История позднеханьской династии начинается в 25 году, когда Лю Сю провозгласил себя императором Гуан У-ди. Отпрыск ханьского дома, будущий государь в молодые годы не помышлял о желтом одеянии монарха и даже был готов служить Ван Ману. Лишь после того, как падение узурпатора стало неминуемым, Лю Сю поднял мятеж у себя в Наньяне и, играя на проханьских настроениях, быстро выдвинулся в число претендентов на престол. К 25 году ему удалось установить контроль над большей частью центрального и восточного Китая. Став монархом, Лю Сю заручился поддержкой ряда военных вождей северо-запада и в течение десяти лет распространил свою власть на всю территорию империи.

Новый император снискал себе лавры, которых обычно удостаивались основатели династий. По его собственным словам, он «приводил Поднебесную в порядок мягкостью» [Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 18б]. В ходе войн Гуан У-ди неоднократно специальными эдиктами освобождал захваченных пленников-рабов. Он поощрял конфуцианское образование и выказывал знаки особого почтения к ученым мужам. В 31 году он резко сократил штаты провинциальной администрации, так что, по свидетельству хрониста, «из десяти служащих остался один»; было упразднено свыше 400 уездов [Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 2а-2б]. Тогда же Гуан У-ди начал серию реформ в армии, отменил всеобщую воинскую повинность, ликвидировал в центральных районах должности военных губернаторов – дувэев, распустил военный флот. Придворные историографы объясняют эти меры миролюбивым нравом императора и с восторгом отзываются об их последствиях: «После роспуска войск воцарился мир в Поднебесной, было мало беспорядков, документация об отбывании повинностей сократилась в десять раз» [Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 12б). В действительности Гуан У-ди больше беспокоила угроза мятежа его бывших боевых соратников.

В судьбе позднеханьской династии многое предрешил характер группировки Гуан У-ди и его правления. Опорой Лю Сю стал блок влиятельных магнатов, главным образом из Наньяна (они составляли более трети его ближайших сподвижников), Хэнани, Хэбэя и отчасти северо-запада|1|. Политическое сотрудничество окружения Лю Сю подкреплялось брачными узами. Сам он вначале породнился с богатым семейством Го, с помощью которого ему удалось подчинить Хэбэй. Вторая супруга Лю Сю происходила из семьи его видного земляка Инь Ши, имевшей свыше 700 цин земли и более тысячи воинов [Хоу Хань шу, цз. 32, с. 12а, 17а].

Гуан У-ди восстановил в полном объеме бюрократическую систему, но позаботился о сохранении своего личного контроля над ней, вручив, как говорилось, исполнительную власть цензорату и Палате документов из «внутреннего двора». Гуан У-ди держал административный аппарат в ежовых рукавицах. «В то время, – сообщает хронист, – многих чиновников внутреннего и внешнего двора отбирал сам император, проверяли их со всей строгостью, и это было крайне обременительным делом. Глав Палаты документов и высших сановников на аудиенциях силком усаживали на передние места, никто из чиновников не смел говорить прямо» [Хоу Хань шу, цз. 29, с. 7а-б].

Равным образом основатель позднеханьской империи постарался обезопасить себя от посягательств принцев крови. Следуя ханьским традициям, он раздал родственникам уделы, но каждому удельному правителю приходилось терпеть возле себя советника, назначавшегося двором, и отсылать около половины своих доходов в императорскую казну. Сам Гуан У-ди не упускал случая напомнить, кто настоящий хозяин империи. Так, в 53 году по его приказу было перебито несколько тысяч «гостей» удельной знати (Хоу Хань шу, цз. 1б, с. 27а]. Попытки некоторых принцев крови совершить переворот неизменно заканчивались провалом. Одним словом, удельные правители не стали в позднеханьском Китае фактором большой политики.

Намеченные Гуан У-ди черты династийного правления обозначились явственнее при его преемниках, вслед за основателем династии бравших жен из влиятельных семей его окружения. Такая тенденция при пассивности бюрократии и слабости удельных правителей, на долю которых оставалась лишь праздная жизнь, приправленная дворцовыми сплетнями и мелкими интригами, таила в себе серьезную угрозу прерогативам царствующего дома со стороны родственников жены императора. Государыня считалась особой не менее священной, чем ее царственный супруг, с которым она составляла «одно тело». Как «мать Поднебесной», она совершала вместе с мужем обряды в императорском храме предков, а после смерти супруга представляла его в своем лице, вручая «небесное повеление на царствие» новому государю, а в случае его несовершеннолетия выполняла обязанности регентши. Гуан У-ди хорошо знал об опасности, угрожавшей трону со стороны кланов императриц – в конце концов он имел перед глазами пример Ван Мана, возвысившегося именно как родственник императора по женской линии. Хронисты подчеркивают, что Гуан У-ди не вверял большой власти свояченикам [Дунгуань ханьцзи, цз. 2, с. 3б-4а]. Есть, однако, основания усомниться в правдивости сообщений придворных историографов, воздававших хвалу Гуан У-ди за умение сдержать аппетиты своих, как говорили в Китае, «внешних родственников». Так, сановник Цай Мао доносил о бесчинствах, творимых ставленниками императрицы Инь, которые «преступают законы и не подвергаются казни за убийства, не несут наказания за причиненные людям ранения» [Хоу Хань шу, цз. 26, с. 16а].

В 57 году Гуан У-ди скончался, дожив до 61 года. На престол вступил его 29-летний сын Лю Чжуан, принявший имя Мин-ди. На сей раз на небосклоне дворцовой политики засияла звезда именитой семьи Ма из Гуаньчжуна, семьи новой императрицы. Отец последней, Ма Юань, был сподвижником Гуан У-ди и в конце концов приобрел такое влияние, что император счел за благо дать ему отставку. Племянник Ма Юаня только после смерти дяди добился разрешения направить своих двоюродных сестер в императорский гарем в ранге гуй жэнь – «знатной дамы»². В 60 году младшая дочь Ма Юаня была объявлена супругой Мин-ди, и три ее брата сделали быструю карьеру.

При третьем позднеханьском императоре – Чжан-ди (75-88) положение «внешних родственников» еще более упрочилось. Под опекой теперь уже вдовствующей императрицы Ма ее братья получили знатные титулы и немалую власть. Одновременно быстро набирали силу новые претенденты на власть – родственники жены Чжан-ди из рода Доу, земляки семейства Ма. В свое время один из членов этого клана, Доу Жун, примкнул к Гуан У-ди, в награду получив почти бесконтрольную власть в Лянчжоу. Незадолго до смерти Гуан У-ди Доу впали в немилость и были высланы на родину под надзор властей; часть их погибла в тюрьме. Но после того как в 78 году внучка Доу Жуна стала императрицей, семья Доу, подобно потомкам Ма Юаня, с удвоенной энергией принялась восстанавливать свои позиции. Четыре брата императрицы добились такого влияния, что их побаивались даже семьи бывших императриц Инь и Ма [Хоу Хань шу, цз. 23, с. 19а]. Сама императрица Доу ревниво оберегала свои прерогативы. Не сумев родить сына, она оклеветала и довела до самоубийства двух «знатных дам» из фамилий Сун и Лян, имевших сыновей от императора. Ребенка наложницы из рода Лян императрица Доу выдала за своего собственного, для пущей безопасности выслав его подлинных родственников в приграничный район.

После смерти Чжан-ди императрица Доу возвела своего девятилетнего «сына» на престол под именем Хэ-ди. Теперь вдовствующая императрица-регентша получила возможность действовать от имени государя. Правда, она могла непосредственно контролировать только «внутренний двор»; опекать регулярное чиновничество стал ее брат Доу Сянь, получивший пост главнокомандующего. Правление семейства Доу в описании хронистов выглядит откровенной и грубой диктатурой. Когда в 89 году Доу Сянь ушел в поход на северных сюнну, братья императрицы «послали людей перекрыть все дороги, ведущие к столице, и грабить приезжих; самовольно отправили гонцов на почтовых лошадях с приказом к пограничным гарнизонам направить (в их распоряжение. – В. М.) в столицу тяжеловооруженную конницу, всадников-стрелков, а также умелых и сильных воинов... Они силой отнимали у людей имущество, выпускали преступников на свободу, захватывали в наложницы женщин и девушек. Торговцы при их появлении закрывали лавки, как при приближении врага. Власти боялись их, и никто не осмеливался протестовать» [Хоу Хань шу, цз. 23, с. 25б-26а].

«Внешние кланы» могли рассчитывать на власть, лишь покуда была жива императрица. Неудивительно, что они действовали с жестокостью и самодурством калифов на час, вызывая раздражение и зависть в чиновничьих кругах. В конце концов фавориты пожинали то, что сеяли сами: возвысившись за одну ночь, они за одну же ночь уходили в политическое небытие. Так, сразу после кончины императрицы Ма ее братья потеряли все посты и были высланы в свои уделы. Непрочной оказалась власть и семейства Доу. Хэ-ди, раскрывший обман с «усыновлением», ждал только благоприятного момента для контрудара. Верным помощником Хэ-ди был гаремный евнух Чжэн Чжун, который «один всей душой был предан императору и не прислуживал могущественной клике» [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 6а]. В 92 году Хэ-ди, воспользовавшись отсутствием Доу Сяня, арестовал в столице его родственников, обвинив их в измене. Главнокомандующий и оба его брата были впоследствии сосланы в свои уделы и там по обычаю покончили с собой. Уцелевшие члены семейства Доу оставались в опале до 109 года.

Если будешь чрезмерно усерден на службе, потеряешь расположение государя. Если будешь чрезмерно радушен в дружбе, потеряешь расположение друзей.

Конфуций

Обозначим главных действующих лиц драмы позднеханьского двора, с удручающей монотонностью разыгрывавшейся по одному и тому же сценарию.

Некоторые из этих лиц – родственники императриц – нам известны. Другой влиятельной силой дворцовой политики были евнухи, обслуживавшие гарем монарха. Большинство из них были низкого происхождения и выполняли незаметную черную работу, однако самые высокопоставленные занимали должности, в позднеханьское время приравненные к рангу в 2 тыс. даней. Главное же, повседневная близость к императорской персоне, его супруге и любимым наложницам позволяла отдельным евнухам играть совершенно исключительную роль в дворцовой политике.

Еще царствование Цинь Шихуана закончилось фактической узурпацией власти евнухом. Большим влиянием пользовался доверенный евнух императора Юань-ди (48-33 гг. до н. э.), но это осталось эпизодом в истории раннеханьской династии. Авторитет евнухов значительно возрос при Гуан У-ди, передавшем им немало постов, которые ранее занимались, как правило, обычными чиновниками. Наиболее заметными фигурами стали «постоянный камердинер дворца» (чжун-чанши) и «малый камердинер Желтых ворот» (хуан мэнь сяоши), выступавшие посредниками между государем и администрацией «внешнего двора».

Силу гаремных слуг впервые продемонстрировали события 92 года, и в дальнейшем их роль в дворцовой политике неуклонно возрастала. В 102 годуХэ-ди впервые пожаловал знатный титул хоу и удел евнуху Чжэн Чжуну, унаследованные затем приемным сыном последнего. Право евнухов иметь приемных детей и передавать им знатные титулы было формально узаконено в 135 году [Хоу Хань шу, цз. 6, с. 14б]. В 156 году приемные дети евнухов получили право ношения по ним «трехлетнего траура», как по настоящим родителям, что устранило последние признаки социальной неполноценности служителей гарема [Хоу Хань шу, цз. 7, с. 12б]. К тому времени евнухи были уже достаточно могущественны для того, чтобы в нарушение законов назначать родственников на крупные посты в провинциальной администрации [Хоу Хань шу, цз. 38, с. 11а]. Неудивительно, что, хотя кастрация как вид наказания была отменена при Хэди, многие добровольно калечили себя в надежде сделать быструю карьеру в гаремных стенах. Даже среди служилой элиты немало людей предпочли забыть о том, сколь жалок и презрен с точки зрения конфуцианской морали удел человека, не могущего произвести потомство. В середине II в. появляются упоминания о евнухах из потомственных служилых семей, в том числе и самых именитых [Хоу Хань шу, цз. 81, с. 31а, цз. 45, с. 8б].

Наконец, третий фактор дворцовой политики: регулярная бюрократия. Сила относительно сплоченная, но, как показали уже события 92 года, крайне инертная и отчужденная от императора. Если «внешние кланы» и евнухи как бы насаждали свою власть сверху, действуя от имени государя, то чиновничество опиралось на регулярную административную систему и ее безличные законы. В этом смысле бюрократия имела право в собственных глазах считать себя олицетворением «порядка», а господство императорских фаворитов – аномалией. По той же причине служилая знать была принципиально консервативным элементом, отстаивавшим свои традиционные привилегии в борьбе с «выскочками», пробивавшимися к власти благодаря случайному стечению обстоятельств. Оттого в дворцовых распрях мы почти не слышим голоса действительных хозяев положения – его заглушает исходящая из чиновничьих рядов громкая критика существующей «несправедливости». Чиновники-хронисты, разумеется, ей сочувствовали и в изобилии заполняли ею свитки своих анналов. И тем не менее именно косность бюрократического аппарата порождала временщиков из «внутреннего двора», пытавшихся в обход регулярного чиновничества сократить дистанцию между непосредственным окружением императора и массами податного населения.

Несмотря на острое соперничество, дворцовые группировки сообща успешно выключили из борьбы императоров. Наибольшими прерогативами по-прежнему пользовалась императрица, происходившая, подобно своим предшественницам, из рода видного сподвижника Гуан У-ди, на сей раз – генерала Дэн Юя. В начале 106 года Хэ-ди умер, не назначив наследника, и вдовствующая императрица возвела на престол малолетнего императора Шан-ди, умершего через четыре месяца. В нарушение обычая, требовавшего созвать в таких случаях общий совет для решения вопроса о престолонаследии, императрица Дэн с двумя братьями провозгласили государем принца Лю Ху. Новому монарху, вступившему на престол под именем Ань-ди, к тому времени едва минуло 13 лет.

Бразды правления остались в руках вдовствующей императрицы. Лишь после ее смерти, в 121 году, Ань-ди решил отстоять свои державные полномочия. Союзники нашлись все в том же гареме в лице евнуха Ли Жуня и кормилицы императора Ван Шэн, которые донесли Ань-ди о якобы вынашиваемых Дэнами планах государственного переворота. Спустя два месяца Ань-ди лишил членов клана Дэн всех чинов и званий, предоставив некоторым из них возможность покончить жизнь самоубийством. Евнух и кормилица – последняя впервые в китайской истории – получили знатные титулы и встали во главе новой могущественной клики из евнухов и приспешников Гэн Бао – дяди императора со стороны его «законной» (в действительности фиктивной) матери³.

