“Ты пошел против всех”

“Убит наш Друг”

“Во всем видно масонское движение”

Пребывание в Царском Селе было недолгим, но радостным. После полугода жизни в ставке дворцовые покои казались особенно милыми и близкими. Царь никого не принимал, и провел все время с женой и детьми. Только съездил в домик Вырубовой, где пил чай вместе с Распутиным.

А 25 октября он уже снова в своем поезде вместе с Алексеем едет в ставку. Впрочем, пробыл он там недолго и уже 27 числа отправляется в Киев, где встречается с матерью и сестрой. Вернувшись в ставку, Царь продолжает готовить военные операции. Здесь получает известие о том, что его сестра Ольга вышла замуж за ротмистра Куликовского.

Военные действия развиваются вполне успешно. Полным ходом идет подготовка большого наступления, намеченного на весну 1917 года. По мнению большинства специалистов, это наступление должно было завершиться окончательным разгромом германских войск, ибо Россия сумела сконцентрировать огромные силы, противопоставить которым Германии было нечего. Поэтому разведывательные службы противника разрабатывают ряд подрывных операций по распространению пораженческих настроений, финансированию революционных партий и левых органов печати. Одновременно в завершающую фазу входит заговор против Царя, подготовленный военной масонской ложей, которая торопилась осуществить свои планы до этого наступления, так как после победы в войне шансы заговорщиков свергнуть Царя сводились к нулю.

Знал ли Государь об этой подрывной работе, ведущейся против России? Из переписки видно, что знал. Так в письме от 5 ноября 1916 года он пишет Царице, что получает сведения “относительно рабочих, об ужасной пропаганде среди них и огромных денежных суммах, раздаваемых им для забастовок”, что, с другой стороны, “этому не оказывается никакого сопротивления, полиция ничего не делает и никому дела нет до того, что может случиться”.

Тем не менее Царь держится очень твердо — он не позволяет себя запугать и отстаивает свои позиции, даже если с ним не согласна Царица. Он отправляет в отставку Штюрмера и решает расстаться с Протопоповым, против чего выступает Царица.

13 ноября в ставку приезжает Царица с дочерьми, где проводит почти две недели, а 25 ноября вся семья возвращается в Царское Село.

Ц.С. 25 октября 1916 г.

Мой родной ангел,

Снова мы расстаемся! Не могу тебе выразить той радости и удовлетворения, которые я испытала, видя тебя снова в домашней обстановке после шестимесячного отсутствия. Совсем как в былые времена, — спасибо за эту тихую радость, мой дорогой! Ненавижу отпускать тебя туда, где все эти терзания, тревоги, заботы здесь мы, по крайней мере, можем их разделять с тобой. Каждая ласка была подарком — теперь долго буду жаждать их опять.

У тебя, увы, не будет покоя, так много тяжелого труда! И опять эта история с Польшей. Но Бог все делает к лучшему, а потому я хочу верить, что и это так или иначе будет к лучшему. Их войска не захотят сражаться против нас, начнутся бунты, революция, что угодно, — это мое личное мненье, — спрошу нашего Друга, что Он думает по этому поводу.

Родной мой, прощай, да поможет тебе Бог!

Мне не нравится, что Ник. едет в ставку. Как бы он не натворил бед со своими приверженцами! Не позволяй ему заезжать куда бы то ни было, пусть он прямо возвращается на Кавказ, иначе революционная партия опять станет его чествовать. Его стали уже понемногу забывать; его и Сазонова мы должны благодарить за польский вопрос, запрети ему говорить об этом, удали Замойского[1022], когда он приедет.

Бог да благословит тебя в пути! У меня очень тяжело на сердце. Осыпаю тебя страстными поцелуями. Мне невыносимо сознание, что ты постоянно отягощен заботами и огорчениями и находишься так далеко от меня. Но сердцем и душой я постоянно с тобою и горячо люблю тебя.

Навеки, милый, светик мой, твоя старая

Женушка.

Ц.С. 26 октября 1916 г.

Мой родной, милый,

Мысленно с тобой непрестанно — очень пусто, мрачно и тоскливо без Солнечного Света и без Солнечного Луча. Долгая одинокая ночь, — было радостью получить твои две телеграммы.

Вчера вечером видела нашего Друга и 2 его дочерей в маленьком доме. Он великолепно говорил, был очень счастлив, что видел тебя. Просит тебя отвечать всем, кто говорит и надоедает тебе по поводу Польши: “я для сына все делаю, перед сыном буду чист”, — это сразу заставит их придержать язык. Странно, я как-то раз сказала то же самое Листопаду — пусть никто не смеет изводить тебя, заставь их замолчать, — ведь ты их повелитель.

Свадьба в нашем лазарете была очень мило отпразднована, красивая пара, — я была “посаженной матерью”, а Боткин “посаженным отцом” жениха. Затем я с 4 девочками 1/2 часа каталась в автомобиле, чтоб несколько освежиться, так как мне сейчас предстоит принять Изу, Кусова (командира Пск. полка), Хагандокова, Брон-Бруевича[1023], Васильева (полиция)[1024] и 3 офицеров. Вечер уютно проведу в лазарете, пока А. в городе; — она завтракала у нас. Пасмурная погода, озаренная лишь воспоминаниями о твоем дорогом пребывании.

Поцелуй всех в Киеве. Да благословит тебя Господь в пути! Бесчисленные, нежнейшие поцелуи. Безгранично любящая тебя

твоя старая

Солнышко.

Скажи Павлу, чтоб он вернулся ко времени приезда Николаши, — так лучше. Поговорил ли ты об Оболенском?

Могилев. 26 октября 1916 года.

Моя бесценная, любимая душка!

От всего моего старого любящего сердца благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое ты, прощаясь, оставила у меня на столе. Нам обоим так взгрустнулось, когда поезд тронулся и ты стояла в дверях. И тотчас же мы увидели, как промелькнул твой автомобиль, уносивший вас всех домой. Тогда Бэби пошел в свое купе играть, а я принял старика Трепова, который пробыл у меня до остановки в Тосно!

Помолившись с Алексеем, я немного поиграл в домино с Дмитрием, Граббе и Н.П. Мы все легли рано и спали крепким сном.

Встали мы поздно — Бэби даже после 10 час., в Смоленске мы останавливались, погуляли, и я принял Рауша[1025]. Весь день читал очень интересную, только что вышедшую английскую книгу “Человек, который обедал с кайзером”. Когда окончу, пришлю ее тебе.

Ал. играл в свой любимый “Nain jaune”. Перед прибытием сюда у него из носа пошла кровь, так что мы послали за Исаньянцем, который сделал ему прижигание, — теперь все хорошо.

Нас встретили те же люди, что и всегда, и я после нескольких приветственных слов отпустил их. Я погулял на платформе и много думал о тебе и девочках. Меня поразила царившая кругом тишина — все ожидал, что услышу дикие крики Анаст. или Марии, мучающей Мордвинова. Вместо этого убежала кошка Ал. и спряталась под большой кучей досок. Мы надели пальто и пошли искать ее. Нагорный сразу нашел ее при помощи электрического фонаря, но много времени отняло заставить эту дрянь выйти, — она не слушалась Ал. Наконец, он схватил ее за задние лапы и вытащил через узкую щель.

Сейчас так тихо в поезде — Алексей ушел спать, а из свиты многие, конечно, отправились в кинематограф! Я чувствую себя очень одиноким, но рад, что могу писать тебе; я воображаю, что тихо разговариваю с тобою.

Вчера вечером получил следующую телеграмму от дорогой мама: “Правда ли, что скоро увидимся? Очень хотела бы знать, когда и сколько времени? п. ч. М.П.[1026] будет 29. Успеюput her off?”[1027].Я смеялся, читая это, и немедленно телеграфировал требуемые подробности.

Когда ты получишь это послание, мы уже будем в Киеве. Мне досадно, что ты эти дни не получишь от меня писем, потому что вряд ли у меня будет время писать. Во всяком случае, это может считаться за два.

Ах, сокровище мое, любовь моя! Как я тоскую по тебе! Такое это было подлинное счастье — эти 6 дней дома! А также и ночи!

Храни Господь тебя и девочек! Нежно целую и крепко прижимаюсь к тебе. Обнимаю детей и А.

Навеки, Солнышко мое, твой весь старый

Ники.

Ц.С.

27 октября 1916 г.

Мой ненаглядный!

Серый ветреный, теплый день. Тебе, действительно, должно казаться странным на платформе без девочек и без Мордвинова. Хотелось бы знать, солнечная ли у вас погода, по крайней мере.

Соня Ден завтракала у нас. Она выглядит совсем больной, зеленая и худая, сегодня уезжает в Крым, — я рада за бедную Ксению, которая, по-видимому, грустит и прихварывает; Рейн будет позднее. Интересно, о чем он собирается со мной говорить. Я попрошу его исправиться и более деликатно обходиться с Алеком, как ты мне сказал. Хагандоков выглядит как и прежде, только похудел, и лицо у него хитрое, — он привел меня в смущение тем, что предоставил мне вести разговор. Я говорила исключительно о Сибири.

Очень темно у меня в комнате, едва могу писать на диване. Дети отправились в Большой дворец.

Интересно, как сойдет все в Киеве, — какая досада, что и Михень там будет, а не ты один! — Вчера вечером было так славно в лазарете, я посидела во всех палатах дома скучно и одиноко без тебя, ненаглядный. Прошла ли совсем твоя простуда? Прощай, любовь моя. Бог да благословит и сохранит тебя!

Крепко целую. Твоя старая

Солнышко.

Ц.С. 28 октября 1916 г.

Мое возлюбленное сокровище!

Все мои мысли с тобой. Я прочла в немецких газетах статьи о польском вопросе, о том, как там недовольны действиями Вильгельма, предпринятыми без предварительного обсуждения с народом, газеты пишут, что это вечно будет спорным вопросом между нашими 2 народами и т.д.; другие же не придают этому такого серьезного значения и высказываются весьма неопределенно, — я полагаю, что это большой промах со стороны Вильгельма и что он за это тяжко поплатится. Поляки не преклонят колена перед немецким принцем и перед железным режимом, подносимым под видом свободы. Как много благоразумных русских людей, — между ними Шаховской, — благословляют тебя за то, что ты не внял мольбам просивших тебя дать Польше свободу в момент, когда она уже перестала быть нашей, так как это было бы только смешно! И они совершенно правы.

Сегодня я приняла Рейна и передала ему то, о чем ты говорил, так что в дальнейшем он будет руководствоваться твоими указаниями. Ты знаешь, этот человек несимпатичен мне — в его манере держаться чувствуется какое-то издевательство, но это умный, очень честолюбивый человек, которого следует держать в руках.

Знаешь, Брон-Бруевич[1028], в общем, произвел на меня хорошее впечатление, я была несколько предубеждена против него после всего, что о нем говорилось, и совершенно откровенно высказала ему это. Мы провели почти целый час в интересной беседе. Я передам тебе кое-что из нашего разговора, а ты это используй и заставь кое-что исправить и изменить, только не говори Алекс., что ты это узнал от меня — он причинил достаточно зла, передав ту ложь Иванову, — я чувствую, что этот человек меня не любит. Я говорила с ним относительно черного Данилова. Он говорит, что это — человек, годный исключительно для канцелярской, а не для живой работы, зарывшийся в бумаги и притом недобросовестный; старый Рузский, как человек довольно болезненный (дурная привычка нюхать кокаин) и тяжелый на подъем (lazy), нуждается в сильном, энергичном помощнике, чтоб как следует двинуть дело — хороших людей отстранили, другие сами ушли, не желая продолжать работу под руководством Данилова.

Он рассказал мне, почему Р. настаивал на том, чтобы Дан. был при нем, протекция, родство его жены или что-то подобное (я позабыла, что он именно говорил), но, во всяком случае, он взял его не ради его достоинств. При Куроп. разведка неприятеля (глубокая) была поставлена очень слабо — раньше знали все, что происходит в Финляндии, Швеции и балтийских провинциях, а сейчас почти не имеется сведений. Почти нет контр-разведки — одна только переписка — бумаги, бумаги, мелочная формалистика, мертвечина. Эти трое из контр-развед. в Петрогр. раньше были подчинены Бр.-Бp.[1029] вместе с многими другими, и они были очень хороши, имея настоящих руководителей и находясь под контролем, но после его удаления всему этому был положен конец, и эти трое подчинены Алекс. и действуют в качестве его личной штабной контр-р., согласно его приказам, они арестовывают и т.д., а затем представляют о том доклады в Могилев. Это некрасиво, и теперь мне понятно, почему многое делается несправедливо.

Представь себе, Рузск. и его штаб не имеют никаких активных оперативных планов. Я спросила, почему они не наступают, как ты о том дал приказ Куроп. и Р., — он говорит, что это вполне возможно, у нас гораздо больше войска, нежели у немцев. Они обучают своих молодых солдат вблизи окопов для того, чтобы внушить нашим, будто их там масса. Р. доволен своим местом, его честолюбивая жена ни за что на свете не допустит, чтоб он потерял его, а потому он предпочитает спокойно сидеть, — он работает всего 2 часа в день, — он добрый, честный человек, но необходим настоящий сильный человек, который бы заставил его работать. Совершенно пренебрегают вопросом обеспечения продовольствием — говорят, что гражданские власти обязаны им дать его, — это совершенно неверно. В полном пренебрежении вопрос управления районом фронта (гражданское).

Можно ли что-нибудь понять из того, что я тебе пишу? Очень трудно передавать разговоры. Он сам записал мне эти пункты, так как я боялась позабыть их. Я только могу сказать, что очень рада была с ним познакомиться, и от души желала бы, чтоб ты с ним повидался. Он мог бы рассказать тебе многое, чего я не в состоянии воспроизвести, уж очень все это сложно и длинно. Он ни о чем не просит, ему лично ничего не нужно, исключительно лишь ради тебя и всеобщего блага он просил разрешения повидать меня, чтобы высказаться обо всем. Он очень умен, сним легко говорится; он рассказал много прискорбных вещей, о которых приходилось слышать и от других. Так мало честных людей! Он говорит, что в этой армии царят страшная распущенность и беспорядок, но он того мненья, что если б старик имел надежного помощника, можно было бы многое изменить к лучшему. И это стояние солдат в течение долгих месяцев на одном месте в то время, как они могли бы с успехом наступать, по его словам, действует на них деморализующе.

Постоянно контрасты — крайности.

Теперь довольно о делах.

Серый, скучный день. Мы спешим в город, О. и Т. должны быть на заседании Комитета, а я поеду с М. и А. в лазарет Зимнего дворца — там сейчас лежит 358 солдат. За всю ночь спала не более получаса — невыносимо, и притом без всякой причины, — я ничем не была озабочена или огорчена: не было милой “живительной теплоты”, чтоб успокоить меня.

Теперь прощай. Бог да благословит тебя, мой дорогой! Страстно целую тебя.

Навеки твоя старая

Женушка.

Горячее спасибо за твое дорогое, длинное письмо.

Киев-вокзал. 28 октября 1916 г.

Моя возлюбленная душка!

Мы приехали сегодня утром в 10.30, и, подумай! были встречены мамой, Павлом и Сандро. Кроме них было еще три генерала, губернатор и городской голова. Так как я и Бэби должны были заехать в Софийский собор, то мама прямо поехала во дворец, а мы прибыли немного позднее.

Войска и все школы — военные и др. были выстроены вдоль улиц. Порядок был образцовый, но, к сожалению, погода была не из приятных: стоял туман, было темно, хотя и не холодно. Со смешанным чувством я обошел наши старые комнаты. Так ярко вспомнилось прошедшее и смерть несчастного Столыпина.

До самого завтрака мы просидели в моей комнате, рассматривая интересные альбомы мама; она любит эту комнату, потому что в ней по утрам светло.

Затем мы позавтракали втроем, и Бэби впервые кушал с аппетитом.

Только что доложили, что курьер должен немедленно выехать. Храни Господь, моя любимая, тебя и девочек! Нежно целую.

Навеки твой

Ники.

Царское Село. 29 октября 1916 г.

Мой родной, милый!

Ужасно была рада, получив вчера твое милое, длинное письмо — от всей души благодарю тебя за него! Как я рада, что, — судя по твоей телеграмме, — вы могли уютно втроем позавтракать, но хотелось бы знать, как вам удалось отделаться от Михень. И виделся ли ты с Ольгой, или она все еще больна?

Тепло, пасмурно, идет дождь, туман — самая “подлая погода”, как говорят моряки.

В прошлую ночь спала всего 1/2 часа, эту — всего от 5 1/2 до 71/2, — это страшно мучительно. Схожу на часок попозже в лазарет, чтоб дать отдохнуть ногам и спине, которые все еще болят после лазарета Зимнего дворца. Это отняло у нас час времени, — назад они отвезли меня в кресле на колесах через пустые залы.

Приняла в городе Протопопова. Затем мы отправились к Скоропослушнице и поставили свечки — ты носи тот образок, который я тебе когда-то привезла оттуда.

Позавтракала и пила чай в поезде. Дома приняла бедного Ребиндера, жена которого недавно умерла. Потом m-me Зизи была от 8 1/2 до 9.

Сегодня принимаю Волкова. Федорова, Штюрмера, Шебеко из Москвы, все это так утомляет мозги; во время разговоров я свежа и бодра, но потом чувствую себя отупевшей.

Сейчас я должна просмотреть кучу докладов, — закончу письмо после завтрака.

Собираюсь немного покататься, чтоб освежить голову, так какмне днем предстоит выслушать 4 доклада.

Целую тебя, мой ангел, так горячо и крепко, как только возможно. Бог да благословит и да защитит тебя, любимый!

Навеки всецело

Твоя.

Ц.С. 30 октября 1916 г.

Мой любимый, милый!

Прости меня за то, что я сделала, но я должна была так поступить. Наш Друг сказал, что это было абсолютно необходимо. Протопопов в отчаянии, что вручил тебе тогда ту бумагу, он был уверен в своей правоте, пока Гр. ему не разъяснил, что он совершенно неправ. А потому я вчера говорила с Штюрмером, они оба вполне верят в удивительную, Богом ниспосланную мудрость нашего Друга. Шт. посылает тебе с этим курьером для подписи новую бумагу, передающую все продовольственное дело немедленно министру внутренних дел. Шт. просит тебя подписать ее и тотчас же вернуть с поездом, отходящим в 41/2, она тогда придет вовремя, т.е. до того, как соберется во вторник Дума. Мне пришлось решиться на этот шаг, так как Гр. говорит, что Протопоп. будет иметь все в своих руках, покончит с союзами и таким образом спасет Россию. Вот почему это должно быть в его руках; хотя это будет очень трудно, надо исполнить. В руках Бобр. дело не пошло бы на лад. Доверься нашему Другу. Он будет помогать Протопоп., Шт. с этим вполне согласен. Прости меня, но мне пришлось взять на себя эту ответственность ради тебя, мой дорогой. Дума стала бы настаивать на том, чтобы все было сосредоточено в одних, а не в 3-х руках, а потому лучше, чтобы ты прямо передал это Протопопову. Бог благословит этот выбор.

Шт. очень беспокоит Дума, их бумага отвратительна, революционного характера, — они (министры) надеются повлиять на голосование. — Некоторые заявления, которые они хотят сделать — просто чудовищны. Например, что они не могут работать с подобными министрами — какое бесстыдство! Это будет отвратительная Дума[1030], но не надо бояться: если она окажется слишком уж плохой, ее можно будет закрыть. Это — война с ними, и мы должны быть тверды. Скажи мне, что ты не сердишься, — эти люди прислушиваются к моему голосу, и, раз в данном случае руководит наш Друг, это должно быть хорошо! Они, т.е. Пр. и Шт., преклоняются пред Его мудростью.

У меня болит голова, я чувствую отупение, а потому, боюсь, пишу неясно. Только что получила твое милое, совершенно неожиданное письмо из Киева. 1000000 раз благодарю тебя за него. Я очень рада, что все сошло хорошо. Целую тебя без конца с глубочайшей и безграничной преданностью.

Бог да благословит и поможет тебе!

Твоя старая

Женушка.

Могилев — вокзал. 30 окт. 1916 г.

 Моя любимая!

Только что приехали сюда при ужасном дожде и ветре. Я пишу в поезде, чтобы не терять времени и отослать курьера вовремя.

Из Киева я вынес самые лучшие впечатления. Мама была очень добра и ласкова. Мы по вечерам, во время игры в “puzzle”, вели долгие разговоры. Ольгу мы видели 2 раза, она уже встала вчера и выглядит хорошо, хотя и худа, — такое спокойное, хорошее выражение лица. Она письменно просила разрешения повенчаться в субботу 5-го ноября. Она, конечно, спросила об этом и мама, и я принял ее сторону, сказав, что, по моему мнению, надо покончить с этим делом. Раз это должно случиться, пусть совершится теперь! Она хочет взять отпуск на 2 недели и затем вернуться к своей работе. Мама намерена еще пожить в Киеве, который она очень любит.

Завтра я опишу тебе подробности нашего пребывания там. А сейчас надо кончать. Храни тебя Господь, моя любимая! Крепко благодарю за 2 письма. Целую всех.

Навеки твой

Ники.

Ц. ставка. 30 октября 1916 г.

Мое дорогое сокровище!

Горячо благодарю тебя за твое милое письмо, которое, вернувшись сюда, я нашел у себя на столе. Для меня было большим утешением получить сегодня 2 твоих письма, так как я чувствовал себя угнетенным, возвращаясь сюда. Киев кажется каким-то чудным сном, все прошло там так хорошо и все были так сердечны!

Теперь расскажу тебе все по порядку. В моем последнем спешном письме из Киева, написанном в поезде, я остановился на нашем завтраке втроем. В 2.30 мин. во дворе были выстроены выпускные одной из школ прапорщиков и произведены в офицеры. Мама смотрела из окна и очень все одобрила, особенно она осталась довольна тем, как Бэби держал себя позади меня! Затем мы поехали в Ольгин лазарет и провели с ней около часу. Она лежала на соломенной кушетке, вроде садовой мебели. Я видел некоторых из ее сестер, которых знал раньше, и двух докторов.

Раненые сошли вниз, чтобы проводить нас. Тат. Андр. была страшно рада, что могла поговорить с Алексеем. От Ольги мы поехали пить чай к дорогой мама, а затем я отправился в поезд. Он обедал, а я читал и писал. На следующий день, 29-го, от 9.30 до 12 час. я посетил четыре военных школы; три из этих школ совершенно новые, и с них я начал. Сначала Николаевское военное уч. и Николаевское артиллер. уч., — оба за чертой города, недалеко одно от другого. Прекрасные, громадные, новые здания, кое-где не вполне достроенные. Затем мне пришлось проехать через весь город в Алексеевское инженерное уч., тоже огромное и хорошо расположенное здание, с чудным видом вниз на Днепр. По дороге во дворец я заглянул в старое военное училище, теперь названное в память Кости[1031]. К счастью, я вовремя приехал к завтраку в 12.30. Мама пригласила всю мою и свою свиту и Игнатьева (губернатора) с женой (дочь Юлия Урусова). Бэби все утро гулял в саду, у него были розовые щечки, и он удивлял всех за столом своим аппетитом. Он мило разговаривал с Зиной Менгден и вел себя хорошо.

Днем мама взяла нас на прелестную прогулку по ту сторону реки. Вид оттуда на город был прекрасен, но, увы! без солнца. Мы вернулись через другой мост и, проезжая мимо лазарета Ольги, вышли там и были рады видеть, что она встала. Но она ощущала все еще небольшую слабость. Позднее пили чай у мама с Павлом и М.П. Она подарила мама очень хорошенькую икону от всей семьи, с подписями всех на обратной стороне. Только наших подписей и детей, конечно, на ней нет. Она была очень суха со мной и ни слова не сказала про Ливадию! Мама это нашла очень странным. Павел был в прекрасном настроении. Он только что видел всю гвардию и был в восторге. После обеда у мама я выехал из Киева при проливном дожде.

31-го окт. Получил твое дорогое письмо и от всего сердца благодарю за твой добрый совет. Я всегда думал, что продовольств. вопрос лучше решить сразу, только я должен был дождаться этой бумаги. Теперь это сделано: помоги нам Бог! Я чувствую, что это правильно.

Погода теплая. Вчера шел сильный дождь. Пора кончать. Храни Господь тебя, мой ангел, и девочек! Нежно целую.

Навеки твой

Ники.

Привет А.

Ц.С. 31 октября 1916 г.

Мой любимый!

Серая, дождливая, унылая погода, я опять почти не спала, — пора бы выглянуть солнышку. Все мои мысли с тобой.

Вчера был прекрасный концерт, — у Кузнецовой прелестный голос, и она великолепно исполнила испанские танцы. Лерского я слышала впервые и вспоминала тебя. Протопопов просил, чтоб я приняла его по “очень нужному делу”, — после приема его закончу это письмо. Затем надо принять множество дам, попозже Шаховского и В. П. Шнейдер, — ни минуты свободной.

Дорогой мой, наш Друг просит тебя непременно приостановить дело Сухомлинова, а то Гучков и другие собираются сделать гнусные заявления, поэтому спешно протелеграфируй Шт. Я думаю, что это прежде всего его касается? Телеграфируй следующее: “Ознакомившись с данными предварительного следствия по делу бывшего военного министра ген. Сухомлинова, нахожу, что нет решительно никаких оснований для обвинения, а посему дело прекратить”. Это должно быть сделано до того, какДума соберется завтра днем.

Я чувствую, что поступаю жестоко, терзая тебя, мой нежный, терпеливый ангел, но я всецело полагаюсь на нашего Друга, который думает исключительно о тебе, о Бэби и о России; благодаря Его руководству, мы перенесем эти тяжелые времена. Это будет жестокая борьба, но Божий человек находится вблизи, чтобы благополучно провести твой челн через рифы, а маленькое Солнышко стоит, подобно скале, позади тебя, твердая и непоколебимая, с решимостью, верностью и любовью, готовая к борьбе за своих любимых и за нашу страну.

Полчасика покатаюсь в автомобиле, чтоб освежить голову перед приемом Протоп. Бог поможет ради моего дорогого.

Посылаю тебе одну бумагу относительно контр-разведки Алекс., потому что эти люди мешаются в дела, совершенно их не касающиеся, этому надо положить конец, — я позабыла отослать тебе ее раньше.

Затем относительно Рубинштейна — этот человек при смерти. Протелеграфируй или же прикажи Алекс. немедленно телеграфировать Рузскому[1032] о переводе Руб. из Пскова в ведение Министра Внутр. Дел (лучше ты сам телеграфируй, тогда он сразу все сделает). Нет времени, чтоб написать тебе о нашем разговоре, тороплюсь отправить письмо. Им удалось удержать Думу от опубликования их дурацкой декларации.

Целую много раз и благодарю за неожиданное милое письмо. Благословляю и целую тебя без конца.

Твоя старая

Женушка.

Царское Село. 1 ноября 1916 г.

