6.4.2 Авторы стараются развеять последние сомнения Скептика, при этом их разъяснения часто переходят в диалог

На самом деле я уже отвечал на вопрос, почему Творец создал такой странный сценарий. А вот ответ Михаила Лайтмана:

«Мы состоим из единственного, созданного Творцом, материала – “желания наслаждаться“. Поэтому мы реагируем только на страдания, т. е. только на отсутствие наслаждения. Причем, если мы получаем наслаждение, мы считаем, что так нам и положено, потому что состоим только из одного желания наслаждаться. А как только получаем ощущение, обратное наслаждению, т. е. его отсутствие, это воспринимается нами как страдание – и тут мы немедленно спрашиваем себя: “За что мне это?“.

Поэтому Творец создал только желание наслаждаться. И этого Ему достаточно, чтобы уже далее сотворить из него „себе подобное“. Как? Тем, что Он создает в сотворенном желании насладится всевозможные ощущения Своего отсутствия, тем, что вызывает в желании наслаждаться страдание, а страдания толкают к движению, к усилиям от этих страданий избавиться, т. е. наполниться наслаждением – т. е. Творцом.

Зачем же через страдания? – А чтобы мы сами захотели наполниться Творцом, осознав, что без Него мы страдаем. В этом и заключается роль эгоизма – в нашем развитии: он создает в нас страдания от удаления от Творца, вызывает в нас просьбу к Творцу избавить нас от страданий, и Творец вызволяет нас. Таким образом, эгоизм выполняет свою роль»[230].

Теперь ответ на второй вопрос. Идея реинкарнации есть не только в каббале, но и во многих других концепциях. Например, у Платона. Кстати, как и теория припоминания. Круговорот душ и память (припоминание) – краеугольные камни в концепции Платона. Он считал, что истинное знание и знание идей – это воспоминание (память) о том, что душа созерцала до своего рождения в божественном мире. Как правило платоновская концепция анамнезиса понимается психологистически. Но Платон всегда подчеркивал, что припоминание и работа человека («вынашивание духовных плодов») неотъемлемы друг от друга. В «Федоне» он на разные лады говорит об этой работе: здесь и аскетизм жизни в целом, и блокирование связанных с телом чувственных ощущений и удовольствий, и постоянные упражнения, и необходимость посвятить себя философии, и сосредоточение души на истине, и собирание ее «в самой себе», и вера в подлинный мир. Анамнезис был необходимым Платону, чтобы решить сразу несколько задач. Во-первых, объяснить, если так можно сказать, трансцендентальные условия истинного познания; нельзя знать о том, чего нет, но существованием по Платону обладает лишь то, с чем мы совпадаем; именно память манифестирует подобное состояние. Во-вторых, обосновать существование бессмертия души как условие обретения блаженной жизни. В-третьих, убедить слушателей, что обретение подлинного существования требует особой жизни, познания и работы в отношении себя.

Идея припоминания у Платона, конечно, неоднозначна. В «Государстве» Платон рассказывает, как умершие души (за которыми легко угадываются те, кто, вступая в жизнь, сознательно выстраивают свой жизненный путь) выбирают свою судьбу. С одной стороны, образчики жизней, из которых производится выбор, уже существуют (подобно тому, как существует божественная жизнь, которую нужно только припомнить), с другой – чтобы выбрать правильно, мудрый должен вспомнить свою прошедшую жизнь, исследовать ее, руководствоваться стремлением к благу, отбросить честолюбие – короче, самому сознательно определить свою жизнь и ее последствия (как пишет Платон – «это вина избирающего, бог не виновен»). Припоминание у Платона нагружается двумя разными значениями: это и то, что объясняет существование подлинного мира идей, и то, что предполагает работу и путь, приводящие к такому существованию. «Припомнить» значит не только открыть то, что есть, но и выстроить себя, направить, создать и себя, и подлинный мир.

Интересно, что в эпоху Возрождения и Новое время под влиянием концепции анамнезиса и средневекового убеждения о том, что человек создан «по образу и подобию Творца», формируется мысль, по которой человек всего лишь, как говорили Николай Кузанский и Рене Декарт, менее совершенен, чем Бог. Поэтому он может уподобляться последнему, что опять же понимается двояко. В одном отношении как признание того, что через нас действует Иное (Бог, Разум, Дух, Мышление), в другом отношении, что мы сами – боги. Марина Цветаева говорит, что пишет не художник, он во власти слова, демона, его воля «не устать слушать, пока не услышишь, не заносить ничего, чего не услышал» (Платон бы сказал, «чего не припомнил»). Учитель одного из авторов (Вадима Розина) Г. П. Щедровицкий в одном из последних интервью говорил, что мыслит не он, посредством него мыслит мышление. В обоих случаях творческая личность как бы припоминает уже существующее, находящееся в ином месте.

В каббале памяти и припоминанию, действительно, придается большое значение. В «Науке каббала» в связи с этим можно прочесть следующее:

«Все мироздание представляет собой единую причинно-следственную цепочку от первого состояния, когда Малхут мира Бесконечности была полностью наполнена светом, и до ее окончательного исправления, когда она вновь будет наполнена светом. Этот процесс управляется с помощью решимот (воспоминания). Начиная с мира Бесконечности, Малхут постепенно перебирает все свои наслаждения, выставляет их на экран, оставляя при этом решимот от каждого предыдущего состояния, вплоть до окончательного исправления.

