Иван IV Васильевич, прозванный Грозным, русский царь

Я одну мечту, скрывая, нежу,

Что я сердцем чист.

Но и я кого-нибудь зарежу

Под осенний свист.

(С.А. Есенин «В том краю, где желтая крапива...»)

Настоящее имя — Иван IV Васильевич из рода Рюриковичей

Характер — свирепый

Темперамент — холерический

Религия — православный христианин

Отношение к власти — алчное

Отношение к подданным — пренебрежительное

Отношение к любви — потребительское

Отношение к лести — благосклонное

Отношение к материальным благам — стяжательское

Отношение к собственной репутации — ханжеское

Иван IV Васильевич, прозванный Грозным, русский царь (1530-1584)

Предшественником Петра Великого, предвосхитившим планы преобразователя на целых сто пятьдесят лет, считали его одни.

«Мелкая душа, подьяческий ум», — говорили о нем другие.

История России не знала более противоречивого правителя, чем царь Иван IV Васильевич, делами своими заслуживший прозвище Грозного. Одни историки склонны рассматривать Ивана IV как психически больного человека, маньяка, безвольную натуру, не знающую ограничений и управляемую одними лишь эмоциями. Доводы о психической неполноценности подкрепляются анализом сведений о предках грозного царя и о его сыновьях. Дед Ивана IV прославился своей жестокостью, отец — чрезмерным даже для царя сластолюбием, родной брат его Юрий был глухонемым и к тому же слабоумным. Все три сына царя — Иван, Федор и Дмитрий, — по свидетельству очевидцев, были со странностями. Иван отличался жестокостью и неуемной тягой к любовным утехам, Федор делам правления предпочитал занятия пономаря, спихнув свои царские обязанности на Бориса Годунова, а несчастный Дмитрий, вероятно, страдал эпилептическими припадками, так как часто падал в судорогах с пеной у рта.

Мать Ивана Грозного, Елену Глинскую, нельзя упрекнуть ни в чем, разве что кроме чрезмерного себялюбия и некоторого легкомыслия. Считалось, что именно от нее унаследовал Иван Грозный живость и остроту ума, столь несвойственную для твердолобых Рюриковичей.

Две главные черты характера отличали Ивана Грозного — его жестокость, зачатки которой проявились еще в раннем детстве (маленький Иван любил мучить животных), и его сладострастие, которое без преувеличения можно назвать эротическим исступлением.

«Я растлил тысячу дев!» — во всеуслышание похвалялся Грозный.

Впрочем, нет, была еще и третья черта — частые и быстрые переходы от оголтелой греховности к исступленному покаянию. Царь был глубоко религиозным человеком, правда, насколько искренней была эта религиозность, нам судить трудно. Возможно, его земные поклоны, которые царь отвешивал истово, до синяков, а то и ран на лбу, были вызваны угрызениями совести, а возможно, это был простой расчет с Богом — по одному, к примеру, поклону за каждую загубленную душу или по одному дню поста за каждую дюжину грехов. Собственноручно убив сына Ивана, грозный царь отправил десять тысяч рублей в Константинополь, прося тамошних монахов во главе с патриархом замолить его грех. Как выразился Николай Михайлович Карамзин: «Платон говорит, что есть три рода безбожников: одни не верят в существование богов, другие воображают их беспечными и равнодушными к деяниям человеческим, третьи думают, что их всегда можно умилостивить легкими жертвами или обрядами благочестия. Иоанн (Иван Грозный. — А. Ш.) и Людовик принадлежали к сему последнему разряду безбожников».

Другие историки прежде всего видят в царе умного и сильного реформатора, понуждаемого к жестокости непростым временем, в которое ему довелось править. Властью, а точнее — ее объемом, Иван Грозный превосходил всех европейских правителей, но власть эта далеко не всегда употреблялась им во благо. Иначе и быть не могло, ведь основным мотивом царских реформ являлось непомерное честолюбие, которое тешилось победами Ивана Грозного над врагами как внутренними, так и внешними. Имея власть непомерную, Иван Грозный жаждал еще большей, он с большей охотой носил бы прозвище Великий, но до величия ему было далеко — амбиции избалованного вседозволенностью царя довлели над его умом, острым, живым, годным для распознавания интриг и устройства козней, но неспособного к реформаторству. Русь при Иване Грозном увеличилась в границах, присоединив к себе Казанское и Астраханское ханства, а также часть Сибири, но осталась все тем же отсталым государством, вдобавок терзаемым множеством противоречий.

