Глава V

Испанский полигон

Первое крупное международное столкновение между силами фашизма и демократии произошло в Испании. Испания важна для нас не только как поле боя, но и как грандиозный социальный полигон. Она стала местом проверки как методов ведения войны, которые сыграли важную роль и во Второй мировой, так и способов организации жизни людей, которые сохранили актуальность до сих пор. Полная драматизма борьба в Испании определяла движение Европейских весов в 1936–1937 гг.

В этой стране еще в марте 1931 г. пала монархия. Начавшаяся демократическая революция не изменила социальную структуру общества, но породила надежды низов на улучшение их жизни. Своими положением не были довольны также национальные меньшинства — каталонцы и баски.

В стране продолжало править неподконтрольное народу чиновничество. Самостоятельную силу представляла офицерская каста, обладавшая доставшимися в наследство от монархии привилегиями.

9 декабря 1931 г. была принята республиканская конституция, вводившая ответственность правительства перед парламентом, основные гражданские свободы. К власти пришло либерально-социалистическое правительство М. Асаньи.

Великая депрессия нанесла удар по промышленности и экспортно-ориентированной части сельского хозяйства Испании. Эти трудности обострили проблемы, вызванные переходом от аграрного общества к индустриальному. Миллионы выходцев из деревни, осевшие в Барселоне, Мадриде и индустриальных районах Астурии, оказались либо без работы, либо с урезанной заработной платой. Уровень безработицы достиг 40 %. Частичный отток населения в деревню обострял социальную ситуацию и там.

Правительство пыталось решить проблему нехватки земли, приняв 9 сентября 1932 г. закон об аграрной реформе. Он предусматривал выкуп помещичьих земель государством и распределение их между крестьянами, а также переселение избыточной рабочей силы на государственные земли. Было переселено 190000 человек. Государству удалось выкупить немногим более 74 тыс. га. Это лишь незначительно снизило остроту кризиса.

В 1931 г. были введены обязательный 8-часовой рабочий день, социальное страхование. Но низкая зарплата, по существу нищий уровень жизни рабочих вел к частым стачкам, периодически перераставшим в бунты.

Падение монархии привело к выходу из подполья существовавших политических организаций и формированию новых. Каждая партия предлагала свой вариант решения острых социально-политических проблем страны. Уникальные условия Испанской революции позволили попытать счастья и попытаться осуществить свои идеалы и либералам, и консерваторам, и фашистам, и социалистам, и коммунистам, и даже анархистам. Раскол общества к тому же был отягощен сильнейшим влиянием внешнеполитических сил, которые использовали страну в качестве полигона как военных, так и социальных технологий.

Левый фланг политического спектра был представлен Республиканской левой партией (лидер — М. Асанья), Испанской социалистической рабочей партией (ИСРП) (Ф. Ларго Кабальеро, И. Прието), с которой был связан крупнейший профсоюз Всеобщий союз трудящихся (ВСТ), каталонскими и баскскими националистами, немногочисленной компартией (КПИ) (Х. Диас) и отколовшейся от нее антисталинской Объединенной рабочей марксисткой партией (ПОУМ) (А. Нин), анархо-синдикалистской национальной конфедерацией труда (НКТ) и тесно связанной с ней Федерацией анархистов Иберии (ФАИ). В центре располагались радикалы (А. Лерус). Правый лагерь был представлен консервативной Испанской конфедерацией автономных правых (СЭДА) (М. Хиль Робес), монархистами и радикальными организациями фашистского толка: «Фашистской фалангой» и «Хунтой национально-синдикалистского действия» (ХОНС), объединившейся затем с фалангистами в организацию «Испанская фаланга и ХОНС» (Х. А. Примо де Ривера). Эта организация стала одним из костяков правого радикализма наряду с частью офицерского корпуса.

Неприязнь части рабочих и крестьян к государственной власти — все равно какой, парламентской или диктаторской — привела к широкому распространению анархизма в Испании[363]. НКТ стала господствовать в профсоюзном движении Каталонии — национальной области на северо-востоке Испании, относительно развитой в промышленном отношении. Численность анархо-синдикалистской организации быстро росла. По оценкам коммунистов в 1934 г. в НКТ состояло 500 тыс. человек (для сравнения — в ВСТ — 700-1000 тыс., в прокоммунистическом УВКТ — 150–200 тыс.).

На выборах 1933 г. анархисты провозгласили «электоральную стачку» — отказ от голосования. В результате часть левых избирателей просто не пришла на избирательные участки. Правые получили 3345 тыс. голосов, центр — 1351 тыс., социалисты — 1627 тыс., левые радикалы (либералы) — 1 млн., коммунисты — 400 тыс. Для того, чтобы опередить правых, левым не хватило 300 тыс. голосов (анархо-синдикалисты контролировали около полумиллиона). К власти пришел либерально-консервативный блок во главе с лидером Радикальной партии А. Лерусом.

Оказавшись в оппозиции, ИСРП стала быстро радикализироваться. Левое крыло во главе с Ф. Ларго Кабальеро лидировало в ИСРП.

Франсиско Ларго Кабальеро родился в 1869 г. Рабочий. В 1894 г. вступил в ИСРП. В 1917 г. за подготовку всеобщей политической стачки был приговорен к пожизненной каторге. По всей стране поднялась волна митингов в защиту Ларго Кабальеро. В 1918 г. он был избран депутатом, и властям пришлось освободить узника. Тогда же Ларго Кабальеро был избран генеральным секретарем крупнейшего профсоюзного объединения ВСТ. В 1923 г., после прихода к власти диктатора Примо де Риверы, Ларго Кабальеро был назначен государственным советником и при поддержке диктатора провел ряд мер, направленных на расширение прав рабочих. После падения диктатуры стал готовить республиканский переворот, за что был арестован. После падения монархии был министром труда. С 1932 г. возглавлял ИСРП.

С 1933 г. по мнению лидеров ИСРП возвращались времена монархии, и этому следовало противостоять вооруженным путем. В результате ИСРП стала сближаться с коммунистами, а также с националистами Каталонии, права которой на автономию ущемлялись правым правительством. Коммунисты также были настроены на сближение с социалистами, у которых еще со времен их пребывания у власти образовались запасы оружия. Оно было заготовлено для поддержки демократического восстания в Португалии. Но отстранение испанских социалистов от власти поставило крест на проекте «братской помощи» португальским демократам, а оружие было спрятано «на всякий случай». Коммунисты считали: «Если нам удастся установить взаимное доверие с социалистическими рабочими с самого начала повстанческого движения, то мы получим необходимое оружие и с его помощью найдем остальное»[364].

Коммунисты предложили свой «единый фронт снизу», но без особого успеха. Социалисты промолчали, а анархо-синдикалисты осудили «наглое приставание с единым фронтом» коммунистов, которые «представляют собой не что иное, как демагогическую буржуазную разновидность…. они стремятся к установлению диктатуры столь свирепой и столь подлой, как диктатура Гитлера… Единый фронт с коммунистами равносилен союзу со всей антипролетарской реакцией»[365].

Социалисты промолчали не зря — им понравилась идея. Они стали создавать «рабочие альянсы» (объединение социалистов и профактива ВСТ). В августе 1934 г. коммунисты и умеренные анархисты стали в них вступать. Коммунисты оправдывали присоединение к организации социалистов тем, что рабочие альянсы могут стать «эмбрионами советов»[366]. Так был сделан первый шаг к созданию новой левой коалиции. Но потом дело застопорилось — социалисты, коммунисты, республиканцы, каталонские националисты и анархисты находились в состоянии идеологической войны между собой.

Между тем очередные правительственные перестановки резко обострили ситуацию. В правительство вошел представитель СЭДА, которую левые считали реакционной, полуфашистской партией. Позднее ее лидер Х. Роблес говорил: «нас обвиняют в том, что своим вступлением в правительство мы вызвали такое возбуждение среди рабочих масс, которое вылилось в восстание; чтобы избегнуть гражданской войны, было бы лучше отстрочить наше участие в правительстве Леруса. Но те, которые нас обвиняют, совершенно не поняли развития ситуации. Если бы ждали еще несколько месяцев, укрепился бы единых фронт, рабочие альянсы укоренились бы повсюду, последовательно революционные партии завоевали бы гегемонию в этом движении, и нет сомнения, что революция восторжествовала бы, и в данный момент мы имели бы в Испании советы»[367]. Х. Роблес сильно преувеличил силы революционеров. Но суть своей политики сформулировал четко: никаких уступок левым, никаких социальных реформ и уступок рабочим, выкорчевывание рабочих альянсов. Поскольку социальное положение рабочих оставалось бедственным, после нового поправения правительства они рвались в бой.

5 октября ВСТ начал всеобщую забастовку, которая была поддержана коммунистами и каталонскими националистами и переросла в Астурии и Каталонии в вооруженное восстание. Анархисты в Астурии присоединились к стачке через несколько часов по собственной инициативе. Однако в целом НКТ отнеслась к выступлению настороженно, так как ИСРП сменило лозунг «Вся власть рабочим альянсам!» на «Вся власть социалистической партии!»[368] Сражаться за установление власти какой-либо партии анархистам не хотелось. В Мадриде лидеры анархистов выступили против несогласованной с ними стачки, но организации НКТ присоединились к ней. В Астурии и нескольких сельских районах власть на короткое время перешла к рабочим альянсам и даже советам. В Каталонии власть захватило автономное правительство — генералидад во главе с Л. Компанисом.

Правительственные силы под командованием генерала Франсиско Франко быстро изолировали очаги восстания и подавили выступление. ФРАНКО??? После того, как в Барселоне капитулировал генералидад, ИСРП заявила о прекращении восстания. Коммунисты в Астурии держались несколько дольше, и потом обвиняли социалистов в предательстве. Ряд лидеров социалистов, коммунистов и каталонских националистов, включая Ларго Кабальеро и президента генералидада Л. Компаниса, оказались в тюрьме. Несмотря на то, что анархо-синдикалистские лидеры узнали о забастовке и восстании из газет, среди актива НКТ также были проведены аресты. Всего было арестовано более 30 тыс. человек.

В среде правящей элиты раздались авторитетные голоса за ликвидацию либерального режима в пользу государства, способного покончить с классовой борьбой. Один из ведущих парламентских ораторов Кальво Сотело утверждал: «рабочие-аристократы, которые в случае установления анархо-коммунистического режима оказались бы в худшем положении, когда им подобные в России работают больше, а получают меньше, бросаются в эту авантюру, потому что их опьянили, их отравили ядом классовой борьбы. Поэтому надо зафиксировать принцип со всеми его последствиями. Надо ликвидировать классовую борьбу как самый факт. Ясно, что устранение классовой борьбы — это задача, которая не под силу ни вам, ни какому бы то ни было правительству в либеральном государстве. Эта задача может быть выполнена только в государстве с руководимым из единого центра хозяйством, в государстве, преследующем верховные интересы национальной промышленности, обуздывающем в одинаковой мере как аппетиты профсоюзов, так и злоупотребления плутократии»[369]. Взоры сторонников такого государства обращались и к фашизму.

На свободе остались многие социалистические лидеры, а также республиканцы, единственная надежда которых на возвращение к власти была связана с возрождением силы социалистов. Они развернули кампанию против правительства, успеху которой способствовали скандалы в правом лагере, связанные с коррупцией, а также продолжение падения жизненного уровня большинства испанцев. В итоге все большее влияние приобретали идеи левого блока, организационной основой которого стали левые партии и структура профсоюзов ВСТ.

Однако идеи так могли и остаться идеями, если бы не удалось найти мостка между социалистами и коммунистами. В это время идея «Народного фронта» продвинулась только во Франции. Коминтерн только что принял решение о допустимости распространения такого опыта, и теперь все зависело от инициативы снизу. Снова пригодился «Амстердам-Плейель». Его представитель (работавший также и на Коминтерн) был направлен в Испанию, и от имени движения стал «мирить» социалистов, коммунистов, либералов и анархистов. Задача не из легких, но стремление к реваншу над консерваторами у левых было велико и помогло найти компромисс. К 16 января 1935 г. удалось договориться с несколькими мелкими партиями и профобъединениями о том, что они выступят зачинщиками блока. Основные левые партии были еще запрещены. Эмиссар докладывал, что «из запрещенных в настоящее время партий и профсоюзов к народному фронту примкнут представители персонально, а позднее, в случае снятия осадного положения, официально присоединятся и сами организации»[370]. Этот план делал само существование осадного положения бессмысленным — предвыборный блок с участием видных либералов и социалистов возник бы неизбежно. Уже в январе с инициативой создания фронта готовы были выступить видный сторонник Кабальеро А. дель Варго, писатель А. Мачадо, депутат-федералист Ф. Рокка. 20 января состоялась беседа с полномочным представителем ИСРП, который был удовлетворен, что инициаторами переговоров выступили не коммунисты, а Амстердам-Плейель. К 22 января были подготовлены лозунги нового блока: борьба против реакции, снятие осадного положения, защита демократии и парламентских свобод, освобождение политзаключенных, ликвидация трибуналов, отмена смертных приговоров и защита мира. Поскольку дело взяли в свои руки либералы и пацифисты (хотя и прокоммунистические), тема прав человека пока подмяла социально-экономическую проблематику. Лишь позднее, когда в «Народный блок» войдут социалисты и коммунисты, в программу будет добавлена аграрная реформа и набор социальных предложений по французскому образцу. Но выработка программы будет сложным процессом. Еще в марте Коминтерн рекомендовал в Испании блок социалистов и коммунистов с возможным подключением анархистов. Такой «Народный фронт» должен был «идти по большевистскому пути» и бороться за «контроль советов над производством»[371]. После объединения в блоке широкого спектра партий от либеральных республиканцев до коммунистов (но без анархистов) программа сдвинулась в более умеренную сторону, и стала напоминать программу «Народного фронта» во Франции.

Выводы из октябрьских событий сделали и анархисты. Доклад Комитета революционной подготовки на региональной конференции анархистов Барселоны в январе 1935 г. гласил: «Социальная революция не может рассматриваться как смелый удар в стиле государственных переворотов якобинцев без того, чтобы с неизбежностью в результате не разразилась продолжительная гражданская война». Эта война «требует колоссальной подготовки, в которой государство и государственники имеют преимущество. Но в этих условиях анархисты должны готовиться к участию в продолжительной вооруженной борьбе, вызванной не ими»[372].

