Глава X

Война становится мировой

Великая Отечественная война — это событие-океан. В нем есть все: героизм и трусость, умение и бездарность, деспотизм и свобода, подчинение и инициатива, организованность и стихия. Миллионы событий и ситуаций тщательно описаны, потому что за каждое уплачено жизнями. Миллионы людей были брошены в русскую рулетку, их судьба зависела от случайных обстоятельств — где прорвались танки противника, будут твои подчиненные стоять насмерть или разбегутся, решит твой начальник поберечь личный состав, или бросит солдатушек на пулеметы. Случай делил людей на живых и мертвых, но при этом судьба страны зависела от каждого. Потому что все в этой войне зависело от пространства и времени. Успеют немцы преодолеть пространство от новой границы до Москвы за время, которое отделяет конец июня от начала октября — и Советский Союз может быть поделен между Германией, Японией и их союзниками. Ф. Гальдер так описывал планы нацистов: «Северная Россия принадлежит Финляндии. Протектораты — балтийские страны, Украина, Белоруссия»[997]. Остатки — Московия в центральной России. Но дело не в формальной политической карте. Просто во всем Старом свете будут править две-три расы господ, а остальные, кто выживет, будут лишены права на развитие своей культуры и заняты рабским трудом. Как говорил Гитлер, «необычайно важно также следить за тем, чтобы какими-либо мерами не пробудить в местном населении чувство собственного достоинства»[998]. Это о тех — кто выживет. Майское совещание у Геринга пришло к выводу: «будут голодать десятки миллионов людей, если мы вывезем из страны все необходимое для нас»[999]. Вот такой «трезвый расчет». Директива экономического штаба «Ост» предписывала изъятие продовольственных излишков из оккупированных черноземных областей, что предполагало «прекращение снабжения всей лесной зоны, включая крупные индустриальные центры — Москву и Петербург… Несколько десятков миллионов человек на этой территории станут лишними и умрут или вынуждены будут переселиться в Сибирь»[1000]. Что тоже вряд ли их спасет — в Сибири нет достаточных продовольственных ресурсов для дополнительных десятков миллионов людей. Ужасы сталинского террора меркнут перед такой перспективой.

Но если что-то помешает вермахту пройти расстояние до Москвы за время до зимы — история пойдет иначе, так как Германия не готова к зимней войне. Мы знаем этот путь истории, мы критикуем его без устали, потому что мы в нем живем. Мы родились в несовершенном мире, и нам крупно повезло. Потому что «совершенный» мир, придуманный Гитлером, не справился с пространством Советского Союза до зимы 1941 г. И каждый, кто ценой своей жизни задержал продвижение вермахта хотя бы на минуту, был в этой трагедии героем первого плана.

Каждый из этих героев достоин книги, и многие из этих книг уже написаны. Такая многоплановая трагедия с трудом поддается обобщению. Если взглянуть на ход войны с высоты географической карты, она очень проста. Синие стрелы разрезают ткань советского фронта и тянутся к Москве, Ленинграду и Киеву. Укрепрайоны обойдены. Маленькие стрелки советских контрударов — как бесполезные уколы.

Если спуститься на уровень каждого конкретного боя — русская рулетка. Советские танки заняли удобную позицию, обстреляли немецкую колонну, раздавили артиллерийскую позицию, остановились из-за поломок и нехватки горючего. Экипажи скрываются огородами. Или — немецкая танковая группа разгоняет едва окопавшуюся пехоту, врывается на станцию, перегруженную боеприпасами и горючим. Подоспевшая следом немецкая пехота занимает близлежащие деревни и расстреливает из автоматов толпы новобранцев, которые с самоубийственным героизмом идут под огнем через поле, чтобы прорваться к своим. И еще тысячи и тысячи вариантов.

Для нас среди всего этого кровавого многообразия важно пространство и время. Можно ли было с той полусобранной военной машиной, которую имел Сталин на 22 июня 1941 г. (а не, скажем, на 22 августа, когда ее детали были бы доставлены в нужные места и худо ли бедно подогнаны друг к другу) задержать противника меньшей кровью? С этими командирами, с этими солдатами, с этими изначальными просчетами в оценке оперативных планов противника.

Сначала авантюра Гитлера скорее удивила, чем шокировала советских лидеров. Немцы нанесли какой-то неправильный удар. Тем хуже для них. Уже в ночь на 22 июня в войска была передана директива Наркома обороны, которая предписывала занять огневые точки укрепленных районов, привести в боевую готовность войска и ПВО. Некоторые части не успели получить эту директиву. Но, учитывая военные приготовления июня, первый удар немцев был неожиданным скорее не сам по себе — неожиданным был его массированный характер и направления главных ударов, где противником был создан подавляющий перевес. Если бы война началась, как на французском фронте, неторопливо, то советское командование имело бы хотя бы минимум времени, чтобы подтянуть к границе мехкорпуса, дособрать ударный механизм, нацеленный на Краков, где был создан перевес в пользу РККА. А теперь нужно было парировать сильные удары вермахта, когда твои части разбросаны на разных расстояниях от мест прорыва. Эта разбросанность создала у немецких генералов впечатление о глубокой эшелонированности приграничной группировки советских войск. «22 июня 1941 г. советские войска были, бесспорно, так глубоко эшелонированы, что при таком их расположении они были готовы только для ведения обороны»[1001], — вспоминал Э. Манштейн. Создавалось впечатление, что в приграничных округах советское командование заранее выстроило несколько эшелонов, рассчитывая на жесткую оборону у самой границы. Это подтвердило предположение немцев, что Красная армия не готовилась к наступлению в 1941 г., и что достаточно разгромить многоэшелонированную оборону у границы, чтобы выйти на оперативный простор вплоть до самой Москвы. В действительности «многоэшелонированное» расположение советских войск было вызвано тем, что они были застигнуты в движении, место и время вступления в бой определялось не каким-то планом, а тем, где застала дивизию война, и сколько ей нужно времени, чтобы дойти до ближайшего немецкого прорыва. А в это время новый эшелон РККА выстраивался в районе Могилева. И это несло плану «Барбаросса» смертельную угрозу, потому что он был рассчитан на разгром основных сил Красной армии в приграничном сражении.

Если командованию вермахта понадобится месяц, чтобы понять свою ошибку, то советское командование заблуждалось по поводу происходящего всего три дня. Но это были самые важные дни.

События разворачивались невероятным образом, опровергая все столь логичные расчеты Сталина. Микоян вспоминал: «Когда на рассвете 22 июня война все-таки разразилась, мы, члены Политбюро ЦК, сразу же собрались в Кремлевском кабинете Сталина. Он выглядел очень подавленным, потрясенным»[1002]. Гитлер сумел перехитрить. Но на что он рассчитывает? Как собирается действовать? В обстановке неопределенности советское руководство пыталось действовать по намеченному плану, хотя силы для его осуществления не были собраны. Утром была выпущена директива Наркома обороны № 2, в которой предлагалось разгромить противника, вторгшегося на нашу территорию. В это время в Москве еще сохранялась иллюзия, что противник атакует относительно небольшими силами с двух основных направлений, и советская приграничная группировка имеет перевес. Переходить на территорию противника пока было признано нецелесообразным — а вдруг Гитлер решил спровоцировать советский удар, пока Сталин не завершил приготовлений. Для наступления на Москву у Гитлера, конечно, нет сил. Но обескровить советский контрудар вермахт вполне в состоянии — советская разведка постоянно фиксировала оборонительные приготовления немцев накануне войны. Но к вечеру 22 июня стало ясно, что Гитлер замыслил не хитрую провокацию, а наступление. Поэтому вечером 22 июня была принята директива № 3, которая предписывала переход в контрнаступление. План 15 мая должен был быть приведен в действие, хотя и не все предусмотренные им силы еще были собраны. Б. Н. Петров считает, что «задачи, поставленные директивой наркома обороны № 3 от 22 июня, являлись попыткой привести в действие наступательный план, разработанный перед войной»[1003]. От Западного фронта требовалось окружить Сувалкинскую группировку противника и 24 июня войти в Сувалки. Также предполагалось разгромить и люблинскую группировку врага. Если бы немецкие группировки были сосредоточены только в Сувалках и Люблине, это было бы не худшее решение. Но в тыл Западному фронту, парировавшему удар с северо-запада, выходил танковый клин из района Бреста. А его не замечали, потому что с точки зрения наступления по ожидаемому варианту стратегических «клещей» малые клещи в центре фронта означали невероятную группировку сил.

А. М. Соколов, обобщая сообщения оперативных сводок Генштаба за 22 июня, пишет: «На основании донесений фронтов нарком обороны и начальник Генерального штаба сделали заключение, что в основном бои ведутся вблизи границы, а самые крупные группировки противника — это сувалкинская и люблинская, именно от их действий и будет зависеть дальнейший ход сражений. Мощную немецкую группировку, наносившую удар из района Бреста, советское Главное Командование из-за дезориентирующих докладов штаба Западного фронта явно недооценивало…»[1004]. Конечно, во всем виноват штаб Западного фронта. Это еще в июле 1941 г. установил НКВД, за что и расстрелял начальника штаба Климовских вместе с командующим Павловым. Но вот неувязочка: уже 22 июня на Западный фронт прибыла самая большая группа представителей Сталина во главе с заместителями наркома обороны Шапошниковым и Куликом. И даже мудрейший Шапошников не заметил опасного удара от Бреста. А ведь именно этот удар и обеспечил окружение Западного фронта — самой по себе сувалкинской группировке это было не по силам.

Наступление вермахта по направлению Брест — Минск казалось невероятным именно потому, что оно никак не укладывалось в вариант стратегических «клещей» и означало, что главный удар наносится в центре. Удар в районе Бреста означал невиданное распыление сил, отвлечение их от главных направлений — северного и южного. Только через три дня Сталин понял, что речь идет не о Прибалтике и Украине, а о самом существовании СССР, о Москве.

22 июня Молотов выступил по радио: «до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к советскому правительству… Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, советским правительством дан нашим войскам приказ — отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины». Молотов призвал советских людей еще теснее сплотиться вокруг партии, правительства, «вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами»[1005].

