ГЛАВА IV. ЮНОСТЬ НАПОЛЕОНА

Военная школа в Париже. – В полку “La Fere”. – На родине. – Гарнизон Оксонна (Ноябрь 1784 – сентябрь 1789 года)

Парижская военная школа, в которой юный Наполеон должен был закончить свое теоретическое образование, была в противоположность бриеннской поставлена на довольно широкую ногу.[14] Генерал-лейтенант маркиз де Тембрюн-Валанс управлял училищем в стиле гран-синьора и в сущности нисколько не подходил к этой роли. Субинспектор Рейно де Мон, благодаря своим постоянным поездкам в провинциальные военные училища, очень мало заботился о парижской школе, и поэтому все бремя ее лежало на плечах директора Вальфора, – чрезвычайно добросовестного и интеллигентного человека.

Персонал училища, помимо многочисленных канцелярских чиновников, директора и пр., состоял из ста пятидесяти человек, – цифра весьма солидная по сравнению с незначительным числом учеников, которое не должно было превышать ста тридцати, – из них шестьдесят стипендиатов. Из этих начальствующих лиц было тридцать учителей: шесть по математике, четыре по истории и географии, три по рисованию, три по фортификации, три по немецкому языку, один по английскому, два по литературе, три по верховой езде, три по фехтованию и два танцмейстера. Остальные были служителями в кухне, доме и конюшнях. Кроме того, сторожевую службу нес отряд инвалидов.

Форма парижского военного училища была очень нарядна и составляла предмет гордости молодых людей. Стол был очень обильный, по крайней мере, на первый взгляд, но часто качество уступало количеству. К обеду подавали постоянно шесть блюд: суп, мясо, два жарких и два десерта. Ужин состоял из жаркого, двух других блюд, салата и трех различных десертов. Постом блюд, особенно сладких, бывало еще больше. Здесь, так же как и в Бриенне, каждый воспитанник спал в отдельной комнате.

Помещение училища было просторно и приветливо, а управление его и канцелярия даже роскошны. Стипендиаты и другие воспитанники, которые платили в училище по две тысячи франков в год, пользовались одинаковым преподаванием и одинаковым столом. “Cadets gentilhommes” парижского военного училища имели тот же ранг, что и королевские войска.

Как в Бриенне, так и здесь не существовало ни вакаций, ни отпусков к родным. Неправильно поэтому сообщение, будто Наполеон посетил свою сестру Марианну в Сен-Сире. Только один раз, за день до выхода из школы, он получил разрешение посетить епископа Марбефа, находившегося в то время в Париже, да и то только в сопровождении унтер-офицера.

Развлечением и отдыхом служили военные упражнения и верховая езда. Два раза в неделю бывали упражнения в стрельбе; более слабые и неповоротливые должны были, однако, упражняться ежедневно в обращении с оружием и артиллерийскими снарядами.

В училище вошло в обычай, что каждый старший ученик брал на себя разъяснение военных инструкций новичку. “Старшим” Наполеона был шевалье де Мазис, который находился в училище с 1783 года. С ним Наполеона связала скоро искренняя и прочная дружба.[15] Напротив того, в другом товарище, Фелипо, он приобрел себе уже в училище заклятого врага на всю жизнь.

Широко распространено мнение, будто Бонапарт, изумленный господствовавшей в училище роскошью, подверг ее резкой критике в письме, обращенном ко второму директору бриеннского училища, патеру Бертону, окончательно опровергнуто Массоном и Шюке. Правда, мысли, изложенные в этом письме относительно устройства “Hotel du Champ de Mars”, как до сих пор называется еще военное училище, согласуются с тем, что Наполеон писал во время своего пленения. “Нас превосходно

кормили, за нами ухаживали и обращались превосходно, во всяком случае лучше, чем в большинстве наших семейств и чем многие из нас могли себе в будущем позволить”.

Наполеону, который ни на Корсике, ни в Бриенне не был в этом отношении избалован, такая постановка дела должна была показаться чрезвычайно роскошной и расточительной. Он не принимал, однако, во внимание, что кроме шестидесяти стипендиатов, сыновей бедных дворянских семейств, училище посещало еще семьдесят отпрысков богатейших и знатнейших придворных аристократов, которые платили, несомненно, высокую для того времени сумму в две тысячи франков в год. Такого впечатления, как Наполеон, наверное, не получили носители таких имен, как Роан-Геменэ, Монморанси-Лаваль, Брогли, де ла Нугарэд и другие! Кроме того, парижское военное училище было первым и самым аристократическим и вследствие этого должно было поддерживать известный блеск.

Жизнь Бонапарта в этом училище была менее одинокой, чем в Бриенне, хотя как раз здесь в сильной степени проявлялся блеск высшей аристократии, с презрением смотревшей на представителей бедного провинциального дворянства. У его соседа по комнате, де Мазиса, бедного, как и сам Наполеон, был простой, уживчивый характер, легко подчинявшийся властолюбивому и уже в то время сильному другу. Морально, однако, Наполеон страдал и здесь. Вместе с его бриеннскими товарищами появились в Париже и старые насмешки: и здесь за ним осталось прозвище: “Paille-au-nez”. Ero странная внешность, его еще более странный характер, особенно же его непоколебимая вера в своих соотечественников возбуждали и здесь едкие насмешки. Сейчас, правда, он относился к ним более хладнокровно, но зато, владея лучше французским языком, отвечал на них более находчиво и логично. Товарищи нарисовали на него карикатуру: с толстой дубиной в руках он спешит на помощь Паоли, между тем как учитель старается удержать его за косу.

Больше, чем когда-либо, несчастная участь его родины, которая принуждена была наконец склониться перед силою и принести в жертву свободу, вызывала у Наполеона вспышки страшного гнева, и нужно было влияние его друга, чтобы его успокоить. Один из учителей по какому-то случаю дал ему пророческую характеристику: “Корсиканец по происхождению и характеру, он пойдет далеко, если обстоятельства будут ему благоприятствовать”.

Несмотря на все это, Наполеону было по душе это училище, устроенное всецело на военный лад. Ему нравилась непрерывная и строгая дисциплина; физические упражнения укрепляли его здоровье. Часы преподавания следовали быстро один за другим. Ни минуты не тратилось понапрасну. Наказания назначались в зависимости от проступков: карцер, арест на хлеб и на воду и просто арест.

Мало-помалу Наполеон сблизился с некоторыми товарищами, но постоянно выделялся среди них своим серьезным видом и своим раздражительным корсиканским характером. Ответы его были всегда своеобразны, точны и метки. Когда архиепископ, монсеньор де Жюнье, у которого он причащался, выразил свое удивление, что имя “Наполеон” не значится в святцах, юный Бонапарт ответил находчиво, что в этом нет ничего удивительного, раз святых больше, чем дней в году! Едва, однако, сжился Наполеон с новыми условиями, как прискорбные известия с Корсики омрачили его пребывание в Париже. 15 ноября 1784 года его и без того многочисленная семья увеличилась еще одним отпрыском. Во время поездки Карло во Францию Летиция родила своего младшего сына Джироламо (Иеронима). Карло хотел раздобыть во Франции новые средства к существованию, отдать Жозефа в военное училище в Меце и, кстати, посоветоваться в Париже относительно своей болезни с доктором ла-Сондом. Морское путешествие ухудшило, однако, его состояние, и 24 февраля 1785 года он умер в Монпелье.

Скорбное известие, как громом, поразило Наполеона. Перед ним встал тотчас же грозный вопрос: чт? будет с семьей, лишившейся теперь своего главы? И, кроме того, его родина? Какого человека лишилась Корсика! “Отечество утратило с его смертью ревностного, просвещенного и бескорыстного гражданина!” – пишет он 23 марта дяде Люциано, который в августе 1785 года на семейном совете был избран опекуном детей Карло.

