, что с того времени Гитлер стал лучше разбираться во флотских вопросах. Он отметил как-то, что прекрасно дисциплинированные флотские держатся в стороне от всякой политики и являют собой надежный инструмент легитимного государства.

Еще до прихода к власти в 1933 году Гитлер посвятил немало времени усердному изучению флота и его проблем и уже тогда дал понять, что он лично будет поддерживать возрождение флота.

Примерно в это время британский адмирал Харпер опубликовал свое исследование битвы при Скагерраке, «Загадка Ютландии». По просьбе Гитлера Рудольф Гесс сделал ее перевод, который Гитлер и прочитал в один присест, с обеда и до рассвета следующего дня. Он постоянно держал под рукой британский справочник по боевым кораблям и его немецкий аналог. Благодаря постоянному чтению и исключительной памяти он смог приобрести широкие познания в этой сфере, которые дали ему прекрасную базу для вынесения суждений по тем или иным флотским вопросам. В некоторых отношениях он превосходил даже признанных экспертов, был восприимчив к тем предложениям и докладам, которые я делал ему, и всегда внимательно выслушивал мои слова. Очень часто я находил взаимопонимание с ним куда проще, чем с военным министром фон Бломбергом, который зачастую рассматривал военные проблемы с точки зрения своего собственного рода войск, пехоты.

Очень скоро я убедился в одном: Гитлер не согласен со многими политическими линиями предыдущих десятилетий и он извлек из них те же самые уроки, которые сделали и мы на флоте.

Одной из основ его политики, как он неоднократно повторял нам, было то, что мы никогда больше не должны вступать в гонку вооружений с Англией, но должны прилагать все возможные усилия, чтобы установить с ней тесные и дружественные связи. Поэтому в отношениях с Англией он был предельно осторожен. По этой причине и мне тоже приходилось умерять те или иные мои суждения и программы в гораздо большей степени, чем мне этого хотелось. В особенности в отношении конструирования кораблей, которые мы планировали строить для замены наших «карманных» линкоров. В нашей строительной программе на очереди были два следующих линкора – «Шарнхорст» и «Гнейзенау», и лишь после долгого обсуждения и множества аргументов Гитлер согласился на то, чтобы снабдить их тремя башнями артиллерии главного калибра вместо первоначально запланированных двух. Но он решительно отклонил наше предложение увеличить калибр этих орудий с 285 мм до 380 мм. Такое решение буквально обескуражило меня, как и тот пункт в морском соглашении, который устанавливал мощь нашего флота в размере только одной трети от мощи британского флота.

Однако решение Гитлера ограничить наш флот по отношению к флоту Англии укрепило мою убежденность в том, что он намерен следовать той умеренной и осторожной внешней политике, которая была бы разумным отражением состояния дел на мировой арене.

Что же касается моих обязанностей командующего флотом, то Гитлер предоставил мне полную свободу действий. Проявляя острый интерес к типам кораблей, их вооружению и прочим техническим деталям, он весьма редко тем или иным образом вмешивался в жизнь основных структур военно-морского флота. Это относится к боевой учебе, образованию и несению службы, а также к юридической системе флота. Ни разу в начале своей деятельности как политика не попытался он оказать какое-либо влияние на отбор или назначение кадров, не допустил даже намека на какие-либо свои личные предпочтения. Поступи он так, я твердо отверг бы его поползновения, поскольку командующий одним из видов вооруженных сил несет полную личную ответственность за все.

Впечатление, которое Гитлер произвел на меня в тот период, было таким же, что и у всех остальных моих сограждан, – выдающегося человека и прирожденного лидера. Его познания, полученные интенсивным самообразованием, были обширны и разнообразны. Он не только хранил в своей памяти все эти разнообразные сведения, но и усваивал их, а его способность немедленно проникать в самую суть проблемы и сводить даже самые запутанные вопросы к общему знаменателю просто поражала. Он мог излагать свои мысли ясным и доступным языком, в таких словах, которые были максимально доступны пониманию того или иного слушателя. Неудивительно, что немцы приняли его не только с надеждой, но и с твердым убеждением в том, что он сможет вывести их из депрессии и нищеты, возникших в результате Версальского мира, и были готовы предоставить ему любые полномочия, необходимые для этого.