Сам товарищ Сталин в это время не сидел в прострации, как рассказывал после смерти Хозяина Хрущев, а принимал по 20–30 человек в день. Только 28 июня, отдав принципиальные распоряжения о переходе к стратегической обороне, Сталин взял тайм аут до 1 июля, чтобы обдумать принципиально новую ситуацию.

А пока, 22 июня, Западный фронт нанес контрудар на Гродно по Сувалкинской группировке противника. На других направлениях Красная армия тоже пыталась наступать. Так, 23 июня Пинская флотилия и 75 дивизия нанесли успешный удар по немецкому армейскому корпусу. Но в условиях прорыва немцев на нескольких направлениях такие успехи нельзя было развить, не оказавшись в мешке.

Когда 25 июня ситуация прояснилась, был разрешен отход Западному фронту. В этот же день было принято решение о создании стратегического оборонительного рубежа на линии Могилев — Витебск — Орша. 28 июня кольцо окружения вокруг Западного фронта замкнулось у Минска. К 8 июля остатки фронта были уничтожены. Уже 3 июля Гальдер писал: «В целом теперь уже можно сказать, что задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена… Когда мы форсируем Западную Двину и Днепр, то речь пойдет не столько о разгроме вооруженных сил противника, сколько о том, чтобы забрать у противника его промышленные районы и не дать ему возможности, используя гигантскую мощь своей индустрии и неисчерпаемые людские резервы, создать новые вооруженные силы»[1006]. Может быть, так бы оно и было, если бы коммунистический режим не начал готовить «новую армию» еще до начала войны. Так что теперь она выходила на линию верхнего течения Днепра.

4 июля руководители Западного фронта во главе с Павловым были арестованы и 22 июля расстреляны, ответив за просчеты и Сталина, и Шапошникова, и Жукова. Народ должен был знать своих антигероев, чтобы не мешать героям исправлять положение. Существенно, что к 1942 г. Сталин отказался от расстрелов провалившихся командующих. За одного битого двух небитых дают. Провалы терпели Тимошенко, Еременко, Конев и другие военачальники, позднее руководившие и наступательными операциями. Если бы Павлова не расстреляли, он тоже мог бы набраться опыта.

До 28 июня советские войска удерживали львовский выступ, с которого планировалось наносить упреждающий удар. И он был бы нанесен, если бы не разгром Западного фронта, который делал наступление невозможным. Потеряв 2648 танков, Красная армия оставила Львов и в порядке стала отходить к Киеву. В образовавшемся на день вакууме украинские националисты провозгласили самостийную республику. Но в этих условиях заметная «третья сила» была невозможна, и подошедшие германские войска разогнали правительство своих союзников.

Принципиальное решение о переходе к стратегической обороне не означало отказа от контрударов. Они были неудачны, советские войска несли большие потери, попадали в окружение. Сама по себе Красная армия не была уж совсем беспомощной. Так, например, 30 июня советские войска отбили только что занятую немцами Ригу, обеспечив планомерный отход войск Северо-Западного фронта.

Когда командование Юго-западного фронта обсуждало линию дальнейшего поведения, начальник штаба фронта Пуркаев предложил перейти к обороне, вместо того, чтобы наносить контрудары. Историки спорят: может быть ли решение о переходе к обороне было оптимальным в тех условиях, и неудачи Красной армии вызваны стремлением наносить контрудары.

Почему контрудары были малоэффективными, и можно ли было обойтись без них? Как уже говорилось, первый удар немцев привел к цепи необратимых последствий, катастрофических для РККА. Первым ударом немцам удалось накрыть 668 самолетов, сосредоточенных на аэродромах недалеко от границы. После этого немцы захватили господство в воздухе, и план Сталина «расчистить» путь своим тихоходным машинам с помощью новейших мигов и яков провалился. В первые же дни немцы сбили еще 222 самолета.

Немецкое господство в воздухе затруднило переброску к месту боев горючего, боеприпасов и запчастей, эвакуацию поврежденной и вышедшей из строя техники. Хотя запасы всего этого были велики, они располагались вблизи границы, но не там, где прорвались немцы и закипели решающие сражения. Инициатива в нанесении удара дала немцам и здесь очень много. В руки наступающих немецких частей попадали запасы, у наступающих сохранялась возможность ремонта своей техники, в то время как советские поврежденные, сломавшиеся и оставшиеся без горючего танки попадали к противнику. Войскам приходилось маневрировать в незапланированных направлениях, что выматывало их еще до вступления в бой, приводило к потерям в технике, нарушало проводную связь. Радиосвязь в войсках была, но в недостаточном количестве. К тому же ей советские командиры не очень доверяли, так как во время Зимней войны финны прослушивали советский эфир. Так что радиосвязь считалась «опасной» в этом отношении.

Б. Н. Петров считает, что «низкую эффективность использования мехкорпусов нельзя объяснить внезапностью нападения противника, так как они составляли второй эшелон армии прикрытия и не попали под первый удар его группировки»[1007]. Однако из вышесказанного ясно, что внезапность нападения привела к таким последствиям, которые сразу же сказалась на эффективности действия мехкорпусов. Прежде всего это касается господства немцев в воздухе и перемещений советских танков в тылу прежде, чем вступить в бой. Первый из этих факторов приводил к ударам «растопыренными пальцами»: «Вместо того, чтобы наносить массированные удары по врагу, танковым командирам предписывалось „действовать… небольшими колоннами, чтобы рассредоточить авиацию противника“»[1008]. К тому же удар наносился вслепую, так как у немцев была воздушная разведка, а у РККА почти не было.

Наряду с отсутствием поддержки с воздуха, которая без сомнения была одной из важнейших причин низкой эффективности действия танков, Б. В. Соколов считает важной причиной неудач «низкий уровень подготовки советских танкистов»[1009]. Спору нет, уровень был низким. Массы танкистов погибли в 1941 г., так и не приобретя опыта. Им на смену пришли новые массы танкистов без опыта, которые в 1943 г. действовали успешнее. Вот такой парадокс.

Страна проходила процесс форсированного перехода от традиционного аграрного общества к индустриальному. Огромные массы сельского населения буквально за волосы втаскивались в прокрустово ложе новых отношений. Творец новой социальной системы Сталин мог принять процесс за результат, полагая, что вчерашние крестьяне, которые стали рабочими и колхозниками, теперь в ладах с техникой. Жестокая школа войны, когда умение обращаться с техникой спасало жизнь, немало способствовала росту технической культуры. У тех, кто выжил. Ситуация стала меняться уже осенью 1941 г. Советские летчики и танкисты стали действовать более умело, что с тревогой отмечал противник.

Дело не только в неопытности, а в стратегической инициативе, в том, кто выбирает место и время сражения. Летом 1941 г. инициативой владели немцы, и советским танкам приходилось проделывать невообразимые маршброски, перед тем, как вступить в бой. Странным образом Б. В. Соколов доказывает «низкий уровень подготовки» танкистов, приводя воспоминания командира 8 мехкорпуса Д. Рябышева о том, что корпус 22–26 июня проделал 500 километровый марш «без соблюдения элементарный уставных требований обслуживания материальной части», что привело к выходу из строя почти половины техники. Вот и главное объяснение неудач мехкорпусов: если бы свежие мехкорпуса были сосредоточены в месте главного удара у границы и ударили бы первыми — они могли бы сражаться и за сотни километров в глубине территории врага. А теперь иное. Место решающего сражения определяется действиями вермахта. 24 июня удалось собрать хоть какие-то силы, начать контрудар, толком не ведая, где продвигается противник (не наше господство в воздухе). А измученный 8 мехкорпус подошел только 26 июня. Тут бы и танкисты с «высоким уровнем подготовки» не добились блестящих успехов. Это касается и немцев: «Когда противник после успешного наступления в приграничных боях был остановлен на Лужском рубеже, то оказалось, что немецкая танковая группа потеряла до 50 процентов своей материальной части»[1010]. Тоже, видимо, из-за нарушения «элементарных уставных требований». Война все-таки, а не парад. 30 июля Гальдер отмечал: «Танковые соединения следует отвести с фронта для ремонта и пополнения»[1011]. Но к этому времени они уже одержали важные победы. Умение умением, но все же тот, кто наносит удар, получает фору.

Под Ровно 25 июня-2 июля контрудар Юго-западного фронта задержал наступление немцев на 8 дней. Всего восемь дней — четверть решающего месяца. В. В. Бешанов задает риторический вопрос: «разве стоили такого моря крови такие мизерные результаты? Не лучше ли было избрать другой план действий, хотя бы генерала Пуркаева?»[1012] План Пуркаева — переход к обороне без контрударов. Группировка Юго-Западного фронта была органически не готова к обороне. Там, где в атаку пошли советские мехкорпуса, не было подготовленных оборонительных рубежей. Переход к обороне означал сохранение в руках противника инициативы во всей полноте. Почему этот план мог привести к лучшим последствиям и меньшим потерям, чем контрудары — непонятно. Как показывает опыт оборонительных операций, включая Смоленскую и Вяземскую, оборонялась РККА еще хуже, чем наносила контрудары. В обоих ситуациях потери были очень велики. Так что вопрос В. В. Бешанова приходится переформулировать: стоила ли задержка противника на 8 дней такого моря крови? Поскольку замысел «Барбароссы» на южном фланге заключался в отсечении основных сил Юго-Западного фронта от Днепра, эти восемь дней имели принципиальное значение. Стоил ли срыв плана «Барбаросса» на одном из направлений моря крови? Стоила ли победа над Гитлером моря крови?

Конечно, лучше, когда потерь меньше, или когда их нет вовсе. Немцы умели воевать, экономя силы. Советские командиры — нет. Но ставка была больше, чем жизнь.

