Глава 3

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ АЛЬПЫ

Славный король Карл повел свою армию к Женеве. Там он разделил войско и с одной его частью отправился в Альпы.

Так рассказывали позднейшие хроники. На словах все очень просто. Нам представляется строй великолепных рыцарей в полном боевом вооружении, следующих за величественным Шарлеманем в переходе через Альпы. Однако в действительности неопытный и лишенный всякого величия Карл поставил перед собой в высшей степени трудную задачу.

У него не было надежной армии. По требованию Карла к нему присоединились от силы 3000–4000 человек, в основном восточных франков, алеманнов, бургундов. (Это были люди суеверные, и они не любили, когда называли их точное число.) Вооружение их состояло из легких копий, длинных мечей и коротких ножей. Кроме того, у них имелись новые тяжелые остроконечные стальные щиты. Они носили поверх кожаных рубах кольчуги из металлических бляшек или колец, а головы защищали стальными шлемами. Эти франкские воины не были, как заметил Бернард, прирожденными наездниками; сесть на коней их вынудили более искушенные в этом готы и арабы. Из таких бойцов формировали взводы – турмы и отделения – скары, и выполняли они приказы только своих командиров, а те, в свою очередь, подчинялись Карлу по своему усмотрению. Трубили сигнал к атаке, и эти вояки с безумной отвагой бросались вперед очертя голову. Впрочем, так же стремительно они бежали с поля боя.

Пехотинцы – крестьяне, державшие в руках круглые деревянные щиты, выкрашенные в голубой или красный цвет, носившие обитые железом шапки и вооруженные луками из тиса по образцу византийских, – прибыли с маленьких ферм. (Пипин Короткий одно время пытался заставить своих всадников использовать такие луки в бою, как это делали умелые византийские катафракты[9], но безуспешно.) Возницы, слуги, юноши, ищущие приключений, и отряд личной охраны Карла составляли остальную часть этой крайне недисциплинированной армии франков.

Рекрутов, собравшихся после дня «майского поля», исключая тех воинов, которые наивысшую доблесть видели в бою, ждали дома на фермах к сбору урожая. Если не считать недавнего набега на саксов, армия не покидала пределов королевства в течение 17 лет. Даже ветераны привыкли заниматься набегами и грабежом на границе и предпочитали это занятие участию в настоящих сражениях. Пипин Короткий давно понял, а Карлу только предстояло это осознать, что на некогда грозное войско франков нельзя положиться в кровавой битве. Доблестные воины Дагоберта стали мирными фермерами и в первую очередь заботились о своих семьях и полях.

Вот таких бойцов удалось собрать Карлу с помощью убеждения, опираясь на традиционную верность королю. Им предстоял поход через горы и сражение с более умными и знающими врагами, чьи базы располагались в крупных городах, защищенных массивными римскими стенами. В оценке возможностей своей армии Карл полагался на советы Бернарда и собственную дальновидность. Еще до мобилизации он отправил трех деревенских послов в страну лангобардов с целью удостовериться в том, что Петр рассказал правду о создавшемся положении, и попробовать, не начиная войны, заключить мир с лангобардским королем.

Последние рекруты прибыли с нижнего течения Рейна на соединение с войском Карла на берегу Женевского озера. Перед шатром, в котором Карл устроил Хильдегарду, развевалось два штандарта – один с древним изображением дракона, другой с новейшим христианским крестом. Летом тающие снега превратили высокогорные альпийские луга в цветущий рай, и армия могла удовлетворить свои нужды в воде, еде и фураже.

Туда, к Женевскому озеру, вернулись его послы.

– Ни наши молитвы, ни подарки от Карла, – докладывали они, – не помогли переубедить свирепого лангобардского короля.

Для Карла это было поводом к войне. Он созвал на совет свою знать – коннетабля («начальника конюшен»), сенешаля («старшего слугу», ведавшего снабжением), паладинов, или офицеров дворцовой охраны, герцогов, или военачальников, графов, или управляющих провинциями, и епископов, которые объясняли волю Господа, а это имело в глазах Карла большое значение. Большинство собравшихся не одобряли его политики, совпадавшей с политикой Пипина Короткого, в основе которой лежала война с лангобардами ради спасения Рима. Карл чувствовал ответственность за храм Святого Петра, перешедшую к нему по наследству от его отца Пипина. Своим вассальным сеньорам он объяснил, что предложил справедливые условия и преподнес богатые подарки Дезидерию, но получил отказ. Карл собирался всю армию подчинить своей воле.

Большинство бойцов Карла из крестьян смутно верили в то, что благословенный Петр жив и осажден в Риме.

Итак, Карл добился своего. Несмотря на немногочисленность армии, ее необходимо было разделить, чтобы перейти через узкие альпийские перевалы, где не хватало пастбищ. Хильдегарда вместе с горбатым мальчиком оставались в Женеве. Бернард со слабейшей частью войска двинулся в сторону перевала горы Йов (Большой Сен-Бернар). Лучших воинов Карл повел в обход горы Ценис, туда, где остроконечные горные пики упирались в небо. Быки с трудом тащили через перевал обитые кожей фургоны с зерном, свининой и бочонками с вином. Ношу ослов и мулов составляли части разборных лодок, предназначавшихся для переправ через реки, поскольку, связанные вместе, они превращались в мост. Мясо для армии живьем карабкалось вверх.

В пути Карл потребовал песню. Толкая тяжелые фургоны, все в поту, мужчины запели: «Поверни голову… и снова смотри вперед… Эта дорога приведет нас обратно… на родину».

Похоже было, что удача сопутствовала Карлу, потому что на горных вершинах не было видно никаких признаков врага. С громкими песнями колонна стала спускаться в узкое ущелье, и тут люди обнаружили, что проход загорожен каменной цементированной стеной. На стене были установлены боевые машины, а из-за парапета выглядывали головы врагов. Штурм укрепления не увенчался успехом.

После поражения атакующего отряда Карл показал себя плохим вождем. Он предложил перемирие, отправил послов к лангобардам, предлагая 14 000 серебряных монет за выдачу заложников и заключение мира. В ответ Карл получил отказ.

Оказалось, что Дезидерий, разбивший свой лагерь в долине на выходе из ущелья, настоящий горец и, как и сам Карл, выходец из крестьян. Но он оказался более искушенным в обсуждении условий. Переговоры зашли в тупик, и сеньоры в своих шатрах ворчали, что запасы продовольствия подходят к концу, а дорога перекрыта. И тут грозный Арнульфинг допустил ошибку. Вместо того чтобы заставить сеньоров встряхнуться, Карл принялся уговаривать их не покидать его. Однако делегаты от сеньоров напомнили королю, что лето на исходе и можно не успеть вернуться домой к сбору урожая.

Судя по всему, франкский король потерял всякую надежду на продолжение войны, и в этот момент к нему в шатер явились опытные командиры от старого графа Тьери. Они объяснили, что если проход через ущелье закрыт, то можно попытаться найти обходной путь. Карл разрешил им взять отряд всадников и попробовать пробиться через горы.

Успех превзошел все ожидания. Керольд с товарищами решил, что Карл родился под счастливой звездой Арнульфинга. (И даже серьезные военные исследователи, включая Наполеона Бонапарта, наперебой отдавали дань восхищения гению Шарлеманя, проявившемуся в том, что он разделил свое войско и взял штурмом перевалы.)

