Глава 4

РОНСЕВАЛЬ

Во время зимней спячки между Рождеством и Пасхой совет франков намечал кампанию на ближайшее лето. В эти годы старейшины, графы Бернард и Твери, вместе с престарелым Фулрадом редко участвовали в вынесении окончательного решения. Они эту заботу предоставили Карлу. И дело было не столько в том, что король старался настоять на своем, а в том, что никто не мог противостоять его напору.

В ту зиму на Рейне он поговаривал о вторжении в Испанию. Возможно, его советникам и паладинам это показалось удивительным, но они не могли не признать, что его доводы очень весомы.

Давненько, заметил Карл, войско франков не наведывалось в Аквитанию, где оно никогда не испытывало недостатка в пище. Можно было забыть про угрозу со стороны саксов из-за Рейна, но по-прежнему грозила опасность со стороны сарацин из-за Пиренеев. 10 лет на этой границе царили мир и порядок только из-за того, что в стране бушевала гражданская война между Омейядами и Аббасидами[14], в которой Омейяды одержали верх. На волне этой победы выдвинулся сильный вождь Абдаррахман, эмир Кордовы. Рано или поздно этот воитель непременно бы ополчился против христиан, как это случилось во времена Карла Молота. И разумнее было бы выступить против него первым на поле боя.

В Пиренеях христиане искали укрытия от сарацин. Этих васконов – гасконцев и басков – и гордых беглецов-вестготов в Астурии могли бы освободить франки, а те, в свою очередь, присоединились бы к Карлу и помогли ему выстроить новую сильную границу на юге вдоль реки Эбро.

Так Карл боролся с собственными убеждениями. Он не стал никому объяснять, что таким образом он собирался сделать первый шаг в своей новой миссии – битве истинно христианской армии с язычниками-мусульманами в Испании.

Большинство паладинов из совета согласились с королем. У графа Тьери в южных землях имелся сын Гильом, достаточно взрослый, чтобы добыть себе славу на брачном поле; сенешаль Эггихард рассчитывал нажиться в Испании больше, чем в Саксонии; граф Роланд (Хруотланд), префект Бретонской марки[15], стремился овладеть страной язычников.

Азарт Карла охватил их всех. Отдавались приказы организовать вооруженные отряды на далеком юге на реке Гаронне у Гасконских гор – раньше, на Пасху, вместо обычного «майского поля». Его нетерпеливость заставляла гонцов пришпоривать лошадей, а паладинов спешно готовить оружие в арсеналах. Втайне Карл мечтал о новой армии, состоящей не из франков, бургундов, лангобардов или аквитанцев, а просто из христиан.

Готовясь к походу, импульсивный Арнульфинг ухитрялся удваивать свои рабочие часы. Просыпаясь при свечах, он забирал с собой накидку и обмотки и шествовал в приемную, где его уже дожидались люди, чтобы решить свои дела. Завтрак короля состоял из хлеба и вина. После утренней трапезы Карл выслушивал жалобы просителей и, как правило, удовлетворял их вопреки запросам графов и епископов, которые немилосердно драли штрафы, оставляя себе при этом одну треть. Свой обед Карл сократил до четырех блюд, не считая жареного мяса, которое приносили его охотники, и трех кубков вина. Однако во время своей трапезы Карл заставлял сухого, изможденного Петра из Пизы читать ему отрывки из блаженного Августина «О граде Божием».

Карлу казалось, что в своей заботе об Испании он забывает о блаженном Августине, предсказавшем крах Римской империи и возрождение нового «града Божия» на ее месте. Кроме того, книга ясно и четко излагала его собственные мысли: «…самые свирепые животные… а про человека самого говоря, что он самый дикий зверь… как колючая изгородь, защищая от врагов… они рождают детей, вскармливают их, выращивают… даже одинокий стервятник строит свое гнездо и любит свою мать, которая охраняет свое потомство».

Таким образом Карл посвящал свое время детям и Хильдегарде, которая опять носила ребенка.

«И так все люди ищут мира в своем кругу, которым они хотят править. Даже те, с кем они воюют и кого хотят обложить данью, все равно им подчиняются».

Это была мысль Карла, выраженная почти его же словами. Разве сам он не стремился подчинить себе это сборище людей? Без тени сомнения он будет сражаться с сарацинами, чтобы навязать им свой мир.

В конце концов, разве не чувствовалась рука провидения в том, что двое сарацинских вельмож ищут его помощи против Абдаррахмана, с которым они поссорились? Они заслужили уважение Карла. Один из них, по имени Сулейман ибн Араби, что означало «Соломон, сын араба», обладал властью в Сарагосе, мощной крепости на реке Эбро. У другого, по прозвищу Раб, была высокомерная манера держаться; он привез благовония, восхитившие Хильдегарду, и раскрашенные стеклянные лампы, украшенные нитками жемчуга и парчой с изображением странного зверя, который звался слоном. Раб объяснил, что видел слона такого же громадного, как церковь в Падерборне.

Сулейман и Раб имели свои странности: они отворачивали лица от франкских женщин, как красивых, так и уродливых; уединялись вместе со своими невольниками, чтобы помолиться, обходясь при этом без молитвенников и священников, только предварительно умывшись и расстелив на земле коврик. Сулейман поклялся своей верой, что, если король франков придет с армией на землю Испании, ворота Сарагосы откроются перед ним без всякого сражения.

Это устраивало Карла, давно понявшего, как выгодно разделить врага, прежде чем напасть на него. В случае с лангобардами, перед тем как перейти Альпы, он вызвал раздор в стане врага, принесший ему успех. Даже торопясь подавить восстание Ротгада, Карл выслал вперед своих невинно выглядящих епископов, чтобы удержать от вмешательства сильных беневентцев. А теперь его новые арабские союзники готовили для него почву в Испании. Ему оставалось только отправиться в поход навстречу победе.

Они ехали как на праздник. Тысячи стойких всадников следовали под знаменем с изображением креста, так как Карл оставил знамя с драконом на берегу быстрой Гаронны, где весной 776 года его осталась ждать Хильдегарда с дамами. Как когда-то в Альпах, он послал часть войска в сторону через перевал Перча к Барселоне. При нем находились все паладины и герои Рейнской области.

Прекрасная погода способствовала быстрому продвижению войск Карла через Скалистую равнину к высотам Гаскони. Утренние туманы завесили лежащие впереди горы. Никогда прежде франки подобным образом не вторгались в Испанию.

Раньше даже, чем ликующий Карл, в строю всадников уже стоял граф Гильом Тулузский, вглядываясь в туман. Сын полководца графа Тьери, Гильом носил короткий гасконский плащ. Он не замечал никаких добрых предзнаменований в предрассветной мгле. На горном пути, лежавшем перед ними, не было видно никаких живых существ.

– Они скрываются в своих поместьях, – промолвил Карл, считавший тишину добрым знаком.

– Они покинули свои хижины, великий король франков, – заметил немногословный аквитанец. – Они увели свои стада.

Безжизненные вершины, возразил Карл, не могут нанести урон такому сильному войску. Гильом из славного города Тулузы имел дурные предчувствия, поскольку горцы, баски и гасконцы, были дикими, как горные бараны, и не являлись чьими-либо вассалами.

Услышав подобные слова, осторожный Карл выслал вперед охотников и лучников с большими сигнальными рогами, чтобы те взобрались на вершины и протрубили в рога, если заметят впереди вооруженных людей.

Сигнала не последовало, врага не обнаружили. Войско франков прокладывало себе путь через узкий, окруженный скалами перевал, потом вниз по лесным склонам и поросшему соснами плато Наварры к воротам сторожевого города Памплоны мимо тихого водопада. Ворота оказались открытыми. Народ, низкорослые смуглые баски, молча предлагал воинам крупу и сыр. Карлу по дороге попался сад с мраморным бассейном, над которым при порывах ветра бил фонтан.