Суммируя причины поражений армии, имевшей значительное превосходство в технике, В. П. Кожанов пишет: «К сожалению, вся эта масса людей и вооружения оказалось неподготовленной к отражению агрессии из-за незавершенности формирования и реорганизации, неукомплектованности войск командным составом и низкой профессиональной подготовки, необученности подразделений и частей, неслаженности штабов, недостатка средств связи, ремонта и эвакуации, автотранспорта, средств транспортировки и заправки горючего, инженерного вооружения, низкой степени оборудования театра военных действий»[1013]. Некоторые из этих факторов сохранили бы силу и в случае упреждающего удара, но некоторые — значительно ослабли бы, будь у Сталина еще месяц-другой на подготовку войск и завершение реорганизации.

Среди причин поражений РККА в первый месяц войны и низкой эффективности советских контрударов, которые наносили мехкорпуса, последствия внезапности нападения играют первостепенную роль. Эта армия, плохо ли, хорошо ли, но умела только наступать. В тех условиях, которые сложились после немецкого наступления, нужно было эффективно обороняться. Но этого Красная армия не умела вовсе. Приходилось применять контрудары.

Б. В. Соколов ищет и другие основания, чтобы осудить контрудары: «Тем самым задерживалась столь необходимая переброска войск на помощь Западному фронту, чье положение становилось еще более тяжелым»[1014]. Что страшнее? Сохранение инициативы за немцами на всех участках фронта создавало риск отсечения Юго-Западного фронта, задуманного «Барбароссой». Переброска части сил фронта севернее только усугубляла эту угрозу. Могла ли переброска сил на сотни километров спасти положение Западного фронта?

Б. В. Соколов считает, что положение мог спасти немедленный отход на линию Днепра под прикрытием сильных арьергардов. Собственно, отход происходил, только «сильные арьергарды» окружались, а дороги были забиты. Возникавшие пробки попадали под бомбежки. Еще более стремительный отход лишь усугубил бы хаос на дорогах. При этом отход за Днепр был оправдан только на юге, где Днепр широк. В центре, где произошел главный прорыв, Днепр не мог задержать противника (что подтвердило Смоленское сражение).

У Сталина была полусобранная наступательная военная машина. У него не было времени переделывать эту машину в оборонительную. Пришлось применять наступательные методы (контрудары), жертвуя жизнями ради главного — выигрывать время, сдерживать наступление. Сдача пространства без боя давала Гитлеру шанс дойти до Москвы до осенней распутицы. Этого Сталин допустить не мог.

Как мы видели, среди причин неудач в первые месяцы войны есть и такие, которые не зависели от немецкого нападения и проявили бы себя в любом случае. Это низкая техническая грамотность солдат, недостаточная подготовка экипажей самолетов и танков, и, наверное в первую очередь, недостаток опыта командного состава. Чувствуется отсутствие опыта координации операций в условиях «войны моторов». Моторы есть, а координация хромает. Легче всего объяснить это репрессиями 1937–1938 гг. Сталин расстрелял опытных командиров, а неопытных — оставил командовать войсками. Правда, арестованные (и не выпущенные) командиры составляют считанные проценты от общей численности офицерского корпуса первой половины 1941 г. Но среди расстрелянных в 1937–1938 гг. — «звезды первой величины». Г. А. Куманев, выражая распространенное мнение, настаивает, что «весь цвет Вооруженных Сил СССР был истреблен в ходе чистки в 1937–1938 гг».[1015] «Весь цвет». То есть Тухачевский, Дыбенко, Якир — цвет, а Жуков, Василевский и Рокоссовский (арестованный, но все же не уничтоженный) — никак не цвет. Может быть, если бы Тухачевский, Якир, Уборевич и Блюхер командовали войсками в 1941 г., их опыт помог бы избежать ошибок Сталина, Жукова, Шапошникова и Василевского? Увы, эти предположения легко поставить под сомнение. Никто из советских генералов до 1937 г. не имел опыта современной войны. Первое впечатление от хотя бы ограниченной «войны моторов» можно было получить в Испании. Опыт Блюхера под Хасаном был не самым удачным и мало чем мог помочь в маневренной войне 1941 года. Так что жертвы террора 1937–1938 гг. имели такой же опыт гражданской войны, как и Ворошилов, Буденный, Кулик и Жуков. В 1939–1940 гг. ценный опыт современной войны можно было почерпнуть в Монголии и Финляндии, отчасти и в Польше, где сопротивление Войска Польского было слабым, но потребовалось быстрое продвижение механизированных частей. Как показали первые месяцы войны, этот опыт оказался недостаточным, но все же он был большим, чем знания и навыки Тухачевского, Якира и Уборевича и их товарищей по несчастью. Влияние репрессий не могло решающим образом сказаться и на качестве офицерского корпуса в целом. В 1938–1940 гг. РККА получила 271,5 тыс. офицеров, в то время как число расстрелянных в 1937–1938 гг. командиров исчисляется несколькими тысячами, а количество уволенных по политическим мотивам около 15 тысяч. Это на сотни тысяч офицеров 1941 г. Так что репрессии никак не могут быть причиной неопытности командного состава — количество офицеров, имевших опыт гражданской войны и погибших в результате репрессий несоизмеримо с количеством новичков офицерского корпуса, которые заняли бы командные посты, были бы репрессии или нет.

Поэтому важнейшие причины относительно низкого качества советских командных кадров следует искать не в терроре. М. И. Мельтюхов считает: «Обычно к последствиям репрессий относят снижение качества офицерского корпуса в результате устранения опытных офицеров, частых перемещений по службе, создания дефицита военных кадров, снижения образовательного уровня комсостава, особенно высшего. Правда, следует отметить, что частые перемещения по службе и дефицит военных кадров были порождены не столько репрессиями, сколько техническим переоснащением, организационной реорганизацией и форсированным развертыванием новых частей и соединений Красной армии»[1016].

Наращивание армии стало естественным результатом провала коллективной безопасности, а низкая квалификация офицерского пополнения вытекает из того же форсированного перехода к индустриальному обществу, о котором речь шла выше.

Те же командиры, что не самым удачным образом действовали под Ровно, потом били немцев в 1942–1945 гг. Кто остался жив и не попал в плен. Впрочем, примеры удачного командования были даже в катастрофической обстановке лета 1941 г. Так, штаб немецкой 3 танковой группы 3 июля докладывал: «Оперативное руководство войсками противника хорошее»[1017]. Условия плохие. Сегодня легко критиковать советских командиров задним умом — и то у них не так, и этого не додумали, и здесь ошиблись. Но под огнем, в полуокружении тяжелее думается. Да и не все «решения» командных задач тех дней, которые сегодня рождаются в кабинетах военных историков, можно признать удачными.

Красная армия и часть ее командных кадров имели опыт современной войны. Но война в Испании, сражение на Халхин-Голе и Зимняя война не начинались с блицкрига противника. У нас не было опыта отражения массированного прорыва вглубь территории страны. Такой сценарий считался абсурдным и нереалистичным. В этих условиях часть командиров растерялась, часть — училась. К концу 1942 г. — выучилась.

А вот Сталин словно разучился тем военным познаниям, которые у него были прежде. Практически все авторы сходятся на том, что запрет на отступление советских частей в сложившихся условиях приводил к их окружению и разгрому. Но ведь мы помним, как после Зимней войны Сталин спокойно рассуждал о возможности отхода советских войск для того, чтобы выйти из-под удара. Первые дни войны наступательные намерения советского командования понятны — масштабы катастрофы еще не были ясны. Но затем надо отводить войска. Собственно, Сталин санкционировал отход Западного фронта уже 25 сентября. В это время не был запрещен отход и Юго-западному фронту, но только отход должен был проходить с боями. Современные авторы иногда предлагают иное решение: нужно было оторваться от противника и быстро отойти к Киеву. Вряд ли такое было возможно. И без такого стремительного отступления дороги едва справлялись. Отдел тыла 4 армии докладывал в штаб Западного фронта о «пробках, для ликвидации которых требовалось 4–6 часов, длинна колонны достигала до 40 километров»[1018]. И это было типично: «По военным дорогам, в том числе и железным, текли неуправляемые, многоликие, беспорядочные людские транспортные потоки»[1019]. И все это — под ударами авиации противника. Так что отступление в тех условиях было худшим из решений. Но отступать все же приходилось, и контрудары прикрывали это отступление, хотя и ценой больших потерь. В целом благодаря активной обороне, сопровождаемой контрударами, Юго-западному фронту удалось отойти к Киеву, сорвав тем самым план «Барбаросса» на Украине. Немцы не заметили этого, так как в клещи западнее Днепра под Уманью к 2 июля попали две армии. Но затем выяснилось, что борьба за Киев еще только начинается. Однако именно борьба за Киев связана с самым удивительным пренебрежением Сталиным угрозой окружения его войск. К этой проблеме обмена фронта на пространство и время мы вернемся ниже.

Вскоре после нападения началась перестройка СССР на военный лад. Вся жизнь советских людей отныне была подчинена задаче обеспечения победы над фашизмом.

23 июня 1941 г. была образована Ставка Верховного главнокомандования, которая осуществляла руководство войсками. С июля в нее входили И. Сталин (с 8 августа — главнокомандующий), В. Молотов, К. Ворошилов, Б. Шапошников, С. Буденый, Г. Жуков. На фронт направлялись представители Ставки.

30 июня 1941 г. был создан верховный орган, сосредоточивший всю власть в стране — Государственный комитет обороны (ГКО) под председательством Сталина. В Комитет вошли В. Молотов, Л. Берия, Г. Маленков и К. Ворошилов.

3 июля 1941 г. Сталин после долгого молчания выступил по радио и в газетах. Его обращение начиналось тепло: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры!… К вам обращаюсь я, друзья мои». В трудный для страны час Сталин просил поддержки у своего народа, обращался к патриотическим чувствам людей: «Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР»[1020]. Призыв лидера был услышан. Люди шли в бой за Родину и за Сталина, не щадили сил для отпора врагу. Интересы народа и бюрократической диктатуры коммунистов в период войны совпадали.

Вопреки распространенному мифу, сталинский режим не гарантировал железной дисциплины и допускал изрядную бюрократическую неразбериху. Однако этот недостаток имел и оборотную сторону, так как даже при Сталине люди сохраняли и некоторую степень свободы. Если в 1940 г. эта степень упала до минимума, то во время войны возросла. Неразбериха военной обстановки требовала инициативы и неизбежно вела к расшатыванию тоталитарного контроля.

