Тайная фея сыска

Трудно сказать, когда установилась связь Серебряковой с охранным отделением. Трудно по многим причинам. Мы знаем, как сугубо осторожен был Зубатов (да и его предшественники), как тщательно скрывал он всякого рода документы, относящиеся к деятельности секретных сотрудников. С другой стороны, и сама Серебрякова вела свою работу ловко, умно и, конечно, старалась, по мере возможности, не оставлять документальных следов своей службы в «охранке». Великую сдержанность (если не больше!) проявила она и на суде, давая свои показания многословно по количеству и скупо по качеству. Своё прошлое она открыла перед судом только в той его части и в том направлении, которое было нужно ей для изложения своей собственной версии о связи её с Бердяевым и Зубатовым.

В 1907 году, давая характеристику деятельности Серебряковой, Зубатов ссылался на её 25-летнюю службу в «охранке». Арифметика заставляет думать, что первые услуги делу политического розыска Серебрякова стала оказывать в начале 80-х гг. прошлого столетия. Это предположение вскользь подтверждается и самой Серебряковой. Послушаем её и, кстати, познакомимся кратко с её биографией:

"Родилась я в Тобольской губернии в 1857 году, в декабре месяце. Мать моя была Софья Ивановна Жедринская, но дед мой, не желая, чтобы я была записана за его дочерью и опозорила её таким образом, приказал записать меня за крепостной девушкой. В 1861 годуя была удочерена моим отцом, который к этому времени стал уже законным мужем моей матери, землемером Резниковым, Степаном Ивановичем. Училась я в Дермской женской гимназии. По окончании курса и гимназии я переехала вместе с отцом в Москву и здесь поступила на высшие женские курсы Терье.

На курсах же я познакомилась с некоей Елизаветой Петровной Дурново, благодаря которой мне впоследствии пришлось сделаться нелегальной. Моё положение было абсолютно безвыходное. Тогдашние кружки, главным образом Владимир Александрович Анзимиров, предложили мне выйти фиктивным образом за кого-нибудь замуж и, между прочим, указали на П.А.Серебрякова, который согласен на мне жениться".

Сообщая далее, что в начале восьмидесятых годов муж её, придя к выводу о необходимости издавать нелегальную газету, купил 10 фунтов типографского шрифта, Серебрякова говорит:

«Через несколько дней после этой покупки мужа вызвали в Московское охранное отделение и начали его спрашивать, зачем он купил шрифт, причём начальник охранного отделения Скондраков и присутствовавший на допросе Судейкин сказали ему, что против того, что он купил шрифт, они ничего не имеют, что большая его статья, взятая ими при обыске вместе со шрифтом, в высшей степени им нравится, т. к. он осуждает в ней пути революционной борьбы с правительством и советует идти путём реформ, что соответствует их собственным взглядам и что они предлагают ему отдать им эту статью для напечата-ния и пропаганды против революционной борьбы. В случае же его отказа принять их предложение они арестуют его и меня, т. к. знают, кто я в действительности и что я подлежу аресту и преследованию (я разыскивалась, как Резчикова). Муж страшно противился такому предложению, как он мне потом об этом рассказывал, но затем, боясь за мою участь, согласился отдать им эту статью для издания. На этом условии они освободили его и оставили в покое меня. Я обо всем этом уговоре узнала, конечно, после его осуществления. Я была возмущена всей душой поступком мужа, но вернуть дело было уже нельзя. С этого времени начинается моя страшная, многострадальная жизнь. Муж, будучи сам человеком честным, но в то же время страдая истеро-неврастенией, был человек крайне неуравновешенный, с больной волей. Струсив последствий, которые его ожидали, благодаря тому, что он попался со шрифтом и женитьбой на мне, как на нелегальной, с явной целью укрыть меня, он поддался уговорам Судейкина; придя же от них домой, он начал проклинать меня за то, что, женившись на мне, как на нелегальной, он попал в такое ужасное положение. Я просила его поехать в „охранку“, взять своё обещание обратно и требовать, чтобы меня арестовали, т.к мне будет легче сидеть за себя, нежели думать, что кто-нибудь страдает из-за меня, но он и слышать об этом не хотел. Статья его была издана в виде брошюры Московским охранным отделением в 1883 году за границей и в том же году была привезена в Москву. По соглашению с охранным отделением, муж мой должен был заняться её распространением. Но тут, к счастью мужа, был убит Судейкин и, таким образом, распространение этой брошюры прекратилось, т. к. одновременно с этим начальник Московского охранного отделения, друг Судейкина, был уволен и на его место был назначен Бердяев. Уезжая со своего места, он указал Бердяеву на мужа, как на человека, которого они считали своим. Первое время Бердяев ни за чем к мужу не обращался, и мы думали, что они от нас совершенно отвяжутся. Муж, страдавший, как я уже сказала, истеро-неврастенией, несколько успокоился и начал уже снова мечтать о возобновлении подпольной деятельности, причём снова настаивал на продолжении той же своей мысли: издавать не революционный орган, а чисто реформистского характера. В это время в Москве, конечно, шла помимо нас чисто революционная работа, и Бердяев подозревал, с одной стороны, не муж ли мой это работает, а с другой – предполагая, что если он сам не работает, то не согласится ли ему помогать, как человек свой, начал вызывать его в Охранное отделение и подолгу мучил его беседами на эту тему. Муж, возвращаясь домой, опять выливал всю злобу на меня, приписывая своё сближение с „охранкой“ страху за меня…Я в это время исключительно занималась работой в газете „Русский курьер“, где вела политический отдел в иностранной политике. На моей обязанности лежал просмотр 14 иностранных газет и составление на основании их отдела иностранной политики. В редакции „Русского курьера“ я зарабатывала от 200 – 300 рублей в месяц и содержала на эти деньги всю семью».

Так излагает дело сама Серебрякова. Забегая несколько вперёд, упомянем, что Серебрякова признала себя виновной только в том, что она помогла Зубатову осуществить его проект легализации рабочего движения. В соответствии с этим она категорически настаивает на той версии, что первое её посещение «охранки» относится к 1900 году и что, заставляя её содействовать ему, Зубатов грозил в противном случае предать гласности отношения с «охранкой» её мужа. Подробнее мы остановимся на этом эпизоде в другом месте. Сейчас нам важно установить, что связь с политической полицией имела не только Серебрякова, но и её муж. Весьма возможно, что слова её соответствуют действительности и что действительно «своим» чело-, веком в «охранке» она стала благодаря мужу, который несколько раньше её вошёл в этот мир тайн, но который, очевидно, не проявил на этом поприще резвости, столь характерной для Анны Егоровны. Косвенное подтверждение о какой-то причастности П.А.Серебрякова к делам политического сыска мы находим в газетных статьях за 1909 год, когда деятельность Серебряковой была в общих чертах разоблачена Бурцевым. Так, «Русское слово» тесно связывает деятельность в «охранке» мужа и жены Серебряковых, упоминая об арестах и обысках, которые «странным образом» не затрагивали самого Серебрякова.

Можно допустить достоверность слов Серебряковой и в той их части, что она, Серебрякова, была втянута в сферу деятельности «охранки» через своего мужа. Вполне допустимо, что угрожая разоблачением, «охранка» принудила Серебрякову согласиться быть секретной сотрудницей. Во всяком случае, мы не имеем каких-либо материалов, говорящих о том, что она первая и по собственной инициативе протянула руку Бердяеву. Но, допустив такую возможность, мы отнюдь не хотим сказать, что в дальнейшем она работала «из-под палки», подгоняемая только угрозой разоблачения деятельности, как своей, так и деятельности мужа. Наоборот, материалы свидетельствуют об обратном. Если угроза и шантаж были факторами, заставившими её пойти на службу к Бердяеву, то дальнейшую «самоотверженную» её работу (так говорили о ней её начальники) направляли уже иные причины: поощрение со стороны правительства и, если верить тем аттестациям, которые давались ей её охранными друзьями, политические взгляды, делавшие её «убеждённым врагом крамолы».