Что произошло на самом деле, осталось неясным. Но когда в горах с фланга появился отряд франков, лангобардов охватила паника и они обратились в бегство. Паника подобна эпидемии чумы. Спасшийся гарнизон заразил страхом весь королевский лагерь лангобардов. Франки перешли укрепленную стену, лавиной обрушились в долину и знатно поживились в опустевшем лагере. Их копья и мечи смели лангобардов с горных склонов.

– Таким образом великий король Карл, – рассказывали хроники, – благодаря воле Господа отыскал путь в Италию, открытый ему и его соратникам. Оставив свою долину, Бернард со своим отрядом присоединился к преследованию, устремившись вниз по течению реки По к стенам Павии – «Дворца».

В этом ущелье под горой Ценис сильный Арнульфинг получал незабываемый урок – действия нескольких верных, преданных людей могут принести победу, вопреки всем вражеским армиям и стихийным бедствиям.

Очень скоро он воплотил этот урок на практике. В сентябре 773 года армия франков встала лагерем у стен Павии, тогда как Дезидерий вместе со своей семьей и двором укрылся в самом городе. У франков не было осадных машин, чтобы проникнуть сквозь высокие стены с башнями, омываемые с одной стороны глубокой рекой. Однако было время урожая, и солдаты могли собирать фрукты и овощи в плодородной долине реки По.

Поскольку здесь ему ничего не светило в ближайшем будущем, Карл, понимая, что осада может затянуться на долгие месяцы, решил вместе с частью армии – передовым отрядом конных воинов, на которых он мог во всем положиться, – попытать счастья в другом месте.

Намеренно или нет, но он отказался от военной стратегии, чтобы затеять борьбу личностей между варваром франком и более цивилизованным лангобардом.

Когда-то ломбарды – лонгберды[10], или лангобарды, – были самыми гордыми, если не самыми могущественными кочующими германцами, которые, пользуясь своей силой, осели в пределах Римской империи. Их вытеснили в Италию более свирепые авары. После этого в течение двух столетий они вели племенную жизнь, придерживаясь своего языка и обычаев. Затем они переселились в города.

И только за последние два поколения лонгберды отказались от племенных группировок и обычаев и перешли на латинский язык, принятый в этой стране. Дезире, прибыв в страну франков, очутилась в положении городского жителя, попавшего к диким племенам. Странно, но, приобщившись наконец к городской жизни и породнившись с местными жителями, лангобардские владыки требовали, чтобы те носили, как и лангобарды, штаны и мантии и отращивали бороды и длинные волосы на лбу, а затылки брили. Их гордость обернулась чванством, а свирепость – коварством.

И тем не менее самый решительный из их королей, Лютпранд, добивался объединения всех итальянских территорий (от островов Венеции до солнечного Беневента) под единоличной властью лангобардов. Даже лукавый Дезидерий, когда годом раньше стучал в ворота Рима, собирался, похоже, завладеть всей Италией, как это сделал до него великий гот Теодорих.

В этом стремлении ему противостоял только папа римский Адриан, который, не поддавшись Дезидерию, запер двери собора Святого Петра и закрыл городские ворота. Глава церкви Адриан помнил о временах исчезнувшей Римской империи и славе его полуразрушенного города и был твердо убежден, что первосвященник храма Святого Петра никогда не должен подчиняться земным монархам. Жест Адриана был продиктован скорее силой духа, нежели силой оружия, потому что у него под рукой были только своевольные городские стражники. (В это время Карл предпринял поход на Женеву, и Дезидерий отправился вместе с сыном на север к горным перевалам.)

Внушительным было правление Дезидерия. Такими же внушительными представлялись франкам города Ломбардии – никто не считал всю Италию Ломбардией. Но его правление таило в себе слабость. Богатейшие города вроде Беневента, Сполето или Фриуля (Форум Юлия) были захвачены гаштальдами, которых больше заботило процветание собственных владений, и они упорно сопротивлялись любой централизованной власти. Все это очень скоро стало известно Карлу.

И хотя он сомневался после горы Ценис в способности своей армии прокладывать дорогу в сражениях, все-таки не позволял верноподданным прохлаждаться в своих палатках. Более того, залитая солнцем долина реки По с серыми замками и базиликами, окруженными виноградниками и фруктовыми садами, возбуждала этого беспокойного бродягу. Он вспоминал свои непроходимые леса.

Ведь здесь мощеные дороги пересекали водные потоки по каменным мостам, а нищие собирали своих вшей на мозаичных полах римских бань! Никогда прежде не доводилось ему лицезреть чудеса городской жизни.

Не желая ждать в осаде у стен Павии, как того требовала тактика, он оставил Бернарда вместе с другими паладинами, а сам с отрядом отборных конных воинов отправился в безрассудное путешествие вдоль реки По. С этими закаленными солдатами Карл добился успеха в Гаскони и на перевале горы Ценис.

Скачка увлекла его далеко, до самой Вероны, где 48 башен венчали стену, окружавшую вершину холма. Неизвестно как, но Карл взял эту крепость и вошел в древний форум, который подпирали храмы забытых римских богов. Из Вероны спасся бегством сын Дезидерия. Но Карл захватил беглянку Гербергу с детьми и изгнанника сеньора Окера. Заложников, наследников своего брата, он держал при себе.

– Ты далеко забрался, – заметил он непокорному Океру, – чтобы найти себе убежище.

В тот вечер во дворце Карл посадил дрожащую Гербергу за свой стол. Собственноручно он наливал ей вино. Она постоянно искала взглядом своих детей. Поэтому, чтобы успокоить Гербергу, Карл приказал расстелить на соломе покрывало, и она могла наблюдать за спящими детьми. Похоже, он считал их теперь частью своей семьи.

По всем дорогам разнеслась молва о том, что победоносный франк вместо того, чтобы казнить пленников, веселился с ними за праздничным столом. Знатные дворяне в лангобардских городах в разных местах вспомнили, что он предлагал подарки и честный мир лангобардскому королю перед тем, как явиться с обнаженным мечом. Они решили сидеть тихо за своими стенами и ждать, что будет дальше. А дальше произошло то, что Карл галопом проскакал через всю Ломбардию, захватывая по пути города.

И мощь его нашествия навсегда врезалась в память людей. Три поколения спустя монах обители святого Галла записал легенду о походе Карла со слов старого солдата Адальберта, воевавшего вместе с сыновьями Керольда.

«Случилось так, что один из доблестнейших дворян по имени Откер (Окер) бежал и искал спасения у Дезидерия. Когда эти двое узнали о приближении грозного Карла, они заперлись в высокой башне, чтобы издали наблюдать за всяким, кто приблизится к стене. Когда появились обозные фургоны, мчавшиеся быстрее колесниц Дария[11], Дезидерий поинтересовался у Окера: «Это не передовой ли отряд Карла?» На что Окер ответил: «Еще рано». Когда они увидели надвигающуюся массу войска, Дезидерий крикнул Океру: «Но сейчас-то наверняка Карл среди них?» И Окер опять ответил: «Еще рано, еще рано».