С кончиной Ань-ди в 125 году началось новое действие дворцовой драмы. Вдовствующая государыня из клана Янь заблаговременно убила мать наследника престола и добилась низложения последнего. Вместе с братом Янь Сянем она посадила на трон собственного малолетнего избранника, а потом устранила главарей бывшей клики, с которой прежде сотрудничала. Гэн Бао покончил с собой, Ван Шэн отправили в ссылку, а ее люди провели остаток дней с бритой головой и железным ошейником преступника. Императрица и Янь Сянь заручились поддержкой ряда других евнухов, в том числе Ли Жуня, ухитрившегося избежать расправы. К несчастью для Яней, их ставленник умер через семь месяцев. Всеобщим замешательством воспользовался евнух Сунь Чэн, организовавший заговор с целью возвести на престол «законного» наследника – Лю Бао. Его сподвижники из гарема, среди которых мы встречаем ветерана дворцовых интриг Ли Жуня, действовали решительно. Они отрубили головы доверенным евнухам Янь Сяня, почтительно приветствовали нового императора и в тот же день расправились с Янями. В благодарность новый государь, правивший под именем Шунь-ди, помимо щедрых даров пожаловал титул хоу сразу 19 евнухам.

Победа Шунь-ди несколько изменила расстановку сил при дворе. Конечно, ключевые позиции занимали евнухи-заговорщики, после переворота они уже не были едины. Бывшие союзники так докучали Шунь-ди спорами о своих «заслугах», что одно время он даже хотел выслать их всех из столицы [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 11б-12а]. К тому же евнухи не могли заполнить политический вакуум, образовавшийся после падения Яней. Уход со сцены очередного «внешнего клана» объективно означал усиление служилой знати, которая в целом поддержала переворот Сунь Чэна. На первых порах ветер перемен коснулся не столько ее взаимоотношений с императором, сколько самого характера ее деятельности. Пожалуй, можно говорить о «поколении Шунь-ди» в рядах бюрократии – сановниках, призванных в первые годы его царствования: людях необычайно энергичных и решительных. Почти все они воплощали характерный тип позднеханьского сановника – выходца из служилой семьи, конфуцианского эрудита и моралиста, твердо верящего в свое высокое предназначение. В их когорте мы встречаем, например, Юй Сюя, Цзо Сюна, Хуан Цюна, Чжоу Цзюя и др. Юй Сюй, сын смотрителя тюрьмы, долгое время воевавший с цянами, был назначен в 126 году младшим офицером управления инспекции. Заступив на должность, Юй Сюй провел основательную чистку в среде администрации [Хоу Хань шу, цз. 58, с. 6б-8а]. Цзо Сюн, прибывший в столицу по специальному приглашению монарха, «увидел, что сановники ленятся на службе, в управлении много огрехов. Сюн много раз подавал доклады о состоянии дел, его речи были глубоки и всеобъемлющи» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 1б]. Хуан Цюн, служивший в Палате документов, по отзыву биографа, «досконально вникал во все дела, и никто при дворе не мог оспорить его суждений» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 22б]. Тогда же ученый маг Ян Хоу, вызванный Шунь-ди со всеми почестями в 128 году, утверждал, что «по прошествии 350 лет царствования Хань должна наступить эра очищения законов и преобразования устоев» [Хоу Хань шу, цз. 30а, с. 8б]. Служилая знать явно ждала от Шунь-ди перемен, но евнухи твердо держались за власть, и все кончилось куцыми реформами в области отбора и экзаменов служащих, реконструкцией Столичной школы и восстановлением некоторых дворцовых церемоний, ценимых конфуцианцами.

Ученый муж поселяется в глухом уединении. Желая продвинуться, он прежде всего обращается к себе самому. В продвижении есть свой закон – если не приобретешь доброго имени, не сможешь и продвинуться.

«Хуай Нань-цзы»

Все же Шунь-ди предоставил новым лидерам «внешнего двора» относительную свободу действий в пределах их служебной компетенции. Семерых «прославившихся добродетелью ученых мужей» представил двору Хуан Цюн, сравнивший их с семью великими отшельниками древности [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 23а]. Цзо Сюн назвал кандидатуры 30 «достойных людей», после чего среди областных правителей «никто не смел опрометчиво давать рекомендации» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 7а]. Нечто подобное сообщается в биографии сановника Чжан Хао, тоже возвысившегося после переворота Шунь-ди; вновь выдвинутых людей «славила вся Поднебесная» [Хоу Хань шу, цз. 56, с. 2а]. Одним словом, благодаря Цзо Сюну, отмечает его биограф, «ко времени эры Юнцзя (145 год. – В. М.) отбор на службу стал чистым и беспристрастным, во множестве отбирали правильных людей»

[Хоу Хань шу, цз. 61, с. 7а]⁴. Быть может, подобные суждения являются отчасти плодом ретроспекции следующего поколения, поскольку именно во времена Цзо Сюна начинали свою карьеру многие герои будущей бюрократической оппозиции евнухам. Но даже если перечисленные Фань Е в связи с биографией Цзо Сюна два десятка имен, представлявших цвет позднеханьской учености и административной добродетели, не являются непосредственным порождением «нового курса» Шунь-ди, невозможно отрицать активизацию служилой знати в тот период.

Хотя вожди регулярной бюрократии имели основание быть недовольными диктатом евнухов, нет серьезных поводов говорить о какой-либо принципиальной конфронтации между ними и гаремной верхушкой. Цзо Сюн и его единомышленники почти не высказывались против участия в политике «служителей Желтых ворот». Юй Сюй мог в одном и том же докладе обвинять сразу и сановников, и евнухов, а вступив однажды в противоборство с одним из евнухов, получил поддержку от ряда других евнухов, в частности Сунь Чэна [Хоу Хань шу, цз. 58, с. 7б-8а]. Предстоящая женитьба императора грозила, однако, подорвать и без того шаткий баланс сил между евнухами и «внешним двором». В 132 году Шунь-ди объявил своей супругой девицу из клана Лян – одного из знатнейших в империи. Возвысившись благодаря поддержке Гуан У-ди, Ляны пострадали в годы господства семейства Доу, а со времен Ань-ди вновь оказались в фаворе. Отец новой императрицы Лян Шан сразу получил удел, должность начальника личной охраны императора, а еще через два года стал главнокомандующим. Лян Шан сосредоточил в своих руках немалую власть, но, наученный горьким опытом предшественников, действовал осмотрительно и приобрел популярность среди служилой знати. Он приблизил к себе ряд известных своими «добродетелями» чиновников, в том числе Ли Гу⁵. Примечательно, что занимавший при Лян Шане должность великого маршала Ван Гун, по отзыву биографа, «выдвигал только самых почтенных старейшин в пределах четырех морей» [Хоу Хань шу, цз. 56, с. 7б-8а]⁶. В то же время Лян Шан велел сыновьям установить связи с группой влиятельных евнухов и неоднократно прибегал к помощи последних. Очевидно, главнокомандующий хотел заручиться поддержкой основных дворцовых группировок, играя на их противоречиях. В 141 году Лян Шан умер, а все его звания и должности перешли к его старшему сыну Лян Цзи, избравшему совсем другую тактику.

Хронист рисует преемника Лян Шана человеком с хищно, как у совы, посаженной головой, злым пронзительным взглядом и невнятной речью, запойным пьяницей и азартным игроком – портрет, достойный деяний одного из главных злодеев драмы позднеханьской династии. Поспешив облачиться в одежды главнокомандующего раньше, чем его отец был предан земле, Лян Цзи не скрывал своего намерения стать единоличным диктатором. С интересами служилой знати он демонстративно не считался, бесцеремонно протаскивая в канцелярии своих людей. О разочаровании, охватившем тогда чиновничество, свидетельствует следующий эпизод. В 142 году Шунь-ди отрядил восьмерых сановников в инспекционную поездку по империи. Один из них, Чжан Ган, остановился у городской управы в Лояне и на вопрос, почему он не едет дальше, ответил: «Шакалы и волки у власти, что уж выискивать лисиц!» Затем Чжан Ган подал доклад с критикой произвола семейства Лян. Император, отмечает хронист, «знал правоту слов Гана, но так и не сумел обратить их в дело» [Хоу Хань шу, цз. 56, с. 4а-б]⁷. Зато с евнухами Лян Цзи поддерживал до поры до времени дружеские отношения.

В сентябре 144 года умер Шунь-ди, и для Лянов пали последние преграды на пути к власти. Наследовавший Шунь-ди ребенок без малого двух лет от роду умер через несколько месяцев. Ляны самостоятельно назначили нового государя – восьмилетнего Чжи-ди. Последний имел неосторожность назвать Лян Цзи «своевольным генералом», за что и был вскоре отравлен. Ли Гу начал было расследование, но концов, разумеется, не нашли. Между тем предстояло назначить преемника Чжи-ди. Сановники остановили свой выбор на принце Лю Суане, Ляны выдвинули кандидатуру тринадцатилетнего правнука Чжан-ди Лю Чжи. Дабы придать делу хотя бы видимость законности, Ляны созвали придворный совет, на котором служилые люди единодушно высказались в пользу Лю Суаня. Тогда Лян Цзи многозначительно объявил заседание совета закрытым и перенес его на следующий день, потратив вечер на шантаж и подкуп высших чинов. Усилия Лян Цзи и его доверенных евнухов не пропали даром: во второй раз только Ли Гу и другой высокопоставленный чиновник – Ду Цяо нашли в себе смелость отстаивать прежнее решение. Добившись своего, Лян Цзи постарался разделаться со строптивыми сановниками. Еще за год до выбора императора он пытался убрать Ли Гу по шаблонному обвинению в протекционизме и групповщине⁸. Когда Лю Суань попытался силой отобрать престол у ставленника Лян Цзи, императора Хуань-ди, главнокомандующий обвинил Ли Гу и Ду Цяо в связях с мятежниками и добился их казни.

Умный полководец не бывает воинственен. Умелый воин не бывает гневен. Умеющий побеждать врага не нападает. Умеющий управлять людьми ставит себя в низкое положение. Это я называю дэ, избегающее борьбы. Это сила в управлении людьми. Это значит следовать природе и древнему началу Дао.

«Дао-дэ цзин»

Возведя своего ставленника на трон, Лян Цзи смог наконец развернуться во всю ширь. Достаточно сказать, что число его служащих вдвое превышало штат служащих ведомств трех гунов Хоу Хань шу, цз. 34, с. 16а]. Соблюдая никому уже не нужный декорум, Лян Цзи сместил часть своих родственников, заменив их родичами жены. Управлял он в худших традициях тирании «внешних кланов». Все, кто получал повышение, обязаны были лично благодарить Лян Цзи и после этого уже направляться в Палату документов. Строптивые рисковали не только карьерой, но и жизнью. Чиновник Юань Чжу, подавший доклад с разоблачениями главнокомандующего, пытался скрыться, но и это не спасло его от расправы. В провинции люди Лян Цзи составляли списки богачей, сажали их по сфабрикованному обвинению в тюрьму и выпускали за большой выкуп. Тех, кто, по их мнению, давал мало, казнили. В дом Лян Цзи попадали самые ценные подарки, преподносившиеся двору иностранными посольствами. Лян Цзи снаряжал в сопредельные страны экспедиции (в своем роде традиционная черта политики дворцовых временщиков), которые несли миру весть о величии позднеханьского двора, а заодно добывали сокровища и грабили по пути население. В окрестностях столицы он соорудил парк с искусственными холмами, достигавший 300 км в окружности, и другой парк, поменьше, – специально для кроликов. Каждый убивший там кролика подлежал казни. О поведении же ди хронисты тактично сообщают: «Сын Неба сохранял достоинство и ничего не мог делать лично» [Хоу Хань шу, цз. 34, с. 22а-23а].

Ляны сделали все возможное, чтобы обеспечить свое будущее. В 147 году Хуань-ди женили на младшей сестре вдовствующей императрицы. И когда последняя спустя три года умерла, ощутимых перемен не произошло: Лян Цзи по-прежнему контролировал администрацию и армию, а молодая государыня – гарем. Детей у нее не было, и, как сообщается в ее жизнеописании, «если какая-нибудь наложница беременела, она редко донашивала ребенка» [Хоу Хань шу, цз. 10б, с. 10б].

Но в августе 159 года императрица умерла, и Лян Цзи пришлось срочно искать замену. Подходящая кандидатура как будто нашлась. Это была наложница по имени Мэнню, к которой в то время благоволил Хуань-ди. У Лян Цзи родился план сделать Мэнню своей приемной дочерью, но родственники фаворитки категорически отвергли его. Когда уговоры не помогли, Лян Цзи прибегнул к силе. Он послал слуг убить мать Мэнню, но та успела бежать во дворец, и Мэнню рассказала обо всем императору. Тот решил, что настало время избавиться от зарвавшегося опекуна. Хуань-ди удалился в свою уборную – единственное место во дворце, где он мог быть уверен, что его не подслушивают, – и там попросил доверенного евнуха Тан Хэна отобрать в гареме людей, имевших личные счеты с Лян Цзи и готовых пойти на риск переворота. Тан Хэн привел четверых – Шань Чао, Цзо Гуаня, Сюй Хуана и Цзюй Юаня. Вместе с императором они дали друг другу клятву верности, скрепленную его кровью. Сам переворот обошелся без кровопролития. Хуань-ди прошел в тронный зал и сделал необходимые распоряжения. Один из евнухов с тысячью гаремных стражников окружили дом главнокомандующего. Лян Цзи и его жена покончили с собой, их родственники были частью казнены, частью сосланы, имущество конфисковано, земельные владения переданы беднякам. Ставленники Лян Цзи – более 300 человек – были изгнаны со службы. «Императорский двор опустел», – отмечает хронист [Хоу Хань шу, цз. 34, с. 24б].

Надежды чиновничества играть после переворота более заметную роль в дворцовой политике не сбылись. Хуань-ди, имевший возможность убедиться в пассивности и оппортунизме служилой знати, явно не доверял ей. Высших сановников он даже приговорил за пособничество Лян Цзи к смертной казни, которую заменили разжалованием в простолюдины. Правда, на их место были назначены враждебные диктатору и потому прослывшие «принципиальными» люди; были посмертно реабилитированы Ли Гу и Ду Цяо, но это не меняло существа дела. Вскоре Мэнню стала государыней, и, хотя ее родственники не смогли полностью доминировать во дворце, бюрократия болезненно реагировала на появление нового «внешнего клана». Впоследствии Хуань-ди неоднократно запугивали, ссылаясь на родичей императрицы, гибельными последствиями фаворитизма [Хоу Хань шу, цз. 66, с. 4а, цз. 48, с. 25а].

Главными врагами чиновничества, однако, стали евнухи, больше других выигравшие от переворота. Всей пятерке заговорщиков Хуань-ди даровал титул хоу, неслыханно большие уделы и позволил стать действительными хозяевами положения. На императора тут же обрушился водопад протестов, в которых зазвучали нотки принципиального противопоставления сановников гаремным слугам. Хуан Цюн, возражая против одновременного пожалования уделов евнухам и главе Палаты документов Инь Сюню, писал в докладе, что это значит «смешивать золото и яшму с песком и черепицей, втаптывать драгоценный камень в грязь. В пределах люди, услышав об этом, выразили недовольство и разочарование» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 30а].