Мой любимый, дорогой!

Горячо благодарю тебя за твое милое, длинное письмо с подробностями относительно твоего пребывания в Киеве. Я рада, что ты провел несколько уютных вечеров с дорогой матушкой и что тебе удалось так много сделать. Холодность Михень — это уж превышает всякую меру, я надеюсь, что ты тоже был сух, хотя я сомневаюсь, чтоб тебе удалось быть иным, не милым и вежливым.

Итак Ольга выходит замуж в субботу — где будет венчание? В какое имение она собирается ехать?

Это гораздо лучше, что дорогая матушка остается в Киеве, где более мягкий климат, где она может жить более согласно своим вкусам и слышать меньше сплетен. Я очень огорчена тем, что пришлось послать тебе эту телеграмму, зашифрованную Протопоп., но все министры так нервничали из-за Думы и тревожились, что в случае, если бы сегодня было опубликовано его назначение, то поднялся бы страшный скандал в Думе, его не приняли бы, и тогда Шт. пришлось бы распустить Думу. Тогда как если несколько отложить, то будет легче распустить Думу. Я была несогласна с этой бумагой и знала, что наш Друг тоже будет против, а потому послала Пр. к Нему, чтоб они вместе обсудили это дело. Наш Друг говорит, что это ошибка министров, потому что они бездействовали все эти дни. Представь себе, Бобр. до сих пор не сменил своего помощника, тогда как в бумаге, представленной тебе Прот., было написано, чтоб он это сделал. Теперь я просила Шт., чтоб он от своего имени приказал это исполнить. Они плохи, сотрудники Бобр., — и сочувствуют левым партиям. — Я вчера совершенно одурела от многочисленных посетителей. — Я была несогласна с Шаховским, он настроен против Прот. (jalousie de metier). Затем еще В. П. Шнейдер в течение 1 1/2 часов и 3 дамы.

Опять не могла уснуть до 51/2, и то уснула ненадолго. — В 3 жду Аню, а потому не запечатаю своего письма до ее прихода, — быть может, ей понадобится передать тебе что-нибудь. Мои 3 уютных вечера в лазарете кончились.

Какие у тебя сведения относительно того, что случилось в Балт. Порту?Шаховской сказал мне, что в Совете Министров Трепов обошелся чрезвычайно грубо с Григоровичем по поводу несчастья в Архангельске и что он позволил себе очень резкие, неджентльменские выражения. Действительно, их следует встряхнуть и наставить на путь истины.

Получила милое письмо от Виктории — Джорджи приедет туда сегодня, завтра венчание, после которого они тотчас едут в маленький домик, нанятый ими на севере, затем он возвратится к себе на корабль. Сейчас он не может получить отпуска, но надеется ежедневно несколько часов видеть Наду[1033] в их доме. Трудное начало для таких юных созданий. — Виктория поехала во Францию за Луизой, чтобы дать ей возможность хорошенько отдохнуть, — она усердно работала в госпитале и нуждается в отдыхе.

Сегодня у меня будет старик Шведов и Мразовский из Москвы. — Бесконечные приемы. — В четверг нашей Ольге минет 21 год! Совсем почтенный возраст! Я постоянно думаю о том, за кого наши девочки выйдут замуж, и не могу себе представить, какая судьба их ждет, — если б им дано было найти ту глубокую любовь и счастье, которые ты, мой ангел, мне давал на протяжении этих 22 лет! Увы, это такая редкость в наши дни!

Как идут дела в Румынии? Сейчас так мало сведений доходит до нас.

Я уже озабочена рождественскими подарками для моего “пункта”, — там такая масса народа, и так трудно найти что-нибудь подходящее и не чрезмерно дорогое.

Темно, совсем не бывает солнца, а я надеялась, что более холодная погода принесет с собой ясные дни. Я тоскую по тебе, дорогой мой, жажду твоих нежных любящих ласк.

Наш Друг ужасно сердит на Протоп., который из трусости не хотел, чтобы было объявлено о том, что отныне продов. переходит в его ведение, — из-за Думы, и наш Друг сказал ему, что он мог бы объяснить это ему тем, что он надеялся приблизительно в неделю все привести в должный порядок. Прот. хочет взять это в свои руки только через 2 недели — это глупо. Гр. не так уж сильно волнуется из-за Думы, так как они всегда кричат, чтобы не было. Я согласна с Ним в этом. А. шлет нежные поцелуи, она очень довольна своей поездкой в имение, а также посещением всех святынь в Москве — положительно — Скопин Шуйский.

Она была у митрополита, — он просил, чтоб ему никакого епископа не давали в помощники, и наш Друг того же мнения.

Мы все тебя нежно целуем. Бог да благословит, защитит тебя и да поможет во всем!

Навеки твоя

Женушка.

Надеюсь, ты послал телеграмму относительно умирающего Рубинштейна?

Ц. ставка. 1 ноября 1916 г.

Моя бесценная!

Я много раз перечитывал твое дорогое письмо — именно то, в котором ты пишешь о своих беседах с Шт. и Прот. Мне нечего тебе прощать, я только должен быть глубоко благодарен тебе за то, что ты своей помощью так подвинула это серьезное дело!

Теперь я понимаю смысл телеграммы Гр., которую получил в Киеве и переслал тебе вчера. Но я не мог написать необходимых слов, не имея бумаги министра перед глазами. Теперь это сделано, и я спокоен, хотя вполне сознаю большие трудности, которые нас ожидают первые два месяца. Да, будем тверды и подождем.

Со времени моего последнего здесь пребывания военное положение Румынии улучшилось, и наша армия стягивается удачнее, чем я этого ожидал в виду трудности передвижения. По дороге из Киева мы встретили 4 воинских поезда, шедших из Риги на юг; слышали пение и в окнах видели множество веселых молодых лиц.

Вчера мы ездили к памятнику, я гулял, а позднее мы поели печеного картофеля. Было совсем тепло.

Дмитрий уехал, так как ему надо сделать операцию щеки (изнутри)! Он надеется повидать тебя. Скоро должен приехать Игорь, — вот удовольствие! Из Буковины приехали толстый бельгиец, Вильямс и Жанэн, — они в восторге от всего виденного, представлялись мама.

Храни тебя Господь, моя единственная и мое все! Целую нежно тебя и девочек.

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 2 ноября 1916.

Любимый мой, сокровище мое!

Сердечно благодарю тебя за твое милое письмо. Сегодня утром получила твою ночную телеграмму; на душе у меня было тревожно и грустно, так как я сознавала, что тебя должна была взволновать телеграмма, написанная мною по-русски. Я ненавижу докучать тебе и просить о перерешении уже сделанного, тем более когда я не согласна с тем, что говорят министры.

Наконец, солнышко ярко светит, это такое наслаждение после долгих, сумрачных дней, — все наши раненые чувствуют себя гораздо лучше, и многие ездят кататься, мы также, хотя было 7 гр. мороза. Я опять спала только 2 часа — такая досада! Быть может, с переменой погоды мне станет лучше. В лазарете все в порядке, хотя даже там мне приходится принимать архитекторов, генералов, говорить о сахаре, масле и т.д.

У одного офицера внезапно разорвался небольшой кровеносный сосуд, а потому нам пришлось немедленно оперировать его и зашить сосуд, — все сошло благополучно. Татьяна впервые давала хлороформ.

Жаль, что обоих вас не будет ко дню рождения Ольги. В 1 1/2 в моей комнате будет молебен. — Я рада, что дела в Румынии налаживаются. Веселкин, вероятно, рассказал тебе много интересного; какое счастье, что у нас там такой энергичный человек!

А теперь, любимый, радость души моей, до свидания. Бог да благословит и защитит тебя!

Нежные поцелуи шлет тебе твоя старая

Женушка.

Ужасно скучаю без тебя!

Ольга написала, что венчается 4-го в 4 часа в маленькой церкви над Днепром на месте идола Перуна. Да благословит ее Бог и да будет Н.А.[1034] действительно достоин ее любви и жертвы!

Ц. ставка. 2 ноября 1916 г.

Моя бесценная!

Глубоко благодарен тебе за дорогое письмо и шлю наилучшие пожелания ко дню рожденья нашей Ольги. Да, 21 год прошел, — почти целое поколение. Я помню, я тогда жил в той старинной зеленой уборной!

Вчера был ливень, а ночью выпал большой снег, и сейчас 3 градуса мороза. Пейзаж совершенно зимний. Автомобилям даже трудно ездить по улицам. Сегодня утром представлялась наша 4-я сотня. У офицеров и солдат хороший, бодрый вид и загорелые лица. Они небольшими партиями отправляются в Царское С. за своими вещами, новым обмундированием и сапогами.

Николай Мих. приехал сюда на один день, мы имели с ним вчера вечером длинный разговор, о котором расскажу тебе в следующем письме, — сегодня я очень занят.

Храни Господь тебя, мое любимое дорогое Солнышко, и детей!

Горячий привет всем!

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 3 ноября 1916 г.

Ненаглядный, любимый мой!

Поздравляю тебя с днем рожденья нашей взрослой девочки. Был молебен в лазарете, а сейчас — в моей большой комнате. Твои письма еще не пришли. Было так приятно услышать милый голосок Бэби, только очень плохо слышно, через несколько дней телефон будет лучше устроен, и я надеюсь, что ты тоже как-нибудь поговоришь хоть несколько минут, чтоб дать возможность услышать столь желанный милый голос.

Виктория телеграфировала, что свадьбу вчера прелестно отпраздновали; Надя надела наше ожерелье.

Провела чудный вечер с нашим Другом и с Исидором: “успокой Папу, напиши, что все так будет еще (что Прот. получит в свои руки все продов. дело), что все впереди”. Они слишком долго зевали, а потому он назначен с таким опозданием, они сами тому виной, — все могло бы быть хорошо. Ты не должен огорчаться, твое решение было правильно, и оно будет несколько позднее приведено в исполнение.

Он очень огорчен, что Николаша приедет в ставку. Он великолепно говорил, спокойно и очень возвышенно, — тебе бы понравилось.

6 1/2 градусов мороза и яркое солнце, — собираюсь немного покататься, — трудно дышать при таком морозе. — Дмитрий будет к чаю. — Все мои мысли и молитвы с тобой.

Милый, не пошлешь ли ты кого-нибудь в Ораниенбаум в офицерскую школу? Во главе ее стоит старый генерал Филатов. Около 300 офицеров обучается там пулеметному делу, но оно очень плохо поставлено: там большой беспорядок, плохо ведется дело обучения, так что многие уходят оттуда. Я это слышала от офицеров, которые были посланы туда из полков, — они говорят, что эта школа, действительно, плохо и нецелесообразно устроена, их держат там годами, и все очень плохо организовано. (Карангозов и др. серьезно говорили об этом со мной, они находят, что было бы счастьем, если б это могло было изменено и если б там был наведен порядок). Филатов — старый профессор и придерживается своих старомодных идей. Думается мне, тебе следует приказать, чтоб какой-нибудь компетентный генерал произвел там серьезную ревизию. Там слишком мало пулеметов на 300 офицеров, тогда как каждый должен изучить дело в совершенстве и знать каждую мелочь. Они самостоятельно занимаются, помимо установленных часов, иначе ничего не знали бы. Им приходится слушать лекции о подводных лодках и т.п., что к ним не имеет никакого отношения. Милый, распорядился ли ты о том, чтобы Рубинштейн был передан в ведение министерства внутренних дел? Иначе он умрет в Пскове — прошу тебя, дорогой.

Вернувшись с прогулки, нашла твое милое письмо, за которое нежно благодарю. — Я рада, что Н. М. пробыл всего лишь один день.

А теперь, любимый, я должна кончить, — курьер должен отправляться.

Благословения и поцелуи без конца. Всецело

Твоя.

А. сидит рядом со мной и шлет тебе поцелуй.

Ц. ставка. 3 ноября 1916 г.

Мое сокровище любимое!

Горячо благодарю за дорогое письмо.

У Крошки растяжение жилы в верхней части правой ноги, небольшая опухоль, но болит не сильно, — ночью он часто просыпался и стонал во сне.

Федоров велел ему спокойно лежать в постели. Он очень весел и окружен тремя своими воспитателями, так что в соседней комнате очень шумно.

Вл. Ник. может сообщить тебе подробности об его ноге, так как это началось, когда он еще был здесь.

Оболенский появился вчера здесь, счастливый и сияющий, что освободился от своего поста. Он получит назначение в 3-й Кавказский корпус, который он сам выбрал.

Ген. Алексеев нездоров и лежит — у него сильный жар.

Федоров говорит, что у него почки не в порядке; он вызвал Сиротинина. Это осложнение имеет для меня большое значение. Я надеялся поехать в ближайшем времени куда-нибудь на фронт, но теперь придется эти дни побыть здесь.

Пустовойтенко отлично осведомлен во всем, и он прекрасный помощник. Пока не думаю брать никого со стороны.

Может быть, через неделю ты сможешь приехать сюда?

Посылаю тебе письма Николая, которых он не отсылал мне, но привез с собой, — они дадут понятие, о чем мы говорили.

Храни тебя, мое родное Солнышко, и девочек Господь! Нежно целую. Твой старый

Ники.

Ц. Село. 4 ноября 1916 г.

Мой ангел милый,

Большое тебе спасибо за твое дорогое письмо, только что мною полученное. Я прочла письмо Николая и страшно возмущена им. Почему ты не остановил его среди разговора и не сказал ему, что если он еще раз коснется этого предмета или меня, то ты сошлешь его в Сибирь, так как это уже граничит с государственной изменой? Он всегда ненавидел меня и дурно отзывался обо мне все эти 22 года, — и в клубе также (у меня был такой же самый разговор с ним в этом году), — но во время войны и в такой момент прятаться за спиной твоей мама и сестер и не выступить смело (независимо от согласия или несогласия) на защиту жены своего Императора, это — мерзость и предательство. Он чувствует, что со мной считаются, что меня начинают понимать, что мое мнение принимается во внимание, и это невыносимо для него. Он — воплощение всего злого, все преданные люди ненавидят его, — даже те, кто не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами. — А Фред. стар и никуда не годен, не сумел его остановить и задать ему головомойку, а ты, мой дорогой, слишком добр, снисходителен и мягок. Этот человек должен трепетать перед тобой; он и Николаша — величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин[1035] и Сергея. — Он просто не выносит меня и Ани, а холодные комнаты тут ни при чем, уверяю тебя. Я не обращаю внимания на личные нападки, но так как я твоя жена, они не смеют этого делать. Милый мой, ты должен поддержать меня, ради блага твоего и Бэби. Не имей мы Его, все давно было бы кончено, в этом я твердо убеждена, — я повидаюсь с Ним на минутку перед приходом Штюрмера. Бедный старик, — как подло с ним и о нем ежедневно говорят в Думе!— Во вчерашней речи Мелюков[1036] привел слова Бьюкенена о том, что Шт. изменник, а Бьюк. в ложе, к которому он обернулся, промолчал, — какая подлость! Мы переживаем сейчас самые тяжелые времена, но Бог все же поможет нам выйти из этого положения, я не страшусь. Пускай они кричат — мы должны показать, что мы не боимся и что мы тверды. Женушка — твоя опора, она каменной скалой стоит за тобой. Я спрошу нашего Друга, считает ли Он уместным, чтоб я поехала через неделю, или, так как тебе нельзя двинуться с места, не следует ли мне здесь оставаться, чтобы помогать “слабому” министру. — Они снова выбрали Родзянко, а его речи ужасны, как и то, что он говорит министрам.

Я надеюсь, нога нашего Крошки скоро поправится. И Алексеев заболел, — все беды сразу, — но Бог не покинет тебя и нашу любимую страну, благодаря молитвам и помощи нашего Друга. Я рада, что ты нашел место для Оболенского.

Опять серый день, 4 1/2 градуса мороза, солнце было только два дня. — Тяжко и грустно: так горячо берешься за правое дело, а вследствие этого, конечно, “злоумышленники” стараются все дело погубить. — Я чувствовала, что Николай не к добру поехал в ставку, — скверный он человек, внук еврея![1037]

Покаталась с ней и ждем Его (затем Рост. и Шт.). Прощай, радость жизни моей, мой единственный и мое все. Благословляю и целую без конца. Всецело

Твоя.

Она пишет заменя, так как ей легче писать по-русски[1038]. По прочтении письма Николая Он сказал: “Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло — как брат Милюкова, как все братья зла...” “Человек он ничтожный, добра то он делает, а милости Божией и на делах нет, никто его не слушает, а потом убедись на нем”. — “Господь показал Маме, что все это ничтожно, воcнe”.

Я видела во сне, что меня оперировали, отрезали мне руку, но я не испытывала никакой боли, а после этого получила письмо Н. от тебя.

Ц. ставка. 4 ноября 1916 г.

Моя душка Солнышко!

Горячо благодарю за милое письмо.

Нога Бэби от времени до времени побаливает, и первую часть ночи он не может спать. Когда я ложусь, он старается больше не стонать и засыпает скорее.

Федоров говорит, что рассасывание идет успешно, так как температура у него немного выше нормальной, так что я надеюсь, что через несколько дней он сможет встать!

У меня сегодня мало времени для письма, так как я принимал старого кн. Васильчикова, Троцкого и Дашкова, вернувшихся из Москвы.

Они пробыли там ровно месяц, посещая и осматривая лазареты, и видели 76000 раненых, из которых 16000 роздали награды. Они нашли все в полном порядке.

Через несколько дней я пошлю Георгия на юго-западный фронт, чтобы поблагодарить войска и раздать награды героям.

Алексееву сегодня немного полегче. Фед. настаивает на том, чтобы он полежал еще, по крайней мере, неделю, потому что кроме болезни он переутомлен работой и не досыпал все это время. Выглядит он свежее.

Кирилл приезжал на 2 дня, теперь он уехал в Або.

Храни Господь тебя, мое сокровище, моя любимая женушка, и девочек! Крепко целую.

Твой старый

Ники.

Ц. Село. 5 ноября 1916 г.

Дорогой мой,

Горячо благодарю тебя за твое милое письмо. Как досадно, что Бэби должен лежать, но, конечно, так для него лучше, — только бы не было болей! Это хорошо, что ты отправляешь Георгия, — чем больше ты их заставляешь двигаться, тем лучше, — ничего хорошего нет в том, чтоб торчать на одном месте без всякого дела. Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, напр. Головина, которого все чрезвычайно хвалят, — только не из командующих армиями, — оставь их на местах, где они нужнее. У Пустов. слишком много работы, и ты — один и, кроме того, ты не можешь тронуться с места, и, быть может, свежий человек с новыми мыслями оказался бы весьма кстати. Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алекс., не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянно напряжение “бумажного” человека; у него, увы, мало души и отзывчивости.

Закладка Аниной церкви прошла хорошо, наш Друг был там, а также славный епископ Исидор, епископ Мельхиседек и наш Батюшка и т.д. Сегодня повидаюсь с Гр. Штюрмеру очень досадно и грустно, что они так тебя терзают и что он отчасти тому причиной. Я его подбодрила, и он немного успокоился и преисполнен добрых намерений. Он находит, что Родзянко следовало бы лишить придворного мундира за то, что он не остановил этих негодяев, когда они в Думе говорили такие ужасные веши и так инсинуировали. Он поручил Фредериксу сделать ему выговор, но старик не понял его и написал Родзянко, чтоб он в будущем не допускал ничего подобного. Не прикажешь ли лишить его придворного звания сейчас, либо при первом же случае, когда он вновь допустит что-либо затрагивающее тебя, ужасный человек!

Что хотел сказать “Миша-дурак”[1039] тем, что он и Георгий получили знаки отличия от Джорджи “за мое изобретение, что меня очень обрадовало”?

Наш Друг очень недоволен браком Ольги. — Он находит, что это было нехорошо по отношению к тебе и что это не принесет ей счастья. Ах, Господи, я тоже невыразимо жалею об этом ее поступке (хотя понимаю ее вполне естественное стремление к личному счастью).

Милый, остерегайся, чтобы Николаша не вырвал у тебя какого-нибудь обещания или чего-нибудь подобного, — помни, что Гр. спас тебя от него и от его дурных приближенных. Не позволяй ему ездить в деревню, а пусть едет обратно прямо на Кавказ, где он должен быть. Прости, что пишу тебе это, но я чувствую, что так надо. Будь холоден, не будь слишком добр с ним, с Орловым и Янушкевичем. Ради блага России помни, что они намеревались сделать — выгнать тебя (это не сплетня, — у Орл. уже все бумаги были заготовлены), а меня заточить в монастырь[1040]. Ты не касайся этого в разговоре, так как все это миновало, но дай им почувствовать, что ты не забыл и что они должны тебя бояться. Они должны дрожать перед своим Государем, — будь более уверен в себе — Бог тебя поставил на это место (это не спесь), ты — Помазанник Божий, и они не смеют этого забывать. Они должны почувствовать твою власть — пора, ради спасения твоей родины и трона твоего сына. — Прощай, любимый. Благослови тебя Бог! Осыпаю тебя нежными поцелуями.

Навеки твоя старая

Солнышко (Мама).

Я совершенно одурела.

Только что видела нашего Друга: “скажи ему по-хорошему привет”. Он был очень весел после обеда в трапезной, но не пьян. Некогда писать. — Он говорит, что все будет хорошо.

Благословляю и целую без конца.

Ц. ставка. 5 ноября 1916 г.

Моя бесценная душка,

Нежно благодарю за дорогое письмо. Я очень огорчен, что расстроил тебя и рассердил, переслав тебе оба письма Н., но, так как я постоянно спешу, я их не прочел, так как он долго и подробно говорил о том же.

Но о тебе он не упоминал совершенно, останавливаясь только на историях со шпионами, фабриках, рабочих, беспорядках, министрах и общем внутреннем положении! Скажи он что-либо о тебе, неужели ты сомневаешься в том, что твой муженек не вступился бы за тебя?

Я должен прибавить, что он не хотел давать мне своих писем, — я их просто взял у него, и он их отдал довольно неохотно! Конечно, я его не защищаю, но объясняю факты, как они были.

Ноге Бэби немного лучше. Он очень хорошо спал, и болела она только с 1/4 часа вечером.

Вчера я принял славного ген. Маниковского, начальника артилл. управления. Он рассказывал мне много относительно рабочих, об ужасной пропаганде среди них и огромных денежных суммах, раздаваемых им для забастовок, — и что, с другой стороны, этому не оказывается никакого сопротивления, полиция ничего не делает, и никому дела нет до того, что может случиться! Министры, как всегда, очень слабы — вот и результат.

Теперь пора кончать, моя голубка. Храни Господь тебя и девочек! Нежно целую.

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 6 ноября 1916 г.

 Ненаглядный!

Нежно благодарю тебя за твое милой письмо. Слава Богу, что ножка поправляется. Сегодня солнце милостиво пытается снова проглянуть. Мы были в нашем нижнем храме, затем работали в лазарете, сейчас собираемся в солдатский лазарет, где я раздам медали от своего имени наиболее тяжело раненным. Позже придет Мекк, затем Протопопов, скажу ему, что следует принять строгие меры против пропаганды, о которой ты писал. Я заставлю их работать, милый, и прикажу Калинину[1041] не суетиться, а действовать твердо.

Глупая голова болит — несомненно, скоро явится Беккер.

Я рада, что Н.М. говорил не так, как написал, хотя это дало бы тебе возможность задать ему головомойку и сказать ему раз навсегда, чтоб он беспокоился только о собственных делах. — Я не буду спокойна, покуда Н. будет в ставке. Надеюсь, что все обойдется благополучно и что ты ему покажешь, что ты властелин. Не могу глубоко не жалеть о том, что он будет с тобой, — помни, что ты должен быть холоден с этой подлой шайкой. Надеюсь, что Н. будет настолько тактичен, что не привезет с собой толстого Орлова. Представь себе, Погуляев написал мне, что он собирается разводиться, — если она даст ему развод, то он женится на своей прежней любви. Она написала ужасное, жалкое письмо Ане, — она бы поняла, если бы он женился на молодой особе, но не на такой, которая всего на 2 года моложе ее и которая раньше его отвергала: он был недостаточно хорош, а теперь, когда он адмирал, ей это угодно. Я не знаю ее имени, и они оба не упомянули его. Зачем он вообще женился на женщине старше его? Ему нужна была молодая жена и дети, так как он их любит.

Теперь должна кончать. Мысленно и в горячих молитвах постоянно с тобой целую и благословляю тебя, мой дорогой.

Навеки твоя старая

Солнышко.

Ц. ставка. 6 ноября 1916 г.

Моя бесценная!

Горячо благодарю тебя за любящее письмо. Сегодня праздник гусар, а также гвардейского экипажа, так что сегодня здесь было несколько гусар и морских офицеров; я долго разговаривал после завтрака, поэтому совсем не имею сейчас времени написать подлиннее.

Погода ясная, — наконец, после 3-х недель темноты выглянуло солнышко. Бэби тоже чувствует себя гораздо лучше, хотя вчера вечером в течение часа у него были сильные боли.

Пожалуйста, верни мне телеграмму Джорджи.

Пора кончать. Храни Господь тебя, любимое Солнышко, и девочек!

Нежно люблю. Навеки твой старый

Ники.

Ц. Село. 7 ноября 1916 г.

Дорогой мой, любимый Ники!

От всей души благодарю тебя за твое милое письмо. Конечно, трудно писать, когда у тебя такая масса дела!

Снова о делах:

Я имела длительную беседу с Протопоповым и вечером короткую — с нашим Другом, и оба находят, что для умиротворения Думы Шт. следовало бы заболеть и отправиться в 3-недельный отпуск. И действительно (только что облила чернилами весь рукав), он очень нездоров и очень подавлен этими подлыми нападками. И так как он играет роль красного флага в этом доме умалишенных, то лучше было бы ему на время исчезнуть, а потом в декабре, когда их распустят, он может вернуться опять. Трепов (нерасположения к которому я не могу осилить) в данный момент является тем лицом, которое по закону замещает его в Совете Министров, и он будет следить за порядком. Это только на время. Дума снова соберется в пятницу. Если ты мне протелеграфируешь, что ты согласен, я могу это сделать за тебя, конечно, мягко, не прогоняя старика, а ради его же блага и спокойствия, так как я знаю, что тебе было бы неприятно писать, а мне хочется всячески тебя щадить, мой ненаглядный. Он может тогда просить тебя об отпуске по причине нездоровья. Они сразу остынут, — и многим известно, что он, действительно, нездоров.

Я очень рада, что Бэби лучше. — Удобно ли тебе, чтобы мы приехали 13-го, и в котором часу: в 5, 4 или 41/2? Надеюсь, что там смогу спать, здесь мне это не удается. Принимаю массу людей, и еще предстоит многих принять в эти дни. Все мысли мои с тобой.

Благословляю и целую без конца.

Твоя старая

Женушка.

Ц. ставка. 7 ноября 1916 г.

Мое любимое Солнышко!

