Глава XVII

Летучий Боевой Отряд «Карла» и его гибель

Именно в этот период Азеф впервые вошел в непосредственные и тесные сношения с тем Летучим Боевым Отрядом «Карла», которому суждено было вписать последние трагические страницы в славную книгу о героической борьбе русских террористов-одиночек, — страницы, вся полнота трагизма которых особенно понятной становится только теперь, когда пред нами вскрываются закулисные стороны истории…

Осень 1907 г. несла начало тяжелой, мрачной полосы русской истории. Реакция торжествовала по всему фронту, с каждым днем захватывая все новые и новые позиции, — не только в мире политической борьбы, но и в общественной жизни, в литературе, в области личных настроений. Массовое движение было раздавлено. Под тяжестью репрессий согнулась деревня. Обессиленные прошлыми потерями и острым промышленным кризисом, молчали рабочие в городах. Совершенно прекратились политические демонстрации. Почти на нет сошла волна стачек. Стало ясно, что старый режим, — пусть только на время, — вышел победителем из схватки, — и это накладывало свою печать на настроения представителей тех групп, которые еще так недавно поставляли основные кадры активных деятелей различных революционных организаций.

Еще недавно здесь безраздельно господствовали боевые настроения. Личные интересы отступали на задний план, — растворялись в интересах коллективного «я» ведущей борьбу революционной массы. Любая личная жертва во имя блага этого коллектива казалась и возможной, и легкой… Теперь этот коллектив распадался, — и личные заботы и интересы выступали на первый план. Еще вчера проблема личного устройства в жизни целиком сливалась с проблемой коллективной переустройства всей русской жизни вообще, — казалась небольшим частным случаем последней. Сегодня, забыв о задачах коллектива, каждый начинал сам по себе решать проблему своего личного устройства.

Это настроение было общим для всех социальных слоев, которые активно участвовали в революционной схватке. Многие и многие из наиболее деятельных рабочих, еще недавно целиком отдавшие себя на служение коллективу и думавшие только об интересах класса, теперь прилагали все усилия к тому, чтобы выбиться в мастера, завести собственную маленькую мастерскую, сдать экзамен на учителя и т. д. Многие и многие из революционеров-крестьян, которые еще вчера шли впереди остальных в борьбе за коллективное решение земельной проблемы, теперь спешили использовать новые законы, специально созданные для того, чтобы разбить единство крестьянского движения, и уходили из общины на хутора, все внимание сосредотачивая на заботах об укреплении своего индивидуального хозяйства.

С наибольшей силой этот уход в личную жизнь отразился в рядах революционной интеллигенции. Это было только вполне естественно. Моменты личного самоотречения всегда играли большую роль в настроениях представителей этого слоя. Перед многими из них всегда стояли широко раскрытыми двери для личного устройства, и не шли этим путем они исключительно потому, что не желали на нет становиться. Теперь такое желание явилось, — и большинство из них стремительно ринулось в эти открытые двери.

Только очень немногие оставались на посту, стараясь в изменившейся обстановке и в изменившихся формах служить тому же делу, которому они служили раньше. Большинство уходило, — кто в науку, кто в работу по своей специальности, кто просто в личную жизнь. В лучшем случае люди оставались субъективно верны своим прежним идеалам, и на свой отход от революционной борьбы смотрели, как на временный, вынужденный обстоятельствами. Но обычно отход фактический был связан с отходом и идейным: встав на путь индивидуального решения проблемы личного устройства в жизни, люди искали оправдания своему поведению в идеологическом обособлении себя от коллектива, в теоретическом противопоставлении «прав личности» правам общества. Как сорная трава, бурно разрастались всевозможные сорта «индивидуализмов». И как неизбежное следствие, — в обстановке этого развала на смену старым ригористическим нравам революционной среды приходили настроения погони за удовольствиями и наслаждениями. Люди как будто бы стремились в этом отношении наверстать то, что ими было упущено за годы их участия в революционной борьбе. И в литературу, — печальной памяти литературу эпохи реакции, — мутной струей хлынула порнография… Создавалась обстановка, о которой поэт-сатирик тех лет так метко писал:

Разорваны по листику
Программки и брошюры,
То в ханжество, то в мистику
Нагие прячем шкуры.
Славься чистое искусство
С грязным салом половым!
В нем лишь черпать мысль и чувство
Нам, — ни мертвым, ни живым.