Только решимот определяют рождение следующего парцуфа из предыдущего, только информация о том, что уже было, дает возможность работать с экраном… Решимот, которые в парцуфе, заставляют человека желать, искать, двигаться к чему-то новому. Мы лишь выполняем указание наших решимот»[231].

И вообще, разве не память о прошлом и наших поступках образует суть культуры и традиции?

Скептик: Положим. Но при чем здесь реинкарнация, разве в XXI в. можно верить в переселение душ?

Авторы: Мало ли во что верят современные люди! И что значит переселение душ? Можно это понять и рационально, если хотите. Переселение – это зависимость одних поколений от других. Вряд ли такую зависимость можно отрицать. Вы себя, конечно, можете осознавать как уникальное неповторимое существо. Но более правильное понимание – как существо, обусловленное предыдущими поколениями.

«Каждое поколение – это души предыдущих поколений, обретшие новую телесную оболочку. Души облачаются в новые тела и нисходят в наш мир. С каждым таким перевоплощением у них накапливается опыт. Кроме того, со временем меняются и внешние духовные условия»[232].

Даже с рациональной точки зрения, в этом есть смысл. Что такое душа? Дух, духовное, вечное, связанное не только с вами лично, но с культурой, языком, социумом. А тело? Биологический организм, который со временем умирает. Но смерть тела не может разрушить вечное, культуру и язык. Они продолжают существовать, «вселяясь» в другие тела. С рациональной точки зрения, конечно, такое вселение предполагает воспитание, влияние семьи, культуры и пр. Каббалист все это сокращает и говорит просто – перевоплощение, кругооборот душ.

М. Лайтман: Личность каждого уникальна тем, что вышла из своего особого места в общей душе Адама – общего творения. В течение многих нисхождений в этот мир, душа каждого, будучи в теле, должна духовно подняться к своему корню. Каждый раз, когда человек накапливает определенное количество знаний, впечатлений, тело умирает, а душа, освободившись от внешней формы, переводит накопленную информацию, впечатления, знания – в новые свойства. Поэтому в следующем кругообороте человек рождается более приспособленным к жизни, чем в момент, когда покинул мир. Всем известно, насколько трудно освоить новые технологии пожилым людям, и насколько естественно осваивают их наши дети.

Занимающийся каббалой не нуждается в периодах „жизнь – смерть“, а может, не уходя из тела, из этой жизни, превращать (перемещать) информацию, впечатления, знания – в свойства. Ведь в этом и заключается основная цель изучения науки каббала: пока человек не вернется своими свойствами в свой корень в душе Адама, он должен будет нисходить в этот мир. Поэтому реализация науки каббала в человеке заключается именно в переводе усилий и получаемых впечатлений, информации, знаний – в новые духовные свойства, будучи в теле нашего мира.

Поскольку, исходя из своих основ, человек должен пройти строго определенное количество ступеней подъема от свойств нашего мира до свойства своего корня в Адаме, никто из нас не может уменьшить количество ступеней, но возможно ускорить темп их прохождения, настолько, чтобы уложиться в одну жизнь. Ускорения темпа своего духовного развития человек добивается за счет изучения устройства высшего мира.

В. Розин: Следующий, действительно, важный вопрос о логике, в которой, как Вы выражаетесь, «все со всем совпадает, все со всем связано»: Творец совпадает с творением, природа – с Творцом и человеком, человек – с природой и Творцом и т. п. Помните, «когда человек поднимается по этим ступеням, то все миры поднимаются вместе с ним». Как все это понимать? А так, что здесь реализуется иной, чем в западной традиции тип мышления. Корни его – в восточной традиции. И здесь, в качестве сравнения, я приведу свой анализ индуистского мышления. Хотя этот способ мышления отличается от каббалистического, но есть много параллелей. Во всяком случае, он явится для Скептика еще одним примером необычного мышления, где «все со всем совпадает».

Если христианский Бог создал по своему образу и подобию только одно избранное существо – человека, то древний индуистский Творец Праджапати создал по своему подобию еще и жертву. «Праджапати (создатель), – читаем мы в гимнах Ригведы, – создал по подобию своему то, что есть жертва. Поэтому говорят: жертва есть Праджапати. Ибо по своему подобию создал он ее». Но одновременно Праджапати весьма похож и на ветхозаветного Бога: он создает и мир, и людей. «Вначале Праджапати был один, пока не пожелал: „стану я множеством, произведу я создания“, и в жару желания, полный творческой муки, он произвел из себя миры с богами и людьми, пространством и временем, мыслью и словом». И одновременно Праджапати – это солнце, свет, несущие жизнь и смерть:

«…то, что там горит, – солнце; и то, что там горит, есть смерть. Так как оно есть смерть, то и умирают создания, живущие под ним; живущие по ту сторону его суть боги: посему боги бессмертны. Его лучи – узды, которыми впрягаются люди в жизнь. Кого захочет оно, жизнь того оно притягивает и подымает в себе: тот умирает. Но мудрец знает слово и приношение, которые подымают его выше области катящихся дней и ночей и выше того мира, в котором солнце своим жаром имеет власть над жизнью и смертью. У него день и ночь не отнимают благословения его дел: он освобождает свою жизнь от смерти. Это есть освобождение от смерти, совершающееся в жертве Агни-готры».

Нарисованная картина у западного человека, естественно, должна вызывать недоумение: Праджапати – это и солнце, и Создатель мира, и жертва; однако мудрец, владеющий словом и жертвоприношением, может уйти от него в некий мир, бытие, где оказывается ему неподвластным. Как все это понять?

