22. Алкивиад Афинский

Алкивиад принадлежал как по отцу, так и по матери к самым знатным афинским фамилиям. Его отец Клиний вел родословную своей фамилии от Еврисака, сына Аякса Теламонида. Его мать Диномаха, дочь Мегакла, внучка знаменитого законодателя Клисфена, была из могущественного рода Алкмеонидов; через нее Алкивиад был в близком родстве с Периклом и в более отдаленном с Кимоном. Его дед, по имени тоже Алкивиад, был другом и деятельным помощником Клисфена; сын этого Алкивиада, Клиний, отец нашего Алкивиада, отличался своим патриотизмом во время персидских войн: он со славой сражался при Артемизии на триреме, сооруженной на собственный счет, и. получил награду за храбрость. Тридцать три года спустя (447) Клиний пал смертью героя в несчастной битве при Короне и оставил Алкивиаду детей 4–5 лет. Опеку над маленьким Алкивиадом и его еще более малолетним братом Клинием приняли родственники со стороны матери, Перикл и его брат Арифрон.

Очень рано развились в живом мальчике, который как бы смеялся над всяким воспитанием и руководством те качества, которые отличали его в продолжение все его жизни: большая решительность, смелость, граничащая с дерзостью и бесстыдством, и неукротимое честолюбие высказывались уже в его детских играх. Когда один из сверстников Алкивиада во время борьбы сжал его слишком крепко в своих руках, Алкивиад, чтобы не упасть, вцепился зубами в руку своего противника и готов был прокусить ее насквозь. Противник выпустил Алкивиада со словами: «Алкивиад, ты кусаешься, как женщина». «Скажи лучше, как лев», — ответил Алкивиад. В другой раз он играл, еще будучи мальчиком, в кости на тесной улице, и в то самое время, когда была его очередь бросать кость, едет телега с тяжелым возом. Алкивиад требует, чтобы возница остановился; но так как тот продолжает ехать, то наш мальчик бросается на землю и растягивается поперек дороги, в то время как все его сверстники разбежались в разные стороны, и приглашает извозчика ехать через него, если ему угодно, или подождать, пока он сделает свой удар в кости. Его юношеское упрямство особенно заметным образом высказалось в отвращении к игре на флейте, которая составляла тогда необходимый предмет в обучении афинского юношества. Он постоянно отказывался учиться игре на флейте — на том основании, что это низкое и неблагородное занятие. Игра на лире не нарушает приличных свободному человеку положений тела и выражения лица, а флейта уродует лицо и не допускает пения в аккомпанемент со стороны играющего. «Пусть фиванское юношество упражняется, держа во рту флейту: оно не умеет говорить. Мы, афиняне, своими богами-покровителями имеем Афину и Аполлона; из них одна бросила прочь флейту, другой содрал кожу с Марсия, игрока на флейте», — вот что говорил Алкивиад. Из всех поэтов он предпочитал Гомера. Еще в первых годах своего юношества пришел он однажды к одному школьному учителю и потребовал какую-нибудь книгу Гомера. Когда тот отвечал, что у него нет ничего из Гомера, то Алкивиад дал ему пощечину и пошел своей дорогой.

Мать и опекуны не очень строго держали мальчика, хотя он своими выходками иногда причинял им большое огорчение; ради его любезности и умной живости они, как и все другие, смотрели с нежной снисходительностью на все его проделки; вследствие того начатки гордости, притязательности и самонадеянности усиливались более и более. Когда, достигнув 18 лет, Алкивиад сделался совершеннолетним и взял в свои руки самостоятельное распоряжение своим имуществом, он скоро стал центром тогдашнего модного света в Афинах. Все теснилось к нему и преклонялось перед его богатством и знатностью, его духовным превосходством, его любезностью и блеском его красоты. Окруженный толпой легкомысленных друзей и льстецов, угодников и соблазнителей, надменный и суетный юноша, незнакомый с умеренностью и самообладанием, предался пустой и распутной жизни, из которой и сам Перикл не мог извлечь его. Следовало опасаться, что богато одаренный, прекрасный юноша совершенно погибнет нравственно среди такой безумной жизни. Тогда сблизился с ним один невидный гражданин, который ходил без обуви и в бедном одеянии по улицам афинским и искал людей, для того чтобы своим знакомством и своей беседой с ними приводить их к добродетели; это был знаменитый своей мудростью Сократ, сын скульптора Софрониска, который оставил переданное ему отцом искусство, чтобы жить всецело для своего высокого призвания, чтобы вместо камня, дерева и слоновой кости прилагать свое образующее искусство к душам человеческим. Сократу тогда — около начала Пелопоннесской войны — было приблизительного лет. Он поставил себе задачей спасти несчастного юношу из его безумного забытья, пробудить в его богато одаренной душе благородные инстинкты и дать им верх над низкими страстями. Сократ приобрел удивительную власть над юношей, которого почти никто не мог обуздать; с высоким нравственным авторитетом показал он ему ничтожество богатства, красоты и всего того, чем он так гордился; он побуждал его к самоиспытанию и самопознанию, которое служит основанием всякой добродетели; добродетель он представлял ему как высшее благо, к которому необходимо стремиться каждому человеку. Так как Сократ предвидел, что Алкивиад, в силу своих духовных дарований и своего благородного происхождения, призван к важной роли в государственной жизни, то он старался указать ему путь к истинной государственной мудрости; он объяснил ему, какие добродетели требуются от граждан, чтобы служить основанием государственного величия, — как руководитель народа, желающий, господствовать над другими, прежде должен научиться господствовать над собой. Слова мудрости коснулись благородной стороны в душе Алкивиада; часто стоял он перед Сократом, тронутый до глубины сердца и, обливаясь слезами; юноша привязался к мудрецу, как к своему отцу, сделался его товарищем за столом, в палестре, в походной военной палатке. Но чувственность, суетность и честолюбие все еще сохраняли свою власть над легкомысленным юношей, так что он часто скрывался от своего серьезного друга и учителя, и этот последний должен был искать его, как беглеца, в его блужданиях. К несчастью, позднее Алкивиад совершенно отклонился от отечески попечительного друга и отрекся от своего юношеского увлечения в пользу его и добродетели. Все внешнее положение Алкивиада противодействовало решительному и прочному влиянию Сократа.