Как во время частных, так и общественных мероприятий Гитлер всегда оказывал мне уважение, соответствующее моему положению и возрасту. Он внимательно выслушивал меня, даже если взгляды, которые я излагал, не совпадали с его собственными, – и с самого начала наших взаимоотношений я взял себе за правило обращаться к нему открыто и искренне, ничего не скрывая. При этом я никогда не избегал дискуссионных тем и стойко сражался за то, что считал идущим на пользу флоту.

Все это было столь же верно и в отношении любого другого флотского офицера, которому случалось делать доклад Гитлеру. Когда, в моем присутствии, капитан 2-го ранга фон Харсдорф с крейсера «Карлсруэ» докладывал Гитлеру о дружественных приемах, оказанных его кораблю во время заграничного похода, он в ходе доклада упомянул о некоторых неприятных проблемах, создавшихся по вине иностранного отдела нацистской партии. Гитлер не только спокойно выслушал это сообщение, но и обещал немедленно принять соответствующие меры.

Даже в ходе моих сражений с Герингом по поводу создания морской авиации я порой чувствовал, что Гитлер внутренне соглашается скорее со мной, чем с Герингом.

Поначалу я старался организовывать регулярные встречи с Гитлером, чтобы иметь возможность держать его в курсе потребностей флота, а также хода их разрешения.

Время от времени я даже просил его отобедать со мной, поскольку это давало мне возможность за обедом откровенно обсудить с ним те или иные флотские проблемы, вместо того чтобы представлять их ему при посредничестве военного министра. Но со временем я стал ощущать, что слишком тесное личное общение с Гитлером имеет свои опасности. Прежде всего, Гитлер обладал почти роковым очарованием, удивительной способностью располагать людей к себе. Я часто наблюдал, как под его обаяние подпадали даже наиболее стойкие и скептически настроенные личности – и не только немцы всех классов общества и профессий, но также и иностранцы. Даже иностранные дипломаты не были исключением.

Гитлер обладал почти непостижимым шестым чувством в определении того, сколь далеко он может зайти в своих отношениях с другими. Однажды, уже в более поздние годы, когда между нами назрели серьезные разногласия, мне пришлось делать ему доклад, суть которого полностью расходилась с его желаниями. Для себя я решил быть резким в своей оппозиции, но он принял меня с такой сердечностью и с такой готовностью выслушать, что я почувствовал, как почва уходит из-под моих ног. Эта замечательная способность личного очарования, мне кажется, была важным фактором его успеха.

Хотя мое сопротивление этой атмосфере очарования было поначалу чисто инстинктивным, с течением времени я пришел к твердому убеждению по мере возможностей избегать встречи с ним. Моя духовная независимость была крайне важна для меня, лишившись ее, я не смог бы исполнять свой долг. Поэтому я стал ограничивать свои визиты, за исключением тех, когда мое личное присутствие было совершенно необходимым. Но, даже совершая их, я докладывал лишь по точно определенной повестке дня и только по тем проблемам, по которым я хотел бы получить определенное решение.

Гитлер обычно придерживался предмета дискуссии, задавая вопросы, демонстрирующие его живой интерес и часто касающиеся деталей. Весьма редко он начинал обсуждать те вопросы, которые выходили за круг проблем, решаемых отделом, в котором работал докладчик. Лишь по прошествии некоторого времени я понял, что это не личная его особенность, но часть сложившейся системы. Его стремлением было держать различных своих подчиненных строго отдаленными друг от друга, так, чтобы они никогда не смогли выступить единым фронтом. И соответственно каждый отдел должен был вырабатывать свое решение индивидуально. При такой постановке дела никто не мог поднимать вопросы, входящие в сферу компетенции другого ведомства. Если кто-то и пытался это сделать – как, по некоторым поводам, пытался я, – Гитлер, располагавший гораздо более обширными источниками информации, имел наготове такое множество убедительных доводов, что этому человеку оказывалось не так-то легко спорить с ним.