Оставив Памплону в безопасности под охраной арьергарда франков, Карл энергично продвигался вперед вниз по ручью к широкой реке Эбро, где паруса лодок мелькали между белыми селениями, прилепившимися к склонам холмов. В военный лагерь прибыли берберские и еврейские торговцы с предметами роскоши. У них были тяжелые золотые арабские монеты, и они пренебрежительно относились к серебряным франкским пенни. Карл приказал своим вассалам честно торговаться с купцами, потому что, кроме них, никто в этой таинственной стране белых стен и фонтанов не проявил к франкам доброй воли.

Удача сопутствовала Карлу. Арабский вельможа Сулейман привез ему благородного заложника, командующего армией эмира Кордовы. Этот вельможа, по имени Та-л-аба, был разбит и взят в плен гарнизоном Сарагосы.

Даже Гильом Тулузский, ехавший теперь более свободно, когда горы остались позади, считал, что Сулейману и Рабу стоит доверять. Во-первых, у Карла находились их сыновья в качестве заложников; во-вторых, они ненавидели Абдаррахмана больше, чем не любили Карла.

– Почему гордый вельможа, совершивший паломничество и пересекший море, зовется Рабом? – поинтересовался любопытный Арнульфинг.

Не часто улыбка озаряла лицо молчаливого Гильома, но тут он улыбнулся:

– Потому что у него красное лицо и светлые глаза, как у вашего величества. Да, он очень похож на христианина.

– И каким же образом это делает его рабом?

– Это не неуважение и не позор. Они покорили много христианских стран.

Вниз по реке Эбро двигалось войско на соединение с колонной с восточного перевала. Соединившись, франки почувствовали уверенность в собственной силе. Увидев на правом берегу высокие стены Сарагосы, они переправились через реку на своих разборных лодках.

Ворота Сарагосы оказались закрытыми, а сам город оказывал сопротивление. Тщетно Сулейман и Раб слали гонцов, чтобы убедить гарнизон впустить христиан. Каменные стены, скрепленные цементом, были такие же прочные, как и в Павии. А франки не имели осадных машин.

– А теперь, похоже, – с горечью произнес Гильом, – они ненавидят нас сильнее, чем не любят эмира Кордовы.

Надо подождать, убеждал Карла Сулейман ибн Араби, подождать в стороне, пока в городе не иссякнут припасы; тогда осажденные вынуждены будут принять их условия.

К летнему солнцестоянию франки все еще ждали в своих палатках, перерезав реку. По ночам рыбацкие суда тайком шли по реке, доставляя защитникам Сарагосы еду и оружие. Так мусульмане называли древнюю римскую крепость Цезаря Августа. Франки опустошали окрестности, чтобы прокормить себя.

Их фуражиры принесли весть о том, что снаряженное войско из Кордовы, возможно, уже в пути, чтобы освободить Сарагосу. Карла тревожило, что придется принимать бой, имея в тылу реку и враждебный город. Но его паладины не сомневались в исходе сражения. Молодой Роланд, префект Бретонской марки, напомнил Карлу, что они забрались так далеко с одной целью – покорить Испанию.

Пленный полководец Та-л-аба улыбался, когда видел Карла. Что-то непонятное таилось в духе сопротивления жителей этой страны. Казалось, люди смотрели на франков как на варваров, явившихся завоевать их. Такого не случалось в Италии. Далекая и могущественная Кордова никогда не потерпит пребывания франков в этой стране.

Размышляя, Карл пытался понять, что происходит. На его лагерь опустилась удушающая жара летнего солнцестояния. Тогда пришли вести с севера, которых он меньше всего ожидал.

Далеко, на границе по Рейну, саксы напали на священников и предались грабежу и мародерству.

Его войско слишком долго ждало на Эбро. Воины не обнаружили видимого противника, который бы им противостоял, при этом ничего не приобрели, а свои запасы истощили. Карл, столько ожидавший от этого похода, стал раздражительным.

«Останьтесь, – настаивал Сулейман, – и Сарагоса падет». Но Карл больше ему не верил. Похоже было на то, что франкам устроили западню. Дав волю своим подозрениям, Карл приказал Сулеймана заковать в цепи, а его сыновей заключить под стражу. Когда же франки стали искать Раба, они не смогли его найти.

Карл приказал загрузить обозные фургоны и начал отходить вверх по реке. В Памплоне он велел снести городские стены.

Никто не попытался предотвратить разрушение защитных сооружений. Пленник Та-л-аба, ехавший рядом с Карлом, заметил, что христиане всегда готовы снести стены, когда не видят врага. И Карл осознал, что его долгий поход не принес ничего, кроме разрушения одного города и нескольких пленников, попавших к нему в руки.

Его многочисленное войско, не думая больше о славе, поднималось к Ронсевальскому ущелью, а его вассалы мечтали только побыстрее вернуться домой.

Карл приказал воинам других национальностей следовать вместе с ним, образуя основные силы, а в авангарде шел Гильом Тулузский вместе с провансальцами. Своим же франкам он поставил задачу идти в арьергарде и вести обоз.

Внизу, на равнине, отсутствовали всякие признаки противника. Под собственным штандартом, сопровождаемый герцогами и епископами, Карл поднялся из равнинного зноя в прохладную мглу ущелья. Его колонна рассеялась, чтобы пройти сквозь лесную поросль и пересечь скальные преграды. После прохождения водорезов они спустились по холмам Гаскони и остановились на ночлег.

Палаток не было, поскольку арьергард войска еще не подоспел с фургонами. Но вассалы Карла спокойно спали на траве мягкой августовской ночью. Часто случалось так, что обоз не поспевал за всадниками.

Ночь была ясной. Карл на всю жизнь запомнил, как бледнели звезды перед рассветом, как возникло какое-то движение, словно все вдруг решили встать пораньше, чтобы присмотреть за лошадьми. Они в ожидании собрались вокруг Карла, хотя он их и не знал.

Тогда казалось, что франки из арьергарда сопровождают обоз и уже на подходе. Карл удивлялся, почему он не слышит скрипа колес.

Так он узнал о том, что его франки, охранявшие тыл, никогда к нему не присоединятся. Никто из них не дожил до утра.

Хотя никто не выжил, чтобы рассказать о трагедии, картина случившегося была совершенно ясной в глазах Карла и его воинов, когда они тем утром вернулись в Ронсевальское ущелье.

Нападение произошло в самом узком месте прохода, там, где деревья стеной заслоняли склоны. Здесь изломанной змеей лежали пустые фургоны из обоза, опрокинутые и разбитые тяжелыми глыбами, сброшенными с высокого скалистого гребня. Разбросанные грузы были разграблены, а все лошади и быки уведены, кроме раненых животных, которые ревели и ржали от боли.

Среди фургонов лежали обнаженные тела франков. Они все покоились на голой земле, и отчетливо виднелись раны, послужившие причиной их смерти. Тяжело взмахивая крыльями, в воздух поднялись стервятники. Убитые группами по нескольку человек лежали в пещерах и расселинах, где они сражались до самой смерти. Невидимые руки унесли их одежду, доспехи и оружие.

Их враги, живые и мертвые, исчезли. Атакующие действовали быстро и уверенно. От них не осталось ничего, кроме кровавых пятен и отпечатков ног.

Спутники Карла нашли изувеченные тела всех паладинов, командовавших арьергардом: дворцового графа, сенешаля Эггихарда, воина Роланда и других. Земля вокруг каждого из них рассказала опытному взгляду о характере их последней схватки. Вслед за внезапным водопадом летящих камней ринулась толпа легковооруженных горцев, застав франков врасплох, когда те с трудом пробирались рядом с фургонами там, где их боевые кони могли только рваться вперед от безумной боли. Потом уцелевшие под звук боевого рога сомкнули ряды, и началась последняя схватка: пешими, спина к спине.

Как бы в насмешку над убитыми горем воинами головной колонны в ущелье валялся большой изогнутый рог, окантованный серебром, оброненный победителями или выброшенный по причине своей тяжести.

Охваченные бешенством, люди Карла пустились вскачь по следам противника.

С наступлением темноты Карл приказал всем прекратить преследование. В этих горах его вассалы не могли держаться вместе, и в темноте они подверглись бы новому нападению. Провансальцы с границы по некоторым следам и признакам догадались и сообщили Карлу, что нападение в Ронсевальском ущелье совершили горные баски.