Идеологический стиль мышления заставляет многих авторов напрямую увязывать характер режима и поражения 1941 г. Попытка вывести катастрофу 1941 г. прежде всего из коммунистического характера режима столь же идеологична, как и стремление объяснить катастрофу во Франции в первую очередь изъянами капиталистического общества. Например, Б. В. Соколов утверждает: «Коммунистический режим в отличие от нацистского в гораздо большей степени успел нивелировать человеческую личность, отбить у подданных стремление к самостоятельности и проявлению инициативы, привив взамен приверженность к шаблонам»[1021]. Далее следует гимн «германским традициям эмансипации личности». Традиции — большое дело. Мы уже видели, как «эмансипированные бюргеры» стройно пошли дорожкой, указанной фюрером. Ничего подобного сопротивлению, оказанному в России и на Украине большевикам, в Германии не было. Но и при коммунистическом режиме не исчезало техническое и художественное творчество, не умерло религиозное сознание, не прекращались критические разговоры — сначала в полголоса, а после смерти Сталина и в открытую.

Итак, согласно шаблонам западников, плохо у нас было с инициативой. Среди причин поражения РККА в первые месяцы 1941 г. Б. В. Соколов называет «жесткое ограничение инициативы даже высших начальников в сталинской административно-командной системе»[1022]. Хочется напомнить, что любая армия, даже махновская — это административно-командная система. И на войне инициатива полезна в очень ограниченных рамках. Можно привести примеры, когда инициатива командиров проявлялась со всей присущей нашему народу лихостью, что вело к тяжелым последствиям. Так, например, в боях под Жлобиным 6 июля Тимошенко надеялся разгромить немецкую группировку, наступавшую на Рогачев. Планировалось нанести удар ночью на 6 июля, в два часа. Но инициативный начальник штаба армии изменил срок выступления на четыре вечера предыдущего дня. Инициативный комдив, командовавший отрядом, наносившим удар, принялся выполнять указание, не согласовав перенос сроков с командованием корпуса, которому был подчинен. Кончилось дело тем, что наступавшие днем колонны были обнаружены с воздуха и попали под удар. Замысел ночной операции был удачнее, но инициатива командиров его погубила.

Так что роль коммунистического режима — не в подавлении инициативы. Тем более, что по мере приобретения опыта инициатива стала проявляться чаще и более по делу. Но без изменения характера режима.

Что касается инициативности немецких «отцов-командиров», то и она не всегда помогала, а часто вредила делу. Так, например, «бросок 255-й пехотной дивизии 27-го армейского корпуса оказался безуспешным и преждевременным, принесшим нам большие потери. Причина несвоевременного начала этого наступления — честолюбие командира корпуса генерала Вегера»[1023]. Так что обе тоталитарные системы оставляли изрядный простор для инициативы начальников, нередко бестолковой, стоившей жизни солдатам. Инициатива хороша в партизанской войне, а при проведении фронтовых операций необходимо строжайшее согласование действий частей.

Различие двух армий — результат воздействия не столько режимов, сколько-национальных традиций. Солдаты и офицеры вермахта показывали большую организованность, чем их противники. Советские люди брали самоотверженностью. Роль коммунистического режима в этой войне иная. Можно согласиться с В. Бешановым в том, что, «Фюрер германской нации недооценил способность коммунистического режима к всеобщей мобилизации»[1024]. При всей бюрократической неразберихе, при равнодушии к гибели людей, нерациональном расходовании ресурсов, структура коммунистического режима была отлично приспособлена для того, чтобы начавшийся патриотический подъем дал максимальный результат.

Страшный удар, обрушившийся на СССР, привел к разрушению хозяйства страны. К ноябрю 1941 г. производство упало вдвое. Но благодаря самоотверженности тружеников и организаторским способностям руководителей значительную часть оборудования удалось вывезти на Урал, в Сибирь и в Среднюю Азию. Полторы тысячи предприятий были разобраны, погружены на поезда, перевезены на новые места и там снова запущены.

За Уралом была создана новая промышленная база, которая уже в начале 1942 г. превысила уровень производства военной продукции уровня 1941 г. Германское производство снова стало отставать от советского. Во время войны все советские люди жили по принципу «Все для фронта! Все для победы!». Они работали почти каждый день по 11–14 часов в сутки.

Но и для этой беспрецедентной операции по перевозке промышленности требовалось время. К середине июля замедление темпов германского наступления показало, что «блицкриг» невозможен. СССР был готов к затяжной войне гораздо лучше, чем Германия. Это подтверждало, что решение Гитлера о нападении на СССР было самоубийственным. Фюрер не успевал овладеть пространством СССР, в условиях острейшего цейтнота он проигрывал время.

Король Барбаросса утонул во время похода на Восток в 1190 г. Почему то Гитлер назвал свой план именем неудачника. Видимо, фюрер надеялся превзойти средневекового короля, не сумевшего завоевать Восток. Крах «Барбароссы» стал второй смертью германского авантюриста. Уже в июле сбои в проведении плана «Барбаросса» стали критическими. 10 июля началось Смоленское сражение. Победа должна была расчистить вермахту дорогу на Москву. Немцы провели свои излюбленные оперативные клещи. Танковая колонна прорвалась к Смоленску. Город был взят, две советские армии окружены под Смоленском, еще две — южнее. Казалось бы — новая катастрофа. Но окруженные под Смоленском армии не сдаются, а ведут бои за этот город. Вот вам и безынициативность. Тимошенко докладывал о ситуации в Смоленске 22 июля «По показания прибывших вчера пленных, город завален трупами немцев»[1025]. Кейтель был вынужден признать: «Ожесточенным сопротивлением внутри окружения они сковывают наши силы»[1026]. В конце июля — начале августа окруженная группировка прорвалась к своим.

В конце августа между Гитлером и его генералами разгорелись споры: что делать дальше. План «Барбаросса» был выполнен по карте, но не по сути — советская армия продолжала сопротивление восточнее Днепра. Горячие головы, танковые генералы Гот и Гудериан предлагали нанести удар прямо на Москву. «Кроме Гудериана и Гота, имелось немало других, которые могли бы довести свои танки до Москвы»[1027], — рассказывает А. Кларк, явно попадая под обаяние нацистских полководцев. Не «могли», а хотели. А. Кларк, как и генералы Гитлера, забывали, что советская армия сможет зайти в тыл группировке, наступающей на Москву, если не будет отброшен либо уничтожен Юго-Западный фронт. Гитлер понимал это (слухи о его полной военной некомпетентности были явно преувеличены немецкими генералами, когда нужно было кого-то объявить ответственным за провалы 1941–1945 гг. после блестящих побед 1939–1941 гг.). Фюрер настоял на том, чтобы до наступления на Москву были разгромлены советские войска на севере и юге советско-германского фронта. «Это должно было стать новыми Каннами, величайшей битвой на уничтожение, которую когда-либо наблюдал мир»[1028], — воспроизводит замысел Гитлера А. Кларк. Такой план мог быть разумным, если бы осуществлялся с самого начала (на что и рассчитывал Сталин), но теперь на «Канны», стратегические клещи, уже не было времени.

30 июля ОКХ выпустило директиву о переходе группы армий «Центр» к обороне. Это значило, что план «Барбаросса» провалился. Ценой этого были потери в миллион человек, включая 700 тыс. пленными на Украине.

Хотя группа армий «Север» продолжила наступление, но дефицит сил уже не позволял штурмовать Ленинград. Гитлер решил блокировать город. И здесь задачи плана «Барбаросса» выполнить не удалось.

На совещании у Гитлера 4 августа командующий группой «Центр» Ф. Бок рекомендовал переждать зиму. Но Гитлер не был готов к ведению венных действий зимой, а Сталин — готов. Не взяв Москву до зимы, Гитлер давал Сталину возможность отдышаться, подтянуть резервы и нанести зимой опасные контрудары с удобных позиций центральной России.

К тому же остановка немецкого наступления могло вдохновить на более активные действия англичан и американцев. «Триумфальным крикам англичан, что германское наступление застряло, надо противопоставить невероятные продвижения, которые сейчас необходимы»[1029], — заявил фюрер. Престиж в глазах Черчилля все еще был важнее для Гитлера, чем угроза гибели восточной армии в заснеженных просторах России.

Германское командование готовило свой самый сокрушительный удар по Красной армии — окружение всего Юго-Западного фронта. Тяжелый удар. И смертельный для самого вермахта. Потому что пришлось еще на месяц отложить рывок к Москве.

Не ударить на юг Гитлер не мог — Юго-Западный фронт под командованием Кирпоноса нависал над Группой армий «Центр» и в случае ее наступления на Москву мог ударить во фланг и тыл. «Теперь даже неискушенному в военном деле человеку было понятно, что дальнейшее наступление вермахта в направлении Москвы связано с большим риском. Советские части могли ударить по флангам группы армий „Центр“, отрезать ее передовые соединения от главных сил»[1030]. К тому же фронт сковывал группу армий «Юг», а своих сил для удара по Москве у группы «Центр» не хватало. Начальник штаба сухопутных сил Гальдер с грустью писал 11 августа: «То, что мы сейчас предпринимаем, является последней и в то же время сомнительной попыткой предотвратить переход к позиционной войне… В сражение брошены наши последние силы»[1031]. Переход к позиционной войне означал окончательный провал планов взять Москву до зимы 1941 г. А другой возможности победить СССР не было. Избавившись от нависавшего с юга киевского выступа, а лучше и от защищавшего его Юго-Западного фронта — обязательное условие для удара по Москве. «Могилев — Киев! Это спасительная идея»[1032], — восторженно пишет Гальдер. Но эта «спасительная идея» хоронила надежды выйти на подступы к Москве до начала осенней распутицы.

