На огненной черте

Война застала полковника Михаила Катукова в Киеве, в окружном госпитале: стала сдавать правая почка, и он решился на операцию. Оперировал его известный в Украине профессор Чайка. Операция прошла благополучно, и через неделю Михаил Ефимович уже ходил по палате, а с разрешения лечащего врача гулял по дорожкам парка. Но даже там, на прогулке, мысли его были в дивизии, которую он недавно принял.

Все произошло слишком неожиданно: последовал вызов в Москву, в ЦК ВКП(б). Звонил начальник Главного автобронетанкового управления Я. Н. Федоренко. До недавнего времени Яков Николаевич занимал должность начальника автобронетанковых войск Особого Киевского военного округа. С ним не раз приходилось встречаться во время военных учений и маневров. После окончания Военно-политической академии он командовал отдельным танковым полком в Московском военном округе, затем 15-й механизированной бригадой в Киевском округе. Теперь снова пошел на повышение, стал большим начальником, генерал-лейтенантом танковых войск. Его считают одним из инициаторов создания крупных танковых и механизированных соединений. Но, как и прежде, Яков Николаевич был прост и доступен.

Прибыв в столицу, Катуков сразу же направился в управление: хотелось узнать, зачем его вызвали в Москву.

Начальник управления не стал ничего объяснять, лишь коротко заметил, что его ждут в ЦК ВКП(б) и что надо поторопиться, позже, дескать, обо всем можно поговорить. Михаил Ефимович понял, что настаивать бесполезно, и отправился на встречу с работниками ЦК.

Вскоре все прояснилось. Ему предложили принять 20-ю танковую дивизию, которая была в стадии формирования и входила в состав 9-го механизированного корпуса генерал-майора К. К. Рокоссовского.

Катукову было известно, что Наркомат обороны запланировал создать 29 танковых корпусов и 63 танковые дивизии. Вот одной из таких дивизий предстояло ему теперь командовать.

После приема в ЦК ВКП(б) Михаил Ефимович вернулся в управление, чтобы продолжить беседу с Федоренко. Многое было не ясно, но он догадывался, что именно Федоренко рекомендовал Сталину назначить его командиром дивизии.

Беседа длилась долго. Полковнику Катукову хотелось на месте утрясти многие детали формирования такого крупного соединения, как дивизия: штаты, вооружение, командный и рядовой состав. В свое время он формировал бригаду, командовал ею, участвовал в боевых действиях в Польше во время «освободительных» походов, даже имел несколько боестолкновений с немецкими танковыми частями генерала Гудериана, а тут — дивизия.

Генерал Федоренко, зная деловые качества своего подчиненного, понимал, что Катуков, если брался за какое-то дело, доводил его до конца. Он сказал, что времени на формирование дивизии отпущено совсем немного, но Наркомат обороны и управление бронетанковых войск примут все меры, чтобы как можно быстрее довести численный состав дивизии до штатного расписания — 10 500 человек, а также укомплектовать техникой — танками, грузовыми машинами, артиллерийским и стрелковым вооружением.

На этом беседа закончилась.

В Киев Катуков возвращался с тревожными мыслями: сумеет ли он в короткий срок создать боеспособное соединение? Очень сожалел, что не мог попасть в подмосковное село Уварово, чтобы повидать отца. С дороги направил ему лишь открытку, что, мол, был в столице, но заехать в село не мог: дела. Надеялся, что старик поймет. Формирование дивизии шло медленно, ее части были разбросаны по небольшим городкам Украины — в Шепетовке, Славуте, Изяславе. Штаб корпуса Рокоссовского — в Новоград-Волынском. Встречу с комкором Катуков решил отложить: надо было основательно осмотреться, выяснить, чем располагают части дивизии. Многое не радовало, техника поступала старая — танки БТ-2 и БТ-5. Машины отслужили свой век и годились только для обучения личного состава. Даже БТ-26 и БТ-7 были гораздо слабее, нежели немецкие машины T-II, T-III и T-IV — и по вооружению, и по толщине брони. Превосходили по скорости, но в бою — это не главный показатель. Вот тебе и «броня крепка и танки наши быстры…» На одной скорости боя не выиграешь — это он почувствовал еще в Польше. Опыт — великое дело! Тут бы вооружить танковые полки новыми Т-34, которые уже сходили с конвейеров заводов, а не «бэтушками», тогда можно было бы помериться силой с любым противником. Но Наркомат вооружений, согласно планам комплектования, должен поставить их только в июле 1941 года.