Таковы были типичные настроения тех дней. Но они не были всеобщими. Было не мало одиночек, которые не могли или не хотели идти вровень с уходившей волною. Одни были выбиты революцией из нормальной колеи своей жизни и теперь не могли вернуться в нее, — если бы даже и хотели. Другие, более цельные и стойкие по натуре, не хотели сворачивать с раз избранного пути, хотя порою и могли это сделать, — и в повальном дезертирстве других видели только лишний мотив для повышения своей собственной активности. А так как преодолеть растущую апатию они, естественно, не могли, так как разбудить активность масс им было не под силу, — то логика вещей с неизбежностью толкала их на путь партизанской борьбы одиночек. В них нарастали настроения отчаяния и обреченности, — и они шли в террор, движимые скорее чувством мести, чем верой в возможность победы.

В этом была своя логика: террористы-одиночки в свое время первыми начинали борьбу на аванпостных стычках с врагом, — в дни, когда массы еще не были достаточно активны. А теперь, когда массы уже перестали быть активными, такие же одиночки последними покидали поле борьбы, в арьергардных боях прикрывая отступление революционной армии… Отряд «Карла» составился из таких одиночек. Они составляли дружную, тесно спаянную семью, все члены которой вели почти аскетический образ жизни. В этом отношении они были антиподами многих из руководящих деятелей Боевой Организации Азефа. Этот последний не без успеха прививал своим ближайшим сторонникам мысль о необходимости для террориста по соображениям конспирации вести широкий образ жизни, не жалея средств партийной кассы: «когда речь идет о человеческих жизнях, — часто говорил он, — считать копейки не приходится.» В Отряде «Карла», наоборот, всегда с большой щепетильностью относились к каждой партийной «копейке». Целый ряд членов Отряда не только ничего не брал из его кассы, живя на свои личные заработки, но и делал вклады в эту кассу.

А. А. Аргунов вспоминает, как поразил его подобный подход к партийным средствам, когда ему, в качестве кассира Центрального Комитета, пришлось первый раз вести переговоры с «Карлом» о бюджете отряда: ни к чему подобному в сношениях с Азефом он не был приучен. Временами эта экономия партийных средств была даже чрезмерной и шла в ущерб интересам конспирации, но для настроений, господствовавших в Отряде, она была в высшей степени характерна.

Свою работу отряд строил по системе коротких ударов. Его основные базы находились в Финляндии, конституция которой делала проживавших на ее территории революционеров недосягаемыми для русской полиции. Там были конспиративные квартиры Отряда, их лаборатории, склады, архив. Там же жили все члены Отряда. Вся подготовительная работа велась при помощи сочувствующих, через которых собирали нужные сведения. Основное руководство этой работой было в руках «Карла», — но внутренние отношения в Отряде были построены на строго демократических началах и каждому из членов предоставлялась полная возможность для проявления личной инициативы. Исполнители выступали на сцену только тогда, когда вся подготовительная работа была сделана. Тогда они появлялись из Финляндии в Петербург, наносили намеченный удар и затем те из них, кто не был арестован, вновь скрывались в Финляндию.

Типичным примером работы Отряда было убийство главного военного прокурора ген. Павлова, — главного руководителя военно-полевых судов. Павлов знал, что его деятельность сделала его ненавистным для революционеров: когда он появился на трибуне Госуд. Думы, вся зала его встретила несмолкаемыми криками; «убийца», — и ему не дали говорить.