Но почему? Почему притаившийся народ Пиренеев напал на арьергард самого короля? Судя по их поступкам, они, должно быть, решили, что Карл хочет установить здесь свои законы и порядки. По иронии судьбы, его франки, закаленные в боях ветераны, погибли от рук тех самых христиан, которых Карл надеялся освободить из-под ига язычников-мусульман.

И это была не последняя загадка, оставшаяся неразгаданной в Ронсевале – так хронисты называли ущелье смерти. Исчезли заложники – сыновья Сулеймана. Их не убили вместе с остальными. Пощадили ли их баски, или в засаде принимали участие и арабы, чтобы освободить заложников? Карл не мог ответить на этот вопрос.

Для большинства воинов он приказал вырыть могилы. Тела командиров завернули в мантии, чтобы доставить на родину. После того как старший епископ двора встал рядом с огромным валуном и прочел похоронную молитву, Карл подал команду продолжать путь. Не осталось ничего, что нужно было бы везти назад, за исключением тел военачальников. К закату последний франк покинул ущелье.

Внешне Карл никак не выказывал своей скорби. Он перестроил колонну для путешествия к реке Гаронне, где его ожидала Хильдегарда вместе с придворными дамами. Но память об этом ущелье оставила незаживающий шрам в его душе – сигнальный рог на земле, голая скала и молитва над закутанными телами храбрейших из франков. Он не любил говорить об этом. И нога его больше не ступала на землю Аквитании.

Те, кто писал его королевские хроники, вообще не упоминали о катастрофе. Они просто рассказывали о взятии Памплоны и марше на Сарагосу и обратно, словно это был триумфальный парад. Нашелся, однако, малоизвестный автор, который, не обращая внимания ни на придворный этикет, ни на требования политики, написал прямо: «В год 778-й Карл вторгся в Испанию и там потерпел крупную неудачу».

Сменилось несколько поколений, и хронист из Сен-Галла написал: «Нет нужды называть по именам убитых при Ронсевале, потому что они известны всем».

Нет, воспоминания мучили Карла всю его жизнь. На стоянках у костров и на постоялых дворах эту историю повторяли вновь и вновь; век спустя паломники по дороге к испанским храмам вспоминали ее. С течением времени скорбь незаметно превратилась в гордость за героизм, а вокруг имени Роланда возникла легенда о мужественном воине, в которой горные баски стали сарацинами, врагами Карла.

Спустя три столетия легенда нашла свое отражение в бессмертной «Песни о Роланде», где христианские рыцари Шарлеманя давали отпор язычникам мусульманской Испании. Эхом в песне отзывалась скорбь короля.

Карл, воссоединившийся с Хильдегардой после рождения у нее двойни, сильно отличался от того жизнерадостного Арнульфинга, который на Пасху весело призвал всех к оружию.

В Оксере он узнал подробности о трагедии на севере, где в его отсутствие новоокрещенные саксы подняли восстание под предводительством Витукинда. Вниз по правому берегу Рейна до самого Мозеля саксы пронеслись как саранча и сожгли Карлсбург («город Карла»), не щадя ни женщин, ни детей.

Карл внешне ничем не показывал своего смятения, хотя полностью осознавал, как глупо он ошибся. Его импульсивный план покорения Саксонии рассыпался, как детский замок из песка. Его надежда на объединенную армию христиан оказалась несбыточной мечтой. Те самые люди, которые слышали, как он убеждал всех на совете, покоились теперь в сырой земле. «Неограниченная власть одного человека», – говорил старый Штурм. Власть воли Карла и его слова над множеством людей.

С этого момента могучий Арнульфинг больше себя не обманывал. Много времени спустя самый проницательный его биограф напишет: «Потому что он приучил себя выдерживать и выносить все, что бы ни случилось, не поддаваясь превратностям судьбы и не доверяясь обманчивому шансу фортуны, обещающему благополучие и процветание».

У Карла хватило честности не снимать с себя ответственности. И в его самоуничижении проявилась неожиданная сила. Единственное, что не пришло ему в голову, – это отказаться от своей цели. Если это займет долгие годы и потребует других методов, он тем самым загладит свою вину за трагедию при Ронсевале и провал на Рейне. Если эти воинственные нации нельзя принять в семью христианских народов мирным путем, он не откажется от борьбы для достижения этой цели.

В этот трагический 778 год Карл продемонстрировал первый признак величия – неослабевающую решимость.

Близкие к нему люди были, должно быть, сильно удивлены, когда он освободил Сулеймана ибн Араби, позволив тому беспрепятственно вернуться в Испанию. В Испании последствия этого поступка были обескураживающими. Сулеймана убили. Прошло немного времени, и подлинный хозяин Испании Абдаррахман появился на севере с войском, отобрал Сарагосу у мятежников, очистил от христиан Пиренеи, покорил басков, захватил столь богатую добычу, что на постройку мечети в Кордове пошла лишь часть ее, и оставил Астурию свободной от мусульманского правления. Великий эмир предъявил еще одно, последнее требование христианам – освободить своего пленного командира, Та-л-абу. Карл его освободил.

Абдаррахман, а не он оказался победителем в Испании. Карл как вождь и король это ясно понимал, осознавая свой провал. Размышляя, он пришел к выводу, что королю франков необходимо измениться и стать мудрее. Чтобы достичь этого, ему потребуется помощь других, более сильных умов. Он должен будет найти новых учителей. Похоже, Карлу не пришло в голову, что это была почти невыполнимая задача. Он просто поставил себе цель.

Карл совершил еще один поступок, в который трудно поверить. Хроники франков об этом умалчивают, но один арабский историк рассказывает: «Карл, король франков, могущественный правитель той нации, которая враждовала со знаменитым Абдаррахманом, пришел к пониманию того, что эмира отличают мужество и отвага. Он стремился улучшить отношения с эмиром, предлагая ему союз путем брака и мира. Абдаррахман одобрительно отнесся к идее мира, но предложений о браке больше не последовало».

В то время Карл хотел спокойствия на Пиренеях, и мир с Кордовой продержался десять лет. Оставляя Аквитанию, чтобы никогда туда не возвращаться, он вменил в обязанность Гильому Тулузскому охрану и укрепление границы, а также объединение гасконцев и провансальцев в собственную армию. Это право он предоставил юноше, менее других имевшему отношение к катастрофе при Ронсевале.

Затем в манере, типичной для Карла, он даровал Аквитании, где впервые очутился на войне, свое гражданство. При очередном визите в Рим Карл взял с собой трехлетнего сына, оставшегося в живых из той двойни, родившейся на берегу Гаронны. При крещении мальчик получил имя Луи (Людовик), ему дали титул короля Аквитании, и его ждала странная судьба.

Ребенком Луи должен был воспитываться при дворе в Тулузе, чтобы выучить романский диалект яга и обычаи аквитанцев с тем, чтобы со временем умело править ими.

Таким способом Карл начал заглаживать свою вину за несчастье в Испании. Он никогда не снимал с себя ответственности за бедствия.

В тот год Карл отправился на север навстречу новым бедам. Хильдегарда плакала, потому что одного из ее близнецов забрал к себе Бог. Она души не чаяла в обоих малышах, походивших друг на друга как две капли воды. Карлу казалось, маленькая Хильдегарда могла бы утешиться тем, что один мальчик из двойни остался жив, но она оплакивала смерть второго ребенка. Поэтому у нее не хватало сил, чтобы утешить женщин из деревни и поместья, оплакивавших своих героев, погибших при Ронсевале.

Затем на возделанные поля обрушилась засуха: даже в лесу ручьи и речки превратились в грязные лужи. Урожай оказался скудным, и в невежественных семьях ели семенное зерно; домашний скот зимой забили на мясо. Однажды король остановился на ночлег во дворце епископа, где слуги быстро очистили от грязи двор и залу, чтобы достойно принять повелителя. Карл предвкушал угощение из жареной оленины или, на худой конец, отварной рыбы из ручья. Но на столе не было ни мяса, ни рыбы. Монахи, накрывшие на стол, внесли тарелки с темным сыром. Этот сорт Карлу был неизвестен.

