По общему признанию, проблема первоначальной реформы является одной из самых сложных и запутанных проблем спартанской истории. Уже древние не имели точного представления о личности законодателя, времени проведения реформ и их содержании. Частично это объясняется отсутствием в Спарте собственной историографии. Что же касается внешнего мира, то там о спартанских реалиях имели весьма смутное представление. Все, что происходило внутри Спарты, тщательно скрывалось. Такова была принципиальная политика спартанского правительства, начиная, по крайней мере, с середины VI в.[001_1] На эту тщательно оберегаемую закрытость спартанского общества намекает Фукидид, когда говорит, что его сведения о спартанцах весьма ограничены из-за "тайны их государственного устройства" (V, 68, 2; 74, 3). Отчасти именно из-за отсутствия реальных фактов слишком большую роль, особенно при реконструкции событий далекого прошлого, стали приобретать мифы и легенды. Этот процесс мифотворчества шел как внутри, так и вне Спарты. Ее политическое лидерство и необычная внутренняя структура у теоретиков полиса вызывали огромный интерес к тем механизмам, которые сумели обеспечить подобный эффект. Для Платона и Аристотеля Спарта стала эталоном стабильности и была положена в основу концепции их идеального полиса. Этот круг мифов и легенд, сложившийся вокруг Спарты еще в период античности, в современной науке, с легкой руки французского исследователя Ф. Олье, принято называть "спартанским миражом"[001_2].

Из-за того, что уже в древности историческая Спарта и ее мифологизированная модель переплелись в сложную и запутанную комбинацию, выделить историческое зерно в предании о первоначальной реформе представляется нам достаточно сложной задачей. Для ее решения необходимо, прежде всего, оценить дошедшую до нас античную традицию о первоначальной реформе. В настоящем разделе мы и попытаемся дать оценку соответствующей традиции с точки зрения ее исторической достоверности.

Большинство древних авторов связывают древнейшее законодательство Спарты с именем Ликурга. Но само имя Ликурга как спартанского законодателя впервые упоминается только Геродотом, т. е. сравнительно поздно - не ранее середины V в. Весь круг источников до Геродота носит исключительно фрагментарный характер. Этим, по-видимому, объясняется то, что в дошедших до нас фрагментах Тиртея, Алкмана и других поэтов архаического периода, связанных со Спартой, имя Ликурга ни разу не встречается. Но тот факт, что в одном из фрагментов Тиртея излагается содержание Большой Ретры - главного законодательного документа первоначальной реформы (fr. 3 Diehl³), - свидетельствует о достоверности всего предания.

Перечислим основные источники по законодательству Ликурга в их хронологическом порядке. Стоит сразу сказать, что сведения Геродота о ранней истории Спарты представляют для нас исключительную ценность. Как верно отметил Ч. Старр, "Геродот знал Спарту, и притом очень хорошо, еще до того, как Пелопоннесская война замаячила на горизонте, т. е. до того, как афинские предубеждения и афинская идеализация внесли в эту картину серьезные искажения"[001_3]. Вот как описывает Геродот ситуацию в Спарте до и после Ликурга: "Прежде у лакедемонян были даже почти что самые дурные законы из всех эллинов (kakonomwvtatoi h\san scedo;n pavntwn JEllhvnwn), так как они не общались ни друг c другом, ни с чужеземными государствами. Свое теперешнее прекрасное государственное устройство (eujnomivhn) они получили вот каким образом. Ликург, знатный спартанец, прибыл в Дельфы вопросить оракул... По словам некоторых, Пифия... предрекла Ликургу даже все существующее ныне спартанское государственное устройство. Но, как утверждают сами лакедемоняне, Ликург принес эти нововведения из Крита... Как только Ликург стал опекуном царя, то изменил все законы и строго следил, чтобы их не преступали. Затем он издал указы о разделении войска на эномотии, установил триакады и сисситии. Кроме того, Ликург учредил должность эфоров и основал совет старейшин. Так-то лакедемоняне переменили свои дурные законы на хорошие (ou{tw me;n metabalovnte" eujnomhvqhsan)" (I, 65, 2-66, 1).

Как видно из вышеприведенного отрывка, Геродот со всей возможной определенностью заявляет, что именно от Ликурга спартанцы получили евномию (ujnomivhn), т. е. благозаконие. Геродот датирует это событие временем правления малолетнего царя Леобота (начало X в.), дядей и опекуном которого был Ликург. По словам Геродота, законы Ликурга носили главным образом политический характер. Он учредил герусию и эфорат и реорганизовал спартанскую армию. За образец Ликург взял устройство критских дорийских общин (I, 65).

У следующего крупного греческого историка Фукидида о Ликурге нет ни слова. В этом он, возможно, следовал за Геллаником. Эфор упрекал Гелланика как раз в том, что тот нигде в своих сочинениях не упоминает Ликурга, а его деяния приписывает другим лицам (ap. Strab. VIII, 5, 5, p. 366). Но краткая реплика Фукидида о древнейшей истории Спарты является, по сути дела, парафразой Геродота. Так, Фукидид пишет: "Лакедемон после его заселения дорийцами... больше всех городов... страдал от междоусобных распрей (tasiavsasa). Однако уже издревле город управлялся хорошими законами (hujnomhvqh) и никогда не был под властью тиранов" (I, 18, 1). Оба историка, и Геродот, и Фукидид, употребляют один и тот же глагол eujnomei'sqai'. Как отмечает Н. Хэммонд, этот глагол, особенно в форме аориста, слишком редок, чтобы его появление в одном и том же контексте у двух различных авторов было случайным. Eujnomei'sqai, по мнению Н. Хэммонда, возможно, является "техническим термином, употребленным здесь в конституционном смысле"[001_4]. Действительно, этот глагол отражает сущность реформ Ликурга - сознательно осуществленный и юридически оформленный переход от анархии к порядку.

Хотя Фукидид опускает имя Ликурга, тем не менее его указание на то, что Спарта уже более четырех веков пребывает в состоянии благозакония, дополняет и подтверждает древнюю традицию о ранней датировке Ликурга и его законодательства. Если у Геродота деятельность Ликурга падает на первую половину X в., то Фукидид прекращение стасиса и установление евномии датирует концом IX в.[001_5] Однако вполне очевидно, что и Фукидид, и Геродот говорят об одном и том же: в Спарте уже с незапамятных времен царило благозаконие (eujnomiva). Это особое качество отличало Спартанское государство от всех прочих греческих полисов. Как подчеркивает А. Гомм, слово eujnomiva имеет очень точное значение. Под евномией греки понимали две вещи: конституционное правление и внутренний мир, т. е. отсутствие стасиса. В Спарте, где гражданское согласие было гарантом самого существования государства, удалось избежать тирании и анархии. Это, безусловно, вызывало восхищение и зависть всей Греции[001_6]. Кстати говоря, Э. Эндрюс, слишком произвольно и широко толкуя Аристотеля, высказывался в том смысле, что "eujnomiva - это состояние государства, в котором граждане подчиняются законам, а не состояние государства, в котором хорошие законы"[001_7].

В том же примерно кратком и сухом стиле, что и Геродот, о Ликурге упоминает в своей "Лакедемонской политии" Ксенофонт[001_8]. К сожалению, "Лакедемонская полития" не является добротным очерком истории спартанского полиса или его институтов наподобие "Афинской политии" Аристотеля. Этот трактат Ксенофонта, написанный в жанре политического памфлета, имел острую политическую направленность и по-своему был ангажирован спартанским правительством. Ксенофонт в своей "Лакедемонской политии" главное внимание уделяет вовсе не политическим учреждениям Ликурга. Он подробно описывает уникальную в глазах греков систему спартанского воспитания и всей общественной жизни, благодаря которой в спартиатах успешно культивировалась такая важная, с точки зрения Ксенофонта, черта, как "гражданская добродетель" (politikh; ajrethv) (10, 7). О самом Ликурге Ксенофонт говорит очень мало, причем названные им детали иные, чем у его предшественника Геродота. Так, Ксенофонт относит Ликурга к более раннему периоду, чем кто-либо из античных писателей: он делает Ликурга современником Гераклидов (XI в.) (Lac. pol. 10, 8; Xen. ap. Plut. Lyc. 1, 5). Возможно, Ксенофонт скомбинировал две традиции: одну, идущую от Гелланика, а другую - от Геродота. У Гелланика государственное устройство Спарте дали Еврисфен и Прокл, первые спартанские цари (ap. Strab. VIII, 5, 5, p. 366), а у Геродота это сделал веком позже Ликург (I, 65). Критский вариант происхождения законодательства Ликурга Ксенофонт совершенно отбрасывает. По его версии, санкцию на введение в Спарте новых законов Ликург получил из Дельф, а не вывез с Крита, как думали спартанцы. Здесь Ксенофонт, конечно, только повторяет господствующую в его время официальную версию о дельфийском происхождении законов Ликурга.

В IV в. о Ликурге писал Эфор, в рассказе которого встречаются такие подробности, как путешествие Ликурга в Египет и на Хиос и встреча его с Гомером. У Эфора мы находим и комбинацию обеих версий о происхождении Ликургова законодательства. Согласно Эфору, Ликург был связан как с Критом, так и с Дельфами (ap. Strab. X, 4, 19, р. 482). Традиция, которой следует Эфор, сильно отличается от той, которую передавали более ранние авторы. Так, у Эфора Ликург уже не Агиад, как у Геродота, а Еврипонтид (ap. Strab. X, 4, 19, р. 482). Датирует он Ликурга примерно 870 г. Отдельные детали в рассказе Эфора, такие, как встреча Ликурга с Гомером, сразу же возбуждают недоверие к его показаниям. Неясное представление о древнейшей спартанской истории Эфор, по-видимому, восполнял более или менее произвольной реконструкцией исторического материала. Но, с другой стороны, при реконструкции ранней спартанской истории он пользовался источниками, непосредственно исходящими из самой Спарты, - произведениями Тиртея и Алкмана, спартанских поэтов еще архаического периода. Использовал Эфор, конечно, и богатую лаконофильскую литературу, у истоков которой стояли Критий и Платон. Авторы лаконофильских трактатов вовсе не были заинтересованы в точном отображении реалий спартанской истории. Они лишь создавали воображаемую модель для подражания, и в этом отношении их сочинения носили не столько исторический, сколько пропагандистский характер. Кроме лаконофильской литературы, созданной вне Спарты, одним из источников по спартанским древностям мог быть для Эфора трактат спартанского царя Павсания (ок. 395 г.), посвященный законодательству Ликурга (Ephor. ap. Strab. VIII, 5, 5, р. 365-366). Судя по частым ссылкам на Эфора у поздних писателей, большая часть наших сведений об архаической Спарте так или иначе восходят именно к нему.

Но самый надежный пласт традиции относительно Ликурга и его законодательства, дошедший до нас от IV в., связан с именем Аристотеля. В его "Политике" рассыпаны замечания, касающиеся особенностей спартанской конституции, и дана характеристика важнейшим спартанским магистратурам. И, что крайне ценно для историка, в качестве иллюстрации к своим теоретическим положениям Аристотель приводит конкретные факты из древней спартанской истории. Упоминания о Ликурге сохранились также во фрагментах из утерянной "Лакедемонской политии" Аристотеля (fr. 532-545 Rose³) и в эксцерптах Гераклида. Последний источник представляет собой очень краткий, небрежно выполненный и путаный конспект политий Аристотеля[001_9]. По-видимому, вся поздняя традиция о Ликурговой Спарте основывалась главным образом на двух источниках - Эфоре и "Лакедемонской политии" Аристотеля. Как полагает А. И. Доватур, автор отличного аналитического очерка о возможной структуре и содержании "Лакедемонской политии" Аристотеля, "Ликург и его реформы, конечно, занимали в Лакедемонской Политии еще большее место, чем Солон и его реформы в Афинской Политии"[001_10].

Ликург для Аристотеля, бесспорно, исторический персонаж такой же значимости, как и Солон. По его словам, Ликург и Солон были не просто создателями отдельных законов. Введя новую конституцию, они тем самым создали новый государственный строй, или даже больше того - новое полисное государство (ou|toi ga;r kai; novmou" kai; politeiva" katevsthsan) (Pol. II, 9, 1, 1273 b 33-34). Таким образом, по Аристотелю, у истоков спартанского полиса стоял Ликург. Он не просто улучшил уже существующую политическую систему, он ее заново создал. Если вспомнить, что Аристотель упрекал современных ему спартанцев за недостаточное, с его точки зрения, почитание ими Ликурга, его собственная оценка деятельности спартанского реформатора была очень высокой (ap. Plut. Lyc. 31).

Аристотель придерживается той версии, что в качестве образца для своих законов Ликург выбрал порядки, характерные для дорийских городов Крита. Он сообщает предание, согласно которому, отказавшись от опеки над Хариллом, Ликург долгое время жил в родственном спартанцам городе Ликте на Крите, откуда и перенял старинные критские установления (Pol. II, 7, 1, 1271 b 25-32). Возможно, Аристотель несколько преувеличивал зависимость Спарты от Крита, полагая, что большинство ранних реформ специфически критские по своему характеру[001_11]. Но наряду с критской линией Аристотель использовал и традицию о влиянии Дельф на Ликурга. Судя по одному фрагменту из "Лакедемонской политии", Ликург постоянно совершал визиты в Дельфы для консультации с Аполлоном (ap. Clement. Alex. Strom. I. 152 = fr. 535 Rose³). По-видимому, Аристотель, так же как Платон и Эфор, считал обе традиции о происхождении законов Ликурга - критскую и дельфийскую - вполне совместимыми: Ликург копировал критские законы, но получал санкцию на их введение в Дельфах.

Аристотель довольно точно определяет время жизни Ликурга, предлагая самую позднюю датировку из всех, имевших хождение в древности. Он считал Ликурга современником царя Элиды Ифита. По его словам, имена Ликурга и Ифита были прочитаны им на архаическом диске из Олимпии, на котором, скорее всего, были записаны правила священного перемирия (ap. Plut. Lyc. 1, 2 = fr. 533 Rose³; о диске Ифита см. также: Paus. V, 4, 5 и 20, 1; Athen. XIV, 635 f)[001_12]. Некоторые исследователи понимают это свидетельство Аристотеля в том смысле, что Аристотель был вообще первым, кто прочел имя Ликурга на олимпийском диске[001_13]. Данное замечание Аристотеля позволяет нам думать, что Аристотель относил Ликурга ко времени первой Олимпиады (776 г.).

Хотя большинство исследователей нисколько не сомневается в том, что надпись на диске древняя и аутентичная, но не все согласны с тем, что в надписи речь идет именно о спартанском законодателе Ликурге. "Даже если диск подлинный, - замечает Г. Бенгтсон, - то в любом случае не доказать, что Ликург, упомянутый там, должен быть именно спартанским законодателем"[001_14]. Спартанского законодателя в качестве персонажа олимпийского диска Эд. Мейер отвергает на том, весьма сомнительном, основании, что до завоевания Мессении Спарта якобы не имела с Олимпией никаких контактов. Эд. Мейер, со ссылкой на У. Виламовица-Мёллендорфа, утверждает, что на диске упомянут известный уже у Гомера аркадский герой Ликург (Il. VII, 142 sqq.). По мнению Эд. Мейера, таким образом учредители хотели привязать олимпийское празднество к фигурам героического времени[001_15].

Н. Хэммонд предлагает свой оригинальный вариант, примиряющий датировку Аристотеля с тем временем, к которому Фукидид относил спартанскую евномию. Он считает, что Аристотель, возможно, был прав, идентифицируя Ликурга олимпийского диска со знаменитым спартанским законодателем. "Если Ликург занимался своими реформами в расцвете лет, а в Олимпии действовал как геронт, то дата Фукидида - 810 г. - совпадает с тем, что говорит Аристотель"[001_16].

Писатели V-IV вв. являют собой первый подлинный уровень традиции. Ведь они, как замечает Ч. Старр, были "последними, кто мог иметь информацию об еще живой структуре спартанской жизни и правления, которые сформировались в гораздо более ранние дни"[001_17].

Если сведения Аристотеля о Ликурге представляются нам вполне достоверными, то с большей осторожностью приходится относиться к более поздним источникам[001_18]. Труды таких поздних авторов, как Страбон или Плутарх, ценны в той мере, в какой можно доказать их связь с источниками, восходящими к литературной традиции V-IV вв. Степень достоверности поздних авторов зависела от многих факторов, в том числе и от тех философских концепций, адептами которых они являлись. С течением веков легенда о Ликурге обрастала все большими подробностями. Самая пространная его биография, содержащая избыток антикварных фактов, дана Плутархом. Она как бы подводит итог многовековой литературной традиции о Ликурге. Конечно, в этой биографии много фиктивных деталей и элементов вымысла. Но нет никаких оснований думать, что Плутарх просто переписывал свои источники без всяких изменений[001_19]. По мнению некоторых исследователей, отчасти сам Плутарх вносил новые черты в традицию о Ликурге, исходя из главной своей задачи - необходимости так подобрать материал, чтобы читатель получил не только занимательное, но и полезное в моральном отношении чтение[001_20]. Как нам представляется, Плутарх не столько выдумывал, сколько выбирал из имеющейся традиции наиболее подходящий для его целей материал. Плутарх собрал все, что было известно о Ликурге до него, и, таким образом, подвел итог долгому процессу складывания мифа о Ликурге. Он сам чувствовал сомнительность своего рассказа и в предисловии даже сетовал на то, что о Ликурге невозможно сообщить ничего достоверного. Однако целый ряд деталей и заимствований свидетельствуют о том, что в основе биографии Ликурга лежит добротная традиция, восходящая, по крайней мере, к "Лакедемонской политии" Аристотеля. Как полагает А. И. Доватур, именно из нее цитировал Плутарх текст Большой Ретры[001_21].

Самая важная черта, которая отличает биографию Ликурга у Плутарха от всех более ранних версий, заключается в том, что, согласно Плутарху, законотворчество Ликурга носило всеобъемлющий характер и затронуло все сферы жизни спартанцев. Оказывается, Ликург изменил не только политическую систему, как думали Геродот и Ксенофонт. Его новации коснулись всего спартанского полиса и изменили образ жизни целого народа. У Плутарха Ликург - не только автор Большой Ретры, он является также изобретателем сисситий и знаменитой системы спартанского воспитания. Он же, согласно Плутарху, разделил всю завоеванную землю на клеры. Таким образом, Ликург в античной традиции постепенно превратился в своеобразного "бога из машины" (deus ex machina), с помощью которого можно было объяснить всю странную и экзотическую коллекцию спартанских законов и обычаев.

Даже из этого краткого источниковедческого обзора видно, насколько противоречива античная традиция о Ликурге. Нет единства во мнениях как относительно сущности законов Ликурга, так и относительно времени их введения. Хронологический разнобой у древних авторов очень велик - он составляет чуть ли не 350 лет, от конца XII до 1-й половины VIII в.

Трудность изучения раннеспартанской истории определяется не только сравнительно малым (по сравнению, например, с Афинами) количеством источников. Кроме количественных характеристик существует проблема и качества дошедшей до нас традиции. В какой степени она может считаться надежной?

Сложившаяся уже в древности спартанская легенда часто подменяла собой историю. В результате любые основанные на легендарном материале исторические реконструкции стали вызывать сомнение, недоверие, а иногда и полное отрицание у историков нового времени. Уклон в гиперкритику, характерный особенно для немецкой школы антиковедения рубежа XIX-XX вв. и позже - для англо-американской школы, привел к появлению новых радикальных идей, возникших вопреки традиции и никак ею не подтверждаемых.

В науке об античности XIX-XX вв.[001_22] ясно прослеживается эта тенденция в сторону полного разрушения и отрицания античной литературной традиции о Ликурге и его законодательстве. Причем иногда это отрицание приобретает тотальный характер: Ликург признается фигурой полностью легендарной, а законодательство его - чистой фикцией. Так, уже в середины XIX в. Дж. Грот высказал предположение, что легенда о Ликурге родилась в эллинистической Спарте не ранее 2-й половины III в., в среде, близкой к царям-реформаторам[001_23]. Подобный скепсис особенно был характерен для представителей немецкой историографии конца XIX - начала ХХ в.[001_24] В работах этих ученых Ликург признавался то за бога, то за героя, который в историческом предании был превращен в политического деятеля. "Кто же этот Ликург? - восклицает Эд. Мейер. - Единственно, что мы надежно о нем знаем, это то, что он был богом, который высоко почитался в Спарте, имел свой храм и ежегодный праздник жертвоприношений"[001_25]. Но, как справедливо заметил П. Олива, все попытки идентифицировать Ликурга с богом или героем привели только к появлению новых гипотез. Причем все эти гипотезы базировались, как правило, на одном и том же основании: во-первых, на свидетельстве о существовании в Спарте культа и храма Ликурга (Her. I, 65-66), а во-вторых, - на этимологическом анализе имени "Ликург". Спартанский культ Ликурга связывали то с древним аркадским культом Зевса Ликейского (бога-волка)[001_26], то с дельфийским Аполлоном Ликейским (богом света), то с критским Зевсом[001_27].