Скорбь сына по поводу этой утраты не проявляется, однако, в его письмах к матери и к дяде с тою силою, с какою он сам ее испытывал. В холодных, вежливых фразах соболезнования заметна редакция парижских учителей: каждая строчка, которую писали воспитанники своим родителям, родственникам или друзьям, прочитывалась ими и “исправлялась”. Они зорко следили за тем, чтобы воспитанники выражались изысканно, но по возможности более коротко, на военный лад, лишенный всякой сентиментальности. Тем не менее уже в этом письме юного Наполеона чувствуется тон морального авторитета, который с этого времени усвоил он для своей семьи. Луи в письме к Вальтеру Скотту пишет:

“Хотя Наполеон и не был старшим, но с ранней молодости он занял положение главы семьи и исполнял его обязанности”. Чтобы забыть свое горе и заботы, у юного Наполеона оставалась только работа. Ему шел теперь шестнадцатый год, и он мог получить должность младшего лейтенанта в артиллерийском полку. С жаром принялся он за подготовку к предстоявшему экзамену. Его единственным желанием было начать зарабатывать, чтобы иметь возможность поддерживать семью. Как в Бриенне, он целыми часами просиживал в своей комнате и не пускал к себе никого, чтобы не отвлекаться от занятий. Однажды он заперся даже на три дня, питаясь только самым необходимым, и впускал к себе только денщика для уборки. По математике, которую преподавал ему Людовик Монж, брат знаменитого Монжа, по истории и географии Наполеон был подготовлен хорошо; однако его знания по литературе и успехи по рисованию, фехтованию и верховой езде заставляли желать лучшего. Тем не менее его учителя признавали, что он незаурядный воспитанник. Преподаватель истории, де л'Эскиль, составил о нем вышеупомянутое суждение и впоследствии чрезвычайно гордился своим предвидением. Первый Консул принимал его затем часто в Мальмезоне и однажды якобы сказал ему. “Из всех ваших уроков самое глубокое впечатление произвел на меня тот, когда вы говорили о возвышении коннетабля Бурбона. Вы были, однако, не правы, говоря, что тягчайшее его преступление было в борьбе против короля. Он повинен лишь в том, что покорил Францию при помощи чужестранцев”.

Кроме л'Эскиля на понимание личности Наполеона претендует и преподаватель литературы Домерон: он утверждает, по крайней мере, что был приведен в изумление своеобразными достоинствами его сочинений. Он характеризует литературные упражнения юного Наполеона следующим выражением: “Они точно гранит, раскаленный вулканом”. Только один обманулся, по-видимому, в способностях Наполеона: преподаватель немецкого языка Бауэр. По его предмету Наполеон считался самым плохим учеником, так как обладал, как известно, очень незначительными способностями к языкам. Впоследствии во время своих походов в Германию он не произнес ни одного слова по-немецки, а на Святой Елене ему доставило бесконечное мучение выучить несколько слов по-английски. В один прекрасный день он не явился на урок Бауэра. На его вопрос, где Бонапарт, воспитанники отвечали, что у него сегодня репетиция по артиллерийским наукам. “Вот как, разве он вообще на что-нибудь способен?” – удивленно спросил немец. И когда молодые люди сообщили учителю, что Бонапарт лучший математик во всем училище, он заметил презрительно: “Да, я всегда был того мнения, что математика только для глупцов”.

Желающих поступить в артиллерию было немного в парижском военном училище. Воспитанники предпочитали большею частью значительно более аристократическую кавалерию, где им не приходилось так много работать, как в инженерных и артиллерийских войсках. Многие вообще не задавались целью посвятить себя военной службе, а учились здесь лишь для того, чтобы скорее добиться положения при дворе. Из пятидесяти восьми воспитанников, которых ожидало производство в офицеры, только восемь избрали артиллерию.

В начале сентября 1785 года Лаплас, которого впоследствии император удостоил высоких почестей и знаков отличия, проэкзаменовал юного Бонапарта по арифметике, геометрии, тригонометрии и алгебре. Наполеон и его друг де Мазис были назначены лейтенантами. Столь часто упоминаемое выпускное свидетельство Бонапарта из военного училища, несомненно, не настоящее.

Патента пришлось, однако, ждать довольно долго. Только в начале октября Наполеон получил его с приказанием отправиться в артиллерийский полк “La Fere”, расположенный в Валансе. Он сам избрал этот полк, потому что как раз он посылался два раза на Корсику. Он питал надежду, что его пошлют на родину.

Бонапарт покинул парижское военное училище 30 октября 1785 года в возрасте шестнадцати лет: года пребывания там было ему достаточно для получения первой военной степени! Одновременно с ним лейтенантами были назначены шестеро его товарищей: де Мазис, де Дамуазо, ле Льер, Мареско де ла Ну, Герберт де Беллефон и Белли де Бюсси.

Первый шаг был сделан. В то время как Наполеон вместе с де Мазисом ехал в лионском дилижансе, известном, кстати, своей быстротой, – его мысли были на Корсике у семьи. Он все еще не видел средства спасти ее от нужды. Какие перспективы у него? Он долгое время будет теперь получать лишь восемьсот франков в год, а впереди только надежда стать капитаном или, если ему посчастливится, полковником. Но до тех пор еще очень много времени.

До выхода из военного училища он думал, что ему разрешат съездить на родину. Но надежды его рушились; приказание гласило, чтобы он отправился прямо в Валанс. И 30 октября, после визита к епископу Отенскому, монсеньору де Марбефу, он вместе с де Мазисом и еще одним товарищем, Дальма, назначенным в артиллерийскую школу в Валансе, выехал из Парижа.

Все достояние его, согласно установленным правилам, состояло из дюжины рубах, дюжины штанов, двенадцати пар носков, дюжины носовых платков, двух ночных колпаков, четырех пар чулок, пары застежек для сапог, пары застежек для коротких штанов, сабли и серебряных запонок для воротника, а также 157 франков и 16 су, из которых 24, франка считались авансом в счет жалованья. Ему было не нужно – в противоположность сообщению мадам Юно в ее мемуарах – брать денег взаймы на дорогу у Пертонов, которых, кстати сказать, он тогда еще вовсе не знал.

4 или 5 ноября 1785 года оба молодые лейтенанта прибыли в Валанс. В приказе значилось, что они должны были остановиться у мадемуазель Клодины Бу, владелицы “Cafe du Cercle”, которой “именем короля предлагалось предоставить ночлег двум лейтенантам королевского артиллерийского полка “La Fere”.

Мадемуазель Бу, славная старушка, жила на углу Большой улицы и улицы Круассан, где держала кафе и сдавала комнаты офицерам. Наполеону так тут понравилось, что он решил у нее поселиться. Комната его находилась в первом этаже, рядом с бильярдной, в которой нередко собирались для игры офицеры. Юного офицера встретил самый радушный прием: мадемуазель Бу смотрела за его бельем и костюмом и оказалась превосходной хозяйкой во всех отношениях. Друг его, де Мазис, покинул его уже на следующий день и переселился к своему брату, капитану того же полка.

Полк “Ла Фер” с 1783 года стоял в Валансе. Он разделялся на пять бригад по четыре отряда или на два батальона по десяти отрядов. Из последних четыре отряда составляли пятую бригаду под начальством Кентена. Командиром был шевалье де Ланс. Наполеон Бонапарт был прикомандирован к первому отряду под начальством капитана Масона д'Отюма, но должен был, как каждый “cadet gentilhomme”, пройти все ступени, от рядового солдата до лейтенанта. Продолжительность этой службы зависела всецело от способностей молодого офицера. Наполеону понадобилось всего три месяца, 10 января 1789 года он был принят в офицерскую корпорацию “Ла Фер”.

Наконец-то мог он одеть столь желанный артиллерийский мундир. До этих пор он должен был носить форму военного училища. В сущности обе они мало отличались друг от друга, по крайней мере во времена Наполеона. Для него, однако, артиллерийский мундир был прекраснейшим в мире: об этом он не забыл упомянуть, будучи консулом, когда впервые надел гренадерскую форму. Артиллерийская форма состояла из коротких синих рейтуз, такого же цвета суконного жилета, голубого мундира с синими реверами и воротником и красными обшлагами, карманы были обшиты красным шнуром. Блестящий вид завершали золотые пуговицы с номером полка, погоны с золотыми шнурами, белый галстук, выдавшийся из-под воротника мундира, и белые батистовые манжеты.

В первый месяц своего пребывания в полку Бонапарт употреблял все свое время на изучение артиллерийской службы. Последняя была довольно трудна. Три раза в неделю давались теоретические и три раза практические уроки, во время которых выдвигались осадные орудия, изготовлялись артиллерийские снаряды, пускались сигнальные ракеты, – словом, производились все манипуляции, необходимые для артиллериста. Полк имел блестящую репутацию и считался одним из самых энергичных, неутомимых и дисциплинированных во всей армии, хотя в нем между офицерами всех рангов господствовали самые тесные товарищеские отношения. В полк “Ла Фер” принимались только лучшие военные силы. Капитан Ришуфле выпустил “Avis a la belle jeunesse”, в которой он обращал особое внимание на то, чтобы офицеры три раза в неделю танцевали и два раза играли в мяч; остальное время должно тратиться на фехтование и игру в кегли. Они, по его мнению, получали хорошее жалованье, шестьдесят франков в месяц, и имели все шансы на быстрое повышение. О каких-либо развлечениях Наполеон Бонапарт в начале своего пребывания в Валансе не мог даже и думать. Тем не менее он завязал некоторые знакомства в тамошнем обществе. Между прочим, он бывал у мадам Грегуар дю Коломбье, салон которой считался в городе одним из самых видных. Она часто приглашала молодого офицера в свое поместье и знакомила его со многими влиятельными особами.