Правитель уезда Ли Юнь послал Хуань-ди доклад, составленный в беспрецедентно резком тоне. Цитируя апокрифические книги, популярные среди ханьских конфуцианцев, он писал: «Конфуций говорил: „Император – это судья“. Ныне в служебных званиях беспорядок, низкие людишки рвутся вперед и открыто все сводят к торгу, власть государя слабеет с каждым днем. Неужели император не хочет быть судьей?» [Хоу Хань шу, цз. 57, с. 16а-б]⁹. Хуань-ди, воспринявший критику Ли Юня как личное оскорбление, приказал казнить его. А когда другой чиновник, Ду Чун, высказал в докладе императору пожелание «умереть с Ли Юнем в один день», его просьба была исполнена.

Могущество евнухов осталось непоколебленным. Предоставим слово хронике: «Четыре хоу безраздельно хозяйничали в Поднебесной, и о них говорили: „Цзо повернет небо вспять, Цзюй восседает один, Сюй как тигр лежит, Тан бьет как град“.

Они наперебой сооружали себе дворцы. Это были многоэтажные здания, изящные и роскошные, построенные с большим искусством. На своих слуг они надевали украшения из золота, серебра, фетра и перьев. Они брали в наложницы множество красивых женщин из доброго люда, украшая их драгоценностями, словно знатных дам. Их приспешники разъезжали в колясках, запряженных буйволами, в сопровождении эскорта всадников. Они брали к себе дальних родственников или давали свою фамилию чужим людям, а иногда покупали рабов и усыновляли их, чтобы передать им свои уделы и знатные титулы. Их братья и свояченики становились правителями округов и областей, где они терзали и грабили народ, как сущие разбойники» [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 16а-б].

Так с переворотом 159 года не в последнюю очередь по вине самого Хуань-ди конфликт между бюрократией и императорскими фаворитами разгорелся с новой силой. Борьба с евнухами стала для служилой элиты делом принципа и даже традицией, имевшей своих героев и свой мартиролог. Тогда, конечно, никто не сознавал, что оба враждебных лагеря были частями одной системы. Но именно поэтому фракционная борьба при дворе не имела исторической перспективы: в ней не могло быть победителя. Запутавшаяся в противоречиях своего политического режима позднеханьская династия неотвратимо шла к собственной гибели.

Перипетии дворцовых интриг – принадлежность не только истории позднеханьского двора. Их корни уходят глубоко в толщу социальной жизни, а их постоянно нараставшая ожесточенность – симптом тяжелого недуга, поразившего империю. Не претендуя на всесторонний анализ положения Китая во II в., отметим основные признаки и факторы кризиса, охватившего позднеханьскую державу.

Следует подчеркнуть, что китайские империи вообще страдали предрасположенностью к кризисам. Как мы предположили ранее, их отличало стремление к экспансии до тех пор, пока преимущество в мобилизации ресурсов не уравновешивалось бременем пространства. Отсюда следует, что законом жизни империи являлось предельное напряжение ее ресурсов. На этот закон указывают не утихавшие при ханьском дворе (даже при видимо благоприятных условиях) споры о целесообразности военных экспедиций, свойственное бюрократии активное неприятие всяких выходящих за рамки административной рутины экстренных мер – от введения дополнительного налога до строительства нового дворца – из опасения, что любые лишние издержки окажутся каплей, которая переполнит чашу. Не случайно экономические концепции в Китае традиционно основывались на представлении о неизбежности дефицита продуктов первой необходимости.

Вероятно, требует уточнения и само понятие «кризисной ситуации». Связывать последнюю с какой-либо умозрительно выведенной слабостью режима или ростом общественного недовольства, по-видимому, недостаточно. В практических целях мы будем рассматривать кризис главным образом в свете внутренней противоречивости правительственной политики, т. е. как противоречие между официальным курсом государства, с одной стороны, реальной значимостью этого курса и его результатами – с другой. Это противоречие можно наблюдать во всех сферах жизни империи.

Политические аспекты кризиса, обусловленные внутренними слабостями бюрократического управления, отчасти были выявлены в первой главе. Вспомним, что государственный аппарат империй, воздвигнутый по отвлеченным законам административной логики, нес на себе неизбежный груз косности, коррупции, чиновничьего произвола, волокиты и равнодушия. Взяточничество укоренилось настолько, что местные власти открыто требовали мзду с каждого, кто решался затеять судебную тяжбу. Произвольные поборы с населения считались в порядке вещей. Очковтирательство было, можно сказать, нормой административной практики, и мы едва ли ошибемся, если скажем, что двор не имел достоверной информации о положении в провинции¹⁰. Но главную угрозу таила дезинтеграция бюрократии, в позднеханьское время жившей уже по неписаным законам личностных связей, индивидуальных и узкогрупповых интересов.

Окружение императора во II в. обнаруживает полное отсутствие инициативы, продуманного политического курса и самого понимания действительности. В распрях дворцовых фракций забылись многие нормы императорского правления, например принцип равных возможностей при отборе на службу. Так, по свидетельству Ван Фу, в его время двор уже не помнил о льготных квотах отбора чиновников для отдаленных областей, вследствие чего служилые люди из тамошних уроженцев не имели шансов сделать карьеру [Ван Фу, с. 122]. Была предана забвению даже символическая государственная благотворительность, являвшаяся важной составной частью идеологического «мифа империи». После 156 года прекращаются весьма частые в начале столетия указы о выдаче пособий жителям, пострадавшим от стихийных бедствий, и лишь трижды – в 166, 167 и 175 годах – появляются указы о частичном освобождении их от налогов.

Небо не различает малых и больших, знатных и подлых; все люди – слуги Неба, и нет никого, кому бы оно не выращивало буйволов и коз, не откармливало свиней, диких кабанов, не поило бы вином, не давало в изобилии зерно, чтобы люди почтительно служили Небу.

Мо-цзы

Анемия и разложение государственного аппарата позднеханьской династии во II в. очевидны. Но каково историческое содержание этих явлений? Ответ следует искать в особенностях императорской государственности, которая была призвана выполнять в обществе не представительные, а регулятивные функции. Политика осмыслялась императорскими идеологами в категориях «всеобъемлющей беспристрастности» власти, а общественная жизнь – в категориях «всеобщности» (гун) и «великого поравнения» (тай пин). Эти понятия содержали в себе идею динамического равновесия социума, сосуществования разнородных частей в рамках гармонического всеединства и в конечном счете – все ту же идею равного отношения, точнее, равной подчиненности всех членов общества империи. Идеал «великого поравнения» означал, по сути, поддержание установленной государством иерархии статусов посредством экономических и внеэкономических рычагов. Ряд исследователей – Л.С. Васильев, А.С. Меликсетов, Б.В. Ветров – настаивают на том, что не частнособственнические отношения и рыночная экономика, а контролируемая государством централизованная система распределения была структурообразующим началом в имперской цивилизации Китая.

Регулятивная миссия империи ярко выразилась в сложившейся как раз в ханьскую эпоху традиционной экономической политике с ее девизом «уравновешивания главного и второстепенного», «ствола и ветвей». Смысл этой политики Ван Фу объяснял так: «В великом деле правления нет ничего лучше, чем подавлять ветви и укреплять ствол, и нет ничего хуже, чем забывать о стволе и увлекаться ветвями... В обогащении народа ствол – земледелие и шелководство, а ветви – праздные занятия. В ремесле ствол – производство полезных вещей, а ветви – изысканные и привлекательные безделицы. В торговле ствол – обмен товарами, а ветви – сбыт редкостных вещиц» [Ван Фу, с. 6]. Как видим, Ван Фу не только не отрицает важности торговли, но готов объявить ее основой государственного благосостояния, покуда она не выходит за рамки естественного товарообмена. В сущности, Ван Фу, как и другие идеологи империи, имеет в виду поддержание оптимального баланса между различными сферами общественного производства и потребления в экономической жизни страны.

Идея такого баланса проистекала, надо полагать, из двойственной природы имперского порядка, базировавшегося на налогообложении крестьянских хозяйств и одновременно извлечении выгод из товарного обмена. Однако на практике такой баланс со временем все больше нарушался. Ведь, как нам уже известно, именно деньги в ханьском Китае были подлинной основой власти. Развитие денежного оборота предоставляло правящей верхушке дополнительные возможности для обогащения, но лишь ценой подрыва экономического базиса империи.

Посмотрим, как кризис, переживаемый империей, отразился на состоянии правительственных финансов. Вначале попробуем оценить доходы и расходы двора. Хотя в Китае еще до возникновения империи научились высчитывать и контролировать бюджет, судить о финансовом положении ханьского двора приходится по отрывочным и косвенным данным. Есть сведения, что на рубеже новой эры ежегодные поступления в казну от подушного налога и откупа от повинностей превышали 4 млрд. монет, из которых половина расходовалась на выплату жалованья служащим. Доходы императорского фиска от эксплуатации угодий и природных ресурсов составляли, по-видимому, 1,5-2 млрд. монет [Чжан Хэншоу, 1957, с. 15-16]. Известно также, что после конфискации имущества Лян Шана, стоившего 3 млрд. монет, двор на следующий год снизил вдвое ставки поземельного налога.

Оценить государственные расходы сложнее. С уверенностью можно сказать, что они постоянно возрастали, причем особенно быстрыми темпами с рубежа I и II вв. Известно, что на подавление восстания цянов в 107-118 гг. было затрачено 24 млрд. монет, а всего более чем полувековые войны с цянами (со 107 по 169 г.) обошлись империи в 45 млрд. монет [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 179]. Позднеханьский двор избрал политику подкупа верхушки соседних кочевых народов. Южные сюнну ежегодно получали от Китая золота, шелка, денег более чем на 100 млн. монет, страны Западного края – на 75 млн., не считая разного рода нерегулярных платежей и подарков. Все эти подношения, отмечал в 91 году Юань Ань, «дочиста опустошали Поднебесную» [Хоу Хань шу, цз. 45, с. 6б]. Племенам сяньби во II в. каждый год посылались подарки на сумму около 270 млн. монет. В итоге выплаты кочевникам, даже по приведенным далеко не полным данным, составляли 6-7% государственного бюджета [Yu Ying-shi, 1967, с. 61]. К сожалению, о других статьях правительственных расходов можно лишь догадываться. Известно, что к 106 году расходы на содержание гарема составляли ежегодно 200 млн. монет, а в 70-х годах II в. гарем императора Лин-ди, где находилось более тысячи наложниц, ежедневно поглощал несколько миллионов, т. е. около миллиарда в год [Хоу Хань шу, цз. 10а, с. 17б, цз. 78, с. 25а]¹⁰.

С конца I в. слышатся постоянные жалобы на истощение казны и отсутствие у власти свободных средств. В 107 году вспыхнуло мощное восстание цянов и южных сюнну, опустошившее северо-запад страны и поставившее правительство перед проблемой оказания помощи сотням тысяч беженцев из пострадавших районов¹². Вплоть до распада империи хозяйство западных областей так и не было восстановлено. Одновременно с указанным восстанием на восточные районы обрушилась цепь стихийных бедствий, лишивших двор главного источника доходов. Пришлось пойти на экстренные меры: изъятие средств у чиновников и удельных правителей, крупные дополнительные поборы, приостановка выплаты жалованья служащим. В дальнейшем, особенно после второго восстания цянов в 40-х годах II в., финансовый кризис еще более обострился. Сановник Чжу Му в 147 году заявлял, что расходы столичной администрации выросли «вдесятеро против прежнего», и, хотя, например, с области Хэнэй вместо 80 тыс. кусков шелка стали получать 150 тыс., «у чиновников нет средств, и они берут их у народа» [Хоу Хань цзи, цз. 20, с. 5б].

Стремясь пополнить казну, двор все решительнее ориентируется на изъятие денег у населения. В 162 году Хуань-ди ввел для центральных районов единый денежный налог [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 191]. Годом раньше были пущены в продажу низшие знатные титулы и некоторые должности в дворцовой гвардии [Дун Хань хуэйяо, с. 275]. Преемник Хуань-ди император Линди (168-189) в первый же год царствования разрешил преступникам откупаться от наказания [Хоу Хань шу, цз. 8, с. 3а]. Через несколько лет он пустил в продажу чиновничьи должности, а в 80-х годах приказал взимать с правителей областей и рекомендованных на службу ко двору по 20-30 млн. монет от каждой области. В столице указанные лица задерживались, словно заложники, и «среди тех, кто не мог заплатить сполна, немало было покончивших с собой». Деньги поступали в личную казну императора, которой ведали его доверенные евнухи [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 32а-б]. Последние также вели бойкую торговлю через купцов, которых они наделяли чрезвычайными полномочиями. Императорский дворец превратился, по существу, в торговый дом, служивший, как вся торговля в империи, только личному обогащению. На таком фоне кажется символичным любимое развлечение Лин-ди: изображать из себя странствующего торговца, отводя наложницам роль хозяек постоялых дворов [Хоу Хань шу, цз. 103, с. 10а].

Коммерческий бум в позднеханьской империи протекал в условиях все углубляющегося расстройства денежной системы. После того как Гуан У-ди в 41 году восстановил монету ушуцянь¹³, абсолютное количество денег в обращении, по-видимому, не увеличивалось. В то же время сосредоточение их в руках узкого круга богачей вело к постоянной и все более обострявшейся нехватке монеты. Голод в средствах обращения стимулировал порчу монеты и отливку фальшивых денег. Уже в конце I в. Чжан Линь отмечал, что «деньги дешевы» (т. е. недоброкачественны), и советовал заменить их тканями. С мнением Чжан Линя не посчитались [Хоу Хань шу, цз. 43, с. 4б]. В 153 году двору был представлен проект отливки «больших денег» по причине «легковесности» имевшихся в обращении. Смысл намечавшейся реформы не вполне ясен, но отзывы современников не оставляют сомнения в том, что правительство намеревалось извлечь благодаря ей дополнительный доход [Хоу Хань шу, цз. 57, с. 9а]. Реформа не была проведена, но есть основания считать, что Лин-ди в 80-х годах прибегнул к выпуску недоброкачественной монеты [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 34а]. Как бы там ни было, эфемерный расцвет денежной экономики во II в. закончился финансовой катастрофой. С распадом империи деньги потеряли всякое значение. Отмерла и денежная подушная подать.

Когда в стране много ненужных вещей, народ становится бедным. Когда у народа много острого оружия, в стране увеличиваются смуты. Когда много искусных мастеров, умножаются редкие предметы. Когда растут законы и приказы, увеличивается число воров и разбойников.