Поэтому он принимал чрезвычайные меры предосторожности и никуда не выходил из здания военно-судного управления, в котором находились и его частная квартира, и служебный кабинет. Даже для прогулок он пользовался только внутренним садиком здания, считая себя там в полной безопасности за спиною военного караула, который нес тщательную охрану всего здания. Организовать нападение оказалось возможным потому, что среди военных писарей управления нашлись сочувствующие, которые не только сообщили все необходимые подробности о внутренних распорядках в здании и об образе жизни самого Павлова, но и непосредственно помогли организаторам дела, дав условленный сигнал о времени выхода Павлова на прогулку. По этому сигналу террорист, бывший матрос Егоров, — один из руководителей незадолго перед тем жестоко подавленного военного восстания в Кронштадте, — вошел во двор здания переодетый вестовым, якобы присланным со срочными бумагами, и несколькими выстрелами из револьвера наповал убил Павлова.

Конечно, не все свои планы Отряду удавалось осуществлять с таким успехом, как этот. До перехода отряда в ведение Азефа удачи в его деятельности перемежались с неудачами. Но в общем и целом деятельность Отряда развертывалась вполне успешно, — а сам Отряд укреплялся и рос.

Много места в деятельности Отряда занимала борьба против тех представителей тюремного ведомства, которые выделялись своей жестокостью в отношении к политическим заключенным. Этот вид террора, — террор тюремный, вообще весьма характерен для периода 1907 и последующих годов, когда победившая реакция повела систематический поход против своих пленников, вымещая на них свою злобу за только что пережитые страхи. По приказу из Петербурга повсюду в тюрьмах вводился строжайший режим. За малейшее нарушение полагались суровые кары. Для политических, осужденных на каторгу, было введено даже телесное наказание. Заключенные делали отчаянные попытки оказывать сопротивление: устраивали голодовки, обструкции, прибегали к самоубийствам… Это не давало результатов. Все протесты бывали беспощадно подавляемы. Власти не останавливались перед применением вооруженной силы, и в синодиках борьбы числилось уже не мало имен убитых и раненных при такого рода столкновениях. Но между революционерами, находившимися в тюрьмах, и революционерами, оставшимися на свободе, тянулось много нитей, — и политической солидарности, и личной близости. А потому на насилия против арестованных оставшиеся на свободе часто отвечали актами террора: их исчисляют десятками.

Несколько актов тюремного террора было совершено и Отрядом «Карла». Между прочим, им было организовано убийство начальника Алгачинской каторжной тюрьмы Бородулина, который первым применил телесные наказания к политическим каторжанам. К этой же группе тюремного террора относилось и то предприятие, подготовка которого была основным делом Отряда в момент перехода его в ведение Азефа и Гершуни: жертвами его должны были пасть, с одной стороны, главные вдохновители всей политики тюремных репрессий, министр юстиции Щегловитов и начальник главного тюремного управления Максимовский, а, с другой петербургский градоначальник Драчевский. Кроме того, Отряд планировал взрыв Совета Министров во время заседания Государственного Совета. Параллельно с этим одна специальная группа вела подготовку покушения против командующего войсками московского военного округа, ген. Гершельмана. Все эти планы после перехода Отряда под руководство Азефа и Гершуни были предоставлены на утверждение последних и ими в основном одобрены.

На первой очереди стояли выступления против Щегловитова и др., с одной стороны, и против Гершельмана, с другой. Оба они состоялись, — хотя по случайным причинам первое из них и не смогло развернуться по намеченному плану, оборвавшись на первом звене: начальник главного тюремного управления Максимовский был убит членом Отряда Рагозинниковой, но она не смогла дать условленного сигнала, от которого зависело выступление против остальных намеченных лиц, а потому эти выступления не состоялись.

Предупредить оба эти выступления Азеф имел полную возможность, но сделать этого он не захотел. По рассказам Герасимова поведение Азефа в этот период рисуется в следующих чертах: он очень подробно рассказал про все прения в Центральном Комитете по вопросу о восстановлении Боевой Организации для целей цареубийства и о том, что он становится во главе последней; равным образом он сообщил, что все остальные террористические предприятия передаются в ведение «Карла», но умолчал о том, что деятельность «Карла» теперь поставлена под его, Азефа, и Гершуни контроль. Наоборот, он подчеркивал, что никакого отношения к Отряду «Карла» он не имеет, — и в интересах предохранения себя от разоблачения иметь не должен. На себя он брал одну задачу, парализовать подготовку цареубийства. Только очень глухо он передавал, что в Центральном Комитете говорят о подготовке Отрядом «Карла» каких-то крупных покушений и советовал принять меры. Но не называл даже лиц, против которых эти покушения будут произведены.