Однако втянуть анархистов в «Народный фронт» пока не удалось. Они согласились только более активно сотрудничать в рабочих альянсах, придерживаясь той же тактики «фронта снизу», от которой уже начали отходить коммунисты. Посланник «Амстердам-Плейеля» информировал свое руководство в Коминтерне: «Мы рассчитываем, что, втянувшись в ряды единого фронта, анархисты уступят натиску других элементов и в дальнейшем примкнут также к народному фронту»[373]. В целом этот расчет оказался верным.

4 января 1936 г. были назначены новые выборы, что означало окончание режима осадного положения. К началу 1936 г. левым партиям удалось восстановить свое влияние. 15 января 1936 г. социалисты, коммунисты, ПОУМ, республиканцы и каталонские и баскские националисты, а также ряд других организаций подписали соглашение о создании Народного блока (в дальнейшем известного как Народный фронт).

Но совместный электорат Народного фронта был примерно равен электорату правых. Все решали голоса сторонников анархо-синдикалистов, влияние которых продолжало расти. После некоторых колебаний лидеры НКТ сняли запрет для своих организаций на участие в выборах. Победа правых была хуже, чем победа «Народного фронта», и из двух зол анархо-синдикалисты выбрали второе.

Фактический отказ НКТ от «электоральной стачки» привел к тому, что левые получили на сотни тысяч голосов больше, чем в 1933 г. Это был решающий фактор победы «Народного фронта». «Если поутру 16 февраля политические обозреватели, оценивая активность участия в выборах, могли полагать, что Народный фронт будет побежден, то в полдень массовое прибытие на все избирательные пункты колонн анархо-синдикалистов немало встревожило их… В одиннадцать часов вечера в Мадриде, где уже нельзя было продвигаться ни пешком, ни в трамвае, новость распространилась с быстротой молнии: Народный фронт шел впереди других партий не только в столице Испании, но и в наиболее крупных ее городах. В Барселоне, Бильбао, Севилье охваченные восторгом толпы заполнили улицы. Это был праздник. Праздник без насилия. Но стихийный. Те, кто вопреки кампании запугивания и угроз голосовал за Народный фронт, обнимались, плакали от радости, пели революционные песни, сами еще не веря в собственную победу»[374]. Народный блок завоевал 269 мест из 473. При этом социалисты получили 88 мест, левые республиканцы — 87, коммунисты — 17. Правые получили 205 мест. В мае президентом страны был избран левый либерал Мануэль Асанья.

Были освобождены политзаключенные (более 15 тысяч человек). Ускорилась аграрная реформа, было распределено 700 тыс. га земли. Одновременно в стране нарастали продовольственные трудности в связи с общей неуверенностью крестьян в том, что следует продавать хлеб в условиях начавшейся «смуты». Воспользовавшись фактическим нейтралитетом полиции после прихода к власти левых, вооруженные батраки стали нападать на зажиточных крестьян.

Профсоюзы развернули кампанию наступления на капитал. В феврале-июле произошло 113 всеобщих и 228 местных стачек. Одновременно усилились столкновения между активистами левых и правых движений. В феврале-июле в этих столкновениях погибло 269 человек и 1287 человек было ранено. В ответ на действия правых экстремистов правительство прибегло к арестам. В частности, был арестован лидер фашистской «Испанской фаланги» Х. Примо де Ривера. По отношению к левым правительство сохраняло терпимость, несмотря на то, что в ответ на убийство капитана Кастильо (сторонника «левых») был убит один из лидеров «правых» Сотело, незадолго до этого назвавший себя фашистом. Политическая напряженность и непримиримость нарастала с каждым днем, с каждым шагом обоих лагерей. Это касается как «левых», так и «правых». Начавшийся в стране «хаос», вызванный действиями правых и левых радикалов, вызывал болезненную реакцию традиционалистско-этатистской Испании. Народный фронт воспринимался правыми как готовое рухнуть «прикрытие анархизма и коммунизма». Выступая в парламенте, Х. Роблес говорил: «Страна может жить при монархии и республике, с парламентарной и президентской системой, при коммунизме или фашизме, но страна не может жить при анархии. Сейчас, однако, Испания находится в состоянии анархии. И мы сегодня присутствуем на церемонии похорон демократии»[375].

Накал страстей удивительным образом диссонировал с умеренностью проводившихся правительством преобразований. Массовые настроения искусственно «накручивались», радикализировались идеологической элитой. Возможность победы политических противников рассматривалась как катастрофа, хотя намерения каждой группировки были умереннее ее лозунгов. Свою роль в нарастании конфликта играло воздействие мировой борьбы коммунистического и фашистского тоталитарных лагерей (при пассивности «либерального» Запада), в которой «левые» и «правые» надеялись обрести опору. Все это вело страну к гражданской войне.

Как только победил «Народный фронт», консервативно настроенные генералы стали готовить переворот. Формально во главе заговора стоял живший в Португалии генерал Х. Санхурхо, пытавшийся свергнуть республику еще в 1932 г. Реальное руководство подготовкой осуществлял генерал Э. Мола (псевдоним «директор»). Большую роль играл также подавитель октябрьского восстания Ф. Франко. Уже в марте правительство заметило подозрительные приготовления и провело кадровые перестановки, которые ослабили позиции заговорщиков, но не остановили их конспираций. «Последней каплей» для генералов стало убийство Сотело 13 июля.

17 июля Мола направил своим сторонникам телеграмму «17 в 17. Директор». В пять вечера переворот начался. Восстали части, расквартированные в испанской колонии Марокко. По радио был передан еще один условный сигнал переворота: «Надо всей Испанией голубое небо». 18 июля мятеж распространился на Испанию. Армия брала под контроль ключевые центры испанских городов. Но «голубое небо» распространилось не на всю страну…

Начало мятежа военных 17–18 июля оказалось для правительства неожиданностью и дезорганизовало его работу. Капитан У. Орад де ла Торре вспоминает: «В военном министерстве не было ничего, что стояло бы на месте. Все было в хаосе. Касерес Кирога, премьер министр и военный министр, был в состоянии коллапса, неспособным принимать решения»[376]. 19 июля, после отставки Кироги премьер-министром стал республиканец Х. Хираль.

Однако мятеж оказался неожиданностью только для правительства. Попытка военных положить конец правлению «левых» привела к немедленному контрудару со стороны профсоюзов и социалистических партий, которые только и ждали повода для драки. Они обеспечили мобилизацию общества и добились раздачи оружия народу. Собственно, «левые» ждали только повода для развертывания революционных действий. Центрами сопротивления мятежу стали Мадрид и Барселона.

В течение нескольких часов рабочие Барселоны были вооружены. Это событие имело большое значение, так как решительным образом изменило соотношение сил в Каталонии. Активист НКТ Капдевилья вспоминал: «это был момент, когда власть попала в руки масс. Мы в НКТ не думали делать революцию в это время, мы просто защищали себя, защищали рабочий класс»[377]. Анархо-синдикалисты еще не воспринимали происходящее как социальную революцию, но уже взяли в свои руки реальную власть. В Мадриде власть перешла к социалистам, анархистам и коммунистам, хотя во главе правительства все еще стоял либерал.

Силы мятежников встретили в городах энергичное сопротивление. «Офицеры, командовавшие мятежом, были неспособны что-либо поделать с революционной неортодоксальностью своих противников; второе артиллерийское подразделение, например, было окружено колонной вооруженных рабочих, которые наступали с ружьями, поднятыми вверх, и, с „энергичными словечками“, призывали солдат не стрелять. Затем они убедили войска повернуть оружие против своих офицеров»[378].

Борьба с мятежом сопровождалась актами насилия и вандализма. Вся ненависть, накопившаяся у городских низов к старой Испании, вышла наружу. Бойцы левых движений и просто уголовные элементы убивали офицеров и священников, жгли церкви, которые были символом идеологического деспотизма предыдущих веков. По мнению свидетельницы событий М. Очоа «это были акции протеста, потому что церкви не были в глазах людей тем, чем они должны были быть. Разочарование человека, который верил и любил, и был предан»[379]. Однако центральный собор Барселоны и монастырь Педраблес были сохранены, так как революционеры признали их художественную ценность. Сразу по окончании боев в городе ФАИ принялась бороться против террора с помощью таких, например, воззваний: «если безответственные лица, которые распространяют по Барселоне террор, не остановятся, мы будем расстреливать каждого, кто будет уличен в нарушении прав людей»[380]. Несколько активистов НКТ были расстреляны за самочинные расправы. Самочинные расстрелы и убийства к августу прекратились. Зато в это время набирал силу франкистский террор. «К стенке» ставили не только сторонников социализма или анархизма, но даже и людей, известных как республиканцы. Франкистами был расстрелян известный поэт Ф. Гарсиа Лорка. Общее количество жертв террора оценивается по-разному. Скорее всего, речь может идти о десятках тысяч людей с каждой из сторон.

К 20 июля стало ясно, что на большей части территории страны вооруженный народ смог блокировать и разгромить мятежные части. Восставшая часть армии и отряды фалангистов не могли обеспечить военный перевес над многочисленной милицией «левых». Основные силы мятежников были блокированы республиканским флотом в Марокко. В Испании оставалось два небольших очага мятежа. В разгар событий в авиакатастрофе погиб Санхурхо. Казалось, попытка переворота кончится полным провалом. Командование мятежниками взял на себя генерал Франко.

Советник немецкого посольства в Мадриде Швендеман сообщал 23 июля: «Развитие обстановки в начале мятежа… отчетливо свидетельствует о растущей силе и успехах правительства и о застое и развале у мятежников»[381]. 25 июля Гитлера достигло письмо Франко с мольбой о поддержке. Германия и Италия протянули руку помощи мятежникам в этот критический для них момент. 28 июля транспортные самолеты стали перебрасывать мятежные войска из Марокко в Испанию. В 1936 г. Германия поставила мятежникам 173 самолета, Италия — 114. Вскоре стали прибывать боеприпасы, инструктора. Германия вмешалась в борьбу непосредственно, направив в зону конфликта военно-воздушный легион «Кондор». Италия «не препятствовала» отправке «добровольцев» — около 70 тыс. человек, организованных в полки и дивизии. Для Гитлера гражданская война в Испании была настоящей дипломатической находкой. Сотрудничество в Испании помогало Германии окончательно перетянуть Муссолини на свою сторону. Для дуче Франко был идейным братом. Гитлер относился к ситуации более цинично и высказывался за затягивание войны — чем дольше она будет длиться, тем большее раздражение Великобритании и Франции будет вызывать итальянское вмешательство. Сама Германия действовала осторожнее, ограничиваясь посылкой авиации, инструкторов и финансированием каудильо. Франко понимал, что если Италия — реальный союзник, то Гитлер играл на европейских противоречиях, стремясь затянуть испанскую трагедию. Во время Второй мировой войны Франко отплатит Гитлеру той же монетой, уклонившись от прямого участия в войне.

Помощь стран «Оси» помогла франкистам оправиться от первого удара, полученного в июльские дни. И тут стало ясно, что республиканская милиция, превосходившая армию в условиях локального противоборства в городах, не может вести наступательную войну. Попытка наступления синдикалистов на Сарагосу не удалась. Здесь фронт стабилизировался. В других регионах, где милиционная система не опиралась на прочную синдикалистскую структуру в тылу, милиция не могла организовать и достаточного сопротивления фронтальному наступлению армии.

Страна раскололась надвое. Франко поддержала консервативная Испания, живущая католическими традициями, мечтавшая о возвращении средневекового могущества страны и с благожелательным интересом наблюдавшая преобразования в Италии и Германии.

Франко быстро нашел не только военную, но и политическую опору в лице консерваторов СЭДА, карлистов (сторонников монархии, но только не той ветви Бурбонов, что правила до 1931 г.) и особенно — фашистской «Фаланги и ХОНС». Эта организация была ценна не только разветвленной полувоенной структурой, не только фашистской идеологией, помогавшей заручиться поддержкой фашистских режимов, но и тем, что лидер «Фаланги» А. Примо де Ривера незадолго до начала гражданской войны был арестован за незаконное хранение оружия, и с началом мятежа расстрелян в мадридской тюрьме. Теперь Франко мог сам возглавить организацию. Но в то же время он стремился оставаться «отцом нации» и, со временем, восстановителем монархии.

Другая Испания поддерживала законное правительство республики. Вокруг него объединились сторонники перемен, преодоления средневековой отсталости, модернизации страны. Однако согласие заканчивалось на уровне общих лозунгов и необходимости сражаться против мятежников.

Военная промышленность Испании (оружейные мастерские Астурии и Каталонии) была слабо развита, современное оружие можно было только купить за границей. Испания запросила дружескую Францию о возможностях закупки вооружений. Блюм ответил согласием — почему бы нет, подавление мятежа — внутреннее дело Испании. Но тут о первой же поставке оружия из Франции в Испанию стало известно прессе, и партнер по коалиции Даладье устроил Блюму скандал. Блюм втягивает Францию в чужую войну. А Франция узнала, что конфликт не носит сугубо внутреннего характера. Казалось бы, нужно было возмутиться и усилить поддержку Испании, которая по сути оказалась жертвой агрессии. Но так не хотелось ссориться с Италией, которая все отчетливее уплывала из «Антанты», обострять и без того натянутые отношения с Гитлером, тратить остатки бюджета на укрепление обороны. Тогда Франция обратилась ко всем заинтересованным странам, включая Германию, Италию, СССР и США, с предложением организовать режим «невмешательства» в испанские дела, полностью исключив поставку в этот очаг конфликта военных материалов. Получив предложение Франции о невмешательстве, заместитель наркома иностранных дел Н. Крестинский советовал Сталину: «Мы не можем не дать положительный, или дать уклончивый ответ, потому что это будет использовано немцами и итальянцами, которые этим нашим ответом будут оправдывать свою дальнейшую помощь повстанцам»[382].

9 сентября 1936 г. был создан Международный комитет по невмешательству, в который вошло 27 государств. Первоначально в него вступили также Германия, Италия и СССР. Советскому Союзу и Испанской республике казалось, что если фашистские страны не будут помогать Франко, республиканцы справятся с мятежом.

