Катынское дело становится колоссальной политической бомбой, которая в определённых условиях ещё вызовет не одну взрывную волну.

(Иозеф Геббельс)

Вы хорошие парни, ребята. Мы знаем, что у вас были успехи, которыми вы имеете право гордиться… Но пройдёт время, и вы ахнете — если это будет рассекречено — какую агентуру имели ЦРУ и Госдепартамент у вас наверху.

(Юрий Дроздов. Из беседы с американским разведчиком)

Итак, фактуру мы знаем. Знаем и то, что «катыней» было множество — в Одессе, Виннице, Львове, Риге, даже в польском городе Бромберге. Но только одна из этих провокаций пережила своих создателей, выросла и дала всходы.

Почему Катынь? В первую очередь потому, что ещё в самом начале она попала в заботливые руки польского правительства в изгнании. Этих науськивать не надо, они против «москалей» заключат союз хоть с чёртом, так что министры господина Сикорского с большой охотой подхватили геббельсовскую сказку и подняли её на соседнем шесте, рядом с бодренько реющим флажком с надписью: «оккупация Восточной Польши».

Катынской провокации не дали умереть во младенчестве, как бесславно погибли её сестрички в Виннице, Одессе, Львове, Прибалтике, не получившие при рождении должного скандала. Потом за ней также ухаживали, хорошо кормили, оберегали от вредителей и улучшали почву.

О почве — разговор особый. Естественно, основой её послужила «холодная война». Сыграл свою роль и привычный европейский страх перед Россией. Для белого европейца, колонизатора по психологии своей, люди, которые в течение многих веков упорно сопротивляются их великой миссии, «бремени белых», как назвал это Киплинг, страшны, непонятны и способны на всё. Тем более после того, как они покусились на святое — право частной собственности. Ну и, конечно, обязательным компонентом почвы явилась многовековая ненависть польской шляхты к России, в полной мере унаследованная польским правительством в изгнании, а потом многочисленными эмигрантами, осевшими по берегам Темзы и Миссисипи.

Дерево, выросшее на этой почве, весьма раскидисто и тенисто. Кто-то склонен считать его пальмой, символом примирения, а кто-то — развесистой клюквой, но это уже вопрос веры и политики. И лучше всего, наверное, будет вспомнить данный в 1610 году наказ московскому посольству, отправленному в Польшу: «С поляками о вере не спорить». Что же касается политики, то на долгие годы вперёд она определялась Фултонской речью Черчилля, поделившей землю на «мир свободы» и «мир тирании». Свобода — это, конечно, они, а тирания — это, конечно, мы. Дело, естественно, не в ярлыках, а в том, что у них хорошо, у нас — плохо. Если бы в СССР процветала беспредельная демократия, деление было бы какое-нибудь иное: например, анархия, власть толпы (у нас), закон и порядок (у них).

Есть по этому поводу хороший анекдот. Марья Ивановна делится с подругой своими семейными новостями. «Дочка у меня так хорошо вышла замуж, так хорошо! Муж её на руках носит, кофе в постель подаёт». «А сын?» «Ой, и не говори! Такая ему стерва досталась. На руках себя таскать заставляет, кофе в постель ей, б… подавай!»

В разборках такого уровня все аргументы хороши. Если надо доказать, что невестка — проститутка, сделать это нетрудно. Ах, она в театр пошла? Знаем мы эти театры, туда ходют, чтобы с любовниками видеться. Ах, не ходила? Дома целыми днями сидит? То-то, что сидит: муж на работу, а любовник шасть в дверь! Потому что приличные женщины частную собственность не национализируют… тьфу, опять смешались пласты повествования, кофе в постель не требуют. А те, которые не национализируют — это приличные государства. Прямая обязанность приличного государства, если к нему приближается некто под американским флагом, лечь на спину и расслабиться, принимая в себя демократию. А ежели не ложится, то это, стало быть, кофе в постель… тьфу, тирания, вот!

А что, не так, что ли?

Ну, а раз мы — хорошие, а они — плохие, то ведь это аксиома, что вор должен сидеть в тюрьме, и мировому сообществу совершенно безразлично, как именно его туда засадят. Вот и подкидывают нам Катынь, как капитан Жеглов — кошелёк в карман. С той разницей, что Жеглов всё же видел, как Кирпич сумку резал, а тут подход проще: «Ну не нравится он мне, а я в погонах!»

Такие дела.

Краснеют маки на Монте-Кассино,
От кровавой росы опьянев.
Шли поляки, и смерть их косила,
Но сильнее, чем смерть, был их гнев…

(Из песни «Красные маки на Монте-Кассино»)

Это, наверное, самая известная польская песня о Второй мировой войне. И, слушая её, как-то не задумываешься: а почему легендой стало именно Монте-Кассино? Что занесло поляков в итальянские горы? Они что — ближе войну найти не смогли?

Те, кто хотел — могли найти и нашли. Но говорить об этом неполиткорректно, как и смотреть фильм «Четыре танкиста и собака».

Так что же занесло польских орлов в итальянские горы?

О, это интересная история!

…22 июня поменяло акценты — в том числе и в советско-польских отношениях. Уже 23 июня прозвучало радиообращение генерала Сикорского к народу Польши, из которого следовало, что возможно сотрудничество его правительства с СССР. Начались переговоры. Правда, первым делом, в качестве условия восстановления дипотношений, правительство Сикорского потребовало — что? Правильно! Однако не выгорело. Советское правительство предложило отложить на время вопрос о советско-польской границе, но ответ, впрочем, легко было предугадать. Территории Западной Украины и Западной Белоруссии были присоединены к СССР не путём аннексии, а в порядке волеизъявления населения, и никакие соглашения с Германией были тут ни при чём. Есть вопросы, панове?!

Панове в своё время плебисцита на провели, так что крыть было нечем. Может, сейчас референдум устроим? Не желают ли жители Западной Украины и Белоруссии присоединить свои территории к Польше? Не слышим ответа… Только щёлканье затворов…

Можно считать, что поговорили…

…Наверное, ни до чего договориться бы так и не удалось, но тут уже британцы нажали на поляков, и 30 июля 1941 года было подписано следующее соглашение между правительством СССР и польским правительством в изгнании:

«1. Правительство СССР признаёт советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу. Польское Правительство заявляет, что Польша не связана никаким соглашением с какой-либо третьей стороной, направленным против Советского Союза.

2. Дипломатические сношения будут восстановлены между обоими Правительствами по подписании настоящего Соглашения и будет произведён немедленный обмен послами.

3. Оба Правительства взаимно обязуются оказывать друг другу всякого рода помощь и поддержку в настоящей войне против гитлеровской Германии.

4. Правительство СССР выражает своё согласие на создание на территории СССР польской армии под командованием, назначенным Польским Правительством с согласия Советского Правительства. Польская армия на территории СССР будет действовать в оперативном отношении под руководством Верховного Командования СССР, в составе которого будет состоять представитель польской армии. Все детали относительно организации командования и применения этой силы будут разрешены последующим Соглашением…»

Ещё одним результатом признания Сталиным правительства Сикорского стала амнистия.

Из решения Политбюро. 12 августа 1941 г.

«В связи с заключением Соглашения между Советским правительством и Польским правительством СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановляют:

1. В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 августа 1941 г. освободить из тюрем, исправительно-трудовых лагерей, лагерей для военнопленных, спецпосёлков и с мест ссылки и высылки польских граждан:

а) всех военнопленных и интернированных военнослужащих бывшей польской армии;

б) осужденных к заключению на разные сроки в тюрьмы и исправительно-трудовые лагеря, а также находящихся под следствием, числящихся за органами НКВД, судами и Прокуратурой;

в) направленных в спецпосёлки, выселенных с территории западных областей Украины и Белоруссии (осадников и лесников, членов семей репрессированных и других).

2. Освобождённым польским гражданам разрешить свободное проживание на территории СССР, за исключением пограничных районов, запретных зон, местностей, объявленных на военном положении и режимных городов первой и второй категорий.

3. Освобождённым из тюрем, лагерей, спецпосёлков и с мест ссылки и высылки польским гражданам выдать документы на право проживания в СССР, установив следующий порядок выдачи этих документов:

а) при освобождении органы НКВД на местах выдают временное удостоверение по установленной НКВД СССР форме;

б) освобождённые польские граждане регистрируются в Польском посольстве в СССР (лично или письменно) и после получения польских паспортов обязаны получить в органах милиции в установленном порядке виды на жительство для иностранцев;

в) лицам, не желающим оформить своё польское гражданство или получившим отказ Польского посольства в регистрации, выдаются или паспорта, как для лиц без гражданства, или, в случае их желания и после соответствующей проверки, — советские паспорта».

Практически сразу началось и формирование польской армии под командованием назначенного лондонским правительством генерала Андерса, который в то время находился в Москве, в тюрьме НКВД. За что? А кто его знает… Богатая биография этого военачальника включала службу в переметнувшемся к немцам корпусе Довбор-Мусницкого, участие в советско-польской войне и бои с советскими войсками в сентябре 1939-го, а какая часть жизненного пути привела его в тюрьму — неизвестно.

Итак, с августа 1941 года началось формирование польской армии на территории СССР. Правда, ничего путного из этого не вышло. Читая записи бесед генерала Андерса и польского посла Кота со Сталиным, создаётся ощущение, что ни поляки не рвутся в бой, ни Сталин в них особо не нуждается.

Странное впечатление производят эти беседы. С польским послом Сталин встречался 14 ноября 1941 года, в самый разгар битвы за Москву. С генералом Андерсом — 18 марта 1943 года, когда шли бои за Ржев и Вязьму. На обеих встречах они уныло пережёвывали численность польской армии. В ноябре речь шла о 30 тысячах бойцах, в марте — о 40 тысячах. Поляки всё время хотели больше — а Сталин терпеливо объяснял, что снабжают в первую очередь действующую армию, а прочие — как получится. Намекая тем самым, что солдат кормят и вооружают для того, чтобы они воевали, а не чтобы околачивались в тылу.

Из протокола встречи 14 ноября 1941 г.

«Тов. Сталин спрашивает посла, когда и где польские части думают действовать с русскими войсками против немцев?…Кот отвечает, что ответ на этот вопрос может дать Сикорский по приезде в СССР. Он, посол, может только заявить, что польская армия намерена драться с немцами и создать братство по оружию с Красной Армией.

Тов. Сталин замечает, что чехи собрали в СССР один батальон и просят бросить их в бой, но мы их не пускаем, т. к. батальон — это слишком маленькая единица».

Интересно, господин посол намёк понял? У него ведь не маленькая единица?

«Посол отвечает, что поляки хотят оказать Советскому Союзу не символическую, а реальную поддержку. Они хотят иметь армию, которая под верховным советским командованием сражалась бы с немцами».

Выходит, понял и даёт понять, что в бой его орлы идти не намерены — по крайней мере до тех пор, пока их не станет «армия». Размеры её примерно указаны: посол заявляет, что в СССР есть 150 тысяч хороших бойцов и, кроме того, много тех, кто годен для военной службы.

Однако Сталин не спешит вооружать польскую армию. И как в воду глядел: на второй встрече тональность изменилась. Оная армия, оказывается, не намерена драться в СССР, она хочет воевать на стороне… Англии. Ну никакого у людей самолюбия! Впрочем, это их личное дело — а вот то, что СССР потратил деньги всего на 40 тысяч будущих британских солдат, а не на 150 тысяч — так это, считай, повезло. И без того Советский Союз нёс на себе основную тяжесть войны — так нам ещё не хватало на свои деньги британскую армию снаряжать.

Но и Сталин поляков не очень-то удерживает. Причина понятна: польская армия нужна ему в Польше, а до Польши ещё месить и месить огненные дороги войны. Слишком дорогое удовольствие — кормить до того времени несколько десятков тысяч здоровенных мужиков весьма сомнительной боеспособности.

«— Мы хотим первыми вступить в Польшу; — заявляет Андерс.

— Мы вам это предоставим, — отвечает тов. Сталин».

…В реальности в Польшу действительно вступила польская армия. Но другая, и вспоминать об этом сегодня неполиткорректно…

…Была у этой истории, впрочем, и вторая сторона. Тем же летом 1941 года польский генеральный штаб разрабатывал военные планы, где говорилось, что как только Красная Армия дойдёт до территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, польская армия должна повернуть штыки в обратную сторону и сделать линией сопротивления советско-польскую границу 1939 года. Учитывая хорошие позиции НКВД в британской разведке, едва ли этот план был неизвестен Сталину.

Армия Андерса изначально формировалась не для помощи СССР. Уже 28 августа 1941 года Сикорский направляет послу в Москве Коту инструкцию, в которой даётся задание: подготовить план вывода польской армии из СССР на Ближний Восток, в Индию или Афганистан. А в инструкции генералу Андерсу от 1 сентября прямо говорится о том, что нежелательно использовать польские войска на советско-германском фронте[129]. Учитывая хорошие позиции НКВД в британской разведке… да, вот именно!

Правда, весной 1942 года, когда шансы гитлеровской Германии на победу значительно уменьшились, Сикорский попытался было часть армии Андерса оставить в СССР. Расчёт тут был предельно простой. С кем бы ни вступила польская армия в Польшу — с русскими, англичанами, американцами — она должна была создать базу для того, чтобы власть в Варшаве досталась именно правительству Сикорского, и никакому другому[130]. Впрочем, паны в очередной раз перехитрили сами себя…

…Несмотря на все заключённые договоры, отношение пленных поляков к СССР мало изменилось.

Из спецсообщения о настроениях содержащихся в лагерях НКВД бывших польских граждан. 30 августа 1941 г.

«По сообщению оперативно-чекистских отделов исправительно-трудовых лагерей НКВД, содержащиеся в лагерях быв. польские граждане в большинстве своём с одобрением высказываются о военном соглашении между СССР и Польским правительством, выражают готовность совместно с Красной Армией бороться против фашистской Германии…

…Наряду с положительными высказываниями значительное количество поляков враждебно встретило соглашение между СССР и Польским правительством и распространяет среди заключённых провокационные слухи и пораженческие настроения.

Антисоветски настроенная часть польского контингента призывает поляков и украинцев после освобождения из лагерей дезертировать и переходить на сторону фашистской Германии…

…Богуш С. А., быв. офицер польской армии, желая опорочить подписанное соглашение, пытался убеждать заключенных, что:

„Договор Польши с СССР есть не что иное, как хитрый манёвр со стороны видных польских патриотов, может быть даже подсказанный немцами. Я уверен, что спустя короткое время после организации польской армии и концентрации её на территории СССР под советским командованием, она повернёт оружие против Красной Армии и пойдёт защищать интересы капитализма“.

Говоря о настроениях заключённых поляков в связи с подписанием соглашения, тот же Богуш заявил:

„Мне известны немногие поляки, которые не захотят перейти к немцам, подавляющее же большинство будет бороться не против Германии, а против СССР“.

…Гостковский К. Г, поляк, быв. офицер запаса польской армии, осуждён за попытку нелегального перехода госграницы, говорил:

„Я скоро освобожусь в связи с амнистией и тогда отомщу за всё прошлое и настоящее; я всю Россию с удовольствием бы кормил одной селёдкой, да и то только головами и не давал бы капли воды, до тех пор, пока не вымерли бы все. Вот теперь, когда Советский Союз терпит большие поражения, он вынужден заключить позорный договор с бывшим врагом его — правительством Польши, возглавляемым генералом Сикорским, который диктует Советскому Союзу и напоминает ему 1795 и 1939 годы. Пусть не думает Советский Союз, что поляки дешёвой ценой прольют кровь; если мы пойдём на войну против Германии, то у нас в той войне будет две цели: разбить Германию и в случае надобности повернуть штыки на СССР“.

Содержащиеся в Сороклаге НКВД заключённые поляки, преимущественно отбывающие наказание за нелегальный переход госграницы, враждебно настроены по отношению к Советскому Союзу.

Заключенный Забелъский В. Ф., офицер быв. польской армии, среди поляков говорил:

„Поляки останутся врагами СССР и никогда не простят те тяжести, которые перенесли в результате войны и особенно за период нахождения в лагере“.

Заключённый Моркович Н. П., словак, сын министра внутренних дел Чехословакии, во время войны Польши с Германией сражался на территории Польши против Германии, осуждён за попытку перехода госграницы, говорил:

„Воевать с Германией я не пойду и Чехословакия мне не нужна, я за Гитлера, так или иначе советская власть будет разбита… Всем малым странам Гитлер возвратит самостоятельность, уничтожатся границы и будут существовать Соединённые Штаты Европы во главе с президентом Гитлером“.

Ряд заключённых поляков, отбывающих наказание в Вятлаге НКВД, высказывают свои враждебные настроения по отношению к СССР.

Заключенный Федин И. И., поляк, до ареста без определённых занятий, осуждён на 8 лет за кражу, говорил:

„Польское государство по тайному договору между Англией и Германией уже восстановлено, у них готовы все планы и всё делается против СССР. Поэтому, как только соберут поляков и пошлют на фронт, они все повернут оружие против СССР, а Польша будет восстановлена и без них. Польский народ долгое время был оплёванным со стороны советских правителей, я верю, что победа на стороне немцев и, если меня возьмут в армию, я первый убегу к немцам“.

Заключённый Хельман, поляк, бывший торговец, служил в польской полиции, высказался:

„Вначале мы, поляки, будем воевать против немцев, а затем, когда будем хорошо вооружены, мы повернём против СССР и предъявим требования вплоть до передачи Киева и других территорий. Таковы указания нашего национального руководителя — ксендза Сигмунда. Англия, заключив договор с Россией, пустила пыль в глаза советскому правительству, фактически она за спиной Германии тоже воюет против СССР“…

Содержащийся в Кулойлаге заключённый Кровчик С. Н., поляк, осуждённый за контрреволюционную, повстанческую деятельность, говорил:

„То соглашение является результатом действия Англии, США и их доминионов на Советский Союз. Не нужна военная помощь польских легионов, англичанам самое главное нужно вооружить поляков и дать им возможность в нужный момент действовать по её усмотрению“.

Содержащийся в том же лагере заключённый Ковцун С. М., полковник быв. польской армии, говорил:

„Скоро придёт Гитлер, тогда я вам покажу, что из себя представляет польский полковник!“»

В Смоленске уже показали — впрочем, об этом пан полковник, естественно, не знал. Но ведь о развлечениях гитлеровцев на оккупированной территории знали наверняка — без политинформаций в лагере обойтись не могло. Не верили? Или полагали, что с ними, европейцами, гитлеровцы будут обращаться по-другому?

Вот с этими что прикажете делать? Их ведь тоже амнистируют, им тоже разрешено жить на всей территории СССР, где пожелают. Так, может, их лучше того… в армию да в Иран? Пусть британцы разбираются с их любовью к Гитлеру…

Из письма сотрудника системы лагерей Г. Покровского руководству ГУЛАГа НКВД о работе северных лагерей. 1944 г.

«Мне лично пришлось участвовать и оформлять освобождение более 1500 человек поляков, содержавшихся в Сороковом лагере…

…Как только эта категория узнала об их освобождении, сразу изменились отношения между отдельными группами этих заключённых. Бывшие офицеры, чиновники, торговцы и прочая категория бывших польских верхушек отделилась от крестьян, рабочих и мелких служащих, первые начали повелевать последними, задавать тон. Буквально на следующий же день у отдельных заключённых, бывших офицеров польской армии, появились денщики, которые чистили, чинили их одежду, обувь, ходили на кухню за обедом и т. п.

Первым занятием освобождаемых началось обшивание, восстановление своих знаков, эмблем и т. п. Были вытащены старые конфедератки, пришивались к ним завалявшиеся обломанные „петухи“ и т. п».

Вот и ответ, откуда взялись звёздочки на погонах у расстрелянных в Катыни. Должно быть, и тогда восстановление знаков различия стало первым, что они сделали, едва попав из дикого большевистского в культурный германский плен.

«Вопрос о войне и сообщениях на фронте мало кого интересовал, больше всего были вопросы, куда лучше поехать, где лучше жить…

…Содержащиеся в этих колоннах вместе с поляками перебежчики из Чехословакии (по документам значившиеся венгерскими подданными) исключительно недоброжелательно отзывались о поляках и прямо заявляли: „Гражданин начальник, с них вояки не будут, лучше пошлите нас“. Просьбы чехословаков об отправке на фронт доходили до слёз, и надо сказать, по моему мнению, эти просьбы были искренними».

Помните чехословацкий батальон, о котором упоминал Сталин? Не эти ли чехи, в конце концов вырвавшись на фронт, его составили?

Вот ещё нюанс — не по теме, но хорошая иллюстрация к «ужасам ГУЛАГа»:

«При поступлении польского контингента в лагерь, заключённые, побывавшие в польских тюрьмах в период до слияния с СССР, крайне удивлялись постановкой работы и охраны заключённых в наших лагерях. У них никак не укладывалось в понятии, как они, заключённые, могут свободно ходить по зоне, задавать вопросы начальству, разговаривать и даже жаловаться на отдельные непорядки. Однажды при проведении квалифкомиссии ко мне обратились два заключённых молодых поляка: „Гражданин начальник, мы тюрьму скоро будем строить?“ Я им ответил, что тюрьму мы строить не будем, а будем строить железную дорогу. Тогда они удивлённо задали вопрос, а где же вы будете содержать вот всех нас прибывших? В процессе беседы я установил, что эти заключённые, по специальности бетонщики, отбывали сроки наказания в польских тюрьмах, всегда администрацией тюрьмы использовались на работу по устройству бетонированных камер для заключённых. Когда же я им разъяснил, что в Советском Союзе заключённые занимаются наравне со всеми гражданским строительством лучшей жизни для народа, а не тюрьмами, это их крайне поразило»[131].

…Настроения, процветавшие в лагерях, не увяли и в армии Андерса.

Из докладной записки Берии Сталину о настроениях в польской армии. 30 ноября 1941 г.

«По состоянию на 25 ноября с. г. в рядах польской армии в СССР находится 40 961 человек (1965 офицеров, 11 919 унтер-офицеров и 27 077 солдат)…

Имеющиеся в распоряжении НКВД СССР данные свидетельствуют, что верхушка командного состава польской армии… настроена лояльно сотрудничать с СССР и драться с немцами.

Наряду с этим, среди высшего и старшего командного состава имеется группа враждебно настроенных против СССР людей: генерал Волковицкий — зам. командира 6-й пехотной дивизии; полковник Гробицкий — зам. командира 5-й пехотной дивизии; майор Домань — начштаба 6-й пехотной дивизии, подполковник Фелъштейн — начштаба запасного полка; подполковник Павлик — командир 16-го пехполка; майор Лис — пом. командира 6-го артполка и др…

По сведениям самих поляков, полковник Гробицкий приступил к созданию нелегальной организации в 5-й пехотной дивизии, вербуя в неё националистические и антисоветские элементы.

Характерными для настроения этих лиц являются следующие заявления:

„После разгрома Германии неизбежна война Польши с СССР“.

…„Мы хотели забыть неприятности, причинённые советской властью, но это не так просто“… (генерал Волковицкий).

„Мы поляки, направим оружие на Советы, отомстим за свои страдания в лагерях. Если только нас возьмут на фронт, своё оружие направим против Красной Армии“ (майор Гудановский).

Антисоветские и реваншистские настроения распространены среди части средних и младших офицеров, которые разжигают отрицательные настроения и среди рядового состава польской армии. Зафиксирован ряд заявлений польских офицеров следующего характера:

„Мы вместе с Америкой используем слабость Красной Армии и будем господствовать на советской территории“… (поручик Корабельский).

„Большевики на краю гибели, мы, поляки, только и ждём, когда нам дадут оружие, тогда мы их прикончим“… (капитан Рудковский).

Поручик Лавитский среди солдат 16-го полка говорил:

„Вы, солдаты, не сердитесь пока на Советы. Когда немца разобьём, тогда мы повернём винтовки на СССР и сделаем Польшу, как раньше была“…

Поручик Вершковский заявляет:

„С Советским Союзом против Германии мы воевать не будем. Они нам вместе всадили нож в спину и посадили в концлагеря. За это мы, придёт время, отомстим. В этой войне поляки выполнят роль чешской армии в годы гражданской войны“…

…Среди солдат польской армии из числа, главным образом, освобождённых из лагерей и тюрем, настроения антисоветской части офицерства также находят сочувственный отклик».

Сотрудники многочисленных польских представительств в СССР развлекались по-своему. Причём так активно, что 14 октября 1942 года НКВД вынес на Политбюро дело об арестованных сотрудниках и представителях польского посольства. Шестнадцать из них пошли под трибунал, как «проводившие шпионскую и другую враждебную работу против СССР», а 78 человек были выдворены из страны.

Надо полагать, в эти дни Сталин тоже задавал себе вопрос: «На фига СССР такие союзники?» Так что желание армии генерала Андерса уйти в Иран было нам очень на руку. Тем более что боеспособность армии, как показали дальнейшие события, была, как бы помягче сказать…

…В Иране армия Андерса зависла аж до конца 1943 года. Судя по информации, поступающей из Тегерана, жили они там неплохо.

Из информационного материала НКИД. 25 сентября 1942 г.

«Улицы Тегерана полны поляков. Днём и вечером в центре города, на базарах, в ресторанах, кино можно видеть сотни поляков и полячек, одетых в английскую военную форму, кушающих и забавляющихся на деньги английского короля. В 10 часов вечера на улицах города появляются патрули: гражданский полицейский и два офицера: английский и польский, в задачу которых входит обход ресторанов, кабаков и других увеселительных мест, где могли задержаться за рюмкой водки английские или польские вояки. Польский патруль также останавливает польских женщин и напоминает, что им пора домой — в лагерь. Эта строгость оказалась необходимой, так как первые месяцы поведение польских женщин не отличалось благопристойностью, и проституция для многих из них была источником солидного заработка.

Известно, что в лагерях среди женщин оказались сотни случаев венерических заболеваний, а у иранцев сложилось довольно определённое мнение о морали польских женщин. После приезда первых партий поляков на улицах Тегерана можно было видеть совершенно безобразные сцены, главными участницами которых были полячки. Известен случай, когда один поляк, взятый на работу сторожем в английский клуб „Виктории Хаус“, организовал там небольшой публичный дом, куда приводил знакомых полячек и приглашал с улицы иранцев за небольшую мзду. Всё это заставило польское командование принять ряд мер для наведения порядка и сейчас поведение поляков стало несколько лучше…

Среди иранцев растёт недовольство пребыванием поляков в их стране, особенно сейчас, когда в стране остро чувствуется нехватка продовольствия. В продовольственном отношении поляки обеспечены своими друзьями — англичанами, а также американцами, превосходно. Им было завезено огромное количество продовольствия — пшеницы, муки, бобов, гороха, сахара, риса, консервированного молока и т. п. И сейчас у них имеется всё, вплоть до шампанского. Американский Красный Крест передал полякам в Иране: муки — 367 тонн, бобов — 242 тонны, молока в порошке — 754 банки, одеял — 100 000 штук, 532 ящика одежды, на 300 000 долларов медикаментов. По заявлению поляков, у иранцев они покупают только 10 тысяч литров молока в день и мясо.

Однако поведение польских руководителей в продовольственном вопросе вызвало подозрение и недовольство американцев. Поляки продолжали выпрашивать у американцев продовольствие, хотя, по расчётам, у них оставались запасы ещё на пять месяцев. Когда американцы предприняли расследование, оказалось, что поляки спекулируют предоставленными им продуктами. Так, недавно в продаже в Тегеране появился белый хлеб, давно уже исчезнувший из употребления. Американцы выяснили, что поляки продали 5709 мешков муки, дав ложные сведения о том, что она будто бы израсходована. Помимо этого американцы узнали, что польский посланник перепродал автомашину, привезённую для него из Америки. Всё это вызвало серьёзное недовольство американцев, и они склонны прекратить поставку полякам продовольствия.

В связи с тяжёлым продовольственным положением в Тегеране поведение поляков, имеющих достаточно денег, чтобы платить втридорога в ресторанах и магазинах вызывает нарекания иранцев. Газеты откровенно пишут, что иранцы не верят заявлениям о том, что поляки питаются только тем, что им привозят, и не покупают продовольствия в Иране. Для этого и не может быть, т. к. многочисленные рестораны всегда полны поляками.

20 октября „Мехри Иран“ писала: „Иранцы видят, что союзники всемерно помогают полякам. Поляк в неделю имеет 700–800 риалов наличными и щедро тратит их. Иранец не может нанять извозчика, т. к. он не в состоянии платить 5 риалов, как это делают поляки. Иранец не может пойти в ресторан, т. к. не в силах платить вместо 30 риалов 300, как платят поляки. Ясно, что всё это производит плохое впечатление на иранцев“»[132].

Ну, ясно, что такого Сталин польской армии обеспечить не мог. Так что их нарекания на полуголодную жизнь в СССР вполне справедливы — особенно в сравнении с Ираном.

…В 1943 году армию Андерса всё-таки выпихнули на фронт — англичане создали на основе её и горнострелковой бригады польский корпус. Так они оказались в Италии, под Монте-Кассино, где состоялось нечто подобное «чуду на Висле».

Вот как описывает эту операцию ехидный питерский журналист Юрий Нерсесов.

«Согласно польской версии, британцы и американцы три месяца штурмовали расположенный на высотах монастырь, но так ничего и не смогли с ним сделать, а корпус Андерса разобрался меньше чем за неделю. Однако, на самом деле, предпринятая 12 мая атака на Монте-Кассино завершилась тяжёлым поражением поляков, потерявших 4199 человек, включая 924 убитыми. Однако на соседнем участке фронта положение немцев резко ухудшилось. Используя труднопроходимые горные тропы, североафриканские колониальные части французского экспедиционного корпуса вышли обороняющимся в тыл.

„Нанесённый намного превосходившими силами удар французов по массиву Петрелла, где оборонялась всего одна немецкая дивизия, ознаменовался вскоре серьёзным успехом, — писал о майском наступлении союзников в Италии германский генерал Курт Типпельскирх. — Нависла угроза прорыва английского корпуса в долине реки Лири. Под натиском этого корпуса 16 мая были оставлены монастырь и высоты Кассино, где грозил глубокий охват с фланга. Так как польскому корпусу прорваться севернее Кассино не удалось, обстановка на этом участке фронта оставалась сносной“.

„1-я парашютно-десантная дивизия и не думала сдавать Монте-Кассино, — вспоминал командующий немецкими войсками в Италии фельдмаршал Альберт Кессельринг. — Чтобы поддерживать контакт с 14-м танковым корпусом, я был вынужден отдать приказ об их отходе, чем вызвал недовольство их командования“.

Подчиняясь приказу, немецкая десантура, обиженная, что ей так и не дали ещё раз надрать Андерсу задницу, в полном порядке покинула позиции. После этого поляки гордо водрузили над опустевшими развапинами монастыря своё знамя и объявили себя победителями, обокрав наивных алжирцев и марокканцев».

Были, конечно, и другие поляки, воевавшие беззаветно, бравшие Варшаву и Берлин — именно о них снят чудесный детский фильм «Четыре танкиста и собака» и написана одноимённая совершенно не детская, пронзительно-горькая книга. Но говорить о них в наше время — неполиткорректно. Да и никакого отношения к катынской провокации они не имеют…

А вот генерал Андерс — имеет, причём прямое.

Ещё жив был Гитлер, а британский премьер-министр Уинстон Черчилль в апреле 1945 года распорядился о подготовке плана войны против СССР. Да и американцы форсировали работы над атомной бомбой явно не ради уже фактически разбитой Германии. Ничего нового и неожиданного в этом не было — с какой, собственно, стати западным государствам менять стратегию? Всё шло по плану: сперва натравить друг на друга Германию и СССР, потом добить победителя.

Естественно, эти планы не являлись тайной для советского руководства — шила в мешке не утаишь. Более того, если рассматривать вторую половину Великой Отечественной войны как ещё и предвоенный период — подготовку к грядущей схватке — то многие действия советского правительства получают новое и интересное освещение…

Считается, что «холодная война» началась с речи, произнесённой Черчиллем 5 марта 1946 года в американском городе Фултоне. Но, по некоторым данным, послевоенные британские планы лежали на столе у Сталина ещё до ялтинской конференции. А по большому счёту, они были известны ещё с предвоенных времён — Британия не имела привычки менять свои интересы, что же касается США, то как нарождающийся американский глобализм мог стерпеть конкурента? Тем более недвусмысленно дающего понять, что он намерен объединить вокруг себя страны, которые должны служить дойной коровой для «золотого миллиарда»?

Катынская тема была неплохим отравляющим веществом в арсенале психологической и идеологической войны, однако существовало препятствие — Нюрнбергский процесс. Чтобы в дальнейшем успешно использовать геббельсовскую провокацию, её надо было провалить в Нюрнберге. И это вполне удалось. Правда, не без «содействия» советского обвинения, которое было подготовлено из рук вон плохо.

С учётом того, что главным обвинителем от СССР в Нюрнберге был прокурор Украины Роман Руденко, впоследствии отметившийся на ниве фальсификации «дела Берии»[133], оно и неудивительно. «Дело Берии» было сляпано не только с редкостным по силе пренебрежением к здравому смыслу, но и чудовищно непрофессионально, что свидетельствует о чисто юридической квалификации автора. Есть данные, что Вышинский после провала в Нюрнберге чуть ли не материл товарища Руденко открытым текстом — но этим дела было уже не поправить[134].

В качестве основного доказательства обвинение выставило отчёт «комиссии Бурденко». Оно бы и ничего, материал добротный, но советские прокуроры, основываясь на показаниях трёх работавших на даче девушек, предъявили обвинение «командиру штаба 537-го строительного батальона подполковнику Арнесу» — как следовало из показаний свидетельниц. Это и стало первой и главной ошибкой, за которую не преминула зацепиться защита[135].

«Штамер (защитник Геринга). О событиях в Катыни обвинительное заключение содержит лишь следующее замечание: „В сентябре 1941 г. 11 000 пленных польских офицеров были расстреляны в катынском лесу близ Смоленска“. Подробности этого дела были оглашены русским обвинением только на заседании 14 февраля 1946 года. Тогда суду был предъявлен документ СССР-54 (этот документ представляет собой отчет ЧГК. — Авт.).

В нём содержатся два утверждения: первое — время расстрела пленных польских офицеров падает на осень 1941 года; второе утверждение заключается в том, что убийство было произведено германским военным органом с кодовым названием „штаб 537-го строительного батальона“».

Как выяснилось на процессе, на самом деле в Козьих Горах стоял не стройбат, а полк связи, командиром его был полковник Аренс (а не подполковник Арнес), который прибыл под Смоленск лишь в ноябре 1941 года. Естественно, защита ухватилась за эти несовпадения и, разматывая дело дальше, легко показала, что расстрел польских офицеров немецкими связистами обвинение доказать не сумело.

Почему так получилось, понять нетрудно. Девушкам при найме на работу как-то забыли представить командование полка и убедиться, что они правильно выучили фамилии и звания. Они, изъясняясь с завхозом на ломаном русско-немецком, постепенно узнавали какие-то имена, и что узнали, то и запомнили, а за два последующих года у них в голове всё ещё и изрядно перепуталось… Чекисты, допрашивавшие их осенью 1943 года, зафиксировали показания, остальное — не дело НКВД. Но прокуроры должны же головой думать, а если самим трудно, хотя бы с военными проконсультироваться! Ну какие хоть из строителей, хоть из связистов расстрельщики? В эти части набирали солдатиков «третьего сорта», без пяти минут нестроевиков. Оно конечно, огневая подготовка им была положена, но в армии и у повара ружье есть, однако если кто думает, что тому же повару (или связисту) можно приказать, и он профессионально перебьёт несколько тысяч человек из пистолета в затылок…

Естественно, это обвинение защита легко отбила. Сам Аренс заявил (и мог доказать) что действительно появился в Козьих Горах лишь в ноябре. До Аренса полком командовал полковник Беденк, против которого и вообще ничего не было. Да и другим названным свидетельницами по именам офицерам обвинение не смогло предъявить ничего.

Казалось бы, это не так важно — кто именно из людей, носивших немецкую военную форму, отдал приказ и кто его выполнял. Не один, так другой, в конце-то концов… Однако, легко отбив обвинения против связистов, защита (при полном благодушии трибунала) перешла в наступление и стала доказывать, что ни польских военнопленных под Смоленском, ни расстрела в Козьих Горах осенью 1941 года не было вообще.

«В качестве момента совершения преступления указывается осень (сентябрь 1941 г.) В качестве места действия указывается Катынский лес. При столь точных указаниях на обстоятельства совершения дела задачей защиты было лишь рассмотреть, выдержат ли эти констатации проверку.

Следующие обстоятельства говорят против того, что соединение 537 или какая-нибудь другая воинская часть, участвовала в преступлениях:

Польские военнопленные, очевидно, попали в руки немцев, находясь в трёх лагерях западнее Смоленска. Таким образом, они стали немецкими военнопленными. О захвате их в плен необходимо было сообщить Центральному фронту. Такое сообщение, согласно показаниям свидетеля Эйхборна, не поступало».

Свидетель Рейнгард фон Эйхборн в начале войны был командиром взвода, к концу дослужился до старшего лейтенанта. Служил при начальнике связи группы «Центр» генерале Оберхойзере референтом по телефонной связи.

«Вопрос. Вы что-нибудь слышали о том, что в 25–45 километрах западнее Смоленска находились три русских лагеря для военнопленных польских офицеров и что затем эти лагеря попали в руки к немцам?

Эйхборн. Нет, я никогда не слышал ничего о лагерях для польских офицеров или для польских военнопленных.

Вопрос. Вашему фронту что-нибудь сообщалось о взятии в плен таких польских офицеров?

Эйхборн. Нет, я должен был бы об этом знать, так как я каждый вечер получал сообщения от армий о количестве офицеров, взятых ими в плен за день… не видел такого сообщения ни от армии, которая бы должна была подать это донесение, ни от фронта, который объединил все эти сообщения в своём вечернем донесении… Совершенно невозможно, чтобы столько офицеров попало в руки армии, и она бы ничего не сообщила об этом установленным порядком».

Всё правильно, это совершенно невозможно… если речь идёт о пленных. Вот только какие у нас основания думать, что немцы посчитали захваченных ими поляков военнопленными? Германия в то время не вела войну с Польшей, эти люди не были взяты во время боёв с оружием в руках. Формально они должны были иметь статус перемещённых лиц, которым в графе учёта военнопленных просто нечего делать. Нет, их, конечно, могли включить в сводки, чтобы раздуть показатели — а могли и не включить. Тут уж как карты лягут…

Надо сказать, советский обвинитель, полковник Смирнов, быстро понял ошибку и попытался её исправить. Спасти положение не удалось — но посмотрите, как сразу начал юлить свидетель!

«Смирнов. Переписка между вермахтом, частями армии и между полицейскими высшими инстанциями также проходила через вас?

Эйхборн. Не вся переписка шла через референта по телефонной связи. Ему представлялись только самые важные секретные телеграммы, а не вся переписка, которая пересылалась по почте или с курьером».

Занервничал, однако! Когда его спрашивали о военнопленных, он не отговаривался незнанием, а едва зашла речь о полицейских частях, тут же стал просто маленьким человечком, который совсем мало знает. Но то ли ещё будет!

«Смирнов. Известно ли вам, что в сентябре и в октябре 1941 г. в Смоленске находились специальные подразделения, обязанные совместно с частями армии осуществлять так называемую чистку лагерей военнопленных и уничтожение военнопленных?»

И тут в допрос вмешивается, можно сказать, влетает Латернзер, защитник генштаба и ОКВ.

«Латензнер. Господин председатель, я должен решительно возразить против такого допроса. Этот допрос имеет своей целью установить связь между генеральным штабом и ОКВ и командами СД. Таким образом, цель его — обвинить генеральный штаб и ОКВ».

Так-так… это уже очень интересно. Оказывается, военные прекрасно знали, что на подведомственной им территории происходили убийства военнопленных, знали и кто именно ими занимался — «команды СД», иначе говоря, зондер- и айнзатцкоманды — и отчаянно отмазываются он дел этой структуры. Оно и неудивительно: военные, даже отдававшие и выполнявшие преступные приказы, имели неплохие шансы уйти от смертной казни, если сумеют доказать, что были «только солдатами», и вообще избежать любой кары, если удастся отмазаться от «преступных приказов». А вот вся деятельность на оккупированной территории СС и СД пахла петлёй, причём прямо сейчас. Так что ничего удивительного, что как только заходила речь об СД, офицеры вермахта мгновенно слепли и глохли: ничего не видели, ни о чём не слышали…

«Смирнов. Поскольку через вас проходила вся секретная переписка, то есть все секретные телефонограммы — встречали ли вы в числе этих телефонограмм сообщения так называемой первой айнзатцгруппы „Б“? Это так называемая первая команда. И далее сообщения зондеркоманды, которая заготовлялась впрок до лучших времён и дислоцировалась пока в Смоленске, или зондеркоманды „Москва“, которая должна была осуществлять массовые убийства в Москве?

Эйхборн. Такие сообщения не попадали в мои руки… Если в районе Центрального фронта оперировали такие команды, то они имели свои радиостанции. Только позднее эти органы создали свою телеграфную связь, которая шла через телеграфный узел фронта. Но это было потом…»

Однако вспомнить всё же пришлось — если не свидетелю, то судьям. Советский обвинитель предъявил трибуналу документ под рабочим названием «СССР-3» — «Особые директивы гитлеровского правительства об уничтожении военнопленных».

«Смирнов. Этот документ датирован: „Берлин, 29 октября 1941 года“. Он имеет гриф „Секретно. Государственной важности“…

В графе „Основание“ имеется ссылка на распоряжения от 17 июля и 12 августа 1941 года. Я оглашу несколько коротких абзацев. Начинаю цитату с абзаца первого: „В приложении пересылается директива по проведению чистки постоянных и пересыльных лагерей русских военнопленных и гражданских лиц в ближайший тыл. Эти директивы разработаны совместно с главным штабом сухопутных сил. Главный штаб сухопутных сил уведомил начальников тыла, а также окружных комендантов лагерей военнопленных и комендантов пересыльных лагерей. Оперативные отряды тотчас же выделяют специальные команды под руководством офицеров СС. Численность — в зависимости от размера лагерей, находящихся в их районах. Приказываю командирам немедленно начать свою деятельность в лагерях… Особенно подчёркиваю, что оперативные приказы № 8 и 14, а также добавочные распоряжения к ним должны быть в случае неминуемой опасности уничтожены“».

Коль скоро авторы директивы ссылаются на распоряжения трёхмесячной давности, стало быть, это не первая такая акция. Поскольку для «чистки» выделяются специальные команды под руководством офицеров СС, стало быть, речь идёт не об освобождении пленных, а совсем наоборот. А для Смирнова (и для нас тоже) главное здесь — то, что зондеркоманды (и айнзатцкоманды также) действовали совместно с вермахтом. Впрочем, иначе они и не могли.

По этому поводу петербургский историк, специалист по истории Третьего Рейха Сергей Кормилицын говорит:

«Проведение подобного рода „зачисток“ было прерогативой СД, это факт общепризнанный. Понятно, что война есть война, и солдаты вермахта вполне могли повесить партизан, расстрелять пленных, если они мешали в пути и пр. Но массовые расстрелы — это для вермахта перебор. Именно за такие вот штуки серомундирники — солдаты вермахта — не любили солдат айнзатцкоманд. Не любили смертно. Потому, в первую очередь, что не раз на опыте убедились, каково оказаться в населённом пункте после того, как там побывали их чёрномундирные „коллеги“. Если в обычном порядке подразделение вермахта могло надеяться на относительно мирный приём, то после знакомства с айнзатцгруппами местное население встречало немцев как безусловных и однозначных врагов, уже продемонстрировавших своё истинное лицо.

Что же происходило в Катыни? Скорее всего, в расположении 537-го полка как раз и было расквартировано одно из подразделений СД. Это было нормальной практикой, так как айнзатцгруппы являлись подразделениями оперативными, своей системы обеспечения, сравнимой с армейской, не имели и, будучи направлены для выполнения карательных задач, должны были располагаться на базе уже расквартированных на месте подразделений. А расположиться в полку связи было очень комфортно. Нетрудно представить, какой лагерь оборудовали для себя связисты, располагавшие всей необходимой строительной техникой и находящиеся вдали от зоны активных военных действий. Устроившись в этом лагере, айнзатцгруппа выполнила поставленную перед ней задачу по уничтожению военнопленных, после чего отбыла из расположения части…»

В общем-то, с этого момента советские прокуроры перестали обвинять связистов в том, что они расстреляли поляков. Однако те продолжали настаивать, что вообще ничего не знали и не слышали о расстреле. Впрочем, легко можно понять их стремление держаться подальше от этих дел.

«Смирнов. Почему вы считаете возможным с такой определённостью утверждать, что не было донесений об убийствах поляков? Ведь убийства польских военнопленных, это — зондеракции, сообщения о которых должны проходить через вас?

Эйхборн. Я ответил… что, если бы в районе расположения 537-го полка связи были совершены такие убийства, то я, несомненно, узнал бы о них…

…

Вопрос. По утверждению обвинения, расстрел 11 тысяч польских офицеров должен был происходить в сентябре 1941 года. Я спрашиваю вас, считаете ли вы возможным, исходя из условий местности, чтобы такие массовые расстрелы и погребение происходили в непосредственной близости от штаба полка, причём так, чтобы вы об этом ничего не знали?

Эйхборн. Приготовления к переезду штаба фронта в Смоленск проходили весьма интенсивно. Мы направили туда много отрядов связи, чтобы хорошенько всё оборудовать. Прокладывая кабели и провода, эти отряды исходили всю местность. Невозможно, чтобы как раз в этом месте произошло что-нибудь подобное и об этом не стало известно полку, а вместе с тем — и мне»[136].

Ему вторит генерал Оберхойзер:

«Вопрос. Зная эту местность, вы считаете возможным, что именно здесь были погребены 11 000 поляков, которые якобы были расстреляны с июня по сентябрь 1941 г.?

Оберхойзер. Я считаю это совершенно невозможным на том основании, что если бы командир знал об этом, он никогда бы не выбрал для своего штаба место по соседству с 11 000 трупов».