Судя по всему, Герасимов и сам считал задачу предупреждения покушения против царя настолько важной, что был согласен с принимаемым Азефом мерами предосторожности, — и только позднее, уже после убийства Максимовского, стал настаивать на том, чтобы Азеф отступился от своего правила и дал какие-либо нити для поисков Отряда «Карла».

В этот период внимание последнего было сосредоточено на осуществлении плана взрыва в Госуд. Совете Действительным автором этого плана был Вс. В. Лебединцев, — один из наиболее талантливых среди блестящей плеяды ушедших в террор талантливых представителей русской интеллигенции. Выходец из весьма состоятельной семьи, превосходно владевший основными европейскими языками, астроном-математик по образованию, уже зарекомендовавший себя работами по своей специальности, блестяще одаренный от природы музыкант и художник, он совершенно самостоятельно натолкнулся на мысль о возможности такого покушения и в основных чертах разработал его план. В течение ряда лет живя в Италии и тесно войдя в местную жизнь он достал настоящий итальянский паспорт, — на имя Марио Кальвино, под каковым именем он позднее получил всеевропейскую известность, — и получил корреспондентские полномочия от одной крупной итальянской газеты. В качестве такового он приехал в Петербург и имел доступ в корреспондентские ложи Госуд. Совета и Думы. По техническим условиям совершить покушение одними собственными силами он не мог, — в этом деле ему должен был помочь Отряд «Карла», к которому он обратился.

Азеф, который из соображений своей собственной безопасности позволял доводить до успешного конца относительно мелкие предприятия «Карла», стал оказывать систематическое противодействие грандиозному плану Лебединцева. Он явно боялся, что осуществление последнего повредит его служебному положению, а так как прямая выдача для него в этот период была бы действительно очень опасна, то он встал на путь внутриорганизационного саботажа: в начале он дал свое согласие на это выступление, но оттягивал его под разными предлогами; когда же все подготовительные работы были закончены, выдвинул против плана Лебединцева «принципиальные» возражения, указывая, что во время покушения могут пострадать и выборные члены Госуд. Совета, среди которых имеется ряд профессоров и либеральных общественных деятелей.

На этой почве между Азефом и руководителями Отряда возникли довольно острые трения, — на которые, возможно, известное влияние оказывали полученные как раз в это время «Карлом» от Бурцева сведения о подозрительных моментах в деятельности Азефа. В Отряде велись даже разговоры о неподчинении решениям представителя Центрального Комитета и о выступлении на собственный страх и риск.

По крайней мере, в одном из писем Лебединцева от этого времени встречаются такие фразы «встретились менее всего ожиданные трения со стороны «теоретической». Глупо и бессмысленно это. Но, в конце концов, если трения эти окажутся непреодолимыми… то мы просто на них наплюем. Выход простой, логический и по существу для меня с товарищами самый симпатичный».