В современной историографии есть также немало исследователей, склонных считать Ликурга фигурой неисторической. С их точки зрения, легенды наподобие мифа о возвращении Гераклидов или мифа о законодательстве Ликурга были выдуманы в самой Спарте с чисто политическими целями - для того, чтобы объяснить и укрепить представление о незыблемости спартанского мироустройства в сознании не только спартанцев, но и всех греков[001_28].

Среди историков, которые предлагают вообще отказаться от попыток найти какое-либо историческое зерно в предании о Ликурге, назовем, в частности, автора "Спартанского миража" Фр. Олье. По его мнению, эта проблема при существующем состоянии источников неразрешима и остается только примириться с тем, что ничего достоверного мы о Ликурге не знаем[001_29]. М. Финли вообще исключает раннюю историю Спарты из сферы своих исследований, поскольку он считает, что вся античная традиция о древнейшей истории Спарты, а тем более о Ликурге полностью фиктивна. Для него собственно история Спарты начинается только с середины VI в.[001_30] Большие сомнения в историческом существовании Ликурга высказывает Ч. Старр[001_31].

П. Олива, проанализировав развитие взглядов на проблему Ликурга в западной историографии, пришел к неутешительному выводу, что "историческое существование Ликурга доказать невозможно". Дежурная оговорка, что "легенда о Ликурге подобно всем мифам - не чистая фантазия, но мифическое эхо исторической действительности", положения не спасает[001_32]. Примерно в таком же духе высказывается и Ю. В. Андреев. Он признает реальность некоего исторического толчка или переворота как единственно "допустимый минимум исторической достоверности, который может заключаться в античной традиции о Ликурге", но считает "совершенно неприемлемыми попытки реабилитировать античную традицию о Ликурге как серьезный исторический источник"[001_33]. Отказывается от какой-либо дискуссии по поводу историчности Ликурга и автор новейшего исследования, посвященного архаической Греции, О. Мюррей. По его словам, "Ликург служит лишь для того, чтобы напоминать нам, что спартанское общество имело начало во времени"[001_34].

Несмотря на остроумие некоторых из подобного рода гипотез, всеобъемлющий скептицизм в отношении античной традиции о Ликурге неоправдан. У нас нет серьезных оснований отвергать все предание о Ликурге как лишенное какой-либо исторической ценности. Конечно, проблема Ликурга очень трудна. Это одна из самых больших загадок древнегреческой истории. Но вряд ли мы что-нибудь выиграем, если отвергнем античную традицию о Ликурге как полностью или в большей своей части недостоверную. В настоящее время в науке преобладает скорее позитивное отношение к Ликургу, которого причисляют к крупнейшим греческим законодателям архаической эпохи наподобие Драконта или Солона в Афинах[001_35]. Споры среди исследователей, признающих историчность Ликурга, ныне ведутся главным образом относительно содержания законов и времени их введения.

Приведем в качестве примера имена тех ученых (а их немало как среди старых, так и среди новых авторов), которые считают Ликурга лицом историческим, а его законы - важнейшим событием ранней истории Греции. Среди защитников историчности предания о Ликурге назовем, в частности, Г. Бузольта, Н. Хэммонда, К. Краймс, Г. Мичелла, В. Форреста, Дж. Хаксли. Среди отечественных исследователей - Э. Д. Фролова и И. А. Шишову[001_36].

В современной науке также нет согласия относительно времени Ликургова законодательства. Благодаря безусловному доверию к Фукидиду канонической долго считалась предложенная им дата спартанской евномии - конец IX в. Но в настоящее время разногласия во мнениях по данному вопросу очень велики. Если подытожить основные гипотезы, то они суть следующие: Ликурга и его законы помещают или до Первой Мессенской войны (конец IX - середина VIII вв.), что в принципе совпадает с античной традицией, или между Первой и Второй Мессенскими войнами (конец VIII - 1-я половина VII в.), или, наконец, после Второй Мессенской войны (VI в.). Причем эту позднюю дату часто связывают уже не с Ликургом, а с какими-то другими безымянными законодателями, проведшими реформирование Спарты под реставрационными лозунгами.

Самая ранняя из предлагаемых датировок - конец IX - середина VIII в. Эту дату, как правило, отстаивают те исследователи, которые признают историчность древней традиции о Ликурге и доверяют сообщению Фукидида, что евномия появилась в Спарте за четыре века до начала Пелопоннесской войны. Так, уже Г. Бузольт в своем систематическом обзоре греческих государственных древностей полагал, что Ликург жил в середине VIII в.[001_37] Г. Берве датировал Ликурга и его законодательство рубежом IX-VIII вв., однако считал, что весь комплекс социальных реформ был осуществлен каким-то неизвестным законодателем много позже - в VI в.[001_38] В том же духе высказывается и А. Гомм. По его словам, политическая конституция, конечно, может быть намного старше, чем ajgwghv и eujnomiva, и вполне может относиться к IX в. Но в своем классическом виде, по мнению А. Гомма, спартанская модель полиса возникла не ранее конца VII в.[001_39]

Н. Хэммонд и К. Краймс выступили с критикой тех теорий, которые отрывали Ликурга от главных перемен в спартанском государственном устройстве и переносили их в VII-VI вв. Они вернулись к канонической датировке спартанской первоначальной реформы (конец IX в.), связав Ликурга со спартанской евномией, о которой говорил Фукидид[001_40]. Для Н. Хэммонда Фукидид более надежный специалист по хронологии, чем любой другой древний автор, и поэтому, как он полагает, "мы можем принять дату Фукидида как самую вероятную"[001_41]. В более обстоятельной своей работе - "Создание классической Спарты" - Н. Хэммонд развивает этот взгляд: "Мое мнение состоит в том, что Фукидид не пользовался таким неточным инструментом, как генеалогические подсчеты, если это касалось ранних дат... Фукидид не рассказывает нам, какими методами он пользовался... но я уверен, что он работал тщательно и использовал добротные свидетельства. Другими словами, я доверяю его датировке спартанской евномии - 820-810 гг."[001_42].

В отечественной историографии эту раннюю дату отстаивают Э. Д. Фролов и И. А. Шишова[001_43]. Так, возражая своим оппонентам, Э. Д. Фролов пишет: "Мы должны признаться, что не разделяем этого скепсиса новейших критиков и на прямой вопрос, отчего в консервативной и отсталой Спарте реформатор-устроитель типа Солона явился на два века раньше, чем в Афинах, могли бы ответить указанием именно на более примитивный характер дорийской общины. Говоря яснее, мы считаем, что в условиях насильственного обоснования дорийцев-завоевателей в Лаконике и форсированного превращения их общины в классовое, рабовладельческое общество потребовалось немедленное и всеобъемлющее устроение государства, вылившееся в создание строго-корпоративного рабовладельческого единства - общины равных, гомеев"[001_44].

Но далеко не все исследователи согласны с античной традицией. Толчком к пересмотру традиционной даты послужила публикация У. Виламовицем-Мёллендорфом в 1918 г. найденного на папирусе стихотворного отрывка, который, как он полагал, принадлежал Тиртею[001_45]. Как можно понять из немногих, более или менее сохранившихся строк (v. 12-20), это - вполне традиционный для военно-патриотических песен и стихов призыв храбро сражаться, с набором стандартных тем: помощь богов, подчинение военачальникам, единение воинов, сражающихся плечом к плечу и т. д. За Тиртеевский этот отрывок признал и Диль, включив его в свою "Антологию" (Tyrt. 1, 6-24 Diehl³). Поскольку в данном фрагменте упоминаются три родовые дорийские филы (v. 13 - cwri;" Pavmfuloiv te kai JUllei'" hjd"e; Dumh'ne"ј), У. Виламовиц-Мёллендорф предположил, что во времена Тиртея, т. е. в конце VII в., спартанская армия еще делилась по родовому принципу. В свете этого нового свидетельства он, а вслед за ним и некоторые другие исследователи отнесли дату реформы Ликурга к концу VII или даже к середине VI в.[001_46] По словам Н. Хэммонда, подобная перестановка даты является не чем иным, как насмешкой над всей древней традицией о законодательстве Ликурга[001_47]. В этом Н. Хэммонд бесспорно прав. Вряд ли, как нам кажется, можно использовать фрагмент, впервые опубликованный У. Виламовицем-Мёллендорфом, для радикального пересмотра традиции. Во-первых, авторство Тиртея - только одна из гипотез, хотя и весьма вероятная. Во-вторых, контекст и значение сохранившихся строк настолько темны и неопределенны, что вряд ли с уверенностью можно привязать их к какому-либо конкретному историческому событию. Так, если У. Виламовиц-Мёллендорф помещает этот фрагмент в контекст событий Второй Мессенской войны, то Н. Хэммонд не исключает, что здесь могла идти речь о вторжении дорийцев в Пелопоннес. Если учесть любовь Тиртея к отступлениям в героическое прошлое, то такое предположение вовсе не покажется невероятным.

Аргументы в пользу пересмотра традиции приводятся самые разнообразные. Ч. Старр в своей статье, посвященной анализу предания об архаической Спарте, выступает против тенденции, как он выражается, "ускорять спартанский прогресс". Его основной аргумент очень прост: отсталая Спарта не могла принять письменные законы раньше, чем это сделали развитые греческие полисы. "Нелепо, - пишет он, - помещать происхождение т. н. Ликурговой конституции... в IX или даже VIII в. Коринф и Мегары, например, стали унифицированными полисами только в VIII в., как и греческие города-государства в целом"[001_48]. Дж. Хаксли и В. Форрест (в отличие от Ч. Старра), признавая историчность Ликурга, помещают его на век позже традиционной даты - около 700 г.[001_49] Основной аргумент Дж. Хаксли следующий: диск Ифита с олимпийским перемирием нельзя датировать 776 г. на том основании, что "нет ни одного письменного греческого документа... который бы датировался тем же самым временем". Таким образом, Дж. Хаксли относит диск Ифита, а вместе с ним и Ликурга к рубежу VIII-VII в., когда, по его словам, Спарта впервые проявила интерес к Олимпийским играм. "Олимпийский диск, - пишет он, - очень сильный аргумент, чтобы датировать Ликурга примерно 700 г."[001_50]. В другом месте Дж. Хаксли уточняет эту дату. Ликурга, а вместе с ним и Большую Ретру он датирует 676 г. Основанием для него служит сообщение перипатетика Гиеронима Родосского, что Ликург и Терпандр - современники (Athen. XIV, 635 f). А так как Терпандру приписывали участие в реформировании карнейского праздника, то Дж. Хаксли делает Ликурга не только современником, но и сотрудником Терпандра. Все эти рассуждения строятся на очень зыбком основании. Дж. Хаксли пытается узнать ignotum per ignotius. Ведь даже время жизни Терпандра не может быть установлено с достаточной степенью точности: колебания достигают почти ста лет - от 1-й половины VII и до начала VI в.[001_51] Встав на путь пересмотра традиции, некоторые представители англо-американской школы пошли еще дальше, чем их немецкие коллеги. Радикализм, подкрепленный излишним доверием к археологическим свидетельствам, привел их, по сути дела, к негативным выводам. Так, ряд исследователей помещает законодательство Ликурга, правда, уже без самого Ликурга, в самый конец VII в. и считает новую конституцию страны прямым следствием восстания мессенцев, вошедшего в традицию под названием Второй Мессенской войны. Например, полное игнорирование литературной традиции и завышенная оценка данных археологии приводят Г. Вейд-Джери к тому, что он вообще исключает проблему историчности Ликурга из обсуждаемых им тем. Он просто от нее отмахивается, полагая, что вся наличная традиция - не более чем басня[001_52]. Вслед за Г. Вейд-Джери точно так же датирует спартанские реформы Э. Эндрюс. Предлагаемая Э. Эндрюсом поздняя, не совпадающая с традиционной, датировка первоначального законодательства заставляет его объявить Ликурга самой удачной фальсификацией спартанских реформаторов конца VII в.[001_53]

Конечно, спартанская государственная и общественная система в том виде, в каком ее знали греческие историки и философы V-IV вв., не была создана одномоментно благодаря уму и таланту одного конкретного законодателя. Система улучшалась и оттачивалась на протяжении всего архаического периода, причем в источниках можно найти, по крайней мере, еще два таких момента, когда в прежнее Ликургово законодательство вносились принципиальные изменения и поправки. Античная историография приписывала Ликургу больше, чем он был в состоянии сделать, но по большому счету в этом она права: традиция зафиксировала самый важный период в спартанской истории - начало планового и сознательного преобразования всего общества и государства. На подобную, столь раннюю для Греции системную реорганизацию толкали спартанское общество особые условия существования, каких не было ни в одном другом греческом полисе. На территории Лаконии Спарта была, конечно, не единственной дорийской общиной, но она единственная, благодаря вовремя осуществленным реформам, смогла начать широкомасштабную экспансию и завоевать сперва всю Лаконию, а потом и Мессению. Конечно, это только гипотеза, но она позволяет, согласуясь с античной традицией, отнести Ликурга и его законы к концу IX - началу VIII в., т. е. ко времени активной экспансии Спарты в Лаконии. В какой-то мере подтверждает эту раннюю дату крайне примитивный и архаичный характер установления, вошедшего в историю под названием "Большая Ретра".

Оценивая общим образом критическое направление, либо вовсе отвергающее реформы Ликурга, либо снижающее их датировку, надо указать на два важнейших методологических основания этого направления. Во-первых, на историографическую обусловленность самой гиперкритики в антиковедении. Она была порождена критической переоценкой всех старых ценностей, которые в конце XVIII в. проводила наука нового времени, в особенности французская, находящаяся под влиянием Просвещения. Только что родившаяся буржуазная наука попыталась разом избавиться от всех прошлых доктрин, особенно тех, которые относились к группе аристократических ценностей. Замечательно, что в одно и то же время, в самом конце XVIII в. в 90-е гг, была оспорена историчность и Ликурга, и Гомера, и Иисуса Христа. Исследование конкретных проявлений зарождающегося гиперкритического направления в античности показывает, до какой степени на самом деле понятны до прозрачности гносеологические мотивы появления той или иной доктрины.

Вторым основанием надо считать научную инерцию. Однажды возникнув, любая научная концепция через какое-то время обретает вид независимого суждения, обрастает адептами, усложняется и развивается, превращаясь постепенно в расхожее мнение. Так что спустя столетие любая доктрина, возникнув под влиянием вполне определенной духовной обстановки, представляется современникам естественной и как бы вечной.

В биографии Ликурга Плутарх приводит текст Большой Ретры (6, 2-3), который он сопровождает комментарием и цитатой из поэмы Тиртея "Евномия". Весь материал 6-й главы организован у Плутарха в виде связного рассказа и взят, вероятно, в основном из утерянной "Лакедемонской политии" Аристотеля, как, впрочем, и большая часть биографии Ликурга[002_54]. Как неоднократно отмечалось, для метода Аристотеля было характерно цитирование документов и разнообразного стихотворного материала, которое он сопровождал ученым комментарием. Именно по такому методу была составлена дошедшая до нас "Афинская полития". 6-я глава у Плутарха, посвященная Большой Ретре, в точности соответствует этим параметрам.

За редким исключением Большая Ретра почитается всеми за аутентичный и очень древний документ. Споры ведутся, как правило, не о подлинности Большой Ретры, а о времени ее издания. Разброс мнений по этому вопросу очень велик - от конца IX в. до середины VI в.[002_55] Те исследователи, которые не сомневаются в историчности Ликурга, единодушно признают и аутентичность Большой Ретры, относя этот документ к тому же времени, в котором, по их мнению, жил и Ликург. Сторонники ранней датировки (рубеж IX-VIII вв.) выдвигают целый ряд соображений, свидетельствующих об исключительной древности Большой Ретры. По их мнению, в более поздние времена уже ничего не знали о богах Зевсе Силлании и Афине Силлании, не представляли себе, что подразумевается под топонимами Бабика и Кнакион, и не понимали значения некоторых старинных слов, давно вышедших из употребления[002_56]. Как считает П. Олива, их не понимал уже Аристотель, не говоря уж о Плутархе[002_57].

Конкретным проявлением ревизии предания о Ликурге является весьма характерная для современной историографии тенденция к отделению Ликурга от Большой Ретры. Желание разорвать связь между древним документом и его возможным автором вполне понятно: последовательным разрушителям традиции очень затруднительно было объявить Большую Ретру поздней подделкой. В их распоряжении оставалась только одна реальная возможность - отделить Ликурга от Большой Ретры. При этом Ликург, как правило, объявлялся плодом изобретательности поздних законодателей, а Большая Ретра - подлинным документом 2-й половины VIII в. Так, В. Эренберг датирует основной документ, легший в основу спартанского полисного устройства, концом VIII в.[002_58], а самого Ликурга объявляет созданием неизвестного спартанского законодателя середины VI в., возможно Хилона[002_59]. Подобно В. Эренбергу Т. Леншау также отделяет Большую Ретру от реформ, связанных с именем Ликурга. Ретру он датирует 2-й половины VIII в., а реформы, приписываемые Ликургу, - началом VI в.[002_60] Тот же взгляд характерен и для Г. Бенгтсона. Он полагает, что спартанский государственный порядок не был плодом работы одного законодателя, и какие-либо изменения нельзя с полной достоверностью связать ни с легендарной фигурой Ликурга, ни с эфором Хилоном. Однако Большую Ретру он считает подлинным древнейшим документом конца VIII - начала VII в.[002_61] Та же датировка встречается и у Э. Эндрюса. В самом сжатом виде его аргументы следующие: поскольку апелла, как он думает, должна была состоять исключительно из гоплитов, то Ретра, соответственно, не могла появиться раньше 700 г. - времени т. н. гоплитской реформы [002_62]. В том же духе высказывается и отечественный исследователь Ю. В. Андреев. Относя свод т. н. законов Ликурга к середине VI в., он исключают из него Большую Ретру как значительно более древний документ[002_63].

Историки, пытающиеся поместить Большую Ретру в VII или даже VI в., как правило, или полностью игнорируют традицию, или ловко манипулируют ею. Уже автор статьи об архаической Спарте в первом издании "Кэмбриджской древней истории" Г. Вейд-Джери, не оспаривая подлинности Большой Ретры, относит ее к концу VII в. Его главным аргументом является то, что новое деление спартанской армии по территориальному, а не родовому принципу надежно зафиксировано только для периода после Второй Мессенской войны. На этом основании Г. Вейд-Джери делает вывод, что Ретра была принята или во время этой войны, или же сразу после нее[002_64]. В. Форрест датирует Ретру 1-й половиной VII в. Он считает, что Ретра и приписка к ней были приняты одновременно. Таким образом, по В. Форресту, приписка вопреки преданию изначально являлась интегральной частью Большой Ретры[002_65]. Э. Джонс рассматривает Ретру в контексте ситуации, сложившейся в Спарте после Первой Мессенской войны. Как и В. Форрест, он произвольно сдвигает эту войну, по крайней мере, на 50 лет и помещает в начало VII в. Соответственно, Ретру он датирует серединой VII в.[002_66] Ч. Старр, относя Большую Ретру к VII в., настаивает на том, что любые усилия сдвинуть ее к 776 г. или того раньше должны разбиться уже об одну только "алфавитную традицию"[002_67]. По мнению О. Мюррея, то, что древние авторы настаивали на очень ранней датировке как Большой Ретры, так и всего законодательства Ликурга, объясняется обычной для греков тенденцией к преувеличению возраста спартанских институтов. Он уверен, что "подобный сложный писаный закон не мог появиться ранее 700 г."[002_68]. Сторонники гипотезы переворота середины VI в., как правило, относили Большую Ретру к VI - самое раннее VII в. и возможным автором ее считали эфора Хилона[002_69].