Вместе с Сократом сделал Алкивиад свой первый поход; в 431 году оба они отправились к Потидее в ряду гоплитов Формиона и участвовали в осаде этого города. Сократ был товарищем Алкивиада в лагерной палатке и стоял рядом с ним в боевом строю. В кровавом сражении с осажденными оба отличились блестящей храбростью; когда Алкивиад упал на землю раненый, Сократ явился его защитником и спас перед глазами всего войска жизнь Алкивиада и честь его оружия. По законному праву награда за храбрость следовала Сократу; но полководцы из уважения к знатному происхождению Алкивиада хотели ему присудить эту награду, и Сократ, чтобы содействовать воспитанию чувства истинной чести и военной доблести в своем ученике, сам предстал свидетелем в его пользу и требовал для него венка и полного военного прибора. Как Сократ при Потидее спас Алкивиада, так Алкивиад при Делионе спас жизнь Сократу. Когда афинское войско находилось уже в беспорядочном бегстве, Алкивиад, служивший в коннице, увидел, что Сократ медленно отступает, поддерживаемый только немногими отитами, в числе которых находился известный Лaxec. Он бросился вперед и с опасностью для себя прикрывал своего друга против напирающих врагов, пока не доставил ему счастливо полной безопасности.

Жизнь молодого Алкивиада представляла смену серьезного направления с легкомыслием, ошибок с раскаянием. Однажды он дал публичную пощечину одному очень уважаемому, по своему богатству и знатности очень сильному человеку — Иппонику, отцу Каллия, только потому, что он держал пари в одной веселой компании, что он, Алкивиад, сделает это. Так как эта наглость возбудила всеобщее негодование, то Алкивиад на другой день ранним утром пришел в дом Иппоника, сбросил перед оскорбленным свой плащ и сказал: «Вот моя спина, бичуй ее в наказание». Старик простил, и Алкивиад своим любезным обращением умел приобрести его расположение в такой степени, что Иппоник после выдал за него свою дочь Иппарету с приданым в 10 талантов. Но Иппарета, привязавшаяся с верной любовью к своему мужу, чувствовала себя в такой степени несчастной в своем супружестве вследствие легкомысленной и распутной жизни мужа, что наконец ушла в дом своего брата Каллия и намерена была требовать развода. Когда она сообразно с законами самолично принесла разводное письмо в суд, пришел сюда Алкивиад, взял ее на руки и через площадь пронес домой; никто не воспротивился его самоуправству. Иппарета осталась в его доме до самой смерти своей.

В первый раз, по свидетельству Плутарха, выступил Алкивиад в роли общественного деятеля перед народом по случаю одного добровольного денежного взноса, к чему государство приглашало обыкновенно граждан во время нужды или при дорогостоящих предприятиях. Алкивиад проходил однажды мимо народного собрания, в котором шли громкие и шумные рассуждения. На его вопрос, что значит этот шум, он услышал, что дело идет о добровольном взносе в пользу государства. Тогда он вышел на середину и, ко всеобщей радости толпы, принял и на себя долю взноса. Но крик и рукоплескание народа заставили его забыть о перепеле, который был у него под плащом. Птица, напуганная шумом, улетела, и вот вся толпа с криком вскочила и принялась за общую ловлю птицы и до тех пор не отстала, пока наконец кормчий Антиох не поймал перепела и вручил его Алкивиаду, чем приобрел большое расположение с его стороны.

Прежде чем Алкивиад нашел удовлетворение своему честолюбию в общественной деятельности, он старался привлечь на себя глаза афинян и всех греков блестящим и необычайным образом жизни. Большое богатство его собственной фамилии и его жены давало ему средства отличаться перед всеми щедростью, пышными представлениями и расточительной роскошью. Число его лошадей и беговых колесниц прославилось во всем мире. С семью колесницами явился он однажды на ристалище в Олимпии, чего еще не видали не только от частного человека, но и от царей, и получил там первую, вторую и третью награды. С необыкновенной пышностью праздновал он свою победу. В Афинах он был любимцем и баловнем большой толпы, которая с удовольствием и наслаждением смотрела на его дерзкие эксцентричности, наглое нарушение закона и обычая, извиняя все это как простительные и безвредные шалости и слабости. Таким образом, афиняне воспитали льва, которого впоследствии уже не могла более укротить.