Да, конечно. Если у него на примете есть выбор из нескольких подходящих зданий, а из могилы при каждом дожде выступают конечности расстрелянных. А если зданий, в которых можно устроиться с комфортом, не так много, а могила достаточно глубокая и неудобств соседям не причиняет — то почему нет? Тем более задерживаться здесь штабные не предполагали — фюрер обещал немецкой армии, что зимовать та будет в Москве. А вообще-то, учитывая, что немцы любили хоронить своих собственных покойников на центральных площадях городков и сёл, а тех, кого убивали сами, тоже не трудились увозить для похорон подальше от населённого пункта, к мёртвым телам эта нация относится философски. Наивные какие-то аргументы, дамочкам в гостиных голову морочить…

В общем, катынский расстрел в приговор не вошёл. Этот факт стал впоследствии козырем в руках сторонников «версии Геббельса» — видите, даже нюрнбергский трибунал признал, что поляков расстреляли большевики! Хотя на самом деле трибунал признал всего лишь, что в расстреле не виноват стоявший в Козьих Горах полк связи, само обвинение которого изначально было глупостью. И более — ничего! Почему?

А потому, что в хронологии событий есть «чёрная дыра» протяжённостью в два месяца, и что происходило в это время в Козьих Горах, ни один из свидетелей не знал. Да и с географией тоже не всё так, как принято думать. Вот скажите — вас не удивляет, что в густонаселённой местности, почти в пригороде Смоленска, свидетели из местных ограничиваются почему-то жителями деревни Новые Батеки? Неужели там не было других населённых пунктов? А если были — то куда они делись из «катынских» документов?

…В Козьих Горах стояли не простые связисты. 537-й полк связи обеспечивал нужды штаба Центрального фронта (то есть группы армий «Центр»). Его командир находился в подчинении непосредственно у генерала Оберхойзера, начальника связи фронта, а временно — ещё и у коменданта города Смоленска.

Согласно показаниям Аренса, штаб полка действительно квартировал на даче НКВД, которую немцы называли «Днепровский замок». В двух километрах к востоку размещалась первая рота, занимавшаяся телефонной и телеграфной связью, примерно в трёх километрах к западу — радиорота. То есть народу в лесу хватало.

«Аренс. На расстоянии радиусом в 1 км от штаба полка не было ни одного здания. Этот большой двухэтажный дом в 14–15 комнат с ванными, кино, тиром, гаражом, санпропускником[137] и т. д. был очень подходящим для штаба полка…

Вопрос. Скажите, вблизи не было штабов более крупных соединений?

Аренс. Здесь находились также… штаб фронта, штаб авиационного корпуса и отдельные штабы управлений. Затем уполномоченный по вопросам железнодорожного транспорта армейской группы в специальном поезде в Гнездово».

Ну вот, теперь наконец понятно, почему местным жителям было строго-настрого, под страхом расстрела, запрещено входить в лес, почему работавшие в штабе женщины могли передвигаться только по специальным тропинкам и с сопровождением. Дело вовсе не в том, что немцы-де хотели окружить расстрелы какой-то особой секретностью — они редко когда заморачивались в этих случаях соблюдением тайны. Секретность была связана вовсе не с польскими офицерами, а с тем, что в лесу находился полк связи, обслуживавший штаб группы «Центр». Это также объясняет, почему среди допрошенных свидетелей нет жителей станции Гнездово, других деревушек неподалёку, а только Новых Батеков. Русское население, проживавшее возле таких объектов, обычно отселялось, за исключением некоторого количества людей для чёрной работы — по-видимому, по этой причине и сохранили деревушку Новые Батеки.

В штабе полка, по словам Аренса, было два-три офицера и около 18–20 унтер-офицеров и рядовых, а также четверо «добровольных помощников» — русских на немецкой службе, так называемых «хи-ви», и русские женщины, которые время от времени сменялись.

Полковник утверждал, что лес не был оцеплен и дорога открыта для проезда, и что иначе невозможно «при том оживлённом движении, которое было на этой дороге». Если он имеет в виду шоссе — то в этом никто и не сомневается. Россия — не Германия, если перекрыть единственное на всю округу приличное шоссе, то получится такая диверсия, что и партизан не надо. Но если речь идёт о лесных дорогах, то уж тут позвольте ему не поверить. Никто бы не разрешил местным крестьянам, среди которых вполне могли оказаться партизанские разведчики, гулять в непосредственной близости от такого секретного объекта, как штаб полка связи. Да и машины наверняка проверялись.

Про лагеря польских пленных Аренс ничего не знал и, как он говорил, за всё время пребывания в России не видел ни одного поляка. Про уничтожение польских офицеров он тоже не слышал, в чём нет ничего удивительного — армейских связистов в известность о таких акциях не ставили.

Впрочем, как выяснилось буквально через пять минут допроса, о расстрелах полковнику всё же было известно.

«Аренс. Вскоре после моего прибытия один из солдат обратил моё внимание на то, что в одном месте на холмике стоит берёзовый крест. В это время всё было занесено снегом, но я сам видел этот берёзовый крест.

После этого, в 1942 году, я постоянно слышал от своих солдат, что здесь, в нашем лесу, якобы когда-то происходили расстрелы. Я не обратил вначале на это внимания. Однако летом 1942 г. об этих разговорах было упомянуто в приказе группы войск генерала Герсдорфа. Причём генерал сказан мне, что он также знает об этих слухах.

Вопрос. Потом выяснилось, что эти рассказы были правдивыми?

Аренс. Да, они оказались правдивыми. Я чисто случайно установил, что здесь действительно находилось какое-то место захоронения. Обнаружил я это зимой 1943 года, в январе или феврале. Дело было так: я случайно увидел в этом лесу волка. Сначала я не поверил, чтобы это действительно мог быть волк. Пошёл по его следам и увидел разрытую могилу на этом холме с берёзовым крестом. Я попросил определить, какие кости там были. Врачи сказали, что это кости человека. Я сообщил об этом офицеру, ведавшему погребениями и могилами, так как я думал, что мы имеем дело с могилой погибших бойцов; таких могил было много вокруг нашего расположения».

Ну и что? А ничего. Свидетель нисколько не кривит душой. Слухи о расстрелах наверняка ходили и в конечном итоге оказались правдивыми, а точное значение слова «когда-то» трибунал не уточнял. Крест? А что — крест? Какие основания считать, что он поставлен в 1940 году в память о польских офицерах, а не в июле 1941-го над могилой советских солдат, которых местные жители после боёв нашли и похоронили в этом лесу? Тем более, польские рвы волк бы не разрыл — он всё же некрупное млекопитающее, а не экскаватор.

Потом к Аренсу пришёл доктор Бутц и сообщил, что в лесу, на основании имеющихся слухов, будут произведены раскопки, и после иногда навещал полковника в его комфортабельном «замке» и рассказывал о ходе работы, точно так же, как рассказывал и всему остальному миру. Едва ли полковник мог знать об этом деле что-то ещё. Почему? Да потому, что связисты не были в восторге от такого соседства. В их уютном обжитом леске всё время толкалась куча народу, ездили машины, приходилось делиться жилплощадью с прибывающими делегациями, а уж какой запах шёл от могил… Так что раскопками они старались интересоваться как можно меньше и обходить их самым дальним из всех возможных путей. Аренс помнил, что там вроде бы работали какие-то пленные, но когда и сколько — не мог сказать. То, что туда «со стороны» привозили трупы, его офицеры не докладывали — однако связисты вряд ли совали нос в приезжавшие на раскопки грузовики. А один из главных вопросов: когда начались работы, в начале или в конце марта, ему не задали, а если бы и задали, то он наверняка бы не вспомнил: зима, снег, попробуй запомни, какой месяц на дворе…

Зато из его показаний внезапно выяснилось, почему не выселили из леса семью Киселёва. Аренс упомянул о местных жителях, муже с женой — они жили неподалёку и занимались пчеловодством, которым, кстати, увлекался и сам полковник. Такое соседство стоило того, чтобы его поберечь.

В конце весны 1943 года Киселёв будто бы рассказал Аренсу, что поляков расстреляли весной 1940-го. Ничего удивительного — что ещё он мог рассказать немецкому офицеру, не опасаясь, что его рассказ дойдёт до ушей «кураторов» из ГФП, и его снова начнут обрабатывать дубинками?

Что более важно, Аренс вспоминает, что часть леса, которую они называли «Катынской рощей», площадью примерно в 1 кв. километр, была огорожена. К сожалению, никто не спросил, каким образом. Деревянная ограда указывала бы на русских — уже в наше время выяснилось, что места расстрелов и захоронений НКВД огораживались сплошными заборами[138], колючая проволока — на немцев. Но — не спросили…

Теперь о хронологии. Как выяснилось, сперва дача НКВД была занята авангардными частями, потом сюда пришёл передовой отряд полка связи, и затем уже сам полк.

«Эйхборн. Штаб 537-го полка всегда менял своё расположение вместе со штабом фронта и находился поблизости от штаба фронта. Передовые отряды полка прибывали на новое место ещё раньше и устанавливали связь.

Вопрос. Где был расположен штаб полка?

Эйхборн. Штаб 537-го полка связи был расположен в так называемом Днепровском замке.

Вопрос. А где находился передовой отряд этого полка?

Эйхборн. Передовой отряд мог быть тоже расположен в этом доме, во всяком случае, часть отряда, чтобы занять это здание для штаба полка.

Вопрос. Вы знаете, кто командовал этим передовым отрядом?

Эйхборн. Отрядом командовал лейтенант Ходт.

Вопрос. Когда этот отряд прибыл в Катынь?

Эйхборн. Смоленск пал примерно 17 июля 1941 года. Так как штаб фронта хотел расположиться непосредственно около Смоленска, он сразу же после занятия Смоленска занял этот район, подыскав для себя подходящую штаб-квартиру. Как только тот район был занят штабом фронта, т. е. во второй половине июля 1941 года, этот отряд прибыл туда.

Вопрос. Итак, с июля 1941 года по 20 сентября 1941 года там находился передовой отряд?

Эйхборн. Да.

Вопрос. А 20 сентября приехал весь штаб?

Эйхборн. Да…

Вопрос. Вы говорите о штабе армейской группы или о штабе полка связи?

Эйхборн. Я говорю об обоих штабах…

…

Вопрос. На каком расстоянии от Днепровского замка вы располагались?

Эйхгорн. Приблизительно на расстоянии в четыре-пять километров…»

И Эйхгорн, и генерал Оберхойзер, не говоря уже о полковнике Аренсе, прибыли в окрестности Гнездово не раньше 20 сентября и просто не могли знать, что здесь происходило до того. Не могли, да наверняка и не хотели, если были в курсе, как именно на Восточном фронте решались проблемы секретности при строительных работах на особо важных объектах, к числу которых принадлежал и штаб группы армий «Центр».

Естественно, штаб располагался не в палатках посреди чистого поля. И хотя для него не оборудовались бункеры, фронт строительных работ на объекте всё равно был достаточно большим, и все они являлись секретными. Само расположение штаба, инженерные сети и, самое главное — системы связи, местонахождение узлов связи и схемы кабельных сетей. Секретность же, как правило, обеспечивалась чрезвычайно просто: стройка велась силами военнопленных, которых после окончания работ уничтожали.

В Смоленске до сих пор бытует местная легенда, что поляков использовали на строительстве бункера для Гитлера, а потом расстреляли. Ставка фюрера там действительно строилась, и даже с небольшим бункером, но происходило это позднее, с октября 1941 по август 1942 г.[139]., и если там и использовали поляков, то каких-то других, не тех, что были убиты в Козьих Горах (куда-то ведь делись ещё 4 тысячи польских военнопленных). Однако и без гитлеровского бункера у нас выстраивается чёткая цепочка событий.

В начале июля немцы захватили в Смоленске лагеря, где содержались польские военнопленные. Едва ли за два года отношение Гитлера к полякам так уж сильно изменилось. Когда речь шла об обычных военнопленных, германское правительство опасалось так уж откровенно нарушать Женевскую конвенцию, тем более что можно было нарваться и на ответные меры применительно уже к германским пленным. В основном это касалось англичан, американцев и французов[140], однако тень этих опасений падала и на Польшу. Но тут были «неучтённые» поляки, которые пленными формально не являлись — что мешало включить их в операцию «Танненберг», а перед этим использовать на строительстве сооружений для штаба? Тем более что это, по сути, были готовые строительные команды. Ну, а потом, когда площадка для штаба была готова, прибыла айнзатцкоманда, разместилась в занятом передовым отрядом полка комфортабельном «Днепровском замке», сделала своё дело и убыла, предупредив связистов о сохранении секретности.

Прежний командир полка, полковник Беденк, естественно, об этом знал — но его в Нюрнберге не допрашивали. А тех, кого допрашивали, операция непосредственно не касалась, знать о ней им было не положено, а если что и знали — так покажите того идиота, который станет выскакивать с такими откровениями перед трибуналом: поймают на слове, приговорят к смертной казни — доказывай потом, что ты не работал заодно с СД.

В конце сентября в «Днепровский замок» въехал полк связи, при котором крупных расстрелов уже не проводилось. Возможно, достреливали понемногу пойманных по деревням беглецов, но полагать, что это интересовало связистов, могут разве что очень далёкие от реальной войны английские и американские юристы. Почему? По данным ЧГК, установлено, что в Смоленской области немцы истребили 433 тысячи человек — повторяем, это только установленные ЧГК убийства, не считая тех, которые фиксировали военные, а также тех, о которых никто не знал или некому было рассказать. В такой обстановке выстрелы в лесу могли интересовать немецкого солдата только в одном аспекте: а вдруг это партизаны? Но какие партизаны станут стрелять из пистолета в одном и том же месте с интервалом в несколько минут?

Как видим, всё связывается. Если в «версии Геббельса» напрочь отсутствуют как мотив убийства, так и возможность его совершить (хотя бы по причине санитарно-эпидемиологической службы), то здесь всё налицо — мотив, возможность, всё вписывается в гитлеровские методы работы с «неполноценным» населением, способы соблюдения секретности и даже совпадает по хронологии.

Остаётся лишь одно маленькое несовпадение — то, что поляки, по утверждениям сторонников версии Геббельса, были одеты в зимнюю форму, что исключает расстрелы в первой половине сентября. Вот только они изначально не могли быть в неё одеты, потому что германо-польская война началась 1-го, а закончилась 17 сентября 1939 года, так что форма на пленных офицерах была, естественно, летней. В сентябре в России дни, а особенно ночи уже далеко не тёплые, да и осень в том году была ранней, тем более немцы не имели привычки кормить пленных, а голодный человек мёрзнет. Неудивительно, что поляки надели всё, что у них было…

Мы ведём сейчас два различных рода войн с Красной Россией. Одна из них — военный фронт в Корее, где наши парни преграждают путь китайским коммунистическим ордам, направляемым заговорщиками из Кремля. Второй фронт — это сражение за разум свободных людей во всём мире…

(Сенатор Гофман (штат Иллинойс))

…Пытаясь поймать всех зайцев, польское эмигрантское правительство в результате перехитрило само себя. В Польшу вошла совсем другая армия.

Если судить по времени, то её появление можно считать ответом на катынскую провокацию. Именно в мае 1943 года была сформирована первая польская часть — пехотная дивизия имени Костюшко. Тем самым Сталин отменил обещание, данное генералу Андерсу — что его армия первой войдёт в Польшу. 25 июля 1943 г. военный суд польского правительства в изгнании объявил её командира, полковника Сигизмунда Берлинга, дезертиром и приговорил к смертной казни. Что косвенно подтверждает — позиция лондонских поляков в катынском вопросе была далеко не случайной. А весной 1944 года на основе дивизии имени Костюшко была развёрнута польская армия, где наряду с поляками воевали и советские воины. Именно эта армия вошла в Польшу вместе с нашими войсками, и правительство тоже было сформировано соответствующее. После чего русофобская линия в собственно польской политике ушла под землю почти на полвека. Но ведь оставались ещё лондонские поляки — им нечего было стесняться, да и бояться тоже нечего…

…Польский корпус, в который превратилась армия Андерса, воевал в Италии, затем оставался там до 1946 года в качестве оккупационных войск, после чего был вывезен в Великобританию и расформирован. Большинство его солдат и сам командующий возвращаться в Польшу не пожелали. Вроде бы их хотели насильственно репатриировать, но Андерс добился отмены уже принятого решения. А может быть, и не было такого решения — ну зачем лондонскому правительству отдавать «большевикам» столь ценный материал — самим пригодится…

Сам генерал Андерс в 1946 году был лишён польского гражданства. В 1954 году он стал членом и фактическим лидером «совета трёх», руководящего органа польской эмиграции. Кроме него, в этот орган входил генерал Бур-Коморовский, командир «армии Крайовой» и главный вдохновитель Варшавского восстания, а также Эдуард Рачиньский, бывший польский посланник в Англии.

Именно с подачи генерала Андерса выросла на катынском дереве новая, уже американская ветвь. 28 апреля 1950 года на пресс-конференции, созванной по случаю 10-й годовщины расстрела в Катыни (по геббельсовскому счёту) он сделал заявление, в котором сформулировал позицию, за 60 лет существенно не изменившуюся.

Заявление генерала Андерса. 28 апреля 1950 г.

«Хотя прошло уже 10 лет со времени совершения катынского преступления, катынское дело относится к числу тех, которые никоим образом не могут считаться исчерпанными. Именно поэтому я считаю своим долгом вновь поставить этот вопрос и напомнить общественному мнению демократических стран о его существовании.

1. Жертвы преступления, место и дата их исчезновения.

Жертвами этого подлого убийства явились мои соотечественники и мои товарищи по оружию, большинство из которых офицеры, которые подобно мне, сражались в 1939 году против Гитлера и оказались взятыми в плен Красной армией, которая была в то время союзником немцев и поддержала Гитлера в его нападении на нас, перейдя восточные границы Польши и тем самым нанеся нам удар в спину».

О непробиваемом убеждении польской шляхты (а генерал Андерс, несомненно, шляхтич) — что Западная Украина и Западная Белоруссия являются исконно польскими территориями, мы уже не раз писали, и снова возвращаться к этой теме неинтересно. Но вот что СССР был союзником немцев — это наглая ложь. Мы отстаивали исключительно собственные интересы. Может быть, после двухвековых заигрываний со всеми и всяческими иностранцами это выглядело непривычно и понималось с трудом, но такой вот был факт биографии…

«Два года спустя, после начала войны между Германией и Россией и после подписания соглашения между польским правительством в Лондоне и Советским правительством, я был освобождён из заключения в СССР и назначен командующим польской армией, которая должна быть сформирована в России из числа польских военных и гражданских лиц, находившихся в заключении, а также депортированных. Вскоре после того, как я приступил к исполнению своих обязанностей, обнаружилось, что отсутствуют 14 500 военнопленных, большей частью офицеров, находившихся в трёх крупных лагерях военнопленных, расположенных в Козельске, Старобельске и Осташкове (ну, это он тоже врёт — на встречах в 1941 и 1942 гг. поляки передавали Сталину список всего из нескольких сот имен. — Авт.). Позднее было установлено, что с момента ликвидации этих лагерей, что имело место в апреле-мае 1940 г., все из числа заключённых, за исключением примерно 400 человек, переведённых в лагерь Грязович, бесследно исчезли, не оставив никаких признаков своего существования.

Что случилось с этими лицами, так и не удалось установить, несмотря на кропотливые поиски, длившиеся почти год, и несмотря на целый ряд действий, которые были предприняты в Москве на самом высоком уровне, включая две беседы с самим Сталиным, на одной из которых присутствовал генерал Сикорский. Всё, чего удалось нам добиться, — это дюжины туманных и вводящих в заблуждение ответов. Было очевидно, что Советское правительство не желает объяснить, что случилось с тысячами исчезнувших военнопленных, захваченных Красной армией в 1939 году.

2. Катынские могилы и международные последствия их обнаружения.

Однако когда в апреле 1943 года немцы сделали заявление об обнаружении могил в Катыни, Советское правительство сразу же выступило с подготовленной версией относительно якобы имевшего места захвата летом 1941 года немцами нескольких тысяч исчезнувших польских военнослужащих и последовавшего убийства этих пленных немцами в августе-сентябре 1941 г. Более того, когда польское правительство, возглавляемое Сикорским, направило Международному Красному Кресту обращение с просьбой провести расследование этого дела, Советское правительство не только отказалось дать согласие на проведение такого расследования, но более того, оно воспользовалось указанной польской инициативой в качестве предлога для разрыва дипломатических отношений с польским правительством в Лондоне.

3. Катынское дело перед Нюрнбергским трибуналом.

Катынское дело было представлено перед Нюрнбергским трибуналом в качестве части общего процесса над главными военными преступниками, который проводился международным трибуналом. В качестве обвинителя по этому пункту обвинения выступил представитель Советского Союза, т. е. представитель правительства, которое являюсь подозреваемым № 1 в отношении катынского преступления, включённого в обвинительный акт…»

Обратите внимание: советское правительство уже стало «подозреваемым № 1». Может, наши и шесть миллионов польских граждан уничтожили? А что? Переодели чекистов немцами, договорились с Гитлером, а тот был только рад такому пополнению зондеркоманд…

«Более того, в числе четырёх членов жюри также находился представитель этого подозреваемого правительства. Однако не было представителя Польши, страны, о сыновьях и солдатах которой непосредственно шла речь в данном случае и, который поэтому имел наибольшее право если не обвинять, то, по крайней мере, выступать и представлять доказательства».

Что, неужели поляков не пригласили? Да быть того не может!

«Правда, представители Варшавского правительства были посланы в Нюрнберг и появились там, хотя и играли второстепенную роль, однако, мне кажется, больше не может быть сомнений относительно подлинного характера режима Берута. Но даже этим агентам советских интересов в Польше было отказано в праве выступить по катынскому делу».

А, то есть представители Польши там всё-таки были, но поскольку они думают не так, как генерал Андерс сотоварищи, то они и не поляки вовсе, да и страна их — не Польша. А что касается поляков в трибунале… то упрёк господина Андерса не по адресу. Эти претензии следовало предъявить английской и французской стороне — отчего ж они не настояли-то? Ведь плечом к плечу с освободителями Европы сражался целый польский корпус!

«Тем не менее и несмотря на такой состав международного трибунала в Нюрнберге, катынское преступление, хотя оно и было включено в обвинительный акт, было опущено из решения трибунала. В длинном списке бесчеловечных преступлений, которые, как было доказано, были совершены германскими нацистами, нет упоминания об этом злодеянии. Значение этого факта исключительно, ибо он означает, что — поскольку оказалось невозможным доказать, что немцы (следует ли понимать, что 537-й полк представлял собою весь немецкий народ? — Авт.) совершили это преступление — одно из самых чудовищных злодеяний, имевших место во время прошлой войны (! — Авт.) [141] было оставлено без внимания, а преступник избежал ответственности. Поэтому самые принципы правосудия требуют назначения нового международного трибунала, где будет заслушано катынское дело. Не следует думать, что, поскольку указанное дело не находится более на рассмотрении официальных органов международного правосудия или поскольку о нём ничего не говорят ныне в Лейк-Саксессе, данный вопрос является окончательно исчерпанным, что преступление будет забыто и что бесконечно будет продолжаться заговор молчания, витающего над могилами в Катыни. Наоборот, говоря словами замечательной статьи г-на Дж. Ф. Хадсона, опубликованной в недавнем номере квартального журнала „Интернэшнл Аффэрс“, „не нашедшие покоя смертники Катыни всё ещё бродят по земле“.

4. Неравная борьба за справедливость.

Мы, поляки, никогда не забудем Катынь. Утратив право выступать в международных организациях после того, как большинство стран отказалось далее признавать наше правительство, лишённые возможности непосредственно обратиться к правительствам и к органам международного правосудия, мы тем не менее настойчиво подготавливаем обвинительное заключение. Годами мы собирали все обрывки документальных доказательств, изучали каждую деталь и поставили в известность как правительства демократических государств, так и общественное мнение свободных стран о результатах нашей деятельности…

…В наших усилиях, направленных на распространение правды о Катыни, мы никоим образом не являемся одинокими. Вновь и вновь мы находим взаимопонимание со стороны великодушных людей и не в меньшей мере здесь, в Великобритании. Эти люди никогда не колебались в том, чтобы выступить на защиту справедливого дела и настаивали на том, чтобы по отношению к нам была проявлена справедливость, вопреки материалистическим соображениям и близорукой позиции, которая, как кажется, заставляет многие свободные правительства придерживаться политики молчания в катынском вопросе, нежели идти на риск вызвать недовольство со стороны Кремля. Я хочу выразить здесь мою искреннюю благодарность и признательность всем тем, которые ставят правду и справедливость выше призрачных политических интересов, и мне особенно хочется выразить глубокую благодарность тем из числа наших испытанных друзей, кто присутствует здесь сегодня.

5. Американский комитет по расследованию катынского убийства.

Голоса с требованием правосудия в отношении катынского вопроса часто раздавались также и в других странах, особенно в Соединённых Штатах Америки. Мне хотелось бы упомянуть здесь, в частности, выступление в конгрессе Джорджа Дондеро 7 июля 1949 года, а также Рея Мэддэна 29 сентября 1949 г., оба из которых мужественно и открыто потребовали осуждения тех, кто виновен в катынском преступлении (То есть советское правительство уже не „подозреваемый № 1“, а безусловно виновный? — Авт.).

Наконец, в конце прошлого года по инициативе, проявленной в Соединённых Штатах Америки, инициативе, которая заслуживает нашу особую благодарность, был создан американский Комитет по расследованию катынского убийства. Комитет возглавил бывший посол США в Польше г-н Блисс-Лейн. Мы приветствуем сообщение о такого рода беспристрастном (о как! — Авт.) расследовании катынского вопроса в качестве важного и положительного шага, направленного на защиту принципов международной справедливости.

6. Польские свидетельские материалы являются необходимым элементом в любом процессе, относящемся к катынскому убийству.

Я также надеюсь, что в случае любого другого процесса в будущем, относящемся к катынскому вопросу, серьёзная несправедливость, имевшая место в Нюрнберге, не будет повторена. В данном случае я имею в виду тот факт, что польские свидетельские показания не были заслушаны в суде. Под польскими показаниями я имею в виду, конечно, показания, представляемые не советскими марионетками, а свободными поляками, имеющими право на то, чтобы требовать правду и выступать от имени жертв и страданий, понесённых в данном случае всей польской нацией. Более того, без заслушивания польской стороны в любом судебном процессе, относящемся к катынскому вопросу, никак нельзя обойтись не только потому, что сама природа юрисдикции требует этого, но также и потому, что только при наличии материала, собранного польской стороной, можно будет правильно оценивать показания, представленные двумя потенциальными преступниками, и установить, кто же является действительным преступником.

7. Мы обвиняем правительство СССР.

Я считаю, что мы достаточно подготовлены для того, чтобы появиться перед трибуналом; не только нами собран весь доступный материал, но на основе доказательств, имеющихся в нашем распоряжении, мы убеждены в том, что Советское правительство виновно в совершении катынского преступления, что 14 500 польских военнопленных, находившихся в руках русских, были убиты в течение апреля и первой половины мая 1940 г., т. е. в то время, когда Советская Россия поддерживала мирные и дружественные отношения с гитлеровской Германией, что таким образом Кремль является виновным в том, что он хладнокровно решил уничтожить фактически весь польский офицерский корпус совместно с несколькими тысячами других военнопленных, которые попали в руки Красной Армии в сентябре 1939 г. и чья единственная вина состояла в том, что они первыми выступили на борьбу против тоталитарной агрессии.

Я вкратце набросаю нижеследующие главные моменты, на которых основывается наше твёрдое убеждение относительно вины СССР и наш обвинительный акт против Советского правительства.

а) Неопровержимым фактом является то, что все убитые польские военнопленные были живы и находились в руках СССР ранней весной 1940 г. Все заявления, сделанные Советским правительством о том, что когда эти военнопленные были в живых, они находились вне досягаемости и не под властью советских представителей, и что, следовательно, с ними расправился кто-то другой, являются ложными и явно неверными, и нет каких-либо доказательств, которые можно было бы представить в подтверждение такого рода заявлений (а что — были такие заявления? — Авт.).

в) В течение 10 месяцев с августа 1941 года по июль 1942 г. тщетно разыскивая пропавших пленных по всему Советскому Союзу, мы обменивались нотами с Советским правительством, а также провели многочисленные совещания и беседы по указанному вопросу: однако нас никогда не уведомляли о том, что эти лица попали в руки немцев в окрестностях Смоленска, о чём сразу же сообщило Советское правительство, как только было объявлено об обнаружении могил в Катыни.

с) Советские заявления, в которых содержатся утверждения о том, что польские военнопленные, о которых идёт речь, были живы до августа — сентября 1941 года, когда они были убиты немцами, попав в их руки, после того, как немцы захватили район Смоленска, полностью лишены основания; никогда не предъявлялись какие-либо доказательства в поддержку такого рода версии (Естественно, ведь та сотня свидетелей, которая давала показания в 1943 году — советские марионетки. А „свободных поляков“ в то время в Смоленске не оказалось — они развлекались с персидскими красавицами. — Авт.). Действительность такова, что начиная с весны 1940 года никаких признаков жизни не подавал ни один из пропавших военнопленных, в то же время как все доказательства, обнаруженные при телах военнопленных: тысячи газет, писем и другие документы неопровержимо подтверждают то, что жизнь этих жертв оборвалась весной 1940 года.

d) Советское правительство никогда не давало своего согласия на допуск международных беспристрастных экспертов к катынским могилам. Советское правительство возражало против этого в апреле 1943 года, когда польское правительство обратилось с просьбой к Международному Красному Кресту расследовать данное дело; Советское правительство не пригласило ни одного международного эксперта для проверки могил тогда, когда 6 месяцев спустя Катынский район оказался в руках Советов. С другой стороны, международная Комиссия экспертов, приглашённая немцами в Катынь, включала в свой состав в дополнение к экспертам из стран, находившихся под немецкой оккупацией или являвшихся союзниками немцев, также и д-ра Фр. Нэвилля, профессора судебной медицины в Женеве, и представлявшего таким образом, страну, которая была полностью нейтральной. Доклад этой комиссии, датированный 30.IV.1943 г. указывал на вину Советов (В самом деле?!! — Авт.).

e) Официальное Советское коммюнике о катынском убийстве, опубликованное в январе 1944 года комиссией, состоящей полностью из советских граждан, содержит в себе столько противоречивых положений, явно фиктивных данных и ложных заявлений подставных свидетелей, что этим лишь только усиливается уверенность в том, что вина падает на советскую сторону (Ну, то, что советские свидетели изначально подставные, мы уже поняли. Но назвал бы хоть одно противоречие, что ли… — Авт.).

j) Несмотря на привилегированное положение, в котором находилась Советская сторона в Нюрнберге, никаких новых доводов в поддержку советской версии не было предоставлено на процессе. Напротив, не доказав вины немцев, процесс, хотя и косвенно, обвинил Советское правительство.

8. Группа офицеров. которым удалось избежать убийства.

Прежде чем закончить своё выступление, я хотел бы заверить вас о том, что мы приветствуем любое расследование и что мы готовы представить вам все разъяснения, относящиеся к нашей позиции по этому вопросу, а также касательно документальных материалов, находящихся в нашем распоряжении. Среди нас имеются также несколько военнопленных из тех трёх лагерей, которые были ликвидированы в 1940 году. Эти лица принадлежали той группе, состоявшей из 400 пленных, которая была вначале направлена в Павлищев Бор, а затем в лагерь Грязович и которая являлась единственной группой военнопленных, которые избежали расправы. Они могут предоставить вам свидетельские показания, в частности, относительно важных обстоятельств эвакуации лагерей, а также могут сообщить о прекращении всей переписки со своими пропавшими товарищами, — факт, который стал им известен из писем, полученных ими от своих семей из своей страны. (То есть после войны никто этого не проверял?! — Авт.)»[142]

Заявление, конечно, чисто пропагандистское, со множеством передержек и откровенной лжи, но кого это волнует? Главное — дать информационный повод, а остальное — дело техники. После заявления Андерса к делу подключились американцы. Сначала появился американский комитет по расследованию «катынского дела». Его организаторами были:

Макс Истман — троцкист, после убийства вождя переквалифицировавшийся в антикоммунисты.

Дороти Томпсон — известная журналистка.

Бреди — журналист, бывший противником вмешательства США в войну вплоть до самого Пирл Харбора.

Джон Ф. Кронин — католический священник, антисоветчик.

Джеймс А. Фарлей — католик, политик, в 1943 году порвавший с Рузвельтом.

Клэа Бус Люс — католический прозелит, антисоветчик.

Аллен Даллес — без комментариев.

Как видим, в эту комиссию не вошли не только представители советской стороны, но даже и «независимые эксперты». Поскольку, как явствует из фултонской речи Черчилля, свободны только люди, живущие по эту сторону «железного занавеса», первое понятно. Но кого-нибудь из той же Швейцарии или Швеции почему бы не пригласить? А если нет — то какие претензии к «комиссии Бурденко»?

В 1951 году к делу подключились парламентарии. В сентябре этого года член палаты представителей Конгресса США Рэй Мэдден, католик, демократ от штата Индиана, потребовал создания комиссии конгресса для повторного расследования «катынского дела». 25 сентября он заявил:

«Показания и доказательства, которые должны быть собраны по этому массовому убийству, докажут всему миру, что у русских лидеров преступные умы».

Мистер Мэдден — персонаж весьма любопытный. В округе Лейк, откуда он был выдвинут в палату представителей, большую часть составляли американцы польского происхождения. Советский Союз Мэдден ненавидел люто, но это бы ещё ничего — однако он открыто призывал к отказу от Ялтинского и Тегеранского соглашений. Например, 10 февраля 1952 г., выступая в Польском национальном Доме в Нью-Йорке, он заявил:

«Соглашения, заключённые в Ялте и Тегеране, следует выбросить в мусорный ящик».

Тем не менее палата представителей США свято верила в объективность расследования, которое возглавляет такой человек.

Комиссия была создана, работала и, естественно, признала то, что следовало признать. Не то чтобы на неё кто-то тоталитарно давил — что вы! Просто, поскольку это было расследование, проведённое в свободном мире, оно и было максимально свободным — в том числе от знания фактов, от соблюдения основ уголовно-процессуального права, да и от здравого смысла тоже. Некоторые перлы просто умиляют.

Например, значительно расширился список жертв. Один из конгрессменов, некто Шинан, заявил:

«Отличительной чертой катынского преступления является массовое уничтожение не только лидеров польской армии, но также значительной части польских интеллигентов… Среди погибших находились 150 руководящих гражданских лиц, среди них — судьи, прокуроры и профессора польских колледжей. Были убиты свыше 600 врачей, включая большое число выдающихся специалистов. В Катыни погибли несколько сот инженеров с учёными степенями, много писателей, журналистов, промышленников, торговых работников, учителей, политических и общественных деятелей…»

Интересно, откуда г-н Шинан их взял? В немецких материалах о них не говорится, в советских — тоже, новых исследований не проводилось. Или поляки решили заодно спихнуть на русских ещё и операцию «Танненберг»? Вообще-то, кощунственно такое думать — но очень напоминает известную у многих народов сказку о том, как некий пройдоха несколько раз брал виру за убийство своей давно уже мёртвой бабушки.

Образец блестящей логики показал сенатор Дондерс, заявивший:

«Если бы немцы убивали этих людей, они, конечно, не использовали бы германские боеприпасы или свои собственные винтовки, что скорее говорит о виновности другой страны…»

Интересно, а что они должны были использовать? Может, им ещё в буденовках в атаку ходить — пусть весь мир думает, что у русских снова гражданская война началась.

А это выступление вроде бы даже в защиту. Дингелл из штата Мичиган говорит:

«Убийство польских офицеров в Катынском лесу и других лиц в различных районах истерзанной войной территории лежит на ответственности русских, даже если они были убиты немцами (что — всех?! — Авт.), ибо согласно международным конвенциям по вопросу о пленении военнопленных, военнопленные лежали на ответственности русских, которые захватили их в плен и держали в плену до времени убийства (Уф-ф… Кажется, не всех… советские граждане, как всегда, не в счёт. — Авт.). Приближение немцев обязывало русских перевести своих пленников в безопасное место. Однако не все польские офицеры и солдаты были убиты кровожадными русскими коммунистами (ну и на том спасибо! — Авт.) — многие из них были теми же методами ликвидированы в других местах сердобольными немецкими гуннами, но это нигде не зафиксировано».

Ну почему ж не зафиксировано?! ЧГК и это отслеживала. Впрочем, в неё входили не свободные люди свободного мира, а рабы тоталитарного строя, заявления которых изначально не принимаются во внимание. Так что — да, не зафиксировано…

А ведь прав был никому не известный референт НКИДа Мартьянов, когда в 1945 году предупреждал, что так и будет! В сентябре 1945 года в IV Европейский отдел НКИДа был направлен протокол заседания ЧГК по Катыни — по-видимому, для заключения о возможности его использования на Нюрнбергском процессе. Референт Европейского отдела Мартьянов дал по нему следующее заключение:

«22 сентября 1945 г. мною был просмотрен протокол 23 заседания ЧГК по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков от 12 января 1944 г.

Считаю, что поляки могут использовать показания свидетелей — бывшего начальника лагеря 1-OH Ветошникова В. М. и бывшего начальника движения Смоленского участка Западной ж. д. Иванова С. В. против этих свидетелей и, косвенно, против СССР.

Показание Ветошникова даёт основание полякам обвинить его в том, что он, как начальник лагеря, не принял своевременных мер к вывозу военнопленных офицеров польской армии в глубь страны. Показание Ветошникова может быть использовано против него и в той части, где он касается вывода поляков из прифронтовой полосы.

Ветошников в своём показании поднял вопрос о имевшейся возможности вывести поляков из прифронтовой зоны пешим порядком, но ничего не сделал для реализации этой возможности. Здесь показание Ветошникова сформулировано так, что ответственность за неиспользование этой возможности несёт не он, начальник лагеря Ветошников, а высшая инстанция — Москва.

Кроме вышеизложенного, поляки могут обвинить Ветошникова в том, что он выдал лагерь немцам, спасая себя, т. к. Ветошников не принял мер по эвакуации военнопленных польских офицеров, в критический момент находился вне лагеря, в Смоленске.

Показание другого свидетеля — б. начальника Смоленского участка Западной ж.д. Иванова С. В. также может быть использовано против нас. Иванов заявляет, что свободных вагонов у него не было и что, в случае, если бы они нашлись, то их всё равно нельзя было бы подать на трассу Гусино, т. к. она находилась под обстрелом.

Такая формулировка показания Иванова может быть истолкована поляками в том смысле, что он, Иванов, имел в своём распоряжении свободные вагоны, но не дал их под погрузку, мотивируя свой отказ тем, что трасса находится под обстрелом. Показания Ветошникова и Иванова в редакции ЧГК безусловно могут быть использованы поляками против СССР»[143].

Не поэтому ли, кстати, Сталин до последнего молчал о судьбе польских офицеров, отправленных под Смоленск? В Москве уже тогда было прекрасно известно, как настроено польское правительство — оно ухватилось бы за малейшую возможность любой провокации. Уж коль скоро лондонские поляки не побрезговали даже кампанией Геббельса…

И вот теперь комиссия Мэддена доказала правоту МИДовского референта. Именно это и поставили нашим в вину никогда толком не воевавшие американцы. А если бы Сталин рассказал про Смоленск Коту с Андерсом, всё это началось бы ещё в 1941-м?

Конечно, при таком подходе и результат предсказуем: высокая комиссия решила, что поляков расстрелял НКВД. Странно, если бы они решили иначе. А вот основания интересны. Ссылаться на «Википедию», конечно, дурной тон — но иногда бывает очень полезно. Вот какие основания для приговора перечисляет эта самая известная в мире интернет-энциклопедия.

«Заключение Комиссии объявляло СССР виновным в катынском убийстве на основании следующих признаков:

1. Противодействие расследованию МКК в 1943 г.

2. Нежелание приглашать нейтральных наблюдателей во время работы „Комиссии Бурденко“, кроме корреспондентов, согласно оценивших акцию как „целиком организованное шоу“.

3. Неспособность предъявить в Нюрнберге достаточно свидетельств немецкой вины.

4. Отказ от сотрудничества с расследованием Конгресса, несмотря на публичное и формальное обращение Комитета.

5. Неоспоримые свидетельства лиц, ранее заключённых в трёх лагерях, медицинских экспертов и наблюдателей.

6. Тот факт, что Сталин, Молотов и Берия до весны 1943 г. не отвечали полякам, где находятся лица, обнаруженные в Катыни.

7. Массированная пропагандистская кампания, устроенная против расследования Конгресса, что было расценено как выражение страха разоблачения».

Основания, как видим, убойные — особенно пункт 7. Единственный интересный пункт здесь — пятый. Конечно, основную массу этих свидетельств и доказательств мы уже знаем — но, может быть, появилось что-то новое?

Согласно утверждениям комиссии, по делу было допрошено более шестисот свидетелей. Правда, показания их исследователями катынской темы почему-то не тиражируются — надо полагать, ничего нового там не содержалось. Так что и мы не стали внимательно изучать все семь томов американских материалов, ограничившись только теми, которые советские дипломаты сочли необходимым доложить в Москву[144].

Среди свидетелей, впрочем, попадались персонажи весьма колоритные. Ганс Блесс, бывший солдат вермахта, приветствовал комиссию по расследованию нацистским салютом. Интересно, станет такой «истинный ариец» хоть в чём-то отходить от официальной германской версии, если он так верен уже поверженному режиму? Некий человек, лицо которого было скрыто белой маской-балахоном, дал показания, что видел русские вооружённые отряды в 1940 году, которые убивали поляков и сваливали их тела в одну могилу. О свидетеле не было известно ничего, кроме того, что это «просто поляк, который спасся бегством из русского лагеря военнопленных», во что комиссии предлагалось поверить. Естественно, под маской он спрятался, опасаясь страшной мести КГБ… Ещё один свидетель — бывший полковник Красной Армии Ершов, изменник Родины. Этот маску не надевал, однако когда он давал показания, из зала почему-то были удалены все фотокорреспонденты, а у того единственного, кто всё же сумел сфотографировать Ершова, отобрали плёнку. Интересно, почему — ведь фотография полковника наверняка осталась в кадровом управлении советской армии, и МГБ, при желании, нашёл бы её с лёгкостью необыкновенной.

Мы не будем предполагать, что поляка в маске рекрутировали из безработных солдат армии Андерса, а «полковника Ершова» отыскали в рядах парижских таксистов[145]. Это, в конце концов, неэтично по отношению к американским конгрессменам. Мы просто излагаем факты.

Из свидетелей, вроде бы рассказавших что-то новое по катынскому вопросу, известны двое. Это пленные американские офицеры, которых немцы тоже возили на раскопки. Один из них — полковник Ван Влит. Вернувшись в штаты, он в 1945 году написал доклад в Пентагон. Доклад был засекречен, с полковника взята подписка о неразглашении — интересно, что там можно было секретить? Потом, когда удалось добиться снятия грифа, оказалось, что доклад потеряли в канцелярии Министерства обороны. Тогда полковник восстановил по памяти текст, который и был рассекречен 18 сентября 1950 г.

Кроме этой детективной истории, о том, что видел в Катыни полковник ван Влит, ничего узнать не удалось. Однако бывший майор австралийской армии Лeo Пробин опубликовал в журнале мельбурнской унитарной церкви «Бикэн» любопытнейшую статью. Он сообщил, что находился в плену вместе с Ван Влитом и тот, вернувшись из Катынского леса, заявил, что убийства были делом рук немцев. Интересно, насколько доклад, утерянный в Министерстве обороны США, совпадал с восстановленным через пять лет текстом? О том, что правительство США могло надавить на полковника американской армии с целью побудить его дать «правильные» показания, мы писать не будем. Это абсолютно невозможно!

Ещё один свидетель — полковник Дональд Б. Стюарт, попавший в плен 15 февраля 1943 г. и оказавшийся в числе пленных американцев, которых немцы привезли в Козьи Горы. 11 октября 1951 г. он рассказывал комиссии Мэддена об увиденном:

«Каждый из нас отдельно пытался определить, сколько трупов находилось в могилах… Поскольку одна из могил была раскрыта до нижнего слоя трупов, мы могли подсчитать, сколько было слоёв; т. о. мы подсчитали число трупов в каждом ряду. Каждый из нас отдельно подсчитал число слоёв и число рядов. Позднее, когда мы посовещались и когда проверили друг у друга подсчёты, мы обнаружили, что насчитали около 10 000 трупов».

Интересно, как в американской армии с арифметикой? Даже по немецким данным, в самой глубокой могиле было около 3 тысяч тел, в остальных — меньше. А всего, как мы уже показывали, не больше 4–5 тысяч.

«Когда мы подошли к той могиле, то не немцы нам указали, а каждый из четырёх офицеров сам заметил, что эти люди были очень хорошо одеты. На них были сапоги. Чёрные сапоги из очень хорошей кожи… На них были кожаные каблуки, которые не были изношены; каблуки были в хорошем состоянии. Большинство из них было в бриджах из эластичного материала… Материал был очень хорошего качества и почти не изношен…

…Мы пришли к выводу, что эти офицеры не могли быть очень долго в плену к моменту своей смерти… Сапоги были совершенно не изношены…»

Всё очень мило, но вот что пишет в своей книге «Катынь» Юзеф Мацкевич, который, несомненно, посещал раскопки:

«В большинстве случаев мундиры были в хорошем состоянии, можно было распознать даже, из какой материи они сшиты, — только обесцветились. Все кожаные изделия, в том числе и сапоги, выглядели резиновыми».

Интересно, как свидетель смог увидеть «чёрные сапоги из очень хорошей кожи» и понять, что бриджи были сшиты из хорошего материала? Или ему показали какие-то специально подобранные трупы? Что касается не изношенных каблуков, то не знаем, как в Америке, а в России существовала такая профессия — сапожник. Этот человек ставил набойки, а при необходимости мог заменить изношенный каблук. Услуги сапожника стоили недорого и были вполне по карману даже пленным. Интересно, правда?

«В нескольких местах ямы были выкопаны глубоко, и немцы показали нам на дне их и вокруг них лежащие там белеющие кости и несколько чёрных резиновых галош…»

Это, по-видимому, опять загадочные русские могилы. Похоже, советские галоши производили на всех «западников» такое же неизгладимое впечатление, как на Чуковского Крокодила. Галоши с мистическим постоянством вылезают при эксгумациях и в свидетельских показаниях — от той, которую царапали румыны на свалке в Одессе, до найденных поляками под Харьковом в 1995 году.

Сделаны были комиссией и любопытные географические открытия.

«Вопрос. Вам известно на основании того, что вы слышали и читали, что в 1940 году русские владели той частью Польши?

Стюарт. Да, сэр. Русские владели той частью Польши…»

Это какой частью Польши — Смоленском? Конечно, члены комиссии наверняка долго и плодотворно общались с лондонскими поляками, но даже Пилсудский, кажется, не претендовал на Смоленск. Или претендовал?