Орудуя ножом, он с опаской снял темную корку, чтобы добраться до белой мякоти внутри. За его высоким стулом стоял хозяин замка, епископ, беспокойный, как всякий слуга.

– Король и повелитель, – пробормотал он, – зачем вы это отрезали? По правде говоря, это лучшая часть такого сыра.

Нехотя Карл пожевал отрезанную корку и воскликнул, что проглотил ее как хорошее масло. Велики ли запасы этого восхитительного сыра в замке епископа? Услышав в ответ, что у хозяина десятки бочек этого сыра, Карл приказал загрузить в дорогу два фургона сыром.

Хильдегарда уверяла его, что женщины в деревнях собирали желуди, которые должны были пойти на корм свиньям, потому что вслед за засухой обязательно последует голод. Карл разослал гонцов, своих посланцев по всем дорогам с тем, чтобы они доставили в монастыри и замки приказ выдавать из своих запасов зерно, семена и сыр семьям погибших воинов, вдовам, сиротам и беднякам. Все вышеперечисленные, по воле провидения, находились на особом попечении короля.

Однако вне поля своего зрения он не мог быть уверен, выполняются ли его приказы. Голод неумолимо усиливал свою хватку. В этих краях не было торговых караванов, как в Испании, чтобы одно голодающее графство снабдить тем, что могло послать другое. В стоявшей на краю пыльной дороги серой церкви Сен-Дени, где Карл сделал остановку, чтобы навестить могилу Пипина, Фулрад объяснил ему, что голод ниспослан разгневанным Богом за греховное ведение войны.

В тот вечер, после того как ворчливый Петр из Пизы рассказал ему о скорби троянцев по поводу своего сожженного города, Карл засиделся, бодрствуя над пламенем свечи. Он с трудом засыпал до полуночи, а затем, как правило, с беспокойством просыпался до рассвета. Чтобы занять чем-то одинокие часы, когда его слуги укладывались спать за занавеской, Карл взял себе в привычку учиться, используя в качестве учебника копию Евангелия, выпрошенную у папы Адриана.

Будучи один, он мог водить пальцем по строчкам, отыскивая буквы, которые шли сплошным потоком без пропусков между словами и были украшены всяческими завитушками в стиле римского письма. Держа фолиант поближе к свече, Карл выискивал замечание апостола Павла, вызвавшее его интерес. Он отыскал маленький крестик, поставленный им напротив строки, и шепотом повторил слова на латыни, пытаясь вникнуть в их смысл: «Но Бог избрал безмозглых тварей в этом мире».

Такие слова он понимал с трудом. Тем не менее он полагал, что Христос отдавал предпочтение бессловесным животным, разъезжал на осле, охранял голубей и пас овец. Вряд ли можно было сравнивать их с умными, хитрыми животными, вроде лисиц, которые рыли свои норы.

С трудом пытаясь сообразить, почему Господь обратил свой взор на безмозглых тварей, Карл мало-помалу пришел к убеждению, что слова сами по себе, как бы красиво они ни звучали и как бы четко ни были написаны, мало что значат, если сокрыт их смысл. В этот момент его раздражали заученные наизусть проповеди Фул-рада, который дальше стен своего монастыря ничего не видел, и болтливость Петра, нанизывавшего слова друг на друга, словно серебряные бусинки в ожерелье.

Реакция Карла на свои ошибки и вызванные ими несчастья была такова: он решил найти себе лучших учителей. Пока продолжался голод, Карл начал поиски наставников, которые могли бы объяснить ему значение вещей.

Однако таких просвещенных людей было не так просто найти. Старец Штурм, чувствуя приближение смерти, удалился на покой в Фульду, куда были перенесены останки Бонифация на случай саксонских войн. Фулрад, по-прежнему здоровый и крепкий, мало уделял внимания своим обязанностям архикапеллана, а больше занимался замаливанием грехов и прославлением своего имени. К остальным духовным лицам Карл питал мало доверия. Он говорил, что пустота их мозгов сравнима разве что с их леностью и праздностью. Однажды на вечерне в церкви Святой Марии Карл обратил внимание на странного монаха, разевавшего рот и шевелившего губами, притворяясь, что выговаривает слова, которых сам толком не помнил. Король, старавшийся приглушить свой пронзительный голос в общем песнопении, заметил, как другие, подталкивая друг друга локтями, строят насмешливые гримасы, глядя на глупого монаха. Как только прозвучало последнее «аминь», Карл направился к ним и «исхлестал» насмешников своим языком, превознося при этом красного от стыда монаха за его усердие.

Затем пришла Хильдегарда и преклонила колени, как она всегда делала, когда хотела у него что-нибудь попросить. Она сказала, что слышала, будто король ищет нового архиепископа в качестве учителя, и не будет ли он так великодушен, чтобы предоставить эту должность бедному юному секретарю, служившему ей верой и правдой? Карл не пытался объяснить, что ищет учителя для самого себя; он даровал протеже Хильдегарды поместье епископа.

Одновременно Карл вдруг понял, что Хильдегарда изменилась. Прежде всего, она перестала по-матерински любить маленького Пипина Горбуна. Похоже, она невзлюбила калеку сына от другой женщины. Хильдегарда много говорила о своих собственных пятерых сыновьях и дочерях, которых заботливо обучал в дворцовой школе Петр из Пизы. Король нередко выкраивал время, чтобы посетить уроки царственных отпрысков по грамматике и риторике. Он считал, что они мало знают, потому что не так усердны в ученье, как простые дети. И Хильдегарда плакала, когда он гневался.

– Любовь моя и повелительница, – уверял он ее, – у твоего потомства мысли заняты только охотой на кроликов и гирляндами из маргариток, смотря по обстоятельствам. Простолюдины же слушают и учатся, потому что их богатство и пропитание зависят от их знаний.

– Нет! Просто они тебя боятся. Карл, и Карломан, и Луи, и Ротруда, и Гизела добры и прилежны. Ты слишком многого от них хочешь. Кроме того, твой образ жизни вынуждает их все время путешествовать вместе с двором. Когда у них будет возможность дважды отпраздновать Святки в одном и том же месте?

– В Вормсе.

Тогда Хильдегарда, которую в те трудные дни нелегко было удовлетворить, разразилась новым потоком слез и умоляла Карла отказаться от своих безумных скитаний, как она выражалась, и проводить каждую зиму во дворце в Вормсе, Ингельхейме или хотя бы в Тионвилле. Детям необходимы домашний мир и покой. Так жена-швабка выражала свое желание.

Эту просьбу Карл не мог удовлетворить. С одной стороны, его постоянно увеличивающийся двор съест весь урожай и все запасы одного дворца за один сезон; с другой – король должен быть там, где в нем больше всего нуждаются. И Карл даже слышать не желал о том, чтобы его королева оставалась дома.

Ангильберт, обладавший политическим складом ума, называл ее «матерью королей».

Объединившись, Хильдегарда и Ангильберт внушили озабоченному Карлу мысль, что когда-нибудь его сыновья будут царствовать на троне. Но чем и как они станут управлять? Сам Карл был первым Арнульфингом, ставшим королем. Эта мысль побудила его действовать быстро и без промедления.

В детях только одно омрачало его радость. Самый старший из них, бледный увечный мальчик, бросил школу после того, как Хильдегарда лишила его своей любви. По крайней мере, так рассказал Карлу учитель Петр. Когда его отец отсутствовал, Пипин Горбун бродил где-нибудь с друзьями. Насколько Карл мог понять, робкий мальчик не увлекался ни охотой, ни плаванием. Ни в лесу, ни в доме у него не было излюбленного местечка.

– Он выбирает места и друзей по своему подобию, – говорил Адальгард.

После Ронсеваля Карл включил эту парочку, Адаль-гарда и Ангильберта, в свой совет. Его младший кузен Адальгард, осмелившийся обвинить Карла в супружеской измене, явился из тихой монастырской обители в Корби и протестующе заявил, что не создан для государственных дел. Но Карл убедил его, как убеждал других, служить ему.