В год, последовавший за смертью Перикла, когда Клеон господствовал в афинском вече, Алкивиад сделал первую попытку приобрести политическое значение. Его фамилия в последних поколениях держала себя враждебно в отношении к Спарте и стояла открыто на стороне народной партии. Но Алкивиад склонялся первоначально, как большинство молодого афинского дворянства, к Спарте и оказался врагом народоправления. Он усердно старался снова завязать со спартанцами отношения дружественного гостеприимства, прекращенные его дедом, и оказал спартанским пленным, взятым на Сфактерии, много услуг и одолжений, чем еще не достигнул, однако, большого внимания к себе со стороны спартанцев. Он принял это аристократическое направление в политике не из склонности или убеждения, но из самолюбия; он надеялся подкопать таким образом положение Никия, друга спартанцев, и думал в то же время противодействовать всемогущему Клеону, падение которого было необходимо для того, чтобы Алкивиад мог достигнуть силы и влияния. Когда Клеон пал при Амфиподе, в 422 году, и Никий сделался первым человеком в Афинах, тогда Алкивиад внезапно перешел на сторону народной партии и сделался страстным противником спартанцев. Немного прошло времени, и Алкивиад, оттеснив робкого Никия на задний план, был уже могучим вожаком народа.

С Никиевым миром начинается политическая деятельность Алкивиада, которому было тогда около 30 лет. Он обладал всеми качествами, которые обеспечивали за ним господство над подвижным народом и блестящую карьеру. Потомок самых благородных фамилий, высокого роста и несокрушимой телесной силы, образец, изящной красоты, которая, вместо того чтобы отцвесть с годами, на каждой новой ступени возраста и развития обнаруживала новые прелести; первый богач в Греции, столько же храбрый воин, сколько проницательный и деятельный полководец, неотразимый, когда он хотел склонить кого-либо на свою сторону; остроумным чарующим красноречием, превосходя большинство своих современников, тонкий и оборотливый в дипломатических переговорах, умея скрывать свои цели под наружной откровенностью, но являясь также человеком без чести, стыда и совести; любитель пышности и щедрый до крайней расточительности, высокомерный и надменный равными и высшими, благожелательный и дружелюбны к низшим, когда они не стояли на его дороге, — Алкивиад является настоящим представителем своего времени был за то любимцем афинского народа. Самое высшее место, казалось, столь же мало могло уйти от него, как и от Перикла; он, можно было думать, судьбой назначен к тому, чтобы поднять силу Афин до невиданной, неизмеримой высоты. Но ему не удалось победить странной двойственности в своем характере, разрешить в высшем единстве резкие противоположности, которые перекрещивались в его душе. Навеки чуждой и недостижимой осталась для него чистая, всегда готовая на жертву гражданская доблесть Аристида, равно как и мудрая умеренность Перикла; ее недостает Алкивиаду, как недостает ее и его времени. Не истинный властительный дух одушевляет его, не стремление достигнуть высшей власти ради великих целей — дух, который его наполняет, есть дух неслыханного своеволия и самого необузданного самолюбия, дух суетности, который жаждет только триумфов минуты и личной славы. Все, что он завоевывает, основывает, призывает к жизни, есть поэтому как бы нечто случайное: средоточие и цель его деятельности — единственно в его личности. Но поэтому и его стремление вообще лишено всякого высшего освящения, его политическая деятельность лишена истинного исторического величия.

Когда Алкивиад начал свое политическое поприще, он всеми силами старался разрушить мирное создание Никия и снова вызвать войну против Спарты, в которой он надеялся всего скорее достигнуть славы и влияния. Он скоро склонил к своим целям большую часть афинского парода и искусными переговорами произвел сильную запутанность в положении Пелопоннеса, так что значение Спарты подвергалось крайней опасности. Тогда Спарта напрягла свои силы и при Мантинее (418) разбила наголову афинян и их союз, который Алкивиад образовал против нее. Немного времени спустя Алкивиад увлек афинян к громадному сицилийскому предприятию, в котором сам он в звании полководца должен был играть первую роль. Но едва ступил он на сицилийскую почву, как был отозван.