К тому же я начал понимать, что, требуя от других полной информации для себя, он был по характеру очень скрытным человеком и зачастую не делился информацией даже по тем вопросам, о которых я должен был бы знать. Даже когда мы с командующим сухопутными силами вошли в состав членов кабинета министров, никто из нас ни разу не был приглашен на заседания кабинета, если, конечно, такие заседания вообще имели место. Никогда не приглашали меня и высказать свое мнение по тем или иным вопросам международной или внутренней политики, за исключением тех случаев, когда эти вопросы затрагивали флот; а после разрыва отношений с Англией в 1939 году даже такие случаи сошли на нет.

Поэтому было весьма затруднительно нарисовать себе сколько-нибудь достоверный образ мыслей Гитлера или составить правильное представление об этом человеке. Он был непревзойденный мастер спора и обмана, а в разговоре буквально сыпал словесными увертками и двусмысленностями, так что было невозможно понять его истинные намерения и цели. Со временем я отказался даже пытаться разгадать эту загадку, но для себя сделал вывод, что, хотя он никогда явно не проявляет этого, его истинные предпочтения всегда гораздо радикальнее, чем высказанные.

Скрытность Гитлера в официальных вопросах была столь же велика, если не больше, чем его приводящая в смущение откровенность, граничащая едва ли не с преступной беспечностью, во время тех или иных общественных мероприятий. Во время больших банкетов и обедов он часто позволял себе самые несдержанные высказывания или критику в адрес ведущих немецких или иностранных политиков – даже в многочисленной и разношерстной компании. В ходе войны я с громадной осторожностью докладывал ему о планах готовящихся военных кампаний, чтобы быть уверенным в сохранении военных тайн.

Но все же в целом я могу сказать, что в начале его деятельности было вполне возможно иметь с Гитлером деловые отношения и добиваться от него положительного решения вопросов, вынесенных на его уровень.

Что же касается нацистской партии, то я старался держать военно-морской флот как можно дальше от нее. Но даже в те дни, когда до нас доходили известия о той или иной отвратительной выходке партии или тайной полиции – например, каком-нибудь непостижимом заявлении на государственном уровне, или нападках на церковь, или о жестокостях гестапо, – я все же оставался в убеждении, исходя из слов или поведения Гитлера, что подобные действия были не инспирированы им, но происходили по инициативе того или иного партийного функционера и без санкции Гитлера.

Безусловно, что касается флотских дел, то я выносил решения относительно повышения или назначения офицеров, совершенно не принимая во внимание их отношения с партией или их отношение к национал-социалистскому государству. Так, я назначил капитана 1-го ранга Патцига, предшественника адмирала Канариса на посту начальника абвера в Верховном командовании вооруженных сил, командиром нашего новейшего «карманного» линкора даже несмотря на то, что он находился в резком разладе с гестапо, СС (личная гвардия Гитлера) и партийными функционерами. После пребывания на этой должности я назначил его начальником управления кадров, и он оставался им значительную часть войны. В другой раз я разжаловал военно-морского адъютанта Гитлера, потому что этот человек вел себя недостойно офицера и джентльмена. Ни в одном из этих случаев я не имел неприятных последствий.

Конечно, между флотом и нацистской партией были некоторые трения, но мы научились преподносить их партийному начальству так, что дело обычно спускалось на тормозах. В этом отношении флот находился в гораздо более выгодном положении, чем армия. Личный состав флота был сконцентрирован в немногих крупных береговых базах, где он численно составлял большую часть населения, в то время как армейские части были расквартированы по гораздо большей территории, гражданское население которых намного превосходило число армейцев, так что в этом случае существовало гораздо больше вероятностей трения с местными членами партии. К тому же флот не был конкурентом партии в военном отношении, тогда как армия постоянно сталкивалась с поползновениями как CA (нацистские штурмовые отряды, иначе коричневорубашечники), так и СС (или чернорубашечники), личной гвардией Гитлера, созданной Генрихом Гиммлером – шефом гестапо.