Не лучшим образом обстояли дела и в артиллерийском полку. Он был вооружен лишь гаубицами. Мотострелковый полк вообще не имел артиллерии, понтонный батальон — понтонного парка, батальон связи пользовался учебной аппаратурой. Одним словом, говорить об удовлетворительном укомплектовании дивизии было рано. Уповать приходилось на господа бога и обещания генерала Федоренко.

Каждый раз Катуков ломал голову — как быть дальше? Вместе с начальником штаба полковником Николаем Чухиным он забрасывал письмами комкора Рокоссовского, просил ускорить комплектование полков материальной частью и вооружением. А тут привалила еще одна беда — слегла в постель жена и вскоре умерла. Схоронив ее, Катуков и сам попал в госпиталь. Заметим, Михаил Ефимович, по воспоминаниям его фронтовых друзей, не отличался крепким здоровьем. Это действительно так. В его аттестационном листе записано: «…в походах мало годен — порок сердца». Позже, видимо, после нового переосвидетельствования, появляется запись: «Здоров».

После заболевания почки командование Киевского военного округа посылало комдива в Москву, а он не соглашался: есть свой госпиталь, пусть тут и режут. Начальник автобронетанкового управления округа генерал-майор Р. Н. Моргунов вынужден был с ним согласиться и приказал на время лечения возложить обязанности комдива на полковника Н. Д. Чухина…

В ночь на 22 июня Михаил Ефимович спал тревожно и беспокойно. Под утро, когда занялась заря, он тихо, чтобы не разбудить больных, вышел из палаты больничного корпуса, сел на ступеньки и закурил. Затем прошелся по дорожке, теша себя мыслью о том, что его дня через два-три должны выписать. В это время где-то на окраине города раздался мощный взрыв, от которого содрогнулось здание госпиталя и послышался звон разбитого стекла. Тут же последовала новая серия взрывов, уже ближе к центру. Больные повскакали со своих коек и высыпали на улицу. Появился дежурный врач, который пытался успокоить своих пациентов, чтобы не паниковали: это, мол, какое-то недоразумение, лучше разойтись по палатам, пока все образуется. Сейчас он выяснит, что случилось.

На настоятельные увещевания дежурного врача уже никто не обращал внимания. Подняв головы, все следили за небом. Отчетливо слышался гул самолетов, которые с большой высоты сбрасывали на город бомбы. Кто-то в силу устоявшейся привычки бросил слова о том, что это фашистская провокация.

Сколько длилась бомбардировка, никто не заметил, но когда самолеты, сбросив на город свой смертоносный груз, улетели, все облегченно вздохнули. В разных районах Киева пылали пожары. Только к полудню стало известно, что налет на столицу Украины — не какая-нибудь провокация, а начало войны с гитлеровской Германией. Ударам с воздуха подверглись и другие города Украины — Ровно, Львов и Житомир.

Вечером 22 июня была передана сводка Главнокомандования Красной Армии. Радиодиктор поведал стране: «С рассвета 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались нами. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только в Гродненском и Кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехоновец (первые два в 15 километрах и последний в 10 километрах от границы).

Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника»[1].

Катуков сразу же решил без промедления ехать в дивизию. С лечащим врачом удалось договориться, хотя и не сразу. Тот просил подождать, чтобы получить разрешение профессора Чайки.

Уломав лечащего врача, Катуков на попутной машине помчался в Шепетовку, в свой штаб. На дороге уже видны были следы начавшейся войны — в канавах валялись опрокинутые повозки, трупы лошадей, обгоревшие остовы машин. Видно, совсем недавно под бомбежку попала какая-то воинская часть.

Находясь в госпитале, Катуков не мог представить себе, в каком положении оказалась дивизия в первый день войны, не знал он и о директиве маршала С. К. Тимошенко, которая требовала:

«Первое. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить.

Второе. Мощными ударами бомбардировочной авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск…»[2]

Не мог Катуков знать и о том, что предприняли командующий округом генерал М. П. Кирпонос и начальник штаба генерал М. А. Пуркаев, не догадывался, что бои идут по всей государственной границе.

Полуторка приближалась к Шепетовке. Здесь воздух тоже пропах дымом пожарищ: горел мост, а над железнодорожной станцией в небо поднимался густой, черный столб дыма.

