III. ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ВОЙНЕ

И он желал поддерживать пока мир с Москвою, но, конечно, под тем условием, что Иоанн откажется от своих притязаний на Ливонию.

Мы знаем, что к царю снаряжено было великое посольство, с мазовецким воеводой Станиславом Крыским во главе, еще в начале января 1577 года. На сборы послов в путешествие ушло несколько месяцев, а Иоанн в это время произвел вторжение в Ливонию, вследствие чего посольство остановилось на пути в Вильне и обратилось за особыми инструкциями к королю. Вместе с тем оно, по совету литовского сената, вошло в сношения с Иоанном. Иоанн заявлял, что он никогда не откажется от Ливонии, угрожал вторжением в другие области Речи Посполитой и выражал свое неудовольствие на то, что Стефан Баторий не хочет признать за ним царского титула[216], прибавляя, что если последует новый отказ в этом титуле, королевское посольство рискует подвергнуться опасности. Ввиду этого глава посольства Станислав Крыский советовал Баторию не включать Ливонию в условия договора, ибо ее можно будет возвратить силою оружия подобно тому, как силою оружия покорил ее неприятель.

Но Стефан Баторий не согласился принять этот совет. Он считал невозможным давать врагу время укрепиться в Ливонии: искусный в построении замков, он воздвигнет в ней такие укрепления, что ее почти нельзя будет отнять. Кроме того, владея Ливонией, он постоянно будет угрожать Литве и по истечении перемирия легко может захватить самую столицу Литвы, Вильну. Не включать Ливонию в перемирный договор казалось Баторию делом опасным, ибо таким образом можно отшатнуть Ливонцев от Речи Посполитой и толкнуть их в объятия другого государства. Воевать с Москвою из-за одной Ливонии значило, по мнению Батория, тратить попусту труд и время, ибо вести войну в Ливонии неудобно. Баторий уже в это время думал о походе под Полоцк или под Смоленск[217].

Ввиду всего этого король наказывал послам двигаться в пути медленно и медленно вести переговоры («barbarum verbis ducendum»), чтоб протянуть время до сейма, который, как надеялся Баторий, должен дать ему средства на ведение войны с Москвой[218].

Послы стали действовать согласно указаниям короля. Они остановились на несколько месяцев в Орше и завязали переписку с королем и московскими боярами по поводу требования Иоанна давать ему царский титул[219]. Между тем Баторий отправил к Иоанну гонца Мартына Полуяна объяснить причину задержки великого посольства в пути и узнать, желает ли царь вести переговоры о мире или нет[220]. Посылка гонца имела целью в действительности затянуть еще более ведение переговоров.

Вследствие этого посольство приехало в Москву только в самом начале 1578 года[221]. Иоанн принял послов пренебрежительно, отзываясь оскорбительно о Поляках, Литовцах и самом короле и давая посольству дурное содержание[222]. Во время переговоров о мире он заявил, что корона польская и великое княжество литовское — его вотчины, ибо род Гедимина, владевший Литвою и Польшей, прекратился, а потому его наследие должно перейти к московским государям, как к ближайшим родственникам Гедиминовичей. Царь обосновывал это родство на происхождении своем от Пруса, брата римского императора Августа и родоначальника литовских князей[223], а права Анны Ягеллонки, жены Стефана Батория, на польско-литовское наследие устранял замечанием: «королевская сестра государству не отчич». К королю Стефану он относился свысока, как владетелю какого-то Седмиградского государства, о котором «никогда не слыхали», а потому полагал, что Стефану в равном братстве быть с ними непригоже; «а захочет с нами братства и любви, так он бы нам почет оказал»[224].

Примирить желания договаривающихся сторон было невозможно. Баториевы послы получили следующую инструкцию. Вечный мир они должны заключать на условии возвращения всего, что было отнято от великого княжества литовского, и прежде всего возвращения всей Ливонии целиком. Если царь поведет речь о перемирии, то договариваться послам о возвращении Пернова и иных замков, которые были захвачены Москвитянами во время мира, включить непременно Ливонию в перемирный договор, заключать перемирие на короткий срок и в документе договора не называть Иоанна царем и не давать ему титулов Смоленского, Полоцкого и Ливонского[225].

Со своей стороны, Иоанн о мире на девять лет или о перемирии на восемь месяцев, как того желал Баторий, и слышать не хотел. Он соглашался на трехлетнее перемирие, начиная от Благовещения 1578 года, но исключал из условий договора Ливонию, называя ее своею вотчиною и причисляя к ней Ригу и Курляндию, владения, которые не были им завоеваны[226]. «Тебе, соседу нашему, — так говорилось в перемирной грамоте Иоанна, — Стефану королю в нашей отчине Лифляндской и Курляндской земле, в наши города, мызы, пристанища морские, острова и во всякие угодья не вступаться, не воевать, городов не заседать, новых городов не ставить и ничем зацепки всякой и шкоды в Лифляндской и Курляндской земли не делать и из Лифляндской и Курляндской земли людей и городов к себе не принимать»[227].

В свою грамоту этого условия Баториевы послы включать не желали и не включили[228]. Таким образом, договор собственно не состоялся: царь скрепил присягою только свою договорную грамоту, а послы лишь свою[229]. Вследствие этого борьба в самом скором времени была неизбежна.

В конце 1577 года Баторий окончил войну с Данцигом и таким образом освободился от одного из важных затруднений, которые парализовали его деятельность в северных и восточных областях государства.