Да, были во время правления Ивана Грозного и изменения, которые можно назвать демократическими, как, например, созыв Земских соборов или издание «Судебника», но все они приходятся на первую дюжину лет правления Ивана IV, когда он во многом прислушивался к своему наставнику, священнику Благовещенского собора в Кремле, Сильвестру, и другу и советчику Алексею Адашеву, происходившему из не очень знатного рода костромских вотчинников Ольговых. Начав же управлять единолично, царь о демократии и не вспоминал.

«Боярство — мой враг», — любил повторять грозный царь. Но столь же свирепо, как на боярство, набрасывался он и на духовенство, и на весь народ свой, заподозрив мельчайшую, даже самую незначительную вольность.

Ивана IV можно сравнить с его современником, английским королем Генрихом VIII. Оба они сели на трон рано, оба поначалу были неплохими правителями, но после скатились в пропасть злодеяний, оба были чрезмерно охочи до любовных утех и оба оставили после себя совсем не ту страну, которую получили от своих отцов.

И царствование Ивана Грозного, и царствование Генриха VIII были подобны разрушительному смерчу, пронесшемуся над их владениями и причинившему подвластным им народам неисчислимые страдания. Помимо страданий и невзгод, тираническое правление ужасно тем, что всякий тиран развращает своих подданных, делая это как лично, так и своим примером. После правления Ивана Грозного на Руси настало Смутное время, а семена зла, щедро посеянные Генрихом VIII в Англии, проросли в семнадцатом веке раздором гражданской войны...

Итак, 25 августа 1530 года царица Елена Глинская родила своему мужу, русскому царю Василию III, сына Ивана. Младенцу было всего несколько месяцев, когда умер его отец, а спустя три года он лишился и матери, которая не то умерла своей смертью, не то была отравлена. Маленький сирота с правами на трон стал игрушкой в руках разного рода честолюбцев. Клан Шуйских потеснили Вельские, а Вельских снова оттерли от престола Шуйские. Свистопляска у подножия трона длилась вплоть до 1543 года, когда на него уселся тринадцатилетний Иван, ставший четвертым по счету из великих князей Земли Русской, носивших это имя.

Можно попытаться представить себе, в какой ужасной обстановке прошли детские годы царя. Унижение, испытанное при виде боярской наглости (чего стоил один только вид Ивана Шуйского, развалившегося на кровати покойного царя Василия III), постоянное наушничество, наговоры, заговоры, и все это — в сочетании с безудержным развратом.

Мальчик рос, не учась обуздывать свои страсти, а напротив — потакая им. Он был жесток — любил не только охотиться на зверей диких, но мучить домашних — собак и кошек, швыряя их наземь с высокого крыльца. Мог забавы ради промчаться на коне по улицам, намеренно давя прохожих. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы нам не мешало», — думали бояре, громогласно нахваливая Ивана за поступки, заслуживающие самого строгого порицания.

Показное смирение окружающих мучило и обижало Ивана, понимавшего, что на деле с ним никто не считается.

Он много читал - почти все, что попадалось под руку, пытаясь найти в книгах ответ на все вопросы, которые ставила перед ним жизнь. Он понял главное: до поры до времени необходимо терпеть, молчать и смиряться.

Но позже...

К 1543 году Шуйские вконец распоясались — прямо на глазах у юного царя ворвались в его покои и набросились на царского любимца князя Воронцова. Хотели убить несчастного, но Иван IV упросил сохранить князю жизнь.

Расплата не заставила себя долго ждать — в том же году, сразу после празднования Рождества, по приказу молодого царя бросили на растерзание псам (распространенный в то время способ казни) князя Андрея Шуйского, предводителя клана. Молодой лев показал когти, но полной власти пока не получил — Шуйских сменили Глинские, родственники царя с материнской стороны.

Впрочем, в молодости Иван Васильевич не особо- то и стремился вникать в государственные дела. Отдав бразды правления Глинским, он предавался развлечениям и буйным забавам. Глинские управляли, а Иван IV только изображал из себя царя, милуя и наказывая тех, на кого ему было угодно обратить свое внимание.