Сталин знал об угрозе фронту Кирпоноса. 19 августа главнокомандующий согласился с Жуковым в том, что продвижение немцев на Чернигов, Конотоп и Прилуки «будет означать обход нашей Киевской группы с восточного берега Днепра и окружение нашей третьей и нашей 21 армии»[1033]. Было решено парировать угрозу с помощью контрударов. Задним числом Жуков даже рассказал историю о своем конфликте со Сталиным из-за дерзкого предложения отвести фронт. Но мы уже видели, что Жуков склонен был преувеличивать свой провидческий дар. Предложения Генерального штаба в это время исходили из контрударов по немецким клиньям, надвигающимся с севера в обход Юго-Западного фронта. Но нельзя утверждать, что Сталина не информировали об угрозе окружения и о том, что спасти фронт может только отход от Киева. Даже Буденный, который по общему признанию не проявил себя сильным стратегом в Великой Отечественной войне, просил дать возможность фронту отойти. Неужели Сталин не понимал опасности, которую видел даже Буденный? Хорошо, Сталин совсем не разбирался в военном деле. На минуту предположим. А Шапошников? Даже «вечером 15 сентября, когда окружение становилось фактом, маршал Шапошников в очередных переговорах с командующим Юго-Западным направлением говорил, что мираж окружения охватывает прежде всего военный совет ЮЗФ»[1034]. Казалось, Сталин должен был потом наказать Шапошникова за такой очевидный просчет. Но нет, Сталин продолжал считать Шапошникова ценнейшим военным специалистом. Многоопытный маршал просто понимал, что Сталин готов пожертвовать фронтом, если не будет никакой возможности отбить немецкий удар, лишь бы оттянуть начало наступления на Москву. Отвод войск от Киева без боя означал бы стратегическое поражение с тяжелейшими последствиями. Потому что пока немцы будут завоевывать пространство Украины, они потеряют время, необходимое для взятия Москвы. Отдать без боя пространство за Киевом в августе — получить наступление на Москву в сентябре.

Увы, времена Наполеона прошли, и «кутузовская» стратегия Сталина требовала больших жертв. 15 сентября Юго-Западный фронт был окружен. Только 16 сентября Кирпонос получил право на отход. 20 сентября его штаб был разгромлен, а командующий погиб. В плен попало 650 тыс. человек. Всего в 1941 г. Красная армия потеряла убитыми, пленными и пропавшими без вести более 3 миллионов человек. Это — большинство тех, кто встал под ружье к началу войны. Но в условиях 1941 г. это не казалось слишком большой ценой. Когда вермахт повернул от Москвы на юг, план «Барбаросса» умер.

Была и другая причина, по которой Сталин не мог дать Кирпоносу спасительный приказ на отход уже в двадцатых числах августа, когда обнаружилось опасное наступление противника на северном фланге Юго-Западного фронта. Именно в это время Сталин вел напряженные переговоры с Западом. Помощь экономически развитых стран очень пригодилось бы в эти тяжелые месяцы. Уже в июле 1941 г. было заключено соглашение о сотрудничестве между СССР и Великобританией.

31 июля Сталин встретился с посланником президента Рузвельта Гопкинсом. Сталин уверял его в стабилизации фронта через 2–3 месяца, то есть к началу октября. Личность Сталина и спокойная обстановка в Москве произвели на Гопкинса хорошее впечатление. В этот режим можно вкладывать деньги. В августе Рузвельт находился в том же положении, что и Сталин в начале года. Он пребывал над схваткой и ждал удобного момента, чтобы вмешаться.

Тогда президент говорил своему сыну: «Китайцы убивают японцев, а русские убивают немцев. Мы должны помогать им продолжать свое дело до тех пор, пока наши собственные армии и флоты не будут готовы выступить на помощь. Поэтому мы должны начать посылать им в сто раз, в тысячу раз больше материалов, чем они получают от нас теперь. Ты представь себе, что это футбольный матч. А мы, скажем, резервные игроки, сидящие на скамейке. В данный момент основные игроки — это русские, китайцы и, в меньшей степени, англичане. Нам предназначена роль игроков, которые вступят в войну в решающий момент»[1035]. По данным советской разведки, полученным от ближайшего окружения Рузвельта, «американцы не заинтересованы в том, чтобы втянуться в войну с Японией, что президент проявляет очень большую осторожность в введении эмбарго против Японии, ибо санкции могут ударить таким образом, что японцы вынуждены будут за нефтью двинуться в Юго-Восточную Азию, что спровоцирует войну»[1036].

Фактически США уже имели право на участие в определении устройства послевоенного мира, если победит Британия. 9-12 августа Рузвельт и Черчилль встретились в бухте Арджентейа и приняли антигитлеровскую Атлантическую хартию. Но признает ли Сталин решения Великобритании и Америки, которая еще не вступила в войну, а только финансировала ее? На СССР был распространен закон о ленд-лизе. Но, как говорил советскому послу Майскому Иден в конце августа, «США в области производства оружия и самолетов раскачиваются очень медленно…»[1037]

К сожалению, Сталин в августе переоценил возможности скорейшей помощи Запада, но в конечном итоге эти переговоры имели важнейшее значение, потому что с 1942 г. поставки союзников стали уже ощутимо экономить жизни советских солдат.

Б. В. Соколов, отстаивая либерально-западническую картину истории войны, придает фактору помощи решающее значение наряду с двумя другими: «Сталин одержал победу только благодаря тому, что заставил миллионы людей безропотно идти на смерть и исключил саму возможность организованного сопротивления своей диктатуре. От поражения Советский Союз спасла также большая территория и помощь США и Англии. Польшу и Францию вермахт легко сокрушил в ходе одной военной кампании»[1038]. Вот такая «стратегия победы». Если заменить слово «диктатура» более нейтральным термином «режим», то эта же разоблачительная филиппика может быть отнесена к Рузвельту, которому помогли морские просторы и помощь СССР, к Черчиллю, которого спас Ла-Манш и помощь Америки и СССР, к Маннергейму, которого спасла природа Финляндии и помощь Запада. А если бы Бенеш решил сражаться, то Соколов мог бы разоблачить и его успехи, связанные исключительно с природой Судетских гор и безропотностью чехов и словаков. Но если американцы, англичане и особенно советские люди (а также немцы и японцы) шли на смерть «безропотно», то чехи и французы, видимо, «возроптали».

У каждой страны свои преимущества на случай войны: у кого-то размеры, у кого-то, как у Франции — роль банкира Европы и ресурсы колоний, которые позволили ей создать мощную армию и прикрыться линией Мажино. Но кто-то может использовать свои преимущества, а кто-то безрассудно надеется на французский авось. Те же просторы, которые помогли Сталину, почему-то потом не помогли Гитлеру. Что касается помощи союзников, то серьезным фактором она стала в 1942 г., и, следовательно, не сыграла значительной роли в крахе гитлеровского блицкрига. Поэтому не выглядит убедительно вывод Б. В. Соколова о том, что без помощи союзников не удалось бы удержать Москву и Ленинград, что «один на один, без поддержки союзников по антигитлеровской коалиции, СССР с Германией, Сталину с Гитлером было бы не справиться»[1039]. Особенно забавно выглядит аргумент Б. В. Соколова о том, что союзники отвлекли на себя почти весь германский флот — это, конечно, неоценимая помощь в битве под Москвой, где немецкие карманные линкоры и подводные лодки могли бы нанести решающие удары.

Союзникам можно сказать спасибо, без них победа потребовала бы больше времени и жертв, но факт остается фактом — в 1941 г. СССР был в состоянии остановить Гитлера и без Америки.

Б. В. Соколов исходит из того, что «России сегодня жизненно необходима национальная самокритика…»[1040] Такой подход явно идеологичен: получается «жизненно необходимо» то, что соответствует целям «самокритики», переходящей в самобичевание. Что не соответствует — лишнее. Научный подход исходит из иного: необходимо все, что способствует выяснению истины, независимо от того, соответствует это целям «самокритики», или подтверждает «патриотические мифы». В этом случае история представляется нам более многоцветной, объемной и поучительной.

Ближе к истине мнение А. Кларка: «Представляется, что русские действительно могли выиграть эту войну самостоятельно или по меньшей мере остановить немцев без всякой помощи со стороны Запада. То облегчение, которое давало русским наше участие — отвлечение нескольких германских частей и оказание материальной помощи, — было второстепенным, но не решающим. То есть оно влияло на длительность, но не на исход борьбы»[1041]. Помощь союзников играла существенную, но не решающую роль.

В 1941 г. не судьба СССР зависела от США и Великобритании, а судьба стран Запада зависела от Советского Союза. Точнее, от того, сможет ли выстоять Москва.

Несмотря на полученную советской разведкой в сентябре информацию о том, что из-за конфликта с США «Япония до весны 1942 года наступательных действий против СССР не предпримет»[1042], все же пока шло сражение за Москву, ситуация сохраняла неопределенность. Почти полное совпадение срока японского удара по США и начала контрнаступления под Москвой, разумеется не случайно. Хотя связь эта не является линейной — японское руководство приняло окончательное решение ударить по США уже 1 декабря. Но при этом сохранялось желание принять участие и в разделе СССР, если обстоятельства будут способствовать этому. Ведь в случае падения Москвы ожидался распад СССР, и важно было своевременно прибрать к рукам советский Дальний Восток и Сибирь. 2 июля 1941 г. совещание с участием императора Японии приняло «Программу национальной политики империи в связи с изменением обстановки», в которой говорилось: «Если германо-советская война будет развиваться в направлении, благоприятном для империи, она, прибегнув к вооруженной силе, разрешит северную проблему»[1043].

Но пока исход советско-германской войны был неясным, и 9 августа японский генштаб решил, что до весны 1942 г. воевать с СССР не стоит. Но американцы не знали об этом решении (впрочем, тоже не окончательном — не случайно японцы не принимали окончательного решения о нападении на США до декабря). В середине октября Рузвельт писал Черчиллю о японцах: «я думаю, они отправляются на север, однако ввиду этого Вам и мне обеспечена двухмесячная передышка на Дальнем Востоке»[1044]. Рузвельт ошибался. Японцы поняли, что вермахту предстоит зимовать под Москвой, и Советский Союз пока остается грозной силой. Первоочередным направлением японской экспансии становилось южное. Здесь можно было взять то, что плохо лежит — колонии разгромленных европейских государств. Экспансия в южном направлении решала основные проблемы, стоявшие перед Японией: изоляция Китая от союзников и получение сырья. Американское эмбарго распространялось на все новые виды товаров, хотя главный козырь — запрет на поставки нефти, еще не был пущен в дело.