Он мог теперь готовиться к войне с восточным врагом. За средствами на ведение ее надо было, конечно, обратиться к шляхте. Чтоб побудить ее к большим жертвам, король и его помощник в подобных делах Замойский постарались изобразить грозную опасность, надвигающуюся с севера и востока на Речь Посполитую, самыми мрачными красками. В руках царя уже почти вся Ливония, и отсюда ему нетрудно будет проникнуть в Литву, овладеть ее столицей, а затем и всей страной. Если допустить, что замыслы царя направлены не на Литву, то и в таком случае опасность одинаково велика. Царю легко теперь добыть Курляндию, вторгнуться в Пруссию и сделаться владыкой Балтийского моря. Решается судьба не только Литвы, но всей Речи Посполитой. Как видим, всемирно-историческое значение борьбы из-за Ливонии понимали ясно тогдашние руководители польско-литовского государства Баторий и Замойский.

Ввиду грозной опасности необходимо особенно энергическое напряжение народных сил, необходимы чрезвычайные средства. Земское ополчение для этой борьбы не годится, так как для добывания пограничных крепостей нужны пешие воины, а чтобы их собрать и содержать, нужны деньги. Между тем государственная казна совершенно истощилась, а королевской едва хватает на удовлетворение самых необходимых потребностей. Вследствие этого установление новых налогов — дело прямо неизбежное[230]. Чтоб еще сильнее повлиять на умы шляхты и расположить ее еще более к себе, король обещал осуществить наконец реформу суда, которой шляхта давно уже добивалась[231].

Это королевское воззвание произвело желанное действие. Сейм, созванный королем в Варшаве, и открывший свои совещания 20-го января 1578 года, решил вести войну с московским царем, и притом вести ее «в пределах неприятельских, так как прежний способ держать войска внутри собственных границ и только обороняться от врага был осужден на основании происходящего отсюда домашнего вреда и на основании примера прошлого года»[232]. Этот план военных действий был подсказан сейму — в этом нельзя сомневаться — самим королем. Вскоре по окончании сейма Баторий заявлял папскому нунцию Лаурео, что начиная войну с царем, он думает не о возвращении Ливонии, но о завоевании самой Москвы, и что это предприятие не так трудно, как может сначала показаться: стоит только взять Полоцк и Смоленск, и Москва будет в его руках[233]. Чтоб обсудить вопрос, какие нужно сделать приготовления для войны, была выбрана комиссия из сенаторов, которая и представила соответствующий доклад сейму. Тогда сейм, оканчивая свою деятельность (10-го марта), установил на ведение войны сбор налогов в течение двух лет, и притом налогов столь значительных, что никто о подобных в то время не помнил, именно поземельную подать в размере одного злотого и акцизную пошлину в размере ¹/₈ с продажной цены каждой бочки пива. Сейм обставил эти значительные налоги условием, что король лично будет вести войну и принимать участие в походах[234]. Это условие показывало, что сейм относится к королю с некоторым недоверием, но оно было неуместно, так как Баторий горел желанием совершать военные подвиги наподобие Цезаря.

Но король мог не быть доволен исходом сеймовых совещаний, так как не все послы выразили свое согласие на установление вышеозначенных налогов: послы воеводств краковского, сандомирского и серадзского заявили, что они не уполномочены одобрить налоги в таких размерах[235]; противилась налогам и Пруссия также[236]. Эта оппозиция являлась немалою помехою для Батория: он не мог сразу решиться, что ему делать, начинать ли войну или мириться с Иоанном[237]. Приходилось созывать сеймики в упорствовавших воеводствах, чтобы убедить шляхту в неотложной необходимости расходов, определенных на сейме, приходилось тратить попусту драгоценное время. Противники Батория, желая возбудить против него общественное мнение, распускали о нем нелепые слухи: говорили, что он намеревается уехать в Венгрию, оставив в Польше губернаторами Замойского и белзского воеводу Андрея Тенчинского[238]. Эти слухи могли казаться основательными, так как король по окончании сейма отправился из Варшавы (14-го апреля)[239] не в Литву, не к границам Ливонии, как можно было бы предполагать ввиду предстоявшей войны с Иоанном Грозным, а во Львов, к границам Венгрии. Кажущаяся основательность слухов производила, конечно, влияние на общественное мнение, возбуждала недоверие к Баторию и усиливала среди шляхетского сословия оппозицию. Король и Замойский старались подавить ее, изображая громадность опасности, угрожающей Речи Посполитой со стороны Москвы. Если восточный враг овладеет одной, двумя гаванями на Балтийском море, он приобретет постепенно господство над всем морем; тогда Данциг потеряет все свое значение для Речи Посполитой, что самым пагубным образом подействует на ее благосостояние. Решается притом судьба не одной Ливонии, но Курляндии и Пруссии и наконец самой Литвы: мало того, гибель грозит всей Речи Посполитой. если граждане ее не будут действовать единодушно[240].

Это воззвание подействовало на шляхту серадзского воеводства. На пути во Львов Баторий узнал, что она согласилась на постановления сейма относительно налогов, но два другие воеводства, подстрекаемые вожаками оппозиции, продолжали упорствовать. Чтобы сломить противодействие, король по пути во Львов заехал в Сандомир и пригласил к себе некоторых местных вельмож, чтобы словом повлиять на них, но они медлили приездом[241].