По-видимому, только на этой стадии, — опасаясь самостоятельного выступления Отряда, Азеф прибегает к оружию выдачи. По крайней мере, по их общему смыслу, по-видимому, именно сюда должны быть отнесены следующие части рассказов Герасимова. По словам последнего, после его настояний Азеф, наконец, сообщил ему, что имел свидание с «Карлом». На фактические указания Азеф и теперь был в высшей степени скуп, и относительно, напр., конспиративной квартиры «Карла» ограничился одним лишь сообщением, что она, по-видимому, находится где-то в Финляндии, — недалеко от русской границы и вблизи от железной дороги. Но за то он дал подробное описание примет «Карла» и общую его характеристику. Говорил он о нем, как об исключительно предприимчивом и талантливом организаторе, и советовал приложить все усилия для его ареста: «пока он на свободе, — говорил Азеф обращаясь к Герасимову, — вы никогда не сможете быть спокойным: у него всегда полно разных планов, один смелее другого.» (Этот отзыв Азефа о «Карле», сделанный в разговоре с Герасимовым, интересно сопоставить с отзывом, который Азеф дал о «Карле» в разговорах с одним из видных деятелей партии социалистов-революционеров: этому последнему Азеф заявил, что он не находит в «Карле» ничего особенного». В. Н. Фигнер, которая приводит в своих воспоминаниях этот последний отзыв Азефа («Сочинения» В. II. Фигнер, т. III, стр. 261), полагает, что он свидетельствует об отсутствии у Азефа проницательности. Сопоставление его с отзывом, данным в разговорах с Герасимовым, показывает, что речь идет о совсем ином: Азеф понимал, с кем он имеет дело в лице «Карла», но сознательно давал о нем неодобрительные отзывы, желая по возможности воспрепятствовать росту популярности «Карла» в партийных кругах. Это была та же линия дискредитации «Карла», которую по наущению Азефа вел Савинков в конце 1906 г., — только теперь Азеф проводил ее с большей осторожностью и ловкостью.).

В это же время Азеф сообщил Герасимову и о плане взрыва в Государственном Совете, — опять таки не давая никаких конкретных указаний. По его словам, вопрос был поставлен перед Центральным Комитетом только в принципиальной плоскости: о допустимости покушения во время заседания Госуд. Совета и при наличии возможности, что в числе пострадавших будут и члены Совета из числа либералов. Азеф говорил, что против этого плана имеются сильные возражения со стороны ряда членов Центрального Комитета, — и его, Азефа, в том числе, — и что он надеется на отклонение этого плана Центральным Комитетом, но опасается, что «Карл» и его Отряд не подчинятся решению и выступят самостоятельно. Поэтому он рекомендовал Герасимову на всякий случай теперь же принять необходимые меры предосторожности, — конечно, действуя при этом с предельной осмотрительностью. О подробностях плана и об участниках-исполнителях Азеф никаких сведений, по утверждению Герасимова, не дал, заявляя, что он только на основании отдельных замечаний полагает, что члены Отряда пробрались в Совет, «по-видимому, по чужим корреспондентским билетам» и что бомбы предполагается пронести и портфелях.

Эти сообщения, конечно, возымели свое значение, и в Госуд. Совете были введены строгости: начались осмотры корреспондентских портфелей, тщательно проверяли корреспондентские карточки. Но главное внимание было обращено на поимку «Карла». Была мобилизована вся агентура для поисков нитей к Отряду «Карла», — и все получаемые указания сопоставлялись с теми указаниями, которые дал Азеф относительно местонахождения конспиративной квартиры Отряда. На всех станциях финляндской железной дороги было усилено наблюдение. Комбинированной работой в этом направлении полиции вскоре удалось установить существование двух подозрительных квартир около станции Келомяки: к ним вели нити, полученные от одного из агентов Охранного Отделения, указавшего на человека, который собирал сведения, необходимые для Отряда «Карла». В ночь на 5 декабря 1907 г., с нарушением правил, установленных для производства обысков на финляндской территории, — на это нарушение было получено согласие самого Столыпина, — на указанные квартиры был произведен набег, и в одной из них была найдена богатая добыча: архив Отряда «Карла» и целый ряд других компрометирующих документов. Были арестованы две женщины и один мужчина, имена которых не были известны. Только недели через две-три, во время очередного свидания с Герасимовым, Азеф не без насмешки заметил:

«Вы все ищете «Карла», а ведь он уже давно у Вас в руках. Это его Вы захватили в Келомяках…»

В числе документов, захваченных на квартире «Карла», имелся план Госуд. Совета с пометками на нем, — и это дало возможность полиции теперь уже открыто говорить о предупрежденном ею покушении на взрыв в Государственном Совете. Лебединцев еще тешил себя надеждой, что через некоторое время он сможет вернуться к своему плану, но было ясно, что этот план окончательно провален, и это делало еще более чувствительным удар, нанесенный Отряду арестом его создателя и руководителя. «Был момент, — читаем мы в письме Лебединцева от 20 декабря 1907 г., — когда все было близко от полного распада. Избегнуть этого удалось; и теперь, поскрипывая, едем дальше». Руководителем на место «Карла» встал сам Лебединцев, — который начал лихорадочно быстро готовить покушение против вел. кн. Николая Николаевича и министра юстиции Щегловитова.

