|
||||
|
|
Часть первая (29 июня — утро 2 июля 1942 года) В конце июня 1942 года оборона Севастополя подходила к своей трагической развязке. В первые десять дней июньского штурма немцев огневая система и оборона Севастопольского оборонительного района в целом оказались для врага непреодолимыми, пока не иссякли запасы снарядов и был небольшой их подвоз с Кавказа. Но несмотря на героизм бойцов и командиров, опытность и активность командования Приморской армии, без подвоза боеприпасов и пополнения с Большой земли удержать Севастополь было невозможно. Замысел операции немцев по захвату Севастополя с кодовым названием «Лов осетра» заключался в блокаде его с моря, разрушении долговременной инженерной обороны, уничтожении флота в ходе эвакуации. Командующий 11-й немецкой армией генерал-полковник Э. Манштейн, чьи войска осаждали Севастополь, решил полностью прервать морские перевозки между кавказскими портами и Севастополем, и после того, как защитники израсходуют боеприпасы и другие виды материального обеспечения, начать штурм. Для блокады с моря противник сосредоточил в Ялте и Евпатории 6 подводных лодок, из которых в морской блокаде Севастополя участвовало 2–3 из них и их действия были весьма пассивны. Одна из них была повреждена в результате обстрела в Ялте. В этих же портах и рейдпунктах были сосредоточены 19 торпедных катеров, 38 сторожевых катеров и охотников за подводными лодками. На аэродромах Крыма и Северной Таврии было сосредоточено 600 самолетов, в том числе ударный 8-й авиационный корпус Рихтгофена в составе 150 пикирующих бомбардировщиков. Общее количество авиации противника в июне месяце достигало 1060 самолетов, из них до 700 бомбардировщиков, до 200 истребителей и до 170 самолетов вспомогательной авиации, что обеспечило им абсолютное господство в воздухе[30]. Основной ударной силе противника — авиации — нечего было противопоставить, так как к тому времени Черноморский флот имел всего 160 исправных самолетов, большая часть которых базировалась на кавказских аэродромах. Усиление Севастопольского оборонительного района и всех коммуникаций между Крымом и Кавказом нашими ВВС и ПВО не предвиделось по ряду важных причин. Поэтому эвакуация более чем 100-тысячного гарнизона СОРа практически исключалась. В то же время борьбу за Севастополь можно было бы продолжать, пока не прекратится подвоз снабжения и пополнения, а также если бы имелся необходимый запас снарядов для ведения длительной, более месяца, обороны. Фактически накануне последнего, третьего, штурма немцев СОР имел в наличии в среднем всего два боекомплекта снарядов для артиллерии вместо необходимых шести. Для сравнения, за период второго штурма Севастополя артиллерия СОРа израсходовала на отражение атак противника четыре боекомплекта снарядов. Политработники разъясняли личному составу Севастопольского фронта, что по решению командующего Северо-Кавказским фронтом эвакуации из Севастополя не будет. Севастополь будем отстаивать до последнего. Чтобы читателю было понятно, какое положение сложилось с обороной Севастополя к 29 июня, необходимо пояснить общую обстановку в Севастопольском оборонительном районе накануне решающего штурма. Вечером 28 июня командующий Приморской армией генерал-майор И. Е. Петров провел совещание с командирами и комиссарами дивизий и бригад. После взаимного уточнения, как написал его бывший заместитель, комендант Береговой обороны ЧФ генерал-лейтенант П. А. Моргунов в своей книге «Героический Севастополь», выяснилось, что численность боевого состава армии находится в критическом состоянии. В дивизиях осталось по 400–600 человек, в бригадах по 200–300, кроме полносоставных 142-й отдельной стрелковой бригады (4915 человек, с учетом 320 чел., погибших на ЭМ «Безупречный», авт.) и 9-й бригады морской пехоты. (Здесь надо иметь в виду, что Моргунов имел в виду количество людей в пехотных подразделениях. — Авт.) В целом это были закаленные в боях бойцы и командиры. Было отмечено, что общее настроение личного состава войск боевое. Что, несмотря на усталость, все готовы драться, уничтожать фашистов и если надо, то отдать свои жизни, но отстоять Севастополь. По сводкам отдела укомплектования Приморской армии, на 26–27 июня 1942 года в Приморской армии всего числилось порядка 28 тысяч человек, без учета сил Береговой обороны ЧФ[31]. К этому времени линия фронта обороны проходила по рубежам: выс. 57, 7 — изгиб шоссейной дороги в 100 м западнее выс. 99, 4 — деревня Кадыковка — выс. 29, 4 — выс. 74, 0 (искл.) — восточные скаты выс. 113, 2 — выс. 111, 0 — выс. 36, 4 — восточные скаты выс. 75, 0 — пос. Инкерман — ст. Инкерман — выс. 67, 7 и далее по южной кромке Северной бухты до Павловского мыска[32]. В войсках и у жителей города, — а последних осталось около 36 тысяч человек, — жила уверенность, что город отстоим[33]. Об этом свидетельствуют воспоминания участников обороны и жителей города. Вместе с тем высшее звено руководства армии и флота понимало всю сложность и трагичность положения с обороной Севастополя. Так, командир 25-й Чапаевской стрелковой дивизии генерал-майор Т. К. Коломиец в книге «На бастионах Чапаевцы» вспоминает, что «еще раньше, 24 июня мы уже знали, что Севастополь удержать не удастся, тогда же я получил приказ — отправить в штаб армии знамена дивизии. Они впоследствии были затоплены у Камышовой бухты». Однако, по имеющимся архивным сведениям знамена дивизии были сожжены в землянке у Камышовой бухты[34]. Как уже упоминалось, оборона города зависела теперь от подвоза снарядов морем и по воздуху. Но этот подвоз уже не покрывал расход. Для сравнения, если в первые десять — двенадцать дней немецкого штурма фронт обороны расходовал в сутки порядка 580 тонн снарядов, создавая необходимую и непреодолимую плотность огня, что держало оборону на занимаемых рубежах, то далее расход снарядов снизился до 1/3, а затем и до 1/4 от первоначального расхода. Вместе со снижением суточного расхода снарядов, уменьшалась плотность огня артиллерии, слабела оборона, и нашим войскам шаг за шагом приходилось отходить на новые позиции. В то же время враг все более ужесточал морскую блокаду Севастополя. Только с 10 по 19 июля авиацией противника были потоплены быстроходные грузопассажирские суда «Абхазия», «Грузия», а «Белосток» был торпедирован вражескими торпедными катерами. В связи с этим боезапас и прочие грузы снабжения стали с 20 июня транспортировать только на боевых кораблях и подводных лодках, которые не были приспособлены для массовых грузовых перевозок. Командующий Северо-Кавказским фронтом Буденный доносил начальнику Генштаба Василевскому: «Итальянские подводные лодки и торпедные катера дежурят на подходе к Севастополю. Стали ходить в Севастополь лидер „Ташкент“, эсминцы „Сообразительный“, „Безупречный“, „Бдительный“, четыре быстроходных тральщика (БТЩ), 11 подводных лодок. В среднем всего может подаваться ежедневно около 250 тонн груза, включая доставку на самолетах „Дуглас“ и примерно 545 бойцов маршевого пополнения и 60 тн. бензина. СОРу же по заявке нужно в среднем 300 тонн боезапаса и 125 тонн продовольствия, в том числе 25 тонн для населения, а также 90 тонн бензина и 1000 бойцов маршевого пополнения в сутки. Недодача груза — 200 тонн, бензина 30 тонн, бойцов 455 человек»[35]. В третьей декаде июня блокада Севастополя достигла своей вершины. Между 20 и 27 июня были потоплены авиацией и противолодочными силами противника подводные лодки Щ-214 и С-34, эсминец «Безупречный», а также сильно поврежден легендарный лидер «Ташкент», развивающий скорость хода до 44 узлов. В этих условиях помимо перевозок боезапаса на боевых кораблях и прочих грузов снабжения с 22 июня в ночное время из Краснодара началась доставка боезапаса по 18–25 т и вывоз обратными рейсами раненых транспортными самолетами ПС-84 («Дугласы») специальной московской авиагруппы по 12–15 самолетов в сутки[36]. Из-за резкого снижения подвоза снарядов морем расход их на фронте обороны в конце июня еще более снизился и составил менее 100 тонн в сутки. Многие артиллерийские батареи и отдельные орудия по этой причине начали отводиться в районы бухт от Стрелецкой до Казачьей. Зенитная артиллерия, прикрывающая фронт и город, за исключением Херсонесского аэродрома, стояла без снарядов. Немецкие летчики знали об этом и безнаказанно летали на низких высотах и бреющим полетом, производя прицельное бомбометание, огонь из пушек и пулеметов по нашим боевым порядкам и тылам, нанося тяжелые потери. Днем передвигаться даже одиночным людям стало практически невозможно, так как вражеские самолеты с раннего утра и до вечера непрерывно летали над всей территорией СОРа, уничтожая все движущееся, производя до 600 и более вылетов, сбрасывая при этом от 2500 до 3500 бомб в сутки. В своих мемуарах «Утерянные победы» Э. Манштейн писал, что «нельзя было не признать, что даже если резервы у противника и были в основном израсходованы, то и ударная сила немецких полков была на исходе… полки насчитывали по несколько сот человек»[37]. Манштейн принял решение продолжить штурм Севастополя, нанося главные удары через Северную бухту на Корабельную сторону и от Балаклавы на Сапун-гору. Продолжение штурма было назначено на 29 июня. Наступающие немецкие дивизии имели очень сильную артиллерийскую и авиационную поддержку[38]. Севастополь стоял накануне трагического завершения 250-дневной обороны. События в начале этого дня развивались следующим образом. В 2.00 с Северной стороны противник открыл шквальный артиллерийский огонь по всему южному берегу Северной бухты, а в 2.35 под прикрытием дымовой завесы, которая благоприятствовала ему, и продолжающегося артогня силами 22-й, а затем и 24-й пехотных дивизий начал форсирование бухты и высадку в 4-х местах берега между Килен-площадкой и Северной электростанцией. Огнем нашей артиллерии было потоплено 17 лодок противника и один катер. До пяти лодок вышли на наш берег в районе Георгиевской балки. Контратаками остатков наших 95-й, 345-й стрелковых дивизий, 79-й бригады, 2-го полка морской пехоты и других подразделений IV сектора обороны удалось сбросить противника в трех местах, а в районе Воловьей балки противник высадился и закрепился[39]. Противник стал быстро перебрасывать части указанных дивизий на захваченный плацдарм. Затем силами до батальона ворвался по Воловьей балке на гору Суздальскую. Позже в районе Килен-балки противнику удалось высадиться силами до батальона пехоты[40]. Действиями переправившихся за передовыми отрядами частей этих дивизий из Георгиевской и Сушильных балок, а также передовых частей 50-й и 132-й пехотных дивизий, начавших одновременное наступление через станцию Инкерман на гору, мимо Шампанстроя по шоссе на Английский редут Виктория при поддержке танков, противник стал медленно теснить части IV сектора обороны, и к 12 часам дня из-за слабой артиллерийской поддержки наши подразделения вынуждены были отойти к рубежу: Западные скаты Килен-балки — Камчатский редут — Английский редут Виктория[41]. В то же время в III секторе 138-я бригада, остатки частей 345-й стрелковой дивизии, 8-й бригады морской пехоты, ведущих бой в районе Инкерманского болота и на северо-восточных склонах горы Суздальской, северо-западные и западные скаты которой уже были захвачены немцами, оказались в полуокружении. Все эти части вышли из него после полудня 29 июня, а остатки 345-й стрелковой дивизии — в ночь на 30 июня. По воспоминаниям старшего лейтенанта И. Ф. Сорокового, помощника начальника штаба артиллерии 345-й дивизии, остатки дивизии, в которой было более 1000 человек, отходили с Инкермана, где занимали оборону[42]. Некоторые подразделения все же были окружены и дрались до последнего, как об этом написал краснофлотец-автоматчик А. П. Утин из 8-й бригады морской пехоты:
Надо отметить, что вторая (главная) полоса обороны СОРа шла по рубежу высот Карагач — Сапун-горе — горе Суздальской и была оборудована средствами полевой и долговременной фортификации. Имелись окопы, хода сообщения, доты и дзоты. Перед линией дотов и дзотов были построены минные поля и проволочные заграждения. 75 % дотов войсками не занимались из-за отсутствия вооружения. Отсутствовали гарнизоны пулобатов и некомплект станковых пулеметов в войсках составлял до 65 %. Глубина обороны 2-й линии достигла 800–1200 метров в глубину. Третья полоса обороны была оборудована дотами и дзотами, окопами и ходами сообщения непосредственно на подступах к Севастополю с глубиной ее в 250–600 метров. Перед передним краем имелось частично проволочное заграждение в один ряд, два кола. Батареи Береговой обороны на территории СОРа представляли собой долговременные железобетонные сооружения, вокруг которых были созданы опорные пункты. Доты и дзоты занимали части Береговой обороны по типу пульбатов[44]. Одновременно с наступлением в IV и III секторах противник в 4.00 29 июня открыл ураганный огонь по нашим позициям и во II и I секторах, кроме Балаклавы, где была относительная тишина. Особенно мощный огонь велся по району Сапун-гора (высота 111,0), высотам Карагач и по деревне Кадыковка. Авиация противника производила массированные налеты на наши позиции группами самолетов по 30–120 штук, причем особо сильная бомбардировка производилась между высотой 75,0 и Сапун-горой. Затем в 5.30 29 июня противник пехотой и танками перешел в наступление одновременно в обоих секторах. Во втором секторе противник наступал двумя группами. Одной — в узкой полосе вдоль Ялтинского шоссе из района Федюхиных высот силами 170-й пехотной дивизии, а второй — в общем направлении на высоту 75,0 — хутор Дергачи силами 4-й румынской горно-стрелковой дивизии. Причем острие удара было направлено на отметку 38,0 — хутор Дергачи[45]. В 6.00 противник превосходящими силами прорвал фронт нашей обороны на участке между левым флангом 386-й стрелковой дивизии и 8-й бригады морской пехоты. В бой были введены резервные подразделения из остатков 25-й Чапаевской стрелковой дивизии. В 7.15 противник на участке прорыва 386-й дивизии передовыми частями вышел на участок кустарника 1 км севернее высоты 111,0 и 1 км юго-восточнее хутора Дергачи. В этом районе шли ожесточенные бои[46]. К 12 часам танки и пехота противника вышли на Сапун-гору в направлении хутора Дергачи. К 16.00, развивая наступление на Севастополь, овладели хутором Дергачи — высотой 94,0 и продолжили наступление в направлении Лабораторного шоссе. Связь с 386-й дивизией и 8-й бригадой морской пехоты была потеряна[47]. Чтобы не допустить прорыва к железнодорожному вокзалу и тем самым предотвратить окружение наших войск, сражавшихся в районе Корабельной стороны — горы Суздальской, в верховьях Лабораторной балки заняла боевые позиции батарея 152-мм гаубиц 3-го дивизиона капитана З. Г. Попова, 99-го гаубичного артполка 25-й Чапаевской дивизии при отходе с горы Сахарная Головка в ночь с 28 на 29 июня. Во второй половине дня наступавшие в направлении батареи 8 немецких танков с пехотой были встречены огнем батареи. Первыми же выстрелами прямой наводкой, из оставшихся по 10 бетонобойных снарядов на каждое орудие, были уничтожены три танка. Пехота противника от огня наших стрелков и пулеметчиков понесла большие потери и вместе с оставшимися танками поспешно отступила, и активности до конца дня на этом направлении враг не проявлял, произведя лишь бомбовый удар по позициям батареи своей авиацией. В это же время на правом фланге II сектора на стыке 386-й стрелковой дивизии и 7-й бригады морской пехоты противник к 16.00 отбросил левый фланг 7-й бригады и вышел на Сапун-гору в районе серпантина Ялтинского шоссе. К этому времени наша артиллерия прекратила огонь из-за отсутствия снарядов. Бой шел только врукопашную и ружейно-пулеметный. К исходу 29 июня противник овладел районом Сапун-гора — хутор Дергачи — высотой 91,1[48]. В I секторе противник силами 72-й пехотной дивизии повел наступление в районе высот Карагач — Балаклавское шоссе. 28-я легкопехотная дивизия немцев поддерживала ее, наступая вдоль Балаклавского шоссе на стыке 388-й стрелковой дивизии и 9-й бригады морской пехоты. Однако, отразив все атаки противника, наши части вели бой на прежних рубежах. В боях 29 июня 8-я бригада морской пехоты и 386-я стрелковая дивизия потеряли до 85 % личного состава и оказались небоеспособными. Почему противнику с ходу удалось прорвать фронт на участке 386-й стрелковой дивизии? Если в IV секторе для предотвращения переправы противника через Северную бухту на ее южную сторону не хватило сил и огня артиллерии, к тому же поставленная удачно противником дымовая завеса благоприятствовала ему, в I секторе были отражены все атаки противника, то что случилось на флангах 386-й дивизии? Почему в то же время подразделения 8-й и 7-й бригад морской пехоты, находившиеся на флангах дивизии, стояли насмерть и отошли только по приказу своего командования? В какой-то степени эти причины можно найти в материалах отчетов командиров 8-й и 7-й бригад морской пехоты, а также в воспоминаниях комиссара 386-й дивизии, выдержки из которых здесь приводятся. Из отчета командира 8-й бригады морской пехоты полковника П. Горпищенко:
Из отчета командира 7-й бригады генерал-майора Е. Жидилова от 4.07.42 г.:
Из воспоминаний комиссара 386-й стрелковой дивизии старшего батальонного комиссара Р. И. Володченкова, написанных в шестидесятых годах:
Отчеты Горпищенко и Жидилова написаны по свежей памяти 4 июля 1942 года сразу после их эвакуации из Севастополя. Оба указывают на беспорядочный отход подразделений 386-й стрелковой дивизии после мощной артиллерийской и авиационной подготовки противника, то есть отход без приказа, а по сути — бегство. Случившееся можно только объяснить тем, что слабо подготовленные и необстрелянные бойцы маршевого пополнения, присланные с Кавказа и поступившие в полки дивизии, понеся большие потери от огневого удара противника, не выдержали и бежали в панике, что во многом решило дальнейшую судьбу Севастополя. Не исключено, что противник знал об этом и именно здесь нанес свой главный удар. Во всяком случае, все эти обстоятельства требуют дополнительного исследования. О самоуверенности противника в боях 29 июня на Сапун-горе пишет командир 25-й Чапаевской дивизии генерал-майор Т. К. Коломиец:
В течение 29 июня авиация противника произвела 1500 самолетовылетов, сбросив на наши войска около 6000 бомб[53]. В связи с массированным применением противником своей авиации командующий СОРом в своем донесении докладывал:
В этот день наша малочисленная авиация в составе двух ИЛ-2 и трех И-16 вылетали на штурмовку наступающих войск противника[55]. Согласно журналу боевых действий Приморской армии, по состоянию на 29 июня «активных войск осталось 18 тысяч человек, в Береговой обороне из 50 орудий — 16, в ПВО из 63 орудий — 20, в полевой артиллерии орудий от 76 мм и выше 200 из 376, часть которых требует ремонта. Отмечается, что в результате бомбежек некоторые подразделения полностью уничтожены». И далее делается вывод, исходя из оценки обстановки на 29 июня:
Согласно боевому донесению штаба Приморской армии на 16 часов 29 июня «линия фронта удерживается двумя батальонами 7-й бригады, остатками 25 СД, сборными частями и остатками 79-й бригады на рубеже: Выс. 113, 2 — Английское кладбище — безымянная высота севернее хутора Дергачи, Троицкая балка. 109-я, 388-я СД, 9-я бригада на занимаемых рубежах. 142-я бригада без одного батальона в резерве. Авиация противника непрерывным огнем поражает войска. Положение весьма серьезное, гарантирующее тяжелые осложнения»[57]. К концу дня 28-я легкопехотная дивизия немцев, обойдя Балаклаву, вклинилась вдоль Балаклавского шоссе на стыке 388-й стрелковой дивизии и 9-й бригады морской пехоты, которые продолжали вести тяжелый бой с прорвавшимся противником. На левом фланге противник закрепился в районе Сапун-горы — хутор Дергачи — выс. 94, 6. Таков был итог боевых действий за 29 июня 1942 года на Севастопольском фронте. С целью задержки дальнейшего продвижения противника сокращением линии фронта в ночь на 30 июня Приморская армия произвела перегруппировку войск и заняла рубежи обороны: IV сектор — от южного берега Северной бухты через Камчатку и Малахов курган до Английского редута Виктория располагались части сектора в составе остатков 95-й, 345-й стрелковых дивизий, 79-й и 138-й стрелковых бригад, 2-го полка морской пехоты и некоторых подразделений, выделенных из Береговой обороны ЧФ. III сектор — занимал оборону от Английского редута Виктория до Английского кладбища остатками частей и подразделений 25-й Чапаевской дивизии, 3-го полка морской пехоты и подразделений 138-й стрелковой бригады. II сектор — занимал оборону от Английского кладбища до истоков Хомутовой балки. Его обороняли остатки частей и подразделений 386-й стрелковой дивизии, 7-й бригады морской пехоты, а также часть боеспособной 142-й отдельной стрелковой бригады, прибывшей по частям из Новороссийска 24–26 июня. I сектор — протянулся от высоты 85,2 до Балаклавского шоссе, затем до ветряка ЦАГИ, от него до Мраморной балки восточнее Георгиевского монастыря. Здесь оборону держали 9-я бригада морской пехоты, остатки 388-й стрелковой дивизии и полки боеспособной 109-й стрелковой дивизии[58]. По решению командования СОРа в ночь на 30 июня 142-я бригада и остатки частей и подразделений 388-й стрелковой дивизии. были выведены в резерв и заняли оборону, прикрывая подступы к Херсонесскому аэродрому и бухтам Камышовая и Круглая на рубеже мыс Фиолент — хутор Пятницкого — истоки бухты Стрелецкой[59]. Непосредственно части СОРа заняли следующие позиции: 109 дивизия. Мраморная балка — безымян. выс. 1 км сев.-вост. выс. 133, 7. 9-я бригада. Балаклавское шоссе — КАЗ (искл.) хутор 600 м сев.-восточ. высоты 85,2. 7-я бригада. Хутор 600 м сев.-восточн. выс. 85, 2 (искл.) САД 1 км юго-зап. выс. 94, 6. 25-я дивизия. САД 1 км юго-зап. выс. 94, 6 — Английское кладбище — Лабораторное шоссе — КАЗ. 79-я бригада и 138 бригада. Выс. 77, 4 — Малахов курган — Килен-балка — мыс Павловский. Здесь следует отметить, что по невыясненной причине во всех послевоенных изданиях по обороне Севастополя и в архивных документах положение с обороной Балаклавы за период 29–30 июня не встречаются. Возможно, это было связано с тем, что там не было активных действий противника по ее захвату, хотя в книге П. Моргунова «Героический Севастополь» Балаклава упоминается в связи с планами противника овладеть ею с утра 30 июня, чего в действительности им не было сделано, как об этом свидетельствуют ее защитники. В донесениях СОРа Приморской армии рубежи обороны на 24.00 29 июня показываются от берега моря по Мраморной балке без учета, что Балаклава по-прежнему находилась в наших руках до ночи на 1 июля 1942 года. Как написал командир 6-й роты 2-го батальона 456-го погранполка 109-й стрелковой дивизии старший лейтенант С. Козленков в своей рукописи «Пограничники в обороне Севастополя 1941–42 гг.» и сообщил в личной беседе, Балаклаву и район побережья по высотам, включая деревню Карань, защищали батальоны 456-го погранполка НКВД, костяк которых составляли пограничники погранзастав Крыма и внутренних войск. Утром и вечером, а также весь день 30 июня на участке обороны Балаклавы была относительная тишина[60]. Бои шли в районе деревни Кадыковка, где оборону держал 3-й батальон 456-го погранполка. Можно также отметить, что линией фронта за 29–30 июня на схеме в книге Э. Манштейна «Утерянные победы» учитывается, что Балаклава была в наших руках[61]. С целью создания нового района боевых действий в тылу у наших войск на Херсонесском полуострове, блокирования района выгрузки и эвакуации, противником в начале ночи 29 июня была предпринята попытка высадить десант с моря. Для этого из Ялты были посланы 12 моторных шхун, на которых могло разместиться до батальона пехоты с пулеметами и легкими минометами с возможным последующим наращиванием сил. Около 3.00 29 июня эти шхуны были обнаружены наблюдательным постом 18-й береговой батареи на мысе Фиолент, идущие в направлении Херсонесского полуострова. С целью отвлечь внимание нашей обороны от истинного места высадки этого десанта торпедными катерами противника была произведена демонстрация ложной высадки в районе крутого, недоступного берега у Георгиевского монастыря с подрывом начиненного взрывчаткой катера. В это время шхуны десанта находились на траверзе мыса Фиолент в 35–40 кабельтовых от берега. Командир батареи старший лейтенант Н. М. Дмитриев доложил оперативному СОРа о шхунах и, получив «добро», приказал открыть по ним огонь. Метким огнем артиллеристов батареи в течение 18–20 минут было потоплено 9 шхун. Остальные три шхуны ушли в море. А на рассвете 30 июня у мыса Айя были замечены отходящие катера противника, которые занимались демонстрацией высадки[62]. Ввиду прорыва фронта и создавшейся угрозы Военный совет СОРа в 22.00 29 июня перешел на запасной флагманский командный пост (ЗФКП) в 35-ю береговую батарею. Чуть позже туда перешел Военный совет Приморской армии и Береговой обороны ЧФ. Еще 28 июня туда перешел КП ОВРа (охраны водного района) Главной базы из Стрелецкой бухты. Вслед за командованием СОРа в район 35-й батареи — 16-й ложной батареи переходили все тыловые службы армии и флота — санотдел, инженерный отдел и др. В 02.00 30 июня начальник штаба СОРа капитан 1-го ранга А. Г. Васильев приказал все радиовахты, пост скрытой связи на КП СОРа в Южной бухте закрыть, а всему личному составу убыть на 35-ю батарею. Сам же он с группой командиров оперативного отдела и военно-морским комендантом Севастопольского морского участка (порта Севастополь) остался на бывшем ФКП до вечера 5 июня[63]. Одновременно с закрытием радиовахт на КП Южной бухты, в 02.00 5 июня радиоцентр на 35-й береговой батарее вступил в строй, открыв 7 радиовахт. Узел связи был оборудован в потерне (подземном коридоре) левого командно-дальномерного поста на глубине 26 метров, а антенны были выведены через вентиляционные отверстия[64]. К утру 30.06.42 г. вся требуемая обстановкой проводная связь действовала[65]. Поздно вечером на совещании командующего армией командиры дивизий и бригад доложили, что в дивизиях осталось по 300–400 человек боевого состава, а в бригадах — по 100–200 и совсем отсутствовал боезапас и мины, люди измотаны. Стало очевидным, что Севастополь больше не удержать[66]. Между тем авиация Черноморского флота, базирующаяся на Кавказе, в ночь на 30 июня произвела 24 самолето-вылетов и нанесла бомбовый удар по боевым порядкам противника и 4 самолето-вылета по катерам противника в порту Ялта. В эту же ночь самолеты транспортной авиации доставили в Севастополь 25 тонн боезапаса и 1625 кг продовольствия. Ими же было вывезено 7 раненых и 179 человек командного состава авиации СОРа и 5050 кг важного груза[67]. Авиация СОРа в эту ночь на 30 июня смогла произвести только 22 самолето-вылетов и нанести бомбовый удар по позициям противника. Днем самолеты уже не могли взлетать, так как аэродром блокировали с воздуха вражеские истребители, барражируя над ним в течение дня. В своих попытках полной изоляции Севастополя с моря противник стремился держать под непосредственным воздействием район, прилегающий к фарватеру № 3 (ФВК № 3), по которому среди минных полей заходили в Севастополь надводные корабли и подводные лодки. Для этого с 27 июня противник организовал мощный барраж противолодочной обороны на подходах к Севастополю силами авиации, торпедными катерами и сторожевыми катерами с непрерывным бомбометанием по площадям. Но несмотря на огромные противолодочные его силы и громадный расход боевых ресурсов, они не смогли прекратить движение наших подводных лодок и кораблей, которые действовали на коммуникациях Севастополя и после его оставления. И ни одна из наших лодок не вышла из строя. В то же время можно считать, что против надводных кораблей на границе в 60–70 миль с центром Севастополь существовал своеобразный воздушный блокадный дозор атаки, где количество атак противника по нашим кораблям было максимальным[68]. Несмотря на блокаду с моря, в Севастополь продолжали прибывать корабли и надводные лодки с грузами боезапаса, продовольствия и топлива. 28 июня в 25.25 прибыли в Севастополь быстроходные тральщики «Взрыв» и «Защитник», доставив 330 человек маршевого пополнения. После выгрузки на борт было принято 288 раненых и 34 эвакуированных, и в 01.31 29 июня тральщики убыли на Новороссийск, куда и прибыли в 23.25 того же дня. В этот же день в Севастополь прибыли подводные лодки Д-5 и А-4 в 23.25, а также подводная лодка М-118, которые доставили снарядов 152-мм — 203 шт., 122-мм — 706 шт., 85-мм — 223 шт., 76-мм — 1000 шт., консервов 14 тонн, автобензина 35 тонн, всего боезапаса 180 тонн. После выгрузки в бухте Камышовой ПЛ Д-5 приняла на борт 65 раненых и 41 человек эвакуированных членов семей ГК ВКП(б) ЦВМА и в 05.20 29 июня снялась на Новороссийск. После выгрузки, приняв на борт раненых, в это же время ушли на Кавказ подводные лодки М-118 и А-4. В течение 29 июня в Севастополь прибыли очередные четыре подводные лодки: в 01.10 Щ-209 с грузом снарядов и 32 тоннами бензина, в 22.00 Л-23 с грузом снарядов и 49 тоннами бензина, 30 т. продовольствия, в 22.45 Л-4 с грузом снарядов и М-31 с грузом снарядов 152-мм — 70 штук — и консервов, а всего было доставлено около 160 тонн боеприпасов[69]. В 00 часов 30 июня командир подводной лодки Щ-209 получил приказ заместителя начальника штаба ЧФ — начальника штаба СОРа капитана 1-го ранга Васильева «Лечь на грунт в районе 35-й батареи и оставаться там до особого распоряжения». Аналогичный приказ был дан и на подводную лодку Л-23[70]. Подводная лодка М-31 после выгрузки в бухте Казачьей приняла на борт имущество госбанка в сумме 2,7 млн рублей, имущество Политуправления (ордена) 300 кг и 7 пассажиров. Всего груза 1,8 тонны, и в 03.30 30 июня снялась на Новороссийск; в 03.20 на Новороссийск снялась и ПЛ Л-4[71]. 