Нежно благодарю за дорогое письмо.

Н. с Петюшей прибыл сегодня только с порядочными людьми из своей свиты. Толстый Орлов и Янушк. остались там! Он не изменился и хорошо выглядит в своей черкеске. Вчера я принял Сиротинина, и он доложил мне, что, по его мнению, необходимо сделать с Алексеевым. Ему нужен отдых в Крыму в течение 68 недель. Они надеются, что этого будет достаточно, чтоб он поправился и набрался сил. Сегодня утром я сказал это Алексееву, и он, конечно, подчиняется их предписанию.

В качестве своего заместителя на это время он усиленно рекомендует Гурко. Я тоже думал о нем и поэтому согласился на этот выбор. Я недавно видел Гурко, все хорошего мнения о нем, и в это время года он свободно может уехать из своей армии на несколько месяцев.

Как глупо со стороны Погул. разводиться!

Ножка Бэби совсем здорова. Я надеюсь, что завтра он встанет. Вчера он пробовал сделать несколько шагов, болей не было. Ночью он спал и ни разу не проснулся.

Храни Господь тебя, моя душка, и девочек! Мысленно я всегда с тобою.

Навеки твой любящий старый

Ники.

Ц. Село. 8 ноября 1916 г.

Милый, ангел мой!

Как я тебе благодарна за твое бесценное письмо!

Слава Богу, что Н. привез с собой приличных людей.

Это вполне правильно, что Ал. отправляют для длительного отдыха в Крым, это крайне необходимо для него, — там тихо, воздух и настоящий покой.

Я надеюсь, что Гурко окажется подходящим человеком, — лично не могу судить о нем, так как не помню, чтоб когда-либо говорила с ним, — ум у него есть, только дай ему Бог души. Рада буду его повидать теперь, по приезде. Ресин сидит в карантине, Апраксин — в имении, Бенк. болен, — кого мне взять с собой? Я думаю взять А. и Настеньку, Боткина — нет; если нужно, то привезу Вл. Ник., но, слава Богу, ножке, по-видимому, лучше. — Шт. уведомил меня, что он собирается в ставку и хотел бы предварительно повидать меня, я постараюсь дать ему понять то, о чем я тебе писала (наш Друг просит меня об этом), и, если возможно, пусть еще до пятницы станет известно, что он уходит в отпуск из-за расстроившегося здоровья, так как в этот день заседание Думы и ему там собираются устроить скандал, а его уход успокоит их разгоряченные головы...

Я нахожу, что Григорович и Шуваев не взяли надлежащего тона в своих речах, а Шуваев поступил хуже всех — он пожал руку Милюкову, который только что распускал разные слухи против нас. Как бы мне хотелось, чтобы на его место был назначен Беляев (настоящий джентльмен)!

Гучков оставил свое место, потому что хочет войти туда вместе с Поливановым, пожалуйста, не подписывай той бумаги, которую ты получишь из Государственного Совета. Поливанов добивается вновь стать военным министром, он обещает свободу евреям и т.д. — Это — опасный человек, и его не следует пускать ни в один комитет, а Гучкову — место на высоком дереве.

Андронников тоже дожидается того, что его сошлют в Сибирь.

Но мне пора кончать. Вчерашний вечер мы провели у Ани с Юзиком, В.Эраст., Грамотиным и Ритой. Сегодня вечером идем в лазарет. Благословляю и целую заранее страшно радуюсь воскресенью.

Навеки безгранично преданная

Твоя

Какая обида, что Н.П. не будет в ставке! Кто будет при нас — этот отвратительный Свечин или, по крайней мере, милый Кутайсов? О, дорогой мой, мысленно я всегда с тобой; душа горит, голова устала, — измучена, но дух бодр, и я борюсь за тебя и за Бэби.

Ц. Ставка 8 ноября 1916 г.

Моя любимая, бесценная женушка!

Нежно благодарю за дорогое письмо.

Все эти дни я думал о старике Шт. Он, как ты верно заметила, является красным флагом не только для Думы, но и для всей страны, увы!

Об этом я слышу со всех сторон, никто ему не верит, и все сердятся, что мы за него стоим. Гораздо хуже, чем с Горемык. в прошлом году. Я его упрекаю в излишней осторожности и неспособности взять на себя ответственность и заставить всех работать как следует. Трепов или Григорович были бы лучше на его месте. Он уже завтра сюда приезжает (Шт.), и я дам ему теперь отпуск. Насчет будущего посмотрим, мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь. Я боюсь, что с ним дела не пойдут гладко, а во время войны это нужно более, чем когда-либо! Я не понимаю, в чем дело, но никто не имеет доверия к нему!

Будет чудно, если ты приедешь 13-го. Какое смешное письмо Бэби тебе написал! Он совсем здоров и, Бог даст, завтра встанет.

Н. и П. завтракают и обедают у меня, до сих пор все разговоры прошли благополучно: они сегодня вечером уезжают.

Храни Бог тебя, моя бесценная, и девочек! Поблагодари ее за образок.

Твой навеки горячо любящий

Ники.

Ц. Село. 9 ноября 1916 г.

 Мой любимый!

Горячо благодарю за милое письмо. Наш Друг говорит, что Шт. мог бы оставаться некоторое время Пред. С. Мин., так как это ему не столь вменяется в вину, но весь шум поднялся с того момента, как он стал министром иностранных дел. Это Гр. было ясно еще летом, и уже тогда он ему говорил: “С этим тебе конец будет”. Вот почему он просит, чтоб ему дали месячный отпуск или немедленно назначили кого-нибудь другого вместо него министром иностранных дел, например, Щегловитова, как очень умного человека (хотя он резок), притом у него русская фамилия, или же Гирса (из Константинополя). В этом кабинете он всех раздражает, и все сразу успокоится, как только его сменят. Но оставь его Пред. Сов. М. (в его отсутствие Трепов, по закону, замещает его). Все хотят занять этот пост, и никто не годен для него. Григорович великолепен на своем месте, другие и Игнатьев подстрекают его занять этот пост, для которого он непригоден. Игнат, заставил его и Шуваева в их речах взять несоответствующий тон, хотя самые речи их были правильно задуманы.

В ближайшую пятницу судят m-me Сухомлинову, а потому я телеграфировала тебе, прося, чтоб ты дал распоряжение сенатору Кузьмину немедленно прекратить следствие по делу Сухомл. — Это месть за то, что бедного старика выпустили из тюрьмы. Ужасная несправедливость!

Только что вернулись с молебна из лазарета моих стрелков (обед I стрелк. п.) по случаю 2-летия со дня его основания. Там были старый Бекман и 26 стрелков, болевших или раненых и теперь возвращающихся в полк.

Очень рада, что не было никаких разговоров с Н. Письмо Бэби ужасно забавное. Ваши письма опоздали на три часа. — 3 градуса мороза, пасмурно. — Что ты думаешь относительно Георгиевского праздника? Не собираешься ли ты его здесь отпраздновать, чтоб своим присутствием поднять “дух” в этом гнилом болоте?

Сейчас должна кончать, дорогой мой муженек. Гр. надеется, что ты скоро приедешь сюда, твое присутствие необходимо, чтобы подтянуть их всех.

По словам Сандро Л., Ник. Мих. распространяет ужасные вещи, все возмущаются его рассказами в клубе, и он постоянно видается с Родз. и компанией. Прости, что постоянно пишу тебе все о неприятностях, но голова устала от дел.

Кого мне взять с собой в поездку – Мордв. или Кутайсова, так как никого другого нет? 1000 нежных поцелуев и благословений. Навеки всецело

Твоя.

Ц. ставка. 9 ноября 1916 г.

Моя любимая душка!

Горячо благодарю тебя за письмо и за желание помочь мне в моих затруднениях. Я приму Шт. через час и буду настаивать на том, чтоб он взял отпуск. Увы! я думаю, что ему придется совсем уйти, — никто не имеет доверия к нему. Я помню, что даже Бьюкенен говорил мне в последнее наше свидание, что английские консулы в России в своих донесениях предсказывают серьезные волнения в случае, если он останется. И каждый день я слышу об этом все больше и больше. Надо с этим считаться.

Бэби встал и совершенно здоров, хотя немного похудел и бледен.

Масса есть вещей, о которых хотелось бы поговорить с тобой, но некогда писать.

Так счастлив, что скоро увидимся!

Храни тебя Бог, моя единственная и мое все, и девочек!

Горячо целую, крепко люблю.

Твой старый

Ники.

Ц.С. 10 ноября 1916 г.

Дорогой мой ангел!

Котенок лазит по моему письменному столу, — к счастью, почти ничего не свалил, — он лазит по пальмам и всюду, куда только может забраться. Я ездила кататься, шел снег, и было сыро.

Принимала старика Шт. Он сообщил мне о твоем решении — дай Бог, чтоб все было к добру, хотя меня больно поразило, что ты его уволил и из Сов. Мин. У меня стало очень тяжко на душе — такой преданный, честный, верный человек! Твоя благосклонность и доверие, а также почетное назначение очень тронули его. Мне его жаль, потому он любит нашего Друга и был совершенно прав в этом. Трепов мне лично не нравится, и я никогда не буду питать к нему таких чувств, как к старикам Горем. и Шт. То были люди доброго старого закала. Этот же, надеюсь, будет тверд (боюсь, что душевно — он черствый человек), но с ним гораздо труднее будет говорить. Те двое любили меня и с каждым волновавшим их вопросом приходили ко мне, чтоб не беспокоить тебя, а этот — увы! — меня недолюбливает, и если он не будет доверять мне или нашему Другу, то, думается, возникнут большие затруднения. Я велела Шт. сказать ему, как он должен себя вести по отношению к Гр., а также, что он постоянно должен Его охранять. О, хоть бы этот выбор был удачным, и ты в его лице нашел бы честного человека, могущего быть тебе полезным! Ты, милый, скажи ему, чтоб он иногда приходил ко мне — я едва знаю его и хотела бы его “понять”.

Спасибо, дорогой, что посылаешь нам Воейкова. — Вчера видела Гр., и Он послал тебе телеграмму, когда я сообщила Ему о смерти старого императора[1042]. Он думает, что это, несомненно, во всех отношениях благоприятно для нас (я того же мнения), и Он надеется, что теперь скорее наступит конец войне, так как могут возникнуть трения между Германией и Австрией.

Спасибо за Сухомл. Посылаю тебе письмо от С.

Как я рада нашему предстоящему свиданию! О многом нужно поговорить. Пожалуйста, заставь Ник. Мих. Уехать — он опасный элемент в городе. Должна кончать. 10000000 поцелуев. Благословляю. Вся

Твоя.

Ц. ставка. 10 ноября 1916 г.

Мое бесценное Солнышко!

Нежно благодарю за дорогое письмо. Когда ты получишь мое, ты, наверное, уже будешь знать от Шт. про перемены, которые крайне необходимо теперь произвести.

Мне жаль Прот. — хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека мин. внут. дел в такие времена!

Старого Бобринского также надо сменить. Если мы найдем на его место умного и энергичного человека, тогда, надеюсь, продовол. вопрос наладится и без изменений в существующей системе.

Пока будут происходить эти перемены, Думу закроют дней на 8, иначе они стали бы говорить, что это делается под их давлением. Трепов, во всяком случае, постарается сделать, что может. Он вернется, по всей вероятности, в воскресенье и привезет список лиц, которых мы намечали с ним и с Шт.

Только, прошу тебя, не вмешивай Нашего Друга.

Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе. Бедный старик был спокоен и трогателен.

Храни тебя Бог, моя возлюбленная душка!

О, как я буду счастлив отдохнуть в твоих объятиях!

Нежно целую вас всех.

Навеки твой

Ники.

Ц. Село. 10 ноября 1916 г.

Любимый мой, ненаглядный!

Уже час ночи, и все же я берусь за письмо к тебе, так как завтра у меня весь день будут посетители. Даже в лазарете я должна буду принять одного французского врача, так как хочу поговорить с ним об удивительных столах, которые он и другие французские врачи везут в Румынию. Под столом имеется электрическая батарея и рентгеновский аппарат, так что, когда оперируют, все время можно видеть, где сидит пуля, и это, конечно, чрезвычайно облегчает извлечение пуль или осколков от снарядов. Затем английский консул, — кажется, из Рени, — должен принести туда 10000 руб. Потом в 2 часа мы собираемся в мой поезд на молебен, который будет отслужен митрополитом, так как они только что оборудовали церковь. Затем кое-кого приму у А. После этого к раннему чаю жду Фредерикса. К обычному чаепитию — Н.Н. Затем Милютин, помощник Николаши. Потом Протопопов, Трепов, а вечером наш Друг зайдет на часок, чтоб проститься. Он очень огорчен тем, что Шт. не понял, что ему надо уйти на покой. Не зная Трепова, Он, конечно, беспокоится за тебя. Но Он думает, что тебе следует иметь другого министра путей сообщений, — Он находит, что нехорошо, чтоб одно лицо делало два дела зараз, так как невозможно успешно справляться с обоими, особенно потому, что в настоящее время придется всюду разъезжать и лично следить за всем. Не подойдет ли Валуев? Это чрезвычайно преданный, хороший человек (давно знает нашего Друга и любит Его).

Давай выберем министра иностранных дел вместе.

Сегодня приняла кн. Юлию Браницкую. Она все еще очень хороша, хотя вся в морщинах, мы в последний раз видели ее в Киеве. Ее муж умер перед войной. Она племянница старой княгини, живущей в Белый Церковь, и она там видела дорогую мама.

Провели уютный вечер в лазарете, занимаясь вязаньем и болтовней. Елена[1043] завтракала у нас, — она в восторге от Крыма. Рассказала, что Петр Черногорский[1044] сражается вместе с нашими войсками во Франции. У меня голова идет кругом от посетителей, и все надо улаживать, на всех должно хватать времени. С огромным нетерпением жду воскресенья, 5 часов!!! Теперь, наконец (спасибо нашему Другу), уже три ночи я прекрасно сплю — какое это благо, тогда голова свежее. — Спокойной ночи, спи хорошо. Я написала это в 12 минут.

11 ноября. Очень тебе благодарна за письмо, милый. Старик напрасно не сообщил мне о других твоих намерениях, они страшно поразили меня. Прости меня, дорогой мой, верь мне, я тебя умоляю, не сменяй Протопопова теперь, он будет на месте, дай ему возможность взять в свои руки продoв., и, уверяю тебя, все пойдет на лад. Шт. находит, что он суетлив, потому что сам Шт. был медлителен, ненаходчив и недостаточно крепко держал их всех в руках. Если ты сместишь Бобр., то, по-моему, ничего не изменится, только не Протоп., этого не нужно делать. Конечно, я более чем сожалею о том, что там Игнат. (очень левый) и что Треп. по главе всего, но ты найди нового министра путей сообщений, он не может справиться с двумя делами зараз, теперь, когда все это имеет такое важное значение, хотя, конечно, он будет говорить, что справится со всем. Макарова можно было бы отличным образом отставить, он не за нас, но Протоп. честно стоит за нас. О, милый, ты можешь наменя положиться. Я, может быть, недостаточно умна, но я сильно чувствую, и это часто помогает больше, чем ум. Не сменяй никого до нашего свидания, умоляю тебя, давай спокойно вместе обсудим все. Пусть Треп. приедет днем позже, или задержи бумаги и назначения, мой дорогой, ради твоей женушки. Ты не знаешь, как все это трудно теперь, так много приходится переживать, и притом такая ненависть со стороны “испорченного высшего круга”. Продoв. должно быть в руках Прот. Против него ведутся интриги, — до него дошли сведения из ставки несколько дней тому назад. Настали тяжелые времена, не ломай всего сразу; с Штюрмером это был уже большой шаг, назначь теперь Треп. его преемником и кого-нибудь помоложе на место Бобр., но только оставь Прот., не сердись на меня, — я для твоего же блага говорю все это — я знаю, что это не принесет добра. Сердце и душа устали страдать, но я обязана говорить тебе правду.

Прощай, мой ангел. Еще раз вспомни, что для тебя, для твоего царствования и Бэби и для нас тебе необходимы прозорливость, молитвы и советы нашего Друга. Вспомни, как в прошлом году все были против тебя и за Н., а наш Друг оказал тебе помощь и придал тебе решимости, ты все взял в свои руки и спас Россию, мы перестали отступать.

Он говорил Шт., чтобы тот не принимал поста министра иностранных дел, что это будет его погибелью: немецкая фамилия, и все станут говорить, что это дело моих рук.

Протоп. чтит нашего Друга, и потому Бог будет с ним. Шт. трусил и месяцами не виделся с Ним, — он был неправ — и вот потерял почву под ногами. Ах, милый, я так горячо молю Бога, чтобы Он просветил тебя, что в Нем наше спасение: не будь Его здесь, не знаю, что было бы с нами. Он спасает нас Своими молитвами, мудрыми советами, Он — наша опора и помощь.

M-me Танеева объявила во всеуслышание, что Игнат.,Кривошеин и т.д. намереваются свернуть Прот. шею и сделают все, чтоб добиться успеха.

Не допусти этого. Он не сумасшедший, это его жена посещает Бехтерева из-за своих нервов.

Прошу тебя — ради меня — не сменяй никого до моего приезда, скажи Тpen., что ты оставляешь себе еще один или два дня на размышление, а затем ты ему скажешь, что ты не намерен давать отставки Протоп., и пожалуйста передай ему продов., как то было решено, — верь мне, он все наладит, в стране это уж начинают понимать (одни лишь гнусные Петр. и М.[1045] против него). — Успокой меня, обещай, прости, но ведь ради тебя и Бэби я борюсь.

Целую.

Твоя

Женушка.

Ц. Село. 12 ноября 1916 г.

Мой родной, любимый!

Пишу тебе в одной из палат нашего лазарета, — с вечера была слишком утомлена, чтоб думать о чем бы то ни было, мне нужно было собрать свои вещи и привести в порядок твои письма. — У меня голова идет кругом, а потому извини, что пишу неясно, к тому же очень темно и жутко. Ты, вероятно, получил бумагу относительно производства Вильчковского в генералы: пожалуйста, дорогой мой, сделай это. Это очень облегчит его отношения с другими генералами и уполномоченн., с которыми одна мука.

А теперь, дорогой мой ангел, о главном: не сменяй Прот. Вчера я имела продолжительную беседу с ним — он совершенно здоров, конечно; Треп. (как я и знала) сказал мне то же самое, это — совершеннейшая неправда, он тих и спокоен и безусловно предан, что, увы, можно сказать лишь о немногих, и у него дело пойдет на лад. Все уже идет лучше, и было бы безумием сменять его в такой серьезный момент. По приезде я расскажу тебе подробности и интриги, и тебе все станет ясно. Вот почему я просила тебя подождать с Треп. до нашей встречи. Это повторение прошлогодней истории. Все это снова направлено против твоей женушки. Им известно, что он всецело мне предан, что он меня посещает, как и Шаховской (хотят сменить и его). Не сменяй сейчас никого, иначе Дума вообразит, что это произошло благодаря ей, что ей удалось всех выставить. Нехорошо начинать с разгона всех, — новые не успеют приняться на своих местах за дело, пока заседает Дума. — Тебе известно, что я не слишком хорошего мнения о Треп., а его желание разогнать преданных мне людей уясняет мне его игру. Они тогда будут министрами наподобие выбранных прежней ставкой, где все были против меня. Они чувствуют, что я — твоя опора, и это их раздражает; ах, милый, не позволяй им этого, это более серьезно, чем ты думаешь.

В прошлом году тебе понадобилось немало времени, чтоб понять это, а теперь вокруг Треп. сгруппировалась скверная клика. Воейков также играет в этом деле некрасивую роль вместе с Андронниковым, — он цепляется за этого дурного человека. Трудно писать и просить за себя, уверяю тебя, но это делается ради тебя и Бэби, верь мне. Я равнодушна к тому, что обо мне говорят дурно, только ужасно несправедливо, что стараются удалять преданных, честных людей, которые любят меня. Я всего лишь женщина, борющаяся за своего повелителя, за своего ребенка, за этих двух самых дорогих ей существ на земле, и Бог поможет мне быть твоим ангелом-хранителем, только не выдергивай тех подпорок, на которые я нашла возможным опереться. Трепов будет рекомендовать его на место Шаховского, но это нелепо, раз он говорит, что он ненормален. Будь тверд и сейчас же пошли за Протоп., побеседуй с ним основательно, если хочешь, в моем присутствии. Только когда ты станешь говорить Треп., что ты не желаешь сменять Прот., а также Шаховского, ради Бога не упоминай моего имени — это должно быть твоим мудрым желанием. Если он скажет, что не может работать с ними, ответь, что ты пока оставляешь его, а после найдешь ему заместителя. Будь властелином. У Треп. неприятный характер. Я не ценю людей, тратящих массу слов для выражения своей преданности, я люблю видеть ее в их поступках, — Прот. все время проявлял ее на деле. (Еще один идиот-раненый стоит и все время в упор смотрит на меня, чем бесит меня, а остальные подняли такой шум в коридоре, что трудно писать). Я хочу, чтоб ты прочел это до нашей встречи, — ты успеешь приготовиться в случае, если б Тр. приехал раньше меня. Меня очень обидело, что Шт. не предупредил меня об этом заранее. Милый, это не шутка, это дело серьезное, это травля, направленная на твою женушку. Категорически заяви, что ты это спокойно обдумал и в настоящее время не намереваешься сменять кого бы то ни было из министров. Оставь даже старого Бобр. Пожалуйста, отнесись внимательно ко всему, о чем я тебе пишу (вот пришли еще трое выводить меня из себя).

Треп. лжет, когда говорит, что Прот. ничего не понимает в делах своего министерства, — он прекрасно все знает, в стране чувствуется его твердая рука, продовольствие начинает прибывать, все идет медленно, но определенно к лучшему. В течение 10 дней его бумаги не были рассмотрены министрами — какой позор!

С каким наслаждением завтра отдохну в твоих объятьях, расцелую и благословлю тебя!

Женушка,

верная до смерти.

Душка, помни, что дело не в Протоп. или в x, y, z. Это — вопрос о монархии и твоем престиже, которые не должны быть поколеблены во время сессии Думы. Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а затем и нас самих. Вспомни, как в прошлом году ты уезжал в армию, — ты тогда тоже был один с нами двумя против всех, которые предсказывали революцию в том случае, если ты поедешь. Ты пошел против всех, и Бог благословил твое решение. Снова повторяю, что тут дело не в Прот., а в том, чтоб ты был тверд и не уступал — “Царь правит, а не Дума”. Прости, что снова пишу об этом, но я борюсь за твое царствование и за будущее Бэби. Бог поможет, будь тверд и не слушай людей, которые говорят из трусости, а не по велению Божьему. Твоя

Женушка,

для которой ты — самый дорогой из всех.

26 ноября Царь посетил Народный дом в Петрограде, где собрались 20 тысяч георгиевских кавалеров. Встреча была очень теплой. Государь раздавал подарки, тысячи глаз русских героев смотрели на него с восхищением и обожанием. В Петрограде было относительно спокойно. Из Москвы приехала сестра Царицы Елизавета Федоровна и пыталась убедить ее расстаться с Распутиным.

2 декабря, за два дня до отъезда, Царь встретился с Распутиным. Это была их последняя встреча. Как рассказывает Вырубова, Григорий Ефимович ободрил Царя. сказав, что главное — не надо заключать мира, так как та страна победит, которая покажет более стойкости и терпения. Когда царская чета собралась уходить, Царь сказал как всегда: “Григорий, перекрести нас всех”. Сегодня Ты благослови меня”, — ответил Григорий Ефимович, что Государь и сделал.

12 декабря, находясь в ставке, Государь отдает приказ по армии и флоту, в котором воодушевляет российских солдат и офицеров на войну до победного конца, обозначив и такие цели как завоевание Константинополя и проливов, что означало громадное усиление Царя и России. Этот приказ лишний раз подтолкнул врагов России, и прежде всего масонов, к решительным действиям. Чтобы деморализовать царскую чету, зная ее любовь к Распутину и веру в него, его решили убить. Масон Маклаков достал для этого “дела” яд и передал непосредственным исполнителям. С момента последней встречи с Царем Распутину оставалось жить две недели. В ночь на 17 декабря Григорий Ефимович был злодейски убит. Это был страшный удар для Царя и Царицы.

Царское Село. 4 декабря 1916 г.

Прощай, бесценный и ненаглядный мой! Как нестерпимо больно отпускать тебя — более чем когда-либо — после тех тяжелых дней, которые мы провели в борьбе! Но Господь, который весь любовь и милосердие, помог, и наступил уже поворот к лучшему. Еще немного терпенья и глубочайшей веры в молитвы и помощь нашего Друга, и все пойдет хорошо! Я глубоко убеждена, что близятся великие и прекрасные дни твоего царствования и существования России. Только сохрани бодрость духа, не поддавайся влиянию сплетен и писем — проходи мимо них, как мимо чего-то нечистого, о чем лучше немедленно забыть. Покажи всем, что ты властелин и твоя воля будет исполнена. Миновало время великой снисходительности и мягкости, — теперь наступает твое царство воли и мощи! Они будут принуждены склониться перед тобой и слушаться твоих приказов, и работать так, как и с кем ты назначишь. Их следует научить повиновению. Смысл этого слова им чужд: ты их избаловал своей добротой и всепрощением. Почему меня ненавидят? Потому что им известно, что у меня сильная воля и что, когда я убеждена в правоте чего-нибудь (и если меня благословил Гр.), то я не меняю мнения, и это невыносимо для них. Но это — дурные люди. Вспомни слова m-r Филиппа, когда он подарил мне икону с колокольчиком. Так как ты очень снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, а я предостерегала бы тебя. Кто боится меня, не глядит мне в глаза, и кто замышляет недоброе, те не любят меня. Вспомни о “черных”[1046], затем об Орлове и Дрентельне — Витте — Коковцеве — Трепове (я это тоже чувствую) — Макарове — Кауфмане Софье Ивановне — Мари — Сандре Оболенской и т. д.[1047]. Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство — все это так ясно, — потому это не огорчает меня больше так, как когда я была моложе. Но когда люди позволяют себе писать тебе или мне гнусные, дерзкие письма, — ты должен карать. А. рассказала мне относительно Балашова (я никогда не любила этого человека).

Теперь я понимаю, почему ты так ужасно поздно лег спать и почему я испытывала такую тоску и тревогу, поджидая тебя. Пожалуйста, милый, вели Фредериксу написать ему строгий выговор (он и Ник. Мих. и Вас.[1048] заодно в клубе). У него такое высокое придворное звание, и он смеет писать, когда его о том не просят! И это не в первый раз — в былые дни, я помню, он поступал так же. Разорви это письмо и дай твердый отпор. Вели Воейк. напомнить об этом старику — такой щелчок будет чрезвычайно полезен самодовольному члену Государственного Совета. Мы не можем позволять, чтоб нас топтали. Твердость прежде всего! — Теперь, когда ты назначил сына Трепова адъютантом, ты тем более можешь настаивать на том, чтоб он работал вместе с Протопоповым — он должен доказать свою благодарность. — Не забудь воспретить Гурко болтать и вмешиваться в политику — это погубило Никол. и Алекс.[1049]. Последнему Бог послал болезнь, — очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, — а также и за его упрямство. Его тоже восстановили против меня — сказанное им старику Иванову служит тому доказательством.