Мы взяли на веру два показания Серебряковой: 1) что муж её был также причастен к делам «охранки» ещё во времена Скондракова и Судейкина и 2) что сама она вошла в тайные отношения с «охранкой» под давлением угроз о разоблачении сотрудничества ПАСеребрякова. Повторяем, с этими утверждениями можно согласиться. Зато нельзя ни-,как отнестись с доверием к заявлению её о том, что первое столкновение и первая беседа её с Зубатовым относятся к 1900 году. Нет никаких сомнений – об этом говорят конкретные случаи провалов революционных организаций, а также и многочисленные документы руководителей московского политического розыска, что связь её с Московским охранным отделением установилась значительно ранее и, во всяком случае, не позже конца 80-х гг. прошлого столетия. Заметим кстати, что 80-е гг. были годами сильнейшего морального разложения интеллигенции, что, понятно, в значительной степени облегчало работу политического розыска по вербовке секретных сотрудников.

Впрочем, и сама Серебрякова, раскрывая историю своей жизни, невольно для себя проговаривается. Вот характерная выдержка из её показаний. Рассказывая о том, что муж её, несмотря на обещание отказаться от революционной работы, вошёл в 1887 году в работу кружка «Самоуправления» (об этом эпизоде речь будет позже), Серебрякова говорит:

«В 1887 году часть кружка „Самоуправления“ была арестована. Муж мой попался на обыске у Белевских, был там обыскан, но арестован не был. С этого дня Бердяев снова начал таскать его в „охранку“ и мучил всякими допросами о „Самоуправлении“. Муж категорически отрицал всякое своё участие в „Самоуправлении“, но вся эта передряга оказала страшное влияние на его здоровье, и я стала бояться, что он заболеет психически, да он и стал уже страдать навязчивыми идеями. Я окончательно терялась, что делать, и тогда по совету одного литератора ГШ.Ки-чеева я обратилась за протекцией к знаменитой тогда певице императорских театров Д.МЛеоновой. Кичеев сказал мне, что Бердяев бывает постоянно у этой Леоновой, играет там в карты, и что он, Кичеев, состоя в очень хороших отношениях с Леоновой, переговорит с ней и попросит повлиять на Бердяева, чтобы он оставил в покое моего мужа… Через несколько дней Кичеев привёз мне письмо Леоновой к Бердяеву, и я в первый раз переступила порог Московского охранного отделения. Бердяев сначала ломался, напоминал мне о моем нелегальном проживании в Москве, благодаря тому, что он покровительствует мужу, грозил, что он может меня арестовать. Я указала ему на то обстоятельство, что г-жа Дурново, по делу которой я должна была привлекаться, благополучно проживает в Москве, и смысла меня арестовывать нет никакого, т. к. дело Дурново окончательно покончено. После долгих препирательств он согласился, наконец, оставить мужа, пока он болен, в покое; Я, конечно, никаких обещаний что-нибудь для него, Бердяева, делать не давала, да и давать не могла, т. к. абсолютно ничем полезной ему быть не могла и не желала».

Итак, даже по словам самой Серебряковой, впервые беседовала она с Бердяевым в конце 90-х гг. прошлого столетия. А мы знаем, что подобные «беседы» и подобные визиты, даже с записками от актрис, даром не проходят. Бердяевы делали своё дело твёрдо и непоколебимо. Если выбывал из строя один сотрудник (Серебряков), то его должен был заменить другой (Серебрякова). Сантименты, как известно, не пользовались большой любовью и не уживались в кабинете начальников политической полиции.

Покровы второй жизни Серебряковой далеко ещё не все сорваны. Эта вторая жизнь Анны Егоровны, начинавшаяся у порога конспиративных квартир для свиданий с Бердяевым, Зубатовым и их подручными, остаётся ещё в значительной своей части плотно занавешенной.