Произвести это покушение предполагалось в день русского Нового Года, когда оба указанные лица должны были поехать на торжественный прием к царю. Террористы с бомбами поджидали их на пути. Но и это покушение было расстроено предательством, — на этот раз не Азефа: сведения о готовящемся покушении были получены Герасимовым на этот раз от одного из его других агентов, который накануне Нового Года сообщил, когда и против кого должно состояться покушение, — но не дал никаких указаний относительно участников.

Для предупреждения покушения Герасимов прибег к тому же приему, который помог ему спасти Столыпина, когда готовилось покушение на последнего при открытии Института Экспериментальной Медицины: рано утром в день Нового Года он заявился к вел. кн. Николаю Николаевичу и Щегловитову и, предупредив их о готовящемся покушении, просил в течение ближайших дней никуда не выходить. Уговорить их подчиниться этому совету и отказаться от посещения торжественного приема у царя было нелегко. Особенно протестовал, — по рассказам Герасимова, вел. кн. Николай Николаевич, который заявлял, что «ничто не помешает ему быть там, где быть его обязывает долг верноподданного», — и только заявление Герасимова, что он в таком случае снимает с себя всякую ответственность, заставило Николая Николаевича несколько задуматься.

На всякий случай меры предосторожности все же были приняты. Почти весь наличный состав филеров был брошен на улицы предполагавшихся путей следования указанных лиц. Всем были даны особые инструкции: искать подозрительных лиц, которые могли быть террористами. На театр военных действий выехал сам Герасимов, — и дежурил в кондитерской на Михайловской площади, вблизи от дворца Николая Николаевича… Все было бесполезно: никаких подозрительных признаков поймать не удалось. И только позднее выяснилось, что в той же кондитерской на Михайловской площади, за соседним столиком сидела Лидия Стуре, — один из членов Отряда, — и перед ней, в изящной упаковке, лежала заряженная бомба. Об этом она рассказала уже после своего ареста, во время опроса, который вел Герасимов. Она прервала этот опрос, казалось, не имеющим отношения к делу замечанием:

«А ведь мы с вами, генерал, уже встречались».

Герасимов, — по его словам, — был удивлен и не мог вспомнить. Тогда Стуре пояснила:

«А вспоминаете — на Новый Год? Мы сидели за соседними столиками в Михайловской кондитерской? Жаль, что я не знала, кто мой сосед… Не уйти бы вам тогда…»

В течение почти полутора месяцев террористы возобновляли свои попытки. Нервы у всех напряглись до предела: люди почти ежедневно выходили на улицу с бомбами в руках и с уверенностью, что этот день будет их последним днем, — и возвращались домой, проклиная судьбу, которая дарила им лишний день жизни… Все силы были мобилизованы — и из Финляндии переброшены в Петербург. Люди хотели идти напролом и погибнуть. В один из таких дней член Отряда А. М. Распутина приехала в Выборг к В. М. Чернову, — члену Центрального Комитета и редактору центрального органа партии, — с не вполне обычной, но тем более характерной для настроения членов Отряда просьбой: от имени всех она просила дать им обещание не печатать в случае их гибели отдельных о них некрологов. «Мы хотим, — говорила она, — пойти на смерть рядовыми безымянными солдатами партии».