30 июня из Новороссийска в Севастополь вышли с грузом боеприпасов и продовольствия 8 подводных лодок: М-111 в 16.30, Щ-215 в 14.45, М-112 в 16.50, Д-4 в 18.15, А-2 в 18.25, Щ-212 в 21.20, Щ-213 в 21.24, Щ-203 в 22.00[72]. К утру 30 июня в районы бухт Стрелецкой, Камышовой и Казачьей была сосредоточена основная масса артиллерии армии из-за отсутствия боезапаса. Часть орудий стояла на позициях в надежде получения снарядов с подводных лодок. В Береговой обороне осталось всего 5 действующих батарей с небольшим запасом снарядов. В течение ночи противник производил перегруппировку своих войск, подтягивая резервы, сосредотачивая свои силы для удара в основном в районах Золотой балки — Кадыковка, на Сапунгорском плато, в районе хутора Дергачи и Килен-балки[73]. Наутро 30 июня, как писал бывший командующий 11-й немецкой армией Э. Манштейн, 30-й армейский корпус имел задачу: 28-й легкопехотной дивизией наступать в районе прорыва, сделанного накануне 72-й пехотной дивизией в направлении Балаклавско-Севастопольского шоссе, для чего, обойдя Балаклавскую группировку наших войск, захватить хутор Максимовича и Французское кладбище, а далее продвигаться на запад, оставляя город справа с целью не допустить отхода наших войск на Херсонесский полуостров, или, если понадобится, атаковать Севастополь с юго-запада. 170-я пехотная дивизия должна наступать в направлении на Херсонесский маяк и полуостров в район береговой батареи № 35. 72-я пехотная дивизия имела задачу нанести удар вдоль побережья от высот Карагач в южном направлении и овладеть высотой с ветряком ЦАГИ — бывшим местом расположения командного пункта 1-го сектора обороны. Двигаясь за ней, 1-я румынская горно-стрелковая дивизия должна была захватить Балаклаву и сосредоточиться во втором эшелоне. 18-я румынская пехотная дивизия наступала в направлении Английского кладбища на Зеленую горку. 132 и 50-я пехотные дивизии действовали в районе Лабораторного шоссе — редут Виктория — Малахов курган (искл.), а правее — сильно потрепанные 24-я и 22-я пехотные дивизии, переправившихся через Северную бухту. В резерве у противника была 4-я горно-стрелковая румынская дивизия и до двух немецких полков. Вражеские дивизии имели небольшие полосы наступления и сильную артиллерийскую и авиационную поддержку и танки[74]. Части СОРа переходили на указанный новый рубеж обороны, приводили себя в порядок, устанавливали связь с командованием. От дивизий и полков, как пишет Моргунов, оставались одни названия. В действительности из-за больших и невосполняемых потерь это были разрозненные группы и подразделения, а некоторые соединения и части вообще перестали существовать, как, например, 172-я стрелковая дивизия. Их остатки присоединялись к другим частям. Из артиллерии кое-где были пушки с небольшим запасом снарядов. Остальная артиллерия отошла в глубину обороны и по мере поступления снарядов поддерживала свои части. Надо сказать, что пехота противника, понеся в первые дни третьего штурма Севастополя особенно большие потери, во все последующие дни проявляла трусость и продвигалась только тогда, когда в результате массированного артогня и бомбежки авиацией не оказывалось никакого сопротивления, отмечается в отчете командования Приморской армии от 6.12.42 г. В то же время, несмотря на большие потери, наша пехота проявляла необычайное упорство и доблесть. Были неоднократные случаи, когда в ротах оставалось по 2–3 человека и тем не менее они отражали атаки противника. Неоднократно были контратаки по почину самих бойцов. Рукопашные доходили до штыка, приклада, камня и т. д. При прорыве танков пехота оставалась на месте. Бойцы организовывали уничтожение и захват вражеской бронетехники. Наши артиллеристы, как правило, не покидали КП или отходили к матчасти и дрались врукопашную у орудий. Командиры дивизионов, батарей, артполков оставались с пехотой, дрались с пехотой противника. Многократны были вызовы огня на себя[75]. Но теперь, к концу последних дней обороны, когда наши артиллеристы вели редкий огонь последними снарядами и подчас уже не хватало даже стрелкового боезапаса, положение наших войск стало крайне тяжелым, учитывая и то, что на последних рубежах обороны не было подготовленных в инженерном отношении окопов, блиндажей и прочих сооружений. Ночью в районе Казачьей бухты находившийся на боевых позициях истребительный батальон ВВС ЧФ, сформированный 20-й МАБ ВВС ЧФ, был пополнен и вошел в состав резерва СОРа как батальон морской пехоты под командованием лейтенанта И. П. Михайлика[76]. В Камышовой бухте был сформирован из состава химических и спецчастей флота второй батальон морской пехоты в качестве резерва. В Приморской армии были сформированы три батальона резерва на базе курсов младших лейтенантов, 191-го запасного полка и из зенитных частей на базе зенитно-пулеметного батальона. Это был последний резерв командующего Приморской армией, который занял оборону в районе Турецкого вала и на подходе к Камышовой бухте. Утром 30 июня около 5 часов утра противник после сильной артиллерийской и авиационной подготовки продолжил наступление по всему фронту нашей обороны, кроме Балаклавы, нанося удары по трем главным направлениям: — вдоль Балаклавского шоссе в направлении левее Куликова поля к верховьям Стрелецкой балки; — по Лабораторному шоссе и Хомутовой балке к железнодорожной станции; — на Корабельную сторону через Английский редут Виктория; — Малахов курган и Камчатку[77]. Разгорелись ожесточенные бои. Согласно журналу боевых действий оперативного отдела Приморской армии[78], отчету начальника штаба СОРа и итоговой разведсводке № 46 штаба Северо-Кавказского фронта, между 08.00 и 12.00 противник силами до пехотной дивизии и при поддержке 48 танков прорвал оборону 9-й бригады морской пехоты в районе высоты 101,6 у Балаклавского шоссе и начал продвижение в направлении Юхариной балки, одновременно продвигаясь вдоль Балаклавского шоссе, к 14.30 вышел на рубеж хутора Максимовича — Николаевка и на юго-западные скаты Хомутовой балки, овладев хутором Максимовича. Во второй половине дня противник захватил хутор Николаевка — совхоз 1 км южнее высоты 73,0, к 16.00 вышел на рубеж Юхарина балка — хутор Отрадный — Камчатка, распространяясь также в направлении хут. Коммуна, а отдельные группы танков к этому времени достигли хутора Бермана, западнее хут. Кальфа, 1 км восточнее хутора Делагарда, 600 м юго-западнее Камчатки. На Сапун-горском направлении противник из района Сапун-горы и хутора Дергачи — Лабораторное шоссе и Хомутовой балки силами до пехотной дивизии с 30 танками наступал в направлении к железнодорожному вокзалу станции Севастополь. Полученные в течение ночи артснаряды к 12.00 были израсходованы. Было подбито и уничтожено до 30 танков противника. В дальнейшем движение танков огнем нашей артиллерии не преграждалось из-за отсутствия снарядов. Артиллерия армии полностью прекратила огонь и начала отводить уцелевшие орудия к бухтам. К ночи противник вышел к железнодорожной станции и Панораме. Ожесточенные бои в течение 30 июня шли от южного берега Северной бухты до Малахового кургана, района хутора Дергачи, пишет полковник Д. Пискунов.
Вот как описывает боевые действия 9-й бригады морской пехоты за этот день ее командир полковник Н. В. Благовещенский в своем отчете от 4 июля 1942 года в Новороссийске:
Из отчета ясно видно, что многократный перевес в силах позволял противнику рвать нашу оборону сразу в нескольких местах из-за отсутствия снарядов и резервов, и поэтому малочисленным частям СОРа приходилось отступать, с боем выходить из окружения либо драться до конца. О поддержке 9-й бригады морской пехоты артогнем вспоминает комбат из 953-го артполка майор И. П. Пыжов:
Как следует из боевого донесения командования СОРа по состоянию на 24.00 30 июня:
Таким образом, к исходу дня 30 июня противник вышел на рубеж хутора Бермана, Юхарина балка, выс. 61, 9, балка Сардинаки, Зеленая горка, восточные окраины Севастополя. Ценой больших потерь противнику удалось захватить основные подступы к Севастополю и создать все условия для захвата города[84]. Встречая сопротивление лишь пехоты, противник вышел на рубежи слободы Рудольфа — северо-восточные окраины Севастополя. Бой продолжался всю ночь. С 30 на 1.07 и к утру 01.07.42 г. части СОРа отошли на рубеж мыс Фиолент — хутор Пятницкого — истоки бухты Стрелецкой[85]. Так подытожили сражение на Севастопольском фронте за 30 июня 1942 года в штабе Северо-Кавказского фронта и штабе СОРа. Небольшие группы бойцов и командиры разных частей и подразделений, оказавшихся в окружении в этот день, дрались, как правило, до последнего патрона. Командир 34-й отдельной фугасно-огнеметной роты Приморской армии А. Т. Ильин рассказывает об этом так:
Продвижение в направлении мыса Фиолент противник, из-за полученного отпора днем 30 июня от 109-й стрелковой дивизии и 142-й бригады, смог продолжить лишь утром 1 июля, когда части Балаклавской группировки войск по приказу генерала Новикова начали отход к 35-й батарее для создания рубежа по прикрытию эвакуации. Но на своем пути к мысу Фиолент противник встретил в районе ветряка ЦАГИ — Георгиевский монастырь упорную оборону 456-го погранполка 109-й дивизии, где занял позиции, оставив Балаклаву по приказу без боя в ночь на 1 июля. Между тем командование СОРа, находясь на запасном флагманском командном посту на 35-й батарее, в начале ночи 30 июня заслушало доклады командующего Приморской армией генерал-майора Петрова и коменданта Береговой обороны генерал-майора Моргунова о состоянии и положении войск на фронте. Доклады дополнили ту тяжелую обстановку, сложившуюся к тому времени в результате немецкого наступления. К сути этих докладов можно отнести выводы из отчета штаба Приморской армии от 8.07.42 г. за подписями командующего армией Петрова, начальника штаба армии Крылова, членов Военного совета армии Чухнова и Кузнецова:
В донесении в Москву члена Военного совета СОРа Н. М. Кулакова начальнику Политуправления ВМФ армейскому комиссару 2-го ранга И. В. Рогову докладывалось «об истощении физических и моральных сил у бойцов и командиров. Учитывая слабость последующих рубежей, удержать город невозможно. Принимаю все меры к сбору одиночек и групп, отколовшихся от своих частей»[88]. Действительно, как написал бывший разведчик-парашютист группы особого назначения ЧФ (группа 017) старший сержант В. Е. Гурин в своих воспоминаниях: «Многие разрозненные части, потеряв власть над собой, стали самовольно уходить с передовой, пробираясь в бухты Казачью и Камышовую, надеясь на личное счастье попасть на корабль»[89]. Начальник артиллерии 95-й стрелковой дивизии полковник Пискунов говорил, что «в основной своей массе наши бойцы и командиры продолжали драться до последней возможности, хотя и находились такие, которые дрогнули»[90]. О случаях самовольного оставления позиций написал в своих воспоминаниях А. Т. Ильин[91]. 30 июня был свернут КП ПВО ЧФ. По приказу командования были сброшены в море у мыса Фиолент две радиолокационные станции воздушного обнаруживания «РУС-2». Оперативная служба ПВО была прекращена. Средства связи не работали. ПВО перестала существовать, а сигналы оповещения о воздушном противнике более не передавались[92]. С 30 июня тылы армии и флота прекратили работу и перешли к самообороне, уничтожению запасов и объектов хранения, а по принятии решения на эвакуацию в ночь на 1 июля все оставшиеся запасы продфуража, топлива, обозно-вещевого снабжения были уничтожены. Станочное оборудование артиллерийского завода, технические мастерские и запасы материалов были утоплены в море[93]. В войсках знали о приказе командующего Северо-Кавказским фронтом Маршала Советского Союза С. М. Буденного, что эвакуации из Севастополя не будет, и поэтому героические защитники Севастополя не помышляли об эвакуации, яростно сражаясь на фронте, неся тяжелые потери. Подвоз снарядов и других боеприпасов в последние дни июня самолетами, подводными лодками, сумевшими прорваться в Севастополь, составил: 28 июня 180 т, 29 июня 160 т, 30 июня 25 т. В ночь на 30 июня три самолета У-2 вылетали из Севастополя в Крымские горы и сбросили продукты партизанам, а к вечеру все исправные самолеты СОРа — шесть ЯК-1, семь ИЛ-2, один И-15 бис, два И-153, один ЛАГГ-3 — перелетели с Херсонесского аэродрома в Анапу[94]. Потери личного состава Приморской армии и Береговой обороны не поддавались учету, так как была нарушена связь, организация и управление войсками. Отдельные дивизии и бригады потеряли убитыми и ранеными до 50–60 процентов личного состава от имевшегося на утро этого дня. Авиация противника за 30 июня произвела свыше 1000 самолето-вылетов, нанося сильные удары по боевым порядкам СОРа. Днем подвоз материальных средств к линии фронта был невозможен из-за непрерывно летающих бреющим полетом вражеских истребителей, уничтожавших все, что движется. Наша зенитная артиллерия из-за отсутствия снарядов не действовала. Разрозненные части СОРа правого фланга обороны с боями отходили в направлении хутора Пятницкого и слободу Рудольфа, а левого фланга — в направлений на ж.-д. вокзал станции Севастополь. Наступил тот самый критический момент, когда командованию СОРа надо было решать: либо остатками войск стоять на занимаемых рубежах и сражаться до последнего, стараясь нанести противнику максимальный урон, выполняя приказ командующего Северо-Кавказским фронтом, либо принимать иное решение. Позади море, отступать некуда. Положение, в котором оказались героические части Приморской армии и Береговой обороны Черноморского флота, было трагическим, так как практически были израсходованы все средства отражения, а плотная вражеская блокада на море не позволяла помочь вооружением и боеприпасами, не говоря уже о других материальных средствах. В то же время не было средств и условий, чтобы эвакуировать всех на кавказский берег. Какое решение было принято командованием СОРа тогда? Как уже упоминалось, в мае 1961 года в Севастополе проходила военно-историческая конференция, посвященная 20-летию начала героической обороны Севастополя 1941–1942 годов. Ее участник Д. И. Пискунов написал об этом событии в своей работе «Заключительный этап обороны Севастополя 1941–42 гг.», отметив в ней следующее:
Ответ на этот вопрос в какой-то степени, и не только на этот, можно попытаться найти в заключительном слове Ф. С. Октябрьского:
Один из ветеранов обороны, представитель Особого отдела Приморской армии при госпиталях капитан B. Л. Смуриков, прошедший плен, запомнил слова Ф. С. Октябрьского, сказанные на одном из последних совещаний в июне 1942 года. Он сказал «Не дам больше топить корабли»[97]. Конечно, обстоятельства, с одной стороны, диктовали сохранить флот, который в ходе военных действий на Черном море заметно уменьшился, а конца им не было видно. Но нужно ли было бросать упреки в «болезненности» переживания за херсонесскую трагедию Хомичу и Пискунову, которые выступили на конференции от имени находившихся там участников обороны, прошедших плен? Все они честно выполнили свой воинский долг перед Родиной и не заслужили этих упреков. Ведь это были наши советские люди, которых вырастила советская власть, и обида их была справедливой, так как в те тяжелые июльские дни 1942 года и до этой конференции они не знали, почему флот не смог их вывезти. Д. И. Пискунов по этому поводу сказал так:
К сожалению, Ф. С. Октябрьским не были освещены не только вопросы эвакуации, но не было сказано о моральной стороне херсонесской трагедии. В его ответе была видна только беспощадная логика войны. Можно только сожалеть, что на этой конференции не нашлось доброго слова благодарности в адрес командиров армии и флота, прошедших плен, за их подвиг по защите Севастополя, извинения за случившееся. Но тогда было другое время. Продолжим анализ дальнейших событий. Проанализировав критическую обстановку с обороной к утру 30 июня, командование СОРа, помня о майской директиве Буденного, что переправы на Кавказ не будет, приняло решение доложить не напрямую в Ставку, а своему непосредственному начальству Кузнецову и Буденному о невозможности более удерживать Севастополь и просить разрешения в ночь на 1 июля вывезти самолетами 200–500 ответственных работников и командиров на Кавказ. Фактически это была просьба об эвакуации. В 9.00 30 июня за подписью Октябрьского и Кулакова была послана телеграмма, которая другим лицам из руководящего состава СОРа не была известна вплоть до последнего заседания Военного совета флота. Вот ее текст:
«Об этой телеграмме, — писал Н. Г. Кузнецов, — мне доложили в 14.00 30 июня. Армейское командование в Краснодаре еще болезненно переживало недавнюю катастрофу на Керченском полуострове. Я полагал, что Главком направления вряд ли сам примет решение, не запросив Ставку. Времени для согласования и запросов уже не оставалось. Было ясно, Севастополь придется оставить. Поэтому, еще не имея согласия Ставки, я приказал немедленно ответить вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому: „Нарком Ваше предложение целиком поддерживает“. Переговорив по телефону со Сталиным, я в 16.00 послал военному совету ЧФ вторую телеграмму: „Эвакуация ответственных работников и Ваш выезд разрешены“. Таким образом, 30 июня Ставка приняла решение оставить город. Немедленное мое согласие с предложением военного совета флота объяснялось не только обстановкой, но и тем, что он хотел оставить в Севастополе руководить обороной генерал-майора Петрова со своим штабом, который мог бы руководить обороной до последнего момента»[100]. Маршал Советского Союза Буденный в свою очередь доложил в Ставку, что «Севастопольский оборонительный район подготовленных рубежей более не имеет. Боеспособность войск в результате утомления снизилась, оказать скорой помощи защитникам Севастополя с моря и с воздуха командование Северо-Кавказским фронтом не может. Все корабли в Севастополь прорываются с боем. За последние 5–4 дня потоплены подводные лодки Щ-214 и С-52, миноносец „Безупречный“, сильно поврежден лидер „Ташкент“. Учитывая, что подготовленная десантная операция на Керченском полуострове уже не может изменить ход событий, командующий Северо-Кавказским фронтом просил подтвердить задачу войскам СОРа вести борьбу до конца, чтобы вывезти из Севастополя все возможное. Командующий фронтом в сложившейся обстановке просил прекратить подвоз пополнения и продовольствия в Севастополь. Организация эвакуации раненых самолетами и боевыми кораблями возлагалась на командующего Черноморским флотом, которому было дано приказание использовать имеющиеся средства для этой цели. Чтобы облегчить положение блокированного Севастополя и дать возможность кораблям прорваться к городу, командующий фронтом просил Ставку выделить в его распоряжение самолеты дальнебомбардировочной авиации, которые могли бы наносить удары по аэродромам противника и уничтожать его самолеты»[101]. В то же время начальник Генерального штаба A. M. Василевский сообщил командованию Северо-Кавказским фронтом, что Ставка утверждает предложения фронта и приказывает немедленно приступить к их реализации. Исходя из оценки обстановки с обороной Севастополя, военный совет СОРа принял решение о быстрой частичной эвакуации. Помимо ответственных работников города, высшего командного состава армии и флота, указанных в телеграмме в Москву и Краснодар, было решено вывезти также старший командный состав армии и флота. В этой связи интересно воспоминание Н. М. Кулакова в его книге «Доверено флоту». Там отмечается следующее:
Действительно, командный состав Приморской армии и Береговой обороны флота к тому времени обладал бесценным боевым опытом. Это были грамотные, закаленные еще в приграничных сражениях, а затем и в 250-дневной обороне Севастополя командиры и политработники. В целом Приморская армия и части Береговой обороны в то время были одними из лучших в составе Красной армии. Естественно, терять такие ценные кадры в разгар войны было нельзя. Ведь опыт каждого командира на войне оплачивался немалой кровью. А эти кадры так были нужны фронту! Весь план командования СОРа был рассчитан на быстроту исполнения и скрытность. Как и чем планировался их вывоз? В Севастополе находились две подводные лодки Л-25 и Щ-209, пришедшие 29 июня с грузом боезапаса, после выгрузки которого согласно приказу лежали на грунте в районе 35-й береговой батареи в ожидании особого распоряжения. В ночь на 1 июля ожидался прилет очередной группы транспортных самолетов с грузом продовольствия и боезапаса. Каждый самолет мог брать на борт 25–27 человек. Кроме того, еще с 29 июня 1942 года по приказанию командования СОРа один из транспортных самолетов ПС-84 («Дуглас») из числа прилетевших с боезапасом после выгрузки был поставлен в отдельный капонир под строгую охрану бойцов группы особого назначения Черноморского флота (группа 017). Экипаж этого транспортного самолета находился в постоянной готовности № 1 в самолете, как об этом свидетельствует член группы 017 В. Е. Гурин[103]. В резерв также были взяты два сторожевых катера СКА-021 и СКА-0101, которые находились на временной стоянке в бухте Казачьей, замаскированные в камышах. Часть экипажа находилась в штольне, как об этом рассказывал старший инструктор политотдела ОВРа С. И. Аверчук и подтвердил в своем письме политрук 2-го звена 2-го дивизиона ОВРа В. В. Демидов[104]. Таким образом, если для ответственных работников и высших командиров и политработников штабов армии и флота реально имелись средства эвакуации, то для вывоза старшего и остального комсостава планировалось прислать малые корабли типа базовых тральщиков и сторожевых катеров — морских охотников, которые по своим относительно небольшим размерам были очень маневренны, имели большую скорость хода и хорошее зенитное вооружение, поэтому были наименее уязвимы от нападения авиации противника. Катер мог брать на борт до 90 человек с учетом экипажа в 26 человек. Но, как показала эвакуация, фактически в отдельных случаях брал и больше. Для общего представления даются его тактико-технические данные: Сторожевой катер типа МО-4 имел водоизмещение 56 тонн, трехслойную деревянную обшивку корпуса при длине 26,7 метра и скорости хода до 24 узлов (44 км в час). Три авиационных бензиновых двигателя. Вооружение: две 45-мм пушки и два крупнокалиберных пулемета ДШК-12,7 мм на тумбах. По отзывам специалистов, это был удачный по конструкции и вооружению морской охотник[105]. На проработку детальных вопросов перевозки, особенно морем, из-за срочности времени не было. Что же армия? В войсках об эвакуации не думали, как вспоминают ветераны обороны. Ведь был приказ драться до последнего. Жила еще надежда на лучший исход сражения. Маршал Советского Союза Н. И. Крылов, тогда начальник штаба Приморской армии, вспоминая обстановку вечером 29 июня 1942 года, написал в своей книге «Огненные бастионы»:
О неожиданном слове «эвакуация» свидетельствуют многие ветераны обороны. Не дожидаясь официального решения Ставки, командование СОРа с ночи 30 июня негласно приняло решение о подготовке к частичной эвакуации. В течение 30 июня в штабе СОРа шла скрытая работа по подготовке списков на эвакуацию. Эвакуации в первую очередь подлежали высшее командование и командный состав от командира полка и выше, а также ответственные партийные и государственные работники города, которые эвакуировались на подводных лодках и самолетах. В первоочередном списке по архивным данным значилось от ЧФ — 77 человек, от ПА — 78 человек[107]. Как писал о том времени начальник связи флота капитан 1-го ранга B. C. Гусев:
В тот же день 30 июня к 19 часам был получен ответ из Москвы о разрешении эвакуации ответственных работников и выезд Военного совета флота на Кавказ[109]. Но это было только разрешение на выезд руководящего состава из Севастополя[110]. Как следует из высказываний, приведенных выше, вице-адмирала Ф. С. Октябрьского, Маршала Советского Союза Н. И. Крылова, дальнейшие намерения у командования СОРа и командования Приморской армии в связи с исчерпанием возможностей обороны были разные. Если командование СОРом, зная о невозможности эвакуировать армию, считало необходимым произвести хотя бы частичную эвакуацию и вывезти кроме руководящего состава города, армии и флота также старший комсостав армии, то командование Приморской армии, не зная о планах командования СОРа, было готово продолжать сражаться до последней возможности, руководствуясь директивой Буденного, как об этом пишет маршал Крылов. Однако, принимая решение о частичной эвакуации в столь сжатые сроки, командование СОРом не учло основного препятствия к полному выполнению задуманного плана — вероятность стихии масс в местах посадки. Но об этом чуть дальше. По практическому осуществлению принятого решения были и другие предложения, если бы командование СОРом в тот критический момент выслушало бы мнение и предложения командиров наиболее боеспособных частей и соединений. Вот что говорил командир 109-й стрелковой дивизии генерал-майор П. Г. Новиков, находясь в плену:
Новиков обращает внимание на ту поспешность командования СОРа по отзыву командиров и комиссаров соединений и частей, вслед за ними старшего комсостава армии, а потом и остального комсостава, добавляет И. А. Заруба, сыгравшую основную роль в окончательной потере боеспособности армии и ее быстром отступлении к району 35-й береговой батареи в течение 1 июля 1942 года. Можно предположить, что эти обстоятельства были в какой-то мере учтены в задуманном плане частичной эвакуации. Заметим при этом, что о делах флота Новиков вряд ли был осведомлен и поэтому не представлял значения понесенных им потерь и оставшихся его возможностей. Но со своей стороны он был твердо убежден, что можно было бы более организованно прикрыть и обеспечить даже эту ограниченную эвакуацию и тем самым спасти больше людей. Для общего понимания хода событий последних дней обороны представляют интерес воспоминания старшего сержанта В. Е. Гурина из группы 017 о некоторых подробностях событий, происходящих 30 июня на 35-й береговой батарее: «Внешнюю охрану батареи осуществлял отдельный батальон автоматчиков. Прибывшая на батарею парашютная группа особого назначения ВВС ЧФ под командованием старшего лейтенанта В. К. Квариани была переименована в группу особого назначения ЧФ. Ее численность была доведена до роты за счет личного состава 35-й батареи. На группу были возложены охранные комендантские обязанности внутри батареи и на Херсонесском аэродроме. С утра 30 июня и до 20 часов того же дня бойцами группы были освобождены все помещения 35-й батареи от многих военных и гражданских лиц, от штабных работников до адъютантов и ординарцев, которые находились там в ожидании получения пропусков на эвакуацию. А после заседания Военного Совета флота и армии перед группой была поставлена задача по обеспечению и сопровождению командиров и ответственных лиц с посадочными талонами на рейдовый причал для посадки на подводные лодки, также осуществлять охрану Херсонесского аэродрома во время прилетов транспортных самолетов, соблюдения порядка при посадке по посадочным талонам в условиях нахождения там неуправляемой многотысячной вооруженной массы военных и гражданских лиц»[112]. В 19 часов 50 минут 30 июня 1942 года в одном из казематов 35-й береговой батареи началось последнее заседание военных советов флота и армии. На нем присутствовали командующий СОРом и флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, член военного совета дивизионный комиссар Н. М. Кулаков, командующий Приморской армией генерал-майор И. Е. Петров, члены военного совета Приморской армии, дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов и бригадный комиссар М. Г. Кузнецов, командир охраны водного района (ОВРа) контр-адмирал В. Г. Фадеев, начальник штаба СОРа капитан 1-го ранга А. Г. Васильев, начальник Особого отдела Черноморского флота Ермолаев, комиссар Береговой обороны полковой комиссар К. С. Вершинин и комендант Береговой обороны генерал-майор П. А. Моргунов[113]. По словам военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта М. И. Линчика, начальник штаба СОРа капитан 1-го ранга Васильев и сопровождающие его комиссар штаба СОРа Штейнберг и начальник отдела морских конвоев СОРа капитан 3-го ранга А. Д. Ильичев прибыли на 35-ю батарею несколько позже, после открытия совместного заседания Военных Советов флота и армии[114]. Вице-адмирал Октябрьский кратко охарактеризовал обстановку и сказал, что на его телеграмму об эвакуации получен ответ от наркома ВМФ Кузнецова с разрешением на эвакуацию ответственных работников и командиров, а также санкционирован его выезд. Фактически это было разрешение на эвакуацию, которая началась официально с 21.00 30 июня 1942 года[115]. Подтверждалось предложение командования СОРа об эвакуации в первую очередь высшего и старшего комсоставов. «Военные советы ЧФ и армии и ряд командиров и военкомов дивизий и бригад эвакуируются 01.07.42 г.». Для руководства обороной в Севастополе и прикрытия эвакуации на основании посланной телеграммы Кузнецову и Буденному Октябрьский предложил оставить генералов Петрова и Моргунова, а через три дня и им приказывалось эвакуироваться. По этому предложению выступили члены Военного совета Приморской армии Чухнов и Кузнецов, предложив оставить одного из командиров дивизий со штабом, так как соединений и частей по существу, уже нет, а разрозненные группы и подразделения не имеют боезапаса и руководить на таком уровне нечем. Генерал Петров охарактеризовал боевое состояние войск, их вооружение, наличие боезапаса и доставку. В дивизиях насчитывается по 300–400 человек боевого состава, а в бригадах по 200, но главное решающее — нет боеприпасов. Не имея сил и средств, вряд ли удержать Севастополь в течение трех дней. Если это необходимо и командование решило так, то он готов остаться и сделать все, чтобы выполнить боевую задачу. Генерал Моргунов поддержал доводы Петрова. Дивизионный комиссар Кулаков указал на большие потери врага, значительно превышающие наши, а у нас почти ничего не осталось. Политико-моральное состояние защитников крепкое, а главное нет уже ни частей, ни боеприпасов. Задержать врага вряд ли удастся. Поэтому оставлять генералов Петрова и Моргунова нет необходимости. Генерал Петров на вопрос Октябрьского о том, кого оставить в Севастополе, предложил оставить генерала Новикова — командира 109-й стрелковой дивизии, так как его сектор обороны обороняет Херсонесский полуостров и остатки войск отходят туда же. Командующий согласился с этим предложением и приказал Петрову и Моргунову до рассвета помочь Новикову организовать оборону и эвакуацию согласно плану[116]. После заседания Военного совета были вызваны генерал-майор Новиков и бригадный комиссар А. Д. Хацкевич, комиссар 109-й стрелковой дивизии, для получения приказа и передачи полномочий.