Несмотря на различные датировки Большой Ретры, большинство историков, тем не менее, безоговорочно признают ее подлинность. Однако и тут есть исключения. Впервые Эд. Мейер в своем специальном исследовании, посвященном проблеме Ликурга, попытался доказать, что Ретра - это плод не документального, а литературного творчества. Он считает, что Ретра - это вторичный продукт, прозаическая редакция основ конституции, представляющая собой переложение соответствующих стихов Тиртея (fr. 3 Diehl³). Эд. Мейер был уверен, что текст Большой Ретры старше Аристотеля самое большее на 50 лет[002_70]. И. Тёпфер, возражая Эд. Мейеру, среди прочих аргументов привел и такой: трудно себе представить, как мог Аристотель поверить фальшивке, сфабрикованной всего полвека назад[002_71]. Отношение Эд. Мейера к законодательству Ликурга и, в частности, к Большой Ретре во многом определяется его взглядом на роль личности в истории. Согласно мнению Эд. Мейера, никакой, даже гениальный законодатель не в силах радикально изменить судьбу народа или государства. Даже само предположение, что один человек с помощью мудрых предписаний способен преобразовать жизненный уклад целого народа, кажется ему чудовищным. "Разве не ясно, - пишет Эд. Мейер, - что в основе этой Ретры лежит совершенно неисторический взгляд, что государственный порядок устанавливается по воле законодателя, который наколдовал его из ничего или из хаоса. Тот, кто верит, что в Спарте с помощью одноразового акта были вызваны к жизни деление народа на филы и обы, совет старейшин и власть народного собрания, тот должен также верить, что царь Ромул, вдохновленный своим собственным желанием, разделил народ на трибы и курии, на патрициев и плебеев"[002_72]. Но история нового времени не раз уже доказала, как ошибался немецкий историк.

Ретра является самым ранним известным нам конституционным документом архаической Греции. Архаичность языка и непонятные уже в классическую эпоху реалии заставляют думать, что этот документ очень древний и вполне может относиться к концу IX - началу VIII в. В пользу его древности можно высказать еще то соображение, что он был сформулирован чрезвычайно кратко. Еще Аристотель отмечал эту особенность ранних законодательств. По его словам, "старинные законы были чрезвычайно несложны и напоминали варварские законодательства" (Pol. II, 5, 12, 1268 b 38-40). С подобной же краткостью, например, был сформулирован письменный Закон (изложенный в Торе), который Бог дал Моисею. Согласно традиции, сохраненной в раввинистическом иудаизме, большинство заповедей в Законе были лишь кратко сформулированы и представляли собой общие утверждения, напоминающие заглавия или абзацы в книге. Исходя из традиционных установок, одновременно Бог дал Моисею также устный Закон, толкующий письменный.

Для раннего документа, каким является Большая Ретра, кажется странным только одно - несмотря на отдельные доризмы (употребление a вместо h), в целом документ написан на койнэ. Именно это обстоятельство Эд. Мейер использовал для доказательства того, что Большая Ретра - фальшивка, сочиненная не ранее IV в.[002_73] Но на это можно возразить следующим образом: такова манера изложения документов у древних авторов. Койнэ документа мы можем объяснить, если предположим наличие литературной правки, которую осуществил или сам Плутарх, или его источник. Так что если даже Плутарх имел дело с сугубо дорийским документом, то он все равно мог изложить его на койнэ. Напомним в этой связи, что в дорийских полисах документация нередко могла вестись на койнэ или на диалекте, близком к койнэ. Характерный пример тому - Херсонес Таврический, в документальных надписях которого хотя и встречались доризмы, но в целом они были составлены на койнэ[002_74].

Текст Ретры представляет собой повелительное обращение от имени Аполлона к тому, кто испрашивает его совет. Таким образом, перед нами документ в форме изречения дельфийского оракула. Традиция издавать законы от имени божества очень древняя. Согласно Эфору, цари Крита "Радаманф, а затем Минос распространяли среди людей свои законы, как бы исходящие от Зевса" (ap. Strab. X, 4, 19, p. 482). Законы Ликурга, оформленные в виде изречения оракула, живо напоминают книги Законов у иудеев. Здесь также выступает некая программа на будущее в форме божественного откровения, данного древним пророкам. В этой программе декларировалось установление такого порядка, который был бы приятен Богу. На греческой почве в качестве аналога можно привести законодательство Залевка, о котором рассказывает Диодор (XII, 20-21). Оно начинается с религиозно-политических спекуляций, с призыва к благочестию и справедливости как основе любого хорошего государственного порядка. Здесь, как отметил Эд. Мейер, недостает лишь сношения с божеством и не столь легко узнаваема, как в случае с Ликургом, политическая тенденция[002_75].

Важно отметить, что Плутарх цитирует текст Большой Ретры не в стихотворной форме. В трактате о пифийских оракулах он особо отмечает этот факт - Ликургу ретры были даны именно в прозе (Mor. 403 е - katalogavdhn). Если бы можно было доказать, что первоначально оракулы давались в прозаической форме, то это было бы лишним подтверждением большой древности документа. У Страбона есть указание на то, что "пифия изрекает оракулы в стихах и в прозе". Далее Страбон разъясняет, что "прозаические оракулы перелагались в стихи поэтами, жившими при храме" (IX, 3, 5, p. 419). Мы можем только предполагать, что практика перелагать туманные вещания пифии в правильные гекзаметры приобрела постоянный характер только в период развитой архаики. Геродот, во всяком случае, цитирует дельфийские оракулы, большинство из которых относится к VI в., в стихотворной форме. По-видимому, уже с этого времени и на всем протяжении истории Дельф там работала целая компания специалистов по составлению стихотворных оракулов. Сам Плутарх входил в такого рода корпорацию. Но существовала ли такая же система на рубеже IX-VIII вв., очень проблематично. Скорее всего, обязательная стихотворная правка была введена позже, в конце архаики, а самые ранние оракулы вполне могли записываться прозой.

Г. Парк и Д. Уормелл объясняют прозу Большой Ретры тем, что этот документ представлял собою не что иное, как комментарий, который сопровождал стихотворное изречение оракула и давал более детальную информацию спрашивающим. По их мнению, в отличие от моральных советов или общих указаний стихотворных оракулов, Большая Ретра является кратким очерком реальной конституции. Следы архаического спартанского стиля доказывают, что это подлинно древний традиционный документ[002_76].

С самим текстом документа Плутарх мог ознакомиться в государственном архиве Спарты, где, конечно, хранились сводки ответов оракула. В биографии Агесилая Плутарх говорит о "лаконских записях" (tai'" Lakwnikai'" ajnagrafai'"), которыми он пользовался (19, 10). Что такой архив существовал в Спарте, можно понять из некоторых свидетельств Геродота. Так, Геродот специально изучал списки спартанских царей и дал полный их перечень (VII, 204; VIII, 131). Он также знал полный список трехсот спартанцев, погибших при Фермопилах (VII, 224). Это заставляет думать, что Геродот пользовался документальными материалами, возможно, знакомясь с ними непосредственно в соответствующем официальном хранилище. Нет сомнения, что все оракулы, получаемые из Дельф, находились в архиве, вероятно под надзором пифиев.

JRhvtra - одно из многочисленных гомеровских слов, которые в классическое время сохранились живыми только в диалектах. Слово "ретра" в греческом языке имеет несколько значений[002_77]. В "Одиссее" "ретра" употребляется в значении "сделка", "уговор", "соглашение" между двумя людьми (XIV, 393-394). В более специальном значении - "предложение, вынесенное перед народом", "постановление народного собрания" - слово "ретра" встречается уже у Тиртея. Именно так, по-видимому, можно понять выражение "народ должен повиноваться правильным предложениям (dhmovta" a[ndra" eujqeivai" rJhvtrai" ajntapameibomevnou")" в его поэме "Евномия" (fr. 3 v. 5-6 Diehl³). Ретра Эпитадея - это, бесспорно, постановление народного собрания, ставшее законом (Plut. Agis 5), как и земельный закон Агиса, названный Плутархом также ретрой (Agis 8, 9). Эд. Мейер полагает, что в Спарте в III в. слово rJhvtra употреблялось исключительно в значении "закон", "законопроект". "Мы не имеем ни малейшего основания считать, что Плутарх, или скорее Филарх, использовали это слово только в качестве антикварного каприза. Царь Агис, очевидно, сам называл свой законопроект ретрой"[002_78]. В том же значении слово "ретра" употребляется и в некоторых поздних надписях как Спарты (IG, V, 1, 20, 1498), так и ее колоний (Тарент - Phot. s. v. rJh'trai; Гераклея - IG, XIV, 645).

Но у слова rJhvtra есть еще одно, отличное от предыдущих, значение: это - ставшее законом речение божества. Так, у Фотия называется, среди прочих, и данное значение (rJhvtra Lukouvrgou novmo", wJ" ejk crhsmw'n tiqevmeno"). В подобном смысле использует это слово также Плутарх, так как в его представлении законы были вручены Ликургу богом (Lyc. 13, 11; Mor. 403 e). Как замечает Дж. Хаксли, "оракулы, конечно, становились ретрами только тогда, когда они были признаны в качестве законов спартанским демосом. Если они были названы ретрами до того, их следует считать сделками между Аполлоном и Спартой... Ретра, таким образом, была оракулом, запущенным в действие спартанским демосом"[002_79].

Все этимологические словари приводят слово rJhvtra в качестве дорийского варианта таких слов, как rJh'ma, rJh'si", являющихся производными от глагола ei[rw. Rhvtra буквально означает "речь", "изречение", "слово" (русское слово "речь" имеет тот же корень re). Сам факт использования именно такого слова предполагает, что законотворчество Ликурга носило устный характер. Но, с другой стороны, Плутарх имел перед собой письменный текст этого документа! Это противоречие, по-видимому, объясняется тем, что спартанское общество всегда было склонно к искусственной архаизации своей жизни. И хотя ряд центральных законоположений, очевидно, был записан с самого начала, в дальнейшем основной упор делался на воспитании граждан, а не на издании многочисленных законов. Дописьменная культура в этом отношении казалась приоритетной, и Ликург, издавая свои законы, прокламировал их как устные. Следы такого отношения спартанцев к письменной традиции можно усмотреть в содержании одной из Малых Ретр. Из-за скудости традиции невозможно соотнести Малые Ретры с каким-либо определенным периодом. Во всяком случае, вряд ли их автором был Ликург, как думает Плутарх (Lyc. 13; Ages. 26). Но программное заявление, отраженное в одной из Малых Ретр, "что писаные законы не нужны" (Plut. Lyc. 13), по-видимому, свидетельствует о негативном отношении спартанской элиты к кодификации права. Конечно, важнейшие официальные акты, подобные Большой и Малым Ретрам, записывались и хранились в Спарте (Plut. Mor. 116 f; ср.: Plut. Ages. 20). Сам Ликург и его окружение, скорее всего, уже обладали высокой письменной культурой. Существует традиция, связывающая Ликурга с гомеровскими поэмами. Во время своих путешествий он будто бы посетил Самос и переписал поэмы Гомера, воспользовавшись экземпляром, хранившимся у потомков самосского рапсода Креофила (Plut. Lyc. 4, 5). Этот рассказ, даже если в основе его лежит анекдот, тем не менее весьма любопытен. В нем зафиксировано представление древних о наличии в Спарте очень ранней письменной традиции.

В историографии ранняя датировка Большой Ретры часто отвергалась лишь на том основании, что от этого периода до нас не дошло ни одного письменного документа. Например, по мнению П. Оливы, Большая Ретра первоначально существовала только в устной форме, а текст, известный Плутарху, а до него, возможно, Аристотелю, отнюдь не являлся первоначальной версией. Основной аргумент П. Оливы - априорная уверенность, что в IX-VIII вв. ни о какой кодификации законов в Спарте не могло быть и речи. Он ссылается при этом на Афины, где первое письменное свидетельство датируется двадцатыми годами VII в.[002_80]

С другой стороны, есть веские основания думать, что алфавитное письмо в Греции появилось очень рано - в IX, а может быть, даже в конце X в. Действительно, если около 800 г., как замечает Э. Д. Фролов, могли уже писать изысканным гекзаметром, то сама письменность появилась значительно раньше[002_81]. Как известно, самые ранние письменные документы были обнаружены на Крите, Фере и Мелосе. Именно Крит, с которым Спарта имела самые близкие контакты, поддерживал очень ранние и тесные связи с семитским Ближним Востоком (по крайней мере, с IX в.) и представлял собою центр раннего алфавитного письма[002_82]. Поэтому, как полагает Н. Хэммонд, вполне возможно, что первоначальная ретра была письменным документом конца IX в. и, вероятно, хранилась среди прочих mantei'ai Спартанского государства[002_83].

В дальнейшем письменная культура Спарты всегда носила "полуподпольный" характер и официально не одобрялась. Спартанские власти старательно ограничивали применение письменности только военно-административной сферой[002_84]. В такой обстановке сохранение спартанцами слова "ретра" уже для письменных законов становится вполне понятным. Судя по некоторым сохранившимся документам, слово "ретра" как синоним закона употреблялось не только в дорийской, но и в ионийской среде. Так, сохранилась надпись от 1-й половины VI в. с острова Хиос, регулирующая деятельность местных магистратов. В ней идет речь о "ретрах народа" (dhvmou rJh'trai) (Tod², N 1 = ML, N 8)[002_85]. Но использование в течение многих веков подобного архаического термина объясняется еще и тем, что спартанцы под словом "ретра" понимали санкционированное дельфийским оракулом постановление народного собрания. Для спартанцев их законы носили божественный характер уже в силу того, что они были освящены авторитетом Дельф. Так что в этот термин они вкладывали двойной смысл: приоритет устного законотворчества перед письменным и представление о своих законах как речениях Аполлона.

Согласно свидетельству Ксенофонта, Ликург обращался в Дельфы, по крайней мере, один раз (Lac. pol. 8, 5). Клемент Александрийский сообщает о том, что Ликург неоднократно посещал Дельфы и консультировался с Аполлоном (Stromat. I, 26, 152 - "Платон, Аристотель и Эфор пишут, что Ликург, постоянно возвращаясь в Дельфы к Аполлону, получал от него наставления относительно законов").

Надо заметить, что религиозный авторитет во все века имел огромное значение для спартанской политики. Античные источники свидетельствуют, что консультации с оракулами по делам, связанным с принятием политических решений, носили в Спарте более систематический и постоянный характер, чем где-либо еще (см., например: Her. V, 65; VI, 66; Thuc. I, 103, 1-3; 118, 3; Plut. Mor. 191 b; 209 a).

Взгляд, что Ликург получил свои законы в форме оракула, был общепризнанным в древности. На это указывают все древние авторы, начиная с Тиртея и Геродота, которые так или иначе касались темы спартанской евномии, Большой Ретры или Ликурга. Однако данную традицию также не раз пытались поставить под сомнение сторонники ревизии древнего предания. Так, по мнению Эд. Мейера, традиция о дельфийском происхождении Ликурговой конституции не что иное, как легенда, которая извне была привнесена спартанцам и около 400 г. официально ими признана[002_86]. С. Я. Лурье также оспаривает связь Большой Ретры с Дельфами, но аргументы у него иные по другой причине. Он полагает, что ретра значительно древнее той эпохи, когда Спарта вступила в сношения с дельфийским святилищем. "Если она первоначально и была сформулирована как изречение оракула, то это был древний спартанский оракул Пасифаи в Таламах"[002_87].

Большая Ретра состоит из двух разделов: главной части и поправки к ней. Причем, по словам Плутарха, поправка была принята гораздо позднее, при царях Феопомпе и Полидоре (Lyc. 6). Процитируем главную часть и ее перевод: "Dio;" Skullanivou kai; jAqana'" Skullaniva" iJero;n iJdrusavmenon, fula;" fulavxanta kai; wjba;" wjbavxanta triavkonta gerousivan su;n ajrcagevtai" katasthvsanta w{ra" ejx w{ra" ajpellavzein metaxu; Babuvka" te kai; Knakiw'no", ou{tw" eij"fevrein te kai; ajfivstasqai: † gamwdangorianhmhn kai; kravto""[002_88].

"Воздвигнув храм Зевса Силлания и Афины Силлании, разделив (народ) на филы и обы, учредив герусию из 30 (членов) вместе с архагетами, собирать время от времени народ на апеллу меж Бабикой и Кнакионом, таким образом предлагать (решения каких-либо вопросов) и отклонять (предложения)[002_89]; у народа же да пребудут власть и сила" (Plut. Lyc. 6, 2 / Пер. С. П. Маркиша с нашими уточнениями).

Сразу отметим, что главный раздел и в формальном, и в смысловом плане распадается на две части. Первая часть представляет собой причастную конструкцию, где все три причастия стоят в форме активного аориста, а вторая часть имеет форму инфинитивной конструкции. Такое употребление причастий и инфинитивов вместо глаголов в повелительном наклонении является обычной практикой для греческих документов архаического и классического времени. Аорист причастий, по мнению Н. Хэммонда, ясно показывает, что речь идет именно о нововведениях. Поэтому он предлагает первую часть Большой Ретры перевести следующим образом: "Основать (новое) святилище Зевса Силлания и Афины Силлании, разделить (народ) на (новые) филы и обы, учредить (новое) членство из 30 (членов) для герусии, включая архагетов"[002_90]. Такое понимание данного текста кажется нам вполне возможным, но перевод, предлагаемый Н. Хэммондом, по существу является уже его комментарием, а не дословным переложением текста документа.

В Большой Ретре в очень кратком виде излагается суть политической реформы Ликурга. Из-за архаичности, краткости и испорченности текста документ не поддается однозначному толкованию. Порча текста в конце, вероятно, вызвана тем, что в оригинале использовались архаичные дорийские диалектные формы, совершенно неясные позднейшим переписчикам.

Понимание данного текста отчасти зависит от того, что мы примем за логическое подлежащее всей фразы. Ведь в тексте подлежащего нет. Естественно, напрашиваются три возможных варианта в качестве подлежащего - Ликург, герусия или народ. Выскажем только предположение, что в причастной конструкции логическим подлежащим мог бы быть Ликург, а в инфинитивной - народ. Однако нельзя исключить и других вариантов, например: все глагольные формы могут зависеть от одного подлежащего - "народ". По-видимому, вопрос о подлежащем следует оставить открытым. Хотя не исключен и такой вариант, что вся фраза, по сути дела, является безличной конструкцией, и для ее лучшего понимания достаточно ввести такие глагольные формы, как "надо", "следует", "надлежит"[002_91].

В начале Ретры прокламируется необходимость учреждения святилища Зевса Силлания и Афины Силлании[002_92]. Знаменательно, что древнейший законодательный документ, который провозгласил создание Спарты как полиса, начинается с религиозного акта. Зевс и Афина объявляются официальными покровителями нового государства, и как таковым им надлежало построить общие для всей Спарты культовые сооружения. Указание на Зевса согласуется с античной традицией о связи Ликурга с Критом - ведь Зевс особо почитался на Крите, месте его рождения. Точно так же, по-видимому, в дорийской Мегариде уже в середине IX в. было возведено святилище Геры Акреи в Герее, строительство которого можно рассматривать как свидетельство начавшегося формирования полиса[002_93].

Большие трудности для понимания представляет следующая фраза, состоящая из двух пар однокоренных слов - причастия и прямого дополнения к нему типа русского "сделав дело" - fula;" fulavxanta kai; wjba;" wjbavxanta. Условно это можно перевести как "разделив на филы и обы".

Первую часть фразы fula;" fulavxanta можно понять так, что Ликург или полностью или частично заменил родовое деление общества на территориальное. Не исключено, что три традиционные дорийские филы были преобразованы таким образом, что, не будучи формально упраздненными, они, тем не менее, оказались включенными в систему нового территориального деления гражданского коллектива. Во всяком случае, их наличие в спартанской армии вроде бы следует из Тиртея. Как правило, указание Тиртея на три дорийские филы, участвующие в сражении, относят к периоду жизни самого Тиртея, т. е. ко Второй Мессенской войне (fr. 1, v. 12-13 Diehl³).

В любом случае лаконизм документа не дает возможности сказать что-то определенное о преобразовании спартанских фил. В Большой Ретре только названы те институты, которые подвергались реформированию, но никак не объяснено, в чем конкретно это реформирование состояло. Все предположения на этот счет носят сугубо гипотетический характер[002_94]. Среди предлагаемых вариантов, объясняющих смысл упоминания фил в Большой Ретре, наиболее аргументированной и убедительной представляется версия Н. Хэммонда. По его мнению, речь в документе шла вовсе не о трех родовых дорийских филах. Прокламировалось создание пяти новых территориальных подразделений, сохранявших то же название - филы, но на базе не родового, а территориального деления. Каждая новая фила, как полагает Н. Хэммонд, занимала территорию одной из пяти уже существующих спартанских деревень - об. Это и был синойкизм по-спартански. Набор в армию после введения 5 территориальных фил базировался на новой "фило-обовой" системе. Таким образом, из новой организации граждан возникла новая организация армии, которая теперь состояла, по свидетельству Аристотеля, из 5 лохов (fr. 541 Rose³). Цель этой перемены, по словам Н. Хэммонда, заключалась в том, чтобы "разрезать поперечной линией три родовые филы и включить в каждую новую территориальную филу людей разной родовой принадлежности"[002_95]. Но в характерной для Ликурга компромиссной манере введение нового административного деления вовсе не означало насильственного уничтожения старых родовых фил. Баланс интересов был соблюден следующим образом. Если новые филы использовались главным образом в военно-политической отрасли, старые родовые филы, разделенные на фратрии и роды, продолжали сохранять свое влияние во многих областях социальной жизни, особенно в столь важной для спартиатов сфере, как религия. Так, во время ежегодных Карнейских празднеств танцоры и певцы, имитирующие военные тренировки, выступали каждый от своей родовой филы и фратрии (всего было представлено 27 фратрий) (Athen. IV, 141 e-f)[002_96].