Экспансия Японии в южном направлении совершенно не устраивала США, так как сфера свободной торговли в Азии сокращалась все сильнее. Америка собиралась включить бывшие колониальные страны в свою сферу влияния, а Япония — в свою. Противоречия между США и Японией нарастали весь 1941 г. Теперь именно Америка поддерживала сопротивление китайцев. Успехи Японии в войне против Китая были скромны. Только полная блокада Чан Кайши позволяла обеспечить победу Японии. С Советским Союзом японцам удалось договориться, но США как раз развернули поставки Китаю по ленд-лизу.

Камнем преткновения стал Вьетнам — в первый, но не последний раз в ХХ веке. 23 июля 1941 г. Япония подписала соглашение с марионеточным правительством Франции в Виши, по которому она могла оккупировать южный Вьетнам (северный Вьетнам был захвачен еще в 1940 г.). Японские войска выдвигались вплотную к американским Филиппинам и нидерландской Индонезии. Индонезия, очевидно, была следующей целью, так как там были крупные запасы нефти, нехватка которой ощущалась в Японии. Захватив Индонезию, Япония могла бы уже не бояться нефтяного эмбарго США. Но надавить на разгромленные Германией Нидерланды также, как на Виши, было нельзя — формально голландское правительство не капитулировало и эвакуировалось в Англию. Так что Нидерланды были союзниками Великобритании, а не Германии, и попытка захватить Индонезию неминуемо вела к войне с англичанами. Следовательно, можно было только одновременно нанести удар и по Индонезии, и по британским колониям и базам. В этом случае японцы считали опасным оставлять в ближайшем тылу американские войска и флот. Дальнейшая экспансия Японии неминуемо вела к войне с Америкой.

Японцы, опасаясь «возможного нападения подводных лодок со стороны Филиппин»[1045], не могли начинать десантную операцию в Индонезии и тем более — в британских колониях, не будучи уверенными, что США не ударят по императорской армии.

Рузвельт, понимая стратегическое положение Вьетнама как моста между Китаем и Юго-Восточной Азией, уже 24 июля предложил японскому послу Намуре превратить Вьетнам в нейтральное государство. Японская армия не могла позволить своему правительству согласиться на такой план. Мало того, что вьетнамское сырье уйдет из рук. Так еще через Вьетнам американское оружие будет идти прямохонько к Чан Кайши. 29 июля японцы заняли южный Вьетнам. В ответ США ввели нефтяное эмбарго. Теперь Япония должна была или найти нефть в течении нескольких месяцев, или столкнуться с параличом промышленности. События вышли на финишную прямую.

Японский премьер-министр Коноэ стремился урегулировать разногласия с Америкой миром, но, разумеется, к выгоде своего государства. За спиной премьера-«голубя» стоял «ястреб» — военный министр Тодзио. Его позиция определяла минимум уступок Японии на переговорах — японские войска должны остаться в Китае на 25 лет в качестве гаранта японских интересов. Американские дипломаты на это не соглашались, так как такое урегулирования японо-китайской войны означало бы превращение Китая в прояпонское государство.

Время работало на США, так как Япония должна была определиться с направлением своей экспансии до решающих сражений на советско-германском фронте. Понятно, что в случае успеха СССР позиции «Оси» ослабевали, а в случае падения Москвы Япония явно была бы отвлечена «решением северной проблемы». В обоих случаях США получали преимущество. Поэтому японцы стремились развязать тихоокеанский узел как можно скорее. Тем более, что погода позволяла проводить массированные десантные операции в бассейне Тихого океана до января. Военные торопили Коноэ, но Рузвельт не спешил с переговорами. Дошло до личной ругани между Коноэ и Тодзио, который угрожал вооруженными беспорядками. На Коноэ уже покушались, и он решил не искушать судьбу. 17 октября к власти пришло правительство Тодзио. Авторитарный режим Японии фактически стал военной диктатурой, в стране заговорили о «сегунате Тодзио».

«Сегун» согласовал с императором следующий план. Американцам предлагают два варианта соглашения: «А» и «В». По варианту «А» может быть заключен всеобъемлющий мир на Дальнем Востоке. Япония согласится на принцип свободы торговли, но только после того, как то же самое сделают все колониальные державы (читай — не скоро). Япония стремится к миру в Китае, но ее войска должны остаться в Манчжурии и на острове Хайнань. Если США не согласятся, можно заключить временное соглашение «В»: сохранение нынешнего положения, обязательство Японии не захватывать новых территорий при условии возобновления поставок сырья (прежде всего нефти) из США. 5 ноября был принят крайний срок ответа США — 25 ноября. Либо США уступят, либо — война. Ждать до 25 ноября следовало по двум причинам: во-первых, внезапное нападение на США должно было быть хорошо подготовлено; во-вторых, если Москва все же падет, придется отложить нападение на Америку ради участия в разделе распадающегося СССР.

Американцы имели возможность расшифровывать японскую дипломатическую переписку и знали о двух вариантах. Они только не знали, куда японцы нанесут свой удар: по колониям стран Запада или по СССР. Вариант «А» был отклонен, а «В» — воспринят милостиво. Как раз 25–26 ноября государственный секретарь Хэлл готовился дать ответ в благоприятном духе при условии, если Япония выведет войска из Южного Вьетнама. Но затем что-то случилось. Рузвельт решил ответить ультиматумом. Правда 25 ноября Рузвельт был разгневан сообщением о переброске японских воск на юг Вьетнама. Но президент все же был рассудительнее Гитлера, чтобы ставить стратегические расчеты в зависимость от таких малозначительных событий (японцы ведь не обещали уйти из Вьетнама).

26 ноября в Токио получили американский ответ: Япония должна была вывести войска из Китая. Даже в более спокойной обстановке Рузвельт не решался на такие требования. Ультиматум 26 ноября просто-таки провоцировал войну. И. В. Мазуров считает, что «это уже никак не повлияло на дальнейшие события. 26 ноября, в день вручения японской делегации „ноты Хэлла“, японская эскадра уже вышла из бухты Бидокап на Курилах для того, чтобы атаковать Пирл-Харбор — американскую военную базу на Гавайских островах»[1046]. Но на кораблях эскадры была радиосвязь, и ее можно было отозвать в любой момент, если бы американцы пошли на уступки.

Но Рузвельт на уступки не шел, и словно вызывал Японию на бой. При этом крупнейшая база американского флота на Тихом океане в Перл-Харборе была совершенно не готова к нападению японцев, что и привело 7 декабря к ее разгрому.

Загадочное поведение Рузвельта и американских адмиралов порождает целый букет версий. Первая, широко распространенная в советской историографии: Рузвельт своим решительным тоном хотел подтолкнуть Японию к нападению на СССР. Н. Н. Яковлев настаивает: «„ультиматум“ Хэлла имел в виду не спровоцировать Японию на войну против Соединенных Штатов, а, напротив, отбить у нее охоту к продвижению на юг… На исходе 1941 г. толкнуть Японию против Советского Союза, а самим остаться в стороне»[1047].

Мол, мы готовы к войне, не ходите на юг, ходите на север. Но Японии была срочно нужна нефть, которую легче было взять в Индонезии, чем в Сибири. Чтобы подталкивать Японию к войне с СССР, достаточно было возобновить поставки нефти, то есть принять вариант «В». К тому же, удар Японии по СССР скорее срывал игру Рузвельта против Германии — кто еще истощит силы вермахта, как не СССР. Удар по Советскому Союзу с востока мог привести к крушению империи Сталина в самый ответственный момент. Поэтому Рузвельт ждал поход японцев на север без энтузиазма и утешался тем, что это дает передышку перед неизбежной схваткой. Нападение Японии на СССР не спасало Америку, и Рузвельт специально не собирался «толкать» японцев к войне.

Вторая версия, которую выдвинул командующий Тихоокеанским флотом в Перл-Харборе Х. Киммель и отстаивают американские историки-«ревизионисты»: Рузвельт сознательно «подставил» флот в Перл-Харборе, чтобы втянуть США в войну. Но тогда поведение Рузвельта выглядит абсурдным. Он стремился вступить в конфликт с Германией, когда та будет истощена войной. А тут речь шла о войне с державой, которая располагала значительными свежими силами. Для того, чтобы ввергнуть Америку в такую невыгодную войну, предстояло пожертвовать флотом. Абсурд.

Третий вариант: Рузвельт мог считать, что японцы ведут «войну нервов» с США, прежде чем напасть на СССР или Великобританию. Поэтому в повышенной боеготовности находились американские силы на Филиппинах, а не в Перл-Харборе. Американские генералы не верили в техническую возможность серьезного нападения на Перл-Харбор, считая, что база находится в глубоком тылу. Повторилась трагедия Сталина — Рузвельт и его адмиралы ошибались в оценке военных планов противника. 25 ноября, которое было обозначено японским руководством как «крайний срок», Рузвельт оценивал как дату принятия решения японцами. Нужно было как-то напугать японцев, заставить их воздержаться от решительных шагов. Именно 25 ноября Рузвельт впервые сказал своим соратникам: «на нас, по-видимому, будет совершено нападение, быть может, не позднее следующего понедельника, ибо японцы, как известно, атакуют без предупреждения»[1048]. Понедельник — это 30 ноября. Но в этот день ничего не произошло. Это напоминало ситуацию, в которой оказалось советское руководство в мае-июне 1941 г. Вице-адмирал Ф. Шерман вспоминал: «Неоднократно возникавшая на протяжении многих лет опасность войны с Японией заставила очень многих уподобиться людям, которых часто пугали волком»[1049].