Но все это скоро минует. Все начинает проясняться, как и погода, что служит хорошим предзнаменованием, помни. И наш дорогой Друг так усердно молится за тебя — близость божьего человека придает силу, веру и надежду, в которых так велика потребность. А иные не могут понять твоего великого спокойствия и потому думают, что ты не понимаешь, и стараются тебя нервировать, запугивать, уязвлять. Ноим это скоро надоест. Если дорогая матушка станет тебе писать, помни, что за ее спиной стоят the Michels[1050], не обращай внимания и не принимай этого близко к сердцу. Слава Богу, ее здесь нет, но добрые люди находят способы писать и пакостить. — Дела начинают налаживаться — сон нашего Друга так знаменателен! Милый, помолись у иконы Могилевской Божьей Матери — ты там обретешь мир и крепость. Загляни туда после чая, перед приемом, — возьми туда Бэби с собой — там так покойно, и вы можете там поставить свечи. Пусть народ видит, что ты — Царь-христианин, — не смущайся, — такой пример принесет пользу другим.

Как-то пройдут эти одинокие ночи? Не могу себе этого представить. Как отрадно было крепко держать тебя в объятиях — это утишало боль души и сердца, я старалась вкладывать в ласки всю свою безграничную любовь, молитвы, веру и крепость! Ты мне невыразимо дорог, супруг мой любимый! Я разделяю твои горести и радости и готова за тебя умереть. Благослови, Боже, тебя и мое сокровище Бэби! Крепко вас целую. В минуту грусти пойди в комнату Бэби и спокойно посиди там немножко с милыми людьми, его окружающими. Поцелуй любимую детку у тебя на душе станет теплее и спокойнее. Всю мою любовь отдаю тебе, солнце жизни моей. — Спи спокойно, душой и сердцем я с тобой, мои молитвы витают над тобой. Бог и Святая Дева никогда не покинут тебя!

Навеки всецело

Твоя.

В поезде. 4 декабря 1916 г.

Нежно любимая душка Солнышко!

Не читал твоего письма, так как люблю это делать в постели перед сном. Но я заранее благодарю тебя за всю любовь и доброту, которая излита там. Я сдам это письмо в Тосно и надеюсь, что оно дойдет до тебя сегодня вечером.

Да, эти дни, проведенные вместе, были тяжелы, — но только благодаря тебе я их перенес более или менее спокойно. Ты такая сильная и выносливая — восхищаюсь тобою более, чем могу выразить. Прости, если я был не в духе или несдержан, — иногда настроение должно прорваться!

Конечно, было бы счастьем, если бы мы могли всегда быть вместе в это трудное время. Но теперь я твердо верю, что самое тяжелое позади и что не будет уж так трудно, как раньше. А затем я намереваюсь стать резким и ядовитым.

Бог даст, наша разлука не будет долгой. В мыслях я всегда с тобой, никогда не сомневайся в этом.

От всего любящего сердца обнимаю тебя и девочек. Будь здорова и тверда, моя дорогая птичка, моя единственная и мое все!

Спи спокойно и сладко.

Твой навеки

старый муженек

Ники.

Передай ей[1051] мой привет.

Ц. Село. 5 декабря 1916 г.

 Дорогой мой!

Из глубины моей любящей души шлю тебе самые горячие, сердечные пожелания ко дню твоих именин и благословляю тебя. Да будет Николай Угодник особенно близок к тебе и да хранит он тебя! Солнышко желает тебе всего, чего только может тебе пожелать преданное, любящее сердце. Крепости, стойкости, непоколебимой решимости, спокойствия, мира, успеха, больше солнца — и, наконец, отдыха и счастья после твоей трудной, тяжелой борьбы! Мысленно крепко прижимаю тебя к сердцу и кладу твою милую усталую голову на мою грудь. Вместе с пламенем свечей мои молитвы о тебе устремляются ввысь. Вечером пойду в церковь, и завтра также. (Наши придворные будут там приносить поздравления после обедни).

Как тебя отблагодарить за неожиданную, глубокую радость, доставленную мне твоим милым письмом — оно, как теплый солнечный луч, согрело мое одинокое сердце! — После того, как вы оба уехали, я отправилась к Знаменью. Затем приняла Ильина, Всевол.[1052] из моих п. Складов, Баграт(иона) М. из Дик. Див.[1053] — он постарается повидать тебя в ставке — страшно интересно все, что он рассказывает о подчиненных ему племенах и об абреках, которые прекрасно себя ведут.

После обеда пошла в лазарет, чтоб забыться. Благодарю Бога, что могла быть тебе хоть сколько-нибудь полезной. Ты тоже, мой дорогой, будь тверд и непоколебим, прояви свою волю словом и делом. Не подчиняйся такому человеку, как Трепов (которому ты не можешь доверять, которого ты не уважаешь). Ты сказал свое слово и выдержал борьбу из-за Протопопова — и не напрасно же мы столько выстрадали — держись его, будь стоек, не поддавайся, а то не знать нам больше покоя. — В будущем они станут еще сильнее к тебе приставать, так как они видят, что им удается добиться твоего согласия настойчивым упорством. Так же упорно, как они, т.е. как Тр. и Родз. (со всеми злодеями) на одной стороне — так я, в свою очередь, стану против них (вместе с Святым Божьим человеком) на другой. — Не поддерживай их — держись нас, живущих исключительно для тебя, Бэби и России. Милый, верь мне, тебе следует слушаться советов нашего Друга. Он так горячо денно и нощно молится за тебя. Он охранял тебя там, где ты был, только Он, — как я в том глубоко убеждена и в чем мне удалось убедить Эллу, — и так будет и впредь — и тогда все будет хорошо. В “Les Amis de Dieux” один из Божьих старцев говорит, что страна, где Божий человек помогает государю, никогда не погибнет. Это верно — только нужно слушаться, доверять и спрашивать совета — не думать, что Он чего-нибудь не знает. Бог все Ему открывает. Вот почему люди, которые не постигают Его души, так восхищаются Его удивительным умом, способным все понять. И когда Он благословляет какое-нибудь начинание, оно удается, и если Он рекомендует людей, то можно быть уверенным, что они хорошие люди. Если же они впоследствии меняются, то это уж не Его вина — но Он меньше ошибается в людях, нежели мы — у Него жизн. опыт, благословенный Богом. Он умоляет, чтобы скорее сменили Макарова, и я вполне с Ним согласна. Я сказала Шт., что он напрасно его рекомендовал; я ему говорила, что это далеко не преданный человек и что теперь самое главное — найти действительно преданных людей на деле, а не только на словах, и что мы должны за них крепко держаться. Не позволяй Треп. вводить тебя в заблуждение насчет людей. Прот. и Шахов, всецело наши, т.е., я хочу сказать, беззаветно преданы и любят нас честно и открыто. А также Добров. Если бы завернул Ник. Мих. (от чего упаси, Господи), будь строг и пробери его за его письмо и поведение в городе. — Отсылаю тебе бумагу Григоровича, которая быламне доставлена.

В 11 была у Знаменья (кот. я теперь люблю больше,чем когда-либо), затем в лазарете — долго там посидела. Сейчас предстоит принять 4 офицеров, затем мы все поедем кататься в санях. Павел будет к чаю, затем Погул.[1054], затем церковь, а вечером повидаю нашего Друга, что придаст мне сил. Мой дух бодр, и я живу для тебя, для тебя, для одного тебя — для меня ты все! — Интересно бы знать, сделаешь ли ты смотр Георгиевскому полку. Это было бы так славно — если не 6-го, то в какой-нибудь другой день. Даки едет сегодня вечером повидаться с Мисси[1055] и, быть может, отвезет всех детей обратно — смотря по обстоятельствам.

Теперь должна кончать. Спи тихо и спокойно, мой ангел! Святая Дева да хранит тебя, а Гр. молится за тебя и мы все также.

Осыпаю тебя нежнейшими, страстными поцелуями. Жажду быть с тобой и помочь тебе нести твой тяжелый крест.

Бог да благословит и хранит тебя, мой Ники!

Навеки преданная тебе твоя

Женушка.

Надеюсь, что эта книга тебе понравится. Подушка предназначается для твоего дивана — он такой пустой. Пепельницы — для обеденного стола или поезда. Я постоянно с тобой, принимаю во всем участие — наступают хорошие дни, наступил поворот к свету.

Царское Село. 6 декабря 1916 г.

Дорогой мой ангел!

Желаю тебе еще много раз счастливо отпраздновать этот день — нежно благословляю и шлю сердечные, горячие пожелания счастья и благополучия! Так грустно, что мы не вместе проводим твои именины — впервые за 22 года! Но для пользы дела ты должен был уехать, а потому я, конечно, и не думаю роптать.

Все покрыто чудным снегом и 5 градусов мороза. Мы вчера покатались в санях, хотя дорога все еще не гладкая. — Б.[1056]56 явилась, такая досада!

Павел пил у нас чай и был мил. Я телеграфировала тебе относительно папа Танеева — 20 лет, как он стоит во главе твоей канцелярии. Она[1057] это случайно узнала, так как ему там устраивают большой завтрак. Мы провели вчерашний вечер уютно и мирно в маленьком доме. Милая большая Лили[1058] тоже пришла туда попозднее, а также Муня Головина. Он[1059] был в хорошем, веселом настроении. — Видно, что Он все время думает о тебе и что все теперь хорошо пойдет. Он беспокоится по поводу предстоящего приезда туда Трепова, боится, что он снова тебя расстроит, привезет ложные сведения, я хочу сказать — новости, и подсунет своих кандидатов. — Возьми кого-нибудь на его место для путей сообщений. — Жаль, что ты не одобряешь Валуева — это очень честный и верный человек. Затем поскорее отделайся от Макарова, не мешкай (прости меня). Мне лично хотелось бы, чтоб ты взял Добровольского — по-видимому, история, рассказанная тебе Треповым, — верна (есть однофамилец его — тоже сенатор). — Посылаю тебе выдержку из газеты, списанную ею, относительно случая, разыгравшегося между Треповым и милым Добровольским. Он предполагает, что это акт мести.

Но Калинина — оставь, оставь его, дорогой мой! Я знаю, что надоедаю тебе, прости меня, но я ни за что бы этого не делала, если бы не боялась, что ты снова станешь колебаться. Держись своего решения — не поддавайся. Как можно колебаться между этим простым, честным человеком, который так горячо нас любит, и Треповым, которому мы не можем доверять, ни уважать, ни любить, а наоборот? — Скажи ему, что этот вопрос исчерпан, что ты запрещаешь ему вновь касаться его и вести совместную игру с Родзянко, который добивается отставки Протопопова. Он служит тебе, а не Родзянке, и раз ты сказал, что не собираешься его отставить, он обязан работать с ним. Как он смеет идти тебе наперекор — ударь кулаком по столу! Не уступай (ты говорил, что в конце концов тебе придется это сделать) — будь властелином, слушайся твоей стойкой женушки и нашего Друга, доверься нам! Погляди на лица Калинина и Трепова — ясно видна разница — белое и черное, пусть твоя душа читает вернее.

Снег все падает. Все же мы собираемся покататься и немного подышать свежим воздухом. Супруги Бенкендорфы, Зизи, Иза, Нас(тенька), Трина, Аня, Ресин и Апраксин завтракали с нами, и мы пили за твое драгоценное здоровье. Павел тоже был в церкви. Солдаты стояли перед церковью и поздравляли нас. Все мысли мои с тобой. — Боюсь, что тебе предстоит очень скучный день с массой народу, но я надеюсь, что все же тебе удастся погулять, а Бэби — поиграть в лесу. Поздравляю тебя со всеми полковыми праздниками. Старший полковник 4-го стрелкового полка поднес нам букеты. Он говорит, что только что получил 4-й стрелковый полк и скоро уезжает. — А вы, детки мои, большой и малый, как я люблю вас, и сказать не могу!

Вечером пойдем в лазарет. — Наш Друг очень доволен нашими девочками. Говорит, что они для своих лет прошли тяжелые курсы и что их души заметно развились. Они, действительно, страшно милы и очень хороши теперь с А. Они разделяли с нами все наши переживания, — это научило их правильному взгляду на людей, и в жизни это будет для них очень полезно. Малютка также очень много переживает своей маленькой широко открытой душой. Я никогда не смогу достаточно отблагодарить Бога за чудесное счастие, ниспосланное Им мне в твоем лице и в них: мы — одно, что так ужасно редко встречается в наши дни, — мы тесно связаны друг с другом.

Получила 2 милых телеграммы из Архангельска от монархической партии. Я ответила с помощью нашего Друга, и Он просит тебя непременно позволить, чтобы телеграммы эти были напечатаны. Скажи Фред(ериксу), чтоб он дал им на то разрешение, а также, чтоб поместили первую их телеграмму и мою в “Новом времени”. Это откроет людям глаза и будет противодействием письму кн. Вас.[1060] (которым m-me Зизи страшно возмущена и шокирована). Это также будет щелчком для старого гнусного Балашева. — Хорошее наступает, и пусть общество иДума видят, что Россия любит твою старую женушку и стоит за нее всем им наперекор. — Зизи очень восхищалась их трогательной телеграммой. Я нарочно ответила самолично.

Так приятно, что идет снег — Николай Угодник благословляет моего ненаглядного. — Прощай, мой Солнечный Свет, обожаемый муж, люблю тебя, жажду твоих поцелуев и ласк, прижимаю тебя к моему горячему сердцу.

Твоя до смерти и навеки.

6 дек. 1916 г.

 Дорогая моя!

Большое спасибо за твое милое, доброе письмо, а также за вчерашние подарочки и за те, которые пришли сегодня с твоим письмом!

Я упивался каждым нежным словом, написанным тобой.

Утром мы, по обыкновению, ходили в церковь, а возвращаясь я смотрел всех офицеров и солдат, выстроенных вдоль нашего пути. Сегодня их праздник, и я их поздравлял.

После этого я принимал штабных, а потом прослушал обычный доклад, на этот раз короткий, так как я вчера вечером говорил с Гурко.

Мы только что позавтракали. — Здесь чудная погода, масса снегу и такой легкий, сухой воздух. Путешествие прошло очень хорошо. Мы все в поезде спали Бог знает до какого часа. С А.[1061] гулял на каждой станции.

С восхищением прочел “The wall of partition” и почувствовал себя отдохнувшим после такой книги.

Масса телеграмм по обыкновению.

Ольга будет обрадована и удивлена по случаю назначения ее шефом 2-го Кубанск. пластунского батальона. Я вспомнил, что два из них не имели шефов; я счел правильным дать ей 2-й, а Борису, который их всех там смотрел, 5-й бат.

Ну, прощай, моя душка. Да благословит Бог тебя и девочек!

Горячо целует тебя твой старый

Ники.

Ц. Село. 7 декабря 1916 г.

Любимый мой!

Ты не можешь себе представить радости Ольги, когда она получила твою телеграмму: она вся покраснела и была не в силах прочесть ее вслух. Она сегодня сама тебе напишет. Горячее спасибо, родной, за такой великолепный сюрприз — ей да и сестрам казалось, будто это день ее рожденья. Она тотчас же послала телеграмму своим пластунам.

Получил ли ты известия от Кирилла? До сих пор нет ответа на мою телеграмму, отправленную 5-го вечером.

Оказывается, Ирина опять больна, а потому Ксении пришлось отложить предполагавшуюся поездку в Киев. Так грустно за бедную, дорогую матушку. Мои сибиряки поздравляют тебя, а также Катя Озерова.

5 градусов мороза. Похоже, словно опять снег пойдет, очень пасмурно. — Увы, мы очень плохо слышали голос Бэби по телефону. У Жильяра голос ниже, а потому лучше доносится. Надеюсь, что ты не слишком утомился и скучал вчера. Начал ли ты снова принимать иодин? Мне думается, это было бы тебе полезно. Я теперь всегда в 11 хожу к Знаменью, затем в лазарет, так как там немного раненых, и таким образом успеваю позаняться своими бумагами. Милый, распорядился ли ты, чтобы Балашеву был послан выговор? Пожалуйста, распорядись об этом, это самое меньшее, что ты можешь сделать. — Осыпаю тебя поцелуями за твое милое письмо. Я не думала, что у тебя найдется время написать. Видела Коленкина в госпитале. Он целых 9 месяцев не был в отпуску. Они уже уехали и снова сидят в своих окопах.

Не могу больше писать сегодня, любимый мой ангел. — Только об одном прошу тебя: отложи свидание с Треповым — я так боюсь, что он будет приставать к тебе и заставит тебя принять решения, на какие ты в спокойную минуту не пошел бы. Будь тверд насчет Калинина, ради нас самих.

Распорядился ли ты о том, чтоб эта чудная телеграмма была напечатана? Она исключительно трогательно составлена и возымеет хорошее действие, как говорит Танеев и др.

Благословляю и целую без счета.

Вся твоя

Солнышко.

7 декабря 1916 г.

Мое милое Солнышко!

Бесконечно благодарен за твое милое письмо. Скажу Фред(ериксу) про телеграммы, полученные тобою из Астрахани[1062]. Этот человек мне часто телеграфирует. Я помню, еще в те времена, когда был жив Столыпин, он посылал мне такие доброжелательные телеграммы. Он же не одобрял речи Шуваева и Григоровича в Думе.

Вчера я был завален телеграммами, так как они не были запрещены; пришло огромное количество. Я еще не кончил отвечать.

Кинематограф был крайне интересен вчера вечером. Мы, наконец, знаем, кто эта “таинственная рука”.

Ее кузен и жених, поверишь ли? По этому случаю в театре царило большое возбуждение.

17 дек. все главнокомандующие приезжают сюда на военный совет, так как пора готовить наши планы на будущую весну. Надеюсь, что смогу на следующий день выехать домой!

Будь уверена, моя любимая, что я буду знать, как ответить Трепову, когда он явится.

По вечерам я пробегаю несколько глав твоей английской книги: это очень освежает мозг.

Да благословит Бог тебя, родная, и девочек!

Нежно целую вас всех и остаюсь нежно любящий тебя твой муженек

Ники.

Ц. Село. 8 декабря 1916 г.

 Солнышко мое любимое!

Представляю себе, как у вас там холодно, — а здесь 5 градусов мороза, днем понижается до 3 градусов. Мы собираемся ехать в Новгород, как я тебе уже говорила. Мы сядем в поезд в субботу с ночи, выедем очень рано, в воскресенье утром будем на месте, пробудем там несколько часов, осмотрим церкви и, думается мне, несколько госпиталей, опять домой, проведя ночь в вагоне, а в понедельник утром прямо из вагона отправимся в лазарет, — таким образом мы не упустим дела. — Я пошлю за Ресиным и все ему скажу. Не помню, кто там губернатором, — на этот раз не стану делать из этого тайны, чтоб увидеть побольше народа. Но я всегда так робею без тебя, мой дорогой! — Мой милый, старый кн. Голицын (из комитета о наших военнопленных) в восторге от телеграмм из Астрахани[1063] и просил, чтоб они были всюду напечатаны. Другой кн. Голицын (Харьковский) выступил в Государственном совете, и совсем не хорошо, а моего поздравляли с этой речью. Он был вне себя и тоже находит, что таких людей следует лишать придворного мундира. Жаль, что ты не хочешь назначить сейчас Щегловитова. Он бы сразу тебе доложил об этом (если бы даже не смог остановить речей), и ты мог бы лишить их придворного звания, — сейчас никакая строгость не может быть достаточна. Балашев заслужил строгое порицание, — не будь снисходителен и слаб — прости меня, милый. — Горячее спасибо за твое милое письмо, мой дорогой, такая радость получать от тебя вести.

Мы тоже много раз думали, что “таинственной рукой” мог оказаться жених, воображаю всеобщее волнение! — Вновь увидеть тебя здесь будет таким счастьем! Дорогой мой, — только поступи умно, вели распустить Думу, — с Треповым будь тверд, как кремень, и держись Калинина, верного друга. Получила милые письма от Виктории и Джорджи. Они горячо благодарят за подарки.

А теперь — прощай, мой друг, сокровище мое. Благословляю и целую тебя без конца. Твоя

Женушка.

Будь стоек — будь властелином.

8 дек. 1916 г.

 Дорогая моя!

Горячо благодарю тебя за милое письмо. Я приму Трепова в понедельник 12 дек. Не мучься, моя дорогая. Теперь я спокоен и тверд и знаю, что отвечать. Он приезжает еще и для того, чтобы здесь решить серьезные железнодорожные вопросы с Гурко.

Я передал телеграммы Фред(ериксу). Он просил, раньше чем напечатать их, разузнать о человеке, приславшем их. И я нахожу, что это правильнее. Ответ придет через Калинина, так что ты от него можешь узнать раньше и там решить.

По счастью, у меня не много бумаг, но за эти дни мне пришлось принять старого “Dudel” (Адлерберга), Соловово и Озерова. Книга, присланная тобою, очень изящно издана. Я рад иметь “ХаджиMypama”. Да, я могу представить себе дикий восторг Ольги. Граббе и все наши казаки тоже были очень взволнованы. Граббе показал мне Ольгин привет — очень хорошо!

Каждый вечер наслаждаюсь двумя главами “The wall of part.” и скоро кончу.

Теперь у нас настоящая хорошая зима с массой снегу. Должен кончать. Да благословит Бог тебя и девочек!

Горячо целую тебя, Солнышко мое, и бесконечно люблю.

Сердечный приветим и А. Поблагодари ее за письмо и подарок.

Всегда твой старый

Ники.

Ц.С. 9 декабря 1916 г.

Мой ангел!

Большое, большое спасибо за твое милое письмо! Я рада, что тебе нравится эта прелестная английская книга; она действует так освежающе среди забот и огорчений этого мира. Мы сегодня вечером повидаемся с нашим Другом, — я очень рада. У бедной Ани вчера страшно болела нога, нечто вроде Drachenschuss'a[1064] и ишиаса, — она кричала от боли. Сейчас у нее Б., она сегодня лежит в постели, а потому я не знаю, сможет ли она завтра ехать. Мы берем с собой Настеньку, Ресина и Апраксина. Девочки ликуют, так как они любят спать в поезде, но мне будет грустно одной. Так мало сплю, когда тебя нет со мною. Жду Риттиха. Принимала Добровольского, — много говорили о Мишиной Г. Общине и о сенате.

Бедный генерал Вильямс, страшно огорчена за беднягу! Пожалуйста, кланяйся бельгийцу от меня. Как идут дела в Румынии и вообще на войне?

Милый мой, прощай. Бог да благословит и сохранит тебя! Нежно тебя целую. Твоя

Женушка.

Получила письмо от Ирэн. Мосси потеряла двух сыновей, а теперь старшая пара близнецов находится в бою.

А. вчера видела Калинина. Он ей сказал, что Трепов сговорился с Родзянко распустить Думу с 17 декабря по 8 января, чтобы депутаты не успели на праздники покинуть Петроград и чтобы можно было здесь держать их в руках. Наш Друг и Калинин умоляют тебя распустить Думу не позже 14-го, по 1-е или даже 14-е февраля, иначе тебе не будет покоя, и дело не сдвинется с места. В Думе они боятся только одного — продолжительного перерыва, а Трепов намеревается тебя поддеть, говоря, что будет хуже, если эти люди разъедутся по домам и разнесут свои настроения. Но наш Друг говорит, что никто не верит депутатам, когда они поодиночке у себя дома, они сильны лишь когда собираются вместе. Дорогой мой, будь тверд и доверься совету нашего Друга — это для твоей же пользы. Все, кто тебя любит, думают, что это правильно. Не слушай ни Гурко ни Григор(овича), если они станут тебя просить о коротком перерыве — они не ведают, что творят. Я бы не стала всего этого писать, если бы не боялась твоей мягкости и снисходительности, благодаря которым ты всегда готов уступить, если только тебя не поддерживают бедная старая женушка, А. и наш Друг; потому-то лживые и дурные люди ненавидят наше влияние (которое только к добру). Трепов был у двоюродного брата Калинина (у Ламздорфа) и, не зная, что это его родственник, говорил там, что 11-го едет к тебе и будет настаивать (нахал какой!) перед тобой на отставке Протопопова. Милый, посмотри на их лица — Трепова и Протопопова, — разве не очевидно, что лицо этого последнего чище, честнее и правдивее? — Ты знаешь, что ты прав, — высоко подними голову, прикажи Трепову с ним работать. Он не смеет противиться твоему приказу, прикрикни на него. Милый, не приехать ли мне к тебе на денек, чтобы придать тебе мужества и стойкости? Будь властелином! Восстают против Калинина потому, что он закрыл собрания союзов — он был совершенно прав. — Наш Друг говорит, “что пришла смута, которая должна была быть в России во время или после войны, и если наш (ты) не взял бы места Ник(олая) Ник(олаевича), то летел бы с престола теперь”. Будь бодр: крикуны угомонятся — только распусти Думу поскорее на возможно более долгий срок — верь мне — ты знаешь, что Трепов флиртует с Родзянкой. Это всем известно, а от тебя он лукаво скрывает это из политики. Отправься к любимой иконе, наберись там решимости и силы. Постоянно помни о сновиденье нашего Друга. Оно весьма, весьма знаменательно для тебя и всех нас.

9 декабря 1916 г.

Мое возлюбленное Солнышко!

Нежно благодарю тебя за твое нежное письмо. Я очень рад твоему решению посетить Новгород, древнейший город России. Ты будешь чувствовать себя совсем иначе, когда вернешься. Я это всегда замечал после поездок по стране. Губернатор Новгорода — превосходный человек, которого я люблю. Его фамилия Иславин. Пожалуйста, передай ему мой поклон.

Надеюсь, m-me Б. не будет тебе мешать или утомлять тебя.

Я переменил день для приема Трепова, назначив на завтра — субботу.

Я намерен быть твердым, резким и нелюбезным.

Благодарю за фотографии, — боюсь, что у меня уже имеются эти же самые. Фред(ерикс) получил письмо одновременно от Врангеля и Ларьки Воронцова. Оба горько жалуются на Мишину жену[1065], не позволяющую им говорить с ним хотя бы об его здоровье. Судя по тому, что они пишут, доктора, пользовавшие его, настаивали на серьезном лечении и на отдыхе в теплом климате. Если бы он остался подольше в Крыму, это принесло бы ему большую пользу. Но он, а может быть она, желает вернуться в Гатчину, чего доктора не одобряют, и никто из них не может проникнуть к Мише, чтоб ему это объяснить. Поэтому я думаю телеграфировать ему, чтоб он оставался там еще месяц.

Дорогая моя душка, я должен кончать. Да благословит Бог тебя и твое путешествие!