Вторая часть рассматриваемого предложения - wjba;" wjbavxan-ta - вызывает не меньшие затруднения, чем первая. Оба (wjbav) - обычное дорийское слово, обозначающее деревню. Этимология его не ясна (в отличие от fulhv). Существует несколько форм слова wjba. Оно встречается в ряде диалектов и в различных частях греческого мира, например в Аттике, на Хиосе и в Малой Азии. Скорее всего, это слово имеет микенские корни[002_97].

Судя по глоссам Гезихия, обы представляли собою территориальные образования в Спарте, которые также назывались деревнями (kw'mai) или филами (fulaiv) (s. v. wjbaiv). По-видимому, в Ретре речь шла об образовании новых территориальных фил, совпадающих с границами четырех деревень, из которых состоял город Спарта: Лимны, Киносура, Месоа и Питана[002_98]. Пятой обой, или территориальной филой, стали ахейские Амиклы, которые Павсаний так же, как и четыре собственно спартанские обы, называет "деревней" (kwvmh) (III, 16, 9; 19, 6). Как полагает П. Олива, эти территориальные единицы в самые ранние времена назывались обами, а позднее, когда родовые филы потеряли свое значение, они стали называться филами по аналогии с афинским территориальным делением[002_99]. П. Олива выступает против имеющей немало сторонников теории, согласно которой обы представляли собой мелкие подразделения фил. По его мнению, в таком случае не было бы никакого смысла упоминать их в ретре.

Но, с другой стороны, П. Олива сам себе противоречит, когда заявляет, что "глагол fulavzein означал разделение населения по родовому принципу, а wjbavzein - по территориальному". Ведь до Ликурга имело место именно родовое деление по филам, и зачем в таком случае было упоминать в документе то, что не подверглось никакому изменению? "Нет сомнения, - пишет П. Олива, - что дорийские родовые филы в Спарте существовали с самого начала, со времени дорийского нашествия, и если мы откажемся от сомнительной интерпретации причастия fulavxanta как производного от глагола fulavttein, мы будем вынуждены признать, что обы также существовали до принятия ретры"[002_100]. В этом П. Олива, конечно, прав. В документах никогда не выдумываются новые слова и понятия. Но сам факт упоминания фил и об в документальном памятнике такой значимости, как Большая Ретра, - свидетельство какого-то качественного преобразования прежней структуры спартанской общины. Состояние источников не позволяет нам судить о деталях той структурной реформы, которая выражена в Ретре одной краткой фразой - fula;" fulavxanta kai; wjba;" wjbavxanta, - но в ней, бесспорно, скрывается если не полная победа нового территориального принципа над старым родовым, то, по крайней мере, заявка на новую шкалу приоритетов.

Этот важнейший шаг от родового общества к обществу гражданскому, как правило, сравнивают с аналогичными реформами Клисфена в Афинах[002_101]. Все граждане были структурированы в военные подразделения, организованные по территориальному принципу. Армия теперь комплектовалась, по-видимому, по комам. В качестве возможной параллели стоит указать на одну надпись из Эпидавра, где упоминается мегарянин из "сотни" Киносуры (IG², IV, 42). По-видимому, в Спарте было приблизительно такое же деление по военно-территориальным округам, как и в дорийских Мегарах. Этот новый принцип комплектования армии и лег в основу военной реформы.

В качестве основного правительственного органа, но подчиненного апелле, названа герусия, или совет старейшин, во главе с царями (triavkonta gerousivan su;n ajrcagevtai"). Плутарх характеризует герусию как первое и самое главное (prw'ton h\n kai; mevgiston) из всех многочисленных нововведений Ликурга (Lyc. 5, 10). Судя по тому, какое большое внимание Плутарх уделил обсуждению числа геронтов, он сам не сомневался, что цифра 30 для геронтов была установлена именно Ликургом (Lуc. 5, 10-14). Все попытки современных ученых дать подходящее объяснение числу ликурговых геронтов, исходя из родового или территориального принципа, носят сугубо гипотетический характер[002_102]. Так, Г. Бузольт думает, что численный состав спартанской герусии был смоделирован по образцу совета в Дельфах, состоящего из 30 членов[002_103]. Но если вспомнить, что Агесилая во время его похода против персов (396 г.) сопровождало 30 советников (Xen. Hell. III, 4, 2; Plut. Ages. 6, 4) или то, что привилегированный отряд спартанской армии состоял из 300 т. н. всадников, то напрашивается предположение, что в Спарте на протяжении всего исторического периода не было забыто и продолжало учитываться исконное деление дорийцев на три филы.

Мы не знаем, что собой представляла герусия до Ликурга. Однако сам факт упоминания герусии в Ретре свидетельствует о какой-то коренной ее реорганизации. В чем эта реорганизации выражалась кроме фиксации численности геронтов, трудно сказать. Возможно, Ликург и здесь пошел на компромисс: он отменил комплектование герусии по родовым филам, но оставил возрастной и сословный цензы. После Ликурга герусия, по-видимому, комплектовалась строго по сословному принципу: туда из поколения в поколение попадали представители одних и тех же знатных семей вне зависимости от их принадлежности к той или иной родовой филе. По-видимому, прав Аристотель, на которого ссылается Плутарх, что первыми геронтами при Ликурге стали его личные друзья и сторонники (ap. Plut. Lyc. 5, 12). Эта практика после Ликурга стала обычной. Ликург сделал герусию органом не родовой, а сословной власти. С введением ликурговой герусии Спарта превратилась в полис с аристократической формой правления. Плутарх, подробно описывая процедуру избрания в геронты, утверждает, что на данную должность из числа граждан, достигших 60 лет, могли претендовать только "лучшие по добродетели" (to;n a[riston ajreth/') - выражение, которое подразумевает, прежде всего, знатность, а потом уже определенные нравственные качества, ей сопутствующие (Lyc. 26, 1).

В Большой Ретре значится, что в состав герусии вошли также архагеты (ajrcagevtai). В своем комментарии к тексту Ретры Плутарх поясняет, что под архагетами имеются в виду цари (Lyc. 6, 3). Г. Бузольт считает, что это был первоначальный титул спартанских царей, который отражал представление о царях как предводителях, стоящих во главе войска[002_104]. Л. Джеффри, а за ней и Дж. Хаксли предположили, что в данном контексте слово ajrcagevtai не является безальтернативным синонимом к слову "цари" (oiJ basilei'"). Слово "архагет" - более широкого диапазона. Его можно понять как "основатель", будь то основатель нового государства или нового культа[002_105]. В таком более широком смысле слово "архагет" встречается в ранней дорийской надписи по поводу отправки колонии в Кирену, именуемой "Клятвой основателей" (текст восходит к VII в. - ML, N 5). Здесь архагетами именуются бог Аполлон и царь Батт, в обоих случаях в смысле "основатель", "устроитель". Но в таком значении слово "архагет" употреблялось не только дорийцами. Колонисты из Халкиды, основавшие Наксос около 735 г., воздвигли алтарь Аполлону Архагету (Thuc. VI, 3). Именно в таком значении слово "архагет" употребляет и Эфор. Так, говоря о первых спартанских царях Еврисфене и Прокле, считавшихся основателями города, Эфор замечает, что они не удостоились даже титула "архагет", "который давался всем основателям городов" (ap. Strab. VIII, 5, 5, p. 366). Очевидно, термин "архагет" как основатель в самом широком смысле слова (новых культов, колоний, политических институтов) был характерен именно для архаической эпохи.

С другой стороны, то, что в Большой Ретре архагеты упоминаются в одной связке с геронтами, позволяет предположить следующее: возможно, спартанские цари были названы архагетами как члены и председатели герусии. Этот титул четко формулировал их положение в герусии при Ликурге - первые среди равных и не более того. Не исключено, что в этой фразе triavkonta gerousivan su;n ajrcagevtai" katasthvsanta было закреплено новое качество спартанских царей, которые, став при Ликурге членами герусии, были тем самым поставлены под контроль общины.

Оригинальную гипотезу о причине употребления термина "архагет" в Большой Ретре высказывает Дж. Хаксли. По его мнению, при Ликурге архагетов было трое, так что на каждую филу приходилось по одному архагету. Двое из архагетов были, без сомнения, цари. Однако, кроме спартанских царей из рода Агиадов и Еврипонтидов, в число архагетов вполне могли попасть и представители рода Эгеидов из Фив, которые появились в Лаконии, вероятно, вместе с Гераклидами (Pind. Isthm. 7, 14-15; Arist. ap. Schol. Pind. Isthm. 7, 12-15 = fr. 532 Rose³)[002_106]. По мнению Дж. Хаксли, "пифия тактично упустила различие в ранге между спартанскими царями и Эгеидами", подобрав для них общее наименование - архагеты[002_107].

Версия Дж. Хаксли основана на том, что Эгеиды принимали самое активное участие в завоевании Амикл и в дальнейшем были тесно связаны с культом Аполлона, председательствуя в Амиклах в качестве его жрецов во время празднования Гиакинфий (Pind. Pyth. 5, 68-79). Возразить Дж. Хаксли можно следующим образом: если бы в Спарте действительно до Ликурга или при нем было трое царей[002_108], это не могло бы остаться незамеченным древней традицией. Но никаких упоминаний об Эгеидах в качестве царской династии у нас нет. В данном отношении предположение Дж. Хаксли остается чисто умозрительным.

Перейдем к анализу второй части Большой Ретры. Она отличается от первой и по форме и по содержанию. Причастная конструкция, где все три причастия стоят в форме активного аориста, сменяется инфинитивной, причем все три инфинитива даны в форме настоящего времени, что указывает на продолжительный, а не единичный или конечный процесс (w{ra" ejx w{ra" ajpellavzein metaxu; Babuvka" te kai; Knakiw'no", ou{tw" eij"fevrein te kai; ajfivstasqai). Сама структура фразы свидетельствует о том, что прокламируемая в Ретре деятельность народного собрания непосредственно связана и зависит от выполнения первых трех требований - основания святилища Зевса и Афины, разделения на филы и обы и учреждения герусии из 30 членов.

В главном предложении в качестве сказуемого употреблен инфинитив ajpellavzein, который является производным от существительного ajpevlla - так в Спарте называли народное собрание[002_109]. Плутарх в своем комментарии поясняет, что ajpellavzein в Спарте употреблялось в том же значении, что ejkklhsiavzein в других греческих полисах (Lyc. 6, 3), т. е. в значении "собираться" или "участвовать в народном собрании", а не "созывать его". Поэтому, как замечает Н. Хэммонд, логическим подлежащим к ajpellavzein является все гражданство[002_110].

Указание на время (w{ra" ejx w{ra") и место заседания (между Бабикой и Кнакионом)[002_111], конечно, знак превращения бывшего собрания общинников, исходной моделью которого была сходка воинов гомеровского образца, в народное собрание уже полисного типа[002_112]. Выражение "время от времени" (w{ra" ejx w{ra"), как правило, принимается за указание на регулярность заседаний апеллы. Иногда, ссылаясь на не очень надежный схолий к Фукидиду (ad Thuc. I, 67, 3), предполагают, что апелла созывалась раз в месяц - в полнолуние[002_113]. Однако, как справедливо полагает Н. Хэммонд, фраза w{ra" ejx w{ra" означает "все время", "постоянно" и не заключает в себе никакого намека на интервалы между заседаниями[002_114]. В данной фразе, по-видимому, прокламируются два нововведения: регулярный характер заседаний и строго установленное для этого место.

От главного предложения со сказуемым ajpellavzein зависит придаточное, вводимое союзом ou{tw" и состоящее всего из двух инфинитивов - ou{tw" eij"fevrein te kai; ajfivstasqai. В этой краткой фразе, как кажется, определены полномочия апеллы: теперь граждане могли вносить предложения и отклонять их. Однако краткость отрывка, состоящего из двух инфинитивов, отсутствие подлежащего и не совсем ясный смысл второго инфинитива ajfivstasqai (уже в силу многозначности употребленного здесь глагола) вызвали немало споров среди исследователей[002_115]. Значение инфинитива eij"fevrein особых разногласий не вызывает. В аттическом диалекте eij"fevrein означает "вносить предложение (на рассмотрение Совета или народного собрания)". В таком же значении данный глагол употреблен и в Ретре.

Что касается глагола ajfivstasqai, то решить, что он означает в данном контексте очень непросто. Подспорьем, правда, может служить то, что он использован в тесной связи с глаголом eij"fevrein. С учетом этого обстоятельства в словаре Лидделль-Скотта удовлетворительными нам представляются два значения глагола ajfivstasqai: первое - "окончательно решать", "принимать окончательное решение", второе - "отставлять от себя", "распускать"[002_116]. Впрочем, отчасти помогает определить, в каком именно смысле употреблен в Большой Ретре глагол ajfivstasqai, выбор подлежащего. Если за логическое подлежащее принять народ в целом, то выражение eij"fevrein te kai; ajfivstasqai, скорее всего, означает "вносить и утверждать народу его решения". Если же выбрать для ajfivstasqai значение "распускать", то тогда мысленным подлежащим при eij"fevrein te kai; ajfivstasqai скорее будут инициативные власти, и, соответственно, данную фразу можно будет понять как "вносить властям предложения и распускать властям собрание". Этот последний вариант нельзя исключать.

Однако общий недетализированный характер документа, как нам кажется, свидетельствует скорее в пользу первого варианта: речь идет о праве народа вносить в народное собрание предложения и утверждать их[002_117].

В какой-то мере смысл фразы ou{tw" eij"fevrein te kai; ajfivstasqai помогает понять описание механизма принятия решений в апелле. Вот как об этом пишет Плутарх: "А когда народ собирался, никому из прочих (граждан) не дозволялось высказывать свое мнение (eijpei'n me;n oujdeni; gnwvmhn tw'n a[llwn ejfei'to), но во власти народа было утвердить предложения (th;n (gnwvmhn)... proteqei'san) геронтов и царей" (Lyc. 6, 6 / Пер. наш). Из этой фразы следует, что апелла была последней инстанцией для утверждения или отклонения предложения, представленного на ее рассмотрение герусией. Под выражением th;n (gnwvmhn)... proteqei'san, очевидно, имеется в виду заранее подготовленный герусией проект решения наподобие пробулевмы афинского совета. Данное замечание Плутарха помогает лучше понять значение инфинитивов eij"fevrein te kai; ajfivstasqai из Большой Ретры. Удовлетворительный смысл мы получим, если признаем, что эти инфинитивы имеют одно и то же логическое подлежащее - "народ"[002_118]. В столь древнем законодательстве, каким является Большая Ретра, процесс принятия решений не был и не мог быть детализирован. Поэтому нам нет никакой нужды вслед за Г. Гилбертом и Н. Хэммондом предполагать, что логическим подлежащим при eij"fevrein является герусия[002_119], хотя на практике проекты решений в народное собрание, скорее всего, вносили только геронты. Впрочем, вряд ли это происходило на основании закона. Скорее всего, все спартиаты без исключения теоретически обладали правом законодательной инициативы, но на практике они данным правом не пользовались в силу привычки подчиняться тем, кто занимал более высокое положение в возрастной, социальной или военной иерархии. В психологическом плане спартанская апелла была много ближе гомеровской сходке воинов или собранию римской общины эпохи царей[002_120], чем афинской экклесии. Общий, почти абстрактный характер Большой Ретры, по-видимому, позволял и в древности толковать данный документ так, как это было выгодно правящему сословию, чьи интересы всегда представляла герусия.

Как бы то ни было, Большая Ретра закрепила верховную власть за народным собранием, апеллой. Народное собрание, которое, конечно, существовало и до Ликурга, из органа, подчиненного герусии и царям, превратилось в правящий орган наравне с этими аристократическими институтами. Ликург сумел увековечить спартанскую апеллу в ее преобразованном виде, сделав заседания апеллы регулярными и проходящими в фиксированном месте и в фиксированное время.

Все институты, перечисленные в Ретре, не являются изобретением Ликурга. Они существовали, без сомнения, и до него. Спартанскому демосу не пришлось насильственным путем избавляться от своей аристократии и через тиранию идти к демократии, как это было во многих греческих полисах. У Спарты модель политического развития оказалась иной. Большая Ретра Ликурга - это знак начавшейся консолидации гражданского коллектива, в котором не аристократия была низведена до народа, а наоборот, весь спартанский народ превратился в правящее сословие. Недаром спартанцы очень рано стали именовать себя гомеями, т. е. равными. Но их равенство было очень своеобразно - это было равенство внутри слоя господ (в данной связи можно вспомнить членов английского парламента, которые также называли себя пэрами, или равными). Таким образом, Ликургу и его сторонникам, которые сами были представителями высшей аристократии, удалось заложить фундамент для дальнейшей консолидации общества и превращения всех полноправных граждан в военную элиту, устраненную от всякой производственной деятельности.

Античная традиция в том виде, в каком она представлена у Плутарха, приписывает Ликургу всю коллекцию особенностей государственной и общественной жизни Спарты. Данная традиция идет еще от Аристотеля, который считал, что Ликург создал совершенно новую конституцию, регулирующую всю жизнедеятельность полиса, точно так же, как Солон двумя веками позже сделал это для Афин (Pol. II, 9, 1 1273 b 30-35)[002_121]. И в этом Аристотель по большому счету прав. Как правило, радикальные политические реформы всегда сопряжены с одновременным социальным реформированием общества. Конечно, не все преобразования, как мы увидим далее, были осуществлены Ликургом, но в главных чертах именно он был автором политического и социально-экономического реформирования спартанского общества на рубеже IX-VIII вв.[002_122] Именно это основное качество законодательства Ликурга - его всеобъемлющий характер - и зафиксировала наша традиция. Спартанцы на протяжении всей своей истории воспринимали законы Ликурга как безальтернативный стандарт и его именем, и под реставрационными лозунгами проводили подчас самые радикальные реформы. Достаточно в данной связи вспомнить реформаторскую деятельность спартанских царей конца III в. Агиса и Клеомена. Их реформы несли на себе печать исключительной архаизации и проводились под лозунгом возврата к прошлым институтам.

Аристотель находит, что лучшие греческие законодатели, к которым он причисляет и Ликурга, принадлежали скорее к среднему сословию, чем к высшей знати или простому народу. "Наилучшие законодатели, - пишет он, - вышли из граждан среднего круга: оттуда происходили Солон (что видно из его стихотворений), Ликург (царем он не был), Харонд и почти большая часть остальных" (Pol. IV, 9, 10, 1296 a). По мнению Аристотеля, именно выходцы из среднего класса были способны подняться над партийными интересами и предложить конституцию, учитывающую интересы общества в целом[002_123]. Судя по творчеству Солона, древние законодатели (номофеты) и устроители (эсимнеты) прекрасно понимали неизбежность социального компромисса как единственно возможного варианта для предотвращения смуты, ведущего к полной анархии и дезинтеграции. Великий афинский законодатель, отвечая на обвинения, раздававшиеся справа и слева, объяснял, что он действовал ради пользы всего общества. Как и Ликург двумя веками раньше, Солон, прибегнув к спасительному компромиссу для установления длительного социального мира, сознательно пошел на конфронтацию с частью общества (fr. 5, 1-6 Diehl³)[002_124].

Однако компромиссные по духу своему реформы Ликурга столь глубоко затронули интересы части спартанской знати, что это отразилось даже на судьбе самого законодателя. Он стал жертвой реакции и был вынужден отправиться в изгнание. Традиция единодушна в том, что умер Ликург в изгнании. Среди мест его смерти называли остров Крит и городок Кирру, контролируемый Дельфами (Plut. Lyc. 31)[002_125].

Став главной фигурой спартанской истории, Ликург после смерти почитался как герой. По словам древних авторов, в Спарте существовал храм Ликурга, где ему приносили ежегодные жертвоприношения и оказывали почти божественные почести (Her. I, 66; Ephor. ap. Strab. VIII, 5, 5, p. 366; Arist. ap. Plut. Lyc. 1; Paus. III, 16, 6)[002_126]. Но Аристотелю, питавшему к Ликургу величайшее уважение, даже такой почет кажется недостаточным, и он сетует на то, что Ликург в Спарте почитается недостаточно (ap. Plut. Lyc. 31).