При том что веселый и жизнерадостный Ангильберт тоже собирался посвятить свою жизнь служению Богу, он писал хорошие стихи и даже читал по-гречески. Карл, знавший на этом языке только слово «спасибо», прозвал Ангильберта Гомером. Обоим этим королевским паладинам можно было доверять, а Ангильберт, по крайней мере, имел вес и влияние на собраниях племенных вождей и мог разрешить самую запутанную проблему. Однако Карл сознавал, что эти молодые паладины будут его помощниками, но не наставниками, которых он искал.

Они чувствовали, что король, будучи сам сильным и выносливым, не задумывался о растущей слабости бледной королевы, которая по-прежнему была вынуждена следовать за ним повсюду. Но они Карлу об этом ничего не говорили.

– Нельзя превратить зубра в вола, – доказывал Ангильберт товарищу, – сказав ему, что он вол, довольный своим стойлом.

Королевские охотники никогда не уставали рассказывать о том, как Карл сходился лицом к лицу со смертельно опасными зубрами.

– Когда наш хранимый Богом повелитель растет в обхвате, а я клянусь вам, что его пояс длиной восемь спенов[16], – говаривал Керольд, – он становится могущественнее. Когда он рассержен, его глаза горят, как рубины, а брови насуплены, как грозовые тучи. Какой ужас нагоняет его взгляд! Что касается силы его рук, он может согнуть ими три железных копья. Одной рукой он может поднять такого человека, как я, – да, и в кольчуге и со щитом, – и посадить на лошадь.

Однажды Карл охотился на оленя со сворой собак в своем заповеднике в Арденнах, ближайшем к Рейну. Весело трубили рога охотников, и ему открылось в лесу прелестное видение. Это была девушка, не робкая и застенчивая, а полностью созревшая, с развевающимися на ветру волосами, золотистыми и блестящими, как сокровище нибелунгов. Осадив свою лошадь, эта рейнская дева уступила дорогу Карлу и крикнула ему вслед:

– Скачи легко и быстро, доблестный король! Керольд рассказал ему, что эту гордую девицу зовут Фастрада, она из Рейнской области, обладает богатой родословной и землями, граничащими с заповедником Карла. Возвратившись домой поздно с охоты, Карл не обнаружил Хильдегарды, которая обычно ожидала его, чтобы поприветствовать, у ворот замка Дюрен. Королева была занята где-то в другом месте. Именно тогда Карл задумался о том, что Хильдегарда сильно изменилась и совсем не похожа на ту гибкую тринадцатилетнюю девочку с ясными глазами, обручившуюся с ним на ярмарке.

В тот год его задержала в Рейне необходимость расквитаться с саксами.

Нарушив клятву, данную ими в Падерборне, убив тех самых священников, которые их крестили, перейдя его новую границу, эти язычники свели к нулю шестилетний труд Карла по их покорению и крещению. Как он делал до этого много раз, Карл восстановил границу, но, охваченный гневом, тщетно искал армию саксов, чтобы уничтожить ее, отомстив за все. Как и прежде, он встречал безоружных крестьян, с готовностью выдававших заложников и снова принимавших крещение.

– Неверный и лживый народ! – обрушивался Карл на своих паладинов.

Адальгард как-то странно посмотрел на короля:

– Я утверждаю, что их вдохновляет сам дьявол. Во всяком случае, что-то есть.

– Отыщи ту силу, что движет ими, – в свою очередь, заметил Ангильберт. – Уничтожь ее, и тогда твоя милость сможет заключить с ними прочный мир.

Карл дал выход своему гневу, излив его на поэта-монаха:

– Какая сила заставляла целый народ – нет, множество народов, объединившихся между собой, – радостно погибать от мечей франков, воспевая собственное мужество, а на следующий год, подобно бессловесным животным, покорно принимать наказание?

– Обычно какой-нибудь вождь бунтует против тебя, – ответил Ангильберт. – Я полагаю, саксов настраивает на борьбу некий Витукинд. Если это так, мы должны найти его и решить проблему, похоронив врага.

– Каким образом?

Ангильберт смог только предложить подвергнуть пыткам некоторых саксов, чтобы они выдали неуловимого вождя, могущего оказаться языческим жрецом, колдуном или обычным бунтовщиком.

Карл долго размышлял над загадкой Витукинда. Король франков смирил свою гордыню, чтобы добиться мира в Пиренеях, однако не мог восстановить спокойствие и порядок по ту сторону Рейна. А со всех сторон его, как волки, окружали другие враги-язычники: даны – с морского побережья, венды, славяне и авары – страшные всадники с востока. Как волки, крадущиеся в ночи, шарахающиеся от огня, зажженного цивилизованным человеком, они ждали, когда погаснет огонь или когда появится лидер, способный их объединить для того, чтобы лишить его, Карла, жизни и сожрать его плоть. Волки не действуют сообща, кроме тех случаев, когда, ведомые инстинктом, они набрасываются на свою добычу, чтобы убить ее. Теперь, похоже, это был человек по имени Витукинд, живущий среди волков и командовавший ими, указывая, когда выходить на охоту, а когда укрываться в логове.

В жилах у Карла текла крестьянская кровь, благодаря которой он чувствовал себя в лесу как дома и понимал инстинкты животных.

Более того, лежа ночью без сна, в полудреме, он мыслями возвращался в рощу Ирминсула. Он приказал срубить огромное дерево, которое, между прочим, почитали как бога. Однако в полусонных воспоминаниях Карла на землю рухнул только ствол дерева. А в вышине осталось что-то огромное и бессмертное, копытами упиравшееся в землю, а головой касавшееся звезд. Этот бог по-прежнему оставался там, обозревая с высоты дикие саксонские земли.

Когда Карл сбросил покрывало и приказал подать зажженную свечу, сон улетучился. Открыв лежавший на столе требник, он уставился на рукописные строки, притворяясь, что повторяет «Отче наш», а на самом деле выискивая некий знак, чтобы разобраться в тех словах, на которые указывал его палец. Слова никак не могли открыть тайну саксонского леса.

Как-то вечером Карл покинул Дюрен пешком в сопровождении нескольких простолюдинов, тащивших бочонок с пивом. Земля была мерзлой от зимнего холода, но Карл не пошел по дороге, а углубился в путаницу звериных троп и вышел к роще, в которой жили дряхлые менестрели, и свет звезды осветил ему хижину. Двое из этого племени сидели и дремали над тлеющими углями и сразу стали жаловаться, что Карл давно им ничего не дарил.

Без своей арфы певцы выглядели так же, как любые другие волосатые лесные отщепенцы. Когда Карл наполнил протянутые ладони серебряными пенни, они перестали ворчать; после выпитого пива у них развязались языки. Карл восхвалял их за предвидение событий и предсказание бедствий.

Старые притворщики хитро посматривали на короля франков и ничего не отвечали, пока не выпили все пиво. Тогда Карл попросил этих мудрых лесных жителей предсказать ему, когда он уничтожит своих врагов – саксов.

Певцы облизывались и говорили, что давно голодают. Карл пообещал прислать им утром седло свиньи.

Один из менестрелей сказал, что предпочитает оленину, как и их любимый вождь, неустрашимый в сражениях король. Их вождь-боец, пророчествовал он, станет повелителем саксов тогда, когда высохнет кровь от последнего человеческого жертвоприношения.

Карл разгневался. Эти язычники умерщвляли быков или людей-пленников, чтобы пролить кровь, как вино, для своих богов. Было и так ясно, что когда они это прекратят, то станут христианами и его подданными.

– Вы говорите то, что я и сам хорошо знаю, – резко возразил Карл. – Кроме того, я знаю больше. Саксы не сдвинутся, пока жив их вождь. Скажите мне, где я могу выследить Витукинда, и я больше ничего у вас не спрошу. – Когда они промолчали, король франков добавил: – И я пришлю вам оленины.

Карл не мог утверждать, знакомо ли им было имя Витукинда, или их соблазнила оленина. Тот, который больше всех нагрузился пивом, кивнул своей косматой головой и заговорил:

– Обладающий тайнами волшебства король, ты не найдешь этого воина ни в деревне, ни в замке. Но я знаю, что ты найдешь Витукинда в необозримой дали, где кончается земля, небо и море сливаются вместе, а все остальное скрыто от твоих зорких глаз.