Все это время Охранное Отделение держало на осадном положении квартиры Щегловитова и Николая Николаевича. Оба они протестовали и заявляли, что перестанут подчиняться режиму, который был предписан им Герасимовым. А последний, несмотря на все свои усилия, не мог найти никаких нитей для обнаружения участников Отряда: тот его информатор, который первым сообщил о предстоящем покушении, не мог доставить никаких дополнительных указаний, — а Азеф, с которым Герасимов поделился имевшимися у него сведениями, подтвердил их, но отзывался полнейшим незнанием относительно всего остального. «Я все время приставал к нему, — рассказывает Герасимов, — прося дать хоть какую-нибудь нить, за которую я мог уцепиться и начать слежку. Но он отказывался, заверяя меня, что ничего не знает и не может спрашивать, так как при недоверчивом к нему отношении вопросы могут его погубить».

На самом деле Азеф был в курсе всех деталей этого предприятия и постоянно сносился с его непосредственными руководителями, так что «дать нить» ему не представило бы никакого труда. Но он был прав в том отношении, что провал Отряда неизбежно должен был ухудшить его и без того тяжелое положение.

В конце концов, Азеф не выдержал и «смилостивился» над Герасимовым: на свидании дней за 4–5 до ареста членов Отряда, он рассказал, что во время очередного заседания Центрального Комитета зашла речь о подготовляемом покушении и из мимоходом брошенной кем то из членов Центрального Комитета фразы он, Азеф, понял, что к Отряду имеет отношение «бывшая ссыльная Анна Распутина». Никаких других указаний, — по уверению Герасимова, — Азеф и теперь не дал. Больше того, называя фамилию, он тут же отметил, что это — ее настоящая фамилия; живет же она, наверное, по чужому паспорту. И, тем не менее, это указание послужило причиной гибели Отряда.

Вернувшись с этого свидания, Герасимов, — по его рассказам, — поднял на ноги все Охранное Отделение. Немедленно были добыты справки о прошлом Распутиной. Специальный чиновник был отправлен в адресный стол, чтобы сделать там выписку обо всех Распутиных. «Делал я это, — передает Герасимов, — в полной уверенности, что никаких результатов эта мера не даст, так как у меня тоже не было никакого сомнения в том, что Распутина живет не под своей фамилией. Тем большим было мое изумление, когда я убедился, что именно эта самая Распутина, под своим настоящим именем, проживает в Петербурге, — да еще на Невском проспекте»…

С раннего утра заработала машина. Предварительная разведка установила, что Распутина живет в меблированной комнате, — и что соседняя комната, стена в стену, как раз теперь сдается.

Герасимов лично отправился для осмотра на месте. Выдав себя за бухгалтера городской управы, который ищет комнату, он осмотрел всю квартиру. Сначала предполагал было сам поселиться в ней, для того, чтобы лучше наблюдать за приходящими и слушать разговоры: стены оказались совсем тонкими. Но комната была слишком непрезентабельна для солидного «бухгалтера», — а потому в ней были поселены два молоденьких Филера, которые выдавали себя за студентов. Распутина была взята под самое надежное наблюдение. Члены Отряда принимали меры предосторожности при своих сношениях друг с другом. Так напр., встречи они обычно устраивали в церквях во время богослужения: становились рядом на колени перед иконами в каком-либо из притворов храма и вели разговоры, склонившись к земле, якобы для молитвы. Но от долгого напряжения конспирация ослабела, — а внимание филеров, получивших строжайшие инструкции, наоборот, было обострено. В результате, в течение трех дней основные сношения Распутиной были выяснены, — и 20 (Февраля 1908 г., когда все прослеженные наблюдением лица вышли на свое очередное дежурство у квартир Щегловитова и Николая Николаевича, они были арестованы чинами полиции. Всего было взято 9 человек, причем у трех из них были взяты бомбы; трое других были вооружены револьверами и оказали вооруженное сопротивление; еще у одного на квартире были найдены взрывчатые вещества.

Суд был скор и немилостив: семь человек, — в том числе три женщины, — были приговорены к смертной казни. Приговор был немедленно приведен в исполнение. Вскоре после этой группы судили «Карла» и некоторых других членов Отряда, арестованных в разное время. Этот суд тоже закончился рядом смертных приговоров… Летучий Боевой Отряд был уничтожен.