А параллельно этой таинственной жизни строилась и развивалась открыто, на глазах у всех легальная жизнь Анны Егоровны. Легальная жизнь её давала материал, составляла содержание второй, нелегальной жизни, а эта последняя, в свою очередь, создавала материальный фундамент и определяла поведение Серебряковой в её отношениях к окружающим. Только тесное переплетение этих двух жизней и делало Серебрякову ценной сотрудницей «охранки».

Как строилась эта легальная жизнь Серебряковой и в чем заключалась её общественная и политическая деятельность? Человек, не вхожий на правах близкого знакомого в её дом, человек, приглядывающийся к ней, так сказать, со стороны, мог определить: Анна Егоровна – это тип эмансипировавшейся русской интеллигентки.

Она живёт трудом рук своих, и часто её заработок является основным в бюджете семьи Серебряковых. Развитый, хорошо грамотный человек, владеющий иностранными языками, Анна Егоровна или работает в редакциях московских газет, или обслуживает переводами издательства, или организует на кооперативных началах мастерские дамских платьев, пока наконец не становится собственницей библиотеки, которая, впрочем (и это тоже характерно для русского интеллигента, как известно, совсем непрактичного человека!), приносит ей только убыток.

Но познакомьтесь ближе с Анной Егоровной и вы убедитесь, что эти её занятия далеко не исчерпывают её интересов и запросов. Побывайте на журфиксах Серебряковой, посмотрите на окружающих её людей, добейтесь её доверия – и физиономия Серебряковой будет рисоваться уже в других красках. Это не только интеллигентка-труженица, но это ещё и убеждённый революционер, отдающий свои силы, знания и средства делу революции.

Именно к такому заключению можно было прийти, если не знакомиться с ней ещё ближе, т. е. если не срывать завесы, плотно охраняющей вход в другую, тайную жизнь Серебряковой.

Анна Егоровна – активный работник полулегального Красного креста помощи политическим заключённым. Она собирает средства (получая их, в частности, и от Саввы Морозова), вещи, распределяет их по тюрьмам, держит связь по этой «крестовской» линии и с революционными группами разных направлений, и с так называемым обществом, с его либерально-оппозиционной частью. Не трудно заметить, что эта краснокрестовская позиция была уже сама по себе необычайно благоприятна для Серебряковой. На почве этой работы по оказанию помощи политическим заключённым Серебрякова сохраняла, во-первых, свою беспартийность, т. е. не входила и не ввязывалась непосредственно в партийную работу определённой партии, а держала связь с различными революционными группами и партиями, во-вторых, эта её деятельность создавала ей широкие связи в общественных кругах и делала её заметным человеком на московском политическом горизонте; наконец, краснокрестовская работа уже сама по себе давала ей, хотя, быть может, и ограниченную, пищу для конспиративных бесед с начальниками розыска. Постоянные встречи с родственниками арестованных (часто и с приезжими из провинции), разговоры на тему, как и за что арестован тот или иной человек, предположения и догадки на этот счёт, разговоры, которые понуждали не очень искушённых в политике людей к откровенности (да и стоит ли скрытничать с таким милым и полезным человеком, как Анна Егоровна!), – все это, теоретически говоря, уже могло дать кой-какой материал, любопытный для розыска. А ведь у понимающего начальника «охранки» никакая агентурная «мелочь» не пропадёт даром. В хорошем хозяйстве и верёвочка пригодится!

Но Красный крест не был самоцелью. И если бы её сведения как секретной сотрудницы ограничивались материалами, почерпнутыми в результате только краснокре-стовской работы, плохим бы помощником Зубатовых была Серебрякова. Повторяем, Красный крест в основном был нужен ей как ступенька к тому положению, какое заняла Серебрякова в общественно-политических кругах.