Царь не правил, а тешился властью. Он почти никого не допускал к себе, не любил выслушивать жалоб, впадал в ярость, когда ему мешали развлекаться. Глинские со своими приспешниками грабили Русь, а царь им в том не препятствовал. Некогда было — одни женщины отнимали кучу времени:

Почти одновременно с восшествием на престол Иван познал радости плотской любви и так к ним приохотился, что начал менять своих любовниц чуть ли не ежедневно, в чем ему, разумеется, никто не препятствовал.

Постепенно молодой царь становился все строже и забирал в свои крепкие руки все больше власти. Добрым царем он не был никогда, даже смолоду. Вот один из примеров, про который писал Карамзин: «Граждане Псковские, последние из присоединенных к Самодержавию и смелейшие других (весною в 1547 году), жаловались новому Царю на своего Наместника, Князя Турунтая-Пронского, угодника Глинских. Иоанн был тогда в селе Островке: семьдесят челобитчиков стояло перед ним с обвинениями и с уликами. Государь не выслушал: закипел гневом; кричал, топал; лил на них горящее вино; палил им бороды и волосы; велел их раздеть и положить на землю. Они ждали смерти. В сию минуту донесли Иоанну о падении большого колокола в Москве; он ускакал в столицу, и бедные Псковитяне остались живы».

Бедные псковитяне...

Много надежд возлагалось на женитьбу молодого царя. Женится — переменится, женится — образумится, женится — остепенится, женится — подобреет...

3 февраля 1547 года шестнадцатилетний Иван Васильевич женился на Анастасии Захарьиной, дочери боярина Романа Юрьевича Захарьина, которая прежде всего пленила царя своей скромностью и кротостью, а потом уже красотой.

Всего на две недели попал царь под благотворное влияние своей молодой жены. Вел спокойную жизнь, позабыв свои жестокие забавы и распущенные гулянки, не раз выходил к народу, щедро раздавая милостыню, освободил многих из тех, кого сам же и повелел бросить в темницу.

Затем все пошло своим привычным чередом — словно изголодавшись за столь недолгий срок, царь с неимоверным упоением возобновил свои забавы и утехи. Он начал развратничать чуть ли не на глазах у Анастасии, которую пьяные разнузданные оргии венценосного мужа ужасали, пожалуй, больше, чем его жестокие забавы. Как не посочувствовать положению, в котором оказалась новобрачная, когда, выглянув в окно, она становилась свидетельницей травли людей медведями — одной из любимых забав царя, а выйдя к столу, заставала своего мужа в чужих объятиях, зачастую в совершенно непотребных позах. На робкие упреки царицы царь отвечал грубостью и издевками.

Их первенец, названный Дмитрием, родился хворым и прожил недолго. После него Анастасия родила сына Федора Ивановича, престолонаследника, и дочь Евдокию. Тринадцать лет длилось супружество Ивана IV и Анастасии Захарьиной, пока в июле 1560 года царица не заболела странной, внезапной и тяжелой болезнью, течение которой осложнилось испугом.

«В сухое время, при сильном ветре, загорелся Арбат; тучи дыма с пылающими головнями неслись к Кремлю. Государь вывез больную Анастасию в село Коломенское; сам тушил огонь, подвергался величайшей опасности: стоял против ветра, осыпаемый искрами, и своею неустрашимостью возбудил такое рвение в знатных чиновниках, что Дворяне и Бояре кидались в пламя, ломали здания, носили воду, лазили по кровлям. Сей пожар несколько раз возобновлялся и стоил битвы: многие люди лишились жизни или остались изувеченными. Царице от страха и беспокойства сделалось хуже. Искусство медиков не имело успеха, и, к отчаянию супруга, Анастасия 7 августа, в пятом часу дня, преставилась...» — писал Карамзин.

Поговаривали, что несчастную отравили враги, желавшие оттеснить род Захарьиных от трона. По свидетельству современников Иван Васильевич тяжко переживал смерть супруги, которой при жизни почти не уделял внимания. Неделю после похорон царь провел в затворничестве, а когда предстал перед приближенными, то поразил их переменой в своем облике, став похожим на старика.

