«Французы, – поется в песне, бывшей весьма популярной у первых американцев, которые должны были воевать в Европе, – такой забавный народ». И в самом деле, история последних 150 лет являет нам странную смесь реализма, военного авантюризма, жарких объятий монархии, сменяющихся столь же жаркими подъемами республиканизма, великих патриотических деяний и периодов анархии. Но даже под самой революционной наружностью всегда тлело подспудное чувство национализма и острая тоска по боевой славе. Столь же изменчив, подобно настроению нации, был и дух французского солдата – быстро переходящий от экзальтации к отчаянию, от мгновенной паники к высочайшим вершинам отваги и преданности.

Солдатская душа не склонна сразу признавать поражение, и, когда оно становится очевидным, личная гордость, вкупе с темпераментом подвижным и подозрительным по природе, требует переложить вину на кого-то другого, поэтому тут же слышатся крики «Нас предали!». Этот крик о «предательстве» обычно был предшественником – и основанием – для поспешного отступления. С другой стороны, французский солдат в бесчисленных сражениях продемонстрировал, что он может как отступать, сражаясь, так и отважно наступать, а долгая битва за Верден с носившимся в воздухе лозунгом «Они не пройдут!» обеспечила poilu, пуалю (солдату-фронтовику), заслуженное место в истории.

Офицер-стрелок, 1829 год

К сожалению, слишком часто французская отвага сдерживалась слабым командованием, но командованием не на полковом уровне, поскольку французские офицеры заслужили и неизменно поддерживали блестящую репутацию. Увы, французский генералитет и офицеры штабов редко когда поднимались над заурядным уровнем и во многих случаях своими руками прокладывали путь к поражению. Каждый французский военачальник работал, как бы находясь в тени Наполеона (что само по себе создавало мыслительные помехи в немалой пропорции), но, к сожалению для Франции, его стремление обрести военную значимость ограничивалось размерами его истинного воинского таланта. И хотя недосягаемый маленький корсиканец почивал в своей гробнице, вкус славы, который он дал попробовать своему народу, продолжал разжигать галльский аппетит.

Начальный период Реставрации мало что дал для удовлетворения этого аппетита. На тот момент страна была сыта войной – и один из параграфов хартии восстановленной монархии провозглашал отказ от воинской повинности. Впрочем, ненадолго, поскольку столь малое число людей желало познать вкус воинской службы, что в народе численностью 36 000 000 человек не нашлось достаточно добровольцев, чтобы заполнить ими ряды небольшой армии в 150 000 военнослужащих. В 1818 году снова была восстановлена воинская обязанность, но ежегодный призыв составлял всего 40 000 человек, которые должны были служить в течение шести лет. Это количество постепенно увеличивалось, но лишь часть этих людей реально служила в строю, остальные с разрешения начальства отправлялись по домам. Существовали также отсрочки от призыва по различным обстоятельствам, допускалась также и замена призывника другим человеком.

Правление Бурбонов тихо завершилось в ходе революционных событий 1830 года, но 14 июня этого же года произошло событие, которому суждено было войти в историю армии и народа Франции. Таким событием стала высадка французских войск в Алжире. И точно так же, как в свое время Индия стала полигоном для подготовки многих лучших английских солдат, так и завоевание североафриканской части Британской империи дало Франции возможность получить закаленных воинов. Много лет пески и горы Африки манили собой искателей приключений и охотников за воинской славой.

Но для будущего французской армии и Французской империи изможденные и усталые солдаты Луи Филиппа в их длинных мундирах и высоких киверах мало годились. Они были заняты прежде всего тем, что защищали самих себя в нескольких прибрежных городах под совсем недавно вновь утвержденным в качестве государственного символа трехцветным флагом, а также постепенным и кровопролитным продвижением в глубь страны. Долгая и шедшая с переменным успехом борьба с талантливым местным вождем Абд эль-Кадером ознаменовалась многими славными победами, в числе которых взятие укрепленного города Константины[9] (1837) и сражение при Исли, где 8000 французов под командованием маршала Томаса Бугеа де ля Пиконнери окружили 45 000 мавров.

Тем временем во Франции уже стали забываться страдания и разрушения войн времен революции и империи. Видимо, в противовес буржуазной тусклости монархии сложился и все больше креп культ Наполеона, воспеваемого художниками и поэтами, а также многими оставшимися в живых солдатами периода империи, ныне прозябающими в полузабвении, но не смирившими бурлящую кровь. Бонапартизм, без труда позабывший абсолютную и деспотичную диктатуру империи, сосредоточился на воспоминаниях о былой славе и на «либерализме и равенстве братских народов Европы», которых недавно изгнанный император объединял посредством штыков. Миф этот начал распространяться с острова Святой Елены, и, как кто-то совершенно верно заметил, Наполеон был первым из бонапартистов и претендентом на свой собственный трон. Достаточно странно, что лишенный всякого воображения Луи Филипп поспособствовал этому процессу (и тем самым ускорил свое собственное падение) тем, что перенес останки императора обратно во Францию, для торжественного погребения в Доме инвалидов.

Когда же монархия была свергнута в 1848 году – в том бурном году, когда во многих столицах Европы преждевременно вспыхнули революции, – не стало уж таким большим сюрпризом, что принц Луи Наполеон, племянник императора, был избран первым президентом новой республики. Как и не должно было стать большим сюрпризом, когда тремя годами позднее, в юбилей сражения при Аустерлице, принц-президент сверг существовавший тогда парламент, совершив государственный переворот, а еще несколько позже, в 1851 году, принял на себя всю полноту власти под именем Наполеона III. Во всем этом он получил полную поддержку значительной части армии, с которой он, с определенным усилием, отождествлял себя. Старшие по возрасту генералы все были на стороне парламента и республики, но за годы своего президентства император сплотил вокруг себя целое поколение молодых перспективных офицеров, многие из которых составили себе имя в Северной Африке. Сен-Арнау, Канробер, Пелисье, Винье, Бурбаки, Базен – эти имена первыми приходят на память в связи с возвышением Наполеона III. Им предстояло вести армии империи в Италию и в Крым – и некоторым из них суждено было увидеть крах этих армий на границах самой Франции.

С созданием Второй империи армия обрела свою былую славу. Мрачные тупики прежнего режима сменились тщательно возвеличенными аналогами того, что существовало в 1805 году. Внутренний двор Тюильри вновь услышал четкие шаги императорской гвардии, кавалерия снова стала слепить взоры кирасами и доломанами; на всадниках появились шлемы и кивера. Осиная талия у мужчин опять вошла в моду, а усы и бородка как дань памяти империи стали столь же обязательными, как и красные рейтузы и небрежно надетое кепи. Встречались и униформы, странные для современников Второй империи, обязанные своим происхождением событиям в Северной Африке. Среди них особо выделялась форма зуавов, первоначально набранных в берберских племенах, часть которых носила это название. Со временем части зуавов стали полностью европейскими, но мешковатые штаны, расшитые куртки и фески с кисточкой сохранились как элементы их формы. Их отличная подготовка как легких пехотинцев, стремительность в бою и отвага принесли им заслуженное признание во всем мире, и полки зуавов действовали даже во время Гражданской войны в Америке.

Пехотинцы, 1840 год

Вооружению непозволительно было отставать от высокой военной моды. Император, некогда сам бывший артиллеристом, написал «Наставление по артиллерийскому делу». У него также была в характере изобретательская жилка, и десятки тысяч участников американской Гражданской войны, янки и конфедераты (многие из которых никогда даже не слышали об императоре Наполеоне) могли оценить его новшества в артиллерии, обслуживая свои весьма эффективные 12-фунтовые полевые орудия. Не было забыто и легкое стрелковое оружие. Неприцельная стрельба из гладкоствольных мушкетов давно породила попытки сконструировать оружие, которое бы заряжалось достаточно легко, а пули его летели бы с большей скоростью. В 1826 году капитан французской армии Дельвинь предложил усовершенствование для дульнозарядных ружей, стрелявших сферическими пулями. К сожалению, нарушение сферической формы пули ударами шомпола отрицательно влияло на точность стрельбы. Другое новшество, предложенное тоже капитаном французской службы Тувененом, состояло в стержне с заостренной вершиной на дне ствола. Цилиндро-коническая пуля ударами шомпола насаживалась на стержень и при этом тоже деформировалась, но ее коническая форма обеспечивала гораздо большую точность стрельбы. Следующим шагом стало изобретение французским армейским капитаном знаменитой пули, получившей его имя. Эта пуля Минье имела в донце конусообразное углубление, в которое вставлялась стальная вкладка. При выстреле пороховые газы подавали эту вкладку вперед, донце пули расширялось и врезалось в нарезы. Повышение точности стрельбы было настолько значительным по сравнению со всеми предыдущими системами, что идея эта широко распространилась, – так, английское правительство заплатило Клоду Минье 20 000 фунтов стерлингов за право использовать такие пули.