Однако всерьез «невмешательство» собирались выполнять только либеральные режимы, особенно Франция, перепуганная близостью к ее границам войны и революции. СССР способствовал закупкам оружия Испанской республикой через Чехословакию и Мексику. Германия и Италия перебрасывали военные материалы и даже войска через Португалию. Португальский диктатор Салазар активно поддерживал Франко, и проконтролировать переброску «нелегальных грузов» через португальско-испанскую границу было практически невозможно.

Советский Союз был далеко, а Италия — близко. Транзит грузов из Германии и Италии в Португалию и дальше к Франко шел гораздо интенсивнее, чем полулегальные поставки, организованные СССР. В результате Франко получил очевидную выгоду от политики «невмешательства».

В августе-сентябре два очага мятежа соединились, пали Касерес и Талавера, и Франко начал наступление на Мадрид.

24 октября 1936 г. СССР заявил, что не может считать себя «связанным соглашением о невмешательстве в большей мере, чем любой из участников». Соглашение превратилось «в ширму, прикрывающую военную помощь мятежникам», и СССР будет считать себя свободным от обязательств, если немедленно не прекратится помощь Франко со стороны Германии и Италии[383]. Первый пароход с советским оружием прибыл в Испанию 14 октября (десятью днями ранее советское оружие привез испанский пароход). С этого времени СССР, Германия и Италия вмешивались в конфликт в Испании практически открыто. В Испанию прибывали добровольцы левых взглядов со всего мира, которые вступали в интернациональные бригады, сражавшиеся против франкистов.

Вскоре в Испанию стали прибывать советские военные специалисты, а также сотрудники НКВД. Всего в Испании присутствовало около 3 тысяч советских граждан. СССР поставил республике 806 самолетов, 362 танка, 120 бронемашин, 1555 орудий, 500000 винтовок. Впрочем, Сталин предпочитал вести беспроигрышную игру. Поставки советского оружия оплачивались за счет золотого запаса Испании. 510 тонн испанского золота прибыло в Одессу 5 ноября 1936 г. Этот запас был исчерпан только к концу 1938 г., и лишь последние, уже нерегулярные поставки были произведены «в кредит». Однако, продавая оружие Республике, коммунисты сохраняли контроль над его использованием. Так, техника не поставлялась в северо-восточные районы, чтобы не способствовать успехам анархистов и «троцкистов», которые пользовались там влиянием. Угроза прекращения советских поставок была важным козырем в борьбе коммунистов за ключевые посты в силовых структурах Республики.

Но поставки по морю были связаны с большим риском, так как итальянцы развернули в Средиземном море подводную войну. 14 декабря 1936 г. фашистами был потоплен пароход «Комсомол». Только 14 сентября 1937 г. СССР добился подписания Нионского соглашения против пиратства в море, которое позволяло топить подводные лодки итальянцев. Однако сделать это было нелегко — ведь у СССР не было баз в этом регионе. Создать базу на территории Испании Сталин не решился, чтобы окончательно не оттолкнуть Францию советской угрозой в непосредственной близости от Марселя. Сухопутные поставки проводились полулегально, а затем и вовсе были перекрыты французами. «Невмешательство», став новым направлением «умиротворения», обеспечило фашистам перевес в снабжении своего союзника в Испании. Это стало одним из ключевых факторов, предопределивших поражение Народного фронта — и в Испании, и в целом в Европе.

Начало гражданской войны, всеобщее вооружение активных граждан в Республике, привели к началу уже не просто политической, а глубокой социальной революции. Некоторое время Республика была открыта любому социальному творчеству снизу, созданию именно таких порядков, какие по нраву большинству жителей.

Теперь каждая партия и профсоюз имели свои вооруженные формирования. В июле во многих регионах страны возникли местные центры власти — Центральный комитет антифашистской милиции Каталонии, правительство Страны Басков, Совет Астурии и Леона, Арагонский Совет, Хунта Сантандера и др. В эти органы входили представители партий Народного фронта и анархисты. Советы и хунты пользовались широчайшей автономией. Особенное значение среди этих автономных районов играла Каталония, где было сосредоточено около 70 % промышленного потенциала республиканской зоны. Колонны каталонских анархо-синдикалистов заняли большую часть провинции Арагон, где был создан Арагонский совет (первоначально — совет обороны, то есть военный, а не административный орган) во главе с Х. Аскасо. Арагонцы вдохновлялись опытом Махновского движения.

Вождем движения здесь был Б. Дуррути.

Буэнавентура Дуррути, один из лидеров испанских анархистов. Родился в 1896 г. Был рабочим металлистом. Вступил в НКТ. После того, как нанятые предпринимателями наемные убийцы стали уничтожать профсоюзных лидеров, Дуррути создал свою боевую организацию. Успешные действия анархистских «робин гудов» принесли Дуррути славу неуловимого борца за народное счастье. Он был приговорен к смертной казни и эмигрировал во Францию. После свержения монархии Дуррути вернулся в Испанию и объявил о продолжении борьбы с государством — на этот раз республиканским. Участвовал в организации рабочих волнений, за что арестовывался уже республиканским властями. После начала военного мятежа Дуррути возглавил разгром мятежников в Барселоне, а затем развернул наступление на Сарагоссу.

Если верить М. Кольцову, особые надежды анархистский вождь связывал со взятием Сарагосы: «Я войду с Сарогосу первым, провозглашу там свободную коммуну. Мы не будем подчиняться ни Мадриду, ни Барселоне, ни Асанье, ни Хиралю, ни Компанису, ни Казановасу. Хотят — пусть живут с нами в мире, не хотят — мы пойдем на Мадрид… Мы покажем вам, большевикам, русским и испанским, как надо делать революцию, как доводить ее до конца»[384]. Но в августе стало ясно, что Дуррути не собирается воевать с Мадридом и тем более с Каталонией. Он приложил усилия к тому, чтобы Арагон стал признанной правительством автономной территорией. После бурных споров анархисты решили поддержать Республику в борьбе против фашизма[385].

Дезорганизация государственной машины была общим следствием революции на всей территории Испании, и притом весьма долгосрочным. Даже в октябре А. Марти сетовал: «Государственный аппарат либо уничтожен, либо парализован. В лучшем случае он не пользуется никаким авторитетом»[386].

Это резкое ослабление государства на фоне мирового возвышения бюрократии кажется зигзагом истории — что то вроде большевистской поддержки советов с последующим превращением их в фасад диктатуры. Действительно, Российская и Испанская революция начинали развиваться похожими путями. Но испанский большевизм вызревал медленнее, и это дало дорогу той социальной альтернативе, связанной с самоуправлением, которую большевизм задушил в России. Само появление некапиталистической системы, которая была основана на принципах самоуправления, а не государственного управления очень важно. Оно показывает, что в словосочетании «социальное государство» ключевым является первое слово. Социальные преобразования, порожденные коллапсом стихийного капитализма, могли проводиться с помощью усиления государства — по-американски, немецки, итальянски и советски. А могли — путем усиления структур саморегулирования общества, таких как профсоюзы, органы территориального самоуправления, демократические общественные движения. Одним словом, по-испански.

По инициативе анархо-синдикалистов и при активном участии левых социалистов (кабальеристов) рабочие стали захватывать предприятия, а крестьяне — землю. Крестьяне объединялись в коллективы и начали трудиться совместно. Испанская «коллективизация» отличалась от советской тем, что в большинстве случаев проводилась добровольно. Рабочие создали демократически избранные органы самоуправления на предприятиях, которые наладили производство. Рабочие чувствовали себя хозяевами своих фабрик и поэтому трудились самоотверженно. Коллективы, связанные между собой через профсоюзы, организовывали производство. Крестьяне брали землю помещиков и начинали работать на ней сообща. Все это делось без принуждения сверху. Организации работников брали власть в своих регионах. Демократия получила опору в производственном самоуправлении[387].

С началом войны возросло влияние радикальных организаций — КПИ и НКТ, численность которых к середине 1937 г. возросла соответственно до 250 тысяч и миллиона членов.

Координация действий революционных сил, а значит и вооруженных формирований, была организована плохо. Франко приближался к Мадриду. Для того, чтобы как-то объединить многочисленные общественные организации, развернувшиеся в Республике, нужно было менять правительство.

Поскольку Кортесы не отражали фактической расстановки сил (анархо-синдикалисты в них вообще не были представлены), правительство отныне формировалось с опорой на левые организации, пользующиеся реальным влиянием. 4 октября 1936 г. правительство возглавил левый социалист Ф. Ларго Кабальеро. Ему удалось «втянуть» в систему власти все влиятельные силы страны, включая коммунистов и анархо-синдикалистов (что для них было совсем непривычным, учитывая, что предложенные ими преобразования должны были со временем привести к ликвидации государства и замене его самоуправлением). Но без согласования важнейших решений с анархистами нельзя было организовать оборону. В то же время, выступая на заседании секретариата ИККИ, А. Марти утверждал: «влияние анархистов имеет решающее значение для всей страны и даже для Мадрида, где находится правительство… Борьба с ними перед лицом фашизма — это конец. Значит, не нужно останавливаться перед тем, чтобы уступить им кое в чем, а после победы мы с ними посчитаемся, тем более, что после победы мы будем иметь сильную армию»[388]. Надежды Марти оправдались лишь частично — войдя в систему власти, анархисты продолжали проводить те же преобразования, что и раньше, и остро критиковать коммунистов за стремление остановить социальную революцию. Решающее столкновение между коммунистами и анархо-синдикалистами произошло «до победы» и уменьшило шансы на нее.

Много лет спустя участник этих событий рабочий-коммунист Н. Хулиан говорил корреспонденту: «Вы не представляете, как быстро массы могут организовать сами себя»[389]. Волна захватов предприятий рабочими сделала профсоюзы хозяевами экономики. В промышленном ядре республиканской Испании и в целом по стране экономическое влияние НКТ было доминирующим. Эмиссар Коминтерна А. Марти признавал: «Анархисты держат под своим контролем прямо или косвенно всю основную промышленность и сельское хозяйство страны»[390]. Развернулся процесс реорганизации экономики на новых началах не только в Каталонии, но и по всей Испании. Ларго Кабальеро поддержал синдикализацию хозяйства. Левые социалисты отвечали коммунистам: «Мы берем пример с Каталонии». Коммунисты требовали отложить вопрос о собственности на предприятия, так как в тех условиях у них не было шанса добиться широкомасштабной национализации. Анархо-синдикалистские реформы в большей степени отвечали настроениям рабочих. 24 октября 1936 г. генералидад Каталонии декретировал коллективизацию большей части промышленности региона, закрепив существующее положение. Поскольку коллективизация вышла за пределы контролировавшихся анархо-синдикалистами районов Каталонии и Арагона, центральное правительство также подтвердило законность коллективизации.

Между городами и деревнями с помощью профсоюзов была налажена торговля и безденежный продуктообмен. Крестьяне посылали продовольствие горожанам и солдатам бесплатно, а рабочие крестьянам также бесплатно отправляли произведенные ими одежду и орудия труда. Эти отношения держались на энтузиазме трудящихся, которые впервые в своей жизни почувствовали, что их никто не угнетает. Первые месяцы войны и социальной революции породили огромный энтузиазм республиканцев. Казалось, вот-вот наступит победа и новая счастливая жизнь.

Побывавший в Барселоне в декабре 1936 г. Д. Оруэлл писал: «Впервые я был в городе, где рабочий класс был „в седле“. Практически любое здание любого размера было захвачено рабочими и украшено красными флагами или черно-красными флагами анархистов… Церкви здесь и там были систематически разрушаемы группами рабочих. Каждый магазин и кафе имели надпись, сообщавшую, что они коллективизированы… Официанты и продавцы смотрели вам в глаза и обращались к вам как к равному. Холопские и даже церемониальные формы речи на время исчезли. Никто не говорил „Дон“ или „Сеньор“. Каждый обращался к каждому „товарищ“ и „ты“, и говорил „привет“ вместо „добрый день“… Человеческие существа старались чувствовать себя как человеческие существа, а не зубцы в капиталистической машине»[391].

Несмотря на тяжелую экономическую ситуацию, вызванную войной и расколом страны, коллективизированная промышленность не допустила резкого падения производства. С июля по декабрь 1936 г. производство промышленности Каталонии упало на 29 % и стабилизировалось до июня 1937 г. (когда началось разрушение синдикалистской системы военно-политическими методами). Металлообработка и машиностроение, от которых зависело поступление на фронт отечественных вооружений, росли до апреля 1937 г., то есть именно в период лидерства анархо-синдикалистов в регионе.

Особое значение имело военное производство, особенно, если учесть, что до войны современное оружие в республиканской зоне практически не производилось. В Каталонии было налажено массовое производство стрелкового оружия, патронов и даже броневиков. В феврале 1937 г. производилось 500000 ружейных магазинов в день. В Барселоне производились даже танки, впрочем, несовершенные.

Постепенно создавалась система общего экономического регулирования, в которую входили предприятия разных форм собственности и владения. 11 августа был создан Экономический совет Каталонии, состоявший из представителей отраслей. В нем доминировали синдикаты (профсоюзы).

В октябре 1936 г. была создана новая надстройка — Генеральный индустриальный совет, в который вошли представители профсоюзов, Экономического совета, совета предприятий и каталонского генералидада. При Генсовете были созданы фонды. 50 % прибыли предприятий шло в фонд торгово-промышленного кредитования, 20 % — в резервный фонд, 15 % — на социальные программы коллективов и 15 % распределялись по решению рабочих собраний. На крупнейших предприятиях назначение директора должно было быть одобрено Экономическим советом. Совет предприятий и Генеральный индустриальный совет планировали производство с целью добиться его максимальной социальной эффективности и ограничения конкуренции. Генеральный совет также обеспечивал связь с внешними рынками, взаимодействуя здесь с правительством Испании. В случае если какой-либо из субъектов этой системы выступал против решения Генерального индустриального совета, он мог апеллировать к советнику по экономике генералидада. Таким образом, экономическая система регулировалась органами, представлявшими как производственные, так и государственные интересы. Система регулирования экономики в Испании создавалась на более демократических основах, чем в США.