«С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять Царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием. Дворец уже казался тесным для сих шумных сборищ: юных Царевичей, брата Иоаннова Юрия и Казанского Царя Александра, перевели в особенные домы. Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностью. Еще многие Бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали; их осмеивали, унижали: лили им вино на голову», — писал летописец.

Звериные инстинкты, пригашенные, было, горем, вспыхнули в душе царя с новой, поистине неистовой силой. Царский дворец был превращен в настоящий вертеп, где в оргиях Ивана Васильевича непременно были обязаны участвовать и ближние бояре. Один из них, князь Михаил Петрович Репнин, посмел выразить грозному царю свое порицание во время плясок того в пьяном виде со скоморохами. Когда Репнин заплакал и, плача, стал говорить Ивану IV, что христианскому государю не подобает вести себя подобным образом, на что царь потребовал от боярина присоединиться к веселью и даже попытался надеть на строптивца скоморошью маску. Репнин вспылил, оттолкнул царскую руку и принялся топтать упавшую на пол маску, чем подписал себе смертный приговор. Разъяренный царь прогнал Репнина прочь с глаз своих, а затем приказал убить, что было исполнено царскими клевретами прямо во время церковной службы.

В вине царь находил успокоение и веселье, в женщинах — источник наслаждения (гарем Ивана Васильевича насчитывал не менее полусотни наложниц), а казнями тешил душу, подобно тому, как в детские годы радовался, разбив голову очередной кошке, имевшей неосторожность попасться к нему в руки.

Вначале овдовевший царь возмечтал о женитьбе на одной из сестер польского короля Сигизмунда и даже отправил к нему послов, но те вернулись ни с чем — Сигизмунд видел в Иване своего врага и только врага, но никак не родственника.

Второй женой Ивана IV, выбранной за красоту, стала дочь кабардинского князя Темрюка Кученя, получившая при крещении имя Мария. Гордая и смелая дочь Кавказа как нельзя лучше подошла своему мужу. Она с превеликим удовольствием принимала участие в медвежьих травлях, наблюдала за казнями, не осуждала царя за его разнузданные оргии, даже позволяла устраивать их в своих покоях и сама в них участвовала. Бояре ненавидели царицу Марию, и она платила им той же монетой, всячески настраивая против них своего мужа.

В самом начале 1565 года Иван Васильевич сделал «ход конем». Его посланцы вручили митрополиту царскую грамоту, в которой государь описывал все мятежи, неустройства и беззакония боярского правления во время его детства, сетовал на боярскую непокорность и на покровительство митрополита и всего духовенства сынам боярским.

Заканчивалась грамота так: «И Царь от великой жалости сердца, не желая терпеть их (бояр п т заступников. - А. Ш.) многих изменных дел, оставил государство свое и уехал, чтобы поселиться там, где укажет ему Бог».

Угроза возымела силу. И митрополит, и бояре, и купцы, и простые горожане испугались того, что неизбежно последовало бы за уходом царя — кровавой смуты. Торжественное посольство, состоявшее из видных представителей духовенства, бояр и горожан московских, направилось к царю — молить его не оставлять престола.

Царь принял их, вновь изложил свои претензии и сказал, что может согласиться на уговоры при определенных условиях. Условия эти он сразу не огласил, выждал месяц, вконец истомив своих подданных.

Главным условием явился устав «опричнины», суть которого заключалась в том, что Иван Васильевич избирал себе тысячу личных телохранителей и объявлял своею личной собственностью около двадцати богатых городов и некоторые московские улицы. Эта часть страны и столицы, как отдельная собственность царя, находящаяся под его непосредственным ведением, была названа «опричниной», а все остальное — «земщиной». Кроме того, царь изъявил желание поселиться в подмосковной Александровской слободе и потребовал от бояр сто тысяч рублей на переезд.

Царица Мария — великая ненавистница боярства, явно приложившая руку к появлению опричнины, — и не подумала последовать за мужем. Она осталась в Кремле, где у нее хватало любовников, главным из которых был красавец князь Афанасий Вяземский. Царица могла выйти к столу простоволосой, могла и появиться на пиру в полуобнаженном виде или проехаться по Москве в открытом экипаже в компании своих любовников.

Жадная до удовольствий и утех, Мария продолжала пользоваться полной свободой, пока ее муж вместе с опричниками превратил свой дворец в Александровской слободе в некоторое подобие монастыря.