У мадам дю Коломбье была шестнадцатилетняя дочь Каролина. Красивой назвать ее было трудно, но юность и грация придавали ей обаяние. Пылкий Наполеон поспешил, конечно, в нее влюбиться. Это было первым идеальным чувством юноши к девушке, их отношения были самого невинного свойства. “Мы назначали друг другу свидания, – говорил император на Св. Елене в счастливом воспоминании об этом невинном периоде, – я помню особенно хорошо одно из них, в раннее летнее утро. Никто не поверит, что все наше счастье заключалось в том, что мы вместе ели вишни”. Он не забывает, однако, добавить, что мечта его юности впоследствии “страшно изменилась”. Эта первая вспышка любви юного Наполеона продолжалась недолго и не увенчалась брачным союзом. Каролина дю Коломбье 31 марта 1792 года вышла замуж за бывшего капитана Гарремпеля де Брессье. Наполеон вспомнил впоследствии о своей юной любви и пожаловал ее мужу, брату и ей самой титулы и знаки отличия.[16]

После Каролины дю Коломбье внимание Бонапарта привлекла прелестная мадемуазель де Лобери де Сен-Жермен. Он часто танцевал с молодой девушкой, но и здесь дело ограничилось невинным флиртом. Мадемуазель де Сен-Жермен стала впоследствии мадам де Монталиве. Супругу ее не пришлось жаловаться на то, что жена его в молодости встретилась с Наполеоном. Бонапарт назначил его сперва префектом департамента, потом генеральным директором мостов и шоссе, а в конце концов – министром внутренних дел и пожаловал ему графское достоинство.

Много других знакомств, приписываемых Наполеону во время его первого пребывания в Валансе, относятся к позднему периоду.

Его совершенно не привлекала светская жизнь. Денег у него было очень мало, к тому же он был скромен и трудно привыкал к людям; кроме того, он старался посвящать все свое свободное время совершенствованию своего образования. С большой радостью предавался он размышлениям, переносившим его на любимый остров. Он рисовал себе смелые освободительные планы, которыми он в один прекрасный день изумит своих угнетенных корсиканских друзей. Благодаря постоянному изучению истории своего отечества его восприимчивая фантазия и пылкий темперамент возгорались с каждым днем все больше и больше. Ненависть к “тиранам” увеличивалась, и Наполеон не замечал, что он в качестве королевского лейтенанта служит именно этим тиранам. “Паоли, Коломбано, Сампиеро, Помпилиани, Джаффори! – фанатически восклицает семнадцатилетний Наполеон в одной из своих заметок о Корсике з6 апреля 1786 года. – Славные мстители за человечество! Герои, освободившие соотечественников от гнета деспотизма! Но что было благодарностью за все ваши подвиги? Кинжалы, кинжалы, – ничего, кроме кинжалов!”

Богатую пищу мыслям своим находил он в читальне книгопродавца Ореля, жившего в подвале соседнего дома. Наполеон, как и большинство его товарищей, был у него абонирован. Гедувиль, будущий посланник ла Рибуазиер, и Сорбье, будущий генерал-инспектор артиллерии, и другие усердно посещали вместе с Бонапартом читальню.

У Ореля Наполеон нашел “Contrat social” и “Confessions” Руссо – этого великого республиканца и пламенного защитника порабощенных народов. Разве не Корсику называет Руссо той страной, которая когда-нибудь повергнет в изумление весь мир, разве не страстно желал он окончить дни свои в благословенной стране? Воображение молодого Наполеона воспламенялось этими творениями великого гения. Подобно Руссо, он считал человеческое общество обреченным на гибель. Руссо, как и Наполеон, обладал пламенный характер республиканца и необузданная воля, чересчур гордая, чтобы склониться перед гнетом. Руссо и Корсика – в них концентрировалась теперь вся жизнь Наполеона.

Воодушевленный гением женевского философа, Бонапарт излил всю силу своей фантазии в трех публицистических статьях.[17] В них ясно проявляется влияние Руссо. “Постоянно один среди людей, – записывает Наполеон 3 мая 1786 года в свой дневник, – возвращаюсь я домой и всецело предаюсь своим мечтаниям и своей томительной меланхолии”. И далее: “Как далеки все же люди от природы! Как они трусливы и пошлы! Что ждет меня на родине? Мои соотечественники, окованные цепями рабства, дрожащими руками целуют руку, которая их угнетает! Это больше не те храбрые корсиканцы, которых воодушевлял своим мужеством герой, не враги тиранов, роскоши и пошлых царедворцев!” Тут, конечно, целиком влияние Руссо!

Заботы о семье тяготили Наполеона в той же мере, что и заботы об отечестве. Жозеф довольно прозрачно описывал брату в своих письмах тяжелое положение семьи, которое благодаря заботам о воспитании младших детей еще тяжелее ложилось бременем на плечи Летиции. Будущее Люсьена особенно заботило Наполеона. Вакансии в Бриенне получить не удалось, мало шансов было и на стипендию в семинарии в Эксе. К тому же Летиция имела крупные расходы сравнительно со своим стесненным материальным положением, для того чтобы войти во владение доставшимся ей по наследству имением Миллели; доходов же еще не было видно. Наполеону очень хотелось поехать на Корсику, чтобы самому урегулировать дела.

Тоска по родине и семье становилась все сильнее и сильнее. Больше, чем когда-либо, казался он себе самому выброшенным из колеи.

Тоска по родине, которой он был не в силах больше преодолеть, проявлялась в его письмах к матери и брату. Но этого ему было мало: ему хотелось излить свою больную душу человеку, который бы его понимал. В Турноне, в четырех верстах от Валанса, жил его соотечественник, некий Понторнини. К нему-то и ходил Наполеон, когда ему становилось особенно тяжело, и говорил с ним о Корсике, о своей дорогой родине. Этому Понторнини мы обязаны аутентичным[18] портретом юного Бонапарта. Портрет изображает его четкий, энергичный профиль; волосы спадают до половины лба, рот красиво очерчен, губы тонки, а выражение лица странно-серьезно и строго для шестнадцатилетнего юноши.

Наполеон искал и находил утешение в книгах. Но скоро он исчерпал всю библиотеку Ореля. Из своего скудного офицерского жалованья, которого едва хватало на поддержание жизни, он находил еще возможность тратить кое-что на духовную пищу. 29 июля 1785 года он заказал у женевского книгопродавца Поля Бардо “Мемуары мадам де Варан” и два последних тома “Истории революции на Корсике” аббата Жермана. Заказ сопровождался примечанием, чтобы Бардо указал ему “все сочинения о Корсике, которые он имеет на складе или которые может приобрести”.

Последние гроши жертвовал молодой офицер, чтобы лучше познакомиться со своей родиной, историю которой он намеревался писать. Ему приходилось быть чрезвычайно экономным. Все его доходы равнялись в то время тысяче двумстам франкам в год: восемьсот франков жалованья, сто двадцать франков квартирных, двести франков пособия, которое он получал в качестве бывшего ученика парижского военного училища вплоть до назначения его старшим лейтенантом – и кое-какие карманные деньги, которые он время от времени получал от дяди Люциано. Из этой суммы Бонапарт должен был оплачивать не только квартиру, стол и одежду, но и покрывать всевозможные побочные расходы, неизбежные в жизни офицера. Не всегда мог бедный корсиканский дворянин отделываться от празднеств, балов, пирушек и прочего. Видов на повышение, которое происходило в Ла Фер в строгом порядке, никаких не было. В январе 1787 года Наполеон все еще был лейтенантом.

Обедали молодые офицеры все вместе в гостинице “Трех голубей”, принадлежавшей некоему Жени. Более состоятельные офицеры ходили к известному ресторатору Фору, кухня которого славилась на весь город. Наполеон тоже несколько раз бывал там, несмотря на свою скромность и умеренность. Он охотно вспоминал об обильных обедах у Фора: когда в 1811 году он принимал депутатов департаментов, то обратился со следующими словами к мэру Валанса: “Ну, мсье Планта, что у вас слышно?.. Скажите, земляки ваши все еще такие же гурманы, как в мои времена? А ресторатор Фор готовит все такие же вкусные паштеты? Да, да, Фор одна из достопримечательностей Валанса. Я прекрасно помню его”.

Таким образом, жизнь Наполеона в Валансе не была сплошной цепью лишений, как ее обычно изображают. В будни, правда, его первый завтрак состоял из стакана воды и двух хлебцев, которые он покупал в булочной Куриоль. Он сам брал с прилавка хлеб, клал два су и молча съедал скромный завтрак.