Цены контролировались НКТ, а в обмене между синдикатами деньги вообще не употреблялись. Благодаря существованию разветвленной сети синдикатов удалось организовать бартерный обмен между отраслями и между городом и деревней.

Коллективизация опиралась на революционный земельный передел, вызванный массовым бегством помещиков из республиканской зоны. «Брошенные» латифундии конфисковывались. После начала гражданской войны по декрету 7 октября 1936 г. были конфискованы земли мятежников — 5,5 млн. га.

Сельская коллективизация началась спонтанно и была поддержана НКТ, ФАИ и ВСТ. В руках коллективов находилось около 9 миллионов акров земли. Большинством коллективов руководили анархисты. Но около 800 хозяйств из примерно 2500 находились под контролем социалистов. При этом социалисты присутствовали в органах самоуправления большинства коллективов. Костяк движения располагался в Арагоне (около 450 коллективов), но движение охватывало провинции, в которых анархисты не были у власти (Андалузия, Кастилия, Левант). Четыре пятых коллективов находились там. В Леванте, например, в коллективы объединились около 40 % крестьян. Даже в Арагоне коллективизация не была тотальной — в коллективы вошло около 70 % населения провинции. Это значит, что коллективизация почти во всех случаях была делом добровольным, хотя иногда на «единоличников» оказывалось моральное давление большинства, которое заставляло их присоединяться к коллективу, чтобы быть «как все».

Анархо-синдикалистам удалось создать относительно эффективно функционирующую и относительно демократическую социальную систему (насколько это возможно в условиях гражданской войны). В условиях перехода к индустриально-этакратическому обществу она не могла существовать без частичного огосударствливания. Однако в Испании оно опиралось на почву производственной и общественной демократии. По словам Р. Фрезера, «несмотря на ошибки на практике, декрет о коллективизации (в Каталонии распространено мнение, что он повлиял и на послевоенный югославский эксперимент) остается революционным памятником промышленного самоуправления. Несмотря на большие трудности, включая ожесточенную междоусобную политическую борьбу, рабочий класс Каталонии сохранил коллективизированное производство на протяжении тридцати месяцев войны»[392]. Эффективность коллективизированного производства можно оценивать по-разному, но, по замечанию В. Ричардса, «еще никто из критиков не сообщил, что кто-то умер от голода»[393]. Зато после свертывания анархо-социалистических реформ голод начался уже на следующий год и с особой силой проявился при франкистах.

В условиях затяжной гражданской войны было неизбежно усиление авторитарных тенденций в Испании в целом и в синдикалистском движении в частности. Но анархо-синдикалистская и лево-социалистическая идеология смягчала уровень авторитаризма. Анархо-синдикалистский эксперимент в Испании представлял собой демократическую и социалистическую альтернативу как коммунизму, так и фашизму.

В череде событий мировой истории 30-х гг., когда узкая каста политических лидеров решала судьбы миллионов людей, события в Испании отличаются тем, что история делалась «снизу», и простые люди дерзнули обустраивать свою жизнь по-своему, и сопротивляться приказам «начальств». Поэтому, несмотря на всю кровь и грязь, которой в истории Испанской республики тоже хватало, ее лидеры всерьез считались с волей «низов». Это редко случается и дорогого стоит.

Вольная и оптимистичная обстановка в тылу не соответствовала положению на фронте. Франко стремительно наступал на Мадрид.

Генералитет республики при поддержке правых социалистов и коммунистов выступал за создание традиционной кадровой армии, а анархо-синдикалисты и левые социалисты — за милиционную организацию войск, в которой присутствуют начала самоуправления и демократии. По мнению Дуррути вообще следовало развернуть массовую партизанскую войну в тылу франкистов, создать несколько «махновских» армий и активно снабжать их оружием и боеприпасами. Эти планы привели в ужас не только оставшихся верных республике генералов, но и коммунистов. Тратить и без того недостающие боеприпасы и оружие на каких-то партизан, вместо того, чтобы укреплять линию фронта, казалось безумием. Однако франкисты изначально имели преимущество над республиканцами в дисциплине, а республиканцы — в инициативности бойцов. Перенесение центра тяжести на партизанскую войну в тылу Франко могло дать «ассиметричный ответ» и на техническое преимущество фашистов, и на лучшую подготовку офицерских кадров Франко. Но свою роль в отказе от партизанской стратегии сыграли политические мотивы. Военное руководство и без того не доверяло возникшей в Арагоне и Каталонии «махновщине», чтобы создать еще несколько неконтролируемых партизанских зон и тратить на них ресурсы. В результате шанс кардинально изменить ход войны был упущен. Уместно напомнить, что уже после падения республики, без опоры на свободную от франкистов территорию страны, в Испании развернулась партизанская война, которая активно продолжалась до 1948 г.

Несмотря на то, что преимущество было отдано ведению фронтовых операций, споры о наилучшей организации революционной армии продолжались. Конкурентом строго иерархической армии традиционного образца выступила вооруженная милиция. Она возникла в первые дни войны как реакция на мятеж. Милиционные формирования выступили на фронт, когда регулярных частей у республики почти не было. Не настала ли пора реорганизовать армию «как у франкистов»? Но анархисты возражали — милиция, опирающаяся на сеть самоуправления в тылу, хорошо держит фронт. А переиграть франкистов на поле военных действий регулярных армий не удастся.

Пытаясь доказать тезис о низкой боеспособности синдикалистских формирований, один из лидеров коммунистов Д. Ибаррури писала: «Арагонский фронт оставался неподвижным на протяжении многих месяцев»[394]. Но на протяжении тех же месяцев остальные фронты отступали. Несмотря на отсутствие у анархо-синдикалистов тяжелых вооружений (а без них наступление было невозможным), прочность Арагонского фронта была достаточной, чтобы не отступать. Этот фронт прикрывал промышленную Каталонию и аграрный Арагон, что не только обеспечило экономическую базу республики и надежное прикрытие правительству, но и позволило отправить под Мадрид трехтысячную анархо-синдикалистскую дивизию под командованием Б. Дуррути (через несколько дней после прибытия сюда он погиб). Анархистская милиция сражалась практически на всех фронтах республики. Высокие боевые качества бойцов-синдикалистов вынуждена была признать и сама Ибаррури. Профессиональный военный полковник Х. де ла Бераса так оценивал анархо-синдикалистскую милицию: «С военной точки зрения — это хаос, но это хаос, который работает»[395].

Боеспособность милиции поддерживало также осознание справедливости существовавших в ней отношений. Д. Оруэлл писал о своих впечатлениях от службы в милиции: «Для испанских милиционеров, пока они существовали, существовал и некий микрокосм бесклассового общества. В этом сообществе не было никого, кто действовал бы из-под палки. Когда был недостаток всего, но не было привилегий и чинопочитания, каждый получал, возможно, грубый прообраз того, как будут выглядеть начальные стадии социализма»[396].

Вторым решающим испытанием после июля 1936 г. для милиции стали бои за Мадрид. Падение столицы могло иметь катастрофические военные, моральные и политические последствия для республики. Однако темпы наступления франкистов на Мадрид были столь велики, что падение столицы казалось неизбежным. 6 ноября командующий обороной Мадрида генерал Миаха получил разрешение оставить столицу. Построенная по милиционному принципу республиканская армия, терпевшая неудачи в войне фронтов, в крупном индустриальном центре оказалась непобедимой. Здесь «запускался» тот же механизм восстания, который помог разгромить мятежников в крупных городах в июле 1936 г. Милиция закрепилась на улицах Мадрида и немедленно обросла местными жителями, снабжавшими ее к тому же всем необходимым: «Водители трамваев, сталкиваясь лицом к лицу с противником, превращали вагоны в баррикады, брали винтовки у раненых или убитых солдат, а часто просто кирки и лопаты — любое орудие, которым можно было убивать фашистов. То же самое делали парикмахеры, официанты, служащие. Все!.. Женщины, захватив кофе, коньяк и другие продукты, отправлялись на передовую, чтобы подкрепить ополченцев. Они говорили бойцам самые нежные и самые жестокие слова. Они обнимали храбрых и насмехались над теми, кто колебался… Каждый квартал города возводил свои оборонительные сооружения»[397]. В этот решающий момент в город прибыла дивизия Дуррути и две интернациональные бригады. В итоге франкисты были остановлены.

События в Мадриде подтвердили необходимость сочетания кадровых и милиционных форм военного строительства. В 1936 — первой половине 1937 гг. республиканцы сочетали регулярные и милиционные системы. Все формирования милиции были объявлены регулярными частями и должны были подчиняться общей дисциплине, но по своей внутренней структуре часть из них, особенно в зоне влияния анархистов, сохраняла начала «военной демократии» (выборность командиров, обсуждение с бойцами плана боя, политические дискуссии и др.). Это сочетание не уберегло республиканцев от поражения под Малагой в феврале, но позволило одержать победы под Гвадалахарой и Харамой в марте 1937 г.

Сравнение этого периода войны с последующим, когда «регулярная армия» станет преобладать на фронте республики, показывает, что смешанная форма имела свои преимущества. Борьба шла с переменным успехом, в то время как в 1938 г. наступит период поражений.

Военные разногласия были отражением все более острой социально-политической борьбы в республиканском лагере, принципиальных противоречий по поводу того, как строить новое общество и государство: сверху или снизу.

КПИ выступала за установление режима, подобного тому, который существовал в СССР. Но советский тоталитарный режим выдавался за образец демократии: «вся Испания никогда не забудет братских слов великого Сталина — отца советской демократии, обращенных к испанскому народу»,[398] — писала Д. Ибаррури.

Анархо-синдикалисты резко критиковали авторитарное вмешательство СССР в дела республики и проводников этого влияния — коммунистов. Выступая на массовом митинге, министр-синдикалист Лопес говорил: «Имеется одна партия, которая хочет монополизировать революцию. Если эта партия будет продолжать свою линию, мы решили ее раздавить. В Мадриде находится иностранный посол, вмешивающийся в испанские дела. Мы его предупреждаем, что испанские дела касаются лишь испанцев»[399]. Но испанские дела уже давно не касались только испанцев. В них участвовали не только итальянцы и русские, но даже американцы и шведы, приехавшие на поле боя. Влиятельные лидеры НКТ Гарсиа Оливер и Дуррути выступали за единство с коммунистами, без которого не победить франкизм. Тем не менее и эти лидеры не были «друзьями СССР». В сентябре 1936 г. Дуррути резко высказался против ориентации на «фашистское варварство Сталина»[400]. Давление противников сотрудничества с коммунистами в НКТ было сильным. Оливер говорил М. Кольцову: «Анархисты отдали и готовы дальше отдавать жизнь революции. Больше, чем жизнь — они готовы даже сотрудничать с буржуазным антифашистским правительством. Ему, Оливеру, трудно убеждать в этом анархистскую массу, но и он, и его товарищи делают все, чтобы дисциплинировать ее, поставить ее под руководство всего Народного фронта: и это удается, ведь его, Оливера, уже обвиняли на митингах в соглашательстве, и в измене анархистским принципам. Пусть коммунисты учтут все это и не слишком натягивают струну. Коммунисты чересчур прибирают к рукам власть»[401].

Первоначально коммунисты относительно терпимо относились к анархистским выпадам. Один из лидеров КПИ Кодовилья докладывал секретариату ИККИ: «С точки зрения политической есть тоже различные группы, например, Дуррути, Гарсиа Оливер, которые честно дерутся, чтобы через анархию установить коммунизм в Испании… Они говорят (в обращении к трудящимся СССР — А. Ш.): „вы произвели свой эксперимент, дайте теперь нам произвести свой опыт, мы покажем Вам, что мы установим анархический коммунизм, не пойдя путем России“. Эти менее опасны, ибо в ряде проблем они, несмотря на свои анархистские утопии, занимают позицию, очень близкую к нашей. По крайней мере они дерутся»[402].

Влияние КПИ быстро росло. У них было все, что так нравится революционным массам: и радикализм, и приверженность авторитарному руководству, которое представлялось как дисциплина и «реализм» (в сравнении с анархистами). В ряды КПИ шли политически активные радикально настроенные революционеры, которых не устраивала теория анархо-синдикализма. Организованность и деловитость партии импонировала сторонникам «порядка».

С самого начала гражданской войны коммунисты понимали, что основная сила, способная противостоять им в республиканском лагере — это анархо-синдикализм. Выступая в октябре на секретариате ИККИ, А. Марти говорил: «Налицо только две силы: анархисты и коммунисты. Социалисты отошли на задний план вследствие внутренних раздоров и не способны взять в свои руки инициативу. В общем, анархистские профсоюзы пользуются не меньшим влиянием, чем профсоюз Кабальеро»[403]. Несмотря на то, что влияние лидеров и структур ИСРП было все еще велико, в главном Марти был прав — за каждой из фракций социалистов стояла более решительная сила с ясной концепцией революции. Республика могла двигаться по двум расходящимся направлениям — анархо-социалистическому или коммунистическому.

В Испании коммунисты решились сделать следующих шаг в своей новой стратегии Народного фронта — начать захват власти без изменения внешних парламентских форм государства. Страны Запада не могли спокойно смотреть, как рядом с ними усиливается влияние коммунистической державы. Сталин пытался успокоить их, демонстрируя в Испании умеренность коммунистической политики.

Отказ коммунистов от поддержки создания советов в Испании имел и другую причину — влияние компартии среди населения все еще было слабым. Еще 23 июля 1936 г., выступая на секретариате ИККИ, Г. Димитров сказал: «Нельзя ставить на данном этапе задачу создания Советов и стараться установить диктатуру пролетариата в Испании… Когда наши позиции укрепятся, мы сможем пойти дальше»[404]. Поддержка советов в условиях растущей революционной волны привело бы к тому, что коммунисты оказались бы в этих органах в заведомом меньшинстве. Захват государственного и военного аппарата давал более надежные шансы на победу — как в 20-е гг. в Китае. Поэтому лидеры Коминтерна стали высказываться в таком духе, который еще недавно ими же осуждался как «правый оппортунизм». Так, Димитров заявил, что в случае победы в Испании установится республика, которая «будет особым государством с подлинной народной демократией. Это еще не будет советское государство, но государство антифашистское, левое с участием подлинной левой части буржуазии»[405]. А ведь еще недавно никакие переходные формы государства на пути к социализму Коминтерном не допускались. Теперь в Испании отрабатывался вариант прихода к власти коммунистов в условиях сохранения парламентских институтов. Впоследствии он будет успешно воплощен в жизнь в Восточной Европе[406]. В письме к Ларго Кабальеро от 21 декабря 1936 г. руководители ВКП(б) отмечали: «Вполне возможно, что парламентский путь окажется более действенным средством революционного развития в Испании, чем в России»[407].