Совершенствование стрелкового оружия: 1 – система Дельвиня – близ дна ствола устраивалась камера несколько меньшего диаметра, на уступ которой при заряжении ложилась пуля; ударами шомпола несколько расплющивали пулю, отчего она заполняла нарезы; 2 – стержневая винтовка Тувенена: а – стержень; б – пуля; в – профилированный шомпол; 3 – саморасширяющаяся пуля Минье с железным колпачком

Французский военно-морской флот был подтянут до уровня военных притязаний страны, и, когда французские войска высаживались в Крыму, Франция уже была снова первоклассной державой. Эта кровопролитная и отдаленная от страны военная кампания, в которой французский солдат снова и снова демонстрировал уже привычную для него отвагу, показала еще один пример французской изобретательности (и новую находку императора) – первые броненосцы. Строго говоря, бронированные плавучие батареи не были броненосными кораблями в общепринятом смысле этого слова, но, когда «Лава», «Гремящий» и «Разрушитель» под парами медленно вышли на траверз русских фортов под Кинбурном[10]утром 16 октября 1855 года, началась новая эра военно-морских сражений. С расстояния столь близкого, что деревянный корабль понес бы катастрофический урон, броненосцы методично своими снарядами громили русские укрепления, а пули и снаряды врага только рикошетили от их обшитых четырехдюймовой броней бортов и палуб. К тому времени, как разрушенные форты сдались, броненосцы получили более двухсот попаданий. Их потери: двое убитых и двадцать пять раненых.

Французам в Крыму приходилось, сражаясь, бороться не только против грязи, холода, холеры и русских. Император, помимо того что был непрофессиональным кораблестроителем и артиллеристом, еще представлял собой и военачальника-дилетанта. И если его идеи в отношении вооружения приносили свои плоды, то его предприятия на полководческом поприще отнюдь не были столь удачными.

К несчастью, сравнительно недавно изобретенный телеграф связывал императора с его генералами – и это дистанционное руководство заставило генерала Франсуа Канробера подать в отставку, а генерала Эмабля Пелисье приводило в отчаяние. (По крайней мере, они были избавлены от присутствия императора во плоти – подобная перспектива страшила как французских, так и английских военачальников куда больше, чем победа русских.)

В ходе следующей кампании, в Северной Италии, император уже лично появился на поле боя. Восьмидесятилетний барон Анри Жомини, служивший с Неем при Ульме и Йене, разработал план для племянника своего былого главнокомандующего. Процитируем отрывок из книги Филиппа Гьюдалла «Вторая империя»: «Он совершенно не принимал во внимание никем не санкционированную новинку – появление железных дорог, и успех его целиком зависел от любезности неприятеля, который должен был оставаться на месте и не предпринимать никаких враждебных действий. Коль скоро план этот был разработан против австрийцев, он имел полный успех, и французы в 1859 году применили тот привлекательный для них опыт разгрома неприятеля методами 1809 года, военное же мышление их противников находилось где-то на уровне 1759 года… Однако если бы вместо австрияков им противостояли пруссаки… то французы были бы выметены из области Альп».

Но если компетентность военного руководства и можно было поставить под сомнение, то действия армии были превыше всех похвал, и победы при Монтебелло, Мадженте и Сольферино подняли Францию до положения ведущей военной державы – тогда как Европа нервно следила, что за государственный муж со зловещим именем станет следующим ее правителем. Причем это пристальное внимание не ограничивалось только Европой; и Вашингтон, весь погрязший в перипетиях Гражданской войны, мог лишь недоброжелательным взором наблюдать зрелище французских войск, маршем входящих в «освобожденный» Мехико. Но мексиканская авантюра недолго занимала императора, однако до того, как последняя французская колонна исчезла из вида по дороге на Веракрус (оставив несчастного Максимилиана[11] наедине с расстрельным взводом), к славе французского оружия добавилось несколько новых побед.

Но куда более напряженное единоборство было еще впереди. Со смешанными чувствами французы восприняли поражение их старых врагов, австрийцев, от войск Пруссии, и теперь новая германская конфедерация под руководством Бисмарка стала являть собой безусловную угрозу французским интересам. Так же было совершенно ясно, что французской армии, с ее ограниченной формой воинской обязанности и малым числом подготовленных резервистов, будет трудно противостоять в случае вооруженного конфликта «нации под ружьем», которую представляла собой прусская военная машина. Поэтому в 1867 году была принята концепция армии, основанной на всеобщей службе, но еще до того, как она стала проводиться в жизнь, Бисмарк нашел повод к войне, и немцы уже стояли на границе.

Французская армия в 1870 году была исполнена боевого духа. Если в чем и можно было упрекнуть ее и ее военачальников, так это в том, что она страдала чрезмерной уверенностью в себе, порожденной годами побед. Невероятно, но те же штыки, которые победоносно действовали в Северной Африке, штурмовали Малахов курган в Крыму и Ля-Пуэбло в Мексике, отбросили белые мундиры от Мадженты и Сольферино, теперь потерпели сокрушительное поражение. Причем это было больше чем война, даже по сравнению с 1870 годом, это был блеск стали и торжествующий рев труб. Почти все без исключения самые знаменитые полководцы империи оказались причастны к этой катастрофе: Мак-Магон, победитель при Мадженте, Базен, Канробер, Бурбаки. Сколь бы блистательны все они ни были в отдельных сражениях, но все их усилия скоординировать перемещения крупных войсковых соединений и поставки боеприпасов и снаряжения оказались безрезультатными.

Пехотинец, 1870 год

Ошибки германских штабистов и превратности войны предоставляли шансы на победу, шансы, которыми император и маршалы Первой империи воспользовались бы без всякого колебания. Но маршалы обреченной империи Луи Наполеона брели, пошатываясь, от одного поражения к другому, пока не получили завершающий удар под Седаном. 1 сентября 1870 года больной и усталый император обреченно направился во вражеский лагерь, чтобы подписать там капитуляцию и расстаться с троном. Через пять недель грубых военных просчетов его великолепная армия оказалась частично в приютах для раненых ветеранов, а частично – в лагерях для военнопленных. Страна же была повергнута к стопам захватчиков – или так только казалось.

Но с Францией еще не было покончено. Несмотря на огромные потери убитыми и ранеными, в регулярной армии еще оставалось более полумиллиона солдат (в основном новобранцев и резервистов), а военно-морской флот, морская пехота и подразделения специального назначения насчитывали еще 50 000 человек. Численность спецсил жандармерии, сформированных в 1868 году, вдвое превосходила эту цифру, а Национальной гвардии, не задействованной вплоть до 15 сентября 1870 года, превышала 500 000 человек. Напрягая все свои силы в эту годину бед, нация сделала почти невозможное. Едва подготовленные и почти необученные люди, плохо вооруженные и снабжаемые, представляющие, по существу, спешно собранные толпы вооруженных гражданских лиц, они все же удерживали напор германских армий вплоть до конца января 1871 года. Если бы все французские генералы полностью сохраняли руководство своими войсками, как Антуан Шанзи и Луи Федерб, война вполне могла закончиться по-другому. Но несомненно, французский солдат, как и вся нация, с честью вышел из этой войны.

Много было написано о франтирерах (вольных стрелках). Эти группы, по существу партизанские отряды, состояли по большей части из людей, первоначально бывших членами стрелковых клубов и неофициальных военных организаций. К сожалению, они всегда противились всем попыткам военных взять такие организации под контроль армии и не подчинялись их приказам вплоть до ноября 1870 года. Поскольку они не носили военной формы, немцы рассматривали их как вооруженных нонкомбатантов и обычно расстреливали на месте. Хотя эти группы причиняли незначительный военный урон неприятелю, они все же вынуждали его распылять значительные силы для охраны железных дорог, мостов и т. п., а их постоянные нападения на отставших от частей солдат, связных, фуражиров и патрули серьезно затрудняли немцами разведку местности и передвижения войск. Высказывались предположения, что относительно высокое соотношение убитых по сравнению с ранеными во французских вооруженных силах (немцы: 28 000 убитых, 101 000 раненых; французы: 139 000 убитых, 143 000 раненых) может быть частично объяснено германскими расстрелами франтиреров и заложников, взятых в деревнях и поселках, оказывавших сопротивление.

Стрелок-африканец, 1885 год

За четверть века, последовавшей за Франко-прусской войной, французская армия достигла пика своей популярности. В сердце каждого француза превыше всего жила жажда реванша – возвращения потерянных областей Эльзаса и Лотарингии – и желание стереть позорное пятно поражения. Многочисленные кризисы и явная слабость республики сделали для всех французов армию единственным стабильным и уважаемым национальным институтом. Одним из последствий этого возрождения армии стало восстановление всеобщей воинской обязанности. Период службы был постепенно сокращен (с пяти лет до двух), но система, при которой первые годы службы проходили в строю, затем в резерве и, наконец, в территориальной армии, сохранилась без изменений. В этот же самый период армия пополнилась, благодаря своему престижу и блеску, самыми лучшими офицерскими кадрами. Был создан Генеральный штаб и организована Академия Генерального штаба. Интеллектуальное возрождение армии переломило тенденцию периода Второй империи, когда маршал Франции мог заявить во всеуслышание: «Я никогда не подпишу повышение в знании ни одному офицеру, чье имя я прочту на обложке книги».