Сеймики краковского и сендомирского воеводства разрешали королю взимать налоги только в размерах, установленных в 1565 году, т. е. поземельную подать по 20 грошей с лана и акцизный сбор (чоповое) с освобождением от него городов и шляхетских деревень. Шляхта заявляла, что, соглашаясь на эти налоги, она производит насилие над собою и своими крепостными крестьянами, поступает вопреки своим правам и вольностям и желает, чтобы установленные налоги обращены были на военные нужды. Шляхта выражала недвусмысленно подозрение, что король на иные цели употребит полученные от нее доходы. Краковское воеводство давало королю обещание увеличить налоги до нормы, принятой в остальных воеводствах, когда король на самом деле начнет войну, а сандомирская шляхта заявляла лишь готовность выступить посполитым рушеньем против врага, если король откажется принять те налоги, которые оно ему предлагало[242]. Подобное решение сеймиков не могло понравиться королю, ибо противодействие двух воеводств могло оказаться делом опасным, подавая заразительный пример другим воеводствам[243]. Вследствие этого надо было настаивать на том, чтобы и упорствующие воеводства пришли к решению, принятому на сейме. С этой целью Баторий созвал сеймик, общий для этих воеводств, в Новый Корчив, в надежде на то, что он своего добьется, хотя ему, прежде всего вождю, любившему действовать энергично и быстро, сеймиковые совещания весьма и весьма не нравились[244].

Король вместе со своим помощником Замойским еще раз изобразил перед шляхтою самыми мрачными красками опасности, угрожающие Речи Посполитой, стараясь таким образом подействовать на ее патриотизм. Он повторял опять, что грозит гибель Речи Посполитой; а если она погибнет, шляхту, ее жен и детей ожидают всякого рода жестокости, которые будет совершать враг над своими жертвами, ожидают — еще хуже рабства — позор, поругание и посмешище у других народов[245].

Надежды короля не осуществились. Новокорчинский сеймик пришел к такому же почти решению, как и воеводские сеймики: уступки, сделанные королю, были самые незначительные. Малопольскую шляхту возбуждали против Батория главные его противники Зборовские, недовольные тем, что лишились при дворе всякого влияния; к ним присоединился и известный предводитель шляхты Шафранец[246]. В Польше начиналась политическая борьба, виновниками которой были Зборовские, борьба, которая в последующее время вызвала немало замешательств.

Король находился в затруднительном положении; он готов был идти на уступки и хотел уменьшить подать со шляхетских имений, оставляя для королевских и церковных имений прежнюю. Голоса сенаторов, к которым он обратился за советом по данному вопросу, разделились. Одни склонялись к мнению короля, другие протестовали против всяких уступок, говоря, что это будет весьма дурным примером, что другие воеводства, узнав о компромиссе короля с новокорчинским сеймиком, потребуют и для себя таких же уступок, а тогда все дело о новых налогах сведено будет на ничто. В то время как король находился в нерешительности, что делать в данном случае, явились к нему два посла от новокорчинского сеймика, донесли в присутствии сенаторов о принятом на сеймике решении и торжественно объявили от имени той шляхты, которая их послала к королю, что она не даст ему на следующий год совсем налогов, если он не примет надлежащих мер по отношению к владельцам королевских имений, чтобы понудить их внести в королевскую казну положенные ³/₄ арендной платы[247]. Таким образом, оппозиция имела ту социально-экономическую подкладку, какая всегда обнаруживалась в социальной жизни Польши с тех пор, как шляхта начала играть самостоятельную роль в государстве. Баторий готов был идти напролом: он намеревался пренебречь постановлением упорствовавших воевод и издать универсал о взимании налогов в таких размерах, в каких они были определены на последнем варшавском сейме, хотя и опасался, что это может вызвать замешательство в стране. Однако дело уладилось компромиссом. Замойский пригласил к себе вышеупомянутых послов от новокорчинского сеймика и сумел убедить их в необходимости согласия с остальными воеводствами Польши. В налогах с краковского и сандомирского воеводств сделана была ничтожная сбавка[248]; кроме того, король обязался употребить налоги с этих воеводств исключительно на издержки московской войны и добавить денег из своей казны на заготовку артиллерии и амуниции[249].

Так было устранено одно препятствие, мешавшее осуществлению военных планов Батория, но предстояло впереди еще немало иных помех. Налоги одобрены, но еще не собраны, находятся еще не в казне. На собирание их уйдет немало времени и придется затратить немало энергии. Враги Батория, очевидно, все те же Зборовские, стали собирать сеймики и возбуждать шляхту против короля, распространяя среди нее мнение о необходимости рассмотреть финансовые дела на новом сейме, так как не все воеводства пришли к одинаковым решениям по вопросу о размере налогов. Приходилось принимать меры против этой агитации, причем немаловажную услугу оказал королю по обыкновенно в данном деле Замойский[250].

В Пруссии проявилась тоже сильная оппозиция. Прусские чины не прислали даже своих депутатов на варшавский сейм. Поэтому необходимо было созывать и здесь сеймик, отправлять посла, представлять опасности, угрожающие Речи Посполитой и в особенности Пруссии со стороны московского врага, убеждать, вести переговоры, тратить время, чтобы только добыть средства на государственные нужды. Пруссия не сразу выразила готовность помогать королю. Сеймик, собранный в Грудзиондзе, ограничился жалобами на тяжелое экономическое положение страны и на нарушение привилегий, дарованных Пруссии. Вследствие этого являлась необходимость собрать новый сеймик, который согласился наконец дать королю 50 000 флоринов[251].

Далее, налоги были собраны в казну только к началу 1579 года[252], следовательно, начинать войну в 1578 году было весьма трудно, далее невозможно, так как встречались еще и иные затруднения, притом громадной важности. Прежде чем объявить войну на севере, необходимо было обезопасить предварительно южные области государства от Татар и Турок. С этой стороны могла разразиться сильная гроза.