Монастырь этот был, мягко говоря, своеобразным. Молитвенные бдения чередовались в нем с пьяными оргиями, причем молитвам уделялись ночи, а разврату — дни. Как говорится: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься». По настроению царь мог заняться государственными делами или подолгу наблюдать за пытками своих врагов и тех, кого он счел своими врагами. Спал Иван Васильевич мало — по два-три часа в день.

Настал момент — и чаша царского супружеского терпения переполнилась. То ли Ивану Васильевичу надоело слышать о похождениях жены, то ли царю нашептали, что царица собралась извести его и править страной самолично... Причины покрыты мраком, но однажды Иван Васильевич приказал посадить Марию под домашний арест, отчего свободолюбивая женщина быстро зачахла и 1 сентября 1569 года скончалась. Царь по ней не горевал, он придумал себе и своим верным псам-опричникам новое развлечение — набеги на боярские вотчины, где, придравшись к какой-нибудь мелочи, гости избивали «негостеприимных хозяев» и попутно насиловали красивых девушек и женщин, как из числа членов боярских семей, так и из челяди.

Настало время страха и скорби. Вот как описывал Карамзин одну из казней, произошедших в 1570 году: «25 июля, среди большой торговой площади, в Китае-городе, поставили 18 виселиц; разложили многие орудия мук; зажгли высокий костер, и над ним повесили огромный чан с водою. Увидев сии грозные приготовления, несчастные жители вообразили, что настал последний день для Москвы; что Иоанн хочет истребить их всех без остатка: в беспамятстве страха они спешили укрыться, где могли. Площадь опустела; в лавках отворенных лежали товары, деньги; не было ни одного человека, кроме толпы Опричников у виселиц и костра пылающего. В сей тишине раздался звук бубнов: явился Царь на коне с любимым старшим сыном, с Боярами и Князьями, с Легионом кромешников, в стройном ополчении; позади шли осужденные числом 300 или более, в виде мертвецов, истерзанные, окровавленные, от слабости едва передвигая ноги.

Иоанн встал у виселиц, осмотрелся и, не видя народа, велел Опричникам искать людей, гнать их отовсюду на площадь; не имев терпения ждать, сам поехал за ними, призывая Москвитян быть свидетелями его суда, обещая им безопасность и милость. Жители не смели ослушаться: выходили из ям, из погребов; трепетали, но шли: вся площадь наполнилась ими; на стене, на кровлях стояли зрители.

Тогда Иоанн, возвысив голос, сказал: «Народ, увидишь муки и гибель; но караю изменников! Ответствуй: прав ли суд мой?» Все ответствовали велегласно: «Да живет многие лета Государь Великий! да погибнут изменники!» Он приказал вывести 180 человек из толпы осужденных и даровать им жизнь как менее виновным. Потом прочли обвинительный акт и вызвали Висковатого. Он хотел оправдываться, но кромешники заградили ему уста, повесили его вверх ногами, обнажили, рассекли на части, и первый Малюта Скуратов, сошедши с коня, отрезал ухо страдальцу. Второю жертвою был Казначей Фуников-Карцов, друг Висковатого, в тех же изменах и столь же нелепо обвиняемый. Он сказал Царю: «Се кланяюся тебе в последний раз на земле, моля Бога, да приимешь в вечности праведную мзду по делам своим!» Сего несчастного обливали кипящею и холодною водою; он умер в страшных муках. Других кололи, вешали, рубили. Сам Иоанн, сидя на коне, пронзил копнем одного старца. Умертвили в 4 часа около двухсот человек. Наконец, совершив дело, убийцы, облитые кровью, с дымящимися мечами, стали пред Царем, восклицая: гайда! гайда! и славили его правосудие. Объехав площадь, обозрев груды тел, Иоанн, сытый убийствами, еще не насытился отчаянием людей: желал видеть злосчастных супруг Фуникова и Висковатого; приехал к ним в дом, смеялся над их слезами; мучил первую, требуя сокровищ; хотел мучить и пятнадцатилетнюю дочь ее, которая стенала и вопила; но отдал ее сыну, Царевичу Иоанну, а после вместе с материю и с женою Висковатого заточил в монастырь, где оне умерли с горести».

Руководитель Посольского приказа, дьяк Иван Михайлович Висковатый, был казнен по стандартному обвинению в заговоре против своего царя...