Из начальствующего состава в штабе нет никого — ни заместителя комдива полковника В. М. Черняева, ни начальника штаба полковника Н. Д. Чухина. Открыв следующую дверь, Катуков увидел заместителя начальника штаба подполковника П. В. Перерву, кричащего что-то в трубку телефонного аппарата. Увидев комдива, Петр Васильевич вскочил из-за стола, пытаясь отдать рапорт, но, поняв бессмысленность своей затеи, снова сел, закрыв на мгновение лицо руками.

Как ни пытался Катуков узнать, есть ли связь с корпусом, все было напрасно — Перерва только качал головой.

Комдив не узнавал своего подчиненного, хорошего штабного работника, всегда спокойного и рассудительного, теперь перед ним сидел человек, на которого словно затмение нашло: осунувшееся лицо, красные, видимо от бессонницы, глаза, вылезавшие из орбит, и нервно дрожавшие руки, которые тянулись то к карандашам в пластмассовом стакане, то к бумагам, разбросанным по столу.

Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем подполковник успокоился. Затем он подробно доложил обстановку, сложившуюся в дивизии с начала войны. Как только немецкая авиация стала бомбить Шепетовку, Славуту и Изяслав, заместитель комдива Черняев связался по телефону с командиром корпуса Рокоссовским. Тот приказал немедленно выступить с двумя танковыми полками по направлению к Луцку, где разыгрывалось приграничное сражение. Полки выступили незамедлительно. С ними ушли Черняев и Чухин. Пока от них не поступало никакой информации.

Стало ясно: внезапность вражеского нападения дезорганизовала управление войсками. Каково теперь положение в корпусе, в округе, наконец? Каковы планы командования? Михаил Ефимович не представлял, как это теперь можно выяснить, если связь повсеместно нарушена. Он подошел к телефону и стал машинально вызывать Новоград-Волынский, штаб корпуса. После нескольких попыток телефон, к счастью, заработал. У аппарата оказался сам Рокоссовский. Катуков, поздоровавшись, сказал, что прибыл из госпиталя и хотел бы узнать обстановку… На другом конце провода молчание, потом Рокоссовский, видимо узнав голос комдива, сразу же перешел к делу. Однако чувствовалось, что командир корпуса не располагает достаточно полной информацией о положении на фронте, но сообщил: 9-й корпус подчинен 5-й армии. Корпусу вместе с другими соединениями приказано нанести удар во фланг противнику, его группировке, прорвавшейся на Луцком направлении.

Действовать предстояло на свой страх и риск, не зная ни сил группировки, ни планов ее дальнейшего движения. Одно ясно: своим внезапным ударом немцы поставили в тяжелейшее положение наши войска. Они вряд ли могли выполнить директиву наркома обороны — «обрушиться на вражеские силы… ударами авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника». Скорее, на аэродромах была уничтожена наша авиация, коль в воздухе не видно ни одного советского истребителя. Не в лучшем положении были наши танковые дивизии и механизированные корпуса, оказавшиеся в приграничных районах. После первых боев они имели жалкий вид.

Но Катуков уже действовал. Он попросил подполковника Перерву принести карту. Вдвоем они определили ориентировочную линию фронта по тем сведениям, которые поступили за последние часы в штаб дивизии. Фронт проходит где-то рядом, в каких-нибудь 120–200 километрах. У Луцка идут тяжелые бои. Туда предстояло перебросить оставшиеся части дивизии, а в тыл эвакуировать семьи командного состава.

Заработал штаб. Приезд комдива придал уверенности всем — командирам и бойцам. Не узнать было и Перерву. Его действия стали четкими, приказы конкретными, наполненные целевым содержанием. К вечеру были собраны все исправные грузовики, на которых предстояло перебросить пехоту в район местечка Клевань. Марш начался в кромешной июньской темноте. Две-три роты выбрасывались километров за тридцать, затем бойцы шли пешком, неся на себе боезапас, винтовки, ручные и станковые пулеметы и минометы. Грузовики возвращались обратно, забирали новую партию пехотинцев и артиллерию.

У Клевани уже воевали два танковых полка, которые ушли сразу же по приказу Рокоссовского. Теперь тут удалось сосредоточить танки, артиллерию и пехоту. Разведка донесла, что рядом расположились на отдых части 13-й немецкой танковой дивизии. Катуков собрал своих командиров. Было принято решение — дать немцам бой.