Всякий раз, когда возникали трения между низшими эшелонами флота и местными нацистскими лидерами, я, как правило, был в состоянии их устранить путем прямых переговоров с высшими партийными деятелями. Возможно, одна из причин того, что мне это удавалось, заключалась в том, что я смело отстаивал интересы флота; другая возможная причина была в том, что флотские традиции патриотизма и служения стране были настолько хорошо известны, что даже нацисты не осмеливались покушаться на них. Для репутации партии ее препирательства с флотом были совершенно ни к чему.

Два партийных деятеля, с которыми у меня сложились самые напряженные отношения, были Рейнхардт Гейдрих, работавший под началом Гиммлера, и маршал Геринг, командующий ВВС. Я чувствовал, что должен быть постоянно начеку в отношении их обоих. Гейдрих сам был офицером флота с 1922 года, но в 1931 году был уволен в звании лейтенанта из-за недостойного поведения в отношении одной молодой девушки. Он никогда мне этого не простил и, вероятно, настраивал против меня своего начальника, Генриха Гиммлера.

Гейдрих никогда не упускал случая пожаловаться на меня руководству нацистской партии и даже самому Гитлеру. Его жалобы на меня Гитлеру особенно участились из-за того, что я встал на защиту пастора Нимёллера. Поскольку его жалобы оказывались всегда безосновательными или совершенно несправедливыми, я легко отбивался от них своими письмами, направленными непосредственно Гиммлеру, что приводило моего противника в немалое замешательство. Гейдрих разорвал все связи со своими старыми флотскими товарищами и после начала войны вернулся на военную службу, но в ВВС, а не на флот.

Из всего окружения Гитлера самым крупным моим противником, с которым я вел ожесточенные сражения, был Геринг. Мы были противниками во всем, как личными, так и идеологическими. Хотя он и был храбрым и способным летчиком Первой мировой войны, он не обладал достаточными способностями для командования одним из видов вооруженных сил. Он отличался колоссальным тщеславием, которое иных забавляло и было бы простительно, если бы сочеталось с другими, более достойными качествами, но становилось чрезвычайно опасным в сочетании с его безграничными амбициями. Его склонность к позерству, вызывающая роскошь, в которой он жил, давали плохой пример личному составу ВВС.

Поначалу Геринг демонстрировал дружественное отношение к флоту, но его зависть к нам явственно сквозила в том, как он принялся механически копировать в ВВС лучшие качества флота. И в то же время, как вскоре стало известно, он в частных беседах выражал свое критическое отношение к флоту, а в общении с Гитлером постоянно злословил на счет флота и лично обо мне. Я был убежден в том, что Гитлер пропускает это мимо ушей, но его вполне устраивало то, что он мог использовать Геринга для своих собственных целей. Мне представлялось, что Гитлер намеренно загружал Геринга другими поручениями, помимо его прямых командных обязанностей, с тем чтобы амбициозный маршал не превратился в опасного политического противника. Естественным результатом стало то, что перегруженный должностями Геринг был не в состоянии должным образом исполнять ни одну из них.

Со своей стороны Геринг претендовал на исключительную преданность Гитлеру, хотя и позволял себе порой презрительные замечания в его адрес. Но Гитлер не обращал на них внимания – по старой дружбе или иной причине, я уж не знаю. В любом случае от Гитлера было невозможно добиться чего-либо за счет Геринга.

Из-за неукротимой энергии Геринга и его влияния на Гитлера я был вынужден вести постоянную борьбу против его попыток создать ВВС за счет флота. Мои отношения с Герингом, вероятно, лучше всего характеризуют мои слова, сказанные в виде предупреждения Гитлеру, когда я в конце концов подал в отставку с поста командующего флотом: «Пожалуйста, защитите флот и моего преемника от Геринга!»

Год 1938-й стал первым годом, когда я в первый раз начал пересматривать свое прежнее отношение к Гитлеру. Причиной того, что я впервые испытал сомнение в искренности Гитлера, стало дело фон Бломберга и его последствия.