Это направление «революционного развития» предполагало укрепление влияния коммунистов в аппарате власти (прежде всего в армии и силовых ведомствах) и привлечение к сотрудничеству с КПИ части социалистов и либералов, готовых ориентироваться на Москву. Это (учитывая слабость либеральных партий) обеспечивало переход под контроль коммунистов системы власти Испанской республики, но только при условии, что общественные организации, особенно профсоюзы и советы, будут лишены реальной власти, которую они получили в ходе революции.

Такой курс, предусматривавший сплочение вокруг КПИ единой «партии порядка», требовал от коммунистов гораздо большей умеренности, чем прежде. Такая позиция сделала их союзниками правых социалистов и либералов-республиканцев. Началось сближение компартии с президентом Асаньей, что будет иметь далеко идущие последствия.

Курс коммунистов на централизацию и милитаризацию общества диаметрально противостоял анархистской ориентации на укрепление общественного самоуправления, а отказ КПИ от социальных реформ до конца войны — уверенность НКТ в том, что именно эти революционные преобразования обеспечат левым силам поддержку населения, необходимую для того, чтобы выиграть войну. «Пролетариат не может и не должен прерывать начавшийся процесс революции, который сейчас является гарантией успеха в войне против фашизма…»[408] — говорится в документах НКТ. Анархисты считали, что в случае отказа от глубоких преобразований массы не будут понимать, за что они сражаются.

Коммунисты сделали ставку на армию. К весне 1937 г. проникновение коммунистов в армию (особенно в ее политическое руководство) стало очень заметным. В вооруженные силы было направлено 296 тысяч членов КПИ, попросившейся в Коминтерн Объединенной социалистической партии Каталонии (ОСПК) и прокоммунистической «Объединенной социалистической молодежи» (ОСМ) из 349 тысяч состава этих организаций. Коммунистами был создан 5-й полк — школа офицерских кадров, воспитывавшихся в духе коммунистической идеологии. Подготовленные в 5-м полку коммунистические кадры занимали командные посты и места комиссаров. На Центральном фронте в апреле 1937 г. из 51 комиссара бригад 24 были коммунистами, из 186 батальонных комиссаров — 93 коммуниста и 32 члена ОСМ.

В конце 1936 г. коммунисты и прибывавшие в Испанию в большом количестве сотрудники НКВД СССР (в частности ГПУ) развернули охоту на оппозицию, прежде всего — на лидеров ПОУМ, которых в Москве считали «троцкистами», и наиболее активных критиков сталинизма. «Уже в декабре 1936 года террор свирепствовал в Мадриде, Барселоне и Валенсии, были созданы специальные тюрьмы ОГПУ, его агенты убивали и похищали людей, вся эта сеть функционировала совершенно независимо от законного правительства. Его министерство юстиции не имело никакой власти над ОГПУ, превратившимся в государство в государстве»[409], — вспоминает руководитель советской разведки в Европе В. Кривицкий.

Коммунисты-диссиденты были опасны для планов Сталина, так как могли увлечь за собой часть коммунистов, разрушив их иллюзии по поводу СССР. Ведь «поумисты» также были марксистами-ленинцами, но обладали критической информацией в отношении сталинизма. По словам В. Кривицкого «успех Сталина в установлении контроля над Испанией зависел от его способности преодолеть мощную антикоммунистическую оппозицию в республиканском лагере. Необходимо было взять под постоянное наблюдение идеалистов из числа иностранных добровольцев, помешать им смыкаться с элементами, выступавшими против сталинской политики и амбиций»[410].

Прежде всего, НКВД взялся за чистку интербригад и прибывающих из-за рубежа добровольцев. Противники сталинизма арестовывались тысячами. Росло недовольство даже среди интербригадистов-коммунистов: «То, что происходит в бригадах, военная жизнь в них невыносима… Диктатура — вот как надо назвать это командование… Морис Торез приехал в Испанию, он увидел и понял: с Марти надо драться, и только Видаль их разнял… Марти хочет диктатуры. Марти честолюбив и хочет сыграть в Испании большую роль»,[411] — писал в Тулон французский боец. Интербригадисты жаловались, что желающих вернуться во Францию Марти отправляет в лагерь.

Интересно, что часть интербригадистов, опасаясь арестов, уходила к анархо-синдикалистам. Чтобы пресечь эти «перетоки», руководство бригад пожаловалось Ларго Кабальеро на то, что анархо-синдикалисты принимают иностранцев, исключенных из интербригад, в том числе обвиняемых в шпионаже (самый надежный аргумент против политического противника в это время). Предотвратить отток иностранцев к анархо-синдикалистам и, вероятно, «поумистам», не удалось, что представляло большую угрозу для коммунистов, пытавшихся оставить за собой монополию на интернациональную помощь республике.

Деятельность коммунистических репрессивных структур неконтролируемых правительством Народного фронта не на шутку обеспокоила Кабальеро. Вскоре он обратил внимание на угрожающий рост числа коммунистов в командных кадрах армии, непропорционально превышающего количество коммунистов среди рядовых окопников.

По словам В. Кривицкого, «Кабальеро был, по существу, чистой воды радикал, идеалист-революционер. К тому же он не одобрял действий ОГПУ, которые под руководством Орлова начали сводиться в Испании, как и в России, к беспощадной чистке диссидентов, независимых и антисталинистов. Компартия клеймила их всех без разбора именем „троцкистов“»[412]. Руководство Коминтерна относилось к Кабальеро с недоверием и скрытой враждебностью. Г. Димитров в сентябре 1936 г. говорил, что Ларго Кабальеро относится к тем деятелям социал-демократии, которые «отходят от позиций классового сотрудничества с буржуазией, отходят от реформизма — попадают в другую крайность, становятся экстремистами, проявляют свое сектантство, своего рода левацкие загибы»[413].

Ларго Кабальеро не хотел потворствовать коммунистическому «ползучему перевороту». В январе 1937 г. он отказался уступить давлению советского посла в вопросе назначения высших военных кадров. Итог этой беседы был весьма драматичен: «Убирайтесь! Вы должны понять, господин посол, что испанцы могут быть бедны и нуждаться в помощи из-за границы, но они достаточно горды, чтобы не допускать, когда иностранный посол пытается своей волей управлять испанским правительством»[414].

СССР сделал ставку в социалистической партии на оппонента Ларго Кабальеро Х. Негрина: «Что касается Хуана Негрина, — продолжает В. Кривицкий, — то он принадлежал по всем своим свойствам к породе политиков-бюрократов. Хотя и профессор, он был деловым человеком и выглядел типичным бизнесменом… Женат он был на русской и к тому же, как человек практичный во всех отношениях, приветствовал чистку испанского общества от „смутьянов“, „паникеров“, „неконтролируемых“ элементов, чья бы рука не проводила эту чистку, путь даже чужая рука Сталина.

Негрин, несомненно, видел единственное спасение страны в тесном сотрудничестве с Советским Союзом… Он готов был идти со Сталиным как угодно далеко, жертвуя всеми другими соображениями ради получения этой помощи»[415]. Эта рискованная игра закончится провалом в 1939 г., но в 1937 г. Сталин получил политическую опору вне рядов компартии. Коммунисты не тешили иллюзий по поводу характера Негрина. Он не был идеалистом, подобным левым социалистам, аскетом, подобно анархо-синдикалистам, и хорошим организатором, подобно коммунистам. П. Тольятти писал о нем: «К числу слабых мест Негрина надо отнести и его стиль работы — стиль размагниченного интеллигента, болтуна, дезорганизованного и дезорганизующего, и его личная жизнь представителя богемы, не лишенная симптомов разложения (женщины)»[416]. Из тактических соображений Негрина поддерживал давнишний соперник Ларго Кабальеро в руководстве ИСРП министр флота и авиации И. Прието.

Новые трения меду союзниками по антифашистскому фронту возникли в феврале 1937 г. в связи с падением Малаги, в обороне которой участвовали и анархисты, и коммунисты. Поражение под Малагой — классический пример стратегического просчета, когда республиканцы позволили франкистам глубоко «нависнуть» над городом с севера и в то же время не решились заблаговременно отвести войска, спасая их от неминуемого окружения. На многочисленных примерах Второй мировой войны мы убедимся, что такое часто случается с регулярными армиями. По мнению Б. Боллотена к падению Малаги привело множество причин — нехватка оружия, общий беспорядок, прямое предательство офицеров, плохое руководство (в том числе и комиссаром-коммунистом К. Боливаром). По воспоминаниям члена ЦК КПИ Э. Кастро «Малага была больше чем военным поражением — она была хорошей возможностью для партии начать свою наиболее тяжелую битву за гегемонию — борьбу за свержение Ларго Кабальеро»[417]. На заседании испанского правительства коммунисты потребовали тщательного расследования обстоятельств падения города. Острие атаки КПИ было направлено на заместителя министра обороны Т. Асенсио. Его падение укрепляло позиции коммунистов в армии, что соответствовало стратегическим задачам партии. Первоначально анархо-синдикалисты поддержали коммунистов. Однако выяснилось, что в разгар боев комиссар Малаги коммунист Боливар покинул фронт и отправился в Валенсию, где пытался скомпрометировать перед Ларго Кабальеро анархистскую милицию. Это вызвало скандал. Несмотря на то, что разбираться в обстоятельствах падения Малаги было доверено комиссии под руководством министра-анархиста Г. Оливера и министра-коммуниста В. Уррибе, сближения взглядов достичь не удалось.

После падения Малаги ИККИ принял решение о необходимости замены Ларго Кабальеро на Негрина. Но это решение было необходимо провести через Политбюро ЦК КПИ. Между тем Х. Диас выступал против атаки на Ларго Кабальеро. В условиях военных неудач борьба за власть, чреватая внутренними столкновениями, могла окончательно подорвать обороноспособность республики.

Отстаивая свою позицию на заседании Политбюро, проходившем в присутствии представителей ИККИ Марти, Стефанова (Минева) и Тольятти, Диас говорил: «Мне не ясны мотивы, по которым мы должны принести в жертву Кабальеро… Мы можем спровоцировать вражду большей части социалистической партии… анархисты поддержат Кабальеро… Скажут, что мы претендуем на гегемонию в ведении войны и политики». Отвечая Диасу и поддержавшему его Эрнандесу, Стефанов говорил: «Диас и Эрнандес защищают черное дело. Не Москва, а история обрекла Кабальеро. После возникновения правительства Кабальеро мы идем от катастрофы к катастрофе…

— Это неправда! — прервал Диас.

Невозмутимый Стефанов упер свои зеленые глаза в черные глаза Диаса и продолжил:

— … от катастрофы к катастрофе в военном отношении… Кто отвечает за Малагу?» [418].

Конечно, коммунисты не могли признать, что Кабальеро виноват в падении Малаги не больше, чем они сами. Но Диас продолжал упорствовать. Революционер Ларго Кабальеро был ближе ему, чем функционеры Коминтерна. Дошло до того, что Диас назвал Марти бюрократом, тот усомнился в революционности Диаса, и тогда тот указал «гостю» на дверь. Возбужденные коммунисты повскакали с мест. Но когда предложение ИККИ было поставлено на голосование, большинство не решилось перечить. Партия брала курс на снятие Ларго Кабальеро.

В марте 1937 г. коммунисты развернули пропагандистскую кампанию против анархистов, левых социалистов и, конечно же, «троцкистов». В их руках был мощный агитационный аппарат: «Если мы решали показать, что Кабальеро, Прието, Асанья или Дурутти ответственны за наши неудачи, полмиллиона людей, десятки изданий, миллионы листовок, сотни ораторов начинали в один голос доказывать опасность, которая исходит от этих граждан…»[419] — вспоминал министр-коммунист Х. Эрнандес. Агитация подкреплялась арестами левых радикалов.

Отношения анархо-синдикалистов и коммунистов становились все более напряженными. Острая критика компартии звучала на пленуме НКТ 16–20 апреля, который стал в этом отношении переломным. Пленум высказался за «отделение службы общественного порядка от коммунистических элементов», так как коммунисты используют свое положение для произвольных арестов.

Выступая на пленуме, арагонцы отмечали «большой антагонизм между марксистскими силами и нами». Представитель Каталонии указывал на «бойкот со стороны центрального правительства» в отношении Арагонского фронта и Каталонии, особенно в отношении просьб об авиационной поддержке и закупке сырья за границей. И это в то время, когда НКТ организовывала военное производство, поставляла амуницию и бойцов на другие фронты[420].

Пленум решил послать делегацию в Мадрид, чтобы она могла оценить ситуацию, сложившуюся в результате деятельности прокоммунистической Хунты столицы. Из Мадрида поступала информация о серьезных злоупотреблениях коммунистов.

Результаты расследования не заставили себя ждать. Социалисты и анархо-синдикалисты опубликовали информацию о репрессиях, организованных коммунистами против представителей других течений в Мадриде. «У нас нет соответствующих слов, — писала „Рабочая солидарность“, — чтобы охарактеризовать тиранию мадридских коммунистов, которые захватили контроль над столицей. Здесь практикуются произвольные аресты, убийства без суда, секретные тюрьмы, преследования прессы…» Скандал разрастался все шире. Правительство Ларго Кабальеро распустило Мадридскую Хунту, контролировавшуюся коммунистами. «Становится ясно, — утверждала „Рабочая солидарность“, — что чекистская организация, раскрытая сейчас в Мадриде, за создание которой отвечает комиссар безопасности Касорла, напрямую связана с подобными центрами, действующими под единым руководством и с определенным планом национального масштаба»[421].