Целую нежно и горячо.

Твой старый муженек

Ники.

Ц. С. 10 декабря 1916 г.

Любимый мой!

Мне постоянно приходится писать тебе в невероятной спешке. Пришлось просмотреть кучу докладов Рост(овцева), затем, так как у Ани очень неблагополучно с ногой, три раза была у нее, — принимала массу, — прямо минуты нет свободной. Но она надеется ехать с нами сегодня вечером. Сегодня утром в первый раз 7 градусов. Стало светлее из-за снега, но солнца у нас нет.

Прилагаю к этому письму медальончик, присланный тебе, а также образ на шелку и несколько бумаг, данных Калининым для просмотра, на случай, если Воейков не передал тебе копий. На деле Мануйлова прошу тебя надписать “прекратить дело” и переслать его министру юстиции. Матюшин, в руках которого находилось все это дело, теперь сам явился к А. и просил о прекращении этого дела, так как он, наконец, убедился, что это грязная история, поднятая с целью повредить нашему Другу, Питириму и др., и во всем этом виноват толстый Хвостов. Ген. Алекс(еев) узнал об этом после от Батюшкина. Иначе — через несколько дней начинается следствие, — могут снова подняться весьма неприятные разговоры, и снова повторится этот ужасный прошлогодний скандал. Хвостов на днях, при посторонних, сказал, что он сожалеет о том, что “чику”[1066] не удалось прикончить нашего Друга. И его, увы, увы, не лишили придворного мундира! — Так вот, пожалуйста, сейчас же, не откладывая, отошли дело Ман(уйлова) Макар(ову), — иначе будет поздно.

Милый, не уволишь ли ты поскорее Мак(арова) и не возьмешь ли Добровольского? Мак(аров) действительно враг (мой безусловно, а потому и твой), не обращай внимания на протесты Трепова. Он, конечно, станет наговаривать на Добровольского, так как у него имеются собственные кандидаты, но Добровольский преданный человек, что очень ценно в наши дни. А почему бы тебе не взять в министры путей сообщений честного Валуева, которого мы так хорошо знаем как честного и преданного человека?

Прилагаю письмо от Сухомлинова к нашему Другу. Пожалуйста, прочти его, так как он в нем даст исчерпывающие разъяснения относительно своего дела, которое ты должен вытребовать отсюда, чтоб все это не попало в Государственный совет, иначе бедного Сухомлинова нельзя будет спасти. Он так ясно пишет обо всем, — пожалуйста, прочти и прими соответствующие меры. Почему должен пострадать он, а не Коковцов (который не хотел давать денег)[1067] или Сергей, который, что касается ее[1068], ровно столько же виноват.

От всей души благодарю тебя. Сейчас у тебя Трепов, и я очень тревожусь. Только что принимала Калинина, — он очень рад, что ты получил все бумаги через Воейкова, а потому я не стану докучать тебе вторичной посылкой их. Он страшно озабочен тем, чтобы ты скорее распустил Думу и притом надолыше — за 10 лет у них ни разу не было перерыва, как этот, такого короткого, — тогда ничего нельзя успеть сделать. — Государственный совет сошел с ума, соглашаясь сДумой относительно свободной цензуры.

У меня голова идет кругом, и я, кажется, пишу вздор. Только будь тверд, стоек!

Слава Богу, в Москве 6 раз закрывали собрания (Калинин до 4-х часов утра не отходил от телефона), но здесь Львову удалось прочесть воззвание прежде, чем полиция успела их удержать. Как видишь, Калинин работает как следует и решительно и не заигрывает сДумой, но исключительно думает о нас.

А теперь нужно отправить это письмо. Сейчас явится Жевахов. Завтра передам твой привет Иславину. Эта поездка будет приятным развлечением, только мне будет ужасно недоставать тебя. В понедельник ты из-за этой поездки не получишь письма.

Бог да благословит и защитит тебя! Осыпаю тебя поцелуями и нежными ласками. Навеки твоя

Женушка.

10 декабря 1916 г.

Любимый ангел мой!

Нежно благодарю за милое письмо. Вчера катаясь в любимом лесу Алексея у старой ставки, мы вошли и минутку молились перед иконой Божьей Матери. Я доволен, что мы это сделали, раз это было твоим особенным желанием.

Благодарю тебя также за сообщение подробностей беседы Кал(инина) с А.

Надеюсь, твоя поездка пройдёт благополучно, и Новгород тебе понравится. Я там был раз, летом 1904г., как раз перед рождением Бэби.

В Румынии дела неважны, — главным образом по той причине, что наши войска не могут туда добраться из-за скопления беженцев на железных дорогах. В Добрудже нашим войскам пришлось отступить до самого Дуная, так как их было слишком мало, чтобы защищать длинный и редкий фронт.

Около 15 дек. сосредоточение наших войск будет, надеюсь, более или менее закончено, и, быть может, около Рождества мы начнем наступать. Как видишь, положение там невеселое. Теперь должен кончать, мое сокровище.

Да благословит Бог тебя и девочек! Передай мой привет А. и скажи ей, как я жалею, что ей приходится страдать из-за ноги.

Горячо и нежно целую тебя, Солнышко мое.

Твой старый

Ники.

Ц. ставка. 11 дек. 1916 г.

Моя любимая душка!

По случаю воскресенья я не имею времени написать письмо — церковь, доклад и большой завтрак! Завтра напишу подробно о моем разговоре с Треповым. Надеюсь, посещение Новгорода не утомит тебя! Сегодня тает, что очень неприятно. Да благословит тебя Бог, моя птичка! Нежно целую тебя и их[1069].

 Твой

Ники.

Ц.С. 12 декабря 1916 г.

 Любимый мой!

Большое, большое спасибо за твое милое письмо и за открытку. Я очень счастлива, что ты съездил помолиться перед дорогим образом, — там так покойно, чувствуешь себя отрешенным от всех треволнений в ту минуту, когда изливаешь свою душу и сердце в молитве, обращенной к той, к которой столько людей приходит со всеми своими горестями. — Ну, милый, Новгород был крупным успехом! Хотя было очень утомительно, душа вознеслась так высоко и придала нам всем силы — мне с моим больным сердцем и А. с ее больными ногами. Мы разъезжали, конечно, — сегодня все болит, но стоило того.

Я хочу, чтоб А. и Ольга написали тебе, а Анастасия — Бэби, так как каждый опишет по-своему, а я плоха по этой части. Губернатор был безупречен: организовал наши разъезды таким образом, что мы всюду поспевали вовремя, и подпускали толпу близко к нам. Какой восхитительный старинный город, только слишком рано стало темнеть! Поедем туда вместе весной, когда там наводнение? Говорят, что тогда бывает еще лучше, и можно подъезжать к монастырям на моторных лодках. Проезжая мимо памятника Тысячелетия России, я вспомнила о большой картине, находящейся здесь, в Большом дворце. — Как великолепен Софийский Собор!Только, стоя прямо перед ним, нельзя было хорошо его разглядеть. Служба длилась два часа (вместо 4), пели великолепно. Мне было отрадно начать с обедни и помолиться за моих дорогих. — Иоанчик и Андрюша всюду ходили с нами. — Мы прикладывались ко всем святыням. Досадно, что все это пришлось проделать в такой спешке и что нельзя было в достаточной мере отдаться молитве перед каждой святыней и разглядеть все детали. Посылаю Бэби образ, перед которым мы стояли (и сидели). Епископ Арсений при нашем появлении произнес очень трогательное приветственное слово, молодой епископ Алексей оказался чрезвычайно изящным (лицеист). Они всюду следовали за нами в течение всего дня. — Затем, после обедни, длившейся от 10 до 12, мы отправились в лазарет, находящийся рядом с Епарх.[1070], через покои епископа, а также в музей сокровищ, собранных из старых церквей три года тому назад. Дивные старинные иконы, ранее находившиеся в разных церквах, монастырях, заброшенные, покрытые пылью. Их стали очищать, и проглянули дивные свежие краски, — очень интересно, и мне очень хотелось бы в другой раз подробно рассмотреть все это, — тебе бы это тоже понравилось. Затем мы вернулись в наш поезд; солдаты уже разошлись (к счастью). — Я позавтракала на диване. А. в своем купе. У детей были И(оанчик) и Андр(юша), а также Иславин. Его жена и дочь встретили нас с цветами и поднесли нам от города хлеб-соль. В 2 ч. мы снова поехали в земский лазарет — он совсем небольшой. — Мы всюду раздавали образки. — Оттуда — в Десятинный монастырь, где хранятся мощи св. Варвары. Я посидела минутку в комнате игуменьи, а затем попросила, чтоб меня провели к старице Марии Михайловне (о ней говорил мне Жевахов), и мы прошли к ней пешком по мокрому снегу. Она лежала на кровати в маленькой темной комнатке[1071], а потому мы захватили с собой свечку, чтобы можно было разглядеть друг друга. Ей 107 лет, она носит вериги (сейчас они лежат около нее), — обычно она беспрестанно работает, расхаживает, шьет для каторжан и для солдат, притом без очков, — никогда не умывается. Но, разумеется, — никакого дурного запаха или ощущения нечистоплотности, — она седая, у нее милое, тонкое, овальное лицо с прелестными, молодыми, лучистыми глазами, улыбка ее чрезвычайно приятна. Она благословила и поцеловала нас. Тебе она посылает яблоко (пожалуйста, съешь его). Она сказала, что война скоро кончится — “скажи ему, что мы сыты”. Мне она сказала: “а ты, красавица — тяжелый крест — не страшись — (она повторила это несколько раз) — за то, что ты к нам приехала, будут в России 2 церкви строить (она повторила это дважды) — не забывай нас, приезжай опять”. Бэби она послала просфору (мы слишком торопились, и кругом была суета, а то бы я охотно с ней побеседовала), она всем нам дала по образку. Сказала, чтобы мы не беспокоились относительно детей, что они выйдут замуж, остального я не расслышала. — Позабыла, что она сказала девочкам. Я заставила И(оанчика) и А(ндрюшу) тоже зайти к ней, и послала к ней также Аню — она, несомненно, напишет тебе об этом. Я благодарю Бога за то, что Он дал нам ее увидеть. Это она несколько лет тому назад просила, чтобы сняли копию с большого образа Св. Девы в Старой Руссе и отослали ее тебе. Не хотели этого делать, находя, что образ слишком велик. Затем началась война, она стала настаивать на своем. Желание ее было исполнено, и она сказала, что мы все примем участие в крестном ходе. Оно так и вышло, когда этот образ привезли 5-го (?) июля прошлого года к Федоровскому Собору — помнишь? А ты велел хранить образ при 4 стрелковом полке. У меня имеется небольшая книжечка с ее жизнеописанием, мне ее дал вчера старый слуга из Мариинского дворца (ее духовный сын). — Она произвела на меня гораздо более умиротворяющее впечатление, нежели старая Паша из Дивеева. Отсюда — в Юрьевский монастырь (5 верст от города) — там находится твой старый Никодим, он боготворит тебя, молится за тебя и шлет тебе привет.

Думаю, что Ольга подробно пишет тебе обо всем этом. Окружавшая нас любовь и теплота, ощущение близости к Богу и к твоему народу, единство и чистота чувств, — все это бесконечно благотворно подействовало на меня, и мы уже обсуждаем поездку в Тихвин, монастырь с очень чтимой Богоматерью (образ), в четырех часах езды отсюда, — в Вятку и в Вологду. Апраксин узнает обо всем. — Сочетание лазаретов со святыми местами будет благотворно.

Так много старинного и исторического в Новгороде, что чувствуешь себя как бы перенесенной в другую эпоху! Старица встречает каждого словами: “радуйся, невеста неневестная”. Мы были в маленьком приюте для мальчиков Татьянинского комитета, туда привели также маленьких девочек из другого приюта. Затем мы отправились в Дворянское собрание, где Дамский Комитет передал мне 5000 руб. Ими устроен там лазарет — великолепная огромная палата для солдат; офицеры в соседнем помещении. Мы пили чай очень мило, жена губернатора и архиепископ сидели около меня, — было несколько дам, все уродливые; его дочь работает сестрой милосердия. Оттуда мы заехали в Знаменскую церковь. Посылаю тебе купленный мною там образ Богоматери, — он так хорош! Пожалуйста, повесь его над своей кроватью, у нее такой дивный лик, — и Невесту Христову, — которую от нас скрыли (sic), я ее видела в этот же день, — дабы она помогла тебе. Туда же привезли чудотворный образ св. Николая, чтоб мы к нему приложились. — Какой это восхитительный храм! — Со сводами (очень крутые лестницы). У нас не хватило времени рассмотреть картину страшного суда, на которой были изображены Петр Великий и Меньшиков, по приказу Петра. — Наш автомобиль застрял, и толпа вытащила нас. Оттуда мы проехали к крохотной часовне, расположенной в саду. Здесь на печке в просфирной (несколько лет тому назад) явилась Богоматерь. Этот образ остался совершенно нетронутым, он только покрыт стеклом и оправлен драгоценными камнями. Такое сильное благоухание, мы с девочками сразу обратили на это внимание. Всюду я чувствовала с собой вас обоих и словно заодно с вами переживала все!

(Напиши А. несколько строк, как бы в благодарность. Это хорошо на нее подействует, так как она так тепло принимала во всем участие — губернатор и Никодим были очень милы по отношению к ней.) — Оттуда мы снова проехали в земский лазарет, куда свезли раненых из всех окружных мест, а также в городской. На вокзале купечество поднесло мне икону и яблоки. Трубачи местного запасного полка сыграли уланский марш. Уехали в шестом часу, вернулись сюда в 10.20. — Ночь провели в поезде, с утра отправились в лазарет, сейчас мы отдыхаем, вечером повидаю нашего Друга. — Так славно, покойно и тепло на душе!

Благословляю и целую тебя без конца. Твоя

Солнышко.

Какая это гнусная канитель с Румынией!

Ц. ставка. 12 дек. 1916 г.

Моя дорогая душка!

Опять ни минуты, чтобы написать длинное письмо. Я только что принимал очень интересного инженера-путейца, вернувшегося из Германии после 2-летнего пребывания там. Он был с д-ром Крессен. Он мне много рассказывал, и это он так долго меня задержал. Его имя — Вейнберг, внук еврея.

Я очень рад, что ты довольна виденным в Новгороде. Да благословит тебя Бог, мое Солнышко!

Нежно целует тебя твой старый

Ники[1072].

Царское Село. 13 декабря 1916 г.

Дорогоймой ангел,

Нежное спасибо за твою милую открытку. Я с таким нетерпением жду известия (а у тебя нет времени писать) о твоем разговоре с этим ужасным Треповым. Я читала в газетах, что он теперь сказал Родзянке, что Дума будет распущена 17-го до первой половины января. Имеет ли он право говорить это прежде, чем будет официально объявлено через Сенат? Я нахожу, что абсолютно нет. Так и надо сказать ему, а Родзянке надо бы сделать выговор за то, что он позволил напечатать это в газетах. А я так просила сделать это поскорее и на более долгий срок! Слава Богу, что ты, по крайней мере, не назначил числа в январе и можешь созвать их в феврале или совсем не созвать. Они не работают, а Тр(епов) заигрывает с Родз(янкой). Всем известно, что они по 2 раза в день встречаются это недостойно. Почему он ладит и старается работать с ним, лгуном, а не с Протопоповым (который правдив)? — Это характеризует человека. Старый Бобринский ненавидит Треп(ова): он знает их недостатки и так глубоко предан тебе, потому-то Тр(епов) и вышиб его.

Ангел мой, вчера мы обедали с нашим Другом у Ани. Все было так мило, мы рассказывали про наше путешествие, и Он сказал, что мы должны были прямо поехать к тебе, так как доставили бы этим тебе большую радость и “благодать”, а я боялась помешать тебе! Он умоляет тебя быть твердыми властным и не уступать во всем Тр(епову). Ты знаешь гораздо больше, чем этот человек, и все-таки позволяешь ему руководить тобой, — а почему не нашему Другу, который руководит при помощи Бога?.. Вспомни, за что меня не любят, — ясно, что я права, оставаясь твердой и внушая страх, и ты будь таким, ты — мужчина, только верь больше и крепче в нашего Друга (а не в Трепова). — Он живет для тебя и России. А мы должны передать Бэби сильную страну и не смеем быть слабыми ради него, иначе ему будет еще труднее царствовать, исправляя наши ошибки и крепко натягивая вожжи, которые ты распускаешь. Тебе приходится страдать за ошибки своих царственных предшественников, и одному Богу известны твои муки. Да будет твое наследие более легким для Алексея! — У него твердая воля и своя голова. — Не давай ничему ускальзывать из твоих рук и не заставь его возводить все сызнова. Будь тверд. Я, как стена, стою за тобой и не поддамся — я знаю, Он правильно ведет нас, а ты благосклонно внимаешь такому лживому человеку, как Тр(епов)! Хотя бы во имя любви, которую ты питаешь ко мне и Бэби, не предпринимай важных шагов, не предупредив меня и не переговорив спокойно обо всем. Стала ли бы я так писать, если бы не знала, как легко ты можешь поколебаться и меняешь решения и чего стоит заставить тебя держаться своего мнения! Я знаю, что тебе больно, когда я так пишу, и это меня огорчает, но ты, Бэби и Россия слишком дороги мне. Что касается Сухомлинова и Мануйлова, я все подготовила для тебя.

А Добровольский — верный человек, — поскорее отделайся от Макарова, который — поверь мне, наконец, — дурной человек. Пусть Бог даст мне силу убедить тебя — сохранять тебя непреклонным тяжелее, чем переломить ненависть других, которая оставляет меня равнодушной. Я ненавижу упрямство Тр(епова). Многие держали пари в Думе, что Питирим будет отставлен — теперь он получил крест, они раздавлены и унижены (видишь, что значит, когда ты показываешь себя властелином), и все более и более оказывается правильным, что кн. В(асильчикова) была выслана. — Ты ничего не отвечаешь относительно Балашева. Боюсь, что ты ничего не сделал, а Фредерикс стар и пассивен, когда я не говорю с ним решительным тоном. — Какая ошибка, что Дума закрывается не 14-го! Кал(инин) мог бы вернуться к своей работе, и ты принял бы его и переговорил с ним. Только не отв. министерство, на котором все помешались! Все становится тише и лучше. Только надо чувствовать твою руку <...>

Скоро наши войска в Румынии будут сильнее. — Тепло и глубокий снег. Прости за это письмо, но я бы не могла спать эту ночь, мучась за тебя, — не скрывай ничего от меня — я сильна — но слушайся меня, т.е. нашего Друга, и верь нам во всем. Остерегайся Тр(епова), ты не можешь его любить и уважать. Я страдаю за тебя, как за нежного, мягкосердечного ребенка, которому нужно руководство, а он слушает дурных советчиков, в то время как Божий человек говорит ему, что надо делать. Милый ангел, вернись скорее домой, — ах, нельзя, ведь у тебя ген...! Почему не раньше, не могу понять, почему в тот же день, как и Дума, опять странное совпадение! — А Воейков — это тоже провалилось?

Ах, дорогой мой, мне надо вставать. Все утро писала рождественские открытки. Сердце и душа горят тобой — любовь моя безгранична, оттого все, что пишу, кажется резким — прости, верь и пойми — я люблю вас обоих слишком глубоко плачу о твоих ошибках и радуюсь каждому верному шагу.

Бог да благословит, сохранит, спасет и направит тебя!

Целую тебя без конца. Твоя верная

Женушка.

Пожалуйста, прочти эти бумаги, а также Анины. Если это ложь, лиши Родзянко мундира.

13 декабря 1916 г.

Мое возлюбленное Солнышко!

Бесконечно благодарю за твое длинное интересное письмо со множеством подробностей о твоей поездке в Новгород. Ты видела больше, чем я в 1904г. Конечно, было бы чудесно, если б мы могли поехать туда вместе весной! Спасибо также за образ — я очень рад иметь именно этот. Кирилл заходил сегодня с Н.П. Они оба завтракали и бредили батальоном и Одессой.

Ну, теперь о Трепове. Он был смирен и покорен и не затрагивал имени Прот(опопова). Вероятно, мое лицо было нелюбезно и жестко, так как он ерзал на своем стуле, — говорил об американской ноте, о Думе, о ближайшем будущем, конечно, о железных дорогах. Относительно Думы он изложил свой план — распустить ее 17-го дек. и созвать 19-го января, чтоб показать им и всей стране, что, не смотря на все сказанное ими, правительство желает работать вместе. Если в январе они начнут путать и мутить, он собирается обрушить на них громы (он вкратце рассказал мне свою речь) и окончательно закрыть Думу. Это может произойти на второй или третий день их новогодней сессии! После этого он спросил меня, что думаю я. Я не отрицал логичности его плана, а также одного преимущества, бросившегося мне в глаза, а именно, что если бы все случилось так, как он думает, мы избавились бы от Думы недели на две или на три раньше, чем я сначала думал (в середине янв. вместо начала февр.).

Итак, я одобрил этот план, но взял с него торжественное обещание держаться его и довести до конца. — Я нарочно пошел помолиться перед иконой Божьей Матери до этого разговора и после этого почувствовал успокоение.

Вчера был обрадован приездом Павла. Он приходил к чаю, и сегодня будет его доклад. — Сейчас видел Влад. Ник.[1073] — Серг. Петр.[1074] уезжает в Москву. Вчера принял Толя, командира моих Павлоградских гусар. Вид у него довольный, но глупее, чем когда-либо.

Должен кончать. Да благословит тебя Бог, моя родная, мое сердце и душа!

Целую тебя, девочек и А.

Твой старый

Ники.

Царское Село. 14 декабря 1916 г.

Любимый мой!

7 градусов мороза и глубокий снег. Я опять почти не спала эту ночь, оставалась в постели до завтрака, так как у меня все болит и легкий озноб. Благодарю тебя за милое письмо. Тр(епов) поступил очень неправильно, отсрочив Думу с тем, чтобы созвать ее в начале января, в результате чего никто (Родз. и все, на кого они рассчитывают) не поедет домой, и все останутся, и в Петрограде все будет бродить и кипеть. Он пришел к тебе со смирением, надеясь этим добиться успеха. Если бы он кричал, по обыкновению, ты бы рассердился и не согласился. Любимый мой, наш Друг просил тебя закрыть ее 14-го, Аня и я писали тебе об этом, и, видишь, у них теперь есть время делать гадости. Относительно запрещения союзам объединяться ты получил вчера бумагу Калинина через Воейкова. Он также писал Треп(ову), прося, чтобы это происходило при закрытых дверях. Тр(епов) не удостоил его ответом. Тогда он написал Родз(янко), который поступил, как Калинин желал — только, конечно, сказал, что это по желанию Калинина; — трус Трепов не пожелал взять этого на себя. Как хочешь, Трепов ведет себя теперь, как изменник, и лукав, как кошка, — не верь ему, он сговаривается во всем с Родз(янко), это слишком хорошо известно. Бумагу, которую я послала тебе вчера, Родз(янко) написал сам; он не имеет права печатать и распространять беседу с тобой; я сомневаюсь, чтобы она была изложена точно, ведь он всегда лжет; если не точно, — будь императором, сейчас же лиши его придворного мундира. Не спрашивай совета у Фред(ерикса) или Тр(епова). Они оба напуганы. Старик раньше понял бы необходимость этого, а теперь он стар. Уже распространяли по городу слух (Дума), будто дворянство в Новгороде не приняло меня, а когда они прочитали, что мы даже пили чай вместе, то были уничтожены. Насчет Кауфмана все очень довольны — видишь, твоя твердость оценена хорошими людьми, — легко продолжать, когда начал. Прости, что я мучаю тебя такими письмами, — но прочитай только 2 телеграммы, которые я тебе послала, ты опять увидишь, что говорят “правые”: они обращаются ко мне, чтоб я просила тебя. Если ты снова услышишь от Калинина, что надо закрыть Думу, — сделай это, не держись за 17-е, время — деньги, мгновение — золото, и когда упустишь момент — бывает трудно наверстать и поправить. Надеюсь, что неправда, будто Никол(аша) приедет к 17-му, — раньше все шло прекрасно без Воронцова, — наш фронт здесь не имеет ничего общего с Кавказом. Не пускай его, злого гения. Он еще будет вмешиваться в дела и говорить о Васильчиковой. Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом — сокруши их всех — не смейся, гадкий, я страстно желала бы видеть тебя таким по отношению к этим людям, которые пытаются управлять тобою, тогда как должно быть наоборот. Гр. Бенкендорф была так оскорблена письмом князя В.[1075], что сделала в городе целый ряд визитов пожилым дамам, кн. Lolo[1076], гр. Воронцовой etc., и всем им говорила о том, что считает позором то состояние, до которого дошло общество, забывшее все принципы. Она просила их прежде всего строго поговорить с дочерьми, которые говорят и ведут себя ужасно[1077]. По-видимому, это произвело впечатление, так как о ней теперь говорят; они видят, что письмо было на самом деле неслыханного содержания, а вовсе не столь очаровательное, как иные стараются уверить. Катуся В.[1078] тоже написала мне, но я, прочитав, разорвала письмо. А вот контраст — телеграмма от “Союзов Русского Народа” просит меня передать дело тебе. Одни — гнилое, слабое, безнравственное общество, другие здоровые, благомыслящие, преданные подданные — их-то и надо слушать, их голос — голос России, а вовсе не голос общества или Думы. Так ясно видно, где правда; они знают, чтоДуму следует закрыть, а Тр(епов) не хочет слушать их. Если их не слушать, они возьмут дело в свои руки, чтобы спасти тебя, и может невольно выйти больше вреда, чем лишь твое простое слово — закрыть Думу, но до февраля: если раньше, они все застрянут здесь. Я бы повесила Тр(епова) за его дурные советы — а теперь, после этих бумаг, посланных Калининым Воейкову сэтими гнусными, глубоко революционными представлениями выборных московского дворянства и союзов, которые обсуждались в Думе, — как можно оставлять их хотя бы еще на один день? — Я ненавижу лживого Тр(епова), который делает все, чтобы повредить тебе, будучи защищаем Макаровым. Если б мне только заполучить тебя сюда, все сразу стало бы тише, а если б ты вернулся, как просил Гр., через 5 дней, ты бы привел все в порядок, ты бы положил свою усталую голову на грудь женушки, и Солнышко придала бы тебе силы, и ты бы послушался меня, а не Трепова. Бог поможет, я знаю, но ты должен быть твердым. Распусти Думу сейчас же. Когда ты сказал Трепову: 17-го, ты не знал, что они замышляли. Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь (так делалось и за гораздо менее важные проступки), отняла бы чин у Самарина (он подписал эту московскую бумагу). Милюкова, Гучкова и Поливанова — тоже в Сибирь. Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Отчего ты не смотришь на это дело так, я, право, не могу понять. Я только женщина, но душа и мозг говорят мне, что это было бы спасением России — они грешат гораздо больше, чем это когда-либо делали Сухомлиновы. Запрети Брусилову и пр., когда они явятся, касаться каких бы то ни было политических вопросов. Глупец тот, кто хочет ответственного министерства, как писал Георгий. Вспомни, даже m-r Филипп сказал, что нельзя давать конституции, так как это будет гибелью России и твоей, и все истинно-русские говорят то же.