Стефан Баторий тотчас по вступлении своем на польский престол постарался заключить мир с турецким султаном, имея в виду не только интересы Речи Посполитой, но и интересы Трансильвании, которую Турки легко могли отнять у рода Баториев. С этою целью в Константинополь был отправлен галицкий каштелян Ян Сененьский, которому удалось склонить Турцию к союзу с Речью Посполитой. Султан обещался не только удерживать Крымских Татар от набегов на польские земли, но и оказывать военную помощь Баторию[253].

Пока велись переговоры с Портой, Татары по своему обыкновению произвели весной 1577 года опустошительный набег на Киевскую землю, Волынь и Подолию[254]. Положение Батория в этот момент было весьма затруднительно: приходилось бороться с мятежным Данцигом, отражать близившееся нападение Иоанна на Ливонию и принимать меры против татарских набегов. Кризис не миновал и в конце 1577 года. Данциг, правда, был усмирен, с Турциею заключен союз, но зато Ливония покорена Иоанном: мало того, и со стороны Турции, несмотря на мирный договор, угрожала война. На юге произошли события, которые едва не уничтожили дружественного соглашения с Портой.

Среди запорожских казаков явился атаман, по имени Иван Подкова, прозванный так за свою необыкновенную физическую силу (он легко ломал подковы): он увлек своих удальцов на смелое предприятие. Валах по происхождению, он задумал низложить с престола Валахии господаря Петрила, ибо считал себя основательно или притворно законным наследником страны. При содействии некоторых польских панов и при помощи московского золота авантюристу удалось осуществить свой замысел.

Но властвовать в Валахии пришлось ему недолго. Изгнанный валашским воеводой при помощи Турок, он удалился в пределы Речи Посполитой, в Подолию, в окрестности города Немирова. Опасаясь нарушить мир с Турцией, Баторий приказал арестовать Подкову брацлавскому воеводе князю Янушу Збаражскому, угрожая последнему судом, если он не пожелает подчиниться королевскому приказанию: король подозревал, что воевода был сторонником авантюриста[255]. Подкова был задержан каменецким каштеляном Николаем Сенявским[256] и передан затем князю Збаражскому, который доставил его королю в Варшаву, явившись сам сюда, чтоб оправдаться перед королем в возведенном на него обвинении, будто он помогал Подкове в его походе на Валахию[257].

Казаки после этой неудачи не успокоились. Брат пойманного Ивана Подковы, Александр, предпринял с Запорожцами новый поход на Молдавию, захватил ее столицу Сучаву и провозгласил себя господарем[258]. Тогда Баторий, опасаясь, чтобы султан не присоединил Молдавию к своим владениям и не послал туда паши управлять ею, что было бы немалой опасностью для Трансильвании, посоветовал своему брату Христофору, трансильванскому воеводе, отправить вспомогательное войско молдавскому господарю, осадившему Александра Подкову в Сучаве. Подкова был побежден и попал в плен, где и погиб, посаженный на кол, а казаки были отчасти рассеяны, отчасти умерщвлены или отправлены в цепях в Константинополь[259].

Последствия этих казацких предприятий не замедлили обнаружиться. В феврале 1578 года крымский хан лично произвел опустошительный набег на Волынь и Подолию и осадил князя Острожского в его замке Острог. Король отправил против Татар брацлавского воеводу князя Збаранажского, чтобы прекратить их грабежи, но объявлять войну хану пока считал делом невозможным, из опасения нарушить мир с Турцией. Напротив того, он полагал, что необходимо и с ханом поддерживать дружественные отношения, поэтому обещал давать ему ежегодно поминки, если он направит свои набеги на земли московского государства[260].

Все эти события, происходившие в южных областях Польши, могли повлечь за собой величайшую опасность для Речи Посполитой, особенно ввиду приближавшейся войны с Москвой. Вот что вызвало короля во Львов. Здесь он принимал турецкого чауса и татарских послов.

Нападение Подковы на Валахию и Молдавию сильно раздражило султана: он грозил Баторию разрывом союза и войной, если король не накажет примерно казаков, не казнит Ивана Подкову или не выдаст его живьем Туркам[261].

Несмотря на оскорбительные требования, Баторий принужден был извиняться перед султаном, заявляя через своего посла Христофора Дзержка, отправленного в Константинополь, что нет возможности ни истребить казаков, ни удержать их от набегов на турецкие владения[262]. Вместе с тем король постарался привести в действие самые суровые меры, чтобы прекратить казацкие походы и грабежи[263].

Наконец, в угоду султану, Иван Подкова, по приказанию Батория, был обезглавлен в присутствии турецкого чауса, несмотря на то, что многие в Польше ходатайствовали перед королем о даровании жизни смелому атаману[264]. Тогда с Турцией восстановлено было дружественное соглашение.

В это же время происходили переговоры и с крымским ханом. Баторий соглашался посылать ему обычные поминки и соблюдать мир на тех условиях, какие существовали при прежних королях[265], но хан хотел изменить эти условия. Он требовал, чтобы король давал ему ежегодно поминки даже и в том случае, если Татары не будут служить польскому правительству и будут находиться в союзе с Москвой. Кроме того, он требовал, чтобы оба берега Днепра были уступлены Орде, а казаки изгнаны совсем из Запорожья[266].