Одновременно обострились конфликты между анархистами и коммунистами в Каталонии. Ликвидация синдикалистских «хлебных комитетов» каталонским министром-коммунистом Коморерой усилила продовольственные трудности. Попытка разоружить рабочие патрули анархистов привела к перестрелке. Но в этот момент противоречия удалось урегулировать. Для серьезного конфликта с анархистами коммунистам нужна была санкция Коминтерна.

Коминтерн был обеспокоен. ПОУМ готовил проведение в Барселоне Международного рабочего конгресса, на котором, если бы туда решился приехать Троцкий (пока он опасался принимать участие в непонятной Испанской революции), мог быть создан антисталинский интернационал.

3 мая 1937 г. национальные гвардейцы предприняли атаку на телефонную станцию Барселоны, контролируемую НКТ. Акцией командовал коммунист, Генеральный комиссар охраны порядка Р. Салас. Правовых оснований для захвата станции не было.

Решение атаковать телефонную станцию было принято в самом конце апреля на заседании исполкома ЦК ОСПК — фактического филиала КПИ в Каталонии — при активном участии представителя Коминтерна Э. Гере («Педро»). Впоследствии приверженец силовых методов Э. Гере станет одним из виновников кровопролития у себя на родине в Венгрии в октябре 1956 г. «Педро» говорил: «НКТ прослушивает все переговоры правительства, генералидада и заграницы. Нельзя позволить, чтобы это продолжалось»[422]. Это заявление Гере может показаться парадоксальным, если вспомнить, что НКТ входило и в правительство, и в генералидад. Представителя Коминтерна, по видимому, не устраивало, что НКТ могут стать известны подробности тайной дипломатии, которая велась «на советском направлении», прежде всего в связи с активностью НКВД. «Подслушивание» само по себе не смущало коммунистов — они и сами прибегали к подобным методам[423]. Анархисты, работавшие на телефонной станции, не скрывали своего присутствия на линии, считая право «масс» контролировать «конспирации» правительства завоеванием революции. Поводом к нападению стало вмешательство телефониста в разговор президентов Испании и Каталонии. Телефонист напомнил государственным деятелям, что они не должны вести по телефону секретных разговоров. Конфликт мог быть решен с привлечением министров-представителей НКТ. Но коммунисты предпочли силовые меры именно потому, что им нужно было столкновение.

Столкновения в районе станции стали спичкой у бочки с бензином. В Барселоне началась всеобщая забастовка, перестрелки вспыхнули по всему городу. Он быстро покрылся баррикадами. «В этот день между тремя и четырьмя дня я был на полпути по Рамбласу, когда услышал несколько ружейных выстрелов перед собой… — вспоминал Д. Оруэлл. — Я немедленно подумал: „Это началось!“ Но я думал это без каких-то значительных чувств или удивления — за прошедшие дни каждый ожидал, что „это“ начнется в любой момент»[424]. Руководство НКТ, ФАИ или ПОУМ не давало по этому поводу специальных указаний. «Никто из нас не принуждал массы Барселоны предпринять эту акцию. Это спонтанный ответ на сталинистскую провокацию… Максимальное требование — отставка комиссара, который спровоцировал действия»,[425] — писал член исполкома ПОУМ Ю. Горкин.

По словам одного из лидеров НКТ Абада де Сантильяна, «почти вся Барселона была под контролем наших вооруженных групп… Они не двигались со своих позиций. В противном случае им было бы не трудно преодолеть небольшие центры сопротивления». В этот момент НКТ и ФАИ могли без труда захватить власть, «но это нас не интересовало, поскольку это очевидно противоречило нашим принципам единства и демократии»[426]. Лидеры НКТ отказались от атаки. Они стремились к скорейшему достижению компромисса.

Тем не менее, как только удавалось договориться о прекращении огня, в городе снова вспыхивали перестрелки, одни антифашисты убивали других. Ожесточение было очень велико. После радиовыступления министра-анархиста Ф. Монтсени, призывавшей прекратить борьбу и покинуть баррикады, разгоряченные борьбой бойцы стреляли в радиоприемники.

Одновременно НКТ оказалось под сильным давлением ПОУМ, стремившейся использовать события для взятия власти в Каталонии. Лидеры НКТ понимали, что это дает козыри противнику. Пока именно коммунисты были атакующей стороной, и казалось, что НКТ удастся сохранить выгодную политическую позицию жертвы коммунистического путча. Лидеры анархо-синдикалистов рассчитывали, что майские события укрепят их авторитет, сплотят вокруг НКТ революционные силы и позволят позднее нанести удар по коммунистам и их союзникам. Однако в одном лидер ПОУМ А. Нин был дальновиднее анархо-синдикалистов: «Нин боялся, и он был прав, что события совершенно неправильно понимаются в остальной Испании»[427]. Средства массовой информации (прежде всего радио) находились в руках противников синдикалистов и оказывали огромное влияние на общественное мнение республиканской Испании.

Воспользовавшись отсутствием части министров-синдикалистов, коммунисты, республиканцы и правые социалисты оказали сильное давление на Ларго Кабальеро и добились решения о вмешательстве в конфликт и переходе власти в Каталонии к центральному правительству, если вооруженная борьба не прекратится к 5 мая. Одновременно И. Прието стал предпринимать шаги к эвакуации из Барселоны «забытого» там среди перестрелок президента М. Асаньи. Асанья не забыл этой услуги, что сыграет свою роль во время последующего политического кризиса.

Вечером 6 мая удалось достичь нового соглашения о прекращении стачки (а значит — и перестрелки) следующим утром. Обе стороны понимали, что вовлечение в конфликт правительственных войск может означать общую гражданскую войну в тылу Республики. В условиях ухода с улиц обеих сторон правительственные войска должны были сыграть роль разъединительной силы. Г. Оливер даже призывал оказывать им всякое содействие.

Призывы лидеров НКТ, несмотря на возмущение бойцов, дали эффект — анархо-синдикалисты покидали баррикады. По словам одного из руководителей ПОУМ Х. Андраде, «они были совершенно взбешенными, но все же подчинились. Они могли быть анархистами, но когда дело касалось их собственной организации, они были ужасно дисциплинированными»[428].

За все время событий анархистские командиры с трудом удерживали своих бойцов на фронте.

7 мая в Барселону вошли правительственные войска. По дороге они разоружали отряды НКТ и ПОУМ (сохраняя вооруженные формирования других организаций), громили их штаб-квартиры и даже производили расстрелы. После прибытия правительственных войск более 300 анархо-синдикалистов и «троцкистов» было арестовано. Трагическим итогом майских событий стало 500 убитых и тысяча раненых, а также начало перелома в ходе Испанской революции.

Майские события повлекли за собой правительственный кризис. Коммунисты потребовали наказания виновных за события в Барселоне. Ларго Кабальеро заявил, что нужно тщательное предварительное расследование событий. Перспектива объективного расследования грозила коммунистам политической катастрофой. Поэтому они требовали немедленных репрессий против НКТ и ПОУМ. Уже на заседании правительства 9 мая «коммунисты предприняли основательную атаку против товарищей министров (то есть министров-синдикалистов — А. Ш.) по поводу происшедших событий, требуя крови и огня (против) активистов нашей организации»[429], — сообщал представитель ФАИ в Валенсии (где находилось правительство) Х. Кампанья. Премьер ждал результатов расследования событий в Барселоне. Однако коммунисты ждать не собирались. На заседании правительства 13 мая «была инициирована энергичная атака на Галарсу (лево-социалистический министр внутренних дел — А. Ш.) со стороны коммунистов, обвинявших его в нерешительности (дословно, „в том, что он держал дряблую руку“) в отношении нас в Каталонии и остальной Испании», — писал Х. Кампанья. В ходе этой дискуссии Ларго Кабальеро назвал коммунистических министров лжецами и заявил, что не предаст «рабочего братства». По сообщению Х. Кампанья «дискуссия была очень жесткой, и два министра-коммуниста подали в отставку и покинули Совет…»[430]. Премьер был готов принять вызов: «„Ну что же: будем продолжать работу без вас“, — холодно ответил Кабальеро»,[431] — вспоминала Ибаррури. В запасе у него был вариант профсоюзного правительства — создания власти, опирающейся не на партии, а на массовые организации трудящихся ВСТ и НКТ.

Это был один из переломных моментов в развитии испанской революции, а значит и мира. Возникнет ли новая устойчивая модель, которая будет существовать наряду с американской, советской и фашистской? Будет ли стоять перед такими странами, как Франция, выбор — создавать новое общество на основе авторитаризма, плюрализма или, как в Испании — на основе широкого самоуправления? Внимание мира было приковано к Испании. Скажет ли она ему что-то новое?

Очевидно, что правительство, ядро которого состояло бы из профсоюзных лидеров НКТ и ВСТ (в этот период в ВСТ доминировали левые социалисты), продолжало бы социальные реформы, направленные на упорядочение коллективизации и синдикализации. Это правительство провело бы расследование событий в Барселоне в невыгодном для коммунистов ключе, что могло привести к ослаблению позиций коммунистов и в силовых органах, а в конечном итоге — к поражению КПИ в борьбе за власть. Однако этот же вариант развития событий означал отстранение от власти не только коммунистов, но и правых социалистов, а также республиканцев. Многие лидеры ИСРП также понимали, что роль ИКП определяется «тенью от советских самолетов», важностью советской помощи. Особенно принципиальным советский фактор был для министра флота и авиации И. Прието, так как его стиль ведения войны, отрицавший «партизанщину», был немыслим без активной советской поддержки (впрочем, в это время Сталин сделал ставку на Испанию, и смена кабинета вряд ли привела бы к немедленному прекращению помощи). В результате в 1937 г. лидер правых социалистов И. Прието решительно вступился за коммунистов, несмотря на свой антикоммунизм, который со всей остротой проявится в 1938 г. На последнем заседании правительства Ларго Кабальеро И. Прието заявил: «Без участия коммунистов нет правительства»[432]. Вслед за И. Прието зал покинули еще четыре министра-социалиста. С Ларго Кабальеро остались два социалиста и четыре синдикалиста — почти половина кабинета.

С уходом И. Прието и коммунистов победа синдикалистской альтернативы давала шанс на коренное изменение принципов ведения войны, перенос центра тяжести на проповедуемые анархистами партизанские методы, приоритетную помощь операциям в тылу франкистов, попытку решительных контрударов на южном и северном флангах франкистов вместо упорных боев на перенасыщенном войсками центральном участке фронта. Не случайно, что анархо-синдикалисты именно в это время обрушились на Прието с тяжкими обвинениями: «…Прието, человек, который не колеблется принести в жертву тысячи людей на Севере (имеется в виду Северный фронт, отрезанный от основной республиканской зоны — А. Ш.) ради того, чтобы добиться определенного финала…»[433] Обвинения Прието в капитулянтстве на Северном фронте были связаны с отказом от переброски авиации на север основной республиканской зоны, откуда она могла бы помочь блокированной Стране Басков. Но Прието и советские военные советники были против переброски техники в Каталонию и Арагон, опасаясь, что там она попадет под контроль анархистов. Если в критические осенние дни 1936 г. анархисты отправили на Центральный фронт свои лучшие части, то теперь, когда напряжение войны сместилось на Север, министр не спешил отправлять туда силы, без которых активные боевые действия были невозможны. На причину этого указывает В. Кривицкий: «Острие оппозиции представляла собой Каталония. Между тем Сталин был намерен оказывать помощь материалами и людскими ресурсами только тем группам в Испании, которые проявляли готовность безоговорочно подчиняться его руководству. Он решительно исключал, чтобы каталонцы наложили руку на наши самолеты, которые позволили бы им добиться военных успехов, повысить свой престиж и политический вес в рядах республиканских сил»[434]. В 1937 г. Прието был готов подчиняться сталинским требованиям, так как он также опасался усиления Каталонии. Военная сторона дела считалась второстепенной. В октябре 1937 г. пассивная стратегия Прието увенчается падением Северного фронта и разгромом Страны Басков. «Определенный финал» будет достигнут, и то, что в мае могло показаться домыслами анархистов, станет печальной реальностью.

Министры-синдикалисты решили «посетить Ларго Кабальеро для того, чтобы продемонстрировать, что НКТ не будет сотрудничать с таким правительством, которое не будет им возглавляться, и является организацией, которая примет участие в формировании правительства, в котором Кабальеро фигурирует в качестве председателя и военного министра»[435].

Смещение Прието теперь было для Кабальеро делом принципа также, как и для НКТ. При консультациях о формировании нового кабинета коммунисты даже дали предварительное согласие на кандидатуру Кабальеро в качестве премьера, если Прието сохранит свой пост. Ларго Кабальеро категорически отказался. «Но гордыня Кабальеро, его видение собственной ответственности за формирование новой армии и его острое соперничество с Прието не позволили ему принять это предложение»[436], — комментирует Г. Джексон. С этой оценкой трудно согласиться. Дело было не столько в личных амбициях, сколько в принципиальных разногласиях по поводу стратегии войны и социальных преобразований. Да и предварительное предложение коммунистов, еще в марте поставивших задачу свержения Ларго Кабальеро, нельзя считать искренним.

16 мая премьер был готов приступить к формированию кабинета. В этих условиях все зависело от позиции президента М. Асаньи. Поскольку он принадлежал к республиканскому течению, которое резко критически относилось к анархо-синдикалистскому «эксперименту» и не имело заметных позиций в профсоюзах, президент отклонил идею Ларго Кабальеро. М. Асанья боялся анархистов больше, чем коммунистов, и поручил формирование правительства социалисту Х. Негрину, сориентированному на теснейшее сотрудничество с КПИ. Один из руководителей КПИ Эрнандес сообщил Негрину о том, что коммунисты предложили президенту его кандидатуру на пост премьера. На возражение Негрина о том, что он мало известен в стране, Эрнандес ответил: «Популярность… она фабрикуется!»[437].

Правительство широкой антифашистской коалиции сменилось более узким по составу правительством Народного фронта. Кабинет Негрина был сформирован по существу кулуарно, сам Негрин был известен лишь в узких партийных кругах. Военным министром стал И. Прието, что гарантировало старый стиль войны. Это было соглашение руководства КПИ, части лидеров ИСРП и президента Асаньи. Власть на местах формально перешла в руки муниципалитетов, хотя реальная власть оказалась у партий, победивших в мае и доминировавших в комитетах Народного фронта. Отсутствие лидеров крупнейших профсоюзных организаций в правительстве (сторонники Ларго Кабальеро продолжали сохранять свои руководящие позиции в ВСТ до осени) ослабляло координацию борьбы с франкизмом, но облегчало решение внутриполитических задач победившей группировки.