В это время, однако, Бонапарт не был ни особенно мрачен, ни угрюм и не впадал временами в состояние бессильной злобы, как в Бриенне. Его совершенно изменившееся положение способствовало перемене его характера. Он гордился своим артиллерийским мундиром и принадлежностью к офицерской корпорации и по временам веселился вместе с товарищами, с которыми сблизился теперь несколько больше, чем прежде в Бриенне и в Париже. Если бы не заботы о семье, он, несмотря на всю нужду, был бы счастливейшим офицером на свете, хотя в то же время он и писал в своем дневнике: “Жизнь тяготит меня: я ни в чем не нахожу удовлетворения, все причиняет мне только страдания. Она тяготит меня потому, что нравы людей, с которыми я живу и, вероятно, всегда буду жить, столь же отличаются от моего характера, как свет луны от света солнца”. Это была отчасти риторика Руссо, которая не мешала, однако, Наполеону сближаться все более и более с товарищами. Бывали, правда, дни, когда глубокая меланхолия, вытекавшая из его тоски по родине, проявлялась в бурных вспышках. В такие минуты он казался товарищам какой-то загадкой, исключая, быть может, де Мазиса, который один понимал Наполеона. Бонапарт часто принимал участие в их развлечениях, поскольку это позволяли ему его средства. Он любил продолжительные прогулки, любил ходить и восторгался, по примеру Руссо, красотами природы.

В июне 1786 года он в сопровождении одного друга – по всей вероятности, неразлучного с ним де Мазиса – предпринял экскурсию в город Дофинэ. С Рош-Коломба они наслаждались видом на долину, расстилавшуюся у их ног. И юный Наполеон находил возвышенные слова, в которых выражалось его наслаждение красотою природы.

Между тем 12 августа 1786 года батальон Наполеона был назначен в Лион для подавления вспыхнувших там беспорядков шелковых ткачей, требовавших повышения заработной платы на два су за локоть. Беспорядки эти подучили название “Revolte de deux sous”. Бонапарт и де Мазис прибыли в Лион 14 августа.

Офицеры поселились в видных купеческих семействах города и более или менее были довольны своим пребыванием здесь. Особенно повезло Наполеону. Сперва он жил в предместье Вэз, а потом переехал к вдове Блан. По его словам, любезный прием его первых хозяев несколько стеснял его личную свободу. Когда поэтому один из его приятелей пожаловался ему на плохую квартиру, Бонапарт тотчас же поменялся с ним, хотя ему и осталось прожить в Лионе всего несколько дней. “Я точно в аду, – вскричал он вне себя, – я не могу никуда выйти; любезность хозяина меня тяготит… Я не останусь там ни минуты. Я не в состоянии ни о чем думать в этом проклятом доме!” Они обменялись квартирами к обоюдному своему удовольствию.

Беспорядки были подавлены в несколько дней. В конце августа, когда полк Наполеона готовился к переходу в новый гарнизон Дуэ, Наполеон снова приехал в Валанс, чтобы запаковать чемоданы: ему разрешили шестимесячный отпуск в Корсику. Сердце его билось учащенно при этом. Наконец-то, увидит он “свою дорогую отчизну, где будет, – как он сам выражался, – жить хотя бы некоторое время сердцем”, после того как он так долго жил разумом.

По дороге на Корсику он заехал в Экс, чтобы навестить молодого Феша, который не закончил еще своего духовного образования. Он свиделся здесь и с маленьким Люсьеном, который учился в семинарии, и нанес давно уже тяготивший его визит директору Амьену. После этого он направился прямо на родину.

Две недели спустя, 15 сентября 1786 года, Наполеон после семилетнего отсутствия приехал на Корсику. У него сжалось сердце, когда он с корабля, издали увидел вздымавшиеся из моря темные скалы любимого острова. А когда приблизился к ним, т? почувствовал “его аромат”.

Весь город знал, что приезжает второй сын Карло Бонапарта. И прибытие его стало поэтому целым событием. Уехав диким, необузданным мальчиком, Наполеон возвратился молодым, вполне зрелым для своих семнадцати лет человеком, облаченным в королевский мундир. Земляки его немало гордились молодым офицером, первым корсиканцем, вышедшим из парижского военного училища. В гавань, навстречу Наполеону, вышли все знакомые, друзья и родные. Старая Катарина, верная Камилла Иллари, сиявшая от счастья, что видит снова своего “caro figlio”, пастух Багалино, – все его верные слуги приветствовали его возвращение. Его без конца обнимали, но Наполеон отвечал на приветствия молча: долгое отсутствие отучило его от родного диалекта.

Дома ждали его мать с сестрами и братьями, бабка Феш, дядя Люциано, дядя Паравичини и тетка Гертруда. Трех младших детей, шестилетнюю Полетту, четырехлетнюю Аннунциату и маленького Джироламо, которому исполнилось всего два года, Наполеон увидел впервые. Домашние обязанности и заботы превратили Летицию в пожилую женщину. Дядя архидиакон был уже целый год прикован к постели, но он был силен духом и заботился о детях, насколько это было возможно в его положении. Ему помогали в этом Жозеф и тетка Паравичини.

Старший брат следующими словами описывает впечатление, произведенное на семью молодым артиллерийским офицером: “Приехал Наполеон. Это было большим счастьем для матери и для меня… Вид страны привел его в восхищение, он стал прилежным, вдумчивым человеком, но совсем иным, чем изображают его авторы мемуаров, впадающие все в одни и те же ошибки. В то время он был страстным поклонником Руссо и витал, как мы все выражались, в идеальном мире. Ему нравились шедевры Корнеля, Расина и Вольтера, которые мы постоянно читали вслух. У него были произведения Плутарха, Платона, Корнеля, Непота, Тита Ливия и Тацита во французских переводах. Кроме того, книги Монтеня, Монтескье и Рейналя. Все они находились в сундуке, который был гораздо больше того, где лежало его платье. Я не отрицаю, что у него были и стихи Оссиана, но категорически опровергаю сообщение, будто он предпочитал их Гомеру”.

Больше, чем когда-либо, испытывал Наполеон необходимость стать опорой многочисленной семьи. Семидесятилетний дядя мог умереть каждый день, а Жозеф, несмотря на все свое желание, не был для этого подходящим человеком и, кроме того, намеревался вообще уехать в Пизу для соискания докторской степени. Последняя даст ему возможность получить должность на Корсике и, таким образом, быть подле матери.

Наибольшие заботы доставлял Наполеону Люсьен, который уехал из Бриенна и поступил в духовную семинарию в Эксе, где Марбеф обещал ему вакансию Феша. Но покровитель семьи умер 20 сентября 1786 года, и возникло опасение, что бесплатно поместить его будет очень трудно. Ввиду этого Наполеон и посетил по дороге директора Амьена и просил его за младшего брата, но так и не добился благоприятного ответа. Семью Бонапартов, по-видимому, забыли.

Тем не менее Наполеон все же был рад возможности провести несколько месяцев на своем острове в кругу близких. Заботы, тяготившие его все время, казались ему здесь не такими уже мрачными. По примеру Руссо, он испытывал на себе чары природы. Его Корсика, аромат которой, как он говорил, он бы отличил с закрытыми глазами от всех прочих стран, остров с красивыми долинами и могучими скалами, омываемый лазурными волнами моря, был предметом его неустанного воодушевления. Наполеон был счастлив. Впоследствии он говорил как-то об этом первом пребывании на Корсике: “Для моего счастья недоставало тогда лишь двух дорогих мне людей: отца и графа Марбефа, которого мы лишились 20 сентября и о котором долго скорбела вся наша семья”.

Соотечественники, с их чистыми, неиспорченными нравами и своей умеренностью, воплощали в глазах молодого Бонапарта “естественных людей” женевского философа. Видеть их порабощенными было для него невыносимо. Здесь на месте мог развить он свои планы истории Корсики, здесь представлялась ему наиудобнейшая возможность и собрать материалы, и приступить к их обработке. Усадьба Миллели, отдаленная от города, была удобным местом для занятий. Туда-то и отправился семнадцатилетний историк. Там под тенью старых олив, в гротах и темных аллеях парка он питал свой жадный ум чтением научных сочинений. Там его мысли превращались в смелые планы, которые перо не успевало запечатлевать на бумаге.

С твердой решимостью и силою воли, присущей ему, он ревностно принялся за итальянский язык, чтобы прочесть в оригинале “Giustificazione” и “Disingnanno” Филипини и чтобы слиться с народом, который он мечтал освободить от тирании и гнета. Ему хотелось поднять свою страну на высшую ступень благосостояния, он понимал, что это возможно исключительно путем поощрения земледелия. Он обратил поэтому внимание своих соотечественников на цветущую французскую агрикультуру, которую они должны взять себе за образец. Сам он решил подать им пример во владениях своей земли, но встретил энергичное сопротивление дяди Люциано, который не хотел дать ни одного су и полунегодующе, полушутливо назвал племянника: “il novatore”. Во всем же остальном Наполеон сходился во взглядах со стариком, мимо которого прошло три четверти столетия. С ним он говорил много о бедствиях, постигших его родину; здесь его понимали, здесь корсиканец говорил с корсиканцем.