Настал день — и опричники, прославившиеся не только своими злодеяниями, но также злоупотреблениями и лихоимством, из опоры царской власти превратились в угрозу для нее. Тогда царь разом, как он умел, уничтожил опричнину, чтобы впоследствии возродить ее в измененном виде.

Постепенно царь Иван IV, давно уже носивший прозвище Грозного, совсем истаскался от чересчур бурной жизни — стал лыс, сутул, дурен лицом и беззуб, но сластолюбия своего не утратил, скорее наоборот — это качество, как и жестокость, разгоралось в нем все ярче.

Пресытившись в какой-то миг развратом, царь захотел жениться снова и непременно на ком-то из своих подданных — женитьба на Марии отбила у него всякую охоту к чужеземкам.

Устроили смотр невест, на котором победила румяная, пышущая здоровьем Марфа, дочь коломенского боярского сына Василия Собакина, сумевшая выдержать тяжелый взгляд царя, не отводя глаз. Осенью 1571 года Иван IV женился на Марфе Собакиной. Увы, царицей ей пришлось быть недолго — всего две недели. Иван Грозный пребывал в уверенности, что Марфу отравили его враги, чтобы досадить ему.

Дело в том, что церковное право осуждало вступление христианина в третий брак и категорически воспрещало четвертый. Данный запрет этот был особо подтвержден церковным собором 920 года, созванным в связи с попыткой византийского императора Льва VI вступить в четвертый брак.

Иван IV обратился к участникам созванного по его просьбе церковного собора, испросив у них разрешения на новый, четвертый по счету, брак. При этом он ссылался на то, что из-за болезни своей третьей жены он фактически так и не вступил в брак с ней, иначе говоря, «девства не разрешил».

«Злые люди чародейством извели первую супругу мою, Анастасию, — писал в своем обращении царь. — Вторая, Княжна Черкасская, также была отравлена, и в муках, в терзаниях отошла ко Господу. Я ждал немало времени и решился на третий брак, отчасти для нужды телесной, отчасти для детей моих, еще не достигших совершенного возраста: юность их претила мне оставить мир; а жить в мире без жены соблазнительно. Благословенный Митрополитом Кириллом, я долго искал себе невесты, испытывал, наконец, избрал; но зависть, вражда погубили Марфу, только именем Царицу: еще в невестах она лишилась здравия и чрез две недели супружества преставилась девою. В отчаянии, в горести я хотел посвятить себя житию Иноческому; но, видя опять жалкую младость сыновей и Государство в бедствиях, дерзнул на четвертый брак. Ныне, припадая с умилением, молю Святителей о разрешении и благословении».

29 апреля 1572 года церковный собор дозволил царю «ради его теплого умиления и покаяния» вступить в четвертый брак, но попутно наложил на царя епитимью, согласно которой в течение первого года ему не разрешалось входить в церковь, кроме как на Пасху, во второй год ему разрешалось стоять в церкви с «припадающими» (грешниками, выстаивающими службу на коленях), и лишь на третий год Иван Васильевич мог пребывать в храме без ограничений.

Новая царица, Анна Колтовская, так же как и Марфа, была из боярских детей и так же происходила из Коломенского уезда. Вступив с ней в брак в апреле 1572 года, Иван IV двумя годами позже отправил ее в Тихвинский монастырь, где царица приняла постриг и прожила еще более полувека. Поговаривали, что причиной столь скорого охлаждения царя к супруге послужило ее бесплодие. Принявшие постриг, подобно умершим, считались покинувшими этот мир, потому, уходя в монастырь, жена освобождала место для новой.

В начале 1575 года царь взял себе другую жену — Анну Васильчикову, происходившую из каширских боярских детей. Видимо, при выборе очередной жены Иван Васильевич руководствовался принципом «нечего далеко ходить». Разрешения духовенства он уже не испрашивал, правда, до нас не дошло и сведений о том, что с Васильчиковой царь венчался по полному обряду и нарек ее царицей. Нет сведений и о появлении при дворе Ивана Грозного кого-нибудь из родственников Васильчиковой. По прошествии двух лет Васильчикова была принуждена царем к постригу и остаток своей жизни провела в суздальском Покровском монастыре.