В США было не меньше бюрократической неразберихи, чем в СССР и Германии. Из-за нестыковок многочисленных разведывательных и командных служб Перл-Харбор не был предупрежден о непосредственной угрозе нападения. Тем более, что эта угроза казалась незначительной.

Сегодня, когда мы знаем, что Перл-Харбору грозила смертельная опасность, легко задаваться вопросом — почему флот не отвели на западное побережье США, вне досягаемости японских авианосцев? Но такой отход был бы равнозначен сдаче Японии всего Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. На такую капитуляцию Рузвельт пойти не мог. И он доверял своим военным, считая, что Тихоокеанский флот защищен от удара. Внимание было приковано к Филиппинам, находившимся в самом средоточии конфликта.

Перл-Харбор оказался аналогом Западного фронта Красной армии. Он был готов нанести сокрушительный удар по врагу, когда тот покусится на Юго-Восточную Азию. Но враг нанес первый удар не там, где ожидалось.

Пока Тихоокеанский регион висел между войной и миром, 29 сентября, сосредоточив, наконец, ударный кулак, немцы перешли в наступление на Москву. Сначала операция «Тайфун» развивалась более чем успешно. Русские по-прежнему неважно оборонялись. Два советских фронта были разгромлены, и их основные силы оказались в котле у Вязьмы. Теперь наступление шло не так, как летом. Оно вязло сначала в «фанатичной» стойкости советских солдат, а потом наступающим стали мешать и дожди. Гальдер вспоминает, что «с 10 октября осенняя погода ухудшилась, и мы впервые попали в период грязи и распутицы… Потеря времени была использована противником»[1050]. Грязь мешала перебрасывать силы и обороняющимся. Но, по признанию Гальдера, «следует принять во внимание умение русских использовать для передвижения своих войск дороги, которые мы из-за их состояния не можем использовать, а также умение русских скрытно наводить переправы через реки»[1051]. Не так уж плоха была Красная армия, что-то она умела делать лучше вермахта. Это Гальдер заметил уже в августе, а в октябре это различие двух армий стало критическим. Русские (и не только танки) грязи не боятся.

Вяземский котел ликвидировало более трети группы «Центр». Окруженные части сопротивлялись до конца октября. Гигантскую дыру в центре советского фронта «затыкали» плохо подготовленными частями народного ополчения, меняя тысячи жизней на хотя бы часовую задержку немцев. На пути танков рыли рвы. Но фланги советского фронта уцелели и продолжали контратаковать. Понятно, что наступать на Москву в этих условиях было невозможно.

«Переварив» плоды своей пирровой победы под Вязьмой, 15 ноября вермахт начал второе наступление на Москву, стремясь окружить столицу с севера и юга. При тех силах, которыми располагала группа армий «Центр» это было не лучшее решение, распылявшее силы. Но и попытка брать крупный город штурмом в лоб была бы обречена на провал.

Немецкие солдаты, выбиваясь из сил, увязая в грязи, а затем корчась от холода, приближались к Москве. Красная армия была лучше подготовлена к морозам. По словам Г. Гудериана, «лошади и моторы одинаково отказывались служить». У Красной армии они служили. Однако ударная мощь немецкой армии еще не была исчерпана. Немецкие клинья упорно продвигались, пытаясь охватить Москву. Они перемалывали полк за полком, теряя последние танки. Условия сражения были таковы, что по мере приближения немцев к Москве их фронт растягивался, а советский — уплотнялся. Но и у Красной армии на фронте сил оставалось крайне мало. Характерно указание штаба Западного фронта командарму 33 Ефремову: «Дать пока ничего не можем, нет у нас ничего. Маневрируйте своими силами, средствами, за счет пассивных участков»[1052]. Это значило, что единая линия фронта распалась, и война приняла полупартизанский характер. Относительно небольшие немецкие части пытались пробиться через незанятые Красной армией места. 2 декабря немецкий пехотный полк при 30 танках вышел к Апрелевке. Между немцами и Москвой не было ничего. К этому времени клинья немецкого наступления, глубоко въевшиеся в советскую оборону, были уже очень хрупки. Удастся ли дотянуться до советской столицы? Вдруг это вызовет панику и дезорганизацию всей обороны? Командующий группой армий «Центр» Ф. Бок утверждал: «создалось такое положение, когда последний батальон, который может быть брошен в бой, может решить исход сражения»[1053]. Нет, не мог решить исход сражения «последний батальон». Слишком долго шел он к Москве, давая время на мобилизацию и переброску к фронту все новых и новых советских дивизий, обмундированных для зимней войны.

В это время в резерве у командующего Западным фронтом Жукова уже было 18 дивизий. Их нельзя было пускать в дело раньше времени и нежелательно было бы снимать с позиций, на которых готовился мощнейший из советских контрударов. Но если бы «последний батальон» вермахта все же ворвался в Москву, у советского командования было, что ему противопоставить, даже если бы с противником не справились войска НКВД, охранявшие важнейшие объекты столицы. В начале декабря судьба мира была уже предрешена.

Еще 4 декабря немецкое командование было уверено, что «в общем же боеспособность противника не настолько велика, чтобы без значительного подкрепления можно было предпринять крупное наступление»[1054]. 6 декабря 1941 г. советская армия перешла в контрнаступление под Москвой. Германская армия потерпела первое крупное поражение. Блицкриг провалился. Начался поворот в ходе Второй мировой войны. Инициатива на какое-то время перешла к Красной армии. Немецкие оперативные сводки признавали: «Слабые части противника преследовали наши войска, отходящие по шоссе Михайлов-Горлово»[1055]. Теперь уже слабые части преследуют немецкие, в то время как прежде немцы били превосходящие силы советских войск.

8 декабря Гитлер издал приказ: «Внезапно наступившие морозы на Восточном фронте и связанные с этим трудности подвоза снабжения вынуждают немедленно прекратить все крупные наступательные операции и перейти к обороне»[1056]. В декабре морозы «внезапно» наступают разве что в субтропиках. Внезапным для Гитлера было наступление Красной армии. 16 декабря, когда немецкие генералы думали только об отступлении, Гитлер отдал стоп-приказ. Солдаты должны были держаться там, где стоишь. Гитлер лучше своих генералов понимал, что неподготовленное заранее отступление могло превратиться в бегство и распад центральной части фронта. Гитлер понял то, что раньше понимал Сталин.

«Стоп-приказ» означал возвращение к военному искусству Первой мировой войны. Позиционная война на центральном участке фронта в 1942–1943 гг. завалит трупами пространство Смоленской и Калужской областей. Красная армия будет сызнова учиться наступать, уже в новый условиях — не массировано по всему фронту, а на отдельных участках, где удастся накопить силы. А немцы покажут, что при локальных наступлениях русских они хорошо обороняются. Эта учеба будет дорого стоить Красной армии. Новые победы 1942 г. позволят немцам протянуть руку к Бакинской нефти и к путям ее транспортировки по Волге. Также, как Сталин в 1941 г. почти дотянулся до нефтяной артерии Германии, так и Гитлер в 1942 г. приставил свой нож к нефтяной артерии СССР, к тому месту, где Волга в нижнем течении ближе всего выдвигается на запад. Но форсировать Волгу под Сталинградом, пересечь важнейшие советские коммуникации у вермахта уже не было сил. Но это будет уже тогда, когда война охватит весь мир. А сейчас, в декабре 1941 г., советское контрнаступление под Москвой поставило все точки над i в расстановке мировых сил. Ход сражения под Москвой показал японскому руководству, что в ближайшее время на севере делать будет нечего.

После ультиматума 26 ноября 1941 г. японское руководство решило сорвать стратегические планы Рузвельта, который, прикрываясь нейтралитетом как щитом, блокировал экспансию Японии в Тихом океане и поддерживал своей военно-экономической мощью сражающийся Китай. В случае нападения только на британцев японцы имели бы США в качестве постоянной угрозы в тылу, в то время как американский военно-промышленный комплекс был бы неуязвимым тылом Британской империи. Японские авианосцы вышли в море и направились к самому сердцу американской военно-морской мощи.

7 декабря 1941 г. группировка японского флота в составе 6 авианосцев, 2 линкоров, 3 крейсеров, 11 эсминцев и 3 подводных лодок скрытно приблизилась к базе американского флота на Гаваях в Перл-Харборе. С авианосцев в воздух поднялись сотни самолетов и нанесли торпедно-бомбовых удар по американскому флоту. Были потоплены или выведены из строя все из находившихся на рейде 8 линкоров, 6 из 8 крейсеров. Сгорело 272 самолета. Погибло 2402 американца. Японцы потеряли 29 самолетов.

Но американские авианосцы отсутствовали в Перл-Харборе и не пострадали. Несмотря на это удар был сокрушительным и значительно ослабил американские силы на Тихом океане.

В ответ на нападение президент США Рузвельт объявил войну Японии. 9 декабря 1941 г. он заявил: «Всегда помните, что Германия и Италия, несмотря на отсутствие официального объявления войны, считают себя в настоящее время в состоянии войны с Соединенными Штатами в такой же степени, в которой они считают себя находящимися в состоянии войны с Великобританией и Россией»[1057]. Гитлер решил, что теперь нет уже никаких резонов соблюдать американский нейтралитет и 11 декабря объявил войну США. Но японцы не сделали ответную любезность и не объявили войну СССР, что в условиях советского контрнаступления под Москвой было вполне понятно. Теперь против Оси действовали ресурсы Великобритании, СССР и США. Война окончательно стала мировой.

Вступление США в войну завершило формирование антигитлеровской коалиции, а значит — конфигурации послевоенного мира. Европейские весы так и не пришли в равновесие, и развитие Европы было определено обстоятельствами мировой войны. Мотором индустриального общества стал военно-промышленный комплекс, который требовал жертв. Хозяевами послевоенного мира суждено было стать тоталитарной системе, развивавшейся под социалистическими лозунгами, и крупнейшей системе государственно-монополистического капитализма, написавшего на своих знаменах лозунги либерализма и демократии. Вершителями судеб мира стали не Гитлер, Муссолини и Чемберлен, а Сталин, Рузвельт и Черчилль. Исторический процесс, запущенный Великой депрессией, нашел свою развязку.