Фельдмаршал фон Бломберг, в то время высший армейский офицер и военный министр в кабинете Гитлера, вступил в весьма сомнительный брак. Гитлер и Геринг были свидетелями во время венчания, что представлялось весьма естественным, принимая во внимание высокое положение жениха. Позже, узнав о прошлом невесты, Гитлер выразил свое резкое неодобрение.

Я совершенно не представляю, как в этих обстоятельствах маршал фон Бломберг мог оставаться командующим вооруженными силами после столь вопиющего нарушения всех офицерских традиций; он должен был бы подать в отставку и вступить в брак в качестве частного лица. Еще меньше я мог понять, зачем он пригласил Гитлера быть свидетелем на его бракосочетании.

Я был весьма смущен, когда по просьбе Гитлера мне было предложено рекомендовать достойного преемника фон Бломбергу на посту военного министра, и назвал генерала барона фон Фрича, в ту пору командующего сухопутными силами.

В течение долгого времени я знал и уважал генерала фон Фрича и был доволен, когда в 1934 году президент фон Гинденбург выбрал его в качестве замены генералу фон Хаммерштейну на посту командующего сухопутными силами. На самом деле, когда мое мнение спросил генерал фон Гинденбург, сын президента, я высказался в пользу генерала фон Рундштедта или генерала фон Фрича в качестве преемников фон Хаммерштейна. Я знал, что смогу сработаться с генералом Фричем, поскольку мы с ним имели много общего: одинаково относились к церкви например, а также старались держать наши виды вооруженных сил подальше от политики. Как и я, фон Фрич весьма невысоко ценил полководческие таланты Геринга.

Мне никогда не пришлось изменить свое мнение о проницательном и способном генерале фон Фриче. Когда в 1935 году Гитлер сказал мне, что он намеревается произвести меня в звание адмирала флота, я отверг это предложение, поскольку не хотел иметь звание выше, чем у фон Фрича, который возглавлял сухопутные силы, имея на погонах четыре звезды генерал-полковника. Так как на флоте не было соответствующего звания, я предложил ввести звание генерал-адмирала и принял его от Гитлера в 1936 году. Мне также доставило громадное удовольствие пригласить генерала фон Фрича произнести речь при спуске на воду линкора «Гнейзенау» 8 декабря 1936 года. Свою речь этот благородный и бескорыстный офицер начал с цитаты из оды фельдмаршалу Гнейзенау: «Пусть человечество заботится сначала о своих обязанностях, а потом о своих правах!»

Поэтому я был поражен, когда в ответ на мою рекомендацию относительно фон Фрича как преемника фон Бломберга Гитлер кратко ответил мне, что это совершенно исключено, поскольку фон Фрич сам пребывает под обвинением в аморальном поступке.

Находясь под впечатлением дела фон Бломберга, Гитлер, без сомнения, готов был поверить чему угодно. Он сказал, что в течение нескольких лет знал об обвинениях генерала фон Фрича в аморальном поведении – обвинениях, которые он всегда отвергал, но теперь, в свете дела фон Бломберга и новых обвинений против генерала фон Фрича, дал указание расследовать. В заключение он заявил, что генерала фон Фрича на посту командующего сухопутными силами заменит генерал фон Браухич.

Я всегда знал, что Гитлер несколько недолюбливает фон Фрича из-за его некоторой замкнутости, но этот новый поворот событий ошеломил меня – особенно когда я был назначен одним из членов следственной комиссии. Двумя другими членами стали Геринг (председатель) и генерал фон Браухич, новый командующий сухопутными силами.

Позднее я узнал, что доктор Гюртнер, министр юстиции, требовал, чтобы комиссия сначала удостоверилась в существовании тайных обвинений против фон Фрича.

С самого начала расследования стало совершенно ясно, что все обвинения основываются только на лжесвидетельствах беспринципных мерзавцев, тесно связанных с гестапо. Все другие свидетели, как из рядов армии, так и из членов гитлерюгенда, свидетельствовали в пользу генерала фон Фрича. Даже Геринг выступил в защиту генерала, выйдя из положения следующим образом: подставной обвинитель заявил, что генерал фон Фрич – однофамилец офицера, подозреваемого в аморальности.