Оснащение и вооружение армии было пересмотрено и приведено в соответствие с требованиями времени. В 1886 году на вооружение была принята магазинная винтовка системы Лебеля, а в 1897 году в войска начала поступать знаменитая 75-мм скорострельная полевая пушка. Значительное число этих орудий применялось в Первую мировую войну и в качестве основного образца легкого полевого орудия использовалось в битве за Францию в 1940 году. С момента ее появления каждая из мировых держав разработала по ее подобию свое собственное орудие: немцы – 77-мм пушку, англичане – восемнадцатифунтовку калибра 84 мм, американцы – свою трехдюймовку (76 мм), но конструкция и простота работы знаменитой «семидесятипятки» оставались непревзойденными.

75-мм полевая пушка образца 1897 года: 1 – под ствольный ролик; 2 – люлька; 3 – сошник орудия; 4 – казенная часть; 5 – ролики; 6 – воздушный цилиндр гидропневматического тормоза (при откате ствола сжимался воздух); 7 – неподвижный цилиндр; 8 – подвижный цилиндр, заполненный маслом; 9 – отверстия, через которые вытеснялось масло при откате; 10 – головной взрыватель снаряда; 11 – вес шрапнельных пуль: 15,96 фунта. Количество пуль: 300; 12 – ведущий поясок; 13 – разрывной заряд (черный порох); 14 – метательный заряд (бездымный); 15 – ствол орудия в крайнем заднем положении при откате; 16 – «семидесятипятка» в бою

В этот же период на долю французского солдата пришлось и немало колониальных войн – все они велись на границе Сахары. Колониальные войска зачастую сражались строем каре и залпами из винтовок Лебеля отбивали атаки конных бедуинов или же из последних сил удерживали какой-нибудь глинобитный форт, пока их товарищи шли по барханам на выручку. В начале 80-х годов XIX века французским протекторатом стал Тунис. Тогда же другие французы прорубали себе дорогу сквозь джунгли Индокитая, сражаясь с тропическими болезнями и китайскими повстанцами. Как это всегда бывает в колониальных войнах, болезни уносили куда больше жизней, чем местные племена; но и здесь случались крупные сражения, вроде штурма Сон-Тая (1883), хорошо укрепленного города на Красной реке в 64 километрах от Ханоя. Сражение это интересно еще и тем, что воочию демонстрирует преимущества дисциплины, – укрепленная позиция с гарнизоном в 20 000 китайцев и 5000 вьетнамцев была взята смешанными силами турок, французов и вспомогательных частей из местных племен общей численностью всего 6000 человек. Правда, французов поддерживал огонь канонерских лодок и легкой артиллерии, снаряды которых нанесли значительный урон оборонявшимся, имевшим на вооружении лишь старые дульнозарядные орудия. С другой стороны, китайские регулярные части были отлично вооружены, многие из солдат имели даже многозарядные винтовки.

Семьдесят лет спустя, несмотря на применение автоматического оружия, минометов, колючей проволоки, самолетов, напалмовых бомб и всего инструментария современной войны, французы были окончательно вытеснены из Индокитая. За три дня военных действий у Сон-Тая их потери составили 92 человека убитыми и 318 ранеными. Использование противником (который в годы расцвета колониализма был вооружен главным образом копьями и дульнозарядными ружьями) минометов и артиллерии было одной из причин тех трудностей, которые испытывали «цивилизованные» войска в защите самих себя в так называемой «колониальной» войне. Другой, гораздо более важной причиной был тот факт, что почти все подобные войны стали теперь войнами партизанского типа (о чем мы еще поговорим позднее), опирающимися на поддержку соотечественников.

Минометы местного населения, целые пулеметные взводы, мины нажимного действия и «коктейль Молотова» были еще в отдаленном будущем, когда французские солдаты в пробковых шлемах завоевывали свою долю Экваториальной Африки и Мадагаскар. Но грубо отлитые свинцовые пули старинных мушкетов, отравленные колья и желтую лихорадку они отведали полной мерой, однако все же, несмотря на это, пронесли свой трехцветный флаг в те отдаленные места.

Уверенность французского народа в достоинствах их великолепной армии была поколеблена в 1894 году известным «делом Дрейфуса». Этот прискорбный случай имел все атрибуты плохо написанной шпионской мелодрамы: невиновный герой, капитан Альфред Дрейфус (еврей по происхождению), безнравственные злодеи (и все, главным образом, у кормила власти), сфальсифицированное обвинение, специально подобранный состав военно-полевого суда, сабля, сломанная над головой невиновного перед строем, ссылка на остров Дьявола, пересмотр дела, помилование и полное оправдание – таковы вехи этого скандального «дела». Сутью же всех страстей был отказ военной клики – консервативной, роялистской и религиозной – признать свою вину и восстановить справедливость в отношении облыжно обвиненного человека. Попытки военных сохранить честь мундира (даже ценой подделки «вещественных доказательств») и последовавшие за этим разоблачения, разделившие весь народ Франции на два лагеря, во многом способствовали падению престижа высшего командования и армии в целом.

Однако злоключения несчастного капитана сослужили определенную службу тем, что привлекли внимание к одному обстоятельству – столь почитаемый офицерский корпус громадной (500 000 в мирное время) армии едва ли представляет народ республики как таковой. Подобное осознание, в век усиления республиканцев левого толка, произвело сенсацию и вызвало чувство изрядной горечи.

Вследствие всего этого армия подверглась суровой критике, тогда как в то же самое время новое и деятельное поколение, значительная часть которого ориентировалась на левых (и потому антимилитаристски настроенных) лидеров, больше думало о делах бизнеса и мировой торговле, чем о возврате Эльзаса и Лотарингии. Армия 1905 года пребывала в депрессии, но ей предстояло испытать значительный взлет духа в результате прихода новой генерации молодых штабных офицеров.

Громадная армия, которую Франция готовила для возобновления былых споров с Германией, первоначально предназначалась для обороны. При том численном неравенстве сил (растущем год от года), которые противники могли вывести на поля сражений, французское Верховное командование никогда не осмеливалось планировать ничего другого, кроме обороны. В соответствии с этим была построена громадная система крепостей, опирающаяся на Бельфор, Верден, Эпиналь и Туль. Система эта не была сплошной – планы армейцев предусматривали удары по флангам немецких сил сквозь промежутки в ней.

Но оборонительная концепция не была в почете у военных новой школы. Они изучали работы Наполеона и пришли к выводу, что секрет его успеха заключался в акценте на наступление. Знали они также и то, что в большинстве случаев вооруженные силы той стороны, по которой наносится удар, внутренне готовы к поражению еще до первого настоящего боевого соприкосновения с противником. Поэтому они разработали теорию, согласно которой, если удар наносится с необходимой стремительностью и необходимыми по численности силами, успех его обеспечен. Французские штыки, французский героизм и французский натиск непременно сокрушат германские орды.

Тактика пехоты была кардинально пересмотрена, и лозунгом стал призыв «Атака! Атака! Только атака». «…Французская армия, потеснив былые традиции, не признает больше при проведении войсковых операций никакого другого закона, кроме наступления», – констатировал временный устав 1912–1913 годов.

Те, кто еще помнил позиционную войну при осаде Порт-Артура или напоминал о смертоносных маузерах и «Максимах» в период Англо-бурской войны, клеймились как ретрограды (одной из этих заблудших душ оказался и Анри Петен). Полевые укрепления и траншеи, с их точки зрения, должны были уйти в прошлое, тогда как пулеметы были слишком тяжелыми, чтобы их можно было использовать во время наступления. Атаке должен был предшествовать ураганный огонь маневренных 75-миллиметровок, которые были достаточно легкими, чтобы следовать за наступающей пехотой. Но тогда как французская корпусная артиллерия насчитывала только 120 стволов – все 75-миллиметровки, – то в германском корпусе имелось 160 стволов, некоторые из которых имели калибр 105 мм и даже 150 мм.

Германский план Шлифена заключался в пребывании на месте левого (немецкого) фланга и наступлении силами значительно более мощного правого фланга через Бельгию и затем вдоль побережья. Французы, допуская возможность германского наступления через территорию Бельгии, считали все же, что оно будет осуществлено незначительными силами. Им не хотелось снижать высокий боевой дух регулярных войсковых дивизий, разбавляя их резервистами. Они тем самым предполагали (и ошибались), что и немцы не сделают этого, ибо у них не хватит сил, чтобы обеспечить и мощный охват справа, и оборонительные действия центра и левого фланга.