И вот, наконец:

«Немцы, например, рассказали нам, где находились лагеря военнопленных, из которых прибыли эти люди… и они сказали нам, что нашли железнодорожные билеты для поездки домой с указанными на них именами этих людей».

Че-го?! Вы можете представить себе военнопленных, которые ностальгически хранят давно просроченные проездные билеты? Они ведь даже на самокрутки не годны… Скорее уж приходят в голову парни из ведомства Геббельса, обшаривающие кладовки варшавских ведомств в поисках того, что можно засунуть в катынские могилы. Впрочем, каким образом эти билеты могут свидетельствовать о том, что поляков расстрелял НКВД, всё равно неясно…

Любая уважающая себя комета должна обзавестись хвостом. Не стало исключением и «катынское дело». Его «хвост» — это множество мелких свидетельств, возникших уже постфактум. Большая часть — откровенная фантастика, придуманная иногда в развитие провокации, иногда из чистой любви к творчеству, а иной раз самозародившаяся в системе ОГГ — один (одна) гражданин(ка) говорил(а).

К первому можно отнести, например, вытащенный польским исследователем Ежи Лоеком за ушко на солнышко документ о «ликвидации» лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове. Как явствует из этой бумаги, в Смоленске работали части минского НКВД под прикрытием 190-го пехотного[146] полка. Из четырёх сотрудников, руководивших расстрелами, троих звали: Лев Рыбак, Хаим Финберг и Абрам Борисович[147]. Правда, эти фамилии сразу же заставляют искать в сенсации следы ведомства доктора Геббельса — это ведь у него как чекист, так непременно и еврей! Ну и, конечно же, выясняется, что документ был найден и опубликован немцами. Они много чего «нашли» и опубликовали, в 90-е годы перестроечные «историки» им помогли — а мы теперь разбирайся, какой приказ изначально был составлен на русском языке, а какой — на немецком и на русский переведён лишь потом[148].

Похоже, что из чистой любви к творчеству возникло знаменитое «письмо Пыха», которое пришло в советский МИД в 1953 году. Его автор долго и подробно рассказывает, как приехал в Катынь в качестве секретного сотрудника НКВД, как потом пришли немцы, его вместе с другими поляками расстреляли, и он выбрался из общей могилы. Всё бы ничего, но, во-первых, не вяжется по фактам и датам, во-вторых, в дальнейшем рассказе автора, залетевшего потом в армию Андерса, фигурируют уже тысячи человек, умерших от голода в лагерях польской армии под Красноводском (что не подтверждается ни одним документом), а в-третьих… Одному из авторов в своё время пришлось иметь дело с газетой «Новый Петербург», которая помимо прочего специализировалась на защите «жертв террора психиатров». И намётанный глаз сразу уловил в тексте письма, точнее в его стиле, некий до боли знакомый дух, и если по ходу чтения появится психиатрическая больница… Появилась! Ну что ж… Возможно, Пых и вправду был в Катыни — но в данной ситуации его свидетельство нам ничем помочь не может.

По сетям ОГГ распространялось множество самой разной информации — например, что семь тысяч поляков были погружены на две (!) баржи и утоплены в Баренцевом море. Без утонувшей баржи в рассказах о пленных, попавших в лапы революционеров, обойтись нельзя в принципе, это постоянный элемент фольклора ещё со времён французской революции. В данном случае мы имеем дело с вариантом «Титаник суперплюс» (учитывая размеры утопленных корыт) — а так всё то же самое.

Тех, кто любит возиться с подобными фактами и свидетельствами, отсылаем к книге Владислава Шведа «Тайна Катыни» — там этого много, сытно и вкусно. У нас — задача другая: проследить развитие провокации. И всё же о некоторых моментах, выявившихся позднее, следовало бы рассказать.

Путаница «катынских списков». Сразу же, ещё в 1943 году, немцы начали публиковать в польских газетах списки людей, которых будто бы удалось опознать. Проверял ли их кто-нибудь «на местности», то есть в Польше, неизвестно[149]. Однако некоторые факты пришли к историкам и журналистам «самотёком», а некоторые выявились по ходу изучения советских данных.

Так, например, немцы занимались банальными приписками, причём по мелочам. В списках эксгумированных пропускались номера. По подсчётам российского учёного Валентина Сахарова, пропущенных номеров было 124. Выявлено 59 случаев, когда вместо трупов регистрировались документы или предметы. Существовали в списках и «двойники» — когда под двумя номерами значился один и тот же человек. Таких случаев было немного, но они позволили немцам перейти заветную грань в четыре тысячи человек — по сравнению с заявленным числом в десять тысяч три выглядит как-то уж совсем несолидно.

Но есть находки и поважнее. В «катынских списках», когда в них начали разбираться, оказалось некоторое количество людей, которые содержались в Старобельском и Осташковском лагерях (хотя, как следует из документов, в Смоленск отправляли только пленных из Козельска). Таковых, по данным российского историка Юрия Зори — 543, а по польским данным — 230 человек. Откуда они там взялись?

Первая версия — банальные ошибки. Сличение этих списков, судя по тому, как они составлялись — занятие чрезвычайно увлекательное. В тех, что были напечатаны в 1943 году[150], польские фамилии записывались по-немецки, а потом снова переводились на польский язык. Вторые, советские лагерные — те же польские фамилии переводились уже на русский. Но всё же так можно перепутать пару десятков человек — однако не пять же сотен, двадцать процентов всех идентифицированных! Это ведь надо, чтобы в другом лагере имелся ещё и человек с созвучной фамилией…

Ну и откуда эти люди взялись в Козьих Горах? В рамках версии Геббельса, когда офицеров из Козельска отправили прямым ходом в Смоленск и в яму — надо полагать, из параллельного мира занесло, больше неоткуда. В реальности же, например, так: Берия, когда ему срочно понадобилось заткнуть дырку в железнодорожном строительстве, мог отобрать молодых и трудоспособных из всех лагерей. Кто ему помешает, когда план под угрозой? А потом заключённые из Севжелдорлага поехали в Смоленск. Или же пленных могли перевести туда по какой-либо иной причине.

Оплаканные заживо. Гораздо интереснее другой вопрос: существовали ли люди, которые значатся в списках, но либо погибли в других местах, либо вообще остались живы?

А как же? Конечно!

Мы уже упоминали о польском офицере Марьяне Рудковском, который умер в лагере в Польше, а значился в катынских списках. Были и другие. Ален Деко, например, рассказывает об удивительных открытиях Катерины Девилье.

«В одном из выпусков моего журнала „История обо всём“ я привёл статью Катерины Девилье „Что я знаю про Катынь“… Необычная судьба: юная француженка накануне войны оказалась вместе с родителями в Польше, а потом поступила на службу в Красную Армию в чине лейтенанта. Ей принадлежит первенство в расследовании катынских захоронений. Об этом она рассказывает в статье. В ней содержатся небезынтересные детали, которые, возможно, способны изменить некоторые, слишком поспешно сделанные выводы…

В апреле 1941 года Катерина Девилье была во Львове. Она узнала, что студенты, заключённые в Брест-Литовской крепости, будут освобождены. В этой же крепости с ноября 1939 года находился её дядя, и никто ничего не знал о его судьбе. Она разыскала студентов, чтобы что-нибудь разузнать относительно дяди. Увы, о нём они ничего не слышали. В качестве слабой компенсации они рассказали ей о своём товарище по камере, Збигневе Богусском.

Катерина была ошеломлена. Збигнев Богусский! Друг детства! Он служил в польской армии и попал в советский плен в сентябре 1939 года. Его отправили в лагерь польских военнопленных офицеров в Козельск, он бежал, но был пойман и во второй раз попал уже в Брест-Литовскую крепость. Львовские студенты встретили его там в апреле 1941-го. Он рассказывал им „массу пустяков, — пишет Катерина, — вспоминая своё детство и школу, пляж в Сопоте, старую каргу, которая не позволяла воровать конфеты, водяные бомбы…“ Неопровержимый вывод: „Несмотря на плохое обращение и частое пребывание в карцере, Збигнев, безусловно, был ещё жив в апреле 1941 года“»…

После начала войны Катерина попала на фронт, была ранена, снова воевала… Затем (судя по всему, в 1944 году) она сопровождала делегацию от 1-й польской армии, отправлявшуюся в Катынь.

«„Всё осталось так, как было при немцах. На площадке был установлен барак, который играл роль музея. Музея советских зверств, состоящего из экспонатов, отобранных с немецкой тщательностью. Всё там было сгруппировано, упорядочено и классифицировано, всюду ощущался невыносимый порядок в стиле Третьего Рейха. Книги с золотыми тиснениями и подписями именитых посетителей из-за рубежа, копии решений, ряд фотографий менее известных гостей — и всё это в алфавитном порядке. Бумаги, письма, карандаши, ручки, фотографии, портмоне казнённых и фотографии их трупов также в алфавитном порядке. В алфавитном же порядке список жертв Катыни, разделённый на равные промежутки по принципу принадлежности к одному бараку“.

И именно тогда Катерина испытала самое глубокое удивление в своей жизни. „В стопке на букву „А“ я увидела имя своего дяди, а на букву „Б“ — Збигнева Богусского. Збигнева, расстрелянного в марте 1940… и сидевшего в камере Брест-Литовской крепости с львовскими студентами в… апреле 1941-го?“

На секунду ей показалось, что она сошла с ума. Она кинулась к вещественным доказательствам. „Ящик дяди Христиана был пуст. В отделении Збигнева была его детская фотография и копия письма матери от 6 марта 1940 года. Подпись — его“. И снова — тень безумия: „Я ничего не понимаю“.

Она всё поняла уже через несколько месяцев. Или подумала, что поняла. Вернувшись однажды в Польшу, она встретила фронтового товарища, который был поражён странным обстоятельством — письмом, которое он якобы написал своей матери. В тот момент, когда письмо было написано, он находился где-то в хабаровских рудниках и вряд ли мог писать вообще что-либо. Но подпись под письмом, вне всяких сомнений, была его собственная. „Вот только письмо… Но я никогда не писал его!“

И в этот момент она поняла, что Катынь — дело, целиком сфабрикованное немцами».

Были и ещё уцелевшие. Владислав Швед пишет:

«Достаточно напомнить судьбу выдающегося польского юриста, профессора, подпоручика Ремигиуша Бежанека, числившегося в списках катынских жертв под № 1105, но прожившего в Польше после войны долгую и счастливую жизнь. Немцы в Катыни „опознали“ трупы и других вернувшихся после окончания войны в Польше людей…»[151]

Некоторые данные приведены в интервью с подполковником в отставке Борисом Тартаковским, бывшим офицером Войска Польского (того, которое формировалось в СССР). В 1991 году он написал письмо в редакцию «Военно-исторического журнала». Сотрудник журнала с ним встретился, и вот что рассказал Тартаковский:

«В Люблине к нам пришло пополнение, состоявшее из польских граждан. Среди прибывших были два сержанта — польские евреи. Один из них — Векслер, фамилии второго, к сожалению, не помню. Из беседы с ними узнал, что они находились в 1940–1941 гг. в советском лагере для военнопленных, расположенном в Козьих Горах, в так называемом Катынском лагере. Сержанты рассказали: когда немцы подходили к Смоленску, начальник лагеря приказал эвакуировать всех военнопленных. Железной дорогой этого сделать не смогли, то ли вагонов не хватало, то ли по какой другой причине. Тогда начальник лагеря приказал идти пешком, но поляки отказались. Среди военнопленных начался бунт. Правда, не совсем бунт, но поляки оказали охране сопротивление. Немцы уже подходили к лагерю, были слышны автоматные очереди. И в этот момент охрана лагеря и ещё несколько человек, в основном польские коммунисты, сочувствующие им и ещё те люди, которые считали, что от немцев им ничего хорошего ждать не приходится, в том числе и эти сержанты, ушли из лагеря»[152].

История опять же на первый взгляд странная — неужели охрана лагеря не могла справиться с заключёнными? Но только на первый. Давайте представим себе, как это было. Начальник в Смоленске, выбивает вагоны, лагерем управляет его заместитель. Немцы прорвались, уже слышна стрельба, ясно, что надо срочно уходить — и тут заключённые объявляют «сидячую забастовку», да ещё и баррикадируют, например, двери бараков. Что с ними делать — совершенно непонятно, их раз в десять больше, чем конвоя, инструкций никаких нет, приказов тоже, а за расстрел без приказа товарищ Берия поступит так, что мало не покажется. Да и времени уже нет, немцы, если застанут, не пощадят. Ну и что здесь невероятного, если охранники плюнули и ушли, прихватив с собой тех заключённых, кто не ждал от немцев ничего хорошего? Евреев да коммунистов, кого же ещё… Тот, кто был в лагере главным, вполне мог распорядиться бросить заключённых, что бы ему ни грозило: в этом случае он один пострадает, если же охрана останется — убьют всех.

Тот же Борис Тартаковский, рассказывает ещё об одном своём соприкосновении с «катынским делом».

«После освобождения Смоленщины в Катынь направилась комиссия под руководством академика Бурденко… Неверно утверждение о том, будто в состав комиссии не были включены польские граждане. Были, в том числе и жители Люблина. Для этих целей предоставлял машины первый автомобильный полк Войска Польского, в котором я тогда служил. Вместе с комиссией в Катынь выезжало и несколько наших шофёров.

После наша часть была расквартирована в городе Гродзиск-Мазовецки. Хозяйкой моей квартиры была вдова польского офицера, сидевшего в Катынском лагере. Так вот эта женщина показывала мне письмо от мужа из Катыни, датированное сентябрём 1941 года. Однажды мы пригласили пани Катажину в нашу часть, где она рассказала о судьбе своего супруга. А вскоре к ней домой пришли двое неизвестных мужчин и забрали это письмо. Кто были эти незнакомцы? С уверенностью сказать трудно. Однако можно сделать некоторые предположения. Дело в том, что в раздувании катынской трагедии принимала активное участие Армия Крайова, подчинявшаяся Польскому эмигрантскому правительству в Лондоне. Правда, с доказательствами у них было туго. Так, постоянно менялись цифры относительно числа жертв Катыни — от двенадцати тысяч человек до четырёх тысяч. Такие колебания стали возможны из-за того, что в списки погибших включались фамилии тех польских офицеров, которые погибли в других местах, а то и просто пропали без вести. Показательное с этой точки зрения событие произошло в городе Урсус, когда там находилась наша часть. В соседний дом вернулся майор Войска Польского, фамилия которого значилась в списках офицеров, расстрелянных в Катыни»[153].

Думаем, что если бы господа поляки (но только после окончательного отказа в компенсациях) взяли на себя труд разыскать родственников всех поимёнованных в катынских списках, они узнали бы много интересного. Вот только оно им надо? Они ведь наследники не «армии Людовой», а «Армии Крайовой», польского эмигрантского правительства…

Свидетели защиты. По разного рода публикациям рассыпаны мелкие свидетельства — их не один десяток. Они сводятся к одному: люди встречались либо с теми, кто был в лагерях под Смоленском, либо с теми, кто знал об этих лагерях.

Вот ещё несколько цитат из той же книги Деко:

«В 1945 году молодой норвежец Карл Иоссен заявил полиции в Осло, что Катынь — „самое удачное дело немецкой пропаганды во время войны“. В лагере Заксенхаузен Йоссен трудился вместе с другими заключёнными над поддельными польскими документами, старыми фотографиями…»

«…В 1958 году в Варшаве, во время процесса над Кохом, одним из нацистских палачей, орудовавших в Польше, берлинский булочник Пауль Бредоу под присягой заявил следующее: осенью 1941 года он служил под Смоленском, в составе войск связи вермахта. „Я видел своими глазами, как польские офицеры тянули телефонный кабель между Смоленском и Катынью. Когда потом объявили, что открыто Катынское захоронение, я находился там же и присутствовал при эксгумации. Конечно, я сразу узнал униформу, в которую были одеты польские офицеры осенью 1941 года“».

Что здесь важно — так это телефонный кабель. В одной из прошлых глав мы предположили, что гитлеровцы использовали захваченных поляков на работах по прокладке связи — и вдруг такое подтверждение…

Вот ещё — из воспоминаний француза Рене Кульмо, побывавшего в немецких концлагерях:

«В сентябре 1941 года в Шталаге II D нам объявили о приезде шести тысяч поляков. Их ждали, но прибыло только триста. Все в ужасном состоянии, с Запада. Поляки вначале были как во сне, они не говорили, но постепенно стали отходить. Помню одного капитана, Винзенского. Я немного понимал по-польски, а он по-французски. Он рассказал, что фрицы там, на Востоке, совершили чудовищное преступление. Почти все их друзья, в основном офицеры, были убиты. Винзенский и другие говорили, что СС уничтожили почти всю польскую элиту».

Дальше от лица Деко:

«Я спросил месье Кульмо: „Эти поляки говорили о Катыни?“ „Нет, тогда это название мне ни о чём не говорило. Но в 1943 году, когда начались все эти истории про Катынь, я вспомнил своих польских друзей и то, что они мне рассказывали про преступление на Востоке. Поэтому я всегда был убеждён, что за Катынь несут ответственность именно СС“».

Когда в СССР начала широко обсуждаться катынская тема, в газеты и журналы самотёком пошли письма. Мы приведём некоторые, самые интересные из них. Вот свидетельство, присланное в редакцию «Комсомольской правды» жителем Смоленска Н. А. Копытовым.

«С 1937 по 1941 годы, то есть до ухода в Советскую Армию, я работал начальником одного из отделов Западного облпотребсоюза. В конце февраля или начале марта 1940 года я был вызван к председателю облпотребсоюза Г. М. Цветкову, который поручил мне выехать в Козельск и организовать для пленных поляков повседневную торговлю. Вместе с председателем Козельского райпотребсоюза тов. Бодровым я приехал на место, где находился лагерь для польских военнопленных. Здесь мы встретились с начальником лагерной охраны в чине капитана. Согласовали с ним порядок работы ларька и ассортимент: из бакалеи — нитки трёх сортов, иголки разные, ножницы, папиросы дешёвые, пуговицы, из продовольствия — сыр, дешёвые конфеты, колбаса типа краковской, печенье, сахар и т. д. Командование подготовило место для торговли. Капитан пригласил посмотреть, как живут военнопленные. Их разместили в двух домах: в одном — рядовой состав, в другом — офицеры. Отношение к пленным полякам было очень гуманным»[154].

Совершенно исключительную инициативу проявил полковник в отставке Илья Кривой. 26 октября 2006 года он по собственному почину направил Генеральному прокурору заявление, где рассказал следующее. В 1939 году он был призван в армию и направлен на учёбу в Смоленское стрелково-пулемётное училище. И вот что было дальше:

«В 1940 и в 1941 гг. я несколько раз нёс караульную службу на КПП у ж/д переезда и купальне на берегу Днепра и регулярно строем ходил вместе с другими курсантами в городскую баню Смоленска. И практически каждый раз при этом я видел польских военнопленных, которых везли на автомашинах на работы или с работ на строящемся новом Минском шоссе, везли на работы и с работ где-то в районе самого Смоленска, или под конвоем строем вели на ремонт Витебского шоссе.

Первый раз я увидел польских военнопленных в начале лета 1940 г., когда нашу учебную роту в составе примерно 100 человек строем вели в баню в Смоленск. Мимо нас проехала колонна автомашин, в кузовах которых находились люди в польской военной форме. Когда курсанты моего взвода обратились к командиру взвода лейтенанту Чибисову с вопросом, кто они такие, Чибисов ответил нам, что это пленные поляки, лагеря которых находятся в Катынском лесу.

Другие офицеры и политработники училища также говорили нам, курсантам, что в Катынском лесу и западнее него располагаются лагеря военнопленных польских офицеров, причём уточняли при этом, что в этих лагерях содержатся лишь те поляки, которые оказывали ожесточённое сопротивление частям Красной Армии во время сентябрьской кампании 1939 года и взяты в плен непосредственно в ходе боевых действий…

Чаще всего военнопленных поляков мы видели во время их перевозки на грузовых автомашинах по 15–20 человек в каждом кузове колоннами от 4–5 до 15–20 автомобилей. Грузовики были советского производства, „полуторки“ ГАЗ-АА Горьковского автозавода или „трехтонки“ ЗИС-5… открытые, оборудованные скамейками для сидения, располагавшимися поперёк автомашин. Во время перевозки поляки сидели в кузовах на сиденьях лицом против направления движения, спиной к кабине водителя. Водители за рулём были в гражданском, но рядом с водителем в кабине обычно сидел охранник в военной форме. Один раз я видел охранника, сидящего вместе с поляками в кузове у заднего борта с карабином в руках. В то время курсанты училища (и я в том числе) были уверены, что эти конвоиры были бойцами войск НКВД, поскольку форма охранников у поляков внешне хотя и походила на обычную армейскую форму бойцов РККА, но у них были фуражки и петлицы синего цвета[155]… Кроме того, бойцы войск НКВД заметно отличались от бойцов РККА своим внешним поведением, а именно — держались более настороженно, замкнуто и неприветливо и избегали общения с посторонними. Вооружены конвоиры были карабинами. Винтовок, тем более винтовок с примкнутыми штыками, я у них не видел ни разу.

Летом 1941 г. я два-три раза лично видел пленных поляков на земляных работах по ремонту Витебского шоссе на участке от западной окраины Смоленска до пересечения железных дорог на Витебск и Минск в районе Гнездово… Обычно поляки работали на Витебском шоссе группами от 4–5 до 15–20 человек. При этом рядом с ними постоянно находился конвоир в форме войск НКВД с карабином наизготовку. Если группа пленных поляков была небольшая (4–5 человек) — то один конвоир, если группа в 15–20 человек или больше — то двое или трое конвоиров. Конвоиры посторонних лиц к работавшим полякам не подпускали. Местные жители относились к работающим на дороге полякам равнодушно и проходили мимо, не останавливаясь и не обращая на них особого внимания. Одну такую группу пленных поляков я довольно продолжительное время, в течение нескольких часов, наблюдал на Витебском шоссе в конце июля или начале августа 1940 г., когда дежурил на КПП у ж/д переезда. Та группа занимались расчисткой кюветов от мусора и укреплением откосов дороги, подсыпая лопатами на обочины и откосы приносимый на носилках щебень.

Запомнилось, что военная форма у пленных поляков различалась по покрою, фасону и цвету. Польских военнослужащих в форме чёрного цвета я не видел, однако утверждать этого с полной уверенностью не могу, так как из-за летней жары многие пленные снимали с себя кители, а иногда снимали даже и нательные рубахи, обматывая ими головы для защиты от солнца.

Среди одетых в униформу военнопленных поляков находились также и одетые в гражданскую одежду лица, но они терялись на фоне военных, в глаза сразу же бросались люди, одетые в польскую военную форму. Гражданских лиц в длинной чёрной одежде священнослужителей среди поляков я не видел. Ещё запомнилась такая странная деталь, что пленные польские офицеры и польские рядовые солдаты перевозились и работали совместно (позднее во время Великой Отечественной войны и после её окончания мы всегда отделяли пленных немецких офицеров от рядовых солдат и содержали тех и других раздельно).

Поведение пленных поляков, которых я видел летом 1940 г. и в начале лета 1941 г., внешне не отличалось от поведения немецких военнопленных, которых мне приходилось позднее видеть во время войны и после её окончания при аналогичных обстоятельствах. Запомнилось только то обстоятельство, что поляки более небрежно относились к своему внешнему виду, допуская неряшливость и различные вольности в форме своей одежды… Ещё одна запомнившаяся деталь — в традиционных четырёхугольных фуражках-„конфедератках“ польских офицеров было мало, на работу они обычно ездили в пилотках или с головами, замотанными неизвестно чем…

С полной ответственностью и категоричностью заявляю, что я польских военнопленных видел несколько раз в начале лета 1941 г., и последний раз я их видел буквально накануне Великой Отечественной войны, ориентировочно 15–16 июня 1941 года, во время перевозки польских военнопленных на автомашинах по Витебскому шоссе из Смоленска в направлении Гнездово…

…Смоленское стрелково-пулемётное училище эвакуировалось из гор. Смоленска в первой декаде июля 1941 г… Перед погрузкой в эшелон моей учебной роты, ориентировочно 5–6 июля 1941 г. (точную дату не помню), командир нашей роты капитан Сафонов зашёл в кабинет военного коменданта станции Смоленск. Придя оттуда уже в темноте, капитан Сафонов рассказал свободным в этот момент от погрузочных работ курсантам нашей роты (и мне в том числе), что в кабинете военного коменданта станции он (Сафонов) лично видел человека в форме лейтенанта госбезопасности, который, чуть ли не стоя на коленях, выпрашивал у коменданта эшелон для эвакуации пленных поляков из лагеря, но вагонов комендант ему не дал… Позднее в эшелоне в разговорах между собой курсанты говорили, что на месте коменданта они поступили бы точно так же и тоже эвакуировали бы в первую очередь своих соотечественников, а не польских пленных»[156].

Что тут можно сказать? Только одно: вот это память! Это ведь только часть рассказа полковника Кривого, в полном тексте, размещённом на сайте «Правда о Катыни», ещё множество самых разных подробностей.

Свидетели обвинения. Появились ли за столько лет свидетельства, подтверждающие версию, что поляков расстрелял НКВД? Ведь в реальных делах такого рода, по крайней мере в густонаселённой европейской части СССР, всегда находится множество свидетелей, даже спустя полвека.

Кое-что есть и на этой чаше весов. Главные улики — пресловутый «пакет № 1» и показания бывшего начальника УНКВД Тверской области Токарева, но их мы рассмотрим в следующих главах. А если говорить о мелочах, то, прямо скажем, негусто…

К заслуживающим внимания можно отнести так называемое «свидетельство Кагановича», которое записал историк А. Н. Колесник. В период с 1985 по 1991 год у него состоялось шесть бесед с Лазарем Моисеевичем. О поляках они говорили 6 ноября 1985 г. Любопытно, что позже Колеснику позвонили из КГБ и обязали не разглашать содержание беседы.

Каганович рассказал, что весной 1940 года руководство СССР приняло тяжёлое, но необходимое в той обстановке решение о расстреле 3196 преступников из числа польских граждан. Он говорил, что это были люди, причастные к массовому уничтожению советских военнопленных, а также сотрудники карательных органов, совершавшие преступления против СССР и польского рабочего движения в 20-е — 30-е годы[157]. Кроме них, были расстреляны уголовники из числа военнопленных, совершившие на территории СССР убийства, изнасилования, разбойные нападения.

Кроме Кагановича, в 1986 году примерно то же число — около трёх тысяч человек — назвал в телефонном разговоре бывший в 1940 году председателем Совнаркома Молотов. Цифру Кагановича — 3196 человек — в беседе с Колесником подтвердил также бывший нарком СССР по строительству С. 3. Гинзбург, хотя откуда он её узнал — непонятно. Может быть, операция являлась далеко не такой секретной, как её представляют?

В общем-то, ничего особенно потрясающего Лазарь Моисеевич не открыл. Статья 58.13 Уголовного Кодекса предусматривала в числе прочего и расстрел, шпионаж и бандитизм тоже карались соответственно. Да и те, кто мучил и убивал беззащитных пленников, по какой бы статье их ни провели, едва ли найдут сочувствие в современном обществе (по крайней мере, российском). Смущает только число — 3196 человек, с учётом того, что, по статистике НКВД, за весь год было расстреляно 1863 человека.

Впрочем, как Каганович, так и Молотов имели дело не с приговорами, а с расстрельными списками. А чем в то время являлся оный список — не совсем понятно. Политбюро могло как утверждать приговоры после их вынесения, так и санкционировать применение к данному человеку высшей меры перед судом. В этом случае вполне могло получиться так, что реально казнённых оказалось меньше, чем было имён в списке — Политбюро санкционировало, а суд взял и не приговорил. Конечно, поклонники журнала «Огонек» над подобным непослушанием в страшном сталинском СССР посмеются, однако в реальном (не по Хрущёву — Оруэллу) Советском Союзе такое вполне могло иметь место.

Как бы то ни было, к Катыни эти расстрелы не имеют ни малейшего отношения.

Несколько свидетельств местных жителей добыли польские кинодокументалисты по ходу съёмок фильма «Катынский лес». Выглядели они примерно следующим образом («пани Ванда» в приведённых диалогах — ведущая фильма, дочь погибшего в Катыни польского офицера):

«Пани Ванда. Вы видели этих людей. Вы должны помнить.

Свидетельница. Я уже этого ничего не могу Вам сказать. Вам по-честному говорю, что я уже ничего этого не помню. Ничего не могу я Вам сказать на эту тему. Не могу.

Пани Ванда. А что Вам сердце говорит?

Свидетельница. Ничего не могу; и не скажу ничего! Хотя и что знаю — Вы сами понимаете, почему. Вот так вот. Время такое. Сегодня я что-то Вам скажу; что-то расскажу; а потом… Все хочут пожить».

Вот разговор ещё с одной женщиной:

«Пани Ванда. Мне кажется, должны знать. Мне кажется, что Вы можете сказать. Как их везли здесь, железной дорогой? А потом как на эти Козьи Горки? Как это было? Как эти последние минуты моего отца здесь были? Как было? Как привезли их? Как потом везли на Козьи Горки?

Свидетельница. Ну как. Привезут с этого… Вот путь… Запасная [изображает железнодорожные пути жестами рук]… На запасной путь поставят. Приедет машина, подгоняют машину.

Пани Ванда. Да.

Свидетельница. И они лезут в машину. Ну, как „чёрный ворон“ машина. Ну, их посадят в эту машину — и повезли. Машина легковая наперёд, машина сзади за ними идёт.

Пани Ванда. А как их там вели?

Свидетельница. А там уж я не знаю, что с ними делали.

Пани Ванда. А выстрелы слышно было?

Свидетельница. Не, не слыхала, я дома не сидела.

Пани Ванда. Ну, а кто-нибудь слышал?

Свидетельница. Ну, может, кто и слышал…»

Ещё эпизод с той же женщиной:

«Свидетельница [с середины фразы]… „пук“, „пук“ — говорит ночью. И всё. Ладно, не плачь. А тады их откапывали, мы ходили глядеть. Не надо плакать. Теперь уже не вернёшь. Скока прошло.

Пани Ванда. И что люди говорили тогда? Жаловали?

Свидетельница. Ничего люди не говорили.

Пани Ванда. Боялись?

Свидетельница. Конечно, боялись».

А вот Михаил Кривозерцев, один из свидетелей «комиссии Бурденко», уже очень старый, говорит медленно, с паузами, и его дочь, Тамара Лаппо. Пусть читатель простит, но мы приведём, пожалуй, эту запись почти целиком, поскольку она интересна в первую очередь психологически.

«Тамара Лаппо. Там лес был хороший, туда ходили ягоды собирать, грибы, всё такое. Вдруг стало запретной зоной. Всё загородили, всё. Но мы, дети, всё равно туда лазали, потому что это под проволоку там вечно полно было грибов и ягод. И там этот дом был, этот ихний.

Перед самой войной стали возить. Кого, мы же не знали, поляков или кто там ещё был. Но факт тот, что на станцию приходили вагоны, такие вот, знаете, с решётками… И вот мы, дети, собираемся. Кругом стояли метров на сто, не пускали туда, конечно, но дети всё равно бегали. Взрослые-то боялись, а дети всё равно бегали. И я лично это видела. Трап, с этого вагона. С одной стороны стоит машина крытая для вещей. Вот идёт по трапу, какие у него там, что у него в руках есть, бросает туда, а сам садится в другую, в „воронок“ — „чёрный ворон“, как это у нас называется. Видела сама, что меня поразило, такой вот в чёрном, в таком, как накидка, может быть это ксёндз или кто это, в чёрном одеянии, в длинном, свободном [показывает жестами рук, как выглядело одеяние польского священника]. Вот это у меня запечатлелось, я его вот и помню все эти годы.

[монтажный стык в фонограмме]

Тамара Лаппо. Всё, повезли. И разговоры были такие — повезли в сторону Катыни. Что в Катынском лесу будут делать им колхоз.

[монтажный стык в фонограмме]

Тамара Лаппо [обращаясь к М. Кривозерцеву]. Ну, так расскажи, как было.

Михаил Кривозерцев. Я не буду показывать ничего. Что там есть, так пусть и умрёт.

Тамара Лаппо. Кого ты боишься?

Михаил Кривозерцев. Я никого не боюсь.

Тамара Лаппо. Ну, так чего ты?

Тамара Лаппо [обращаясь к „пани Ванде“]. Дело в том, что когда Сталин был ещё жив, в пятьдесят втором, наверное, году, когда поднялся этот вопрос, к нему, конечно, приезжали все эти наши.

Пани Ванда. И спрашивали?

Тамара Лаппо. И спрашивали. Ну, Вы сами знаете, что значит „спрашивали“. Спрашивали и говорили так, как надо сказать, а не так, как было. Почему? Потому что надо было же всему миру доказать, что это не Сталин сделал.

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Они есть, работают и сейчас. Ничего не сделаешь им. А полезешь — они тебя быстро уберут.

Тамара Лаппо. Батька, ну ты же знаешь, что вы говорили не то, что знали на самом деле… Ну, батька, тебе же уже мало осталось жить. Ну скажи уж лучше правду…

Тамара Лаппо [обращаясь к „пани Ванде“]. Ванда, понимаете, что его можно понять.

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Меня вызвали в Катынь, в деревню Катынь, понятно, ночью. Да. Ночь провёл на этих лживых делах. Ну вот, так что, эх, о-я-я!

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Вот то, что мы говорили, нашего ж там нет ничего.

Тамара Лаппо. Ну, так кто заставил вас так говорить?

Михаил Кривозерцев. А? А никто. Сам этот друг, который вёл всё это дело. Ну, так он сам написал, а потом прочитал. Правильно? — Правильно. Всё в порядке? — Распишитесь.

Пани Ванда. Сам написал?

Михаил Кривозерцев. Да, сам написал. Мы не имели право ничего говорить и поправлять следователя, что вот, мол, так и так, надо писать. Девятнадцать человек — это ж не просто. И каждый, как начинал один говорить, так и последний, девятнадцатый, также самое свою речь сказал.

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Ну, это знает точно весь народ, который здесь был, все знают о том, что это сделано всё большевиками. Вот так вот… Ой-ё-ё!

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. И всех порасстрелял, гад. Ещё удивительно, как он нас не расстрелял, вот этих свидетелей. Он ошибся, он после, наверное, жалел: „Ошибся, дурак!“

[монтажный стык в фонограмме]

Михаил Кривозерцев. Всё это дело происходит с очень давних-давних пор. В этом Катынском лесу расстреливали всё время. Тут люди похоронены-то разных мастей. Тут и цыгане, тут и русские, тут и поляки, и латыши. Всё, что хочешь. Хватает всех».

Это — самое внятное из найденных поляками свидетельств. В отличие от тех же Куропат, где примерно в то же время наши киношники нашли множество местных жителей, которые детьми лазали за забор, окружавший место расстрела, — посмотреть, что там происходит. Они могли себе это позволить — чекисты в местных, тем более в детей, не стреляли. Почему же таких очевидцев не было вокруг Козьих Гор?

Интересная история произошла с оставшимися в живых свидетелями «комиссии Бурденко». Когда в 1991 году их начали опрашивать следователи Главной военной прокуратуры, эти люди вдруг почему-то стали отказываться от своих показаний 1943 года.

Так, свидетель К. П. Егупова в 1943 году показала, что ездила на эксгумацию катынских могил и, будучи врачом, пришла к выводу, что трупы пролежали в земле не более двух лет. Теперь она заявила, что её вообще никто не допрашивал, и откуда появился протокол 1943 года, она не знает. Свидетели С. А. Семёнова и М. А. Киселёва также говорили, что не давали никаких показаний. То же и М. Г. Кривозерцев — после освобождения Смоленска его-де вызвали и предложили подписать протокол, и он подписал, так как боялся за жизнь себя и своей семьи. Некоторые свидетели утверждали, что поляков расстреляли сотрудники НКВД.

Но самый интересный финт проделала Алексеева, одна из трёх женщин, работавших на даче НКВД.

«В ходе прокурорского расследования, будучи допрошенной 31 января 1991 г., Алексеева кардинальным образом изменила свои показания. Теперь она говорила следующее… не видела никаких польских военнопленных и ничего не знает об их расстрелах. Никаких выстрелов не слышала. Когда Алексееву 12 марта 1991 г. прокуроры допрашивали ещё раз и ей были предъявлены показания, которые она давала в 1943–1946 гг., она испугалась и снова изменила показания, подтвердив то, что говорила в 1940-е годы»[158].

Судя по следующему абзацу, она была не одна такая.

«Попытки многих подтверждавших дату расстрела — 1941 г. — свидетелей „забыть“ прежние показания и как бы вынужденное их воспроизведение в прежнем виде при предъявлении подлинных документов того времени лишний раз подтверждают, что они давали ложные показания и подписку о сотрудничестве, о неразглашении истинных обстоятельств преступления из страха расправы за сотрудничество с немцами. В настоящее время они изменили свои показания в связи с новым подходом органов безопасности России к этой проблеме. Однако все свидетели боятся репрессий этих органов и в настоящее время»[159].

Кажется, до изменения подхода в отношении сотрудничества с немцами наши органы безопасности всё же не дошли. Впрочем, расследование Главной военной прокуратуры настолько специфично само по себе (о нём речь впереди), что трудно сказать, кого больше боялись допрашиваемые: КГБ или прокуроров? Хватка-то у них железная. А может статься, всё было ещё проще — зачем пугать, когда нужные показания можно легко добыть с помощью сотни долларов. Но вот когда допрашиваемых начинают уличать и впереди маячит ответственность за лжесвидетельство — тут уже, что называется, своя рубашка дороже баксов…

Ещё один, совершенно изумительный, рассказ опубликовала «Комсомольская правда». Житель Калуги И. Е. Харченко написал в редакцию следующее:

«В первых числах июля 1940 года наша команда из 50 красноармейцев и сержантов прибыла в город Смоленск, где формировался Первый зенитный артполк. Я был назначен комиссаром роты зенитно-пулемётного батальона. Эта должность давала возможность чаще бывать в городе, вести разговоры с жителями Смоленска. Помнится, уже тогда ходили слухи о польских офицерах, привезённых откуда-то из Козельска.

В начале июля 1941 года отделение, которым довелось мне командовать, было задействовано на охране штаба Западного фронта. Штаб располагался тогда в посёлке Гнездово, под Смоленском. В один из дней, когда в районе Ярцево был высажен вражеский десант, штаб и охранявшие его части перебазировались под Вязьму. Тогда я случайно встретил моего знакомого Николая Ляха, служившего в полку НКВД, который мне под большим секретом поведал, что в Гнездово по приказу Тимошенко и Мехлиса были расстреляны в конце июля 1941 года несколько тысяч польских офицеров, а затем была уничтожена и рота из их полка НКВД, участвовавшая в массовой казни. Николай не был участником расстрела поляков и узнал о нём случайно, но никому не рассказывал об этом, опасаясь за свою судьбу. Разумеется, и я об этом никому не говорил».

Однако в реальности товарищ сержант, бывший комиссаром роты и одновременно командиром отделения, попросту «гонит пургу», начитавшись «перестроечной» прессы. То, что его информатор перепутал апрель с июлем — это ещё мелочи. Однако любой солдат полка НКВД, регулярно посещавший политинформации, отлично знал, что ни доблестный командующий войсками Северо-Западного фронта, командарм 1-го ранга Тимошенко, ни начальник Главного политуправления РККА товарищ Мехлис никогда не имели ни малейшего отношения к их ведомству и ничего никому в нём приказать не могли. А уж что касается уничтоженной для обеспечения секретности роты бойцов войск НКВД… Да-да, это мы знаем. Их расстрелял взвод автоматчиков, тех, в свою очередь, порезали из пулемёта, пулемётчиков задавил танк, на танк сбросил бомбу аэроплан, а лётчика застрелил лично Берия. И никаких концов…

Так что с подтверждениями «версии Геббельса» по-прежнему кисло…

Секреты Вяземлага. Удалось установить даже предполагаемую «внутреннюю» нумерацию трёх смоленских лагерей (естественно, с обозначением «ОН» они фигурировали только вне ведомства). В 2004 году Владислав Швед раскопал документы по Вяземлагу. В 1941 году он состоял из 12 лагерных отделений. В девяти из них содержались обычные советские уголовнички, а вот кто сидел ещё в трёх, которые значились в документах как «асфальто-бетонные районы» (Купринский АБР № 10, Смоленский АБР № 9 и Краснинский АБР № 11) — непонятно. Зато места их расположения совпадают с дислокацией трёх лагерей «ОН», упомянутых майором Ветошниковым — которого, кстати, неизвестно почему объявили несуществующим.

Хотя сказать, что майор Ветошников не существовал, можно только в том случае, если удастся перетрясти картотеку НКВД за 1940–1944 годы и честно доложить: в Смоленском УНКВД не значится, временно из другой области не командирован, в центральном аппарате такого не было, в ГУЛАГе не числится… Покажите человека, которому удавалось добыть из ФСБ такие сведения. Просто покажите, чтобы зарисовать иголками в уголках глаз образ того, кто сделал невозможное…

О том, что собака зарыта именно в расположении Вяземлага, косвенно свидетельствует и странная история, приключившаяся с документацией этих лагерей, о которой рассказал Сергей Стрыгин.

«По неизвестной причине в фонде Главного управления аэродромного строительства НКВД в ГАРФе отсутствуют объяснительные записки от начальников трёх лагерных отделений Вяземлага — Смоленского, Купринскогор и Краснинского асфальто-бетонных районов — об обстоятельствах эвакуации летом 1941 года личного состава и техники. По все остальным девяти АБР Вяземлага такие записки есть, а по трём указанным — нет…

Депутатом Государственной Думы РФ В. И. Илюхиным выявлен факт изъятия в 1964 году из хранящихся в Информационном центре УМВД по Пензенской области архивных фондов Вяземского исправительно-трудового лагеря НКВД всех документов, касающихся заключённых, содержавшихся в 1940–1941 годах в Смоленском, Купринском и Краснинском асфальто-бетонных районах Вяземлага. Документы были вывезены из Пензы в Москву; где затерялись. По некоторым данным, вывезенные в 1964 году из Пензы документы о польском контингенте Вяземлага периода 1940–1941 годов были помещены на спецхранение в Центральный государственный архив народного хозяйства СССР (ныне — Российский государственный архив экономики), откуда они были вторично изъяты в 1996 году и направлены на спецхранение в Архив Президента Российской федерации»[160].

Таким же образом из рассекреченного архивного фонда 136-го конвойного батальона войск НКВД были изъяты многие оперативные приказы за 1940–1941 гг., относящиеся как раз к тому времени, когда этот батальон конвоировал польских военнопленных.

Интереснейший документ, кстати, нашёл российский историк Валентин Сахаров. Называется он «Сведения о характере и сроках осуждения заключённых, отконвоированных эшелонными, сквозными и плановыми конвоями частей и соединений конвойных войск НКВД СССР за 2-й квартал 1940 г.». Так вот, при передаче польских военнопленных из Козельского лагеря в распоряжение УНКВД по Смоленской области их охранял 136-й батальон 226-го полка КВ. За 2-й квартал он отконвоировал 10 916 человек, из них осуждённых к разным срокам заключения было 5769 человек (большей частью сроки были до трёх лет — 4300), кроме того — 2512 подследственных и 2635 ссыльных[161].

Обратите внимание: число осужденных на малые сроки практически полностью совпадает с числом отправленных из Козельска военнопленных (4404 человека). Стало быть, их всё-таки осудили. Если говорить о «зеркале Танненберга», то логика здесь простая и прямая, и попадание сразу по двум зайцам. Гитлер мог требовать выдачи военнопленных, но не уголовных преступников, осужденных по советским законам — это раз. Кроме того, советское правительство решало и проблему статуса польских офицеров. Напоминаем: основания считать их военнопленными у нас имелись только в том случае, если СССР признает правительство Сикорского и, соответственно, объявленную им войну. После окончания германо-польской войны считать их интернированными также не было оснований. Учитывая инициативы лондонского правительства, им нельзя было позволить свободно жить на территории СССР, пакт о ненападении не позволял выслать бывших пленных за границу, а выдавать их Гитлеру очень не хотелось. Да, но что с ними делать, когда трёхлетний срок закончится? А ничего, потому что раньше, чем он закончится, начнётся война, перестанет действовать пакт о ненападении, а польские офицеры станут естественными союзниками СССР…

И всё-таки айнзатцкоманда! Помните француженку, сопровождавшую делегации в Катынь, о которой рассказывал Деко?

«У Катерины Девилье было большое преимущество во время её пребывания в Катыни перед западными журналистами: она могла непосредственно общаться с местным населением. И что же она узнала? К осени 1941 года „жители деревень, в районе Гнездово, возле Смоленска были насильственно депортированы. Более удалённые деревни не тронули. Однажды пришли немецкие солдаты полка связи № 537. Они установили в лесу громкоговорители и смертельно напились.

Несколько человек расквартировали у местных жителей. Они уже немного понимали по-русски и разговаривали со своими хозяевами. Поэтому известны некоторые имена: солдат Гезеке, сержант Рози, адъютант Ламмерт, шеф-адъютант Крименский, лейтенант Готт, полковник Аренс. Местные жители запомнили их навсегда, поскольку, пока их, в свою очередь, не депортировали, каждый день слышали, как из леса доносились немецкие военные марши и выстрелы. Возвращались пьяные, залитые кровью солдаты. По пьянке они многое рассказывали. Связной полк 537? Чушь, на самом деле они принадлежат к группе десанта „айнзатцкоммандо“ СС II, а сейчас прибыли с Украины, где уничтожили всех киевских евреев. А кого же они убивают здесь? Тоже евреев? Солдаты смеялись. О нет, более тонкая, ручная работа, с револьвером… Лучше, много лучше. Об этом рассказывали крестьяне, пережившие ужасы немецких лагерей и вернувшиеся домой после войны. Но за пределами СССР никто об этом не знал, никто не услышал эти слова“».

Тут, конечно, вопросов много. Картина, нарисованная Катериной Девилье, во многом не совпадает с той мозаикой, которую мы сложили ранее, зато несколько её расширяет и детализирует. Например, в ней говорится о двух депортациях. Первая, по-видимому, относится к сентябрю 1941 года, когда выселяли жителей населённых пунктов, находившихся поблизости от штаба фронта. Вторая — к осени 1943-го, когда немцы, перед тем как покинуть советскую территорию, заставляли жителей в принудительном порядке эвакуироваться или просто угоняли в Германию на работу.