Эпоха 90-х и начала 1900-х годов. На русской почве буйными ростками ширится марксизм. Он охватывает интеллигенцию, проникает в рабочую среду, оплодотворяя и формируя классовую борьбу. В этот период всеобщего увлечения марксизмом Анна Егоровна тоже заявляет себя определённой сторонницей нового течения. Её квартира – нечто вроде клуба. Здесь собирается интеллигенция просто думающая и интеллигенция с уже начинающейся партийной окраской. У неё на квартире обсуждается программа журнала «Начало». Её посещают Струве, Авилов, Луначарский, Владимирский, Елизарова и многие другие. Здесь ведутся теоретические споры, происходят заранее обусловленные встречи. Сама Анна Егоровна – не только гостеприимная хозяйка, она умеет слушать и, если и не вмешивается в споры на сугубо теоретические темы, то, во всяком случае, может и умеет вовремя подать нужную реплику, проявить «понимание предмета».

Вот, например, характерные штрихи, относящиеся к организации журнала «Начало».

«…Приезжает как-то М.И.Гурович, – показывает Серебрякова, – и говорит: вы здесь занимаетесь пустяками, а мы хотим издавать в Москве новую газету в противовес „Русским ведомостям“, чтобы она была нового направления, чтобы затрагивала рабочий вопрос. Я прошу вас зайти и переговорить, как её вести… Я сказала, что с удовольствием приму участие… На первом совещании были: я, Бунин, Юрий Алексеевич и ещё два господина, которых он не назвал, и он, Гурович… Как-то мне говорит Гурович: теперь собрания стали большие, у меня неудобно, нельзя ли собираться у вас… Я согласилась. Собиралось человек 8-10… Когда все было выработано и составлено, Гурович подал заявление московскому генерал-губернатору Сергею Александровичу. Тот начертал на этом прошении: „Я во время своего губернаторства никакую газету не разрешу“. Вместо газеты решили издавать журнал. Гурович требовал от меня: „Вы ведь знаете, как составляются журналы“. Я советовала составить программу по образцу „Мира божьего“. Он нашёл, что этого мало, и мы прибавили иностранный отдел. Во время этих собраний бывал ещё Струве…»

«Салон» Серебряковой – это настоящая отдушина для желающих поговорить интеллигентов и место деловых знакомств и встреч для тех, кто от слов переходил уже к настоящему делу.

В эпоху зарождения марксистских групп, когда устанавливались лишь связи между отдельными лицами и кружками, квартиры сочувствующих революционному движению были определёнными точками опоры или исходными пунктами для начала практической работы. В поисках этих связей Серебрякову и посещали многие революционеры.

«Нам, организаторам работы, – говорит между прочим по этому поводу Владимирский, выступавший свидетелем в процессе Серебряковой, – необходимо было искать новых связей не только среди рабочих, но и среди интеллигенции и, конечно, не среди либеральной интеллигенции, которая уже обнаруживала все признаки политического маразма».

Там, в «салоне» Серебряковой, за чашкой чая, за шахматным столом происходили деловые встречи, разговоры и завязывались знакомства на почве общности политических убеждений и тактических взглядов.

Знала ли Серебрякова о том, что квартира её используется таким образом? Была ли она осведомлена о планах и мероприятиях тех её гостей, которые вели практическую революционную работу? Конечно, элементарные правила конспирации заставляли скрывать от Серебряковой, как и от всякого не участвующего в непосредственной работе, ту деятельность, которую начинали марксисты-интеллигенты. Но тем не менее Серебрякова знала весьма многое. Характерным примером в этом отношении может служить случай с печатанием прокламаций, о котором рассказывал на суде А. В. Луначарский:

– Мы решили издать прокламацию для завода Листа. Размножение было поручено О.Г.Смидович, которая была членом нашей организации. Произошёл такой нелепый случай: была ранняя весна, О.Г. открыла окно, на котором сушились прокламации, и ветер снёс их на крышу какого-то сарая, их пришлось собирать. Анна Егоровна Серебрякова первая мне рассказала об этом. Она возмущалась, соболезновала и негодовала по поводу такого неконспиративного поведения…

Большой нужды сторониться и не доверять Серебряковой как будто бы и не было. Наоборот, все как раз располагало к доверию.

