Глава XVIII. Смысл войн Александра Македонского

Сын царя Филиппа, человека с амбициями вселенского господина, имевшего большие шансы сделать то, что сделал потом его сын. Мать Александра считалась одной из сильнейших колдуний своего времени. Родители очень рано возненавидели друг друга, и Филипп полагал, что жена направляет магические силы на его преждевременную смерть, чтобы очистить дорогу сыну. Тем не менее, ненависть на сына не перешла.

Филипп, имевший ко времени подросшего Александра уже огромный военно-политический вес во всей Греции, принял весьма энергичные меры, чтобы уговорить великого Аристотеля стать учителем мальчика. Его первое письмо к Аристотелю содержит в себе полное понимание того, что он обращается не только к передовому философу своего времени, но и к великому представителю человечества.

Физическая и умственная одаренность Александра была феноменальной, а занятия ученика с учителем носили совершенно закрытый характер. Однако известно, что Аристотель никогда не пытался оказывать давления на необыкновенного юношу, а лишь снабжал его знаниями. В том числе, теми, которые не освещались в его трудах в явном виде, но составляли закрытую область неизвестного наследия, перешедшего в Грецию из Египта.

Не подчеркивая этого публично, Александр относился к греческому пантеону богов как к фольклорной традиции (важной для окружающих), но сам исповедовал монотеизм, то есть представление о единой божественной силе, не имеющей ничего общего с пирушками на Олимпе и похождениями Зевса в духе известного американского президента.

Чуть опережая сюжет, следует откинуть постоянно разогреваемые обвинения Александра в активном гомосексуализме. Он не пытался специально пресекать это распространенное в то время явление, но сам был далек от каких бы то ни было извращений, поскольку органически не переваривал любую патологию. Попытки обвинять его в пьянстве тоже имеют под собой лживые мотивы, хотя он действительно начал пить за несколько месяцев до своей непонятной смерти, видимо чувствуя, что, выполнив свою функцию, он здесь задерживается, и несколько тяготился этим.

Уже к пятнадцати годам Александр знал, что мир создался не сам по себе и не в результате каких-то случайных обстоятельств, а с определенной целью. И видимо, эта цель была ему хорошо известна. Он знал также, что является избранником высших сил, но силы эти нуждаются в его личной помощи.

Высшие знания накладывали явный отпечаток на его понятия. Будучи при необходимости очень жестким, он не имел внутри себя чувства зла и, тем более, мести. Справедливость являлась для него самой высшей и ценной категорией, но очень отличалась от узкого понимания того времени, когда люди в значительной степени связывали ее с личными и групповыми интересами. Материальные ценности не только не казались ему привлекательными, но даже не рассматривались в качестве одного из военных мотивов.

От матери Александр знал, что никогда не погибнет в бою, если не отступит.

Он был красив. Но красота иногда пугала тем, что в его переменчивом лице как бы двигались и говорили все краски мира. Даже в самой доброжелательной обстановке мало кто мог выдержать его странный и такой же как и лицо слишком много вмещающий взгляд.

Военно-политическая концепция Александра Великого приводила в затруднение историков. Всегда и всех. Она не укладывалась ни в какие логические рамки не только той, но и всех прочих эпох. Военный гений Александра был и остается безусловным эталоном, при том что его солдаты имели самые минимальные материальные приобретения от победоносной войны. И сам он не стремился воспользоваться ее результатами для роскошной спокойной жизни, как и не стремился к роли диктатора, распоряжающегося чужими судьбами. Напротив, судьба человека, если тот не стоит на пути Высших замыслов и не марает собственного человеческого звания, была неприкосновенной частью того самого понятия справедливости, которое так до конца не могли постичь даже его ближайшие сподвижники.

Он был непримиримым врагом зла как такового. В любом его сколько-нибудь чистом виде. Мародерство и любые формы насилия над населением на завоеванных территориях были запрещены смертной казнью. Такие случаи вызывали у Александра абсолютно неконтролируемое бешенство, во время одного из которых он убил своего крупного военачальника и личного друга. После рыдал как ребенок. Рыдал не от раскаяния в содеянном, а от протеста к мерзостям жизни, толкнувшим его на этот поступок. То, что мерзости заявляют о себе как о вечном человеческом качестве, оскорбляло и бесило его.

Теперь мы подходим к главному. К тому, что послужило причиной создания гигантской империи Александра Македонского. Империи без императора. Без жесткого чиновничьего аппарата и сколько-нибудь тягостных поборов в императорскую казну. Империя с категорическим запрещением вмешиваться не только в культурные и религиозные традиции отдельных завоеванных государств, но и с запрещением что-либо навязывать в местной хозяйственной деятельности. Созданный им институт наместников должен был выполнять исключительно патронажные функции. Современная «Европа без границ» еще очень далека от объединительных замыслов Александра, стремившегося в подлинном смысле слова создать новую и всемирную семью народов.