Несколько месяцев тому назад я сказала Штюрмеру о том, что Шведов должен быть членом Гос. сов. Назначь его и славного Маклакова, — они смело будут стоять за нас. Знаю, что мучаю тебя, ах, разве я не стала бы гораздо, гораздо охотнее писать только письма, полные любви, нежности и ласки, которыми так полно мое сердце! Но мой долг — долг жены, матери и матери России — обязывает все говорить тебе — с благословения нашего Друга. Дорогой мой, свет моей жизни, если бы ты встретил врага в битве, ты бы никогда не дрогнул и шел бы вперед, как лев! Будь же им и теперь в битве против маленькой кучки негодяев и республиканцев! Будь властелином, и все преклонятся перед тобой! — Не думаешь ли ты, что я испугаюсь — о, — нет! Сегодня я удалила офицера из госпиталя М. и А. за то, что он позволил себе смеяться над нашим путешествием, уверяя, что Протопопов подкупал народ, чтоб он принимал нас так хорошо. Женщина-врач, слышавшая это, была в ярости. Ты видишь, Солнышко в своих маленьких делах энергична, а в больших делах — настолько, насколько ты этого желаешь. Мы Богом поставлены на трон и должны сохранять его крепким и передать непоколебленным нашему сыну. Если ты будешь это помнить, ты не забудешь, что ты властелин, и насколько это легче самодержавному монарху, чем тому, который присягал конституции!

Дорогой мой, послушайся меня, ты знаешь свою старую верную девчурку. “Не страшись”, сказала старица, а потому я пишу без страха моему малютке. Ну, девочки просят чаю, они вернулись замерзшие с катанья. Целую тебя и крепко прижимаю к груди, тоскую по тебе, не могу спать без тебя, благословляю тебя.

Навсегда твоя

Женушка.

14 декабря 1916 г.

Дорогая моя!

Нежно благодарю за строгий письменный выговор. Я читал его с улыбкой, потому что ты говоришь, как с ребенком.

Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь, как Треп(ов). Но раньше всего надо найти ему преемника, а потом вытолкать его, — после того, как он сделает грязную работу. Я подразумеваю — дать ему отставку, когда он закроет Думу. Пусть вся ответственность и все затруднения падут на его плечи, а не на плечи того, который займет его место.

Посылаю тебе два списка кандидатов, которые он мне оставил, и письмо, присланное им вчера, где он опять возвращается к вопросу о назначении Макарова председателем Госуд. сов.

Рухлов очень хороший, сильный духом и порядочный человек, ненавидящий Коков(цова) и т.п. Ты должна знать, что председатель Гос. сов. назначается вновь каждый год, а также все члены.

В Румынии нехорошо. Мы послали и все посылаем войска, но им приходится делать длинные переходы (три недели), благодаря отвратительному состоянию железнодорожных путей. Теперь, наконец, решено взять их в наше заведование.

На 17-го дек. назначен здесь съезд генералов потому, что до этого дня у Гурко несколько совещаний.

Теперь должен кончать. Да благословит тебя Бог, моя душка, мое Солнышко! Нежно целую тебя и девочек и остаюсь твой “бедный, маленький, безвольный муженек”

Ники

Царское Село. 15 декабря 1916 г.

Любимый мой!

Прости меня за резкие письма — девочка вовсе не хочет обижать своего ангела, а пишет только любя. Она иной раз доходит до отчаяния, зная, что тебя обманывают и подсовывают неправильные решения. Как могу я быть покойной, когда Тр(епов) приезжает к тебе? Ведь ему удается внушать тебе неправильные решения! Только бы удалось найти ему преемника! Но многие говорят, что раз Мак(арова) сменят, его положение, в общем, улучшится. Видишь, как он держится за Макарова (которого я продолжаю считать лживым по отношению к нам) и хочет, чтобы он был во главе Гос. сов.! — Это уж слишком! Назначь решительного (сурового) Щегл(овитова). Он подходящий человек для этого места, он не допустит беспорядков и гнусностей. Я тебе верну бумаги завтра, когда хорошенько просмотрю их. Очень благодарю тебя (также от имени Гр.) за Мануйлова. Подумай, милый Малама сказал вчера в 5 часов, что от тебя не было бумаги (курьер приехал сегодня рано утром), а потому я должна была телеграфировать. Из этого хотели сделать целую историю, примешав туда разные имена (просто из грязных побуждений), и многие собрались присутствовать на суде. Еще раз спасибо, дорогой. Наш Друг был у нее[1079], — я не выходила из дома. Он уже давным-давно не выходит из дому, ходит только сюда. Но вчера Он гулял по улицам с Муней[1080] к Казанскому Собору и Исаакиевскому, — ни одного неприятного взгляда, все спокойны. Он говорит, что через 3 или 4 дня дела в Румынии поправятся, и все пойдет лучше. — Как хорош твой приказ — только что прочитала его с глубочайшим волнением! Бог да поможет и благословит тебя, дорогой мой! Не надо говорить “бедный, старый, безвольный муженек”, это убивает меня — прости меня — ты понимаешь, я знаю, меня и мою безмерную любовь, да, любовь моя? Я так ужасно, ужасно люблю тебя! — Маленький Кожевников (с Мурмана) придет к завтраку, а Н.П. — к чаю. Так можно будет насладиться каждым в отдельности. Пожалуйста, назначь Н.П. на яхту к Рождеству, дорогой мой.

Наш Друг говорит, что Калинин теперь должен выздороветь. Почему ты сделал его не М.В.Д., а Исп. Д.[1081] (моя мысль)? Молодой Pummux, который только что начал, уже утвержден (к его собственному удивлению). — Спала сегодня ночью только от 4 до 6, опять совсем потеряла сон, — мне нужно тебя!!

Солнце собирается выглянуть, очень глубокий снег, 6 гр. мороза. Аня и я хотим причаститься в воскресенье, так как теперь рожд. пост, — чтобы получить силу и помощь. — Я рада, что тебе понравилась икона, — разве ее лик не прелестен, хотя печален? Я посылаю 3лампадки от себя и детей Нов. Знам.. Млад. Б. М. на печке и Старице вместе с иконой. Съел ли ты ее яблоко?

Я очень рада, что ты велел Фредериксу ответить от нас обоих на эти милые телеграммы.

Почему генералы не позволяют посылать в армию “Р. знамя” (небольшая патриотическая газета)? Дубровин находит, что это — позор (я согласна)[1082], — а читать всякие прокламацииим можно? Наши начальники, право, идиоты.

Новый клуб, устроенный Треповым (для офицеров etc.), не очень хорош, я разузнала о нем. Офицеры нашего сводн. полка ходят туда, и все они встречаются там с Родзянко, манифестируя и приветствуя его там, — в высшей степени бестактно. Друг мой, Дубровин просит меня принять его, — можно или нет? Пожалуйста, скажи Трепову: Дума распущена до начала февр., так как им нужен срок, чтобы доехать домой (будет больше вреда, если они останутся; Родзянко и Трепов подстроили это вместе), — поверь совету нашего Друга. Даже дети замечают, что дела идут плохо, если мы Его не слушаем и, наоборот, хорошо, если слушаем. “Узкая дорога, но надо прямо по ней идти — по-Божьему, а не по-человеческому” — только надо смотреть на все мужественно и с большей верою.

Вот чудо (все говорят): “Варяг” пришел раньше других — шторм 40 балл. — от Гибралтара до Глазго. Вода не только хлестала сверху, но забиралась внутрь и увы! — всюду; машины неважны, их надо скорей чинить в Англии. Наш Друг волновался, когда они вышли из Владивостока, но они остались целы и невредимы, потому что Лили с верой ходила летом в Верхот(урье) и Тобольск сГр. и Ан. Благословения, любовь, ласки и поцелуи без конца, мой любимый муженек.

Жаль, что телефон так плох.

Твоя.

Кож(евников) был очень мил и много рассказывал. Надеюсь, что ты увидишь его раньше, чем он поедет обратно. Он приехал с Адм. У них было 3 крушения на новой линии. Вероятно, в феврале “Варяг” должен будет отправиться на 5 6 месяцев в Англию для ремонта, так как опасно оставить его так, — он стар и ненадежен. Англичане всюду милы, во всех портах помогают, где и как только могут. Бедному мальчику пришлось произносить речи в Англии. Говорят, что Ден прекрасный капитан, всегда спокоен, никогда не теряет головы. Страшная жара летом. Они плыли 5 месяцев. Их так качало (42), что орудия тащились боком по воде. Так приятно видеть его! Он не мог прийти в себя от изумления, что Анаст(асия) так растолстела и выросла.

15 декабря 1916 г.

Моя любимая!

Нежно благодарю тебя за милое письмо. В нем столько вопросов, что еще не знаю, как на все ответить. Самый серьезный, касающийся Воейкова, я решу, когда вернусь домой. Я считаю безусловно необходимым водворить мир и спокойствие среди всего населения нашей страны. Эта комбинация с переменами в Гос сов. сделает бесконечно много добра в смысле освежения всей атмосферы.

Я только что принимал румынского министра, который привез мне благодарность от Нандо в ответ на мое приветствие ему, в котором я старался подбодрить его. Диаманди — хороший, честный человек, который правильно смотрит на положение. Я рад, что тебе понравился мой приказ. Он был написан Гурко, — может быть, немного растянуто, но мне трудно было сокращать, так как смысл мог от этого пострадать. В субботу я очень занят с моими генералами и надеюсь отбыть в воскресенье после обеда. Какая радость!

Завтра возвращается наш Багратион-Мухранский из Стокгольма и Копенгагена. Вчера я принимал другого Багратиона, который с большим оживлением говорил о тебе и о своей великолепной дивизии.

Сегодня хорошая погода, 3 градуса мороза, и я повеселел. Теперь должен проститься с тобой. Да благословит тебя Бог, моя драгоценная женушка! Люблю тебя и нежно целую тебя, а также девочек.

Душой и сердцем с тобой.

Неизменно твой

“бедный, маленький, слабовольный муженек”

Ники.

Царское Село. 16 декабря 1916 г.

Мое любимое сокровище!

Утром 10 градусов мороза и маленькие розовые тучки! Все покрыто снегом.

Сегодня ночью спала пять часов, такое счастье! Боткин появился. Я его не принимала два месяца, по крайней мере, так как наизусть знаю, какие надо лекарства принимать, когда сердце слабо. Ну, он дал мне сильно действующие капли, потому что сердце очень расширено, и, конечно, велел мне лежать, что и делаю. Сегодня у меня только Шведов, а то я все время лежу на диване. Но я все-таки хочу причаститься в воскресенье, если только можно будет, а потому теперь прошу у тебя прощения, мой дорогой, за каждое слово, которое могло огорчить тебя — боюсь, что я бывала резка по временам, но только от отчаянья, бесконечной любви и желания помочь тебе. Прости меня, дорогой. Мне не следовало бы идти, я устала, но дух мой бодр.

Дела идут лучше, Калин(ин) держал себя великолепно. Я сказала ему, чтоб он открыто написал тебе обо всем — он стеснялся это сделать. Я сказала, что это его долг, раз ты оказываешь ему доверие. Только благодаря ему были предотвращены скандалы в Думе. Трепов струсил, Шуваев еще хуже (я хотела бы, чтоб Беляев был на его месте, — благородный человек, а не из тех, которые расшаркиваются перед Думой и ищут популярности), — а Родзя(нко) выслушал письмо Кал(инина) и присмирел. — Да благословит его Бог — пусть он продолжает быть таким же твердым и смелым, как до сих пор! Напиши ему словечко в благодарность или поощрение, хочешь? И утверди его М.Вн.Д. (это мысль твоей женушки, и думаю, что правильная).

Говорили, что ты никогда не будешь стоять за него и Питир(има) против всех, а ты встал за него. Хорошо сделал, муженек мой! Одно только беспокоит меня сейчас: Гр(игорий) и Прот(ononoв) просят не созывать Думу до февр., чтобы дать им время разъехаться, что более чем необходимо. Здесь они держатся “группой”, представляя собой заразу в городе, а когда они рассеяны по всей стране, никто не обращает на них внимания и не считается с ними.

Вчера вечером у Ольги был комитет, но это продолжалось недолго. Володя Волх.[1083], у которого всегда бывает для нее в запасе улыбка, избегал ее взгляда и ни разу ей не улыбнулся — видишь, как наши девочки научились наблюдать людей и их лица. Они очень развились духовно, благодаря этим страданиям. Они сознают все, что мы переносим. Это нужно — это их развивает. К счастью, они часто бывают настоящими детьми, но у них понятие и внутреннее чувство не по летам. Как говорит наш Др., они прошли трудные курсы. — Н.П. пил чай, много рассказывал про Одессу и батальон, Ольгу Евг.[1084] etc. Он наслушался Петр.[1085] ужасов и в бешенстве от того, что никто не защищает меня, что все могут говорить, писать, намекать на скверные вещи про свою Государыню, и никто не заступается, не делает выговоров, не наказывает, не ссылает, не штрафует этих типов. Только кн. В. пострадала, остальные все, Милюков и т.д., остаются на свободе. Да, не порадуешься на людей — трусы! Но многие будут вычеркнуты из будущих придворных списков — они узнают по заключении мира, что значило во время войны не стоять за своего Государя! Зачем у нас такая тряпка м(инистр) двора? Он бы должен был составить списки имен и предложить кары за оскорбление твоей супруги. В частной жизни муж не потерпел бы ни на минуту таких нападок на свою жену. Лично я ничуть не беспокоюсь об этом. Когда я была молода, я ужасно страдала от неправды, которую так часто говорили обо мне (о, как часто!), но теперь мирские дела не затрагивают меня глубоко, — я говорю о гнусностях — все это когда-нибудь разъяснится. Только мой муженек должен был бы немножко заступиться за меня, так как многие думают, что тебе это безразлично и что ты прячешься за меня. Ты не хочешь отвечать о Балаш(ове) — почему ты не приказал Фред(ериксу) написать ему построже? Я не подам ему руки, когда мы встретимся, предупреждаю тебя, — я с нетерпением жду случая выказать ему мое возмущение — маленькая змея! Я невзлюбила его с той минуты, как увидала его, и говорила тебе это. Он думает, что высокое придворное звание позволяет ему писать гнусности, — он совершенно недостоин его. Сказал ли ты, что надо лишить придворного звания кн. Голицына? Не мямли, милый, делай все скорее... Будь живее в делах, вычеркивай виновных из придворных списков и не слушай возражений Фред(ерикса). Он запуган и не понимает, как надо обходиться с людьми в настоящий момент.

Ну прости меня, если я поступила неправильно, спросив мнения Калинина оприсланном тобою списке. Так как мы ему доверяем, — он вчера приходил к ней на 1/2 часа, — я ее просила узнать, что ему известно об этих людях. Он обещал молчать о том, что видел фамилии кандидатов. Только прежде всего просил поскорее уволить Макар(ова), не зачисляя его в Гос. сов., — другие тоже не были туда зачислены, — и не обращать внимания на письмо Тр-ва. Поверь совету нашего Др(уга), а теперь и Кал-на также — он опасен и держит Тр(епова) вполне в своих руках; другие, напр., Жевахов, также знают это. Он несколько времени тому назад говорил с Щегловит(овым), который находит, что Добровольский, которого он знает, вполне на своем месте. Я думаю, ты поступишь правильно, назначив его. Я знаю, Добров(ольский) очень против проекта предполагаемой реорганизации Сената (кажется, получившего согласие Гос. сов. и теперь представленного на рассмотрение Думы). Он говорит, что он будет столь же дурным и левым, какДума, и ненадежным. Он мне это говорил при свидании. Я тогда говорила только о Сенате и Георгиев. комитете. Пошли за Калининым, как только приедешь сюда, а потом за Добровольским, для переговоров, и поскорее назначь Щегловит(ова). Он подходящий человек и на этом месте будет стоять за нас и не допустит скандалов. Твой приказ[1086] произвел на всех прекрасное впечатление — он явился в такой подходящий момент и так ясно показал твой взгляд на продолжение войны. Представь себе, — бедная Зизи была очень взволнована: Милюков в своей речи говорил о Лиле Нарышкиной, Лихтеншт., шпионах etc. и сказал, что она занимала высокую должность при дворе, — смешав ее с m-me Зизи[1087]. Бедная старушка слышала, что это попало в провинциальные газетки. К ней прилетели все Куракины, и ей пришлось объяснить им все — ее “надзирательницы” полны ужаса, генерал в действующей армии, — как мы можем терпеть вокруг себя таких изменников, вечно намеки на меня и моих людей!!! — Она послала за Сазоновым (закадычным другом Мил(юкова) и велела ему все объяснить и настоять на том, чтобы тот написал в газетах, что был введен в заблуждение. Это появится в “Речи”, и теперь она опять успокоилась. Они задевают всех окружающих меня.

Лиля Н.[1088] находится в “Астории” под надзором полиции. Бедный старик Щеголь умер прошлой ночью. Это лучше для него, потому что он был так болен! Я собираюсь на днях поймать Ресина и сказать ему, чтоб он обратил внимание на своих офицеров. – Комар. был всегда с ними, а он никогда, и полк стал очень плохим и даже левым. С этим полком очень трудно, раз он такой смешанный, а потому требует головы, чтоб держать его в руках и направлять. О них совсем нехорошо отзываются. Солдаты его не любят, потому что он жесток, а офицерами он совсем не занимается. Только что был старик Шведов. — Представь себе, когда он сказал Трепову, что он будет членом Совета по твоему и по моему желанию, тот отвечал, что его не касаются приказания, данные Штюрм(еру), и что от тебя он этого не слыхал. Он принес мне список всех членов, и мы можем вместе просмотреть их вычеркнуть и прибавить новых. Он ненавидит Кауфмана, говорит, что он говорил большие гадости, вычеркни его. — Надо взять щетку и вымести сор и грязь и достать новые, чистые щетки для работы.

Горячее спасибо за милое письмо. Бедняжка, ты устанешь завтра — помоги тебе Бог. Только военные, и никаких политических вопросов! Все беснуются по поводу твоего приказа, — особенно, конечно, поляки. Котенок залез в камин и чихает там.

Я рада, что ты видел Багратиона — как интересно все, что касается его дикарей! Не надо говорить “безвольный”, а только слабоват и не уверен в себе и чересчур легко доверяется дурным советам.

Ну, благословляю тебя, целую, для меня ты все. Бог да благословит и сохранит тебя!

Навеки твоя надоедливая

Солнышко.

16 декабря 1916 г.

Моя дорогая!

Нежно благодарю тебя за твое милое письмо. Нет, я не сержусь за другое, написанное тобой, я отлично понимаю твое желание помочь мне!

Но изменить день созыва Думы (12 янв.) я не могу, так как он уже назначен в указе, который появится в газетах завтра.

Мы съели яблоко старицы, и оба нашли его превосходным. Я прочел описание твоего посещения Новгорода в “Русск. инв.”, единственной газете, которую читаю, и был очень доволен.

Надеюсь получить возможность уехать в воскресенье, если наше совещание не слишком затянется. Надо обсудить очень много вопросов.

Сегодня за завтраком было множество иностранцев — два румына, трое англичан и один француз. Конечно, все военные. Удивительно, как много иностранных офицеров приезжает в Россию каждые две недели!

Лучше не принимай Дубров(ина) теперь.

На днях я приказал Воейк(ову) телеграфировать Калинину) мое пожелание ему выздороветь. Да, я тоже нахожу, что хорошо его утвердить и сделать министром. Как раз сейчас я просматривал его бумаги и среди них нашел одно из его писем, такое славное, спокойное. Теперь должен кончить. Да благословит Бог тебя, моя дорогая женушка, и девочек!

Нежный привет и поцелуи шлет тебе твой “бедный слабовольный муженек”

Ники.

Царское Село. 17 декабря 1916 г.

Дорогой мой!

Опять очень холодно, и легкий снежок. Эту ночь спала 5 часов, для меня вполне достаточно, — сердце не особенно хорошо и неважное самочувствие. Видишь ли, состояние моего сердца с некоторого времени ухудшилось. Я не давала себе отдыха, хотя имела на то полное право, — но была лишена возможности это сделать. Мне было необходимо бывать в госпитале, чтобы дать иное направление своим мыслям, приходилось принимать кучу людей — душевная напряженность за эти последние тяжелые месяцы, конечно, должна была отразиться на слабом сердце; эта чудная поездка в Новгород в физическом отношении была очень утомительна — вот старая машина и пришла в негодность. Надеюсь, что мне удастся поправиться хотя бы к предстоящему Рождеству. С самого начала войны я не была на елке — ни в госпитале, ни в манеже. — Сегодня днем более, чем когда-либо, буду думать о тебе да благословит Господь все твои замыслы и планы! Надеюсь, что тебе удастся предварительно помолиться перед образом. — Я заказала всенощную на дому и (хотя это очень глупо) обедню завтра в 9 в пещерном храме. А. тоже будет там, и мы затем в 10 часов хотим исповедоваться. Еще раз прости за все причиненные мною тебе огорчения и заботы, мой любимый, — весь завтрашний день сердце и душа будут полны тобой. Каков новый генерал, сменивший Пустов(ойтенко)?Этому последнему, вероятно, было тяжело покидать тебя — какой это милый, честный и преданный человек!

Посылаю тебе бумагу, в которой изложены некоторые мысли Сухомлинова относительно Думы, — ты можешь ее просмотреть в поезде. Я не могу понять, почему задуманное Воейковым не было исполнено еще 2 недели тому назад, как предполагалось. — А вот еще сплетня: Анина мать сказала ей, что Кривошеин и Игнатьев осыпают меня благословениями за то, что я в своей телеграмме просила тебя передать все продовольственное дело в руки Риттиха. Во всем этом ни слова правды вот как люди спокойно лгут и не видят в этом никакого греха!

Ты ведь в поезде дочитаешь этот прелестный английский роман?

Какая радость, какая отрада вновь увидеть тебя дома! В подобное время разлука, уверяю тебя, минутами может довести до отчаянья и даже до сумасшествия.

Насколько было бы легче все это вместе переносить и обсуждать, вместо этих писем, которые — увы — менее действительны и которые зачастую должны были тебя раздражать, мой бедный, кроткий ангел! Но я должна пытаться быть противоядием к яду, подносимому другими.

Вполне ли избавился Бэби от своего глиста? Он после этого начнет толстеть и больше не будет таким прозрачным — милый мальчик!

Мы сидим все вместе — ты можешь себе представить наши чувства, мысли — наш Друг исчез. Вчера А. видела его, и он ей сказал, что Феликс[1089] просил Его приехать к нему ночью, что за Ним заедет автомобиль, чтоб Он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за ним (военный автомобиль) с двумя штатскими, и Он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме — большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т.д. — все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит.

Полиция приступила к розыску, и тогда следователь вошел в Юсуповский дом он не смел этого сделать раньше, так как там находился Дмитрий. Градоначальник послал за Дмитрием. Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила Калинина его задержать.

Наш Друг эти дни был в хорошем настроении, но нервен, а также озабочен из-зa Ани, так как Батюшин старается собрать улики против Ани. Феликс утверждает, будто он не являлся в дом и никогда не звал Его. Это, по-видимому, была западня. Я все еще полагаюсь на Божье милосердие, что Его только увезли куда-то. Калинин делает все, что только может. А потому я прошу тебя прислать Воейкова. Мы, женщины, здесь одни с нашими слабыми головами. Оставляю ее жить здесь, так как они теперь сейчас же примутся за нее. Я не могу и не хочу верить, что Его убили. Да смилуется над нами Бог!

Такая отчаянная тревога (я спокойна — не могу этому поверить).

Спасибо тебе за твое милое письмо. Приезжай немедленно — никто не посмеет ее тронуть или что-либо ей сделать, когда ты будешь здесь. Феликс последнее время часто ездил к Нему.

Благословляю и целую.

Солнышко.

Ц. ставка. 17 декабря 1916 г.

Мой возлюбленный ангел!

Доклад Гурко окончился раньше обыкновенного, так что я пришел домой и сел писать.

Эверт прибыл вчера, и я видел его за обедом. Он выглядит свежее и моложе, чем в апреле. Сегодня приезжают остальные. Беляев тоже появился из Румынии; он остается до конца наших заседаний, потом возвратится, чтобы доложить результаты Нандо и Сахарову, а после этого он желает принять участие в войне и командовать дивизией.

Только что получил твое милое длинное письмо, за которое нежно благодарю. Когда я вернусь, мы вместе изучим все эти списки и решим все эти вопросы. О Балашеве я ничего не сказал старому Фред(ериксу) и об этом кн. Гол(ицыне) тоже, потому что не знаю, кто он и что сказал. Ведь я здесь газет не читаю.

Как ты можешь думать, что генералы на военном совете станут обсуждать политические вопросы? Послушал бы я, как кто-нибудь из них затронул бы такую тему в моем присутствии!

Я так счастлив, что вернусь домой и, может быть, пробуду хоть немножко в новом году.

Один поцелуй Бэби утром и один вечером для меня далеко не достаточно — я изголодался по большем.

Итак, это мое последнее письмо. Надеюсь, что ты будешь чувствовать себя крепче и лучше; соблюдай спокой. Да благословит тебя Бог, моя родная, Солнышко мое любимое! Нежно целую тебя и наших дорогих девочек.

Неизменно твой старый муженек

Ники.

Завтра утром буду думать о тебе.

Вызванный известием об убийстве Распутина в Царское Село, Царь покинул ставку. Обстановка в Петрограде была тревожной. Большая часть образованного общества откровенно радовалась убийству Распутина. Не меньше ликования было и в высших придворных кругах. Царская чета получает сведения об этом от полиции. Царица была просто в шоковом состоянии. Особенно царскую чету поразили перехваченные полицией телеграммы, которые родная сестра Царицы Великая княгиня Елизавета Федоровна послала убийцам Дмитрию Павловичу и Юсупову, где поздравляла их с преступлением. Эти постыдные телеграммы, — пишет Вырубова, — совсем убили Государыню — “она плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить ее”.

Более двух месяцев Царь не покидает Царского Села, пытаясь успокоить жену и навести порядок в государственных делах. Он снова осуществляет ряд перестановок в правительстве. Трепов А.Ф. получает отставку с поста председателя Совета Министров. На это место назначается князь Н.Д. Голицын. Министром юстиции вместо А.А. Макарова становится Н.А. Добровольский, военным министром вместо Д.С. Шуваева — М.С. Беляев. И.Г. Щегловитов получает пост Председателя Государственного совета.

22 февраля Царь отправляется в ставку, где продолжается готовиться большое весеннее наступление, но только он покинул столицу, как началась лихорадочная активность подрывных сил, германских агентов и масонских заговорщиков.