Мы практически ничего не знаем о том, что происходило в Спарте непосредственно после Ликурга. Можно только предполагать, что неприятие частью общества законов Ликурга и тяжесть перестройки, усугубляемая постоянными войнами, не способствовали гражданскому миру. О том, что политическая ситуация в Спарте после Ликурга не отличалась особой стабильностью, в самой общей форме свидетельствует Аристотель (Pol. V, 6, 1-2, 1306 b-1307 а). Во всяком случае, из его очень краткой реплики можно сделать вывод, что, скорее всего, ближе к концу VIII в. в Спарте разразился серьезный политический кризис, сопровождавшийся требованиями передела земли и проявившийся, в частности, в заговоре парфениев, неполноправной группы молодежи внутри спартанского гражданства (Pol. V, 6, 1, 1306 b 30-31; Strab. VI, 3, 3, р. 278-280).

Первой серьезной модификации после Ликурга спартанская конституция подверглась, по-видимому, в 30-20 гг. VIII в. По свидетельству Плутарха, авторами поправки к Большой Ретре были спартанские цари Феопомп и Полидор. Некоторые исследователи полагают, что данная поправка вовсе не дополнение, принятое позже, а интегральная часть Большой Ретры, составляющая с ней единое целое. По их мнению, Плутарх будто бы ошибался, считая этот документ поздней припиской[003_127]. Но подобное отрицание предания представляется нам ничем не оправданным упрощением исторической действительности. Заметим, что подавляющее большинство исследователей считают поправку именно дополнением к Большой Ретре, которая была принята, по крайней мере, на полвека позже Ликурга, во время Первой Мессенской войны[003_128].

Вот перевод текста этой поправки: "Но впоследствии толпа (tw'n pollw'n) разного рода изъятиями и прибавлениями стала искажать и уродовать утверждаемые решения, и тогда цари Полидор и Феопомп сделали к Ретре такую приписку: "Если народ постановит неверно, то геронтам и архагетам распустить", то есть решение принятым не считать, а уйти и распустить народ на том основании, что он извращает и переиначивает лучшее и наиболее полезное ("aij de; skolia;n oJ da'mo" aiJroi'to, tou;" presbugeneva" kai; ajrcagevta" ajpostath'ra" h\men", tou't j e[sti mh; kurou'n, ajll j o{lw" ajfivstasqai[003_129] kai; dialuvein to;n dh'mon, wJ" ejktrevponta kai; metapoiou'nta th;n gnwvmhn para; to; bevltiston)" (Plut. Lyc. 6, 7-8 / Пер. С. П. Маркиша с небольшими уточнениями).

Смысл подобной поправки заключался в том, что геронты и цари не должны были ратифицировать "кривое" (skolia;n) решение народа, но закрыть заседание и распустить народ.

Нововведение заключалось в лишении народа права на свободное и ничем не ограниченное обсуждение вносимых герусией предложений. Теперь только герусия была вправе решать, продолжать дискуссию в апелле или прекратить ее и распустить собрание. Суть этой поправки, таким образом, заключается в том, что герусия вместе с возглавлявшими ее царями вновь была поставлена над народным собранием, ибо она теперь обладала правом накладывать veto на любое неугодное ей решение апеллы. Именно такой взгляд на значение данной поправки является общепризнанным и редко оспаривается[003_130].

Эта поправка - важный этап в развитии спартанского полиса в сторону олигархической конституции. Поправка к Ретре, которая, скорее всего, продолжала действовать и в классический период, фактически означала ограничение народного суверенитета, но степень этого ограничения не стоит преувеличивать. Введение поправки вовсе не означало, что с того момента граждане стали пассивными участниками народного собрания. Не исключено, что в классической Спарте гипотетическая возможность обсуждения все же оставалась, но вряд ли рядовые спартиаты часто ею пользовались. М. Арнхейм, оценивая значение поправки, заявляет, что она была призвана исправить первоначальную ликургову конституцию, уничтожив в ней демократический элемент. "Поправка, по-видимому, переместила баланс назад в пользу аристократической герусии"[003_131]. Усиление герусии означало победу клановых интересов спартанской аристократии над интересами гражданского общества в целом. По мнению П. Оливы, впрочем, не имеющему обязательной силы, это стало возможным в результате военной экспансии в Мессению, которая принесла наибольшие выгоды аристократии и сильно укрепила ее позиции[003_132]. Как нам кажется, поправка была сделана, по крайней мере, или одновременно с началом Мессенской войны, или до нее, но никак не в результате.

По словам Плутарха, инициаторами поправки к Большой Ретре были цари эпохи Первой Мессенской войны (2-я половина VIII в.) Феопомп и Полидор[003_133]. Они убедили народ принять подобное дополнение благодаря утверждению, что такова воля богов (Lyc. 6, 9). Тиртей, вспоминая об этих событиях в своей поэме "Евномия", прямо говорит, что цари обращались за божественной санкцией в Дельфы (ap. Plut. Lyc. 6, 10). Так что и здесь, как в случае с Ликургом, имеет место апелляция к Аполлону. Таким образом, налицо корректировка в аристократическом духе. Изначально в конституции Спарты аристократическая компонента находила свое выражение в том, что наряду с народным собранием очень важными институтами были совет старейшин и царская власть. Поправка только усилила эту аристократическую линию. Как полагает Г. Вейд-Джери, согласие основной массы граждан на подобное принципиальное ограничение суверенитета апеллы - это знак политического инфантилизма общества и "самый неуклюжий из компромиссов"[003_134].

До нас дошло две версии одного и того же фрагмента Тиртея, где речь идет о соотношении властей. Связь данного фрагмента Тиртея с Большой Ретрой и ее поправкой совершенно очевидна. В версии, процитированной Плутархом, приоритеты расставлены в таком порядке: сначала цари, затем геронты и только потом народное собрание:

Те, кто в пещере Пифона услышали Феба реченье,
Мудрое слово богов в дом свой родной принесли:
Пусть в Совете цари, которых боги почтили,
Первыми будут; пускай милую Спарту хранят
С ними советники-старцы, за ними - мужи из народа (dhmovta" a[ndra"),
Те, что должны отвечать речью прямой на вопрос
(Tyrt. ap. Plut. Lyc. 6, 10 = fr. 3b Diehl³ / Пер. C. П. Маркиша).

Судя по расставленным акцентам, сам Тиртей был сторонником царей и, как считает О. Мюррей, сознательно никогда не упоминал в своей поэзии имени Ликурга[003_135]. Добавление к тому же самому фрагменту еще четырех строк (в изложении Диодора) придает ему несколько иное звучание:

"Пусть (мужи из народа) только благое вещают и правое делают дело,
Умыслов злых не тая против отчизны своей, -
И не покинет народ тогда ни победа, ни сила".
Так свою волю явил городу нашему Феб
(Tyrt. ap. Diod. VII, 14 = fr. 3a Diehl³ / Пер. Г. Церетели).

В этом дополнении с большей силой прокламируется господствующее положение гражданского большинства в государстве. Так, в 9-й строке мы читаем: "Пусть победа и сила сопутствуют народу (dhvmou de; plhvqei nivkhn kai; kavrto" e{pesqai)". Считая оба варианта данного фрагмента Тиртея подлинными[003_136], отметим один, на наш взгляд, принципиальный момент, проистекающий из иной расстановки акцентов во втором варианте фрагмента: в архаической Спарте вопрос о соотношении властей между собой был, очевидно, предметом постоянных споров. Однако усматривать в них отражение диаметрально противоположных политических тенденций, как это делает М. Арнхейм, вряд ли возможно[003_137].

Наряду с усилением власти герусии царям Феопомпу и Полидору приписывают также и учреждение эфората. Это была вторая по значению конституционная перемена после законов Ликурга. Эфорат, по словам Аристотеля, был введен царем Феопомпом (Pol. V, 9, 1, 1313 а 25-34) и первоначально мыслился как своеобразный противовес царям. Царя Феопомпа, конечно, имел в виду и Платон, говоря, что эфорат учредил "третий спаситель" государства (Leg. III, 692 a)[003_138].

Свидетельство Аристотеля и Платона кажется тем более надежным, что в Большой Ретре эфорат не фигурирует. После Аристотеля традиция о позднем происхождении эфората стала общепринятой. Ее следы мы находим у Полибия, Диодора, Страбона, а из латинских авторов - у Цицерона.

Впрочем, версии Аристотеля противоречат свидетельства более ранних авторов - Геродота (I, 65, 4), Ксенофонта (Lac. pol. 8, 3) и Исократа (Panath. 153), которые утверждают, что эфорат - это ликургов институт[003_139]. Геродот, связывая эфорат с Ликургом, по-видимому, только передавал традиционную точку зрения современных ему спартанцев (I, 65, 4 - "как сами спартанцы говорят (wJ" d' j aujtoi; Lakedaimovnioi levgousi)". Иногда этот взгляд встречается и в более поздних источниках, например у Юстина (III, 3). Но в любом случае защитники ликургова происхождения эфората уже во времена Аристотеля были в меньшинстве.

Среди ученых также нет единства мнений о времени появления эфората в Спарте. В науке обсуждалось три возможных варианта возникновения эфората: до Ликурга, при Ликурге или после Ликурга[003_140]. Так, не раз высказывалось мнение о том, что эфорат - древний дорийский институт, точно так же, как апелла, цари и совет старейшин. Впервые оно было высказано еще К. О. Мюллером и поддерживается Эд. Мейером и Г. Вейд-Джери[003_141]. Они считают, что эфоры являлись судьями в дорийских общинах и соответствовали афинским фесмофетам. Ликург не создал эфорат, а преобразовал, установив количество эфоров соответственно числу об, т. е. руководствуясь новым территориальным принципом. В доказательство доликургова происхождения эфората приводили поздние надписи из лаконских городов, где среди магистратов названы и эфоры[003_142], а также вспоминали космов критских городов, в которых Аристотель видел близкую аналогию спартанским эфорам (Pol. II, 7, 4-7, 1272 a-b).

Эд. Мейер, для которого эфорат был древним дорийским институтом, резко критиковал предание о позднем происхождении эфората. Он выдвинул гипотезу, согласно которой традиция о постликурговом происхождении эфората восходит своими корнями к царю Павсанию, в изгнании написавшему политический трактат пропагандистского толка. Растиражированное в поздней традиции, это ложное, по его словам, предание стало восприниматься как единственно верное[003_143].

Г. Бузольт, который сам относил эфорат к ликурговым институтам, предлагает свое объяснение тому, как в древности мог возникнуть взгляд, что эфорат - постликургово учреждение. Он, так же как и Эд. Мейер, считает, что подобная версия возникла в Греции не ранее конца V в., но возникновение ее объясняет иначе. С точки зрения Г. Бузольта, именно в это время в Греции ревностно стали заниматься списками должностных лиц, в том числе и спартанскими. Поняв, что список эфоров никак нельзя связать с Ликургом, так как, согласно всем древним расчетам, Ликург принадлежал к более раннему периоду, объявили эфорат неликурговым учреждением. Данное мнение, как полагает Г. Бузольт, было уже широко распространено в IV в.[003_144]

К чему иногда приводит желание совместить несовместимые варианты предания, можно показать на примере Дж. Хаксли. Он, желая примирить разноречивые свидетельства Геродота и Аристотеля, совершает насилие над традицией, ибо делает Ликурга и Феопомпа современниками. "Эта должность, - пишет он, - вероятно, была учреждена Ликургом от имени молодого царя Феопомпа перед окончанием Первой Мессенской войны"[003_145].

Традиция о постликурговом происхождении эфората представляется нам наиболее достоверной уже потому, что она достаточно подробно изложена Аристотелем. Аристотель считал реформу Феопомпа очень важным этапом в развитии спартанского полиса. Царь Феопомп, по его словам, сознательно пошел на умаление своей власти, уступив рядовым гражданам часть своих функций во имя сохранения царской власти как таковой: "Ослабив значение царской власти, он тем самым способствовал продлению ее существования, так что в известном отношении он не умалил ее, а, напротив, возвеличил" (V, 9, 1, 27-30). Компромисс, заключенный между царями и обществом, способствовал сохранению в Спарте гражданского мира и приданию устойчивости ее государственному строю.

Первоначально коллегия из пяти эфоров должна была исполнять судебные функции спартанских царей в их отсутствие (Plut. Cleom. 10). Число эфоров, как правило, связывают с числом спартанских об[003_146]. Так, по мнению Дж. Хаксли, когда эта должность была учреждена, каждый эфор должен был заведовать одной обой[003_147]. Возможно, эфоров назначали цари из числа своих родственников и друзей, т. е. ими становились только знатные люди наподобие критских космов (Arist. Pol. II, 7, 5, 1272 a) Но, как известно, в классическое время данная должность была уже выборной. Когда произошел подобный качественный сдвиг в сторону создания регулярной выборной магистратуры, сказать трудно. В немалой степени этому могла способствовать полная занятость царей военной сферой в ходе затяжных военных конфликтов с Мессенией. В результате "царский" эфорат постепенно превратился в орган, уже мало зависимый от царей.

Поскольку в нашей традиции учреждение эфората жестко связывается с царем Феопомпом (785-738 гг.) и Первой Мессенской войной (743-724 гг.), то введен он был, скорее всего, приблизительно в то время, с которого начинается традиционный список эфоров-эпонимов, приводимый александрийскими учеными Эратосфеном и Аполлодором (Apollod. Chron. 244 F 335 a)[003_148], т. е. ок. 755/4 г. Не исключено, что Феопомп мог выступить инициатором учреждения эфората до Первой Мессенской войны, и список эфоров, берущий свое начало от 755/4 г., как будто это подтверждает. Большинство исследователей не сомневаются в достоверности списка эфоров-эпонимов[003_149]. Хотя, как думает В. Форрест, возможно, самые первые имена в том списке были фиктивными[003_150]. Когда именно эфорат эмансипировался от царской власти и эфоры стали выбираться из всей массы граждан, точно не известно. Во всяком случае, подобная трансформация, скорее всего, произошла задолго до середины VI в., ибо к этому моменту эфорат выступает уже как совершенно самостоятельная политическая сила. Как заметил В. Эренберг, "сам факт существования эфората как органа, избираемого всем народом, принципиально приравнивал спартанскую конституцию к полисной конституции, хотя сам эфорат оставался единичным явлением"[003_151].

На середину VI в. приходится последний, третий этап реформирования спартанского общества, в результате которого возникает т. н. классическая модель спартанского полиса.

Возможным инициатором имевших тогда место изменений был эфор Хилон. Несмотря на то что наши сведения о нем крайне скудны, тем не менее это единственный персонаж, с которым можно связать спартанские реформы конца архаического периода. В списке

эфоров Хилон значится под 556 г. (Apollod. Chron. 244 F 335 c; Euseb. II, 96-7). Уже это заставляет думать, что Эфор являлся, скорее всего, фигурой исторической, хотя что-либо определенное о нем сказать трудно[004_152]. Древние помещали эфора Хилона среди семи мудрецов (Her. I, 59; VII,235; Plat. Protag. 343 a; Plut. De aud. poet. 14, 35 sq.; Diog. Laert. praef. 13; I, 3, 69-73). Хилон был одним из персонажей трактата Диогена Лаэртского, посвященного знаменитым философам. По словам Диогена, Хилон сделал эфорат равным царской власти (I, 3, 68). Он также сообщает кое-какие подробности из биографии Хилона. Так, согласно Диогену, Хилон умер от радости, когда его сын одержал победу на олимпийских состязаниях (I, 3, 72). Судя по папирусному отрывку, относящемуся ко II в., Хилон стоял у истоков проведения антитиранической политики за пределами Спарты (Pap. Rylands 18 = FgrHist 105 F 1)[004_153]. Вот, собственно, и все, что нам известно о Хилоне.

Мы не знаем, в чем конкретно заключалось реформирование эфората, которое традиция связывает с именем эфора Хилона. Вероятно, Хилон был инициатором закона, передавшего председательство в народном собрании и в герусии от царей к эфорам. Это был последний шаг в реформировании эфората, который полностью эмансипировал данную магистратуру от всех остальных властных структур. Во всяком случае, к началу классического периода эфорат обладал уже всей полнотой исполнительной и контролирующей власти в государстве, став, в сущности, правительством Спарты. Можно только предполагать, что ежемесячная клятва между царями и эфорами, о которой упоминает Ксенофонт, была установлена с подачи эфора Хилона. По словам Ксенофонта, эфоры клялись от имени гражданской общины, цари - от своего собственного имени (Lac. pol. 15, 7). Ежемесячное повторение клятвы - результат очень тяжелого для царей компромисса. Подобные клятвы были не редкостью там, где сохранялась царская власть (например, у молоссов - Plut. Pyrrh. 5; cp.: Arist. Pol. V, 9, 1, 1313 a), но вряд ли где-либо кроме Спарты они были ежемесячными. Столь частый обмен клятвами свидетельствует о крайне подозрительном отношении общины к своим царям. По-видимому, между царями и полисом

был заключен формальный договор, в котором условием сохранения царской власти было безусловное подчинение царей общине в лице ее главных представителей - эфоров.

Как не раз уже высказывалось в научной литературе, учреждение эфората знаменовало собой установление нового государственного порядка и вместе с тем означало победу общины над суверенной царской властью[004_154].

Преобразованный эфорат, таким образом, становится гарантом равенства всех граждан перед законом. С превращением эфората в высший правительственный орган, контролирующий все ведомства, процесс формирования спартанского полиса в общих чертах был завершен.

Компромиссный характер таких экстраординарных магистратур, какими были эфорат в Спарте и народный трибунат в Риме[004_155], постоянно проявлялся в попытках аристократического реванша, направленного или на их уничтожение, или хотя бы на ограничение полномочий таких институтов. В Спарте борьба аристократии с эфоратом закончилась уничтожением этого института во 2-й половины III в., в Риме при Сулле - существенным ограничением власти народных трибунов, когда на основании Lex Cornelia de Tribunicia potestate (80 г.) они лишились почти всех своих властных полномочий (Vell. Pat. 2, 30 - imago sine re).

Учреждение эфората и народного трибуната, изначально противопоставленных всем остальным магистратурам, на значительный исторический период избавило соответственно Спарту и Рим от гражданских смут и потрясений. Носители этих должностей выступали в роли социальных посредников, самим фактом своего

существования прокламирующих идею равенства сословий. Так, трибунская власть заключала в себе идею равенства плебса с нобилитетом, а власть эфоров позволила всем спартанским гражданам ощутить себя равными с родовой аристократией и царями. И те, и другие добились права заседать в высшем аристократическом органе своей страны: эфоры - в герусии[004_156], а народные трибуны - в сенате.

С именем Хилона, возможно, связано издание трех т. н. Малых Ретр (хотя традиция и считала их автором Ликурга (Plut. Lyc. 13; Ages. 26))[004_157]. Если Большую Ретру, за редким исключением, признают за подлинный документ, то достоверность Малых Ретр спорна[004_158]. О них сообщает только один и притом поздний автор - Плутарх. Вот что он пишет: "Одна из ретр гласила, что писаные законы не нужны. Другая, опять-таки направленная против роскоши, требовала, чтобы в каждом доме кровля была сделана при помощи топора, а двери - одной лишь пилы, без применения хотя бы еще одного инструмента... Третья ретра Ликурга... запрещает вести войну постоянно с одним и тем же противником..." (Lyc. 13).

Внимательное знакомство с текстом малых ретр наводит на мысль, что они вряд ли могли принадлежать эпохе Ликурга, как о том свидетельствует традиция. Позиция их автора, или авторов, сформулирована четко и бескомпромиссно. Малые Ретры уже не имеют форму оракула, это скорее рескрипты эфоров, уже обладающих всей полнотой власти для эффективного контроля над обществом. Малые Ретры, по всей видимости, были изданы не ранее середины VI в. по инициативе коллегии эфоров. Имел ли Хилон какое-либо отношение к их изданию, сказать очень трудно, хотя исключать такую возможность также нельзя.

Судя по содержанию одной из Малых Ретр, унификация к концу архаического периода распространилась уже на все сферы жизни, в том числе и на внешний вид спартанских домов, которые предписывалось строить с помощью простейших инструментов. Методы строительства были в законодательном порядке искусственно архаизированы для того, чтобы не дать возможности богатым спартиатам пользоваться иными жизненными стандартами, чем их менее удачливые сограждане. Принцип равенства, таким образом, распространился в Спарте и на столь важные и социально значимые для любых обществ внешние атрибуты, как жилые дома. Спартанские цари, по-видимому, также жили весьма скромно. Во всяком случае, мы ничего не знаем о существовании в Спарте царских дворцов.