План Шлифена

Несмотря на все «таланты», процветавшие во французском Генеральном штабе, зависть и интриги, в которые было вовлечено французское Верховное командование, поставили Вторую республику почти на грань краха. Вице-президентом Высшего военного совета, то есть человеком, который должен был принять на себя верховное главнокомандование в военное время, был генерал Мишель. Он предвидел действия Германии в случае войны (никакие масштабные планы, заблаговременно разработанные, не могут оставаться тайной) и совершенно справедливо полагал, что немцы мобилизуют и введут в действие свои резервные войска наряду с находящимися уже под ружьем дивизиями. На самом же деле французы обладали немецким мобилизационным планом от октября 1913 года, который ясно обрисовывал их намерения. Однако планы Мишеля по противодействию германскому нашествию шли вразрез с принятой доктриной Генерального штаба. Поэтому его смещение было предрешено, и после некоторых политиканских интриг на его место был назначен некто Жозеф Жоффр (выбранный, предположительно, потому, что им можно было «манипулировать»), человек, никогда не командовавший армией и почти не знавший штабной работы. Генеральный штаб был столь уверен в правильности своих военных планов еще и потому, что некие бумаги, долженствующие изображать немецкий план концентрации сил и демонстрирующие, что резервисты не будут использоваться на передовой, а их наступление будет осуществляться по правому берегу Мааса, были изготовлены и как бы случайно «забыты» в железнодорожном купе.

Пехотинец и драгун, 1914 год

Итак, позабыв про изобретение сэра Хайрема Максима и его последователей, французы приняли к действию известный «план № 17», который предусматривал решительное наступление против неприятеля из района Арденн почти до швейцарской границы. Главный удар, согласно этому плану, должен был быть нанесен по Лотарингии. Именно здесь в первые же дни войны французские силы, достигавшие почти трети общей численности армии, стремительно двигались навстречу огню германской артиллерии и пулеметов. Юные выпускники военной академии Сен-Сир в парадной форме шли в едином строю с облаченными в голубые мундиры пуалю (а их красные панталоны представляли собой великолепную мишень), яростно атакуя противника, только для того, чтобы тысячами быть скошенными пулеметными очередями. Потери немцев также были высокими, но тупое постоянство массированных атак французов против неприятеля, искусно использовавшего укрытия и сосредоточенный огонь артиллерии и пулеметов, стоило неслыханных ранее потерь.

Отдавая должное «папе» Жоффру, следует сказать, что приказы «только вперед!» были быстро пересмотрены и изменены, но нанесенный войскам урон возместить было трудно. Когда раздались первые выстрелы начавшейся войны, общая численность французской армии составляла около 1 300 000 человек. За пять недель приграничных боев и сражения на Марне потери достигли 600 000 человек – почти половины! Приблизительно две трети офицеров, участвовавших в боях, были убиты или ранены. Столь высока была цена тактики: атака, атака, только атака…

Французский солдат перешел к окопной войне и постарался обосноваться в траншеях, как дома, насколько это было возможно в обстоятельствах порой совершенно ужасных. С течением времени система траншей стала более продуманной, более оборудованной и даже роскошной – по меркам зимы 1914 года, когда солдаты стояли днями в траншеях, по колено в грязи, крови и снеговой каше. С другой стороны, эти «удовольствия» окопной жизни несколько портило применение немцами минометов, гранат, гранатометов, а также использование огнеметов и боевых отравляющих веществ.

Стальная каска, впервые принятая на вооружение в 1915 году

Однако войны нельзя выиграть, сидя в траншеях, и значительная часть la Belle France («прекрасной Франции») оказалась в руках немцев. Тогда началась позиционная война, фронты почти не двигались, лишь то тут, то там перемещаясь в одну или другую сторону на десятки или сотни метров. Такие военные действия стоили Франции с января 1915 по ноябрь 1918 года около 1 300 000 человек убитыми или взятыми в плен и более чем 2 500 000 ранеными. Это была ужасная цена за отдаленную победу, и для солдат, сидящих в траншеях, скоро стало совершенно ясно, что генералы, распоряжающиеся их судьбами, не имеют ни малейшего понятия о том, как вырваться из пут этой траншейной системы, глубоко вгрызшейся в почву Европы от Английского канала до самой швейцарской границы. Самое лучшее, что пришло в голову этим мыслителям в расшитых золотом мундирах, – было элементарное и жестокое заключение, что если после артиллерийской обработки вражеских позиций бросить в атаку большее количество солдат, чем оставшиеся в живых противники смогут убить имеющимися в их распоряжении средствами, то тогда можно будет достичь определенных, достаточно ограниченных целей и даже, может быть, отразить неизбежную контратаку.

Война на изнурение противника представляет собой довольно опасный прием применительно к военным действиям, даже если это осуществляется более сильной стороной. Когда же, как это имело место в случае с французами и англичанами на Западном фронте, более сильной стороной был их противник, который, похоже, еще и наращивал свои силы, война на изнурение становилась средством отчаяния. В самом деле, к концу второго года войны (потери французов за 1915 год превысили 1 375 000 человек) ни бесчисленные мелкие акции, ни крупные наступательные операции не позволили овладеть более чем несколькими квадратными километрами земли, перемешанной с кровью.

К этому времени политики, которые до этого предоставляли ведение войны профессионалам, стали испытывать раздражение и досаду оттого, что дела на фронте идут не так, как им хотелось бы. В бойне под Верденом, где немцы упорно штурмовали выступ фронта, который, как они знали, обороняли французы только по причине престижа и национальной чести, участвовало шестьдесят шесть французских дивизий, и за четыре месяца этого сражения, с февраля по июнь 1916 года, страна потеряла 442 000 человек убитыми и ранеными. Партии левого толка, социалисты, пацифисты, тред-юнионисты и прочие начали кампанию за прекращение войны, и на армейские казармы обрушился шквал пропагандистской литературы. Бесплодность всех военных усилий была видна невооруженным глазом и лишь добавляла убедительности оголтелой пропаганде крайне левых (которая легко могла быть подавлена решительными действиями правительства).

Уставшая от войны армия, потерявшая значительную часть своей веры как в гражданских, так и в военных лидеров, была, однако, до определенной степени воодушевлена подготовкой к «альтернативному» способу наступления, который должен был одним ударом положить конец безвыходной ситуации на Западном фронте[12].

Автором этой идеи был динамичный генерал Жорж Нивель, чьи молниеносные атаки на последних этапах Верденского сражения позволили вернуть значительную часть утраченных территорий и поэтому принесли ему занимавшийся Жоффром пост главнокомандующего. Крупное наступление должно было быть предпринято после мощнейшей артиллерийской подготовки, особое значение придавалось скорости прорыва фронта и быстрому занятию резервистами («лягушачий прыжок») передовых позиций. К сожалению, столь крупное предприятие, в которое были вовлечены сотни тысяч людей, было невозможно сохранить в тайне; о нем узнали немцы и приняли соответствующие меры. Ближе ко времени начала этой операции стало ясно, что военная ситуация коренным образом изменилась. Вспыхнувшая революция в России, близкое вступление в войну Соединенных Штатов Америки и решение Людендорфа[13] о выпрямлении линии фронта путем ликвидации большого выступа немцев (что лишало смысла все приготовления союзников) означали или должны были означать пересмотр концепции или отказ от наступления.

Офицер и рядовой периода 1916–1918 годов

Но Нивель настаивал на том, что его массированный «неожиданный» удар легко прорвет германские позиции (силы восьми дивизий, противостоящих ему, уже были увеличены до сорока), и 16 апреля 1917 года под пронзительные свистки командиров волны голубых мундиров поднялись из траншей. Но дойти до запасных немецких позиций им не удалось – зачастую ливень пуль немецких пулеметов не позволял союзникам даже выбраться из своих окопов и траншей. Те же, кому это все же удалось сделать, были остановлены проволочными заграждениями, не уничтоженными обстрелом. Согласно плану операции, свежие батальоны должны были каждые несколько минут стремительно заполнять проложенные накопительные траншеи для дальнейшего наступления. Тылы смешались в фантастической неразберихе, тогда как германские снаряды продолжали рваться над местами сосредоточения наступающих сил. На отдельных участках фронта наступающие добились некоторых успехов, но обещанного прорыва осуществить не удалось, и, хотя союзники взяли в плен 21 000 немецких солдат и 183 орудия, первый этап наступления стоил жизни примерно 100 000 человек. Очевидная ошибка генералитета, совершенно неудовлетворительное медицинское обеспечение операции, преувеличенные доклады о потерях (на самом деле, по сравнению с некоторыми наступлениями Жоффра, они были относительно невелики) и наступившее разочарование, после стольких надежд и обещаний, вызвали катастрофическое падение боевого духа войск.