Затем — имена, с которыми какая-то путаница. В частности, Аренс уж никак не мог быть в расстрельной команде. Но это-то как раз объясняется просто. После того как сперва НКВД, а потом и другие комиссии пытались узнать у местных жителей имена связистов, называя при этом те, что уже были известны, крестьяне вспомнили бы и тех, кого в их домах никогда не было.

Согласно показаниям трёх работавших на даче девушек, немцы, производившие расстрелы, вроде бы обитали на даче НКВД. Но это не значит, что там жила вся команда — кто-то мог устроиться и у местных жителей, почему нет? Особенно после того, как в Козьи Горы перебазировался весь полк связи и на даче стало тесно.

Откуда они знали русский? Если бы это были связисты, то надо начинать чесать в затылке. А для айнзатцкоманды всё закономерно: они ведь не только расстреливали, но и допрашивали, сортировали пленников, работали с захваченными документами, так что должны были в какой-то мере знать язык. Каким образом пистолет (вальтер или парабеллум) превратился в револьвер? Тоже нетрудно понять: ещё с гражданской у русского простого человека всё, что маленькое и стреляет, именовалось револьвером. Пистолетом оно стало именоваться после Великой Отечественной.

Непонятны ещё упоминания о расстрелах в Киеве. Они проводились с 29 сентября по 11 октября, то есть раньше середины октября эти солдаты появиться в деревнях не могли, а польских офицеров расстреливали в сентябре. Но, во-первых, кто сказал, что только в сентябре? Во-вторых, кто сказал, что были эти каратели именно в Киеве а не, скажем в Киевской области или просто на Украине: «Где-где, говоришь, стреляли? Украйнен? Это где Киев, да?» «О, я, я, Киев…» А в-третьих — кто сказал, что в Козьих Горах стреляли только поляков? «Русские могилы», которых никто не считал и не раскапывал, тоже ведь кем-то наполнялись…

Да, но Украина — это сфера действия группы армий «Юг». Как команда оттуда попала под Смоленск? Тоже, в общем-то, ничего невозможного. На Украине функции айнзатцкоманд достаточно успешно выполняли местные кадры — в первую очередь украинские националисты. В Белоруссии и на западе России с карателями «из своих» было намного хуже, настолько хуже, что в Белоруссию жечь деревни привозили украинцев, а в Ленинградскую область — эстонцев. Так что СД вполне могла и перегруппировать силы, направив под Смоленск расстрельную команду с Украины.

Как видим, можно и эти свидетельства вписать в общую картину без особых натяжек, не говоря уже о вопиющих противоречиях.

Железные гильзы. Ещё одну любопытную вещь рассказал в своей беседе 24 сентября 2010 года в прямом эфире КМ ТВ известный журналист Анатолий Вассерман — впрочем, и до того эта тема неоднократно появлялась на различных исторических и военных форумах.

«В опубликованном немцами сборнике документов по Катыни… есть фотография нескольких гильз, найденных в раскопе. Гильзы эти поражены коррозией, но даже по чёрно-белой фотографии видно, что коррозия очень характерного типа, так могут коррозировать только гильзы из биметалла, то есть стальная гильза, покрытая медным сплавом. Гильзы чисто стальные, покрытые, например, гидроизолирующим лаком, или чисто из медных сплавов, коррозируют совершенно иначе. Это настолько узнаваемо, что любой человек, который хоть раз держал в руках ржавую гильзу, скажет это однозначно. Так вот гильзы были калибров 7,65х17 мм и 9х17 мм. Первое число — это калибр ствола, второе — длина гильзы. Биметаллические гильзы этих калибров выпускали только немцы, больше никто. И выпускали их только начиная с конца лета 1940 года.

Ведущий. Советский Союз их не закупал?

А. В. Расстрел, по официальной датировке, был весной 1940-го. То есть, даже если бы Советский Союз купил партию этих гильз, он бы не успел их использовать. Понимаете, есть вещи, которые можно долго анализировать и интерпретировать разными способами, но бывают и вещи однозначные. Их по латыни называют „Experimentum crucis“ — дословно „крестовый опыт“… Результат такого опыта может однозначно отвергнуть какие-то предположения. В данном случае самой фотографии этих гильз вполне достаточно для того, чтобы однозначно исключить датировку расстрела весной 1940 года…»[162]

Тайны гнездовских курганов. Если читатель помнит, в заявлении Совинформбюро промелькнула странная на первый взгляд фраза о том, что

«…именно близ деревни Гнездовой находятся археологические раскопки исторического „Гнездовского могильника“».

Над ней ещё так весело потешались ребята Геббельса: мол, вот до каких нелепостей докатились большевики в своей попытке оправдаться.

Однако Гнездовский могильник существует, и координаты его до секунд совпадают с координатами Козьих Гор. Это открытый в 1867 году археологический комплекс IX–XVII веков, который до сих пор является крупнейшим в Восточной и Северной Европе. Ещё до войны ему был присвоен статус государственного заповедника. Комплекс состоит из трёх тысяч курганов и занимает площадь в несколько квадратных километров. Его территория, расположенная на высоком берегу Днепра, начинается с 12-го километра (если ехать из Смоленска) по левую сторону Витебского шоссе, с той же стороны, что и Козьи Горы, примерно в районе одноимённой станции. Курганы расположены в лесу и в поле.

В центре древнего Гнездово, поселения, возникшего раньше Смоленска, находилось городище, укреплённая часть города, недалеко был расположен посад, а за ним кладбище, которое, по признанию специалистов, является самым большим языческим кладбищем в мире.

У немцев имелись свои виды на древнее городище. В идеологии гитлеровской Германии большое значение придавалось «расоведению и преистории (археологии)». «Преисторией» занимались конкурирующие друг с другом археологические подразделения СС и ведущего идеолога национал-социализма, а во время войны министра оккупированных восточных территорий Розенберга. После начала Второй Мировой войны его сотрудники занимались изъятием ценностей, а также раскопками практически на всех оккупированных Третьим Рейхом территориях.

Осенью 1942 года для изучения гнездовского городища прибыл археолог Клаус Раддац, который до этого успел поработать в Виннице. В Гнездово Раддац, по свидетельству другого «розенберговского» археолога, Энгеля, «раскапывал курганы с привлечением военнопленных». Но почему-то после отъезда этого учёного «всем стали показывать выкопанных поляков», а не добытые им археологические находки. Неизвестно, что раскапывал Раддац и в Виннице — зато известно, что и там нашли рвы с «жертвами НКВД».

Археологи экспедиции АН СССР, по поручению ЧГК проводившие в 1944 году экспертные работы в этом районе, отметили уничтожение более двадцати курганов. На вершине самого высокого холма немцы установили зенитную батарею. А в центре главной группы курганов они организовали обжиг известняка. Был отрыта земляная выработка размером 5,7 х 9 м и глубиной более 3 м, рядом сооружены специальные печи. Помните, доктор Бутц говорил о наличии извести в катынских могилах? Ни под Харьковом, ни в Медном следов извести не нашли, а в Козьих Горах её применяли в больших количествах. С учётом того, что именно немцы устроили здесь печи, её наличие — ещё одно дополнительное свидетельство об «авторстве» катынских расстрелов.

Джекоб едва сдержался, чтобы из свойственного всем журналистам ехидства не спросить: а должен ли русский народ покаяться за то, что он победил немцев во Второй мировой войне?

(Алексей Щербаков. Интервенция)

После того как отработала «Комиссия Мэддена», можно было сказать, что геббельсовская провокация удалась так, как маленький рейхсминистр, наверное, и сам не предполагал и даже мечтать не мог. Подкрепленное на таких высотах, как Капитолийский холм[163], нюрнбергское непризнание вины гитлеровской Германии плавно перетекло в признание вины СССР. Доказательств, правда, не прибавилось — но когда пропагандистская кампания утруждала себя такими пустяками?

Тема особенно не педалировалась, но тлела себе потихоньку, как огонь в торфянике: немножко тепла, немножко дыма, иногда займётся какое-нибудь деревце — а в общем-то ничего катастрофичного… на первый взгляд.

Единственная страна, в которой катынский огонь не угасал никогда — это, разумеется, Польша. Несмотря на социализм, идеологию, польско-советскую дружбу и прочая, прочая…

Отход от советской версии катынского расстрела начался в Польше в 1956 году, когда на волне десталинизации к власти пришёл Владислав Гомулка, бывший «узник совести», в 1951–1954 гг. сидевший в тюрьме по обвинению в правонационалистическом уклоне. С его приходом Катынь стала в Польше запретной темой. Пропаганда о ней молчала, из «Большой всеобщей энциклопедии» была изъята статья «Катынь», на кресте в «Катынской долине» Повонзковского кладбища в Варшаве не была указана дата смерти. Такая вот безмолвная демонстрация, когда люди вроде бы и молчат, но, как сказано в одной современной комедии, «громко думают».

Ничего удивительного в этом нет. Многовековые проблемы нельзя решить за несколько лет. И если уж даже Вторая мировая война не излечила поляков от любви к Западу и настороженности по отношению к «москалям»… Взять ту же Британию: именно британские провокационные обещания помощи вообще втравили Польшу в войну с Гитлером — и всё равно неистребимо было желание господ офицеров воевать на стороне британской армии, как послушная собачка, которая, как бы с ней ни обращались, всё равно бежит на хозяйский свист. Это о любви. Теперь — о ненависти.

Ян Карский до войны был дипломатом, пару лет пробыл в советских лагерях, затем стал курьером между эмигрантским правительством в Лондоне и польским подпольем, после войны обосновался в США. В 2000 году, незадолго до смерти, дал интервью журналу «Новая Польша», где, в частности, говорил:

«И ещё одно, о чём поляки не хотят помнить: не было ни одной англо-американской конференции, посвящённой западным границам Польши. Англичане и американцы, наоборот, протестовали: нельзя отдавать Польше эти огромные территории на Западе. Границу на Одере-Нейсе мы получили только по милости Сталина. Он не уступал и настаивал: полякам это полагается. Разумеется, у Сталина были свои планы — он хотел поссорить немцев с поляками на вечные времена…»

Это — не лечится!

Польское общество упорно возвращалось к старой доминанте: недоверию к «москалям», комплексу «восьми воеводств» и пр. И, естественно, как на советских кухнях обсуждался «тридцать седьмой год», так на польских — Катынь. Эти настроения росли и крепли, в 80-е годы вырвались на поверхность… ну и пусть их, в конце концов! Мы уже достаточно писали про польскую доминанту, она не менялась и не изменится никогда. Уж если за спасение от Гитлера — никакой благодарности…

Журналист Виктор Литовкин в материале «Польский капкан» пишет:

«17 сентября в Польше „торжественно отметили“, так буквально говорилось в сообщении информагентств, „67-ю годовщину вторжения советских войск в восточные районы Польши“. Прошли митинги, демонстрации, акции протеста… При этом мне бросилось в глаза, что 1 сентября, 67-ю годовщину начала Второй мировой войны, агрессии против Польши фашистской Германии и начала уничтожения её, как государства, в Варшаве почему-то проигнорировали. Не было ни митингов, ни демонстраций, да и памятников, как я помню, в столице нашего соседа тому событию посвящено гораздо меньше, чем, к примеру, „советской оккупации“ и „депортации польского народа в Сибирь“. Это было, пожалуй, одно из самых сильных моих впечатлений от посещения Варшавы» [164].

Ну-ну… Неужели панове наконец опомнились и осознали: столкновение с СССР после Рижского договора было неизбежно, а война с Гитлером — это результат идиотизма их собственного правительства? Надо же было оттолкнуть такого прекрасного союзника! Немножко уступчивости, и не Красная Армия перешла бы польскую границу, а Войско Польское маршировало бы по вожделённой Белоруссии в составе группы «Центр». Есть отчего притихнуть 1 сентября, право, есть…

Хотя случаются вещи и похлеще переноса акцентов:

«На днях мне позвонила из Варшавы знакомая журналистка.

— Не могли бы вы, Виктор, найти мне человека, участника вторжения в Польшу, — спросила она. — Хочу взять у него интервью.

— Какого „вторжения“? — не понял я. — Вы имеете в виду „участие в освобождении Польши от фашистов в 1944–1945 годах“?

Коллега на том конце провода замялась.

— У нас принято называть это событие „вторжением“» [165].

Комментировать надо?

…«Польское правительство в изгнании» после войны так и осталось в Англии. Резиденция «президента» располагалась в лондонском квартале Челси. Естественно, официально Британия это правительство не признавала, но и деятельности его не препятствовала. Так что неудивительно, что в следующий раз после комиссии Мэддена катынская тема всплыла именно там.

В 1971 году вдруг началась кампания в британских СМИ. Газеты одна за другой стали публиковать какие-то «воспоминания очевидцев», Би-би-си подготовил к показу фильм о «Катынском деле», готовилась к печати книга «Катынь — беспрецедентное преступление». Затем некий комитет начал собирать средства на установку памятника. Газеты утверждали, что уже и место определено — обелиск появится в Лондоне, в районе Кенсингтон — Челси. Советское правительство, как положено, протестовало, но тщетно — это ведь была общественная инициатива, и пока она не нарушает английских законов, прикрыть её нельзя.

Затем, в апреле 1980 года, базировавшийся в Париже русский диссидентский журнал «Континент» внезапно разразился редакционной статьей «Оглянись в раскаянье».

«В эти памятные и скорбные для Польши дни мы, советские правозащитники, хотим ещё раз заверить своих польских друзей, а в их лице и весь польский народ, что никто из нас никогда не забывал и не забудет о той ответственности, которую несёт наша страна за преступление, совершённое её официальными представителями в Катыни.

Мы уверены, что уже недалёк тот день, когда наш народ воздаст должное всем участникам этой трагедии, как палачам, так и жертвам: одним — в меру их злодеяния, другим — в меру их мученичества»[166].

Что там услышал «польский народ» — непонятно, однако французские газеты честно отозвались на сенсацию. Мировая общественность, роль которой в «прекрасном новом мире» замещают СМИ, к тому времени давно забыла начало этой истории, и постепенно складывалось обратное мнение: советское правительство приказало расстрелять поляков и попыталось свалить своё преступление на немцев. А уж в Польше это совершенно точно знали с самого начала, и никакие улики им были не аргумент. Ещё чего: поправлять высшее знание какими-то низменными железками да свидетельствами «москалей».

…В СССР шли свои процессы. В 1953 году к власти пришёл Хрущёв — очень странный генсек, одновременно запустивший множество экономических, политических, идеологических механизмов, что привели через 35 лет к крушению социализма и развалу СССР. А вот интересно: додумался ли он до того, чтобы разыграть в процессе «десталинизации» катынскую карту? А почему нет? Учитывая, каким грубым враньём являлась, например, знаменитая речь на XX съезде, он вполне мог применить в борьбе со своим великим предшественником и эту историю. Тем более что репрессии особого впечатления на мировую общественность не произвели — режут русские друг друга, ну и пёс с ними! А тут тема, имеющая международное звучание…

Есть одно… не то чтобы свидетельство, а тень, даже тень тени — но есть. Ставший в октябре 1956 года первым секретарём ЦК ПОРП Владислав Гомулка, как и другие лидеры стран Варшавского Договора, довольно часто бывал в СССР. И вот во время одного из таких визитов, предположительно в 1958–1959 году, и зашёл разговор о Катыни. История обнародования этого эпизода политической биографии «кукурузного генсека» сложна и запутанна. Авторы книги «Катынский синдром», которые её привели, ссылаются на бывшего сотрудника ЦК КПСС П. К. Костикова, тот, в свою очередь, узнал от другого сотрудника ЦК, Я. Ф. Дзержинского, о разговоре Хрущёва и Гомулки, свидетелем которого тот стал по долгу службы.

«Разговор произошёл во время официального визита Гомулки в Москву, накануне выступления на митинге дружбы на одном из предприятий. Хрущёв был основательно под хмельком, рассуждал в привычном ключе о Сталине и его преступлениях и неожиданно предложил сказать на митинге о Катыни как злодеянии Сталина, с тем чтобы Гомулка поддержал это выступление заявлением, что польский народ осуждает это деяние. Оба руководителя отдают почести убитым и (в духе принятых идеологем) завершают митинг констатацией, что общие несчастья, порождение политики Сталина, сплачивают народы, укрепляют дружбу и братство».

Польский лидер пришёл в ужас.

«Гомулка слушал его в огромном напряжении. Через минуту он отозвался сдавленным голосом:

— Вы не отдаёте себе отчёта, какое эхо это может вызвать в нашем народе, какие реакции и настроения, как это может повлиять на польско-советские отношения. Это для нас очень трагичное дело, серьёзное, оно не годится для того, чтобы о нём говорить на митингах. Это могло бы вызвать цепную реакцию. А документы у вас есть? А где лежат офицеры? Все в Катыни? Или ещё где-то? Вы готовы ответить на все вопросы семей? Нет? Этого дела, Никита Сергеевич, так решить не удастся. Если вопрос созрел для выяснения, надо это сделать, но серьёзно, и знать, как повести себя по отношению к последствиям, которые вызовет публичное обнародование дела. Нет, на митинге не будем это начинать.

Хрущёв ещё пробовал уговаривать Гомулку завершить Катынское дело на завтрашнем митинге, но Веслав не уступил»[167].

Итак, единственный источник, тень облака, мелькнувшая над полем… однако тень достаточно правдоподобная. Хрущёв обычно действовал именно так: прокукарекаю, а там хоть потоп. Ведь и речь, которую он произнёс на XX съезде, по воспоминаниям причастных к делу людей, была не той, которая готовилась. Выйти, сказать, сделать что-либо непоправимое, что никогда бы не прошло, если бы готовилось обычным порядком. Действовать так, как предлагал Гомулка — «серьёзно», — его не устраивало ни в коей мере. Во-первых, Политбюро торпедирует это великое начинание, а во-вторых — польский лидер потребовал обеспечивающие документы, а где их взять?

По сведениям того же Костикова, когда Гомулка позднее попытался вернуться к катынской теме, Хрущёв его оборвал:

«Вы хотели документов. Нет документов. Нужно было народу сказать попросту. Я предлагал… Не будем возвращаться к этому делу»[168].

…Как бы то ни было, в 50-е годы катынская мина в СССР не сработала — а ведь это разоблачение, пожалуй, могло уже тогда взорвать Варшавский Договор и нарушить хрупкое равновесие сил в мире. И кому потом, в ядерной пустыне новой Европы, была бы интересна правда…

Однако в 1964 году Хрущёва сняли, пришёл Брежнев, фронтовик и патриот, и «разоблачительные» настроения были похоронены почти на двадцать пять лет, до прихода к власти Горбачёва.

…По свидетельству В. А. Александрова, бывшего помощника секретаря ЦК КПСС Вадима Медведева, в СССР «катынское дело» всплыло осенью 1987 года. Тогда четыре человека направили в ЦК записку. Это были сам Медведев, который до того, как стал секретарём, возглавлял отдел по связям с социалистическими странами, Соколов (по-видимому, тогдашний министр обороны, кандидат в члены Политбюро Сергей Соколов), министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе и ещё один секретарь ЦК, приснопамятный Александр Яковлев. В 1992 году Александров вспоминал:

«В записке „четырёх“ практически ставился вопрос о внесении ясности в эту страницу истории, подводился вывод о необходимости признать вину сталинского режима и снять этот моральный груз с советско-польских отношений. Записка была внесена в расчёте обсудить её на Политбюро 17 декабря 1987 г., когда обсуждался вопрос о подготовке к визиту Горбачёва в Польшу летом 1988 г…»

Обратите внимание: здесь ведь говорится не о расследовании, а о «признании вины сталинского режима». Но откуда авторы взяли, что в расстреле виноват именно сталинский режим? Появились какие-то новые данные? Нет, потому что в последующие годы Яковлев сотоварищи лихорадочно искали хоть какие-то документы по Катыни — искали и найти не могли. Получается, что это — задание? Но кто его дал? Неужели поляки?

Впрочем, не одни поляки яростно разыгрывали катынскую карту, но и ещё одно государство, главный конкурент СССР за влияние на планете. Был там и свой поляк, зоологический русофоб Збигнев Бжезинский, однако не стоит преувеличивать его влияние — когда заседала комиссия Мэддена, он ещё учился в Гарварде, а когда молодой перспективный советский учёный-обществовед Яковлев[169] стажировался в Колумбийском университете, был в том же Гарварде рядовым преподавателем. Нет, это игры куда более давние. «Перестройка» явно планировалась ещё при Хрущёве, а когда планировался сам Хрущёв?

…В 1987 году катынская тема в повестку дня включена не была. Но команда «правдоискателей» не отступала, и Александров достаточно откровенно пишет, как она продавливала свою линию.

«Осечка с кардинальным решением проблемы, заложенном в записке „четырёх“, исключала повторение этого же варианта, но не снимала возможности частичных шагов. Следующий шаг нашего отдела состоял в том, что в марте или апреле 1988 г. в Смоленск был направлен зав. сектором Польши Светлов, который привёз серьёзные наблюдения и предложения по приведению в порядок захоронения польских офицеров. На базе этих наблюдений была направлена, кажется, за подписью Медведева записка в ЦК… Она обсуждалась на Политбюро 5 мая 1988 г., и по ней было принято решение относительно обустройства захоронения в Катыни. Но принципиальная сторона преступления тогда не рассматривалась.

Это решение шло в русле подготовки к встрече на высшем уровне в Варшаве, когда польская сторона могла поднять вопрос о Катыни. Однако остро этот вопрос поляками не ставился на встречах на высшем уровне ни в 1988, ни в 1989 гг., хотя в обоих случаях польской стороной выражалась неудовлетворённость крайне медленным освещением „белых пятен“ истории, среди которых была Катынь. Созданная на этот счёт в 1988 г. советско-польская комиссия учёных, в которой советскую сторону возглавлял Смирнов, практически топталась на месте».

Это была так называемая «советско-польская комиссия учёных по изучению истории двух стран», сформированная в 1987 году для внесения ясности в «белые пятна» истории советско-польских отношений. Тогда были выделены несколько тем для изучения: советско-польская война 1919–1921 гг.; роспуск компартии Польши в 30-х годах и чистка её руководства; освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию в 1939 г.; катынский расстрел; «пакт Молотова-Риббентропа»; депортация поляков с территории Западной Украины и Западной Белоруссии; действия советских войск во время Варшавского восстания.

Уже из одного перечисления тем виден уклон работы комиссии. Жестокие притеснения украинского и белорусского народов польским правительством, деятельность Армии Крайовой, судьба пленных красноармейцев, засылка банд на советскую территорию в 20-х годах, наконец, само Варшавское восстание — эти «белые пятна» комиссией не рассматривались. «Нагибали» явно Советский Союз — а тот послушно «нагибался», вплоть до известной позы. Почему, интересно? Ведь агенты влияния одного государства в верхних этажах власти другого — это конспирология, наука шизофреническая, к которой никак нельзя относиться всерьёз…

…Впрочем, толку от работы комиссии, по крайней мере по катынскому вопросу, не вышло никакого. И неудивительно — ведь доказательная-то база оставалась той же самой! Но «четвёрка» по-прежнему абсолютно уверена, что в расстреле виноват СССР, и всё так же гнёт свою линию.

«Важным этапом исследования трагедии Катыни стала работа Комиссии народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении, которую возглавлял Яковлев… Во все архивные службы страны были направлены письма за подписью Яковлева с просьбой выявить и представить материалы, связанные с секретными протоколами и их последствиями. Одной из производных изысканий комиссии стало выявление документов по польским военнопленным.

Эта деятельность комиссии соприкасалась с работой Международного отдела по польскому направлению. Позиции формировались фактически параллельно. С одной стороны, весной 1989 г. было принято решение ЦК КПСС по расширению поиска архивных документов. С другой стороны, Главархиву было дано поручение на этот счёт от Совмина СССР, подготовленное в МИД, где активный поиск вело историко-дипломатическое управление во главе с исследователем германской политики Ковалёвым».

Итак, поиски шли, причём абсолютно безуспешно. А тем временем поляки начали нажимать. 22 марта 1989 года тогдашний министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, зав. международным отделом ЦК Валентин Фалин и председатель КГБ Владимир Крючков пишут в ЦК КПСС:

«По мере приближения критических дат 1939 года всё большую остроту принимают в Польше дискуссии вокруг так называемых „белых пятен“ отношений с СССР (и Россией). В последние недели центр внимания приковывается к Катыни. В серии публикаций, авторами которых выступают как деятели, известные своими оппозиционными взглядами, так и учёные и публицисты, близкие к польскому руководству, открыто утверждается, что в гибели польских офицеров повинен Советский Союз, а сам расстрел имел место весной 1940 года.

В заявлении уполномоченного польского правительства по печати Е. Урбана эта точка зрения де-факто легализована как официальная позиция властей. Правда, вина за катынское преступление возложена на „сталинское НКВД“, а не на Советское государство…

…Анализ ситуации показывает, что чем дальше затягивается это дело, тем явственнее катынский вопрос превращается в камень преткновения уже не для прошлых, а для нынешних советско-польских отношений. В брошюре „Катынь“, выпущенной в 1988 году под эгидой костела, заявляется, что Катынь — одно из самых жестоких преступлений в истории человечества. В других публикациях проводится мысль, что пока трагедия Катыни не будет до конца освещена, не может быть нормальных отношений между Польшей и СССР.

Темой Катыни сейчас искусственно отодвигаются на второй план даже вопросы, связанные с возникновением Второй мировой войны и нападением Германии на Польшу. Подтекст кампании очевиден — поляку внушают, что Советский Союз ничем не лучше, а может быть, и хуже тогдашней Германии, что он несёт не меньшую ответственность за возникновение войны и даже за военный разгром тогдашнего Польского государства.

Катынское дело может — и чем дальше, тем опасность актуальнее — резко обострить интерес в ПНР к прояснению судьбы ещё тысяч интернированных польских офицеров, следы которых теряются в районе Харькова и Бологое. Пока на обращения польской стороны по этим дополнительным вопросам мы вразумительных ответов не давали.

Видимо, нам не избежать объяснения с руководством ПНР и польской общественностью по трагическим делам прошлого. Время в данном случае не выступает нашим союзником. Возможно, целесообразнее сказать, как реально было и кто конкретно виновен в случившемся, и на этом закрыть вопрос. Издержки такого образа действий в конечном счёте были бы меньшими в сравнении с ущербом от нынешнего бездействия».

Конечно, целесообразнее — кто бы спорил? Но… они уже знают, как реально было?! Между тем уж кому-кому, а председателю КГБ товарищу Крючкову никто бы не смог помешать проверить, как всё произошло. Вдруг дело «комиссии Бурденко» и в самом деле гениальная фальсификация?

Но архивы госбезопасности так и не были задействованы (точно так же молчат они и теперь). Вместо этого некая группа историков предприняла поиски в других архивах. В результате 23 февраля 1990 года заведующий международным отделом ЦК КПСС Валентин Фалин докладывает Горбачёву:

«Рядом советских историков (Зоря Ю. Н., Парсаданова В. С., Лебедева Н. С.), допущенных к фондам Особого архива и Центрального Государственного архива Главного архивного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального Государственного архива Октябрьской революции, выявлены ранее неизвестные материалы Главного управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных и Управления конвойных войск НКВД за 1939–1940 годы, имеющие отношение к т. н. катынскому делу».

Это те самые документы, что были опубликованы в двух «катынских» сборниках — мы рассматривали их в тринадцатой главе и видели, что из них не следует ничего или следует всё что угодно — в зависимости от того, как их прокомментировать. А Фалин — профессионал по части комментариев, недаром его прежняя должность — директор Агентства печати «Новости». И какой же делается вывод?-

«Таким образом, документы из советских архивов позволяют даже в отсутствие приказов об их расстреле и захоронении проследить судьбу интернированных польских офицеров, содержавшихся в лагерях НКВД в Козельске, Старобельске и Осташкове. Выборочное пофамильное сопоставление списков на отправку из Козельского лагеря и списков опознания, составленных немцами весной 1943 года во время эксгумации, показало наличие прямых совпадений, что является доказательством взаимосвязи наступивших событий (а с этим, собственно, никто и не спорит. — Авт.).

На базе новых документальных фактов советскими историками подготовлены материалы для публикации… Появление таких публикаций создавало бы в известном смысле новую ситуацию. Наш аргумент — в госархивах СССР не обнаружено материалов, раскрывающих истинную подоплёку катынской трагедии, стал бы недостоверным. Выявленные учёными материалы, а ими, несомненно, вскрыта лишь часть тайников, в сочетании с данными, на которые опирается в своих оценках польская сторона, вряд ли позволит нам дальше придерживаться прежних версий и уклоняться от подведения черты. С учётом предстоящего 50-летия Катыни надо было бы так или иначе определяться в нашей позиции».

Самая важная фраза здесь — последняя. Какие там документы — эти люди уже всё решили! 50-летие катынского расстрела наступит для них в 1990 году! Они уже знают «истинную подоплёку катынской трагедии», дело лишь за материалами. Нет муки — испечём куличики из песочка, с виду такие же, а пробовать их всё равно никто не станет — кому оно надо?

«Видимо, с наименьшими издержками сопряжён следующий вариант:

Сообщить В. Ярузельскому что в результате тщательной проверки соответствующих архивохранилищ, нами не найдено прямых свидетельств (приказов, распоряжений и т. д.), позволяющих назвать точное время и конкретных виновников катынской трагедии. Вместе с тем в архивном наследии Главного управления НКВД по делам военнопленных и интернированных, а также Управления конвойных войск НКВД за 1940 год обнаружены индиции, которые подвергают сомнению достоверность „доклада Н. Бурденко“. На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни — дело рук НКВД и персонально Берия и Меркулова».

Так… Кто может, объясните нам, пожалуйста, каким образом документы о содержании и перевозках польских военнопленных подвергают сомнению работу комиссии Бурденко, и почему последняя фраза следует из того, что было изложено выше. А то у нас отчего-то ум за разум заходит, да там и остаётся. Нет ни прямых свидетельств, ни конкретных виновников, ни приказов или распоряжений, нет ничего… но тем не менее расстрелял НКВД и виноваты Берия и Меркулов!

Интересно, а как бы поступил на месте Горбачёва товарищ Сталин? Ясно, как: вызвал бы наркома внутренних дел и сказал: «Товарищ Берия, вот есть такое мнение, разберитесь, пожалуйста, что здесь правда, а где эти мерзавцы врут». Вот только не надо говорить, что советский президент не способен был пригласить к себе товарища Крючкова и дать ему аналогичное задание. Собственно, он обязан был это сделать, раз уж дело дошло до таких серьёзных шагов, как международное признание вины. Не сделать это он мог только в двух случаях: либо ему было совсем уж наплевать на престиж страны, которой он руководил, либо он совершенно точно знал, что никакого компромата в архивах КГБ не содержится. (О задании говорить не будем — ибо конспирология-с…)

А почему мы, кстати, решили, что он этого не сделал?

Как бы то ни было, 13 апреля 1990 года последовало следующее заявление ТАСС:

«На встречах между представителями советского и польского руководства, в широких кругах общественности длительное время поднимается вопрос о выяснении обстоятельств гибели польских офицеров, интернированных в сентябре 1939 года. Историками двух стран были проведены тщательные исследования катынской трагедии, включая и поиск документов.

В самое последнее время советскими архивистами и историками обнаружены некоторые документы о польских военнослужащих, которые содержались в Козельском, Старобельском, Осташковском лагерях НКВД СССР. Из них вытекает, что в апреле — мае 1940 года на примерно 15 тысяч польских офицеров, содержавшихся в этих трёх лагерях, 394 человека была переведены в Грязовецкий лагерь. Основная же часть „передана в распоряжение“ управлений НКВД соответственно по Смоленской, Ворошиловградской и Калининской областям и нигде больше в статистических отчётах НКВД не упоминается.

Выявленные архивные материалы в своей совокупности позволяют сделать вывод о непосредственной ответственности за злодеяния в Катынском лесу Берии, Меркулова и их подручных.

Советская сторона, выражая глубокое сожаление в связи с катынской трагедией, заявляет, что она представляет одно из тяжких преступлений сталинизма.

Копии найденных документов переданы польской стороне. Поиск архивных материалов продолжается».

Последняя фраза написана не просто так. Они нашлись, материалы, прямо и полностью подтверждающие вину СССР, но об этом — чуть позже. А пока посмотрим — как же отреагировали поляки? Способствовало ли долгожданное покаяние СССР установлению нормальных отношений с Польшей?

Уже через полтора месяца, 29 мая, те же Яковлев и Шеварднадзе снова пишут в ЦК:

«Польская сторона, освоившая за эти годы методику давления на нас по неудобным вопросам, выдвигает сейчас группу новых требований, нередко вздорных, и в совокупности неприемлемых. Министр иностранных дел К. Скубишевский в октябре 1989 г. поставил вопрос о возмещении Советским Союзом материального ущерба гражданам польского происхождения, пострадавшим от сталинских репрессий и проживающим в настоящее время на территории Польши (по польским оценкам — 200–250 тыс. человек). Речь идёт о выплате 5–7 млрд. руб. В конце апреля с. г. сейм и сенат Республики Польша приняли специальную резолюцию по Катыни, в которой выражается надежда, что правительство СССР рассмотрит проблему компенсации семьям погибших. Цель этих требований раскрыта в польской прессе — списать таким способом задолженность Польши Советскому Союзу (5,3 млрд. руб.).

Стремлением подогревать антирусские и антисоветские настроения продиктована систематически выдвигаемая претензия на выдачу польских культурных ценностей.

МИДРП в конце апреля 1990 г. официально поставил вопрос о возвращении в Польшу ценностей польской культуры, оказавшихся в Советском Союзе „в результате захвата части территории Польши бывшей Российской империей“, „занятии Советским Союзом территории польского государства после 17 сентября 1939 года“, и даже „вывезенных Советской Армией в 1945 году из западных и северных земель Польши“, отошедших от Германии…»

Нет, ну каково! Они не только потребовали возвращения «культурных ценностей» с территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, но и тех, что были вывезены с немецких земель, подаренных Сталиным полякам…

«В силу всех этих акций у польской, а отчасти и советской общественности складывается мнение, выгодное нынешним польским властям, о некой односторонней вине Советского Союза. Между тем наш счёт Польше мог бы быть куда весомее. Речь идёт о культурных ценностях украинского, белорусского и русского народов, вывезенных в своё время в Польшу из западных областей Украины и Белоруссии, об огромных затратах на военные операции по освобождению Польши от немецких захватчиков (не говоря уже о моральном факторе — 600 тысяч советских воинов погибли на польской земле), об ущербе, нанесённом польской оккупацией жителям Советской России в войне 1920 года и в последующее время, о компенсации семьям советских воинов, погибших в 1944–1945 гг. в тылу наших войск от рук польского реакционного подполья.

По предварительным оценкам, ущерб, нанесённый Польшей только УССР и БССР, многократно превышает выдвигаемые польской стороной претензии к СССР. Детальная разработка украинских и белорусских потерь проводится, списки некоторых ценностей, находящихся сейчас в польских руках, имеются».

Спохватились, называется! Раньше-то чем думали, когда, ничего не проверив и не изучив, так спешили признавать вину в катынском расстреле…

Да, кстати, а где же эти расчёты? Вот бы посмотреть… И не передаст ли нам польская сторона в обмен на дела польских пленных списки военнопленных 1920 года? Зачем? Ну так… наследничков поискать… Если Катынь — боль и память польского народа, то Тухоль и Стшалково — боль и память народа советского… Так не разделить ли нам боль друг друга, а, панове?

Последним актом этой драмы, в жанре «чёрного фарса», стало уголовное дело № 159 Главной военной прокуратуры СССР, открытое 27 сентября 1990 года.

Уже в мае 1991 года Генеральный прокурор СССР Николай Трубин озвучил предварительные выводы:

«К настоящему времени проверены все архивные учреждения Главархива СССР, запрошены и получены ответы из соответствующих архивов КГБ СССР и МВД СССР, установлены и допрошены оставшиеся в живых бывшие работники Наркомата внутренних дел СССР, в том числе начальник Управления по делам военнопленных Сопруненко, начальник УНКВД по Калининской области Токарев, отдельные следователи, принимавшие участие в допросах как польских военнопленных, так и советских граждан. В различных регионах страны разысканы и дали показания очевидцы трагической судьбы польских военнослужащих.

Собранные материалы позволяют сделать предварительный вывод о том, что польские военнопленные могли быть расстреляны на основании решения Особого совещания при НКВД СССР в течение апреля-мая 1940 года в УНКВД Смоленской, Харьковской и Калининской областей и захоронены соответственно в Катынском лесу под Смоленском, в районе Медное в 32 км от г. Твери и в 6-м квартале лесопарковой зоны г. Харькова».

Прямо-таки умиляет генпрокурор, который перед тем как делать вывод, не соизволил то, до чего додумался бы любой первокурсник юрфака, а именно — не проверил полномочия того органа, на который он «вешал» смертные приговоры. Ну да ладно… С фактами-то у него как дело обстоит?

Из свидетелей, названных прокурором, общественности предъявили только двоих, причём показания одного из них существуют лишь в пересказе журналиста. Лев Елин в журнале «Новое время» описывает, как шёл допрос бывшего начальника УПВ Петра Сопруненко. Трёхчасовое действо он уложил в несколько абзацев.

«Это 83-летний старик, перенесший операцию на желудке и не покидающий свою квартиру на Садовом кольце… Сопруненко тяжело сидеть, он то и дело меняет позу, откидывается на подушку. Его знакомят с показаниями свидетеля, категорически заявившего о причастности Петра Карповича к массовому убийству поляков… Но проходит час, прежде чем Сопруненко начинает „вспоминать“. И видно, что ему, которого многие до сих пор считают палачом, страшно. До сих пор страшно. Худой, измождённый старик раскачивается, вскакивает, чёрной тенью нависая над столом, нервно трёт голову. Он до конца допроса будет изворачиваться, клясться, что это не его подпись стоит под документами, равносильными приговорам…»

Интересно, а чего боялся бывший начальник УПВ? Ведь эти документы — они давно опубликованы — не равносильны приговорам. Часть из них мы рассмотрели, остальные такого же свойства, сборники документов вполне доступны. Чего же он боялся? Почему клялся, что это не его подпись под совершенно невинными бумагами?

Ладно, читаем дальше.

«Однако Сопруненко, вконец измучив следователей, всё же начал говорить. И вспомнил, что заместитель Берии Кобулов в марте провёл в НКВД совещание, на котором присутствовало человек 8–12…»

Стало быть, главным по операции был Кобулов? Странное, весьма странное поручение для начальника Главного экономического управления НКВД…

«— Нам дали по очереди прочитать письмо… Это было постановление Политбюро за подписью Сталина (запомните эту фразу, крепко запомните! — Авт.). Я помню слово „расстрелять“. Прочитал — и мне стало дурно…

На видеоплёнке в этом месте Сопруненко вскакивает и показывает, как, схватившись за стул, он тогда еле удержался на ногах…

Почему Сталин вынес полякам смертный приговор? Сопруненко полагает, что „великий вождь“ не мог простить поражения Красной Армии под Варшавой в 1920 году. Сталин был тогда членом Военного совета…»

Сейчас версия другая — Сталин-де мстил за умученных в польском плену красноармейцев, но тогда в СССР об этой странице советско-польских отношений знали считанные единицы. Как бы то ни было, Сопруненко сказал чушь, поскольку Сталин и вправду был членом Военного совета, да — но другого фронта. И едва ли эта чушь могла принадлежать работнику НКВД того времени, который уж что-что, а основные вехи биографии вождя должен был знать. В начале 90-х активно раскручивалось «дело Тухачевского», под него и подогнали объяснение…

«После встречи у Кобулова, утверждает Сопруненко, он уехал в Выборг — обсуждать обмен военнопленными с финнами. И только вернувшись из Выборга, узнал от своего заместителя Хохлова, что лагеря „разгружены“…

„Не мой почерк“, — говорит Сопруненко, когда ему предъявляют его резолюцию на донесении начальника лагеря „Люди отправлены“. Дескать за него подписывал заместитель Хохлов. Следователь достаёт рапорт Хохлова тех же дней с резолюцией Сопруненко.

— Это что, он сам себе писал?»

А вот дальше — обратите внимание! — идёт откровенная подгонка под ответ.

«Впрочем, в распоряжении следствия есть и документы, составленные Сопруненко задолго до командировки. В ноябре 1939 года он дал указание передать 6005 дел поляков на Особое совещание („Это было личное распоряжение Берии!“) А предложение Сопруненко наркому Берии о „разгрузке лагерей“, датированное 20 февраля 1940 года и предполагавшее передать на ОСО 400–500 дел, вернулось через 3 дня с распоряжением Берии (которое сам Сопруненко и изложил начальникам областных управлений НКВД) перевести во внутренние тюрьмы для рассмотрения на ОСО практически всех офицеров из Козельского и Старобельского лагерей! Это можно считать началом конвейера смерти».

Журналист наверняка не знал, да и следователь, скорее всего, тоже… а вот Сопруненко, если бы это был настоящий, не срежиссированный допрос, в этом месте непременно выложил бы мощнейший аргумент в свою защиту — что ОСО в то время не имело права приговаривать к смертной казни. Но он смолчал, лишь сокрушённо вздохнув в конце допроса:

«Кроме сожаления, ничего… Не я принял решение, не я выполнял…»[170]

Так чего же боялся старый чекист? А ведь он явно чего-то боялся, если признавал столь откровенную чушь, как расстрельные полномочия Особого совещания…

Забегая вперёд, скажем, что «второй старик» — бывший начальник Калининского УНКВД Дмитрий Токарев — показался более изобретателен и нашёл возможность выставить в своих показаниях «маячки», обозначавшие фальшивки. Да и то сказать, Сопруненко — бывший краском-пограничник, а потом сотрудник УПВ, а Токарев — зверь тёртый, уже к 1940 году имевший опыт не только оперативной, но и закордонной работы, а потом много лет возглавлявший областные управления НКВД сперва Калинина, а потом Владимира. С таким «зубром» нынешним правоохранителям не тягаться…

…Вернёмся к рассказу Генерального прокурора.

«Однако пока не удалось отыскать следственные дела на расстрелянных военнопленных и протоколы Особого совещания при НКВД СССР, хотя на их наличие в то время (апрель — май 1940 г.) указывают многочисленные косвенные доказательства».

Забегая вперёд, скажем, что эти дела не найдены и по сей день.

«Кроме того, из показаний свидетелей — бывших ответственных работников НКВД СССР усматривается, что имелось постановление ЦК партии за подписью Сталина о ликвидации через УНКВД польских военнопленных, содержавшихся в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях.

В связи с этим прошу Вашего поручения общему отделу ЦК КПСС проверить наличие архивных материалов (возможно, совместных решений ЦК ВКП(б) и СНК СССР по указанному вопросу и копии их передать в Прокуратуру СССР».

Тогда их не нашли — помешал ГКЧП и последующие события. Отыскались они лишь полтора года спустя, уже в другой стране — август 1991 года их обнаружение не отменил, а всего лишь отсрочил…

Расследование ГВП делится на две части — до 2 августа 1993 года и после него. Именно этим днём отмечено «заключение комиссии экспертов ГВП по уголовному делу № 159», полностью признавшее вину СССР в расстреле польских военнопленных.

По форме это, впрочем, не юридический документ, а псевдонаучная статья для журнала вроде «Огонька» (кто не верит, может найти этот документ в интернете и прочесть самостоятельно).

Об уровне исторических знаний «экспертов» говорит следующая фраза:

«Институт особых совещаний, созданный… постановлением Президиума ЦИК СССР в 1934 г., был внесудебным, с правом рассматривать дела о так называемых контрреволюционных преступлениях и назначать за них высшую меру наказания — расстрел».

Анализировать этот текст неинтересно, бессмысленно, да и не нужно. Любопытны здесь лишь два момента. Первый — это общее число жертв, а именно 22 тысячи. Точнее — 14 522 расстрелянных из лагерей и 7305 — из тюрем, а всего 21 827 человек. Почему этот факт стоит отметить, станет ясно из следующей главы.

Второй момент — квалификация совершённого преступления.

«Итак, И. В. Сталин (дальше идёт длинное поименное перечисление должностных лиц. — Авт.)… исполнявшие преступные распоряжения коменданты, шофёры и надзиратели тюрем, другие лица, принимавшие непосредственное участие в расстрелах… совершили геноцид, военные преступления и преступления против человечества (человечности), на которые не распространяется срок давности.

В связи с тем, что в настоящее время из числа выявленных преступников в живых остались П. К Сопруненко и Д. С. Токарев, надлежит решить вопрос об их ответственности, в частности об их аресте, привлечении к судебной ответственности, а в случае признания их виновными — наказания в России, не дожидаясь вынесения этого дела в Международный суд в Гааге, как предлагает польская общественность».

Вот вам и причина сговорчивости старых чекистов. Прокурорам было чем их припугнуть — скамьёй подсудимых, судом и расстрелом. Может, кто-нибудь и сомневается, что тогдашние правоохранительные органы рискнули бы это сделать — Сопруненко и Токарев явно не сомневались. Им самим, может статься, и нечего было терять, но антисталинский психоз, царивший в обществе, обеспечивал позор для семьи, а то и «оргвыводы» — увольнение с работы детей и внуков, потерю квартиры, в которой живут… Многое могла придумать власть для человека, который отказывался выполнять её требования. И ради чего? Доказательства-то ведь всё равно найдутся…

30 марта 2006 года Владислав Швед встречался с генерал-майором юстиции Валерием Кондратовым и руководителем следственной бригады по делу № 159 полковником юстиции Сергеем Шаламаевым. Своё впечатление от рассказанного ими он сформулировал так:

«Следственная бригада ГВП с самого начала была нацелена на правовое оформление политического решения президента СССР Горбачёва о признании виновными бывших руководителей СССР и НКВД. В период президента Ельцина подобная трактовка катынского преступления ставила своей целью подтвердить „бесчеловечность“ советского режима. Следствию также было предписано ограничиться исследованием событий лишь марта — мая 1940 г.

В этой связи версия о причастности нацистов к расстрелу польских офицеров осенью 1941 г. в Катынском лесу следователями ГВП не рассматривалась. Свидетельства, противоречащие „заданной сверху“ версии, игнорировались. Соответственно, следователи ГВП вынуждены были некритически отнестись даже к внутренне противоречивым показаниям тех свидетелей, которые формально подтверждали официальную версию».