Однако после продолжительных торгов со стороны татарских послов, при посредничестве турецкого чауса, не без сильного влияния богатых подарков, мир с ханом был заключен на прежних условиях; Татары обязались за получаемые поминки вести войну с московским государством. Над заключением договора Баторию пришлось потрудиться немало. Угрозы турецкого султана и затруднительные обстоятельства, в которых король находился тогда вследствие того, что близилась война с Москвой, усиливали требовательность крымского хана. К счастью для Речи Посполитой, он принужден был, по приказанию турецкого султана, своего сюзерена, послать 30 000 своих подданных на войну с Персами, что ослабило силы Орды, вследствие чего татарское посольство сделалось сговорчивее и пошло на уступки[267]. Так состоялся договор, но только в сентябре 1578 г.[268] Пока шли переговоры с Татарами, король не мог рассчитывать на безопасность южных областей государства, а потому полагал, что его присутствие во Львове, поблизости к этим областям, необходимо[269]. Он уехал из Львова только во второй половине сентября[270].

Вот были причины, вследствие которых приходилось отложить объявление войны Иоанну Грозному до 1579 года. Чтобы удержать царя от новых враждебных действий, король считал необходимым прибегать к дипломатическим уловкам. Получив из Москвы извещение от послов о том, что Ливония исключена из перемирного договора, он послал к Иоанну дворянина Петра Гарабурду просить, чтобы Иоанн и в Ливонии сохранял мир до тех пор, пока перемирный договор не будет им, королем, ратификован[271]. Вместе с тем король отдал приказ не впускать московских послов в пределы Речи Посполитой, пока не вернется из Москвы Гарабурда[272].

Между тем Иоанн отправил к Баторию для ратификации договоров великое посольство, во главе которого стоял дворянин Михаил Далматович Карпов[273]. Согласно королевскому приказу, московских послов задержали сначала на границе Литвы[274], а потом задерживали нарочно уже в самой Польше. Баторий желал затянуть таким образом время до осени и дождаться момента, удобного для начала военных действий[275]. Аудиенция послам у короля назначена была сначала в Люблине[276], потом во Львове[277] и состоялась, наконец, в Кракове (5-го декабря) по возвращении сюда короля из Львова[278].

Послы не захотели начинать переговоров, так как король нарушил установленный церемониал. Желая высказать к ним, а вместе с тем и к самому царю, пренебрежение за то, что царь в лице его, короля, послов не почтил его, как равного себе, Баторий не встал при приеме посольства и не осведомился, стоя с открытой головой, о здоровья царя.

Послы заявили, что им под страхом смертной казни запрещено их государем править посольство, если требования этикета, обычного при приеме посольств, не будут исполнены[279]. Тогда аудиенция была прервана, и посольство уехало из Кракова (11-го декабря). Но прежде чем оно оставило город, король приказал (9-го декабря) литовскому подскарбию Лаврентию Войне задержать его в литовском городке Мсцибове до своего приезда в Гродну, под тем предлогом, что он хочет дать еще раз аудиенцию посольству в присутствии литовских вельмож[280].

Задержка была произведена в возмездие за то, что Иоанн задержал королевского гонца Петра Гарабурду с той целью, чтобы до возобновления переговоров о Ливонии возвратить здесь потери, понесенные московскими войсками после покорения Иоанном этой страны[281].

Происходили переговоры о мире, противники выражали желание находиться друг с другом в приязненных отношениях и в то же время вели уже собственно войну.

Баторий готовился к ней весьма деятельно. Земское ополчение шляхты он признавал негодным для военных целей и не желал им вовсе пользоваться. Поэтому необходимо было организовать наемное войско. Венгерские полководцы Каспер Бекеш и Михаил Вадаш получили поручение нанять солдат в Венгрии, Христофор Розражевский и Эрнест Вейер — в Германии, польским ротмистрам даны деньги авансом на собирание отрядов в самой Польше. Кавалеристы должны были являться в панцирях, шишаках, с копьями, саблями или мечами и иметь сильных и здоровых лошадей, пехотинцы в платьях одинакового цвета и покроя, с рушницами, топорами, мечами или саблями. Предписывалось командирам набирать людей здоровых, сильных, умеющих владеть оружием и поддерживать в отрядах строгую дисциплину: отряды должны были идти прямо на сборный пункт, не делая никаких притеснений мирным жителям. Одновременно заготовлялась амуниция; свозились пушки, ядра, порох, ружья и т. п.; что касается пушек, то в Вильне устроен был завод, который отливал их по рисункам, составленным самим Баторием[282].

Кроме наемного войска, Баторий сделал попытку организовать вооруженные силы государства путем возложения воинской повинности на крестьян, обрабатывавших королевские имения. По королевскому проекту, крестьяне обязаны были доставлять с каждых 20 ланов одного пехотинца в определенном вооружении; такой крестьянин-воин освобождался от всяких иных повинностей: чинша, барщины, дачи подвод и др.

Эти последние повинности распределялись между 19 крестьянами, к группе которых принадлежал крестьянин-воин. Крестьяне-воины должны были собираться в определенные пункты к своим начальникам, которые обязаны были вести их против неприятеля всякий раз, как враг угрожал государству. Очевидно, этот проект имел в виду создать в Польше правильно организованное постоянное войско, но этому проекту не суждено было осуществиться так, как задумал его Баторий. Если бы задуманная королем военная организация развилась надлежащим образом, она оказала бы немаловажное влияние даже на судьбы Речи Посполитой, как основательно замечают польские историки. Оборона родины собственной грудью пробудила бы в крестьянине патриотизм и вывела бы его из того косного состояния, в каком он находился; косность же крестьянской массы была одной из важнейших причин гибели Речи Посполитой. Одним словом, рассматриваемый проект Стефана Батория представлял собою замечательный по глубине и целесообразности замысел. Но в 1579 году войско из крестьян не было набрано.