День 24 июня запомнился многим. И хотя дивизия только что сосредоточилась в одном месте, с марша люди устали, но на отдых времени не было ни часа: момент был очень уж благоприятный. Удара немцы никак не ожидали, наступление планировали начать только утром на следующий день. Завоеватели вели себя беспечно, свободно разгуливали по лагерю, не предполагая, что могут столкнуться с частями Красной Армии.

Катуков знал, что бой будет жарким, но в успехе не сомневался. Полковнику Черняеву предстояло возглавить танковую атаку, подполковнику Перерве — повести в бой мотострелковый полк, на командира артиллерийского полка майора Юрьева возлагалась задача поставить все орудия на прямую наводку и бить по вражеским танкам и пехоте. Дивизия изготовилась к атаке. На мгновение все вокруг замерло. Комдив подкатил на броневике к артиллерийским позициям майора Юрьева и отдал приказ открыть огонь.

Гаубицы, которыми располагала дивизия, дружно ударили по лесу, по тому месту, где стояли фашистские танки. В течение каких-то минут все вокруг трещало, грохотало, рвалось. Кинулись в атаку бойцы понтонного батальона, превращенного в стрелковый, чуть левее мотострелки под командованием подполковника Перервы теснили длинную цепь немецких автоматчиков, на склонах холмов, за лесом, начинался танковый бой.

Опомнившись, немцы бросили против 20-й танковой дивизии, которую, впрочем, и танковой трудно было назвать, крупные силы. Комдив стал опасаться за свои фланги. Танки противника могли незаметно выйти из леса и смять слабое боевое охранение, фашисты лезли напролом, видимо рассчитывая таранным ударом своих боевых машин разбить невесть откуда появившуюся советскую часть и заставить ее откатиться.

Бой длился уже больше часа. Было видно, что наши «бэтушки» не представляют грозной силы для немецких танков, тем не менее танкисты дрались смело и отчаянно. На поле боя дымилось уже несколько немецких T-III и T-IV. Но бой был неравным. Одна за другой горели наши боевые машины. Из тридцати трех танков не осталось ни одного. Погибли многие экипажи. Сгорел в машине командир танкового полка майор Третьяков, возглавивший одну из атак, тяжело ранен заместитель комдива полковник Черняев. Полковника отправили в Харьковский военный госпиталь, где он и умер от гангрены.

Бой под Клеванью Катуков считал временным успехом, но он позволил вытеснить из местных лесов 13-ю немецкую танковую дивизию и получить короткую передышку, чтобы выяснить обстановку в полосе обороны своей дивизии. Важно было и другое — бойцы поняли, что можно бить хваленых немецких танкистов, которые победным маршем прошли по всей Европе.

Связаться с корпусом по-прежнему не удавалось, посланные разведчики в штаб так и не вернулись. Поспешный отход 13-й немецкой дивизии наводил Катукова на мысль, что где-то рядом сражаются 35-я танковая дивизия генерал-майора Н. А. Новикова и 131-я моторизованная дивизия под командованием полковника Н. В. Калинина. Если бы они были отведены на восток, то немцы бы наверняка окружили 20-ю танковую дивизию и раздавили ее. Но она жива и продолжает сражаться.

Войска Красной Армии упорно дрались по всему фронту — на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. И все же Ставка Верховного Главнокомандования вынуждена была отдать распоряжение об отводе войск. Только что созданное Совинформбюро, передавая сводки с фронта, сообщило и такую информацию: «К исходу четвертого дня войны как на правом, так и на левом крыле Западного фронта немецкие танковые соединения продвинулись вглубь советской территории на 200 километров. В результате двухстороннего охвата противником главных сил Западного фронта создалась угроза их полного окружения. Находившийся в штабе Западного фронта маршал Б. М. Шапошников 25 июня доложил в Ставку о создавшейся обстановке и попросил разрешения немедленно отвести войска фронта из „белостокского выступа“ на линию старых укрепленных районов. Разрешение было получено, и в тот же день Военный совет фронта отдал директиву войскам на общий отход»[3].

Удалось, наконец, наладить связь с корпусом. Катуков доложил начальнику штаба А. Г. Маслову о положении дивизии после боев под Клеванью. В свою очередь, он получил информацию о готовящемся немецком наступлении на Дубно. 5-я армия М. И. Потапова в составе 9-го, 22-го и 19-го мехкорпусов получила приказ не только отразить атаки противника, но и нанести контрудар с рубежа Луцк — Гоща в общем направлении на Дубно.