Понять можно, только при этом нужно учесть природу индуистского мышления, существенно отличающегося от европейского, осмыслить то различие мировоззрений Востока и Запада, о котором так много говорили и писали. Известный индолог Г. Ольденберг в книге «Будда, его жизнь, учение и община» (М., 1905) замечает по этому поводу: «Дело в том, что индийский ум не воспринимает отдельное явление в его отдельном существовании, заключенное в границах своих очертаний и живущее своею, ему одному свойственною, жизнью. У индуса одно явление сливается с другим; линии стушевываются в нечто неопределенное. Таким образом, мысль то схватывает одну область сущностей и воспринимает всякое отдельное явление из этой области как идентичное с одной и тою же центральной потенцией или как зависящее от этой потенции, ею одушевленное, из нее рождающееся, то перелетает через все преграды отдельных явлений и говорит: это и то суть все».

Здесь исследователь буквально наткнулся на характерную особенность индуистского мышления, однако понял и истолковал ее, на наш взгляд, не совсем верно. То, что ему кажется неопределенным, непоследовательным, нелогичным, расплывчатым, неоднородным, на самом деле просто другой способ осознания, другой тип смыслообразования и объяснения.

Европейский человек со времен Античности и Нового Завета рассуждает, умозаключает, опираясь на отношения тождества и различия. Он исходит из твердых оснований, начал, которые выглядят однородными и непротиворечивыми (истинными). Каждый предмет и явление для европейского сознания отличны от других, а их сходство (тождество) или различие может быть установлено только в специальном рассуждении при приведении их обоих к одному основанию. В этом смысле «мир сознания» европейского человека, оформленный в античной философии Платоном и Аристотелем, есть мир явлений, связанных между собой отношениями тождества, различия, непротиворечивости. У индуса реальность принципиально иная. Он не устанавливает тождества и различия, не приводит разные явления к непротиворечивым основаниям (т. е. не гомогенизирует бытие), а напротив, ищет аналогии, сходства и подобия между явлениями, которые при этом считает принципиально различными, индивидуальными.

Понятно, что эта процедура не менее эффективна, чем та, которую применяет европеец: любую группу предметов можно организовать как в отношении тождества и различия, приведения к основаниям), так и в отношении сходства, аналогии, подобия. Поэтому там, где европейское сознание обнаруживает отдельные семейства и ряды тождественных (сводимых друг к другу) явлений (собственно предметов, наук), индуистский ум видит длинные цепи аналогичных, сходных явлений, каждое из которых, тем не менее, отличается от всех других. И самая длинная цепь аналогий, охватывающая и пронизывающая все, что только можно помыслить, – это сам Бог, единое существо, не имеющее никаких положительных определений, только «не это, не это». Действительно, чем более широкий круг предметов и явлений охватывается аналогией, тем меньше положительных определений остается у качества, общего у всех этих явлений. Наконец, явления самого широкого круга, т. е. всего мыслимого и сознаваемого мира, имеют лишь одно общее свойство – «ничто». «Вначале было несуществующее, – читаем мы в одном из главных ведических памятников „Брахмане ста тропинок“, – из него родилось Существующее, оно само создало себя (произвело творение из себя самого)». «Единое-сущее, – пишет Ольденберг, – есть ens realissimum; его отражение суть слог утверждения „ОМ“. Но в то же время у него есть и другое имя „Не это, не это“, ибо он выше и глубже всякого предиката, который можно было бы приставить к нему; оно ни велико, ни мало, ни длинно, ни кратко, ни скрыто, ни открыто: „Лишь кто не думает о нем, подумал о нем; кто же думает о нем, не познает его, непонятное понимающему, понятное тому, кто не понимает“».

Но не только особенности смыслообразования отличают, выделяют индуистский ум, сознание. Не менее существенно понимание роли жертвы и мудреца (Брахмана), владеющего ритуалами жертвоприношения. Аналогия между жертвой и Богом (Праджапати), установленная еще в глубокие ведические времена («жертва есть Бог»), предопределила в более позднее время два важных момента этого умозрения. Жертва стала пониматься в естественном, космическом залоге – как сама природа, а жертвоприношение как год, жрецы – времена года, жертвенные приношения – месяцы. В то же время Бог и жертва – это само бытие, жизнь, судьба, а следовательно, знание жертвы и жертвоприношения суть знание бытия, судьбы, жизни. Но аналогии идут еще дальше: природа, ее закон, жертва были усмотрены в Браме (означающем жреческое сословие и Бога одновременно; опять же действие «закона аналогии»), в его слове и знании, «в гимне, изречении, песне» («тройном знании» Вед). О жреце, совершающем жертвоприношение, в «Брамане ста тропинок» говорится: «Он делает Браму главою этой вселенной». В древней ведийской песне есть такие выражения: «На истине основана земля, на солнце основаны Небеса. Благодаря праву существуют adityas (высочайшие боги, сыновья Адити, бесконечности)» и далее: «Брама есть слово, истина в слове есть Брама. Брама есть право. Брамою держатся небеса и земля».