Правительство Негрина взяло курс на прекращение революционных преобразований. Демократия сменилась авторитаризмом. Создание авторитарного режима вызвало разочарование среди широких масс, деморализовало республиканцев. Сплочения всех антифашистских сил не получилось. В стратегии Народного фронта возобладал не синтез различных левых сил и идей, а его сталинский стержень — закулисная борьба за власть.

После создания авторитарного режима в Испанской республике идея Народного фронта стала терять свои привлекательность среди демократов Европы. Этому разочарованию способствовали и другие обстоятельства — прежде всего сталинский террор в СССР и предательство французским Народным фронтом испанского. Агония Испанской республики стала и агонией Народного фронта.

После отстранения НКТ от власти и фактической оккупации Каталонии правительственными войсками события в Барселоне были объявлены мятежом анархистов и троцкистов. Репрессии не замедлили себя ждать, причем проводились они во внесудебном порядке при активном участии «интернациональных бойцов» НКВД СССР. Прибывшая в середине сентября в Испанию известная анархистка Э. Голдман обнаружила в тюрьме Валенсии 1500 анархо-синдикалистов и несколько сот марксистов, в том числе бойцов интербригад. В республиканских средствах массовой информации развернулась травля «мятежников», к которым теперь однозначно причислялись анархисты и «троцкисты». 28 мая была запрещена газета ПОУМ «Ла Баталья». 16 июня были арестованы члены ЦК ПОУМ, обвиненные в связях с франкистами. Начались чистки армии от членов ПОУМ. 7 июня были распущены рабочие патрули НКТ. В июне анархисты вышли из ставшего практически безвластным генералидада. 18 июня была введена правительственная монополия на радио. 23 июля были созданы специальные политические трибуналы. 14 августа была официально запрещена публичная критика СССР и введено право правительства приостанавливать выпуск газет. «„Демократическое“ государство, построенное Ларго Кабальеро, превратилось в „сильное“ государство Негрина… Критика стала синонимом измены»,[438] — подводят итог П. Брюэ и Э. Темиме.

НКВД развернуло охоту за членами ПОУМ. Его агентами был похищен лидер партии А. Нин. Его исчезновение вызвало большой скандал, и даже Негрин, скомпрометированный «беспределом» НКВД, потребовал от коммунистов ответить — где Нин. Те сказали, что ничего не знают. Наверное, сбежал к фашистам. Анархо-синдикалисты выяснили, что Нина перевезли в контролируемую коммунистами деревню Алкала де Энарес, откуда он был отправлен в неизвестном направлении. Анархо-синдикалисты следили также за ходом официального расследования исчезновения. В Барселоне следствие по делу вел судья М. Лагиа. Вопреки указанию представителя Директората безопасности, Лагиа арестовал двух полицейских агентов из Мадрида, которые были замешаны в деле о похищении. Тогда судья был арестован центральными властями. Позднее судья был освобожден, но дело таким образом было развалено. Все это позволило Службе внешней информации Национальной секции координации НКТ прийти к выводу, что к похищению Нина причастна полиция и правительство. Признавая, что пока нет возможности для развертывания широкой кампании протеста, анархо-синдикалисты решили продолжать расследование до того времени, «когда придет час довести до сознания страны и призвать к суду Истории их низости»[439]. Нин был убит коммунистами. Анархо-синдикалисты пытались обеспечить правовые гарантии в деле членов ЦК ПОУМ. В ответ на запрос НКТ министр юстиции сообщал о «распоряжении правительства республики, в соответствии с которым процесс против господ Нина, Горкина и других членов ПОУМ будет проводиться в соответствии с нормами Права, со всеми гарантиями, которые предоставляются судами гражданам, и с защитой, которую они стремятся получить от закона… Могу заверить, что никто из заключенных не получил ни царапины (применительно к Нину это была прямая ложь, лидера ПОУМ уже не было в живых — А. Ш.), ни плохого обращения, на них не оказывалось никакого другого давления, которое касается их собственного достоинства»[440]. Постоянное внимание независимых от правительства организаций к делу ПОУМ не позволило уничтожить оставшихся в живых лидеров партии. «Хватит нам скандала с Нином»[441], — говорил представитель министерства юстиции накануне процесса над лидерами ПОУМ. В октябре 1938 г. члены ЦК ПОУМ были приговорены к различным срокам тюремного заключения (до 10 лет). Через три месяца франкисты подошли к Барселоне, и революционная охрана тюрьмы открыла ворота. Поумисты спаслись во Франции.

Репрессии против «троцкистов» и анархистов в Испании были отражением террора, развернувшегося в СССР. В этом отношении Испания подтверждала, что она почти превратилась в филиал Советского Союза, и перспективы Народного фронта стоит оценивать по эволюции СССР. Вместо демократизации советского режима вслед за принятием конституции 1936 г., надежды на которую распространялись в среде западной интеллигенции (не без участия Н. Бухарина и других представителей советской интеллигенции), последовала кровавая чистка большевистской элиты, гибель как столпов ленинской гвардии, так и коммунистических интеллектуалов, близких по взглядам к левым социалистам. «Одним из главных парадоксов остается тот факт, что в момент, когда Коминтерн принял более гибкую политику народного фронта, направленную против фашизма, Сталин развязал кампанию террора против самого Коминтерна»[442]. Как мы видели, большого парадокса тут нет. Эволюция сталинского курса «вправо» было связано с обстоятельствами внутрипартийной борьбы: избавляясь от лево-радикального крыла партии (наряду с другими ее крыльями — теперь партия должна была окончательно стать бескрылой), Сталин мог позволить себе сдвинуть внешнюю политику «вправо». Но это, в свою очередь, усилило недовольство части большевистской элиты и обострило ситуацию в партии. Нарастание внутрипартийных противоречий склоняло Сталина к идее тотального террора.

Инициаторы Народного фронта еще пытались спасти положение, понимая, сколь сокрушительными будут последствия террора для их дела: «Московский процесс для меня — терзание, — писал Р. Роллан о суде над своим другом Бухариным и другими большевиками, — … резонанс этого события во всем мире, особенно во Франции и Америке, будет катастрофическим». Он предлагал «друзьям СССР» направить Сталину закрытое письмо, в котором попытаться заставить его задуматься, «какие плачевные последствия для Народного фронта, для сотрудничества коммунистической и социалистической партий, для совместной защиты Испании будет иметь решение, приговаривающее осужденных к смертной казни»[443]. Спасти подсудимых не удалось. Все дело левого демократического союза, которое Роллан лелеял с начала 30-х гг., кончилось крахом. Европейские весы сорвались с левой точки и понеслись вниз топором палача.

Сталин не мог не понимать, что террор произведет на союзников по Народному фронту шоковое впечатление несмотря на все обоснования виновности уничтожаемых товарищей по партии в шпионаже и диверсиях. Но решение задач, ставившихся перед террором, было важнее, чем все дипломатические игры вместе взятые. За это пришлось заплатить имиджем: «образ страны Советов претерпел существенные изменения в сторону его дегуманизации»[444] — считают С. П. Пожарская и А. И. Саплин.

??? Хэслам справедливо полагает, что «ассоциация со сталинским Террором сделала положение всех европейских коммунистических партий еще более трудным; это ослабило шансы Народного фонта и обострило подозрения левых и центристов, что, приди коммунисты к власти, их ждет кровавая баня»[445].

Современные исследователи констатируют, что «варварство репрессий заставило отшатнуться либералов и социалистов»,[446] и это несомненно в отношении лидеров социалистического интернационала. О. Бауэр сокрушался: «Обвинения на московских процессах подорвали доверие к Советской России»[447]. Блюма и Гильфердинга московские судебные процессы повергли в шок. А вот лидеры Испанской республики — и правые социалисты Негрин и Прието, и либерал Асанья — сохраняли спокойствие о поощряли охоту на «троцкистов» в своей стране. Либеральный писатель Л. Фейхтвангер, посетив Москву и побывав на одном из процессов, пришел к выводу, что судят настоящих заговорщиков, и сталинский режим теперь станет прочнее перед лицом фашизма. Фейхтвангер мыслил в традиционной логике государственника — важны не судьбы политиков, а мощь государства, не права человека, а расклад геополитических сил.

Террор привел к переориентации идейных сил. Если Народный фронт открывал дорогу синтезу социалистических, коммунистических и либеральных идей на демократической основе (хотя коммунисты всегда держали в голове иную перспективу), то террор и авторитарная эволюция Испанской республики означали синтез коммунистического тоталитаризма и авторитарно-консервативных идей. Это делало Народный фронт ненужным — коммунистам можно было напрямую договариваться с авторитарными политиками о сотрудничестве.

При этом и в СССР (как показала конституция 1936 г.), и за ее пределами коммунисты теперь были вынуждены подчеркивать свое государственничество, приверженность «нормальным» нормам социального поведения, если речь не идет об уничтожении экстремистов и «террористов».

В Испании республиканский режим пытался продемонстрировать свой либеральный характер в тех вопросах, которые не могли подорвать монополию майских победителей на власть. 31 июля 1937 г. в Республике была провозглашена свобода совести. 7 августа были открыты первые церкви (в июле 1936 г. они были закрыты вооруженными сторонниками Народного фронта и анархистами).

По инициативе коммунистов был принят аграрный декрет, распускавший «насильственно созданные» коллективы. Но первоначально эта мера не дала результата — для разрушения коллективов необходимо было применить военную силу.

11 августа силы 11 дивизии под командованием коммуниста Э. Листера напали на Каспе и разогнали Арагонский совет, арестовав его лидеров и несколько сот анархо-синдикалистов. Акция не встретила значительного сопротивления, так как анархо-синдикалисты не стали использовать даже небольшое количество оружия, имевшееся у них на складах в тылу, и не сняли войск с фронта[448].

Во время этого похода Листеру удалось даже распустить некоторые коллективы. Однако, несмотря на провозглашенную победителями свободу выхода из коллективов и сильное давление, оказанное на крестьян, разрушить созданную анархистами систему не удалось — от 25 до 60 % крестьян остались в коллективах. Уже в июле 1937 г., после того, как анархисты потеряли политическую власть, около 1000 участников коллективов Леванта направились в Кастилию для помощи в организации коллективов там, что привело к распространению движения на новые районы в разгар наступления коммунистов на коллективы в Арагоне. Более того, количество членов коллективов вновь стало расти и к концу 1938 г. достигло 290000 домовладельцев, то есть около 40 % населения Арагона. Коллективы продолжали существовать вплоть до прихода франкистов. Некоторые коллективы сохранились даже при Франко.

Коммунисты и прокоммунистическая часть ИСРП продолжали шаг за шагом подчинять промышленность страны правительственным институтам, ликвидируя или сводя на нет самоуправление на предприятиях. «Необходимо ориентироваться на ликвидацию режима „синдикализации“ промышленности, который дает пищу корпоративистским тенденциям в недрах самого рабочего класса, ставя частные интересы той или иной группы превыше интересов рабочего класса и народа в целом»[449], — указывал Секретариат ИККИ в сентябре 1938 г. Имелось в виду, что интересы рабочего класса и народа в целом выражает именно КПИ.

Эти меры способствовали ухудшению экономической ситуации. Если в декабре 1936 г. производство в Каталонии составило 71 % от уровня июня 1936 г., а в июне 1937 г. держалось на уровне 70 %, то к декабрю произошло резкое падение — до 59,8 %, а к июню 1938 г. — до 32,9 %. Такова была цена вытеснения самоуправления.

В центре внимания коммунистов оставались и силовые структуры. Уже в августе начался роспуск анархистских бригад. Военные действия в Арагоне перешли под контроль коммунистических командиров. В этих условиях дезорганизации анархистской системы фронта и тыла республиканское командование 24 августа начало наступление в Арагоне, которое закончилось неудачей. В октябре пали отрезанные от остальной республики Астурия и Баскония. В октябре 1937 г. Арагонский фронт подвергся полной реорганизации. Здесь были ликвидированы остатки милиционной системы. Как показали последующие события, это привело к резкому ослаблению боеспособности фронта. В начале 1938 г. республиканская армия потерпела поражение под Теруэлем, 9 марта 1938 г. Арагонский фронт был прорван, республиканская зона была рассечена надвое. Попытка республиканцев перейти в контрнаступление на реке Эбро и восстановить целостность своей территории в июле-ноябре 1938 г. не удалась.

Франко тем временем завершал оформление своего режима. 1 октября 1936 г. Франко был официально назначен главой правительства. В апреле 1937 г. он превратил «Испанскую традиционалистскую фалангу и ХОНС» в правящую партию, полностью подчинив ее себе и расправившись с фалангистской оппозицией. Режим провозгласил программу государственного регулирования экономики. 19 марта 1938 г. была принята «Хартия труда», а 9 апреля 1938 г. — закон о труде, вводившие корпоративную систему регулирования трудовых отношений, при которой государство руководило «вертикальными синдикатами», объединявшими работников и работодателей. Так были заложены основы послевоенного социального государства Испании. Франкистский режим двигался по фашистскому пути.

Становилось ясно, что Франко выигрывает войну. После поражения в Арагоне И. Прието стал выступать за скорейшие мирные переговоры с противником. Его поддержал президент Асанья. Против выступили коммунисты и Х. Негрин. 30 марта И. Прието покинул правительство.

В условиях тяжелых неудач на фронте НКТ и ФАИ вошли в Народный фронт, НКТ согласилась войти в правительство Негрина. Последний выбрал из предложенного НКТ перечня кандидатуру С. Бланко в качестве министра образования и здравоохранения. Впоследствии министр НКТ тяготел скорее к Негрину, чем к Конфедерации, но его присутствие в правительстве помогло ограничить репрессии против анархо-синдикалистов.

1 мая 1938 г. после обсуждения в правительстве была опубликована программа Х. Негрина, разработанная с участием эмиссаров Коминтерна. Документ уже не исходил из неизбежности военной победы и предлагал решить вопрос о послевоенном устройстве Испании путем голосования. По существу эта позиция стала первым предложением компромисса Франко, сделанным в завуалированной форме. 2 октября Негрин уже открыто обратился к противнику с предложением о мире. Но Франко требовал капитуляции.