Король сумел привлечь для войны и силы запорожских казаков. Они прислали к королю во Львов (15-го сентября 1578 г.) 5 послов с предложением своих услуг везде, куда король прикажет им идти. Король принял благосклонно это предложение и нанял на службу отряд в 600 человек с платою каждому по 6 коп. литовских грошей и по куску сукна на армяк ежегодно. Черкасский староста назначен был казацким гетманом, и запорожцы обязались повиноваться королю и не предпринимать походов в Молдавию или Турцию[283].

В приготовлениях к войне прошел целый 1578 год; начинать войну зимой было неудобно, а потому объявление ее приходилось отложить до весны или лета 1579 года. Кроме того, были и другие важные причины отсрочки. Короля беспокоил недостаток денежных средств. К началу 1579 года в казне собралось, правда, 540 000 злотых, но эти деньги израсходованы были на уплату жалованья наемным отрядам венгерским, немецким и польским, и на приготовление амуниции и продовольствия войскам[284]. Ввиду этого король созвал в Краков сенаторов на совет, чтоб спросить их мнения относительно того, нельзя ли обратиться к чинам государства с предложением увеличить налоги, но сенаторы указали королю на неудобство этой меры и он должен был от нее отказаться[285]. Он намеревался созвать для этой же цели сейм в марте 1579 года, но и это намерение должен был оставить, так как раздавались сильно голоса против этого[286]. Вследствие всех этих обстоятельств король решился вести войну на те средства, которые явятся в казне в 1579 году и какие можно будет приобрести путем займа.

Еще будучи в Кракове, он подумал об избрании главнокомандующего армии и посоветовался с сенаторами по вопросу о том, назначить ли пожизненного гетмана или временного. Большинство высказалось за назначение предводителя только на время войны[287]. Направляясь из Кракова в Варшаву, Баторий вызвал туда подольского воеводу Николая Мелецкого и предложил ему гетманство, которое тот принял только на время первого похода против московского царя[288]. Это назначение объясняется тем, что Мелецкий был одним из вождей той партии, на которую Баторий опирался в Польше[289], притом вождей деятельных, которые энергически старались расстраивать козни противников Батория.

Из Варшавы король отправился в Гродну, чтобы обсудить с литовскими вельможами государственные нужды и план предстоящей войны с Москвой. По этому поводу высказаны были здесь различные мнения. Одни советовали ударить прежде всего на Великие Луки, другие на Псков, иные на Полоцк. Ян Замойский, главный помощник Батория, советовал идти к Полоцку, мотивируя свое мнение поговоркою: бери то, что ближе всего.

Результат совещаний мог порадовать Батория, потому что вельможи Литвы предложили королю доставить на время всей кампании отряд в 10 000 конницы и обещались содержать его на свой счет.

Такая щедрость Литовцев обязывала короля отнестись к их делам с большим вниманием, а они жаловались на неурядицы в администрации своей страны: так многие судебные дела не разрешены были еще со времен Сигизмунда-Августа[290]. Приготовления к войне и судопроизводство задержали Батория в Гродне до начала марта, а затем он направился в Вильну[291]. Тут в исполнении королевских намерений опять произошла проволочка. Войска собирались очень медленно. Король еще в начале января (9-го) распределил пути, по которым должны будут двигаться отдельные отряды, чтобы совместное их движете по одной дороге не было слишком обременительно для мирных обывателей[292]. Срок, назначенный для сбора, прошел уже давно, а польские солдаты еще не появлялись. Первыми прибыли Венгры[293].

Ко всем этим затруднениям присоединились еще и морозы, которые в 1579 году продолжались в Литве дольше, чем когда-нибудь[294].

Примечания:

² Г. В. Форстен. Балтийский вопрос, т. I, 532–540.

²¹ Аббат Цир (Веп. Госуд. Арх.) сообщает императору Максимилиану, что московское посольство имеет весьма важные полномочия.

²² Н. Н. Бантыш-Каменский, I, стр. 137.

²³ Письмо литовских сенаторов к польским от 14-го сентября 1572 года: московский гонец прибыл с письмами к королю; невозможно допустить, чтобы великий князь не знал о смерти короля; поэтому тут кроется что-то недоброе; пусть паны коронные сообщат поскорее свое мнение; когда гонец приблизится к Вильне, он будет задержан на время перед городом (собрание документов, относящихся к безкоролевью 1572–1574 гг. в львовской библиотеке гр. Баворовских, лист 227).

²⁴ Ход дипломатических сношений Речи Посполитой с Иоанном представляется в исторических сочинениях неопределенно или даже сбивчиво, что объясняется отсутствием даты в документе, дающем нам отчет о посольстве Воропая (Тургенев, I. 229–232). Карамзин (IX. 215–219, изд. 1852) относит, по-видимому, аудиенцию этого гонца у Иоанна к сентябрю 1572 г., ибо, передав слова царя Воропаю, продолжает рассказ следующим образом: «За сим Иоанн, в глубокую осень, выехал из Москвы, с обоими сыновьями, чтобы устроить войско в Новегороде и сдержать данное королю шведскому слово», т. е. начать с ним войну, а из примечания 412 явствует, что царь выехал из Москвы 21-го сентября. Соловьев, кн. II (изд. 1894 г.) столбец 239, замечает, что «от приезда Воропая до приезда нового посла литовского, Гарабурды, прошло месяцев шесть», т. е. относит аудиенцию Воропая тоже к сентябрю, так как Гарабурду царь принимал в конце февраля 1573 года. Трачевский (Польское безкоролевье, Москва, 1869, стр. 252) выражается слишком туманно: «В начале 1573 года Иоаан Грозный получил разом несколько грамот из Польши и Литвы. Около того времени, когда он выслушал просьбу Литовцев, привезенную его собственным гонцом, в Москву прибыл Федор Зенкович Воропай». Московский гонец был в Литве в конце сентября, Иоанн уехал из Москвы 21-го сентября в Новгород и был там еще в начале 1573 года, поэтому изложение Трачевского надо признать сбивчивым. Между тем сам Иоанн указывает на сентябрь, как на время, когда он принимал Воропая (см. прибавление I). Трачевский (I.e. 252) считает инициаторами посольства Воропая панов, присутствовавших на кнышинском съезде, но это неверно. Постановления кнышинские подписали одни лица (см. Bibl. Ordyn. Kras. Rok 1871. 426–427), Иоанн же в своем письме (см. то же прибавление) называет других лиц, как тех, которые прислали к нему Воропая.