Но ведь создатель всего – древнейший индуистский бог Праджапати? Да, вначале, а затем на первое место среди богов выходит Брама. Ольденберг отмечает, что «победа» Брамы была завоевана не сразу. Если говорили: «Брама – благороднейший между богами», то встречались и выражения: «Индра и Агни – благороднейшие между богами». Брама еще недостаточно силен, чтобы столкнуть с престола прежнего создателя и владыку миров Праджапати, но он стоит уже ближе всех к этому престолу. «Дух Праджапати, – сказано в „Брамане ста тропинок“, – возжелал: если бы я стал множеством, если бы я расплодился. Он затратил силу, превратился в желание. И когда он затратил силу, превратился в желание, он создал сначала Браму, троякое знание, и оно стало его опорой, поэтому и говорят: „Брама есть опора этой вселенной“».

Но Брама не только Бог, но и жрец, мудрый, тот, кто владеет тройным знанием. А Бог не просто Создатель, дающий, созидающий жизнь, но и природа, космический закон. Получается (естественно, не в европейской логике, а в индуистском умозрении), что мудрый, Брама, не только регулирует в форме жертвоприношений природные, космические процессы (в частности, жизни и смерти), но и создаст, опираясь на знание Вед, саму жизнь, бытие. (Вот куда закономерно привели индуистское сознание, закон аналогии и «религия жертвы».) Теперь становится понятной и фраза «мудрец знает слово и приношение, которые поднимают его выше области катящихся дней и ночей и выше того мира, в котором солнце своим жаром имеет власть над жизнью и смертью… он освобождает свою жизнь от смерти». Действительно, Брама, с одной стороны, совпадает с природой, космосом, подчиняется их законам, с другой же – сам созидает, творит (в качестве Бога) и закон, и бытие, а следовательно, стоит над ними. Для европейского ума все эти аналогии и построения или чистая поэзия, или сплошные парадоксы, но для восточного – стройный и законосообразный мир. С точки зрения восточного умозрения, мудрый (Брама), если он владеет Знанием, может не только регулировать природные, космические процессы, но и творить само бытие (жизнь), не совпадающее (что существенно) с тем, в котором пребывают обычные люди. Запомним и этот вывод, он нам также пригодится.

Двуединая сущность Брамы (как природы и творца ее) особенно укрепилась в результате еще одной аналогии. Дело в том, что на роль главного Бога претендовал не только Брама, но и Атман (Atman, что значит «дыхание», «жизнь», в европейском понимании – «субъект», «Я»). По ведическим представлениям, Атман – это средоточие, центр жизни, главенствующий над прочими жизненными и дыхательными (ргапа) силами. В «Брамане ста тропинок» мы читаем: «Воистину десятерное дыхание дано человеку; Atman – одиннадцатое; на нем основываются дыхательные силы. В середине помещается Atman, вокруг него дыхательные силы». В «Органоне» Аристотель отмечает, что в определенном смысле в уме содержится все, весь космос, все рода бытия. Но то, что для Аристотеля было лишь постановкой проблемы, исходным пунктом для истинных умозаключений, для восточного умозрения явилось широкой и плодотворной аналогией, Ольденберг пишет: «Что индийский мыслитель узнал в себе самом, переносится им с роковою необходимостью во внешний мир; для него микрокосм неизбежно сливается с макрокосмом, и с обеих сторон аналогичные образы многозначительно указывают друг на друга».

Как человеческий глаз подобен космическому глазу, солнцу, и по смерти человека соединяется с этим последним, как боги уподобляются дыхательным силам человека, действуя во вселенной в качестве дыхательных сил мирового целого, так и Атман, центральная субстанция «Я», переступает пределы человеческой личности и становится творческой силой, двигающей великое тело целого. Он, властитель дыхательных сил, есть в то же время властитель богов, создатель существ, произведший миры из своего «Я»; Атман есть Праджанати. Известны выражения: «Атман есть все»; «Атман есть весь этот мир».

Но ведь эти же характеристики можно отнести и к Браме – тем легче, следовательно, индуистским мыслителям было усмотреть полную аналогию между Брамой и Атманом. В результате Атман и Брама совпали, как единое, вечное, как Бог, оставаясь тем не менее самостоятельными существами и сущностями.

«…Оно было и будет, – гласит писание, – славлю его, великое Брама, единое, вечное, широкое Брама, единое, вечное. Чтите Атмана духовного, тело которого – дыхание, вид которого – свет, сущность которого – эфир. Атмана, который принимает вид, какой хочет, быстрого, как мысль, полного правого хотения, полного правого держания, исполненного всякого благоухания, богатого всякими соками, простирающегося во все страны света, наполняющего всю вселенную, безмолвного, вседовольного. Малый как зерно рисовое, или ячменное, или просяное, или как пшено, так пребывает этот дух в „Я“, золотой как свет бездымный – такой он; шире неба, шире эфира, шире этой земли, шире всех существ; он есть „Я“ Дыхания, он есть мое „Я“ (Атман); с этим Атманом соединяюсь „Я“, когда уйду отсюда. Кто усвоил себе это, поистине тот не питает никакого сомнения. Так говорил Шандилия».