Для содействия генералу Новикову помощником по морской части был оставлен ему командир из штаба ЧФ — начальник морской конвойной службы штаба СОРа капитан 3-го ранга А. Д. Ильичев. Затем Петров и Моргунов ввели Новикова в курс всех дел обороны. Генерал Петров подробно рассказал ему об обстановке, силах и средствах и вручил приказ на оборону с боевыми задачами Новикову и его группе войск на основании решения Военного совета СОРа:
Моргунов попросил Новикова вовремя подорвать все батареи, особенно 35-ю, а также указал, что еще действуют 14-я и 18-я береговые батареи, имеется в резерве батальон Береговой обороны и что полк Береговой обороны из Севастополя к утру прибудет в его распоряжение. Моргунов отдал приказание командиру 35-й береговой батареи капитану А. Я. Лещенко о подрыве батареи, после того как будет израсходован боезапас, и предупредил, что перед подрывом надо доложить генералу Новикову[118]. Из приказа видно, что оборона города не планировалась. По словам Моргунова, не было сил, чтобы оказать сильное противодействие противнику. Когда писался этот приказ, части армии уже переходили на указанный в нем рубеж обороны[119]. Что касается слов приказа, что «дальнейшая организованная оборона исключена», то здесь, видимо, имелось в виду признание факта исчерпания у армии необходимых сил и средств отражения и следствием этого значительной потери управляемости войсками, хотя остатки армии в виде секторов обороны частично сохранились, а также отзыва командиров и комиссаров соединений и частей, старшего комсостава штабов для эвакуации. К этому времени связь с войсками на фронте обороны и между частями была нарушена в результате прорывов фронта противником, а также свертывания армейской связи ввиду фактического прекращения работы 110-го отдельного полка связи Приморской армии. И штаб армии и командующий армией подлежали эвакуации в эту ночь. Связи с остатками частей на передовой к концу суток 30 июня уже практически по этой причине не было. Передача управления остатков армии группе генерала Новикова в такой обстановке по сути была формальным актом, так как в следующую ночь генерал Новиков со своим штабом в соответствии с решением Военного совета обязан был эвакуироваться на подводной лодке.[120] В изложенной выше информации обращают на себя внимание высказывания членов Военных советов армии и флота, что соединений и частей по существу нет и что оборону практически держать нечем. Между тем в донесении Октябрьского и Кулакова в Ставку уже из Новороссийска вечером 1 июля по состоянию на 24.00 30 июня в числе прочего докладывалось, что «оборону держат частично сохранившие боеспособность 109-я стрелковая дивизия численностью 2000 человек, 142-я стрелковая бригада 1500 человек, 4 сформированных батальона из частей Береговой обороны, ВВС, ПВО и др. с общим числом 2000 человек»[121]. Кроме того, в последнем приказе генерала Петрова значатся 388-я стрелковая дивизия (остатки), курсы младших лейтенантов, учебный батальон 191-го стрелкового полка, зенитно-пулеметный батальон и три артполка. В распоряжение Новикова также поступал полк Береговой обороны численностью 1500 человек. Таким образом, количество бойцов и командиров, поступающих в распоряжение Новикова, составляло порядка 7–8 тысяч человек боевого состава. Эти силы, как отмечает Моргунов, были направлены на создание второго рубежа обороны в районе бухты Камышовой, частью по Турецкому валу от Горбатого моста и до моря, а также в непосредственной близи от 35-й береговой батареи. Это все без учета остатков дивизий и бригад, занявших к утру 1-го июля первый рубеж обороны на линии истоки бухты Стрелецкой — хутор Пятницкого. Так что силы были для прикрытия района эвакуации, но вот со средствами обеспечения — боеприпасами положение было действительно катастрофическое. 30 июня их поступило всего 25 тонн, а в ночь на 1 июля — 23,6 тонн. К тому же тылы свернули свою работу и подвозить даже то мизерное количество было некому. Практически армия более не получала ничего, несмотря на приказ Буденного «попутными рейсами завозить боезапас, необходимый защитникам для прикрытия вывоза»[122]. Попытки Новикова организовать оборону 1 июля оказались мало результативными из-за отсутствия связи с частями и их неуправляемости[123]. Между тем Буденный, согласовав решение по Севастополю со Ставкой, издал директиву для Севастополя, в которой, согласно предложению Октябрьского, генерал-майор Петров был назначен командующим СОРом. Директивой предписывалось:
К сожалению, эта директива пришла на узел связи 35-й батареи с большим опозданием из-за выхода из строя от артогня противника приемного радиоцентра на Херсонесском мысе около 22 часов 30 июня, и пока шифровку обрабатывали, командующий Приморской армией генерал Петров со своим штабом был уже в море на пути в Новороссийск на подводной лодке Щ-209. В то же время командование СОРа, получив разрешение на эвакуацию ответственных работников и командиров от члена Ставки наркома ВМФ Кузнецова, учитывая дефицит времени с транспортными самолетами и срочностью эвакуации, не стало дожидаться директивы на эвакуацию от своего непосредственного командования — командующего Северо-Кавказским фронтом. При этом во изменение своего прежнего предложения, посланного Буденному и Кузнецову в 09.50 30 июня оставить своего заместителя генерала Петрова командующим СОРом, под влиянием предложений членов Военных советов армии и флота Чухнова, Кузнецова и Кулакова, командующий СОРом и флотом вице-адмирал Октябрьский изменил свое решение и приказал Петрову со своим штабом эвакуироваться, а вместо Петрова был оставлен, но уже только в качестве старшего военачальника в Севастополе генерал Новиков, поскольку назначение командующего СОРом не было в их власти. По этому поводу Н. Г. Кузнецов после войны вспоминал так:
Ни Кузнецов, ни Буденный тогда не знали причину замены. Конечно, генерал Петров лучше всех знал обстановку на фронте обороны. Армия знала и верила ему. Но весь расчет ограниченной эвакуации строился на скрытности и быстроте исполнения во избежание потерь, тем более что генерал Новиков оставался всего на одни сутки с целью руководства прикрытием эвакуации старшего начсостава, а не на трое, как планировалось для Петрова. Было ли это решение ошибочным? На этот счет участник Великой Отечественной войны капитан 1-го ранга, доктор исторических наук A. B. Басов пишет:
И далее он пишет: «Имели ли они моральное право оставить своих подчиненных в такой критический момент? Вряд ли! Их бегство вызвало негодование и возмущение скопившихся на плацдарме бойцов и командиров»[127]. Полковник Д. И. Пискунов по этому поводу сказал так:
В личной беседе Д. И. Пискунов, говоря о поспешной эвакуации командования, заметил: «По-моему, тут не выдержали нервы у командования. Судя по документам, с которыми мне пришлось знакомиться (немецкие архивы в Центральном Архиве МО СССР), немцы тоже были на пределе»[129]. Из писем ветеранов обороны последних дней Севастополя следует, что большинство из них не знало, что командование СОРа в этой поистине трагической обстановке оставляло их сражаться, чтобы выполнить свой последний воинский долг — прикрыть район эвакуации для вывоза только старшего командного состава армии и флота, которых к концу дня 1 июля было собрано на 35-й береговой батарее 2000 человек[130]. В то же время все защитники Севастополя надеялись на флот, на свою эвакуацию, но для подавляющей части их этого не случилось. «Мы верили флоту, мыслей не допускалось. Верили», — вспоминает лейтенант С. Н. Гонтарев[131]. Так думали немало защитников Севастополя, оказавшихся на Херсонесском полуострове и вблизи него в те дни. Вполне справедливы слова пограничника, командира радиовзвода 456-го погранполка 109-й стрелковой дивизии старшего лейтенанта Н. И. Головко:
Но на войне, как на войне. Вынужденность такой эвакуации с военной точки зрения, ее целесообразность объяснимы. Кстати, такой опыт эвакуации только комсостава уже был в ходе войны. Так, краснофлотец Г. И. Бодарев из аэродромной команды Херсонесского аэродрома написал, что в последних числах июня стрелок-радист одного из прилетевших транспортных самолетов «Дуглас» с грузом боезапаса рассказал ему, что они сюда переброшены с московского направления, где всю зиму летали в окруженные там две армии и забирали оттуда комсостав. Ниже старшего лейтенанта не брали[133]. Что касается моральной стороны дела, то возможность в такой обстановке спасти хотя бы кадры начсостава армии и флота и сохранить надводные корабли от неизбежных больших потерь, от абсолютно господствующей авиации противника взяла вверх над всеми остальными отрицательными последствиями. И все же, несмотря на эти объективные обстоятельства, в исторической памяти защитников Севастополя последних дней, которые оказались в плену, отложилось то, что их тогда просто бросили. Скорее всего это объясняется скоротечностью эвакуации, относительной скрытностью от войск, когда они узнали, что командование эвакуировалось. Это был тяжелый моральный удар. В своих воспоминаниях просчет за переоценку сил и возможностей Севастополя и в связи с этим неподготовленности к эвакуации взял на себя и на штаб ВМФ член Ставки Верховного Главнокомандования народный комиссар ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов. Он также не снимает ответственности за трагедию Севастополя и с командования Северо-Кавказским фронтом, которому флот был оперативно подчинен[134]. Что касается Военного совета Черноморского флота, то, по мнению Кузнецова, его меньше всего следует упрекать в случившемся, так как он выполнял директиву драться до последней возможности. Здесь следует напомнить еще раз, что этой директивой Северо-Кавказского фронта эвакуация из Севастополя не предусматривалась, что сковывало инициативу Военного совета СОРа в деле ее предварительной подготовки в условиях сильного снижения боевого потенциала обороны из-за нехватки в первую очередь снарядов при наличии ожесточенной морской блокады коммуникаций Севастополя, что в конечном счете обрекало Севастополь на трагический конец обороны. Жившая надежда на полное израсходование противником своих сил в ходе третьего штурма, а такая надежда до 17 июня была реальной, как признает Манштейн в своей книге «Утерянные победы»[135], не осуществилась. Надо признать, что Манштейн умело воспользовался просчетами нашего вышестоящего командования всех степеней в отношении ослабления внимания в зимне-весенний период к потребностям усиления боевой мощи СОРа, понадеявшегося на будущие успехи Крымского фронта по освобождению Крыма своими силами, путем привлечения, в свою очередь, мощных блокадных сил, особенно авиации, на морских коммуникациях Севастополя, не говоря уже об усилении сухопутных сил. Однако вторую часть своего плана под кодовым названием «Лов осетра» — уничтожить крупные надводные корабли Черноморского флота в ходе предполагавшейся эвакуации войск из Севастополя — ему осуществить не удалось, так как его замысел был разгадан и эвакуация ограничилась посылкой небольшого количества малых надводных кораблей и подводных лодок. Но, как уже отмечалось, эти обстоятельства в итоге и стали тяжелым моральным ударом для всех оставленных защитников Севастополя незаживающей раной войны. И все же главная причина случившегося с Севастополем, как пишет Кузнецов, состояла в том, что «приказ Ставки, весь ход войны, обстановка на фронтах требовали драться за Севастополь до последней возможности, а не думать об эвакуации. Иначе Севастополь не сыграл бы своей большой роли в борьбе за Кавказ и косвенно за Сталинград, армия Манштейна не понесла бы таких потерь и была бы переброшена на новое важное направление»[136]. Если раскрыть сущность этих слов Кузнецова шире, то та тяжелая обстановка летом 1942 года на советско-германском фронте, сложившаяся в результате тяжелого поражения наших войск весной 1942 года под Харьковом и в Крыму, а вслед за этим начавшееся мощное наступление немецко-фашистских войск в направлении на Кавказ, Сталинград и Воронеж поставили нашу Родину перед тяжелыми испытаниями, так как дело шло уже о спасении нашего Советского государства. В этих условиях самоотверженная помощь севастопольцев, оттягивающих на себя и перемалывающих под Севастополем одну из лучших в то время армий вермахта, была неоценимой для войск Южного и Юго-Западных фронтов, отступающих под натиском превосходящих сил противника. И эта тяжелая жертва Приморской армии в конечном счете была не напрасной. Разумеется, можно высказывать различные суждения по поводу трагедии на Херсонесе. Но тогда, как это следует в том числе и из признания Кузнецова, у командования Красной армии, особенно высшего звена, не было еще такого опыта, необходимых кадров, и главное — необходимых сил и материальных средств, которые появились позже благодаря титаническим усилиям советского народа под руководством партии и которые помогли разгромить немцев под Сталинградом, на Курской дуге, победить в войне, и поэтому приходилось расплачиваться такой тяжкой ценой, как потерей целой армии. Потери же крупных надводных кораблей Черноморского флота могли бы привести к непредсказуемым последствиям на черноморском театре военных действий. По существу этого вопроса можно привести из воспоминаний Н. Кузнецова слова английского историка Б. Тонстолла, сказанные им в 1942 году, когда еще не было нужды фальсифицировать события:
Возвратимся к обстановке в СОРе 30 июня 1942 года. Здесь надо отметить, что противник усилил заброску в наш тыл попавших во вражеский плен бойцов и командиров, предавших Родину и согласившихся служить врагу для проведения шпионажа, террора, диверсий, ведения пораженческой агитации по добровольной сдаче в плен среди наших войск[138]. Пользуясь тем, что на местах прорыва линии обороны не было сплошной линии фронта, вражеские разведгруппы на мотоциклах, а также диверсанты, просачивались в наш тыл, вступали в стычки с нашими тыловыми подразделениями и бойцами, повреждали линии связи, вели разведку, захватывали «языков». Военинженер 2-го ранга А. И. Лощенко, старший помощник начальника химслужбы Приморской армии, в своих воспоминаниях писал, что «утром 30 июня возле КП-3 Приморской армии, которое располагалось в казематах 16-й ложной батареи (примерно, в 3,5 км от 35-й батареи на берегу моря в сторону мыса Фиолент) появились немецкие мотоциклисты. На КП-3 тогда располагались отделы химзащиты армии, укомплектования и финансовый с банком. Начальник химотдела армии полковник B. C. Ветров собрал группу бойцов и командиров из 150 человек и дали бой фашистам. Потом позже отошли к бухте Казачьей»[139]. Другой случай сообщил командир 161-го стрелкового полка Л. А. Гапеев:
Как свидетельствуют участники последних боев, переодеваясь в красноармейскую или краснофлотскую форму, немецкие диверсанты, предатели старались посеять панику в ночное время в районе 35-й береговой батареи и побережья Херсонесского полуострова при приходе катеров для эвакуации стрельбой, пользуясь тем, что там были во множестве неорганизованные воины. Имелись случаи, когда немецкие лазутчики в нашей форме разносили отравленную воду. В большей части их разоблачали и уничтожали. Член группы особого назначения ЧФ Н. Монастырский писал, что 1 и 2 июля на аэродроме они вылавливали немецких провокаторов в форме матросов, которые подбивали одиночных бойцов стрелять по нашим самолетам, жечь боезапас, когда каждый патрон был на счету. Член этой группы В. Гурин в своих воспоминаниях написал, что после подрыва батареи группы фашистов на шлюпках и катерах высадились на мысе с целью пленить командный состав. Фашисты были одеты в красноармейскую форму и сумели просочиться в район 35-й батареи, при этом внесли панику среди бойцов. Всю ночь шел бой и вылавливались десантники, а утром после рассвета они стали явно заметными по выхоленным лицам и были полностью ликвидированы. Их шлюпки и катера захватили счастливчики из бойцов на берегу[140]. Несмотря на то что в течение 30 июня ряд командиров и комиссаров соединений и частей Приморской армии и Береговой обороны были отозваны для эвакуации, организация обороны СОРа по секторам продолжала действовать. Вот некоторые подробности действий командования IV сектора обороны. Как вспоминает начальник штаба 345-й стрелковой дивизии полковник И. Ф. Хомич, комендант IV сектора полковник Капитохин 30 июня утром убыл с КП, не сказав никому ни слова. Пришлось временно исполнять его обязанности[141]. Во второй половине дня эти обязанности уже исполнял начальник штаба 95-й дивизии майор А. П. Какурин, как об этом написал начальник связи 95-й стрелковой дивизии, в прошлом подполковник, И. Н. Пазников:
Полученный приказ предусматривал боевые действия войск сектора на указанных позициях в течение всего дня 1 июля 1942 года. Как представляется, аналогичные приказы с указанием новых рубежей обороны и действий на 1 июля получили от Крылова и коменданты других секторов. В сообщении Пазникова обращает на себя внимание разрешение в приказе на самостоятельный отход частей сектора к району мыса Херсонес к концу дня 1 июля. Это обстоятельство можно объяснить только тем, что штаб армии подлежал эвакуации, что не было уверенности в сохранении связи с секторами по многим причинам, а также тем, и это видимо самое главное, что находившийся в частях сектора комсостав к вечеру 1 июля должен был быть на 35-й береговой батарее для эвакуации в ночь с 1 на 2 июля 1942 года. Такое предположение подтверждается информацией Пазникова, приводимой далее по тексту. Кроме того, этим сообщением Пазникова подтверждается факт, что организация обороны Приморской армии в составе секторов СОРа действовала до конца дня 1 июля 1942 года. Таким образом, остатки Приморской армии и Береговой обороны согласно решению командования СОРа должны были выполнить свою последнюю боевую задачу — прикрыть район эвакуации для вывоза старшего комсостава армии, а затем драться до последней возможности или прорываться в горы к партизанам. Прорваться в горы в условиях плотной блокады войсками противника по всей территории Гераклейского полуострова, как показали последующие дни, массе войск было невозможно. Армию, оставшуюся без боеприпасов, безусловно ждал плен. О возможностях и целях эвакуации в войсках и среди населения города не было известно. Были слухи только в общем плане. По вспоминанию вольнонаемных служащих военных предприятий и учреждений, с утра 30 июня их руководство получило указания всем работникам следовать на эвакуацию в бухты Стрелецкую, Круглую, Камышовую, Казачью и эвакуироваться там на имеющихся плавсредствах[143]. В ночь на 1 июля из западных бухт Севастополя уходили самостоятельно на Кавказ 30 катерных тральщиков, три катера МО, 4 буксира, шхуна и другие плавсредства, а всего 43 единицы. На буксире «Курортник» была отправлена большая группа связистов флота и города[144]. Однако из всех ушедших плавсредств до берегов Кавказа дошло лишь 17 единиц, которые доставили 304 человека[145]. Все оставшиеся в Севастополе катера, баржи, буксиры, киллектор, гидрографическое судно «Горизонт», два недостроенных тральщика, плавкраны, которые не имели хода или не подлежали перегону на Кавказ, были уничтожены или затоплены флотской командой под руководством исполняющего обязанности начальника плавсредств и гаваней ЧФ капитана 2-го ранга H. A. Зарубы, бывшего командира крейсера «Червона Украина», потопленного немецкой авиацией в ноябре 1941 года в Севастополе у Графской пристани[146]. В течение 29–30 июня при отходе наших войск на Корабельной стороне были взорваны Северная электростанция, спецкомбинат № 1 и другие объекты, а также запасной арсенал флота взрывчатых веществ и негодного боезапаса в Инкермане, которых было около 400 вагонов. Чтобы развеять разные домыслы насчет якобы погибших во время взрыва арсенала, приводится сообщение командира 3-го артдивизиона 99-го гаубичного артполка 25-й Чапаевской дивизии майора З. Г. Олейника, находившегося в момент этого взрыва на наблюдательном пункте в верховьях Лабораторной балки в первой половине дня 29 июня 1942 года:
О последних действиях руководства города рассказал бывший начальник МПВО Корабельного района Севастополя Лубянов: «30 июня 1942 года в штольне командного пункта МПВО города состоялось последнее совещание актива города. На нем секретарь горкома партии Б. А. Борисов дал распоряжение всему активу отходить в сторону Камышовой бухты, где предполагалась эвакуация. Уходить надо было группами по 13–20 человек. Часть актива погибла от налетов немецкой авиации». И далее он пишет: «Я с заведующим обкома партии Петросяном дождались у входа в 35-ю батарею Б. А. Борисова (Председатель горисполкома Севастополя) и A. A. Сарину (секретарь горкома партии), прибывших, примерно, в 18–19 часов. Спросили их, где суда, на чем эвакуироваться? Сказали — идите в Казачью бухту. Там есть деревянный помост. Ночью с 1 на 2 июля будут катера. Октябрьский выделил 70 мест для актива»[148]. Как видно из этого сообщения, вопросы эвакуации решались на ходу, и трудно сказать, кто из актива города в реальности смог воспользоваться этим сообщением и пропусками с красной полосой, хотя в отчете начальника Политуправления ЧФ дивизионного комиссара Расскина отмечено, что «в период с 1 июля до 20 часов 4-го июля в Новороссийск из Севастополя прибыло в числе прочих 70 человек партактива города»[149]. Товарищу Лубянову не удалось воспользоваться этой возможностью, и ему пришлось быть участником в защите 35-й береговой батареи после 2-го июля. Его воспоминания об этих обстоятельствах приведены во второй части исследования. Но самым наболевшим и неразрешимым был вопрос с эвакуацией раненых на Кавказ, так как из-за ожесточенной блокады крупные корабли более не могли прорываться в Севастополь, не рискуя быть потопленными. Лидер «Ташкент» был последним большим надводным кораблем, который смог забрать в ночь с 26 на 27 июня более трех тысяч раненых, эвакуированных женщин и детей, а также рулоны обгоревшей, спасенной панорамы художника Рубо «Оборона Севастополя 1834–55 гг.», а в ночь на 29 июня быстроходные тральщики «Взрыв» и «Защитник» вывезли еще 288 раненых. После этого раненые вывозились только самолетами транспортной авиации и подводными лодками. Согласно итоговым данным о деятельности медико-санитарной службы и частей, в СОРе имелось 16 медучреждений армии и флота, в том числе в Приморской армии 7 медсанбатов (по одному в каждой стрелковой дивизии), два эвакогоспиталя, полевых подвижных госпиталя и у Черноморского флота 2 военно-морских госпиталя и один инфекционный, в которых согласно сводкам на 28 июня находилось всего 11 500 раненых[150]. Накануне немецкого наступления 29 июня и до 1 июля 1942 года все лечебные учреждения и раненые были перебазированы в район западного побережья Херсонесского полуострова. У Камышовой бухты находились ППГ-316 и ЭГ-1428, в штольнях Георгиевского монастыря ППГ-76 и ППГ-356, медсанбаты в щелях, окопах, траншеях у берега Камышовой бухты, южного берега Херсонесского полуострова, районе 33-й батареи. Распределение раненых по госпиталям и медсанбатам по состоянию на 28 июня показано в примечании. В целом все медицинские учреждения армии и флота были оставлены на произвол судьбы, на милость жестокого врага, поскольку не было возможностей их вывезти. В этих отчаянных условиях непрерывных бомбежек и артобстрелов немногочисленный медперсонал самоотверженно оказывал посильную помощь раненым бойцам и командирам. Большое количество раненых, могущих передвигаться самостоятельно, скопилось к концу дня 30 июня на берегах Камышовой и Казачьей бухт, на Херсонесском аэродроме в надежде на эвакуацию. Они самостоятельно покидали медсанбаты, госпиталя, так как подчас не было автотранспорта, чтобы перебазировать их из города к бухтам. В эти два последних дня июня из Георгиевского монастыря были отправлены пешим порядком несколько групп раненых по 50–60 человек с сопровождающими в районы Камышовой и Казачьих бухт на эвакуацию, как об этом написал краснофлотец М. Е. Чесноков из химроты ЧФ[151]. Что касается количества раненых, оставленных в Севастополе, то цифры их весьма приблизительные. Согласно последнему боевому донесению Военного совета СОРа и флота, по состоянию на 24.00 30 июня 1942 года в Москву и Краснодар невывезенных раненых осталось 15 тысяч. Но уже в 1961 году в докладе Октябрьского на военно-исторической конференции их количество увеличилось до 23 тысяч. В 1968 году в Матросском клубе при открытии конференции по обороне Севастополя 1941–1942 годов. Октябрьский назвал цифру в 36 тысяч человек[152]. Ряд авторов, как, например, полковник Пискунов, указывают, что к 4 июля 1942 года их было порядка 40 тысяч, из них в Приморской армии 36 тысяч[153]. Военврач 2-го ранга 12-й авиабазы ВВС ЧФ И. П. Иноземцев написал, что «днем 30 июня 1942 года он расписался на приказе начальника штаба ВВС ЧФ, запрещающего эвакуацию медперсонала. В приказе было разъяснено, что „в окрестностях Севастополя остается большое количество раненых, более 30 тысяч человек, а средств эвакуации нет“»[154]. Сколько же раненых было в Севастополе по состоянию на 3 июля 1942 года? Анализ показывает, что все сведения на этот счет весьма условны и что точных данных нет и быть не может, так как в ходе боевых действий с 29–30 июня по 3 июля был потерян всякий учет, и не только раненых, в результате прорывов фронта, боев в окружении, неуправляемости войск из-за потери связи, эвакуации командования и проч. По данным краткого отчета штаба СОРа по итогам обороны Севастополя, за июнь раненых в СОРе было с 7 июня (начало 3-го штурма немцев) по 3 июля 1942 года 53 626 человек. Эвакуировано с 30 июня 17 894 человека[155]. Эвакуировано с 30 июня по 3 июля 99 раненых[156]. По данным I тома отчета по обороне Севастополя 1946 года раненых в СОРе с 21 мая по 3 июля было 55 289 человек[157]. Эвакуировано с 21 мая по 3 июля 18 734 человека. Согласно отчету медико-санитарной службы, число раненых, находящихся в лечебных учреждениях армии и флота на 28 июня, было 11 500 человек. Согласно журналу боевых действий войск Приморской армии оперативного отдела, потери ранеными за 29 июня составили по армии 1470 человек[158]. Если это количество раненых условно округлить до 2500 человек с учетом раненых флота, то с 29 июня по 3 июля должно было быть 12 500 человек. В сумме это составило бы порядка 34 тысячи человек. По данным I тома отчета, на 3 июля их было 37 555 человек. Конечно, эти данные условны и не отражают фактической действительности, но других сведений нет. Видимо, при подсчете исходили из расчета снижения общей численности войск боевого состава. Надо отметить и то, что большинство легкораненых по воспоминаниям участников обороны были активными бойцами, участвовали в атаках, отражении врага, в попытках прорыва в горы к партизанам. Утром 30 июня вражеская авиация разбомбила здание эвакогоспиталя № 1428 в Камышовой бухте. Под обломками стен погибло много раненых. К вечеру 30 июня берег Камышовой бухты в районе пристани, состоящей из 2-х барж у берега, оборудованных настилом и сходнями[159], был сплошь забит ранеными в ожидании эвакуации. Там же находилась масса неорганизованных военных, отбившихся от своих частей или просто дезертировавших, и много гражданского народу — женщин с детьми, стариков. Люди метались по берегу, но никто толком не знал ничего об истинном положении с эвакуацией. Подходили из города все новые группы и одиночки военных и гражданских лиц. Эту картину народного бедствия описывает И. А. Заруба:
Отзыв старшего комсостава армии, вероятно, все же шел с вечера 29 июня вначале из отделов, управлений, служб штабов армии и флота, которые в условиях прорыва фронта перебазировались в район 35-й береговой батареи, так как по существу они уже ничем не могли помочь фронту. К утру 1 июля, по свидетельству участников событий тех дней, почти вся масса скопившихся в Камышовой бухте, за исключением раненых, покинули берег Камышовой бухты и еще ночью многие из них перешли в район 35-й береговой батареи, аэродрома в надежде эвакуироваться самолетами либо кораблями с рейдового причала у 35-й батареи, слух о которых распространился среди них. «У маяка, куда мы, раненые, пришли пешком под вечер 30 июня, уйдя из Херсонесского храма, — пишет комиссар 1-го батальона 2-го Перекопского полка морской пехоты А. Е. Зинченко, — тысячи солдат и раненых. Мы услышали команды через рупор, кому где собираться. Но тысячная толпа была неуправляема. С Северной стороны Севастополя немцы из крупнокалиберного орудия обстреливали район аэродрома. И было видно, как от разрывов летели во все стороны головы, ноги солдат»[161]. В тот же вечер 30 июня временно остававшиеся на бывшем ФКП СОРа в южной бухте командиры оперативного отдела штаба СОРа выехали на 35-ю батарею для эвакуации. Последним покинули бывший ФКП начальник штаба СОРа капитан 1-го ранга А. Г. Васильев, капитан 3-го ранга Ильичев и комиссар штаба полковой комиссар А. Штейнберг. Приводимые ниже воспоминания военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта Линчика отчасти дают описание ночного Севастополя и одного из моментов организационной деятельности командования СОРа перед эвакуацией:
В то время как на 35-й береговой батарее шли организационные мероприятия, связанные с эвакуацией и передачей дел генералу Новикову и его штабу, на Херсонесский аэродром начали приземляться двухмоторные транспортные самолеты ПС-84 («Дугласы»). «Они поочередно с интервалом по времени заходили на посадку со стороны Херсонесского маяка. Посадочная полоса подсвечивалась. Самолеты после посадки моторы не глушили из-за периодического обстрела аэродрома. После быстрой выгрузки боезапаса самолеты принимали людей на медленном ходу», — так вспоминает В. И. Мищенко, находившийся тогда в 100 метрах от взлетно-посадочной полосы[163]. Находившаяся на аэродроме масса неорганизованных военных с оружием и без него, легкораненые, военные и гражданские лица с пропусками пытались попасть в самолеты. Комендант Херсонесского аэродрома майор Попов, на которого была возложена организация посадки на самолеты, самоустранился от своих обязанностей и улетел первым же самолетом, как об этом написал военврач 12-й авиабазы ВВС ЧФ И. П. Иноземцев, находившийся в то время там в связи с ранением, чтобы попасть в самолет, но ничего не получилось. Попов впоследствии был приговорен военным трибуналом к расстрелу. Бежал к немцам[164]. Об отсутствии организации посадки на самолеты и корабли имеется запись в Историческом журнале Черноморского флота:
В этой неуправляемой обстановке, имея посадочные талоны, не могли попасть в самолет комиссар 386-й дивизии В. И. Володченков и начальник штаба дивизии подполковник B. C. Степанов. Они вынуждены были вернуться в 35-ю батарею и по приказанию начальника штаба армии Крылова были эвакуированы на подводной лодке Щ-209[166]. Не смог попасть в самолет и прокурор Черноморского флота бригадный военюрист А. Г. Кошелев. «Меня оттеснили», — так он позже рассказал Линчику ночью 2-го июля, находясь уже под скалами 35-й батареи после неудачной попытки попасть на катера[167]. Картину неорганизованной посадки на самолеты дополняет А. И. Зинченко:
О тяжелой обстановке с посадкой на самолеты командование СОРа знало. Поэтому был предусмотрен вариант эвакуации на подводной лодке в случае неудачи с посадкой на самолет. Комендант Береговой обороны СОРА П. Моргунов в своих воспоминаниях пишет:
Около часа ночи 1 июля 1942 года Октябрьский, Кулаков, Кузнецов, начальник тыла армии А. П. Ермилов и другие сопровождающие лица через люк, находящийся в коридоре у кают-компании 35-й батареи, спустились в поземный ход-потерну по винтовому трапу и, пройдя его, через правый командно-дальномерный пост вышли на поверхность и в сопровождении группы автоматчиков пошли на аэродром. «В целях маскировки, — как писал Октябрьский после войны Линчику, — работники Особого отдела накинули на меня гражданский плащ, так как по их сведениям немецкая агентура охотилась за мной»[170]. Посадка и вылет командования СОРа с Октябрьским, по словам командира самолета ПС-84 Скрыльникова, стоявшего в отдельном капонире, оставленном в Севастополе еще с вечера 29 июня и находившегося в готовности № 1, проходила в драматической обстановке. Она складывалась так, что посадке командования СОРа, сопровождающих лиц и вылету самолета могла помешать многотысячная толпа неуправляемых бойцов и командиров, гражданских лиц, пытавшихся улететь. Их возбуждение росло с каждым улетающим самолетом. Командование СОРа с трудом пробилось к самолету. Этим самолетом должны были улететь также командир 3-й ОАГ ВВС ЧФ полковник Г. Г. Дзюба и военком, полковой комиссар Б. Е. Михайлов. Видя такое положение, Михайлов обратился ко всем со словами: «Я остаюсь для приема самолетов!», — что несколько успокоило толпу людей[171]. Но когда этот последний находившийся на аэродроме самолет завел моторы и стал выруливать на взлетную полосу, то, как пишет В. Е. Гурин из группы особого назначения ЧФ, охранявшей самолет, многотысячная толпа бросилась к нему, но автоматчики охраны не подпустили ее. Некоторые из толпы открыли огонь по улетавшему самолету. Были ли это отчаявшиеся люди или немецкие агенты, трудно сказать[172]. Согласно опубликованным данным и архивным документам, из Краснодара в Севастополь в ночь на 1 июля 1942 года вылетело 16 самолетов ПС-84 («Дугласы»). Три из них, потеряв ориентировку, вернулись. Остальные 13 самолетов доставили 23,65 т боеприпасов и 1221 кг продовольствия и вывезли 232 человека, в том числе 49 раненых и 349 кг важного груза[173]. Самолет, на котором улетел Октябрьский, судя по всему, в это количество не вошел и, следовательно, по счету был четырнадцатым. Можно отметить и такой факт, что после взлета последнего транспортного самолета «Дуглас» с Херсонесского аэродрома оставшаяся масса людей с пропусками и без к утру 1 июля укрылись в различных местах Херсонесского полуострова под скалами и в укрытиях, землянках и других местах, чтобы не стать жертвой авианалетов противника. Часть из них, прослышав о приходе в ночь с 1 на 2 июля кораблей, ушли в район берега 35-й батареи. Некоторые из них укрылись в здании Херсонесского маяка, возле него, в других строениях. Возле маяка тогда оказалось помимо военных много гражданских лиц, в том числе партийных и советских работников города и области, которые не могли улететь самолетами, но имели пропуска. Как написала в своем письме капитан медицинской службы в те годы С. Я. Троценко, она с секретарем горкома комсомола Надей Краевой укрылись в здании маяка. Все помещения, вся винтовая лестница были забиты военными и гражданскими лицами. Они едва могли усесться на полу в самом низу. Весь день 1 июля немецкие самолеты бомбили аэродром и участок маяка. Здание маяка колебалось, но маяк устоял. Когда они выползли из маяка, то не узнали окружающее пространство. Сплошные глубокие воронки. Все здания вокруг маяка разрушены. Много трупов. Среди них они опознали начальника милиции Севастополя Нефедьева[174]. Посадка на подводные лодки Л-23 и Щ-209 командования Приморской армии, штабов СОРа и армии, руководства города проходила более организованно, хотя и не обошлось без эксцессов. Около 1 часа 30 минут ночи 1 июля 1942 года Военный совет Приморской армии в составе Петрова, Моргунова, Крылова, Чухнова и других командиров штаба армии, штабов соединений, командиров соединений и комиссаров, других лиц спустился по винтовому трапу в левый подземный ход-потерну 35-й батареи и затем, пройдя ее, вышел на поверхность земли через левый командно-дальномерный пост вблизи спуска к рейдовому причалу. Было относительно тихо. Противник продолжал вести беспокоящий огонь из орудия с Северной стороны по аэродрому и всему Херсонесскому полуострову. Причал охранялся автоматчиками из состава отдельного батальона охраны 35-й береговой батареи. На прибрежных скалах и в непосредственной близи от причала к тому времени собралось множество неорганизованных военных и гражданских людей. Подполковник Семечкин, начальник отдела укомплектования Приморской армии, рассказал: «Мы шли на посадку на подводную лодку. Я шел впереди Петрова. В это время кто-то из толпы стал ругательски кричать: „Вы такие-разэдакие, нас бросаете, а сами бежите“. И тут дал очередь из автомата по командующему генералу Петрову. Но так как я находился впереди него, то вся очередь попала в меня. Я упал…»[175] Обстановка не исключала, что помимо диверсанта мог стрелять и наш военнослужащий, потерявший самообладание. Шедший вместе со всеми начальник штаба Береговой обороны И. Ф. Кобалюк вернулся назад и передал, что остается на батарее, никуда не пойдет и погибнет вместе с батареей[176]. Переправляли людей на подводные лодки, стоящие мористее рейдового причала, на небольшом буксире «Папанин», и только тех, кто имел пропуска за подписью Октябрьского и Кулакова. В соответствии с решением Военного совета СОРа эвакуации в первую очередь на 2-х подводных лодках и самолетах подлежал только высший и старший комсостав от командира полка и выше. В список, как уже отмечалось, было включено от ЧФ 77 человек, а всего в списке числилось 139 человек[177]. Подводная лодка Щ-209 приняла на борт Военный совет Приморской армии со штабом армии, а всего 63 человека, и в 2 часа 59 минут 1 июля вышла на Новороссийск, куда и прибыла после сложного похода 4-го июля около 8 часов утра. Подводная лодка Л-23 приняла на борт 117 человек руководящего состава СОРа, ОВРа и города и находилась на рейде в ожидании получения сигнала ракетой с борта самолета, на котором должен был улететь Октябрьский. Сигнала не последовало из-за сложного вылета. И только после получения радио от Октябрьского, уже прилетевшего в Краснодар в 8.47, Л-23 вышла в рейс, прибыв в Новороссийск в 6.30 3 июля[178]. Проход подводных лодок по минному фарватеру ФВК № 3 обеспечивали старшины и краснофлотцы манипуляторного отряда № 1 Гидрографической службы ЧФ. С помощью передвижного радиомаяка «Сафар» на автомашине, где командиром был старшина 1-й статьи А. Х. Шляк, радист-оператор старший краснофлотец В. Т. Кирсанов (находившихся в тот момент на мысе Фиолент), а также манипуляторных пунктов № 4 и 5 под командами главного старшины Н. Дружченко и старшины II статьи А. Гарбузова, соответственно, своими светотехническими приборами они держали створные огни ФВК № 3, по которому выходили подводные лодки. В следующую ночь, после подрыва 35-й батареи, по приказу Шляка аппаратура манпунктов была уничтожена, а автомашину с радиомаяком сбросили в море с обрыва[179]. Взятые в резерв штаба СОРа сторожевые катера СКА-021 и СКА-0101 30 июня стояли замаскированные в камышах бухты Казачьей в ожидании распоряжения командования на выход. Командир СКА-021 лейтенант С. М. Гладышев получил приказ от командира ОВРа Фадеева подойти к рейдовому причалу у 35-й береговой батареи и взять на борт командиров ОВРа и СОРа и следовать на Кавказ. По данным И. И. Азарова, катера вышли в ночь с 30 на 1 июля, но по данным К. И. Воронина, катера на Кавказ вышли в ночь с 1 на 2 июля. Место стоянки, время выхода и обстоятельств в пути следования требуют дополнительного исследования. Катера вышли в сумерки. Из-за неорганизованной посадки СКА-021 к причалу подходил несколько раз, взяв на борт в общей сложности 70 человек. Из-за неисправности моторов вышли в 3.00, взяв курс на Синоп. СКА-0101, приняв людей, вышел раньше в 1.00. В пути следования СКА-021 получил тяжелые повреждения от налета вражеских самолетов, командир катера Гладышев был убит. Катер тонул. Оставшихся в живых 16 человек сняли вышедшие позднее из Севастополя СКА-023 и СКА-053, доставив спасенных в Туапсе. По другим данным, людей со СКА-021 снял СКА-0101, который вернулся к нему и прибыл в Сочи 3 июля[180]. В начале ночи 1 июля, взяв на борт людей, вышли на Кавказ катерные тральщики «Ильич» и «Ревсовет», но прибыли они лишь на десятые сутки в Батуми. В ту же ночь из Камышовой бухты курсом на Кавказ мимо берегов Турции ушли три катерных тральщика охраны района Камышовой бухты с командиром ОХРа старшим политруком А. И. Песковым и военкомом политруком И. И. Христенко. На КАТЩ-85, КАТЩ-86 и КАТЩ-87 разместилось вместе с несколькими командирами из 7-й бригады морской пехоты всего 45 человек. Из-за малой мореходности и поломки двигателей два катера были оставлены. Дошли до Батуми на КАТЩ-83 4 июля, пересев на него[181]. В 22.00 30 июня гидрографическое судно «Грунт» вышло из Севастополя, имея на борту 12 человек команды и 16 эвакуированных. В пути следования были атакованы авиацией противника. Вынуждены были зайти в турецкий порт Синоп, где получили уголь, и 7 июля прибыли в Батуми[182]. Ночью 1 июля для эвакуации раненых и летно-технического состава Херсонесского аэродрома прилетела группа гидросамолетов авиации Черноморского флота: четырехмоторный «Чайка», ГСТ-9 и десять самолетов МБР. Гидросамолет ГСТ-9, после того как отбомбился по наземным целям противника в Севастополе, сел, как и «Чайка», в бухте Казачьей. На борт «Чайки» было принято 40 человек, на ГСТ-9 — 26 раненых и медработников во главе с военврачом 2-го ранга Корнеевым и командиром 12-й авиабазы капитаном Пустыльником. «Чайка» долетела нормально, а ГСТ-9 из-за поломки двигателя сел на воду, примерно в 30 милях от Феодосии. Утром 2 июля в 11 часов дня самолет был обнаружен возвращающимся из Севастополя БТЩ «Щит», на борт которого было принято 33 человека с аварийного самолета, который был отбуксирован в Геленджик[183]. В ночь на 1 июля 1942 года бомбардировщики ВВС Красной армии с составе восьми ДБ-3 и девяти СБ бомбили войска противника, а также ведущие огонь вражеские батареи на Севастопольском фронте. Авиация Черноморского флота в эту ночь совершила 32 боевых вылета и нанесла бомбовые удары по позициям противника в Севастополе[184]. Между тем вечером 30 июня начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал И. Д. Елисеев, выполняя приказ командующего Северо-Кавказским фронтом, распорядился о срочной отправке в Севастополь для эвакуации всех находящихся в строю малых кораблей — сторожевых катеров, тральщиков и подводных лодок. В соответствии с этим распоряжением 1 июля в 1 час 30 минут от 4-й пристани холодильника в Новороссийске, где базировались сторожевые катера 4-го дивизиона Новороссийской военно-морской базы (как это записано в вахтенном журнале пристани. — Авт.), экстренно вышел в Севастополь первый отряд сторожевых катеров — морских охотников в составе СКА-0115, СКА-078, СКА-052 под командой командира звена старшего лейтенанта А. П. Скляра[185]. Вслед за ними в 03.45 из Новороссийска в Севастополь вышли поочередно двумя группами быстроходные тральщики «Щит» (борт. № 14) и Т-16 (борт. № 16), а также БТЩ «Защитник» (борт. № 26) и «Взрыв» (борт № 24) с грузом боеприпасов и продовольствия[186]. В 7.00 этого же утра в Севастополь от той же 4-й пристани холодильника снялся отряд сторожевых катеров под командой командира 1-го звена, 1-го дивизиона морских охотников капитан-лейтенанта Д. А. Глухова в составе: СКА-028, СКА-029 (флагманский), СКА-046, СКА-071, СКА-088. Одновременно с ними от той же пристани снялись на Севастополь сторожевые катера СКА-0124 и СКА-0112 под командой командира 4-го дивизиона капитан-лейтенанта А. И. Захарова, которые шли за генералом Новиковым и его штабом согласно указанию Октябрьского, Елисееву переданному, вечером 30 июня из ФКП СОРа в Севастополе после заседания Военного совета[187]. В связи с неожиданно начавшейся эвакуацией из Севастополя командиры восьми подводных лодок, которые находились на переходе в Севастополь из Новороссийска и Туапсе, информацию об обстановке в Севастополе и начавшейся эвакуации в течение 1 июля от своего командования не имели, а некоторые из них получили ее почти 3 июля 1942 года. Эти обстоятельства, в условиях ожесточенной блокады противником подходов к Севастополю, сильно осложняли их действия в связи с изменением задачи. Так, по донесению командира ПЛ-112 старшего лейтенанта Хаханова, он не имел связи с Новороссийском до 3 июля 1942 года[188]. Итак, первая часть плана командования СОРа по частичной эвакуации была выполнена в кратчайший срок. «На всех имеющихся средствах из Севастополя вывезено 600 человек руководящего состава армии, флота и гражданских организаций», — докладывали Октябрьский и Кулаков Сталину, Кузнецову и Буденному в 21.15 1 июля 1942 года из Новороссийска. В этом боевом донесении в числе прочего они докладывали:
Сколько всего осталось бойцов и командиров с учетом личного состава разбитых частей и подразделений, потерявших боеспособность, в донесении не сообщалось. Не докладывалось и о второй части плана эвакуации по вывозу в ночь с 1 на 2 июля собранного на 35-й береговой батарее старшего командно-политического состава армии и Береговой обороны. С вылетом командования СОРа в начале ночи 1 июля 1942 года командир 109-й стрелковой дивизии генерал-майор П. Г. Новиков приступил полностью к исполнению обязанностей старшего военачальника в Севастополе. Вся тяжесть руководства обороной последних рубежей по прикрытию предстоящей эвакуации старшего комсостава теперь лежала на нем и его штабе. Штаб дивизии возглавлял подполковник С. А. Комарницкий, комиссаром дивизии был бригадный комиссар А. Д. Хацкевич. Генерал Новиков и его штаб расположились, согласно приказу командования СОРа, в казематах 35-й береговой батареи. Там же находился и его помощник по морской части с морской оперативной группой капитан 3-го ранга А. Д. Ильичев, который одновременно исполнял в Севастополе обязанности старшего морского начальника. Перед Новиковым и Ильичевым стояли задачи, поставленные Октябрьским: первому силами оставшихся боеспособных частей армии и Береговой обороны прикрыть район эвакуации — рейдовый причал у 35-й береговой батареи и причал в Казачьей бухте, второму организовать посадку старшего командно-политического начсостава армии и Береговой обороны в ночь с 1 на 2 июля на высылаемых для этого из Новороссийска 4-х БТЩ, 10 сторожевых катерах — морских охотниках, а также пяти подводных лодках. Список этих кораблей Октябрьский вручил Ильичеву перед своим вылетом на Кавказ при инструктаже[190]. Но как было уточнено позже начальником штаба флота Елисеевым, эта эвакуация на этом должна была заканчиваться. Такое решение командования СОРа подтверждается телеграммой Елисеева, посланной Новикову 1 июля 1942 года:
Причины такого решения командующего флотом приведены в его выступлении на военно-исторической конференции в Севастополе в 1961 году. Позже, по приказанию Генерального штаба и по другим причинам, командованием Черноморского флота в течение еще нескольких последующих дней в район 35-й береговой батареи посылались сторожевые катера и подводные лодки для эвакуации оставшихся защитников Севастополя, что в целом не решало проблемы эвакуации. Наличие и состояние связи, как важнейшего органа управления войсками СОРа, генералу Новикову досталось в самом плачевном состоянии. Вот что писал по поводу фактического положения с ней начальник связи СОРа тогда капитан 3-го ранга З. С. Гусев:
Около 21.00 30 июня, как писал Гусев, была неожиданно потеряна прямая телефонная связь и ключевые линии с передающим радиоцентром на КП КУРа. Вероятно, прямым попаданием снаряда он был разрушен. Посланная группа связистов с младшим лейтенантом Н. И. Потемкиным не вернулась. Связь с ПРЦ капитан-лейтенанта B. C. Селиванова на КП КУРа не была восстановлена, что ставило связь ФКП СОРа в чрезвычайно трудное положение. B. C. Гусев эвакуировался на подводной лодке, а за себя на 35-й батарее он оставил капитан-лейтенанта A. B. Суворова. Кроме того, из штаба СОРа на 35-й береговой батарее осталась небольшая группа оперативных работников штаба СОРа, командование 35-й береговой батареей с большой группой командиров из штаба Береговой обороны, а также начальник связи Береговой обороны капитан Н. И. Плотников. С разрешения оперативных работников были прикрыты и переданы на узел связи ЗБФКП радиосвязи с Москвой и штабом Северо-Кавказского фронта. Таким образом, осталась радиосвязь с узлом связи штаба флота на ЗБФКП в Туапсе и с кораблями в море. С этого времени связь генерала Новикова с Москвой и Краснодаром шла только по одной линии через ЗБФКП в Туапсе[192]. Конечно, эти обстоятельства сильно ограничили возможности радиопереговоров Новикова с вышестоящим командованием. К тому же в связи с эвакуацией «приморцы своего узла связи на 35-й батарее не разворачивали. Не было и телефонной связи с частями и радиосвязи с Краснодаром, подтверждает майор Попов из ПО Отдельного полка связи Приморской армии», после того, как в ночь с 29 на 30 июня командование и штабы Приморской армии и Береговой обороны перешли на 35-й батарею, где пользовались флотской связью[193]. В условиях наступившего кризиса обороны Севастополя, перемещения остатков частей армии на последние рубежи обороны, а также решения командования СОРа на эвакуацию, командование армии не планировало восстановление связи с частями силами ПО ОПС, что лишило надежды Новикова на связь и управление остатками войск на передовом рубеже от мыса Фиолент — хутор Пятницкого — истоки бухты Стрелецкой. Начальник морской оперативной группы (МОГ) капитан 3-го ранга Ильичев в своем распоряжении имел оперативную группу. Член этой моропергруппы капитан 2-го ранга В. В. Гусаров в своих воспоминаниях написал:
По словам Гусарова, он имел связь со штабом флота, с подводными лодками и тральщиками, где по штату были положены шифровальщики. С катерами — морскими охотниками, документов на связь не было, так как по штату там не был положен шифровальщик, что позже и сказалось при непосредственной организации эвакуации у 35-й батареи в ночь с 1 на 2 июля 1942 года не лучшим образом. По рассказу Б. Островского, под Новороссийском на 9-м километре в то время находился выносной командный пост командующего флотом, откуда Октябрьский непрерывно вел радиопереговоры с Новиковым через передаточный пункт связи штаба флота в Туапсе. После своей эвакуации из Севастополя в начале ночи 2 июля на одном из сторожевых катеров Островский по вызову прибыл на выносной пост связи, где подробно докладывал Октябрьскому положение с обороной в Севастополе[195]. А события на фронте обороны все продолжали ухудшаться. К ночи на 30 июня фронт обороны проходил по рубежам: хутор Фирсова — хутор Иванова — хутор Пятницкого — слобода Рудольфова — Панорама — железнодорожная станция Севастополя. В то время как скрытно началась эвакуация руководящего состава Приморской армии, флота и города, наши сильно поредевшие остатки соединений и частей, выполняя последний приказ командующего Приморской армией генерала Петрова, переходили на последние рубежи обороны на линии мыс Фиолент — хут. Пятницкого — истоки бухты Стрелецкой. Потери личного состава частей СОРа за 29 июня только по данным Приморской армии составили 1470 раненых и 760 человек убитыми. В целом из-за потери связи и указанных причин эти потери в войсках не поддавались учету. Отдельные дивизии и бригады потеряли убитыми и ранеными до 90 % имевшихся на утро этого дня. В то же время в это число входили и отколовшиеся в результате окружений, прорывов фронта на различных участках группы, подразделения и одиночки от своих частей[196]. Как уже отмечалось, в 18.50 30 июня начальник штаба Приморской армии Крылов передал по телефону исполняющему обязанности коменданта 4-го сектора майору Какурину занять оборону на рубеже хут. Пятницкого — бухта Стрелецкая войсками 4-го сектора. В последнем приказе командующего армией на 21.30 того же вечера слобода Рудольфова не значилась и рубеж обороны переносился на истоки бухты Стрелецкой[197]. К тому времени войска сектора занимали оборону в городе от железнодорожной станции Панорама — слобода Рудольфова. Дошел ли последний приказ командующего армией до всех частей и подразделений в условиях потери связи и как фактически и где они заняли оборону, какими наличными силами и с каким вооружением, — этот вопрос требует дальнейшего изучения. Как бы то ни было, но по сведениям Отчета по обороне Севастополя, «в 4.30 1 июля рубеж обороны согласно приказу был занят всеми указанными частями». На этом рубеже, по Моргунову, сражались малочисленные остатки 25-й, 386-й стрелковых дивизий, 79-й и 138 стрелковых бригад, а также подразделений, штабных групп, остатков 95-й и 345-й стрелковых дивизий, влитых в другие части, и ряд мелких подразделений, лишившихся своего командования. Теперь все эти части составляли передовую группу войск прикрытия района эвакуации, хотя в этом последнем приказе командующего дальнейшей задачи по обороне не было указано. Фактически, как это следует из воспоминаний Пазникова, части сектора должны были отойти к концу дня 1 июля к 35-й береговой батарее, что практически и было сделано. Получение приказа о смене командования армии и переходе остатков войск в группу войск генерала Новикова вечером 30 июня подтверждает комиссар 386-й дивизии Володченков, остатки дивизии которой приводили в это время себя в порядок в балке у железнодорожной станции[198]. Ночью войска покидали город и на его окраинах вливались в общий поток грузовых и легковых автомашин, немногочисленной техники, групп людей и одиночек. Часть войсковых подразделений переходила на новые позиции, другие следовали к бухтам и Херсонесскому полуострову. В этом потоке военных шли и многочисленные жители города с вещами в надежде эвакуироваться, хотя официально эвакуация не объявлялась. В последних числах июня немецкая авиация произвела на город массированный налет. «Город представлял собой сплошные развалины. Завалы на улицах, трупы людей и лошадей, жара и невыносимый трупный запах от сотен и тысяч погибших людей», — написал капитан В. Л. Смуриков[199]. Обстановку во время отхода наших частей из города вспоминает командир 553-й батареи 55-го дивизиона 110-го зенитного артполка ПВО ЧФ старший лейтенант Г. А. Воловик:
После проводов командования СОРа генерал Новиков и его штаб вплотную занялись налаживанием связи и управления войсками первого рубежа обороны, а также расстановкой частей второго рубежа обороны на подступах к 35-й батарее. Однако практически наладить связь с войсками первого рубежа не удалось и части там дрались самостоятельно под руководством комендантов секторов. О положении с организацией обороны при принятии командования оставшимися войсками Приморской армии и частями Береговой обороны генерал Новиков говорил так:
Но несмотря на все это, организация обороны 1 июля в составе секторов продолжала действовать. Что это было так, подтверждает начальник связи 95-й стрелковой дивизии подполковник И. Н. Пазников: «Не имея никаких указаний Командующего армией и штаба, командиры секторов во взаимодействии всех имеющихся сил спланировали наступление по всему фронту. По сигналу громкое „Ура“ и стрельбы из личного оружия подняться в рост и нанести поражение врагу. В середине дня по сигналу перешли в атаку, не имея артиллерии и танков. Атака была дерзкой и смелой. Немцы дрогнули и стали отходить. Эту атаку я видел и обеспечивал связью командование 4-го сектора. После атаки командный пункт 4-го сектора к 20 часам отошел в район 35-й береговой батареи левее левого ствола» (левого КДП. — Авт.). При этом Пазников отмечает следующую особенность, когда остатки войск 4-го сектора отошли к 35-й батарее:
Пазников отмечает также, что в этот день 1 июля командиру взвода связи 91-го Отдельного батальона связи дивизии лейтенанту A. C. Тращенко удалось навести линию полевой телефонной связи от КП 4-го сектора на хуторе Пятницком до 35-й батареи. Таким образом, остатки войск передового рубежа обороны вели бои самостоятельно, выполняя поставленную им задачу Крыловым только до конца 1 июля. Как показывают факты, не до всех подразделений и групп наших войск в городе и в других местах обороны дошел приказ об отходе на новые позиции. Эти подразделения и отдельные группа бойцов и командиров вечером 30 июня, 1 и даже 2 июля вели с противником бой либо на старых позициях в окружении, либо отходили с исчерпанием боезапаса самостоятельно, иные дрались до конца. Примеров на этот счет есть немало. В хронике Великой Отечественной войны на ЧФ есть такая запись:
По рассказу очевидца жителя города Севастополя О. Кондратьева, «днем 1 июля через руины центра города (нынешняя площадь Лазарева) продвигалось небольшое подразделение наших бойцов в 20–25 бойцов. Красноармейцы несли на носилках раненого политрука. Все были при оружии и несли два противотанковых ружья. Спрашивали дорогу к мосту через Карантинную бухту. Неожиданно с верхней улицы над площадью показались немецкие танки. Бойцы рассредоточились и заняли оборону. Противотанковые расчеты открыли огонь и подожгли два танка. Враг отступил и вызвал авиацию, которая произвела штурмовку позиций наших бойцов. Кто они, безвестные герои, отдавшие свои жизни за Родину?»[204] По рассказу П. Е. Чепурного из 79-й курсантской (морской) стрелковой бригады, военком бригады полковой комиссар С. И. Костяхин сформировал в Лабораторной балке сводный отряд бойцов бригады из разных частей в 400 человек. В отряде было 2 орудия, несколько пулеметов, противотанковые гранаты. Утром 1 июля отряд принял бой на Балаклавском шоссе с танками и пехотой противника. Бой длился 1 час. Враг потерял до 20 танков подбитых и сожженных и сотни солдат. Потери отряда составили три четверти от общего числа. В последующих боях были уничтожены еще несколько танков. Костяхин был контужен и захвачен немцами и после зверских пыток расстрелян[205]. В первой половине дня 1 июля с поста на Павловском мыску на водную станцию переправились три сигнальщика-краснофлотца из ОХРа и сообщили, что немцы уже заняли здание Учебного отряда, написал командир ОХРа капитан 3-го ранга М. Е. Евсевьев. Это были моряки из героического отряда охраны водного района Главной базы флота, державшие до последнего противодесантную оборону Карантинной бухты, Приморского бульвара до Водной станции. «Оружие — винтовка, штык и граната, а в Карантинной бухте под берегом наготове катер с пулеметом. И хотя краснофлотцев было немного, все они были в неотразимой готовности людей, сплотившихся воедино бороться в неравном бою с превосходящими силами врага, стоять насмерть и отдать свои жизни за победу»[206]. О каком полноценном руководстве отходящими остатками войск со стороны Новикова может идти речь, если о нем даже начальник Особого отдела 142-й Отдельной стрелковой бригады И. М. Харченко узнал после войны? О том, что командование армии оставило Севастополь, ему стало известно от офицера в морской форме, а о том, что генерал Новиков оставлен для организации дальнейшей обороны, лично он и другие не знали[207]. Но вернемся к событиям ночи и утра 1 июля 1942 года на других участках фронта, все более сокращающейся территории СОРа. В условиях отсутствия связи и возможности управления остатками войск передового рубежа обороны Новиков и его штаб направили все усилия на создание второго рубежа обороны между бухтой Камышовой (хутор Пелисье) и хутором Гречанова, где сосредотачивались остатки 109-й, 388-й стрелковых дивизий, 142-й бригады и сводных батальонов из ВВС, ПВО, Береговой обороны и Приморской армии, которых поддерживала часть армейской артиллерии и 35-я батарея с небольшим запасом снарядов. Как и передовой рубеж, так и второй не имели подготовленных в инженерном отношении позиций, что приводило к большим потерям от огня артиллерии и авиации противника. Одновременно из числа самостоятельно прибывающих в район 35-й батареи и Херсонесского полуострова остатков частей, подразделений и групп шло формирование сил обороны в непосредственной близости от 35-й батареи. Но сделать это в полной мере было уже невозможно по причине полной неразберихи, неуправляемости таких частей, групп с их общим стремлением эвакуироваться. Несмотря на это, организация обороны на подступах к 35-й батарее штабом Новикова продолжалась, к ней привлекались также не эвакуированные командиры частей и старшие командиры, отходившие в район Херсонесского полуострова — 35-й батареи. Так, например, командир 9-й бригады морской пехоты полковник Благовещенский в своем отчете отмечает: «К 22.00 30 июня в районе 35-й береговой батареи мною была обнаружена группа в 150 человек, преимущественно 1-го батальона под командой командира батальона т. Никульшина. Им было приказано оборонять подступы к 35-й батарее. 3-й батальон, занимавший оборону побережья до 24.00 30.06, оставался на занимаемом рубеже». Далее он пишет, что «в 8.00 1 июля правофланговая 1-я рота 3-го батальона заняла фронт обороны на сушу, заняв рубеж бухта Стрелецкая — выс. 30, 6 — хут. Гороменко, где вела бой до 15.00 1 июля. Подразделения 3-й роты того же батальона заняли позиции на фронте южной части бухты Камышовая и бухты Казачья. А в 9.00 Благовещенский с военкомом бригады явился для доклада Новикову о проделанной работе»[208]. По воспоминаниям начальника политотдела 9-й бригады морской пехоты Дубенко, утром 1 июля остатки 1, 2, 3-го батальонов подходили к 35-й батарее. Начальник штаба бригады остался на КП 3-го батальона для прикрытия Стрелецкой бухты. Командир бригады Благовещенский и комиссар бригады Покачалов перед своим уходом для доклада Новикову поручили Дубенко собрать остатки бригады, которых оказалось около 300 человек. Все были включены в общую оборону от маяка до 35-й батареи, которая была разбита на секторы[209]. И все же не все части и командиры выполняли приказания командования обороной на занятие позиций перед фронтом 35-й батареи. По этому поводу можно привести воспоминания майора И. Пыжова из 953-го артполка 388-й стрелковой дивизии. Он, в частности, написал: «Остаток дня 30 июня и весь день 1-го июля мы располагались у 35-й батареи. Кто-то из старших моряков-офицеров формировал отряды и выделял им секторы обороны. Однако мы воспротивились этому. С нами был командир и комиссар полка, начальник штаба. Поэтому мы отошли дальше к маяку. Такое решение диктовалось еще тем, что в районе 35-й батареи накопилось слишком много войск, укрыться было негде, и мы могли стать жертвой первого авиаудара противника»[210]. Другой участник обороны, помощник командира батальона 7-й бригады морской пехоты старший лейтенант C. B. Ерошевич, написал:
И таких групп и подразделений было немало. Как вспоминает В. Е. Гурин из группы особого назначения ЧФ, «многие разрозненные части, потеряв над собою власть, стали самовольно уходить с передовой, пробираясь в бухты Казачьи, Камышовую, надеясь на личное счастье попасть на корабль»[212]. Между тем на втором рубеже хутор Гречанова — хутор Пелисье у бухты Камышовой занял позиции истребительный батальон ВВС ЧФ под командой лейтенанта И. П. Михайлика из 20-й авиабазы ВВС ЧФ. Из его писем следует, что его батальон в составе 3-х рот, вооруженный стрелковым оружием, 4-мя пулеметами «Максим» и 9-ю ручными пулеметами Дегтярева, гранатами, охранял побережье Камышовой бухты от высадки десанта противника одной ротой, а остальными двумя взял под контроль дорогу из Балаклавы к Херсонесскому полуострову. Были вырыты окопы для борьбы с танками противника[213]. В это же утро с побережья у мыса Фиолент был снят пулеметный взвод из состава 109-й дивизии для укрепления второго рубежа обороны в составе 4-х пулеметов «Максим», которые расположили на позициях через каждые 500 метров друг от друга, написал пулеметчик 2-го батальона, 5-й стрелковой роты 456-го погранполка Н. Ф. Карнаух[214]. В то же время поток автотранспорта и немногочисленной техники из города к утру 1 июля иссяк, но не уменьшился поток мелких групп военных, одиночек и горожан. Шли разрозненно для безопасности от налетов авиации противника. Находясь у бухты Круглой, где в землянках располагался тыл 92-го армейского инженерного батальона, командир взвода этой части лейтенант Н. Т. Кашкаров написал:
Дорога к бухтам от самого Севастополя была изрыта воронками авиабомб и снарядов. Местами стояли разбитые или сгоревшие автомашины, повозки, лежали трупы людей, лошадей, валялись разные носильные вещи. Вражеские самолеты раз за разом на бреющем полете бомбили и обстреливали из пулеметов и пушек идущих. К тому времени на берегах Камышовой и Казачьей бухт, у 35-й батареи, на Херсонесском полуострове у берега моря в районе Херсонесской бухты были сконцентрированы и находились в беспорядочном положении трактора, автотехника, артиллерийские орудия, орудийные лафеты, повозки и другая военная техника. Вражеская авиация весь день бомбила усиленно весь район Херсонесского полуострова, аэродром и район перешейка у 35-й береговой батареи. «Все мы понимали трагичность создавшегося положения, но не теряли надежды на планомерную эвакуацию защитников Севастополя, — писал В. Е. Гурин. — Многие из нас подумывали о прорыве фронта в направлении Ялтинского шоссе, чтобы прорваться по открытой местности и уйти в горы для продолжения борьбы в тылу у врага. Мы очень боялись плена, а потому каждый из нас думал как можно дороже заплатить врагу за свою молодую жизнь, за погибших товарищей. Мы дрались до последнего патрона и при первой возможности думали вырваться из окружения»[216]. Что же представлял собой неведомый для большинства защитников Севастополя Херсонесский полуостров, куда или в каком направлении давались команды отходить? Херсонесский полуостров является самой южной частью Крымского полуострова. С трех сторон его омывает Черное море. В самой западной части его на мысе Херсонес стоит одноименный с мысом Херсонесский маяк высотой 59 метров в виде круглой, слабоконической кверху башни. Большая часть полуострова ровная. На нем расположен Херсонесский аэродром. Высота берега у маяка 3–4 метра над уровнем. У основания полуострова возвышенность, выступающая в сторону моря плоским мысом длиной до 400 метров, с высоким почти 40-метровым крутым, обрывистым берегом. Справа и слева от этой возвышенности имеются ложбины. На самой верхней части возвышенности расположена 35-я береговая батарея, первая башня которой находится от берега примерно в 40 метрах. Слева от выступа берега расположена бухта с местным названием Голубая и не установленным названием Ново-Казачья, справа от выступа берега находится Херсонесская бухта. Между берегом 35-й батареи и истоками бухты Казачьей расположен перешеек шириной примерно в 600 метров[217]. У прибрежных скал Голубой бухты, напротив 35-й батареи, в июне 1942 года бойцами 95-го строительного батальона флота по проекту военного инженера А. Татаринова был построен рейдовый причал консольного типа длиной 70 п. м. 40 п. м. причала имели ширину настила 3,5 метра, который крепился на балках к скале, и подобно карнизу нависал над водой. Остальные 30 п. м. причала из-за нехватки материалов и времени сделали в виде висячего настила на тросах, торец которого упирался в большую скалу. Остаток этой скалы с куском вертикально торчащего рельса и поныне виден с берега[218]. Как пишет Моргунов, утром 1 июля враг обрушил всю свою мощь артиллерии и авиации на нашу оборону на подступах к городу и особенно по самому городу. Затем огонь был перенесен на укороченный рубеж обороны на линии дача Фирсова (на берегу Черного моря) — хутор Иванова — хутор Пятницкого — истоки бухты Стелецкой и на второй рубеж на линии хутора Пелисье — хутор Гречанова у Камышовой бухты. В воздухе непрерывно находилось по 25–30 самолетов противника, которые, как на полигоне, не встречая ответного зенитного огня, сбрасывали бомбы на наши позиции и на бреющем полете вели огонь из пушек и пулеметов. После того, как был израсходован боезапас, береговую батарею № 14 у Стрелецкой бухты подорвали. Весь личный состав во главе с ее командиром Г. И. Халифом и политруком Г. А. Коломийцевым погибли в последней контратаке, после того как закончились снаряды. Главные удары противник наносил по хутору Пятницкого, хутору Меркушева на Камышовую бухту[219]. По всему фронту разгорелись тяжелые бои, длившиеся с неослабевающей силой целый день. Наши войска отчаянно отстаивали первый рубеж, который поддерживала артиллерия армии, получившая ночью немного боезапаса, доставленного самолетами. Ожесточенный бой шел также в районе железнодорожного вокзала и Куликова поля между противником, стремившимся быстрее овладеть городом, охватывая его с юго-запада, и нашими отдельными группами и подразделениями армии и Береговой обороны, не успевших отойти, и группами рабочих, большинство которых погибло. Такой же ожесточенный бой шел в районе ветряка ЦАГИ — Георгиевский монастырь, где сражался 456-й погранполк 109-й дивизии. По воспоминаниям командира истребительного батальона ВВС Михайлика, днем 1 июля со стороны дороги из Балаклавы стали появляться первые группы немецкой пехоты по 15–20 человек. Высылаемые навстречу взводы своим огнем старались не допустить противника в расположение боевых порядков батальона у Камышовой бухты. После 15 часов появились 3 немецких танка. Они были пропущены в глубину обороны, где их забросали гранатами и по смотровым щелям был открыт пулеметный огонь. В результате боя танки повернули по балке в направлении 35-й батареи. Пехоту отрезали, и она отступила к двум домикам городка 35-й батареи по дороге из Балаклавы в Камышовую бухту. Так велись стычки с противником весь вечер и всю ночь, переходя врукопашную[220]. Если попытаться восстановить примерный ход боевых действий в целом на левом фланге обороны СОРа, пользуясь скупыми сведениями из архивов и воспоминаний участников боевых действий этого дня, то, сравнивая их с воспоминаниями Э. Манштейна и его схемой положения сторон по времени в июне 1942 года из его книги «Утерянные победы», видно, что основное направление удара противника было со стороны Балаклавского шоссе в направлении на район 35-й береговой батареи — Херсонесский полуостров с тем, чтобы отсечь и окружить на подступах к ним остатки наших войск, сражающихся на рубеже хут. Пятницкого — истоков бухты Стрелецкой и в городе. Из рукописи «Береговая артиллерия в героической обороне Севастополя 1941–42 гг.» полковника Л. Г. Репкова, бывшего в тот день 1 июля 1942 года лейтенантом, командиром взвода управления 35-й береговой батареи, следует, что «к середине дня 1 июля противник подошел к городку 35-й батареи, что в 3-х км юго-восточнее от нее, и начал там накапливаться»[221]. Попытки противника своими передовыми разведгруппами автоматчиков и затем подошедшими несколькими танками, как это следует из сообщения Михайлика, продвинуться вдоль дороги из Балаклавы в Камышовую бухту были отбиты подразделениями батальона ВВС ЧФ. По данным Репкова, к 16.00 1 июля, по данным Моргунова, к 18.00, а по данным Зарубы, к 19 часам противник подошел к 35-й батарее на расстояние около 1 километра. По нему был открыт ружейно-пулеметный огонь, а затем открыли огонь орудия 35-й береговой башенной батареи шрапнельными снарядами, поставленными на картечь. Было выпущено 6 последних снарядов. Враг понес большие потери и отступил. Но попытки противника на этом не закончились. В 20 часов этого дня Новиков доносил о положении на сухопутном фронте:
Если припомнить сообщение Пазникова о возможности самостоятельного принятия решения по отходу войск секторов к Херсонесскому полуострову согласно приказу, переданному Крыловым вечером 30 июня, то становится вполне понятным, что, не имея более сил сдерживать противника и выполнив по времени задачу по прикрытию района эвакуации, а также учитывая настойчивое стремление противника прорваться к бухте Камышовой для окружения остатков войск 1-го рубежа, последние начали отход к району 35-й батареи, а местами и раньше, с 15.00, как это следует из отчета командира 9-й бригады морской пехоты[223]. Действительно, через 35 минут после предыдущей радиограммы Новиков дает свое последнее донесение на Большую землю:
В своей книге Моргуновым приведены только эти две последние шифровки Новикова. Но, по свидетельству бывшего начальника шифрпоста Гусарова, шифровок было много. Вот краткие выдержки из его воспоминаний:
Если эти шифрдонесения в адрес Октябрьского сохранились, то они бы могли прояснить более точную, последовательную обстановку с обороной СОРа 1 июля и многое другое. Чтобы отбить прорвавшегося на ближние подступы к 35-й батарее противника, генерал Новиков приказал организовать контратаку, собрать всех, кто может носить оружие. Вероятно, именно в организации сил для этого отпора участвовал полковник Благовещенский со своим комиссаром. Для этой контратаки шла строгая мобилизация, особенно в самой 35-й батарее. Так, начальник шифрпоста Гусаров написал: «Ко мне в шифрпост хотели ворваться автоматчики с полковником, которые по приказу Новикова выгоняли всех из батареи на ее защиту. Я полковника не пустил и позвонил Новикову. Новиков мне ответил: „убери документы, позови полковника“. После разговора с ним полковник ушел»[225]. Очевидец и участник контратаки младший сержант Г. Вдовиченко из 229-го саперного батальона 109-й стрелковой дивизии рассказал:
Другой участник этой контратаки, старшина 1-й статьи И. И. Карякин, радист узла связи штаба ЧФ, написал так:
Бывший в тот день у башен 35-й батареи полковник Д. Пискунов подтвердил этот факт:
После этой контратаки противник не предпринимал никаких боевых действий. К 22.00 1 июля линия фронта проходила от Каменоломен до Казармы — хут. Бухштаба — хут. Меркушева — хут. Пелисье[229]. По данным полковника Благовещенского: «К 21.00 1.07.42 г. перед фронтом морской береговой батареи 35 противника не было. По моим наблюдениям противник передовыми частями находился на рубеже старого французского (видимо, турецкого. — Авт.) вала. Его артиллерия вела огонь по нашим боевым порядкам — частей, находящихся в 2 км юго-восточнее бухты Камышовой и Казачьей. К 24.00 1.07. основная масса личного состава пехотных соединений находилась на территории 35-й береговой батареи»[230]. В итоговой разведсводке штаба Северо-Кавказского фронта было сказано:
Обращает на себя внимание последнее донесение Новикова, которое было послано только за его подписью, чего не полагалось по установленным правилам. Не исключено, что в этот момент комиссар 109-й дивизии Хацкевич, как старший политический руководитель СОРа, проводил на 35-й батарее совещание по сложившейся обстановке с обороной, перспективами эвакуации, об остающихся войсках, перспективами в связи с этим возможным продолжением эвакуации, как об этом говорил в своем выступлении Пискунов на военно-исторической конференции в Севастополе в 1961 году. Но что же происходило в течение всего дня 1 июля на правом фланге обороны СОРа? Кроме упоминаний Моргуновым об отражении атак противника 18-й береговой батареей во второй половине дня, в существующих публикациях ничего более нет, как нет и в архивных документах ЦВМА, отд. ЦВМА и Центр. архиве МО РФ. А между тем там, в районе ветряка ЦАГИ — Георгиевский монастырь с утра 1 июля героически сражался, оттягивая на себя силы противника и тем самым прикрывая район 35-й батареи, 456-й погранполк 109-й стрелковой дивизии, но сам оказался в окружении. И только на основании сообщений здравствующих ныне пограничников — командира 6-й роты 2-го батальона 456-го погранполка старшего лейтенанта C. B. Козленкова[232], командира радиовзвода полка старшего лейтенанта Н. И. Головко[233], радиста штабной радиостанции полка красноармейца В. А. Володина[234], старшины транспортной роты полка В. И. Осокина[235], а также воспоминаний адъютанта командира полка младшего лейтенанта В. М. Голова[236], помощника начальника штаба полка И. М. Федосова[237] удалось восстановить события с 30 июня по июльские дни на этом рубеже обороны. А они в ночь на 1 июля на этом участке фронта развивались в таком порядке. Занимавший позиции в Балаклаве своими батальонами от Генуэзской башни на берегу моря до середины высоты 212,1 (господствующая высота над Балаклавой с востока) 2-м стрелковым батальоном майора Ружникова и далее по склону высоты на север 1-м стрелковым батальоном майора Кекало, а также 3-м батальоном майора Целовальникова на высотах у деревни Кадыковка и штабом полка в деревне Карань, полк в ночь с 30 июня на 1 июля 1942 года по приказу командира полка подполковника Г. А. Рубцова незаметно для противника, во избежание назревающего окружения, в связи с прорывом противника на Сапун-горе и отходом слева 9-й бригады морской пехоты, оставил свои позиции в Балаклаве и перешел на рубеж обороны у ветряка ЦАГИ — Георгиевский монастырь — мыс Фиолент. Вообще о возможности такого самостоятельного отхода из Балаклавы командир дивизии генерал Новиков заранее предупредил Рубцова еще 29 июня на случай прорыва на Сапун-горе или левее Кадыковки. Такой момент наступил в конце дня 30 июня, когда противник уже рвался к Фиоленту со стороны Юхариной балки, — намереваясь окружить Балаклавскую группировку наших войск. В связи с переходом полка на новые позиции командный пункт полка был перенесен на бывший КП 1-го сектора обороны у ветряка ЦАГИ. На КП полка находились радисты штабной радиостанции полка красноармейцы В. Володин и В. Ушаков. Командир радиовзвода полка старший лейтенант Н. И. Головко с радийной автомашиной полка расположился в балке, восточнее Георгиевского монастыря. Его радиостанция работала весь день только на прием для получения указаний от штаба дивизии на 35-й батарее. К утру полк полностью занял боевые позиции у ветряка и в его районе, используя местами ранее подготовленные окопы, и приготовился к бою. Утром разведка противника обнаружила новые позиции полка, после чего началась их бомбардировка авиацией противника и был открыт артиллерийский огонь. После этого противник начал атаку пехотой и танками. На позиции полка наступали немецко-румынские части. Противотанковыми средствами полка было уничтожено два танка противника. Вражеская пехота понесла большие потери от шрапнельных снарядов, поставленных на картечь от 4-орудийной 152-мм 18-й береговой батареи с мыса Фиолент, с которой весь день взаимодействовал и поддерживал радиосвязь командир полка Рубцов. Старший лейтенант Головко вспоминает, что, держа рацию на приеме, он не раз слышал его переговоры с батареей открытым текстом с просьбой ударить по такому-то квадрату парой «огурцов». К сожалению, на 18-й батарее к утру 1 июля оставалось всего около 30 шрапнельных снарядов и несколько практических и ни одного бронебойного. Находящийся на батарее командир дивизиона майор М. Н. Власов приказал командиру батареи старшему лейтенанту Н. И. Дмитриеву бить по немецким танкам практическими снарядами — на дальности прямой видимости. Власов попросил по связи командира 35-й батареи капитана А. Я. Лещенко помочь отбить атаку противника. Лещенко ответил, как это следует из рукописи Л. Г. Репкова, что у него также остались одни практические снаряды. Моргунов пишет, что около 12 часов дня 1 июля совместным огнем 18-й и 35-й батарей практическими снарядами была отбита атака противника танками. Атаковавший наши позиции румынский пехотный батальон из района Юхариной балки понес большие потери от шрапнелей 18-й батареи. После этого враг пустил в ход авиацию, которая начала бомбить батарею. Было произведено несколько авианалетов и в результате было повреждено одно орудие, а личный состав понес значительные потери ранеными и убитыми. Оставшиеся батарейцы по приказу командира подорвали орудия и около 20 часов 1 июля сумели пробиться на 35-ю батарею, где принимали участие в боях, в которых погиб Дмитриев[238]. В ходе разгоревшегося боя в первой половине дня 1 июля полк пограничников стал испытывать острую нехватку боезапаса. Руководивший боем командир полка Рубцов приказал помощнику начальника штаба полка И. М. Федосову любыми средствами доставить боезапас. Как написал в своих воспоминаниях Федосов:
Н. Головко отмечает, что днем 1 июля к нему на радиостанцию пришли медики из Георгиевского монастыря с просьбой связаться с командованием на 35-й батарее и запросить, как быть с эвакуацией раненых и откуда она будет. В то время в Георгиевском монастыре, согласно сообщению бывшего начальника медико-санитарной службы СОРа военврача 1-го ранга А. Н. Власова, находились два походных полевых госпиталя ППГ-356 и ППГ-76 Приморской армии. Раненых, по оценке К. Головко, в монастыре и возле него было более 500 человек. Отсутствие медсредств, нехватка медперсонала и жара способствовали большой смертности среди них. Как рассказал Н. Головко, понимая тяжелую обстановку с ранеными и продолжающимся в тот момент ожесточенным боем полка с наседавшим противником, чтобы не отвлекать командование полка от управления боем, самостоятельно запросил штаб дивизии по вопросу эвакуации раненых. Ответ был примерно таким: «Ждите, эвакуация будет морским транспортом». К 20 часам остатки полка отошли к мысу Фиолент — Георгиевский монастырь, где заняли круговую оборону, так как противник уже вышел на побережье моря между мысом Фиолент и 35-й батареей. В полку осталось до 150 человек. Из вооружения, по словам Головко, один 57-мм миномет с ящиком мин, станковый пулемет. Патроны и гранаты те, что были на руках у бойцов и командиров. Свой последний командный пункт Рубцов расположил под обрывом берега на небольшом его сбросе до 20 метров глубиной и шириной до 30–40 метров у скалы мыса Фиолент справа от него в сторону Херсонесского маяка. По указанию Рубцова бойцы проверили возможность пройти вдоль берега по урезу воды в сторону 35-й батареи. Вернувшиеся бойцы доложили, что такой возможности из-за большой крутизны берега в некоторых местах нет. Связались вечером по радио со штабом дивизии. Текст радиодонесения, как помнят Головко и Володин, был такой:
Через час или около этого был получен ответ: «Выйти наверх. Продвинуться к 35-й батарее и занять оборону 1 км южнее ее». Подписи, как и в случае с запросом медиков, не было. После получения ответа из штаба дивизии Рубцов собрал оставшихся в живых командиров штаба и батальонов и доложил сложившуюся обстановку и приказ из дивизии. Он отметил отличившихся в боях батальоны Ружникова и Кекало, а также их самих, которые дрались врукопашную с фашистами вместе со своими бойцами. Комбат Ружников погиб в блиндаже от прямого попадания снаряда противника. Потом Рубцов сказал так, как запомнил Н. Головко:
После этого уничтожили радиостанцию. Были собраны все командиры и бойцы полка, в том числе бойцы и командиры из других частей и подразделений, оказавшихся в районе мыса Фиолент 1 июля 1942 года. Из всех них был организован сборный полк, куда вошли и раненые с оружием и без него. С наступлением темноты по команде Рубцова и комиссара полка батальонного комиссара А. П. Смирнова сборный полк, в котором было более 200 человек, начал тихо продвигаться по кромке высокого берега моря в сторону 35-й береговой батареи. Когда прошли 1–1,5 км и начали молча ползти к вражеским позициям, неожиданно, как отчетливо помнит Головко, вдруг со стороны 35-й батареи были услышаны крики «Ура». Вероятно, какая-то наша группа от 35-й батареи предпринимала попытку прорыва в горы, к партизанам. Услышав эти возгласы «Ура», командир полка подполковник Рубцов поднялся в рост и скомандовал: «Вперед, братцы, за родной Севастополь, ура!» Бойцы и командиры бросились в атаку. Ночью трудно было что-либо понять, но при зареве огня и света фар от танков было видно, что противник имеет большое превосходство во всем. Завязался неравный ожесточенный ночной бой. Понеся большие потери, остаткам полка пришлось отступить. Что случилось с командиром полка Рубцовым и его комиссаром Смирновым, которые шли вместе на прорыв, как видел Головко, он не знает. Остатки полка отступили назад к мысу Фиолент и Георгиевскому монастырю. Разбившись на мелкие группы, бойцы и командиры стали спускаться под более чем стометровые по высоте отвесные берега у мыса Фиолент и Георгиевского монастыря с тем, чтобы потом попытаться прорваться в горы. Сам Головко в этом бою был ранен, но двигаться мог и вместе с раненым политруком из полка пограничников Кравченко спустились к морю у Георгиевского монастыря по единственной тропе. Потом к ним присоединился сержант Щербаков с автоматом, и они ночью попытались прорваться в сторону Балаклавы. Головко был контужен в перестрелке от разорвавшейся мины и попал в плен, из которого вскоре бежал, дошел до своих и воевал до окончания войны в 60-й инженерно-саперной Краснознаменной бригаде командиром радиовзвода. Об этой ночной попытке прорваться к 35-й батарее написал в своем письме ее участник старшина 1-й статьи Смирнов из манипуляторного отряда № 1 Гидрографии ЧФ, которому все же удалось прорваться:
Находясь уже под крутым берегом среди скал мыса Фиолент, тяжелораненый командир 456-го пограничного полка подполковник Г. А. Рубцов, чтобы не попасть в руки врага, застрелился. Об этом автору написал бывший радист-пограничник В. Володин. По имевшимся у Д. Пискунова данным, командир и комиссар погранполка во избежание попасть в плен застрелились[241]. Оставшиеся бойцы и пограничники спустились под обрывы берега. В течение последующих дней разными группами они пытались прорваться в горы к партизанам, но большинство из них изможденные от обезвоживания и голода, попадали в плен вражеским постам, сторожившим берег. Последние группы пограничников, как рассказал старшина В. Осокин, укрывались под берегом до 20 дней. Немцы кричали сверху в мегафон:
Так погиб один из самых стойких в Приморской армии героических полков пограничников. Но что же происходило в течение ночи и всего дня 1 июля на 35-й береговой батарее? Для общего представления приведем ее некоторые тактико-технические сведения: 35-я двухбашенная, 305-мм береговая батарея была мощным подземным фортом с дальностью стрельбы ее четырех орудий снарядами весом до 471 кг на 40 километров. Железобетонный массив батареи имел толщину стен в 3 метра, а верха — 4,5 метра с верхним земляным покрытием. Внутри массив батареи делился коридором шириной в 3 метра и высотой в 4 метра. По одну сторону находились две 2-х орудийные башни с погребами для снарядов и зарядов вокруг них, а также жилые помещения. С другой стороны коридора располагался машинный зал с дизелями и динамо-машиной, котельная, аккумуляторная, вентиляционная. Командные пункты батареи, отстоящие от нее примерно на расстояние в двести метров влево и вправо параллельно берегу, соединялись подземными ходами-патернами с батареей на глубине от 15 до 45 метров. В левой патерне, недалеко от выхода наверх, в КДП находились радиорубка и прочие вспомогательные помещения. От подземного хода, идущего к левому КДП, отходил коридор, который разделялся на два выхода к морю. Подземный выход к берегу моря имелся и от первой башни[243]. Петров и Моргунов покинули 35-ю батарею в 1.50 1 июля после того, как они ввели в курс дела по обороне и эвакуации генерала Новикова и его штаб. К утру все помещения и коридоры батареи, как следует из воспоминаний очевидцев, были переполнены в основном старшим командным составом армии. Оторванные от своих частей, которые из последних сил сдерживали вражеские атаки, командиры находились в тревожном состоянии ожидания предстоящей эвакуации. Для «поддержания духа» многие из них употребляли боевые сто грамм американского коньяка, имевшегося на батарее по поставкам «ленд-лиза». Это сразу бросилось в глаза прибывшему на батарею связисту штаба флота капитан-лейтенанту A. B. Суворову вечером 30 июня[244]. Скученность, ожидание эвакуации, неопределенность создавали на батарее напряженную обстановку, которая еще более усилилась после эвакуации командования СОРа. В этих условиях перед помощником генерала Новикова по морской части капитаном 3-го ранга Ильичевым стояла непростая, если не сказать большего, задача по организации эвакуации. Сначала надо было весь начсостав записать в список распределения по кораблям, затем организовать порядок их выхода из батареи на берег и проход к рейдовому причалу, когда вокруг будут находиться массы людей. Затем организованно произвести посадку на сторожевые катера с последующей пересадкой на тральщики, которые до прибытии должны лечь в дрейф поблизости от рейдового причала. Капитан 3-го ранга Ильичев, проявляя беспокойство по поводу предстоящей эвакуации, дал радиограмму начальнику штаба флота:
Такое беспокойство Ильичева объясняется только тем, что согласно плану командования СОРа эвакуация двух тысяч старших командиров планировалась только с рейдового причала 35-й батареи. Командование Северо-Кавказского фронта и штаба ЧФ, занимаясь изысканием дополнительных средств эвакуации, вероятно, имело возможность послать в ночь на 2 июля транспортные самолеты, в связи с чем 1 июля в 14.10 начальник штаба флота Елисеев запросил Новикова и Ильичева: «Донести. Можете ли принять „Дугласы“?» В 15.25 был получен ответ от генерала Новикова:
Но, как пишет Моргунов, от самолетов в результате переговоров отказались. Видимо, здесь был учтен негативный опыт посадки на самолеты предыдущей ночи. Теперь обстановка была бы еще худшей ввиду отчаяния многотысячной массы людей. Здесь надо отметить, что вопросами присылки самолетов и подготовки аэродрома к их приему занимался также комиссар 3-й ОАГ (3-я особая авиагруппа) Б. Михайлов, который вел прямые переговоры со штабом авиации ЧФ в Краснодаре с помощью радийной автомашины, стоявшей на берегу бухты Соленой (залив в бухте Казачьей) и шифрпоста во главе с начальником поста скрытой связи главстаршиной В. Мищенко. Без сомнения, взаимодействие между Новиковым и Михайловым по вопросу самолетов было. Но в 15.15 1 июля, как об этом сообщил прилетевший в Новороссийск на самолете УТ-1 2 июля летчик Королев, радиомашина прямым попаданием снаряда была уничтожена, что подтвердил в своих воспоминаниях В. Мищенко. Тогда Михайлов послал на 35-ю батарею Мищенко с шифрдокументами, связистов во главе со старшим лейтенантом Сергеевым для продолжения радиопереговоров по самолетам через радиостанцию батареи, но получил отказ, так как от самолетов отказались. Шифрдокументы по приказанию Новикова были сожжены[247]. К ночи на 2 июля количество людей в районе берега у причала 35-й батареи составило, по оценкам очевидцев, более 10 тыс. человек. Единственным удобным путем вывода начсостава к причалу был путь по подземному переходу батареи с выходом наверх через левый КДП у спуска к берегу у причала. Однако провести многие сотни старших командиров среди многотысячной массы людей было очень трудно, но другого выхода не было. Вопрос об организации распределения комсостава по прибывающим кораблям, собранного на батарее, был решен утром 1 июля. По воспоминаниям военно-морского коменданта порта Севастополь старшего лейтенанта М. Линчика, было решено организовать запись командиров в порядке живой очереди в столовой батареи по предъявлении удостоверения личности, с указанием каждому записанному командиру бортового номера корабля. Эту работу и начал с раннего утра 1 июля и вел до 19–20 часов вечера того же дня старший лейтенант Линчик. Подземные коридоры и помещения батареи были переполнены комсоставом. Линчик сам впервые был на батарее и не представлял ее устройство, а главное — все входы в нее, подземные переходы и прочие необходимые при организации перевозок сведения. Первые лучи солнца, вспоминал Линчик, были видны через входной верхний люк над массивом батареи. Среди многих армейских командиров, находившихся в помещении столовой, он был единственным моряком. Появился Ильичев. Он принес тетрадь, ручку и список прибывающих кораблей и дал команду расписать по кораблям всех старших командиров и политработников по предъявлении документов. Однако сразу к работе приступить не удалось, так как пришли краснофлотцы-вестовые и накрыли стол для завтрака. Затем пришло новое командование СОРа. За длинным узким столом, среди тесно сидящих старших командиров штаба генерала Новикова был и сам генерал Новиков. Завтрак по тем временам был обильным, и даже выпили свои боевые сто грамм. После завтрака Линчик приступил к записи командиров, для чего было сделано объявление об этом. Сразу же образовалась очередь. Было всем сказано, что время и порядок посадки будут объявлены дополнительно. Запись шла целый день, а наверху шли жесткие бои. По словам Линчика, не все могли записаться на корабли, так как была выполнена норма загрузки. Заполненную тетрадь Линчик отдал Ильичеву. Стали ждать наступления ночи и прихода кораблей[248]. В книге Моргунова «Героический Севастополь» в тексте последнего донесения Новикова докладывалось в числе прочего о наличии 2000 командиров, готовых к эвакуации. Эта цифра соответствует результатам подсчета количества старших командиров, а также тому, что это донесение четко подтверждает план командования СОРа по эвакуации второй очереди только начсостава. С наступлением вечерних сумерек, когда стихли боевые действия, на протяжение всей ночи территория полуострова и района, примыкающего к 35-й береговой батарее, преображалась и становилась многолюдной. Сотни и тысячи людей вылезали из-под береговых скал, выходили из различных укрытий, переходя в другие места для выяснения обстановки по приходу кораблей или прилету самолетов. Все ждали «эскадру». Это слово наиболее часто встречается в воспоминаниях участников обороны последних дней, бывших в то время там. Основная масса людей, наслышанная, что в ночь на 2 июля придут корабли к причалу 35-й береговой батареи, подходила туда. В то же время много военных и гражданских лиц находилось по берегам Камышовой и Казачьей бухт и даже Круглой бухты, не говоря уже о многочисленных раненых. По воспоминаниям A. B. Суворова:
В район берега рейдового причала у 35-й батареи, на спуске с берега к причалу, в ложбину и особенно вблизи причала прибывали массы неорганизованных военных от красноармейца и краснофлотца до командиров всех званий, а также много гражданских людей. Стоял шум, гомон, хаотическое движение среди всей этой массы людей. Иногда среди них разрывался снаряд. Гибли люди, но боязнь попасть в плен была сильнее смерти, и это чувство, владеющее каждым из них, придавало неодолимое стремление попасть на заветную спасительную палубу ожидавшихся кораблей. На причале и на подступах к нему стояли краснофлотцы-автоматчики из батальона охраны 35-й береговой батареи. Они строго следили, чтобы никто не мог проникнуть на причал. Со всей вероятностью можно утверждать, что капитан 3-го ранга Ильичев как ответственное лицо за организацию эвакуации начсостава, собранного на 35-й батарее, не раз был на причале, проверяя его состояние и охрану. Конечно, в это позднее время он не мог не видеть огромную массу скопившихся там людей с надеждой эвакуироваться. Полученная днем шифровка от начальника штаба флота Елисеева, что кроме указанных кораблей и подлодок, которые прибудут этой ночью, больше ничего не будет и что надлежит эвакуацию на этом заканчивать, ставили его и генерала Новикова в тяжелое моральное положение. Но приказ есть приказ, и надо было его выполнять. Но ни Ильичев, ни Новиков не могли себе представить, что стихия масс нарушит все планы эвакуации начсостава. В то же время командиры сторожевых катеров, морских охотников и тральщиков, спешивших к причалу 35-й береговой батареи, не могли себе представить всей сложнейшей поистине трагической обстановки на этом последнем клочке севастопольской земли, куда по приказу командования отходили многочисленные остатки войск Приморской армии и Береговой обороны, а вместе с ними большое количество советских, партийных работников области и города, рабочих и работников фабрик, предприятий города и флота, которые фактически, как и армия в своей основной массе, не подлежали эвакуации, хотя об этом они и не знали. Первым прибывшим кораблем к причалу 35-й батареи из Новороссийска по эвакуации был сторожевой катер СКА-052, который, по сообщению бывшего помощника командира этого сторожевого катера лейтенанта А. Ф. Краснодубца, подошел к нему примерно в 22 часа 1 июля 1942 года[250]. Это сообщение впервые опубликовано в 1995 году, и поэтому во всех военно-исторических изданиях по обороне Севастополя о нем нет никаких сведений. Но, как написал и рассказал автору исследования капитан 1-го ранга А. Ф. Краснодубец, вышедшая 1 июля (он написал, что 30 июня, но ошибся. — Авт.) в начале ночи группа сторожевых катеров старшего лейтенанта Скляра в составе трех катеров на переходе морем подверглась налету вражеской авиации в количестве 40 бомбардировщиков. Все три катера получили повреждения, и два из них, СКА-0115 и СКА-078, возвратились и, прибыв в Туапсе, доложили, что СКА-052 был охвачен дымом и, видимо, погиб. Так посчитали и вражеские летчики. На самом деле на корме катера загорелись пустые бочки из-под бензина, которые были сброшены в море. Вышедший из строя правый мотор починили. В этом бою комендоры СКА-052 сбили немецкий бомбардировщик. В темноте СКА-052 вышел к мысу Айя, а затем вдоль берега подошел к району рейдового причала 35-й батареи. С причала катер заметили и осветили ракетой. Подошли к причалу, и тут на него без всякой очереди прыгнула масса людей. Катер накренился. Дали задний ход, чтобы не лечь на борт. Потом спустили шлюпку и подобрали плавающих людей. В целях экономии топлива сначала пошли курсом на мыс Сарыч, а потом круто от него на юг. В том районе катер пытался атаковать вражеский торпедный катер, но дружным огнем пушек и пулеметов, а также автоматов морских пехотинцев его отогнали. В 40 милях от крымского берега повернули на 90 градусов к берегам Кавказа. Отбились от налета 2-х «Юнкерсов» и пришли в Новороссийск, выполнив приказ. По докладу командира отряда Скляра о гибели СКА-052 в журнале боевых действий штаба ЧФ в Туапсе была сделана запись: «СКА-052 не вернулся в Туапсе. Утоплен авиацией»[251]. Но позже в оперативной сводке штаба ЧФ от 5 июля 1942 года сообщалось:
Был ли в момент прихода СКА-052 на причале Ильичев, трудно сказать. Его помощник старший лейтенант Линчик, постоянно находившийся вечером 1 июля в помещении батареи, говорил, что появляющийся время от времени Ильичев не сообщал ему об обстановке и своих делах. Как пишет Моргунов, генерал Новиков, руководя боем на передовых рубежах, был ранен (ранение в руку). Какие действия предпринимались им и что происходило в 35-й батарее в эти последние часы 1 июля 1942 года, где находился генерал Новиков со своим штабом и морской оперативной группой, в переполненных помещениях и коридорах которой ожидали команды на эвакуацию около двух тысяч командиров и политработников Приморской армии и Береговой обороны, где находилось немало раненых и личный состав батареи? Когда в тот вечер 1 июля на фронте обороны наступила относительная тишина, основная масса защитников была в районе 35-й батареи и Херсонесского полуострова. Все с нетерпением ждали прихода кораблей, все, кто знал об этом. Но, как свидетельствуют письма ветеранов, многие не знали об их приходе. По воспоминаниям начальника шифрпоста старшего лейтенанта Гусарова, начальника радиопоста капитан-лейтенанта Островского, старшего по связи в Севастополе капитан-лейтенанта Суворова, военно-морского коменданта порта Севастополь Линчика, капитана 2-го ранга Зарубы, а также полковника Пискунова, события в тот вечер и ночь на 2 июля развивались примерно так. Во-первых, вероятно, учитывая предстоящие сложности с эвакуацией через рейдовый причал на прибывающие корабли, Новиков и Ильичев решили подготовить запасной вариант эвакуации штаба дивизии и моропергруппы либо на подводной лодке, либо на самолете, для чего по указанию Ильичева Гусаров сначала дал шифровку на одну из подводных лодок, находящейся в районе 35-й батареи или вблизи нее, позывные которой у Гусарова были, с текстом примерно такого содержания:
В это время в районе 35-й береговой батареи находилась подводная лодка А-2 и на подходе были ПЛ 112 и М-111 и другие. Но подводные лодки не могли всплыть и выйти на связь из-за действия вражеских катеров противолодочной обороны и поэтому не смогли передать шифровку. На вторую шифровку, которая адресовалась Октябрьскому насчет присылки самолета, текст которой был примерно такого содержания:
был получен ответ, когда погас свет в 23.45. Обрабатывали эту шифровку при свечах. Гусаров позвонил Новикову, чтобы доложить о ней, но ответил заместитель его и сказал, что Новиков на посадке. И добавил: «С документами сами знаете что делать, а в остальном действуйте самостоятельно». Так вот, в последней шифровке сообщалось:
О том, что вместо обещанных четырех тральщиков придут только два и 10 сторожевых катеров, Новиков уже знал по радиограмме из Новороссийска, как писал Гусаров. Но он не знал, что не придут еще и два сторожевых катера из отряда Скляра, получившие повреждения во время налета вражеских самолетов, учитывая, что катера шифрсвязь не имели. Что касается двух тральщиков БТЩ № 14 и БТЩ № 16, то на переходе в 19.00 они были атакованы самолетами противника. БТЩ № 14 получил повреждения, которые позже исправил, но поврежденную машину ввести в строй не смогли и поэтому продолжили свой путь на второй с меньшей скоростью, БТЩ-16 был в его охранении. Подойдя к 22.00 к подходной точке минного фарватера № 3 и не обнаружив створных огней, тральщики повернули назад, но в 23.40 снова вернулись и, не найдя створных огней (которые, как уже упоминалось, не были включены, так как не поступило команды на их включение)[253], с разрешения оперативного дежурного штаба ЧФ «Действовать по обстановке» — легли на обратный курс, подняв на обратном пути с гидросамолета ГСТ-9, потерпевшего аварию, 33 человека. Таким образом, возможности по эвакуации начсостава значительно сократились[254]. И еще небольшой, но все же заметный факт. Как писал Гусаров, «вечером 1 июля, когда стемнело и бои прекратились, капитан 3-го ранга Ильичев привел в шифрпост военного прокурора Черноморского флота Кошелева и сказал, чтобы его накормили. Это было сделано. Кошелев умылся, покушал — тогда еще работала кают-компания. Ильичев с нашим старшиной поднялись туда и старшина принес еду и чайник воды. Прокурор в кают-компанию не пошел, так как был не по форме одет. Часть еды он отнес своему помощнику, который остался за пулеметом, что говорит о его честности, бесстрашии и высокой воинской культуре»[255]. Но что же было дальше? Когда и при каких обстоятельствах покинул 35-ю береговую батарею генерал Новиков? Сопровождал ли Новикова на причал Ильичев, а если нет, то где Ильичев в это время был? При сопоставлении воспоминаний защитников, Ильичев, отвечающий за всю организацию эвакуации комсостава, в это время, скорее всего, находился в шифрпосту или радиопосту, или на причале. Видимо, не без указания Ильичева раненых из-под берега стали переносить на причал. Носили раненых не только мужчины, но и женщины, среди них были девушки, в том числе секретарь Балаклавского райкома комсомола P. C. Иванова-Холодняк[256]. Примерно между 22.00 и 23.00 генерал Новиков и сопровождающие его командиры начали выходить из 35-й береговой батареи через амбразуру башни. Но, как написал полковник Пискунов, со слов майора Какурина, начальника штаба 95-й стрелковой дивизии, выходившего вместе с генералом, перед ними на их пути из батареи встала стихия в лице находившихся на батарее людей, которые внимательно следили за деятельностью Новикова. В результате оказались задержанными начальник штаба 109-й стрелковой дивизии подполковник С. Камарницкий, майор А. Какурин и начальник разведки 95-й дивизий майор И. Я. Чистяков[257]. Сообщение Пискунова относительно обстоятельств выхода генерала Новикова из 35-й батареи дополняют воспоминания И. Зарубы, который незадолго до конца дня 1 июля попал в батарею через левый командно-дальномерный пост. До этого по телефону у постового батареи, установленного у башни, узнал от вышедшего с ним на связь Ильичева, что ночью придут тральщики и сторожевые катера, что с посадкой начсостава будет тяжело и неизвестно, как она пройдет. По словам Зарубы, все помещения 35-й батареи были переполнены в основном высшим и старшим комсоставом Приморской армии. Организовывались группы и очередность посадки. Чтобы немного отдохнуть, он прилег в дизельном помещении батареи. Где-то в 23 часа, писал он, его разбудил армейский офицер в звании майора. Как оказалось, он был из штаба 109 дивизии. Обращаясь к Зарубе, майор сказал: «Товарищ моряк, идемте со мною, нужно вывести наверх из батареи раненого генерала. Скоро взорвут батарею». По воспоминаниям Зарубы, Новиков был легко ранен в руку[258]. (Вероятно, помощь Зарубы понадобилась как старшего морского командира, чтобы вывести из батареи Новикова и его штаб более коротким путем, так как коридоры батареи были забиты комсоставом.) Главный вход в батарею был разбит и непроходим.