Разумеется, все матримониальные перемены сказывались на судьбах новых царских родственников. За скоропалительным возвышением по милости грозного царя и получением высоких чинов следовала столь же скоропалительная опала, чаще всего заканчивающаяся казнью. Так, например, после бракосочетания Ивана Грозного с Марфой дядя ее, Василий Степанович Собакин Меньшой, стал окольничим, один его сын, Каллист, — царским кравчим, а другой сын, Семен, — царским стольником. Однако очень скоро Каллист и Семен Собакины были обвинены в том, что намеревались чародейством извести царя со всеми его детьми, и казнены вместе со своим отцом. Похожая судьба постигла и родственников следующей царицы — Анны Колтовской.

Шестой супругой Ивана Васильевича, или, точнее — сожительницей, «женищем», как тогда выражались, была прекрасная вдова царского стременного Никиты Мелентьева, Василиса, овдовевшая, как утверждали злые языки, не без царской помощи.

Якобы царь собственноручно поднес несчастному Никите отравленного вина. Вполне возможно — грозный царь был способен и не на такое. С Василисой Иван Васильевич сожительствовал без всяких священных обрядов, прочтя только особую молитву для сожития.

По поводу брака царя с Василисой существует не подтвержденная заслуживающими доверия источниками легенда, согласно которой красавице удалось отвратить царя не только от других женщин, но и от чрезмерной жестокости. В течение двух лет длился их «брак», и все это время Иван Васильевич не выезжал в Александровскую слободу и не устраивал оргий во дворце.

Однажды, во время приема шведского посла, царь вдруг встал и направился в покои Василисы, где обнаружил молодого красавца сокольничего Ивана Колычева, которого на месте заколол своим острым посохом. Колычева похоронили в Александровской слободе, рядом с Василисой, которую царь приказал положить в гроб живой.

Правда это или нет, сейчас не узнать. Точно известно одно — Василиса Мелентьева, прожив во дворце около двух лет, внезапно исчезла, словно в воду канула.

После Василисы царь некоторое время утешался вновь заведенным гаремом, а затем обратил свое внимание на некую Наталью Коростову, племянницу новгородского архиепископа Леонида. Леонид, узнав о «великой чести», грозившей Наталье, не обрадовался, а вознегодовал. Он срочно приехал в Москву, предстал перед царем и во всеуслышание заявил ему, что скорее собственноручно убьет свою племянницу, чем отдаст ее на поругание.

На людях Иван Грозный предпочел сохранить спокойствие, но тайно приказал своим подручным пригласить архиепископа в стольную палату, опоить, зашить в медвежью шкуру и бросить на растерзание псам. Несчастная Наталья послужила утехой дня царя всего несколько месяцев, после чего бесследно исчезла.

Вскоре после ее исчезновения пятидесятилетний Иван Грозный в седьмой и последний раз женился — на юной Марии Нагой. Один из приближенных Ивана, князь Одоевский, случайно побывав в вотчине опального боярина Федора Нагого, настолько пленился красотой его дочери Марии, что, вернувшись в Москву, принялся нахваливать прелестницу перед царем. Иван Грозный заинтересовался настолько, что приказал Нагому немедленно вернуться в столицу, где милостиво пожаловал ему подмосковную вотчину, потребовав за снятие опалы боярскую дочь. Разумеется, Нагой поспешил согласиться.

С Марией царь сочетался браком по церковному обряду, правда, совершенному без участия патриарха и епископов. Свадьба была пышной, торжественной, вино лилось рекой. Посаженным отцом Иоанна был его сын Федор, дружкой со стороны жениха — князь Василий Иоаннович Шуйский, а дружкой со стороны невесты — Борис Федорович Годунов. Все как один — будущие московские цари. На следующий день после свадьбы отца царевич Федор женился на Ирине Годуновой, на которую Иван Васильевич тоже имел виды.

Царь не любил Марию, так же как и многих жен своих (разве что только к Анастасии и Марии Темрюковне питал он нечто вроде сердечной приязни, а не одну лишь похоть), и нисколько не дорожил ею. Он взял ее себе в жены преимущественно для поддержания своего царственного достоинства, нежели для чего-то другого. Кратковременная вспышка страсти исчезла столь же быстро, как и появилась, и вскоре слезливая и простодушная Мария начала раздражать Ивана.