Возможно, к этому же времени относилось программное требование стричь усы и соблюдать законы, с которым эфоры обращались к гражданам при вступлении в свою должность (Arist. ap. Plut. Cleom. 9 = fr. 539 Rose³). Странная директива, призывающая стричь усы, вероятно, имеет ту же политическую направленность, что и три Малые Ретры. Смысл запрещения носить бороду и усы, а также делать себе пышные прически становится более ясным благодаря одному замечанию Фукидида в его "Археологии". Так, вспоминая об архаических Афинах, Фукидид замечает, что "только недавно пожилые люди из состоятельной среды (tw'n eujdaimovnwn) оставили такое проявление изнеженности, как ношение льняных хитонов и сложной прически, закалываемой золотыми булавками в форме цикад" (I, 6, 3)[004_159]. В Спарте реализация директивы гражданского равенства могла быть успешно осуществлена только путем выравнивания, по крайней мере внешнего, образа жизни аристократии и рядовых граждан[004_160]. Принятие всех этих мер в Спарте свидетельствует об окончательной победе эгалитарных тенденций в спартанском обществе над элитарными. С данного момента спартанцы не должны были различаться между собой ни внешним видом, ни качеством жилья.

Некоторые, главным образом западные, историки склонны видеть в Хилоне великого законодателя и истинного автора ликурговых реформ. По мнению В. Эренберга, именно Хилон стоял у истоков легенды о Ликурге. Он хотел, как полагает В. Эренберг, провести свои реформы под видом реставрации древнего законодательства для того, чтобы придать им больший вес и уважение среди сограждан[004_161]. Такая практика - проведение реформ под реставрационными лозунгами - станет обычной для спартанских законодателей последующих эпох. Ведь в традиционных обществах, каким во многом оставалась Спарта, традиции всегда ценились больше, чем инновации.

С именем эфора Хилона связана гипотеза о т. н. перевороте середины VI в.[004_162] В самом кратком изложении[004_163] суть этой гипотезы состоит в следующем: Спарта в период архаики представляла собой типичный полис, развивающийся в общегреческом русле. Но в середине VI в. произошли какие-то кардинальные преобразования, которые полностью изменили вектор развития Спарты. С этого момента Спарта из открытого общества становится закрытым, прекращаются ее экономические и культурные связи с внешним миром. Наступает пора насильственного упрощения культуры. Спарта полностью замыкается в себе.

Гипотеза о перевороте середины VI в. впервые была предложена и обоснована английским историком Г. Дикинсом в 1912 г. Его работа вышла через два года после окончания раскопок храма Артемиды Орфии и в основе ее лежит абсолютизация археологического материала в ущерб письменной традиции[004_164]. Сторонники данной теории апеллировали к тому, что без нее невозможно доказать, почему в Спарте перестали развиваться важные ремесленные производства, затухла всякая культурная жизнь, исчезла интеллектуальная иммиграция, пропал интерес даже к Олимпийским играм. Поскольку в схему, предложенную адептами переворота, никак не вписывался Ликург, то он был объявлен фигурой неисторической, а текст Большой Ретры - или подделкой IV в., или подлинным документом, но не имеющим ничего общего с Ликургом.

Ю. В. Андреев, наиболее полно в отечественной литературе осветивший историю вопроса, не принял теорию переворота в ее классическом виде. Он считает, что ни о какой внезапной трансформации Спарты в закрытое милитаристическое государство не может быть и речи[004_165].

Нам кажется, что противники теории переворота совершенно справедливо указывают на то, что, согласно археологическим данным, деградация ремесла в Спарте, хотя и имела место, произошла не сразу, а растянулась на несколько десятков лет[004_166]. Так, Н. Хэммонд вполне убедительно доказывает, что расцвет искусств и ремесел захватывает в Спарте большой период - с 700 по 550 г., после чего постепенно начинается упадок. Однако, по мнению Н. Хэммонда, этот упадок не был специфически спартанским. Он был характерен для многих греческих полисов, которые "к началу VI в. подобно Спарте уже прошли или проходили акмэ в развитии искусства и культуры"[004_167]. В концепцию переворота также не вписывается бурная, конечно в масштабах Спарты, строительная деятельность, которая, по свидетельству Павсания, падает как раз на VI в. В этот период были построены самые известные архитектурные памятники Спарты - храм Афины Меднодомной, портик Скиада близ агоры, т. н. трон Аполлона в Амиклах (Paus. III, 12, 10; 17, 2; 18, 9).

Нам представляется, что никакого переворота в Спарте в середине VI в. не было. Скорее можно говорить о завершении целой эпохи, у начала которой стоял Ликург. Те особенности спартанской жизни, которые так удивляли греков, приобрели ясные очертания не ранее VI в. Без тирании эфората невозможно было бы создать систему общественных институтов, куда были включены все граждане поголовно. Только реформированный эфорат, получивший в руки все рычаги власти, мог осуществлять постоянный контроль над системой общественного воспитания и общественных обедов. Да и вся модель спартанского общественного бытия в своем классическом виде сложилась, по-видимому, во многом благодаря последовательным усилиям нескольких поколений эфоров 2-й половины VI в.

* * *

Уникальность Спарты еще в древности смущала теоретиков полиса и затрудняла идентификацию ее политического строя с какой-либо известной простой политической формой. Уже Платон, взяв за образец Спарту, более или менее четко сформулировал новый взгляд и новое отношение к чистым политическим формам: по его мнению, исключительное преобладание демократии или аристократии одинаково гибельно для полиса, ибо только смешение лучших элементов, взятых из всех известных политических систем, может придать государству необходимую прочность и устойчивость[004_168]. Теоретики полиса, начиная с Платона и Исократа, сделав Спарту прообразом своих идеальных политических построений, препарировали спартанский строй таким образом, что он оказался у них плодом смешения чуть ли не всех известных им чистых политических форм. Однако, как не раз уже отмечалось, древние социологи прекрасно отличали реальную Спарту от придуманной ими ее идеальной модели. Это особенно хорошо видно на примере Аристотеля. В его "Политике" можно найти диаметрально противоположные высказывания по поводу политического строя Спартанского государства. Это привело к тому, что во многих современных исследованиях подчас делаются противоположные выводы. Так, по словам В. А. Гуторова, "уже давно потерян счет исследованиям, конечные выводы которых взаимно исключают друг друга. Аристотель попеременно выступает в них то рассудительным ученым, изучавшим политические институты с сугубо реалистических позиций, то политическим философом, придававшим основное значение априорным теоретическим конструкциям, в которых преобладали чисто умозрительные принципы"[004_169].

Положение о смешанном государственном устройстве, впервые высказанное Платоном[004_170], затем не раз повторялось в античной литературе (Arist. Pol. IV, 7, 4-6, 1294 b; Isocr. XII, 153; Polyb. VI, 10; Archyt. Tarent. ap. Stob. Flor. IV, 1, 138). В частности, Полибий, применив первым для характеристики римской конституции учение о смешанной форме правления, рассматривал Спарту и Рим как примеры смешанного государственного устройства, где политическое равновесие обеспечивалось "счастливым" сочетанием трех простых форм: в Спарте монархический элемент представляли цари, аристократический - герусия, демократический - эфорат, в Риме же соответственно - консулы, сенат и комиции вместе с народными трибунами (VI, 10-18, особенно 10 и 12).

Из-за эфората не только древние авторы иногда отзывались о Спарте как о демократии (Isocr. Panath. 178), но и некоторые современные исследователи продолжают рассматривать ее как демократический полис. Отчасти представление о Спарте как демократическом государстве берет свое начало от одного высказывания Аристотеля. Говоря о спартанском эфорате как магистратуре, "близкой к тирании" (Pol. II, 6, 14, 1270 b 13-5; см. также: Xen. Lac. pol. 8, 4; Plat. Leg. IX, 712 d), Аристотель тем не менее заметил, что эта магистратура превращала Спарту из аристократического государства в демократическое (dhmokrativa ejx ajristokrativa" sunevbainen - досл. "демократия из аристократии случалась" - Pol. II, 6, 14, 1270 b 16-17)[004_171]. Слова Аристотеля можно понять в том смысле, что вместе с усилением эфората аристократическое правление в Спарте приобретало некоторые демократические черты. Дополнением к этому замечанию Аристотеля может служить одно место у Плутарха в его биографии Ликурга. Вот как Плутарх характеризует имманентную сущность эфората: "Создание должности эфоров послужило не ослаблению, но упрочению государства: оно лишь на первый взгляд казалось уступкой народу, на самом же деле - усилило аристократию" (29, 11). Стоит напомнить, что основным источником для Плутарха при написании им биографии Ликурга была "Лакедемонская полития" Аристотеля. И оценка эфората, приведенная Плутархом, также, скорее всего, имеет своим источником именно этот трактат. Аристотель, таким образом, оценивал эфорат как институт только кажущийся демократическим, а в действительности укрепивший существующий строй путем придания устойчивости правящей аристократической корпорации.

Для Аристотеля ликургова Спарта - безусловно аристократическое государство[004_172]. По его словам, тот строй, который был создан Ликургом после ниспровержения тирании Харилая, бесспорно, являлся аристократией: "Но тирания... сменяется... и аристократией, например, тирания Харилая в Лакедемоне" (V, 10, 3, 1316 a 29-35)[004_173].

Очевидно, Аристотель все политическое развитие Спарты воспринимал как ряд отклонений от строго аристократической конституции Ликурга. Как верно заметил А. И. Доватур, для Аристотеля "вся эволюция спартанской жизни происходила в границах аристократического строя, хотя и сводилась к усилению олигархических черт"[004_174].

То, что Аристотель нигде не называет Спарту олигархией, А. И. Доватур объясняет тем, что для Аристотеля даже современная ему Спарта продолжала оставаться аристократией, несмотря на концентрацию земли в руках немногих и коррупцию властей. Ведь в Спарте в неприкосновенности оставались такие характерные черты аристократии, как запрещение гражданам заниматься какой-либо производительной деятельностью, выборность должностных лиц и отсутствие денежного вознаграждения. Но основным критерием для Аристотеля в определении форм правления оставался вопрос, кому принадлежит власть. В аристократических полисах у власти, по его мнению, должны стоять обязательно благородные и желательно богатые, а в олигархических - наоборот, обязательно богатые и желательно благородные (Pol. V, 6, 1, 1206 b).

Конечно, действительность всегда много сложнее теорий, и политических систем, незамутненных никакими примесями, никогда не существовало в природе. В тот момент, когда Спарта только появляется на исторической арене, она, вероятно, была государством по преимуществу аристократическим. Ликург, искусственно введя новую политическую систему, построенную на принципах эгалитаризма, не уничтожил прежних социальных различий.

В современной историографии к аристократическим государствам Спарту причисляет А. Гомм. По его словам, "политическая конституция Спарты... за исключением аномалии двух царей была обычного аристократического типа"[004_175]. Взгляд на Спарту как аристократию или олигархию главным образом характерен для тех, кто исповедует консервативный подход к источникам. Так по образному выражению Эд. Вилля, начиная с V в. Спарта стала символом олигархии[004_176]. И подобный подход к Спарте как безусловно олигархическому государству кажется абсолютно верным[004_177]. Э. Эндрюс, оценивая политическую систему классической Спарты, считает, что она была близка к обычной олигархии. По поводу слов Исократа, что Спарта - это демократическое государство, живущее в полной гармонии (Panath. 178), Э. Эндрюс заявляет, что "описывать внутренние основы спартанской политики как демократические - сознательный парадокс"[004_178].

"Аристократия? Олигархия? Демократия? Тяжело наклеить этикетку на спартанскую конституцию V века"[004_179]. Но если отвлечься от искусственных философских построений, где Спарта выступала в качестве идеального образца теоретических спекуляций, то окажется, что античная традиция единодушно причисляла Спарту классического периода к олигархическим полисам. Иного вывода и нельзя было сделать о государстве, которое всегда поддерживало олигархические режимы и подавляло демократические (Xen. Hell. II, 2, 5-9; Diod. XII, 11; XIII, 104; Plut. Lyc. 13). Хотя в целом спартанское общество классического периода было олигархическим, в нем присутствовали отдельные демократические элементы. Как верно отметила И. А. Шишова, "спартанская "община равных", несомненно, была неизмеримо демократичнее любого древневосточного общества. Однако демократизм Спарты никогда не только не достигал, но даже не приближался к тому уровню, которого достигло развитие демократии в тех греческих полисах, где демос одержал полную победу над родовой знатью"[004_180]. Спартанская военная элита, именующая себя "равными", конечно, не была однородна, но степень ее неоднородности приблизительно такая же, как между простым и титулованным дворянством в Российской империи.

Внутри спартанского гражданского коллектива не было демоса в античном понимании этого слова. Мы полностью согласны с М. Т. Арнхеймом, что суть законодательства Ликурга состояла в том, чтобы раздвинуть границы аристократии, включив, по крайней мере, de jure, в ее состав всех полноправных граждан под единым названием "равные", или "спартиаты"[004_181]. Так что не совсем верно, на наш взгляд, говорить, как это делает И. А. Шишова, что "права лаконского демоса в целом не были восстановлены" в результате реформ Ликурга[004_182]. В результате соответствующих реформ спартанские граждане, строго говоря, одним ударом добились права больше никогда не называться "народом" (конечно, в более узком смысле данного слова - как большая часть гражданского населения, противопоставляемая небольшой группе знатных и богатых)[004_183]. Это стало основой идеологии Спарты и главной национальной идеей. Поэтому говорить о демократии в отношении Спарты, как поступают некоторые современные ученые, значит отстаивать парадоксальную точку зрения. Не спасает положение даже такое определение спартанского политического строя, как "умеренная гоплитская демократия"[004_184]. О Спарте как демократическом государстве писал еще Эд. Мейер. Он считал, что в Спарте родовая аристократия не имела никаких дополнительных политических прав и была полностью уравнена с рядовыми гражданами. "Все древние авторы без исключения сообщают, что спартиаты, пока они не лишились своих гражданских прав, были совершенно равны между собой: поэтому Спарта - демократия".

Kaloi; kajgaqoiv, из которых, согласно Аристотелю, выбиралась герусия (Pol. II, 6, 15, 1270 b), для Эд. Мейера не "лучшие" по происхождению, т. е. "родовая знать", а "лучшие" в нравственном отношении, т. е. те, которые по своим личным качествам наиболее подходили для управления[004_185]. Но это термин с ярко выраженной социальной окраской[004_186].

Как мы попытались показать, процесс формирования спартанского полиса в его классическом варианте продолжался несколько веков и был плодом деятельности нескольких поколений реформаторов, первым и самым известным из которых был, бесспорно, Ликург.

После завоевания Лаконии, а тем более Мессении и массового закабаления населения данных обширных областей у спартанцев не оставалось иного варианта для поддержания стабильности и порядка, чем проведение радикальных преобразований внутри собственного гражданского коллектива. Спарта превратилось в военный лагерь, а ее граждане - в военную элиту, от сплоченности и единомыслия которой зависело само существование государства.

Заслугой Ликурга и его последователей можно считать внедрение новой идеологии, пронизанной идеями военного братства и сотрудничества. В дальнейшем идеология равенства станет базовой идеей для структурного оформления всего спартанского общества, в котором благодаря общественному воспитанию и общественным обедам будут не так уж много значить рождение и богатство.

Привилегии аристократии сохраняются лишь в сфере неформальных ценностей. Военная этика и система общественного воспитания моделируют социум, не нуждающийся ни в каких более высоких гуманитарных ценностях. Отсюда постепенное понижение интеллектуально-культурного уровня общества в целом. Стиль жизни аристократии был подвергнут значительной корректировке. Декларативное равенство уничтожило последние элементы свободы и независимости отдельных спартиатов от общества. Даже цари не смогли избегнуть соответствующего диктата, хотя отдельные рудименты свободы им были оставлены, такие, например, как право воспитывать свое потомство вне систем jagwghv.

Это единомыслие достигалось с помощью тщательно разработанной системы воспитания (главный источник - Plut. Lyc. 14-25). У истоков спартанской jagwghv стоит, скорее всего, Ликург[004_187]. Спарта была единственным государством в древнем мире, где образование и воспитание молодого поколения граждан было полностью национализировано. Только подобное единое для всех спартиатов воспитание способно было гарантировать стопроцентную адаптацию граждан к заранее заданным условиям. Ведь вся система jagwghv была смоделирована так, чтобы исключить саму мысль о возможности какого-либо иного выбора[004_188].

Спартанские мальчики уже в 7 лет забирались из семей и передавались в ведение государства. Таким образом, с очень раннего возраста начиналась обработка сознания молодежи и формирование единообразных ценностных установок. В этом, конечно, проявлялась охранительная функция государства. Значение семьи при этом было низведено до минимума, ибо семья не должна была больше стоять между государством и его гражданами. Тем самым устранялся главный источник нелояльности граждан. Интересы государства ставились неизмеримо выше интересов частных граждан. Важно подчеркнуть, что государственный надзор и государственное давление распространялись не только на область воспитания и образования. Диктату государства подчинены были все сферы общественного бытия. Требования военной дисциплины определяли жизнь спартанского общества не только в военное, но и в мирное время. Идеалы военной доблести и патриотизм были провозглашены высшими нравственными ценностями. Критерием нравственности стала государственная польза. Моральность или аморальность того или иного поступка рассматривались только под углом государственного интереса. Поэтому в Спарте, как во всякой закрытой системе, многие понятия были смещены и деформированы. Так, когда на рубеже V-IV вв. спартанцам пришлось столкнуться с внешним миром, оказалось, что они не способны успешно в нем адаптироваться.

Само общество, воспитанное на принципах тоталитарной морали, тщательно следило за своими членами, не допуская никаких отступлений от заданной модели поведения. В Спарте общественное мнение совпадало с государственными установками, и потому, по словам А. Тойнби, "противники спартанского общественного порядка наказывались самим обществом, причем презрение к ним было всеобщим и действовало сильнее, чем кнут надсмотрщика... Категорический императив в душе каждого спартиата был высшей движущей силой ликурговой системы и позволял в течение более чем двух столетий пренебрегать человеческой природой"[004_189]. Недаром идеальное государство Платона, каким оно предстает в его "Законах", имело многие черты реального спартанского полиса. Для Платона Спарта была ценна своей фундаментальной концепцией тотального единства и равенства. Непосредственный контроль государства над повседневной жизнью граждан казался Платону наиболее простым и эффективным средством, обеспечивающим стабильность всей системы. Импонировала Платону и спартанская экономическая система, с одной стороны, гарантирующая правящему классу устойчивый доход, а с другой - избавляющая его от всякого рода "хремастики". Среди ценнейших достижений Спарты Платон считал и внутреннюю социальную устойчивость, благодаря которой спартанский полис долгое время удачно избегал гражданских смут. Илоты и периеки, труд которых составлял экономический фундамент спартанского общества, сами не являлись частью последнего и поэтому не влияли на его внутреннюю стабильность. По отношению к спартанскому обществу и те и другие представляли скорее внешнюю, чем внутреннюю угрозу.

Отсутствие напряженности внутри правящего сословия было единственным гарантом стабильности всей системы. Поэтому основной заботой всех властных структур Спарты являлось поддержание традиционного modus vivendi. Все спартанские преобразования архаической эпохи были направлены к созданию сбалансированной политической системы. Поэтому так часто мы сталкиваемся с политическими компромиссами, неизбежными в обществах, стабильность которых гарантировало только кастовое единство правящего сословия. Так, появление эфората как высшей правительственной коллегии означало, что спартанское общество смогло найти приемлемый для всех компромисс без радикальных социальных потрясений. За высшей аристократией, политическими лидерами которой оставались цари, сохранилась герусия. Противовесом герусии и царям стал эфорат, куда мог попасть любой "рядовой" спартиат. В результате апелла стала полем воздействия двух равновеликих сил, герусии, с одной стороны, и эфората, с другой. Причем передача в середине VI в. председательства в герусии от царей к эфорам означала очередной важный компромисс между аристократией и рядовыми членами гражданского коллектива, надолго обеспечивший Спарте гражданский мир. Таким образом, Спарте путем комбинации древних и вновь созданных полисных институтов удалось создать устойчивую систему, все элементы которой были спаяны в единый блок.

Примечания:

001_1

Здесь и далее имеется в виду "до нашей эры".

001_2

Среди работ, специально посвященных теме мифологизации Спарты в древности, особенно см.: Ollier F. Le Mirage Spartiate. T. I-II. Paris, 1933-1943; Tigerstedt E. N. The Legend of Sparta in Classical Antiquity. Vol. I-II. Stockholm, 1965-1974.

001_3

Starr Ch. The Credibility of Early Spartan History // Historia. Bd. 14. 1965. Hf. 3. P. 263.

001_4

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta // Idem. Studies in Greek History. Oxford, 1973. P. 72. См. также большой комментарий Н. Хэммонда по поводу значения слов eujnomiva и eujnomei'sqai (Ibid. P. 71-72, n. 1).