Тем временем шестимесячный отпуск приходил к концу. Нужно было снова подготовиться к жизни с людьми, не понимавшими его. А к этому у молодого лейтенанта не было, по-видимому, ни малейшей охоты. Кроме того, и здоровье несколько ослабело. Весною 1787 года он заболел перемежающейся лихорадкой, которая с тех пор не оставляла его. Наполеон упоминает о ней в письме от 1 апреля 1787 года к известному женевскому врачу Тиссо. Эта лихорадка послужила ему поводом к ходатайству о продлении отпуска.

Просьба его была уважена, и 16 мая он получил новый шестимесячный отпуск. В этом нет ничего удивительного, так как в королевских полках существовал обычай просить всегда о продлении отпусков; иногда такое прошение подавалось даже до двух раз. Каждый офицер пользовался этим, и почти никогда не случалось, чтобы кто-нибудь возвращался в установленный срок. В этом отношении полк “Ла Фер” был чрезвычайно снисходителен к офицерам.

Наполеон был счастлив, получив возможность прожить в кругу своих еще полгода или, вернее, даже семь месяцев, потому что корсиканцам давался еще месяц для путешествия. Что он не попусту тратил время, мы уже знаем.

Его заботила теперь больше всего школа шелководства, основанная его отцом и приносившая чрезвычайно скудные доходы. Несмотря на обещания, государство с 1786 года не выдавало Летиции никакого пособия, и все ее попытки и ходатайства дяди рушились о недружелюбное отношение нового интенданта де ла Гильоми. Бонапарты замечали, что у них нет больше друзей и покровителей. Бушпорн, предшественник Гильоми, в 1785 году был переведен с Корсики; Марбеф умер. Старания молодого артиллерийского офицера оставались бесплодными. Ла Гильоми был очень порядочным человеком, но думал, что ничего не может сделать без исполнения всех формальностей. Он оправдывался тем, что не может выдать пособия Летиции без согласия генерал-контролера в Париже.

Снова наступил конец отпуску, но сейчас, когда семья ожидала получение небольшой суммы, Наполеон совсем уже не мог уехать. Предстоял, кроме того, созыв корсиканских сословий, и он должен был присутствовать на нем в интересах семьи. В начале сентября он послал поэтому новое прошение о продлении отпуска, не прося, однако, о жалованье. В качестве причины своей просьбы он выставлял то, что должен “участвовать в собрании корсиканских сословий, чтобы заявить о правах своей семьи”. И снова прошение его было удовлетворено. Новый отпуск продолжался с 1 декабря 1787 года по 31 мая 1788 года.

Сословия, однако, не собрались, и в начале октября 1787 года мы видим Наполеона в Париже. Так как он понял, что все старания относительно школы шелководства на Корсике тщетны, то решился обратиться по этому поводу лично к генерал-контролеру. Дядя Люциано дал ему немного денег на дорогу, и юный проситель остановился в отеле “Шербург” на улице Сен-Оноре. Чтобы добиться признания своих прав, он пустил в ход все связи и выказал в этом отношении т? же упорство и т? же терпение, что и его отец.

Бонапарт отправился к генерал-контролеру с рекомендательным письмом от тулузского архиепископа. В Версаль его отвезла одна из старых пролеток, именовавшихся “voiture de la cour”. Эти старые рыдваны были, по мнению Наполеона, очень “комфортабельны”. Скоростью они, однако, не отличались, так как от Парижа до Версаля ехали целых пять часов. Наконец Бонапарт приехал на место, но здесь его постигло жестокое разочарование. Об его деде вообще не знали ничего; тут не было даже документов, свидетельствовавших об основании школы.

Но этим отделаться от него было нельзя, – он был слишком сыном Карло. Он с таким красноречием защищал интересы семьи, что генерал-контролер счел своим долгом не лишать его последней надежды. Он обещал ему сообщить интенданту на Корсике, что разрешает ему полную свободу действий в этом деле.

Но этого Наполеону было мало. Он воспользовался своим пребыванием в Версале, чтобы испросить еще вакансии для Люсьена, и добился с этой целью аудиенции у министра финансов Ломени, графа де Бриенна. Бонапарту дали неопределенные обещания, и, таким образом, почти ничего не добившись, он должен был двинуться в обратный путь.

Чрезвычайно разбитым вернулся он в Париж, в город, в котором впервые почувствовал себя предоставленным самому себе. Он блуждал по улицам, осматривал достопримечательности и в свои восемнадцать лет пришел в конце концов к выводу, что общественные нравы города и его жизнь в корне своем развращены и испорчены. Впервые здесь в жизнь Наполеона вторглась женщина, впервые испытал он искушение!

22 ноября он был в итальянском театре и возвращался через Пале-Рояль, царство приключений и полусвета. Смеясь и шутя, бушевала вокруг него фривольная толпа, перекидываясь разгоряченными взглядами, – много вызывающих жестов обращалось и к молодому артиллерийскому офицеру. Среди многочисленных красивых и уродливых жриц Венеры, выставлявших здесь на показ свои прелести, ему особенно бросилась в глаза одна, поразившая его своим скромным видом, нежной фигурой и юностью. Он собрался с духом и заговорил с нею. Но заговорил не обычным тоном молодых людей его возраста. Точно экзаменатор, предлагал он молодой девушке различные вопросы, как и почему дошла она до ее печальной профессии, кто был ее соблазнителем и так далее. Девушка откровенно рассказала свою историю – знакомство их закончилось в пустой комнате отеля, в котором остановился Наполеон.

Пламя чувственности в Наполеоне угасло так же быстро, как и вспыхнуло. Слова, произнесенные им в бытность императором: “Любовь создана для других, не для меня. Меня всецело заполняет политика”, могли быть, по-видимому, применены к нему уже и в то время. Гораздо сильнее и неотступнее действовала на него любовь к отечеству, историю которого он начал писать. Через несколько дней после своего приключения, 27 ноября, он 11 часов вечера записал в свой дневник: “Я едва достиг зрелого возраста… как уже берусь за историю! Я знаю свои слабости… но, быть может, как раз это наилучшее душевное состояние для такого рода работы. Мною владеет воодушевление, которое разрушается в нашем сердце более глубоким изучением людей. Подкупность зрелого возраста не осквернит моего пера! При чтении описания наших страданий я вижу, дорогие соотечественники, как текут у вас горячие слезы!”

Наполеона ничто не удерживало больше в огромном, греховном Вавилоне, в котором как бы умышленно затягивали его дела. Его присутствие дома было необходимо. Жозеф находился в Пизе, а у Летиции не было никого, кто бы писал ей различные прошения для урегулирования ее дел и кто был бы ее посредником и переводчиком. Ее положение было отчаяннее, чем когда-либо: ей приходилось заботиться не только о четырех младших детях, но платить еще за Люсьена и помогать Жозефу в Пизе. Наполеон вернулся на Корсику, 1 января 1788 года он снова прибыл в Аяччио.

Его ждали тяжелые заботы: злосчастная школа шелководства, дорого стоившее пребывание Люсьена в семинарии, определение Луи стипендиатом в одно из военных училищ и, наконец, ничтожные доходы семьи, обладавшей, правда, небольшими участками, но принужденной отдавать их в аренду по очень низкой цене, – все это занимало юного Бонапарта. Он изо всех сил старался облегчить хоть немного участь матери, но всюду находил лишь запертые двери. По отношению к девятнадцатилетнему офицеру, не обладавшему ни связями, ни положением, не проявляли того интереса, как к его отцу, депутату корсиканского дворянства. Даже поездка, предпринятая ради школы шелководства в Бастию, не имела никакого успеха.

В Бастии он познакомился с товарищами по полку, находившимися там в гарнизоне. С воодушевлением говорил он им о Корсике, о национальных героях, о Паоли, но они не понимали его: в устах королевского офицера это звучало чуть ли не оскорблением Величества. Большее сочувствие встретил он в этом отношении у старых корсиканцев, участвовавших в войне за независимость. Целыми часами мог он слушать их рассказы. И много интересного и важного о Паоли, и об отчаянной борьбе за свободу пришлось ему тут узнать. Ему удалось также приобрести редкие печатные источники, находившиеся в руках старых солдат: они давали ему ценный материал к его “Lettres sur la Corse”, как он решил назвать свою историю Корсики.

Сочинение это непрестанно занимало Наполеона. Он намеревался посвятить его министру, монсеньеру де Бриенну, так как надеялся благодаря этому обратить внимание короля и правительства на своих соотечественников.