После этого они увидели епископов и священников, и Окер, весь дрожа, ответил: «Когда ты увидишь, что эти поля взрастили урожай из сверкающей стали, а воды этой реки начнут биться в наши стены с железным грохотом, тогда ты поймешь, что Карл рядом».

Едва он произнес эти слова, как черная туча затмила сияние яркого дня. Оружие сверкало, как пламя в ночи. И предстал перед ними грозный Карл, увенчанный шлемом и закованный в стальные латы. В левой руке он держал стальное копье. Все, кто шел рядом с ним или следовал за ним, заполнили поля своей мощью, и в реке уже не было видно воды, блестели только стальные латы. Затряслись каменные стены, и жители города в ужасе закричали: «Это воины! Горе нам!»

И тогда правдивый Окер, окинув все это быстрым взглядом, обратился к Дезидерию: «Вот идет Карл, которого ты так хотел видеть».

Так повествовала легенда о силе и мощи короля. В действительности же настоящий Карл не мог штурмовать стены Павии. Походила к концу зима. Раздосадованный, он послал за Хильдегардой и двумя сыновьями, чтобы те скрасили его одиночество. Вместе с таянием снегов его семья прибыла из-под горы Ценис, и Карл радовался своей победе в обществе родных и друзей. Потому что вне стен города в открытом поле не оставалось никого, кто мог бы сразиться с ним.

Затем Карл вновь отправился в путь, забрав с собой свою семью, светскую и церковную знать, приказав всем облачиться в парадные одежды. Они отпразднуют Пасху, сказал он, как паломники в самом Риме.

Устремившись в Священный город, Карл начисто забыл предупредить папу римского Адриана о своем прибытии. Но он не позабыл взять с собой отряд отборных конников в полном вооружении.

Очень весело кавалькада Карла пересекла холмы Тосканы и спустилась в Романскую долину, где по болотам тянулись каменные акведуки, скучные и неживые. На последней ночной стоянке Карл позаботился о том, чтобы его дворяне надели все свои регалии. Сам он опоясался мечом с рукояткой из чистого золота. Супруга Карла потчевала его вкусной итальянской едой. Он помнил о том, что носил титул «римского патриция».

– Дорогие и доблестные мои собратья, – предупредил Карл своих дворян, – я отвергну каждого из нас, кто напьется в этот праздник.

– Даю слово, – поклялся граф Уорин, – вашему величеству, что все франки прошествуют смиренно и с достоинством, как подобает истинным паломникам, и никто из них не рухнет пьяный как свинья.

Как настоящий церемониймейстер, Карл выставил позади себя в полном составе свою свиту и церковников, трубачей и знаменосцев со штандартами с изображениями дракона и креста. Не будучи уверенным в собственном величии, он предпочел подстраховаться чужой пышностью и великолепием.

И потом, на Клодиевой дороге, в какой-то деревушке вдоль обочины стояли толпы народа, приветствуя Карла. Римские воины потрясали своими копьями, церковные прислужники размахивали пальмовыми ветвями, и хор мальчиков пел: «Дорогу королевскому штандарту…»

Бок о бок с ним ехали церковники с флагами. При виде такой пышности и великолепия сердце Карла распирало от гордости. Спешившись с лошади, он продолжил свой путь пешком. Никогда прежде ни один франкский король не обозревал Священный город в пределах его стен.

Карл продолжал неторопливо ехать дальше и внимательно следил за тем, чтобы его подчиненные сохраняли строй и порядок. В этот момент его тихо отвлекли в сторону.

– Это триумфальное шествие, – объяснили ему, – и не будет ли ваша милость, король франков, следовать ему – этому древнему пути победоносных цезарей?

Таким способом его отвлекли от собора Святого Петра. Счастливый, Карл продолжал шествовать, и в его ушах звучали гимны, слагаемые в его честь, и звучали они куда приятнее заунывных рулад франкских монахов.

Адриан решил не пускать его в город.

Если верить его биографу, Адриан при получении известия о прибытии Карла удивился. На самом деле папа римский был просто потрясен.

Адриан был знатного рода, обладал выдержкой, силой воли и мало походил на своих предшественников. Будучи опытным и сильным политиком, он предотвратил зловещий заговор в Риме, в одиночку противостоял козням Дезидерия и в то же время мечтал о восстановлении своего пришедшего в упадок города. Адриан был редким человеком – дипломатом с очень сильным характером.

Проблема, с которой он столкнулся, казалась абсолютно неразрешимой. Отрезанный от восточного владыки в Константинополе, этот священник, по традиции унаследовавший престол Святого Петра, волею случая стал единоличным правителем буйного и нищего Рима, города, которым управляли его знаменитые предшественники. Этот город с трудом обеспечивал себя едой и деньгами, еле-еле выкачивая их из соседних княжеств. Адриан сам оставался последним осколком Римской империи. В качестве такового он существовал благодаря долготерпению лангобардов, которые, на худой конец, были все-таки более утонченными и серьезными, чем другие варварские короли. Чтобы поддержать свой разваливающийся город, Адриан нуждался в более обширной территории, на которую он претендовал как на церковную собственность храма Святого Петра. И эту территорию не могли захватить ни жадный Дезидерий, ни далекий император в Константинополе, ни буйная местная знать. Поэтому в полном отчаянии Адриан собирался защищать стены Рима с помощью попов, городских стражников и паломников. И в этот момент Карл со своим войском перешел Альпы и снял угрозу со стороны лангобардов.

Но этим дело не закончилось. Захват Карлом Вероны вынудил южных лангобардских герцогов пойти на примирение с самим папой Адрианом. Со всех концов Италии, из Беневента, Сполето и других городов они поспешили в собор Святого Петра, чтобы там сбрить бороды и остричь волосы и присягнуть на верность папе римскому. Эти дворяне неожиданно явились в Рим в качестве преданных и покорных паломников, и Адриан уже обозревал ту местность, которой собирался владеть, как вдруг неожиданно свалился этот дикарь франк.

Будучи образованным человеком, хоть и плохо разбирающимся в латыни, Адриан мог бы вспомнить знаменитую басню сирийского раба Эзопа о лягушках, променявших цаплю на аиста. С приближением Дезидерия он намеревался защищать свой город всеми силами, но осторожно, поскольку не знал, на что тот способен. В соответствии с этим Адриан призвал своих стражей и охранников для того, чтобы они благополучно препроводили грозных франков за пределы площади Нерона.

Итак, с рассветом Адриан с беспокойством ожидал нашествия франкского войска. И туда ворвался Карл, блистая золотом рукояти меча и браслета. С трудом неся груз своего тела, Адриан опустился на колени и помолился. Карл поцеловал руку, которую ему протянул Адриан, и произнес:

– Благословен будет тот, кто выступает от имени Господа.

Карл сиял от счастья, слушая пение монахов. Он испытывал такие чувства, словно его ввели в пышный и роскошный храм. Сжимая руку Адриана, король франков прошел через атриум и, войдя в церковный неф, прошел прямо к алтарю, где горело 100 свечей. Никогда в жизни Карлу не представлялось такое зрелище.