В бой вступила и дивизия Катукова. Ее бойцы отчаянно сражались на любом участке фронта, сдерживали немцев, не давая их танковым и механизированным колоннам вырываться на оперативный простор, чтобы развить наступление на Киев. Неожиданным ударом 5-я армия спутала карты немецкого командования. В связи с этим начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Ф. Гальдер отмечал: «Еще 1.07 западнее Ровно последовало довольно глубокое вклинение русских пехотных соединений из района Пинских болот во фланг 1-й танковой группы войск в общем направлении на Дубно»[4].

Гитлеровское командование планировало разгромить советские войска, находящиеся на Украине, еще до того, как танковая группа генерала Клейста выйдет к Днепру. Выполняя этот план, 6-я полевая немецкая армия совместно с танковой группой Клейста ударила в стык нашим 5-й и 6-й армиям. Введенные в прорыв моторизованные части устремились к Житомиру, после захвата которого они намеревались победным маршем проследовать до Киева.

Танковые и моторизованные дивизии, обученные и укомплектованные молодыми убийцами, напичканные фашистской идеологией о расовом превосходстве немецкой нации, рвались к жизненно важным центрам Советского Союза, уничтожая все на своем пути. В памятке немецкому солдату говорилось: «У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны! Уничтожь жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай, этим самым спасешь себя от гибели. Обеспечишь будущее своей семьи и прославишься навек»[5].

Немцы никак не ожидали, что на границе встретят упорное сопротивление войск Красной Армии. Контрудар механизированных корпусов на линии Луцк — Ровно — Дубно — Броды вынудил 1-ю танковую группу Клейста четверо суток вести оборонительные бои. За это время основные силы Западного фронта были отведены на восток.

В первые дни войны, несмотря на принятые меры, советскому командованию не удавалось создать устойчивый фронт: потеряно было управление войсками, и наладить его пока не удавалось. Противник навязывал нам свою волю. Подразделения, части и целые соединения дрались в окружении, дрались героически. Только одного героизма было мало.

Сражалась в окружении и дивизия Катукова. У бывшей немецкой колонии Гринталь она оказалась в тяжелейшем положении. Рядом держала оборону 35-я танковая дивизия из корпуса Рокоссовского. Под напором сил противника комдив Новиков отвел свои части, не предупредив соседа — Катукова. Фланги 20-й танковой дивизии оказались открытыми, поэтому дрались они в полуокружении, и выходить пришлось через небольшой коридор, простреливаемый со всех сторон вражеской артиллерией. Отрываться от противника предстояло только с боем, который зачастую переходил в рукопашную.

После боя комдив вызвал всех командиров и поставил задачу на очередной переход. Чтобы сохранить оставшиеся гаубицы, он потребовал от начальника артиллерии подполковника К. И. Цикало менять позиции своих батарей буквально через несколько часов. Такие батареи назывались «кочующими». Они создавали у противника впечатление, что он имеет дело с многочисленными артиллерийскими силами русских.

Потеряв танки, Катуков лишился основной ударной силы. Теперь любая «бэтушка» ценилась на вес золота, иногда из окружения прорывались танки из других соединений и попадали в 20-ю дивизию. Комдив использовал их на самых опасных участках, чаще всего в разведке, но если им приходилось сталкиваться с немецкими танками, то экипажу приказано было вести огонь исключительно из засад.

От боя к бою дивизия накапливала опыт. Немцы обычно действовали по шаблону: создав перевес сил, они наносили удар, пробивали брешь в нашей обороне и устремлялись дальше на восток. Катукову же приходилось считаться с реальной обстановкой и часто прибегать к тактическим приемам, которые давали возможность остановить противника или нанести ему существенный урон. Он прикинул: если поставить боевые машины в засаде на самом танкоопасном направлении, рядом замаскировать гаубицы, то в удобный момент можно бить прицельным огнем, и эффект такого удара будет непременно высоким, потери же — минимальными.

Хотя, что говорить, после боев под Клеванью комдив вынужден был признать: «Наши БТ не представляли собой грозной силы, к тому же использовали мы их неправильно. С такими быстроходными, но слабобронированными и легковооруженными машинами нельзя было вступать в открытый бой. Но горький урок не прошел даром, и не только потому, что за каждый наш танк немцам приходилось заплатить несколькими своими, — опыт боев на Украине, в частности именно этот бой под Клеванью, впервые заставил меня задуматься над вопросом широкого использования тактики танковых засад»[6].