В то же время Пискунов говорил: «Мне известно, что Новикова выносили на руках, как раненого. Он не шел собственным ходом»[260]. Вероятно, Новикова поддерживали под руки с двух сторон в связи с ранением, чего Пискунов не знал. По какой причине Новиков шел без гимнастерки, неясно. Возможно, из-за раненой руки, а может, и потому, чтобы не привлекать внимание немецких агентов, которые там были. Встречал ли Новикова на причале его помощник Ильичев, Заруба не упоминает, как и о случае их задержки в 35-й батарее. Но то, что Ильичев в то время был на причале и наводил порядок, предпринимая решительные действия, такие сведения имеются в воспоминаниях ветеранов обороны. Политрук Е. А. Звездкин из гидрографии флота, как и ряд других товарищей, подтверждает факт прохождения Новикова и командиров его штаба с возгласами: «Дорогу генералу Новикову!» При этом припоминает, что показался месяц и окончательно стемнело. По метеорологическим данным, вечерние сумерки в Севастополе в эти дни лета заканчиваются в 22 часа. Следовательно, группа генерала Новикова прибыла на причал между 22 и 23 часами. Прошло какое-то время, когда с моря послышался гул моторов. Томительное ожидание многотысячной толпы военных и гражданских людей на берегу, раненых на причале сменилось на реальную надежду эвакуироваться. Как написали старший лейтенант Г. Валовик, старший краснофлотец В. Кирсанов, политрук Е. Звездкин, с моря показались три сторожевых катера, один из которых стал помалу сдавать кормой к причалу. В этот момент, пишет Валовик, толпа на берегу стала неуправляемой. Сам Валовик стоял на берегу с колонной бойцов и командиров из числа остатков 110 ЗАП ЧФ, прибывших по команде организованно, как и многие другие части. Но вот «катер ударился бортом в первый пролет причала, что-то затрещало, — вспоминает рядовой П. В. Егоров, — находившийся по ранению на причале второго пролета, заслон из моряков-автоматчиков охраны не выдержал»[261]. Несмотря на предупредительную стрельбу автоматчиков охраны, толпа, прорвав заслон, стремительно бросилась по всему причалу. Под ее напором по всей длине причала были сброшены в воду не только находившиеся на причале раненые, но и первые и последующие ряды людей прорвавшейся толпы, оказавшихся на краю его. Немного погодя рухнула секция причала вместе с людьми. В воде образовалось месиво из барахтающихся и пытающихся спастись сотен людей, часть которых утонула, а напор не ослабевал, и люди по инерции некоторое время падали в воду. Подходивший катер к первому пролету сильно накренился от нахлынувших на его палубу людей, которые почти все, не удержавшись, попадали в воду. Катер выпрямился и отошел от причала. Командир в мегафон передал, что посадка невозможна и катер отошел несколько дальше в море. Многие поплыли к катеру. Толпой на причале, вблизи обрушившейся секции, был зажат полковник Д. И. Пискунов. В момент прорыва заслона краснофлотцев-автоматчиков из охраны причала часть толпы бросилась по подвесному мостику-настилу, чтобы добраться до скалы, на которой находилась группа генерала Новикова. Но на своем пути встретила автоматчиков охраны с капитаном 3-го ранга Ильичевым, которые открыли предупредительный огонь, а потом и на поражение, так как ничего не помогало. Об этих обстоятельствах свидетельствует старшина 1-й статьи И. И. Карякин:
На катер СКА-0112 попал и политрук Е. А. Звездкин. Сидя на берегу у воды, как он написал, «увидел, как первый катер подошел к скале, загрузился до отказа и начал отходить. Когда рухнули под тяжестью людей мостки прорвавшейся толпой, я понял, что организованной посадки не будет и поплыл ко второму катеру. Меня вытащили краснофлотцы. Случайно я попал на этот катер и узнал, что на нем находится Новиков и его штаб»[263]. И все же когда подошел первый катер и к какой части причала и когда обвалилась секция причала? В какой последовательности и при каких обстоятельствах происходила эвакуация защитников Севастополя сторожевыми катерами и тральщиками с рейдового причала у 35-й батареи? Какой бортовой номер был у первого сторожевого катера, подошедшего к причалу? В какой-то мере на это может ответить боевое донесение командира БТЩ «Защитник» (борт. № 26) капитан-лейтенанта В. Н. Михайлова и военкома старшего политрука Ф. С. Рубана от 3.07.42 г.:
Из этого боевого донесения, которому не верить нельзя, написанного на свежую память 3 июля, видно, что причал был уже разрушен до прихода тральщиков и 7 сторожевых катеров. Следовательно, причал мог завалиться при подходе либо СКА-052, упомянутого ранее, либо при подходе других катеров, каковыми могли быть, согласно книге К. Воронина «На Черноморских фарватерах», СКА-021 и СКА-0101, взявшие людей у причала в ночь с 1 на 2 июля, хотя, по книге Азарова «Непобежденные», эти два катера ушли из Севастополя в начале ночи 1 июля. Вопрос этот требует уточнения. Обращает на себя внимание, что переданные светофоры с причала были без подписи. По всей видимости, капитан 3-го ранга Ильичев, не дождавшись прихода тральщиков и катеров, хотя по положению должен был дождаться их и организовать посадку Новикова и его штаба на один из них, с согласия Новикова ушел на батарею, где находились многие сотни старших командиров и политработников, ожидавших решения на эвакуацию. Тем более, что после полуночи должны были взорвать батарею. Этот вывод следует из сравнения всех этих обстоятельств. Ильичев не поручал никому из оперативной группы с прибытием тральщиков и сторожевых катеров передавать указания на них сигнальным фонарем Ратьера о порядке подхода катеров к причалу и перегрузке на тральщики, так как в сложившихся условиях скопления больших масс людей на причале и на берегу, как и предполагал он, проводить эвакуацию, вывод, посадку старшего начсостава было невозможно. В действие вступал вариант эвакуации их с необорудованного берега у 35-й батареи. Кто передал эти светофоры на корабли, сорвавшие эвакуацию старшего начсостава, до сих пор неизвестно. Находившийся на скале вместе с Новиковым и его штабом капитан 2-го ранга И. А. Заруба писал, что примерно в 01.15 была взорвана 1-я башня 35-й батареи, а за ней последовало еще два взрыва. Уже в Симферопольской тюрьме ему сказали, что о подрыве башен не предупреждали и поэтому погибло, обгорело много офицеров. «Около 2-х часов ночи 2 июля подошли катера, — пишет он. Была зыбь. Катера наполнялись мгновенно, многие падали за борт. Я наблюдал за посадкой на два катера. Третий подошел к камню и принял на борт около 70 человек, всю группу. Я тоже сел на этот катер. Катер отвалил и пошел полным ходом»[265]. Заруба также отмечает такой факт. Когда прибыли на рейд катера, то в толпе стреляли в воздух от радости, что в лунном свете увидели их. Многие бросились вплавь к маневрирующим катерам на рейде, слышал, что раздавались голоса со скалы: «Подходите сюда, примите генерала Новикова». В связи с нехваткой бензина, как пишут Карякин и Заруба, шли на Новороссийск напрямую поблизости от крымских берегов. Обычно все корабли из Севастополя шли сразу в сторону турецкого берега, а потом поворачивали к берегам Кавказа во избежание встречи не только с авиацией противника, но и с вражескими катерами. Идти на видимости крымского берега в это время было нельзя, так как при таком курсе катер был обречен на гибель. Так оно и получилось. На рассвете 2 июля, а Заруба уточняет — в 3 часа, СКА-0112 был обнаружен и атакован четырьмя катерами противника. После часового неравного боя немцы просто в упор, с короткой дистанции, расстреливали катер. Моторы вышли из строя. Вся прислуга пушек и пулеметов была перебита. Катер стал тонуть и прекратил сопротивление. Около 6 утра появился немецкий самолет Ю-88 и начал обстреливать катер и оставшихся в живых на нем. В это время несколько человек вылезли из кубрика и бросились за борт. Позже подошел немецкий катер С-72, на который были сняты все оставшиеся живые. Из 74 человек и более 20 человек команды в живых оказалось 16 человек. Все были ранены, за исключением одного красноармейца. Среди раненых была одна женщина, раненная в лицо. Катер СКА-0112 от подложенного заряда затонул. На палубе немецкого катера всех раненых перевязали и прикрыли брезентом. Все это происходило на видимости Ялты. Вскоре катер прибыл в Ялту, и все пленные были высажены на песчаную часть берега в порту. Туда же были высажены 15 оставшихся в живых человек с СКА-0124, который был потоплен противником в районе мыса Сарыч. Всего на песчаном берегу оказалось 31 человек и в их числе генерал Новиков, капитан 2-го ранга Заруба, политрук Звездкин, старшина 1-й статьи Карякин, а также другие командиры и бойцы из штаба Новикова и оставшиеся в живых члены экипажа СКА-0112. Здесь надо особо отметить, что, согласно рабочему журналу оперативного дежурного штаба ЧФ, из Севастополя в Новороссийск СКА-0112, СКА-0124 и СКА-028 шли отдельной группой, а не так, как писалось в исторической литературе до сих пор, что СКА-0112 шел один. Прорваться удалось только СКА-028[266]. Прорыв нашего сторожевого катера подтвердил командир немецкого катера С-72 лейтенант Беренс, который прислал в 1995 году фотографии с обстоятельствами пленения катера и наших людей, перевозки в Ялту и нахождение всех наших пленных со СКА-0112 и со СКА-0124, оставшихся в живых, на песчаном берегу в Ялтинском порту. Фотографии публикуются в данном исследовании[267]. Что катера шли отрядом в составе трех единиц, такой факт отмечает в одном из своих писем Д. И. Пискунов:
Пленных погрузили в грузовую машину и привезли в немецкий госпиталь, расположенный в каком-то бывшем санатории. Сделав операции всем раненым и перевязки, разместили в маленьком домике при госпитале. Два человека еврейской национальности, как пишет Карякин, были изъяты из группы и якобы расстреляны. На другой день Зарубу и Новикова отвезли на легковой автомашине в симферопольскую тюрьму и также поместили в отдельный домик, где они вместе пролежали около месяца. О судьбе комиссара 109-й стрелковой дивизии бригадного комиссара А. Д. Хацкевича Заруба пишет так: «Я помню, когда в госпитале в Ялте нам делали операции, то нас поместили в отдельное помещение во дворе, а их, его и комиссара, отдельно. На второй день Новикова и меня отвезли в симферопольскую тюрьму, а того нет. Новиков потом мне сказал, что он был тяжело ранен и оставлен в палате»[269]. По сведениям Зарубы, «Новикова возили в Севастополь к Манштейну. На мой вопрос зачем? Он мне рассказал, что с ним разговаривал фельдмаршал Манштейн. Интересовался, как себя чувствую, не обижают ли, почему не в форме. Приказал одеть в форму, расхваливал доблесть и геройство наших солдат. Предлагал работать на них. Я сказал: „Я солдат и останусь верным присяге и Родине до конца. А за похвалу спасибо“»[270]. Генерал Новиков погиб в 1944 году в немецком концлагере Флессенбург. Так трагично закончилась попытка эвакуации последнего руководителя героической обороны Севастополя. Но вернемся к событиям ночи с 1 на 2 июля у рейдового причала и берега 35-й батареи. Как уже отмечалось в приведенном боевом донесении командира БТЩ «Защитник», оба тральщика подошли к рейдовому причалу в 01.15 1 июля и легли в дрейф недалеко от него. Вслед прибыли 7 сторожевых катеров капитан-лейтенанта Глухова. Сам Глухов на СКА-029 пошел в бухту Казачью (видимо, согласно указанию Октябрьского для снятия партактива города), а остальные шесть катеров начали совместную работу по снятию людей с причала и позже с берега (кроме СКА-0112 и СКА-0124, которые имели задание по эвакуации Новикова и его штаба. — Авт.). Эту работу выполняли СКА-046 и СКА-028, которые сделали по несколько рейсов[271]. Остальные катера ходили малыми ходами недалеко от рейдового причала и принимали людей с воды. СКА-0112 после принятия генерала Новикова с его штабом и СКА-0124, где командиром был лейтенант В. Климов и на борту находился командир 4-го дивизиона сторожевых катеров капитан-лейтенант А. Захаров, а также СКА-028, после принятия людей ушли, как отмечалось одним отрядом. Что же происходило внутри 35-й береговой батареи после ухода из нее генерала Новикова и его штаба на 2 июля? Об основных событиях, происходящих в те часы, рассказывают непосредственные свидетели, члены морской оперативной группы старший лейтенант Линчик, капитан-лейтенант Островский и старший лейтенант Гусаров. «После окончания распределения начсостава по кораблям, — рассказывал Линчик, — я по-прежнему находился в помещении столовой батареи, битком набитой командирами. Время шло к полуночи, когда кто-то принес неприятную весть о том, что под тяжестью людей обвалился рейдовый причал. Подробностей не передавали, но стало ясно, что наш план эвакуации комсостава через причал потерпел крах. Что делать дальше, не было никакой ясности. Но вот появился Ильичев и подтвердил, что обвалился не весь причал, а только одна его секция. Но так как на причале и возле него находилась огромная масса неуправляемых военных и гражданских людей, то посадка на катера в такой обстановке невозможна. Единственный выход из создавшегося критического положения — выходить подземным ходом на скалистый берег под 35-й батареей, вызвать сигнальным фонарем к берегу сторожевые катера и произвести посадку командиров в таких сложных условиях. Это единственная возможность, чтобы выполнить задание командования СОРа по эвакуации начсостава. Ильичев скомандовал и мы пошли за ним. Впереди нас и позади шли нескончаемым потоком командиры всех рангов от полковников до майоров, политруки, комиссары. Все они еще надеялись, что наша опергруппа все же организует их отправку на Большую землю. Списки на посадку теперь были не нужны. Вышли на берег. Ночь была не темной, как-то светло было (появился серп луны. — Авт). Недалеко от нас метрах в семидесяти слева просматривался силуэт рейдового причала с частью обрушенного настила причала. Возле причала в воде барахтались или плыли люди. Пройти к причалу с нашего места — подземного выхода на берег батареи из-за крутой стены, уходящей в море, было нельзя. На берегу к нам присоединился Островский с сигнальным фонарем Ратьера. Стали ждать прихода тральщиков и катеров»[272]. Б. Д. Островский говорил автору, что около 24.00 1 июля по согласованию с армейским командованием и Ильичевым была подорвана электростанция батареи, и она перешла на аккумуляторное освещение. По письму Гусарова, свет погас в 23.45. Фактически дизель-генератор вывели из строя путем заклинивания после выпуска масла и воды[273]. «Мы перед этим, рассказывал Островский, по указанию Ильичева передали на ЗБФКП в Туапсе, что связь кончаем, так как ожидаем подхода кораблей и после передачи этого донесения доложили Ильичеву»[274]. Помимо последнего донесения из Севастополя такое же примерно по смыслу сообщение самостоятельно от себя дал радист морской опергруппы из радиорубки 35-й батареи краснофлотец Г. Дудка. Об этом эпизоде написал мичман И. А. Ткаченко — старший смены радистов на ЗБФКП в Туапсе, в то время дежуривший на вахте. Ткаченко пояснил, что еще раньше при своем отъезде из Севастополя они с Дудкой договорились, что в самый критический момент по особому коду между ними и интонации будут приглашать друг друга на связь.
В то время как Ильичев, Линчик и Островский, находясь на берегу под 35-й батареей с многочисленными командирами вокруг них, ожидали прихода кораблей, старший лейтенант Гусаров в шифрпосту в связи с тем, что погас свет, уже при свечах обрабатывал последнюю шифровку из Новороссийска от Октябрьского. Получив по телефону от заместителя Новикова сообщение, что Новиков уже на причале, и указание насчет шифрдокументов, здесь же в шифрпосту сожгли все шифрдокументы, предварительно облив их бензином. О том, что опергруппа находится рядом на берегу под 35-й батареей с комсоставом, Гусаров наверняка не знал, а Ильичев в спешке об изменившихся планах места посадки комсостава не предупредил его, и поэтому он со своими старшинами попытался выйти наверх через левый КДП. Но дверь была закрыта и находилась под охраной с обратной стороны. В то же время подход к этой броневой двери был забит ранеными и не ранеными. После начавшегося подрыва батареи, минут через двадцать, вспоминает Гусаров, когда наверху все горело, по трапу сверху из батареи спустился в сопровождении двух автоматчиков обожженный полковник, который, подойдя к двери, постучал и назвал свою фамилию. Постовой краснофлотец с автоматом открыл дверь, и тогда вслед за полковником наверх вышли все. Находясь на берегу, Гусаров увидел, что уже шла посадка на корабли с причала. По времени это было больше часа ночи. Здесь же на берегу он встретил много знакомых командиров из политуправления и разведотдела флота и СОРа. На его вопрос, почему они не эвакуировались, ответили, что на катера могли попасть только раненые, а они остаются на защите батареи, чтобы ночью, когда придут еще корабли, они уйдут на Большую землю. Гусаров им ответил, что корабли не придут, связи больше нет, документы шифрсвязи уничтожены. Тогда командиры предложили вариант прорыва в горы и рассказали, что один отряд в 100 человек прорвался в горы и ушел к партизанам, а второй попал в засаду румын и был уничтожен, возвратилось всего три человека. Гусаров предложил им теперь плыть в море к кораблям, но они не согласились. А с пришедших тральщиков, вспоминает политрук Г. П. Куриленко из 3-го полка морской пехоты, в мегафон кричали: «Кто может, плывите к нам»[276]. Возвращаясь вновь к боевому донесению командира БТЩ «Защитник», в части зафиксированного по времени колоссального взрыва на 35-й батарее в 01.12 2 июля 1942 года следует отметить, что у Моргунова в его книге «Героический Севастополь» взрыв 1-й башни указан в 0 час. 35 мин., а 2-й — в 01 час. 10 мин. В известной рукописи Л. Г. Репкова «Береговая артиллерия в героической обороне Севастополя 1941–42 гг.» написано, что в 00.30 2 июля был взорван вход в правый КДП батареи, через 30 минут взорвана 1-я башня, а в час тридцать 2-я башня. Где правильно? Зафиксированный документально с моря в 01.12 взрыв, определяющий и по времени, к нему подходит более всего подрыв 2-й башни. Есть и другие варианты. По информации Л. Г. Репкова, подрыв производила группа батарейцев в составе 12 человек во главе со старшим сержантом Побыванцем. Закладка подрывных зарядов производилась под руководством военинженера К. П. Белого, исполняющего обязанности инженерного отдела ЧФ[277]. Итак, после прибытия на рейд 35-й батареи 2-х тральщиков и 7 сторожевых катеров в 01.15–01.20 2 июля и передачи им с причала указания о порядке приема людей к причалу направился первый катер. По воспоминаниям ветеранов обороны, после подрыва батареи действительно начался сильный артиллерийский и пулеметный обстрел района 35-й батареи и всего Херсонесского полуострова всполошившимся противником. Конечно, в такой обстановке командирам тральщиков и сторожевых катеров было нелегко разобраться в истинной обстановке на берегу. Создавалась иллюзия ночного наступления противника. В ряде воспоминаний отмечается, что когда пришли тральщики и сторожевые катера, то с разных мест на берегу, а не только с причала, их стали вызывать сигнальными фонарями — «морзить». Все переговоры сводились к просьбе подойти к берегу и забрать их. Старшина 1 статьи Алексеенко, находившийся в эту ночь возле взорванных башен батареи, видел, как катера сигналили клотиковыми огнями, отвечая на сигналы с берега. Кроме того, эта ночная картина севастопольского берега, озаряемого яркими вспышками разрывов снарядов и мин, непрерывным гулом артобстрела района 35-й батареи и всего Херсонесского полуострова, пулеметной и автоматной стрельбой, вынуждала корабли не стоять на месте, а маневрировать у берега, во избежание попадания случайных вражеских снарядов. Эти обстоятельства значительно усложняли прием с воды плывущих к ним защитников Севастополя. Но самым непонятным и отрицательным в этой драматической ночи было то, что никто из командиров прибывающих кораблей, старших групп не попытался выяснить и наладить связь с командованием на берегу для уточнения обстановки, как об этом говорят факты. Попытка же Ильичева передать приказание на прибывшие катера сигнальным фонарем «Здесь врид комфлота, приказываю подойти к берегу» не возымела сразу должных действий, как это следует из показаний Линчика и Островского, приводимых дальше по тексту. По-видимому, для командиров катеров это обстоятельство было неожиданным среди многих других семафоров или просто мигания с берега фонарем. Почему Ильичев в семафоре так обозначил свою должность? По этому поводу М. Линчик рассказывал, что Октябрьский перед своим уходом из 35-й батареи в начале ночи 1 июля сказал Ильичеву: «Ты остаешься за меня». Так тогда Ильичев сообщил Линчику[278]. Но надежда на эту всемогущую фразу не сработала. Видимо, это получилось потому, что в первый момент своего прибытия на рейд 35-й батареи внимание командиров кораблей было обращено на рейдовый причал, откуда, как полагали командиры, было дано им указание по организации эвакуации, то есть там находилось, по их мнению, командование. На остальные сигналы с берега они не обращали внимания. Но вот прошло какое-то время, и первый катер подошел к неразрушенной секции причала и принял людей. Находившийся в тот момент Заруба с Новиковым на скале на оконечности причала вспоминает, что «второй катер подошел к обрыву — это подавал сигнал капитан 3 ранга Ильичев, вызывая корабли. Мне рассказывали, что Ильичев мог в числе первых попасть на подошедший сторожевой катер, но он самоотверженно выполнял свой долг. Ильичев крикнул командиру катера: „Отходи!“»[279]. Но это было не совсем так в части Ильичева, как рассказывал Линчик, который был все время рядом с ним. Об обстоятельствах подхода одного из катеров к берегу старший лейтенант В. Гусаров писал так:
Следующий свидетель этой драматической ночи, капитан-лейтенант А. Суворов, также находившийся на берегу под 35-й батареей в группе командиров 35-й батареи и штаба флота, писал, что с помощью краснофлотца-сигнальщика с Херсонесского маяка Гринева было передано фонарем Ратьера приказание на один из катеров «подойти к берегу, здесь командиры флота и армии». И один из катеров подошел к ним и, по словам Суворова, принял 145 человек, из них 80 командиров из Береговой обороны и 35-й батареи[281]. По рассказу капитан-лейтенанта Островского, дело обстояло так: «Мы вышли на берег по подземному ходу. Я лично вызывал фонарем катера. Сигналил кораблям, но они не подходили. Видны были силуэты двух или трех катеров. Ильичев стоял рядом и ожидал подхода их, но они не подходили и не отвечали. Практически там подходов не было. Причал поврежденный. Кошелев, прокурор Черноморского флота, бригадный военюрист, находился справа от меня. Как сейчас помню, был он в реглане, скучный. Да веселых там не было. Полковник Горпищенко, командир бригады морской пехоты находился рядом. Горпищенко на катер переправили матросы. Они связали из автопокрышек плотик, посадили его и подтолкнули. Ильичев мне говорит: „Раз не отвечают, плыви“. Много народа плыло к катерам, ну и я поплыл. Некоторые тонули, не хватало сил. Мне был брошен канат с катера и я взобрался на борт. Это было где-то после двух часов ночи. Командиром катера, как я позже узнал, был Еремин (командир СКА-071 лейтенант С. Т. Еремин. — Авт.). На этот катер подняли и Горпищенко». На этот катер попал и В. Гусаров[282]. А вот что рассказал о событиях этой ночи старший лейтенант М. Линчик:
Что можно сказать об организации эвакуации этой ночью 2 июля 1942 года у берега 35-й береговой батареи в целом? Анализ воспоминаний ветеранов обороны и очень скупых в общем виде архивных материалов показывает, что, во-первых, командиры отряда тральщиков и сторожевых катеров, как и вообще командиры всех прибывших малых кораблей, при выходе из Новороссийска получили от своего командования инструктаж по вопросу эвакуации в районе причала 35-й батареи в общем виде. То есть прибыть к району причала и принять людей с него, частью перегрузить на тральщики и после своей загрузки уходить. Сколько осталось в Севастополе личного состава войск армии и флота и вообще какая там сложилась обстановка с обороной, они не знали. И, во-вторых, им ничего не было известно о плане командования СОРа и флота эвакуации в первую очередь старшего комсостава армии и флота, собранного специально для этого на 35-й береговой батарее. Не сообщили им и фамилию старшего руководителя эвакуации, и чьи распоряжения они должны выполнять по прибытии на рейд 35-й батареи. Все это можно объяснить тем, что эвакуация началась неожиданно и что командование штаба флота в Туапсе и в Новороссийске не знало фактической обстановки в Севастополе и плана командования СОРа по частичной эвакуации. Командующий ЧФ вице-адмирал Октябрьский, который смог бы дать более точные инструкции и сообщить фамилию ответственного за эвакуацию старшего комсостава армии и флота, только в 5 утра 1 июля прилетел в Краснодар из Севастополя и находился в пути в Новороссийск, когда все предназначенные корабли для эвакуации уже были в море. Потом этот непростой, деликатный, если его можно так назвать, вопрос по эвакуации в первую очередь собранного старшего комсостава на 35-й батарее по каким-то причинам не был доведен до командиров кораблей, хотя возможность передать эти указания имелась. Наверняка у командования СОРа и флота была уверенность, что Ильичев сумеет организовать отправку собранного комсостава. Но никто не мог предположить, что из-за стихии масс обвалится часть настила рейдового причала и неуправляемые массы военных и гражданских людей займут плотно всю оставшуюся целую часть причала и все подходы к нему с берега, чем полностью исключат возможность эвакуации старшего комсостава через рейдовый причал. Последующие попытки Ильичева организовать их эвакуацию с необорудованного берега под 35-й береговой батареей не увенчались успехом только по указанным выше причинам, тем более что принятие на катерах и тральщиках семафоров зависело от матросов-сигнальщиков, которые не были в курсе, как и их командиры, по сути эвакуации. И еще. Не мог дать Ильичев с причала указаний на корабли об эвакуации с причала, так как там его не было. Были ли эти светофоры умышленными или даны были по незнанию планов эвакуации — неизвестно. В результате случившегося около двух тысяч высококвалифицированных старших командиров и политработников Приморской армии и Береговой обороны флота оказались невольно брошенными, и в основной своей массе они попали во вражеский плен. Всю ночь 2 июля продолжалось спасение защитников Севастополя у берега 35-й батареи. Командиры сторожевых катеров самостоятельно принимали решение о подходе к берегу, но большинство из них в этой сложной обстановке принимали людей на плаву или с разных подручных средств, двигаясь галсами на малом ходу во избежание попадания снаряда противника, ведущего огонь по площадям. Первым отрядом сторожевых катеров, ушедшим после 2-х часов ночи с рейда 35-й батареи, был отряд капитан-лейтенанта Захарова в составе СКА-0124, на котором шел он сам, СКА-0112 с генералом Новиковым и его штабом и СКА-028. Как уже упоминалось, СКА-0124 и СКА-0112 погибли в бою с превосходящими силами противника, а оставшиеся в живых от СКА-0124 15 человек и от СКА-0112 16 человек с генералом Новиковым были взяты в плен[284]. Затем с рейда ушел отряд сторожевых катеров в составе СКА-088, СКА-071 и СКА-046[285]. Командир отряда капитан-лейтенант Глухов на катере СКА-029 в Казачьей бухте принял с маленького причала людей и вышел на Новороссийск. Как шла приемка там людей, отчетного боевого донесения Глухова в архивах не найдено. Но можно твердо сказать, что не менее драматично, чем у причала 35-й береговой батареи, учитывая то, что он там задержался и вышел в рейс один. Вышедшие из Новороссийска в Севастополь в 03.00 2 июля СКА-014 и СКА-0105 на переходе морем в 15.00 в районе между мысом Сарыч и маяком Ай-Тодор на расстоянии примерно в 25 милях от берега обнаружили СКА-029, который бомбили самолеты противника и обстреливали с бреющего полета. На катере висел флаг «Терплю бедствие, окажите помощь». Почти весь экипаж катера погиб. Глухов был тяжело ранен, ранено было и 80 % пассажиров. СКА-014 встал в боевое охранение и вместе со СКА-0105, который взял на буксир 029-й и перегрузил на себя всех раненых, до темноты отбивали атаки самолетов противника. Всего в Новороссийск было доставлено 14 человек комсостава и 50 младшего комсостава, красноармейцев и краснофлотцев[286]. Последним покинул рейд 35-й береговой батареи отряд тральщиков в 2.50, а по другим данным — в 3.00 2 июля 1942 года. БТЩ «Защитник» принял на борт 320 человек, БТЩ «Взрыв» 132 человека. В 24.00 тральщики благополучно прибыли в Новороссийск[287]. Прибывшие ночью 2 июля из Новороссийска подводные лодки А-2 (командир капитан 3-го ранга Гуз) и М-112 (командир старший лейтенант Хаханов) только во второй половине дня 2 июля смогли форсировать минный фарватер ФВК № 3 и подойти к берегу в районе Херсонесской бухты — 35-я батарея. Под утро из бухты Круглой вышло пять небольших катеров разного типа (торпедовозы, «Ярославчики») 20-й авиабазы ВВС ЧФ курсом на Новороссийск. В районе рейда 35-й батареи к ним присоединился шестой катер, вышедший из Казачьей бухты еще вечером 1 июля около 23 часов. Всего на этих шести катерах находилось около 160 человек — почти вся группа 017 — парашютистов-десантников группы Особого назначения Черноморского флота (около 30 человек) и краснофлотцы-автоматчики из батальона охраны 35-й батареи. Все были при оружии. С восходом солнца группу катеров, шедшую в кильватер с расстоянием между катерами в 150–200 метров, обнаружили самолеты противника. Начались атаки самолетов. Моторы катеров перегревались и часто глохли, так как катера были перегружены. По свидетельству командира группы 017 старшего лейтенанта В. К. Квариани, членов группы старшины А. Н. Крыгина, Н. Монастырского, сержанта П. Судака, самолеты противника, заходя со стороны солнца, стали их бомбить и обстреливать из пулеметов по выбору. Прямым попаданием бомб были сразу же потоплены два катера. Катер, на котором находились Квариани и Судак, получил пробоины в корпусе, стал оседать от принятой воды. Заглох один мотор, и катер пришлось поворачивать к берегу, занятому фашистами. Все это произошло в районе берега неподалеку от Алушты. На берегу произошел бой между десантниками и вооруженной группой татар. В результате неравного боя все, кто остались в живых, были пленены. Раненых татары расстреливали в упор. Подоспевшие итальянские солдаты часть пленных отправили на машине, а часть на катере в Ялту. Катер, на котором шел В. Гурин, в ходе первого налета самолетами противника отвернул от всей группы на юг, оторвавшись от «эскадры». В одном кубрике находилась тяжело раненная женщина с грудным ребенком. На палубе было много раненых. Шли на одном моторе, так как второй заглох из-за повреждения при налете. Ночью был шторм, катер несло к берегам Турции. На рассвете к ним подошел вышедший из Севастополя буксир «Турист», который принял обессиленных людей и доставил 5 июля в Батуми. Судьба остальных катеров группы Квариани неизвестна. Скорее всего, они были потоплены при нападении немецких самолетов[288]. Здесь надо отметить, что в группе 017 воевало немало знаменитых моряков-разведчиков, таких, как М. М. Негреба, П. Королев, В. Богданов, С. Елисеев и других, о которых еще в Великую Отечественную войну написал известный документальный рассказ «Батальон четверых» писатель Леонид Соболев. Нескольким группам бойцов и командиров в эти ночи удалось спастись на рыбацких лодках, шлюпках, найденных в разных местах. Сооружались плоты из камер с кузовами машин сверху на них и другие подручные средства спасения. Части из них сопутствовала удача, и после многотрудного плавания они добирались до берегов Кавказа, а некоторые даже до Турции. Командование ЧФ на поиск плотов посылало сторожевые катера и подводные лодки. Так, 2.07.42 г. в 4.00 вышел на поиск плотов СКА-2, а в 9.00 CКА-5, а также подводные лодки М-112 и М-111[289]. Надо отметить, что указанный в тексте буксирный катер «Турист» вышел из Стрелецкой бухты в начале ночи 2 июля вместе с буксирным катером СП-24, как написал в донесении военком разведотдела штаба ЧФ, на которых ушли бойцы и командиры сформированного 1 июля из остатков разных подразделений наших войск отряда старшего лейтенанта Ищенко из разведотдела штаба флота. В течение дня 1 июля отряд отбивал с помощью одного орудия 24-й зенитной батареи яростные атаки фашистов, уничтожив несколько сот гитлеровцев. Отмечалось, что капитаны указанных буксиров не имели указания на эвакуацию. Вместе с тем, по заметкам полковника В. Стихина, ночью с 1 на 2 июля среди оставшихся в Стрелецкой бухте разного рода непригодных плавсредств был обнаружен буксир «Таймыр» с исправными двигателями. Оказавшийся в отряде механик старшина 1-й статьи Жарков сумел завести двигатели. На буксире установили два пулемета ДШК, снятые с затопленного катера, и ночью, погрузившись, отряд ушел на Кавказ, умело маневрируя от артобстрела с Северной стороны. В пути следования успешно отбились от налета 3-х «Юнкерсов». О буксире СП-24 в заметке не упоминалось. Требуется уточнение версий[290]. Не прекращались попытки прорваться в горы к партизанам малыми и большими группами бойцов и командиров. Так, по рассказу начальника политотдела 9-й бригады морской пехоты Дубенко, он вместе с группой Севастопольского горкома партии и во главе с секретарем обкома партии Ф. Д. Меньшиковым договорились пробиться с 1 на 2 июля к партизанам. Среди них были С. Багрий и Н. Краевая. Ночью к ним присоединились еще около 150 бойцов и командиров. Но такой группой сразу не решились идти на прорыв и решили продержаться днем 2 июля, а ночью идти на прорыв. Что случилось дальше с этой группой, Дубенко не знал, так как вместе с моряками сел в дырявую шлюпку и попал на подводную лодку М-112[291]. Ночью 2 июля ждали прихода кораблей не только у рейдового причала 35-й береговой батареи. Их ждали и на берегах бухт Казачьей и Камышовой и даже Круглой. Молча, с надеждой, что еще подойдут корабли, смотрели защитники Севастополя вслед уходящим кораблям. Они не могли поверить, что помощи больше не будет. В сознании не укладывалось, что они фактически брошены на произвол судьбы, на милость врага. Но даже в этот трудный час не все защитники Севастополя думали о спасении. Старшина 1-й статьи Смирнов из манипуляторного отряда № 1, которому удалось пробиться к 35-й батарее с мыса Фиолент, в ночь на 2 июля написал в своих воспоминаниях так:
В итоге к утру 2 июля 1942 года на берегах Херсонесского полуострова, Камышовой и Казачьей бухт и в других местах оказались оставленными на произвол судьбы десятки тысяч героических защитников Севастополя, в том числе раненых, без боеприпасов, без продовольствия и пресной воды. Отвечая своему юному напарнику по обороне, П. А. Наконечный из политотдела Приморской армии, когда они после боя ночью увидели подрыв 35-й батареи, сказал: «Нас не предали, но и спасти не могли»[293]. И все же, несмотря на случившееся, сопротивление наших воинов продолжалось. Здесь уместно привести слова старшины 2-й статьи О. П. Григорьева, пулеметчика отдельного батальона дотов:
Спрашивается, зачем, зная, что кораблей для эвакуации не будет, собрали столько участников обороны, сняв с передовой, где еще можно было оказывать сопротивление? Участники боев говорили:
Примечания:1 Воспоминания участников обороны Севастополя 1941–42 гг. последних дней. Фонд музея КЧФ д. НВМ. 2 Пискунов Д. И. Рукопись «Заключительный этап обороны Севастополя 1941–42 гг.» Фонд музея КЧФ. На стр. 15 в главе «Наши потери летом 1942 г. в Севастополе» приводится расчет на основе данных из доклада вице-адмирала Ф. С. Октябрьского на военно-исторической конференции в 1961 г. На 6 июня в составе войск СОРа было 101 238 чел. с учетом пополнения за июнь 127 238 чел. До 30 июня было эвакуировано 23 тыс. чел. раненых, вывезено 30 июня и в послед, дни всеми видами транспорта 2937 чел. Согласно расчету Пискунова осталось невывезен. 81 616 чел., из них Прим. армии 50 616 чел., ЧФ — 31 тыс. чел. Из них ранен. Прим. армии 36 тыс. и ЧФ — 4 тыс. Сведения даны без учета погибших в июльских боях, утонувших в море при попытке доплыть до катеров, покончив жизнь самоуб., чтобы не попасть в плен, расстрел. немцами раненых в лазаретах, коммунистов, евреев, комиссаров при пленении и в лагерях. 3 Басов A. B. «Крым в Великой Отечественной войне 1941–42 гг.» Вып. 4. Вопросы и ответы. Симф. Таврия. 1994 г. С. 53–54. Донесения 30-го арм. корп. войск вермахта. I. Разведотдел корпуса докладывает в штаб 11 армии от 7.07.42 г… 1.07.42 г. захвачено пленных 9720… Дело 03/32098 л. 608. Затем идет длинный список захв. техники — Г. Л. Особое примечание: прошлой ночью итальянские быстроход. катера возле Ялты потопили 2 бронир. катера русских. Был захвачен командир дивизии и много комиссаров. Пленные находятся в Ялте. Допрос пленных по приказу из армии продолжается. II. Количество захваченных пленных в полосе корпуса за период с 21 до 30.06.42 г. составило 6504 чел. Дело 03/32098. л. 604. IV. Донесение от 4.07.42 г. За период с 3 по 4 июля было захвачено пленных 33 624 чел. Дело 03/32098 л. 633. VII. Разведотдел корпуса. Вечернее донесение в 11 армию от 7.07.42 г. Новых частей не установлено. Пленные показывают, что на мысе Херсонес находится еще 4–5 чел., которые имеют радиосвязь с Новороссийском. 6.07.42 г. захвачено 512 пленных. Доп. донесению за 1.07.42 г. вечером были захв. итальян. катерами 12 чел. из 381 СП, которые вышли из Балаклавы на весельных лодках. Д. 03/32098. л. 643. VIII. Донесение от 10.07.42 г. За период с 07.06.42 г. XXX АК захватил 80 914 чел. пленных, 269 арт. орудий и много другой военной техники и материалов. Д. 03/32095. л. 287. <…> II. Донесение от 11.07.42 г. XXX АК за период боев в Севастополе захватил пленных с 7.06. по 10.07.42 г. 80 914 человек. Д. 03/32098. л. 663. Примечание A. B. Басова: последние два донесения взяты из разных дел оперативного и разведотдела. Данные сходятся. Возможно, у них тоже были приписки, так как в обороне принимали участие и жители города. 4 Васильев А. Г. Отчет по итогам обороны Севастополя за июнь 1942 года. Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 488. л. 115. 5 Пискунов Д. И. Воспоминания т. Пискунова Дмитрия Ивановича, чл. КПСС с 1920 г., о смерти секретаря Крымского обкома партии Меньшикова Федора Дмитриевича в 1942 году. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. ед. хр. 235 стр. 99. 6 Маношин И. С. Запись на пленку беседы со ст. I ст. B. C. Потаповым в Севастополе 5.08.86 г. Фонд музея КЧФ. 7 Маношин И. С. Запись беседы на пленке с В. И. Мищенко в Кривом Роге 10.07.98 г. Фонд музея КЧФ. 8 Кузнецов Н. Г. Курсом к победе. М. Воениздат. 1989. С. 200. 9 Басов A. B. Указ. сборник, стр. 41. Отдел ЦВМА. ф. 72. д. 1209. л. 57. 10 Басов A. B. Указ. сборник статей. Стр. 35–36 «…противник превосходил численность гарнизона Севастоп. по всем показат. в 2 раза и больше, по танкам в 12 раз, по самолет, в 6 раз, по пех. бат. в 1,25 раза, по общей численности войск в 2 раза». 11 Моргунов П. А. Указ. соч. С. 274, 321, 452. 12 Отдел ЦВМА. ф. 10. д. 1951. л. 297. Отчет по обороне Севастополя, т. 1. «Напряженность перевозок на морских коммуникациях СОРа за период январь — май понижалась, дойдя в мае до 12 транспортов общим водоизмещением в 91 192 тн., в июне 51 877 тн., против 252 835 тн. в январе. Соответственно уменьшилось количество поставляемого боезапаса с 5963 тн. в январе до 1344 тн. в апреле, в мае 3607 и в июне 5032 тн.» 13 Моргунов П. А. Там же, стр. 264–265, 274. 14 Буденный С. М. Отчет в ГШ РККА. Отд, ЦВМА. ф. 83. д. 488. лл. 69–70. 15 Василевский A. M. Дело всей жизни. М. Политиздат. 1974. С. 188. 16 Моргунов П. А. Там же. С. 313. 17 Моргунов П. А. Там же. С. 320. 18 Отдел. ЦВМА. ф. 10. д. 18506. л. 181. Историч. журнал ЧФ. 19 Пискунов Д. И. Сб. материалов военно-историч. конферен. 1961 г., т. 3, стр. 916–923. Севастоп. морская библиотека. 20 Басов A. B. Указ. сборник. С. 44–53. 21 Пискунов Д. И. 95-я Молдавская. Кишинев. 1987 г. Картя молдовеняска. С. 128. 22 Пискунов Д. И. Заключит, этап обороны Севастополя 1941–42 гг. Рукопись, стр. 24. Фонд музея КЧФ. 23 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с Пискуновым 2.11.85 г. г. Калинин. Фонд музея КЧФ. 24 Маношин И. С. Там же. 25 Маношин И. С. Там же. 26 Якунин С. Д. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 303. «Лейтенант, командир отдельного минометного дивизиона 138 стрелковой бригады: „В плену вместе со мной был майор (командир 702 батареи БО ЧФ, авт.) командир морской батареи Иван Никитенко, который рассказывал, что под склонами скал было организовано временное революционное правительство, которое просуществовало трое суток“». 27 Воловик Г. А. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 213. «У меня создалось впечатление, что 2 июля еще существовала какая-то управляемость общей обороной, то 3 и 4 июля она держалась только на инициативе командиров мелких подразделений». 28 Анишин H. A. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 304. «Об эвакуации командования СОРа знал. На рассвете 3 июля был в группе Пискунова. Пришли катера, но ничего не получилось. Пискунова знаю по службе с 1940 года. Это был культурный, хорошо образованный в полном смысле слова, человек. (Окончил арт. акад. — Авт.) Храбрость и организаторские способности его были отмечены командованием еще в боях на границе на реке Прут». 29 Маношин И. С. Воспом. Г. П. Зюзько. Запись на пленку беседы с ним 10.12.88 г. в Севастополе. Краснофлотец-радист из ПО зенитного полка ПВО ЧФ. «…с берега моря через подземный ход зашли в 35-ю батарею и случайно попали в помещение, где сидели армейские радисты и среди них был подполковник (в районе левого командно-дальномерного поста. — Авт.), так к нему обращались. Подполковник подошел и сказал нам: „Товарищи, сюда нельзя, здесь радиостанция, не беспокойтесь, связь держим, скоро придут катера, нас вывезут“». (Судя по описанию места нахождения радиостанции и армейского состава радистов, это могла быть только радиостанция временного руководства армией, руководимая командиром 404-го армейского артполка 109-й стрелковой дивизии подполковником А. Бабушкиным. — Авт.) Фонд музея КЧФ. 30 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 1950. Отчет по обороне Севастополя, лл. 108–112. 31 Лощенко А.И. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. л. 178. 32 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 1950. л. 390. д. 20. л. 320. 33 Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 308. л. 224. 34 Антонюк И. В. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 242. л. 11. 35 Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 488. л. 39. 36 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 1951. л. 348. 37 Манштейн Э. Утерянные победы. М. 1957 г. 38 Басов A. B. Крым в Вел. Отеч. войне 1941–42 гг. М. Наука. 1987 г. 39 Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 130. л. 26. Отд. ЦВМА. ф. 72. д. 1236. лл. 1–4. П. А. Моргунов. Героический Севастополь. М. Наука, стр. 458. 40 Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 130. л. 26. 41 ЦВМА. ф. 2092. оп. Гед. хр. 117. Хроника ВОВ на ЧФ. вып. 2. 1946 г. л. 322. 42 Сорокова И. Ф. Воспоминания. 43 Утин А. П. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 313. 44 Отд. ЦВМА. ф. 10. 9120. л. 6. 45 Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 488. л. 98. 46 Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 130. л. 26. 47 Центр. Арх. МО РФ. ф. 72. оп. 9909. д. 30. л. 365. 48 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 431. Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 488. л. 98. 49 Горпищенко П. Ф. Отчет. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9120. л. 62. 50 Жидилов Е. И. Отчет. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9120. л. 59. 51 Володченков P. И. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 32. л. 47. 52 Коломиец Т. К. Указ. соч. 53 Центр. арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 132. л. 27. 54 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 431. Отд. ЦВМА ф. 72. д. 1235. л. 95. 55 ЦВМА. Указ. хроника, л. 323. 56 Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 132. л. 27. 57 Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 30. л. 365. 58 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 431. 59 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9143. л. 13. 60 Козленков C. B. Рукопись. Пограничники в обороне Севастополя 1941–42 гг., стр. 28. Фонд музея КЧФ. 61 Манштейн Э. Указ. соч. 62 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 435. 63 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с М. И. Линчиком. 2.11.84 г. Москва. Фонд музея КЧФ. 64 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 1952. л. 36. 65 Там же л. 65. 66 ЦВМА ф. 2092. Хроника ВОВ. Там же, стр. 323. 67 Там же, лл. 326–327. 68 Отд. ЦВМА ф. 10. л. 1951. л. 320. 69 Отд. ЦВМА ф. 83. д. 308. л. 262. 70 ЦВМА ф. 1087. оп. 5. д. 73. л. 130. 71 ЦВМА ф. 1087. оп. 5. д. 77. ПЛ-М-31. 72 ЦВМА. ф. 2092. Указ. хроника, лл. 326–327. Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 308. лл. 262–274. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9699. л. 39. 73 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 1950. лл. 396–404. д. 20. лл. 325–327. Моргунов П. A. Указ. соч. стр. 441. 74 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 439. 75 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. лл. 21–24. 76 Михайлик И. П. Воспом. Фонд, музея КЧФ. д. НВМ. лл. 318–325. П. А. Моргунов. Указ. соч. стр. 441. 77 ЦВМА. Указ. хроника, л. 324. Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 442. Отд. ЦВМАф. 10. д. 9143. л. 13. Отд. ЦВМА ф. 10. д. 1950. лл. 396–400. д. 20. лл. 325–327. 78 Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900. д. 132. лл. 26–27. 79 Пискунов Д. И. Рукопись. Заключит, этап обороны Сев. лл. 8–9. 80 ЦВМА Указ. хроника, л. 325. 81 Благовещенский Н. В. Отчет. Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9120. лл. 64–66. 82 Пыжов И. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 325. 83 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 459. Отд. ЦВМА. ф.72. д. 1236. лл. 1–4. 84 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. л. 25. 85 Отд. ЦВМА ф. 83. д. 488. лл. 99-100. 86 Ильин А. Т. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282 лл. 89–90. 87 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. л. 25. 88 Басов. A.B. Указ. соч. 89 Гурин В. Е. Воспом. Письмо Н. М. Кулакову. Фонд музея КЧФ. д. НВМ л. 333. 90 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с Д. И. Пискуновым 2.11.85 г. г. Калинин. Фонд музея КЧФ. 91 Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. лл. 89–90. 92 Гусев В. С. Рукопись. Связисты в боях за Севастополь. 93 Отд. ЦВМАф. 10. д. 1952. л. 32, л. 186. 94 ЦВМА Указ. хроника, л. 329. 95 Пискунов Д. И. Указ. рукопись, л. 15. 96 Октябрьский Ф. С. Доклад на воен. ист. конф. 1961 г. Морская библиотека, т. 1. стр. 1102. 97 Смуриков B. Л. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 150. 98 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с Д. И. Пискуновым 2.11.83 г. г. Калинин. Фонд музея КЧФ. 99 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 440. Отд. ЦВМА. ф. 72. д. 12564. л. 104. 100 Кузнецов Н. Г. Годы войны. Журнал Октябрь № 9. 1968 г. 101 П. А. Моргунов. Указ. соч. стр. 451. 102 Кулаков Н. М. Доверено флоту. М. 103 Гурин В. Е. Там же. л. 323. 104 Азаров И. И. Непобежденные. М. ДОСААФ. 1973 г. стр. 299. Демидов В. В. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 336. 105 Краснодубец А.Ф. Боевая деят. мал. охот. за ПЛ в ВОВ на ЧФ. Севастополь. 1993 г. Отдел БП шт. ЧФ. стр. 7. 106 Крылов Н. И. Огненные бастионы. М. Воениздат. стр. 441. 107 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. лл. 56–58. 108 Гусев B. C. Рукопись. Там же. 109 Кузнецов Н. Г. На флотах боевая тревога. М. Воениздат. 1971 г. стр.180. 110 Басов A. B. Крым в Вел. Отеч. войне 1941–45 гг. Вопросы и ответы. Симфероп. Таврия. 1994 г. стр. 43. 111 Заруба И. А. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3 д. 282. л. 163. 112 Гурин В. Е. Там же. лл. 331–332. 113 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 447. ЦВМА.Ф. 10. д. 20. л. 328. 114 Маношин И. С. На причалах Севастополя 1941–42 гг. Севастополь. Фл. Родины. 1991 г. стр. 21. 115 ЦВМА. Указ. хроника, л. 326. 116 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 447. 117 Отд. ЦВМА ф. 83. д. 488. л. 100. 118 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 448. 119 Пазников И. Н. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 160. 120 Заруба И. А. Воспом. Госархив Крыма, оп. 3. д. 281. стр. 141. 121 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 459. 122 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 451 Отд. ЦВМА. ф. 72. д. 1750. л. 236. 123 И. А Заруба. Воспом. Там же. д. 881. л. 151. 124 Моргунов П. А. Там же. л. 451. 125 Кузнецов Н. Г. Там же. 126 Басов A. B. Крым в Вел. Отеч. Войне 1941-45 гг. м. Наука. 1987 г. 127 Басов A. B. Крым в ВОВ 1941–45 г. Вопросы и ответы, стр. 43. 128 Пискунов Д. И. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. ед. хр. 235. л. 25. 129 Маношин И. С. Запись беседы с Пискуновым на пленку 2.11.85 г. г. Калинин. Фонд музея КЧФ. 130 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 457. Отд. ЦВМА ф. 72. д. 1256. л. 331 ЦВМАф. 2092. оп. Гед. хр. И7.лл. 144–148. 131 Гонтарев С. Н. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 337. 132 Головко Н. И. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 343. 133 Бодарев Г. И. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 420. 134 Кузнецов Н. Г. На флотах боевая тревога. М. Воениздат. 1971 г. л. 181. 135 Манштейн Э. Указ. соч. 136 Кузнецов Н. Г. Там же. стр. 182. 137 Кузнецов Н. Г. Там же. стр. 186. 138 ЦВМА ф. 2092. оп. 1.ед. хр. 117. л. 91. 139 Лощенко A. И. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. л. 178. 140 Мищенко В. И. Сборник воспоминаний участников обороны Севастополя. Фонд музея КЧФ. Д. НВМ. л. 607. 141 Хомич И. Ф. Доклад на воен.-ист. конф. 1961 г. в Севастополе морская библ. КЧФ. т. 2. стр. 589. 142 Пазников И. Н. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 160. 143 Сологуб В. А. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 356. 144 Гусев B. C. Рукопись. Там же. 145 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 452. 146 Заруба И. A. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. короб. 13. 147 Олейник З. Г. Горькая правда войны 1993 г. Самиздат. Кременчуг стр. 90. Фонд музея КЧФ. 148 Лубянов. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 220. л. 227. 149 ЦВМА. on. 1. ед. хр. 117. л. 213. 150 ЦВМА. ф. 1087. ед. хр. 37. л. 41. 151 Чесноков М. Е. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 309. 152 Олейник З. Г. Воспом. о выступл. Октябрьского в 1968 г. в Матросском клубе г. Севастополя. Фонд музея КЧФ. 153 Пискунов Д. И. Указ. рукопись, л. 15. 154 Иноземцев И. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 359. 155 Отдел ЦВМА ф. 83. д. 488. л. 115. 156 Там же, л. 115. 157 Отдел ЦВМА. ф. Юл. 1950. л. 127. 158 Центр. Арх. МО РФ. ф. 288. оп. 9900 д. 132. л. 27. 159 Отдел ЦВМА ф. 10. д. 1951. л. 305. 160 Заруба И. A. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. 161 Зинченко А. Е. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 168. 162 Маношин И. С. Указ. соч. стр. 21. 163 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с В. И. Мищенко 10.07.98 г. г. Кривой Рог. 164 Иноземцев И. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 363. 165 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 24041. л. 99. 166 Володченков В. И. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 32. л. 47. 167 Маношин И. С. Указ. соч. стр. 26. Запись на пленку беседы с М. Линчиком, г. Москва. 2.11.84 г. Фонд музея КЧФ. 168 Зинченко А. И. Указ. воспом. л. 169. 169 Репков Л. Г. Рукопись. Берег, арт. в героич. обор. Севас. л. 203. 170 Октябрьский Ф. С. Письмо к Линчику. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 174. 171 Азаров И. И. Прорыв. ДОСААФ. М. 1968 г. стр. 148. 172 Гурин В. Е. Воспом. Там же, л. 333. 173 Азаров И. И. Там же, стр. 147. 174 Троценко С. Я. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 240. 175 Лощенко А. И. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. л. 178. 176 Октябрьский Ф. С. Стенограмма доклада для работ. Панорамы 18.12.1958 г. 177 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. лл. 56–58. 178 ЦВМА Указ. хр. л. 328. Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9699. л. 43. 179 Кирсанов В. Т. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 184. 180 Воронин К. И. На черноморских фарватерах. М. Воениздат. 1989 г. л. 67. 181 Евсеев. Воспом. Отдел ЦВМА. ф. 10. д. 32626. л. 104. 182 ЦВМА. ф. 2092. on. 1. ед. хр. 117. л. 244. 183 Азаров И. И. Там же. стр. 227. 184 ЦВМА. Указ. хроника, стр. 329. 185 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 22738. л. 57. 186 ЦВМА ф. 2092. on. 1. ед. хр. 117. лл. 327–328. 187 Басов A. B. Крым в Вел. Отеч. войне 1941–45 г. 1987 г. 188 ЦВМА ф. 1087. оп. 5. д. 77. короб. 10426. 189 Моргунов П. А. Указ. соч. стр.459. Отд. ЦВМА. ф. 72. д. 1236. лл. 1–4. 190 Маношин И. С. Указ. соч. стр. 22. 191 Басов A. B. Крым в ВОВ 1941–45 гг. Вопр. и отв. стр. 44. 192 Гусев B. C. Указ. Рукопись. 193 Попов Е. Г. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 365. 194 Гусаров В. В. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 380. 195 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с Б. Д. Островским 25.03.90 г. г. Ленинград. Фонд музея КЧФ. 196 ЦВМА ф. 2092. Указ. хроника, л. 326. 197 Пазников И. Н. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 160. 198 Володченков P. И. Воспом. Госарх. Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 32. л. 48. 199 Смуриков B. Л. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 148. 200 Воловик Г. А. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 203. 201 Заруба И. A. Воспом. Госарх. Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 281. л. 151. 202 Пазников И. Н. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 162. 203 ЦВМА. Указ. хр. л. 325. Отд. ЦВМАф. 10д. 1950. л. 401. 204 Кондратьев О. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 201. 205 Чепурнов П. Е. С пирса в бой. Симф. Таврия. 1989 г. 206 Евсевьев М. Е. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 281. л. 45–46. 207 Харченко И. М. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 428–433. 208 Благовещенский И. В. Отчет, отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. лл. 65–66. 209 Азаров И. И. Непобежденные. М. ДОСААФ, стр. 274. 210 Пыжов И. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 326. 211 Ерошевич С. Е. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 382. 212 Гурин В. Е. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 333. 213 Михайлик И. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 318–319. 214 Карнаух Н. Ф. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 384–388.191-1. 215 Кашкаров Н. Т. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 218. 216 Гурин В. Е. Воспом. Фонд музея КЧФ.Д. НВМ. л. 331. 217 Лоция Черного моря. 1931 г. Издание ГУ. стр.182. 218 Маношин И. С. Указ. соч. стр. 24. 219 ЦВМА. Указ. Хроника, л. 328. 220 Михайлик И. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 318–319. 221 Репков Л. Г. Указ. Рукопись, л. 207. 222 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 457. 223 Благовещенский И. В. Отчет Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. л. 66. 224 Гусаров В. В. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 378. 225 Гусаров В. В. Там же, л. 379. 226 Вдовиченко Г. Воспом. Фонд, музея КЧФ. д. НВМ. л. 251. 227 Карякин И. И. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 254. 228 Пискунов Д. И. Указ. рукопись, л. 20. 229 ЦВМА ф. 2092. Указ. хроника, л. 328. 230 Благовещенский Н. В. Отчет. Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9120. л. 66. 231 Отд. ЦВМА. ф. 83. д. 488. л. 55. 232 Козленков C. B. Указ. рукопись, лл. 28–33. 233 Головко Н. И. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 342–355. 234 Володин В. А. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 389–399. 235 Осокин В. И. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 400–401. 236 Голов В. М. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. 681–682. 237 Федосов И. М. Воспом. Госарх. Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 286. лл. 91–92. 238 Репков Л. Г. Указ. рукопись, л. 200. Фонд музея КЧФ. 239 Федосов И. М. Там же. 240 Смирнов. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 220. лл. 204–206. 241 Володин В. А. Воспом. Там же. 242 Осокин В. И. Воспом. Там же. 243 Репков Л. Г. Указ. рукопись. Там же. 244 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с A. B. Суворовым 25.10.90 г. г. Пушкин. Ленингр. обл. Фонд музея КЧФ. 245 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 456. Отд. ЦВМАф. 72. д. 1815л. 13. 246 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 457. Там же. д. 1551. л. 11. 247 Мищенко В. И. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 633. 248 Маношин И. С. Указ. рукопись, стр. 23. 249 Гусев B. C. Указ. рукопись. 250 Краснодубец А. Ф. Указ. соч. стр. 14–17. 251 Отд. ЦВМА ф. 10. д. 9143. л. 87. 252 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 18507. л. 8. 253 Гусаров В. В. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 378. Кирсанов В. Т. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 184. 254 Моргунов П. А. Указ. соч. стр. 461. 255 Гусаров В. В. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 406. 256 Иванова-Холодняк P. C. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 262. 257 Пискунов Д. И. Указ. Рукопись, л. 40. 258 Заруба И. А. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. 259 Заруба И. А. Воспом. Там же. 260 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с Д. И. Пискуновым 2.11.85 г. г. Калинин. Фонд музея КЧФ. 261 Егоров П. В. Воспом. Фонд Музея КЧФ. д. НВМ. л. 280. 262 Карякин И. И. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 252–255. 263 Звездкин Е. А. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 246. 264 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9606. л. 744. 265 Заруба И. A. Воспом. Там же. 266 Отд. ЦВМАФ. 10. д. 9699. л. 44. 267 Маношин И. С. Беседа с Беренсом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 683. 268 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с Д. И. Пискуновым 2.11.85 г. Там же. 269 Заруба И. А. Воспом. Госархив. Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 286. л. 84. 270 Заруба И. А. Воспом. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 282. л. 162. 271 Воронин К. И. Там же. л. 70. 272 Маношин И. С. Указ. соч. стр. 24–25. 273 Гусаров В. В. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 402. Peпков Л. Г. Указ. рукопись, л. 208. 274 Маношин И. С. Там же. 275 Ткаченко И. А. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 258. 276 Куриленко Г. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 250. 277 Репков Л. Г. Указ. рукопись, л. 208–210. 278 Маношин И. С. Запись беседы с М. И. Линчиком 2.11.84 г. Фонд музея КЧФ. 279 Азаров И. И. Непобежденные. М. ДОСААФ. 1973 г. л. 245. 280 Гусаров В. В. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 248. 281 Гусев B. C. Указ. рукопись. 282 Маношин И. С. Запись на пленку беседы с Б. Островским 23.10.90 г. г. Ленинград. Фонд музея КЧФ. 283 Маношин И. С. Запись беседы на пленку с М. Линчиком 2.11.84 г. Фонд музея КЧФ. 284 Отд. ЦВМАф. 10. д. 9699. л. 44. Согласно рабочему журналу ОД ЧФ СКА-0112 и СКА-0124 на 24.00 4.07.42 г. числ. на переходе. Все сроки прибытия прошли. 285 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9606. л. 190. 286 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9606. л. 190. Боевое донесение командира СКА-0105 ст. л-та Шаруева от 3.07.42 г. 287 ЦВМАф. 2092. ед. хр. П7. on. 1. лл. 208–212. Из донесения Рогову от нач. ПУ ЧФ. див. комиссара Расскина. 288 Гурин В. Е. Boсп. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 334–333, 403–406. Крыгин А. Н. Boсп. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. лл. 403–406. 289 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 9606 л. 193. 290 Отд. ЦВМА. ф. 10. д. 24041. лл.96–98. 291 Азаров И. И. Непобежденные. М. ДОСААФ. 1973 г. стр. 274. 292 Смирнов. Указ. воспом. лл. 204–206. 293 Наконечный А. Ф. Госархив Крыма, ф. 849. оп. 3. д. 281. л. 98. 294 Григорьев О. П. Воспом. Фонд музея КЧФ. д. НВМ. л. 299. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх |
||||
|
|
||||