Уже на следующий день начались уличные беспорядки, главными действующими лицами которых стали жившие на немецкие деньги агитаторы левых партий (прежде всего большевики), а также солдаты запасных батальонов гвардейских полков, укомплектованных вопреки царским приказам не из крестьян, а из рабочих и деклассированных элементов города (это было сделано еще военным министром Поливановым-масоном). Распространяются слухи о недостатке хлеба, то тут, то там появляются неизвестные вооруженные люди и убивают городовых, ходят гнусные слухи о Царе и Царице как развратниках, пьяницах и германских шпионах.

Министерство внутренних дел не предпринимает никаких решительных шагов. Протопопов, на которого Царь и Царица так надеялись, просто испугался. Надежду спасти положение он возлагает на военные власти. Но военные власти Петрограда контролируются врагом Царя, командующим Северным фронтом масоном Рузским, который намеренно ничего не предпринимает и запрещает военным частям наводить порядок.

При потворстве военных властей 27 февраля в городе начинается открытый военный бунт, восстает батальон лейб-гвардии Волынского полка. В этот же день в Таврическом дворце Петрограда создаются два подрывных органа, взявшие власть в свои руки: Временный комитет Государственной думы, основу которого составили руководители российского масонства, и Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов, возглавлять который стал масон Чхеидзе.

Положение для Царя усугублялось и тем, что его семья стала заложницей в руках изменников и подрывных элементов. Царь не получает от семьи никаких известий, а ведь сразу же после его отъезда заболевают тяжелой формой кори его дочери. Он об этом знает и беспокоится.

В этот момент Царь принимает роковое решение — он оставляет ставку (рано утром 28 февраля), где в его руках были огромные военные силы. и направляется в Петроград. Покинув ставку, он надеялся на верность и порядочность начальника штаба верховного главнокомандования Алексеева и командующего Северным фронтом Рузского. Но оба они были масонами и изменниками, в душе ненавидевшими Царя. Уехав из ставки, он передал им власть, которой они воспользовались в интересах давно уже разработанного заговора.

В ночь на 1 марта царский поезд был задержан на ст. Малая Вишера, в 150 верстах от Петрограда. После неудачной попытки добраться до Царского Села другим путем, Царь направляется в Псков, где находился штаб командующего фронтом генерала Рузского, и становится фактическим заложником в его руках. А дальше Рузский и Алексеев сделали все, чтобы подвести Царя к мысли о необходимости отречения. Полное отсутствие информации о положении дел в стране и о семье, манипуляции общественным мнением военного командования, обоснованная тревога за жизнь своей семьи, чувство безысходности в атмосфере измены и предательства людей, которым он доверял во всем, вынудили Николая II пойти на отречение. В этот роковой для России день Царь записал в своем дневнике: “Кругом измена, и трусость, и обман”.

А Царица, оторванная от своего любимого супруга, не зная, что с ним происходит, ибо письма ее уходили в пустоту, а ответов она не получала, находилась в ужасном состоянии, которое еще больше отягощалось серьезной болезнью ее детей и самой близкой подруги.

Царское Село. 22 февраля 1917 г.

Мой драгоценный! С тоской и глубокой тревогой я отпустила тебя одного без нашего милого, нежного Бэби. Какое ужасное время мы теперь переживаем! — Еще тяжелее переносить его в разлуке — нельзя приласкать тебя, когда ты выглядишь таким усталым, измученным. Бог послал тебе воистину страшно тяжелый крест. Мне так страстно хотелось бы помочь тебе нести это бремя! Ты мужествен и терпелив — я всей душой чувствую и страдаю с тобой, гораздо больше, чем могу выразить словами. Что я могу сделать? Только молиться и молиться! Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя — так Он еще ближе к нам. Но все же как хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос! Бог поможет, я верю, и ниспошлет великую награду за все, что ты терпишь. Но как долго еще ждать! Кажется, дела поправляются. Только, дорогой, будь тверд, покажи властную руку, вот что надо русским. Ты никогда не упускал случая показать любовь и доброту. — дай им теперь почувствовать порой твой кулак. Они сами просят об этом — сколь многие недавно говорили мне: “нам нужен кнут”! Это странно, но такова славянская натура — величайшая твердость, жестокость даже и — горячая любовь. С тех пор как они стали теперь “чувствовать” тебя и Калинина, они начали успокаиваться. Они должны научиться бояться тебя — любви одной мало. Ребенок, обожающий своего отца, все же должен бояться разгневать, огорчить или ослушаться его! Надо играть поводами: ослабить их, подтянуть, но пусть всегда чувствуется властная рука. Тогда доброта больше будет цениться, мягкость одну они не понимают. Удивительны людские сердца! И, странно сказать, у людей из высшего общества они не мягки и не отзывчивы. В обращении с ними нужна решительность, особенно теперь. Мне грустно, что мы были не одни во время последнего нашего завтрака, но твои тоже хотели тебя видеть. Бедная крошка Ксения с такими мальчишками, как у нее, и дочерью, вышедшей замуж в эту порочную семью, с таким лживым мужем[1090]! Мне глубоко жаль ее. Столько в мире печали и горя, великая сердечная скорбь гложет непрерывно! Так хочется покоя и мира, чтоб хоть немножко набраться сил и продолжать бороться и пробиваться по этому тернистому пути к сияющей цели!

Надеюсь, что никаких трений или затруднений у тебя с Алексеевым не будет и что ты очень скоро сможешь вернуться. Это во мне говорит не одно только эгоистическое желание. Я знаю слишком хорошо, как “ревущие толпы” ведут себя, когда ты близко. Они еще боятся тебя и должны бояться еще больше, так что, где бы ты ни был, их должен охватывать все тот же трепет. И для министров ты тоже такая сила и руководитель! Вернись скорее — ты видишь, я прошу тебя не за себя и даже не ради Бэби — об этом ты сам всегда помнишь. Я понимаю, куда призывает долг, — как раз теперь ты гораздо нужнее здесь, чем там. Так что, как только уладишь дела, пожалуйста, вернись домой дней через десять, пока все не устроится здесь, как надо. Твоя жена — твой оплот — неизменно на страже в тылу. Правда, она немного может сделать, но все хорошие люди знают, что она всегда твоя стойкая опора. Глаза мои болят от слез. Со станции я поеду прямо к Знаменью — именно потому, что бывала с тобой там раньше, это успокоит и укрепит меня, и я помолюсь за тебя, мой ангел. О, Боже, как я люблю тебя! Все больше и больше, глубоко, как море. с безмерной нежностью. Спи спокойно, не кашляй пусть перемена воздуха поможет тебе совсем оправиться. Да хранят тебя светлые ангелы, Христос да будет с тобой, и Пречистая Дева да не оставит тебя! Наш Друг поручил нас ее знамени. Благословляю тебя, крепко обнимаю и прижимаю твою усталую голову к моей груди. Ах, одиночество грядущих ночей — нет с тобой Солнышка и нет Солнечного Луча! Вся наша горячая, пылкая любовь окружает тебя, мой муженек, мой единственный, мое все, свет моей жизни, сокровище, посланное мне Всемогущим Богом! Чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, нежно прижатые к твоим — вечно вместе, всегда неразлучны. Прощай, моя любовь, возвращайся скорее к твоему старому

Солнышку.

Пожалуйста, съезди к образу Пречистой Девы, как только сможешь. Я так много молилась за тебя там.

Ц.С. 23 февраля 1917 г.

Мой ангел, любовь моя!

Ну, вот — у Ольги и Алексея корь. У Ольги все лицо покрыто сыпью, у Бэби больше во рту, и кашляет он сильно, и глаза болят. Они лежат в темноте — мы завтракали еще вместе в игральной. П.В.П.[1091] читает ему, я слышу его голос, я сама на Ольгином диване. Мы все в летних юбках и в белых халатах, а если надо принять кого (кто не боится), тогда переодеваемся в платья. Едим в красной комнате. Если другим не миновать этого, то я хотела бы, чтоб они захворали скорее. Это веселее для них и не продлится так долго.

Аня может тоже заразиться. Она лежит в постели и кашляет, вчера у нее было 38, а после приема лекарств температура упала. Только что получила твою телеграмму, что ты прибыл благополучно — слава Богу! Представляю себе твое ужасное одиночество без милого Бэби — он просил телеграфировать тебе. Ему и Ольге грустно, что они не могут писать тебе — им нельзя утомлять глаза. Все целуют тебя крепко, крепко. Ах, любовь моя, как печально без тебя — как одиноко, как я жажду твоей любви, твоих поцелуев, бесценное сокровище мое, думаю о тебе без конца! Надевай же крестик иногда, если будут предстоять трудные решения, — он поможет тебе. Ездила в деревню Алекс. с Т., М. и А. в закрытом автомобиле, встретили много матросов и Кублицкого, говорила с ним. Он рассказал, что Хвощинский видел, как ты проехал.

Ясный, солнечный день, и не очень холодно. Еслиим будет нехорошо, буду тебе телеграфировать очень часто. Прощай, мой единственный. Господь да благословит и сохранит тебя! Осыпаю тебя поцелуями. Навсегда

Твоя.

Ц. ставка. 23 февр. 1917 г.

Мое возлюбленное Солнышко!

Сердечно благодарю за твое дорогое письмо, которое ты оставила в моем купе. Я с жадностью прочел его перед отходом ко сну. Мне стало хорошо от него в моем одиночестве после того, как мы два месяца пробыли вместе. Если я не мог слышать твоего нежного голоса, то, по крайней мере, мог утешиться этими строками нежной любви. Я ни разу не выходил, пока мы не приехали сюда. Сегодня я чувствую себя гораздо лучше — хрипоты нет и кашель не так силен. — Был солнечный и холодный день, и меня встретила обычная публика с Алексеевым во главе. Он выглядит действительно очень хорошо, и на лице выражение спокойствия, какого я давно не видал. Мы с ним хорошо поговорили с полчаса. После этого я привел в порядок свою комнату и получил твою телеграмму о кори Ольги и Бэби. Я не поверил своим глазам — так неожиданна была эта новость. Особенно после его собственной телеграммы, где он говорит, что чувствует себя хорошо. Как бы то ни было, это очень скучно и беспокойно для тебя, моя голубка. Может быть, ты перестанешь принимать такое множество народу? Законный повод — боязнь передать заразу их семьям. В 1-м и 2-м кадетских корпусах количество мальчиков, заболевших корью, все увеличивается. За обедом видел всех иностранных генералов — они были очень огорчены такими печальными новостями. Здесь в доме так спокойно, ни шума, ни возбужденных криков! Я представляю себе, что он спит в своей спальне. Все его маленькие вещи, фотографии и безделушки в образцовом и порядке в спальне и в комнате с круглым окном!

Не надо[1092]! С другой стороны, какое счастье, что он не приехал со мной теперь сюда — для того только, чтобы заболеть и лежать здесь в нашей маленькой спальной! Дай Бог, чтоб корь прошла без осложнений, и лучше бы все дети переболели ею сразу!

Мне очень не хватает 1/2-часового пасьянса каждый вечер. В свободное время я здесь опять примусь за домино. — Эта тишина вокруг гнетет, конечно, если нет работы. — Старый Иванов был любезен и мил за обедом. Моим другим соседом был сэр Г. Виллиамс, который в восторге, что видел здесь за последнее время столько соотечественников.

Ты пишешь о том, чтобы быть твердым — повелителем, это совершенно верно. Будь уверена, я не забываю, но вовсе не нужно ежеминутно огрызаться на людей направо и налево. Спокойного резкого замечания или ответа очень часто совершенно достаточно, чтобы указать тому или другому его место.

Ну, дорогая моя, уже поздно. Спокойной ночи, Бог да благословит твой сон! Спи спокойно, хоть я не могу согреть тебя.

24 февраля.

Очень пасмурный, ветреный день, идет густой снег, ни признака весны. Только что получил твою телеграмму о здоровье детей. Я надеюсь, они все схватят на этот раз.

Посылаю тебе и Алексею ордена от короля и королевы бельгийских на память о войне. Ты поблагодари ее лучше сама. Вот он обрадуется новому крестику! Бог да сохранит тебя, моя радость! Целую крепко тебя и детей. Мысленно и в молитвах со всеми вами.

Твоймуженек

Ники.

Царское Село. 24 февраля 1917 г.

Бесценный мой!

Погода теплее, 4 1/2 гр. Вчера были беспорядки на В(асильевском) острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова[1093] и против них вызывали казаков. Все это я узнала неофициально. Вчера вечером Бэби был весел, я читала ему “Дети Елены”[1094], потом ему читал П.В.П. — 38,1 в 9; в 6 — 38,3. У Ольги оба раза 37,7. Вид у нее хуже, изнуренный. Он спал хорошо и теперь у него 37,7. В 10 пошла посидеть с Аней (у нее, вероятно, корь — 37,7, сильный кашель, болит горло, — а может быть, ангина), а потом с Лили, Н.П. и Родионовым, который обедал у нее в коридоре, так как она была в постели.

Итак, Варяг уходит в Англию на 6 месяцев — может быть, сегодня. Она[1095], конечно, молодцом, но видно, как огорчена, разочарована и беспокоится.

Каким страшно одиноким должен был ты чувствовать себя первую ночь! Не могу представить тебя без Бэби, мой бедный, милый ангел!

Я надеюсь, что Кедринского из Думы повесят за его ужасную речь — это необходимо (военный закон, военное время), и это будет примером[1096]. Все жаждут и умоляют тебя проявить твердость.

Мне хочется, чтобы ты расследовал историю с Андреем и Кутайсовым (истинность ее удостоверена, есть артиллерийские офицеры, которые готовы присягнуть по этому делу). Надо наказать Андрея за то, что он осмелился отказать в приеме твоему адъютанту только потому, что тот исполнил свой долг. Ах, если б Фредерикс был более здоров — это его дело!

Я думаю, Кутайсов будет скоро у тебя по делам службы, но я надеюсь, что ты вернешься раньше.

Не забудь написать Джорджи о Бьюкенене[1097]. Неоткладывай этого.

Ну, у Ани корь, в 3 у нее было 38,3; у Татьяны тоже, и тоже 38,3. Ал. и Ольга 37,7, 37,9. Я перехожу из комнаты в комнату, от больного к больному. Отправила Марию и Анастасию обратно в их комнаты. M-r Гиббс в халате читает Алексею в его комнате, — несколько занавесок спущено. У Ольги и Т. совсем темно, так что я пишу у лампы (на диване). Принимала в течение 1 1/2 часов бельгийца, сиамца, датчанина, перса, испанца, двух японцев, Корфа, Бенкендорфа, моих двух пажей, Настеньку, которая завтра едет на Кавказ, так как ее сестра очень больна, Изу (не дотрагиваясь до нее) и Гротена от Калинина. Беспорядки хуже в 10 часов, в 1 меньше — теперь это в руках Хабалова[1098]. Приняла твоего Муфти в 6 час., а также одну даму.

Вышла на минуту поставить свечки за всех вас, мои сокровища, — воздух показался дивным. Марию и Анастасию не могла взять с собой, так как у них (и у Шуры) в горле обнаружились определенно подозрительные признаки, — так сказали 4 доктора, так что они остались с Аней. Я отправляюсь к ней утром на час и вечером тоже — целое путешествие в другой конец дома, но меня возят. Она страшно кашляет. Татьяна также, — у нее головная боль. У Ольги на лице сильная сыпь. Бэби большей частью на ногах.

Принимала вчера Безобразова. Он крепко надеется, что ты его не забудешь, — я сказала, что, конечно, нет, но он должен выждать, чтоб получить хорошее место.

Прости за скучное письмо, но за день столько хлопот и, кроме того, без конца разговоры по телефону. Дети целуют тебя крепко. Бэби целует и спрашивает, как ты себя чувствуешь и что делает Кулик (смотритель). Надо кончать, мое солнышко. Благослови и сохрани тебя Бог! Без конца целую тебя. Нежно преданная и горячо любящая твоя старая

Женушка.

Непременно выясни насчет креста Н.П. Он обедает сегодня с Маклаковым, Калининым. Римским-Корсаковым и др. у Бурдюкова.

Ц. ставка. 24 февр. 1917 г.

Моя душка, Солнышко милое!

Благодарю сердечно за твое дорогое письмо. Итак, у нас трое детей и Аня лежат в кори! Постарайся, чтобы Мария и Анастасия тоже схватили, так проще и лучше для всех них и для тебя также! И все это случилось, как только я уехал, всего только два дня назад! Сергей Петрович[1099] интересуется, как будет развиваться болезнь. Он находит, что для детей, а особенно для Алексея, абсолютно необходима перемена климата после того, как они выздоровеют — вскоре после Пасхи. На мой вопрос, куда, по его мнению, лучше было бы поехать, он назвал Крым. Он сказал мне, что у него есть сын (я никогда не знал об этом), который схватил корь, и целый год мальчик непрерывно кашлял, пока его не послали на юг, где он совершенно и очень быстро выздоровел. Когда он говорил об этом, у него были слезы на глазах. Действительно, совет великолепный, и каким отдыхом это было бы для тебя! Кроме того, комнаты в Царском надо дезинфицировать, а ты, вероятно, не захочешь переехать в Петергоф, — тогда где же жить?

Мы спокойно обдумаем все это. когда я вернусь, что, как я надеюсь, будет скоро!

Мой мозг отдыхает здесь — ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это мне полезно, но только для мозга. Сердце страдает от разлуки. Я ненавижу эту разлуку, особенно в такое время! Я буду недолго в отсутствии — по возможности направить все дела здесь, и тогда мой долг будет исполнен.

25 февр.

Сейчас получил твою утреннюю телеграмму. Слава Богу, нет осложнений. Первые дни температура всегда высока и спускается медленно к концу. Бедная Аня, представляю, что она чувствует и насколько ей хуже, чем детям.

Сейчас, в 2.30, перед тем, как отправиться на прогулку, я загляну в монастырь и помолюсь за тебя и за них Пречистой Деве. Последние снежные бури, окончившиеся вчера, по всем нашим юго-западным ж.-д. линиям поставили армии в критическое положение. Если движение поездов немедленно не возобновится, то через 3 4 дня в войсках наступит настоящий голод. Ужасно! Прощай, моя любовь, моя дорогая маленькая женушка. Бог да благословит тебя и детей!

Нежно любящий, твой навеки муженек

Ники.

Царское Село. 25 февраля 1917 г.

Бесценное, любимое сокровище!

8 градусов, легкий снежок, — пока сплю хорошо, но несказанно тоскую по тебе, любовь моя. Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи (посылаю тебе письмо Калинина ко мне. Оно, правда, немногого стоит, так как ты, наверное, получишь более подробный доклад от градоначальника). Это — хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, — просто для того, чтобы создать возбуждение, — и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя. Худших речей не печатают, но я думаю, что за антидинастические речи необходимо немедленно и очень строго наказывать, тем более, что теперь военное время. У меня было чувство, когда ты уезжал, что дела пойдут плохо. Уволь Батюшина, вспомни, что Алексеев твердо стоит за него. Бат(юшин) выбрал себе адъютанта — теперь он полковник, который прежде был очень беден. Его жена принесла ему в приданое 15000, теперь же он стал очень богат. — Странно! Батюшин также запугивает людей, заставляет платить ему большие суммы, чтобыне быть высланными (без всякой вины). Отделайся от него, мой дорогой, — я говорю о Батюшине, — поскорее. Как ты находишь Алексеева? Не возьмешь ли к себе доброго Головина вместо нового человека, который не очень тебе нравится? Прежде всего твори свою волю, мой дорогой! Тяжело не быть вместе. Аня шлет привет. Ей хуже всех, она страшно страдает от ужасного кашля и днем и ночью, сыпь внутри так и жжет. Сегодня утром у нее было тоже 38,6, у Ольги — 37,6, у Татьяны — 37,1. Бэби еще спит. Напиши мне привет для Ани — это будет ей приятно. Милая Лили опять приходила, и потом, после того как мы побывали у Ани в 11 часов, сидела со мной и пила чай до отхода поезда. Страшно неприятны приемы: был китаец, португалец с 2 дочерьми, грек, аргентинец с женой. Я надеюсь, что Бойсман окажется подходящим для Крыма. Пожалуйста, сходи на минуту к иконе Пречистой Девы и спокойно помолись за себя, чтоб прибавилось сил, за наше большое и малое семейство. Брат нашего Княжевича умер в Москве, он был заведующим в моем складе. Старая m-me Мин умерла в городе, но ее похоронят здесь. — Я думаю, Анастасия заразится сегодня, вчера она выглядела подозрительно. Доктора нашли ее горло подозрительным, но температура пока нормальна. Акилина ухаживает за Аней, и все доктора тоже <...>

Аня послала за мной, потому что чувствовала себя очень плохо: не могла дышать, как следует; так продолжалось от 10 1/2 до 12. Потом я ее успокоила, и она почувствовала себя легче, — просит твоих “чистых молитв” — она все время боится. В час у Бэби было 38,5, у Ольги — 38,1, у Татьяны — 37,4. Сижу со всеми, сменяю, пишу в темноте на диване Ольги.

Только что поставила свечки у Знаменья. Устала после приемов, разговаривала с Апраксиным и Бойсманом. Последний говорит, что здесь необходимо иметь настоящий кавалерийский полк, который сразу установил бы порядок, а не запасных, состоящих из петербургского люда. Гурко не хочет держать здесь твоих улан, а Гротен говорит, что они вполне могли бы разместиться.

Бойсман предлагает, чтобы Хабалов взял военные пекарни и пек немедленно хлеб, так как, по словам Бойсмана, здесь достаточно муки. Некоторые булочные также забастовали. Нужно немедленно водворить порядок, день ото дня становится все хуже. Я велела Б(ойсману) обратиться к Калинину и сказать ему, чтоб он поговорил с Хабаловым насчет военных пекарен. Завтра воскресенье, и будет еще хуже. Не могу понять, почему не вводят карточной системы, и почему не милитаризуют все фабрики, — тогда не будет беспорядков. Забастовщикам прямо надо сказать, чтоб они не устраивали стачек, иначе будут посылать их на фронт или строго наказывать. Не надо стрельбы, нужно только поддерживать порядок и не пускать их переходить мосты, как они это делают. Этот продовольственный вопрос может свести с ума. Прости за унылое письмо, но кругом столько докуки.

Целую и благословляю.

Навеки твоя старая

Женушка.

Никто не чувствует себя особенно плохо. Аня кашляет и страдает больше всех. Все целуют тебя 1000 раз.

Царское Село. 26 февраля 1917 г.

Дорогой мой возлюбленный!

Какая радость! В 9 часов сегодня получила твое письмо от 23-24-го. Подумай, как долго оно шло! Еще и еще благодарю за него. Я покрыла его поцелуями и буду еще часто целовать. Я так одинока без тебя, не с кем поговорить по душе, так как Аня ужасно страдает: она кашляет, у нее очень высокая температура. Доходило, я думаю, даже до 40. Почти не спит. Сейчас утром уже 39,8. Около нее много сиделок — Акилина, Федосья Степановна, сестра Татьяна (из моего поезда), они сменяются по 2, и Маня и Жук, 4 детских доктора утром, потом Евгений Сергеевич и Владимир Николаевич[1100] от 2 до 3 раз в день; и ее доктор, которого она любит и который ее любит, провел около нее эту ночь. Дети бывают трижды в день, я дважды. Вечером — Лили, милое существо. Ты знаешь, какая это беспокойная и капризная больная. Но она действительно страдает, и теперь, к счастью, пятна начали покрывать все ее лицо и грудь. Это лучше, когда они выходят наружу. Я ходила к Знаменью вчера и хочу побывать сегодня. Ходить в церковь в одиночку к службе, когда я так устала и так нужна им, я думаю, не надо. Бог видит мои молитвы здесь. Дети веселы, Анастасия и Мария называют себя сиделками, болтают без умолку и телефонируют направо и налево. Они страшно помогают мне, но я боюсь, что они тоже свалятся. Жилик[1101] еще очень слаб и навещает только Бэби. M-r Гиббс с ним. Все эти темные комнаты угнетают, хотя большая комната Бэби со спущенными занавесками все же светлее.

Сегодня я не приму никого, не могу продолжать приемов. Но завтра придется снова. Бойсман говорил очень хорошо, только он боится, что Княжевича выберут предводителем дворянства — это осложнит дело. Рассказывал мне много о беспорядках в городе (я думаю, больше 200000 человек). Он находит, что просто не умеют поддержать порядка. Но я писала об этом уже вчера, прости — я глупенькая. Необходимо ввести карточную систему на хлеб (как это теперь в каждой стране), ведь так устроили уже с сахаром, и все спокойны и получают достаточно. У нас же — идиоты. Оболенский этого не желал сделать, хотя Медем и хотел этого — после того, как удалось в Пскове. Один бедный жандармский офицер был убит толпой, и еще несколько человек. Вся беда от этой зевающей публики, хорошо одетых людей, раненых солдат и т.д., — курсисток и проч., которые подстрекают других. Лили заговаривает с извозчиками, чтобы узнавать новости. Они говорили ей, что к ним пришли студенты и объявили, что если они выедут утром, то в них будут стрелять. Какие испорченные типы! Конечно, извозчики и вагоновожатые бастуют. Но они говорят, это не похоже на 95[1102], потому что все обожают тебя и только хотят хлеба. Лили говорила с Гротеном вместо меня, так как я не могла оставить Ани. Теперь, наконец, я могу принять свои капли. Какая теплая погода! Досадно, что дети не могут покататься даже в закрытом автомобиле. Славный Родионов послал для Ольги, Татьяны и Ани по горшку ландышей от Экипажа. Завтрак у стрелков не состоялся, так как полк должен быть наготове на случай тревоги.

Одиночество твое должно быть ужасно — окружающая тебя тишина подавляет моего бедного любимого!

31/2. Только что получила твое милое письмо от вчерашнего дня. Сердечно благодарю, мой дорогой. Да, конечно, перемена воздуха поможет после болезни, но в Ливадии будет слишком мучительно и хлопотливо теперь. Ну, хорошо – мы

это еще обдумаем потом. Маленькие все время вместе с другими и с Аней — они еще могут заразиться. Татьяна кашляет страшно — 37,8, Ольга — 39,1, Алексей — 39,6, Аня — 40,1. Я только что брала Марию к Знаменью поставить свечи, ходили на могилу нашего Друга. Теперь церковь настолько высока, что я могу стать на колени и молиться там спокойно за всех вас, и дневальный меня не видит. Мы ездили к Алекс. Остановились и разговаривали с М.Ивановым, Хвощинским, с новыми и с доктором. Мягкая погода, очень солнечно. Я принесла тебе этот кусочек дерева с Его могилы, где я стояла на коленях.