Когда снаряжение флота, назначенного против Сицилии, было близко к своему концу, афиняне были приведены в большой страх необычайным событием. Многочисленные столбы Гермов, которые стояли на площади и на главных улицах перед домами и храмами, оказались, почти без исключения, в одну ночь обезглавленными. Виновники этого ночного святотатства остались навсегда неизвестными. Многие хотели видеть в этом легкомысленную и дерзкую шалость беспутной, пьяной молодежи; другие думали, что, должно быть, коринфяне устроили все это дело, чтобы дурным предзнаменованием напугать и отвратить афинян от похода на Сиракузы, коринфскую колонию; многие опять видели здесь намеренное оскорбление религии, широкий заговор, направленный против существования государства. Это последнее мнение старались распространить в народе именно аристократические клубы (этерии), враждебные существующему государственному порядку. Может быть, сами они и были повинны в деле, а теперь старались воспользоваться им против Алкивиада, которого они желали свергнуть. Своими речами они приводили граждан в больше и большее беспокойство и волнение и наконец достигли того, что дума и народ в продолжение немногих днем собирались множество раз для расследования дела и что потом следствие было расширено на всю область общественного богослужения. Когда уже приблизилось время, назначенное для отплытия флота и Алкивиад в звании полководца должен был сесть на корабль, тогда выступил демогог Андрокл, заклятый враг Алкивиада, с несколькими рабами и метиками и обвинил Алкивиада и его друзей не только в изуродовании статуй, но, сверх того, в святотатственном осмеянии Елевзинских таинств, которые они, по словам его, передразнивали за вином. Алкивиад будто бы играл роль иерофанта, верховного жреца, посвящающего в мистерии, Феодор — роль герольда, Политион — роль факелоносца, а другие друзья приняли роль посвящаемых в таинства. Алкивиад требовал немедленного и строгого следствия и изъявлял готовность, если вина его будет доказана, понести самое жестокое наказание; в противном случае он требовал. Чтобы его оставили неприкосновенно в его должности. Враги Алкивиада ожидали, что Алкивиад будет немедленно смещён с должности, и надеялись погубить его, когда флот с войнолюбивой молодежью будет далеко и Алкивиад останется без друзей и приверженцев. Но обстоятельства приняли другой ход. Войска, посаженные на корабли, требовали своего полководца, с которым они только и надеялись найти победу и добычу; 1000 тяжеловооруженных союзников из Аргоса и Мантинеи объявили, что они только в угождение Алкивиаду решились пуститься в далекое плавание через море и сейчас же от того откажутся, если ему будет сделана какая-нибудь неприятность. Тогда враги Алкивиада пошли на другую хитрость: через посредство нескольких ораторов, которые хотели дать себе вид, как будто они говорят в интересах Алкивиада, они представляли народу, что нехорошо отнимать дорогое время у полководца, поставленного с такими полномочиями во главе больших военных сил, только ради этого несчастного следствия, конца которому нельзя и предвидеть, между тем как и войско, и союзники в сборе; он должен в добрый час сесть на корабль и плыть по своему назначению, а когда война будет окончена, явиться к отчету. От Алкивиада не ускользнула злая хитрость врагов; он объявил: неслыханное дело человека, на котором лежит тяжелое обвинение, отправлять полководцем на войну во главе таких сил; следует немедленно произвести следствие и наказать его смертью, если он не в силах будет оправдаться, в противном случае, направляясь против врага, он должен быть в тылу совершенно безопасен от всяких интриг и происков. Алкивиада не послушали и дали ему приказание плыть по назначению.

Как скоро Алкивиад оставил Афины, враги его начали действовать смелее. Они поставили святотатство, совершенное над Гермами, в связь с осмеянием мистерий и объявили то и другое делом одной партии заговорщиков, стремящихся к государственному перевороту. Народ, доведенный до страха и раздражения, бросал в темницу каждого, кто хоть чем-нибудь казался подозрительным, и уже жалел, что Алкивиад не был задержан и осужден. С тем большей злобой свирепствовали против его оставшихся друзей и родных: их преследовали, брали под стражу и осуждали. Наконец, когда было покончено с «гермокопидами», весь гнев обратился на Алкивиада. Государственный корабль «Саламиния» был послан привести его, дабы он мог быть привлечен к суду. Посланные получили приказание не употреблять никакого принуждения, но добрыми представлениями склонить его к тому, чтобы он последовал за ними в Афины для своего оправдания; боялись, чтобы не произвести в войске волнения и бунта. Алкивиад повиновался требованию города; его не заставляли сесть на «Саламинию», но он мог оставаться на своем корабле в сопровождении своих товарищей по обвинению. Этим воспользовался Алкивиад для своего бегства. Когда оба корабля пристали в гавани города Фурии, он убежал со своими друзьями с корабля и скрывался в городе до тех пор, пока «Саламиния» не оставила гавань. Когда его в Фуриях спрашивали, почему же он бежал, то он высказал такое мнение, что большим глупцом должен быть тот обвиняемый, которому представится возможность бегства, а он вздумает предпочесть длинные хлопоты, чтобы отвратить от себя наказание перед судом. И когда некто спросил его: «Ужели Алкивиад не доверяет своему отечеству?», — то в ответ на это услышал: «Во всем другом, только не там, где идет дело о жизни и смерти. В этом случае я не доверяю даже родной матери; и она, пожалуй, по неосмотрительности может опустить в урну черный камень вместо белого».

Так как Алкивиад не явился в Афины в срок, который ему несколько раз назначался, то его наконец заочно приговорили к смертной казни. Обвинение представлено было народу Фессалом, сыном Кимона, принадлежавшим к партии заговорщиков-аристократов (олигархов); оно гласило, что Алкивиад осмеянием мистерий сделался виновным в государственном преступлении против Елевзинских таинств, Димитры и Коры. Имение осужденного было конфисковано, жрецы и жрицы государства получили приглашение произнести против него отлучение и проклятие. Только жрица Феано отказалась исполнить это; она объявила: «Для благословения, а не для проклятия я сделалась жрицей».