Что же получилось? Опять отождествление, но отнесенное теперь уже к собственному «Я» человека, к его средоточию, дыханию, жизни: Бог не только вся природа, весь космос (порядок, закон), но и творец, созидатель бытия, жизни, и, что важно, эта творческая божественная потенция принадлежит самому человеку его – Атману. В «Брамане ста тропинок» рассказывается, как архаический Атман создает людей, животных, огонь (Агни), влагу (Сому), и далее делается вывод: «Это и есть самопересоздание Брамы. Так как он создал более высоких богов, чем он сам, и так как он, смертный, создал бессмертных, вот почему это называется пересозданием. В этом пересоздании участвует тот, кто знает о нем». Конечно, в этом отрывке смертный уподоблен Браману, ведь только он может быть одновременно человеком и Богом. Это построение приоткрывало широчайшие перспективы, воодушевляло, подымало человека над обыденным существованием. «Кто так видит, так мыслит, так познает, наслаждаясь „Я“, играя с „Я“, сливаясь с „Я“, забавляясь с „Я“, тот – самодержец; свободно шествует он через все миры». Наконец, из представления об Атмане-Брамане постепенно начинает выкристаллизовываться и такая странная для европейского ума мысль, что все положительные определения (части) человека – телесность, ощущения, эмоции, мысли не образуют его «Я», так как все они подвержены изменению и страданию, как железо ржавчине, и лишь его «Я» – Атман, управляющий этими частями, вечен и неизменен, пребывает в покое, не имея никаких положительных определений. Только на первых этапах формирования представлений об Атмане, когда он ничего не ведал о своем родстве с Брамой, а скорее напоминал одновременно Праджапати и Адама, ему давали положительные и вполне человеческие (но и божественные) определения. В «Брамане ста тропинок» можно прочесть почти библейский эпизод:

«Атман вначале был подобен мужу; он огляделся кругом и ничего не увидел, кроме себя самого; он сказал первое слово: „Я есть“; отсюда происходит имя „Я“; поэтому теперь еще всякий на вопрос о своем имени скажет сначала „Я“, а потом уже назовет другое имя, которое он носит… Он испугался; вот почему пугается тот, кто остается один. Тогда подумал он: „Так как ничего нет на свете кроме меня, чего же я боюсь?“ И его страх прошел. Чего бы он мог бояться? Страх чувствуют перед кем-нибудь другим. Но он почувствовал недовольство; вот почему чувствует недовольство тот, кто остается один. Он пожелал кого-нибудь другого. Он заключал в себе сущности женщины и мужчины, сплетенные между собой. Он расколол эту свою сущность на две части: так возникли супруг и супруга; вот почему каждый из нас подобен половине куска, говорит Яджнавалкья; вот почему этот пробел (в мужской природе) заполняется женщиной. Он соединился с нею; так возникли люди».

Но более развитое представление об Атмане совершенно иное: Атман – покой, отсутствие всех положительных определений, нечто, напоминающее смерть, как полнейшее отсутствие сознания, а следовательно, и возможностей для утверждений и различений. Эту стадию иллюстрирует замечательный диалог об Атмане, имевший место между великим браманом Яджнавалкья и его женой Мантрейей.

Яджнавалкья говорил: «Никакого сознания нет после смерти, слушай, так говорю тебе я». Тогда отвечала Мантрейя: «Твое слово, возвышенный, сбивает меня с толку: никакого сознания нет после смерти». Тогда сказал Яджнавалкья: «Не бестолковое говорю я тебе, но, конечно, надо понять это. Где есть два существа, там может один другого видеть, один другого обонять, один с другим говорить, один другого слышать, один о другом думать, один другого познавать. Но если для кого-нибудь все сделается его „Я“ (Атманом), через кого и кого будет он тогда видеть, через кого и кого будет он тогда обонять, через кого и кого будет он тогда слышать, представлять, узнавать? Через кого он узнает того, кто узнавал для него все это? Познающего, через которого он мог бы узнать его»[233].

Подчеркну еще раз, я не отождествляю каббалу с учением древних индусов. Моя цель – показать, что логика «все во всем» вполне закономерна и представляет собой древнюю традицию.

На вопрос о связи науки каббала с древней каббалистической традицией ответ уже был, но поясним еще раз. Мы не разрываем с традицией, а продолжаем ее, адаптируя, однако, к современности. Как сказано в «Науке каббала»:

«Каждое последующее поколение каббалистов, основываясь на опыте предыдущего, разрабатывало методику освоения духовного, внешнего мира, подходящую данному поколению. Те учебники, по которым каббала изучалась 2-3 тысячи лет назад и даже 400-500 лет назад, для нас сегодня непригодны. Ими мы можем пользоваться в очень ограниченном объеме»[234].

Сложнее, конечно, вопрос о биологическом развитии. Да, каббалисты говорят о дополнительных органах восприятия, шестом чувстве, позволяющем ощущать силы мироздания, ту его часть, которая скрыта от обычного человека. Но в данном случае дополнительные органы нельзя понимать наподобие уха, глаза или носа. Эти органы используют обычную биологию человека, переорганизовывая и перестраивая ее. Ведущим все же является не биология, а духовная работа. Каббалистические органы – это органы, сформировавшиеся в ходе духовной работы.

Наши способности (память, восприятие, воображение, мышление, рефлексия) складываются в лоне культурных практик и культурного опыта, причем большую роль здесь играют разные языки (семиотические системы, семиозис). Осваивая новый семиозис, человек получает возможность иначе воспринимать мир (по-новому слышать, видеть, ощущать), и в частности, воспринимать вещи, невидимые с помощью обычных органов чувств. Уже Рудольф Штейнер специально анализировал эти необычные процессы.

Имагинативное познание в психотехнике Штейнера – наиболее важная ступень эзотерического восхождения: оно должно привести человека к невидимому, высшему, духовному миру. При этом сам человек должен уйти от чувственного обычного мира, от своего обычного организма, чувств и органов и взамен этого выработать, сформировать новые органы, новый организм. Человек наряду со своим обычным «Я» открывает второе «Я», целиком находящееся в духовном мире.