«Дао-дэ цзин»

Разрушительное действие рассмотренных тенденций развития позднеханьского общества сказалось наиболее сильно в экономически ведущих районах Гуаньдуна, жизненно важных для государства. Известно, что в середине II в. снабжение северо-восточных окраин империи ежегодно обходилось в 200 млн. монет, которые изымались из налоговых поступлений от Цинчжоу и Цзичжоу [Хоу Хань шу, цз. 73, с. 2б]. Отсюда же вывозилось зерно в западные районы империи, где оно стоило вдвое дороже [Ван Фу, с. 122]. Здесь, на равнине Хуанхэ, пожалуй, впервые в китайской истории явственно обозначился традиционный для Китая путь решения аграрного кризиса посредством интенсификации земледелия при сохранении ручного труда и примитивных форм хозяйствования¹⁴. Но предотвратить обнищание деревни, вызванное сокращением сельскохозяйственного производства и ростом демографического давления, таким путем было невозможно. Суждения позднеханьских авторов свидетельствуют об остром аграрном кризисе в Гуаньдуне. В 108 году сановник Фань Чжун, констатируя, что восточные районы полностью истощены, предлагал оставить «богатых людей» на старом месте, а бедняков и разорившихся переселить в южные области [Хоу Хань шу, цз. 32, с. 11а]. Спустя полвека Цуй Ши указывал, что в Цинчжоу, Сюйчжоу, Яньчжоу, Цзичжоу «земли мало, а людей много», и тоже советовал переселить «неспособных прокормить себя», на сей раз на запад [Цюань Хоу Хань вэнь, цз. 46, с. 10б]. О бедственном положении крестьянства в этих плодородных районах свидетельствуют частые упоминания о массовом бродяжничестве и широком распространении инфантицида. В середине II в. Цзя Бяо, будучи правителем Синьси (в области Юйчжоу), обнаружил, что многие бедняки, не имея возможности прокормить новорожденных, умерщвляли их. Цзя Бяо приравнял убийство ребенка к убийству постороннего человека, после чего, с умилением добавляет его биограф, тысячи людей, сохранивших жизнь детям, называли Цзя Бяо их вторым отцом [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 34б]. В 70-х годах II в. правитель Пэй – Ван Цзи, приемный сын евнуха Ван Фу, рубил головы родителям, убивавшим младенцев, и сваливал тела казненных в общую могилу. В данном случае на действия Ван Цзи хронист ссылается как на пример беззакония и жестокостей, чинимых ставленниками евнухов [Хоу Хань шу, цз. 77, с. 16а]. Примечательно, что и Цзя Бяо, и Ван Цзи стремились исправить нравы только устрашением.

Дополнительный свет на обстоятельства кризиса империи проливает борьба крестьянства. О географии и хронологии крупнейших восстаний, упомянутых в источниках, можно судить по следующим данным [Ци Ся, 1962, с. 149-163].

Как видим, подавляющее большинство указанных выступлений приходится на восточные и южные районы империи. Серия восстаний в Шаньдуне при Ань-ди последовала за стихийными бедствиями, постигшими районы нижнего течения Хуанхэ. К 30-м годам крестьянские волнения захватывают южные области, которые остаются их основным очагом в царствования Шунь-ди и Лин-ди. По мнению К. Тады, обратившего внимание на эту особенность географии народных восстаний во II в., выступления в Гуаньдуне и на юге имели разную подоплеку: в первом случае они были вызваны разорением крестьянства в условиях господства «сильных домов», во втором – массовым притоком беженцев-северян и попытками правительства компенсировать сокращение налоговых поступлений от Гуаньдуна за счет населения юга, что оказалось непосильным бременем для относительно неразвитой экономики южных окраин [Тада, 1968, с. 167-173]. Примечательно в то же время, что вплоть до восстания «желтых повязок» почти не наблюдалось крестьянских выступлений в экономически наиболее развитых местностях – столичном районе и полосе Наньян – Жунань. Не значит ли это, что население центра, в отличие от периферийных областей, в целом выигрывало от развития торговли?

Важным новшеством классовых выступлений низов позднеханьского общества явился заметный рост идейной организованности. По сравнению с временами Ван Мана, когда даже «краснобровые» не имели самостоятельной политической программы, в позднеханьских источниках все чаще фигурируют так называемые нечестивые разбойники (яо цзэй), под которыми подразумеваются повстанцы, отвергавшие власть ханьской династии по религиозным мотивам. Так, из 11 восстаний, зарегистрированных в царствование Хуань-ди, семь относились к этой категории. Их предводители, действовавшие в самых разных районах – Цзюцзяне, Гуаньчжуне, Шу, Бохае, Пэй и других, – придавали сакральную значимость антиханьской борьбе и объявляли себя императорами. Широкое распространение религиозной оппозиции во II в. – внушительное свидетельство краха государственного мифа ханьской династии, утратившей ореол святости для массы простого народа. История позднеханьских даосских сект и восстание «желтых повязок», начавшееся, кстати сказать, в урожайный год, указывают на почти полную эмансипацию идеологического фактора от материальных условий жизни в антиханьской борьбе низов.

Социальный и хозяйственный кризис отразился на состоянии армии. После отмены воинской повинности при Гуан У-ди в империи существовали две основные категории войск. К первой относились профессиональные армии, расквартированные в постоянных военных лагерях. То были главным образом части столичного гарнизона. На особом положении находились два отряда дворцовой гвардии: «храбрые как тигры» и «лес перьев». В этих привилегированных отрядах наследственно служили люди из «добрых семейств», а командные посты занимали ставленники «внешних кланов» и евнухов. Гвардейцы не пытались играть самостоятельную роль в дворцовой политике. Когда им приходилось сталкиваться с регулярной армией, они (равно как и их противники) предпочитали выжидать, что станется с их командирами. В этих элитных частях было, по-видимому, немало лиц, неспособных носить оружие, или симулянтов, отказывавшихся воевать. Так, в 162 году, после начала очередного восстания цянов, небоеспособным гвардейцам, которые не смогли выступить в поход и остались в казармах, жалованье было снижено наполовину [Хоу Хань шу, цз. 7, с. 18б].

Ходьба побеждает холод, покой побеждает жару. Спокойствие создает порядок в мире.

«Дао-дэ цзин»

Мрачную картину состояния дел в позднеханьской столичной армии уже после гибели династии нарисовал в своем докладе трону чиновник царства Вэй: «Хотя „храбрые как тигры“ и „лес перьев“, войска пяти столичных гарнизонов и охранники составляли 10 тыс. человек, служили в них беспутные купеческие сынки и дремучие крестьяне-мотыжники. Несмотря на то что у них имелись военные лагеря, они не знали, как строить укрепления, не обучались искусству владения мечом, редко бывали в деле, и трудно было подготовить их к сражениям. Собирали войска только по тревоге, лишь после ухода армии везли провиант. Бывало так, что, долго стоя лагерем, войска не заводили хозяйства, не приводили в порядок оружие, не создавали запасов продовольствия» [Саньго чжи, цз. 13, с. 18б].

В еще более плачевном состоянии находились полевые армии, набиравшиеся только по случаю. Вот как, например, вербовал свое войско полководец Юй Сюй, посланный в начале II в. на подавление народных волнений на равнине Хуанхэ. Его офицеры, сообщает хронист, «брали тех, о ком узнавали по случаю», причем завербованные делились на три категории: к высшей относились бывалые воины, к средней – «убийцы и грабители», к низшей – те, кто носил траур и не вел хозяйства [Хоу Хань шу, цз. 58, с. 4а].

Ясно, что подобное наспех сколоченное воинство не только не годилось для серьезных кампаний, но порой и само представляло опасность для властей. К примеру, в 165 году регулярные войска в области Цзинчжоу, не получив обещанных наград, взбунтовались и в союзе с местными повстанцами разграбили два областных города [Ци Ся, 1962, с. 153]. В 80-х годах II в. Ин Шао констатировал полную беспомощность правительственных армий и цитировал слова Конфуция: «Вести на войну неподготовленных людей – значит предавать их» [Хоу Хань шу, цз. 118, с. 6а]. Линия пограничных укреплений легко преодолевалась кочевниками, а служба на границе, которую насильно согнанные свободные люди несли вместе с сосланными преступниками, воспринималась в народе как тяжкая каторга. Об этом помимо фольклорного песенного творчества свидетельствуют и некоторые цзюйяньские документы. Табличка, датированная 32 годом, повествует о плачевном положении дел на одной из сторожевых вышек: само сооружение развалилось, о сигнальном огне никто не заботится, приписанные к вышке воины не выходят в дозор, пьянствуют, дезертируют, грабят окрестных жителей [Уцуномия, 1970, с. 9].

В приведенных сведениях об организации позднеханьского войска просматривается определенный, весьма вероятно, не только вынужденный, но и сознательный курс властей на комплектование армии из различных социальных слоев, в первую очередь – маргинальных элементов общества. Проводя этот курс, правительство преследовало две цели: разобщить армию, воспрепятствовав тем самым ее превращению в самостоятельную политическую силу, и смягчить недовольство в народе путем вербовки разорившихся и отчаявшихся людей. Разношерстный и деморализованный сброд, каким являлось позднеханьское войско, был наглядной иллюстрацией издержек известных нам тенденций социального и экономического развития империи. Неудивительно, что вместо преданных воинов династия получила озлобленных мстителей, не желавших иметь с ней ничего общего. Действия пограничной армии Дун Чжо, грабившей в 190 году Лоян, словно захваченный неприятельский город, были закономерным итогом военной политики позднеханьского двора.

Ввиду небоеспособности собственного войска правительство было вынуждено обращаться к услугам кочевников, партнеров еще более ненадежных и опасных. Так, на подавление восстания 165 года в Цзинчжоу была переброшена через всю империю 20-тысячная конница ухуаней. По свидетельству Ин Шао, главную роль в подавлении восстания «желтых повязок» также сыграли кочевники, действовавшие с необычайной жестокостью [Хоу Хань шу, цз. 118, с. 6а]. Военная необходимость заставила позднеханьскую династию пойти на расселение кочевников внутри Китая в надежде на быструю их ассимиляцию. Так поступили с южными сюнну, ухуанями, цянами и некоторыми другими племенами. Там, где имперские власти были уверены в своих силах, они ставили переселенцев под регулярный административный контроль. В других случаях для замирившихся кочевников учреждались «зависимые государства» (шу го), где они сохраняли свой традиционный уклад, не платили налогов, но находились под надзором китайских инспекторов и были обязаны оказывать империи военную помощь.

«Покровительственная» политика позднеханьских императоров по отношению к окраинным «варварам» обернулась полным провалом. Вместо ожидаемой ассимиляции кочевники сами потеснили китайцев в таких стратегически важных районах, как Гуаньчжун и Шэньси, где к III в. они уже составляли явное большинство населения. Вместо ожидаемого мира империя оказалась фактически в состоянии постоянной войны даже с теми, кого она взяла на содержание. Достаточно сказать, что за 21 год царствования Хуань-ди зарегистрировано свыше 30 восстаний и набегов некитайских народностей [Хэ Чанцюнь, 1964, с. 73].

Наибольший урон империи нанесли три мощных восстания цянов (в 107-118, 134-145 и 159-169 годах), поддержанных южными сюнну и другими племенами. С середины II в. особенно активизировались сяньбийцы. В 156-178 годах они каждую зиму вторгались в пределы Китая по всей линии северной границы от Маньчжурии до Ордоса. Торговля, с помощью которой имперские власти пытались привязать к себе степняков, тоже обернулась против Китая. Сановник Цай Юн, протестуя в 177 году против посылки карательной экспедиции во владения сяньбийцев (поход закончился полной неудачей и стоил жизни 20 тыс. китайских воинов), отмечал: «Запреты, касающиеся пограничных сношений, не очень строги, в сети законов имеется множество изъянов. Лучший металл, доброе железо попали в руки разбойников» [Хоу Хань шу, цз. 90, с. 17а]. Хотя кочевники не сыграли главенствующей роли в событиях, непосредственно связанных с падением позднеханьской династии, их мятежи и набеги были ощутимым фактором дезорганизации хозяйственной и политической жизни империи.

Инертность администрации, развал финансов, брожение в низах, враждебность сопредельных народов складываются в звенья единой цепи кризиса, во II в. все туже сдавливавшего империю. Чтобы разорвать эту цепь, нужны были радикальные реформы, а чтобы осуществить их, требовалось по крайней мере единство среди тех, кто стоял у кормила власти. Но этого единства не было. Взаимные распри верхов и их общее упоение собственным величием создали ту обычную для времен гибели империй ситуацию, когда те, кто мог что-нибудь сделать, ничего делать не хотели, а те, кто хотел, – не могли.

Глубокий кризис империи вызвал, как нам уже известно, волну протестов со стороны служилых верхов общества. Обстановка в середине II в. обусловила небывалый размах и остроту этих выступлений.

В целом речь шла о критике позднеханьской действительности в свете идеи империи как земного прообраза вселенского порядка, где каждому отведено строго установленное место и действуют незыблемые законы, которые никому, даже государю, не дозволено преступать. Из представления о космической ответственности монарха служилые люди, воспитанные в традициях конфуцианского дидактизма, выводили требование заботливого отношения к народу. Вспышки же народного недовольства они объявляли знаками свыше, требующими от государя раскаяния и изменения политики. Критики призывали лечить болезнь, а не ее симптомы, карать не бунтовщиков, а тех, кто довел их до бунта. Гарантией покоя и гармонии в обществе являлось для ревнителей имперского порядка строгое соблюдение обязательного для всех закона, равно карающего за проступки и награждающего за заслуги. В таком законе они видели идеал всеобщности «великого поравнения». Как писал Ван Фу, «то, благодаря чему правитель достигает порядка, есть всеобщность. Когда осуществляется всеобщий закон, прекращается смута» [Ван Фу, с. 40].

Наилучшим, даже единственным средством лечения больной империи критики единодушно считали ужесточение законов, в чем совсем не обязательно усматривать прямое влияние школы законников; то было не столько знаком приверженности к политической доктрине, сколько реакцией на пороки административной практики. В середине II в. проявления коррупции, чиновничьего произвола, бюрократической волокиты и равнодушия оказались столь очевидными, что к призывам ужесточить наказания присоединились и такие известные конфуцианцы, как Чжэн Сюань и Чэнь Цзи [Crespigny, 1980, с. 48].

Обе части программы, предлагаемой критиками – апология «доброго правления» как морального руководства и обращение к устрашающей силе закона, – отвечали традиционным требованиям. Иными словами, речь шла о мистифицированном отображении неизменных хозяйственных посылок бытия империи, не зависевших «от субъективной воли власть имущих». В конкретных условиях политической борьбы апелляция к законности и всеобщности (включая заботу о «народе») отвечала интересам провинциальной элиты и бюрократии, монополизировавших регулярные каналы отбора чиновников и выглядящих в собственных глазах защитниками «общественной справедливости».