001_5

По мнению Н. Хэммонда, хотя метод датировки у Геродота и Фукидида различен (датировка Геродота была основана на списке царей, а Фукидид отсчитывал время от конца войны), но, "возможно, они имели в виду одну и ту же дату, и эта дата взята была ими из спартанской традиции" (Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 72).

001_6

Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. Oxford, 1945. P. 128 (к I, 18, 1).

001_7

Andrewes A. Eunomia // CQ. Vol. 32. 1938. P. 89. Это - парафраза к части высказывания Аристотеля: "...Один вид благозакония состоит в том, что повинуются имеющимся законам, другой - в том, что законы, которых придерживаются, составлены прекрасно..." (Pol. IV, 6, 3, 1294 a / Пер. А. И. Доватура).

001_8

В историографии предпринимались, правда, не очень удачные, попытки доказать, что "Лакедемонская полития" не принадлежала Ксенофонту, а была, скорее всего, политическим памфлетом, относящимся ко времени реформ Агиса и Клеомена. См., в частности: Chrimes K. M. T. The Respublica Lacedaemoniorum Ascribed to Xenophon. Manchester, 1948; Wust F. R. Laconica // Klio. Bd. 37. 1959. S. 53-60.

001_9

Подробнее о том, что собой представляют эксцерпты Гераклида, см.: Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. М.; Л., 1965. С. 214.

001_10

Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. С. 222.

001_11

Ч. Старр полностью отвергает версию о критском происхождении спартанского законодательства как якобы спекулятивную, не имеющую ничего общего с действительностью. "Если Аристотель руководствовался идеей, что спартанские институты были заимствованы с Крита, то нам вовсе нет нужды следовать за этим панкритским мифом античности" (Starr Ch. The Credibility of Early Spartan History. P. 262). Столь негативное отношение к традиции объясняется во многом тем, что для Ч. Старра все античное предание о ранней Спарте, за исключением самого древнего, еще архаического пласта, во многих своих чертах фиктивно.

001_12

Бронзовый диск из Олимпии имел надпись, идущую по кругу, как, например, в Фестском диске. Полагают, что подобный тип записи - свидетельство большой древности документа. Такая же круговая надпись, представляющая собой посвящение Елене, жене Менелая, начертанная на горлышке и ручке бронзового арибалла, была найдена при раскопках Менелайона вблизи Спарты. Это - самая ранняя известная нам лаконская надпись (ок. 730 г.) (Hammond N. G. L. The Peloponnese // CAH. 2^nd ed. Vol. III, 3. 1982. P. 323; саму надпись и комментарий к ней см.: CAH. 2^nd ed. Plates to Vol. III. 1984. P. 241 f. N 321).

001_13

См., например: Kahrstedt U. Lykurgos. (7) // RE. Bd. XIII. Hbbd. 26. 1927. Sp. 2443; Hammond N. G. L. The Lycurgean Reform at Sparta // JHS. Vol. 70. 1950. P. 62.

001_14

Bengtson H. GG². Munchen, 1960. S. 85, Anm. 3.

001_15

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta // Idem. Forschungen zur alten Geschichte. Bd. I. Halle, 1892. S. 274 f.

001_16

Hammond N. G. L. The Peloponnese. P. 324 и n. 6.

001_17

Starr Ch. The Credibility of Early Spartan History. P. 263.

001_18

Об этом подробнее см.: Шишова И. А. Раннее законодательство и становление рабства в античной Греции. Л., 1991. С. 46 и прим. 7.

001_19

О его методе см.: Pelling C. B. R. Plutarch's Adaptation of his Source-Material // JHS. Vol. 100. 1980. P. 127-140.

001_20

Протасова С. И. К вопросу об источниках Плутарха в биографии Ликурга // ЖМНП. Новая серия. Ч. LIX. 1915. Октябрь. С. 433.

001_21

Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. С. 222.

001_22

Самый подробный и обстоятельный обзор научной литературы по спартанской тематике, начиная с эпохи Возрождения и до нашего времени, см. в большой работе К. Криста (Christ K. Spartaforschung und Spartabild // Griechische Geschichte und Wissenschaftsgeschichte (Historia - Einzelschriften. Heft 106). Stuttgart, 1996. S. 9-57). См. также историографические обзоры, специально посвященные проблеме Ликурга, в книге П. Оливы (Oliva P. Sparta and her social рroblems. Prague, 1971. P. 63 ff.) и статьях Ю. В. Андреева (Андреев Ю. В. 1) К проблеме "Ликургова законодательства" (О так называемом перевороте VI в. в Спарте) // Проблемы античной государственности. Под ред. Э. Д. Фролова. Л., 1982. С. 34 слл.; 2) Спарта как тип полиса // Античная Греция. Т. I. М., 1983. С. 194-216).

001_23

Grote G. History of Greece. Vol. II. N. Y., 1859. P. 400.

001_24

Cм., например: Wilamowitz-Moellendorff U. v. Homerische Untersuchungen (Philologische Untersuchungen. VII). Berlin, 1884. S. 284 f.; Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 279; Beloch K. J. GG. 2. Aufl. Abt. 1-2. Strassburg, 1912-1913 (1, S. 350; 2, S. 253 ff.); Kahrstedt U. Lykurgos (7). Sp. 2442-2445.

001_25

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 279.

001_26

Эд. Мейер полагает, что культ Зевса Ликейского возник еще в микенский период. Дорийцы Спарты переняли его от более древнего населения страны, точно так же, как культ Елены и ее братьев Диоскуров (Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 282).

001_27

Подробнее об этих теориях см.: Oliva P. Sparta... P. 64 f.

001_28

См., например: Tigerstedt E. N. The Legend of Sparta... Vol. I. 1965. P. 70 f.; Jones A. H. M. Sparta. Oxford, 1967. P. 7; Bengtson H. GG⁴. Munchen, 1969. S. 115; Toynbee A. Some Problems of Greek History. Oxford, 1969. P. 274 f.; Oliva P. Sparta... P. 63 f.; Baltrusch E. Sparta. Geschichte, Gesellschaft, Kultur. Munchen, 1998. S. 18 f.

001_29

Ollier Fr. Le Mirage Spartiate. T. I. P. 90 s.

001_30

Finley M. I. Sparta // Idem. The Use and Abuse of History. London, 1975. P. 161.

001_31

Starr Ch. The Credibility of Early Spartan History. P. 269 ff.

001_32

Oliva P. Sparta... P. 70.

001_33

Андреев Ю. В. К проблеме "Ликургова законодательства"... С. 58 и прим. 66.

001_34

Murray O. Early Greece. 2^nd ed. Harvard, 1993. P. 180.

001_35

По мнению П. Оливы, более подходящим для Ликурга было бы сравнение его с мифическим Тесеем, первым "унификатором" Аттики, а не с историческими персонажами наподобие Солона (Oliva P. Sparta... P. 70).

001_36

Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. 3. Aufl. Hf. II. Munchen, 1926. S. 650 f.; Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 76 f.; Chrimes K. M. T. Ancient Sparta. A Re-Examination of the Evidence. Manchester, 1952. P. 305-347; Michell H. Sparta. Cambridge, 1952. P. 22 ff.; Huxley G. L. Early Sparta. London, 1962. P. 37 ff.; Forrest W. G. The Date of the Lykourgan Reforms in Sparta // Phoenix. Vol. 17. 1963. P. 157-179; Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. Л., 1988. С. 128 слл.; Шишова И. А. Раннее законодательство... С. 51-56.

001_37

Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. 3Aufl. Hf. II. S. 651.

001_38

Berve H. [Vier Sparta-Bucher] // Gnomon. Bd. 17. 1941. S. 4.

001_39

Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. P. 129, 130 и n. 1 (к I, 18, 1).

001_40

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 85; Chrimes K. M. T. Ancient Sparta. P. 305 ff., 345 f.

001_41

Hammond N. G. L. The Peloponnese // CAH. 2^nd ed. Vol. III. P. 1. 1982. P. 737.

001_42

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 96 f.

001_43

Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 129 сл.; Шишова И. А. Раннее законодательство... С. 51 слл.

001_44

Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 129 сл.

001_45

SB Berlin. 1918. S. 728 ff. Варианты восстановлений данного фрагмента см. в "Антологии" Диля, начиная со 2-го издания. Подробный комментарий к нему см.: Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 47, 62 ff.

001_46

SB Berlin. 1918. S. 734; Wade-Gery H. T. The Spartan Rhetra in Plutarch, Lycurgus VI // CQ. Vol. 38. 1944. P. 119 f.

001_47

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 47.

001_48

Starr Ch. The Credibility of Early Spartan History. P. 269 ff.

001_49

Huxley G. L. Early Sparta. P. 42; Forrest W. G. The Date of the Lykourgan Reforms in Sparta. P. 168 ff.

001_50

Huxley G. L. Early Sparta. P. 42.

001_51

О Терпандре см.: Новосадский Н. И. Простейшие формы мелической поэзии // История греческой литературы. Т. I. М., 1946. С. 226 сл.; Huxley G. L. Early Sparta. P. 49 f.

001_52

Wade-Gery H. T. The Growth of the Dorian States // CAH. Vol. III. 1925. P. 561 f.

001_53

Andrewes A. Eunomia. P. 102.

002_1

См., в частности: Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 262. О. Мюррей считает, что в данном случае Аристотель был не только основным, но и единственным источником для Плутарха (Murray O. Early Greece. P. 167). Однако доказать это невозможно. Плутарх мог узнать текст Большой Ретры не только от Аристотеля, но непосредственно из государственного архива Спарты. Так, в биографии Агесилая он дважды ссылается на какие-то "лаконские записи", которыми он пользовался (19, 10).

002_55

См. весьма полный историографический обзор П. Оливы (Oliva P. Sparta... P. 76 f. и n. 2).

002_56

На это, в частности, указывали: Toepffer J. Die Gesetzgebung des Lykurgos. Berlin, 1897. S. 359 f.; Kiechle F. Lakonien und Sparta. Mгnchen, 1963. S. 255; Лурье С. Я. История Греции. СПб., 1993. С. 226.

002_57

Oliva P. Sparta... P. 75.

002_58

Ehrenberg V. When did the Polis rise? // JHS. Vol. 57. 1937. P. 93.

002_59

Ehrenberg V. Neugrьnder des Staates. Ein Beitrag zur Geschichte Spartas und Athens in VI. Jahrhundert. Mгnchen, 1925. S. 13, 30, 49. О Хилоне см. дальше в разделе 4 настоящей главы.

002_60

Lenschau Th. Die Entstehung des spartanischen Staates// Klio. Bd. 30. 1937. S. 271 ff.

002_61

Bengtson H. GG². Mгnchen, 1960. S. 113.

002_62

Andrewes A. Greek Tyrants. London, 1956. P. 73.

002_63

Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 215, прим. 72.

002_64

Wade-Gery H. T. The Growth of the Dorian States. P. 561 f.

002_65

Forrest W. G. The Date of the Lykourgan Reforms in Sparta. P. 170 ff.

002_66

Jones A. H. M. The Lycurgan Rhetra // Ancient Society and Institutions. Studies presented to V. Ehrenberg. Oxford, 1966. P. 172.

002_67

Ч. Старр настаивает на том, что письменность не была известна в Греции вплоть до VIII в. и почти до VII в. не использовалась (Starr Ch. The Credibility of Early Spartan History. P. 267, 270).

002_68

Murray O. Early Greece. P. 168.

002_69

См., например: Wade-Gery H. T. The Growth of Dorian States. P. 562, n. 2; Andrewes A. Eunomia. P. 100 ff.

002_70

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 264 ff.

002_71

Toepffer J. Die Gesetzgebung des Lykurgos. S. 360. См. также возражения П. Оливы: Oliva P. Sparta... P. 75.

002_72

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 271. (S. 266).

002_73

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 261 ff.

002_74

В свое время Т. Бергк, считающий Большую Ретру древнейшим памятником греческой прозы, высказал предположение, что особенности языка и стиля выдают в ней документ, написанный не на спартанском, а на дельфийском диалекте (Poetae Lyrici Graeci. Recensuit Th. Bergk. Ed. 4. Vol. II. Lipsiae, 1882. P. 10).

002_75

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 236.

002_76

Parke H. W., Wormell D. E. The Delphic Oracle. Vol. I. Oxford, 1956. P. 89.

002_77

Анализ значений этого слова см., в частности: Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 263 f.; Wade-Gery H. T. Essays in Greek History. Oxford, 1958. P. 62 ff.; Huxley G. L. Early Sparta. P. 44 и n. 283.

002_78

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 264.

002_79

Huxley G. L. Early Sparta. P. 121, n. 283.

002_80

Oliva P. Sparta... P. 75.

002_81

Подробнее об этом со ссылкой на литературу см.: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса. С. 136 и прим. 24. Вывод о раннем появлении нового алфавитного письма сделан, в частности, Э. Д. Фроловым на основании анализа самых ранних эпиграфических документов (Фролов Э. Д. Греческий полис в отражении древнейших эпиграфических документов // Philologia Classica. Вып. 5. MNHMHS CARIN. СПб., 1997. С. 230).

002_82

Самые ранние греческие надписи, как пока установлено на основании археологических свидетельств, относятся примерно к 750 г. Но, как считают некоторые исследователи, существовала недокументированная фаза между заимствованием финикийского алфавита и самым древним дошедшим до нас эпиграфическим памятником. Отсутствие письменных документов до 750 г. объясняют, в частности, тем, что первые записи могли вестись на более мягких, чем камень или металл, материалах, например на коже (Isserlin B. S. J. The Earliest Alphabetic Writing // CAH. 2^nd ed. Vol. III, 1. 1982. P. 816 f.; Jeffery L. H. Alphabetic Writing // CAH. 2^nd ed. Vol. III, 1. P. 823 ff.).

002_83

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 90.

002_84

Запрещение кодификации законов, особенно в области сакрального права, было характерно не только для дорийской Спарты. В Афинах, например, в начале IV в., когда по обвинению в нечестии судили Андокида, Лисий в своей обвинительной речи призывал использовать "не только писаные, но также и неписаные законы". Последние казались ему более предпочтительными, ибо в силу своей древности и анонимности они внушали почтение даже преступникам: те, как пишет Лисий, думали, что "в таком случае их карают не только люди, но и боги" (VI, 10). Этот любопытный пример показывает, что даже в период классики в Афинах были отдельные области права, где продолжали использовать древнейшие "неписаные законы".

002_85

О содержании этой надписи см.: Яйленко В. П. Архаическая Греция // Античная Греция. Т. I. М., 1983. С. 166; Фролов Э. Д. Греческий полис в отражении древнейших эпиграфических документов. С. 217 сл.

002_86

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 232.

002_87

Лурье С. Я. История Греции. С. 226, прим. 3.

002_88

Последняя фраза документа во всех рукописях испорчена, хотя общее содержание ее не вызывает сомнений и понимается точно так же, как в нижеприведенном переводе С. П. Маркиша. Варианты предлагаемых восстановлений см. у К. Циглера в его комментарии к данному месту. Приведем в качестве примера один из наиболее убедительных и в то же время простых вариантов исправления последней фразы, принадлежащий Н. Хэммонду. Вот ход его рассуждений: "Порча текста из OTDAMAN в GAMWDAN может быть приписана ошибке переписчика, переставившего D и T, позднее ставшее G. Если только эта порча имела место, то O могло стать W и AGORAN стать GORIAN, сохраняя общее количество букв тем же самым. Таким образом, самое удовлетворительное исправление - damota'n ajgora;n h\men kai; kravto", хотя и оно далеко от определенности" (Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 52).

002_89

По поводу значения глагола ajfivstasqai см. ниже в настоящем разделе.

002_90

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 49.

002_91

Ср., например: "В твои года не должно сметь свои суждения иметь", или "Не надо преступать законы".

002_92

Все попытки дать приемлемое объяснение непонятному эпитету, прилагаемому к именам богов - Силланий (Sullavnio"), - нельзя считать вполне удовлетворительными. Эпитет этот, по-видимому, был загадочен уже для Плутарха, так как он оставил его без какого-либо комментария. Перечень предлагаемых вариантов чтения см. у П. Оливы (Oliva P. Sparta... P. 77 f. и n. 2). Наиболее удачным представляется чтение, основанное на глоссе Гезихия и принятое, в частности, издателем Плутарха К. Циглером, - Skullavnio". Гезихий толкует его как "воинственная", по всей видимости, считая данное слово эпитетом Афины (s. v. Skullaniv"). В словаре Стефана Византийского Скиллием названа гора и местность на Крите, где почитался Зевс Скиллий (s. v. Skuvllion). Это - сильный аргумент в пользу критского происхождения законодательства Ликурга. Подробнее об этом см. у Дж. Хаксли (Huxley G. L. Early Sparta. P. 46, 122, n. 301).

002_93

Об истории данного храма со ссылкой на результаты раскопок см.: Пальцева Л. А. Из истории архаической Греции. Мегары и мегарские колонии. СПб., 1999. C. 233 слл. и прим. 11.

002_94

С точки зрения некоторых исследователей (например, Т. Леншау), в столь архаичном документе, каким является Большая Ретра, не мог еще быть заявлен примат территориального деления над родовым, и потому, конечно, речь в нем шла о трех дорийских филах. Правда, для подтверждения этой гипотезы приходится прибегать к насилию над текстом Ретры, производя аористное причастие fulavxanta не от глагола fulavzein - "делить на филы", что совершенно естественно для такой параллельной конструкции, как fula;" fulavxanta kai; wjba;" wjbavxanta, а от глагола fulavttein - "сохранять". При такой трактовке вроде бы действительно получается, что ретра подтверждала незыблемость деления на старые родовые филы (Lenschau Th. Die Entstehung des spartanischen Staates. S. 273 f.). Согласно другой теории, в Большой Ретре действительно говорится о замене трех родовых дорийских фил на пять новых территориальных, но это могло случиться не ранее конца VII в. (Wade-Gery H. T. The Growth of the Dorian States. P. 560). Подробнее дискуссию по поводу выражения fula;" fulavxanta см. у П. Оливы (Oliva P. Sparta... P. 78 ff. и прим.)

002_95

Hammond N. G. L. The Peloponnese. // CAH. 2^nd ed. Vol. III, 1. Р. 740.

002_96

Ibid. Vol. III, 1. Р. 740, n. 72.

002_97

В современных этимологических словарях слово wjbav предположительно принимается за лаконский вариант слова oi[h - "деревня". В Аттике так назывался один из демов (Oi[h, архаическая форма - [Oa Oi[a). Подробнее см.: Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 92.

002_98

В дорийских Мегарах также зафиксировано существование пяти территориальных единиц - деревень (ком), одна из которых, как и в Спарте, называлась Киносура (Plut. Mor. 295 b). Сообщение Плутарха о делении Мегариды на пять областей отчасти подтверждается позднейшей практикой избрания магистратов и членов Совета от всех пяти административных единиц, на которые делился мегарский полис. По мнению исследователей, синойкизм в Мегарах произошел достаточно рано и в основных своих чертах был завершен к концу IX в. Л. А. Пальцева обратила внимание на то, что практика избрания пятичленных коллегий парадоксальным образом сохранилась и тогда, когда две области, Герея и Пирея, в третьей четверти VIII в. отошли к Коринфу (Пальцева Л. А. Из истории архаической Греции... С. 235, прим. 18). Подробнее о территориальном делении Мегариды с указанием литературы см.: Там же. С. 80, 230 слл.

002_99

Oliva P. Sparta... P. 82.

002_100

Ibid. P. 87. О дискуссии касательно значения понятий "фила" и "оба" и соотношении их друг с другом в Большой Ретре см.: Oliva P. Sparta... P. 84 ff.

002_101

Wade-Gery H. T. The Growth of the Dorian States. P. 560.

002_102

Подробнее о сути высказываемых мнений см.: Oliva P. Sparta... P. 88 f. вместе с прим.

002_103

Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. Hf. II. S. 680 и Anm. 5.

002_104

Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. Hf. II. S. 671.

002_105

Jeffery L. H. The Pact of the First Settlers at Cyrene // Historia. Bd. 10. 1961. P. 145; Huxley G. L. Early Sparta. P. 45 f.

002_106

Согласно Аристотелю, Эгеиды были приглашены в Спарту по совету оракула во время напряженной борьбы Спарты с Амиклами. Отдельные персонажи из данного аристократического клана руководили наряду с царями важными военными кампаниями Спарты в VIII в. (Pind. Isthm. 7, 14-15; Paus. IV, 7, 8).

002_107

Huxley G. L. Early Sparta. P. 49.