Об обстановке, в которой проводилось расследование, вспоминает генерал-майор в отставке В. М. Крук, бывший в 1992–1999 годах помощником Главного военного прокурора.

«Я хорошо помню пропольский ажиотаж, в обстановке которого начиналось расследование. С первых дней делались глубокомысленные намёки о „верных сведениях“ из спецслужб и Администрации президента о расстреле польских офицеров именно сотрудниками НКВД, что уже однозначно указывало на заказной характер инициирования этого расследования.

Из общения с руководителями структур ГВП, имевших отношение к расследованию, было понятно, что поставлена чёткая задача — обосновать и найти способ доказать причастность лично Сталина и НКВД к расстрелу польских офицеров, а версию о расстреле поляков немцами вообще не рассматривать. Эту команду чётко понимали на всех уровнях и принимали к действию…

…У меня сложилось впечатление, и оно впоследствии подтвердилось, что и настоящего прокурорского надзора за расследованием этого дела практически не осуществляюсь. Я имею в виду надзор со стороны наших органов прокуратуры. Зато плотный контроль за следованием заранее выбранной версии осуществлялся польской стороной.

О какой независимости и беспристрастности расследования можно говорить, когда всё, начиная от писчей бумаги до множительной техники, следственной бригаде поставлялось польской стороной. Не секрет, что ездили в командировки, на отдых под их патронатом. Постоянно ходили в Дом дружбы, в польское посольство, на регулярные фуршеты, руководители группы находились с рядом польских официальных лиц более чем в хороших отношениях. Это объясняет, почему польской стороне, помимо официально переданных документов, масса материалов передавалась неофициально, почему так называемую научно-историческую экспертизу фактически делали польские специалисты, основываясь на своём видении проблемы. Впервые эта экспертиза увидела свет именно в Польше, а не в стране, в которой проводилось расследование…»[171].

Если это не коррупция — то что тогда такое коррупция? Впрочем, возможно, всё это проделывалось из большой и чистой любви к польскому народу, в знак признания заслуг перед которым после окончания работы членов следственной группы наградили польскими орденами. Однако гражданство прокуроры почему-то не сменили. Интересно, почему?

P.S. А расследование ГВП, между прочим, продолжалось ещё 11 лет и кончилось весьма оригинально. 21 сентября 2004 года Главная военная прокуратура, теперь уже Российской Федерации, объявила о прекращении дела. В марте 2005 года главный военный прокурор России Александр Савенков сообщил журналистам, что дело в отношении должностных лиц, признанных виновными, прекращено в связи с их смертью, что нетрудно было предсказать ещё в 1991 году. Но дело не в этом.

Общество «Мемориал» тут же послало запрос в ГВП и получило совершенно потрясающий ответ, фрагменты которого мы приводим. Во-первых, уголовное дело по событиям более чем полувековой давности практически всё засекречено:

«Уголовное дело состоит из 183 томов. В соответствии с Законом РФ „О государственной тайне“ признано, что в 36 томах „Катынского“ уголовного дела подшиты документы, в том числе постановление о прекращении уголовного дела от 21 сентября 2004 г., содержащие сведения, составляющие государственную тайну, и имеют гриф „секретно“ и „совершенно секретно“. Кроме того, 80 томов указанного уголовного дела по заключению Комиссии включают документы, содержащие конфиденциальную и служебную информацию ограниченного распространения, и на них поставлена пометка „Для служебного пользования“, 67 томов уголовного дела документов с указанными грифами не имеют».

То есть засекречено не только большинство томов дела, но даже постановление о его прекращении! Трудно даже представить, что же накопали там прокуроры?!

Что бы они ни накопали, какой-то состав преступления во всём этом был, ибо

«…действия ряда конкретных высокопоставленных должностных лиц СССР квалифицированы по п. „б“ ст. 193–17 УК РСФСР (1926 г.), как превышение власти, имевшее тяжёлые последствия при наличии особо отягчающих обстоятельств. 21.09.2004 г. уголовное дело в их отношении прекращено на основании п. 4 ч. 1 ст. 24 УПК РФ за смертью виновных».

Но вот каких именно должностных лиц и в чём они провинились — не сказано. Вы думаете, это Сталин, Берия, Меркулов, Кобулов? А на каком, собственно, основании вы так думаете?

И вот, наконец, самое интересное:

«Расследованием установлено, что в отношении польских граждан, содержавшихся в лагерях НКВД СССР органами НКВД СССР в установленном УПК РСФСР (1923 г.) порядке расследовались уголовные дела по обвинению в совершении государственных преступлений.

В начале марта 1940 г. по результатам расследования уголовные дела переданы на рассмотрение внесудебному органу — „тройке“, которая рассмотрела уголовные дела в отношении 14 542 польских граждан (на территории РСФСР — 10 710 человек, на территории УССР — 3832 человека), признала их виновными в совершении государственных преступлений и приняла решение об их расстреле.

Следствием достоверно установлена гибель в результате исполнения решений „тройки“ 1803 польских военнопленных, установлена личность 22 из них».

Вы поняли, что это значит? В Катыни было эксгумировано более четырёх тысяч человек, из них идентифицированы почти три тысячи. А здесь — 1803 расстрелянных и 22 идентифицированных. Стало быть, несмотря на то что «тройка», рассмотрев уголовные дела на 14 542 человека, приговорила их всех к расстрелу, прокуратура признаёт казнь только 1803 из них.

А поскольку в основе российского судопроизводства по-прежнему лежит принцип презумпции невиновности, то, не включив сюда Катынь, Главная военная прокуратура фактически признаёт, что советское правительство в катынском расстреле — НЕВИНОВНО!

Впрочем, кому это теперь интересно?

— У нас остаётся единственная улика — пистолет.

— Так пистолет, Володя, перевесит сто тысяч других улик!

(Из фильма «Место встречи изменить нельзя»)

Только теперь разглядели они, что деревеньки-то никакой и нет. И мельница, и церковь, и домики сделаны были из тонких выкрашенных досок, без стен и без крыш. Как будто бы кто-то огромными ножницами вырезал раскрашенные картинки и приклеил их на подставки среди зелёного поля.

— Вот так деревня! Вот так мельница! — закричал маленький Васька. — А мы-то думали, думали…

(Аркадий Гайдар. Четвёртый блиндаж)

Англичане говорят, что у каждой семьи есть свой скелет в шкафу. А у государств в тайных кладовых и вовсе целые братские кладбища. Иногда, в нужную минуту, эти фамильные реликвии достают и торжественно выставляют напоказ на устрашение прохожим. Как нетрудно догадаться, перетряхивать предпочитают шкафы соседей, не собственные. И по этой причине иной раз получается незадача: уже и отмычки подобраны, и слуги подкуплены — и вдруг в последний момент выясняется, что шкаф-то пустой. А торжественный вынос праха уже анонсирован на всю округу…

И что в таком случае делать?

…С расследованием ГВП мы забежали немножко вперёд, а теперь вернёмся в 1990 год. Итак, состоялось торжественное и официальное признание вины СССР в катынском расстреле, наши покаялись и посыпали головы пеплом. Но вот незадача: доказательств-то от этого не прибавилось! При ближайшем рассмотрении найденные сенсационные документы УПВ (а мы их уже читали) не являются не только требуемым прахом злодейски отравленного соседа, но и вообще скелетом, даже посторонним. Так, воскресный костюм прадедушки… Издалека и в спешке на пять минут сойдёт, но потом ведь публика всё равно разберётся. А за базар-то отвечать надо…

И вдруг искомые доказательства нашлись, прямые и убойные, и не в отдалённых углах захолустных архивов, а прямо под носом, в ЦК КПСС.

Как рассказывал в предисловии к сборнику катынских документов Александр Яковлев (тот самый), было это так…

«Документы, касающиеся расстрела 22 тысяч поляков в СССР, имеют уникальную судьбу. Они были глубочайшим образом спрятаны в архиве Политбюро ЦК КПСС, причём правом вскрытия „катынского пакета“ обладало только первое лицо в государстве. Эти документы имели особую опасность ещё и потому, что советские власти на Нюрнбергском процессе стремились возложить ответственность за это преступление на гитлеровцев (обратили внимание, каков разворот? — Авт.)…

Случилось так, что Михаил Горбачёв и Борис Ельцин в декабре 1991 года пригласили меня присутствовать на их встрече, когда Михаил Сергеевич как бы передавал власть Борису Николаевичу… И вот среди других особо важных бумаг М. Горбачёв передал Б. Ельцину конверт с документами, добавив, что необходимо посоветоваться, как с ними поступить дальше.

— Боюсь, могут возникнуть международные осложнения. Впрочем, тебе решать, — заметил Горбачёв.

Б. Ельцин почитал и согласился, что об этом надо серьёзно подумать.

Я был потрясён. Это были сверхсекретные документы по Катыни, свидетельства преступления режима».

…Впрочем, согласно официальной версии, всё произошло несколько иначе. В VI секторе общего отдела ЦК хранились некоторые особо секретные и конфиденциальные документы. Всего там было 16 тысяч запечатанных пакетов, которые имел право вскрывать и запечатывать только сам начальник общего отдела (а вовсе не первое лицо государства, как пишет господин Яковлев). После распада СССР эти документы надлежало передать в президентский архив.

15 июля 1992 года была образована комиссия в составе руководителя администрации президента РФ Юрия Петрова, советника президента, военного историка Дмитрия Волкогонова, руководителя государственной архивной службы России Рудольфа Пихоя и директора архива Александра Короткова.

На одиннадцатом по счёту заседании комиссии 24 сентября 1992 г. её члены вскрыли пакет, в котором обнаружилась заклеенная папка, содержащая четыре документа, неопровержимо доказывающих: решение о расстреле принято в Политбюро. Уже 14 октября копии этих документов были вручены президенту Польши. В России, правда, их опубликовали лишь в 2010 году, но в Польше сенсационные находки не секретили, и они очень быстро просочились обратно в Россию. Поэтому официальная публикация стала всего лишь брачным свидетельством после того, как влюблённая пара на глазах всей деревни прижила не только детей, но и внуков.

Надписи на пакете и папке обозначали жизненный путь её содержимого. На самой папке было написано:

«Документы в этой папке получены от тов. Черненко К. У. в заклеенном виде. Доложены тов. Андропову Ю. В. 15 апреля 1981 г. В таком виде получены от тов. Андропова после ознакомления с этими документами. В. Галкин. 15.IV.81 г.».

Черненко в то время был заведующим общим отделом ЦК, Андропов — председателем КГБ (оба впоследствии станут Генеральными секретарями ЦК КПСС). До того, как утверждают опубликовавшие эти документы учёные, в 70-е годы пакет лежал в сейфе Черненко, а затем поступил на хранение в VI сектор общего отдела с указанием:

«Справок не давать, без разрешения заведующего общим отделом ЦК пакет не вскрывать».

После Андропова он выдавался два раза заведующему общим отделом ЦК КПСС В. Болдину — в 1987 и 1989 гг. На пакете значится:

«Получил от тов. Болдина В. И. документы в заклеенной папке вместе с конвертом вскрытого пакета за № 1, которая в тот же день сдана в VI сектор в новом опечатанном пакете за № 1. В. Галкин. 18.IV.89 г.».

Кому передавал эти бумаги товарищ Болдин или зачем они ему понадобились — неизвестно. Но вот что интересно: там нет ни слова о том, что после 1989 года папка покидала общий отдел ЦК. А стало быть, либо господин-товарищ Яковлев просто морочит легковерному читателю голову, утверждая, что Горбачёв передал эти сенсационные находки Ельцину осенью 1991 года, либо обнаружение комиссией девственно запечатанного пакета в сентябре 1992-го — просто-напросто спектакль, и почти целый год документы гуляли неизвестно где и делали с ними неизвестно что.

Это то, что касается пакета, обнаруженного комиссией. Но на самом деле всё было куда интереснее. Начнём с того, что Горбачёв не мог узнать о существовании «катынского пакета» только в 1991 году.

Владислав Швед нашёл время разобраться с секретным делопроизводством ЦК КПСС. Вот что он пишет:

«В СССР существовало четыре основных грифа секретности — „для служебного пользования“, „секретно“, „совершенно секретно“ и „совершенно секретно особой важности“. Но в практике работы ЦК КПСС применялись ещё две специальные категории для особо важных документов — „особая папка“ и „закрытый пакет“. Как правило, „закрытые пакеты“ входили в категорию документов с грифом „особая папка“.

Бумаги, хранившиеся в „закрытых пакетах“, относились к узкому кругу исторических событий и государственных проблем, дополнительно засекреченных в силу разных обстоятельств (например, секретный протокол к пакту Риббентропа — Молотова, информация о предках Ленина, о самоубийстве Н. Аллилуевой и др.)[172]…

Архивных томов с документами „особой папки“… к началу 1990-х годов накопилось уже более полутора тысяч. „Закрытых пакетов“, по свидетельству бывших работников Общего отдела, было значительно меньше — максимум несколько десятков».

Но если так — то почему «катынский пакет» значился под № 1? Ведь тот же пакт Молотова — Риббентропа или самоубийство Аллилуевой произошли раньше, а значит, должны были храниться в пакетах с меньшими номерами? Если предположить, что нумерация ставилась по степени важности… всё равно не вытанцовывается, ведь пакт, например, был уж всяко более важным событием, чем история пленных поляков — по крайней мере, с точки зрения советского правительства. Странно, однако…

«Режим доступа к материалам „закрытых пакетов“ предписывал очень серьёзные ограничения. В частности, на пакетах имелась приписка типа: „Только для первого лица“, „Вскрыть только с письменного разрешения Генерального секретаря“ (в разные периоды формулировки могли меняться, но смысл был именно такой). Даже заведующим общим отделом ЦК КПСС, лично отвечавший за сохранность „закрытых пакетов“, не имел права без санкции Генсека знакомиться с хранящимися в них документами».

То есть коль скоро заведующий общим отделом ЦК Валерий Болдин брал «катынский пакет», он мог сделать это только с санкции Горбачёва. А следовательно, генсек прекрасно знал, что материалы по Катыни существуют и хранятся в ЦК. Более того:

«В ЦК КПСС существовал порядок — после избрания нового Генерального секретаря заведующий общим отделом лично приносил ему „закрытые пакеты“ для ознакомления. Генеральный секретарь собственноручно вскрывал каждый принесённый ему запечатанный „закрытый пакет“ и знакомился с документами. После ознакомления с документами Генеральный секретарь вновь лично запечатывал каждый „закрытый пакет“, ставил дату и подпись и возвращал пакет в запечатанном виде заведующему общим отделом»[173].

Правда, на пакете нет подписи Горбачёва. Но это не значит, что старый партаппаратчик позволил бы себе нарушить положенные правила. Вне всякого сомнения, он ещё при избрании ознакомился с документами «катынского пакета». Зачем же он симулировал «поиски архивных материалов», почему было сразу, вместе с заявлением ТАСС, не передать полякам документы из пакета? Всё равно ведь вину-то признали…

Скорее всего, Горбачёв и его команда просто боялись — в случае непредвиденного поворота событий за такое можно было получить обвинение в измене Родине со всеми вытекающими — а вытекала из этой статьи ВМН. Поэтому роковой шаг он спихнул на своего преемника — ну а Ельцину после запрета КПСС и КП РСФСР бояться было уже некого и нечего. Но даже он выжидал, и лишь в самый разгар слушания «дела КПСС» в Конституционном суде очень своевременно был обнаружен «катынский пакет», который тут же, с неприличной поспешностью, передали полякам. Причины этой поспешности? Любовь к правде или, может быть, желание сделать события необратимыми?

Вот только вопрос: откуда он вообще взялся, этот пакет?

Владислав Швед и Сергей Стрыгин пишут:

«По свидетельству бывших работников общего отдела ЦК КПСС, в 1985–87 гг. „закрытый пакет“ с документами по Катыни в VI секторе был только один. Этот пакет представлял собой увесистый запечатанный почтовый конверт для документов формата А4. Его толщина составляла не менее 2,5–3 см. Одновременно в архиве общего отдела ЦК КПСС хранились две большие архивные картонные коробки толщиной 30–35 см с различными документами по „Катынскому делу“. Но наиболее важные, совершенно секретные документы по Катыни находились в „закрытом пакете“.

В период до 1987 г. в „закрытом пакете № 1“ по Катыни находился оригинал Сообщения комиссии Бурденко. Это было установлено, когда „катынский“ пакет был вскрыт по распоряжению М. С. Горбачёва в связи с подготовкой к рассмотрению на Политбюро ЦК КПСС одного из „вопросов Смоленского обкома“ и с оригинального экземпляра Сообщения комиссии Бурденко необходимо было сделать рабочую ксерокопию.

Основную часть документов, хранившихся внутри „закрытого пакета“ по Катыни, в тот момент составляли длинные многостраничные списки, предположительно репрессированных польских офицеров. Возможно, это были акты о приведении в исполнение решений „специальной тройки“, возможно — перечни осуждённых Особым совещанием при НКВД или какие-то иные списки. Внутри пакета также находились и другие документы по „Катынскому делу“»[174].

Ну и каким образом пакет, содержавший, судя по толщине, не менее сотни листов, вдруг в десять раз усох? Куда подевались из него сообщения комиссии Бурденко, списки, другие документы? Где, наконец, упомянутые коробки с материалами? Впрочем…

«По утверждению Горбачёва, в апреле 1989 г. „закрытых пакетов“ по Катыни было уже два. Сообщение комиссии Бурденко после разделения оказалось в „закрытом пакете № 2“»[175]

Но зачем вообще держать в одном архиве два пакета на одну тему? Бумаги в конверт не влезают? Десяток лишних листочков тут явно погоды не сделает… При одном условии: если их содержание не противоречит всему остальному. А если противоречит?

А кстати, вопрос к архивным службам: как там насчёт «пакета № 2» и двух коробок?

Давайте теперь ознакомимся с этими убойными свидетельствами, столь услужливо появившимися в очень нужном месте и в очень нужное время, прямо как «попаданец» из будущего с распечаткой немецких оперативных планов в Генштабе 21 июня 1941 года. Как-то уж слишком своевременно и услужливо… с учётом того, сколь много фальшивок лежит в наших архивах. Но эти документы, подлинность которых столько раз признана различными государственными структурами — они ведь наверняка настоящие, правда?

Итак, документ первый и основной в этом деле. Для удобства дальнейшей работы будем сразу нумеровать абзацы.

Записка Берия о пленных поляках. № 794/Б. … марта 1940 г. (Точная дата не указана)[176]

«ЦК ВКП(б).

Товарищу Сталину.

(1.) В лагерях для военнопленных НКВД СССР и в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в настоящее время содержится большое количество бывших офицеров польской армии, бывших работников польской полиции и разведывательных органов, членов польских националистических к[онтр]р[еволюционных] партий, участников вскрытых к[онтр]р[еволюционных] повстанческих организаций, перебежчиков и др. Все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю.

(2.) Военнопленные офицеры и полицейские, находясь в лагерях, пытаются продолжать к[онтр]р[еволюционную] работу, ведут антисоветскую агитацию. Каждый из них только и ждёт освобождения, чтобы иметь возможность активно включиться в борьбу против советской власти.

(3.) Органами НКВД в западных областях Украины и Белоруссии вскрыт ряд к[онтр]р[еволюционных] повстанческих организаций. Во всех этих к[онтр]р[еволюционных] организациях активную руководящую роль играли бывшие офицеры бывшей польской армии, бывшие полицейские и жандармы.

(4.) Среди задержанных перебежчиков и нарушителей госграницы также выявлено значительное количество лиц, которые являются участниками к[онтр]р[еволюционных] шпионских и повстанческих организаций.

(5.) В лагерях для военнопленных содержится всего (не считая солдат и унтер-офицерского состава) 14 736 бывших офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, жандармов, тюремщиков, осадников и разведчиков, по национальности свыше 97 % — поляки.

Из них:

генералов, полковников и подполковников — 295

майоров и капитанов — 2080

поручиков, подпоручиков и хорунжих — 6049

офицеров и младших командиров полиции, пограничной охраны и жандармерии — 1030

рядовых полицейских, жандармов, тюремщиков и разведчиков — 5138

чиновников, помещиков, ксендзов и осадников — 144

В тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии всего содержится 18 632 арестованных (из них 10 685 — поляки), в том числе:

бывших офицеров — 1207

бывших полицейских, разведчиков и жандармов — 5141

шпионов и диверсантов — 347

бывших помещиков, фабрикантов и чиновников — 465

членов различных к[онтр]р[еволюционных] и повстанческих организаций и разного к[онтр]р[еволюционного] элемента — 5345

перебежчиков — 6127

(6.) Исходя из того, что все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти, НКВД СССР считает необходимым:

(7.) I. *Предложить НКВД СССР:*

(8.) 1) дела о находящихся в лагерях для военнопленных 14 700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков,

2) а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек членов различных к[онтр]р[еволюционных] шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и **перебежчиков — рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела.**

(9.) II. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения в следующем порядке:

а) на лиц, находящихся в лагерях военнопленных, — по справкам, представляемым Управлением по делам военнопленных НКВД СССР,

б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемым НКВД УССР и НКВД БССР.

III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку; в составе т. т. ***Берия***, Меркулова ****и**** Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР).

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР

Л. Берия».

Пометки в тексте. На 1-м листе по тексту документа и на полях — личные подписи И. Сталина, К. Ворошилова, А. Микояна, сделанные синим карандашом, В. Молотова — простым карандашом. На полях рукой, очевидно, секретаря Сталина: «Калинин — за, Каганович — за».

*_* Подчёркнуто от руки. По тексту докладной записки, видимо, секретарём И. В. Сталина, было оформлено решение Политбюро ЦК ВКП(б): перед пунктом 1 поставлен знак абзаца, обозначающий начало решения, на полях дописано: «О[собая] п[апка]. Вопрос НКВД СССР».

**_** Сохранена форма документа. Непонятно, что это значит. Так прокомментировано в сборнике «Катынь».

***_*** Зачёркнуто от руки синим карандашом, очевидно, И. В. Сталиным.

****_**** вписано от руки над строкой синим карандашом, очевидно И. В. Сталиным — «Кобулов» [177].

Итак, начнём с формы. Во-первых, данной запиской Берия ввёл новый стиль кремлёвской переписки — посылать документы без указания даты. А зачем её ставить? И так хорошо…

Во-вторых, как выяснил Владислав Швед, письма Берии с номерами 793/б, 795/б и 796/б были зарегистрированы в секретариате НКВД… 29 февраля 1940 года. Зато справка начальника УПВ Сопруненко, в которой он сообщал наркому статистические сведения, приводящиеся в записке, датируется 2 марта. Ну и как это прикажете понимать?

«Возникшее противоречие пытаются объяснить следующим образом, — пишет Владислав Швед. — Якобы для записки № 794/Б в регистрационном журнале зарезервировали февральский исходящий номер. Саму записку исполнили 1 или 2 марта, поэтому на первой странице в графе для месяца машинистка впечатала „март“. Но записку в ЦК ВКП(б) не отправляли, так как якобы Берия решил дождаться более свежих данных…»[178]

Вы что-нибудь поняли? Зарегистрировали февралём… машинистка вписала март… дату поставить забыла… Ну, объяснить-то можно всё, что угодно. А вот понять, на фига Берии понадобились такие бюрократические карамболи, а также каким образом из НКВД в Политбюро вообще мог попасть документ с непроставленной датой, уже гораздо сложнее. Тем более что секретариат Берии был один из самых квалифицированных в Совмине.

«Помимо этого, возникают вопросы и по первому листу записки. Загадочно расположение резолюций на записке Берии. Вместо общепринятой направленности слева — направо и снизу — вверх, Сталин, а за ним Ворошилов, Молотов и Микоян расписались слева — направо, но сверху — вниз. Подобное в документах не встречается, так как документ, повёрнутый направо, затруднён для чтения… Необходимо также отметить, что письма за подписью Берии, исходящие из секретариата НКВД, в феврале и марте 1940 г. отмечались строчной литерой „б“ не заглавной литерой „Б“» [179].

Второй и третий экземпляры «записки» из соответствующих дел изъяты, но в «пакете» их нет. Зато в архивном деле с исходящими письмами НКВД на соответствующем месте подшита справка: «№ 794. Товарищу Сталину. О рассмотрении в особом порядке дел на военнопленных. Стр. 1–29. Находится в Особой папке тов. Мамулова». Интересно, где ещё 25 листов?

Теперь по абзацам.

(1.) Во-первых, вводный абзац, характерный для стиля партийной переписки более позднего времени, не приветствовался в сталинские времена и никогда не использовался в ведомстве Берии, где документы всегда начинались с основной информации. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно опустить глаза на несколько абзацев ниже или полистать сборники «Лубянка». Если бы документ на самом деле исходил из НКВД, он бы начинался так:

«В лагерях для военнопленных НКВД СССР и в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в настоящее время содержится…»

и дальше — пятый абзац. Вводный, раскрывающийся и уточняющийся по тексту документа — эта интеллигентщина характерна для более позднего, склонного к болтовне хрущёвского и брежневского времени.

Теперь о лексике. «Заклятые» и «преисполненные ненависти» — такое могло ещё встречаться в бумагах времён Дзержинского, когда его полуграмотные орлы цитировали газетные передовицы, но с тех пор культура составления документации в органах несколько повысилась. Давать эмоциональные оценки в деловых документах — признак низкой штабной культуры и дурного тона. Ни тем, ни другим как НКВД, так и Берия лично не страдали.

Для примера вспомним ещё раз «параллельную записку» о поляках, интернированных в Литве, от 27 марта 1941 г.

«Среди интернированных военнослужащих быв. польского государства, прибывших в Козельский лагерь НКВД из Литовской и Латвийской ССР, содержится 1525 человек служащих карательных органов, из них (дальше идёт перечисление: сколько полицейских, жандармов, пограничников, работников тюрем и судов, крупных собственников. — Авт.)… Основную массу этой категории интернированных составляют поляки — 1508 человек (99 %).

Жители территории быв. Польши, отошедшей к СССР, составляют 1386 человек (91 %).

По полученным материалам из местных органов НКВД установлено, что многие полицейские, содержащиеся в Козельском лагере, при бегстве в Латвию и Литву уничтожили материалы полиции. Часть полицейских вступала в карательные отряды и жестоко расправлялась с населением, встречавшим части Красной Армии.

В процессе агентурной разработки интернированных в лагере установлено, что основная масса полицейских, жандармов и других служащих карательных органов относятся враждебно к мероприятиям Советского правительства.

Многие из них высказывают, что по освобождении из лагеря будут бороться за восстановление Польши и мстить тем, кто лояльно относится к Советской власти.

Отдельные полицейские высказывают намерения бежать из лагеря с наступлением весны.

Учитывая, что перечисленные категории интернированных являются активными и непримиримыми врагами Советской власти, считаю необходимым на всех их, по имеющимся учётным делам и агентурным материалам, оформить заключения для рассмотрения на Особом совещании.

Прошу Вашего распоряжения.

(Подпись: Сопруненко».)

Вот так писались подобные документы. В этой записке всё ясно: кто, кого, за что и куда. А не так: мол, «заклятые» (кто их заклинал-то?), «преисполненные ненависти» (авторы что — Вольфа Мессинга вызывали в души заглядывать?). В НКВД так не писали, это явно взято из какого-то пропагандистского материала, скорее всего из газетной статьи. В 1992 году, когда подлинные материалы НКВД были недоступны, такое прокатывало, но теперь-то разница видна…

(2.) Вот таки именно каждый? Без единого исключения? Кстати, обратите внимание, что в «параллельной» записке об офицерах нет речи вообще. Дело в том, что сотрудники карательных органов в любом государстве подбираются идеологически правильные, а у армии задачи другие, и офицеры бывают разными — так что с ними работали только индивидуально, да ещё агентурными данными дела приправляли.

(3.) Ну и что? Это что — повод стрелять всех офицеров? А если выяснится, что Сикорский любит яблоки — что, станем выкорчёвывать фруктовые сады? Или, может быть, в советской истории есть прецеденты подобных расправ?

А вы знаете, в 1992 году они как раз были! Журнал «Огонёк» и прочая «перестроечная» пресса доступно разъяснили всему миру, что после Гражданской войны красные расстреляли царские кадры в полном составе, а после «заговора генералов» выкорчёвали всех командующих частями, начиная с комбригов… Но с тех пор почти двадцать лет прошло, и давно уже известно, что «Огонёк»-то был не путеводным, а болотным и врал не хуже доктора Геббельса. В реальности в советские времена, богатые идеологией, но бедные кадрами, всякого, кто мог быть хоть как-то полезен, старались приставить к делу, и стрелять офицеров накануне войны…

(4.) «Значительное число» — это сколько? Берия что — впервые в Кремле, что рискует выдавать туманные картинки, нарываясь на неслабый сталинский гнев? «Вождь народов» приблизительности на дух не переносил.

(5.) 2 марта 1940 года начальник УПВ Сопруненко прислал Берии две справки: на офицеров в Козельском и Старобельском лагере и на полицейских и прочих обитателей Осташкова. Первых было 8376 чел. (по другой справке, от 3 марта — 8424), последних — 6192 (по данным от 3 марта — 6168). После достаточно простой операции сложения (2-й класс начальной школы, кажется) получаем 14 568 (14 592). Каким образом в «записке Берии» возникло число 14 736?

(6.) Вот таки все-все? Даже перебежчики-коммунисты советскому правительству ни для чего не нужны? А также «лица, твёрдо вставшие на путь исправления», внутрилагерная агентура, те, кто мог быть впоследствии использован для нужд разведки и контрразведки…

(7.) А это ещё что за стилистическая коряга? Кто и что должен предлагать НКВД, когда тот сам уже всё предложил?

(8.) Ну и как это прикажете понимать? Что это ещё за круглые цифры? Кто эти 36 офицеров и 7632 узника тюрем, которых Берия предлагает пощадить? На каком основании? Берия был слишком опытным руководителем, чтобы нарываться на уточняющие вопросы Сталина и портить настроение вождю и себе.

Далее: в каком «особом порядке» предполагается рассматривать дела? На Особом совещании, «особым трибуналом», военно-полевым судом, «тройкой», «двойкой»? Из кого они должны состоять? Что значит «с применением высшей меры наказания» — всех расстрелять, или всего лишь допустимо применение ВМН? Товарищ Сталин, ты мудрый, в сердцах читаешь, ты сам поймёшь, о чём я думаю… А вот дальше я тебя дураком считаю, потому что пишу не только «с применением высшей меры наказания», но и поясняю: «расстрела». У нас ведь видов казни-то ого-го сколько! Сжигание на медленном огне, посадка на кол, четвертование, разрывание двумя разъезжающимися броневиками, и самая страшная казнь — скармливание голодным лефортовским клопам!

А ещё у тебя, товарищ Сталин, память короткая, девичья, ты ведь не помнишь, что означает формула «по первой категории», которая в документах НКВД с лета 1937 года означала ВМН, так мы уж тебе разжуём, так и быть, а то вдруг потомки не поймут…

(9.) Ну, это просто содрали с положения об Особом совещании.

Как видим, документик сверхсомнительный уже по одному своему стилю. Но ведь это ещё не всё!

Исследователь катынской темы Сергей Стрыгин за свой счёт заказал его экспертизу. Представлены были цифровые фотоснимки «письма Берии», работу выполнила экспертно-криминалистическая лаборатория Молокова. Всё заключение приводить не будем, оно длинное и очень специальное. А вкратце вывод таков:

«…фрагменты машинописного текста, изображения которых расположены на цифровых фотоснимках первой, второй и третьей страниц… представленных на исследование, отпечатаны на одной, а фрагмент машинописного текста, изображение которого расположено на цифровом фотоснимке четвёртой страницы данного письма отпечатан на другой индивидуально-конкретной пишущей машине» [180].

Ну и как такое могло получиться?

Единственная предложенная версия тех историков, которые вообще соизволили заметить эту экспертизу — что на первых трёх листах были какие-то бериевские правки, а на четвёртом нет, и машинистка перепечатала набело только первые три страницы, а четвёртую оставила как есть. Правда, тут сразу возникает несколько очень неприятных вопросов.

Сколько в НКВД было машинисток, печатавших документы для наркома? Если их было две, то работали они на двух машинках или на одной посменно? Могло ли получиться так, что начинала работу с документом первая машинистка на одной машинке, а заканчивала вторая на другой?

Естественно, в НКВД имелось машбюро — но тут возникала проблема допуска. Документ такого уровня секретности нельзя было дать в работу первой попавшейся девушке — первая попавшаяся наверняка допуском бы не вышла, ибо существовали разные его уровни. В более поздние советские времена, которые авторы застали лично, начальник даже уровня директора небольшого завода имел персональную машинистку, которая сидела в приёмной рядом с секретаршей. Если она болела или уходила в отпуск, ей присылали замену, но не таскали документы начальства в машбюро, поскольку нельзя было допустить даже теоретической возможности, что сверхсекретный документ попадётся на глаза тому, кто не имеет права его видеть.

Если бы разные машинки являлись единственным несоответствием в данном документе, его ещё можно было бы как-то объяснить — ну, может, машинка как раз в эту минуту сломалась… Но на цифровой фотокопии, размещённой в интернете[181], совершенно чётко видно, что первые три страницы ещё и значительно темнее последней, то есть явно не могли быть отпечатаны в одно и то же время и храниться в одной и той же папке.

Так что самое логичное предположение — это что некие люди, отыскав в архиве ЦК какую-то записку Берии о поляках, изъяли первые три страницы и заменили их другими, на которых, в меру сил и умения, изобразили нужный текст. Почему не заменили заодно и четвёртую? Ну, во-первых, потому что там находится очень полезная в случае экспертизы подлинная подпись Берии — кто ж мог предположить, что проверять станут не подпись, а машинописные шрифты? А во-вторых, на ней просто нечего заменять. Там следующий текст, не оставляющий сомнений в своей подлинности:

«б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемым НКВД УССР и НКВД БССР.

III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку, в составе т. т. Берия (заменён Кобуловым. — Авт.), Меркулова и Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР).

(Народный комиссар внутренних дел Союза ССР) (Л. Берия».)

Всё сомнительное помещается на первых трёх страницах. Едва ли в 1992 году кто-то мог предполагать, что через пятнадцать лет технологии достигнут такого уровня, что любой желающий сможет скачать текст из интернета и отдать его на экспертизу. Впрочем, возможно, им вообще было по барабану, что через пятнадцать лет станет с этой страной…

Кстати, и Главная военная прокуратура РФ в своей работе явно не пользовалась «запиской Берии». Об этом говорят приведённые ею цифры: 14 542 человека, тогда как в записке расстрелять предполагалось 14 700 заключённых лагерей и 11 000 — тюрем. Известно, что ГВП СССР проводила почерковедческую и криминалистическую экспертизы данного документа. Следователь Анатолий Яблоков утверждает, что она подтвердила подлинность бумаг. Однако экспертиза была весьма своеобразной. 8 мая 2010 года во время эфира на радиостанции «Эхо Москвы» господин Яблоков рассказал, что она собой представляла:

«По итогам работы экспертов, мы получили постановление, точнее заключение криминалистической экспертизы, в котором был сделан вывод о подлинности самой фактуры документа — бумаги, шрифтов… сейчас я не могу сказать всех деталей, не помню…»[182]

Не надо деталей, ясно и так. Экспертиза подтвердила подлинность того, с чем никто и не спорил: это бланки того времени, машинка того времени. Вот только кто сказал, что само письмо было напечатано в то время? Имея старые бланки, старую машинку и немного мастерства, можно и сегодня изготовить постановление Политбюро о чём угодно — например, о переселении евреев на Луну — и радостно размахивать им, доказывая, какой страшный был товарищ Сталин… А вот генерал-майор Крук говорит несколько иное:

«Я задавал вопросы ответственным за расследование лицам… проводилась ли экспертиза подлинности документа. Ответ был один… экспертиза не проводилась, поскольку в ней нет необходимости»[183].

Впрочем, тот факт, что в дальнейшем «Записка» прокурорами не использовалась, вполне даёт понять, что это была за бумажка.

Второй документ короткий — это выписка из протокола № 13 заседания Политбюро. Пункт 144 — вопрос НКВД СССР, решение от 5 марта 1940 г.

Сверху красным шрифтом напечатано:

«Подлежит возврату в течение 24 часов во 2-ю часть Особого сектора ЦК».

Сбоку мелким красным шрифтом — правила работы с конспиративными документами. Это явно не позднее сделанный штамп, это изначально бланк такой. Проставлен адресат — «т. Берия». Снизу написано: «секретарь ЦК» — однако ни печати, ни чьей-либо подписи нет (помните показания Сопруненко? Постановление Политбюро за подписью Сталина). Посылать выписки без печати и подписи, хотя бы помощника или секретаря, удостоверяющего, что выписка верна — это что, в ЦК ВКП(б) стиль такой? Где гарантия, что злобный враг, украв из типографии бланки, во вредительских целях не подделает выписку?

«№ П13/1441.

Тов. Берия.

Предложить НКВД СССР:

I) Дела о находящихся в лагерях для **военнопленных** 14 700 человек бывших польских офицеров, чиновников, помещиков, полицейских, разведчиков, жандармов, осадников и тюремщиков;

а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек членов различных к[онтр]р[еволюционных] шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков — рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела.

II. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения — в следующем порядке:

а) на лиц, находящихся в лагерях военнопленных — по справкам, представляемым Управлением по делам военнопленных НКВД СССР,

б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемым НКВД УССР и НКВД БССР.

III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку; в составе т. т. Меркулова, Кобулова и Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР)»[184].

Пометки в тексте.

**_** Подчёркнуто от руки чернилами.

Как видим, это пересказ последних пунктов «записки Берии». Жаль, что Сергей Стрыгин не отдал на экспертизу ещё и этот документ. Если бы удалось установить, что он напечатан на той же машинке, что и первые три страницы «записки», дело можно было бы закрывать — одна и та же машинка никак не может стоять одновременно в ЦК и в НКВД. Но что не сделано — то не сделано.

Владислав Швед, как обычно, прошёлся по делопроизводству и отметил, что, во-первых, использован бланк 30-х годов. Красно-чёрные бланки выписок весной 1940 года уже не использовались, они были полностью чёрными, а правила работы с конспиративными документами перенесены на обратную сторону листа. Во-вторых, Берия должен был отметить на выписке, что он с ней ознакомился — этой отметки нет. Ну, а то, что нет ни подписи, ни печати — об этом мы уже говорили.

Упомянем, пожалуй, ещё и о «коряге» — словечке «предложить», которое торчит здесь, как корова на автостоянке. Политбюро могло что-то кому-то предложить, если инициатива исходила от него. Если же что-то предлагали ведомства — в протоколе писали, например, так (из постановления Политбюро от 17 января 1939 г.):

«Утвердить предложение т. Вышинского о предании суду Военного трибунала Ефимова и Тимофеева — работников НКВД Якутской СССР за необоснованный арест и избиение учителя Гаврилова»[185].

Или так (16 февраля 1939 г.):

«112 — вопрос НКВД.

Дела активных врагов партии и Советской власти, входивших в руководящий состав контрреволюционной правотроцкистской заговорщической организации и количестве 469 человек — передать на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 г.»[186].

А в постановлении № 144 от 5 марта 1940 года что имелось в виду?

Да, кстати, о составе «тройки». Он очень интересен. Первоначально в ней было три имени: Берия, Меркулов, Баштаков. Кандидатура Берии не прошла — по-видимому, Сталин решил, что ему хватает и другой работы, кроме заседания в «тройке». В отсутствие наркома руководителем автоматически становился его первый заместитель — Всеволод Меркулов. Учитывая важность дела, он и должен был проводить совещание с исполнителями — однако и Супруненко, и Токарев говорят о Кобулове (хотя донесения Токарев адресует Меркулову). Теоретически такое, конечно, могло быть, если Меркулов куда-то внезапно уехал, но практически, когда речь идёт о настолько важном задании, совещание с исполнителями должен проводить руководитель — иначе зачем он вообще нужен?

Ларчик открывается просто: именно Кобулова в начале 90-х демонизировали как «мясника», кровавого подручного Берии, а Меркулова, наоборот, СМИ представляли человеком интеллигентным. Поэтому с точки зрения образа правильнее было бы, чтобы такое совещание провёл Кобулов — вот он его и «провёл». Тем более что он, как уверяли те же СМИ, ещё и ругался постоянно самым грязным образом, а Меркулов не ругался.

Кстати, зачем здесь вообще нужен начальник Главного экономического управления Богдан Кобулов? Что ему за дело до польских пленных?

На сию загадку может пролить свет предыдущая работа Кобулова — сперва в секретно-политическом отделе, а потом начальником Следственной части НКВД СССР. Но зачем нужен бывший начальник следчасти, если всё уже давно решено и люди рассортированы (когда бы не были рассортированы, записка не содержала бы точных цифр обречённых казни). И Сопруненко, и Токарев представляют его в качестве непосредственного организатора казни — но организация массовых расстрелов ни к прежним должностям Кобулова, ни тем более к теперешней не имеет ни малейшего отношения. И уж тем более не нужен здесь Леонид Баштаков, начальник учётно-архивного отдела. Участие обоих имело смысл до 5 марта, чтобы сортировать пленных, но не после, когда настала пора приводить приговоры в исполнение.

Кстати, смешно — но в обеих выписках фамилия Кобулова написана с ошибкой — Кабулов. В «оригинале» же протокола заседания Политбюро её написали правильно, но буква «о» жирнее остальных. Так бывает, когда машинистка ошибается, а потом, аккуратно подчистив ошибку, два раза печатает нужную букву. Так и видишь, как в комнатку, где идёт работа по изготовлению «исторических документов», вбегает ошалевший старшой и кричит: «Мужики! Этот армянин пишется не через „а“, а через „о“. Что делать будем?» Мастер чешет в затылке: «Ёшкин кот! Ладно, подчищу…» «Видно же будет!» «Хорошо, тогда в протоколе подчищу, а в выписках пусть так и остаётся — типа машинистка ошиблась…»

Поскольку мастера были явно не из тех, кому больше всех надо, так и сделали. Кстати, уровень изготовления этих бумаг заставляет заподозрить, что они вообще стряпались не для внутреннего употребления, а для передачи полякам и публикации за границей, в России же ознакомление с ними широкой аудитории ограничивалось максимум цитатами в газетных статьях…

Третий документ оного пакета — ещё интереснее. Это точно такая же выписка, точно на таком же красно-чёрном бланке 30-х годов, но имеющая дату… 27 февраля 1959 года и адресованная Шелепину, который был тогда председателем КГБ СССР. Внизу напечатано: «секретарь ЦК И. Сталин», но подписи нет, зато пришлёпнута очаровательная розовая печать с надписью: «Коммунистическая партия Советского Союза».

Это что — товарищ Шелепин в Берию играл?

На обороте предыдущего документа помещён список рассылки. Там, в этом списке, несколько малопонятных пометок, касающихся судьбы первых четырёх экземпляров, но внизу, под штампом: «дополнительная рассылка» одними и теми же чернилами и очень похожим почерком написано: «4 XII — 41 г. Берия — один в запас»; «27 II 59 г. Шелепин — архивный экз.» Но ведь перед нами не архивный экземпляр, переданный Шелепину, а адресованная ему настоящая выписка заседания, состоявшегося 5 марта 1940 года, оформленная по правилам 1939 года, с печатью ЦК появившейся лишь в 1952 году КПСС и датированная 1959 годом, где вдобавок одним почерком и одними чернилами сделаны записи, которые разделяет 18 лет! Не документ, а машина времени со сломанным штурвалом!

Однако самое интересное здесь — не смещение временных пластов, а крохотное упоминание, что 4 декабря 1941 года Берии была послана ещё одна выписка. Если сам список рассылки и не подлинный, то эта запись явно перенесена с настоящего списка, поскольку в контексте провокации 90-х годов она не имеет никакого смысла. Но зачем понадобилось в декабре 1941 года снова ворошить это дело?

А ведь накануне, 3 декабря, Сталин встречался с Андерсом и Котом! Речь там шла как раз о пропавших офицерах, и Сталин обещал ещё раз проверить этот вопрос и уладить дело. Той же датой помечена и справка НКВД о польских военнопленных. Так что самое естественное — предположить, что Берия должен был написать полякам справку об их пропавших товарищах, а то и показать документы, и в том числе полученную выписку[187].

Тогда многое становится ясным — например, почему польские подпольщики вдруг начали искать пропавших офицеров в немецких лагерях.

Правда, остаётся ещё встреча 18 марта, на которой поднимался тот же вопрос. Но как именно поднимался? Давайте вернёмся к этому моменту:

«Андерс заявляет, что он пополнил список офицеров, которых поляки не могут найти, и передаёт этот список тов. Молотову.

Приняв список, тов. Молотов говорит, что офицеры, указанные в предыдущем списке, на территории СССР не были обнаружены.

— Они ушли из СССР, — говорит тов. Сталин.

— Куда? — спрашивает Андерс.

— Неизвестно, — говорит тов. Сталин. — Вам лучше знать.

…

Часть польских офицеров находилась в лагерях на Украине, — говорит тов. Сталин. — При наступлении немцев они разбежались. Много поляков в Венгрии, в Турции…»

Из чего здесь следует, что речь идёт о тех же офицерах, что и в декабре, а не о каких-то других?

Четвёртый документ — сами страницы из протокола заседаний Политбюро, якобы изъятые из соответствующей папки. Сбоку надпись: «Изъято из протокола „ОП“ 4 III 1970 г. в закрытый пакет. Согласовано с т. Черненко К. У.». И неразборчивая закорючка подписи без положенной в таких случаях расшифровки. Причём «тот самый» протокол ещё и зачёркнут — это как прикажете понимать?

А ведь наверняка где-то должны быть копии этих протоколов!

И последний документ из пакета — так называемая «записка Шелепина». Ну, это вообще чудо, ибо она… РУКОПИСНАЯ!!! Да, именно так — 3 марта 1959 года председатель КГБ Александр Шелепин от руки написал Хрущёву письмо, которое, тем не менее, имеет входящий номер 632-щ и гриф «совершенно секретно». При этом зарегистрирована она была один-единственный раз, при передаче в Особую папку, 9 марта 1965 года.

«Товарищу Хрущёву Н. С.

В Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР с 1940 года хранятся учётные дела и другие материалы на расстрелянных в том же году пленных и интернированных офицеров, жандармов, полицейских, осадников, помещиков и т. п. лиц бывшей буржуазной Польши. Всего по решениям специальной тройки НКВД СССР было расстреляно 21 857 человек, из них: в Катынском лесу (Смоленская область) 4421 человек, в Старобельском лагере близ Харькова 3820 человек, в Осташковском лагере (Калининская область) 6311 человек и 7305 человек были расстреляны в других лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии.