Выслушав всю эту чушь, Карл сжал кулак, чтобы ударить хитрого менестреля, но, сдержавшись, только рассмеялся:

– Теперь от моих глаз не скрыто то, что вы оба храбро лжете.

Король франков покинул пьяных менестрелей, не надеясь найти то место, где кончается земля, а море сливается с небом.

Следующим летом 780 года хронисты отмечают: «На всю страну саксов Карл, король, наложил свою могучую руку».

Карлу, однако, это не удалось. Выслеживая Витукинда, он рано отправился в путь с новыми воинами и медленно продвигался по диким местам, где все было приведено в боевую готовность. Как и прежде, Карл сжигал поселения, убивал или уводил в рабство пленных, травил деревни, добиваясь сопротивления там, где на его вечерние костры из леса налетали толпы вооруженных мечами воинов или скрытые машины обрушивали на его марширующую колонну град дротиков или камней. Король франков больше не верил, что страх перед ним заставит народ саксов покориться.

Выискивая очаги сопротивления, франки надеялись, что идут по следу неуловимого Витукинда. Карл и его паладины считали, что Витукинд отступил перед ними и нашел себе вдалеке убежище либо среди данов, либо среди диких племен Балтийского побережья. Случалось так, что на этот раз предпринятое им преследование Витукинда заставило Карла миновать воды реки Липпе и развалины Падерборна, пройти сквозь заслон Тевтобургского леса и спуститься к Везеру. Если Витукинд действительно был где-то впереди них, то он направлялся к своему излюбленному убежищу на Балтийском побережье.

Отказываясь повернуть назад, Карл поднялся вверх по течению Везера, дошел до реки Окер и очутился на северной равнине. Это были места, где не ступала нога цивилизованного человека. Ни один римский легионер не видел этих болот. Одно обстоятельство воодушевляло короля. Священник, молодой англосакс по имени Виллехад, принесший ему весть о смерти Штурма, вызвался продолжить дело мученика Бонифация. Какие просвещенные и преданные своему делу миссионеры выходили с Британских островов – сам Бонифаций и ученый ирландец Колумбан! А теперь шедший рядом с боевым конем Карла Виллехад заявил, что построит свою церковь за Везером.

Однако далеко не все франки испытывали столь возвышенные чувства. Они медленно ехали по туманной, заболоченной равнине, где очень часто грузы с фургонов приходилось перевозить на лодках.

Так они добрались до земли славян, диких племен, где волосы заплетали в косы, а роль священников исполняли языческие прорицатели. Они никогда не присягали на верность Карлу, и он с ними никогда не ссорился. Взяв заложников у дикого народа, Карл запретил своим вассалам убивать, грабить и насиловать женщин. Его воины не нуждались в приказах, чтобы держаться вместе и замкнуто в этой незнакомой стране.

Карл, как и задумал, по-прежнему вел их на северо-восток. Его учили, что идти на север означало идти во тьму, а идти на юг к Средиземному морю означало идти к свету. Безусловно, само солнце описывало круг над плоской равниной земли именно на юге! Как же так получалось, что далеко на севере преобладал этот неземной свет?

Виллехад, сосредоточенный на том, чтобы проповедовать слово Божье вождям, выходившим приветствовать короля франков, не мог ему этого объяснить. Точно так же эти балтийские варвары ничего не могли сообщить Карлу о неуловимом Витукинде.

И все равно он продолжал двигаться вперед сквозь ветер и туман. В известном смысле все это Карлу казалось знакомым, словно он когда-то жил в этой мрачной стране. Адальгард напомнил ему о том, что франки в свое время обитали здесь, на побережье.

И тогда всадники Карла привели его к странному предмету. Над водной поверхностью заболоченной бухты выступала голова дракона, вырезанная на деревянном носу пустого баркаса, так глубоко засевшего в тростнике, что под ним с трудом можно было увидеть воду. Управлявшие этим судном, кем бы они ни были, исчезли.

Спешившись, Карл попробовал воду, соленую на вкус. Под ногами он чувствовал, как земля переходит в воду. И Карл припомнил слова менестреля, который говорил, что ему следует искать «вдалеке, где кончается земля, а воздух и морская вода сливаются вместе». И конечно, все остальное скрыто от его глаз в тумане!

Неужели Витукинд был в этом баркасе с драконом?

Повернув на восток, Карл достиг разлившейся Эльбы. Он знал, что это восточная граница страны саксов. За рекой на своих пашнях жили только дикие славяне.

Вверх по течению Эльбы Карл повел свои боевые отряды. Он решил, что после покорения саксов эта река станет восточной границей его владений. В конце лета, направляясь домой, он вспомнил о корабле с головой дракона, забравшемся так далеко в глубь страны. Безусловно, покинутое судно – это какой-то знак, но, что означал, было неизвестно.

Ехавший рядом задумчивый Ангильберт напевал стихи, смысла которых Карл не мог уловить. Его раздражала латынь, которую он не понимал.

– Regis regum rectissimi[17], – бормотал Ангильберт. – Справедливый король, близок день господства. День гнева и возмездия, день завес и теней.

Карлу казалось, что его товарищи воспевают поход к дальней границе Саксонии.

– Ужаснее грома и страшных мук, когда женщины перестают любить, когда потухают страсти мира и человек с человеком перестает бороться.

Тут Карл узнал песню ирландца Колумбана о Судном дне Господа.

Он достиг Рейна в том месте, где серая река сужается, зажатая горными вершинами, одна из которых имеет форму головы дракона и называется Дракенсберг (Драконья гора). И там наконец он услышал вести о Витукинде.

Пока Карл рыскал на восточной границе, саксонский вождь поднял восстание на западе. По возвращении Карла домой все стало тихо и спокойно. Однако Витукинд опередил его у Везера.

Итак, тайна вождя-невидимки отчасти перестала быть тайной. Витукинд всегда скрывался в далеких, надежно защищенных убежищах, куда разведчики и гонцы доставляли сведения о передвижениях франков. Из своего укрытия Витукинд приказывал, где саксам атаковать франков, а где – пребывать в мире. Вождю саксов сообщали о каждом маневре Карла, тогда как сам он оставался в убежище. Вытащить Витукинда из его твердыни представлялось нелегкой задачей. Несмотря на то что саксы, казалось, покорились его власти осенью 780 года, Карл больше не верил, что они намерены сохранить мир. Они будут воевать до тех пор, пока он не уничтожит Витукинда.

И вдруг, когда, казалось, все требовало присутствия Карла на Рейне, он покинул Вормс, чтобы отпраздновать Пасху в Риме.

Монастырские хроники рассказывают, что именно делал Карл в том году в Риме, но не объясняют, зачем он это делал. Однако известные факты его путешествия, будучи сопоставлены друг с другом, укладываются в определенную схему поступков Карла, не совсем четкую, но узнаваемую. И эти поступки обнаруживают перемену в его планах.

По всей видимости, король франков и лангобардов, он же – «римский патриций», отправился на увеселительную прогулку. По крайней мере, так он считал. Взяв с собой лишь часть войска, Карл спокойно ехал вместе с Хильдегардой, малышкой Гизелой и юными сыновьями, Карл Оманом и Луи, направляясь к Павии, где он осмотрел дворцы и насладился горячими банями. Безусловно, Карл не ожидал никакого конфликта, за исключением разве что вежливых разногласий, о чем он письменно уведомил папу Адриана. Дело в том, что Карл, всегда обращавший особое внимание на значение слова «титул», сам для себя решил, что означают слова «римский патриций».

Этот титул, дарованный королю франков, мог быть просто жестом вежливости со стороны прежних понтификов. Однако теперь Карл считал, что он означает «защитник», а следовательно, «временный повелитель римлян».

Именно он, а не Адриан будет править разрозненными итальянскими областями.

Однако решительный Адриан вряд ли представлял себе Карла в роли властителя Италии.