Он застенчиво произнес молитву на исповеди, украдкой бросив взгляд на Хильдегарду и стоявшего поодаль Пипина. Адриан слышал голос Карла, излагавший то, как он рубил головы своих врагов и верой и правдой служил святому Петру. Интересно, чем он собирался заняться в Риме?

Карл пробормотал, что хотел бы за четыре дня Пасхи осмотреть гробницы, а потом уехать. Адриан не был готов в это поверить. Он вел себя с Карлом как добрый хозяин с непрошеным гостем.

Откровенно он попросил Карла поклясться ему в верности и заключить с ним мир и дружбу. После этого Карл приказал всем своим дворянам сделать то же самое. Адриан был удовлетворен, но продолжал держаться стороны грозного франка.

– Веселый у тебя вышел поход, – произнес он, прощаясь у ворот.

Карл не возражал против того, чтобы спать на свежем воздухе на площади Нерона. Все пасхальное воскресенье огромный франк ходил как оглушенный. Римские судьи и знатные дворяне, собравшиеся вместе в церкви Святой Марии Маджори, а также толпа народа восторженными криками приветствовали Карла. Он входил не просто в Священный город, а в могущественную метрополию всего мира, где паломники из Африки и острова Британии, расталкивая друг друга локтями, пробивали себе дорогу к храмам, сверялись со списком «чудес», которые необходимо посетить, и покупали крошечные крестики, а иногда церковные мощи везде, где только могли. Карла охватило нестерпимое желание привезти мощи святого Павла и даже святого Петра к алтарям святых Мартина и Дени. Когда же Адриан показал Карлу внутреннее помещение, заполненное книгами, лежавшими на полках, король закричал в изумлении и стал упрашивать разрешения взять с собой на родину несколько этих священных символов, так роскошно переписанных и раскрашенных.

В течение трех дней Адриан размышлял над загадкой этого человека с нетерпеливым умом мальчика, который мог стать либо властителем, либо защитником Рима. В Карле он ощущал железную волю и характер, готовый взять на себя ответственность. У франка была привычка поднимать своего калеку сына, чтобы показать мальчику все, что ему нравилось. Впоследствии Адриан всегда интересовался, совершит ли Карл какое-либо действие, если мог бы этого никогда не делать; папа попросил скорее защиты от врагов, нежели помощи самому себе.

Наблюдательный Адриан вплотную приблизился к разгадке тайны личности Карла. Но эту тайну грозный варвар хранил глубоко в себе, потому что происходила она от мучившего его и тщательно подавляемого страха. А страх для Карла был вещью крайне постыдной, и он всячески боролся с тем, чтобы этот страх как-то обнаружить.

Адриан молча удивлялся тому, как Карл любил места священного поклонения – темницу, где был заключен Петр, камни апостольской исповедальни, золотые ковчеги для мощей. Ни один из обычных паломников не испытывал желания взять с собой каменный обломок. Кроме того, радость переполняла Карла, когда он втискивал свое массивное тело в крохотную исповедальню. Он веселился, чувствуя облегчение. Время от времени Адриан задавал себе вопрос, не пытается ли франк физически спастись от какого-то воображаемого преследования. Но это казалось невозможным.

После трехдневной мессы у Святого Петра за городскими стенами франки собрались уходить. Но прежде чем на четвертый день они смогли уйти, Адриан, понимая теперь, что Карл никогда не любил находиться вдали от своей семьи и вассалов, попросил франков снова встретиться у алтаря Святого Петра. И там спокойно он напомнил Карлу об обещании, которое его отец Пипин дал блаженной памяти Стефану на земле франков, – обещании передавать определенные города и земли святому Петру и его наместникам. В заключение он спросил Карла, собирается ли тот вместе со своими сеньорами выполнить его.

Карл с готовностью согласился. Разве он не пересек Альпы, чтобы исполнить эту самую клятву?

Потом секретарь Адриана по пунктам зачитал список даров Пипина. Карл не мог слишком хорошо поспевать за быстрой певучей латынью.

«…От острова Корсика… оттуда до горы Барда и Пармы… далее до Мантуи и горы Силицис вместе со всей… Равенной, как это было в старые времена, и провинции Венеции с Истрией… и весь Сполето и Беневент».

Большинство из этих названий было неизвестно Карлу. Он знал только дороги, по которым ходил в Италии. Он никогда в жизни не смотрел на карту. А соответственно и не мог осознать, что перечисленные области занимают две трети Италии.

Но, поняв, что именно этим Адриан хотел вознаградить себя, Карл охотно согласился. Очевидцы этого события утверждают, что Карл приказал своему капеллану сделать две копии и одну из них собственноручно вложил в Евангелие, находившееся рядом с мощами святого Петра, другую увез с собой.

Решительному папе римскому Адриану обещали больше, чем он сам рассчитывал получить.

Со своей стороны, Карл забрал с собой римского священника, чтобы тот научил местных святых отцов грамотно читать проповеди, и ученого доктора Петра Пизанского, чтобы он обучал короля грамматике и правописанию. Более того, Карл увез с собой страстное желание обладать библиотеками, основами цивилизации. Он неожиданно почувствовал в душе огромное облегчение от посещения римских храмов.

После этого его чаша счастья переполнилась. Хильдегарда подарила ему дочь, а в начале июня Павия сдалась под натиском голода и лишений. Дезидерий вышел вместе с семьей, чтобы отдаться на милость победителю. На поверку он оказался полным угрюмым маленьким человечком, смертельно боявшимся Карла, который при виде такой боязни от души расхохотался. Анза, жена Дезидерия, была очень привлекательной женщиной.

Вслед за своими воинами Карл въехал в городские ворота как победитель, восхищенно озирая длинные колоннады и теплые весенние бани этого города дворцов. Дезире, на которой он когда-то был женат, умерла, а Павия принадлежала ему. Настроенный добродушно, Карл разглядывал восстановленные сокровища и тут же приказывал раздать их целиком и полностью своим верным вассалам, так долго штурмовавшим стены города. Восхищенные солдаты громкими криками превозносили щедрость Карла и его удачу, которая принесла ему столько богатства при таких малых потерях. Отныне Карл стал именоваться «Карл, милостию Божией король франков, лангобардов и римский патриций».

Дезидерия и Анзу он под охраной отослал во Францию, где заставил принять постриг в монастыре Корби. На население Ломбардии король франков не наложил никакой дани, не заставил побежденных платить никаких податей и лично для себя не стал требовать земель или городов в качестве выкупа. Он был просто «королем лангобардов», а не властителем их страны. Сами же лангобарды могли жить по тем же законам, что и раньше.

После этого Карл стремительно отправился на родину. По пути, когда они преодолевали высоты ледника Роны, умер ребенок Хильдегарды.

Знатным лангобардам, брошенным их повелителем, подобное беззаботное милосердие казалось немыслимым. Один из них записал: «Король франков, который мог лишить нас всех наших владений, выказал милосердие и снисходительность».

Такого в Италии прежде не случалось.

В течение года мирная политика Карла вызвала восстание. Таким же сильным, как и ненависть саксов к своим родичам-франкам, был антагонизм униженных лангобардов по отношению к своим новым хозяевам. Освободившись от слабого Дезидерия, герцоги на севере страны объединились, чтобы взять власть в свои руки. В Риме обеспокоенный Адриан узнал, что сын Дезидерия ведет из Константинополя флот. С приближающимся восстанием рухнули все предполагаемые законы.