Сразу же после единогласного оправдания генерала фон Фрича я подошел к генералу, пожал ему руку и поздравил его с полной реабилитацией. Я заверил его, что теперь нет никаких препятствий к дальнейшему его пребыванию на военной службе и что для армии он незаменим. Я также сказал ему, что готов предпринять любые меры, какие он сочтет нужными, чтобы восстановить его репутацию. Однако он не позволил мне сделать никаких шагов и, исходя из состояния своих личных дел, подал в отставку, которая была принята.

Тринадцатого июля того же года Гитлер снова собрал у себя всех адмиралов и генералов, присутствовавших на встрече 4 февраля, и сообщил, что комиссия по расследованию установила невиновность генерала фон Фрича и что его репутация ничем не запятнана. Он заявил, что глубоко сожалеет о своем решении провести расследование, но что оно было необходимо при сложившихся обстоятельствах. Лжесвидетель за свое преступление был расстрелян, и будет сделано все возможное для устранения несправедливости, допущенной в отношении генерала фон Фрича. Тем не менее, заключил Гитлер, он не считает разумным восстанавливать генерала в его прежней должности, поскольку фон Фрич не сможет полностью доверять ему как раньше.

Я был убежден, что Гитлер сказал правду, но со временем понял, что генерал фон Фрич так и не был полностью обелен перед армейской общественностью. Офицерскому корпусу в целом не было сообщено о реабилитации генерала, более того, этот случай стал лишь достоянием узкого круга высших армейских командиров. Единственным официальным признанием невиновности генерала можно считать присвоение генералу фон Фричу звания «почетного шефа» одного из знаменитых полков Германии.

Решив для себя, что военно-морской флот должен выразить свою веру в генерала фон Фрича, я в июле 1939 года пригласил его принять участие в маневрах флота в качестве почетного гостя на борту «Гнейзенау», линкора, в спуске которого на воду принимал участие и генерал. Барон фон Фрич со своим адъютантом провели неделю на борту этого линкора в полной форме, и при его прибытии адмирал Бём отдал ему все полагающиеся воинские почести, хотя генерал больше не состоял на воинской службе. Во время прощального завтрака, на котором присутствовали все старшие офицеры флота, адмирал Бём в своем спиче выразил наши лучшие чувства генералу. По завершении завтрака в честь генерала фон Фрича был дан салют из 17 орудий.

Размышляя над необычными обстоятельствами, связанными с делами фон Бломберга и фон Фрича, я начал подозревать, что во всем этом как-то замешан Геринг. Из-за неудачного брака фон Бломбергу пришлось уйти с поста командующего всеми вооруженными силами – с поста, который амбициозный Геринг мечтал заполучить для себя. Уход фон Фрича означал устранение соперника, который мог бы стать самым вероятным преемником фон Бломберга. Однако даже если Геринг и был замешан в этом деле, то его план провалился, поскольку Гитлер слишком хорошо знал его, чтобы дать столь значительную власть этому карьеристу. Гитлер просто-напросто упразднил пост командующего всеми вооруженными силами и принял такое командование на себя – решение, которое предложил ему фельдмаршал фон Бломберг, подавая прошение о своей отставке.

Чем больше я размышлял обо всем этом, тем больше радовался тому, что в свое время отклонил сделанное мне однажды Гитлером предложение – занять пост главнокомандующего всеми вооруженными силами. Прежде всего, у меня не имелось достаточного военного опыта, чтобы принимать грамотные решения по армейским и авиационным вопросам. Кроме того, я уже всерьез подумывал об уходе в отставку. В самом деле, проблемы с сердечно-сосудистой системой, от которых я, к счастью, более или менее оправился, едва не вынудили меня подать в отставку несколько ранее, в 1934 году.

Роль Гитлера в деле фон Бломберга и фон Фрича была той закавыкой, которую я никак не мог решить для себя. В то время как ярость Гитлера, обманом вовлеченного в историю с женитьбой фон Бломберга, была вполне понятна, его способ избавиться от фон Фрича вызывал недоумение. Болезнь горла, которой страдал фон Фрич и из-за которой он провел зиму 1937/38 года в Египте в отпуске по болезни, была бы вполне весомой причиной для увольнения его в отставку. Я не мог понять, как Гитлер не мог увидеть заговора, который сплелся вокруг фон Фрича.