Безусловно, первые столкновения с противником заставили многое переосмыслить, пересмотреть, отказаться от общепринятых стереотипов мышления, довоенных установок на ведение боя в обороне и наступлении. Разгром наших армий, отступление, потеря значительной части территории заставляли многих командиров задуматься над тем, почему это произошло. Не раз задавал себе вопрос и Катуков: как могло случиться, что враг захватил Новоград-Волынский, Житомир и другие города Украины? Теперь он рвется к Киеву. Просчеты? Упущения? Как ни прискорбно, но приходится признать — есть тут и то и другое. Но кто виноват в первую очередь — Сталин, Политбюро ЦК ВКП(б), Генеральный штаб? Пока ответа он не находил. Для него ясно было одно: приграничное сражение проиграно, воевать надо учиться по-новому.

Военный человек всегда должен выполнять приказ, но приказ осмысленный, в котором заложены реальные возможности его выполнения. Известно, что в первые дни войны отдавалась масса директив Ставкой, приказов — командованием фронтов, армий, корпусов, дивизий, которые не имели под собой реальной почвы и не могли быть исполнены в должной мере. Например, Ставка Верховного Главнокомандования 1 июля 1941 года спустила директиву: начать ночные внезапные атаки на танки противника, его бронемашины и автотранспорт, оставленные на ночь в деревнях и на дорогах. С этой целью рекомендовалось отступающим частям создавать специальные отряды (до роты включительно), которые должны были уничтожать вражескую технику. Авторы директивы исходили из того, что немцы якобы не способны были отражать ночные атаки, боялись вступать в рукопашный бой.

Для борьбы с врагом хороши были все средства, даже диверсионные отряды. Но их надо было хорошо вооружить. Дивизия же Катукова находилась в это время на скудном пайке: не хватало боеприпасов, продовольствия, обмундирования. Облегчила бы борьбу с противников парочка «тридцатьчетверок» или КВ, но о таких машинах можно было только мечтать. Именно такие танки наводили на немцев страх. Зная это, Катуков приказал своим мастерам делать макеты Т-34 из транспортных машин, обшивая борта фанерой и приделывая к ним деревянные стволы. «Бутафорские» танки ставились где-нибудь у лесочка, чтобы привлечь немцев, в кустах маскировались гаубицы. Удар в таком случае был наверняка.

Два месяца остатки дивизии дрались из последних сил. Комдив неоднократно обращался к вышестоящему начальству, просил дать подкрепление, с десяток танков, пусть даже старых образцов. Не получил ни ответа, ни танков. Спасали положение «прибившиеся» из других частей машины. Иногда в его подчинение попадали артиллерийские батареи, которые тут же бросались в бой.

Корпус Рокоссовского продолжал отступать через Южное Полесье. Горько было сознавать, что не было сил остановить зарвавшегося противника, который своими танковыми клиньями разрезал нашу наспех организованную оборону. Рядом с 20-й дивизией отступала 45-я стрелковая дивизия генерала Г. И. Шерстюка. Часто Катуков и Шерстюк действовали совместно, чтобы не оказаться в окружении. У сел Чеповичи и Владовка им даже удалось разгромить передовые немецкие части 40-й и 44-й пехотных дивизий. Тогда были захвачены трофеи — стрелковое оружие, боеприпасы и артиллерийский дивизион на конной тяге. Пушки из-за отсутствия боеприпасов были взорваны, а лошади были весьма кстати. Эти временные успехи не могли в целом изменить ситуацию даже в этом районе: немцы продолжали наступать по всему фронту, угрожая нашим тылам.

19 августа 1941 года Катуков получил приказ сдать дивизию подполковнику Перерве и прибыть в штаб корпуса. Михаил Ефимович недоумевал: можно ли в таких условиях оставлять дивизию? Однако делать нечего: приказ есть приказ!