Адриан, возлагавший столько надежд на Карла, вдруг обнаружил, что могущественный франк, занятый разборкой с саксами, не обращает никакого внимания на состояние дел в Италии. Глава церкви отправил Карлу красноречивое послание, называя его «великим и могучим королем», передавая привет жене и детям, – Адриан очень хорошо помнил о том, как Карл был привязан к своей семье. В письме папа римский предупреждал короля франков о грядущих беспорядках в Италии. На дорогах повсеместно шастали вооруженные банды. На севере Равенна требовала независимости, а Ротгад, герцог Фриуля, собирал армию.

Карл, занятый летом 775 года в Саксонии, на это письмо никак не отреагировал. Только пара епископов на тощих мулах прибыла из государства франков, чтобы посетить герцогства Сполето и Беневент и переговорить с местными властителями.

– Будьте разумны и не торопитесь, – предупреждали эти безобидные святые отцы, – берегитесь Карла.

Они также послали на родину гонцов с сообщением, в котором изложили свое мнение о создавшейся ситуации.

– Что уж такого в этом короле франков, – поддразнивал Ротгад посланцев папы, – если римляне так в него верят!

Адриан послал бродячему Карлу письмо, полное горьких упреков. Никакого ответа, написанного ясным слогом Петра Пизанского, папа римский не получил. С наступлением зимы, когда снег закрыл для армии горные перевалы, Адриан потерял всякую надежду.

И вдруг после Рождества Карл прорвался через снежные заносы. Взяв только колонну отборных всадников, он смог преодолеть перевалы. На этот раз Карл не стал задерживаться у Павии, а пронесся вниз по реке и поднялся в восточные холмы, преодолевая яростное сопротивление реки. История рассказывает о том, как Ротгад сражался и бежал, чтобы погибнуть в горах от рук своих собственных людей, и как пал Тревизо, осажденный франками.

С Дезидерием король франков в свое время обошелся достаточно мягко; с восстанием он расправился стремительно и безжалостно, вешая вожаков, ссылая герцогов, конфисковывая земли. Управлять на местах он поставил франкских графов, а на севере страны им в поддержку оставил сильный гарнизон. Себя Карл стал именовать королем лангобардов и при этом отнюдь не шутил. Даже в свое отсутствие он оставался их законным королем. Уроженцы Сполето и Беневента после переговоров с епископами Карла уклонились от участия в восстании.

Паломничество в Рим Карл совершать не стал. Когда он сделал остановку по дороге, чтобы отпраздновать Пасху, это было уже в горах по пути на родину. Домой Карл добрался в июле, как раз к сенокосу.

После этого будущее Италии находилось в равновесии между непредсказуемой волей Карла и целеустремленностью папы римского Адриана.

Физически сын Пипина не ощущал никакого страха. Его крепкое и массивное тело могло вынести любое суровое обращение, и раны оставляли на нем только шрамы. Силой своей воли он заставил в последнюю зиму 1000 человек последовать за ним через снежные вершины.

Его лесники рассказывали о том, как Карл на охоте встречался с зубрами. Эти гигантские дикие быки, размерами превосходящие львов, были королями зверей в Европе. Естественно, в своих рассказах охотники превозносили Карла как героя.

«Великий Карл, который терпеть не мог праздности или безделья, отправился поохотиться на зубров. Когда сопровождавшие его увидели этого громадного зверя, они в страхе бежали. Но бесстрашный Карл, верхом на горячем боевом коне, подъехал вплотную к зубрам и попытался пронзить шею одного из зверей своим мечом. Однако он промахнулся, и чудовищный зверь ударом рога разорвал сапог и ножные обмотки великому королю, ранив его при этом в икру ноги, после чего Карл хромал до конца жизни. Затем зверь скрылся под защиту деревьев и скал. Многие из его слуг хотели предложить Карлу свои обмотки, но он им запретил, сказав: «Я так и поеду к Хильдегарде».

Затем Изамбард, сын Уорина, догнал зверя и пронзил его до самого сердца своим копьем между плечом и горлом. Слуги приволокли все еще теплое тело зверя к ногам великого короля.

Казалось, Карл не обратил никакого внимания на добычу, отдав зверя своим товарищам, а затем отправился домой. Там он показал свои разорванные обмотки королеве и спросил: «Какой награды заслуживает мужчина, уложивший того зверя, который сотворил такое со мной?» На это Хильдегарда ответила: «Он заслуживает высочайшей награды». Потом король велел принести рога зубра как доказательство его слов, и королева вздохнула и прижала руки к груди».

Из-за того что Хильдегарда так опасалась за его жизнь, Арнульфинг, недолюбливавший Изамбарда, наградил молодого дворянина фунтом серебра за его поступок и дружески обнял его.

Карл абсолютно не опасался за здоровье своего тела и после Вероны совершенно не боялся козней своих врагов. Другой страх все сильней одолевал его мозг. Этот страх был ему знаком еще с детства в кругу любящей семьи; будучи старшим сыном и находясь в тени стареющего Пипина, он на какое-то время позабыл о своем страхе.

Но теперь, когда он оставался в одиночестве, если не считать легкомысленной Хильдегарды, этот страх начинал одолевать его независимо оттого, находился он в седле или на троне. Этот страх или ужас появлялся повсюду на родине короля как танец смерти, и только он один его чувствовал. И этот ужас постоянно предупреждал Карла о тех бедствиях, которые могут грозить его народу.

На рынке в Ингельхейме он повстречал хитрого полдука – продавца чудес – толстяка, одетого в рясу с капюшоном и рубашку из овечьей шерсти, предлагавшего за несколько пенсов средства из винограда для лечения водянки, черной рвоты и слепоты.

У Карла была привычка странствовать в одиночку. Он надевал на себя куртку из фризийской шерсти, и очень часто случалось, что его не принимали за короля. Как-то раз во время своих странствий Карл набрел на толпу из деревни, собравшуюся поглазеть на деревянный крест, предназначенный для распятия. Находившиеся там семьи вместе с детьми глазели на шваба, обвиненного в воровстве. Священники лили кипяток из котелка в бочонок, по высоте доходивший швабу до пояса. Потом они уронили в бочонок маленький булыжник и закатали рукав на правой руке обвиняемому, согласившемуся пройти испытание божьей милостью кипятком.

Когда толпа сгрудилась плотнее, чтобы разглядеть, сумеет ли шваб доказать свою невиновность, вытащив камень из кипятка, Карл протиснулся к бочонку. Если бы шваб потерпел неудачу с камнем, ему бы отсекли руку топором, и все желающие глазели бы на это. Карл, обладавший острым зрением, сразу заметил, что шваб не потел от волнения. Мужчина ждал, пока священник прочтет свою неразборчивую латынь, а потом вытянул вперед свою руку. Закричав, словно от боли, он вскинул руку, которую остриженный священник поймал и выхватил из нее камень.

– Невиновен! – крикнул священник.

Толпа взорвалась от удивления, а Карл нагнулся над бочонком, внимательно разглядывая лежавший на дне камень. Разгневанный этой насмешкой над судом, Карл схватил шваба и священника за шеи и окунул их в кипящую воду. С дикими криками они вырвались от него, а толпа, раскрыв рот, смотрела во все глаза.