Когда Алкивиад услышал, что его осудили на смерть, он произнес: «Я покажу афинянам, что я еще жив». Из Фурий он бежал сначала в Аргос, а потом в Спарту, к исконным врагам своего отечества, и здесь скоро оправдал свою угрозу. Он побудил спартанцев к войне против афинян и уговорил их послать в Сиракузы Гилиппа. На стороне афинской уже ощутительно было отсутствие гениального военного таланта Алкивиада — Гилипп, напротив, снова пробудил силу сопротивления и упавший дух в осажденных и доставил им окончательную победу. Таким образом, с одной стороны удаление Алкивиада от войска, вызванное преступными происками в Афинах, с другой стороны его советы, данные врагам своего отечества, — всего более содействовали тому, что поход, им самим вызванный, кончился самым несчастным образом. Алкивиад дал спартанцам и другой совет, также гибельный для Афин: они должны были укрепить какой-нибудь пункт на аттической земле и постоянно удерживать его за собой как точку опоры в нападениях на Афины. Как самое удобное для этой цели место Алкивиад указал им Декелию: отсюда можно было постоянно беспокоить Афины, находящиеся на расстоянии только трех миль, отсюда всегда легко было запереть дороги, ведущие в северо-восточную Аттику и на Евбею. Место было занято царем Агисом, сыном Архидама, в 413 году, и имело такое важное значение для хода войны, что последняя часть Пелопоннесской войны была названа Декелийской войной.

В Спарте Алкивиад не только имел большое влияние в руководящих кругах, но приобрел также и у толпы большое удивление и уважение; потому что он жил в Спарте просто и трезво, как настоящий питомец Ликурга: носил простое спартанское платье, занимался гимнастическими упражнениями, ел ячменный хлеб и кровяной черный суп. Вообще он владел в высшей степени искусством приноровляться везде к местным обычаям. «В Спарте он был гимнастом, — говорит Плутарх, — умеренным и мрачным человеком, в Ионии распущенным и веселым любителем удовольствий, во Фракии — пьяницей, в Фессалии — ловким наездником; находясь, наконец, при сатрапе Тиссаферне, он умел затмить персидскую пышность своим расточительным великолепием».

После несчастного исхода сицилийской экспедиции угнетенные союзники афинские, воспользовавшись благоприятным случаем, частью отложились и заключили союз со спартанцами. Так поступили Хиос, Лесбос, Кизик. Спартанцы, при помощи сицилийских союзников, создали себе также морскую силу, чтобы вести решительную борьбу с афинянами на море; они, сверх того, заключили союз с Тиссаферном, персидским наместником в юго-западных провинциях Малой Азии. На основании этого союза Тиссаферн платил вспомогательные деньги для продолжения войны; Алкивиад достиг того, что он сам с одним спартанским полководцем был отправлен в Ионию и был здесь душой всех переговоров с Тиссаферном, у которого он приобрел величайшую благосклонность своей изворотливостью. Спартанцы благодаря Алкивиаду имели верх над афинянами в Ионии и на соседних водах, хотя афиняне уже оправились после первого ужаса, следовавшего за сицилийским несчастьем, и с напряжением всех сил выслали новые флоты и новые войска на театр войны. Алкивиад между тем все-таки не был уверен в прочности своего положения между спартанцами и воспользовался своими отношениями к Тиссаферну не столько для усиления Спарты, сколько для своих интересов и своей безопасности. Он поставил себя так, что в случае нужды мог обойтись без спартанцев и даже со средствами, полученными от Тиссаферна, перейти опять на сторону афинян.

Несмотря на важные услуги, оказанные спартанцам, Алкивиад действительно приобрел много врагов между ними. Многие ненавидели его, как чужестранца, и ревниво смотрели на его успехи; его соблазнительная, бесстыдная связь с Тимеей, женой царя Агиса, возбуждала большое негодование и навлекла на него смертельную ненависть Агиса. Жажда мести со стороны врагов достигла наконец того, что спартанское правительство послало в Ионию полководцу Астиоху приказание умертвить Алкивиада. Он получил, однако, об этом известие еще вовремя, как говорят, от Тимеи, и бежал из спартанского лагеря к Тиссаферну. Теперь требовалось произвести новый поворот в положении вещей, зависевшем вполне от одной личности Алкивиада. Афиняне достаточно убедились, что он еще жив, вполне почувствовали, что значит иметь его врагом; пусть теперь и спартанцы почувствуют это. Собственная личность всегда была главным делом для Алкивиада. Раньше, находясь на службе спартанской, он озаботился приобрести себе личное расположение Тиссаферна; теперь он старался услужить у Тиссаферна афинянам против Спарты, чтобы открыть себе путь к возвращению в отечество.

Прежде всего он стал представлять Тиссаферну, что персидские интересы требуют, чтобы ни спартанцы, ни афиняне не достигли решительного перевеса, и заставил перса прекратить денежные пособия Спарте и остановить финикийский флот, который должен был явиться в ионийских водах для содействия спартанцам. Потом он вступил в отношения с влиятельными олигархами, членами тайных аристократических клубов, находившимися в афинском лагере, и обещал им доставить Афинам денежное пособие Тиссаферна, если будет низвергнута демократия в Афинах и он сам будет призван снова на родину. Олигархи действительно устроили государственный переворот в Афинах (411); олигархическая дума из 400 членов овладела правлением, стараясь потом удержать его в своих руках тираническим насилием; она ограничила число граждан, имеющих право являться в народных собраниях, пятью тысячами человек. Но по истечении трех месяцев олигархи были снова низвергнуты в Афинах народом, так как существовало основательное подозрение, что они, для обеспечения своего господства, готовы предать государство Спарте. Душой этого олигархического движения был старый оратор Антифонт, казненный после низвержения олигархической партии.