В городе дела вчера были плохи. Произведены аресты 120-130 человек. Главные вожаки и Лелянов привлечены к ответственности за речи в Гор. Думе. Министры и некоторые правые члены Думы совещались вчера вечером (Калинин писал в 4 час. утра) о принятии строгих мер, и все они надеются, что завтра будет спокойно. Те хотели строить баррикады и т.д. В понедельник я читала гнусную прокламацию. Но, мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит так ярко, и я ощущала такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле! Он умер, чтобы спасти нас. Бурдюков настаивает на том, чтоб повидать меня сегодня, а я так надеялась никого не видеть! Настенька уезжает сегодня утром в Кисловодск — там царит Михень, как говорят. Бэби — это одна сплошная сыпь — покрыт ею, как леопард, У Ольги большие плоские пятна, Аня тоже вся покрыта сыпью. У всех болят глаза и горло. У Ани было шесть докторов, 2 сестры и Жук, Мария и я. Это безумие, но ей это нравится, успокаивает ей нервы. Беккер явилась к ней.

Совсем не чувствуется воскресенье.

Надо идти обратно, к ним, в потемки. Благословляю и целую без конца. Дай Бог, чтоб морозы прекратились на юге. Мой Римановский поезд сошел с рельс из-за льда близ Киева. Бог поможет — это, кажется, уже предел. Вера и упование! Так спокойно от сознания, что ты был у этого дорогого образа. Навеки, дорогой Ники, твоя старая

Солнышко.

Ц. ставка. 26 февраля 1917 г.

Моя любимая!

Поезда все опять перепутались. Письмо твое вчера пришло после 5 часов. Сегодня же последнее пришло как раз перед завтраком. Крепко целую за него. Пожалуйста, не переутомись, бегая между больными.

Видайся чаще с Лили Ден — это хороший, рассудительный друг.

Я был вчера у образа Преч. Девы и усердно молился за тебя, моя любовь, за милых детей и за нашу страну, а также за Аню. Скажи ей, что я видел ее брошь, приколотую к иконе, и касался ее носом, когда прикладывался.

Вчера вечером был в церкви. Старуха, мать архиерея, благодарила за деньги, которые мы пожертвовали. Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся 1/4 часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом Пречистой Девы.

Если это случится еще раз, скажу об этом Федорову. Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову!

Скажи Алексею, что Кулик и Глина здоровы и помнят его!

Да благословит тебя Бог, мое сокровище, и детей и ее!

Целую всех нежно.

Навеки твой

Ники.

Ц. ставка. 27 февраля 1917 г.

Мое сокровище!

Нежно благодарю за твое милое письмо. Это будет моим последним. Как счастлив я при мысли, что увидимся через 2 дня! У меня много дела, и потому письмо мое кратко. После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов: продовольственного, железнодорожного, угольного и т.д. Это, конечно, совершенно справедливо. Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал. Удивляюсь, что делает Павел? Он должен был бы держать их в руках. Благослови тебя Бог, мое дорогое Солнышко, крепко целую тебя, детей. Передай ей мой поклон.

Навеки твой

Ники.

2 марта 1917 г.

Мой любимый, бесценный ангел, свет мой жизни!

Мое сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь все эти муки и волнения, и мы ничего не знаем о тебе, а ты не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе Соловьева и Грамотина, даю каждому по письму и надеюсь, что, по крайней мере, хоть одно дойдет до тебя. Я хотела послать аэроплан, но все люди исчезли. Молодые люди расскажут тебе обо всем. так что мне нечего говорить тебе о положении дел. Все отвратительно, и события развиваются с колоссальной быстротой. Но я твердо верю — и ничто не поколеблет этой веры — все будет хорошо. Особенно с тех пор, как я получила твою телеграмму сегодня утром — первый луч солнца в этом болоте. Не зная, где ты, я действовала, наконец, через ставку, ибо Родз(янко) притворялся, что не знает, почему тебя задержали. Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мной прежде, чем ты не подпишешь какую-нибудь бумагу, конституцию или еще какой-нибудь ужас в этом роде. А ты один, не имея за собой армии, пойманный, как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это — величайшая низость и подлость, неслыханная в истории, — задерживать своего Государя. Теперь П.[1103] не может попасть к тебе потому, что Луга захвачена революционерами. Они остановили, захватили и разоружили Бут. полк и испортили линию. Может быть, ты покажешься войскам в Пскове ив других местах и соберешь их вокруг себя? Если тебя принудят к уступкам, то ты ни в каком случае не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным способом. Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать изо всех сил и собирается нас всех спасти благородным и безумным способом: он составил идиотский манифест относительно конституции после войны и т.д. Борис уехал в ставку. Я видела его утром, а вечером того же дня он уехал, ссылаясь на спешный приказ из ставки — чистейшая паника. Георгий в Гатчине, не дает о себе вестей и не приезжает. Кирилл, Ксения, Миша не могут выбраться из города. Твое маленькое семейство достойно своего отца. Я постепенно рассказала о положении дел старшим и Корове[1104] — раньше они были слишком больны — страшно сильная корь, такой ужасный кашель. Притворяться перед ними было очень мучительно. Бэби я сказала лишь половину. У него 36,1 — очень веселый. Только все в отчаянии, что ты не едешь. Лили — ангел, неразлучна, спит в спальне; Мария со мной, мы обе в наших халатах и с повязанными головами. Весь день принимаю. Гротен — совершенство. Ресин — спокоен. Старая чета Бенк(ендорфов) ночует в доме, а Апр(аксин) пробирается сюда в штатском. Я пользовалась Линевичем, но теперь боюсь, что его задержали в городе. Никто из наших не может приехать. Сестры, женщины, штатские, раненые проникают к нам. Я могу телефонировать только в Зимний дворец. Ратаев ведет себя отлично. Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучаемся за тебя и испытываем невыразимое унижение за тебя, святой страдалец. Всемогущий Бог да поможет тебе!

Вчера ночью от 1 до 2 1/2 виделась с Ивановым, который теперь здесь сидит в своем поезде. Я думала, что он мог бы проехать к тебе через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надеялся провести твой поезд за своим. Сожгли дом Фред(ерикса), семья его в конно-гвард. госпитале. Взяли Грюнвальда и Штакельберга. Я должна дать им для передачи тебе бумагу, полученную нами от Н.П. через человека, которого мы посылали в город. Он тоже не может выбраться — на учете. Два течения — Дума и революционеры — две змеи, которые, как я надеюсь, отгрызут друг другу головы — это спасло бы положение. Я чувствую, что Бог что-нибудь сделает. Какое яркое солнце сегодня, только бы ты был здесь! Одно плохо, что даже Экип.[1105] покинул нас сегодня вечером — они совершенно ничего не понимают, в них сидит какой-то микроб. Эта бумага для Воейк(ова) — она оскорбит тебя так же, как оскорбила и меня. Родз(янко) даже не упоминает о тебе Но когда узнают, что тебя не выпустили, войска придут в неистовство и восстанут против всех. Они думают, что Дума хочет быть с тобой и за тебя. Что ж, пускай они водворят порядок и покажут, что они на что-нибудь годятся, но они зажгли слишком большой пожар и как его теперь потушить? Дети лежат спокойно в темноте. Бэби лежит с ними по нескольку часов после завтрака и спит. Я проводила все время наверху и там же принимала. Лифт не работает вот уже 4 дня, лопнула труба. Ольга — 37,7, Т(атьяна) — 37,9 и ухо начинает болеть, Ан(астасия) 37,2 — после лекарства (ей дали от головной боли пирамидон). Бэби все еще спит. Аня — 36,6. Их болезнь была очень тяжелой. Бог послал ее, конечно, на благо. Все время они были молодцами. Я сейчас выйду поздороваться с солдатами, которые теперь стоят перед домом. Не знаю, что писать, слишком много впечатлений, слишком много надо рассказать. Сердце сильно болит, но я не обращаю внимания, — настроение мое совершенно бодрое и боевое. Только страшно больно за тебя. Надо кончать и приниматься за другое письмо, на случай, если ты не получишь этого, и притом маленькое, чтоб они смогли спрятать его в сапоге или, в случае чего, сжечь. Благослови и сохрани тебя Бог, да пошлет он своих ангелов охранять тебя и руководить тобой! Всегда неразлучны с тобою. Лили и Аня шлют привет. Мы все целуем, целуем тебя без конца. Бог поможет, поможет, и твоя слава вернется. Это — вершина несчастий! Какой ужас для союзников и радость врагам! Я не могу ничего советовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придется покориться обстоятельствам, то Бог поможет освободиться от них. О, мой святой страдалец! Всегда с тобой неразлучно твоя

Женушка.

Пусть этот образок, который я целовала, принесет тебе мои горячие благословения, силу, помощь. Носи Его[1106] крест, если даже и неудобно, ради моего спокойствия.

Не посылаю образок, без него им легче скомкать бумажку[1107].

2 марта 1917 г.

Любимый, драгоценный, свет моей жизни!

Грамотин и Соловьев едут с двумя письмами. Надеюсь, что один из них, по крайней мере, доберется до тебя, чтобы передать тебе и получить от тебя вести. Больше всего сводит с ума то, что мы не вместе — зато душой и сердцем больше чем когда-либо — ничто не может разлучить нас, хотя они именно этого желают и потому-то не хотят допустить тебя увидаться со мной, пока ты не подписал их бумаги об отв. мин или конституции. Кошмарно то, что, не имея за собой армии, ты, может быть, вынужден сделать это. Но такое обещание не будет иметь никакой силы, когда власть будет снова в твоих руках. Они подло поймали тебя, как мышь в западню, — вещь, неслыханная в истории. Гнусность и унизительность этого убивают меня. Посланцы ясно обрисуют тебе все положение, оно слишком сложно, чтобы писать о нем. Я даю крохотные письма, которые можно легко сжечь или спрятать. Но Всемогущий Бог надо всем, Он любит своего Помазанника Божия и спасет тебя и восстановит тебя в твоих правах! Вера моя в это безгранична и непоколебима, и это поддерживает меня. Твоя маленькая семья достойна тебя, держится молодцом и спокойно. Старшие и Корова знают теперь все. Нам приходилось скрывать, пока они были слишком больны, сильный кашель и отчаянно дурное самочувствие. Вот, сегодня утром — О(льга) 37,7, Т(атьяна) — 38,9, Анаст(асия) захворала вчера ночью — 38,9 — 37,2 (от порошка, который дали ей от головной боли и который понизил температуру). Бэби спит, вчера — 36,1, А(ня) 36,4, тоже выздоравливает. Все очень слабы и лежат в потемках. Не знать ничего о тебе — это было хуже всего. Сегодня утром меня разбудила твоя телеграмма, и это бальзам для души. Милый старик Иванов сидел у меня от 1 до 2 1/2 часов ночи и только постепенно вполне уразумел положение. Гротен ведет себя прекрасно. Рес(ин) очень хорошо, постоянна приходит ко мне по поводу всего. Мы не можем добиться ни одного адъютанта — все они на учете. Это, значит, что они не могут отлучиться. Я послала Линевича в город, чтоб он привез сюда приказ, — он вовсе не вернулся. Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с Экип(ажем) и стоит за них. Наши тоже оставили нас (Экип.), но офицеры вернулись, и я как раз посылаю за ними. Прости за дикое письмо. Апр(аксин), Рес(ин) все время отрывают, и у меня голова кругом идет. Лили все время с нами и так мила, спит наверху. Мария со мной, Ал(ексей) и она шлют молитвы и привет и думают только о тебе. Лили не желает вернуться к Тити[1108], чтобы не покидать нас. Целую и благословляю без конца. Бог над всеми — не покинет никогда своих. Твоя

Женушка.

Ты прочтешь все между строк и почувствуешь.

3 марта 1917 г.

Любимый, душа души моей, мой крошка, — ах, как мое сердце обливается кровью за тебя! Схожу с ума, не зная совершенно ничего, кроме самых гнусных слухов, которые могут довести человека до безумия. Хотела бы знать, добрались ли до тебя сегодня двое юнцов, которых я отправила к тебе с письмами. Это письмо передаст тебе жена офицера. — Ах, ради Бога, хоть строчку! Ничего не знаю о тебе, только раздирающие сердце слухи. Ты, без сомнения, слышишь то же самое.

Всего не скажешь в письме. Жив ли муж Нини[1109]? Ох, наши четверо больных мучаются по-прежнему — только Мария на ногах, спокойна, но помощница моя худеет, не показывая всего, что чувствует.

Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу. Сердце разрывается от боли за тебя из-за твоего полного одиночества. Я боюсь писать много, так как не знаю, дойдет ли мое письмо, не будут ли они обыскивать ее на дороге — до такой степени все сошли с ума. Вечером я с Марией делаю свой обход по подвалам, чтобы повидать всех наших людей, — это очень ободряет. Тетя Ольга и Елена пришли справиться о новостях — очень мило с их стороны. В городе муж Даки[1110] отвратительно себя ведет, хотя и притворяется, будто старается для монарха и родины. Ах, мой ангел. Бог над всеми — я живу только безграничной верой в Него! Он — наше единственное упование. “Господь сам милует и спасает их” — на большой иконе.

У нас был чудный молебен и акафист перед иконою Божьей Матери, которую принесли в их зеленую спальню, где они все лежали, — это очень ободрило. Поручила их и тебя ее святому попечению. Потом ее пронесли через все комнаты и в комнату Коровы, где была в то время и я. Любовь моя, любовь! Все будет, все должно быть хорошо, я не колеблюсь в вере своей! Ах, мой милый ангел, я так люблю тебя, я всегда с тобою, ночью и днем! Я понимаю, что переживает теперь твое бедное сердце. Бог да смилуется и да ниспошлет тебе силу и мудрость! Он не оставит тебя! Он поможет, он вознаградит за эти безумные страдания и за разлуку в такое время, когда так нужно быть вместе! Вчера пришел пакет из Главной Квартиры с картами для тебя. Они хранятся у меня, а также список наград и производств от Беляева. Ах, когда же мы будем опять вместе? Теперь мы совершенно отрезаны и оторваны друг от друга. Может быть, их болезнь — спасение, его нельзя перевозить. Не беспокойся за него, мы все будем бороться за наше Красное Солнышко — мы все на своих местах. Полина чувствует себя хорошо и спокойно, хотя страдает неописуемо, живет тоже у нее в доме, как и родители Коровки. Жилик опять здоров и верный товарищ. Сиг заезжает. когда поездам дают ходить.

Они арестовали Цветущего (blooming) и его двух помощников, также Красную Шапку и его помощника — того, который кланяется всегда до земли. Лизочка ведет себя хорошо. Ты понимаешь, я не могу писать, как следует — слишком много лежит на душе и на сердце. Семейство Benoiton целует без конца и страдает за дорогого отца. Лили и Корова шлют привет. Солнышко благословляет, молится, держится своей верой и ради своего мученика. Она ни во что не вмешивается, никого не видела из “тех” и никогда об этом не просила, так что не верь, если тебе это скажут. Теперь она только мать при больных детях. Не может ничего сделать из страха повредить, так как не имеет никаких известий от своего милого. Такая солнечная погода, ни облачка — это значит: верь и надейся. Все кругом черно, как ночь, но Бог над всем. Мы не знаем путей Его, ни того, как Он поможет, но Он услышит все молитвы. Я ничего не знаю о войне, живу отрезанная от мира. Постоянно новые, сводящие с ума известия — последнее, что отец[1111] отказался занимать то место, которое он занимал в течение 23 лет. Можно лишиться рассудка, но мы не лишимся; она будет верить в светлое будущее еще здесь, на земле, помни это. Только что был Павел — рассказал мне все. Я вполне понимаю твой поступок, о мой герой! Я знаю, что ты не мог подписать противного тому, в чем ты клялся на своей коронации. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына, и страну, и свою святую чистоту, и (Иуда Рузский) ты будешь коронован самим Богом на этой земле, в своей стране.

Обнимаю тебя крепко и никогда не дам им коснуться твоей сияющей души. Целую, целую, целую, благословляю тебя и всегда понимаю тебя.

Женушка.

4 марта 17 г.

Дорогой, любимый, сокровище!

Эта дама едет сегодня, вчера она не уехала. Таким образом, я могу написать еще. Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь все разговоры! И твоя милая телеграмма сегодня утром — я телеграфировала тебе вчера вечером около 9 1/2 и сегодня утром до часу. — Бэби перегнулся через кровать и просит передать тебе поцелуй. Все четверо лежат в зеленой комнате в темноте. Мария и я пишем, почти ничего не видно, так как занавески спущены. Только этим утром я прочла манифест и потом другой, Мишин. Люди вне себя от отчаянья — они обожают моего ангела. Среди войск начинается движение. Не бойся за Солнышко, она не двинется, она не существует. Но впереди я чувствую и предвижу светлое сияние солнца. Мужем Даки я крайне возмущена. Арестовывают людей направо и налево — конечно, офицеров. Бог знает что делается — здесь стрелки выбирают себе командиров и держат себя сними омерзительно, не отдают чести, курят прямо в лицо офицерам. Не хочу писать всего, что делается — так это отвратительно. Н.П. арестован в Экипаже, в городе! Моряки приходят забирать других. Больные наверху и внизу не знают ничего о твоем решении — боюсь сказать им, да пока и не нужно. Лили была ангелом-хранителем и помогает сохранять твердость, мы ни разу не теряли присутствия духа. Любимый мой, ангел дорогой, боюсь думать, что выносишь ты, это сводит меня с ума! О, Боже! Конечно, Он воздаст сторицей за все твои страдания. Не надо больше писать об этом, невозможно! Как унизили тебя, послав этих двух скотов[1112]! Я не знала, кто это был, до тех пор, пока ты не сказал сам. Я чувствую, что армия восстанет...

Революция в Германии! В(ильгельм) убит, сын ранен. Во всем видно масонское движение. — Теперь у Ан(астасии) темп. 38,6, и пятна выступают все больше. У Ольги плеврит, у Коровы тоже. У Т(атьяны) уши лучше. Солнечный Луч чувствует себя лучше, весел. Как мне хотелось бы, чтоб они были вокруг тебя, но сейчас они не могут двинуться, и я сомневаюсь, чтобы когда-нибудь нас куда бы то ни было отпустили. Гиббс видел Эмму, Нини и их мать в одной комнате офицерского госпиталя (английского). Их квартира совершенно уничтожена огнем; старуха очень больна. Красная Шапка все еще в заключении. Я с тобой, любовь моя, — обожаю тебя. Целую и обнимаю так нежно и страстно! Храни и благослови тебя Господь ныне и вовеки! Найди кого-нибудь, чтобы передать хоть строчку — есть у тебя какие-нибудь планы теперь?

Бог с небес пошлет помощь, наступает новая крестопоклонная. Обнимаю тебя крепко, крепко.

Твоя

Женушка.

Только сегодня утром мы узнали, что все передано М(ише), и Бэби теперь в безопасности — какое облегчение!

Примечания:

1

 Имеются в виду родные брат и сестра Царицы Эрнст-Людвиг, Великий герцог Гессенский, и Ирина, принцесса Прусская, урожденная принцесса Гессенская.

10

 Джорджи.

11

Дочь и сын Великого князя Павла Александровича.

102

Родионов Николай Николаевич, офицер Гвардейского Экипажа, находился в приятельских отношениях с царской четой.

103

 Кузина Царицы принцесса Шлезвиг-Голштинская Виктория.

104

 Тетя Царицы принцесса Баттенбергская Беатриса.

105

Георг V, король Англии.

106

Ден Дмитрий Владимирович, флигель-адъютант.

107

Валуев Федор Михайлович, начальник Северо-Западной железной дороги.

108

Арцимович Михаил Викторович, витебский губернатор.

109

Воронов Павел Алексеевич, офицер Гвардейского Экипажа, находился в приятельских отношениях с царской четой.

110

 Шнейдер Екатерина Адольфовна (Трина), преподавала русский язык Царице, находилась с ней в дружеских отношениях.

111

Воронцов-Дашков Александр Илларионович (Сашка), флигель-адъютант, находился в приятельских отношениях с царской четой.

1022

Бывший адъютант Великого князя Николая Николаевича, который 6 февраля 1916 года был сделан флигель-адъютантом.

1023

Бонч-Бруевич М.Д.

1024

Васильев Алексей Тихонович, с сентября 1916 года директор департамента полиции.

1025

Барон Рауш-фон-Траунбенберг Евгений Алексеевич, помощник командующего войска ми Варшавского военного округа.

1026

Великая княгиня Мария Павловна (Михень) .

1027

Успею отделаться от нее?

1028

Бонч-Бруевич М.Д.

1029

См. предыдущую сноску.

1030

Сессия Государственной думы.

1031

Великий князь Константин Константинович.

1032

Главнокомандующий Северного фронта масон Рузский, в военно-административном отношении контролировал Петроград.

1033

Надежда Михайловна (Нада) , дочь Великого князя Михаила Михайловича, вышла за муж за принца Георга Баттенбергского (Джорджи) .

1034

Куликовский Николай Александрович, ротмистр лейб-гвардии Кирасирского Марии Федоровны полка — женился на сестре Царя Ольге Александровне, которая из-за него развелась со своим первым мужем принцем П.А. Ольденбургским.

1035

Великие княгини Анастасия и Милица Николаевны, родные сестры, урожденные принцессы Черногорские, были женами родных братьев, Великих князей Николая Николаевича (Анастасия) и Петра Николаевича (Милица) .

1036

МилюковП.Н.

1037

Бабушка В. Кн. Николая Михайловича, была еврейка. Письмо Николая Михайловича, о котором идет речь, содержало грубые выпады против Царицы, утверждения о наличии темных сил в лице Распутина и Вырубовой, якобы заставляющих Царя делать ошибки в политике. За это письмо Николай Михайлович был выслан из Петрограда.

1038

Вырубова А.А.

1039

Целикий князь Михаил Михайлович (в царской семье его звали ласкательно Миша дурак за разные чудачества), изобрел снаряд для сбивания аэропланов и получил за это награду от английского военного министерства.

1040

План отстранить от государственных дел Царицу и заточить ее в монастырь действительно существовал и обсуждался в окружении Великого князя Николая Николаевича.

1041

Условное обозначение Протопопова.

1042

Австрийскогоимператора Франца-Иосифа.

1043

Елена Петровна, жена Великого князя Иоанна Константиновича.

1044

Петр, королевич Черногорский.

1045

Петроград и Москва.

1046

См. сноску 1035.

1047

Царица перечисляет лиц, активно интриговавших против Царя и Г. Распутина. Это окружение Великого князя Николая Николаевича («черные», Орлов, Дрентальн), председатели Совета Министров (Витте, Коковцов, Трепов), министр внутренних дел Макаров, фрейлины (С.И. Тютчева и М.А. Васильчикова.

1048

Васильчиков Б.А.

1049

Великогокнязя Николая Николаевича и Алексеева.

1050

Михайловичи — Великие князья Александр Михайлович, Николай Михайлович и Сер гей Михайлович.

1051

А.Вырубовой.

1052

Всеволжский.

1053

Багратион Д.П.

1054

Погуляев.

1055

Королева румынская.

1056

Интимное выражение.

1057

А. Вырубова.

1058

Ден Ю.A.

1059

Распутин Г.Е.

1060

См. сноску 1048.

1061

С Наследником Алексеем.

1062

Описка, на самом деле телеграммы из Архангельска.

1063

См. предыдущую сноску.

1064

Прострел.

1065

Жену Великого князя Михаила Александровича, графиню Брасову Н.С.

1066

Имеется в виду С. Труфанов (Илиодор), взявшийся по поручению Хвостова организовать убийство Распутина.

1067

Речь идет о главном обвинении, которое вменялось бывшему военному министру Сухомлинову, что из-за его халатности армия была не подготовлена к войне. За недостаток военных ассигнований был ответственен не только Сухомлинов, но и тогдашний министр финансов Коковцов.

1068

М. Кшесинской.

1069

Написана на открытке.

1070

Епархиальным домом.

1071

В подлиннике нарисован план комнаты.

1072

Написанона открытке.

1073

Деревенко В.Н.

1074

Федоров С.П.

1075

Васильчиков С.Н.

1076 

Долгорукая О.П.

1077

Речь идет о распространении разных клеветнических слухов, которые осуществлялись некоторыми представителями так называемого светского общества. Титулованные особы, их жены и дочери сообщали всем кому можно, что Царица спаивает Царя, что она ведет развратную жизнь, передает военные сведения немцам и т.п.

1078

Княгиня Васильчикова Е.П.

1079 

Вырубовой А.А.

1080

Головина М.Е., поклонница Распутина.

1081

Не министром внутренних дел, а исполняющим должность.

1082

Речь идет о газете «Русское знамя», которую выпускал председатель Союза русского народа Александр Иванович Дубровин. Запрет на распространение этой газеты в армии в то время, когда в ней циркулировали различные подрывные листки и прокламации, исходил от генералов-масонов, придерживающихся левой ориентации (Алексеев, Рузский и т.п.), несмотря на лживые уверения в преданности Царю.

1083

Князь Волконский В.М., товарищ министра внутренних дел.

1084

Бюцову О.Е.

1085

Петроградских.

1086

Приказ армии и флоту 12 декабря 1916 года, в котором говорилось о доведении войны до победного конца (занятии Константинополя, проливов).

1087

Нарышкина Елизавета Алексеевна.

1088

Нарышкина Елена Константиновна.

1089

Юсупов Ф.Ф.

1090

Речь идет о сестре Царя Ксении, дочерью которой была Ирина, вышедшая замуж за убийцу Распутина князя Юсупова.

1091

Петров П.В., учитель Наследника.

1092

Интимное семейное выражение.

1093

Булочная Филиппова.

1094

Юмористическая повесть Д. Габбертона.

1095

Ден Ю.А., жена командира крейсера «Варяг» К.А. Дена.

1096

Имеется в виду речь А.Ф. Керенского (Царица называет его Кедринский) в Государственной думе, послужившая одним из сигналов к усилению подрывной деятельности.

1097

Речь идет о письме Царя английскому королю по поводу поведения его посла Бюкенена, находящегося в сговоре с подрывными масонскими элементами в России.

1098

Хабалов Сергей Сергеевич, начальник петроградского военного округа в период активизации подрывных элементов проявил преступную нераспорядительность и нерешительность.

1099

Федоров С.П., придворный врач.

1100

Боткин и Деревенко.

1101

Жильяр П.

1102

По-видимому, условное обозначение, означающее «революция».

1103

По-видимому, Протопопов.

1104

Вырубова.

1105

Еще до отречения Царя командир Гвардейского Экипажа Великий князь Кирилл Владимирович предал Царя и явился присягать в самозванный временный комитет Государственной думы.

1106

Распутина.

1107

Листы почтовой бумаги, на которых написаны это и последующие письма, вкладывались в маленький пакетик, чтобы легче спрятать.

1108

Сын Ю.А. Ден, крестник Царя.

1109

Воейков.

1110

Великий князь Кирилл Владимирович.

1111

Царь Николай II.

1112

Речь идет о масоне Гучкове и изменнике Шульгине, приехавших к Царю от имени Думы с требованием отречения