С тяжестью на душе Катуков покидал дивизию. Она, конечно, сделала все, что могла. В районе Новоград-Волынского задержала врага десять суток, насмерть билась с 40-й, затем с 42-й немецкими дивизиями. Когда Рокоссовский отдал приказ об отводе частей на новые рубежи, полки к этому времени потеряли более половины личного состава и значительную часть техники. Но удалось сохранить главное — воинскую дисциплину и высокий моральный дух. «Я ни в чем не мог упрекнуть ни своих людей, ни самого себя — мы честно выполнили свой долг, — вспоминал позже Катуков. — И все-таки мы отступали все дальше и дальше на восток. До каких же пор? Мы могли, конечно, остановиться на любом рубеже и не сходить с него, пока нас не убьют. Но это было бы самоубийство, не больше. А нам надо было продолжать войну, как бы горестно она ни складывалась на первом этапе»[7].

Штаб корпуса удалось разыскать в небольшой избушке близ лесного массива. Комдив ожидал встретить Рокоссовского, но комкором был уже генерал-майор А. Г. Маслов. Константин Константинович возглавил 16-ю армию.

Новый комкор доброжелательно поздоровался, поинтересовался положением дивизии на тот момент, когда Михаил Ефимович оставил свои войска. Выслушав подробный доклад, Алексей Гаврилович обрадовался, узнав о разгроме немцев под Чеповичами и Владовкой.

Когда разговор о делах в 20-й танковой дивизии был закончен, Маслов сообщил, что его, Катукова, вызывают в Главное автобронетанковое управление. Звонил генерал Федоренко, который дал понять, что отзыв связан с новым назначением.

Простившись с комкором Масловым, Катуков направился к стоявшей в стороне камуфляжной «эмке», за рулем которой сидел сержант Александр Кондратенко. До войны Александр Федорович возил на Луганщине директора шахты, а когда на границе начались бои, прикатил на своей «эмке» в дивизию. К своему шоферу Катуков уже успел привыкнуть, ценил его за солдатскую находчивость и простую мужицкую смекалку.

Кондратенко был до крайности удивлен, когда Катуков сообщил ему приятную новость: крутить баранку предстоит долго, дорога дальняя, прямо в Москву. Удивляться было чему. Шофер хоть и объездил пол-Украины, бывал во многих городах, но в довоенные годы в Москве побывать так и не пришлось. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

По дороге Михаил Ефимович заехал в управление Юго-Западного фронта, чтобы оформить документы и открытый лист на заправку машины. Путь от Клеванских лесов до Москвы не ближний: Конотоп, Глухов, Севск, Дмитров, Орел, Тула. Отмахать такое расстояние по украинским или российским дорогам — дело непростое. Но Кондратенко был опытным шофером, и на вторые сутки «эмка», миновав Тулу, приближалась к Москве.

Неожиданно Катуков изменил маршрут, приказал шоферу ехать не в столицу, а в село Уварово, что в Подмосковье. Год назад, будучи в Москве, он так и не смог заехать в село, чтобы навестить старика, своего отца.

Почти сутки гостил Михаил Ефимович в родительском доме, обжигаясь сельскими новостями. Ефим Епифанович по случаю приезда сына собрал всех родственников, среди которых были в основном женщины. Мужчины из рода Катуковых находились на фронте. Застолье было скромным: в ту пору не до разносолов. Главный вопрос, который задавали полковнику, был о войне: когда она закончится? Что он мог сказать? С уверенностью говорил только об одном: Москва врагу сдана не будет!

На следующий день рано утром, когда в доме все еще спали, Михаил Ефимович поднялся с постели и отправился в Скребковский лес, где когда-то, будучи пацаном, собирал ягоды и грибы. Давно это было, но в памяти многое сохранилось, словно вчера он покинул родные места. Возвращаясь с прогулки, вздыхал: «Неужели придется воевать в Подмосковье? Нет, этого допустить нельзя!»

По дороге зашел на кладбище, постоял несколько минут у могилы матери, которая умерла два десятка лет назад, положил полевые цветы. И тут было что вспомнить.

Все, что мог себе позволить полковник Катуков, — это несколько часов общения с родственниками. Настали минуты прощания. Они были тягостными и для него, и для близких. Сестры стояли полукругом, смахивая слезы: доведется ли еще встретиться? Обнимая сына, Ефим Епифанович тихо произнес: «Возвращайся живым, Михаил!»

«Эмка», послушная рукам Кондратенко, рванулась с места, разбрызгивая комья грязи…

В Москве Катукова принял генерал Федоренко. Это была уже вторая встреча, первая, как известно, состоялась год назад, когда ему предложили принять 20-ю танковую дивизию. Угощая полковника крепким чаем, Яков Николаевич слушал доклад комдива о боях на Волыни, о героических делах танкистов, о том, что многие из них заслуживают правительственных наград.