Алкивиад вызвал этот олигархический переворот, может быть, с целью уничтожить, до возвращения своего в Афины, своих старых врагов, которые процессом гермокопидов изгнали его из отечества. По крайней мере, несомненно, известно то, что он скоро обратился против них и много содействовал их падению. Афинское войско, которое стояло лагерем на острове Самосе, при известии о насильственном утверждении власти олигархов в Афинах восстало против этого и под предводительством патриотически настроенного Фразивула и его друга Фразилла, решилось сохранить народное правление. Лагерь на Самосе был объявлен истинными Афинами; не войско, здесь находящееся, но те, которые остались на родине, отпали от отечества и устроили свое собственное государство, Фразивул и Фразилл были избраны полководцами и призвали назад Алкивиада, с которым они были в переговорах, объявив его верховным предводителем армии.

Первая услуга, которую Алкивиад оказал отечеству после многолетнего изгнания, состояла в том, что он удержал войско, раздраженное против олигархов, от мстительного похода на Афины, которого оно требовало; этим Ионийское море было бы совершенно отдано в руки врагов и междоусобная война внесена в сами стены афинские.

Алкивиад умел воспламенить новое мужество в афинском войске, и немедленно обратился к наступательной войне. Сначала он крейсировал со своей эскадрой из 22 кораблей в Ионийском море, опустошал отпавшие города и привел эту часть моря опять под власть афинян. По том он обратился на север, к Геллеспонту, куда еще прежде отправился остальной флот под начальством Фразивула и Фразилла. Спартанцы под начальством своего энергичного вождя Миндара перенесли именно в те страны театр военных действий, чтобы, после того как хитрый и пронырливый Тиссаферн оставил их, вступить в союз с Фарнабазом, персидским наместником в северо-западной части Малой Азии, и покорить города на Геллеспонте и Пропонтиде, оставшиеся верными афинянам. Если бы эти воды перешли во власть спартанцев, то афинянам, которые уже потеряли Евбею и, вследствие занятия Декелии, почти половину собственной земли, был бы отрезан подвоз съестных припасов из Понта. Еще в конце июля (411), до прибытия Алкивиада, благодаря проницательности и храбрости Фразивула и Фразилла, афиняне одержали победу над превосходным в числе спартано-Сиракузским флотом. Немного времени спустя после этого, на том же самом месте Миндар с 90 кораблями снова напал на 71 корабль афинский, между тем как берег был покрыт войсками Фарнабаза. Целый день оба флота боролись между собой и уже к вечеру победа склонялась на сторону спартанцев; тогда появилась вдали эскадра Алкивиада. Думали, что это спартанские корабли; афиняне испугались, спартанцы ликовали. Но вот Алкивиад велел выбросить пурпурный флаг на своем адмиральском корабле и бросился в середину пелопоннесцев, победоносно преследовавших своих противников. Он разбил их, пригнал к берегу и проник, неся разрушение, в середину кораблей, экипаж которых искал спасения вплавь; все корабли были бы взяты, если бы Фарнабаз с опасностью собственной жизни не отбил афинян. Тридцать неприятельских кораблей попали в их руки; кроме того, они возвратили собственные корабли, захваченные спартанцами в продолжение дня.

Между тем как афиняне при Систе (Сестосе), а спартанцы при Абидосе стояли друг против друга, внимательно наблюдая одни за другими, Алкивиад, в блеске своего нового счастья, со своей военною свитой, снабженный богатыми подарками, отправился к Тиссаферну. Тиссаферн, ревнуя Фарнабазу, пришел около этого времени к Геллеспонту, дабы снова вступить в переговоры со спартанцами. Чтобы ослабить жалобы спартанцев на свое вероломство и оправдаться перед Великим царем, он велел задержать опасного афинянина, своего прежнего гостя и приятеля, и отправил его в Сарды. Через 30 дней Алкивиад ускользнул от своих стражей и на лошади, которую успел захватить, прискакал в Клазомены. Отсюда он отправился назад к афинскому флоту, который теперь стоял при Кардии, на западной стороне фракийского Херсонеса. Миндар удалился в Пропонтиду для покорения Кизика. Стянув вместе свой флот, Алкивиад с 68 парусами приплыл в Геллеспонт к острову Проконнису, против Кизика. Враги ничего не знали о его приближении, потому что Алкивиад задерживал все суда, которые могли возвестить о его прибытии. Был февраль месяц; под сильным зимним дождем направился Алкивиад с 40 кораблями против гавани Кизика. Когда темнота прояснилась, афиняне увидели флот пелопоннесский на высоте Кизика, занятый морскими маневрами. Алкивиад, как будто напуганный превосходством сил противника, обращается в притворное бегство и заманивает врагов все далее и далее от гавани, пока наконец остальная часть его флота под командой Фразивула и Ферамена ударяет им в тыл и отрезает от гавани. Пелопоннесцы в страхе бегут к берегу, где стоит персидское войско. Алкивиад следует за ними и в жарком сухопутном сражении одерживает полную победу. Миндар пал в сражении, Фарнабаз убежал. Афиняне овладели всеми неприятельскими кораблями, за исключением сиракузских, которые были зажжены собственным экипажем, взяли множество пленных и заняли на следующий день беззащитный Кизик. Захвачено было письмо одного второстепенного спартанского военачальника, отправленное на имя эфоров в Спарте, следующего содержания: «Счастье нас покинуло: Миндар убит, люди голодают; мы не знаем, что делать».