Единство Народного фронта оказалось недолгим. Уже в августе 1938 г. в ответ на декреты о милитаризации трибуналов и промышленности, имеющей военное значение, из правительства вышли представители каталонских и баскских националистов. Протестовала и часть организаций НКТ. НКТ-ФАИ потребовали от правительства ограничить произвол комиссаров, начать партизанскую войну в тылу противника и проводить военную политику, свободную от партийности. Меморандум был поддержан частью республиканцев, социалистов и беспартийных военных. П. Тольятти оценил этот меморандум как «капитулянтский».

«Капитулянтство» становилось универсальным ярлыком, который приклеивался даже тем политическим противникам, которые требовали более активных военных действий.

Между тем 1 октября было достигнуто соглашение об одновременном выходе из Испании интербригад, советских и итальянских «добровольцев». Правда, итальянцы вывели лишь часть своих войск. Европа теряла интерес к «решенному» испанскому делу. Прекратились поставки вооружения из СССР. «Когда в Мюнхене в сентябре 1938 г. стало ясно, что западные демократии не готовы выступить против фашистской агрессии, — пишет Д. Пуццо, — Кремль решил сформулировать и проводить иную политику. С конца 1938 г. СССР прекратил поставки оружия в Испанию»[450]. Д. Пуццо преувеличивает. «В то же время, популярный в крайне левых кругах тезис о том, что Сталин якобы принес Испанскую революцию на алтарь коллективной безопасности, несмотря на внешнюю эффектность, демонстрирует отсутствие понимания всей сложности внутри - и внешнеполитической конъюнктуры»[451] — возражают К. Макдермотт и Д. Агню. И они ближе к истине. Поставки возобновились в январе 1939 г., но это был уже жест отчаяния, так как переправка оружия по суше была затруднена французскими властями. Поставки морем также были затруднены.

Склады во Франции были переполнены советским оружием, но оно не могло быть передано по назначению. После падения Каталонии последние надежды на транзит через Францию исчезли. 4 февраля 1939 г. поставки оружия в Испанию из СССР прекратились окончательно. Рисковать советскими кораблями Сталин не стал, для него игра уже не стоила свеч.

В феврале 1939 г. франкисты заняли Каталонию, милиционная система которой к этому времени была разрушена. Регулярная армия не смогла сдержать наступление франкистов. 10-й корпус, в котором сражались каталонские анархисты, еще держался, когда фронт регулярных частей был прорван.

П. Тольятти называет одной из важнейших причин падения Каталонии «сильную усталость масс». Речь может идти не только об усталости, но и о разочаровании рабочих в режиме — они не хотели защищать чуждую им власть даже против франкистов. «Бригады молодежи, воздвигавшей баррикады, встречали сопротивление со стороны групп женщин из народа, которые со слезами вырывали у них из рук лопаты и кирки»,[452] — рассказывает Тольятти. Как отличается от того, что происходило в 1936 г.

Несмотря на то, что оборона Центральной зоны не была прорвана, поражение в Каталонии и свертывание помощи СССР произвели сильное впечатление на руководство республики. В феврале Франко официально признали Великобритания и Франция. И это — при живой республике.

29 января ЦК КПИ открыто заявил, что достижение победы невозможно. 1 февраля правительство созвало 62 депутатов кортесов и попросило у них санкцию на мирные переговоры с Франко. Санкция была дана. Однако Франко ответил на этот жест отчаяния отказом.

На совещании правительства 2 марта военные заявили о невозможности продолжать сопротивление. 6 марта командующий мадридской армией Л. Касадо объявил о создании Национальной хунты обороны, которая взяла в свои руки власть для достижения перемирия.

Действия Касадо встретили наиболее ожесточенное сопротивление коммунистов, которых не пригласили в Хунту (Касадо надеялся, что Франко пойдет на переговоры с правительством без коммунистов). В ответ на это начались аресты коммунистов в Мадриде. Коммунистические подразделения вступили в бой со сторонниками Хунты, составленной из представителей всех организаций Народного фронта, кроме КПИ. Только новые атаки франкистов заставили враждующие стороны пойти на перемирие. Коммунисты требовали вхождения в состав Хунты и прекращения их преследования. После того как Касадо отклонил это требование, бои возобновились и продолжались до 12 марта, когда военные установили фактический контроль над Мадридом. Но это им не помогло. Франко уже не хотел идти на переговоры даже с правительством без коммунистов. 22 марта Хунта выдвинула откровенные требования, которые боялась сформулировать ранее, но ради которых и брала власть — республика готова капитулировать, если Франко даст возможность эвакуироваться тем, кто хочет уехать. Если Франко ответит на это требование отказом, анархисты предлагали развернуть революционную войну, которая в этих условиях может вестись только в партизанских формах. Они и вели ее впоследствии вплоть до 1961 г., когда погиб последний партизанский командир. До 1948 г. вместе с анархистами действовали и коммунистические партизанские отряды. Но в марте 1939 г. выступление Касадо привело к окончательному разложению фронта.

27 марта фашисты перешли во всеобщее наступление, 28 марта — заняли Мадрид. 1 апреля вся Испания была под контролем франкистских войск. Трагедия Испанской республики заключалась в том, что ей оставалось продержаться всего полгода до начала Второй мировой войны, которая автоматически превращала ее в часть антифашистской коалиции со всеми вытекающими последствиями, неприятными для Франко.

Одержав победу, Франко показал всю силу своей мстительности. К более чем 300 тыс. погибших на полях сражений и более 100 тыс. жертв террора времени войны прибавились десятки тысяч расстрелянных и сотни тысяч заключенных республиканцев.

Прямое столкновение двух испанских авторитарных режимов, ориентированных на тоталитарные державы за рубежом, завершилось победой связанного с фашизмом. Военно-авторитарная машина франкизма изначально была более эффективной, и победить ее можно было «несимметричными» методами. Подавление демократического синдикалистского движения в республиканской зоне ликвидировало принципиальную альтернативу «двух Испаний» и поставило республиканцев в полную зависимость от внешнеполитических факторов. Блокада со стороны западноевропейских режимов, раздел сфер влияния между тоталитарными державами и прекращение вмешательства СССР в конфликт обрек республиканцев на поражение. Испанская республика агонизировала, практически забытая миром, который напряженно следил за событиями в Восточной Европе. Это равнодушие к Испании, которое так контрастировало с напряженным вниманием к ней всего мира в 1936–1937 гг., можно объяснить и переменчивостью «общественного мнения», и новыми, более опасными угрозами миру на планете. И все же главное — Испания перестала быть альтернативой авторитарно-бюрократическим порядкам, которые господствовали в мире.

Примечания:

3

Кожаринов М. Попутный ветер будет завтра. М., 1999. С. 79–80.

4

Кожаринов М. Указ. соч. С. 128–131; Шубин А. В. Гармония истории. М., 1992; Уточненную версию периодической теории общественного развития см.: Шубин А. Ритмы истории. Периодическая теория общественного развития. М., 1996; www. history-futur.newmail.ru/Макроистория.

36

Практика глобализации: игры и правила новой эпохи. М., 2000. С.210.

37

Rosen E. A. Hoover, Roosevelt and the Brains Trust. From Depression to New Deal. NY., 1977. P. 66.

38

Ibid. P. 89.

39

Подробнее см. Шубин А. В. Вожди и заговорщики. Внутриполитическая борьба в СССР в 20-е гг.

40

Письма И. В. Сталина к В. М. Молотову. С. 141–144.

41

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) и Европа. Решения «Особой папки» 1923–1939. М., 2001. С.211. (комментарий О. В. Хлевнюка).

42

Там же, С. 232–233.

43

Цит. по: Майский И. М. Воспоминания советского посла в Англии. М., 1960. С. 21.

44

Там же, С.256.

45

Соколов В. В. Неизвестный Чичерин. Из рассекреченных архивов МИД РФ // Новая и новейшая история. 1994. № 2. С. 13–14.

363

Подробнее см. Шубин А. В. Анархистский социальный эксперимент. Украина и Испания 1917–1939 гг. М., 1998. С. 152–157.

364

РГАСПИ. Ф.495, Оп.3, Д.337, Л.271.

365

Там же, Оп. 32, Д.221, Л.18.

366

Там же, Оп.3, Д.337, Л.269.

367

Там же, Л.273–274.

368

Там же, Л.270.

369

Там же, Оп. 32, Д.221, Л.199–200.

370

Там же, Оп.3, Д.336, Л.113.

371

Там же, Д.338, Л.48–51.

372

Архив Института социальной истории (IISH). Paquete 24 5, P.106.

373

РГАСПИ. Ф.495, Оп.3, Д.336, Л.117.

374

Сориа Ж. Война и революция в Испании. 1936–1939 гг. М.1987. Т.1. С.59.

375

R. Fraser. Blood of Spain. L., 1988. Р.90.

376

Ibid. P.53.

377

Ibid. Р.72.

378

Thomas H. The Spanish Civil War. Harmonsworth, 1986. P.235.

379

R. Fraser. Op. cit. Р. 153.

380

J. Gomes Casas. Anarchist organisation. Buffalo, 1986. P.190.

381

Цит. по: Овсяный Д. В. Указ. соч. С.147.

382

Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б) и Европа. C. 339.

383

Там же, С. 343–344.

384

Кольцов М. Испания в огне. М, 1987. Т.1. С.35.

385

Подробнее см. Шубин А. В. Указ. соч. С. 160–172.

386

РГАСПИ. Ф.495, Оп.18, Д.1117, Л.112.

387

Подробнее см. Шубин А. В. Указ. соч. С. 173–197.

388

РГАСПИ. Ф.495, Оп.18, Д.1117, Л.110, 118.

389

R. Fraser. Op. cit. Р.137.

390

РГАСПИ. Ф. 495, Оп.18, Д.1117, Л.126.

391

D. Orwell. Homage of Catalonia. // The Spanish Civil War. A Cultural and historical reader. Oxford, 1992. P.184.

392

R. Fraser. Op. cit. Р.234.

393

V. Richards. Lessons of the Spanish revolution. L., 1983. Р.59.

394

Ибаррури Д. Воспоминания. М., 1988. Т.1. С.378.

395

V. Richards. Op. cit. Р. 59–60.

396

D. Orwell Op. cit. Р.190.

397

Листер Э. Наша война. М., 1969. С. 96–97.

398

Ибаррури Д. Речи и статьи. 1936–1938. М., 1938. С.24.

399

РГАСПИ. Ф.495, Оп. 18, Д.1117, Л.125.

400

The Anarchist reader. Glassgow, 1977. Р. 243–244.

401

Кольцов М. Ук. соч. С.20.

402

РГАСПИ. Ф.495, Оп.20, Д.270, Л.28.

403

Там же, Оп.18, Д.1117, Л.123.

404

Там же, Д.1101, Л.14.

405

Коминтерн против фашизма. С.36.

406

Подробнее см. Тоталитаризм в Европе в ХХ веке. С. 388–393.

407

Война и революция в Испании. М., 1968. Т.1. С.419.

408

IISH. Paquete 36, D1, doc. «La sozialisacion…» P.3.

409

Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М., 1996. С.97.

410

Там же, С.81.

411

РГАСПИ. Ф.495, Оп. 20, Д.262, Л.35.

412

Кривицкий В. Указ. соч. С. 95–96.

413

РГАСПИ. Ф.495, Оп. 18, Д.1135, Л.7.

414

Thomas H. Op. cit. P.533.

415

Кривицкий В. Указ. соч. С.96.

416

РГАСПИ. Ф.495,Оп.20, Д.284, Л.10.

417

E. Castro. Hombres made in Moscow. Mexico, 1960. P. 489.

418

J. Ernandez. Yo fui ministro de Stalin. Mexico, 1953. Р. 67–68.

419

Ibid. Р.134.

420

IISH. Paquete 6 °C 1. Acuerdos de Pleno Nacional.

421

«Solidaridad obrera». 20.04.1937; 25.04.1937.

422

R. Fraser. Op. cit. Р.377.

423

Ibid. Р.378.

424

Orwell D. Op. cit. P.191.

425

The May days in Barcelona. L., 1987. P.65.

426

Op. cit. Р.64.

427

R. Fraser. Op. cit. Р.381.

428

Idid. Р.382.

429

IISH. Paquete P61 y 61 a. P1.1. FAI. Delegacion del Comite Peninsular en Valencia. 74 P1.1. Informe de la crisis y su tramitаcion. Р.1.

430

IISH. Paquete Р61… Р.1.

431

Ибаррури Д. Воспоминания. С.384.

432

Там же.

433

IISH. Paquete Р61… Р.2.

434

Кривицкий В. Ук. соч. С.88.

435

IISH. Paquete Р61… Р. 1–2.

436

G. Jackson. Op. cit. P.372.

437

J. Ernandes. Op. cit. Р.87.

438

P. Broue, E. Temime. The Revolution and the Civil War in Spain. L., 1972. P.313.

439

IISH. Paquete 45 B. Seccion Nacional de Coordination. Servicio de Information Exterior. El Asunto Nin. P. 1–2.

440

IISH. Paquete 45. J. S. El Ministro de Justicia. Manuel de Irujo. Sr. Don Benito Pabon… 7.07.1937.

441

B. Bolloten. The Spanish Civil War. NY., 1991. P.498.

442

Макдермотт К., Агню Д. Указ. соч. С.160.

443

«Иностранная литература». 1988. № 4. С.166.

444

История Коммунистического интернационала. С. 141.

445

Цит. по: Макдермотт К., Агню Д. Указ. соч. С.174.

446

Макдермотт К., Агню Д. Указ. соч. С.160.

447

Коминтерн против фашизма. С.39.

448

Подробнее см. Шубин А. Указ. соч. С. 215–216.

449

РГАСПИ. Ф.495, Оп.20, Д.262, Л.185, 347.

450

D. A. Puzzo. Spain and the Great Powers, 1936–1941. NY., 1962. P.148.

451

Макдермотт К., Агню Д. Указ. соч. С.160.

452

РГАСПИ Ф.495, Оп.20, Д.284, Л.47–48.