И потом вновь король обнаружил свободных франков, трудившихся на церковной земле и добывавших скудный урожай ячменя. Несмотря на то что эти франки были рождены свободными людьми и имели право носить оружие, они избрали себе жребий пахать землю, выращивать урожай, кормить себя и уклоняться от более суровых обязанностей.

В этих людях он чувствовал угасание их древней тевтонской гордости; они предавались пьянству, неуклонно приближая тем самым свою смерть.

В час вечерней молитвы Карл спешился у придорожной церкви Сен-Реми, чтобы прочесть магнификат (величание Богородицы). Его спутники ожидали снаружи и прогуливались, разминая затекшие ноги и руки. Крыша провисала над темным алтарем, где шептались двое мужчин – по всей видимости, свободный землевладелец исповедовался дьякону, у которого ряса была натянута поверх охотничьих штанов. Пол был загажен испражнениями животных. Все это Арнульфинг воспринимал как само собой разумеющееся, но, произнося свою молитву, он слышал размеренный звон серебряных монет и считающий голос:

– …четыре, за девушку пастуха, пять, за взвешенное дважды сало, шесть, за эту маленькую шутку над слабоумным мальчиком… – Исповедовавшийся снизил голос до слабого шепота и резко закончил: – Клянусь святыми мощами Реми, у меня только семь пенсов.

Карлу пришло в голову, что слову свободного франка больше не верят, если он при этом не клянется известными святынями. Потом он понял, что этот каявшийся грешник платил свои деньги во искупление собственных грехов. Многие верили, что слова пророка Даниила «Искупайте свои грехи пожертвованиями» означают, что надо платить деньги.

Да и откуда их неповоротливым мозгам понять значение этих слов? Священники, которые должны их наставлять, зачастую не умели даже читать.

Прожив некоторое время во дворце в Павии и послушав мудрого Адриана, Карл осознал собственное невежество и пьянство своего народа, жившего в плетеных и мазаных хижинах и бревенчатых церквях. На какое-то мгновение при виде чудес просторных римских церквей у короля поднялось настроение, словно после глотка доброго вина. Он искренне поверил, что приобщился к чудодейственной силе. Но у себя на родине это чувство растаяло без следа. Он привез с собой святые реликвии. Но отличались ли они в этом диком лесу от других кусочков дерева в местных храмах? Могли ли они сотворить чудо среди франков?

Карл как раз размышлял над этим, когда встретился и побеседовал со Штурмом. Проезжая дорогой по правому берегу Рейна среди пограничных поселений, он обнаружил Штурма в еловом лесу. Тот рубил лапник для устройства засеки против отбившихся от стад зверей. Старый Штурм – ученик Бонифация и аббата Фульды в Саксонских холмах – по-прежнему путешествовал по стране пешком, как и в молодые годы, когда был миссионером. Даже узнав короля Карла, рослый аббат продолжал размахивать ножом и переплетать ветки. Не поблагодарив, он присел у костра, который развели спутники короля, и разделил с Карлом ужин, состоявший из мяса, хлеба и меда. Без комментариев Штурм выслушал жалобы короля на праздность, обжорство и расстройство в умах среди франков. И когда Карл ожидал его ответа, старый аббат очнулся от своих размышлений и сказал странную вещь:

– Сын мой, отошли своих охотников, слуг и охрану. Посиди у огня и сотвори свою вечернюю молитву.

– Мою молитву?

– Твою.

Карл надеялся получить мудрый совет от повидавшего виды человека, который путешествовал по диким местам вместе с проповедником Бонифацием. Штурм начал строить свой монастырь, Фульду, срубая деревья на вершине холма, готовя место для останков Бонифация.

Серые глаза Штурма смотрели из-под густых седых бровей сквозь дым на звезды.

– Час вечерней молитвы близок. Повелитель франков, разве не похожи эти высокие деревья на колонны нефа храма Господня? Ощущаешь ли ты в этом месте страх?

Карл нетерпеливо потребовал:

– Говори яснее, святой отец! Зачем ты позвал меня молиться в этот час?

Шишковатые пальцы аббата сжались на кушаке, которым он был подпоясан. Затем он встал и возвысил свой сильный бесстрастный голос:

– Если твой народ погружается в пучину невежества и блуда, ответственность за это несут их священники. Если священники в стране франков теряют разум и волю, это происходит оттого, что им противостоит страшная сила. – Он наставил палец на Карла: – Эта сила – ты. Твое слово – закон. Все эти люди ждут от тебя только одобрительного кивка или гневного взгляда. Твоя власть – страшная власть. Ты не можешь ни разделить ее, ни отказаться от нее. Значит, ты должен молиться о том, чтобы правильно ею пользоваться. Мой повелитель, ты заставил меня высказать мои мысли.

После этого они преклонили колени на горе веток, и Карл обдумал все, что сказал Штурм. Ему было нелегко понять подобные вещи. Он подумал о последнем законном короле франков, Меровинге, неповоротливом, толстом, трясущемся по разбитой дороге в традиционной повозке. Карл увидел его снова детскими глазами. Последний король, кем, в свою очередь, может стать кто-нибудь из сыновей Карла. Безмозглое существо, которого оторвали от любимых кухонных горшков. Вот чего боялся Карл.

Старый Штурм наклонился, чтобы подбросить сучьев в костер. Пока он наблюдал за гигантом Карлом, в его серых глазах появилось странное выражение.

– Сын мой, не надейся изменить человеческую натуру за одну ночь. Как часто я крестил моих саксонских дикарей – а на следующее утро они приносили в жертву козу или даже быка, чтобы умилостивить своих старых лесных богов. И я радуюсь хотя бы тому, что они не проливают кровь человека.

Карл даже не подозревал, что священник на границе может быть таким терпимым. Когда Штурм готовился ко сну, он кивком показал на барьер из ветвей:

– Что касается животных, они уделяют больше внимания загородке вокруг костра, чем любой молитве.

Так старый Штурм советовал Карлу.

Хотя Карл и не мог разрешить свои страхи, Арнульфинг реагировал на них со свойственной ему энергией. Если ему необходимо учиться, даже в зрелом возрасте, он будет учиться. У своего нового наставника, Петра из Пизы, он старался научиться строить из набора бессмысленных слов ясные предложения. Старый лангобардский ученый читал ему мрачную поэму Вергилия, повествующую о падении Трои и о том, как Эней бежал из горящего города, унося с собой родовых богов.

– Что стало с его народом? – спросил Карл.

– Они были покорены. Для покоренного народа есть только одно средство уберечься, а именно – ни на что не надеяться.

Карла заинтересовал этот Эней, который за морем воспитал новый народ.

Иногда, когда боязнь собственной неспособности тяжело давила на Арнульфинга, он уезжал в леса без всякой дороги, направляясь в рощу, похожую на ту, в которой был Ирминсул, только меньше. Там в хижине жили несколько старых менестрелей, и Карл привозил им дары. Потом менестрели трогали струны арфы и воспевали героизм древних франков, когда те путешествовали по морю.