Победа при Кизике (410) была самым блестящим военным делом в Пелопоннесской войне; она пробудила в афинянах надежду на полное восстановление их прежнего владычества на море. У себя в Афинах они снова учредили полную демократию, чем они после низвержения четырехсот еще медлили. Спартанцы были в таком унынии, что отправили в Афины мирное посольство; но там они получили отказ. Ближайшей задачей Алкивиада теперь было снова возвратить под власть афинян Геллеспонт и Босфор, через которые шел их торговый путь в Понт, и покорить опять отпавшие города в той стране, которым помогал Фарнабаз. Фарнабаз продолжал вести упорную войну и защищал два главных оплота — Халкидон и Византию. Сделав несколько походов внутрь страны, разграбив много городов и сел, уведя толпы пленных, заставив заплатить себе богатый выкуп, Алкивиад стал перед Халкидоном. Ревностной осадой и счастливыми битвами со спартанцем Иппократом, находившимся в городе, и с Фарнабазом, поспешившим на выручку, Алкивиад поставил дела в такое положение, что Фарнабаз вступил с ним в переговоры, обещал мирный трактат с Персией и 20 талантов военных издержек в вознаграждение за Халкидон, который впредь должен опять платить подать афинянам, но оставаться в руках пелопоннесцев. Алкивиад заключил этот договор, чтобы доставить, афинянам персидские субсидии, которые он обещал им.

До заключения трактата, соскучившись осадой Халкидона, Алкивиад исполнил с отделением своего войска одно славное предприятие — против города Селимврии, лежащей на западе от Византии. Он был в отношениях с одной партией в городе, которая хотела впустить его около полуночи в город. Но заговорщики, по недоверию к одному из своих товарищей, подняли сигнальные огни слишком рано, прежде чем войско было готово. Алкивиад, вслед за появлением огней, направился быстрым шагом в сопровождении почти 30 человек к городской стене, приказав остальным следовать за собой как можно скорее. Едва только он с этими 30, к которым, впрочем, присоединились еще 20 легковооруженных, вторгнулся в городские ворота, как его встретили жители Селимврии с оружием в руках. Борьба с превосходными силами была невозможна; тогда Алкивиад приказал трубой подать знак к молчанию, и один из его людей провозгласил, что обитателей Селимврии пощадит афинское оружие. Это самоуверенное объявление заставило селимвриан думать, что враг находится внутри уже в большом числе. Между тем как завязались переговоры, подошло войско Алкивиада, и Селимврия сдалась; она заплатила потребованные деньги и приняла афинский гарнизон.

Покончив с Халкидоном, Алкивиад направился против Византии, защищаемой спартанцем Клеархом. После осады, несколько более продолжительной, и она была взята осенью 409 года. Теперь северная часть моря опять была в полной власти афинян и спартанцы были почти совершенно согнаны с моря. После таких успехов Алкивиад мог опять явиться среди своих сограждан; он устроил торжественное возвращение на родину. Весь флот собрался при Самосе; пока Фразивул с 50 кораблями продолжал покорение фракийских городов, Фразилл с остальными кораблями поплыл в Пирей, чтобы возвестить прибытие самого победителя. Все корабли были богато нагружены военной добычей, убраны щитами и различными украшениями разрушенных неприятельских кораблей; 114 кораблей, взятых в добычу, следовали сзади длинным рядом. Алкивиад с 30 кораблями еще сделал набег на пелопоннесские гавани и потом, получив известие, что он избран стратигом, приглашаемый своими друзьями, вступил в Пирей 25 таргелиона (6 июня).

Весь город поспешил к Пирею и стоял плотной толпой на берегу, чтобы увидеть своего великого Алкивиада. Он еще боязливо медлил оставить свой корабль, пока пришли его друзья и с открытыми объятиями приглашали его ступить на землю. Тут все потеснилось к нему, чтобы приветствовать его восторженными криками, чтобы коснуться его одежды, чтобы бросить на него венок из цветов; взрослые указывали его юношам, многие проливали слезы. Прошлое было прощено и забыто. Веселым, радостным шествием вступил он в город, на Пникс, где сходились народные собрания. Здесь народ услышал еще раз голос своего любимого, необыкновенного человека, который со слезами умиления говорил о своих собственных страданиях, без упреков афинянам, обвиняя одну судьбу, и потом быстро перешел к надеждам и ободрительным видам на будущее и к ближайшим задачам государства. Народ украсил его золотыми венками и назначил его полководцем на суше и на море с неограниченной властью. Проклятие, которое на нем лежало, было снято жрецами и памятные камни о его осуждении брошены в море; его имение было ему возвращено.