Наступило 31 мая 1788 года, а с ним вместе и окончательный срок отпуска. Ничто не могло помочь ему: разлука была неизбежна. До отъезда, однако, Наполеон мог с радостью обнять Жозефа, который вернулся из Пизы молодым доктором права. Таким образом, Наполеон покинул мать и своих близких, по крайней мере, с сознанием, что у них есть теперь опора в лице старшего брата.

После полуторагодового отсутствия лейтенант Бонапарт в первой половине июня 1788 года снова вступил в полк.

Полк между тем после различных командировок в Нормандию и Бретань с конца прошлого года перешел в гарнизон Оксонна и находился теперь там в полном составе. Перемен не произошло никаких: полковой штаб остался в прежнем составе, только в отряде Наполеона был новый командир, капитан Гозьер.

Самого Наполеона борьба за существование закалила и сделала более зрелым. Непрестанные заботы о семье, неоднократные поражения, которые он испытал в своих ходатайствах и прошениях, должны были причинять мучения его характеру, совершенно не созданному для них. И все же не было никаких шансов на улучшение его положения! Если все будет обстоять благополучно, то он только через семь лет будет назначен старшим лейтенантом. Перспектива далеко не блестящая! К счастью, однако, ему не было времени предаваться этим печальным размышлениям: вначале служба всецело захватила его.

В Оксонне находилось превосходное артиллерийское училище, во главе которого стояли генерал дю Тейль и директор д'Аркебувиль. Об этом училище Наполеон говорил впоследствии: “Если оно и не было единственным, где офицеры могли приобрести познания, то оно, несомненно, было одним из лучших и, вероятно, даже первым училищем такого рода”. В числе его учителей находился Ломбар, в лице которого Наполеон нашел себе вскоре друга и покровителя.

Благодаря своему продолжительному отсутствию из полка, Бонапарт многое упустил, да и, кроме того, он ни в Париже, ни в Валансе не имел случая расширить свои познания в артиллерии. Поэтому он твердо решил использовать удобный случай и нагнать потерянное время. Он пунктуально являлся на все лекции, которые Ломбар читал у себя на квартире молодым офицерам. Они были для него тем более интересны, что как раз в это время была назначена комиссия из офицеров его полка для производства опытов относительно дальнобойности новых орудий. Молодой Бонапарт вместе с некоторыми другими товарищами был назначен в эту комиссию. Единственным молодым лейтенантом в ней был Наполеон, другие были чином выше его. Донесение Бонапарта об опытах, к которому он приложил свои выводы и замечания, удовлетворило генерала дю Тейль, но совсем не понравилось самому юному лейтенанту. Год спустя он составил новый доклад, в котором изложил свое мнение относительно наилучшего применения орудий для достижения наибольшей дальнобойности. В этой работе молодого офицера чувствуется уже гений и практический ум генерала итальянской армии.

В Оксонне Наполеон сделал значительные успехи в рисовании, которым до сих пор почти не интересовался. В лице профессора Коломбье он нашел превосходного преподавателя, так что в короткое время приобрел необходимые познания в учении о пропорции, в правилах архитектуры и перспективе. Как мы видим, свободного времени у Бонапарта в Оксонне не оставалось. Но через несколько дней по его прибытии сюда он получил уже из дома снова печальные вести. Луи исполнилось двенадцать лет, как раз максимальный возраст для поступления в военное училище; но ему снова отказали в бесплатном приеме. Наполеон был в отчаянии. Что ему делать? Что предпринять? Оставалась только одна надежда: непосредственное прошение самому министру, который, наверное, не имел понятия, “в каких дурных руках управление Корсики”. Сказано, сделано! 18 июня 1788 года Наполеон написал ему от имени своей матери: “Монсеньор, вдова Бонапарт из Аяччио на Корсике осмеливается прибегнуть к вашей доброте относительно приема ее четвертого сына, Луи, в одно из королевских военных училищ. С 1787 года она безуспешно добивалась вакансии и получила обещание, что сын ее будет принят в следующем году, так как он не перешел еще максимального возраста. Срок теперь наступил, но предпочтение было отдано другим детям, семьи которых могут, очевидно, гордиться более блестящими титулами. Прошел таким образом еще год, и следующего приема ждать уже не приходится, так как сын мой перейдет указанный возраст… Обремененная воспитанием восьми детей, вдова человека, который оказал королю много услуг по управлению Корсикою, который пожертвовал значительные суммы на поддержку планов правительства… лишенная почти всяких средств, она надеется найти помощь у подножия трона и в вашем сострадательном и возвышенном сердце”. Сколько труда должны были стоить Наполеону эти слова, эти мольбы! Тем не менее успех они имели такой же, как и все предыдущие прошения. Снова в его неутомимом мозгу зародилась мысль отправиться в Париж, чтобы лично там постучаться во все двери. Но жалованья для далекой поездки ему не хватало. В отчаянии он снова обратился к дяде Люциано, который прятал деньги под подушку. Париж! Париж! Он был якорем спасения для Наполеона! “Пришлите мне триста франков, – писал он архидиакону, – этой суммы достаточно для поездки в Париж. Там я сумею, по крайней мере, завести связи и преодолеть препятствия! Я убежден, что мне это удастся. Неужели из-за каких-нибудь трехсот франков вы лишите меня этой последней возможности?”

Дядя Люциано был, однако, другого мнения. Он счел лучшим продолжать копить деньги. Наполеон написал Фешу, но и у него встретил отказ. Тот посоветовал ему раздобыть денег у знакомых в Оксонне, но Бонапарт только ответил: “Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что я могу занять деньги. Оксонн очень маленький городок, и я еще слишком недавно здесь, чтобы завести прочные знакомства”. От поездки пришлось, таким образом, отказаться.

Но, как мы уже говорили, у Наполеона не было времени на размышления о печальном положении его семьи. Все свое свободное время он посвящал чтению книг по артиллерийским наукам. Запирался к себе в комнату и не выходил до тех пор, пока не отправлялся на службу или не шел обедать. Вместе с другими офицерами своего батальона он шел в офицерское собрание напротив старой мельницы. Комнату его убирала служанка по имени Тереза Герен. Сама комната была очень простая, устроенная согласно регламенту. У Бонапарта не было денег хоть немного украсить ее. Помимо обыкновенной деревянной постели, в ней находился гардероб, умывальник с тазом и кувшином, подсвечник, стол с ящиком и несколько соломенных стульев.

Охваченный ненасытной жаждой знаний и лихорадочным стремлением к деятельности, Наполеон изучал здесь с изумительным прилежанием не только книги, необходимые для его профессии, как перевод: “New principles of gunery”, “Tables du tir de canons et des obusiers”, но и расширил свое общее образование. Он прочел десятитомную историю Англии Джона Баррау, из которой по привычке сделал точные выписки по особенно интересовавшим его вопросам. Он изучал далее труды Вальера, но предпочитал ему Грибоваля, бывшего по его мнению выдающимся талантом в области артиллерии. В душе он намеревался впоследствии еще более упростить и усовершенствовать систему артиллерии Грибоваля; он изучил прилежно еще и “Memoires d'artillerie” Сен-Реми. Приобретаемые познания и собственные наблюдения по артиллерийским вопросам он записывал в свои “Cahiers sur l'artillerie”, из которых до нас дошла только одна. Приблизительно в это же время написал он трактат: “Principes d'artillerie”.

Если сравнить приказания, которые впоследствии Наполеон отдавал своим артиллерийским генералам, то приходишь невольно в изумление, находя в них те же принципы, часто даже те же самые выражения, какие мы находим в его юношеских произведениях.

Барон дю Тейль заинтересовался молодым интеллигентным офицером, так как подметил в нем неутомимого работника и редкий военный талант. Неоднократно выдвигал он его перед старшими товарищами и давал ему поручения, которые приходится признать чрезвычайно ответственными при молодости Наполеона. Так, он поручил ему команду над довольно большой школой стрельбы, когда принц Конде, губернатор Бургундии, посетил в 1788 году Оксонн. Зависть товарищей по поводу такого отличия побудила их сыграть с Наполеоном шутку: они заколотили орудие в его батарее. Но он вовремя заметил проделку и быстро привел его в порядок.

Во время этих работ дю Тейль не совсем был доволен Бонапартом, так как однажды послал его на двадцать четыре часа под арест. Строгий, но справедливый начальник оставил по себе хорошую память в сердце Наполеона. Неоднократно, достигши впоследствии власти, говорил он: “Генерал дю Тейль научил меня повиноваться и повелевать”. Даже на закате дней своих император вспоминал генерала, которому стольким был обязан. Он оставил сыну Тейля сто тысяч франков и написал в завещании: “Из благодарности за труды, которые потратил на нас храбрый генерал (отец), когда мы были лейтенантом и капитаном под его начальством”.