Вся операция по ликвидации указанных лиц проводилась на основании Постановления ЦК КПСС от 5 марта 1940 года. Все они были осуждены к высшей мере наказания по учётным делам, заведённым на них как на военнопленных и интернированных в 1939 году.

С момента проведения названной операции, т. е. с 1940 года, никаких справок по этим делам никому не выдавалось и все дела в количестве 21 857 хранятся в опечатанном помещении.

Для Советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представлять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот, какая-либо непредвиденная случайность сможет привести к расконспирации проведённой операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями. Тем более что в отношении расстрелянных в Катынском лесу существует официальная версия, подтверждённая произведённым по инициативе Советских органов власти в 1944 году расследованием Комиссии, именовавшейся: „Специальная комиссия по установлению и расследованию расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров“.

Согласно выводам этой комиссии все ликвидированные там поляки считаются уничтоженными немецкими оккупантами. Материалы расследования в тот период широко освещались в советской и зарубежной печати. Выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении.

Исходя из изложенного, представляется целесообразным уничтожить все учётные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции.

Для исполнения могущих быть запросов по линии ЦК КПСС или Советского правительства можно оставить протоколы заседаний тройки НКВД СССР, которая осудила указанных лиц к расстрелу и акты о приведении в исполнение решений троек. По объёму эти документы незначительны и хранить их можно в особой папке.

Проект постановления ЦК КПСС прилагается».

И сам проект:

«Разрешить Комитету Государственной Безопасности при Совете Министров СССР ликвидировать все дела по операции, проведённой в соответствии с Постановлением ЦК КПСС от 5 марта 1940 года, кроме протоколов заседаний тройки НКВД СССР».

Казалось бы, уж эта-то бумага — фальшивка на сто процентов. Однако не будем спешить. Слишком она необычна — а подложные документы всё-таки стараются хоть как-то подогнать под подлинные, пусть и наделав при этом кучу ошибок.

Рассмотрим её повнимательнее…

Что в первую очередь бросается в глаза — так это категорическое несовпадение приведённых здесь цифр с прочими документами «пакета № 1». То, что подлежащая учёту численность может «гулять» на несколько процентов — дело житейское. Но в «записке Шелепина» указано, что расстреляны были 21 857 человек, а в предыдущих документах говорится о 25 700. Ничего себе разброс! Изготовители «пакета № 1» пользовались последними изысканиями историков, а откуда взялись цифры в «записке Шелепина»?

Как ни странно, мы довольно легко находим предполагаемый источник. 30 августа 1940 года из 1-го спецотдела НКВД СССР в отдел «А» НКГБ СССР были переданы некие «польские дела 1940 года» в количестве 21 365 штук. Что это были за дела — Бог весть, но число их примерно совпадает с названным в «записке Шелепина» и в принципе может служить источником, причём доступным без глубокого архивного поиска, но… только тем, кто работает в органах госбезопасности, причём на таком уровне, что имеет свободный доступ к архивам.

Если подходить к делу стилистически, то из всего «пакета № 1» «записка Шелепина» — единственный документ, который мог быть составлен в том ведомстве, коему он приписывается. По крайней мере, первые три абзаца похожи по стилю на документы госбезопасности сталинских времён, а с тех пор стилистика вряд ли успела сильно измениться. Правда, средние два абзаца выделяются какой-то неуклюжестью изложения, но два последних опять похожи на ведомственные. Так что по стилю явных и откровенных ляпов здесь нет.

Могло ли это письмо появиться на свет таким, какое оно есть — написанным от руки и зарегистрированным в 1965 году? Этот вопрос исследовал следователь ГВП Яблоков. И вот что он разузнал:

«Готовясь к допросу Шелепина… я 10 декабря 1992 г. переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым. Он сказал, что… на письме Шелепина действительно стоит штамп ЦК КПСС от 9 марта 1965 г., но в чём причина длительного временного разрыва между датой изготовления документа и его регистрацией в ЦК КПСС, он не знает. Каких-нибудь других документов, разъясняющих эту ситуацию, в архиве нет.

В тот же день я по предложению Короткова связался по телефону с его заместителем А. С. Степановым, который пояснил, что в практике КГБ в 50–60-х и последующих годов существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными людьми. О том, что письмо исполнено таким образом, свидетельствует каллиграфический почерк, который явно не соответствует почерку Шелепина. Каждая буква текста выполнена отдельно и с особым старанием. На документе не проставлен ни номер экземпляра, ни их количество. Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общего отдела ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими другими документами аналогичного значения. В 1965 году Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы и текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под номером 9485 переданы в Архив ЦК КПСС…»[188]

Более того, 11 декабря Яблоков по телефону переговорил с начальником центрального архива Министерства безопасности РФ и выяснил, что письмо мог готовить один из особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ.

…Ну что ж, всё сходится, и документ, похоже, подлинный — не в том, конечно, смысле, что поляков расстреляли наши, а по части времени и места изготовления. Сам Шелепин на допросе утверждал, что

«…после доклада кого-то из его подчинённых (скорее всего из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме шла речь. Через некоторое время тот же исполнитель принёс ему выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущёву. К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ… В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всём доверялся тому, что готовили подчинённые, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущёву и проект постановления Президиума ЦК КПСС» [189].

Весьма убедительно рассказано, и если бы речь шла о документах, посвящённых переводу пленных из УПВ в ГУЛАГ, можно было бы и поверить. Но только не надо песен о том, что человек, получивший такую информацию, не испытал шока и подписал документ, «не вникая». Тут что-то одно: либо расстрел 23 тысяч, либо бездумная подпись.

В личном архиве Владислава Шведа содержится беседа с Валерием Харазовым, близким другом Шелепина. Они дружили ещё со школы и впоследствии часто встречались и разговаривали. О «катынском деле» он услышал от своего друга в 1962 или 1963 году, во время совместной прогулки по московским скверам, когда зашёл разговор о Польше.

«Шелепин впервые рассказал Харазову, что вскоре (месяца через два) после начала его работы в должности Председателя КГБ, ему доложили, что в 1940 г. в Катыни сотрудники НКВД расстреляли поляков. На подпись Шелепину принесли записку, адресованную Н. С. Хрущёву, с просьбой об уничтожении учётных дел расстрелянных польских военнопленных. Кто был инициатором подготовки данной записки, В. И. Харазов не знает…

Шелепин согласился с предложением об уничтожении учётных дел польских военнопленных, так как разделял мнение авторов записки о том, что в будущем „какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведённой операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями“… Шелепин высказался в том плане, что сохранённые учётные дела в будущем могут нанести серьёзный удар по престижу СССР».

Так что пусть и зыбкое, но косвенное подтверждение того, что всё произошло действительно в хрущёвские времена, мы имеем.

Следующий вопрос — о судьбе самих дел. Если предложение Шелепина было принято, то должно существовать соответствующее постановление ЦК КПСС. В «пакете № 1» его нет. Стало быть, оно лежит на своём месте, в папке с постановлениями ЦК за март 1959 года — если решение состоялось, или… или не лежит!

Кстати, оно вполне могло состояться и там лежать. В нём ведь не сказано, какая именно операция проводилась в связи с постановлением от 5 марта. Дела — это сырой, первичный материал, вся значимая информация из них давно вошла в другие документы, а возможности архивов всё же не безграничны.

Но как было на самом деле? Яблокову Шелепин на этот вопрос не ответил, а вот старому другу, по его словам, рассказал:

«В разговоре А. Н. Шелепин заявил В. И. Харазову о том, что Хрущёв, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учётных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть всё остается, как есть».

Ещё одна загадка — роль в этом деле предшественника Шелепина Ивана Серова. Харазов вспоминает:

«Расстрел пленных польских офицеров Шелепин считал серьёзной ошибкой и вину за него возлагал на своего предшественника И. А. Серова (председателя КГБ СССР до декабря 1958 г.). Вся информация по „Катынскому делу“ Шелепину поступила от подчинённых, которые до этого работали под руководством Серова».

Но, простите, каким образом нарком внутренних дел Украины — а именно эту должность занимал Серов весной 1940 года — мог быть виноват в расстреле пленных, судьба которых решалась в Москве?

…Допрос Шелепина происходил в присутствии его преемника, следующего председателя КГБ Семичастного, и оба очень интересовались, будет ли допрошен Серов. Явно неспроста интересовались. Может быть, Шелепин и доверял своим подчинённым, но не настолько безоглядно, чтобы взять и просто подписать такой документ, поданный кем-то из них — не тот случай. А вот если «записка» была подготовлена по заданию Серова… тогда всё становится на свои места, вплоть до злого выдоха предшественника:

«Не веришь? Да я, если хочешь знать, сам их расстреливал!»

Серов — человек очень непростой. По словам того же следователя Яблокова, Шелепин и Семичастный рассказали ему, что

«…Серов и Хрущёв очень тесно сотрудничали на Украине, в том числе в 1939–1940 гг. За Серовым прочно укрепилась слава „палача“ и правой руки Хрущёва (их объединяли и родственные связи: они были свояками)».

Более того, Александр Яковлев в мемуарах утверждал, что в «пакете № 1» была ещё какая-то «записка Серова», которой теперь нигде нет…

Так что эта провокация действительно могла прийти из хрущёвского времени. Но в чём её смысл? Зачем изготавливать совершенно секретный документ в одном экземпляре, который всё равно никому не покажешь — и ничего по нему не предпринимать?

Возможно, найти ответ нам помогут два средние абзаца документа, те самые, неуклюжие и кажущиеся чужеродными среди «чекистского» текста. Но они не только чужеродные, а ещё и абсурдные, как по форме, так и по смыслу. Первые три фразы:

«Для Советских органов… со всеми нежелательными для нашего государства последствиями…»

— достаточное обоснование необходимости уничтожения дел. С какого перепугу автор записки вдруг начинает рассказывать Хрущёву о «комиссии Бурденко», о которой в Советском Союзе знал каждый пионер? Это в газетном материале требуется излагать фактуру, потому что всегда найдутся читатели, которые её не знают — а здесь зачем? Неужели генсек не слышал о «комиссии Бурденко»?

А уж сказать, что

«…выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении…»

— вообще полный бред. Ещё совсем недавно «парни Мэддена» возложили вину за катынский расстрел на СССР, а в 1956 году, после речи на XX съезде, группа американских парламентариев открыто призвала Хрущёва покаяться за Катынь… Пассаж об «общественном мнении» мог быть напечатан в газете — но не в совершенно секретном письме, где принято было всё же писать правду.

Зачем нужно в этом тексте изложение общеизвестных вещей, а также пропагандистская ложь? Предполагаемый ответ прост и очевиден. Нелепые сущности в газетном стиле плодят… для газет! Как внутренний документ письмо абсурдно, но если оно предназначалось для опубликования, всё становится на свои места. Опубликовать в то время его могли только на Западе, в первую очередь в Америке. Общее же место западных публикаций о Катыни — «русские уверены, что они заморочили всему миру голову своей фальшивой комиссией Бурденко», а стало быть, этот тезис должен быть подтверждён. Равно как и чудовищная лживость и цинизм большевистского правительства.

Помните свидетельство о разговоре Хрущёва и Гомулки? А теперь представьте себе очень простую вещь: Гомулка соглашается, и после совместного выступления Хрущёв передаёт ему «улику» — письмо Шелепина. Которое, во-первых, снимает все вопросы относительно доказательств — нет их, уничтожены КГБ, едва кровавые чекисты почувствовали опасность того, что их злодеяния выйдут наружу. А во-вторых, как материалы XX съезда в кратчайший срок попали через Польшу в Соединённые Штаты, так и это письмо мгновенно окажется в американских газетах, нанеся памяти о Сталине ещё один удар чудовищной силы. Хорошая акция, удобно вписывается в процесс «десталинизации» между XX и XXII съездами. Ну и заодно компрометирует всё ещё авторитетных противников Хрущёва — пытавшихся его скинуть Молотова и Кагановича.

Возможно, задумывалась эта провокация давно, да всё случая не было, и потому понадобилось два документа: пока председателем КГБ являлся Серов — «письмо Серова», ну а потом — «письмо Шелепина», что было куда выгоднее. Всё-таки Серов — персона достаточно известная и одиозная, а Шелепин, человек в органах новый, куда больше подходил на роль «варяга, поражённого мерзостью КГБ». Разоблачение не состоялось, и верный человек убрал письмо в сейф до лучших времён, а потом, уходя, потихоньку спихнул в архив. Там оно и долежало до 90-х годов, пока о нём не вспомнили в связи с новым всплеском катынской темы…

Впрочем, письмо это ни в коей мере не свидетельствует о том, что поляков на самом деле расстрелял НКВД. Такая же фальшивка, как и остальные, только более ранняя…

Как видим, документы из пресловутого «пакета № 1» не то что свидетельствуют, а вопиют о том, что вожделённый скелет сделан из пластмассы, причём белой и глянцевой, как зубы голливудских кинозвёзд. Конечно, есть люди, которые вопреки всему верят в их подлинность (а чаще призывают других в неё поверить): мол, следует исходить в таких делах из презумпции порядочности. В наших архивах просто не могут содержаться фальшивки! Но… как мы уже говорили, в вопросы веры мы не вмешиваемся. Верить во что угодно — хоть в сон, хоть в чох, хоть в вороний грай, хоть в катынский пакет — конституционное право любого гражданина Российской Федерации.

P.S. В предыдущей главе рассказывалось о расследовании Главной военной прокуратуры СССР, а потом РФ, и о так называемом «экспертном заключении» на её основе. Мы ещё предлагали обратить внимание на число жертв — 21 827 человек, из них 14 522 расстрелянных в лагерях и 7305 — в тюрьмах. Как видим, оно с точностью до 30 человек совпадает с названным в «записке Шелепина» — 21 857, 14 552 и 7305 соответственно, что является уже положительным моментом, поскольку обычные численные расхождения в «катынских» документах — сотни и тысячи. Но если эксперты ГВП основывались в своих подсчётах на «записке Шелепина» — то почему не совпадает полностью? А если они нашли какие-то новые данные — то почему о них нигде даже не упомянуто? Или, по привычке к несовпадениям в текущих документах, кинули три десятка «на просчёт»? Но здесь-то какой может быть «просчёт»?

Итак, «обвинительное заключение» написано — хоть и коряво, да кому проверять-то надо? Поставлена и подпись — официальное признание советского правительства, сделанное ещё в 1990 году и время от времени подтверждающееся правительством российским. Осталось пришлёпнуть печать, чтобы исторический факт стал незыблемым.

Такой печатью и стали три «катынские» мемориала.

Против того, что в Козьих Горах, что-либо иметь невозможно. Там действительно лежат как минимум четыре тысячи польских офицеров, убитых немцами поперёк всех воинских законов и международных конвенций. Этот колокол, кстати, звонит ещё и по полумиллиону уничтоженных гитлеровцами смолян[190].

С остальными двумя всё не так однозначно.

Итак, военнопленные из трёх «польских» лагерей были отправлены в три разных адреса и, по официальной версии, расстреляны. Места их захоронений стали известны лишь двадцать лет назад, в мутное время «перестройки», так что бесспорными считаться не могут. Это село Медное под Калинином, Пятихатки под Харьковом и вроде бы Быковня возле Киева. Последняя, правда, — уже откровенное явление пропаганды. Какие-то массовые захоронения там имеются, в 90-е годы их привычно отнесли к следам «тридцать седьмого года», а кто в них лежит на самом деле — «жертвы НКВД» или расстрелянные немцами советские граждане — толком не разбирались. Тогдашним «десталинизаторам» дай только волю — они и Бабий Яр припишут НКВД. (Кстати, мелькали в прессе попытки назвать и его местом расстрела польских офицеров…)

Зато с первыми двумя пунктами всё куда более определённо. Их вытащили из безвестности в ходе всё того же расследования ГВП в 1991 году. Причём любопытна роль в этом деле местных управлений КГБ. Авторы книги «Катынский синдром» пишут:

«Когда на основании локальных данных было решено начать эксгумацию в Харькове, военные прокуроры сначала откопали захоронения советских граждан, а уже потом, по ненавязчивым и как бы случайным подсказкам местных сотрудников госбезопасности, „наткнулись“ на захоронения польских офицеров. При проведении второй эксгумации, в Медном, сотрудники госбезопасности Тверской области сразу показали места, где следовало копать и где действительно были обнаружены массовые захоронения поляков».

Впрочем, мы и не отрицаем, что эти могилы могли там существовать, как не отрицаем и того, что где-то в Смоленской области лежат расстрелянные весной 1940 года польские офицеры. Не забывайте, что среди них были люди, совершившие тяжкие преступления. Естественно, при передаче в УНКВД их отделили от остальных, отправили в тюрьмы, судили и тех, кого приговорили к ВМН, расстреляли. После чего вполне могли похоронить как в Медном, так и в Пятихатках. Речь идёт исключительно о разнице между понятиями «некоторые» и «все», а также о том, что ставить на нашей земле мемориалы тем, кто виновен в преступлениях против нашего же народа — это уж слишком.

Итак, что же нашли эксгуматоры близ Харькова и Твери?

Пятихатки — посёлок под Харьковом (сейчас — фактически его окраина). Считается, что именно в этом городе были похоронены расстрелянные офицеры из Старобельского лагеря. Но считать можно всё, что угодно, а как с фактами?

«С 25 июля по 7 августа 1991 г. в районе 6-го квартала лесопарковой зоны г. Харькова, на территории дач УКГБ по Харьковской области, расположенной на расстоянии 73 км восточнее Белгородского шоссе, с участием представителей польских правоохранительных органов, судебно-медицинских экспертов и других специалистов было проведено извлечение останков не менее чем 180 человек из 49 мест захоронения. Многочисленные предметы польской военной формы и другой польской военной атрибутики, письма, квитанции, обрывки газет с датами весны 1940 г., отдельные предметы с записями о Старобельском лагере, а также офицерские удостоверения и жетоны шести военнопленных Старобельского лагеря, найденные в ямах, бесспорно свидетельствовали о массовом захоронении расстрелянных в 1940 году польских военнопленных, ранее содержавшихся в Старобельском лагере НКВД СССР. По заключению комиссии судебно-медицинских экспертов, смерть этих военнопленных наступила от огнестрельных повреждений — выстрелов в затылок и верхний отдел задней поверхности шеи из огнестрельного оружия, имеющего калибр от 5,6 до 9 мм»[191].

Может быть, по мнению следователей ГВП образца 1991 года, это и свидетельствует о «преступлениях НКВД», но после детального рассмотрения харьковских находок видно, что они подозрительно напоминают катынские. Офицерские удостоверения в могилы людей, расстрелянных чекистами, попасть не могли по определению. Оружие крупного калибра в то время применяли только немцы — впрочем, воинские документы отбирали и они. Письма, квитанции, обрывки газет, сохранившиеся в земле на трупе (!) спустя полвека после расстрела настолько хорошо, что их можно было идентифицировать…

Вспомним ещё раз чешского судмедэксперта Франтишека Гаека:

«Трудно согласиться с тем, что письма и газеты, пролежав в земле 3 года, где на них воздействовала вода и продукты разложения, могли быть целы и читаемы так, как действительно были… Невозможно поверить, что по истечении 3-х лет их целостность и читаемость была такая, в какой их действительно обнаружили. В процессе тления трупа на них воздействуют образующиеся кислоты — и они истлевают».

Три года. А пятьдесят?

Но в любом случае — каким образом тела 180 человек, находящихся в 49 (!) местах захоронения, свидетельствуют о массовом расстреле? Может, кто-нибудь просветит?

К счастью, нашлись более обстоятельные прокуроры. Вот что рассказал бывший руководитель следственной группы Военной прокуратуры Украины Андрей Амонс С. М. Заворотнову, автору книги «Харьковская Катынь».

«Уже первые работы в 6-м квартале лесопарковой зоны Харькова, проводившиеся с 25 июля по 6 августа 1991 года, дали свои результаты. Было проведено 49 раскопов и 5 зондажей. В 2-х раскопах за № У/91 и XXI1/91 выявлены останки 167 польских офицеров. Эксгумационные работы, которые проводились с участием польских специалистов и представителей Генеральной прокуратуры Польши и Министерства юстиции РП, подтвердили нахождение в этих захоронениях военнопленных из Старобельского лагеря».

Стало быть, могил всё-таки не сорок девять, а всего две. Правда, непонятно, сколько нашли — 167 или 180 человек, но это, в конце концов, уже неважно. А как опознавали пленных из Старобельского лагеря — по квитанциям или по офицерским удостоверениям? Зато не по бумагам, а по личным вещам — что более-менее внушает доверие — среди расстрелянных опознали польского прокурора Станислава Мальчевского из Львова. Но он никогда не был в Старобельском лагере, его фамилия значилась в списке поляков — офицеров и государственных служащих — содержавшихся в тюрьмах западных областей Украины. Среди заключенных там было 570 арестованных офицеров и немало работников правоохранительных органов. Весной 1940 года их перевели в другие тюрьмы, дальше от границы, так что часть этих людей вполне могла попасть в Харьков и некоторые из них, после следствия и суда, получить высшую меру наказания. Впрочем, и офицеры из Старобельска, совершившие преступления, военные или уголовные, тоже могли оказаться в Харьковской тюрьме и получить ту же высшую меру.

Так кого всё-таки нашли в Пятихатках?

Интересен и ещё один вопрос: каким образом 167 человек превратились в 4 тысячи? Это открытие относится уже ко времени работы польской поисковой экспедиции, приехавшей в Пятихатки четыре года спустя.

«Поисково-эксгумационные работы в 6-м квартале г. Харькова продолжались. Так, в течение летне-осеннего периода 1995–1996 годов среди обнаруженных захоронений 1937–1938 годов выявлено 13 захоронений польских офицеров… В 15 польских захоронениях, раскопанных в 1991, 1995 и 1996 годах, обнаружено 4302 польских военнослужащих. Всего за время раскопок было вскрыто и обработано 75 захоронений, из которых 15 — захоронения польских военнопленных. В 60 захоронениях периода 1937–1939 годов оказались останки 2098 расстрелянных граждан СССР».

Ладно, допустим, изыскатели и вправду наткнулись на кладбище «тридцать седьмого года» — хотя и странно это. Инструкции того времени прямо предписывали приводить приговоры в исполнение и хоронить трупы в глухих местах. Конечно, найти «глухое место» под Харьковом труднее, чем в Сибири, но не на окраине же города это делать!

Стреляли и хоронили в границах населённых пунктов или в непосредственной близости от них как раз немцы, которым не было нужды прятаться от местных жителей, зато они имели все основания избегать «глухих уголков», где водились партизаны. Опять же, «дача НКВД» под боком — ну прямо как в Козьих Горах. Кстати, а как насчёт пуль и гильз — нашли ли их в могилах, и если нашли — то чьего производства?

Молчание…

Но и это ещё не всё. Откроем снова книгу Владислава Шведа «Тайны Катыни».

«Станислав Микке в своей книге „Спи, храбрый“ пишет, что в ходе эксгумаций в 1995–1996 гг. на спецкладбище в Пятихатках польские археологи обнаружили следы „замаскированных“ скважин диаметром 60, 80 и 90 см, пробуренных механическим путём вглубь только 15 захоронений, признанных „польскими“. Более того, в могиле № 7 в центре был обнаружен шурф, идущий через всю могилу. Во всех 15 могилах были зафиксированы „нарушения анатомической целостности захоронений“. В остальных 60 захоронениях, признанных „советскими“, подобные скважины отсутствовали. Некоторые исследователи полагают, что через эти скважины в захоронения была подброшена польская атрибутика».

А что здесь, собственно, такого уж невозможного? Если можно было изготовить и вбросить в оборот якобы подписанные Сталиным фальшивки, то кто мешал подбросить в могилы польские пуговицы и ордена?

«В 1991 году жители говорили, что несколько лет назад на спецкладбище велись какие-то буровые работы. Власти объясняли это тем, что проводилась санобработка захоронений. С этим можно было бы согласиться, если бы не следующие вопросы. Зачем надо было бурить скважины почти метрового диаметра, если для закачки дезинфицирующего раствора достаточно 100-мм скважины? Почему работы велись ночью? Почему обрабатывались только „польские“ захоронения?» [192].

И здесь тоже ничего невозможного. Катынская провокация готовилась как минимум с 1987 года, тогда же могли озаботиться и уликами. Почему нет?

И, кстати, точно как в материале Геббельса, ни слова о «русских могилах». Прокуратура утверждает, что в них лежат жертвы «тридцать седьмого года». Интересно, на каком основании?

В общем, странное и смутное это дело. А с учётом того, сколько было сил, кровно заинтересованных в том, чтобы заставить СССР признать вину за Катынь, и сколько вокруг этого дела провокаций…

Но самая странная и тёмная история случилась с захоронениями в Медном — селе, расположенном в 30 км от Твери, где ещё с довоенных времён располагалась… ну как же, само собой — спортивная база НКВД. Как уже говорилось, там поисками места захоронения занялись местные сотрудники КГБ и в конце концов нашли его. Правда, подарочек от тверских чекистов оказался с сюрпризом.

Как установило местное отделение КГБ (точнее, федеральной службы контрразведки — но с этими переименованиями…), расстрелянных в ходе массовых репрессий в Калинине хоронили на территории возле Волынского кладбища. Там всё точно: есть свидетели, есть найденные останки…

Из заключения УФСК и прокуратуры Тверской области. 9 февраля 1995 г.

«Бывший начальник 10 отделения УКГБ Ш. сообщил, что работавший шофёром гаража НКВД с 1936 г. Р. рассказывал, что он лично вывозил трупы расстрелянных граждан к месту захоронения на Волынском кладбище вначале на лошадях, а позже на автомашине. Трупы сбрасывались в заранее подготовленные траншеи… Имеются свидетельства граждан (названы имена. — Авт.)… проживающих на ул. Волынской, ведущей к кладбищу. Они рассказывают, что в 1936–38 гг. были свидетелями того, как в тёмное время суток на кладбище на конных повозках вывозились трупы людей. Это можно было определить по очертаниям мешковины, брезента, которыми покрывались тела. Сопровождающие отгоняли тех, кто старались поближе рассмотреть груз на повозках.

Наличие массового захоронения в северной части Волынского кладбища подтверждается гражданами (названы имена. — Авт.)… участвовавшими в производстве земляных работ на отсыпке дороги к мосту через обводной канал в районе Волынского кладбища. Экскаватором были извлечены черепа и другие кости людей в количестве, свидетельствующем о массовом захоронении. Решением властей земляные работы были прекращены…»[193]

Впрочем, с «расстрельными ямами» Волынского кладбища тоже всё не так просто. Так, в июне 2005 года, при закладке фундамента церкви неподалёку от кладбища была обнаружены могила[194]. Находилось в ней около 30 человек, судя по остаткам одежды, тела принадлежат гражданским лицам, похоронены весной или осенью. Погибшие уложены в ряд, убиты выстрелом в голову. Среди них есть женщины и дети, что однозначно указывает «авторов» расстрела[195]. Так что и рвы на Волынском кладбище неизвестно, кто наполнял…

Исследователь Катыни Сергей Стрыгин, который в 1996 году побывал в Твери, узнал от местных краеведов ещё об одном месте захоронения. У них есть данные, что до войны расстрелы производились на территории тюрьмы, которая находилась тогда на месте нынешнего СИЗО № 1, а хоронили на расположенном в нескольких сотнях метров, на другом берегу Волги, Неопалимовском кладбище. В этом есть логика: зимой гораздо проще перебраться на другой берег замёрзшей реки, чем ехать по городу куда-то ещё. Кроме того, во время строительных работ на территории СИЗО в земле нашли останки около 100 человек и фрагменты польского военного обмундирования.

Считается, что тех, кого репрессировали не в городе, а в области, хоронили в Медном. Но тут свидетельства куда более кислые.

Из заключения УФСК и прокуратуры Тверской области. 9 февраля 1995 г.

«Житель д. Слобода Фадеев Евгений Александрович, допрошенный в рамках уголовного дела о польских военнопленных, показал следующее. Деревня Слобода расположена непосредственно на дороге, ведущей от с. Медное к дачам НКВД. Фадеев Е. А. рассказал, что в период 1938–1940 гг. он был мальчишкой и помнит, что почти каждый вечер на дачи проезжали 2–3 грузовые машины, наглухо закрытые брезентом. Машины возвращались примерно через час. Территория дач строго охранялась солдатами в форме НКВД».

Ну конечно, что же могут возить на дачи закрытые брезентом машины? Только трупы…

«Бывший сотрудник УКГБ, работавший после ухода на пенсию сторожем на дачах УКГБ В. … показал, что он поддерживал отношения с бывшим комендантом УНКВД Б., принимавшим участие в расстрелах, и работавшим до него сторожем З. Последние в беседе с В. говорили, что в северо-восточной части территории дачного участка имеются захоронения репрессированных в довоенное время граждан».

Как видим, маразм в Твери крепче, чем в Смоленске. Там расстрелы производились возле дома отдыха НКВД, что хоть как-то можно объяснить — например, палачи хотели устроиться с удобствами. Но в этом случае расстрелы проводят где-то в другом месте, а вот хоронить трупы возят к дачному посёлку НКВД, где отдыхают высокопоставленные чекисты с жёнами и детишками. Они что — во всей области другого места не нашли? Или в Калининском УНКВД придерживаются того мнения, что труп врага хорошо пахнет?

А теперь — обещанный сюрприз.

«При рассмотрении вопроса о массовом захоронении под с. Медное нельзя обойти вниманием следующее обстоятельство. В период войны с 1941 по 1943 г. в районе с. Медное находились эвакогоспитали №№ 1427, 1783, полевой подвижной госпиталь № 501, а также медико-санитарные батальоны №№ 258, 265, 522. По данным архива военно-медицинских документов Тверского облвоенкомата, захоронение советских воинов, умерших от ран в госпиталях, санбатах, производились в районе с. Медное. Большинство граждан, упоминавшихся в настоящем заключении в связи с захоронением под с. Медное, подчёркивали о наличии захоронений на территории дач УНКВД советских воинов 29-й армии, умерших от ран».

А кроме того, по данным Калининского УКГБ, там же хоронили и расстрелянных активных немецких пособников.

Точное место вроде бы указывают данные немецкой аэрофотосъёмки, обнаружившие в окрестностях Медного некие «бесформенные, но организованные ямы»[196], которые, в принципе, могли быть захоронениями. Эти снимки попали к американцам, были ими расшифрованы и переданы полякам. Но поскольку сделаны они в августе 1942 года, то могут показывать всё что угодно, от братской могилы умерших от ран до полкового склада боеприпасов. Или, например, бурты с турнепсом соседнего колхоза…

Откуда же изначально пошла информация о кладбище в Медном? Первое упоминание исходило от тверского общества «Мемориал». Уже в ноябре 1988 года на митинге они говорили о 10 тысячах казнённых в Калинине поляках. Откуда появились эти сведения, если документы о «разгрузке» Осташковского лагеря нашли лишь год спустя? И почему 10 тысяч? Не хотелось отставать от Смоленска?

Когда выяснилось, что «расстрелянных» поляков было всего шесть тысяч, «Мемориал» поступил просто, отнеся лишние четыре тысячи придуманного им числа к жертвам репрессий. При этом никто не интересовался не только тем, было ли вообще на территории Калининской области столько жертв «тридцать седьмого года», но и самим наличием могил, которые начали раскапывать лишь в 1991 году. С мемориальских митингов, минуя ряд инстанций, это число — 6 тысяч поляков и 4 тысячи советских людей — обрело официальный статус. Более того, стало откуда-то известно, что 55 % из них были крестьянами, 20 % рабочими, а 10 % священнослужителями. Интересно, имелось ли вообще в Калининской области (не считая самого города) 400 священников?

Сегодня в Медном создан мемориальный комплекс, для чего снесены дачи, которые будто бы стоят прямо на «смертных ямах». При этом ни один из тех, кто занимается поисками, наверняка не стал бы строить дачу над массовой могилой, да ещё такого размера — и по причине возможной заразы, да и страшно, знаете ли… Но чекисты — они же упыри по определению, и поэтому, прекрасно зная о том, где размещают посёлок, всё-таки строили свои дачи.

«Ещё одна необъяснимая с точки зрения нормальной психики деталь — более десяти тысяч тел убитых было зарыто в нескольких десятках метрах от комплекса служебных дач НКВД, места отдыха и, как сейчас говорят, релаксации. Убийцы набирались сил рядом со своими жертвами…» [197]

— писала газета «Тверская жизнь».

Но надо учесть ещё и то обстоятельство, что на снос дач было выделено три миллиарда рублей… когда дают деньги, которые предстоит осваивать, обычно что надо, то и находится. А газетчики потом объяснят, какими монстрами были чекисты…

Итак, официальная цифра — 10 тысяч похороненных жертв репрессий, из которых 6 тысяч — поляки. А реальная?

Вернёмся к «Катынскому синдрому»:

«С 15 по 29 августа 1991 г. в дачном посёлке УНКГБ по Тверской области, в 2 км от посёлка Медное, также с участием представителей польских правоохранительных органов, судебно-медицинских экспертов и других специалистов была проведена вторая эксгумация.

В 30 откопанных ямах обнаружены костные останки, принадлежащие не менее чем 243 человеческим трупам. Многочисленные найденные в ямах предметы (части польской военной формы и различной полицейской и военной атрибутики, письма, квитанции, обрывки газет с датами весны 1940 г., списки военнопленных Осташковского лагеря…»

Че-го?! Какие списки военнопленных? Вы можете представить себе чекиста, который, приведя приговор в исполнение, бросает сверху список, между прочим совершенно секретный и подлежащий возврату? Такого не было даже в Катыни, разве что в Виннице на трупах «находили» приказы об аресте.

Ошибка? Но среди авторов книги «Катынский синдром» — тот самый следователь ГВП Яблоков, который непосредственно вёл расследование, тут ошибки быть не может… И снова всё то же, что и в Козьих Горах и в Пятихатках — письма, квитанции, обрывки газет, которые можно прочесть спустя полвека…

Ладно, читаем дальше:

«…списки военнопленных Осташковского лагеря, полицейские удостоверения и жетоны) позволили идентифицировать 16 польских полицейских и пограничников. Они служили доказательством наличия массового захоронения расстрелянных в 1940 г. польских военнопленных, ранее содержавшихся в Осташковском лагере НКВД СССР».

Каким образом 16 найденных поляков (или 243 мёртвых тела) свидетельствуют о расстреле 6 или 10 тысяч — по-видимому, так называемая тайна следствия. Равно как и методика, с помощью которой можно спустя полвека отличить череп расстрелянного в 1940 году польского полицейского от расстрелянного в 1941-м немецкого полицая.

Но самое интересное не это.

«Комиссия судебно-медицинских экспертов записала в своём заключении, что смерть наступила также от огнестрельных повреждений — выстрелов в затылок и верхний отдел шеи из огнестрельного оружия, имеющего калибр от 7 до 8 мм. Обнаруженные в отдельных черепах пули калибра 7,65 мм подтверждают, что огнестрельные ранения головы могли быть причинены выстрелом из пистолета системы „Вальтер“».

Более того, в одном из захоронений нашли даже гильзы от патронов «браунинг» калибра 7,65 мм, подходящие к «вальтеру». А немцев в Медном вроде бы не было. Впрочем, о чём это мы? Там ведь не расстреливали, а лишь хоронили — откуда вообще взялись в могилах гильзы? С Катынью перепутали? Внимательнее надо быть, внимательнее, у Медного легенда другая…

Правда, в 1941 году немецких пособников вполне могли стрелять и из «вальтеров» — трофейных, особенно если расстреливали не чекисты, а шлёпали на месте озверевшие от боёв военные. Но тогда получается, что могила, в которой обнаружены гильзы, вообще не имеет отношения к полякам. Да, кстати: так были немцы в селе Медное или нет?

«Следователь ГВП получил на свой запрос ответ из Центрального архива МО РФ о том, что во время Великой Отечественной войны Осташков и пос. Медное Тверской области оккупации немецко-фашистскими войсками не подвергались, чем подтверждалось, что немцы не имели отношения к расстрелам польских военнопленных в Медном».

Но оказывается, что врёт архив, и немцы в Медном побывали, хотя и совсем недолго — три или четыре дня. Однако натворить дел успели.

Из отчёта Сергея Стрыгина о рабочей поездке в Тверь. Ноябрь 2006 г.

«Из бесед с пожилыми жителями села выяснилось, что, несмотря на краткий срок оккупации Медного немецкими войсками в 1941 г. (менее трёх суток), немцы успели оставить о себе в этом селе недобрую память. Несколько человек были расстреляны по подозрению в оказании помощи советским войскам и связях с партизанами. Местных жителей, не успевших убежать из села, немцы согнали в медновскую церковь и хотели их там заживо сжечь. От уничтожения людей спасли бойцы РККА, внезапной атакой выбившие немецкие войска из Медного».

Да, всё ещё больше запутывается, однако…

…Потом на эту землю пришла и польская экспедиция — с 6 по 23 сентября 1994 года в Медном работала группа экспертов под руководством профессора Полицейской академии из Щытно Ольштынского воеводства Бронислава Млодзиевского. Её основными целями были идентификация останков и определение границ захоронения…[198]

Да, но что же там нашли? А вот об этом ничего неизвестно. Почему-то результаты раскопок в Медном, в отличие от Харькова, поляки абсолютно не афишируют.

Сергей Стрыгин попытался выяснить у местных жителей: может, кто-нибудь из них что-то знает о могилах на территории дачного посёлка?

«Абсолютное большинство жителей с. Медное до середины 1990-х годов вообще ничего не знали про наличие на территории дачного посёлка Калининского УНКВД спецкладбища трупов расстрелянных в Калинине людей. Не знали они и про расположенные там же братские могилы умерших в медновских госпиталях красноармейцев. Однако меньшая часть жителей Медного, наоборот, говорила о наличии на территории дачного посёлка братских могил умерших от ран красноармейцев, как об общеизвестном и не требующем подтверждения факте. На просьбу уточнить, из каких источников им про эти могилы стало известно, все опрошенные затруднились дать точный ответ и просто отвечали, что они „всегда знали“ про могилы умерших от ран красноармейцев на территории дачного посёлка УНКВД».

О том, что на территории дачного посёлка хоронили расстрелянных, ни один из жителей ничего не слышал. Никто не припоминал, чтобы сюда часто и помногу наведывался грузовой автотранспорт, и уж тем более о таком чуде, как экскаватор[199].

Во время эксгумации 1991 года в качестве чернорабочих использовались рядовые солдаты-срочники, а польская экспедиция для этой цели нанимала местных жителей.

«Свидетель Н., житель с. Медное, сообщил, что в 1995 г. он лично участвовал в земляных работах на территории спецкладбища Калининского УНКВД. Однако польские археологи непосредственно к работе с трупами в могилах его и других русских рабочих не допускали, поэтому ничего определённого о характере вскрытых тогда захоронений он сообщить не может. Незадолго до отъезда поляков из Медного, когда проводились работы по засыпанию могил и приведению окружающей местности в порядок, свидетель вместе с другими местными рабочими окапывал территорию спецкладбища по периметру (для установки ограждения или для организации дренажа, он точно не знает). Во время этих работ неглубоко в земле („…у самой поверхности“) они наткнулись на хорошо сохранившиеся предметы польской военной амуниции — кожаные ремешки, кожаный патронташ или подсумок и пр. По словам свидетеля, о своей находке польским археологам рабочие не сообщили, а закопали найденные предметы обратно в землю. Кроме того, по словам свидетеля Н., во время раскопок 1991 г. в село Медное по ночам приходили участвовавшие в раскопках солдаты Советской Армии и предлагали местным жителям сменять на алкоголь или купить у них найденные в могилах золотые зубы и золотые ювелирные изделия (кольца, перстни и даже браслеты)».

Загадочное свидетельство, надо сказать. В Медном не было офицеров, поэтому какую «амуницию» нашли в земле рабочие — непонятно. Как и неизвестно, в состоянии ли они были различить польский, советский и немецкий подсумок. Не менее странно и свидетельство о ценностях. Вроде бы браслет — это женское украшение, или мы ошибаемся?

И невольно возникает вопрос: а существуют ли вообще в Медном могилы? По крайней мере появившиеся до 1941 года. Во время войны людей закапывали где попало и как попало, и поисковая команда вполне могла найти и вскрыть какие-нибудь неучтённые захоронения. Относиться всерьёз к находкам советских прокуроров после всего, что мы уже успели узнать об этом расследовании, не приходится, а поляки о своих находках молчат до сих пор.

Может, вообще какое-нибудь холерное кладбище времён Московской Руси раскопали?

Тем не менее мемориал неизвестно над чьими могилами был в свой срок построен. Выглядел он эффектно.

«Государственный мемориальный комплекс „Медное“ состоит из двух частей — российской и польской. Фактически это кусок соснового леса площадью в несколько гектаров, превращённый стараниями ландшафтных архитекторов в ухоженный парк. Обе части разделены невысоким забором и имеют отличия, хотя в целом выдержаны в едином стиле. У поляков каждая деталь оформления является символом. Высокие католические кресты и дорожки выглядят ржавыми, ржавчина символизирует запёкшуюся кровь. Аккуратно уложенные по кругу плиточки с именами убитых соотечественников и датой расстрела… Плиточек ровно 6311 — по числу погибших в апреле — мае 1940 года….

На российской части комплекса табличек с именами нет. Они до сих пор неизвестны, как нельзя назвать и точное число жертв Медного. Называют приблизительное — около 4 тысяч человек было погребено в общих ямах. Отсутствие поимённого списка жертв — существенное отличие нашей части от польской. У поляков мемориал посвящён конкретным людям, у нас — всем жертвам тоталитаризма сразу. Эта почти полная обезличенность выглядит ещё страшнее, потому что означает: жертв так много, что их не перечесть…»[200]

Послужил ли памятник примирению народов? Ну… наверное… Вот только в Твери почему-то бытует легенда, что польский епископ, когда служил на открытии мемориала, проклял тверскую землю. Чушь, конечно — но интересно, эта легенда возникла на пустом месте, или поведение гостей дало какие-то основания такое о них подумать?

Я знаю порядок. Могу говорить только правду.

(Из показаний Дмитрия Токарева)

Но к чему нужны какие-то доказательства, если есть показания ещё одного старого чекиста — бывшего начальника Калининского УНКВД Дмитрия Токарева. Так сказать, литературное дополнение к «пакету № 1» и совершенно убойное свидетельство… Вот только чего?

Главная задача Токарева была точно та же, что и у Аренса — выгородить себя. Он всё время повторяет: лагерь был сам по себе, никто из его людей и он сам к работе с пленными отношения не имел, к расстрелам тоже он лично причастен не был, даже ни на одном не присутствовал. Когда следователь подсовывал ему бумаги о совместных делах УПВ и УНКВД (совершенно невинных), он тут же, в точности как Аренс, терял память: не было, не помню, и прибавлял ещё: мол, столько лет прошло…

Однако если показания Аренса никто не проверял, то сказанное Токаревым просветили десятки раз. Он говорил со следователем так естественно и искренне, что не поверить ему было просто невозможно. Но народ в России, после того как ему столько врали, стал недоверчивым и неподатливым на искренность и простоту.

Старый добрый принцип городить на допросе несуразицу, которая торжественно развалится в суде, был матёрому чекисту прекрасно известен. И то, что лепил под видеозапись Дмитрий Токарев — фуфло высочайшего разбора. Мы приводим, конечно, не саму стенограмму допроса, а обработанный и скомпонованный на её основе текст. Но что касается фактов — то мы постарались ничего существенного не упустить. Такое вкусное блюдо надо доедать полностью и тарелку вылизывать…

…Началось, конечно, с Кобулова — как же без Богдана Захаровича-то обойтись?

«Когда нас вызвали в Москву для того, чтобы объяснить, какая операция предстоит — это было в марте месяце сорокового года… Вызвали не меня одного, а ещё первого заместителя моего, Павлова, и коменданта Рудного. Павлов ещё шутил по дороге: „Со своим комендантом едем“. А коменданты приводили в исполнение смертные приговоры…

Когда мы приехали, нас сразу же позвали к Кобулову. Тогда он занимал должность, по-моему, заместителя Берии. А может, ещё до того… После 17 ноября он был назначен начальником следственной части…»

«После 17 ноября» — это не просто временной интервал, как мог бы подумать в 1991 году молодой следователь, снимавший допрос. Они в ГВП даже в полномочиях Особого совещания и то путались — где уж им знать, что это за дата! Говоря о 17 ноября, кроткий, искренний старичок с большими слепыми глазами единственный раз за весь допрос приоткрылся, и на несколько мгновений проглянула основа — сталь броневая! Да, теперь таких не делают… Не зря фантасты слагают свои эпопеи именно о тех временах и тех людях…

Итак, 17 ноября 1938 года. Точнее — датированное этим днём знаменитое постановление Совнаркома и Политбюро «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», положившее конец ежовскому пыточно-расстрельному беспределу[201]. Сразу после него по районным управлениям пошли новые начальники с задачей пересмотра дел. Они закрывали те дела, где не было достаточных доказательств, уменьшали срок наказанным сверх меры, а на освободившиеся в камерах места отправляли палачей. Токарев был одним из этих людей. Он упомянул на допросе, как разгребал ежовское наследство. «Авгиевы конюшни» — так он сказал. Так вот: под чистку ежовских «конюшен» была специально создана Следственная часть НКВД, которую возглавил Богдан Кобулов. Странное назначение для человека, славного палаческими подвигами, вы не находите?

Ларчик открывается просто: сказка о кровавом палаче Богдане Кобулове была придумана в хрущёвские времена — надо ведь как-то объяснить, за что расстреляли бериевскую команду. В реальности же на такое место могли поставить только законника — человека, для которого шаг хоть влево, хоть вправо от УК и УПК — дезертирство. Такой человек во главе абсолютно беззаконной операции невозможен изначально. Но в 1991 году о 17 ноября знали только чекисты того времени — а много ли их осталось?

Никто не просил Токарева связывать воедино имя Богдана Кобулова и дату 17 ноября. Разговор был вообще о другом. Однако он это сделал, причём постарался, чтобы вышло как можно более выпукло и ярко…

«Маячок» для посвящённых?

Итак, что было дальше?