Что же касается этого отважного и стойкого генерала, то он с началом войны отправился на фронт в качестве командира того самого полка, почетным шефом которого он числился. Во время польской кампании он пал на передовой смертью солдата, которую сам искал.

Вплоть до этого момента частью моей работы было вносить Гитлеру предложения и давать ему советы, некоторые из них он не принимал; в свою очередь он порой выдвигал требования, на которые я не мог согласиться. Хотя наши споры в таких случаях бывали довольно оживленными, они, как правило, заканчивались разумными компромиссами. Но с этого момента я стал яростно спорить с Гитлером. Так, например, в конце ноября 1938 года я делал доклад Гитлеру о нашей кораблестроительной программе и демонстрировал ему при этом чертежи новых кораблей. Во время доклада присутствовал также генерал Кейтель, начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами. По некой непостижимой причине Гитлер весьма оскорбился и принялся разносить все планы строительства двух линкоров – «Бисмарка» и «Тирпица». Он заявил, что их орудия слишком слабы, а скорость хода слишком низка. Это было сказано в отношении того самого «Бисмарка», чья мощь, скорость и, прежде всего, его непотопляемость в его последнем бою заставили британцев и американцев считать, что мы открыли некие новые секреты конструирования кораблей.

Позднее мне довелось понять, что подобные нападки Гитлера обычно были вызваны происками неких недоброжелателей, загодя нашептавших ему недобросовестную, порочащую информацию. Но тогда я этого не знал, а разнос был столь резким, что я встал и попросил освободить меня от командования, если Гитлер так явно отвергает все результаты моих решений. С этими словами я направился к выходу из его кабинета.

Гитлер сразу же бросился за мной, догнал меня у самой двери, схватил за рукав кителя и попросил меня вернуться. Он тут же попытался отказаться от некоторых своих слов и попросил меня не думать об отставке. Но я ответил, что я не только занимаю этот пост в течение десяти лет, но и мне уже идет шестьдесят третий год, так что будет лучше, если меня заменят на этом посту более молодым человеком.

Гитлер тогда обратился за помощью к моему начальнику штаба, капитану 2-го ранга Шульте Мёнтингу, и попросил его убедить меня остаться на своем посту. Шульте был моим адъютантом, а впоследствии стал начальником моего штаба. Я всегда и во всем доверял ему. И теперь он отважно поддержал мою точку зрения, а в конце концов добился от Гитлера обещания предоставить мне полную свободу в реализации моей программы развития флота. Гитлер настоял на том, чтобы письменно зафиксировать моменты нашего расхождения во мнениях, чтобы, как он сказал, оправдаться перед историей, но настоял на том, чтобы я остался на своем посту. Как было свойственно ему, в последовавшие за этим инцидентом несколько недель он был необычайно любезен со мной. Мне кажется, именно тогда ему в первый раз пришла мысль повысить меня в звании до адмирала флота.

Однако в мае 1939 года у меня случилась новая резкая стычка с Гитлером. Офицер, который совсем недавно был назначен его военно-морским адъютантом, в соответствии с обычным порядком попросил официального разрешения жениться. Естественно, я такое разрешение дал. Вскоре после этого, однако, один штатский чиновник сообщил, что брак был заключен при таких обстоятельствах, которые могут привести к признанию его недействительным. Расследование показало, что сообщение это соответствовало истине. Теперь было два пути: либо брак должен был быть признан недействительным, либо офицер должен был уйти со своего поста. Но Гитлер принял решение о том, что брак должен остаться в силе, а офицер должен продолжать службу в качестве его военно-морского адъютанта.

Я продолжал придерживаться своих диаметрально противоположных взглядов на происходящее и уволил офицера с флота. Когда же Гитлер стал протестовать против моего решения, я написал ему личное письмо, в котором заявил, что, по моему мнению, этот офицер больше не может носить морскую форму и что, если Гитлер примет решение оставить его на службе на флоте, я сам буду просить об отставке. Чтобы избежать возможных проволочек, я направил это письмо с офицером моего штаба и просил его доставить ответ как можно скорее прямо мне в руки.