²⁵ См. прибавление II.

²⁶ Утверждаем это вопреки Соловьеву, op. oit. II кн., столб. 204.

²⁷ Тургенев, I. 230.

²⁸ См. Трачевский, op. cit. Примечания, стр. 101.

²⁹ Венецианский посол Липпомапо выражается о событиях безкоролевья после бегства Генриха таким образом: «говорят, что народ литовский и русский хотел бы видеть его (т. е. Иоанна) польским королем и что он имеет не менее многочисленную партию, как и всякий другой претендент на корону, особенно между крестьянами, но они мало ему помогут, ибо к избирателям не принадлежат», см. Relacje jiuncjuszow apostolskich i imiych osob w Polsce. Berlin — Poznan, 1.1, 280.

²¹⁶ Бантыш-Каменский, op. cit., 152.

²¹⁷ См. письмо к Ходкевичу от 10-го сентября 1577 г. ё

²¹⁸ Zrodla. dziejowe, IV, 221, Л CXXXIX.

²¹⁹ Бантыш-Каменский, 1. с., 152–153.

²²⁰ Метр. Лит., II, 25, № 15.

²²¹ 10-го января, см. Бантыш-Каменский, 1. с., 154.

²²² По словам Гейденштейна (русский перевод, 15–16; латинский текст, изд. 1672, стр. 121), царь приказал доставлять послам «самыя простыя и отвратительныя кушанья, а покупать провизию в Москве и не в обычае, да и не было возможности, если бы они того захотели». Замечание историка о том, что послы не имели возможности приобретать себе провизию, непонятно.

²²³ Acta Stephani regis, стр. 164.

²²⁴ Соловьев, кн. II, стр. 265.

²²⁵ Метр. Лит., II, № 12.

²²⁶ Acta Stephani regis, стр 101, № LXXIII.

²²⁷ Метр. Лит., II, № 17, стр. 32.

²²⁸ Метр. Лит., II, № 18, и Соловьев, кн. II, 266. Перемирные грамоты помещены также в соч. Щербатова, т. V, часть IV, № 28.

²²⁹ Известие Гейденштейна 16 (лат. текст, 125) подтверждается словами Батория, см. Acta Stepliani regis, стр. 164.

²³⁰ A. Pawinski, Skarbowosc za Batorego, стр. 336.

²³¹ O. Balzer, Geneza trybunalu koronnego, стр. 308–309.

²³² Гейденштейн, стр. 11, (лат. текст, изд. 1672 г., стр. 119).

²³³ Вержбовский, Викентий Лаурео, стр. 694.

²³⁴ Гейденштейн, стр. 11, лат. текст, 119, и Ф. Вержбовский, Викентий Лаурео, стр. 666.

²³⁵ Гейденштейн, ib., стр. 11.

²³⁶ A. Pawinski, Skarbowosc za Stefana Batorego, стр. 337.

²³⁷ Ф. Вержбовский, В. Лаурео, стр. 685.

²³⁸ Acta Stephani regis, стр. 100, № LXXII и стр. 104, № LXXV; Вержбовский, В. Лаурео, стр. 677.

²³⁹ Вержбовский, В. Лаурео, стр 683.

²⁴⁰ J. Janicki, Akta historyczne do panowania Stefana Batorego krola polskiego, od 3-go marca 1578 do 18-go kwietnia 1579 r. (Bibljoteka Ordynacji Krasinskich, t. V i VI), стр. 20–24, № 18.

²⁴¹ Гейденштейн, стр. 31, и Acta Stephani regis, стр. 100 № LXXII.

²⁴² Краковский сеймик был созван в Прошовицы на 16-ое апреля, а сандомирский в Опатове — на то же число, см. Instrukcja panow poslow z sejmiku Proszowskiego (Bibl. Ord. Krasin., t. V, IV, стр. 46–50, № 34) i Zlecenie poslom z wojewodztwa Sedomirskiego (ib., стр. 50–51, № 35); см. также A. Pawinski, Skarbowosc i t. d., стр. 337–338.

²⁴³ Вержбовский, В. Лаурео, № 191, стр. 699.

²⁴⁴ См. Respons J. Kr. Mosci etc. J. Janicki, op. cit., стр. 51, № 36. Сеймик был созван на 22-ое мая, см. ib., № 37, стр. 53.

²⁴⁵ См. Instrukcia na sejmik Korczynski etc. J. Janicki, op. cit., стр. 56, № 38,

²⁴⁶ Вержбовский, В. Лаурео, стр. 702.

²⁴⁷ Acta Stephani regis, стр. 108, № LXXVIII.