Переворот 159 года стал важной вехой в истории позднеханьской династии. Возвышение евнухов грозило свести на нет традиционные привилегии служилой элиты и окончательно разрушить баланс между бюрократией и верхушкой провинциального общества. Есть основания полагать, что опора бюрократии – система регулярных рекомендаций – к середине II в. утратила всякое значение. По свидетельству Чэнь Фаня, на рубеже 60-х годов в столичных ведомствах насчитывалось более 2 тыс. ланов. Чэнь Фань добивался резкого сокращения их численности [Хоу Хань шу, цз. 66, c. 3а]. По-видимому, его призыв был услышан, поскольку в 162 году, по отзыву Ян Бина, при дворе насчитывалось уже лишь 700 с небольшим ланов. Однако Ян Бин счел и эту цифру чрезмерной, и до конца царствования Хуань-ди набор ланов был вообще приостановлен [Хоу Хань шу, цз. 54, с. 15б]. Любопытное подтверждение бесперспективности регулярных рекомендаций в то время встречается в надписи на стеле в честь некоего Чжэн Гу, о котором сказано, что он вначале служил начальником «ведомства заслуг» в областной управе, в 158 году получил звание ланчжуна при дворе, но «это ему не понравилось, и [Чжэн Гу] по болезни ушел в отставку» [Хуань Гунчжу, с. 56]. Избыток кандидатов в чиновники объясняется, очевидно, тем, что только нерегулярное прямое назначение на должность и, стало быть, протекция влиятельного лица давали реальный шанс сделать карьеру.

Самые достойные мужи избежали оков целого света, за ними шли те, которые избежали привязанности к определенному месту, за ними – те, которые смогли избежать злословия.

Конфуций

Вполне естественно, что новые временщики из окружения Хуань-ди натолкнулись на стихийный, но яростный отпор служилой элиты. В провинции участились ожесточенные стычки между ставленниками евнухов и их противниками в административном аппарате. Среди прочих упоминается такой инцидент. Сюй Сюань (племянник евнуха Сюй Хуана), будучи начальником уезда Сяпи в Дунхае, потребовал у некоего отставного чиновника его жену. Получив отказ, Сюй Сюань велел схватить женщину, а затем «ради забавы стрелял в нее из лука и убил». Правитель Дунхая Хуан Фу арестовал Сюй Сюаня и, несмотря на предупреждения подчиненных о возможной мести императорского фаворита, казнил его. Хуан Фу сослали на каторгу [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 17а].

Одной из самых одиозных фигур среди гаремных временщиков был Хоу Лань, также причастный к заговору против Лян Цзи. Правитель Цзибэя Тэн Янь казнил несколько десятков людей Xоу Ланя и выставил их трупы на дороге. Хоу Лань пожаловался императору, но добился только смещения Тэн Яня [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 18а]. Правителем области был назначен Шань Цянь, брат евнуха Шань Чао, но уже через несколько месяцев он был обвинен по доносу, брошен в тюрьму и там погиб [Хоу Хань шу, цз. 38, с. 11а]. На родине Хоу Ланя, в Шаньяне, служащий областной управы Чжан Цзянь с ведома начальника направил двору доклад, в котором говорилось, что Хоу Лань незаконно присвоил себе 118 цин земли, построил 16 дворцов с парками и садами и воздвиг для своей покойной матери не по чину пышную усыпальницу. Также сообщалось, что Хоу Лань лишает людей крова, насильственно обращает их в рабство и даже грабит могилы. Хоу Лань сумел перехватить донесение Чжан Цзяня, и тогда тот, не дожидаясь ответа из столицы, самовольно разрушил гробницу его матери и конфисковал его имущество. Правителя области за допущенный произвол сослали на каторгу. Чжан Цзянь избежал наказания [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 19а, цз. 67, с. 29а]. Приблизительно тогда же, в 165 или в начале 166 года, правитель Наньяна Чэн Цзинь по инициативе своего подчиненного Чэнь Чжи расправился с купцами, пользовавшимися покровительством евнухов. Несмотря на только что объявленную императором всеобщую амнистию, было арестовано и казнено более 200 человек [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 31б]. Правитель Тайюаня позволил служащему его управы Ван Юню казнить двух ставленников евнуха Чжао Цзиня, местного уроженца [Хоу Хань шу, цз. 66, с. 16б]. В обоих случаях правители областей поплатились головой, но их подчиненные уцелели (по закону ответственность за действия служащих управы нес их начальник).

Накал страстей в провинции отразился и на политических распрях в столице. Служилая знать все настойчивее бомбардировала Хуань-ди жалобами на гаремных узурпаторов. Мало-помалу ее выступления возымели действие. Уже в 163 году после резких петиций ряда высокопоставленных сановников император согласился на широкую чистку администрации от приспешников евнухов. По докладу сановника Ян Бина более 50 уличенных в сотрудничестве с евнухами крупных чинов были казнены или уволены [Хоу Хань шу, цз. 54, с. 15а-б]. Между тем старые любимцы Хуань-ди один за другим сходили со сцены. Шань Чао умер еще в 160 году, Тан Хэн и Сюй Хуан – четыре года спустя. Вожди «внешнего двора» сосредоточили огонь критики на оставшихся в живых фаворитах. В 165 году Ян Бин обвинил инспектора Ичжоу Хоу Цаня, младшего брата Хоу Ланя, в грабежах и убийствах местных жителей. Имущество Хоу Цаня стоимостью в несколько сот миллионов было конфисковано, а сам он отправлен в клетке в столицу и по дороге покончил с собой. После очередного доклада Ян Бина императору Хоу Ланю пришлось уйти в отставку [Хоу Хань шу, цз. 64, с. 16б-18а, цз. 78, с. 18б]. Инспектор столичного округа Хань Янь обвинил в злоупотреблении властью сразу двух фаворитов Хуань-ди. Сначала он вынудил пойти на самоубийство Цзо Гуаня и его брата, затем попал в тюрьму и Цзюй Юань, которого выпустили на свободу лишь для того, чтобы дать ему возможность умереть дома [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 17б]. Хуань-ди в этой ситуации явно давал понять, что он не хочет связывать себя старыми обязательствами.

В политическую борьбу активно включился и резерв бюрократии – учащиеся конфуцианских школ, в первую очередь Столичной школы, являвшейся центром притяжения честолюбивых молодых людей со всей империи. По указу 146 года в Столичную школу полагалось направлять детей всех чиновников ранга 600 даней и выше и ежегодно 50-60 ее учащихся следовало рекомендовать на службу. Хотя квота и была весьма скромной, перспектива сделать карьеру без откровенного попрошайничества и унижения привлекла очень многих. В скором времени, если верить Фань Е, численность учащихся выросла до колоссальной цифры – 30 тыс. человек [Хоу Хань шу, цз. 79а, с. 4а].

Как и следовало ожидать, мечты конфуцианских школяров не выдержали столкновения с политической реальностью. Пробиться наверх было невозможно без благосклонности со стороны отдельного лица, а завоевать ее было делом крайне сложным, недаром в среде учащихся тех лет ходила поговорка: «Чего хочешь добиться и не сможешь получить: звание „блестящего таланта, рекомендованного министром чинопроизводства“» [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 31б]. Учащимся приходилось прилагать максимум усилий, чтобы обратить на себя внимание властей предержащих. Показателен пример некоего Чжао И, который, приехав в столицу, долгое время безуспешно обивал пороги дома правителя Хэнани Ян Чжи. «Без Чжи нельзя было приобрести известность среди тунов и цинов», – поясняет хронист. Добившись наконец аудиенции, Чжао И стал патетически жаловаться Ян Чжи на свою судьбу и так горько разрыдался, что сбежались даже привратники. Правитель приласкал просителя и дал ему должность [Хоу Хань шу, цз. 80б, с. 6а]¹⁵.

Поведение Чжао И передает сложившуюся в кругах учащихся тех лет атмосферу особого рода экзальтации и бравады, подчас не без доли эпатирования почтенных вельмож. На тернии административной карьеры учащиеся отвечали демонстративным равнодушием к богатству и почестям. Особенно колоритной в среде учащихся была фигура их признанного лидера Го Тая, выходца из незнатной семьи, снискавшего громкую славу умением «выявлять таланты». Один из биографов рисует Го Тая великаном, щеголявшим в неопрятной и залатанной одежде [Эршиуши бубянь, с. 2234]. Когда однажды Го Тай попал под дождь и углы его шапки покосились, он не стал их поправлять. Немедленно тысячи учащихся начали носить шапки «в стиле Го Тая». Несмотря на фривольные манеры, Го Тай заручился покровительством авторитетного сановника Ли Ина, благодаря чему его слава «гремела в столице» [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 2а-б]. В борьбе за милость властей предержащих не обходилось и без острой конкуренции. В биографии Фу Жуна, другого вожака учащихся и друга Го Тая, упоминаются двое ученых, которые, пользуясь своим искусством врачевания и приобретя влиятельных покровителей при дворе, давали советы, кого брать на службу. Фу Жун, «дознавшись про их неправедность» (в чем заключались прегрешения соперников Фу Жуна, его биограф не сообщает), попросил Ли Ина расследовать поведение удачливых лекарей. Неизвестно, что предпринял Ли Ин, но не прошло и двух недель, как соперникам Фу Жуна пришлось ретироваться из столицы [Хоу Хань шу, цз. 68, с. 8а-б].

Если, управляя царством, не заботиться о служилых, то страна будет потеряна.

Встретить мудрого, поспешить прибегнуть к его советам – есть беззаботность правителя. Если отвергать мудрых, не выражать нужды в использовании их советов, отвергать служилых, то правителю не у кого будет получить совет в государственных делах.

Мо-цзы

Разумеется, в политических усобицах при дворе учащиеся твердо стояли на стороне регулярного чиновничества. Впервые их голос явственно прозвучал еще в 153 году, когда они подали сразу две петиции двору. Одна из них, подписанная несколькими тысячами человек, была направлена в защиту чиновника Чжу Му, арестованного за расправу над евнухом. Прошение возымело действие [Хоу Хань шу, цз. 43, с. 15б-17а]. Окрыленный успехом, инициатор первой петиции Лю Тао подал доклад против готовившейся тогда финансовой реформы, заодно обрушившись на могущественных временщиков дворца. И вновь Лю Тао добился своей цели [Хоу Хань шу, цз. 57, с. 8а-10б]. Спустя девять лет учащийся Чжан Фэн и свыше 300 его коллег выступили в защиту сановника Хуанфу Гуя, оклеветанного евнухами. Хуанфу Гуй был помилован, но все же выслан в родные места [Хоу Хань шу, цз. 65, с. 8б].

Петиции двору были, однако, лишь одним из аспектов политической активности учащихся. Их недовольство засильем временщиков и неудовлетворенная жажда служебной деятельности выливались в политические дебаты, критические реплики на злобу дня, отзывы о тех, кто вершил судьбы империи и боролся за власть при дворе. Своеобразное «общественное мнение», создаваемое учащимися, превратилось в постоянный и ощутимый фон политической жизни. Фань Е пишет об этом в следующих словах: «В царствование Хуань-ди и Лин-ди правители были никчемными людьми, правление расстроилось, судьба государства решалась в гаремных покоях. Ученые мужи стыдились иметь к этому отношение. Посему простые люди открыто выражали свой гнев, а мужи, не состоявшие на службе, начали высказывать свои суждения. Так они снискали славу, стали восхвалять друг друга, давать оценки гунам и цинам. Обычай судить об истинном и ложном в управлении начался с этого» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 4а].

Для политической агитации учащихся нашлась и броская словесная форма. Еще раньше в их кругах было принято воспевать достоинства своего учителя в кратких стихотворных эпиграммах, сочинявшихся на манер народных поговорок. Такие эпиграммы состояли обычно из семи слогов-слов, в которых рифмовались четвертый и седьмой слоги. Вот два типичных примера, в переводе которых, к сожалению, невозможно передать живость и ритмику оригинала: «В добродетельном поведении безупречен – Чжао Боцунь [Хоу Хань шу, цз. 79а, с. 8а]; «Конфуций Гуаньси – это Ян Боци» [Хоу Хань шу, цз. 54, с. 1б].

В середине II в. традиция эпиграммы превратилась в орудие политической пропаганды противников дворцовых временщиков. Согласно Фань Е, первый пример такой пропаганды относится к спору между двумя именитыми уроженцами области Ганьлин. Один из них, Чжоу Фу, был учителем Хуань-ди. Когда последний взошел на трон, Чжоу Фу был назначен главой Палаты документов. Фан Чжи (Фан Боу), земляк Чжоу, занимавший пост правителя Хэнани, счел себя обойденным. Тогда последователи Фан Чжи сочинили эпиграмму: «Образец для Поднебесной – Фан Боу, из-за учительства захвативший печать сановника – Чжоу». Соперники, сообщает Фань Е, «организовали союзы своих сторонников. С этого началось разделение Ганьлина на северную и южную части» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 4а-б]¹⁶. К середине 60-х годов подобные эпиграммы, претендовавшие на звание «смелых речей, глубоких суждений» (слова Фань Е), распространились повсеместно: их декламировали на улицах, писали на стенах, и, по замечанию Фань Е, «среди сановников от гунов, цинов и ниже не было никого, кто не опасался бы тех язвительных высказываний» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 5а].

Эта практика самодеятельных оценок политических деятелей, связанная с традиционным для имперской бюрократии идеалом нравственной «чистоты», с одной стороны, считалась правдивой характеристикой личных качеств того или иного лица, а с другой – помогала отличить нравственно «чистых» мужей от «грязных» (т. е. порочных) служащих. Судить об этих оценках приходится по единичным примерам, упомянутым у Фань Е. Так, Цэнь Чжи (Цэнь Гун-да), глава «ведомства заслуг» в Наньяне, где правителем был Чэнь Цзинь, прославился своей нетерпимостью к ставленникам евнухов, и его прославляли в следующих словах: «Настоящий правитель Наньяна – Цэнь Гунсяо. Чэнь Цзинь из Хуннуна только сидит да посвистывает» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 46]¹⁷. Нечто подобное говорили о другом враге евнухов – Фань Пане (Фань Мэнбо), служившем начальником «ведомства заслуг» у правителя Жунани Цзун Цы: «Настоящий правитель Жунани – Фань Мэнбо. Цзун Цы из Жунани только ставит печати на документы» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 4а]. Наиболее могущественных и решительных противников евнухов – главнокомандующего Доу У (Доу Юпин), Великого маршала Чэнь Фаня (Чэнь Чжунцзюй) и младшего офицера Управления инспекции Ли Ина (Ли Юаньли) восхваляли в следующих словах: «Преданный и искренний в Поднебесной – Доу Юпин. Не боящийся сильных врагов – Чэнь Чжунцзюй. Образец для Поднебесной – Ли Юаньли» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 5а].

Критики с позиций «чистоты» создали общегосударственную градацию своих кумиров. Наиболее известный список приводит Фань Е в предисловии к 67-й главе своего труда. Здесь упомянуты имена 35 человек, разделенных на ранги и категории. Нижнюю ступеньку занимают «три правителя», далее следуют «восемь героев», «восемь образцов», «восемь кормчих» и «восемь сокровищниц». Большинство названных в списке лиц едва ли можно заподозрить в тесном сотрудничестве, и связь между ними не всегда ясна. Список, отражая скорее всего только субъективное мнение его составителей, позволяет тем не менее в известной мере оценить характер и состав политической оппозиции гаремным временщикам.