«Мы молимся за тебя, любимый сын, – писал папа, – чтобы ты помнил свою исключительную доброту по отношению к нам, когда ты спешил к порогам храмов Святых Петра и Павла. Тогда ты сказал нам, что не гонишься за золотом, драгоценными камнями или титулами. Ты говорил, что ты и твоя Богом хранимая армия терпит трудности только для того, чтобы восстановить власть церкви Святого Петра, прославить саму святую церковь и убедиться в нашей собственной безопасности».

Но сам Карл через своих посланцев узнал, что есть непримиримые города, вроде Равенны, смутьяны герцоги, в лице Беневента, дальние поселения, вроде венецианских островов. Он также понял, что все эти границы, носящие его имя, находятся, как правило, вдали от столицы и центра христианства.

Очевидно, Карл, приняв такую точку зрения, действовал как настоящий римлянин… На это дипломатичный, но твердый Адриан отвечал: «Достоинство твоего патрицианского духа мы честно и верно поддержим… Ты держишься и ведешь себя как святой Петр, и твои послания должны быть ясными, четкими и безоговорочными, как обычно».

Адриан также представил «дар Константина», документ, оказавшийся подделкой, но во времена Карла считавшийся подлинным. Именно руководствуясь этим документом, император Константин, явившись в храм Святого Петра, предъявил права на большую часть Италии.

Не желая состязаться с Адрианом в словесном споре, упрямый Арнульфинг заявил, что якобы в портах Италии содержатся христиане, которых должны продать в рабство сарацинам. Под этим подразумевалось, что король франков имеет силу и власть в морских портах.

– Никогда ничего не делай без нашего согласия, – огрызнулся в ответ Адриан на вызов своего грозного противника. Действительно, эти отвратительные греки вели торговлю на побережье Ломбардии. – У нас нет ни кораблей, ни моряков, чтобы сражаться с ними… Но до нас дошли вести, что сами лангобарды страдают от голода и отдаются в рабство, чтобы не умереть. Другие их соплеменники по собственной воле нанимались рабами на греческие корабли, чтобы выжить.

Бедствия, обрушившиеся на север, дошли наконец и до Италии. До Карла доходили вести о том, как вымирали целые деревни и города, опустошенные землетрясениями. С пришествием франков количество бедствий увеличилось.

Итак, Карл прибыл в эту страну с маленькими детьми и очень небольшим эскортом. И только его характер и сила его личности могли повлиять на создавшееся положение. По всей территории Ломбардии король франков улаживал конфликты, разрешал споры и издавал указы для городского правления. Потому что в Италии, в отличие от дикарского севера, большую роль играли именно города. И Карл наглядно демонстрировал, что он подлинный король Ломбардии, не вмешиваясь при этом в городские дела.

Достигнув этого, король франков остался в Риме до самой Пасхи 781 года. И спустя семь лет он вновь встретился с Адрианом.

О чем говорилось на этой встрече, неизвестно. На этот раз, однако, варвар франк заказал пышные церемонии и держал себя с достоинством и величием настоящего защитника Рима. При этом Карл не вмешивался в дела городов. У себя на хвосте он нес радостные вести о своих расширяющихся владениях и не очень радостные вести о конфликтах на границах с саксами и славянами.

– Боже, храни короля, – молился Адриан, – потому что, смотрите, появился молодой и не менее христианский император Константин.

Настороженные знатные римляне оказались застигнутыми врасплох, когда встретили юных сыновей короля. Адриан лично стоял у священного источника, когда трехлетнего мальчика нарекли именем Луи. В случае с четырехлетним Карл Оманом не все было так гладко. Адриан окрестил его Пипином.

Это означало, что Пипин Горбун переставал быть наследником. Его место занял новый Пипин, сын Хильдегарды. По-видимому, Карл не оставлял без внимания просьбы жены.

Таким образом, Адриан возложил корону короля Аквитании на голову ребенка. Новый Пипин, импульсивный, вспыльчивый, стал королем лангобардов.

Как Луи предстояло обучаться в школе в Аквитании, так и маленькому Пипину через несколько лет судьба сулила обучение в Италии, где его воспитателем станет франк. Однако его указы и законы издавались исключительно под контролем отца. Так, беспокойными римлянами будет править этот человек, а Карл будет надзирать издалека.

Адриан воспринял все это совершенно спокойно, заметив, что он стал приемным отцом. Такой на скорую руку придуманный план был обречен на провал. И теперь папа обратил свой взор на Карла, отвратив его от Константинополя, рассчитывая на его помощь в Риме.

И тут вдруг Карл преподнес римлянам новый сюрприз. Из-за моря прибыли гости – двое высокопоставленных чиновников из Византии, казначей и камергер. В это трудно поверить, но они объяснили свою миссию тем, что прибыли к королю франков с предложением выдать его дочь замуж за юного сына Ирины, императрицы Священной Византийской империи.

По всей видимости, Карл не стал рассказывать в Риме, что он жаждал брака своей восьмилетней дочери Ротруды с Константином, наследником древних цезарей. Но он с радостью ухватился за это предложение.

Папа Адриан изумленно наблюдал за обменом поручительствами между своим другом-дикарем и посланцами сказочного королевского двора с востока. С этими двумя византийцами прибыл еще и третий, по имени Элиша. Это был вежливый пожилой евнух, который с этого момента должен был сопровождать Карла, чтобы потом обучить дочь Хильдегарды греческому языку и византийским обычаям.

Карл планировал блестящую карьеру еще для одного ребенка Хильдегарды. Адриан без колебаний благословил помолвку, хотя, возможно, и пожалел о том, что в одном из своих писем, где он спорил с Арнульфингом, было вскользь упомянуто имя Константина Великого. И тогда случилось так, что, похоже, между Римом и Константинополем начали улучшаться отношения.

– Теперь я настоящий крестный отец этих детей, – весело прокомментировал папа.

Каким образом король племенного народа с берегов Рейна добился такого взаимопонимания с императорским двором в далеком Константинополе? Может, какой-нибудь франкский купец привез послание во дворец над бухтой Золотой Рог? Об этом ничего не известно.

Но почему Карл предпринял эту фантастическую попытку? Возможно, ключ к этой загадке находится в испано-арабских хрониках, в которых говорится, что Карл в то время «стремился улучшить отношения с эмиром и вступить с ним в союз путем мира и заключения брака».

Если окруженный сушей Карл стремился улучшить отношения с этими двумя центрами культуры внешнего мира, то не совершил ли он и третьего деяния того же свойства? Бросив взгляд на королевские анналы за 781 год, мы узнаем, что король франков отправил двух посланцев вместе с представителями папы к баварскому герцогу Тассилону, чтобы напомнить просвещенному принцу о его клятвах верности и преданности, которые он давным-давно принес королю Пипину и великому королю Карлу – Caroli magni rex[18]. Тассилона попросили прислать заложников и самого прибыть в страну франков и предстать перед королевским двором.

Карл отнюдь не забыл красной мантии Тассилона и его дезертирства перед лицом врага. И в присущей ему манере могущественный франк попытался осуществить замысел Берты двенадцатилетней давности, заключив мирный союз с другими благородными принцами. И вполне возможно, что его дети смогут править в христианских странах, если не в мусульманской Испании.

Был ли это счастливый случай или судьба, но в тот год императорский трон в Константинополе захватила Ирина, выдающаяся женщина, имевшая сына Константина. Для укрепления своей власти она искала поддержки на западе. Поэтому неожиданная просьба варвара франка была принята весьма благосклонно.

Адриан осознал, что прошло то время, когда он в первую свою встречу с Карлом навязывал королю франков политику Рима, пользуясь его невежеством. Теперь происходил обратный процесс – Карл использовал папу римского в своих интересах. Адриан не соглашался с тем, что титул патриция дает право властвовать в Риме, однако грозный Арнульфинг удобно расположился во дворце мертвых цезарей, демонстрируя тем самым свое могущество.

– Он забрал под власть своего скипетра город Ромула, – заявил Павел Диакон, обладавший острым умом и в совершенстве знавший греческую культуру. В мягком климате юга Италии он посвятил себя писательскому ремеслу и в кельях далекого монастыря на вершине Монте-Кассино ревностно служил блестящей герцогине Беневента. Сам по происхождению лангобард, в Риме он добивался у Карла освобождения своего брата, лангобардского пленника франков.