Девятнадцатилетний лейтенант, движимый честолюбием, настолько заработался, что почувствовал это на своем и без того не крепком здоровье. Но с гордостью и удовлетворением пишет он 22 августа 1788 года Фешу: “Я немного хвораю; в этом повинна работа, которой я посвящаю все свое время. Как вам известно, дорогой дядюшка, генерал оказывает мне столько внимания, что поручает производить на стрельбище различные работы, требующие утомительных расчетов. В течение десяти дней я с раннего утра и до позднего вечера работаю во главе отряда; благосклонность генерала несколько восстановила против меня капитанов: по их мнению, поручая лейтенанту столь важное дело, генерал совершил несправедливость. Из тридцати человек, наверное бы, нашелся такой же способный, как я. Мои товарищи тоже завидуют мне. Но все это пустяки. Больше всего беспокоит меня здоровье, я чувствую себя неважно”.

В расстроенном здоровье Бонапарта был отчасти повинен и климат Оксонна. Крепость была окружена рвами, вода которых заражала город, да и самый климат был нездоровый и сырой. Вследствие постоянных наводнений Сены, Наполеон и почти все офицеры и солдаты страдали лихорадкой. Уже в начале 1789 года, когда погода несколько улучшилась, и благодаря уходу полкового врача Бьенвело, Наполеон несколько поправился.

Через посредство дю Тейль молодой офицер вошел мало-помалу в оксоннское общество, конечно, насколько позволяло ему его скромное материальное положение. Ему приходилось жить очень экономно, и это особенно отражалось на его платье. Оно было настолько скромно и даже неряшливо, что резко отличалось от всех его товарищей. Если взглянуть на скромные счета от портных во время его пребывания в Оксонне, то нельзя было и требовать от его туалетов элегантности и изящества. Портной будущего императора, наверное, не разбогател от него. Некий Биотт опубликовал впоследствии несколько счетов его отца, портного лейтенанта Наполеона, из которых мы можем видеть, что ему был должен Наполеон:

Работа пары суконных брюк – 2фр.

Две пары штанов – 1 фр. 4 су.

Работа синего английского мундира – 4 фр.

Кант – 1 фр.

Несмотря на свою бедность, молодой лейтенант вращался все же в лучшем обществе. Между прочим, он бывал у мадам де Берби, которая благодаря браку ее дочери и сына генерала дю Тейль, находилась с последним в родственных отношениях. Его часто приглашали в гостеприимный дом директора артиллерийского училища Пиллона д'Аркебувиля; он бывал там большей частью с четою Ломбар, игравшей каждый вечер у директора в лото. Молодой офицер, худощавый, бледный и хмурый, не отходил от мадам Ломбар, галантно нося ее сумочку.

Бонапарт бывал и в доме агента жизненных припасов Берсоннэ; ему были открыты и двери элегантного салона военного комиссара Нодена. У Берсоннэ была превосходная, богатая библиотека, чрезвычайно привлекавшая любознательного лейтенанта. Берсоннэ отдал ее в его полное распоряжение, и Наполеон не забывал никогда этой любезности. Уезжая из Оксонна, он сказал Берсоннэ на прощание: “Я никогда не забуду радушного приема, который я встретил в вашей семье. Где бы я ни был, напишите мне, вы всегда можете рассчитывать на меня”.

Такого же друга нашел Наполеон и в лице почтенного директора Лардильона. Каждое утро шел он к нему в бюро и читал газеты. Среди товарищей в наиболее близких отношениях он был по-прежнему с де Мазисом, хотя дружил и с другими, с лейтенантом ле Льер де Виль-Сюр-Арком, Жюльеном де Бидоном и Роландом де Виларсо. Особенно уважал он капитана Гассенди, с которым сблизился во время вышеупомянутого поручения: тот горячо любил его корсиканскую родину. Гассенди стал впоследствии одним из пламеннейших поклонников итальянского победителя.

Мы видим, что Наполеон не страдал от недостатка друзей и общества. Разве мог бы он иначе написать в своих “Discours de Lyon”: “Назовите мне того несчастного, который не нашел бы среди товарищей, по крайней мере, двух близких друзей!”

С остальными офицерами он находился в добрых товарищеских отношениях, хотя иногда между ними и бывали трения, которые по большей части объяснялись ироническим тоном Бонапарта. Так, один офицер, Белли де Бюсси, страстно любил игру на валторне, но Наполеон терпеть не мог этого инструмента. Белли жил этажом выше его, как раз над его комнатой, и часто мешал ему работать своею музыкою. Однажды они встретились на лестнице, поздоровались, и Наполеон заметил, умышленно избегая традиционного в полку обращения на “ты”:

“Ваша валторна, наверное, вас утомляет?” – “Нисколько”. – “Было бы все-таки лучше, если бы вы упражнялись в игре на ней где-нибудь в другом месте”. – “Я могу в своей комнате делать, что мне угодно”. – “Это вопрос еще спорный”. – “Ну, спорить я никому бы не посоветовал!”

Это было достаточной причиной для вызова, который, наверное бы привел к поединку, если бы в спор не вмешалась “калотта”. Эта “калотта” была обществом офицеров, своего рода судом чести, который наблюдал за поступками и образом жизни офицеров. Она посоветовала Белли упражняться на валторне где-нибудь в другом месте, где он никому не мешает, а Бонапарту рекомендовала быть немного терпеливее.

Этот своего рода “полицейский надзор”, бывший в ходу среди офицеров Ла Фер, способствовал много поддержанию рыцарского, товарищеского духа в полку, которым они отличались от прочих полков. Известному своими оригинальными идеями лейтенанту Бонапарту было поручено однажды составить устав “калотты”, в котором были бы изложены все правила, следовать которым обязуются все се члены. Как всегда, во всех поручениях, он с жаром принялся за работу и через несколько дней представил проект устава товарищам. Но поучительный тон, в котором написал Бонапарт этот устав, вызвал у них только насмешки. Он слишком серьезно отнесся к своей задаче. С пафосом называл он президента “калотты” “орлом с проницательным взглядом”, который “пронизывает им самую темную ночь”. Он сравнивал его далее со “стоглавым Аргусом”, которого, если он заснет, “поразит меч закона”. Сам он говорил впоследствии о своей работе как о “славной, трудной задаче” и называл ее, составленную им “после глубоких размышлений” – тонко сплетенной паутиной. Товарищи его были того же мнения. Но в противоположном смысле. Тем не менее мысли, содержащиеся в этом уставе, свидетельствовали о благородном образе мыслей, какими бы ребяческими они ни казались. Они обнаружили уважение Наполеона к солдатам, его чрезвычайно развитое чувство чести, тесно связанное со всем, что касалось военного дела.

Из всех периодов неприхотливой молодости Бонапарта жизнь в Оксонне была самой тяжелой и трудной. Однажды ему, де Мазису и еще одному товарищу пришло в голову питаться молочной пищей – отчасти из экономии, отчасти же из принципа. Но из этого ничего не вышло; особенно трудно было Наполеону, слабый организм которого требовал усиленного питания.

Его все еще заботила школа шелководства на Корсике, для которой до сих пор он не мог ничего сделать. Второго апреля 1789 года он снова написал письмо интенданту, находившемуся в то время при французском дворе. Энергично, определенно, но в то же время, несомненно, иронически писал он ему: “Простите, что я во время Вашего отдыха надоедаю Вам своим делом… Необходимо, однако, прийти к какому-нибудь решению; несправедливо ведь, что мы по-прежнему являемся жертвами… Я жду ответа, которым, надеюсь, Вы меня удостоите, и тотчас же сделаю в зависимости от него нужные распоряжения…” Гильом ответил ему в таком же ироническом тоне, что отдых и развлечения, о которых говорит Наполеон, заключаются в регулировании дел его управления, но что ему доставит особое удовольствие добиться у министра благоприятного решения в его деле. На этом дело и кончилось.

Тем временем во Франции подготовлялись политические события. Глухо доносился издали грохот революции, долженствовавшей сыграть огромную роль в жизни Наполеона Бонапарта. В провинции тоже замечалось возбуждение умов. В различных местностях Бургони вследствие вздорожания хлеба разразились в марте 1789 года беспорядки, давшие повод к самым грозным опасениям. В начале апреля три батальона “Ла Фер” получили приказ отправиться в Серр, маленький город на Соне, к югу от Оксонна, чтобы защитить там купеческое сословие и торговлю. Восставшая чернь убила уже двух торговцев хлебом, Гайе и Марло, прослывших ростовщиками. Немедленная военная помощь была необходима.

В отряде находился и молодой Бонапарт. Так как капитан Гозьер был назначен в Шарлевиль, а старший лейтенант дю Винье находился в отпуске, то начальствование было поручено Наполеону, и он немало гордился таким отличием. Полковник его заметил по этому поводу: “Такого рода поручения даются обычно старшим офицерам: они довольно сложны и трудны… Я, однако, высокого мнения о ваших способностях. Отправляйтесь туда и сделайте все, чтобы заслужить похвалу министра”.