²⁴⁸ J. Janicki, op. cit., 93, № 51.

²⁴⁹ Ib., 98, № 55. Гейденштейн (стр. 31) говорит, что компромисс последовал, когда король сбавил акциз с пива до ¹/₂₄ дохода в имениях шляхты и до ¹/₁₈ в королевских и церковных.

²⁵⁰ Janicki, op. cit., 96, № 52 и Acta Stephani regis, 121, № LXXXVII.

²⁵¹ Ib., №№ 29, 42, 70.

²⁵² A. Pgwuiski, Skarbowosc etc., стр. 341.

²⁵³ Договор состоялся 5-го ноября 1577 года, см. Aug. Sokolowski, О tureckiej polityce Stefana Batorego (Ateneum, 1886, T, 518); Вержбовский. Викентий Лаурео, 621; Zrodla dziejowe, IV, 233, № CXLVIII и 234, № CXLIX

²⁵⁴ Zrolda dziejowe, IV, 138, № LXXX. Документ без даты, но содержание его и нахождение среди документов 1577 года доказывают, что его следует относить к нападению, произведенному Татарами в этом году.

²⁵⁵ Zrodla dziejowe, IV, 229–231, №№ CXLV, С XL VI.

²⁵⁶ Вержбовский, В. Лаурео, 649, № 179.

²⁵⁷ Ib., 652. Гейденштейн (стр. 9) говорит, что Подкову к королю отослал Николай Сенявский. В Acta Stephani regis, стр. 108 (в примеч. к № LXXVII) Подкове дается, неизвестно почему, имя Павел.

²⁵⁸ Вержбовский, В. Лаурео, 662.

²⁵⁹ Вержбовский, В. Лаурео, 685–686 и Гейденштейн, стр. 32.

²⁶⁰ Janicki, op. cit., 34, № 26.

²⁶¹ Acta Stephani regis, 107, № LXXVII.

²⁶² Aug. Sokolowski, O tureckiej polityce Stefana Batorego Ateneum, 1886, I, 521.

²⁶³ Janicki, op. cit., №№ 23, 24, 25.

²⁶⁴ Вержбовский, В. Лаурео, 711; Aug. Sokolowski, 1. с, I, 522; Гейденштейн, 32.

²⁶⁵ Acta Stephani regis, 123, № XC; Гейденштейн, стр. 32,

²⁶⁶ Acta Stephani regis, № XC, стр. 124.

²⁶⁷ Acta Stephani regis, стр. 129, № XCII.

²⁶⁸ Ibid., стр. 140, № XCIX.

²⁶⁹ Ib., 112, № LXXIX.

²⁷⁰ Ib., 144, № CI.

²⁷¹ Метр. Лит., II, № 19 — «поки послы ваши великие у нас будут и от нас к вам звернутся».

²⁷² Acta Stephani regis, № LXXIII, стр. 102.

²⁷³ Посольство выехало из Москвы 16-го мая, см. Бантыш-Каменский, 1, стр. 155.

²⁷⁴ Acta Stephani regis, 107, № LXXYII.

²⁷⁵ Ib., стр. 121, № LXXXVII.

²⁷⁶ Ib., № LXXXIX, стр. 123.

²⁷⁷ Ib., стр. 130, № XCIII.

²⁷⁸ Глава посольства Карпов умер на пути в Краков, см. Acta Stephani regis, стр. 136, и Гейденштейн, 33, прим. 1.

²⁷⁹ Тургенев, Historica Russiae monimenta, 1.1, стр. 275, № CLXXXVIII, Гейденштейн, op. cit., стр. 33, Метр. Лит., II, № 22; Соловьев, op. cit; стр. 267.

²⁸⁰ Акты относящееся к истории Западной России, т. I, стр. 239, № 107.

²⁸¹ Бантыш-Каменский, 1. с., стр. 155 и Acta Stephani regis, 164.

²⁸² K. Gorski, Pierwsza wojna Rzeczypospolitej z Wielkiem Ksiestwem Moskiewskiem za Batorego. Bibl. Warsz., 1892, II, стр. 98–99.

²⁸³ Janicki, op. cit., 336, № 160, (Postanowienie z Nizowcy); Acta Steph., стр. 144, № CI. Мнение, распространенное среди русских историков (см., напр., Эварницкий, История Запорожских казаков II. 61) о том, будто Баторий дал всем украинским казакам особенную организацию, решительно опровергается польскими исследователями, см. Al. Jablonowski, Ukraina, (Polska, XVI w. Zrodla dziejowe, t. XXII), стр. 425.

²⁸⁴ A. Pawinski, Skarbowosc, etc, стр. 341.

²⁸⁵ K. Gorski, op. cit., стр. 96.

²⁸⁶ A. Pawinski, op. cit., стр. 341.

²⁸⁷ Гейденштейн, op. cit., стр. 37.

²⁸⁸ Ibid., стр. 38.

²⁸⁹ Гейденштейн мотивирует назначение главой Мелецкого, как знающего и храброго полководца, но см. Ф. Вержбовский, В. Лаурео, стр. 606.

²⁹⁰ Тургенев, op. cit., I, 276, № CLXXXIX.

²⁹¹ Король выехал из Гродны 25-го февраля (Римские портфели в библ. Краков. Акад. Наук, 9, CIV, донесение Калигари от 9-го марта) и прибыл в Вильну 2-го марта, см. Тургенев, I, 277, № СХС.

²⁹² Acta Stephani regis, 155, № СХ.

²⁹³ K. Gorski, 1. с, II, 100.

²⁹⁴ Гейденштейн, 39.