С 29 апреля 1917 года – черного дня для французской армии – последовала целая серия армейских бунтов, хотя большей частью и изолированных и непродолжительных, но тем не менее захвативших по крайней мере 54 дивизии. Информация об этих инцидентах замалчивалась, и генерал Петен («щедрый на сталь, но скупой на кровь») занял место неудачливого Нивеля.

Войска постепенно вернулись к своим обязанностям, хотя и не без некоторых столкновений и даже казней. Кавалерия, не будучи вовлеченной в бойню в траншеях, осталась верна присяге и была использована для подавления солдатских бунтов.

Здравый смысл и патриотизм обычного солдата-гражданина со временем все же заявил о себе. Два наступления с ограниченными задачами на узких участках фронта после тщательной артиллерийской подготовки были успешными, в результате ценой незначительных потерь было взято в плен много солдат неприятеля, что во многом способствовало поднятию боевого духа французов. Солдаты, сражавшиеся на территории своей страны и, во многих случаях, недалеко от своих домов, были весьма чувствительны к политической ситуации. Когда же разрешился политический кризис и к власти в конце концов пришло сильное правительство под руководством яростного Жоржа Клемансо, провозгласившее своей целью «войну до победы», беспорядки закончились.

Но даже одержанная победа и возвращение утерянных ранее областей не могло стереть из памяти нации 1 357 000 погибших солдат. Послевоенные годы ознаменовались невиданным взлетом антимилитаризма и последовавшим сокращением военных расходов. При этом большая часть военных ассигнований была предназначена исключительно для строительства оборонительных сооружений, поскольку за четыре года войны на Западном фронте ни одна из полос укреплений не была прорвана. Генеральный штаб теперь был повенчан с доктриной непрерывной обороны. Воплощением этой постоянной линии обороны стала линия Мажино, возведенная ценой значительных расходов.

К сожалению, непрерывная линия укреплений, которая должна была защищать Францию от любого германского нашествия, была на самом деле отнюдь не непрерывной фортификационной преградой, а состояла из двух отдельных секций длиной 70 километров каждая. К этому добавлялись еще 20 километров укреплений вокруг Монмеди, 15 – вокруг Мобёжа и 5 вокруг Валансьена, в общей сложности укрепления протянулись на 180 километров вдоль 760-километровой границы! Если бы позволили время и средства, другие участки границы, вне всякого сомнения, тоже были бы прикрыты фортификационными сооружениями; но традиционный маршрут вторжения во Францию пролегал через Фландрию, и поэтому постоянная линия Генерального штаба заключалась в том, чтобы оборонять прежде всего северную границу страны от вторжения с территории Бельгии.

Промежутки между основными укреплениями были прикрыты более легкими оборонительными сооружениями в стиле последней войны – общепринятая тогда теория утверждала, что для их прорыва необходимо такое большое сосредоточение войск и артиллерии, что обороняющиеся всегда будут иметь время для концентрации своих собственных сил, смогут подтянуть необходимые резервы и отразить нападение. В 1921 году Петен, будучи главнокомандующим, сформулировал «Временные указания по тактическому применению крупных соединений». Эти указания, несмотря на значительные изменения, происшедшие со временем в вооружении и оснащении, продолжали оставаться основной военной доктриной. За немногими исключениями (это в первую очередь относится к де Голлю) французская военная мысль упорно придерживалась давно устаревших взглядов. Танки рассматривались как «средство содействия пехотному наступлению». (Из 261 раздела «указаний» танки были упомянуты лишь в трех!) Авиации отводилась вспомогательная роль: указание цели для артиллерии, разведка местности и ночные бомбовые удары. Для 1921 года такие взгляды еще были терпимы, но были непростительны позднее, после появления и испытания в боях (Абиссиния и Гражданская война в Испании) современных самолетов и механизированного снаряжения.

Однако французские военные верхи, не усвоившие уроков предыдущих войн 1870 и 1914 годов, продолжали вести дело по старинке, закладывая тем самым фундамент для еще большей катастрофы, которая когда-либо обрушивалась на любую европейскую державу. Воистину, совершенно справедливо сказано, что нет ничего более опасного для нации, чем предыдущая победа.

Что же касается солдат, то они представляли собой срез всего французского общества: его образа жизни и мыслей. Во всяком случае, агрессивными они определенно не были и войны отнюдь не жаждали. В памяти их еще не изгладились воспоминания об ужасных жертвах и страданиях прошлой войны, да к тому же они не видели, чтобы все жертвы, принесенные на алтарь отечества, дали бы хоть какие-нибудь стоящие плоды. Утерянных провинций, которые следовало бы возвращать, уже не было, как не было и поражения, за которое надо было бы отомстить. К тому же возведенный на границе «бетонный щит» убаюкивал нацию, вселяя в нее чувство безопасности.

После разгрома Верховное командование заявляло, что причиной поражения страны стала моральная деградация общества – легкая жизнь, погоня за удовольствиями и т. д. Часть правды, возможно, в этом утверждении присутствовала, ибо французский солдат был уже не тем энергичным, рвущимся в битву бойцом 1914 года. Однако подлинная причина поражения скрывалась в ошибочной военной доктрине, устаревших планах кампании, скверной связи, неэффективной работе штабов и во всеобщем непонимании характера современной войны. Не было оправданий как для устаревшего снаряжения, так и для громадного численного отставания от противника.

Союзники имели примерное равенство по истребителям, но уступали по пикирующим бомбардировщикам. Что же касается танков, то французские танки имели в целом более мощное вооружение и бронирование (танк «В» считался лучшим из существующих), но менее скоростными и с меньшим запасом хода. Британские бронетанковые силы были примерно на уровне немецких.

Ошибка же заключалась в том, что союзники распыляли свои танковые силы, применяя танки небольшими группами как средство поддержки пехоты, вместо того чтобы наносить крупными танковыми соединениями решающие удары.

Любая организация, гражданская или военная, становится такой, какой ее делают ее руководители. Общая атмосфера, дух и мораль, эффективность организации в значительной мере определяется верхним эшелоном ее власти. Наполеон однажды сказал, что нет плохих полков, но есть плохие полковники. При других командирах одни и те же части показывают чудеса храбрости, стойкости и высокого боевого духа. И трагедией Франции стало то, что в час тяжелейших испытаний честь французской армии и безопасность страны оказались в руках тех, кто был не способен удержать их.

Кампания 1940 года на Западе развернулась на громадном пространстве, втянув в себя войска пяти стран. В ней участвовали сотни тысяч людей и десятки тысяч орудий и военных транспортов. И все же на несколько кратких часов в ходе этой кампании высветился небольшой клочок земли – несколько километров фронта вдоль реки, удерживаемых одним французским корпусом и двумя приданными ему дивизиями – 71-й и 55-й.

Пехотинец укрепрайона, 1939 год

Без всякого сомнения, во французской армии было много подобных частей, которые, казалось, должны были быть подготовлены до состояния максимальной обороноспособности за долгие месяцы «странной войны». Но командование было слабым, дисциплина поддерживалась на минимальном уровне, боевая подготовка почти не велась, и, как следствие всего этого, боевой дух пребывал на весьма низком уровне. Фронт, который удерживали 71-я и 55-я дивизии, представлял собой довольно удобную для обороны местность, обращенную к реке, которую было невозможно форсировать. Войска находились на оборудованных позициях, с траншеями, защищенными проволочными заграждениями, причем через каждые 200 метров по фронту располагались бетонные доты с противотанковыми орудиями и пулеметами. И все же, когда началась атака немцев, предварительная бомбежка этого участка фронта пикирующими бомбардировщиками заставила французов укрыться в траншеях. Вместо того чтобы активно защищаться, используя средства противовоздушной обороны, личный состав этих дивизий просто укрылся в своих подбрустверных убежищах, совершенно деморализованный завыванием пикирующих бомбардировщиков и разрывами бомб, которые на самом деле нанесли довольно незначительный ущерб. Прислуга дивизионной артиллерии во всеобщем замешательстве просто покинула свои орудия, и германские танки и штурмовые орудия невозбранно обстреливали и подавляли французские доты. Пока деморализованный личный состав, согнувшись в три погибели, отсиживался в укрытиях, немцы спустили на воду надувные десантные лодки, и, когда еще падали груды земли, поднятой в воздух последними взрывами бомб, они уже высаживались на южном берегу реки. Линия фронта на Маасе была прорвана. «Их войска, – сказал генерал Пауль фон Клейст, – как уже часто случалось, прекращали сопротивление вскоре после того, как подвергались бомбардировке с воздуха или артиллерийскому обстрелу».