Алкивиад стал, таким образом, во главе государства с властью, какой едва ли когда владел Перикл. Он воспользовался летним временем для новых вооружений и, еще, прежде чем приступить к новым предприятиям, доставил афинянам ту радость, что они могли, под защитой доставленных им военных отрядов, совершить в сентябре месяце обычную процессию для празднования Елевзинских мистерий из Афин в Елевзис. До сих пор, со времени утверждения спартанцев в Декелии, они должны были отправлять процессию морем — теперь они беспрепятственно совершили ее сухим путем. Вскоре после этого торжества Алкивиад отправился с 1500 тяжеловооруженных, 150 всадников и 100 кораблями в море, прежде всего против отложившегося Андроса. Андросцы при одной вылазке были разбиты, но город не был взят. Этим тотчас воспользовались враги Алкивиада в Афинах, аристократы, которые были встревожены необычайными почестями, оказанными Алкивиаду, и его большими полномочиями, и теперь старались заподозрить его перед народом. Народ уже сделался недоверчив, потому что, по его мнению, для Алкивиада все должно быть возможно. Вскоре за тем помощник Алкивиада в командовании войском, Антиох, тот самый, который некогда возвратил ему перепела, нарушив прямое запрещение своего командира, который по делам отлучился от флота, вступил в сражение с Лисандром, предводителем спартанского флота, и потерял 15 триер. Противники Алкивиада выступили тогда открыто, обвиняя его в небрежности, соглашении с врагом, в стремлении к единодержавию и довели близорукий, непостоянный народ до того, что он низложил единственного человека, который мог его спасти, который был в силах бороться с Лисандром.

Глубоко оскорбленный таким несправедливым и незаслуженным наказанием, Алкивиад удалился во Фракию, где он устроил себе убежище в одной крепости, Визанфе. Отсюда он на свой страх и с наемными войсками вел мелкую войну с соседними фракийскими народами, из добычи составил себе большое состояние и вместе с тем доставил соседним грекам спокойствие о нападении варваров. Когда афинский флот в 405 году беспечно стоял при Эгоспотаме (козьей реке), вблизи Визанфы, несмотря на близость внимательно подстерегавшего своих врагов Лисандра, Алкивиад почувствовал в себе побуждение оказать еще раз услугу своему отечеству. Он приехал в афинский лагерь и предложил свою помощь. Прежде всего, он обратил внимание полководцев на невыгодность их положения. Но эти последние высокомерно отвергли его услуги. «Не он, — говорили они, а другие командуют войском». Последствия показали, что Алкивиад был прав: весь афинский флот был уничтожен. После занятия Афин Лисандром Алкивиад не считал себя более безопасным во Фракии. Он переселился с богатыми сокровищами в Вифинию и отсюда во Фригию к Фарнабазу, чтобы при его посредстве пробраться к царю Артаксерксу, которого он надеялся склонить к освобождению Афин из-под Лакедемонского господства. Униженные, поставленные под власть 30 тиранов, назначенных Лисандром, афиняне с раскаянием вспоминали о своем Алкивиаде и все еще ждали его помощи, равно как и тираны в свою очередь следили за ним со страхом и неоднократно представляли Лисандру, что их власть в Афинах не может считаться прочной, пока жив Алкивиад. Лисандр поэтому выхлопотал у спартанского правительства требование к Фарнабазу, чтобы тот прервал жизнь Алкивиада. Фарнабаз первоначально с негодованием отверг позорное предложение убить своего гостя и сделаться спартанским палачом; но когда стали грозить ему разрывом союза между Спартой и Персией, он поручил своему дяде Сузамифру и брату Магею убить Алкивиада. Алкивиад уже находился на пути в Сузы и остановился — зимой 404 года — во фригийской деревне Мелисса может быть, в ожидании лучшего времени года. Оба перса приходят в Мелиссу и подговаривают окрестных крестьян против Алкивиада. Крестьяне ночью окружают дом, в котором жил Алкивиад, складывают кругом груды дерева и зажигают их, чтобы сжечь вместе с тем героя, к которому они не смеют приблизиться. Пробужденный ото сна треском пламени, Алкивиад схватывает некоторое количество ковров и платья, бросается в пламя; с плащом кругом левой руки, с кинжалом в правой, он вырвался этим путем на волю, за ним его подруга Тимандра и верный аркадский раб. Варвары издали посылают град стрел и копий против Алкивиада, и он падает мертвый. Убийцы отрубили его голову, чтобы принести ее сатрапу; Тимандра прикрыла обнаженное туловище своей одеждой и сожгла его в пламени дома. Пепел она погребла со всем усердием любви, с возможным для нее великолепием.

Таким образом, Алкивиад, человек, по-видимому, предназначенный своим положением и своими дарованиями составить величайшее счастие, блеск и спасение своего отечества, умер, испытав разнообразные превратности судьбы, на 47-м году своей жизни, одинокий и оставленный, вдали от отечества, между варварами и от руки убийц, между тем как его отечество томилось под спартанским игом. Если сам Алкивиад много повинен в несчастье своего отечества и в собственной участи, никто, однако, не откажет в сострадании его трагической кончине.

Во время Самнитских войн римляне получили из Дельф приказание поставить у себя статуи самого мудрого и самого храброго из греков; они поставили на форуме медные статуи Пифагора и Алкивиада. Когда позднее император Адриан в своем путешествии по империи прибыл в Мелиссу, он приказал поставить на погребальном холме Алкивиада его мраморную статую и установил, чтобы ежегодно приносимы были блестящие жертвы в честь героя.