«Когда мы зашли, там было человек около 15–20. Никого из них я не знал, кроме самого Кобулова. Он объяснил нам, что есть указание высшей инстанции — он не назвал нам эту высшую инстанцию, потом только я узнал, что это было решение Политбюро — о расстреле представителей карательных органов польской республики, которые были захвачены в плен при нашем вхождении на территорию восточных областей Польши…»

Это тоже мелкий «маячок» для тех, у кого есть понимание. Никогда ни один человек того времени, тем более носивший петлицы, не скажет «восточная Польша». Это геббельсовский термин, советский человек сказал бы: «Западная Украина и Западная Белоруссия». Слова «восточная Польша» в устах чекиста означают: «Я работаю под контролем», и дают понять, под чьим именно.

Да и с «инстанцией» всё не так просто. Этот термин бытовал в КГБ в 60-е — 70-е годы, когда во главе страны стояла сила, «руководящая и направляющая», но не желавшая брать на себя ответственность за некрасивые стороны этого руководства. Именно она скрывалась за туманом намёков (ведь «инстанции» — это и есть намёк на нечто высокопоставленное). А сталинское время было очень конкретным, тогда за каждым решением стояло имя, отчество и фамилия. По крайней мере, те из чекистов сталинского времени, до которых нам удалось дотянуться, не припоминают, чтобы тогда употреблялось это словечко. Снова «маячок»?

Но и это ещё не всё. Обратите внимание: Токарев говорит о расстреле «представителей карательных органов». Чуть ниже он уточнит:

«Когда говорят о расстреле польских офицеров, я считаю, это не совсем правильно. Там офицеров было гораздо меньше, чем рядовых. Кто расстреливался, как мне потом стало известно? Все полицейские, независимо от чина, все тюремные работники, все пограничники, начальники пожарной службы — вот, пожалуй, и весь контингент».

Полицейские, тюремщики, офицеры пограничной стражи и вправду присутствовали в списках военнопленных. А вот пожарных там не было! Пожарные части входили в состав НКВД, но это не значит, что их польские коллеги подлежали аресту, и в документах УПВ нет пожарных (если они, конечно, не были арестованы за что-нибудь другое). Неужели Токарев не знал, какой контингент считался «антисоветским»? Да знал, конечно! Но кто запретит ему усмехнуться углом рта?

Но самое главное не это. Помните показания Сопруненко? Тот сказал прямо: Кобулов-де показал участникам совещания подписанное Сталиным Постановление Политбюро, чего на самом деле быть не могло. Не имел права Берия передавать Меркулову, а тот, в свою очередь, Кобулову документ такого уровня секретности, чтобы тот продемонстрировал его начальникам облуправлений и их замам. Да и нужды такой не было: работники НКВД носили петлицы, так что им достаточно приказа.

А Токарев? Он говорил, и не один раз, а возвращался к этому снова и снова, что узнал о постановлении… от следователей ГВП:

«Следователь. Вы поняли, что высокая инстанция — это не Особое совещание?

Токарев. Я не знал точно, пока мне не сказал ваш товарищ (тот представитель прокуратуры, который допрашивал его раньше. — Авт.). Он говорил, что было постановление Политбюро. Это меня окончательно утвердило во мнении, которое я сначала строил предположительно».

Это, пожалуй, самый интересный момент во всём разговоре. 1991 год, «пакет № 1» ещё «не найден», а прокуратуре уже известно о существовании «постановления Политбюро». Откуда, если этого не знал даже президент? Официально считается, что от свидетелей. Но из одного признание в существовании постановления следователь вытащил буквально клещами после часа допроса, а второй, присутствуя на том же самом совещании, вообще ничего не видел, а лишь слышал о некоей невнятной «инстанции».

Откуда же следователям в 1991 году было известно, что такое постановление вообще существовало? Если бы на него указывали другие доказательства — но «пакет № 1» является единственным доказательством того, что расстрелы поляков проводились по указанию Политбюро. У кого крыша едет — у нас или у прокуроров?

Но и это, опять же, не всё. Вернёмся снова к 17 ноября, пограничной дате между беззаконием и законом. В 1991 году вольно было любые сказки рассказывать, но ведь с тех пор наши знания об эпохе изрядно возросли, и мы способны представить себе, как всё могло быть, если бы то совещание было реальностью.

Если кто-то полагает, что Кобулов сослался на «инстанции», и все присутствующие тут же радостно кинулись поперёк закона мочить 15 тысяч ни в чём не виновных людей… Да, конечно! Только что на их глазах полтора года шла жесточайшая борьба за законность, в ходе которой без сантиментов арестовывали и приговаривали к высшей мере тех, кто нарушал УПК. И в свете обстановки в органах после такого заявления начальства какой будет первая мысль участников этого совещания? Правильно. А уж не враг ли народа Богдан Захарович, не пошёл ли он по стопам только что расстрелянного «железного наркома»?

А какой будет первая реакция? Очень простой: обезопасить себя. Те, кого только что приговаривали, тоже ссылались на наркома и его указания, вот только эти ссылки им нисколько не помогли. Так что мы, конечно, уважаем начальство и «инстанции», но без письменного приказа за подписью наркома — ни шагу, ни слова в этом направлении. И даже если товарищ Кобулов являлся чемпионом НКВД по вращанию глазами и страшным крикам: «Расстрэлаю, да!» — всё равно вероятность попасть на тот свет досрочно была гораздо больше для тех, кто выполнял подобные задания, чем для тех, кто уклонялся. Ну а вторая реакция — известить о таких странных поручениях Генерального прокурора и товарища Сталина.

О приказе, а также о директивах, в которых было бы чётко прописано, кто и что должен делать в предстоящей операции, Токарев даже не упомянул. Зато весьма художественно расписал совершенно фантастический разговор, который будто бы состоялся после заседания между ним и Кобуловым:

«Я, когда узнал о масштабах предстоящей операции, то хотя и неробкого десятка, пограничник, обращаюсь к нему: „Богдан Захарович, позвольте мне после того, как всё будет закончено, остаться. Я хочу с вам поговорить тет-а-тет“. Когда остался, я говорю: „Я в таких операциях никогда в жизни не участвовал. Боюсь, что я ничего не смогу сделать“. „Мы на вас и не рассчитываем. Вас пригласили для того, чтобы, поскольку операция будет проводиться на территории вашей области, вы и ваш заместитель знали о том, что происходит“.

Я вышел из кабинета Кобулова с облегчённой душой».

То есть один из наиболее высокопоставленных чекистов (опыт работы в органах — двадцать лет!) не соизволил не то что написать директиву, но даже устно объяснить, кто что в предстоящей операции должен делать. Прэлэстно!

Ладно, допустим, задача поставлена… если такое можно назвать её постановкой. Что дальше?

А дальше в Калинин приехал «десант» из Москвы — «ответственные товарищи» для руководства операцией.

«В числе их были старший майор госбезопасности Синегубов, бывший начальник главного управления по обслуживанию железнодорожного транспорта, потом Блохин, комендант НКВД СССР, и комбриг Кривенко, начальник Главного управления конвойных войск. Они и руководили всем делом. Жили они в салон-вагоне на станции, в тупике. Там они спали, ели…»

…и пили, конечно! После окончания «работы» рядовым исполнителям выдавалось спиртное. Так неужели же начальство себя обделит?

Кстати: если проводимая операция имела отношение к бессменному коменданту ОГПУ — НКВД — МГБ с 1926 по 1953 год Блохину и хоть каким-то боком к начальнику ГУ конвойных войск Кривенко, то что забыл в Калинине начальник следственной части Главного транспортного управления Синегубов?

Любопытно, что в «заключении экспертов ГВП» в одном месте Синегубов заменён начальником Главного транспортного управления Мильштейном, а в другом тот же Мильштейн фигурирует вместо Кривенко. Тем не менее Токарев назвал именно эти три фамилии, назвал несколько раз, ошибиться тут невозможно. Что за рокировки, в чём тут дело? Может быть, в том, что Синегубов и Кривенко были широкой публике неизвестны, а имя Мильштейна на слуху, как члена бериевской команды (он был расстрелян в 1955 году), и очень хотелось его сюда всунуть. Мильштейна расстреляли совершенно неизвестно за что, а его участие в «катынском деле» постфактум давало основания для приговора. Ещё одно свидетельство о том, что собой представляло это расследование и эти эксперты.

…И сколько это всё, интересно, продолжалось?

«Долго. Работали каждый день. Вот считайте, если по 250 человек в день, 6 тысяч… Ночи были короткие… Месяц это продолжалось…»

Токарев утверждает, что в первый раз ему прислали этап в 300 человек, однако за ночь расстрельная команда не справилась, и после этого присылали по 250 человек. Однако в реальности 1 апреля в Калинин было направлено 100 человек, 4 апреля — 343 человека, 6 апреля — 494, 8 апреля — 349, 9 апреля — 233, 10 апреля — 290, 12 и 13 апреля — по 300, 14-го — 299, 16-го — 346, 17-го — 350, 18-го — 481, 21-го — 296, 22-го — 292, 23-го — 195, 24-го — 294, 25-го — 290, 28-го — 299, 29-го — 188. Месяц уже прошёл, но 10 мая было «исполнено 208», а 11 мая помощник Токарева Качин принял этап в 208 человек и дал расписку[202]. Интересно, как это могло быть, если этап уже «исполнен»?

Ладно, не будем забивать голову бюрократическими причудами. Согласно документам, расстрелы продолжались с 1 апреля до середины мая. Может быть, высокое начальство только поставило работу и отправилось обратно в Москву? Нет, ничего подобного!

«Когда закончили это дело, москвичи в своём салон-вагоне устроили банкет. Настойчиво приглашали меня. Я не пошёл…»

Итак, три чекиста на уровне начальников управлений наркомата огромной страны полтора месяца болтаются в вагоне на станции Калинин, самолично руководя расстрелами. Надо полагать, их замы сидят в Харькове и в Смоленске — там тоже руководить надо. Других ведь дел у них не имеется! А текущие документы, по-видимому, гоняют с курьерами меж Харьковом, Калининым, Смоленском и Москвой, и начальство просматривает их на коленке в промежутке между выстрелом и стаканом водки…

Нечто подобное за всю историю разоблачений «культа личности» есть разве что в «деле Берия» — там в одном из эпизодов первый заместитель Берии Меркулов две недели самолично сидел в засаде, укарауливая третью жену генерала Кулика, а замначальника следственной части Влодзимирский и начальник внутренней тюрьмы Миронов лупили в вагоне Москва — Тбилиси бывшего посла СССР в Китае и его супругу деревянными молотками по голове…

И ведь что любопытно — высокие чины сами приехали, а вот расстрельную команду с собой не привезли, пришлось искать на месте.

«Следователь. Вы были им подчинены?

Токарев. Нет, но обязан был оказать помощь людьми».

Кобулов на Калининское УНКВД «не рассчитывал», однако Токарев должен был предоставить расстрельную команду, помещение, транспорт, место для захоронения… Что же в таком случае называется «рассчитывать»? Начальник управления должен сам с пистолетом в расстрельную камеру полезть?

…Приведение приговоров в исполнение в органах всегда было делом непростым. Конечно, там служило много людей с опытом Гражданской войны и боёв с бандами, но расстрел по приговору, из пистолета в затылок — дело настолько специфичное, что и боевой опыт не всегда помогал. Судя по воспоминаниям, в управлениях обычно имелся один такой «специалист» — да и то не в каждом. Иначе зачем в октябре 1941 года для того, чтобы привести в исполнение приговор по «делу авиаторов», в Куйбышев командировали для этой цели человека из Москвы?

Но в Калинине всё оказалось просто. По словам Токарева, в расстрелах участвовали шофёры, некоторые надзиратели, даже его собственный помощник — всего около 30 человек. Можно поверить, что сержанты-надзиратели, суровые мужики, ко многому привычные, пойдут расстреливать, если им прикажут, но что можно привлечь к этому делу шофёра… Водитель — белая кость, элитный специалист… как по нынешним временам системный администратор. Не говоря уже о том, что он после такой шоковой терапии в первый же забор въедет…

Токарев, не ограничившись перечислением, ещё поведал и слёзовыжимательную историю про одного водителя, хорошего парня, который не хотел расстреливать, и Токарев его уговаривал — ведь Кобулов сказал им, что свидетелей остаться не должно, и если бы парень отказался, его бы тоже расстреляли… Поиски логики в этом сюжете мы оставляем любителям ЛСД…

И вот стали прибывать поляки. Следователь вместе с Токаревым тщательно проследил технологию процесса. Сперва — как они доставлялись из Осташкова в Калинин:

«Следователь. Каким путём производилась транспортировка военнопленных поляков из Осташковского лагеря в Калининский УНКВД?

Токарев. Начальник ГУ конвойных войск Кривенко привёл туда целый поезд тюремных вагонов. В этих вагонзаках перевозились военнопленные от Осташкова до Калинина. А со станции Калинин в УНКВД их перевозили уже в автозаках.

Следователь. Сколько было вагонов?

Токарев. Первый раз привезли 300 человек. Это оказалось слишком много. Ночь была короткая, и надо было как-то укладываться. Стали потом по 250 расстреливать. Вот считайте, сколько было вагонов?

Следователь. Два (не иначе, Солженицына начитался. — Авт.)…

Токарев. Ну что вы? 5–6–7–8 вагонов.

Следователь. А автозаки были откуда — от вас?

Токарев. От управления.

Следователь. В вашем управлении было много автозаков?

Токарев. По-моему один.

Следователь. И один успевал?

Токарев. Ну… взад-вперёд, взад-вперёд…»

Вот ещё чрезвычайно важный момент:

«Следователь. Во что они были одеты?

Токарев. В то, в чём их захватили.

Следователь. Какая-то форма была?

Токарев. Нет, формы не было. Редкий человек был в форме…»

Ещё одна новость — оказывается, польские полицейские и пограничники не носили форму. Но не спешите скептически хмыкать — заявление-то со смыслом. С его помощью можно легко и просто превратить 16 найденных польских полицейских в 6 тысяч — если они были не в форме, пуговицы, пряжки с орлом и прочие «опознавательные» предметы можно и не искать. С учётом того, что в Медном, как ещё в самом начале поисков предупредило местное управление КГБ, полно могил времён войны, то для превращения умерших советских раненых в расстрелянных польских полицейских свидетельство Токарева об отсутствии формы очень кстати…

… Перед началом «операции» к Токареву в кабинет пришла вся высокопоставленная троица, сказав ему: «Ну, пойдёмте, начнём!» Зачем звали — очередная загадка. Тем более если велено не оставлять свидетелей… Впрочем, Токарев не стрелял — и его, тем не менее, не убили и даже потом повысили. Зачем, спрашивается, бедного шофёра уговаривал?

Технология расстрела была отработана Блохиным вместе с комендантом Калининского УНКВД. Для этой цели освободили от заключённых внутреннюю тюрьму — разделённый на камеры подвал здания УНКВД. В этих камерах размещали привезённых поляков, хотя зачем — совершенно непонятно. Режим движения автозака — взад-вперёд, взад-вперёд — оставлял достаточно времени не только для «работы», но и для выпивки.

Готовились основательно, особенно комендант НКВД, который расстреливал самолично.

«Надел своё спецобмундирование Блохин. Кожаная коричневая кепка, кожаный коричневый фартук, длинный, кожаные коричневого цвета перчатки с крагами выше локтей. Это у него, видимо, была спецодежда. На меня это произвело впечатление ужаса. Я увидел палача…»

…с чемоданом. Чемодан тут не просто для антуража — он играет чрезвычайно важную роль. В нём лежат «вальтеры».

«Токарев. …Когда приехали Блохин, Синегубов и Кривенко, они привезли с собою целый чемодан пистолетов. Оказывается, пистолеты быстро изнашиваются от стрельбы…

Следователь. А какие пистолеты?

Токарев. Пистолеты „вальтер“…

Следователь. А патроны какие к тем пистолетам?

Токарев. Патроны немецкие…

Следователь. Насколько я вас понял, польских военнопленных расстреливали из „вальтеров“?

Токарев. Из „вальтеров“, это я хорошо знаю. Их привезли чемодан. Этим руководил сам Блохин. Давал пистолет, а когда кончалась „работа“, забирал».

По замыслу режиссёров допроса, эти вальтеры должны были отбить один из основных доводов противников «версии Геббельса» — о немецких патронах и непонятно каком оружии в Катыни. Ясно ведь, что если один чемодан привезли в Калинин, то другой доставили в Смоленск. Вот только зачем это понадобилось? Ресурс одного нагана — несколько тысяч выстрелов, так что всех приговорённых вполне можно было расстрелять из табельного оружия надзирателей без каких бы то ни было для оного оружия последствий.

Итак, что было дальше?

«Обшили кошмой двери, которые выходили в коридор, чтобы не были слышны выстрелы в камерах. Осуждённых проводили в коридор, сворачивали налево. Тут был красный уголок. В красном уголке сверяли по списку, совпадают ли данные — имя, фамилия, год рождения, профессия…

Следователь. В красном уголке кто присутствовал при опросе?

Токарев. Кроме Блохина, постоянно присутствовали и Синегубов, и Кривенко. И два или три раза присутствовал я.

Следователь. Из камеры в красный уголок по одному заводили?

Токарев. Только по одному.

Следователь. Сколько человек опросили при вас?

Токарев. Я одного парнишку только спросил: „Сколько тебе лет?“ „Восемнадцать“. „Где служил?“ „В погранвойсках“. „Кем работал?“ „Телефонистом“. „Сколько проработал?“ „Шесть месяцев“. Он, по-моему, без головного убора зашёл и улыбался так… мальчишка, совсем мальчишка!»

Ладно, допустим, внутренняя тюрьма в Калинине была так велика, что ей понадобился собственный красный уголок — в конце концов, он мог по совместительству служить комнатой отдыха для надзирателей. Но откуда взялся восемнадцатилетний телеграфист, если в польскую армию призывали с двадцати одного года?

А ведь где-то мы уже слышали этот пассаж о восемнадцатилетних… точно!

«Вообще нам нужно чаще говорить о 17–18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом ещё просили разрешить послать домой письмо, и т. д., т. к. это действует особенно потрясающе».

Это — директивы доктора Геббельса по катынскому делу.

«…Потом, когда удостоверялись, что это тот человек, который должен быть расстрелян, тут же надевали на него наручники и вели в камеру, где производился расстрел. Стены её были тоже обшиты звукопоглощающим материалом…»

А Блохин, который присутствовал и при опросе, и при расстреле, тоже курсировал по коридору, как автозак по Калинину: взад-вперёд, взад-вперёд… Надо бы спросить у калининских краеведов, не водилось ли в здании мединститута, в который впоследствии переоборудовали УНКВД, привидения в кожаном фартуке, кепке и крагах…

«Следователь. Камера смерти как была оборудована?

Токарев. Небольшая комната. Даже меньше этой („эта“, где проводился допрос — на глазок около 20 кв. метров. — Авт.)».

Да-да… вот только уже после нескольких десятков пистолетных выстрелов тюремная камера превратится в газовую, в которой вполне успешно задохнутся как приговорённые, так и палачи. Так что можно уже и не стрелять, и не заботиться о ликвидации свидетелей.

«Следователь. Совершенно пустое помещение?

Токарев. Нары были.

Следователь. Почему нары?

Токарев. Для спанья. Нары, коек не было. А из неё, из этой камеры, был выход во двор. Туда вытаскивались трупы, грузились на машину…»

Тюремная камера с запасным выходом во двор — это тоже калининское ноу-хау. До сих пор о таких чудесах слышать не приходилось. Равно как и вообще о тюрьмах, непосредственно, без внутренних решёток сообщающихся с улицей. Зато это решает проблему вентиляции расстрельно-газовой камеры… Хотя как сказать! Любой, кто хоть раз имел дело с открытым долгое время газовым краном, отлично знает, что даже регулярно закрывая и открывая дверь, комнату не проветришь, если не перекрыть газ… В нашем случае — если не прекратить стрельбу. А прекращать её нельзя, 250 выстрелов — еженощная норма…

Авторы исследования «Тайны Катыни» сами прошли с хронометром в руках указанный Токаревым путь от общей камеры, где будто бы содержали поляков, до выхода во двор и выяснили, что он занимает не менее четырёх минут, а стало быть, за час могли расстрелять не более 15 человек — это если действовать быстро, чётко, не отдыхать ни минуты и не иметь проблем ни с одним из приговорённых. Стало быть, за ночь — человек 100–120. А остальные?

Впрочем, на самом деле с этой тюрьмой Управления НКВД всё ещё непонятнее. В 1996 году во время поездки в Тверь Сергей Стрыгин осмотрел подвал здания медицинской академии, расположенной в том доме, где до войны помещалось управление.

«Согласно общепринятой версии, в подвалах УНКВД в 1930-е годы расстреливали приговорённых к расстрелу в Калинине людей, а в апреле — мае 1940 г. расстреляли 6311 военнопленных из Осташковского лагеря. Однако визуальный осмотр подвальных помещений и измерение рулеткой их размеров заставляют усомниться в правдоподобности этой версии.

В подвале этого здания, несмотря на внушительные общие размеры, лишь четыре изолированных помещения по 34 кв. метра можно использовать под общие камеры для содержания заключённых (остальные помещения в подвале либо слишком маленькие для общих камер, либо представляют из себя участки коридора с 2–3 выходами в разные стороны или дверями в смежные помещения и коридоры)…

Важной деталью является то обстоятельство, что в настоящее время во все четыре изолированных помещения ведут обычные деревянные двери с обыкновенными (не усиленными) деревянными дверными коробками. При визуальном осмотре входных проёмов в эти четыре помещения не удалось обнаружить следов установки там в прошлом металлических дверей или же признаков наличия в прошлом усиленных дверных коробок».

Поскольку тюремная камера с дверью, которую можно вышибить простым пинком, — нонсенс, то возникает вопрос: а существовала ли вообще в Калининском УНКВД внутренняя тюрьма, и если да — то где она располагалась и что собой представляла? Может быть, и вовсе кусок коридора с пятью клетушками?

Но и это ещё не всё, что узнал Стрыгин в Калинине.

«Кроме того, архитектурные особенности здания Калининского УНКВД не позволяли в 1930–40 годы обеспечивать скрытность операции по расстрелу в нём большого числа людей. Учебные корпуса, спортзал и столовая, ныне загораживающие внутренний двор, были построены… лишь в 1970–80 годы, а в предвоенные годы внутренний двор УНКВД практически полностью просматривался с верхних этажей окружающих зданий. Ежесуточный привоз большого количества военнопленных в иностранной военной форме с последующей погрузкой каждую ночь по 250–300 трупов на 10–12 грузовых автомобилей должны были неизбежно привлечь внимание местных жителей и вызвать нежелательные слухи в городе».

Да уж, секретная операция, за которой свободно наблюдают жители окрестных домов. «Вась, а Вась! А чё это там чекисты делают?» — «Ну ты проснулась, Мань! Они уж, почитай, две недели там кого-то стреляют, а потом трупы в машины грузят. Петька-сцепщик вчерась у пивного ларька рассказывал, что на станцию каких-то солдат иностранных пригнали, и их „воронок“ целый день сюда возит: взад-вперёд, взад-вперёд!»

А в довершение сюрреалистической картины выход, через который вытаскивали трупы, находился аккурат рядом с входом в управление. И поскольку суматошно бегающий взад-вперёд по Калинину автозак всё равно не успевал переправить привезённых на станцию пленных до начала акции, то прибывающие смертники должны были видеть, как приехавших раньше вытаскивают через дверцу и грузят в машины. И конечно, после этого здоровые обученные мужики совершенно спокойно, без эксцессов входили в здание и позволяли сделать с собой всё что угодно…

Следующая серия театра абсурда — вывоз трупов.

«Следователь. Какая была машина — грузовая?

Токарев. Штук пять-шесть грузовых машин.

Следователь. Открытые?

Токарев. Открытые, но брезентом всё покрывалось. При мне Блохин давал указание: брезенты сжечь.

Следователь. А кто перетаскивал трупы?

Токарев. Все участники операции, шофера в основном и некоторые надзиратели. Подтаскивали к машине и бросали наверх…»

Так… считаем. Расстрельная команда — около 30 человек. Какое-то число надо выделить на внутреннее конвоирование и охрану комнаты отдыха — а то вдруг кто-нибудь из приговорённых, завидев окровавленный фартук Блохина и осознав, что терять нечего, кинется на присутствующих? Да и саму расстрельную камеру тоже охранять надо. Для простоты подсчёта (без учёта потерявших сознание от порохового угара) кинем на это дело половину. Остаётся пятнадцать человек.

Считаем дальше. Народ тогда был помельче, чем теперь… пусть средний вес мужчины с учётом скудного пайка будет килограммов шестьдесят… умножаем на 250, получаем 15 тонн. Итого каждая пара из тех, кто убирал трупы, если люди наверху в грузовике, и внизу менялись, за ночь должна была перекидать с земли на высоту полтора-два метра около тонны и столько же переложить в кузове. Заметьте, не портовые грузчики, а шофёры и надзиратели…

Да, были люди… Богатыри, не мы!

«Следователь. Как обычно вывозили трупы? Ждали, когда все машины заполнятся, или машина заполнилась — и поехала?

Токарев. Ездили группами, чтобы помочь друг другу, если потребуется.

Следователь. А сколько трупов входило в машину?

Токарев. Двадцать пять — тридцать».

А кстати — где они взяли столько грузовиков с водителями? Ведь в Калининском УНКВД если и был самодвижущийся ящик системы «полуторка», то вряд ли больше одного. Ситуация с автотранспортом в стране была весьма напряжённая. Да и в свидетельских показаниях, приведённых в прошлой главе, упоминается одна автомашина. А остальные? Мобилизовали на местных стройках? А водителей куда? Тоже… в порядке ликвидации свидетелей? Вот и ещё вопрос к местным краеведам: не было ли в 1940 году в Калинине массового исчезновения шофёров и связанных с ним сбоев в выполнении государственного плана? Замену-то за день не найдёшь…

О месте погребения — тоже особый разговор.

«Токарев. Когда я поднял вопрос о том, сколько же надо рабочих, чтоб могилу копать, меня подняли на смех: мол, наивный ты человек. Экскаватор нужен. Блохин привёз с собой двух экскаваторщиков».

А экскаваторы? Интересно, в то время в славном городе Калинине можно было отыскать аж целых два экскаватора? В 1935 году их на всю страну насчитывалось 1100 штук — естественно, на крупных стройках. В 1940-м, в связи с индустриализацией, было уже больше — но насколько больше?

«Следователь. Если всю ночь расстреливали, потом ехали — сколько надо было ехать?

Токарев. 25 километров, кажется… Быстро, полчаса езды.

Следователь. Получается, их днём хоронили?

Токарев. Получается, что уже при дневном свете…

Следователь. А куда отвозили трупы?

Токарев. В сторону Медного. Я там был один раз. Там ещё одна моя дача недалеко была. Когда была закончена операция, там поселили вахтера. Он под видом того, что охраняет мою дачу, охранял это место.

Следователь. А от вашей дачи оно далеко находилось?

Токарев. Километра не будет…»

Ну это просто какой-то наркомат некрофилов! Мало им того, что возле каждого места расстрела поляков маячит дом отдыха НКВД, так теперь ещё и дача начальника управления нарисовалась. Да, кстати, мы и забыли — целый дачный посёлок…

«Следователь. Сколько рвов откопали?

Токарев. Сколько партий, столько и рвов.

Следователь. Большие рвы делались?

Токарев. Ну, какую яму надо сделать для того, чтобы 250 человек закопать…

Следователь. А закапывали как?

Токарев. Экскаватором. Индустрия настоящая.

Следователь. Известь использовали?

Токарев. Ничего не использовали.

Следователь. Но что-то делали, чтобы скрыть следы? Дёрном не маскировали?

Токарев. Нет. Заровняли, и всё.

Следователь. Деревьями не засаживали?

Токарев. По-моему, нет…

Следователь. А какие-нибудь меры принимались, чтобы местное население не заметило?

Токарев. Это уже ответственность лежала на Блохине».

Да, там ведь ещё и местное население имелось! Деревня, обитатели которой вряд ли когда видели живой экскаватор. А уж ребятишки в то время были поголовно помешаны на технике. И вот получается, что по утрам — а в деревнях вставали с рассветом — на пустыре целый месяц ведутся строительные работы с использованием последнего технического чуда, вокруг ходит странного вида мужик в кожаном фартуке с чемоданом — и не только местных легенд по этому поводу не рождается, но и вообще никто ничего не замечает! В Медном — достаточно людей старшего возраста, которые были ребятишками ещё до войны. Никто ничего не помнит — ни грузовиков, ни экскаваторов… И в Твери тоже никто ничего не помнит…

Это, пожалуй, самое странное в рассказе Токарева — полная амнезия местных жителей. Наверное, их после всего гипноизлучателем обработали…

…Прокуратура образца 1991 года, не обременённая историческими знаниями, проглотила эти показания, как окунь червяка, но теперь всерьёз воспринимать такое уже просто неприлично.

Казалось бы — в чём смысл так издеваться над прокурорами? Как обычный протокол, так и его видеоаналог ограждены от любопытных взоров тайной следствия, их никто никогда не увидит. К чему этот художественный свист?

Возможно, просто ради любви к искусству. А может быть, и не только… Ведь, несмотря на все тайны следствия, запись того допроса практически сразу ушла в широкое обращение. То ли её тоже передали полякам, и оттуда она уже пришла в Россию, то ли как-то иначе… Однако её видел ещё Юрий Мухин в середине 90-х годов, когда готовил свой «Катынский детектив». Возможно, дед с самого начала просчитал эту игру и преподнёс её устроителям ха-а-ароший подарок! То-то он был так улыбчив и словоохотлив…

…А теперь, на закуску, впечатления тверского журналиста, в 1992 году посетившего Токарева и немало удивлённого увиденным:

«Февральским вечером 1992 года я не без труда нашёл довольно скромный особняк на тихой улочке древнего Владимира…

После настойчивых звонков мне, незваному гостю, открыл дверь сам хозяин. Я сразу узнал его. Фотографии генерала частенько украшали материалы в областной печати, посвящённые партизанской деятельности в годы войны, разведывательной работе в тылу врага. Разведработой на территории области и руководил Д. С. Токарев.

Это был очень пожилой человек. Явно плохо видевший, но не побоявшийся вступить в разговор с невесть откуда свалившимся журналистом. Внимательно выслушав меня, не глядя на мои документы, со словами: „Раз из Калинина, заходите“ — пригласил в дом. В гостиной представился и протянул руку. Сухую и крепкую мужскую ладонь… Это был человек, достойно нёсший груз своих лет. С чуть глухим, но ясным голосом, лицом грубоватым, но с чёткими мимикой и жестами знающего себе цену военного… Это был не солдафон. Речь, прекрасная память, обилие тонких замечаний, деталей при описании событий, логика говорили об уме природном, неординарности личности…»[203]

И в самом деле неординарная личность — вы не находите? Вот только знают его не по тому, как он восстанавливал законность, и не по работе времён войны, а по выдуманным продажными мерзавцами палаческим подвигам…

Оставим теперь старинный русский город Тверь и перенесёмся в тот самый лес под Смоленском. Здесь тоже устроен мемориальный комплекс, проводятся экскурсии, даже снят небольшой фильм. Давайте вместе с его создателями пройдём по Катынскому мемориалу.

Памятник… правильно, состоит из двух частей. Одна — польская, с поклонным крестом, выбитыми на табличках именами, фотографиями. Вторая — памятный камень и мостки над землёй. На камне выбито: «Здесь будет сооружён мемориал памяти жертв политических репрессий». Ведущий рассказывает:

«На российской части мемориала покоятся кости тысяч советских граждан, ставших жертвами политических репрессий в 1937–53 годах… Эти мостики мемориального комплекса над пространством могил советских граждан задуманы, чтобы не тревожить прах убиенных».

Не тревожить — оно, конечно, хорошо, ибо рыться в могилах с какой-либо целью, кроме перезахоронения, как ни крути, святотатство. Но если не тревожить — как узнать, кто и в каком количестве здесь лежит? Или у музея есть какие-то сведения…

Оказывается, есть.

«По предварительным данным, известно общее количество жертв, покоящихся под соснами — более 10 тысяч. Определены с высокой степенью достоверности контуры расстрельных ям, нанесены на карту места массовых захоронений. Главная задача теперь — узнать как можно больше имён людей, лежащих в гигантской братской могиле. Это сложно. Архивы „катынского дела“ до сих пор недоступны для серьезных исследователей».

Но, простите, при чём тут «катынское дело», если речь идёт о могилах жертв советских политических репрессий? Если так, то в чём заключалась научная работа, которая проводилась в Козьих Горах в течение последних двадцати лет? Каковы её результаты? Откуда взялось число «более 10 тысяч»?

Последний вопрос — самый простой. Мы уже встречали это число — впервые оно появилось в немецком «Официальном материале»: по утверждениям ведомства Геббельса, в этом лесу похоронено 10–12 тысяч человек. Наши эксперты в 1944 году подтвердили эти данные — работали они в январе, зимой не очень-то в земле поковыряешься, да и не было у советской стороны никакого резона преуменьшать злодеяния гитлеровцев. По сравнению с почти полумиллионом трупов в Смоленске разница между четырьмя и десятью тысячами не так уж и велика. Кроме того, никто ведь не знал, сколько людей лежит в так называемых «русских могилах», от которых шарахались немецкие учёные.

Прочие вопросы уже сложнее. Число жертв репрессий в Смоленской области известно, оно немного превышает четыре тысячи человек, в подавляющем большинстве мужчин. В принципе, узнать их имена можно, в интернете существует даже электронный каталог. Одна незадача — кто сказал, что эти люди похоронены в Козьих Горах, между санаторием НКВД и пионерлагерем?

Как вообще, не тревожа прах умерших, то есть без эксгумации, можно говорить, что здесь лежат жертвы репрессий, а не гитлеровских «расовых чисток»?

Можно ли определить это спустя более чем полвека? Да проще простого! По соотношению мужских и женских трупов — в 1937 году расстрелы женщин были исключением, при гитлеровцах — правилом. По присутствию в могилах вещей — у расстрелянных чекистами их не может быть в принципе. Наконец, если там будет найден хотя бы один ребёнок, тему можно закрывать — в СССР детей не расстреливали. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

Но для этого нужна эксгумация, а не мостики над предполагаемым местом погребения. И не камень, за надпись на котором эти люди, будучи живыми, вполне возможно, плюнули бы её авторам в лицо.

Итак, что же мы знаем о «русских могилах» в Козьих Горах?

Немцы в своём «официальном материале» высказались чрезвычайно невнятно. Как ни странно, более конкретен был полковник Аренс, который в Нюрнберге рассказал о виденных им странных захоронениях.

«Аренс. В непосредственной близости от дома… были обнаружены мелкие могилы с разложившимися трупами и рассыпавшимися скелетами. В каждой могиле было по шесть — восемь или больше скелетов, мужских и женских. Даже я, будучи человеком несведущим, мог это легко определить, так как на большей части трупов были галоши, которые полностью сохранились. Там были найдены также остатки дамских сумочек.

Вопрос. В течение какого времени находились эти скелеты в земле?

Аренс. Я не могу этого сказать. Я знаю лишь, что они совершенно разложились и распались. Кости сохранились, но скелеты уже рассыпались».

Примерно то же самое вспоминал и полковник Стюарт: кости и галоши. Из чего можно с 90-процентной уверенностью заключить, что видели они фальшивки. По-видимому, у ведомства Геббельса галоши были таким же абсолютным признаком русского народа, как самовар, борода и балалайка. Почему фальшивки? Простая логическая цепочка. Раз от трупов остались одни скелеты, стало быть, этим могилам сильно не пять лет. Наличие женских трупов указывает на гражданскую войну — после неё женщин практически не казнили. Но чтоб в Гражданскую с приговорённых не сняли такую ценную по тем временам обувь, как галоши — вот такого уж точно не может быть…

О каких-то вскрытых могилах упоминал профессор Гаек. По его воспоминаниям, слева от дороги было четыре могилы, из них в одной — польские офицеры, а в трёх других — какие-то гражданские лица, причём там были и мужчины, и женщины (а не кости и галоши).

В 1943 году партизаны доносили в Центр, что немцы отрывают трупы на Смоленском гражданском кладбище и вывозят их в Катынский лес, и туда же перевозят погибших в боях бойцов Красной Армии. То же самое подтверждали и свидетели уже после освобождения Смоленска. Версия, что наших покойников переодевали в польскую военную форму, как-то слишком заковыриста, а вот в «русские могилы» они вполне могли попасть.

…Летом 1995 года польская экспедиция проводила раскопки в Козьих Горах. Руководил ими профессор Мариан Глосек. По его словам, на обследованной территории в 48 гектаров экспедиция обнаружила 277 захоронений (из них 35 одиночных и 242 массовых). Были найдены человеческие кости, оправа и стёкла очков и пр. Нашли также пистолет «вальтер» и гильзы калибра 7,65 мм[204], обручальное кольцо, внутри которого выгравирована дата свадьбы и имя Малгожата[205].

Профессор рассказывал журналистам:

«В одной из „ям смерти“, а именно в яме № 8, я обнаружил многочисленные захоронения советских людей. Я их исследовал, потому что это могли быть захоронения польских офицеров. Когда я извлёк на поверхность типично военную трикотажную зелёную перчатку, специалисты, окружавшие представителей смоленских властей, заявили, что этот предмет „культурно чужд“ российским реалиям.

Однако когда могила была окончательно мною вскрыта, оказалось, что там лежит советский генерал с пулевым отверстием в затылке. Рядом с ним были останки других советских граждан. Это были гражданские люди. Мы извлекли вещи — например, галоши „Красный треугольник“ с датой изготовления 1937 г., женскую блузку…

В другом месте, где было подозрение на могилы польских офицеров, мы провели исследование специальным археологическим буром. И снова мы нашли останки советских людей и обувь с датой 1937 г. производства. На одном ботинке был выцарапанный кириллицей фрагмент имени и фамилии — Альфред Кинте… Конец фамилии был нечитаемый.

Мы в очередной раз обратились к смоленским властям с просьбой создать российскую исследовательскую группу для исследования российских захоронений. Причём мы предоставили бы этой группе любую методологическую помощь. Но, поскольку власти вновь не проявили никакой заинтересованности, нам пришлось засыпать эти захоронения, так толком их и не исследовав»[206].

Сергей Стрыгин уточняет:

«В „Долине Смерти“ польскими археологами… были также эксгумированы пять „советских“ могил. Причём, поляки сами написали в своём отчёте, что эти могилы были археологами датированы периодом времени позднее 1938 года и что во всех пяти „советских“ могилах ими были обнаружены трупы женщин и мужчин в советской военной форме, убитых не только выстрелами в затылок из немецкого оружия. Некоторые были убиты ударами по голове тяжёлыми предметами, скорее всего, прикладами винтовок. Извините, но сотрудники НКВД никогда не казнили приговорённых к смерти людей ударами прикладов по голове! А вот для немецких айнзатцкоманд такой способ казни был вполне нормальным явлением, своего рода спортивным развлечением»[207].

Женщинам в военной форме вообще неоткуда было взяться в РККА образца 1937–1938 годов, и уж тем более в заметном количестве попасть в число репрессированных. А вот во время войны — другое дело. Немцы зачастую вообще не считали попавших к ним в руки женщин пленными и, предварительно поразвлекшись, их убивали. Странная история получилась и с генералом. Откуда поляки узнали, что он генерал? В НКВД с арестованных снимали знаки различия. Раз сумели определить, стало быть, к его расстрелу имела отношения структура, не лишавшая свои жертвы звёздочек в петлицах… согласно Женевской конвенции! Или действительно на Смоленском кладбище порылись…

И снова эти галоши! На сей раз их несколько штук, с выдавленным штампом: «КРАСНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК ЛЕНИНГРАД, СССР 37, ССТ». Это позволило профессору сделать однозначный вывод: здесь НКВД расстреливал репрессированных русских. Цифра 37, конечно же, была расшифрована как страшный год «сталинских репрессий». Ну что ж… сделали в 1937 году, пока привезли, пока продали — глядишь, уже и тридцать восьмой наступил… Впрочем, галоши — обувь долговечная, носили их не один год.

По свидетельству сотрудников «Мемориала», пан Глосек нашёл также фрагменты «лаптя», сплетённого из тростника или берёзового лыка, металлическую кружку с ручкой, вместимостью около 1/2 литра, покрытую серой эмалью, крышку от пластмассовой коробочки из-под зубной пасты и т. п. Ну и что? Как данные предметы могут доказать, что это место захоронения «жертв политических репрессий»?

Поисками занимались и наши. В российской части мемориала было пробурено 590 скважин и определено 9 захоронений «жертв репрессий».

Мы решили сами убедиться в правомерности таких выводов и разыскали не только отчёт о проведённых работах, но и подлинники буровых журналов. И вот что оказалось.

В задании на проведение изысканий, подписанном директором ГМК «Катынь» И. В. Григорьевым, ещё до начала работ было указано, что именно должны найти изыскатели — «места захоронений репрессированных советских граждан в Катынском лесу». Не больше и не меньше — все, кого бы ни нашли — априори являются расстрелянными НКВД советскими гражданами.

А кого ещё могли найти в Катынском лесу? Да кого угодно: могилы времён Гнездовских курганов, кости польских завоевателей и русских разбойников Смутного времени, солдат наполеоновской армии, которых товарищи хоронили в лесах близ дорог, убитых в ходе Гражданской войны и в боях Великой Отечественной…

Вот перед нами выборочные характерные описания керна (цилиндрического столбика горной породы, остающейся внутри бурового снаряда, поднимаемого на поверхность) из некоторых буровых журналов:

«Буровой журнал 1. Обследование массового захоронения Катынского мемориала. Начат 16/XI-98, окончен 17/XI-98. Буровой мастер Никитенков В. Д., техник-геолог Осипов В. Ф., начальник партии Уткина В. А.

Скв. 1. 0.0–1,5 м песок жёлто-бурого цвета средней крупности.

Скв. 2. 0.0–1,5 м песок жёлто-бурого цвета, гумусовый, с включением органики. (Гумус [humus — земля] — продукт биохимического разложения остатков организмов).

Скв. 4 0.0–1,5 песок жёлто-серого цвета.

Скв. 9. 0.0–1,5 песок жёлтого цвета средней крупности.

Скв. 16. 0.3–1,7 песок жёлто-серого цвета, на глубине 1,8–2,0 м остатки перегноя, кости.

Скв. 24. 0.0–2,0 песок жёлто-серого цвета средней крупности. 1,8–2,0 гумус, остатки кости.

Буровой журнал 2 (17/XI-98 — 18/XI-98).

Скв. 36. (захоронение) 0.0–2.0 песок жёлто-серого цвета, мелкий с гумусом. На забое остатки скелета.

Скв. 44 (могила) песок жёлто-серого цвета с гумусом, на глуб. 2,1 остатки скелета.

Скв. 58. 0.0–2,1 песок жёлто-серого цвета, слабо глинистый, перелопаченный 2,1–2,2 песок жёлто-бурого цвета, мелкий.

Буровой журнал 3 (19/XI — 24/XI-98).

Скв. 63. 0.0–2.0 песок жёлто-серого цвета, с 1,5 с гумусом большого содержания, остатки кости.

Скв. 64. 0.0. — 2,0 песок жёлто-серого цвета средней крупности, загрязнён, с 1,95 гумусом с остатками скелета».

Утверждения сотрудников мемориала о том, что в «русских могилах» были похоронены жертвы «сталинских репрессий», изыскатели ГУП «СмоленскТИСИЗ» опровергли достаточно просто:

«Предполагаемые места захоронений (на плане выделены жёлтым цветом) выделены по вскрытию скважинами грунта нарушенной структуры, но без обнаружения вещественных доказательств».

А если нет вещественных доказательств — как можно определить возраст могилы? Тем более что в составе буровой бригады не было ни судмедэкспертов, ни антропологов, ни археологов. Только они могли бы сделать (хотя бы оценочные) заключения о принадлежности и возрасте останков.

В общем, кто-то здесь похоронен, а кто? Бог весть… Может, то и не могилы вовсе, а помойные ямы кухни пионерлагеря и дачи НКВД…

Отчего же смоленские власти не проводят эксгумацию — ведь обычно не так уж трудно определить, к какому времени относятся захоронения. Денег нет? Так попросили бы помощи у поисковых отрядов — сотни молодых ребят по всей стране ежегодно занимаются подобной работой, не требуя за это никаких денег.

Но — не проводят. Более того, во время рабочей поездки Сергея Стрыгина в Катынь выяснился интереснейший факт. Директор ГМК «Катынь» Анатолий Волосенков сообщил, что

«…на оперативном совещании перед началом раскопок в Козьих Горах в 1994–95 г., на котором определялся порядок работ, выступил представитель прокуратуры и категорически запретил проводить какие-либо вскрытия или эксгумации „советских“ могил».

Какая, однако, предупредительность прокуратуры! Обычно её трудно заставить шевелиться, и вдруг такая энергия! А почему бы, кстати, не изучить следы более ранних сталинских преступлений, особенно если платят за всё поляки? И нет ли связи у волнения смоленских прокуроров с предельно странным поведением ГВП СССР при расследовании «катынского дела»?

Может быть, ключ к их поведению в следующей фразе отчёта Стрыгина?

«В результате этого запрета ни одна „советская“ могила в российской части мемориала не была вскрыта, а пять „советских“ могил в „Долине смерти“, вскрытые польскими археологами из-за подозрений, что там могут находиться трупы поляков, были вновь засыпаны землёй без эксгумации или исследования, сразу же после того, как польские археологи установили факт наличия в верхнем слое этих захоронений останков советских людей».

Как хотите, но создаётся впечатление, что кто-то очень влиятельный в Смоленске (а может быть, и не в Смоленске) не заинтересован в том, чтобы эта эксгумация проводилась. Интересно, что могло вызвать столь трепетное беспокойство о целости именно советских захоронений и упорное нежелание проводить изучение «русских могил», вплоть до инициативного выступления прокурора?

Тут одно из двух. Либо всё это блеф, и массовых могил советских граждан, кроме тех пяти, что были вскрыты поляками, нет вовсе — в этом случае мемориал теряет половину пафоса и становится чисто польским делом, что обидно для работников ГМК и смоленских властей. Либо, что ещё хуже, могилы есть, но слишком велик шанс обнаружить, что их «авторство» принадлежит гитлеровцам. В этом случае катынский мемориал приобретет вовсе сюрреалистический вид: половина его будет посвящена полякам, павшим от рук НКВД, а другая — советским людям, убитым гитлеровцами, и всё это в одном и том же месте и практически в одно время. Но тогда летит в тартарары сама идея мемориала, ибо если немцы на этом пятачке расстреливали тысячи советских людей, они:

а) никак не могли обнаружить «польские могилы» лишь в 1943 году;

б) да и вообще, кто поверит, что поляков стреляли наши?