Солдаты 55-й и 71-й дивизий были выбиты с подготовленных позиций силами одной только германской пехоты. Панику, возникшую после появления на южном берегу немецких танков, вполне можно себе представить. Психологический шок, который вызывают механизированные войска, действующие против тылов армии, занимающей линейную оборону, всегда значителен, даже в самых стойких частях. В случае же менее стойких войск, уже деморализованных артобстрелом, он может быть просто катастрофическим. И, несмотря на яростное, но Heскоординированное сопротивление на соседних участках фронта, через три дня 9-я армия прекратила свое существование, а на фронте образовался роковой прорыв, в который и устремились германские танки и пехота все набирающим силы потоком.

Но даже тогда, при твердом управлении войсками сверху и талантливом командовании на местах, германский прорыв можно было остановить. Германские танки были уязвимы для современной французской противотанковой артиллерии, а германская пехота, следовавшая за танками, и линии коммуникации не были защищены от фланговых ударов. Но никаких указаний сверху не поступало. Генерал Морис Гамелен, осуществлявший верховное командование, оторванный от войск и не имевший связи с ними (в его штаб-картире не было радиосвязи!), укрылся в своем бункере в Венсенне, предоставив командовать сражением генералу Альфонсу Жоржу, недавно назначенному командующим Северо-Восточным фронтом. Делегировав ему свои полномочия, Гамелен почти не покидал свою «подводную лодку без перископа» до тех пор, пока явный упадок физических и моральных сил генерала Жоржа не заставил его вмешаться. Однако вечером того же дня, 19 мая, генерал Гамелен был отстранен от командования и на его место назначен Вейган. Такая смена коней на переправе привела к потере еще двух суток. В каждом приказе, который получали фронтовые части, подчеркивалась необходимость «удерживать фронт» – что означало «остановить» рвущиеся вперед танковые колонны. Невозможно сказать сейчас, понимал ли кто-нибудь из командования всю невозможность выполнить подобные указания («безнадежно запоздавшие приказы генералам, утратившим всякую связь со своими частями» – так назвал их полковник Адольф Готар в своей книге «Битва за Францию»).

При той неразберихе, что господствовала в штабах различных уровней, нет ничего удивительного, что фронтовые военачальники потеряли связь со своими частями или что их части (всегда прекрасно чувствующие неуверенность своих командиров) утратили всякую веру в них. Паралич управления войсками наверху и полная деморализация внизу привели к тому, что самые слабые армейские части стали быстро распадаться. Те же части, которые еще были способны сражаться с врагом, оставались «висящими в воздухе», без всякой фланговой поддержки. Большинство лучших частей 1-го армейского корпуса находились во Фландрии и оказались, вместе с британскими экспедиционными войсками, отрезанными от остальной армии, когда 20 мая германские части вышли к Каналу (самая узкая часть пролива Ла-Манш. – Пер.).

Когда были вчерне разработаны планы для двустороннего охвата войск противника, время уже было упущено. Те части, которые, как задумывалось, должны были осуществить его, были дезорганизованы или разбросаны, и возможность «второй Марны» безнадежно утрачена. Да и в любом случае шансы на успех такой операции представляются весьма слабыми, если принять в расчет тактическое превосходство германских танковых соединений над разбросанными на обширном пространстве французскими бронетанковыми подразделениями, а также эффект воздушных и танковых атак на французскую пехоту. (Справедливости ради следует сказать, что во многих случаях после паники первых дней французы довольно быстро пришли в себя, но дезорганизация армий зашла чересчур далеко, чтобы, при всей отваге личного состава, это возымело хоть какой-нибудь эффект.) В какой мере немцы были уязвимы для решительного наступления соорганизованными бронетанковыми частями, стало очевидно в результате атаки 21 мая, осуществленной сравнительно небольшими британскими силами в составе двух танковых полков, батальона пехоты и двух артиллерийских батарей – полевых и противотанковых орудий. Удар этот пришелся по бронетанковой дивизии Роммеля, и вот как он описал это в своих «Записках»: «Ситуация сложилась критическая. Наши войска пришли в ужасное замешательство. Увлекаемые отступающей пехотой, заряжающие одной из батарей бросили свои орудия… противотанковые пушки, которые мы поспешно изготовили к стрельбе, оказались не в состоянии пробить мощную броню британских танков. Эти орудия тут же были обстреляны французской артиллерией, а затем раздавлены танками. Большое число грузовиков были подожжены снарядами».

Атака примерно 140 танков, многие из которых были легкими, не могла иметь решающих последствий, но она произвела ошеломляющее действие на германское Верховное командование и могла стать, по признанию фельдмаршала Карла фон Рундштедта, самой серьезной угрозой в ходе всего сражения. Наступление ослабленной французской 4-й бронетанковой дивизии (де Голля) под Абвилем на Сомме также имело значительный успех, в ходе его было взято пятьсот пленных. Сколь бы ни были незначительны эти отдельные эпизоды на общем фоне, они все же дают представление о том, как бы могли развиваться события, если бы французское командование не утратило контроль над армией.

Отход с боями французской 1-й армии и британских экспедиционных сил к Дюнкерку стал поучительным эпизодом военной истории. Постоянно сжимающиеся позиции изо всех сил удерживались французами, а последние британские части оставили позиции 2 июня. В ночь на 3 июня заключительными усилиями удалось эвакуировать еще 38 000 французов, что довело общее количество эвакуированных солдат Франции до ПО 000 человек. Оставшиеся силы, примерно 25 000 человек, сдались на следующий день.

Несмотря на многочисленные проявления героизма и преданности долгу, после Дюнкерка битва за Францию могла закончиться только уничтожением французских сил или частичным их отводом за водную преграду Средиземного моря. В былые времена в подобных случаях армии могли быть сосредоточены и перегруппированы, но в условиях современной моторизованной войны это стало уже невозможным. Упорное сопротивление, оказанное французскими частями на Сомме и на Эни, задержало, но не смогло остановить германское наступление. Быстро продвигаясь, германские части сметали все на своем пути, и в результате 400 000 солдат французских 2, 3, 5 и 8-й армий оказались прижатыми к линии Мажино и 22 июня были вынуждены сдаться.

Стрелок-марокканец, 1939 год

Падение правительства Рейно и приход к власти Петена означали окончание французского сопротивления. Если бы Рейно остался у власти, сопротивление могло бы осуществляться из Северной Африки. Результат этого противостояния мог бы совершенно изменить стратегическую ситуацию на Средиземноморском театре военных действий. Французской армии в этом случае не пришлось бы переживать двухлетнюю трагедию крушения надежд, унижения и разногласий. Военнослужащим французской армии, в частности офицерскому корпусу, предстояло беспокойное будущее. Многие из них разрывались между преданностью своему правительству и военачальникам и в то же время восхищались «Свободной Францией»[14], которая вела сражение с немецкими захватчиками с заморских территорий, а также растущим движением Сопротивления, группы которого действовали на оккупированной территории. Те, кто считали, что война однозначно завершилась в 1940 году, были удручены столкновениями фашистских войск с бойцами из «Свободной Франции». Вполне могло дойти дело до столкновений с британцами (скрытая англофобия всегда существовала в различных родах французских войск, особенно же в военно-морском флоте), а то, что Британия продолжала сражаться тогда, когда Франция капитулировала, ущемляло профессиональную гордость – ведь считалось, что французская армия была лучшей в мире. Ныне же она была разбита, и, следовательно, победоносные германцы по праву стали правителями Европы, а любая попытка оспорить этот факт превращалась в критику французского генералитета и их военных талантов.

Тем не менее, по мере того как война продолжала расширяться – а в нее уже были втянуты Советский Союз и Соединенные Штаты, – многие бывшие военнослужащие французской армии, слыша по ночам над своей головой мерное рычание бомбардировщиков все увеличивающегося численно Королевского воздушного флота, начинали задумываться. Поначалу было относительно просто работать над восстановлением пошатнувшейся дисциплины и армейской организации, скрупулезно подчиняться приказам правительства Виши, даже если это вынуждало участвовать в сражениях с недавними союзниками. Но после высадки союзников в Северной Африке в 1943 году в расстановке сил появились новые акценты. Французские войска после недолгого, но кровопролитного сопротивления (которое, как можно предположить, не служило никаким другим целям, как только потрафить гордости и сознанию собственной значимости генералов и адмиралов правительства Виши) сложили оружие и затем влились в армии союзников. Теперь, вместо немногих изолированных друг от друга подразделений «Свободной Франции», против сил стран оси сражались сравнительно крупные французские силы, а немцы продвигались в глубь неоккупированной Франции.

После окончания североафриканской кампании, в ходе которой было взято в плен более 250 000 солдат сил оси и громадное количество военной техники, и высадки союзников в Италии стало понятно, что конечной целью нового фронта будет освобождение Франции. Значительное число офицеров уже примкнуло к антифашистскому подполью, некоторые – после мучительных раздумий. (Первым командующим армией Сопротивления, арестованным немцами и погибшим в немецком концлагере, был генерал, в свое время возглавлявший военный трибунал, заочно осудивший генерала Шарля де Голля в 1940 году.) Однако на удивление многие держались индифферентно, хотя победы союзников в Африке и в России должны были убедить самых упорных приверженцев Виши, что дни Третьего рейха сочтены. Это стало причиной того, что после освобождения в 1944 году многие офицеры были изгнаны из армии Четвертой республики.

