Глава XIV. Что скрыли от Аракчеева

Итак, «иностранец» предупредил Аракчеева об одной опасности, но скрыл информацию о другой. Значит силы, которые за ним стояли, были кровно в этом заинтересованы.

Узнав о неизбежном революционном дворянском бунте загодя, Александр I имел бы хорошие шансы для попыток к сближению. И по большому счету все было к этому готово. Император не только мучился мыслями о будущей России, но и вместе со Сперанским работал над той ее моделью, которая позволила бы максимально раскрепостить не только крестьян, но и всякую человеческую инициативу, защитить активную часть общества тщательно разработанными законами. Александр вообще очень любил то, что называется сейчас перспективным планированием. Не хватало ему не идей, а именно социальной опоры в обществе, сил, способных к их осуществлению. И не обнаруженные вовремя, они сработали против.

Свободная инициатива в рамках закона, который гарантируется сильной властью (совершенно не важно какой), это идея, на которой стремительно выросла Германия в 30-ые годы нашего века, страны азиатского Юго-Восточного региона в 60–70-ые. Идея, на которой вырос современный североамериканский гигант.

Сразу же нужно сказать, что североамериканцы проделали свой исторический путь в гораздо более сложных условиях, чем те, что имелись на начало 20-ых годов прошлого века в Россия. Американцы в то время, осваивая Запад и Юг, вынуждены были еще иметь дело и с агрессивными индейскими племенами и с белыми и мексиканскими бандформированиями, которые регулярно пополнялись иммигрантами-люмпенами разного рода. Россия не знала таких проблем.

Америка — всего лишь очень большой остров. Поэтому сообщение (прежде всего торговое) с внешним миром при парусном мореплавании было крайне нелегким. Россия же сообщалась с Европой и Азией посуху, ее балтийские и черноморские пути были не сложными и не опасными.

Гражданская война Севера и Юга в Америке выкосила 600 тысяч белых, практически разорила Юг и сильно истощила Север. В России никакой гражданской войны в принципе не должно было быть.

В двадцатые годы прошлого века американцы не только еще не подошли к активной промышленной эксплуатации своих природных ресурсов, но очень плохо их даже знали. В России уже более ста лет активно использовался Урал и ресурсы Центральной России. В частности, оружейная Тула не знала в них никакой нужды.

Однако через сто лет, то есть к 20-ым годам нашего века, Америка заняла лидирующее в мире промышленное положение, добилась выдающихся показателей сельскохозяйственного роста и, уже задолго до этого, добилась главенства закона над всеми областями человеческой жизни. (Первый импичмент американского президента состоялся более ста лет назад).

С чем же пришла Россия?

Сейчас очень принято заявлять, что наша страна в начале двадцатого века развивалась огромными темпами. Это совсем не так.

В одном из своих произведений уже упоминавшийся нами писатель и крупный железнодорожный инженер Гарин-Михайловский горестно восклицает: «Да что же это! Чуть гайка понадобилась посложней, и приходится везти из Германии».

И возили. Не только гайки. Крупное машинное оборудование из Англии и той же Германии. Химическую продукцию. А мыслящие себе хорошую карьеру молодые инженеры ездили стажироваться в Европу. Напомним также, что в 1860–70-ых годах в Лондоне и Будапеште начали уже строить метро.

Миф о продуктовом российском сельскохозяйственном рае, тоже всего лишь миф.

По сбору зерновых Россия получала в 1912 году в 3 раза меньше зерна на душу населения, чем те же Соединенные Штаты. И это притом, что размер российских посевных площадей на 25 % превосходил американский. Поголовье крупного рогатого скота в США было почти в три раза больше, чем в России, а свиней было почти в пять раз больше. В пересчете на душу населения эта разница должна быть почти что удвоена. Средняя российская урожайность на большинстве территорий в 7–8 центнеров с гектара по сути дела лишь обеспечивала простое воспроизводство крестьянской семьи и личного скота, то есть товарным не являлось. Но даже в Черноземье и плодородных южных губерниях она не превосходила средней американской. И очень важно отметить следующий, указываемый историками, факт.

Столыпинская аграрная реформа исторически слишком уже запоздала. Намеченный им план превращения крестьян в полноценных земельных собственников требовал для своей реализации гораздо большего времени. По разным расчетам от 50 до 80 лет. В Пруссии на то же самое потребовалось около 100 лет. Но там и приступили к реформам на 100 лет раньше.

Поезд ушел. Стартовать уже было поздно.

Представить себе консолидацию Александра I с передовой дворянской интеллигенцией в 1820-ые годы, значит представить себе дальнейшее развитие России по близкой к американцам модели и, в итоге, — сверхмощный российский статус к началу XX века. Но это же значит — представить себе и другую картину мира.

Именно мира, потому что невозможна была бы Первая мировая война. Не по силам была бы она никакому европейскому союзу против фантастического промышленного гиганта, каким стала бы Россия. Нельзя представить себе и Вторую мировую войну, потому что Германия в двадцатом веке решала бы куда более скромную геополитическую задачу. Да и сам приход к власти фашистов был невозможен без Первой мировой, поражения Германии и бестолковой Веймарской республики, выросшей из революционных идей и скатившейся к либеральной беспомощности. Германия бы и головы никогда не подняла против России, которая помимо всего прочего, разумеется, удержала бы в своих пределах и Финляндию и Польшу.