Полководец – это поддерживающая опора государства. Если его знания крепки, государство обязательно будет сильным. Если в опоре появятся трещины, государство неизбежно ослабеет.

Сунь-цзы

Стоящие на первом месте «три правителя» – к ним причислены Доу У, Лю Шу и Чэнь Фань – занимали высшие должности при дворе и одновременно представляли цвет служилой знати империи. «Трех правителей, – поясняет Фань Е, – чтит весь мир» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 6б]. Доу У происходил из того самого рода, который приобрел печальную известность в конце I в., в бытность его «внешним кланом». Долгое время он жил у себя на родине, где прославился как ученый, и лишь на склоне лет, в 165 году, оказался отцом третьей супруги Хуань-ди и получил высокий пост в дворцовой гвардии. Доу У, по сообщению его биографа, «призвал на службу многих славных мужей, сам был чист и ненавидел зло, был неподкупен, его жена и дети имели столько, чтобы хватало на еду и одежду. В те годы цяны и южные варвары чинили беспорядки, время было тяжелое, народ голодал. Убрал себе все награды, жаловавшиеся его родственникам в их половинах дворца, и без остатка раздавал их учащимся школы, а также выносил зерно на улицу и распределял его среди бедного люда» [Хоу Хань шу, цз. 69, с. 1б]. Лю Шу и Чэнь Фань – оба выходцы из потомственных служилых семей – изображены их биографами безупречными чиновниками-моралистами, несгибаемыми поборниками «беспристрастности» имперского правления и непримиримыми врагами временщиков.

Из восьми «героев» известны происхождение и карьеры семерых, и все они принадлежали к высшему чиновничеству. Главным среди них назван Ли Ин, выходец из именитой служилой семьи и авторитетный ученый, имевший тысячи учеников. Неизвестный хронист рассказывает, что у ворот дома Ли Ина всегда толпились сотни людей, жаждавших услышать слово учителя. Ли Ин просовывал руку за ворота, не глядя бросал исписанный листок, и тут же лес рук подхватывал его: «Брошенное письмо никогда не долетало до земли» [Эршиуши бубянь, с. 2235]. С 159 года Ли Ин служил правителем Хэнани, а затем инспектором столичного округа. Попасть к Ли Ину на прием считалось огромной честью, и ее добивались многие. «В то время, – пишет Фань Е, – при дворе росла смута, государственные устои расшатались. Только Ин поддерживал дух правды, громкой славой возвысил себя. Принятых им мужей называли "прошедшими через Драконьи Ворота¹⁸"» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 14а-б]. Большинство других «героев» были тесно связаны с Ли Ином.

Вождем «восьми образцов», т. е. тех, кто, согласно Фань Е, «добродетельным поведением привлекал людей», назван уже знакомый нам Го Тай. Кроме того, к этой категории отнесены чиновник Ба Су, доверенный помощник Доу У и Чэнь Фаня, и Цзун Цы – уроженец Наньяна, отказывавшийся от чинов и лишь короткое время служивший правителем уезда. «Все мужи Наньяна, – сообщается в биографии Цзун Цы, – высоко ценили его праведное поведение» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 21б]. Рядом с Цзун Цы можно поставить Су Фу, который не поднялся выше должностей местной администрации, но приобрел широкую известность своей непримиримостью к беззакониям власть имущих. Тут же стоят имена Фань Пана и Цай Яня, который служил в столице еще при всевластии Лян Цзи, был вынужден уйти в отставку и вернулся в столицу только в 168 году, где вскоре и умер. В этой же категории фигурируют имена двух высокопоставленных чиновников из потомственных служилых семей.

В группе «кормчих» – тех, кто, по Фань Е, «умеет вести людей к главному», – представлены местные служащие (глава «кормчих» – Чжан Цзянь из Шаньяна, его земляк Лю Бяо, Цэнь Чжи из Наньяна, бывавший также в Столичной школе), а также не служивший ученый Тань Фу из того же Шаньяна и чиновники центральной администрации. В категорию «сокровищниц» вошли те, кто, по определению Фань Е, «помогал людям богатством». Первым в ряду этих лиц, довольно малоизвестных, назван Ду Шан, чиновник-полководец, известный главным образом подавлением восстаний и удачными походами против южных племен. В жизнеописании Ду Шана, однако, нет никаких намеков на его связи с учащимися и тем более причастность к выступлениям против евнухов. Напротив, Ду Шан сделал карьеру благодаря тому, что служил «смотрителем полей» у евнуха Хоу Ланя в своем родном Шаньяне¹⁹. Остальные лица в этой категории находились в лучшем случае на незначительных постах и попали в список, вероятно, благодаря их известности в кругах учащихся.

Знакомство с различными категориями данного списка героев «чистой» критики позволяет выявить определенный порядок в его композиции, особенно если принять во внимание личность тех, кто объявлен главой каждой категории. Первый разряд отведен представителям высшей служилой знати. Среди «героев» также фигурируют столичные чиновники, но несколько ниже рангом. В категории «образцов» мы встречаем ученых-отшельников, чиновников провинциальной и столичной администрации, но главой их назван Го Тай – странствующий ученый, своей деятельностью укреплявший связи между «славными мужами» в столице и в провинции. Категория «кормчих» также неоднородна по составу ее членов, но перечень их открывает имя Чжан Цзяня – служащего областной управы. Очевидно, список выражает идею широкой коалиции служилых людей, охватывающей все их основные слои. Отобразились в нем и важнейшие жизненные ценности служилого общества – от авторитета начальника и щедрости патрона до идеала морального руководства и затворничества ученого. Правда, в списке, за исключением сомнительного примера Ду Шана, не нашлось места для полководцев, располагавших военный силой, – очевидное свидетельство отсутствия контактов между столичными поборниками «чистоты» и армией.

Представленная в списке весьма аморфная коалиция имела двойственную природу: бюрократическая иерархия переплеталась в ней с неофициальными нравственными оценками сугубо личного порядка. В «Новом изложении рассказов, в свете ходящих» есть запись, отчасти проясняющая загадку происхождения рассмотренного списка. В ней сообщается, что Чэнь Фань и Ли Ин «обсуждали свои заслуги в добродетели» и никак не могли решить, кому из них принадлежит пальма первенства. Тогда Цай Юн рассудил их так: «Чэнь Чжунцзюй силен в критике вышестоящих. Ли Юаньли строг вуправлении нижестоящими. Критиковать верхи трудно, управлять низами легко». И Цай Юн поставил Чэнь Фаня на последнее место среди «трех правителей», а Ли Ина – на первое среди «восьми героев» [Шишо синьюй, с. 130]. Цай Юн мыслил категориями административной практики, но предпочтение отдавал не служебному исполнительству, а служебному мужеству противостоять могущественным узурпаторам. Оценка личных достоинств человека по его способности «критиковать верхи» при всей ее риторической произвольности довольно точно отразила характер «чистой» критики в целом, деятели которой чтили идею бюрократического долга, но оставляли за собой право самим выносить приговор двору. Из комментария к приведенному сюжету мы узнаем также, что спор между Чэнь Фанем и Ли Ином получил широкую огласку, но до Цай Юна «во всем государстве никто не мог его разрешить» [Шишо синьюй, с. 131]. Заметим в этой связи, что в перечне 35 «славных мужей», как и в политических эпиграммах, явственно звучит голос верхов провинциального общества. В частности, имя Цзун Цы появилось в списке исключительно благодаря большому авторитету, которым пользовался тот у себя в Наньяне. То же самое относится к Фань Пану и прочим деятелям областного масштаба. Несомненно, что общегосударственная иерархия корифеев «чистой» критики выросла на базе «общего мнения» областной элиты.

Отмеченной многослойностью списка объясняются, вероятно, имеющиеся в нем анахронизмы. В приведенном у Фань Е виде список распространился скорее всего в 168 году, уже после смерти Хуань-ди, когда у противников евнухов появилась реальная возможность добиться всей полноты власти. Это подтверждается, в частности, присутствием в нем имени Цзун Цы, призванного ко двору как раз в то время. Однако глава «восьми сокровищ» Ду Шан умер в 166 году, а часть упомянутых в перечне чиновников прославилась еще во времена всевластия Лян Цзи. Выражение «восемь героев» было в ходу и в 40-х годах, когда так называли восемь сановников, посланных Шунь-ди в инспекционную поездку [Хоу Хань шу, цз. 61, с. 18б]. Можно сказать, таким образом, что список обозначает не столько политическую ситуацию, сколько известную политическую традицию. Вполне естественно, что в ее рамках могли существовать разные списки такого рода – как общегосударственные, так и локальные. Подтверждением тому служит пример Лю Бяо, в молодости служащего областной управы Шаньяна, впоследствии правителя Цзинчжоу. В главном списке он фигурирует в числе «кормчих», но в аналогичном списке, касающемся только уроженцев Шаньяна, объявлен «образцом». В книге Чэнь Шоу он назван одним из «восьми героев», а в цитируемых тут же «Записях о славных мужах конца Хань» он и семь других лиц, соответствующих «восьми кормчим» списка Фань Е, именуются просто «друзьями» [Саньго чжи, цз. 6, с. 35а; Хоу Хань шу, цз. 67, с. 7а, цз. 74б, с. 12б].

Обращает на себя внимание региональный характер «чистой» критики, получившей широкое распространение в центральных и восточных районах империи, но почти не затронувшей запад и юг. Среди 35 человек в списке «славных мужей» пятеро были уроженцами Шаньяна – небольшой области с населением, не превышавшим 600 тыс. человек; Инчуань, Жунань и Наньян представлены тремя людьми каждая; и только по одному выходцу – оба столичные чиновники – из Цзяннани и Сычуани. Конечно, эти цифры могут показаться слишком условными, тем более что среди позднеханьского чиновничества региональная принадлежность не имела большого значения. И все же остается фактом, что движение протеста ограничивалось центром и востоком. Глубинные социально-экономические причины политической нестабильности именно в этих наиболее развитых районах империи нам уже известны. Непосредственным же поводом к борьбе за власть могло послужить само происхождение гаремной верхушки. За единственным исключением все евнухи, удостоившиеся у Фань Е отдельного жизнеописания, были выходцами из центральных и восточных областей. Так, Цао Шэн родился в Пэй, Хоу Лань – в Шаньяне, Чжэн Чжун и Цао Цзе – в Наньяне, Шань Чао – в Хэнани, Чжан Жан – в Инчуани. Судя по известным примерам, уделы евнухам давались в их родных местах или по соседству с ними. Несомненно, внезапное возвышение семей евнухов особенно болезненно воспринималось их традиционно более авторитетными и влиятельными соседями в родных местах.

Я имею три сокровища, которыми дорожу: первое – это человеколюбие, второе – бережливость, а третье состоит в том, что я не смею быть впереди других.

Я человеколюбив, поэтому могу стать храбрым.

Я бережлив, поэтому могу стать щедрым.

Я не смею быть впереди других, поэтому могу стать умным вождем.

«Дао-дэ цзин»

Пожалуй, крупнейшими центрами «чистой» критики стали Наньян и Инчуань. Под предводительством Чжан Цзяня двадцать четыре уроженца Шаньяна объединились в три группы «героев», «образцов» и «кормчих» по восемь человек каждая. Они дали клятву дружбы перед воздвигнутым ими алтарем божества земли и выбили свои имена на каменной стеле [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 7а]. Как показал С. Хигаси, большинство сподвижников Чжан Цзяня, включая его самого, были выходцами из местных «сильных домов» [Хигаси, 1972, с. 36]. Весьма возможно, что аналогичные союзы в разное время существовали в других областях. Так, в 70-х годах сосланного на родину сановника Ян Чжи, фигурирующего у Фань Е среди «восьми героев», называли «главарем партии области Тайшань» [Хоу Хань шу, цз. 60б, с. 24б]²⁰.

Несколько иной характер носила «чистая» критика в Инчуани. Политически наиболее влиятельными ее вдохновителями были сановники Ли Ин и Ду Ми, сохранявшие тесные связи с высшим светом области. К ним примыкал ряд могущественных местных семей и деятелей «чистой» критики, которым посвящена, в частности, 62-я глава книги Фань Е. Среди них следует упомянуть прежде всего Сюнь Шу, известного ученого и друга Ли Ина. Некоторое время Сюнь Шу служил, затем, не поладив с Лян Цзи, ушел в отставку и завоевал в округе такой авторитет, что заслужил прозвище «божественного». Сюнь Шу имел восемь сыновей, и они, по отзыву хрониста, «были прямы, ненавидели зло, старались искоренить служителей гарема». Их прозвали «восемью драконами», а уездный правитель присвоил деревне Сюней, прежде именовавшейся «община западных магнатов», новое название – «община Гаоян» в память добродетельного сановника древности, имевшего восемь талантливых детей [Хоу Хань шу, цз. 62, с. 1а-2б]. Рядом помещены жизнеописания сановника Хань Чжао, прославившегося милостивым обращением с восставшими крестьянами, и свояченика Ли Ина, начальника «ведомства заслуг» Инчуани Чжун Хао, о котором Ли Ин любил говорить: «С почтенным Сюнем трудно сравниться в чистой мудрости, у почтенного Чжуна можно учиться совершенной добродетели» [Хоу Хань шу, цз. 62, с. 17а]. Последний крупный авторитет «чистой» критики Инчуани Чэнь Ши был родом из бедной семьи и занимал скромную должность начальника тина. Но авторитет Чэнь Ши был так велик, что о нем говорили: «Легче вынести тяжкое наказание, чем услышать упреки почтенного Чэня» [Хоу Хань шу, цз. 62, с. 19б]. Престиж достойных мужей Инчуани воплотился и в вещественной форме: земляки воздвигли в честь Ли Ина, Ду Ми, Сюнь Шу и других каменную стелу с хвалебной надписью [Хоу Хань шу, цз. 62, с. 16а]. Тем не менее инчуаньские поборники «чистоты» не создавали клятвенных союзов и в большинстве своем действовали довольно осторожно. Так, один из сыновей Сюнь Шу, Сюнь Шуан, которому, согласно популярной эпиграмме, «не было равных среди восьми драконов рода Сюнь», в 166 году призывал Ли Ина к сдержанности и благоразумию. Чэнь Ши единственный из «славных мужей» Инчуани выразил соболезнование евнуху Чжан Жану после смерти его отца и тем впоследствии уберег себя и многих своих земляков от расправы [Хоу Хань шу, цз. 62, с. 19б].

Пример Инчуани особенно явственно демонстрирует прочную смычку бюрократии и местной элиты в движении «чистой» критики. Если уклад местного общества был его глубинной основой, то борьба за власть в высших звеньях государственного аппарата – наиболее ярким выражением. Вернемся к развитию политических событий в середине 60-х годов II в.