В возбужденном городе войско было встречено с радостью. Жители увидели в нем спасение и стали спорить о том, кому приютить начальников отряда. Бонапарт поселился у мосье Ламбера, одного из богатейших и видных граждан города. Немного времени спустя он переехал на улицу Делю, которой впоследствии было присвоено его имя.

Прибытие войск успокоило бунтовщиков, и в первое время не пришлось прибегать ни к каким выступлениям. Войско расположилось на квартиры, и любезные хозяева заботились о том, чтобы никто не скучал. Мосье Ламбер дал в честь своего молодого гостя бал в своем доме. Бонапарт обещал присутствовать на нем, но до полночи не вышел в залу. Наконец за ним послали и нашли его в комнате над грудой карт и планов, разложенных на столе: он спал. За работой он, по-видимому, совершенно забыл о бале!

Оправившись от первого страха при прибытии войск, бунтовщики хотели было снова поднять восстание: на рынке собралась уже большая толпа черни. Известие это дошло до Наполеона как раз, когда он сидел за обедом у Ламберов. Он тотчас же вскочил, взял свою саблю и последовал на площадь за сержантом, принесшим ему известие. Взяв с собою двадцать человек, он, обнажив саблю, подошел вплотную к шумевшей толпе. “Граждане! – сказал он, – вы должны чтить законы. Армия здесь для защиты. Предлагаю вам разойтись!” Но шум и крики только усилились. Тогда он прибег к хитрости, которой пользовался часто впоследствии, на поле сражения. Он велел ударить в барабан и начал командовать наступление. Но перед последней командой: “Пли!” он повернулся еще раз к толпе и сказал: “Граждане, я имею приказание стрелять только в негодяев, порядочные люди пусть скорее уйдут!” Толпа тотчас же разбежалась: никто не хотел оставаться негодяем.

В Ceppe тоже заметили разницу в одежде молодого артиллерийского офицера и его товарищей, но еще больше даже в их характерах. Он считался повсюду чрезвычайно трудолюбивым, серьезным, малообщительным человеком, проводившим охотнее всего время в богатой библиотеке своего хозяина. Тем не менее Наполеон был желанным гостем и среди женщин. Он был завзятым поклонником супруги сборщика соляных податей Приера, молодой, симпатичной женщины; говорят даже, что он был в интимных отношениях с мадам Гравель, женою арендатора, с которой познакомился во время своих прогулок по окрестностям города.

Как бы то ни было, но через два месяца пребывание Наполеона в Ceppe пришло к концу. 29 мая он был снова в своем гарнизоне.

Вскоре после своего возвращения он едва не утонул, купаясь в Сене. Во время плавания с ним сделались судороги. Силы и сознание покинули его, и он погрузился в воду, – товарищи даже не заметили этого. К счастью, однако, течение пригнало его к мели, толчок привел его снова в чувство, и он с величайшим трудом добрался до берега.

Несколько недель спустя, шестнадцатого июня 1789 года, в Оксонне тоже вспыхнули беспорядки. В Париже штурмовали Бастилию, и восстание прокатилось скоро по всем провинциям. Дикие орды черни наводняли собою улицы, покинутые гражданами, поджигали дома, грабили и разрушали. С помощью двух отрядов гражданской милиции восстание было быстро подавлено.

Бонапарт во время этих беспорядков был адъютантом генерала дю Тейль. Дикая, неистовствующая чернь, добившаяся таким путем своих прав, вселяла в него чувство антипатии. Не такой рисовалась ему борьба за свободу и равенство. Он энергично высказался против анархии и выступил против упреков по адресу королевской семьи. Его республиканизм был проникнут совершенно другими принципами и другими идеями, которые он подкреплял в библиотеке Берсоннэ и Ламбера. С жадностью проглатывал он сочинения, описывавшие революции народов всех эпох, и превратился в того умеренного республиканца, который вскоре проявил свою деятельность.

Беспорядки в Ceppe больше, чем когда-либо, приковывали его внимание к отчизне, изнемогавшей под гнетом рабства. Двенадцатого июня 1780 г. он написал политическое письмо Паоли, где говорил ему о своей “Истории Корсики”, которую хотел посвятить национальному герою, изложил свои желания и надежды и разъяснил свои цели. “Я хочу, – писал он в своем юношеском воодушевлении, – сравнить Ваше правление с нынешним, хочу заклеймить бесчестьем тех, которые продали общее дело. Я хочу привлечь к суду общественного мнения тех, в руках которых сейчас управление, хочу раскрыть их злоупотребления и заинтересовать министра горестною судьбою родины”. Уверенный в своих силах и полный горячею любовью к отчизне, он добавляет: “Я еще молод, мои планы могут показаться смелыми, но мне дает силу любовь к истине, к родине, к моим соотечественникам, дает силу и то воодушевление, которое вселяет в меня надежда на улучшение положения нашей страны. Если вы соблаговолите приветствовать труд, в котором так много места будет уделено Вам, если Вы поддержите стремления молодого человека… то это будет лишь верной гарантией его работе”.

Но Паоли не ответил на это письмо. Лишь впоследствии, передав письмо Наполеона Буттафоко, он написал ему, что он слишком молод и неопытен, чтобы составить историю Корсики, только серьезным изучением может он подготовиться через несколько лет к такой серьезной и трудной работе. Паоли не понял горячего желания, которым дышали строки Наполеона. Не понял он и того, что этот молодой патриот кровью своею хотел пожертвовать для святого дела отчизны!

Это наставление Паоли не могло быть приятным молодому историку, но оно его не возмутило. Наполеон не был обескуражен, наоборот, еще усерднее принялся за работу и написал трактат о Корсике, который хотел посвятить герою дня, министру Неккеру. Но прежде он послал его просмотреть своему бывшему учителю, патеру Дюпюи, в Бриенне, который категорически отсоветовал ему это делать. Идеи свободы, воодушевлявшие Францию, распространялись все шире и шире, охватывали собою решительно всех, не исключая и солдат. Гарнизон Оксонна взбунтовался. Большинство солдат отправилось огромною толпою к квартире полковника, чтобы потребовать от него полковой казны. Он должен был уступить силе. Овладев деньгами, солдаты, лишенные всякой дисциплины, перепились, увлекши за собою и офицеров. Бонапарт с ужасом смотрел на эти войска, порвавшие все оковы дисциплины, которых опьянение свободы сделало дикими и жестокими. Но и им овладело пламенное воодушевление и мысль, что наконец-то настал момент, когда его бедное отечество может постоять за себя. Как поведут себя патриоты его острова во всеобщем опьянении свободы, которая охватила все и всех? Но проникнет ли вообще оно к ним? Кровь стучала и билась в висках Бонапарта, он рвался к своим соотечественникам, хотел им сказать, чтобы они не упустили этого единственного случая сбросить ненавистные оковы. Но он сдержал себя и продолжал работать, работать, работать!

Двадцать третьего августа королевский артиллерийский полк “Ла Фер” последовал примеру других корпусов и принес присягу национальному собранию. Мысли Наполеона были теперь только вокруг нации: король перестал для него существовать. “До этих дней, – говорит он сам, – если бы мне приказали, я бы несомненно стрелял в народ, ибо привычка, предрассудки, воспитание и имя короля вселяли в меня повиновение. С тех же пор как я принес присягу нации, я знаю только ее!”

Его здоровье страдало, однако, от непривычных волнений и скудного питания, на котором он постоянно экономил ввиду своего положения. Тоска по родине и горячее желание знать, что творится теперь на его острове при новых политических условиях, сверлило его пылкое патриотическое сердце. Нужда подавляла его и ухудшала все его психическое и физическое состояние. Еще в июле он писал домой: “У меня нет никаких других источников дохода, кроме работы. Я меняю белье только раз в неделю, я работаю в своей комнате, в десять часов ложусь спать. С тех пор, как я болен, я сплю очень мало, встаю в четыре часа и ем только раз в день, что, впрочем, мне очень полезно”.

Он был не в силах оставаться дольше во Франции, с тех пор как узнал, что и Корсика охвачена общим движением к свободе. Спокойствия как не бывало: он не находил удовлетворения ни в службе, ни в своих научных занятиях. День и ночь мучила его мысль о любимой отчизне. Неужели же он, самый верный из верных ее сынов, останется вдали и будет сидеть, сложа руки? Быть может, именно от него зависит участь родины?

Наполеону во что бы то ни стало нужен был отпуск. Девятого августа 1789 года он просил о нем, и несмотря на тревожные времена ему дали его: военный министр ла Тур-дю-Пен согласился на это лишь по особой просьбе инспектора де ла Мортьера.