Такие древние сказания никогда не записывались Вергилием. Карл собирал их по крохам из памяти старых бардов. От них исходило сияние золотого века, когда сила была в руках героев, находившихся под защитой земных богов. В конце концов он вспоминал об Ирминсуле, которого он когда-то срубил.

В такие моменты он задавал себе вопрос, как Пипин собирался поступить с непокорным саксонским народом. До сих пор, если не считать путешествия в Рим на Пасху, Карл следовал идеям Пипина в большей степени, чем хотел себе в этом признаться. Зачаточное Франкское государство оставалось в том же виде и больше походило на личное владение короля. Королевский дворец, абсолютно не похожий на Павию, представлял собой просто большую усадьбу, в которой обитал Карл. Вместе с ним 11 паладинов, или придворных офицеров, составляли совет, решавший различные дела. В отсутствие Карла всем руководил дворцовый граф.

После пребывания в обители Святого Петра Карл осознавал всю дикость и первобытность своего правления. Его камергер занимался больше стадами и землями, чем королевским двором; его сенешаль распоряжался провиантом и фуражом во время похода, и оба постоянно советовались с Хильдегардой, которая внимательно следила за всеми прибавлениями в казну и вычетами из нее – подарками королю в дни праздников и ответными дарами; пошлинами за переход границ и мостов; возмещением ущерба королевским дворам, равно как и за королевской долей в добыче, захваченной у врага.

Хильдегарда неустанно заботилась об увеличении их богатства, особенно по части посевов и всяческой живности на домашних фермах. Карл втайне был убежден, что это приносит несчастье. Его аккуратная швабская жена была довольна, если в каждой усадьбе для своих нужд у них имелось вдосталь сыра, дичи, пива, холста, меда, зерна и сальных свечей.

– Со времени смерти твоего хранимого Господом отца, – замечала она с удовлетворением, – у нас в стране не было голода.

Карл не мог взять в толк, как это Божья защита выражается для нее в количестве мяса, которое дают стада скота, но, по-видимому, для нее все было просто и она не хотела никаких перемен к худшему.

Впервые за эти годы Карл отошел от политики Пипина. Он планировал подчинить саксов, этих ближайших и наиболее яростных противников, и изменить их вероломную языческую натуру путем обращения в истинную веру.

– Этот народ, находившийся под властью демонов со дня Сотворения мира, взойдет под благословенную сень Христа. – Его советники согласились с ним.

Благочестивые миссионеры, подобные Бонифацию, отваживались проповедовать среди язычников на другом берегу Рейна, и, как правило, те их убивали. Вооруженные отряды вторгались в дикие места, чтобы наказать убийц. Но прежде миссионеры никогда не путешествовали вместе с войском.

Это было в новинку – силой обращать в другую веру – и явилось причиной террора, длившегося 30 лет.

Что-то следовало предпринять. В этом не было никакого сомнения. Не успело войско франков в первый раз отправиться в Италию, как саксы на границе в отместку за низвержение Ирминсула разгромили и сожгли аббатство во Фрицларе, устроив при этом в самой церкви стойло для лошадей.

В течение той зимы на совете решили покончить с этой партизанской войной путем одновременного массированного вторжения, использовав весь набор рекрутов среди верноподданных франков. Они собирались воздвигнуть блокгаузы вдоль дорог в дикой местности, а внутри них построить церкви. (Франки занимались этим все лето 775 года, пока Адриан тщетно умолял Карла вернуться в Рим.)

Далеко в глубь языческих земель вторглись ожесточенные королевские воины, сжигая и истребляя все и всех при столкновении с неуловимым лесным народом. Они взяли штурмом две одинаковые крепости – Сигибург и Эресбург, прошли долину Ирминсула до реки Везер, сломив сопротивление врага на этом рубеже. Могущественные кланы вестфалов и остфалов почувствовали на себе тяжесть железных мечей. Франкские рыцари пересекли долину Рура и увидели темную громаду Зунталя. Казалось, они рассеяли всех видимых врагов.

Потом по возвращении к Везеру один из отрядов Карла, занятый строительством поселения, попал в засаду и был разгромлен. В лесах по-прежнему скрывались сильные военные отряды саксов. Когда весть о побоище дошла до Карла, он собрал находившиеся под рукой войска, организовал преследование и обнаружил, что сопротивления нет и в помине. В селениях жители предлагали заложников и изъявляли покорность. (После этого Карл взял с собой лучших всадников и отправился в долгое зимнее путешествие в Италию.)

И в этот момент его настиг гонец с известием о том, что осаждены его крепости Сигибург и Эресбург. Карл поспешил с истоков Роны к Рейну и появился так внезапно со своими утомленными ветеранами, что лесной народ моментально рассеялся в непроходимых горах. Карл понял, и это ему дорого стоило, бесполезность вторжения туда, где нет городов с населением, которые можно захватить. Правда, ему не противостояла никакая армия, но он мог удерживать достаточно надежно не более двух пограничных фортов и, кроме того, дороги, ведущие в долину с большого Гессианского плато.

Карл разжег молчаливое несгибаемое сопротивление всех саксов вплоть до неизведанной северной равнины и берегов Эльбы и Балтики.

Его миссионеры не могли восторжествовать над подобной враждебностью. Окруженные вооруженной охраной, они, запинаясь, проповедовали угрюмым заложникам и голодающим крестьянам. Карл винил миссионеров за тщетность их усилий. Он страстно желал, чтобы Бонифаций нес слова обращения в саксонскую землю. И тут он вспомнил о пожилом и сильном духом проповеднике с границы – аббате Штурме – и послал за ним.

– Скажи мне, – потребовал Штурм, – ты сражаешься с волками или пасешь овец?

Когда Карл не смог ответить на этот трудный вопрос, темный от загара священник из леса объяснил загадку. Саксы были расой воинов и в этом отношении схожи с волками. Применив к ним оружие, их можно убить, но нельзя переделать во что-то другое. Нет, чтобы изменить природу волков, следует зачехлить оружие и жить среди них, деля с ними пищу, а в остальном предоставить им свободу.

Услышав эти слова, нетерпеливый Арнульфинг рассердился:

– Сколько раз я предлагал мир этим предателям?

– Достаточно часто. Однако ты делал это после того, как наказывал их при помощи оружия.

– Иначе они не подчинятся.

Старый Штурм вытянул перед собой узловатые руки:

– Предложи им мир с открытым сердцем и щедрой рукой.

– Как?

– Ты же король Божьей волей. Это твоя задача – прийти к соглашению с этим заблудшим народом.

Требование Штурма выходило за рамки здравого смысла. Однако оно соответствовало опасениям Карла. Будучи дикарями и язычниками, саксы тем не менее сохранили веру в старых богов и доблесть предков. В большей степени, чем лангобарды и даже франки, они не утратили мужества своей расы.

Благодарение Господу, Карл именовался королем. Но Господь какого народа повелел ему править? Лангобардские пленники из Тревизо и с далеких восточных гор дали клятву служить ему и таким образом стали людьми Карла. Старый Петр, наставник короля, поспешно прибыл из Пизы. Хотя правил Карл на громадной территории, у него не было города, который он мог бы назвать своим домом. Вместо этого под его началом находились люди разных наций и наречий, присягнувшие ему на верность.