Спустя два дня Гитлер ответил, написав, что он не настаивает на дальнейшем пребывании офицера в рядах флота, но сделает его одним из своих личных адъютантов в аппарате партии. Такой вариант вполне устраивал меня, но весьма характерным для Гитлера было то, что он не позволил назначить ни одного другого военно-морского адъютанта в свой штаб вплоть до самого начала войны.

Подобные повторяющиеся трения с Гитлером в течение 1938-го и 1939 годов побудили меня все настойчивее задумываться об уходе с действительной службы. Меня совершенно не беспокоили почет и церемонии, полагавшиеся командующему военно-морским флотом. Все возрастающая важность этой показухи, которую придавало им национал-социалистское государство и его деятели, все больше отвращала меня от мысли введения их на флоте. Я неизменно отвергал все советы доброжелателей насчет того, что я должен привлекать к себе больше внимания. Несколько раз в течение 1938—1939 годов я просил Гитлера позволить мне уйти в отставку. В ответ он произвел меня в звание адмирала флота по случаю спуска на воду линкора «Тирпиц» в Вильгельмсхафене 1 апреля 1939 года.

Это звание и весь связанный с ним почет не особо впечатлили меня, но дали мне повод обдумать вопрос моей отставки во всех аспектах. С одной стороны, чем дольше я мог обеспечивать для флота благоприятное отношение Гитлера, сохраняя при этом свою независимость, тем больше материальных и людских ресурсов, в которых так нуждался флот для своего развития, я смог бы добыть для него. Я также был в состоянии напрямую вмешиваться, когда основные принципы существования флота подвергались нападкам с той или иной стороны. Кроме того, мой уход в отставку вызовет лишь смену командующего флотом, а это само по себе не принесет флоту никаких преимуществ. Я помнил, что отставка генерала фон Бломберга привела к упразднению недавно учрежденного поста командующего вооруженными силами и что отставка генерала фон Фрича подобным же образом не пошла на пользу армии. В обоих случаях тут же нашлись их преемники – и я слишком хорошо знал, сколь страстно деятели нацистской партии ждали этих отставок, чтобы заполнить их людьми, более подверженными партийному влиянию. Одним из них был Геринг, командовавший ВВС, а другим – Гиммлер, руководивший государственной тайной полицией.

Поэтому я стал склоняться к мысли, что мой долг состоит в том, чтобы оставаться на своем посту столь долго, сколько я смогу нести его бремя. Все высшие офицеры флота, с которыми я советовался по этому поводу, прося ответить мне максимально честно, разделяли мое мнение.

В числе тех факторов, которые повлияли на мое решение, было и то обстоятельство, что за десять лет, проведенных на этом посту, я сумел завоевать уважение как национал-социалистского государства, так и самого Гитлера. Своим участием в разработке военно-морского соглашения с Англией я смог содействовать успеху Германии в сфере внешней политики, и, оставаясь на своем посту и влияя на Гитлера, я, возможно, смог бы внести свой вклад в укрепление дружеских отношений с Великобританией. Я также считал, что в результате своего долгого и заботливого пестования отношений с Англией я приобрел определенное доверие в международных кругах, в особенности с тех пор, как барон фон Нейрат перестал возглавлять министерство иностранных дел.

Естественно, я принял все меры к тому, чтобы информация о моих расхождениях с Гитлером не вышла из флотских кругов и не стала достоянием общественности. На карту было поставлено не более и не менее как единство флота. С начавшейся в 1939 году войной все мои мысли об отставке ушли в сторону. Как командующий флотом я не мог бросить флот во время такого кризиса.

Однако были еще две другие сферы моих конфликтов с Гитлером и нацистской партией, которые затрагивали мои личные убеждения настолько глубоко, что я знал, что компромисса в них быть не может. Я чувствовал, что рано или поздно наши пути разойдутся. Этими двумя сферами были нападки нацистов на христианскую церковь и их отношение к евреям.