«В ходе духовного обучения, – пишет Штейнер, – важны два душевных переживания. Одно из них – то, на основании которого человек может сказать себе: отныне, когда я оставляю в стороне все впечатления, которые мне может дать физический, внешний мир, и взираю в мою внутреннюю глубину, я вовсе не вижу перед собой существо, у которого погасла всякая деятельность; напротив, я взираю на существо, самосознающее себя в таком мире, о котором я ничего не знаю, пока на меня действуют одни только чувственные и обычные рассудочные впечатления. В это мгновение душа ощущает, что она родила вышеописанным образом в самой себе новое существо, как сущностное ядро своей души. И это существо наделено совсем другими свойствами, чем те, которые были в душе раньше.

Второе переживание состоит в том, что свое прежнее существо мы имеем теперь наряду с собой, как некое второе существо. То, в чем мы сознавали себя до сих пор заключенными, становится чем-то таким, чему мы оказываемся в известном отношении противопоставленными. Временами мы чувствуем себя вне того, что обычно мы называли своей собственной сущностью, своим „Я“. Это ощущается так, как будто мы живем теперь в двух „Я“. Одно из них – то, которое мы знали раньше. Второе же стоит над ним, как новорожденное существо. И мы чувствуем, как первое приобретает известную самостоятельность по отношению ко второму, вроде того, как тело человека имеет известную самостоятельность по отношению к первому „Я“. Это переживание имеет большое значение. Ибо через него человек узнает, что значит жить в том мире, которого он стремится достигнуть путем обучения.

Второе – новорожденное – „Я“ можно привести теперь к восприятию в духовном мире. В нем может развиться то, что для этого духовного мира имеет такое же значение, как органы чувств для мира чувственно-физического. Когда это развитие достигнет надлежащей ступени, человек не только будет ощущать себя, как новорожденное „Я“, но и будет отныне воспринимать вокруг себя духовные факты и духовных существ, подобно тому, как с помощью физических чувств он воспринимает физический мир».

Образование у человека нового «Я», новых организма и органов позволяет ему воспринимать новый духовный мир аналогично тому, как он воспринимает впечатления обычного чувственного мира. Однако на ступени имагинативного познания человек воспринимает не отдельные законченные процессы, а непрерывные превращения одного в другое.

«В физическом мире есть нечто, что в имагинативном мире проявляется совершенно иначе. В первом можно наблюдать непрерывное возникновение и прехождение вещей, смену рождения и смерти. В имагинативном мире вместо этого явления происходит постоянное превращение одного в другое. В физическом мире мы видим, например, как отмирает растение. В имагинативном же мире по мере того, как растение увядает, видно возникновение другого образования, которое не воспринимается физически, но в которое постепенно превращается отмирающее растение. И когда растение исчезло, на его месте оказывается вполне развившееся образование. Рождение и смерть суть представления, теряющие в имагинативном мире свое значение. На их место становится понятие превращения одного в другое».

В учении Штейнера духовный мир и душа, с одной стороны, отличны от земного мира и души человека, с другой – похожи на них в том отношении, что обладают разнообразным и богатым бытием. Поэтому переход из обычного, видимого мира в духовный, невидимый есть сложнейший процесс перерождения, трансформации, обновления: «отбрасываются» старое тело и «Я», старые органы и впечатления, осознаются, формируются, осваиваются новые. Подобно обычному чувственно-физическому миру, поставляющему человеку независимые от него образы и впечатления, духовный мир должен представлять независимые духовные впечатления и образы[235].

Значение семиозиса в форме различных языков в каббале объясняет Михаил Лайтман:

«Истинному материалу элементов первой системы, называемых духовными мирами, исследователь не в состоянии присвоить какое-либо название, так как наш язык есть проявление и инструмент сознания, которое рождено совокупностью ощущений и представлений. Они же, в свою очередь, есть результат воздействия мира, ограниченного категориями пространства, времени и движения…

Все это дало возможность ученым применить для передачи информации об уровнях мироздания, недоступных для простого описания, особую знаковую систему, названную ими „язык ветвей“, каждое слово в которой, семантически привязанное к объекту или явлению нашего мира – ветви, указывает достигшему уровня, на котором находится причина, порождение этого объекта – корень, о каком явлении или объекте того уровня идет речь.

Таков характер языка, используемого учеными-каббалистами, для передачи необходимой коллегам и всему миру информации, друг другу и для использования ее в следующих поколениях, в устной и в письменной форме. Язык этот отвечает требованиям достаточности, то есть полностью удовлетворяет необходимость желающих изучить мироздание и участвовать в реализации его цели…

К сожалению, невозможно привести здесь множество других очень важных аспектов знаковой системы каббалы, таких как передача информации через графическое начертание букв ивритского алфавита, через их числовое значение, так называемые гематрии…

Первоначальным намерением ученых-каббалистов было скрыть науку каббала от масс, среди которых было распространено мнение, что наука каббала есть не что иное, как система воспитания, этики и морали. И потому первые ученые-каббалисты скрывали науку каббала, используя при ее написании точки и линии, что породило алфавит языка иврит, определенный 22-я буквами, каким он и сохранился по сей день.