Из сплава раздумий Карла и настойчивости Штурма родилось новое предложение непокорным саксонским вождям. Король франков предложил им собраться по доброй воле, принять христианство и принести ему присягу на верность. Он объявил, что на их землях он построит не крепость, а новый город, в котором можно будет воздвигнуть новые церкви. За исключением того, что он станет их повелителем, саксы, как и прежде, будут придерживаться собственных законов и обычаев.

Местоположение нового города он выбрал сам за спорной границей между Сигибургом и Эресбургом у истоков реки Липпе. Там на скрещении диких троп простиралась орошаемая водой равнина, обещавшая хорошее купание и добрую охоту. Она походила на его любимую долину Аквис-Гранум, где он был не в состоянии побывать в последние годы. Долина оседлала богатую рыбой речку под названием Падра, и Карл соответственно окрестил свой новый город дружбы Падрабрюннен, или Падерборн. Первым зданием, отмеченным сваленными стволами, была церковь.

В 776 году архиепископ Адо в своей хронике записал: «Там, где возникает Липпе, он принял всех саксов с их женами и детьми. Окрещенные, они с верой присоединились к Карлу. В Падрабрюннене он устроил собрание, на котором присутствовали и саксы, и франки».

Это необычное собрание летом 777 года энергичный франк обставил с присущим ему инстинктом ко всякого рода зрелищам. Как и у ворот Рима, его окружали епископы в полном облачении и графы в пышных одеждах. Бородатые лангобарды гордо выступали вместе с чванливыми баварами. Аббат Штурм, приглашенный освятить бревенчатую церковь, крестил прибывшие саксонские кланы скопом, гессианов, вестфалов и остфалов, стоявших по пояс в воде. Боевые знамена с изображениями дракона и креста, побывавшие в победном итальянском походе, торжественно проносили мимо бивачных костров, и монахи Штурма, обученные римским хормейстером, нараспев тянули: «Дорогу королевскому штандарту».

Столы у костров ломились от мяса, вина, пива и меда; старый Штурм самозабвенно проповедовал слово Божье. С горящими глазами, сыпавший шутками и обещаниями, Карл кружил по этому лагерному сбору. Он был прирожденным оратором, умевшим зажечь слушателей. Его массивная фигура в кожаных охотничьих штанах и волчьих шкурах вклинивалась в буйные толпы веселившихся за пивом хорошо сложенных длинноволосых саксов. Он пил рог за рогом с их вождями и неожиданно вместе с ними воспевал героев, встретивших Вотана[12] в небесных чертогах Валгаллы[13].

Его чаша радости переполнилась при появлении странной кавалькады. На горячих конях с высокими седлами легко и непринужденно гарцевали всадники в посеребренных кольчугах и белоснежных одеждах. Это были арабы, вельможи ислама, прибывшие из-за Пиренеев (из самой Испании) для заключения мира с королем франков.

Никакой мастер церемоний не смог бы с таким восторгом встретить новое зрелище, как это сделал Карл, приветствуя высоких гостей. Они не только являли собой явный и бесспорный знак его растущей власти, но вышедшим из леса саксам арабы представлялись вождями из какого-то другого мира. Карл позаботился о том, чтобы новообращенные саксы заметили его важное совещание с арабскими вельможами.

Таким образом Карл нашел ответ на поставленный Штурмом вопрос о том, как король может предложить мир. Очевидно, он одержал очередную победу без боя. Безусловно, он в это верил, и тем горше были последствия этой веры, причинившие ему горе и боль.

Используя преимущество своих позднейших знаний, добросовестный Адо закончил свое повествование словами: «Витукинд и некоторые мятежные саксы отправились к норманнам, прося у них помощи против славного Карла».

Витукинд – его имя гремело по лесным дорогам во время последнего мятежа. Его не было ни на открытии церкви, ни на крещении, ни на присяге верности. Не имея власти над каким-либо кланом и не владея собственной землей, Витукинд оставался единственным вождем, которого все слушались, и он предупреждал, чтобы не позволяли франку ступить по ту сторону Рейна. Карл даже не подозревал, что именно Витукинд – главная пружина языческого сопротивления.

Лето 777 года имело множество благоприятных примет. Само число содержало комбинацию из счастливой цифры 7 – именно столько дней создавался мир – и такой же счастливой цифры 3 – Святая Троица. Хильдегарда родила ему еще одного здорового сына. Кроме того, он, несомненно, подружился с новообращенными упрямыми саксами. Однако на этом собрании друзей Карл в конечном счете обратил самого себя. Его переполнял готовый энтузиазм. Никто больше не называл его Кёрлом и не кривил губы в усмешке при упоминании об обстоятельствах его рождения; он стал королем на деле, а не только по имени. Образованные сарацинские вельможи не поленились отыскать его в глуши. Карл добился большего, чем сам Пипин. Он моментально подчинил себе Аквитанию и простер свою власть до папы римского Адриана.

В стране франков намечались перемены. Воспоминания о династии Меровингов, о нейстрийских и австразийских франках постепенно ветшали и покрывались пылью. Вместо них во весь рост поднималась фигура настоящего Арнульфинга. Он беспрестанно разъезжал взад-вперед. И всем, начиная с обитателей высокогорных постоялых дворов и заканчивая пастухами равнин, было хорошо знакомо обветренное лицо Карла. Он говорил с ними на их родном языке и спал на их сеновалах. Он оставлял дары у придорожных церквей. Соответственно со всех границ свободные люди стремились не столько обратиться к силе авторитета Карла, сколько увидеть его самого. Фриз с болотистых равнин, будучи остановлен дорожной стражей, говорил: «Я ищу короля Карла». А сакс объяснял: «Я человек Карла».

Это, в свою очередь, отражалось на энергичном Арнульфинге. Осознав слабость своих франков, он приветствовал новый союз. Он инстинктивно чувствовал: после Падерборна различные нации готовы объединиться под его знаменем.

Во время своих ночных бдений Карл размышлял над природой новообращенных. Они имели одну общую черту: они все были выходцами из паствы Бога. Лангобарды, бритты или саксы – все они были христиане. Возможно, со временем ему предстоит сделаться вождем одной единой нации христиан. Эту мысль Карл пока что держал при себе.

Но в его мозгу одновременно зарождалось нечто конкретное. Сначала Карл претендовал на то, чтобы называться «защитником святой церкви». И из тех девяти лет, что он правил, большую часть времени Карл провел, защищая и охраняя церкви на различных пограничных рубежах. Чем больше церквей строилось, тем больше людей искали его помощи. А значит, перед ним открывались новые границы.

Почему именно перед ним? В Европе только два других монарха обладали подобной властью. Один из них, Тассилон, помышлял лишь о том, чтобы расширить свои баварские владения; другой, Абдаррахман, эмир Кордовы, был мусульманином, а следовательно, язычником.

Карл один мог претендовать на титул «владыки христианского мира».

Когда на рассвете он очнулся от своих размышлений, чтобы пойти в церковь и помолиться, эта мысль продолжала его преследовать. Он действительно мог возглавить армию христиан. И тогда, без всяких оговорок, он мог бы править ими на законном основании.

Эта мысль очень хорошо сочеталась с его желанием покорить их всех.