Новая армия Франции представляла собой довольно необычную смесь из «Сражающейся Франции», североафриканской армии, бойцов движения Сопротивления и регулярной армии. Ей предстояло пройти сквозь многие испытания, познать горечь поражений и, наконец, поставить Францию на грань гражданской войны. Качество армии несколько упало – частично из-за экономических трудностей, которые вынудили руководство уволить из ее рядов значительное число опытных офицеров и унтер-офицеров. Это отвратило многих людей, пожелавших было выбрать военную карьеру, и позднее появилась необходимость вернуть уволенных обратно. Начавшийся после окончания войны рост предпринимательства и промышленности привлек к себе многих, в том числе и довольно значительный процент выпускников Сен-Сира и Высшей политехнической школы в Париже. На этот процесс оказывало свое влияние и понятное падение престижа армии. В критический момент истории армия, бывшая гордостью и надеждой страны, не оправдала ожиданий, а когда борьба была скрытно продолжена, та же армия, по большей своей части, осталась от нее в стороне, уступив лидерство в Сопротивлении гражданским людям.

Именно в такое тяжелое время французская армия была вынуждена начать самые значительные и дорогостоящие из выпавших на ее долю колониальных войн. Долгая (с 1945 по 1954 год) борьба в Индокитае, после которой Франция лишилась своих владений на Востоке, стоила французской армии значительных и все увеличивающихся потерь в личном составе, не принося почти никаких дивидендов. Это была война самого презренного типа – против народа, решившего освободиться от колониального владычества, причем война, ведущаяся в стране, где современное вооружение и снаряжение, а также новые методы ведения военных действий не могли быть использованы. Новейшие изобретения в области вооружения, особенно в самых легких его видах, в равной степени или даже больше помогали сражающемуся населению страны, чем французам; и вскоре стало совершенно ясно, что сражения в джунглях или на рисовых полях против сил, которые имеют поддержку, активную или пассивную, большинства населения, станут куда более трудными, чем война в Италии или за освобождение Франции.

Еще больше отягощало ситуацию то обстоятельство, что война была совершенно непопулярна во Франции, и французский солдат в Индокитае чувствовал себя забытым, сражаясь в непривычных для европейца условиях с тяжелым климатом, без отчетливой цели, да к тому же не встречая достаточного, а чаще совершенно никакого признания со стороны соотечественников. Это разочарование все росло по мере того, как разгоралась война, в которой не было побед, а только целая серия мелких поражений и отступлений, закончившихся катастрофой под Дьенбьенфу. После семи с половиной лет войны, потеряв 250 000 убитыми и ранеными своих граждан и местных союзников, израсходовав более пяти миллиардов долларов, Франция признала свое поражение. Это был сокрушительный удар для французского самоуважения, хотя французские солдаты и офицеры сражались в ходе этой бесполезной и дикой войны на пределе своих возможностей.

Однако судьба припасла еще один роковой удар для французской армии. В течение нескольких поколений частью Франции был Алжир – он служил источником богатства, был местом службы красочно одетых солдат и школой для молодых офицеров, горевших желанием сделать военную карьеру. Более того, он стал домом для 1 250 000 белых «колонистов», чьими трудами отсталая и дикая страна была превращена в процветающую провинцию, в которой местные органы управления стояли на одном уровне с метрополией. Несмотря на высокую степень интеграции (все мусульмане были гражданами Франции), мусульманское население все же считало себя подвергаемым дискриминации. Как и во многих подобных случаях, требование равенства вскоре сменилось требованием автономии. Произошли столкновения, в результате которых возникло сильное подпольное движение, получившее название Фронта национального освобождения Алжира. Вооруженные действия, инициированные этим Фронтом, начались в 1954 году и вскоре переросли в партизанскую войну, которая включала в себя и кампанию террора, направленную против профранцузских мусульман; широко применялись убийства из-за угла, взрывы, нападения на принадлежавшие французам плантации и промышленные предприятия, обстрелы французских постов и засады на патрули.

В подобного рода войне позволено все, и, чтобы она стала успешной для повстанцев или националистов, ей должно симпатизировать, если не прямо поддерживать, большинство местного населения. И не существует никаких способов закончить победой такую борьбу против врага, который, если захочет, может раствориться в населении – а по существу, и есть само население. Колонны танков и бронетранспортеров, самолеты и вертолеты почти бесполезны в войне против такого врага, который может исчезнуть в любой удобный для себя момент. Борьба должна вестись в сознании людей, но и в то же самое время военными методами. Для французов в Алжире она включала в себя две диаметрально противоположные операции: одну, ставящую себе целью завоевание доверия местного населения, и вторую – обеспечение безопасности значительных территорий от действий противника, использующего в качестве оружия террористические способы во всех их формах и разновидностях.

Любая армия, привлеченная для борьбы с подпольной деятельностью, сталкивается с необходимостью порой использовать такие методы, которые обычно не входят в ее профессиональную сферу деятельности. В подобной войне сбор и получение информации куда более важны, чем в случае обычных военных действий, и продолжительность срока, в течение которого власти могут допрашивать задержанного, стала предметом расхождения во взглядах. Возможен ли допрос члена террористической группы с применением средств третьей степени, либо с ним следует обращаться как с обычным военнопленным – на этот вопрос власти предпочитали не отвечать.

Но в любом случае действовать, сочетая функции полицейского и солдата, оказывалось достаточно тяжело для многих впечатлительных французских солдат, поскольку такие их действия тут же вызывали гнев либералов и левых у себя дома.

Многие служившие в Алжире французские офицеры (в 1959 году в стране было расквартировано примерно 500 000 военных) все больше и больше склонялись к мысли об удержании Алжира в качестве части Франции. Они также, в значительной своей части, утратили всякие симпатии к доморощенным политикам, которые, по крайней мере теоретически, управляли страной. Во Франции все чаще слышались голоса о том, что необходимо прийти к соглашению с Фронтом национального освобождения Алжира, и именно они подтолкнули армию к решению вмешаться в политику Франции и к возвращению во власть де Голля.

Но, к возмущению как колонистов, так и армейцев, де Голль решил, что Алжир должен принадлежать алжирцам. То, что подобное решение означало крах надежд многих сотен тысяч соотечественников, а также и оставление на произвол судьбы тысяч алжирцев, которые многие годы противостояли террору и убийствам, сражаясь за благо Франции, похоже, значило крайне мало для среднего француза. Оно, однако, вызвало такую волну возмущения в самом Алжире, что армией была предпринята поспешная попытка поднять мятеж с целью побудить де Голля изменить решение.

В мятеже участвовали многие преданные офицеры, но отношение к нему армии в целом привело к провалу этого мятежа. В основном мятежников поддержали шесть или семь полков парашютистов – элитные части, которые считали себя выше обычных армейцев, а также до определенной степени были заинтересованы в сохранении Алжира за Францией. Как и можно было ожидать, общественное мнение на территории собственно Франции в основном было настроено против мятежников. Но более важным было то, что молодые призывники, составлявшие большую часть французских вооруженных сил, отражали мнение своих соотечественников на континенте. Если бы их офицеры единодушно и искренне поддержали мятеж, они могли бы подчиниться их приказам, но офицерский корпус был внутренне разобщен. Разлад между армией и народом был слишком явственен, а последствия переворота – слишком значительными, чтобы очертя голову сделать свой выбор, и мятеж потерпел неудачу. Несколько офицеров были преданы суду военного трибунала и около тысячи отправлены в отставку. Так сразу было устранено большинство тех, кто был предан идее французского Алжира. И вот таким образом, не нанеся никакого военного поражения метрополии, Алжир пошел путем Индокитая.

Из всех частей французской армии нет ни одной, которая пользовалась бы хоть частью той известности, какую получил французский Иностранный легион, La Legion Entrangere. Причем этой своей известностью он обязан отнюдь не французской армии, которая, наоборот, всегда старалась держать эту свою часть «под кухонной раковиной». Но такие романы, как бестселлер викторианских времен «Под двумя флагами» пера Уиды[15] и написанная позднее, уже в 1924 году, Персифалем Кристофером Реном серия Beau Geste («Красивый жест»), привлекли внимание англоязычного мира к этой единственной в своем роде организации.

Хотя жизнь в легионе никогда не была легкой, некоторые авторы, похоже, постоянно путают легион с ужасными африканскими батальонами, армейскими дисбатами, в которые направляли преступников и закоренелых нарушителей дисциплины. Батальоны эти использовались главным образом как рабочая сила, тогда как сам легион изначально был предназначен только для боя – точно так же, как и его предтечи, прославленные легионы бывшей империи.