ЯЗЫК ТАНАХА[236]

Язык ТАНАХа – это основной и коренной язык, очень подходящий для своей цели, поскольку в большинстве случаев в нем есть соответствие ветви корню, и он наиболее удобен для понимания. Это язык наиболее древний, и он является тем языком, который относят к Адаму…

ЯЗЫК ГАЛАХИ[237]

Язык Галахи – это не язык действительности, а язык существования действительности. Он целиком взят из ТАНАХа, в соответствии с законами Галахи, изложенными там.

ЯЗЫК АГАДЫ[238]

Язык Агады легок для понимания, так как использует притчи, очень подходящие для желательного понимания, и с точки зрения поверхностного понимания он еще более удобен, чем язык ТАНАХа. Иносказание и остроумие делают его очень удобным для описания чуждых и тяжелых понятий, связанных с сутью самой ступени как таковой, что невозможно объяснить с помощью языка ТАНАХа и Галахи…

ЯЗЫК КАББАЛЫ

Это язык в полном смысле этого слова, являясь предельно точным как в отношении ветви и корня, так и в отношении причины и следствия. Обладает особым достоинством, позволяющим говорить на нем о мельчайших деталях без ограничения. Дает возможность обращаться напрямую к любой интересующей нас детали, без необходимости предварительного исследования ее связи с предшествующим ей или следующим за ней.

Язык каббалы включен во все вышеописанные языки, но использование названий объектов высшего мира, их гематрий, принадлежит только ему. Причина того, что они встречаются и в других языках, в том, что все языки тоже включены в язык науки каббала, поскольку все эти названия – выражение особых частностей, которые помогают всем остальным языкам.

Но наряду со всеми чудесными достоинствами этого языка, есть в нем очень большой недостаток: будучи чрезвычайно сложным, практически ускользающим из разряда человеческого постижения, разобраться в нем возможно только с помощью объяснений ученого-каббалиста, ранее постигшего все описываемое. И даже, изучив устройство системы ступеней „сверху вниз“ и „снизу вверх“, изучающий все равно не поймет этого языка, пока не получит его из уст ученого-каббалиста, который, в свою очередь, получил этот язык в личном общении со своим учителем…

Язык каббалы развился последним из-за трудностей его понимания, так как, в дополнение к постижению, необходимо получить также комментарий слов. И потому даже понимающие не могут им пользоваться, поскольку на фоне большинства они были единицами в поколении, и не с кем им было разговаривать. Язык этот мудрецы использовали для описания действия системы высшего управления – „Маасе Меркава“. Это особый язык, с помощью которого говорят о подробностях формирования ступеней и ни о чем другом.

Все четыре языка, используемые для объяснения науки раскрытия первопричины – Творца, были развиты учеными-каббалистами одновременно, и каждый из них включает в себя остальные.

Язык каббалы похож на любой другой язык, а его предпочтение основано на емкости каждого его слова. Он выглядит смесью трех вышеупомянутых языков, но это – особый язык сам по себе от начала и до конца. И речь идет не о значимости слов, а о том, на что они указывают. В этом его коренное отличие от трех предыдущих языков, в которых почти нет слов, указывающих только на что-то одно, то есть по одному слову невозможно понять, на что оно намекает, для этого его нужно рассматривать в соединении с еще несколькими словами, и иногда только с помощью целой главы можно понять, о чем идет речь.

Преимущество же языка каббалы в том, что каждое слово в нем раскрывает изучающему свое полное содержание и смысл, в абсолютной точности, не меньше, чем любой другой язык, используемый людьми. Каждое слово этого языка имеет точные рамки, так, что невозможно заменить его на другое…

Поскольку управление духовное, и таким оно постигается изучающими, невозможно передать его описание другому устно, тем более написать книгу, так как духовные сущности никогда и ни при каких обстоятельствах не передаются знаками, буквами, звуками, а только сам изучающий из своего ощущения знакомится с мирозданием.

Но как же, в таком случае, наука каббала обязывает своих ученых передавать постигнутое ими своим ученикам и поколениям? Для этого существует только один способ – путь ветви и корня, который гласит, что нисхождение от Творца всех миров и их наполнений во всех деталях произошло в одной, единой мысли, которая произвела это нисхождение множества миров и творений, и определила их поведение.

В соответствии с этим, все миры действительно подобны друг другу, как оттиск подобен печати, когда первая печать определяет все последующие. Тем самым миры, наиболее близкие к Замыслу Творения, называются корнями, а более далекие – ветвями…

Но поскольку „окончание действия – в Замысле Творения“, мы находим цель в начале миров, в первом мире, в первой печати, так как все миры вышли и отпечатались с него. Поэтому все творения (неживого, растительного, животного и говорящего уровней во всех своих частных проявлениях) изначально находятся и в образах первого мира, а несуществующее в нем не может появиться в более низких мирах, так как „не может дать дающий того, чего нет в нем“»[239].

Теперь попытаемся ответить на вопрос, почему в антропологии каббалы такое большое значение придается желаниям человека. Но разве только в каббале? Разве желания не являются фундаментальной константой всей нашей цивилизации? Чтобы убедиться в этом, стоит вспомнить эпоху Возрождения. Именно там было осознанно, что желания «правят бал», но что на них должна быть наброшена узда. Наиболее выразительно вся эта проблематика выражена в знаменитой речи Пико делла Мирандолы «Речь о достоинстве человека».

«Тогда принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его в центре мира, сказал: „…Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочитаешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные. О, высшая щедрость Бога-отца! О высшее и восхитительное счастье человека, которому дано владеть тем, чем пожелает, и быть тем, чем хочет!“»[240].