Даже несмотря на то что Мария была от него беременна, царь начал переговоры с английской королевой Елизаветою насчет своей очередной женитьбы на ком-нибудь из ее родственниц. Новый брак прежде всего преследовал цели политические: направляя в Лондон дворянина Писемского с поручением устроить царский брак, Иван Васильевич требовал начинать переговоры с тесного государственного союза между Англией и Россией.

В невесты намечалась тридцатилетняя племянница королевы, Мария Гастингс. Помимо дел политических, Писемскому предписывалось лично убедиться во внешних данных невесты, которая, по представлениям Ивана Васильевича, должна была быть высокой, дородной, белой лицом и непременно румяной.

По поводу того, что русский царь уже женат, Иван Васильевич повелел объяснить, что, не будучи дочерью царя или владетельного князя, Мария Нагая ему-де неугодна и будет им оставлена для женитьбы на королевской племяннице. Марию ожидало насильственное пострижение в монахини — царь не стал изобретать новых способов, а решил пойти проторенной дорожкой.

Горячее желание царя Ивана породниться с английским королевским домом видно из проекта брачного контракта, в котором, между прочим, сказано, что «наследником Государства будет царевич Феодор, а сыновьям княжны Английской дадутся особые частные владения или уделы, как издревле водилось в России».

Королева Англии благосклонно приняла Писемского. Ему устроили свидание с принцессой, во время которого он смог рассмотреть ее во всех, допустимых приличиями, подробностях и остался доволен. Елизавета, будучи сторонницей союза Англии с Россией, дала согласие на брак, но неожиданно воспротивилась сама невеста. Наслышавшись рассказов о свирепом нраве своего венценосного жениха, леди Мария принялась упрашивать королеву избавить ее от этой сомнительной чести и добилась своего. Сватовство Писемского сорвалось, но идея о тесном союзе с Москвой настолько запала в голову Елизаветы, что вскоре она отправила к Иоанну чрезвычайного посла Джерома Боуса с предложением жениться на ее двоюродной племяннице, леди Анне Гамильтон, недавно овдовевшей. Анна была привлекательна и отличалась твердым и жестким характером. На вопрос королевы о том, не боится ли она грозного русского царя, Анна ответила, что боится одной лишь старости и уверена, что сумеет укротить потенциального мужа.

Сватовство Боуса, привезшего царю вместе с письмом королевы и портрет леди Анны, почти удалось. Иван Васильевич дал согласие на брак с Анной Гамильтон, которая, не дожидаясь возвращения Боуса, выехала из Лондона в Москву, но отказался, как того требовала Елизавета, немедленно удалить из дворца Марию Нагую, которая только что родила сына Дмитрия и еще не успела оправиться от родов. И жестокости свирепого царя был предел...

Боус сдуру стал настаивать на доскональном выполнении требований своей королевы, чем прогневил царя Ивана и был вынужден спешно покинуть Москву. Леди Анну он встретил в Польше и вместе с ней вернулся в Лондон.

Накануне своей кончины царь Иван отправил боярина Шуйского в Швецию сватать одну из дальних родственниц шведского короля, славящуюся своей несравненной красотой. По обыкновению, шведскому королю предлагался тесный союз и всевозможные торговые льготы. Но Шуйский не успел даже выехать за пределы государства. Назавтра его догнал курьер с вестью о смерти царя, скоропостижно скончавшегося во время игры в шахматы.

Под конец жизни Иван Грозный много каялся в своих прегрешениях. Впрочем, каялся он всю жизнь, подолгу и с удовольствием. Не надо думать о том, что Иван Грозный периодически начинал сомневаться в правильности своих решений или в справедливости выносимых им приговоров. Отнюдь. По мнению царя, суть его прегрешений заключалась в том, что он лишил жизни многих своих подданных, не предоставив им перед смертью возможности покаяться в своих грехах, а также лишал их тела христианского погребения и запрещал совершать по ним заупокойные службы, тем самым отправляя души казненных врагов своих прямиком в ад... Именно эти грехи замаливал царь, смиряя неуемную гордыню.

Хочется закончить рассказ о царе Иване Грозном вопросом, вырвавшимся у Карамзина:

«Кому больше следует удивляться: Царю ли, разрушающему собственное царство, или подданным, смиренно выносившим все беды, все муки, всяческую жестокость и издевательство?»