Легион ведет свою историю с 1831 года, когда он был создан по двум главным причинам: во-первых, чтобы пристроить к делу освобожденных из тюрем и озлобленных иностранцев, служивших во времена империи и Реставрации Бурбонов и представлявшихся потенциально опасными элементами в армии, и, во-вторых, чтобы иметь силы для новых приобретений в Алжире, где чем меньше убивали французов, тем было лучше – это не так раздражало общественное мнение. Поэтому первые рекруты легиона были довольно буйной компанией, с изрядной долей преступников и других нежелательных элементов. (Французам было запрещено поступать на службу в легион, так что они делали это, называясь швейцарцами или бельгийцами.) Именно с тех времен берет свое начало традиция «не задавать вопросов» новым рекрутам об их прошлом, соблюдаемая до сих пор.

Хотя часть первых рекрутов (солдаты из недавно расформированной швейцарской гвардии и полка князя Гогенлое, многие офицеры которого тоже поступили на службу в легион) были достаточно дисциплинированными людьми, старый легион тем не менее создал себе репутацию сборища пьяниц и буянов, так что власти испытывали изрядное сомнение по поводу их боевых способностей. Но строгая дисциплина и интенсивная подготовка сплотили людей, и уже на следующий год легион стал зарабатывать себе репутацию отборной боевой части, которую с тех пор всегда поддерживал. Хотя большинство французских военных и посматривало на него несколько искоса, но победы в жестоких сражениях при Маулэй-Исмаэле и Макте добавили изрядную толику к растущей славе легиона, так же как и его участие во взятии Константины.

Среди многих складов и лагерей, построенных французами в течение 1843 года, был и лагерь Сиди-бель-Аббес, который силами легиона был перестроен в стационарный укрепленный пункт. Лагерь этот в конце концов стал штаб-квартирой легиона, через его ворота прошли десятки тысяч новобранцев, искавших приключений, забвения прошлого, убежища от нищеты или сварливых жен или ведомых другими причинами, которые побуждали их поступать на такую службу.

Но в боевую летопись легиона вписаны не только сражения в Северной Африке. В 1854 году по три батальона от каждых двух полков легиона отправились в Крым, где отличились в боях с русскими, а в 1859 году легион сражался при Мадженте и Сольферино. В 1863 году легион был брошен в Мексику, и именно там произошел один из тех боевых эпизодов, которые входят в предания полка и служат вдохновляющим примером для целых поколений новобранцев. Это не было сражение большого масштаба, в котором участвовали бы целые дивизии или бригады; оно было лишь небольшим столкновением, в котором были задействованы всего несколько десятков человек. Однако в нем ярко проявился самый дух легиона, и, поскольку этот бой стал его легендой, о нем стоит рассказать подробнее.

Ослабленная рота в составе шестидесяти двух легионеров (в основном немцев, поляков, итальянцев и испанцев) под командованием капитана Данжу – ветерана легиона, щеголявшего деревянным протезом руки, поскольку свою собственную он потерял в Крыму, – и двух молодых офицеров несла дозорную службу. Рота эта, а именно третья рота первого батальона, была внезапно атакована 2000 мексиканских кавалеристов и пехотинцев. Выстроившись строем каре, легионеры стали отступать сквозь невысокий, но плотный кустарник к заброшенной гасиенде неподалеку от селения Камерон, удерживая противника на почтительном расстоянии залпами из своих винтовок системы Минье. Шестнадцать солдат из состава роты были отрезаны от остальных и попали в плен еще до того, как их товарищи добрались до фермы, и, когда капитан Данжу расставил своих подчиненных для круговой обороны, у него оставалось только сорок шесть человек, некоторые из них уже были ранены.

Мулы с провизией и патронами вырвались и убежали, а несколько мексиканцев, еще больше ухудшив ситуацию, смогли первыми добраться до фермы и закрепиться на верхнем ее этаже, где до них было не добраться. Позиция была весьма невыгодная, причем часть обветшалого здания уже оказалась в руках неприятеля. Тем не менее отважный капитан решил принять бой. Окруженная мексиканцами снаружи, имея у себя над головой метких вражеских стрелков, рота приняла неравный бой. Вскоре Данжу был убит, и командование принял лейтенант Вилен, который через несколько минут тоже пал в бою. Оставшиеся солдаты отбивали атаку за атакой, но спустя девять часов у младшего лейтенанта Моде оставалось только пять человек, еще способных держаться на ногах. Отдав приказ примкнуть штыки, Моде повел своих солдат в штыковую атаку на мексиканскую пехоту – Моде и двое солдат умерли от ран, но трое остались в живых, двое из которых после освобождения из плена получили офицерские звания. За время боя было убито по крайней мере триста мексиканцев, а еще больше ранено.

На следующий день у фермы появился посланный на выручку отряд, и в развалинах здания была найдена искусственная рука капитана Данжу. Она до сих пор хранится в лагере Сиди-бель-Аббес, и 30 апреля – в день Камерона – ее в торжественном марше проносят перед строем первого полка.

Сражение при Камероне вошло в эпос легиона, ибо именно легион выковал в своей среде таких отважных воинов.

По боевому пути легиона можно проследить всю военную историю заморских территорий Французской империи и историю республики: Франко-прусская война, Тонкий и Индокитай, Дагомея и Судан, Мадагаскар и Марокко, сражения Первой мировой войны, Ближний Восток, Салоники, Сирия, поля сражений Второй мировой войны – от ледяных скал Норвегии до горючих песков Бар-Хакейма – и снова Индокитай и Алжир. У французов есть обычай награждать орденами и медалями целые воинские части. В этом случае ордена и медали прикрепляются к знамени части. Ни одна армейская часть не имеет стольких наград, сколько сияют на знаменах легиона.

Личный состав легиона обычно отражал собой экономические или социальные пертурбации, происходившие в странах Европы. В разные периоды преобладали испанцы, поляки, итальянцы, русские белогвардейцы, но в течение многих лет основой легиона оставались немцы.

Солдат Иностранного легиона в Индокитае, около 1884 года

Значительное число немцев в составе легиона создало немалые проблемы в ходе двух мировых войн. Во время Первой мировой войны они оставались в Алжире, где прекрасно несли службу. Накануне Второй мировой войны, когда 80 процентов унтер-офицеров составляли немцы, нацисты внедрили немало своих агентов в число записавшихся в легион новобранцев, но с началом войны большая часть из них была интернирована. После падения Франции на правительство Виши было оказано изрядное давление с целью распустить легион. Правительство не только устояло против всех таких «влияний», но, более того, отказало в репатриации всех антифашистов-немцев.

Как и в любом профессиональном сообществе, в легионе имелась доля и сильных мира сего, в том числе генералов, и даже германский принц, тело которого было отправлено на родину на германском военном корабле. По каким-то причинам в этой мешанине рас и народов встречается очень мало американцев или англичан.

Численность легиона время от времени менялась – от двух-трех батальонов до нескольких полков, в том числе воздушно-десантных; в его состав также входили бронетанковые и специальные подразделения. О его численности во время войны в Индокитае в 1945–1954 годах можно судить по тому, что за эти годы легион потерял убитыми 10 168 рядовых и 324 офицера и более 30 000 человек ранеными (в сражении при Дьенбьенфу семь из двенадцати батальонов были из числа легиона).

Контракт на службу в легионе заключается на пять лет, после окончания третьего срока назначается небольшая пенсия. Возраст поступающего на службу должен быть в пределах от восемнадцати до сорока лет, но никаких подтверждающих документов не требуется, так что здесь есть некоторый простор для воображения. У новобранца берутся отпечатки пальцев, так что уголовные преступники больше не могут скрыться от правосудия в рядах легиона. Дезертирство всегда было и остается проблемой. У легионеров отсутствуют социальные связи, которые удерживают обычного солдата от бесчестья, навлекаемого на самого себя и свою семью подобным преступлением. Сам же легионер, как правило крепкий и выносливый тип, гораздо более склонен к тому, чтобы податься в бега, чем новобранец французской армии. Противостоять этому может строгая дисциплина и высочайший кастовый дух, что отличает легион. Приобщение к традициям легиона сплавляет людей множества национальностей в непревзойденную боевую часть. Легионеров-наемников нельзя заподозрить в избытке патриотизма – многие из них весьма мало привязаны к Франции, – но легион превыше всего гордится своей уникальностью и громкими победами.

Когда французская армия покидала Алжир, легион парадным маршем вышел из Сиди-бель-Аббеса, завершив тем самым очередную главу своей славной истории. Хотя Франция наших дней и лишилась всех своих заморских территорий, для легиона все же осталось место в современной французской армии. Не похоже на то, чтобы французы, известные своей приверженностью к историческим традициям, хотели лишиться столь дисциплинированного и боеспособного военного формирования с таким славным прошлым.