Как уже говорилось, к 165 году сановникам «внешнего двора» удалось устранить последних евнухов, участвовавших в заговоре против Лян Цзи. Тогда же произошли важные перемены в гареме. В марте 165 года супруга Хуань-ди, императрица Дэн, была отправлена в гаремную красильню – последний приют для знатных дам, впавших в немилость. Несколько дней спустя она умерла «от печали». Члены ее семьи частью покончили с собой, частью были сосланы в родные места. В преддверии выбора новой императрицы гарем вновь оказался средоточием придворных интриг. Сам Хуань-ди благоволил к наложнице Тянь Шэн, женщине неизвестного и, стало быть, низкого происхождения. Тянь Шэн, однако, не устраивала служилую знать, которая выдвинула кандидатуру Доу Мяо, девицы из именитого рода. Хуань-ди получил серию докладов, восхвалявших добродетели Доу Мяо как женщины из «хорошей семьи» и разъяснявших недостатки низкорожденной Тянь Шэн. Для императора, только недавно избавившегося от тирании именитого семейства Лян, доводы в пользу Доу Мяо звучали, надо полагать, наименее убедительно. Но других советчиков у него не нашлось, и он, отмечает хроника, «был вынужден» уступить натиску сановников. 10 декабря 165 года Доу Мяо стала императрицей. Ее отец Доу У получил знатный титул и надел, а через год поднялся до должности командующего столичным гарнизоном.

К новой императрице Хуань-ди остался совершенно равнодушен, уделяя все внимание своей фаворитке. Тем не менее воодушевленные активной поддержкой Доу У вожди чиновничества ринулись в атаку на гаремных узурпаторов. Многие сановники, особенно Чэнь Фань, упорно добивались реабилитации пострадавших правителей Тайюаня, Наньяна и Дунхая. Ли Ин, переведенный на должность инспектора столичного округа, немедля воспользовался своими полномочиями для нажима на евнухов. Вначале он подал доклад с обвинениями в адрес Чжан Со, брата евнуха Чжан Жана. Когда Чжан Со попытался укрыться в доме брата, посланный Ли Ином отряд ворвался к Чжан Жану. Чжан Со был арестован и умерщвлен в тюрьме. Ли Ин, преследуя евнухов, часто пользовался своей привилегией производить аресты без предварительного доклада трону. Дошло до того, что евнухи вообще перестали выходить из гарема, а когда император спросил, в чем причина их затворничества, те ответили: «Боимся управляющего Ли» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 14а].

В дворцовую борьбу включился ученый Сян Кай, подавший в 166 году пространный доклад о зле, причиняемом евнухами. Выходец из восточных областей империи, Сян Кай был признанным знатоком астрологии и мантических книг. В докладе Сян Кай перечислил серию знамений, свидетельствовавших, как он утверждал, об упадке «естественной силы» династии: необычно суровая зима, странные сполохи в небе, выпавший град и сильные дожди, находка мертвого дракона, падение метеоритов, разрушение ворот Столичной школы, внезапное просветление всегда мутных вод Хуанхэ²¹. Причиной всех бед Сян Кай объявил евнухов, точнее, их вмешательство в государственные дела и личную близость к императору, не позволявшую тому произвести мужское потомство. Сян Кай почти дословно повторил требования служилой знати (он, в частности, просил помиловать осужденных противников евнухов), а также апеллировал к Лао-цзы и Будде, подчеркивая несоответствие между проповедовавшейся ими и привлекавшей Хуань-ди аскезой и сибаритством дворцовой жизни. «Когда небесный бог послал Будде красавицу, – писал Сян Кай в заключение своего доклада, – Будда сказал: «Женщины – всего лишь кожаные бурдюки, наполненные кровью», да так и не взглянул на нее. Он умел так сосредоточиться на Едином, что мог осуществить дао. Ныне же, Ваше Величество, в вашем дворце находятся самые прелестные девицы в Поднебесной. Они вкушают лучшие яства и напитки в мире. Как же Вам стать таким, как Хуан-Лао?» [Хоу Хань шу, цз. 30б, с. 31а-б]²². За протесты, граничившие с личными выпадами против императорской персоны, Сян Кай отделался кратковременной ссылкой на каторгу, где он сторожил преступников. Очевидно, алхимия космических сил и мистика религиозной аскезы производила на Хуань-ди больше впечатления, нежели морализаторские тирады его конфуцианских советчиков.

Натиск регулярной бюрократии на всех уровнях администрации заставил евнухов искать предлог для контрудара. Поводом послужило дело Чжан Чэна, ученого и прорицателя из Хэнэя, который имел могущественных покровителей в гареме. Когда один из учеников Чжан Чэна совершил убийство, Ли Ин, еще в бытность свою правителем Хэнани, арестовал его учителя, несмотря на только что объявленную амнистию. Люди Чжан Чэна настойчиво хлопотали об освобождении их патрона, и тогда Ли Ин велел казнить его. В феврале 167 года Лао Сю, ученик Чжан Чэна, с помощью евнухов сочинил донос, в котором говорилось: «Ли Ин и иже с ним берут на содержание учащихся Столичной школы и странствующих ученых, устанавливают связи сучащимися в провинции, подстрекают друг друга, создали клику и клевещут на императора, разрушая нравственные устои» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 5б].

Обвинение в создании «клики» в те времена можно было предъявить любому из тех, кто вершил судьбы империи, и оно в той или иной форме постоянно фигурировало в дворцовых усобицах. Не далее как в 166 году евнухи, по отзыву современника, «объединились в клику» для того, чтобы свалить своего врага, сановника Фэн Гуня [Хоу Хань шу, цз. 38, с. 11а], Фань Пан разоблачил в штате инспекторов связанную с евнухами «клику» из 20 с лишним человек, а евнухи со своей стороны тоже обвинили его в организации «клики» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 23а, 24а]. На сей раз евнухи формально остались в стороне, что позволило Лао Сю при всем правдоподобии его слов претендовать еще и на объективность.

Лао Сю одержал полную победу: получив доклад, Хуань-ди приказал схватить Ли Ина и ряд близких ему сановников, а признания, сделанные арестованными под пытками, вовлекли в дело еще более 200 человек, среди которых были выделены последователи Чэнь Ши. Имена тех, кому удалось скрыться, занесли в проскрипционные списки, которые были разосланы по всем управам; для поимки беглецов на дорогах были выставлены специальные дозоры.

Кто наполняет сосуд через край и оттачивает лезвие слишком остро, тот не может их долго сохранить. Если зал наполнен золотом и яшмой, то никто не в силах его охранять. Если богатые и знатные горды, то этим они сами на себя навлекают несчастья.

«Дао-дэ цзин»

Начатые императором репрессии, разумеется, вызвали бурю негодования в чиновничьих кругах. Хуанфу Гуй, однажды уцелевший благодаря поддержке учащихся, просил двор позволить ему разделить участь задержанных, но его просьбу оставили без внимания [Хоу Хань шу, цз. 65, с. 9б]. Чэнь Фань, своими непрестанными нравоучениями уже наскучивший императору и снискавший, по словам его биографа, «ненависть толпы придворных», разразился очередным докладом. Как всегда, Чэнь Фань был прямолинеен и резок: «Ваш слуга осмелится доложить, что мудрый правитель вверяется помощникам, а правитель, губящий государство, не желает слушать правдивых речей... Падая ниц, заявляю, что бывшие младший офицер Управления инспекции Ли Ин, императорский конюший Ду Ми, подчиненный Великого маршала Фань Пан – честные, непорочные люди, больше жизни преданные алтарям династии. Затыкать рот Поднебесной, превращать живых людей в глухих и слепых – чем это отличается от сожжения книг и закапывания конфуцианцев при Цинь?» В ответ Хуань-ди уволил Чэнь Фаня [Хоу Хань шу, цз. 66, с. 6б]. Между тем показания Ли Ина бросили тень на многих ставленников евнухов, и дело грозило обернуться грандиозным скандалом. Пришлось евнухам идти на попятную, тем более что Доу У решился на крайний шаг: сказавшись больным, он вернул императору все свои регалии. Хуань-ди наконец уступил. В середине 167 года участники «клики» были отпущены на свободу, хотя им навечно запрещалось занимать служебные должности – распространенный в позднеханьской империи вид наказания, именовавшийся «цзинь гу»²³.

События весны 167 года, вошедшие в историю под названием «первого запрета клики», имели двойственный эффект. Они восстановили позиции евнухов, но также дали пищу и для пропаганды поборников «чистой» критики, в конечном счете обостряя и без того накаленную политическую обстановку. Пока был жив Хуань-ди, едва ли можно было ожидать существенных перемен, но дни десятого государя позднеханьской династии были уже сочтены. Спустя шесть месяцев Хуань-ди скончался тридцати пяти лет от роду. В один день Доу У оказался отцом вдовствующей императрицы и подлинным хозяином двора. Семейство Доу возвело на престол десятилетнего Лю Хуна, дальнего потомка Чжан-ди. Доу Мяо стала регентшей при новом императоре, получившем имя Лин-ди, а Доу У по обычаю занял пост главнокомандующего с правом входа во дворец в любое время.

Внезапное возвышение Доу все перевернуло в дворцовой политике. Забыв о былых конфликтах между чиновничеством и «внешними кланами», Доу У продолжил курс на сотрудничество с бюрократией. Опальные участники «клики» немедленно получили полное прощение и были призваны ко двору. Ли Ин стал советником императрицы, заняв пост, обычно дававшийся евнухам. Чэнь Фань получил высшую должность Великого наставника.

Приглашения были разосланы и многим отставным чиновникам, имевшим репутацию непримиримых противников служителей гарема. Доу У и Чэнь Фаню не терпелось увидеть практические результаты своего господства. Довольно скоро Чэнь Фань, ссылаясь на эллипс солнца, прямо посоветовал Доу У убрать кормилицу Лин-ди и «женских служителей Палаты документов», как презрительно называли евнухов сановники «внешнего двора». «Прежде, – писал Чэнь Фань, – служители Желтых Ворот занимались только делами внутренней половины дворца, охраняя его вход и руководя его ведомствами. Ныне они вмешиваются в государственную политику и находятся на важных постах. Их младшие родственники рассеяны повсюду (в администрации), чинят произвол и беззаконие. Вся Поднебесная страдает от этого» [Хоу Хань шу, цз. 66, с. 12б]. Доу У пошел еще дальше, предложив дочери перебить всех евнухов до единого. Та согласилась предать казни лишь уличенных в преступлениях. Тогда Доу У решил для начала ликвидировать наиболее влиятельных представителей гаремной верхушки, и вновь императрица отвергла план отца. Неизвестно, что побудило Доу Мяо взять под защиту евнухов. Возможно, она стремилась играть самостоятельную роль в политике, а быть может, просто недооценивала возможностей «женских служителей». Как бы там ни было, натолкнувшись на инертность императрицы, Доу У решил действовать в одиночку, но соблюдая правила игры. Он поставил постоянным камердинером Желтых Ворот своего доверенного евнуха Шань Бина, велев ему выявить в гареме «отъявленных негодяев и самых дурных людей». Жертвой оказался служащий дворца императрицы Чжэн Ли, тут же брошенный в тюрьму Северной управы²⁴. Там Чжэн Ли подвергли пыткам, и на основе его показаний Шань Бин и помощник главнокомандующего сановник Инь Сюнь составили обвинительный акт против высокопоставленных евнухов Цао Цзе и Ван Фу, а также некоторых других. Теперь Доу У имел на руках юридический документ, ибо по нормам китайского права только показания, данные обвиняемым под пытками, имели неоспоримую законную силу.

Управляйте народом с достоинством, и люди будут почтительны. Относитесь к народу по-доброму, и люди будут трудиться с усердием. Возвышайте добродетельных и наставляйте неученых, и люди будут доверять вам.

Конфуций

Дальнейший ход событий принял непредвиденный оборот. Инь Сюнь и Шань Бин послали доклад патрону, но случилось так, что тот уже ушел почивать в свою резиденцию. Секретное донесение попало во дворец императрицы, где его тайно вскрыл евнух Чжу Юй, к ужасу своему обнаруживший в нем требование казнить всю верхушку гарема вместе с их семьями. Не мешкая, Чжу позвал 16 своих товарищей, и они поклялись уничтожить Доу У, Чэнь Фаня, смазав друг другу рты своей кровью. Узнав о плане Доу У, Цао Цзе доложил ничего не подозревавшему Лин-ди об измене главнокомандующего и убедил императора пройти в тронный зал дворца, посоветовав ему ввиду чрезвычайных обстоятельств обнажить меч и подпрыгивать при ходьбе. Затем Цао Цзе от имени императора издал указ о назначении постоянным камердинером Желтых Ворот его союзника Ван Фу и направил того в тюрьму Северной управы, чтобы арестовать Шань Бина и Инь Сюня. Оба оказали сопротивление и были зарублены на месте. Чжэн Ли вышел на свободу.

Понимая, что медлить нельзя, евнухи заставили императрицу выдать им императорскую печать и сфабриковали эдикт об аресте Доу У как мятежника. Чжэн Ли с небольшим отрядом пытался застать главнокомандующего врасплох, но тот успел бежать в казармы подвластной ему Северной армии, а прибывшие туда посланники Цао Цзе были перебиты. Тогда евнухи разослали в остальные части столичного гарнизона приказы спешить ко дворцу, а Ван Фу повел дворцовую гвардию на поимку «мятежного» главнокомандующего. Понимая, что отступать некуда, Доу У двинул свое войско на евнухов, пообещав отличившимся в бою воинам титул хоу и щедрые награды. На рассвете следующего дня, 26 октября 168 года, обе армии сошлись у главных южных ворот дворца, но сражение не состоялось. Пока Доу У и Ван Фу осыпали друг друга бранью, воины предпочли выжидать. По мере того как к Ван Фу подходили все новые подкрепления, евнухи получили солидный перевес, и воины Доу У, по словам хрониста, «привыкшие слушаться евнухов», начали перебегать на сторону противника. Через несколько часов войско главнокомандующего растаяло, сам Доу У бежал, был окружен и покончил с собой. Его отрубленную голову выставили на главной площади Лояна. Та же участь постигла Чэнь Фаня. Императрицу же перевели в Облачную башню южного дворца, ставшую местом ее заточения. «В те дни злые люди одержали верх, а все чиновники пали духом», – заключает Фан Е [Хоу Хань шу, цз. 69, с. 6а-8а].

Добившись решительной победы, евнухи воздержались от широких репрессий. Сознавая, что попытка одним ударом уничтожить своих противников рискованна, да практически и неосуществима, они постарались представить расправу над Чэнь Фанем и Доу У небольшим дворцовым инцидентом и дать возможность тем, кто остался на службе, переменить свою позицию и покровителей. В целом расчеты евнухов оправдались. Большинство сановников с полным равнодушием отнеслись к падению Доу У, а многие не упустили шанса продвинуться вверх по служебной лестнице.

Пример подал 80-летний ветеран Ху Гуан, принявший из рук евнухов печать Великого наставника²⁵. Ученый Се Би, имевший звание ланчжуна, заявлял тогда в докладе императору, что из четырех гунов только управляющий работами Лю Лун «хранил добродетель», тогда как остальные «даром получали жалованье» [Хоу Хань шу, цз. 57, с. 24а]. Все кончилось единичными протестами. Один из них раздался с неожиданной стороны – от полководца Чжан Хуаня, прославившегося успешными походами против цянов. В день гибели Доу У он пришел со своим войском на помощь Ван Фу, о чем впоследствии очень сожалел.