Встреча Павла с импульсивным правителем страны франков могла бы принести свободу его брату, но закончилась она тем, что умный Павел согласился присоединиться к Карлу и преподавать греческий во дворцах на Рейне. В Павле король франков увидел человека, понимавшего значение цивилизованной жизни.

В конце концов Карл покинул Рим, взяв с собой Павла Диакона. Под звуки музыки и с развевающимися знаменами, король торжественным маршем направился на север, где осмотрел монастырь в Монсеррато, задержавшись там, чтобы крестить дочь Гизелу. В буйной Флоренции он улаживал споры и восхищался статуями.

Возможно, там Карл почувствовал страстное желание увезти с собой некоторые из этих чудес забытой цивилизации. Однако именно в Парме он нашел величайший трофей своего путешествия. Там страдавший от лихорадки сорокапятилетний бритт поднялся с постели, чтобы приветствовать Карла без должного почтения, но с хорошим чувством юмора. Кельт Алкуин, цитировавший Цицерона, прибыл из своей любимой школы в Йорке. Улыбаясь, он отвечал на вопросы Карла.

– Почему ты встал приветствовать короля прежде даже, чем увидел его?

– Потому что я увидел ваше величество там, где вы не существуете.

– Каким образом?

Показав на бассейн во дворце, по которому только что прошел Карл, Алкуин ответил:

– Я увидел твое отражение в этой воде.

– Надо же, я часто видел свое отражение, но не задумывался об этом. – Довольный загадкой, Карл спросил выжидающе: – Как ты догадался, кто я такой?

– Кто еще может идти один впереди всех?

Приказав подать чаши с вином, любознательный франк решил еще порасспрашивать Алкуина. Высокий, не отличавшийся крепким здоровьем бритт возражал, что он всего лишь простой дьякон. Несмотря на лихорадку, подхваченную им в болотах под Римом, он наслаждался прозрачным белым вином. Карл страстно желал, чтобы Алкуин стал преподавать в его дворцовой школе. Алкуин объяснял, что его миссия состоит в том, чтобы привезти обратно шерстяной плащ архиепископа, и что он никогда не смог бы жить вдали от Ла-Манша.

Карл увез его с собой вместе с Павлом, предварительно даровав Алкуину два монастыря с видом на Ла-Манш, куда прибывали паломники из Британии.

Вскоре спокойный кельт стал называть своего государя Давидом. Карлу стало ясно, что в этом ученом из просвещенного Йорка он нашел своего наставника. Хотя Алкуин этого пока не осознал, но его миссией должно будет стать не столько преподавание в дворцовой школе, сколько обучение Карла смыслу вещей.

Через Альпы они отправились к истокам Рейна. Радуясь новым товарищам, Карл продиктовал нежное письмо к Адриану, у которого могли возникнуть различные опасения после отъезда короля франков.

В ответ Адриан возражал: «Мы очень обрадовались, получив твое мудрое письмо, в котором ты пишешь, что твое дело является нашим делом, а наше дело – твоим… Мы верим, что эта истина станет очевидной для всех людей».

Как всегда, после успешного путешествия Карл по пути сделал остановку в Прюме в знак уважения к своей благородной матери. Берта, хоть и была уже пожилой дамой, заполнила свое уединение добрыми делами, собирая богатые урожаи после голодных, неурожайных лет и требуя больше хорошей земли в речной пойме для своих монастырских владений. В Прюме она правила империей в миниатюре. Карл предоставил ей новые земли в совокупности с другими богатыми дарами.

Когда на Рождество у камина велись разные беседы, Карл напомнил себе, как, в сущности, у него мало способностей, как не хватает ему настоящих людей среди собственного народа франков, какие они невежественные и бестолковые. Во Флоренции и Парме он видел настоящую красоту и встречал изобретательные умы. В последние годы беспрестанных путешествий Карл пришел к осознанию своей несостоятельности и тщетности попыток объединить в одно целое разбросанные франкские владения, которые основывались лишь на преданности некоторых людей своему королю.

Алкуин научил его трезво мыслить и правильно рассуждать.

– Память, – определял дьякон, – это способность мозга помнить прошлое; интеллект – это способность постигать настоящее; дальновидность – это способность понимать, что ожидает в будущем.

Держась робко в присутствии подобной мудрости, Карл подумал о том, что прежде всего у него хорошая память. Постепенно с помощью упорного труда он сможет развить у себя некоторый интеллект.

Испытывая недостаток времени днем, Карл использовал бессонные часы ночью. Он хранил под подушкой вощеную дощечку для письма и перо, чтобы при зажженной свече ночью приобрести навык в написании писем своими неуклюжими пальцами. В это время он мог практиковаться, не боясь, что его побеспокоят.

Между тем Карл впитывал знания на слух, потому что ему было трудно собирать их по крохам из писаного текста с тонкой вязью букв и туманным смыслом. Если бы буквы были разборчивыми, а смысл ясен, это было бы нетрудно.

Слушая рассказы ученого из Монте-Кассино, бывшего школьным учителем в Йорке, Карл ощущал гордость и ликование. Он припомнил, что его предок Арнульф, хоть и носил прозвище Орла-Волка, в действительности был решительным и смелым епископом в городе Меце. Несомненно, этот предок творил деяния более удивительные, чем очередная находка кольца в животе рыбы. Он даже мог бы сотворить небольшое чудо.

Стремясь воздать должное своему выдающемуся предку, Карл подал голос и рассказал, что в царствование прославленного Дагоберта Арнульф был в действительности тем, кого все почитали.

– Когда мой предок архиепископ Арнульф пожелал забыть про свое достоинство епископа и отправиться в глушь, сам король Дагоберт вместе с королевой со слезами на глазах умоляли его не разлучаться с ними. И все жители Австразии, хромые, и слепые, и сироты, и вдовы, собрались в Меце у городских ворот и страдальческими голосами молили Арнульфа о том, чтобы он не покидал их, отправляясь в глушь. Но Арнульф мягко напомнил им, чтобы они сохраняли веру в Бога и что Лазарь, каким бы жалким и ничтожным он ни стал, все же был принят ангелами в лоно Авраамово.

Теперь люди начали скорбеть, а Арнульф собирался в путь, когда Господь совершил удивительное деяние в городе Меце. В какой-то степени это можно было бы назвать чудом. В ночь перед тем, как Арнульфу уехать, в амбаре в Меце вспыхнул пожар. Жители сбежались на пожар, но не могли его потушить. В тот самый час у городских ворот ждали лошади, чтобы увезти Арнульфа. «Нет, – заявил Арнульф, – отвезите меня на этот пожар».

Так они и сделали. Все встали на колени, когда Арнульф поднял знамя с вышитым большим крестом. Он поднял это знамя высоко, к самым языкам огня, которые моментально опали. Тогда Арнульф вместе с людьми запел утреннюю молитву, и он отправился спать, не помышляя больше о том, чтобы покинуть город Мец.

У Карла потеплело на душе, когда он увидел мягкую улыбку на лице Алкуина после рассказанной истории и своих собственных маленьких детей, сидевших у очага и не отрывавших от него глаз. Так живо он рассказывал, и в его голосе слышался смех. Ему это доставило удовольствие больше, чем кому бы то ни было. Он не дошел своим мальчишеским умом до того, что рассказал им о вещах, причиной которых он хотел бы быть сам.

Но Карл знал, что не способен на чудеса. И хотя в том году он окружил большим почетом детей Хильдегарды, Карл понимал, что ему никогда не стать великим королем.

У своих очагов его вассалы, сопровождавшие короля в Рим, рассказывали своим слушателям о том, как Карл триумфально правил в Риме. В придорожных постоялых дворах в этой скованной зимой стране паломники рассказывали, как им довелось лицезреть проезжавшего мимо великого короля. В монастырских библиотеках при свете, падающем из окон – свечи запрещалось зажигать рядом с драгоценным пергаментом, – монахи записывали то, что им приходилось слышать о Карле Великом. На юге, в Аквитании, куда Карл больше не ездил, провансальцы и гасконцы на своем жеманном языке интересовались, где может пребывать Шарлемань.