Анна Егоровна – мы видели это выше – была активной работницей по оказанию помощи политическим заключённым. Эта работа уже сама по себе заслуживала уважения и располагала к доверию. Но помимо краснокрестовской работы, Анна Егоровна оказывала непосредственную помощь и революционным, нелегальным организациям. Вот документальные свидетельства этого.

«Познакомился я с Серебряковой, – говорит С.Н.Смидович, – по приезде из-за границы в 1898 году. Знакомство было исключительно на деловой почве. Серебрякова снабжала Московскую социал-демократическую организацию нелегальной литературой, которую получала от времени до времени неизвестным для нас путём. Кроме того, она оказывала нам и другие услуги: прятала литературу, собирала деньги якобы для заключённых, предоставляла свою квартиру для собраний и пр.».

Ещё более чётко говорит по этому поводу С.И.Мура-лова: «Серебрякова была центром всей подпольной работы. У ней хранилась, раздавалась нелегальная литература, к ней стекались деньги, вещи для сидящих в тюрьме, к ней приезжали со всех концов России товарищи, завязывались связи. Словом, Серебрякова была источником всего того, что необходимо было для работы в подполье».

Осенью 1899 года А.И.Елизарова организовала бегство за границу А.МЛукашевич. Деньги на эмиграцию достала А.Е.Серебрякова, предложив их сама, рассказав при этом Елизаровой путаную историю о каких-то поляках, которые сами когда-то участвовали в революционном движении, но сейчас отошли от него, сделались состоятельными и охотно оказывают материальную помощь революционерам. Однако передачу этих денег Серебрякова долго задерживала, и это заставило А.И.Елизарову поставить вопрос ребром.

«Раздосадованная этим, – говорит А.И.Елизарова, – я пришла к ней наконец с сухим и коротким заявлением: „Очевидно, ваши знакомые поляки только сулят, водят за нос, тогда пусть они так и скажут, мы для Анны Морицовны (Лукашевич) в другом месте достанем“. Такое обращение произвело желаемое действие – Серебрякова засуетилась, повторяя: „Ведь это не я, вы думаете, что я? Я Анну Морицовну так люблю!“. На другой уже день Серебрякова привезла мне 300 рублей».

Наконец ещё одно свидетельство по этому вопросу. Свидетельство В.В.Шера, который, как оказывается, начинал свою политическую жизнь под руководством Серебряковой и который кончил её в 1931 году на скамье подсудимых меныневиков-интервенционалистов. Шер говорит:

«…В течение ряда лет я бывал у Серебряковой, видался на её квартире с лицами, причастными в то время к революционному движению, получал от неё нелегальную литературу, паспорта, отчёты, бланки, осведомляя её все время о той работе, которую я в то время вёл в нелегальных организациях. А.Е.Серебрякова была, таким образом, не только свидетелем моей революционной работы, но и наблюдателем, а отчасти и руководителем моего собственного общественно-политического развития».

Итак, Серебрякова снабжает литературой, печатями, паспортами, собирает деньги, предоставляет место для собраний, её квартира служит явкой и с этой явкой к ней приезжают даже работники из-за границы (например, Гурвич-Кожевникова). Говоря словами Мураловой, «Серебрякова – источник всего, что необходимо было для работы в подполье». И надо добавить, что эта формулировка совсем не преувеличена. Отсутствие периферии в колоссальной степени увеличивало роль таких «околопартийных» и «сочувствующих» лиц, какой была Серебрякова. Ею, её квартирами и её услугами приходилось пользоваться, ибо революционное подполье, если оно хотело шириться и расти, не могло обойтись без помощи таких легальных, полицией не преследуемых лиц.