1 января 1942 г. в Вашингтоне СССР, США, Великобритания и Китай, а также еще 22 страны подписали Декларацию Объединенных наций. Был оформлена Антигитлеровская коалиция, из недр которой выйдет система «Объединенных наций», которая определила правила мировой игры в послевоенную эпоху 1945–1991 гг.

Никакая война не оставила после себя столько погостов, сколько Вторая мировая. Поэтому уроки событий, которые привели к ней, важны для каждого из нас, ибо повторение чего-либо подобного не обойдет стороной никого.

Была ли альтернатива Второй мировой войне? Это вопрос о ее глубинных причинах, о той точке, поле которой мир уже не мог остановиться от сползания в пропасть. Вопрос не праздный, ведь мы живем в эпоху нового кризиса глобальной экономики, и прежние ошибки могут быть лишь тенью будущих.

Всякая система бывает преимущественно саморегулируемой или преимущественно управляемой. К сожалению, предпосылки для ненасильственного согласования и саморегулирования глобальных процессов если и могут возникнуть, то только в постиндустриальном обществе. А пока это только перспектива, само существование глобальной системы порождает борьбу между мировыми олигархиями за управление ею, за определение правил игры и возможность принимать важнейшие решения. Глобальный рынок отдает пульт управления в руки монополистических объединений, по сути — транснациональной хозяйственной бюрократии. Действуя от имени рынка, она является реальным хозяином «безличной игры стихийных экономических сил». Это руководство привело к банкротству глобальную систему 20-х гг. Освободившееся место глобальной власти стали оспаривать между собой чиновники ведущих держав мира. Они вступили в сражение за то, по каким правилам будет строиться новый мировой порядок. Основные конкурирующие силы вскоре получили своих лидеров: Гитлера, Сталина и Чемберлена, а после крушения политики последнего — еще Рузвельта и Черчилля. Эти фигуры олицетворяли три модели мирового порядка, которые могли быть совместимы между собой только при условии, что одна сила признает гегемонию другой, и вместе они вытеснят третью. В противном случае миру предстояло пройти через кровавый раздел на сферы влияния с совершенно разными социальными порядками. Политическая вселенная Чемберлена, Черчилля и Рузвельта строилась на либеральных принципах, которые связывают отчужденных друг от друга индивидуумов с помощью символов денег и права. В этом мире господствует финансово-бюрократическая элита, которая способна наиболее эффективно манипулировать именно этими символами, сплачивая формально свободные массы вокруг собственных интересов, иногда совпадающих с интересами большинства жителей, а иногда — нет. Эти совпадения и несовпадения определяли сложные маршруты политики стран Запада. Политическая вселенная Гитлера строилась на принципах нации и расы, которые сплачивают отчужденных друг от друга людей вокруг этнических мифов, вождей и подчиненных им тоталитарных организаций. В этом мире господствует тоталитарная бюрократическая элита, подобранная по принципу национального происхождения и верности вождю. Она ведет борьбу за расширение «места под солнцем» для своего народа и превращение его в расу господ мира. Политическая вселенная Сталина строилась на коммунистических принципах ликвидации социально-классовых противоречий, создания мира, в котором стерты социальные и национальные различия, а отчужденные друг от друга индивидуумы объединены в единое общество вокруг руководящего центра, планирующего их жизнь. Эти три вселенные могли сосуществовать некоторое время, но в принципе они были непримиримы. Судьба мира зависела от того, удастся ли сохранить равновесие этих трех вселенных достаточно долго для того, чтобы взаимопроникновение разложило их четкие границы, либо между ними начнется борьба на уничтожение. Сдержать столкновение могла только коллективная безопасность, то есть немедленное и действенное наказание агрессора силами всего сообщества.

Для поддержания коллективной безопасности неважно, какими мотивами руководствуется агрессор — объединения нации (как Германия в 30-е гг. и Ирак в 90-е гг.) или борьбы с «плохими» режимами (как СССР в 1939–1940 гг. и блок НАТО на грани ХХ и XXI вв.). Любая агрессия подрывает коллективную безопасность и создает условия для того, чтобы новый кризис глобализма привел к новой глобальной войне.

Коллективная безопасность — лишь предпосылка для создания нового мирового порядка. Его основа — синтез очищенных от экстремизма либеральных, социалистических и национально-культурных традиций. Но увы, уже к 1939 г. стало ясно, что альтернативы мировой войне не состоялись и неумолимая логика борьбы национально-индустриальных военно-экономических машин, запущенной крахом глобального рынка, ведет к мировой бойне. С этого момента мир проиграл, и выигрывал тот, кто лучше подготовился к схватке. Вожди, воспитанные опытом ожесточенной борьбы за власть, решили, что самый надежный способ победить — это первым нанести решительный, смертельный удар по врагу. Но мудрость истории заключалась в том, что проигрывал самый агрессивный. Тот, кто нанес наибольшее количество ударов, поднял против себя наибольшее количество сил. Победителям предстояло разделить мировое наследство и начать новый раунд борьбы.

Эпоха ХХ века, черты которой были определены исходом двух мировых войн, уходит. Новая эпоха может породить новые принципы, которые, даст Бог, позволят сделать мир более свободным, солидарным, гуманным и духовным. В поисках этого нового будущего предстоит сделать немало ошибок, но важно не повторить ошибок первой половины ХХ столетия. Чтобы будущее не стало повторением прошлого. Чтобы новый век действительно стал новым.

Примечания:

1

Кондратьев Н. Д. Большие циклы конъюнктуры и теория предвидения. М., 2002. С.37.

9

Cit: Schlesinger A. M. The Crisis of the Old Order, The Age of Roosevelt. Boston, 1957. P.155.

10

Распад мировой долларовой системы. Ближайшие перспективы. М., 2001. С. 134–135.

99

Там же, С.290.

100

Beard C. A. The Republic. NY., 1943.

101

Schlesinger А. М. The Age of Jackson. Boston, 1945.

102

Согрин В. Указ. соч. С.218.

103

Распад мировой долларовой системы. Ближайшие перспективы. С.36.

104

Цит. по: Мальков В. Л. Указ. соч. С. 104.

105

Яковлев Н. Н. Указ. соч. С.251.

997

Война Германии против Советского Союза 1941–1945 гг. Берлин, 1992. С.42.

998

Пикер Г. Указ. соч. С.453.

999

Война Германии против Советского Союза 1941–1945 гг. С.44.

1000

Там же, С.45.

1001

Манштейн Э. Утерянные победы. Смоленск, 1999. С.198.

1002

Цит. по: Куманев Г. А. Указ. соч. С.99.

1003

Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? С.70.

1004

Великая Отечественная война. 1941–1945. Кн. 1. С. 138–139.

1005

«Правда», 23.06.1941.

1006

Гальдер Ф. От Бреста до Сталинграда. Военный дневник. Смоленск, 2001. С. 47–48.

1007

Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? С.74.

1008

Бешанов В. Танковый погром 1941 г. (Куда исчезли 28 тысяч советских танков?) М., 2002. С. 214–215.

1009

Соколов Б. В. Указ. соч. С.235.

1010

Судоплатов П. Указ. соч. С.227.

1011

Гальдер Ф. Указ. соч. С.169.

1012

Бешанов В. Указ. соч. С.332.

1013

Великая Отечественная война 1941–1945. Кн. 1. С.90.

1014

Соколов Б. В. Неизвестный Жуков. С.234.

1015

Куманев Г. А. Указ. соч. С.74.

1016

Мельтюхов М. Упущенный шанс Сталина. С.365.

1017

Цит. по: Великая Отечественная война. 1941–1945. Кн. 1. С.146.

1018

Скрытая правда войны: 1941 год. М., 1992. С.149.

1019

Там же, С.148.

1020

«Правда», 3.07.1941.

1021

Соколов Б. В. Указ. соч. С.224.

1022

Там же, 134.

1023

Гальдер Ф. Указ. соч. С.398.

1024

Бешанов В. Указ. соч. С.509.

1025

Проэктор Д. М. Указ. соч. С.331.

1026

Цит. по: Проэктор Д. М. Указ. соч. С.333.

1027

Кларк А. План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945. М., 2002. С.88.

1028

Там же, С.89.

1029

Цит. по: Проэктор Д. М. Указ. соч. С.336.

1030

Кульков Е., Мягков М., Ржешевский О. Война 1941–1945. Факты и документы. М., 2001. С.61.

1031

Гальдер Ф. Указ. соч. С.233.

1032

Там же, С.208.

1033

Цит. по: Соколов Б. В. Указ. соч. С.165.

1034

Проэктор Д. М. Указ. соч. С.345.

1035

Рузвельт Э. Его глазами. М., 1947. С. 68–69.

1036

Судоплатов П. Указ. соч. С.370.

1037

Цит. по: Соколов Б. В. Тайны Второй мировой войны. С.168.

1038

Там же, С.8.

1039

Там же, С.9.

1040

Там же, С.7.

1041

Кларк А. Указ соч. С.7.

1042

Судоплатов П. Указ. соч. С.372.

1043

Цит. по: Яковлев Н. Н. Указ. соч. С.612.

1044

Там же, 642.

1045

Нюрнбергский процесс… Т. 3. С.633.

1046

История Японии. Т. 2. С.399.

1047

Яковлев Н. Н. Указ. соч. С. 664–665.

1048

Цит. по: Яковлев Н. Н. Указ. соч. С.660.

1049

Шерман Ф. Война на Тихом океане. Авианосцы в бою. М., С-Пб., 2000. С.20.

1050

Итоги Второй мировой войны. С. 121–122.

1051

Гальдер Ф. Указ. соч. С. 211.

1052

Цит. по: Военно-исторический архив. Вып. 3. М., 1998.

1053

Цит. по: Бешанов В. Указ. соч. С. 502.

1054

Битва под Москвой. Хроника, люди, факты. Кн. 1. М., 2001. С. 874.

1055

Там же, Кн. 2. М., 2001. С. 36.

1056

Там же, С. 46.

1057

Цит по: Иванян Э. А. Указ. соч. С. 211–212.