Была ли в таком случае Россия опасна как всеевропейский агрессор?

При интенсивном внутреннем развитии, бесспорно, нет. Хотя не только Босфор попал бы под ее политический контроль (что вовсе ничем не опасно для Западной Европы), но и Болгария отошла бы со временем к нам (что тоже ни для кого не страшно). Зато Россия становилась гарантом всеевропейской безопасности. Колосс не дал бы разгораться войнам.

В свое время США взяли под свой контроль банановые республики Центральной Америки. Понятно, что это не способствовало их независимости, но драться между собой без разрешения «Дяди Сэма» было уже нельзя.

Россия всегда очень ценила и несколько ученически относилась к германской, французской и итальянской культурам. Видела свой интерес именно в них, а не в германских посредственных по плодородию землях или итальянских виноградниках.

Итак, стабилизирующая общую ситуацию сверхмощная Россия, казалось бы, не противоречила идеям общеевропейского развития.

Однако не станем спешить.

Конец ХХ века слишком наглядно продемонстрировал, что идея мирного гражданского состояния и общего человеческого пространства отнюдь не является самой привлекательной. Пример тому бывшая Югославия, народы которой предпочли омерзительную бойню разумному сосуществованию. И мало кто ныне жалеет о пролитой крови, жалеют в основном, что мало пролили чужой.

Украинские и белорусские националисты живут сейчас лишь идеей сепаратизма, исключительностью своей национальной культуры и ненавистью к чужой.

Нужно сказать, что и русский национализм всегда был очень близок к известной германской формуле «Uber alles!» (Превыше всего!), причем в самом уже начале славянофильской идеологии. Бесспорный ее исторический лидер Алексей Тимофеевич Хомяков главным своим занятием почитал дискредитацию западноевропейской цивилизации, католичества и, в особенности, протестантизма. Но если немецкие, французские или английские националисты того и последующего времени пытались аргументировать свое национальное превосходство конкретными историческими делами, в России этим не затруднялись и, на манер иудаизма, попросту апеллировали к богоизбранности. Божественное назначение России, как публично заявлял Достоевский, заключается в том, чтобы «дать исход европейской тоске в своей русской душе».

Смелая мысль, прямо скажем. Тем более, что в Европе тоску эту никто не ощущал и на предмет «исхода ее» к России не обращался.

«Нет, мы все равно вам ее дадим!» — упорно настаивали славянофилы всех поколений.

А как?

На этот счет не было ни конкретных программ, ни даже отдельных мыслей. Зато была поэтическая картина, нарисованная все тем же талантливым Хомяковым.

На огромных пространствах взлетают и парят «малые» славянские орлы. Парят и ждут. Вот, дождались: вверх и над ними взмывает совершенно гигантский русский орел. Всеобщая радость и ликование!

В поэтическом смысле у Хомякова все это выписано красиво, приятно для русской души. Но только вот как должен воспринимать эту сцену венгр, швед или немец? Орлы — не ласточки. А ну, заклюют?

— Ну что вы, что вы! Мы ж мирные хлебопашцы!

— Вот и пашите, — советовали «из-за бугра».

Россия, естественно, страшила всегда своим возможным преобладанием. А преобладание «чужого», каким бы общим спокойствием оно не сопровождалось, всегда пугает народы больше, чем угроза потери отдельных жизней в военных схватках. «Чужое» — значит, уже не «мы».

Поэтому угадать, какие именно оккультные силы, защищая свои интересы, «помогли» Аракчееву, практически невозможно. И это необязательно европейцы. Европа под эгидой России, конечно же, не устраивала ни арабов, ни Азию. А в этих регионах оккультные традиции и соответствующие им школы всегда были чрезвычайно сильно развиты.

Но и революционный развал России, как мы уже видели, тоже, а может быть, еще более не устраивал. «Волна выше всяческого человеческого роста» действительно захлестнула бы не только Россию, потому что передел распавшихся ее территорий между Европой и Азией мог дать толчок началу мировых войн уже к середине прошлого века.

Аракчеев продолжал свои эксперименты после 1812 года. И «странные», собиравшиеся по России люди разглядели надвигающуюся декабристскую грозу. Но, видимо, было поздно. Исторический поезд уже набрал свою скорость. Они разглядели также и многое другое, в далеком будущем… Тогда-то, видимо, Александр I понял всю безнадежность российской исторической траектории. В печати не только двадцатого, но и прошлого века писали о том, что он отнюдь не умер в 1825 году в Таганроге, а имитировал свою смерть, чтобы уйти в православное «старчество», объявившись потом в Сибири под именем праведника Федора Кузьмича. Сейчас можно более определенно сказать, что именно так оно и было, а обеспечивал операцию «ухода» всесильный граф Алексей Андреевич.

С этого же времени начинается и завершающий жизнь Аракчеева период жестокой меланхолии, глубокого и мрачного во всем разочарования, приведший его, по сути к тому, что в психологии называется «развалом личности».