002_108

Наличие двух и более царей не является чем-то редким для ранней Греции. Так, у Гомера нередко упоминаются подобные ситуации: в царстве феаков, например, кроме Алкиноя было еще двенадцать царей (Od. VIII, 390 sq.), и на Итаке Одиссей был не единственным царем, а лишь одним из многих (Od. XVIII, 64). Следовательно, единодержавие в гомеровский период вполне могло сосуществовать с режимом многодержавия. Между гомеровскими и спартанскими царями, несомненно, прослеживается глубокая родственная связь. И те, и другие не являются самодержавными монархами наподобие эллинистических царей. Это, скорее, представители ведущих аристократических кланов, осуществляющие коллегиальное руководство общиной. В Спарте долгое время, но уже в качестве пережитка, продолжала существовать та же "отеческая царская власть", о которой говорил Фукидид в своей "Археологии" (I, 13, 1). Подобная примитивная царская власть была, по-видимому, разновидностью аристократической формы правления. В таком контексте более понятным становится как наличие в Спарте двух царских семей, так и их место внутри спартанского полиса.

002_109

Кроме Спарты термин ajpevlla встречается редко. Его находят в нескольких надписях римского времени из лаконского города Гифия (IG, V, 1, 1144, 20-21; 1146, 40-41), а также в Дельфах. Этимология слова не ясна. Плутарх считал его производным от имени бога Аполлона, так как, по его словам, "началом и источником своих преобразований Ликург объявил Пифийского бога" (Lyc. 6, 3). Как считают некоторые исследователи, Плутарх, возможно, прав: во-первых, в дорийском диалекте имя Аполлона обычно звучало как jApevllwn вместо ионийского jApovllwn; во-вторых, как показывает одна дельфийская надпись, где упоминается фратрия Лабиадов (DGE, 323 D 2 - 3 Schwyzer), в Дельфах термин ajpevllai также означал "собрание, созываемое царями по фратриям" (Wade-Gery H. T. Essays in Greek History. P. 46; Huxley G. L. Early Sparta. P. 44, 122, n. 293).

002_110

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. Р. 53.

002_111

Уже в древности не знали, где находилось место заседания апеллы. Согласно Аристотелю, Кнакион - это река, а Бабика - мост (ap. Plut. Lyc. 6, 4). О спорах по этому поводу см.: Oliva P. Sparta... P. 92 f.

002_112

В гомеровский период народные собрания были вполне обычным социальным явлением. Они представляли собой сходки граждан-воинов, созываемых по воле и инициативе царей или знати (Hom. Od. II, 26 sq.). Спонтанные выступления рядовых общинников на таких собраниях были, по-видимому, редким явлением и легко пресекались знатными "спикерами" (история с Терситом - Hom. Il. II, 211 sqq.).

002_113

См.: Huxley G. L. Early Sparta. P. 121, n. 291; Oliva P. Sparta... P. 92 и n. 1-2.

002_114

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. Р. 50.

002_115

Подробнее см.: Oliva P. Sparta... 94 ff.

002_116

Трудность состоит в том, что на самом деле ни то, ни другое значение не характерно для глагола ajfivstasqai.

002_117

Приведем и другие мнения. В своих переводах биографии Ликурга С. П. Маркиш и В. Г. Борухович одинаково толкуют ajfivstasqai как "отклонять (предложения)". Н. Хэммонд считает, что Плутарх в обоих случаях - и в Большой Ретре, и в поправке к ней - использовал глагол ajfivstasqai в одном и том же значении - "распускать", "отставлять", "отклонять" (Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. Р. 50 f.).

002_118

Т. Леншау и Дж. Хаксли считают, что и все остальные глагольные формы имеют то же самое подлежащее (Lenschau Тh. JRh'trai // RE. Bd. Hbbd. Sp. 697 f.; Huxley G. L. Early Sparta. P. 47).

002_119

Gilbert G. Studien zur altspartanischen Geschichte. Gottingen, 1872. S. 121-139; Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. Р. 53.

002_120

Вот как характеризует Т. Моммзен особенности принятия решений куриатными собраниями, созываемыми по инициативе царей: "Граждане всегда созывались не для того, чтобы говорить, а для того, чтобы слушать, и не для того, чтобы задавать вопросы, а для того, чтобы отвечать на них. На собрании никто не говорил кроме царя или кроме того, кому царь считал нужным дать слово; граждане только отвечали на царский вопрос без комментариев, без объяснения мотивов, без оговорок и не разделяя вопроса на части" (Моммзен Т. История Рима. Т. I. СПб., 1994. С. 74). Точно так же, по-видимому, принимались решения и в спартанской апелле. Однако, как замечает Т. Моммзен, хотя общинное собрание и было с виду связанным в своих действиях, оно тем не менее было основным элементом римского общинного устройства и по своим правам стояло выше царя (Там же. С. 76).

002_121

По мнению Аристотеля, Ликург и Солон отличались от обычных законодателей именно тем, что они были авторами не отдельных законов, а их комплекса, т. е. конституции. Подробнее об этом см.: Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. С. 197 слл.; Шишова И. А. Раннее законодательство... С. 46 и прим. 5.

002_122

Предание приписывает Ликургу не только те установления, которые были зафиксированы в Большой Ретре. Согласно Плутарху, Ликург также был автором сисситий и системы общественного воспитания. Он же разделил всю завоеванную землю на клеры. Аристотель, правда, с известной долей сомнения, считал Ликурга изобретателем криптий. Так, в эксцерптах Гераклида читаем: "Говорят (levgetai), что он [Ликург] ввел и криптию, на основании которой они еще и теперь, выходя днем, прячутся, а по ночам [место явно испорчено] с оружием и убивают столько илотов, сколько оказывается удобным" (fr. 611, 10 Rose³ / Пер. А. И. Доватура). Авторство Ликурга в организации криптий подтверждает и Плутарх, который явно почерпнул это свидетельство из "Лакедемонской политии" Аристотеля (Lyc. 28).

002_123

Под "государственным благом" Аристотель имеет в виду такое политическое устройство, при котором господствует справедливость (to; divkaion), т. е. то, что служит общей пользе (Pol. III, 7, 1, 1282 b 17-18). Справедливость же Аристотель определяет как "некое равенство для всех (pa'sin i[son ti to; divkaion)" (Pol. III, 7, 1, 1282 b 19).

002_124

Солон в своем творчестве неоднократно обращался к теме компромисса:Если б я хотелТого, что нравилось тогда противникам, Потом того, что указали их враги, Тогда мужей бы многих наш лишился град. Затем-то, на борьбу все мужество собр/ Пер. C. И. Радцига).

002_125

Ср. с судьбой Солона, которому знать также не могла простить реформ, идущих вразрез с их эгоистическими интересами. Для борьбы с Солоном его политические противники прибегли к обычному в таких случаях средству - диффамации: Солона обвиняли в том, что он незаконно обогатился благодаря махинациям, связанным с сисахфией (Arist. Ath. pol. 6, 1).

002_126

Ученые, отрицающие историчность Ликурга, использовали предание о культе Ликурга в качестве доказательства того, что "бог Ликург исторически предшествовал человеку Ликургу". Подробнее об этом со ссылкой на литературу см.: Андреев Ю. В. К проблеме "Ликургова законодательства"... С. 35.

003_127

Forrest W. G. The Date of the Lykourgan Reforms at Sparta. P. 157; Jones A. H. M. Sparta. P. 172.

003_128

См., например: Chrimes K. M. T. Ancient Sparta. P. 418; Boer W. den. Lakonian Studies. Amsterdam, 1954. P. 183.

003_129

ajfivstasqai здесь, в отличие от главной части Большой Ретры, по-видимому, имеет значение "поднять с места", "разогнать".

003_130

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. Р. 54 f.; Mur-ray O. Early Greece. P. 166.

003_131

Arnheim M. T. W. Aristocracy in Greek Society. N. Y., 1977. P. 90.

003_132

Oliva P. Sparta... P. 121.

003_133

Древние хронографы, опираясь на авторитет Тиртея, считали Феопомпа и Полидора современниками. Разбор традиции о времени их правления см. у Дж. Хаксли (Huxley G. L. Early Sparta. P. 40 и прим.). Но существует иная традиция, следы которой мы находим только у Павсания. Согласно этой традиции, царь Полидор отличался ли-беральными взглядами и пользовался поддержкой рядовых граждан. Именно за свой демократизм он в конце концов стал жертвой реак-ции и был убит знатным спартиатом по имени Полемарх (III, 3, 2-3). Дж. Хаксли, для которого и Ликург и Полидор - персонажи VII в. и притом современники, приняв на веру сомнительное позднее предание, полагает, что "с точки зрения аристократии Полидор был предателем своего класса и справедливо понес наказание за свою поддержку реформ Ликурга". Дж. Хаксли называет Полидора популистом, не участвовавшим в принятии поправки к Большой Ретре (Huxley G. L. Early Sparta. P. 50 f.).

003_134

Wade-Gery H. T. The Growth of the Dorian States. P. 561.

003_135

Murray O. Early Greece. P. 169.

003_136

Как считает Н. Хэммонд, нет никакой необходимости предполагать, что один вариант подлинный, а другой - поздняя фальшивка. Не исключено, что автором обеих версий является Тиртей, который развил одну и ту же тему в двух разных поэмах или в двух местах одной и той же поэмы. Вполне может быть, перед нами просто две авторские версии (Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. Р. 60).

003_137

Arnheim M. T. W. Aristocracy in Greek Society. P. 91.

003_138

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 246.

003_139

Возможно, той же версии придерживался и Эфор, хотя прямых свидетельств на этот счет не существует. Свои аргументы в пользу такого решения приводят Э. Кесслер (Kessler E. Plutarchs Leben des Lykurgus. Berlin, 1910. S. 35) и У. Карштедт (Kahrstedt U. Lykurgos. Sp. 2444 f.).

003_140

Автор статьи об эфорате в "Реальной энциклопедии" Сцанто полагает, что в древности не существовало достоверной традиции о возникновении этой должности и ее появление теряется в глубине веков. "Был ли эфорат ликурговой или доликурговой магистратурой, вопрос, который, вероятно, не стоит и поднимать" (Szanto. Ephoroi // RE. Bd. V. 1905. Sp. 2861).

003_141

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 252 f.; Wade-Gery H. T. The Growth of the Dorian States. P. 561.

003_142

См., например: Chrimes K. Ancient Sparta. P. 283. Как известно, эфоры были главными магистратами в большинстве лаконских городов после их освобождения от Спарты. На этот счет существует около 20 над-писей, большая часть которых относится ко II-I вв. В некоторых из них присутствуют три эфора, а не пять, как в Спарте (IG, V, 1, 1114; 1240-41), что, с точки зрения К. Краймс, является доказательством их связи с тремя традиционными дорийскими филами. Дж. Хаксли и А. Джонс, напротив, считают эфорат чисто спартанским изобрете-нием, а присутствие эфоров в лаконских надписях объясняет непо-средственным заимствованием из Спарты (Huxley G. L. Early Sparta. P. 38; Jones A. H. M. Sparta. P. 29). Но данному взгляду противо-речит, в частности, свидетельство о наличии эфоров в восстановленной Мессене (Polyb. IV, 4, 2).

003_143

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 235 f., 250 ff.

003_144

Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. Hf. II. S. 683.

003_145

Huxley G. L. Early Sparta. P. 39.

003_146

Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. Hf. II. S. 683.

003_147

Huxley G. L. Early Sparta. P. 39.

003_148

Согласно Плутарху, эфорат был введен спустя 130 лет после Ликурга (Lyc. 7). По Эратосфену и Аполлодору, Ликург жил в 885/4 г., соответственно, получается та же дата основания эфората - 755/4 г.

003_149

См.: Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 247; Toynbee A. Some Problems of Greek History. P. 153.

003_150

Forrest W. G. A History of Sparta 950-192 B. C. London, 1968. P. 20.

003_151

Ehrenberg V. Sparta // RE. 2. Reihe. Bd. III. Hbbd. 6. 1929. Sp. 1382.

004_152

Kiechle F. Chilon (1) // Der Kleine Pauly. Bd. I. 1979. Sp. 1146.

004_153

Текст этого сильно испорченного папирусного фрагмента обсуждался уже не раз. См.: Huxley G. L. Early Sparta. P. 69 и n. 486; Hammond N. G. L. The Peloponnese // CAH². Vol. III, 3. P. 354.

004_154

Busolt G., Swoboda H. Griechische Staatskunde. Hf. II. S. 677.

004_155

Цицерон одним из первых обратил внимание на сходство спартанского эфората с римским народным трибунатом. Были ли какие-нибудь серьезные основания у Цицерона для подобного рода аналогий? Как мы считаем, эти две должности действительно являлись во многом сходными между собой. Сходство можно проследить по нескольким линиям. Принадлежа к разряду высших должностей в своих государствах, эти магистратуры выражали волю большинства. Они возникли в результате сословной борьбы и были знаком компромисса (по словам Т. Моммзена, "плохого" компромисса) между аристократией и народом. Введение подобных магистратур позволило избежать социального взрыва с последующим установлением тирании, или диктатуры, явления, характерного для большинства античных полисов.

004_156

Аристотель сближает спартанских эфоров с критскими космами. По его свидетельству, на Крите совет старейшин полностью состоял из людей, которые раньше были космами (Pol. I, 7, 3, 1272 a 33-35).

004_157

См.: Ehrenberg V. 1) Neugrunder des Staates. S. 7 ff.; 2) Sparta. Sp. 1381.

004_158

Dobesch G. Lykurgos (4) // Der Kleine Pauly. Lexikon der Antike. Bd. III. Stuttgart, 1969. Sp. 823 f.

004_159

А. Гомм в своем комментарии к данному месту поясняет, что на вазах, датируемых 550-470 гг., особый вид прически, упомянутый Фукидидом и называемый кробилом, - это принадлежность богатых и знатных людей (Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. P. 101 ff. (к I, 6, 3)).

004_160

Точно так же и в Риме эпохи ранней республики богатые и знатные люди должны были являться в общественные места в простом белом плаще (тоге), с тем чтобы ничем внешне не отличаться от своих бедных и незнатных сограждан (Моммзен Т. История Рима. Т. I. С. 71).

004_161

Ehrenberg V. Neugrьnder des Staates. S. 13, 30, 49.

004_162

Среди ее сторонников назовем, в частности, У. Вилькена (Wilcken U. GG. Mьnchen, 1924. S. 76), Г. Глотца (Glotz G. Histoire grecque. T. I. Paris, 1925. P. 349 s.), В. Эренберга (Ehrenberg V. Neugrьnder des Staates. S. 8 ff.), Э. Эндрюса (Andrewes A. Eunomia. P. 100 f.), А. Тойнби (Toynbee A. Some Problems of Greek History. P. 221 ff.), М. Финли (Finley M. I. Sparta. P. 144 ff.). В отечественной литературе сторонником этой гипотезы, правда в несколько модифицированном виде, является С. Я. Лурье. Он полагает, что "крайне архаическое устройство Спарты восходило в ряде черт частью к родовому, частью к микенскому обществу" (Лурье С. Я. История Греции. С. 237). Не отвергая в принципе подлинности Большой Ретры, С. Я. Лурье никак не связывает ее с Ликургом, полагая последнего фигурой неисторической. Подобное отношение к античной традиции ставит С. Я. Лурье в один ряд с его предшественниками - гиперкритиками, такими, как К. О. Мюллер или Эд. Мейер. По мнению С. Я. Лурье, весь комплекс законов, полностью преобразивших Спарту, был принят в начале VI в. (Там же. С. 230 слл.).

004_163

Мы не считаем нужным подробно останавливаться на данном сюжете, поскольку в отечественной науке с исчерпывающей полнотой история зарождения и развития гипотезы о перевороте середины VI в. представлена в статьях Ю. В. Андреева: Андреев Ю. В. 1) К проблеме "Ликургова законодательства"... С. 33-59; 2) Спарта как тип полиса. С. 212 слл. См. также: Шишова И. А. Раннее законодательство... С. 51-54 с прим.

004_164

Dickins G. The Growth of Spartan Policy // JHS. Vol. 32. 1912. P. 1-41.

004_165

По мнению И. А. Шишовой, точка зрения Ю. В. Андреева представляет собой "амальгаму взглядов М. Финли и А. Холлэдея". От М. Финли он взял представление о длительности революционного процесса в Спарте, а от А. Холлэдея - идею о том, что культурный упадок в Спарте не был следствием только экономических причин (Шишова И. А. Раннее законодательство... С. 53 и прим. 28).

004_166

Об этом подробнее см.: Андреев Ю. В. К проблеме "Ликургова законодательства"... С. 41 слл.

004_167

Hammond N. G. L. The Creation of Classical Sparta. P. 89.

004_168

Подробнее см.: Васильевский В. Г. Политическая реформа и социальное движение в древней Греции в период ее упадка. СПб., 1869. С. 131 слл.

004_169

Гуторов В. А. Универсальная царская власть и "альтернативная модель конституций" в "Политике" Аристотеля // MOUSEION. Профессору А. И. Зайцеву ко дню 70-летия. Сб. статей. СПб., 1997. С. 130.

004_170

У Платона в предварительном наброске идеального законодательства спартанская политическая система изображена как сумма фрагментов противоположных политических начал. Процитируем этот отрывок, ибо он, взятый в качестве образца, в дальнейшем будет широко растиражирован древними политологами: "Чужеземец, размышляя о государственном устройстве Лакедемона, я не могу так вот сразу указать, к какому роду его следует причислить. Оно похоже даже на тиранию, так как власть эфоров в нем удивительно напоминает тираническую. А иной раз мне кажется, что моя родина похожа на самое демократическое из всех государств. В свою очередь было бы во всех отношениях странным не признать в ней аристократию. Впрочем, есть у нас и пожизненная царская власть..." (Leg. IX, 712 d).

004_171

Из контекста следует (и это отметил уже А. И. Доватур), что речь здесь вовсе не идет о каком-либо государственном перевороте, поскольку глагол sumbaivnw употреблен в имперфекте, а не аористе (Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. С. 242 сл.).

004_172

Это не мешало ему, однако, с точки зрения политической теории оценивать спартанское политическое устройство как смешанную форму демократии и олигархии (Pol. IV, 5, 11, p. 1293 b; IV, 7, 4-6, 1294 b).

004_173

Судя по эксцерптам Гераклида, данные события нашли отражение также в "Лакедемонской политии". Так, у Гераклида читаем: "[Ликург], найдя на родине много беззакония и Харилла, правившего тиранически, отстранил его" (fr. 611, 10 Rose³ / Пер. А. И. Доватура).

004_174

Доватур А. И. Политика и Политии Аристотеля. С. 249.

004_175

Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. P. 129 (к I, 18, 1).

004_176

Will Ed. Le monde grec et l'Orient. T. I. Paris, 1972. P. 438. Эд. Вилль полагает, что "если Спарта и поддерживала олигархии в зоне своего влияния, это делалось скорее ради удобства, чем ради доктрины" (Ibid. P. 441). Но это слишком смелое заявление. Спарта никогда не переставала быть принципиальной противницей демократий любого образца.

004_177

Такова точка зрения, например, Л. Вибли (Whibley L. M. A. Greek Oligarchies. London, 1896. P. 19).

004_178

Andrewes A. The Government of Classical Sparta // Idem. Ancient Society and Institutions. Oxford, 1966. P. 16.

004_179

Will Ed. Le monde grec... T. I. P. 440.

004_180

Шишова И. А. Раннее законодательство... С. 103, прим. 38.

004_181

Arnheim M. T. W. Aristocracy in Greek Society. P. 109.

004_182

Шишова И. А. Раннее законодательство... С. 54.

004_183

Собственно, "народом" для спартанцев стали периеки. Однако их положение вовсе не совпадало с положением демоса внутри гражданского коллектива любого другого греческого полиса. Периеки, по-видимому, были гражданами своих собственных лаконских общин, подчиненных Спарте, и в правовом отношении рассматривались как иностранцы. О статусе периеков см.: Hampl F. Die lakedaimonischen Perioken // Hermes. Bd. 72. 1937. S. 1-49.

004_184

Ю. В. Андреев полагает, что Спарта до своего перерождения, т. е. до начала IV в., представляла собой "гоплитскую политию", т. е. разновидность умеренной демократии (Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 209, 215 и прим. 75; см. также: Oliva P. Sparta... P. 79).

004_185

Meyer Ed. Lykurgos von Sparta. S. 255, Anm. 2.

004_186

С. А. Жебелев в данном месте переводит это выражение как "люди высокого общества".

004_187

Так думает, например, Н. Хэммонд (Hammond N. G. L. The Peloponnese. Vol. III, 1. Р. 741).

004_188

О психологических особенностях членов т. н. закрытых обществ см.: Поппер К. Р. Открытое общество и его враги. Т. I-II. М., 1992. С. 448, 528 сл.; Доддс Е. Р. Греки и иррациональное / Пер. М. Л. Хорькова. М.; СПб., 2000. С. 258, прим. 1.

004_189

Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991. С. 201.