Именно потому, что ренессансный человек себя делает, творит, ориентируясь на собственные желания, он ощущает свое отличие от других, как бы мы сказали сегодня, свою индивидуальность. Анализируя переписку Никколо Макиавелли с Франческо Веттори, Л. М. Батким замечает:

«И Веттори, считающий себя набожным, исправно по праздникам слушающий мессу, и Макьявелли, испытывающий откровенное отвращение к монахам и церковникам, оба они ведут себя так, словно традиционной морали никогда не существовало… нельзя не расслышать полемических интонаций в повторяющейся на разные лады формуле индивидуальной независимости: надо „жить свободно и без оглядки“, „вести себя по-своему, не перенимая чужого“, „вести себя на свой манер“, „заниматься своими делами на собственный лад“. За этим целая новая программа человеческого существования… Индивид должен сам решать, что ему подходит»[241].

Однако ведь такой человек ведет себя несогласованно с другими, делает, что хочет, и, как следствие, входит в конфликт с другими. А это предпосылка «войны всех против всех». Вот почему в той же «Речи о достоинстве человека» Пико делла Мирандола, признавая, что обычный человек подвержен страстям и даже безумию, выставляет положительный идеал.

«Так и мы, подражая на земле жизни херувимов, подавляя наукой о морали порыв страстей и рассеивая спорами тьму разума, очищаем душу, смывая грязь невежества и пороков, чтобы страсти не бушевали необдуманно и не безумствовал иногда бесстыдный разум. Тогда мы наполним очищенную и хорошо приведенную в порядок душу светом естественной философии, чтобы затем совершенствовать ее познанием божественных вещей»[242].

Итак, на необузданные желания и своеволие личности Мирандола предлагает набросить узду «морали и естественной философии». Кстати, только так, учитывая законы природы и реальные обстоятельства, человек может рассчитывать на успех и даже могущество.

«Если „фантазия“ и „способ поведения“, – замечает Баткин, – восходят к античному понятию „ingenium“ и указывают на некую внерациональную заданность (индивид смотрит на вещи и ведет себя так, а не иначе, поскольку так уж он устроен), то противоположный принцип состоит в рациональности оценок, расчетов и вытекающих отсюда действий. Следует „не основывать свое мнение на страстях“, „не упорствовать“, „уступать разумным соображениям“, „исходить из резонов“, „основывать свое мнение на разумности“»[243].

Обратим внимание, в разговорах о самостоятельном поведении формируется представление о «свободе», через которое позднее будет конституироваться новоевропейская личность. Проблема самостоятельного поведения упирается в вопрос о том, является ли человек свободным в своих действиях или он полностью обусловлен обстоятельствами, включающими его натуру, которые и задают его «фантазии». В плане же идентичности ренессансному человеку остается уподобляться или самому себе (артикулируя для этого свои желания), или природе, познавая ее законы, или же христианской традиции в лице общественной морали. Каждое из этих решений неудовлетворительно, поскольку неясны основания действий человека, а реализация этих подходов часто ведет к негативным последствиям. Действительно, непонятно, чем обусловлены желания человека, что хочет природа и почему ей надо следовать, если человек – сам творец, как соотнести мораль со свободой личности.

Примечания:

[2] Бейт Мидраш (от ивритских слов байт – дом и лидрош – требовать объяснения, изучать, а также от слова драша – выступление с речью, пояснение) – место учебы.

[23] Ashlag Y.Hakdama le-Sefer ha-Zohar // Sefer ha-Zohar im Perush ha-Sulam. Jerusalem, S. a. Vol. 1. P. 16 (иврит). Рус. пер.: Лайтман М. Книга Зоар. М., 2003. С. 135-138.

[24] Цит. по: Odenheimer M. Derech ha-Kabbalah el ha-Kommunizm // Ha-Aretz. Israel. 2004. 17.12. [Оденхаймер М. Через каббалу – к коммунизму // Газета «Страна». Израиль. 2004. 17 дек. (иврит)].

[230] Лайтман М. Любовь и голод миром правят // Богоизбранность. М., 2003. С. 195.

[231] Лайтман М. Введение в науку каббала // Наука каббала. М., 2002. С. 192.

[232] Лайтман М. Введение в науку каббала // Наука каббала. М., 2002. С. 11.

[233] Розин В. М. Путешествие в стану эзотерической реальности. М.: УРСС, 1998. С. 57-63.

[234] Лайтман М. Введение в науку каббала // Наука каббала. М., 2002. С. 18.

[235] Розин В. М. Путешествие в страну эзотерической реальности. С. 113-117.

[236] ТАНАХ (иврит – аббревиатура слов Тора (Пятикнижие Моисеево), Навиим – Пророки, Ктувим – Писания) – Ветхий Завет.

[237] Галаха (иврит) – свод законов, религиозных предписаний.

[238] Агада (иврит) – сказания.

[239] Лайтман М. Терминология науки каббала // Наука каббала. Международная академия каббалы [Электронный ресурс]: www.kabbalah.info . 2004.

[240] Пико делла Мирондола. Речь о достоинстве человека // История эстетики. М., 1962. Т. 1. С. 507.

[241] Баткин Л. М. Понятие об индивиде по переписке Никколо Макьявелли с Франческо Веттори // Человек и культура. М., 1990. С. 218-219.

[242] Там же. С. 509.

[243] Там же. С. 223, 227