Впрочем, на Смоленской земле существуют не только советские могилы, которые тщательно оберегают от изучения, но и польские, до которых никому попросту нет дела.

В 1997 году в тех же Козьих Горах, но за пределами Катынского мемориала была обнаружена ещё одна «польская» массовая могила, которая, по мнению тех, кто её нашёл, не вскрывалась ни немцами, ни комиссией Бурденко. По предварительным оценкам, там может быть от 300 до 1000 тел.

Недалеко оттуда, на приусадебном участке одного из домов дачного посёлка Козьи Горы, копатели обнаружили яму с обгоревшими чемоданами и вещмешками. Внутри оказались хорошо сохранившиеся вещи и документы, а также немецкие сигареты, зажигалки со свастикой, что однозначно указывает: расстреляны хозяева этих вещей были уже после прихода немцев.

12 апреля 2000 года Путин сообщил об этих находках президенту Польши Квасьневскому, супруга которого как раз собиралась посетить Катынский мемориал, предложив совместное исследование новых могил. 13 апреля Иоланта Квасьневская возложила цветы на новую «яму смерти». Дальнейшее — молчание.

Это ещё не всё. 17 января 2007 года дала показания Дарья Иванова. Её, агронома-льновода, в 1943 году привлекали к работе ЧГК по определению ущерба, причинённого льноводческому хозяйству области. Жила она в небольшом домике в посёлке Серебрянка, местонахождение которого описывает абсолютно точно: в 4 км от центра Смоленска, в 2 км от железнодорожного вокзала и в 1,5 км от развилки двух железных дорог.

Она рассказывала:

«Летом 1944 г. рядом с посёлком Серебрянка было случайно обнаружено ещё одно большое захоронение расстрелянных немцами поляков. Нашёл могилу местный пастух, пасший на пустыре стадо коров… Это был старичок, такой невзрачный, то ли очень старый, то ли хиленький. Он был из местных, видимо, и сам жил в Серебрянке…

Одна работница льнозавода… предложила после работы сходить посмотреть на могилу. Когда мы пришли посмотреть, откуда-то вдруг появился этот пастушок и стал охотно нам всё показывать, палочкой разгребал землю и говорил: „Вот ноги, вот еще ноги“. Ему нравилось показывать, потому что именно он нашёл эту могилу.

Могила располагалась на запад от льнозавода на удалении 1–1,5 км, а может и меньше, непосредственно у шоссе на Оршу, с северной его стороны. Туда можно было запросто дойти пешком от Серебрянки, велосипед был не нужен…

…Могила начиналась сразу же от шоссе перпендикулярно к нему в общем направлении на север. Шоссе в этом месте шло по насыпи и возвышалось над окружающей местностью на полметра — метр. У самой обочины шоссе был насыпан земляной бугорок метра полтора высотой и длиной метра три — четыре, возвышавшийся над полотном дороги примерно на 1 м или несколько больше… За бугорком расстрелянные были похоронены в ряд, выровненный по ногам, забросаны ветками и засыпаны землёй, длина этой могилы была метров 10.

Вокруг могилы были заросли кустарника, ольхи, высотой в рост человека или даже несколько выше — человек скрывался в них. Рядом было мокрое, сырое место, болотянка… Захоронение было западнее болотянки, местность там постепенно поднималась в гору и начинался сосновый бор, который до войны тянулся до самой Катыни. Он был весь вырублен немцами, только перед Катынью остались две иссечённые осколками сосны. Вблизи могилы никаких построек, деревень, высоких деревьев, мостов или других приметных ориентиров не было. Все деревни были сожжены, стояли только дорожные указатели с их названиями…

Трупы были плохо замаскированы — только прикрыты сверху ветками и слегка забросаны землёй. Было похоже на то, что людей в этом месте немцы расстреляли больше, чем планировали вначале. Все тела в могилу не поместились, верхний ряд лежал выше уровня окружающей местности. Сверху трупы были присыпаны таким тонким слоем земли, что через некоторое время отдельные выступающие части стали появляться на поверхности. Одна из коров зацепила рогом торчащую из-под земли полу шинели, пастух копнул в этом месте палкой землю и увидел трупы. Военным сообщил про находку местный житель по фамилии Шарай…

В верхнем ряду могилы мы насчитали ровно 18 трупов, выровненных по ногам, головой к льнозаводу, на восток. В нижних рядах — неизвестно сколько, трупы там разложились и спрессовались, на глаз их невозможно было сосчитать.

В могиле были только поляки, все в военной форме. Советских людей или поляков в гражданской одежде в той могиле не обнаружили. То, что это были поляки, определили позднее по военной форме, надетой на трупах. (Шинели польские тоньше наших, и покрой другой.) Сколько их всего было в той могиле, не знаю, поскольку лично при раскопках не присутствовала. Нельзя сказать, что это были офицеры, скорее всего даже не офицеры, а солдаты: офицеры носили сапоги, а эти были обуты в ботинки. Это легко определялось по подошвам: у сапог подошвы узкие, а у ботинок широкие, сразу видно. По шинелям на первый взгляд невозможно было определить, офицерские они или солдатские, они были сильно перемазаны землёй.

Эксгумация велась три дня. Все удивлялись, как быстро военные провели эту работу. Трупы быстро разлагались, могла быть инфекция. На месте захоронения осталась разровненная земля, рядом, где раскопки не велись, — травяной дёрн. Работы вела рота солдат какой-то тыловой части Красной Армии, возможно, из медсанбата. НКВД таких работ не проводил, их были единицы, у них не было таких больших воинских подразделений. Никаких памятных знаков на месте эксгумированного захоронения не ставили. Оцепления в начале эксгумации не выставлялось, однако, что было позднее, сказать не могу, потому что уехала на несколько дней в командировку. Однако о том, чтобы кто-то кого-то отгонял, ни от кого не слышала. Вообще, местность была обезлюдевшей. Человека трудно было встретить. Несколько человек было на льнозаводе, и всё. Скорее всего, что и отгонять-то было некого… Тот самый Шарай рассказывал позднее, что трупы увозили хоронить рядом с общим большим захоронением на правом берегу Днепра…»

Из всех вопросов, которые здесь можно задать, ответ есть лишь на один: «Кто это сделал?» Надеемся, не надо отдельно доказывать, что это не мог быть НКВД? Остальное неизвестно. Ни кто эти люди, ни когда их убили, ни где они теперь лежат. Общих больших захоронений в Смоленске тогда было столько… А вот интересно: есть ли в катынском мемориале плита в память этих людей? Или она противоречит идее мемориального комплекса?

Всё-таки очень хотелось бы знать, что для поляков Катынь — боль и память или просто оружие против старого противника? И имеют ли какое-то значение для наших «мемориальцев» расстрелянные соотечественники, если они были убиты не НКВД?

Посол заявляет, что… поляки начиная с 16-го века страдали от русских…

Тов. Сталин замечает, что в интересах исторической правды нужно сказать, что начиная с 16-го века не только русские обижали поляков, но и поляки русских. За это время поляки дважды брали Москву.

(Из беседы Сталина с польским послом 18 ноября 1941 г.)

Слишком уж эти боль и память избирательны, чтобы быть просто болью и памятью, а не оружием. Полное отсутствие интереса к вновь найденным могилам говорит само за себя. Чего же хотят от России те, кто сидит сегодня в Варшаве, и те, кто за ней стоит?

Давайте ещё раз вернёмся к расследованию Главной военной прокуратуры так, как оно показано в книге «Катынский синдром», и посмотрим, чего добивались прокуроры — точнее, оставшийся к тому времени в единственном числе Анатолий Яблоков. Коль скоро поляки выразили глубокое удовлетворение его расследованием, стало быть, он делал как раз то, что от него хотели.

«На завершающем этапе работы комиссии экспертов, и особенно при вынесении 13 июня 1994 г. процессуального решения об окончании расследования уголовного дела, обнаружилось всё несовершенство российской законодательной и судебно-правовой системы…

В подготовленном и вынесенном старшим военным прокурором ГВП Яблоковым постановлении о прекращении уголовного дела Сталин и приближённые к нему члены Политбюро ЦК ВКП(б) Молотов, Ворошилов, Калинин, Каганович, Микоян и Берия[208], руководители НКВД/НКГБ/МГБ СССР[209] и исполнители расстрелов на местах признавались виновными в совершении преступлений, предусмотренных статьей 6 пункты „а“ „б“ „в“ Устава Международного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге (преступления против мира, человечества, военные преступления) и геноцид польских граждан. Вынося постановление, Яблоков руководствовался тем, что катынское преступление уже имело свою квалификацию, которую дало государство (СССР) в лице высших правоохранительных органов в МВТ. Согласно Конституции РСФСР, а затем и РФ провозглашался приоритет международного права над внутренним законодательством, а по признанному РСФСР международному праву катынское преступление подпадало под все признаки статьи 6 Устава МВТ в Нюрнберге. На эти преступления не распространялись сроки давности, применялась обратная сила закона»[210].

Как видим, они хотели подвести «катынское дело» под нюрнбергские статьи и приплюсовать сюда ещё и геноцид.

Об общеполитических последствиях такого признания, если бы оно состоялось, мы говорить не будем. И так уже миру пытаются объяснить, что СССР и Германия в равной степени повинны в разжигании Второй мировой войны, а главную роль в разгроме фашизма сыграли Соединённые Штаты. Геополитическое противостояние или попытки «мирового сообщества» объявить «империей зла» существовавшее в СССР социальное государство мы тоже здесь не будем обсуждать. Как говорят в народе, «раньше был культ личности, а теперь культ наличности». Для этого культа социальное государство и вправду является империей зла.

Будем проще: чего хотят для себя непосредственные варшавские заказчики этого вердикта?

Ну, во-первых, обвинение в геноциде позволит родственникам погибших уже на законном основании требовать компенсаций — так, как евреи берут их с Германии. Казалось бы, можно возразить, что мы вправе потребовать компенсации за погибших красноармейцев? Ан нет!

Правда, согласно нюрнбергским критериям, жестокое обращение с военнопленными тоже входит в военные преступления — но поскольку поляки каяться перед нами не собираются, то никакой международный суд компенсации не присудит. Спишут на эксцессы и тяжёлое положение в стране. По крайней мере, они уже не раз давали понять, что не намерены даже расследовать эти смерти, а без расследования, точных списков пленных и прочих аналогичных документов никогда и ничего доказать не удастся. Это же только мы такие порядочные, что любезно предоставляем информацию, на основании которой нам потом будут предъявлять многомиллионные иски. Больше в мире таких умников не наблюдается.

Впрочем, обвинение в геноциде вряд ли удастся доказать — ведь преследованиям подвергались только шляхта и сторонники лондонского правительства, а к прочим полякам в СССР относились хорошо, даже защищали от украинских и белорусских крестьян, что совсем не обязаны были делать. Но в любом случае и обвинение, и перспектива выплачивать компенсации так возмущает всех — даже «демократов» — что за этим шумом сторонкой проскальзывает другой аспект прокурорского вердикта.

Советское правительство ведь обвиняется не только в военных преступлениях и преступлениях против человечности, что имеет отношение к расстрелу пленных, но и в преступлениях против мира, которые непосредственного касательства к нему не имеют. Как было сформулировано в Нюрнберге, это

«…подготовка, развязывание и ведение агрессивных войн, которые также являлись войнами в нарушение международных договоров, соглашений и обязательств».

Ясно как день, что польская сторона, используя «катынское дело» в качестве трамплина, под шумок пытается приплести нюрнбергские обвинения уже к пакту Молотова — Риббентропа и к 17 сентября. Эмигрантское правительство ведь с самого начала утверждало, что Советский Союз является союзником Германии в новом разделе Польши. И если это будет признано на международном уровне… Вы ещё не поняли?!

Ну конечно же! «Восточная Польша» — как называл эти земли Геббельс, Западная Украина и Западная Белоруссия — как называем их мы. Сейчас это звучит довольно фантастично, но в 1994 году ещё никто не мог предсказать ни укрепления Лукашенко, ни того, что Украина сумеет сохранить не только «самостийность», но и целостность. Среди тогдашних возможностей вполне могли оказаться и развал Украины и Белоруссии, и заглатывание Польшей отколовшихся областей. Всё это исключительно дело техники. А для того, чтобы «мировое сообщество» признало новый захват украинских и белорусских земель, и нужен был этот вердикт: видите, русские сами признают СССР виновным! А значит — это наша земля. И, кстати, там какие-то Киев и Минск возмущаются, надо бы послать миротворческие силы на охрану границы…

Потом, начав с малого, можно будет протянуть когтистую лапку уже к самим Киеву и Минску. Воевали — так подайте нам их! А поскольку в 1994 году и распад РФ тоже ещё не был вычеркнут из прогнозов, то… поляки издавна считали Смоленск спорной территорией (лишь глупые москали полагали его русской землёй). А теперь ещё и наши парни там лежат, и мемориал стоит… Да и в Москве поляки были, и их царевич Владислав едва не стал русским царём. Чем не повод? И ведь под Тверью тоже есть мемориал…

Кстати, если кто полагает, что поляки видят «восточную Польшу» лишь в прошедшем времени — то вот несколько сюжетов…

…В мае 2006 года правительство Польши объявило о принятии программы строительства Четвёртой (Новой) Речи Посполитой. Как пишет интернет-издание «polska.ru» в рамках проекта предполагается в местах, где существует в сколько-то заметных количествах польское национальное меньшинство, «последовательное формирование… соответствующего национально-культурного ландшафта». А ведь ландшафт — термин, обозначающий не элемент пейзажа, каковым является национально-культурная автономия, но сам пейзаж. Польское национально-культурное доминирование при непольском большинстве. Как такое возможно?

Очень просто. Для успешного построения оного «ландшафта» в польском законодательстве существует так называемая «карта поляка», которую может получить любой, кто письменно заявит о своей принадлежности к польскому народу. Желательно, чтобы этот человек имел предков-поляков хотя бы на уровне прадедушек, но можно обойтись и без этого, достаточно иметь справку от польской организации о деятельности в пользу польского языка и культуры в течение трёх лет[211]. Знакомо? Правильно! Ополяченная и прикормленная верхушка при первом же кризисе перетащит свою территорию в состав Речи Посполитой, а потом… см. часть вторую данной книги.

…Несколько лет назад была закрыта российская экспозиция в Освенциме. Весной 2007 года стало известно, что открыта она будет, только если Россия признает то, что в 1939 году СССР оккупировал польские территории, и узники Освенцима с этих земель будут представлены как граждане Польши. Несмотря на то, что когда эти люди попали в Освенцим, они были гражданами СССР[212]. То есть администрация музея видит Западную Украину и Западную Белоруссию польской землей и после 1939 года, а стало быть, и в настоящем времени. А поскольку такие инициативы не бывают без согласия правительства…

…Ладно, администрация музея — но вот какие заявы делает польский сейм. 23 сентября 2009 года он принял специальную резолюцию, осуждающую вторжение Красной Армии 17 сентября 1939 года на Западную Украину и в Западную Белоруссию.

«Тогда началась советская оккупация половины Польши и геноцид в отношении польских граждан, самой трагической частью которого была Катынь» [213].

Вот и эти тоже говорят про оккупированную Советами «половину Польши»… Как бы типа в прошедшем времени, а с другой стороны, вроде бы и в настоящем… А с учётом «синдрома восьми воеводств» — ещё и с прицелом на будущее.

Между тем эти земли отнесены «международным сообществом» к Украине и Белоруссии ещё в 1919 году. После Второй мировой войны границы подтверждены и закреплены международными договорённостями, которые пересмотру не подлежат. И как понимать такие заявления? С учётом того, что подобными пропагандистскими кампаниями предварялось большинство европейских войн!

…Недавно известная американская компания «Stratfor» («Стратегическое прогнозирование») обнародовала свою концепцию будущего столетия. Компания эта весьма серьёзная, в ней работают в основном бывшие аналитики американских спецслужб. Так вот: руководитель этой фирмы Джордж Фридман всерьёз утверждает, что

«…к 2030 году Польша установит власть над Украиной и Белоруссией, а Россия распадётся на удельные „княжества“… К 2045 году Польша сплотит вокруг себя Чехию, Словакию, Венгрию и Румынию и установит протекторат над Словенией и Хорватией. Таким образом, к середине текущего столетия… удивлённая Европа узрит на своей карте новую империю — Речь Посполитую, вновь, как и в XVII веке, раскинувшую свои владения от „моря до моря“ (от Балтики до Черноморья)» [214].

Ничего такие прогнозы, да? Вот и нам они тоже понравились. Особенно с учётом того, что власть Польши над Украиной и Белоруссией, установленная мирным путём, невозможна по определению.

…А вот кто оценил идею, так это президент Грузии. Ещё в ноябре 2007 года Михаил Саакашвили торжественно открыл в Тбилиси статую Прометея. На церемонии присутствовал и президент Польши Лех Качиньский, которому гостеприимный хозяин вручил орден Святого Георгия, сказав:

«Президент Польши — большой друг Грузии и человек, который всю жизнь борется за свободу. Он лучше всех понимает, что значит национальная свобода и борьба за неё».

Если сравнить поведение грузинских «освободителей» в Абхазии и Южной Осетии и польских на Украине и в Белоруссии, то понятие национальной свободы у них и вправду сходное. Впрочем, и результаты тоже. Идея прометеизма в своё время привела Польшу к тотальному разгрому 1939 года. Грузия пытается нести огонь народам с конца 80-х — результаты, правда, не столь сокрушительны, но тоже малоприятны. Неудивительно, что для торжества новой Речи Посполитой господину Фридману понадобилось уничтожить Россию — а то вдруг опять «Прометею» что-нибудь на бегу отрежут…

…Провернуть столь красивую операцию с «зеркалом Нюрнберга» помешала всё та же ГВП, руководство которой, по-видимому, решило, что с этим следствием как-то заигрались. Возможно, в 1992 году такое бы и прокатило (кто тогда думал о законности), но теперь, согласно новому законодательству,

«…руководство ГВП, а затем и Генеральная прокуратура, РФ с указанной выше квалификацией катынского преступления не согласились. Постановление от 13 июля 1994 г. было отменено, и дальнейшее расследование дела было поручено другому прокурору, которого обязали готовить новое постановление с признанием вины только членов сталинского Политбюро ЦКВКП(б) в превышении власти… и последующим прекращением дела… за смертью виновных» [215].

Дальше авторы книги показывают совершенно великолепное правосознание (с учётом того, что один из них юрист).

«Практика показала, что Главная военная прокуратура и Генеральная прокуратура РФ оказались не готовы без прямого политического решения дать последовательную оценку действиям исполнителей явно незаконных приказов…»

Короче говоря, чтобы всё получилось, президент должен был стукнуть кулаком по столу. Но, по-видимому, стремительно терявшему популярность Ельцину свои дела были важнее польских, и так рисковать в виду приближавшихся выборов он не стал. Госдума также не стала связываться тогда с этим вопросом — да прокуроры депутатов и не послушались бы…

Так что пристегнуть Россию к Нюрнбергу не вышло. Более того, отговорившись делами, Ельцин даже не приехал на открытие монумента в Катынском лесу. Правда, этим «а я его не поцеловал, вот!» положение было уже не поправить, но поляки и этот мелкий «праздник непослушания» заметили и положили в папочку, где копили счёты к России.

Естественно, российско-польских отношений всё это не улучшило. Поляки признавали только полную капитуляцию, желательно с подарком в виде «утраченных» в 1939 году территорий, но как-то не вытанцовывалось. Тем не менее, многие сохраняли веру в победу. Один из главных вдохновителей катынской кампании, профессор истории Ягеллонского университета в Кракове Анджей Новак заявил:

«Если историческое направление польской политики не решит проблему Катыни, не добьётся признания её символом одного из двух самых крупных преступлений XX века — преступлением коммунизма, мы не только продадим память об убитых на Востоке, но упустим шанс на получение достойного и стабильного места Польши в Европе».

Выходит, им опять кто-то что-то пообещал? Эту страну уже столько раз кидали, обещая и не выполняя — неужели опять в ту же яму?! Впрочем, что именно могли обещать, ясно: положительное решение международного суда по компенсациям и земли Украины и Белоруссии, когда «международному сообществу» удастся всё-таки развалить их или окончательно поставить на колени. А вот чего те, кто обещал, хотят от Польши?

Не будем лезть с нашей русской точкой зрения, вот вам мнение поляка и еврея. Поляк — профессор Марек Глогочовский, известный польский философ, еврей — Исраэль Шамир, израильский писатель.

«Катынь — пример тенденциозного чтения истории, которое задействовано, чтобы вбить клин между Польшей и Россией, превратить Польшу в американский плацдарм, озлобить поляков и продвинуть НАТО на восток. Народы инстинктивно избегают раздоров, потому что чувствуют нутром — это чревато войной. Не исключение и народ Польши, на последних выборах прогнавший Ярослава, одного из безумных близнецов Качиньских, и отдавший голоса казалось бы вменяемой партии „Гражданская Платформа“. Новый премьер-министр Дональд Туск был известным врагом американских планов создания противоракетной базы в Польше; он взял было курс на дружбу с Россией. Радек Сикорский, считавшийся „скептиком“ в деле строительства противоракетной базы в Польше, и смещённый за это Качиньским с поста министра обороны, стал министром иностранных дел у Туска. Но радость была недолгой — первого февраля Сикорский отправился в Вашингтон, и там превратился из Савла в Павла — он не только согласился с противоракетными установками, но принял от имени Польши и американские военные базы под прямым командованием Пентагона.

Что заставило польское правительство так быстро перековать орала на мечи? Известный польский историк, живущий в США 85-летний Иво Циприан Погоновски, связал этот крутой поворот с авиакатастрофой: 23 января на севере Польши разбился военный самолёт CASA С-295, и при крушении погибли двадцать высших офицеров Польских ВВС, включая командующего первой бригадой тактической авиации, бригадного генерала Анджея Анджеевского, известного своими возражениями плану строительства американских ракетных баз. Самолёт разбился через 20 минут после короткой посадки на военном аэродроме Кшесины в Познани, где находится американская авиабаза.

Погоновски напомнил своим польским читателям, что этот метод борьбы с непокорными издавна практикуется Империей. Он процитировал слова Джона Перкинса из его книги „Исповедь экономического убийцы“: „Хаиме Ролдос, президент Эквадора, и Омар Торрихос, президент Панамы, погибли в авиакатастрофах. Это не были случайные аварии — они были убиты потому, что противостояли содружеству правительственных, банковских и корпоративных боссов, стремящихся создать Вселенскую Империю. Мы, экономические киллеры, не смогли их подчинить, и тогда дело взяли в свои руки киллеры ЦРУ“. После авиакатастрофы польское руководство поняло, что с ними шутить не будут, и надо соглашаться с американскими требованиями — включая и новую вспышку антирусской истерии под девизом Катыни.

Но где тут яйцо, а где курица? Катынь стала боевым кличем прозападного и антирусского альянса Польши. Большинство поляков — 70 % опрошенных — выступило за то, чтобы прекратить ворошение трупов, но власти — включая четвёртую власть, СМИ — пренебрегли волей народа. Всех солдат польской армии добровольно-принудительно повели строем в кино — смотреть фильм „Катынь“ в рамках политической подготовки бойцов. Так история массового расстрела польских офицеров в Катынском лесу снова вышла на первые полосы. Влиятельный британский журнал „Экономист“ стал заводилой новой кампании, своей статьёй „Закон отрицания“, призвавшей русских к покаянию и отречению от „чудовищной лжи, которую под дулом сталинских винтовок навязали послевоенной Польше, о том, что 20 тысяч пленных польских офицеров в Катыни в 1940 году были расстреляны не советскими, а нацистскими войсками“»[216].

Так что, как видим, поляки снова должны стать копьём, нацеленным на Россию, теперь уже в американской руке.

Впрочем, хозяев любое разрешение катынского вопроса равно устроит. Теперь, когда простым полякам тема Катыни изрядно поднадоела, может быть, и вообще лучше, чтобы Россия провела наконец нормальное расследование и отвергла все обвинения. Тогда последует такой всплеск негатива, что на польской территории можно будет разместить не только ракетные базы, но и танковые части. Польша ещё, пожалуй, присоединит к войскам НАТО и свои, раз в месяц показывая солдатикам для поднятия боевого духа фильм о Катыни. Заодно и старое вооружение можно будет спихнуть по хорошим ценам — не в России же, в самом деле, поляки будут его закупать…

…В конце концов, в дело вмешалась та Сила, с которой не поспоришь. Именно так была воспринята большинством тех россиян, которые разбираются в катынской проблеме, катастрофа самолёта президента Польши 10 апреля 2010 года — тех же, кто не разбирается, заставила задуматься: кого о кознях ФСБ, а кого о том, всё ли чисто в «катынском вопросе»?

В авиакатастрофе под Смоленском погибла практически вся польская политическая верхушка определённого направления. Сам президент Лех Качиньский, последний польский президент в изгнании, кандидат в президенты, начальник Генштаба, глава бюро национальной безопасности Польши и другие — всего 97 человек. Летели они в Россию с довольно странной целью. Беспрецедентно высокопоставленная делегация прибыла… с частным визитом, при этом вознамерившись совершить посадку в Смоленске на военном аэродроме, который, в общем-то, не приспособлен к приёму гражданских самолётов, и всё только ради того, чтобы, проехав пятнадцать километров, поклониться Катынскому мемориалу.

Да, но что они там забыли? За три дня до того, 7 апреля 2010 года, польский премьер-министр Дональд Туск вместе с Владимиром Путиным побывал на мемориале, вместе они присутствовали на богослужении. Путин сказал даже свою историческую фразу:

«Этим преступлениям не может быть никаких оправданий, в нашей стране дана ясная политическая, правовая, нравственная оценка злодеяниям тоталитарного режима, и такая оценка не подлежит никаким ревизиям»[217].

Чего ещё хотеть-то?

Может быть, дело в том, что российский премьер вместе с «правильной» фразой сказал ещё «неправильную»?

«Десятилетиями циничной ложью пытались замарать правду о катынских расстрелах, но такая же ложь — возлагать вину за эти преступления на российский народ»,

— заявил он. Естественно, польского президента это не устроило. Ему нужна была историческая ответственность не сталинского режима, а именно России и её народа. Чтобы снова можно было говорить о разделах, исторической несправедливости и, самое главное, о Польше в границах 1772 года…

И тогда было задумано политическое шоу. Согласно анализу газеты «К барьеру!», заключалось оно в следующем:

«Почему же столь внушительная делегация — и частный визит?

Всё дело в том, что при такого рода вояжах согласуется буквально всё: кто, куда, с кем приходит, что скажет, что сделает, что ему ответят и как… Вот тут-то кроется главная интрига „частного визита“: роли согласовать не удалось. Видимо, Качиньский потребовал того, что российская сторона предоставить ему была не готова. Чего именно — тоже не тайна за семью печатями. Речь могла идти только об одном: признании Россией государственной ответственности за катынский расстрел…

И вот тут вступает в действие собственно ноу-хау господина Качиньского, за которое он заслуженно должен носить звание „Катынский“. Оно состоит из трёх частей.

Во-первых, снарядить в Россию на катынский мемориал к 70-летию пресловутого расстрела возможно более высокопоставленную делегацию. Тогда его бывший, а возможно, и будущий политический противник, премьер-министр Польши Туск, должен будет либо к ней примкнуть на второй роли, либо выглядеть как саботажник общепольского дела (Туск предпочёл роль „саботажника“ — это его и спасло. — Авт.). В любом случае, Качиньский должен предстать истинным национальным лидером, под руководством которого Польша идёт к политической победе.

Во-вторых, условия официального визита должны включать безоговорочное признание Россией „польского холокоста“. Если Москва согласится, значит Качиньский — победитель, сумевший то, что не удалось ни одному его предшественнику. Если нет, то Россия получит мировое политическое шоу, в котором её на её же земле будут клясть на все лады, попутно попрекая тем, что российское руководство проигнорировало визит столь представительной польской делегации, а значит, солидаризировалось с „катынскими убийцами“. И тут снова бенефис Качиньского, опять он главные герой в свете рампы.

Ну и, наконец, оба сценария не предусматривали заезд ни в Москву, ни в Минск, ибо это означало бы официальную встречу делегаций, её транспортировку правительственным кортежем в Катынь, — короче, всё то, что потом можно было бы интерпретировать как соучастие российской стороны в этом мероприятии на своих, а не польских условиях. Тогда чего ради было всё это затевать? Нет, лететь Качинському можно было только в Смоленск. Ещё лучше было бы, конечно, сразу в Катынь…

Будем говорить прямо: визит Качиньского со всей его свитой был спроектирован как политический шантаж, который должен был принести свои плоды при любой реакции Москвы. По польскому замыслу, она, Москва, попадала в положение, которое в шахматах называют цугцвангом: какой ход ни сделай, он только ухудшает твою позицию…»[218]

На плоскости игровой доски выхода и вправду не было, но появилась Рука, попросту смешавшая фигуры. Когда президентский самолёт вылетал из Варшавы, в Смоленске была хорошая погода, но буквально перед самым подлётом внезапно спустился туман. Впрочем, у высокопоставленной делегации был выбор: они ведь могли приземлиться в Минске и нормальным путём попасть к мемориалу. Не обрадовались бы им в Минске, но на место отвезли бы. Но вот что им было совершенно не нужно, так это хоть какое-то участие правительства Белоруссии, чья страна являлась потенциальной жертвой великой шляхетской мечты. Лететь в Москву? Аналогично: до Катыни доедут, но от шоу в полном объёме придётся отказаться. Вернуться в Варшаву значит и вовсе выставить себя на посмешище.

Выбор был сделан. Результат известен.

В первые дни после катастрофы польская сторона немножко притихла, но потом всё началось снова, теперь уже переключившись на обсуждение смоленской катастрофы. Очень хотелось найти в ней «руку Москвы» — но никак не получалось, ведь решение о посадке принимал экипаж самолёта… или не экипаж… но уж всяко не смоленские диспетчеры! Дошло уже до откровенной клиники. Адвокат родственников Качиньского Рафал Рогальский заявил на страницах «Gazeta Wyborcza», что всему виной искусственный туман, который «был запланирован Россией за месяц до катастрофы»[219].

В январе 2011 года польские студенты создали в популярной сети Facebook страничку, где призвали польское общество прекратить обсуждение смоленской катастрофы… хотя бы на день. И предложили объявить 3 февраля «днём без Смоленска». Причина проста: достало! Что было дальше — поведало российское издание «RT»:

«Однако благие намерения, как это часто бывает, привели к противоположному результату: вместо того чтобы объединить польское общество, призыв получил горячую поддержку одних (только за первые два дня 100 тысяч человек высказались в поддержку этого предложения) и вызвал бурное негодование других.

Некоторых политиков, выступающих на стороне партии „Право и справедливость“, возмутило подобное предложение. Они заявили, что данная инициатива „отвлекает внимание от реальных проблем, связанных с этой трагедией“. Кроме того, они утверждают, что данная тема привлекает к себе так много внимания только потому, что проведённое российскими властями расследование было необъективным.

Несмотря на то что после апрельской трагедии прошло уже десять месяцев, польские СМИ и политики продолжают обсуждать этот вопрос с таким жаром, как будто других тем не существует. Страна расколота как никогда, причём этот раскол усугубляется тем обстоятельством, что через год Польше предстоят парламентские выборы.

В итоге организаторы акции удалили свою страничку в Интернете, заявив, что она стала просто очередным орудием в руках политиков. По их мнению, предложенная ими идея „использовалась для манипуляций, которые только углубляют разделившую Польшу пропасть“».

Да, это может прекратить разве что мировой экономический кризис. Не зря же некоторое потепление российско-польских отношений пришлось на 2007–2008 год, когда, в связи с экономическими проблемами, резко сократилось финансирование «правозащитных» организаций. У нас это отозвалось спадом стенаний по репрессированным — а в Польше, по-видимому, уменьшением плача о Катыни. Может быть, если Соединённым Штатам станет не до европейских дел, отношения наладятся сами собой?

P.S. Кстати, вот вам доподлинный образчик великолепной исторической сенсации. В польской газете «Политика» в 2005 году появилась статья некоего Мачея Козловского под названием «Свидетель специального назначения». Там, с многоступенчатой ссылкой на побывавшего в Катыни ещё в 1943 году экс-премьера Польши Леона Козловского рассказывается следующее (жирный шрифт наш. — Авт.):

«После возвращения из Катыни Леон Козловский якобы рассказал своему приятелю, что, находясь на месте преступления и благодаря прекрасному владению русским языком у него была возможность побеседовать с местными жителями. Они рассказали, что в то время, когда в Катынский лес привозили пленных польских офицеров и расстреливали их выстрелом в затылок — как нам теперь известно, это происходило между 3 и 15 апреля 1940 года — в расположенной недалеко от места преступления и принадлежащей НКВД вилле находились какие-то немецкие офицеры. До сих пор эти сведения не удалось подтвердить ни из одного источника».

Ну, источников-то полно… Достаточно бегло полистать материалы «комиссии Бурденко», чтобы увидеть множество подтверждений тому, что когда в Козьих Горах расстреливали поляков, на даче НКВД жили немецкие офицеры. Однако поскольку в Польше теперь совершенно точно знают (как, впрочем, знали всегда), что поляков убили «москали» весной 1940 года, то из этих слов рождается звенящая сенсация. Германии

«…было известно о преступлении, совершённом её бывшим союзником ещё до войны… Для советских властей, несколько десятков лет последовательно утверждавших, что это преступление совершила Германия, какое-либо раскрытие сотрудничества со своим давним союзником было бы более чем невыгодным»[220].

Смеётесь? Ну и зря. Лет через пятьдесят об этом совместном убийстве будут в учебниках писать. Не знаем, как в наших, а что в польских — совершенно точно. История изготавливается именно так.

P.P.S. Всё вышесказанное не имеет ни малейшего отношения к самим расстрелянным польским офицерам.

У подножия трёх огромных крестов катынского мемориала — изображение Божией Матери Катынской — Богородица прижимает к груди солдата с простреленной головой. Господь не позволил, чтобы мерзость политики коснулась святыни. Чудесным и таинственным образом в молитве Богородице нет не только слова «НКВД», но даже и слова «Польша», и катынский колокол звучит над всеми воинами, погибшими от рук гитлеровского режима.

«Матерь Божия Катынская, в Твои объятия отдаём всех убитых на востоке, живой верой в общении святых просим Тебя, мати, приголуби их и отдай Твоему Сыну. Сделай их фундаментом возрождения и примирения народов во имя Христа, Который любит и прощает. Аминь».

Примечания:

1

И американская как продолжение европейской. Кстати, мы ни в коей мере не бросаем камни в Деко, который старался расследовать дело на редкость честно и объективно. В своем бессознательном он не волен и не виноват.

2

Показательный случай нашелся в интернете. Некий американский чиновник позировал для фотосъемок в немецком мундире. Когда его за это дело потянули к ответу, он привел совершенно замечательный аргумент: это, дескать, мундир тех частей, которые сражались на Восточном фронте, а стало быть, против США и Англии не воевали. Это уже диагноз…

12

Тайны катынской трагедии. Материалы «круглого стола». М., 2010. С. 30.

13

http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=:715&page=2

14

10 июля.

15

Естественно, речь идет не о конкретных немецких солдатах, среди которых попадались разные, а о сущности режима.

16

Вот бы почитать отчеты этой команды!

17

В передаче Юзефа Мацкевича, автора книги «Катынь» (Лондон, Канада. 1988).

18

Сведения о ней предоставил авторам исследователь Максим Токарев.

19

Чтобы не путать с римской цифрой «I», «I» в германских печатных текстах иногда заменяли малоупотребимой буквой «J».

20

Мы тоже не эксперты по оружию — этими данными авторов снабдили на интернет-форуме «ВИФ2ne».

21

Так немцы называли Львов.

22

http://www.calvin.edu/academic/cas/gpa/feldpost.htm

129

Прибылов В. Почему ушла армия Андерса. http://katynbooks.narod.ru/ vizh/1990-03 01.html

130

С той же целью было поднято кровавое и бесполезное Варшавское восстание.

131

http://www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/1010390

132

Архив внешней политики МИД РФ. Ф. Референтура по Польше. Оп. 24, пор. 12, Папка 72 (Польша, 1942 г.). Т. 1, Дело 700. Тегеран 21.XI.42.

133

Подробно об этом великом достижении хрущевской юриспруденции можно прочесть в книге: Сухомлинов А. Кто вы, Лаврентий Берия?

134

Впрочем, принимая во внимание то, что Руденко участвовал в юридическом обеспечении хрущевского переворота, а именно Хрущев запустил механизмы, которые впоследствии привели к развалу СССР, стоило бы задуматься и о саботаже. Это все, конечно, малопочитаемая наука конспирология, но задуматься стоит…

135

В этой главе приведены выдержки из стенограммы Нюрнбергского процесса. ГАРФ. Ф-7445. On. 1, Д. 64, ед. хр. 1936.

136

Жаль, что обвинитель не спросил, известно ли было свидетелю о массовых убийствах гражданского населения и советских военнопленных.

137

Санпропускник в санатории НКВД?! Это что-то новое и интересное. По-видимому, немцы приняли за него баню.

138

Колючая проволока — заграждение чисто символическое, которое при желании легко преодолеть (особенно ребятишкам). Если, конечно, охране не дано право стрелять на поражение. Естественно, бойцы НКВД такого права не имели, немцы же с местным населением не церемонились, вне зависимости от пола и возраста.

139

http://sirjones.livejoumal.com/1411088.html

140

Что касается советских военнопленных, Гитлер с самого начала открыто заявил, что по отношению к ним никаких конвенций соблюдать не собирается. Что косвенно доказывает: страшные рассказы о «большевистских зверствах» немецкого фюрера не обманули, и он знал, что советское правительство не собирается нарушать международные договоренности по отношению к германским пленным. Косвенно это бьет и по той версии, что Сталин приказал расстрелять польских офицеров в отместку за уничтожение пленных красноармейцев.

141

Что, неужели страшнее Освенцима? Белорусских гарей? Блокады Ленинграда? Гитлеровских пересылок для советских пленных? Наконец, уничтожения польских женщин и детей? Следует ли понимать этот пассаж таким образом, что с точки зрения польского шляхтича расстрел нескольких тысяч ему подобных может быть приравнен к мучительному умерщвлению сотен тысяч мирных жителей? А уничтожение в том же Смоленске нескольких десятков тысяч советских военнопленных, может быть, и вовсе акт дезинсекции?

142

АВП СССР. Ф. 07 Секретариата тов. Вышинского А. Я. Оп. 30а пор. 16. Инв. 1953. Папка 20. Катынское дело (Справочное). Л. 43–54.

143

АВП РФ. Ф. 122, оп. 27, п. 79, д. 15, л. 6–7.

144

АВП МИД РФ. Фонд секретариата Вышинского. Оп. 30а, порядковый 13, папка 20. VIII сессия Генеральной Ассамблеи ООН. Катынское дело. Справочные материалы.

145

Одна из «знаковых» профессий русских эмигрантов.

146

Вообще-то, в Красной Армии были не пехотные, а стрелковые полки — ну да ладно, спишем на проблемы перевода.

147

Швед В. Тайна Катыни. М., 2007. С. 105.

148

Бывает и на английском. Так один из «приказов НКВД» об уничтожении некоего чеченского аула предварялся замечательным грифом: «Только для ваших глаз». Что означает «совершенно секретно»… по-английски.

149

Сейчас начали проверять и искать родственников — но покажите такого человека, который, имея перспективу получить неслабую компенсацию за умершего предка, станет заявлять: «Да не могли его москали расстрелять, он домой еще весной сорок первого года писал, у нас и письмишко сохранилось…»

150

По крайней мере, в части их.

151

Швед В. Тайна Катыни. М, 2007. С. 74–75.

152

Интервью с Б. Тартаковским: «Я знал поляков, якобы расстрелянных в Катыни». // Военно-исторический журнал. 1991. № 4. http://www.katynbooks.ru/ vizh/1991-04 02.html

153

Шуткевич В. По следам статьи «Молчит Катынский лес». // «Комсомольская правда», 1990. 19 апреля. http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=471

154

Шуткевич В. По следам статьи «Молчит Катынский лес». // «Комсомольская правда», 1990. 19 апреля.

155

На самом деле петлицы синего, василькового, цвета имели сотрудники ГУЛАГа.

156

http://www.katyn.ru//index.php?go=Pages&in=view&id=7

157

Надеемся, читатели еще не забыли, в чем состояли эти преступления? Они включали переброску банд на советскую территорию, организацию разведки, а также карательные операции против мирного населения, пытки и казни. (Репутацию польской дефензивы в то время можно было сравнить разве что с Румынской сигуранцей, а несколько позже — с гестапо. НКВД тут и рядом не стоял.)

158

Яжборовская И., Яблоков А., Парсаданова В. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М., 2009. С. 360.

159

Там же.

160

Тайны катынской трагедии. Материалы «круглого стола». М., 2010. С. 76–77.

161

Там же. С. 85–86.

162

http://tv.lan.ru/anatolij_vasserman_borba_s_nas_l/textversion

163

На Капитолийском холме в Вашингтоне расположено здание Конгресса США.

164

Литовкин В. Польский капкан. // РИА «Новости», 2006, 25 сентября, http://www.katyn.ru/index. php?go=Pages&in=view&id=646

165

Литовкин В. Польский капкан. // РИА «Новости», 2006, 25 сентября, http://www.katyn.ru/index. php?go=Pages&in=view&id=646

166

http.//www.novpol.ru/index.php?id=1294

167

Яжборовская И., Яблоков А., Парсаданова В. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М., 2009. С. 215.

168

Там же. С. 218.

169

Кроме широко известной кампании тотального «реалибитанса» и прочей «десталинизации», за господином Яковлевым числятся вещи и поинтереснее. Например, существовал в СССР такой ИМЭМО — Институт экономики и международных отношений. В середине 80-х готов оная контора направила в ЦК КПСС записку о целесообразности создания в СССР предприятий с участием иностранного капитала. В это время директором ИМЭМО, по любопытному совпадению, был как раз Александр Яковлев. Вообще, если покопаться в деятельности этой конторы, там наверняка отыщется много чрезвычайно интересного.

170

Един Л. 53 палача — и два свидетеля. // Новое время. 1991. № 42.

171

Тайны катынской трагедии. Материалы круглого стола. М., 2010. С. 47–48.

172

Что любопытно — указанные три темы еще до 1991 года вовсю раскручивались в «перестроечной» печати. Случайность?

173

Швед В. Тайна Катыни. С. 145–146.

174

Швед В., Стрыгин С. Тайна Катыни. http://www.voskres.ru/army/publicist/ shved.htm

175

Там же.

176

Нумерация абзацев — наша. — Авт.

177

Катынь. Пленники необъявленной войны, http://www.katynbooks.ru/prisoners/ Docs/216.html

178

Швед В. Тайна Катыни. С. 155.

179

Там же.

180

http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=946

181

http://rusarchives.ru/publication/katyn/01.shtml

182

http://www.echo.msk.ru/programs/netak/677361 — echo/

183

Тайны катынской трагедии. С. 49.

184

Там же. http://www.katynbooks.ru/prisoners/Docs/217.html

185

Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР. «Смерш». 1939-март 1946. М., 2006. С. 18.

186

Там же. С. 25.

187

Речь, естественно, идет о настоящей выписке, а не о той, которая содержится в «пакете № 1».

188

Катынский синдром. С. 411.

189

Там же.

190

Считая тех, кто умер в германском рабстве и тех, кто остался лежать в безвестных могилах, наверное, столько и получится.

191

Катынский синдром. С. 342–343.

192

Швед В. Тайна Катыни. С. 68–69.

193

http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=423

194

Заявление общества «Мемориал» о массовом захоронении в районе Волынского кладбища в Твери. // Тверская жизнь. 2005, 25 июня.

195

Напоминаем: в СССР детей не расстреливали никогда и ни при каких обстоятельствах.

196

Шарков Ю. Ямы памяти. // Вече Твери. 2006. 26 января.

197

Шамбарова М. Ржавые кресты Медного. // Тверская жизнь. 2003. 29 октября.

198

Мангазеев И. Следственный эксперимент, совпавший с путчем. // «Вече Твери», 2006. 11 августа.

199

Об экскаваторе — в следующей главе.

200

Шамбарова М. Ржавые кресты Медного. // Тверская жизнь. 2003. 29 октября.

201

Подробнее об этом: Прудникова Е. Последний рыцарь Сталина. М., 2005; Прудникова Е. Творцы террора. М., 2007.

202

http://www.katynbooks.ru/! 940_2000/doc/index.html

203

Шаркав Ю. Генерал от НКВД. // Караван + Я. 2000. № 288. 20 сентября 2000 г.

204

http://www.katyn.m/index.php?go=Pages&in=view&id=399

205

Филонова С. «Еду из Козельска в Смоленск в неизвестность. Любящий вас Марианн…», 2010, 9 апреля. http://www.polit.rU/analytics/2010/04/09/katyn.html#

206

Липский А. Ямы смерти и провалы памяти. // Новая газета. 2008. 5 мая.

207

http://www.duel.ru/200547/747_2_l

208

Берия, правда, не был в это время членом Политбюро — но по сравнению с расстрельными полномочиями Особого совещание это мелкое несовпадение.

209

Интересно, при чем тут образованное уже после войны МГБ?

210

Катынский синдром. С. 416.

211

Сергеев Н. Сомнительные игры вокруг «польского вопроса».// Белорусская военная газета. 2010, 13 марта.

212

Швед В., Стрыгин С. Тайна Катыни. http://www.toyota-club.net/files/lib/z_ st/08-05-10_lib_katyn.htm

213

http://www.regnum.ru/news/1208074.html

214

Сергеев Н. Сомнительные игры вокруг «польского вопроса».// Белорусская военная газета. 2010, 13 марта.

215

Там же. С. 417.

216

Глогочовски М., Шамир И. Соль на раны: Катынь. //inoCMR 22 февраля 2008 г. http://www.inosmi.ru/world/20080222/239802.html

217

Занятная оценка. Если все-таки пройдет нормальное расследование и выяснится, что поляков расстреляли немцы — она все равно будет верна. Здесь ведь не говорится, о злодеяниях какого именно режима идет речь.

218

Смирнов В. Качиньский — Катынский. // К барьеру! 2010. № 23.

219

http://www.apn-spb.ru/news/article8233.htm

220

Козловский М. Свидетель специального назначения. // «Polityka», 2005,4 мая. http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=98