Летом 169 года в столице случился сильный град и ураган, тогда же в тронном зале дворца нашли некую зеленую змею. По традиции сановников попросили высказаться по поводу случившегося. Чжан Хуань подал доклад, в котором объявлял причиной этих неприятных событий убийство Доу У и Чэнь Фаня и просил реабилитировать их. Лин-ди понравился доклад Чжан Хуаня, но, встретив дружный отпор евнухов, он отступил. Чжан Хуаня лишили жалованья за три месяца.

Ровно через год после переворота евнухи перешли к активным действиям. О деталях затеянной ими интриги ничего не сообщается. Известно только, что успевший вернуться в гарем Хоу Лань подговорил какого-то недруга Чжан Цзяня донести Лин-ди об организованном Чжан Цзянем союзе. Цао Цзе представил императору-подростку дело так, будто речь шла о заговоре, представляющем смертельную опасность для династии. В 10-й луне 169 года появился эдикт, предписывавший властям «выявлять вовлеченных в клику», и в результате, по отзыву хрониста, «в Поднебесной всех выдающихся мужей, конфуцианцев и преданных справедливости объявили членами клики» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 7а-б, цз. 8, с. 4а].

Первым делом взялись за подпавших под «запрет клики» два года назад, но к ним добавилось и немало новых лиц. Часть осужденных предпочла пыткам и унизительной казни самоубийство. Самые стойкие борцы против гаремных узурпаторов мужественно встретили смерть. Ли Ин и Фань Пан, например, пришли в тюрьму сами. Но подавляющее большинство разыскиваемых предпочло скрыться. Чжан Цзянь бежал за северную границу, погубив более десяти человек, предоставивших ему приют по дороге [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 29б]. Иначе поступил Ся Фу. Не желая навлекать беду на невинных людей, он переменил внешность и под чужим именем прятался в лесах, где выжигал уголь [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 21а]. По сообщению Фань Е, репрессиям подверглись 600-700 человек, из них более 100 было казнено [Хоу Хань шу, цз. 8, с. 4а, цз. 67, с. 7б]. Отлучены были от государственной службы также родственники до пятого колена и ученики тех, кто попал в черные списки.

В историографической традиции Китая второй «запрет клики» принято считать кульминацией противоборства злодеев и добрых героев исторической драмы позднеханьской династии. Вслед за злополучным эдиктом в летописях появляются сообщения о происшествиях, указывающих на полный разлад в мире: в Хэнэе жена съела мужа, в Хэнани, наоборот, муж съел жену [Хоу Хань шу, цз. 8, с. 4б]. В хронике стихийных бедствий утверждается, что Лин-ди по наущению евнухов «запретил служить всем выдающимся своей чистотой мужам» [Хоу Хань шу, цз. 106, с. 12а]. У Фань Е члены «клики» названы «добрыми мужами», «добрыми мужами с возвышенной славой» [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 9б, цз. 79а, с. 4а].

Подобные оценки отражают только субъективное мнение их авторов. Что касается самих евнухов, то они остереглись придавать своей акции идейную окраску. Почти во всех известных случаях поводом для увольнения служили те или иные формы личных связей с мятежными сановниками – иначе говоря, преследовали их не за политические взгляды, а в соответствии с нормами политической жизни того времени. Некоторые известные враги евнухов вообще избежали наказания. Разумеется, бюрократия встретила действия евнухов в штыки. Многие служащие в провинциальной администрации укрывали людей «клики» или, подобно правителю Пинъюаня Ши Би, саботировали указ об их аресте [Хоу Хань шу, цз. 64, с. 11б]. Охотно предоставляли убежище опальным деятелям «чистой» критики и могущественные кланы на местах. Так, один из лидеров столичных учащихся Хэ Юн более десяти лет скрывался в домах «возвышенных мужей» Жунани, причем «слава его гремела повсюду в Юйчжоу и Цзинчжоу». Вместе с несколькими членами именитых семейств Жунани Хэ Юн создал тайную организацию помощи репрессированным поборникам «чистоты» в столице. Им удалось, если верить хронистам, спасти от расправы «очень многих» врагов евнухов – несомненно, благодаря симпатии и поддержке многих влиятельных лиц в администрации [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 36а, цз. 74а, с. 1б].

Глубокое недовольство элиты позднеханьского общества политикой императора получило и идейное выражение. Среди попавших в опалу деятелей было немало известных ученых, восполнивших вынужденное политическое бездействие интенсивной преподавательской и комментаторской деятельностью (к их числу принадлежал и авторитетнейший конфуцианец того времени, автор классического комментария к Пятикнижию Чжэн Сюань). Все они отвергли ханьскую официальную каноническую традицию – так называемую школу новых письмен, которая потеряла всякую популярность и исчезла еще до падения династии. Сохранились и конкретные свидетельства ученой критики ханьского двора. Так, Сюнь Шуан, скрывавшийся на восточном побережье империи, создал новое толкование «Книги Перемен», в котором провозглашал право «героических людей» свергнуть неправедную власть [Chen Chi-yun, 1975, с. 29]. Другой репрессированный ученый, Хэ Сю, в своих разъяснениях к древней летописи «Гунъян» много места отвел критике дворцовых узурпаторов и апологии «возвышенных мужей», отказывающихся служить в знак протеста против несправедливой политики государя [Ёсикава, 1976, с. 72].

Тем временем явное и скрытое противоборство между евнухами и поборниками бюрократической справедливости не ослабевало. Причиной очередного инцидента стала судьба императрицы Доу. Лишившаяся после гибели отца власти, родственников и друзей, она доживала свои дни в Облачной башне. Евнух Дун Мэн, пытавшийся наладить отношения между ней и Лин-ди, был убит по приказу Ван Фу. К тому же в марте 171 года Лин-ди женился и обрел полную самостоятельность. В следующем году вдовствующая императрица умерла от неизвестной болезни. Распространился слух, что ее умертвили евнухи, и однажды на воротах дворца появилась надпись, которая гласила, что в государстве воцарилась смута, что Цао Цзе и Ван Фу убили вдовствующую императрицу, Хоу Лань перебил множество достойных мужей, а сановники «служат как трупы» и никто из них не смеет встать на защиту справедливости. Для поимки авторов надписи были перекрыты дороги, поднята на ноги дворцовая гвардия, но тогдашний инспектор столичного округа Лю Мэн, втайне ненавидевший евнухов, не спешил с расследованием. Минул месяц, а преступники так и не нашлись. Лю Мэна понизили в должности, а на его место был назначен генерал Дуань Ин, верный союзник гаремных служащих. Предпринятые Дуань Ином розыски тоже не дали результата, но, прекрасно зная, где гнездилась крамола, Дуань Ин приказал арестовать свыше тысячи учащихся Столичной школы [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 21а]. На сей раз, по-видимому, обошлось без казней, но школа старого закала – центр политической агитации – безвозвратно ушла в прошлое. Фань Е отмечает, что после «запрета клики» учащиеся занимались больше торговлей и сочинением доносов друг на друга [Хоу Хань шу, цз. 79а, с. 4а]. Правда, еще в начале 177 года более сотни учащихся старше 60 лет(!) были отобраны на службу, но эта акция, учитывая возраст рекомендованных, была чисто символической [Хоу Хань шу, цз. 8, с. 8б]. Предпринятая в 176 году правителем области Юнчан Цао Луанем попытка добиться помилования участников «клики» успеха не имела. Лин-ди подтвердил эдикт 169 года и распорядился проверить, не состоят ли на службе лица, подпадавшие под запрет. Цао Луань погиб в тюрьме [Хоу Хань шу, цз. 8, с. 8б, цз. 67, с. 8а].

Сопротивление служилых верхов заставило императорских фаворитов из гарема искать идейную альтернативу бюрократии. Не имея опоры в конфуцианстве, евнухи в середине 60-х годов выступили инициаторами введения во дворце культа Лао-цзы и Будды²⁶. При Лин-ди евнухи попытались вырвать из рук конфуцианской бюрократии монополию на образование. В 178 году была учреждена Школа у ворот Хунду (Хундумэнь сюэ), где числилось более тысячи учащихся. Формально отбирали их высшие сановники, на деле же, как показывают негодующие отклики некоторых служилых людей, всем распоряжались евнухи. В новой школе вывесили портреты Конфуция и его учеников, но преподававшаяся там премудрость была низведена до безобидных упражнений в каллиграфии, дополнявшихся сочинением од (фу) – произведений чисто беллетристических. И то и другое делалось в угоду личным вкусам Лин-ди. Сановник Ян Цы, протестуя против засилья «приспешников наложниц и властителей гарема», назвал школу «сборищем ничтожеств, которые благодаря своим каракулям и детским забавам пользуются высочайшей милостью» в то время как «истинные ученые вынуждены прозябать в глуши [Хоу Хань шу, цз. 54, с. 24а-б].

Помимо учащихся Школы у ворот Хунду новой категорией кандидатов в чиновники стали так называемые Почтительные сыновья холма Сюань-лин (место захоронения Хуань-ди), которых Цай Юн охарактеризовал как «несколько десятков низких людишек с рынка». Отбирались они евнухами и назначались как раз на те должности, которые ранее предоставлялись успешно выдержавшим экзамены в Столичной школе [Хоу Хань шу, цз. 60б, с. 13б]. Таким образом, в царствование Лин-ди евнухи попытались обеспечить себе особые каналы отбора чиновников, практически вытеснившие регулярную систему выдвижения на службу.

Благородный муж превыше всего почитает долг. Благородный муж, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может стать мятежником. Низкий человек, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может пуститься в разбой.

Конфуций

И все-таки даже чрезвычайные полномочия и полное доверие императора не избавили евнухов от бюрократической оппозиции. Они оставались, по сути, временщиками, и редко кто из них умирал естественной смертью. В 172 году был вынужден покончить с собой Хоу Лань, обвиненный группой сановников в злоупотреблении властью. Спустя семь лет сановники Ян Бяо и Ян Цю обвинили Ван Фу в казнокрадстве и добились его казни [Хоу Хань шу, цз. 54, с. 29а, цз. 77, с. 14а]. Тогда же Лин-ди по ходатайству чиновника Хэ Хая ограничил сферу действия закона о «запрете клики» родственниками в третьем поколении²⁷. В свою очередь Ян Цю пал жертвой мести евнуха Цао Цзе. Одним словом, «запрет клики» не устранил, да и не мог устранить острых внутренних противоречий позднеханьского режима. Борьба за власть во дворце и в государственном аппарате протекала в прежних формах и не утратила прежнего накала.

Политическая борьба в царствование Лин-ди побуждает еще раз критически оценить позиции враждовавших сторон и характер их противоборства. В ходе этой борьбы мы наблюдаем не трансформацию политического режима, но скорее параллельное нарастание двух тенденций: возвышение временщиков «женской половины дворца» и усиление оппозиции регулярной бюрократии. С данным обстоятельством связана странная особенность политического развития того времени: глубокая поляризация внутри господствующего класса империи отнюдь не привела к четкому размежеванию группировок, столь яростно травивших друг друга.

Евнухи объединялись лишь в экстренных случаях, когда – как было в середине 60-х годов – на карту было поставлено самое их существование. Более того, евнухи не смогли выдвинуть никакой альтернативы бюрократическому порядку. На практике они, как и их противники, опирались на фракционалистские личные связи, хотя положение первых было в целом более неустойчивым. Признавали евнухи и ценности служилой элиты²⁸. В противном случае едва ли Чжан Жан мог, по отзыву хрониста, «устыдиться» обструкции, устроенной ему авторитетными мужами Инчуани. Попытки же евнухов выработать собственную идеологическую платформу были половинчатыми и эфемерными. Официальный культ Лао-цзы не помог предотвратить распространение оппозиционных религиозных движений, а создание новых школ – преодолеть «великую традицию» конфуцианской бюрократии. Наконец, шумные протесты против засилья евнухов не должны заслонять от нас многочисленные факты тесного сотрудничества верхушки гарема и служилой знати. Евнухи опирались на молчаливую, а зачастую и активную поддержку «живых трупов» в бюрократии, которые со своей стороны охотно пользовались выгодами сотрудничества с императорскими фаворитами. Так, в середине 60-х годов современник поименно называет двух сановников в ранге гуна и трех в ранге цина, связанных узами родства с влиятельными евнухами [Хоу Хань шу, цз. 67, с. 28б]. При Лин-ди подобные связи стали обычной практикой. Даже признанный вождь «чистых мужей» Инчуани Сюнь Шу женил своего сына Сюнь Куня на родственнице Тан Хэна²⁹. Аналогичным образом противников евнухов объединял лишь общий объект ненависти. Достаточно сказать, что после отмены «запрета клики» в 184 году пути бывших единомышленников разошлись.

Итак, распри между гаремными временщиками и блюстителями «чистоты» нельзя считать борьбой двух партий и тем более разных социальных сил. Правительство евнухов выступало скорее уродливым близнецом бюрократического правления, зеркалом политического режима империи, отразившим его внутренние слабости и пороки. Речь идет в конечном счете о противоборстве не двух социальных и политических укладов, но двух имманентных начал имперского строя, двух универсальных тенденций – противоборстве, которое не могла устранить победа одной из сторон.

Примечательно, что после 169 года, когда евнухи добились безраздельного господства, поборники «чистоты» появились в стенах гарема. Таковым был, например, евнух Люй Цян, представленный в его жизнеописании человеком «чистым, искренним и преданным общему делу». Снискав расположение Линди, Цян подал ему доклад, выдержанный в лучших традициях «чистой» критики. Люй Цян заявил, что Цао Цзе, Ван Фу, Чжан Жан и иже с ними сколотили «гнусную клику», требовал покончить с роскошью дворцовой жизни, живописал бедствия простого народа и брал под защиту Цай Юна, неутомимого критика гаремных фаворитов [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 24а-27б]. В биографии Люй Цяна упомянуты еще пять евнухов, которые «славились чистотой и преданностью и не затевали разлада в родной округе» [Хоу Хань шу, цз. 78, с. 29б]³⁰.

Грань между гаремными диктаторами и их противниками была не менее условна и подвижна, чем водораздел между гегемонистскими устремлениями и идеалом «всеобщности» внутри самой бюрократии. Черта, разделяющая «чистоту» и «грязь» имперского порядка, проходила внутри государственной администрации, внутри служилых семей и, наконец, в сердце каждого служилого человека.

Тесная взаимная связь противоборствовавших сторон не должна заслонять драматическую остроту их коллизии для современников. Обстановка, сложившаяся в середине II в., стала кошмаром для конфуцианских служилых людей, чьи идеалы служения имперскому порядку вынуждали их идти наперекор существующей власти. Вглядимся пристальнее в общественную позицию этих людей, находившихся в столь сложных отношениях с империей.