Выполнив свою главную функцию по созданию единого культурно-исторического пространства, Александр начал ощущать неведомый ему доселе вакуум. Его невероятные силы более уже не обнаруживали достойную цель, главное было позади.

И силы стали покидать великого человека. Чувствуя это, он два раза пытался напрямую обращаться к высшим сферам (его близкое окружение стало свидетелем малопонятных культовых процедур). После второй из них произошла быстрая и, видимо, только внешне мучительная агония (агония тела).

Великого Александра не стало.

Но осталось огромное сообщающееся культурное пространство, неуязвимое уже для персидских и еще более диких восточных полчищ. Разумеется, оно скоро распалось на несколько крупных государственных формирований (образовались династии наместников). Но и народы, и их правители были уже совсем другими людьми. Греческие гражданские, научные и художественные приоритеты свободно вошли в новый мир и сформировали другие ментальные ценности. Более того, греческий язык сыграл огромную роль, объединив культуру и науку огромных и очень пестрых по этническому составу территорий. Его коммуникативное значение для того времени может быть вполне сравнимо с появлением Интернета для нашего.

Римляне вскоре снова объединят и расширят это человеческое пространство, но главное было сделано до них. Было вспахано и подготовлено мировое поле для новых посадок. Для новых идей и нового Человека.

Для Иисуса Христа.

Только один философ — Владимир Соловьев — обратил внимание на огромное предшествующее значение Александра Македонского, указав, что без созданного им и лишь укрепленного позже римлянами культурного единства людей, христианство и не смогло бы активно распространяться. Оно не преодолело бы сопротивления местных, постоянно воющих между собой царьков, и темного сознания простых людей, не ориентированных на общие для них представления и ценности. Однако Соловьев никак не отметил неслучайность появления Александра, хотя в одной из своих работ оправдательно оценил как таковую войну, если она служит объединяющим историческим целям. И сделал это совершенно в духе идей Александра Великого.

Личность, массы или кто-то еще?

Нужно сказать, что только один марксизм возомнил себя способным в этом легко разобраться. Подавляющее большинство великих философов такой вопрос обходило. Марксизм-ленинизм же проявил здесь себя особенно ярко, демонстрируя свой главный «научный» принцип: Уверенность превыше, чем аргументы!

«Историю делают массы!» — не уставал подчеркивать Ленин. А исторические личности просто призываются массами на политическую арену, дабы организационно оформить назревшие социальные и государственные изменения.

А как они (массы) историю делают?

В ответ на это преподаватели марксизма всегда начинали говорить, что массы «сплачиваются».

Это ничего не объясняющее слово.

«Выдвигают из своих рядов самых передовых».

Кто, позвольте спросить, такие? Самые грамотные или самые преданные идее?

Приходится ответить, что именно эти последние, поскольку умных и грамотных не только в Октябрьскую революцию расстреливали пачками, но и в прежние революционные времена вешали, возводили на эшафот и т. п. Стало быть — преданные идее? Но идея всегда является уже кем-то заброшенной в массы, кем-то из исторических личностей. Потому что в простых головах никакая фундаментальная идея родиться не может, а количество этих голов никогда не переходит в качество.

Следовательно, для того, чтобы появилась историческая личность, нужно, чтобы она уже была. Если аккуратно следовать марксистской логике, получается змея, вцепившаяся в свой собственный хвост.

Массы не творят и никогда не творили историю. Предоставленные самим себе, они творили только одно — безобразия. И самодеятельная активность масс вызывается только двумя ситуациями: сверхбыстрой возможностью нажить или критической необходимостью выжить. В эти короткие периоды грабежей и погромов не совершается ничего исторического. Во всяком случае, до тех пор, пока во главе масс не становится личность. Однако личность самостоятельная лишь по силе своих возможностей. В том, что касается ее исторических задач, личность всегда выступает в подчиненном к ним отношении.

Но неправильно было бы сказать, что она выступает здесь только автоматическим исполнительским орудием. Историческая личность всегда демонстрирует сознательную покорность и даже жертвенность идее. Будь то Ленин, Македонский или кто-либо другой. Любая подобная по масштабу фигура, при внимательном ее рассмотрении, всегда указывает на одно и то же: она никогда не приписывает себе основную воплощаемую ей в жизнь идею, но всегда относит ее к продукту или требованию высшего разума, полагая под ним разное: божественное указание; руководящее миром космическое сознание; совокупный человеческий разум, управляющий историей как бы и из настоящего, и из будущего. На последних позициях, не отдавая вполне себе в этом отчет, стояли революционеры-атеисты. Ленин, конечно же, в первую очередь.

Следовательно, руководящие миром идеи действительно первичнее всего остального прочего, поскольку на их фундамент не претендуют даже наиболее выдающиеся представители человечества.

Однако идеи бывают разными. Это как бы надтреснутый фундамент. И разделяющая его линия проходит там, где решается вопрос: должен ли этот мир развиться до божественного состояния, как это трактуется, в том числе, христианским учением, или застыть.