Федоренко обещал решить вопрос о правительственных наградах незамедлительно и тут же перешел к вопросу, ради которого Катуков был вызван в Москву. Он с нескрываемым сожалением говорил о том, что механизированные корпуса и дивизии, созданные с таким трудом перед войной, теперь расформировываются из-за нехватки техники и кадров, а вместо них создаются танковые бригады. И тут же привел несколько примеров таких соединений, которые уже успешно воевали на фронте.

Как-то незаметно генерал перешел к танковой бригаде, которая формировалась в Поволжье, и тоном, не терпящим возражений, приказал принять ее и закончить формирование.

Вспоминая эти минуты, Катуков писал: «Вряд ли стоит доказывать, что новое назначение — всегда большое событие. Ехал я в Москву и думал: как сложится дальнейшая судьба, где будет мое место в той огромной, поистине всенародной битве, которая развертывалась от берегов Белого моря до побережья Черного. И вот конец неизвестности. Впереди ясная, четкая цель».

Какое-то время полковник обдумывал свое новое назначение. Федоренко, заметив его озабоченность, тут же спросил: что, может, его не устраивает должность?

Дело, конечно, было не в должности, с какой техникой ему придется воевать. Он уже битый. Его дивизия отступала от самой границы, отступала с тяжелыми боями. Горько было смотреть, как горели наши слабо защищенные броней танки, как гибли экипажи. Против немецких T-III и T-IV нужны «тридцатьчетверки», а в отдельных случаях и тяжелые машины типа КВ. Все это Михаил Ефимович изложил не торопясь, рассудительно, как полагается бывалому воину.

Выслушав суровые, но правдивые признания полковника Катукова, начальник Главного автобронетанкового управления поднялся из-за стола. Он прошелся по кабинету, обдумывая, что ответить своему не совсем обычному собеседнику. Затем, остановившись, с таким же откровением, как и Михаил Ефимович, стал говорить о том, что ему хорошо известна фронтовая обстановка, какие потери понесла Красная Армия. Но войну, говорил он, мы не проиграли. Только теперь разворачивается поистине всенародная битва. Все ресурсы страны — материально-технические и людские — брошены на то, чтобы армия получила первоклассную технику — танки, авиацию, артиллерию, стрелковое вооружение. Можно не сомневаться в том, что в 4-й танковой бригаде, которую предстоит сформировать, будут и Т-34 и КВ. Она не будет уступать по огневой мощи немецкой танковой дивизии.

Услышав это, Катуков приободрился, сказал, что в таком случае бригада еще повоюет. В тот день он уехал в Сталинград.

По Рязанскому шоссе двигались машины, повозки, люди покидали обжитые места и уходили подальше от войны. Гитлеровская авиация уже бомбила Москву и ее пригороды.

Кондратенко вел машину осторожно, объезжая воронки и выбоины, стараясь не разбудить дремавшего полковника. Позади оставались небольшие подмосковные города и поселки. Суровое военное время накладывало свой отпечаток на жизнь людей даже в глубоком тылу, за сотни километров от линии фронта. На улицах стало пустынно, в ночное время действовали законы светомаскировки…

Первую остановку Катуков сделал в Борисоглебске: шофер устал, надо было дать ему отдохнуть хотя бы несколько часов. Заночевали в первом попавшемся доме. По стечению обстоятельств его хозяином оказался работник городского отдела НКВД Михаил Синицын, брат которого Иван был когда-то первым наставником молодого взводного Катукова. Так и просидел Михаил Ефимович с хозяином всю ночь за дружеской беседой.

Утром снова в путь. В Сталинграде дел было много, важно застать на месте партийное и советское руководство города.

Примечания:

1

Жуков Ю. А. Крутые ступени. М., 1983. С. 202.

2

Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации (далее — ЦАМО РФ), ф. 229, оп. 161, д. 1, л. 1.

3

История Второй мировой войны. М., 1975. Т. IV. С. 40.

4

Гальдер Франц. Военный дневник. М., 1971. т. III, кн 1, С. 73.

5

Якубовский И. И. Земля в огне. М., 1975. С. 12–13.

6

Катуков М. Е. На острие главного удара. М., 1985. С. 15.

7

Жуков Ю. А. Люди 40-х годов. М., 1969. С. 39.