Через две недели после того, как Лесли привезла из штата Нью-Мексико секреты Лос-Аламоса, президент Рузвельт встретился в канадской провинции Квебек с премьер-министром Черчиллем, для того чтобы обсудить перспективы продолжения и завершения войны.

В повестке дня фигурировала и атомная проблема, вызывавшая разногласия между двумя государствами. Англичане прекрасно знали, что американцы опередили их в области термоядерных исследований и изготовления атомного оружия. Обмен научной информацией, начатый столь успешно в 1941 году, сошел на нет уже в 1942-м, особенно после того, как Соединенные Штаты узнали о соглашениях Криппса — Молотова, подписанных в мае. Хотя англичане скрыли от своих советских союзников выводы, содержащиеся в докладе комитета «Мауд коммитти», американцы, ничего не ведавшие об агентах Листе и Гомере, заподозрили, что их самый близкий союзник не очень надежен с точки зрения безопасности, и скрывали от него результаты своих исследований. В течение этого года англичане настойчиво требовали продолжить сотрудничество. В конце концов им удалось добиться от американцев заверения, что те поделятся с ними всем, за исключением планов нового оружия. Летом 1943 года Черчиллю удалось убедить Рузвельта дать разрешение на предоставление информации о проекте «Тьюб эллойз».

Секретный договор об использовании атомной энергии, подписанный в Квебеке главами двух государств 19 августа 1943 года, содержал три фундаментальных принципа:

во-первых, никто никогда не начнет эту операцию против друг друга;

во-вторых, никто не применит ее против третьей стороны без согласования с партнером;

в-третьих, никто из обеих сторон не предоставит информацию о «Тьюб эллойз» третьей стороне вопреки взаимному соглашению.

Совершенно очевидно, что Рузвельт и Черчилль, скрепив Квебекское соглашение своими подписями, стремились исключить Советский Союз из «полного и эффективного обмена информацией и идеями». Однако они не могли предвидеть, что именно это соглашение и открывало путь советскому шпионажу, поскольку согласно его новым положениям в проекте «Манхэттен» должны были принимать участие британские ученые, а среди них фигурировал спокойный и скромный Клаус Фукс. В то же самое время в совместный политический Комитет по атомному развитию должны были войти американские, канадские и британские чиновники, в том числе и некий Дональд Маклин, то есть советский агент Гомер. Нет никаких сомнений в том, что один экземпляр Квебекского соглашения был отправлен в Москву и вызвал у Кремля серьезную тревогу. Канадское участие в программе ограничивалось главным образом работами в экспериментальной лаборатории Монреальского университета и на ядерном реакторе Чок-Ривер. Но агенты Главного разведывательного управления проникли и на эти объекты.

Говоря о британских агентах, следует отметить тот факт, что Джон Кэйрнкросс не был атомным шпионом. Передав советской разведке в 1941 году материалы о заседаниях комитета лорда Хэнки, он был переведен в марте 1942 года в шифровальную школу. Перед Кэйрнкроссом была поставлена задача получить доступ ко всем перехватываемым англичанами шифротелеграммам. Кроме того, Центр необыкновенно высоко ценил все данные, которые он предоставлял о немецком вооружении и о передвижениях немецких войск. Кроме того, Маклин продолжал отправлять в Москву документы британского правительства; нет никаких сомнений в том, что среди них находились и такие, которые касались ядерной энергии. С тех пор как начали укрепляться связи между Вашингтоном и Лондоном, Москва позаботилась о том, чтобы этот надежный агент держал ее в курсе всего происходящего. Поэтому, прежде чем продолжить наше повествование, коротко расскажем о карьере Дональда Маклина.

Это был молодой, высокий, красивый юноша со здоровым цветом лица. Он учился на последнем курсе в Кембриджском университете и готовился в 1934 году поступить на британскую дипломатическую службу. Летом того же года он сблизился со своим однокурсником Кимом Филби, который был завербован Арнольдом Дейчем, сотрудником советской разведки. Филби сказал Маклину: «Если вы намереваетесь продавать здесь газету «Дейли уокер», то вы здесь долго не задержитесь. Однако вы можете выполнять для нас другую работу». Маклин пришел в замешательство. Сама мысль о том, чтобы порвать с товарищами по партии, была ему чрезвычайно тягостна. Маклин думал два дня, а затем сообщил Филби, что готов работать на Советский Союз. Он был завербован с согласия Александра Орлова в начале следующего года, после того как прекратил все отношения со своими товарищами.

В феврале Маклин был вызван на комиссию, где его пристрастно расспрашивали о коммунистических взглядах, так хорошо известных в университете. Он дерзко отвечал, что действительно питал симпатии к коммунистам и что до сих пор не полностью отказался от них. Ответ вызвал одобрительные улыбки за его чисто английскую смелость. Итак, в октябре 1935 года в Форин Офис, расположенном на Уайтхолле, как раз напротив резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, начал работать третьим секретарем, советский «крот» Дональд Маклин. В январе 1936 года он передал Дейчу первый пакет документов Форин Офис. Ночью они были сфотографированы сотрудниками советских спецслужб, а утром уже лежали, как обычно, в своих папках с разноцветными обложками — зелеными, красными и голубыми, где хранились документы с грифом «совершенно секретно».

Вскоре Сирота (первый псевдоним Маклина в то время) стал предоставлять так много документов, что фотограф просто не успевал их фотографировать. Дейч попросил Маклина приносить их в пятницу, чтобы фотограф мог работать в течение трех дней. В конце года Маклину предложили обратить особое внимание на сэра Морриса Хэнки, с которым тому удалось познакомиться. В феврале 1941 года Маклин был назначен вторым секретарем и получил свободный доступ ко всем правительственным документам, а через некоторое время стал первым секретарем английского посольства в Вашингтоне. Ему вменялось в обязанности обеспечивать связь между Великобританией и Соединенными Штатами в рамках политического комитета, о котором мы говорили выше. В течение последующих четырех лет, решающих для создания советской атомной бомбы, все секреты, которыми Америка делилась с Великобританией, проходили через его руки и, следовательно, уходили в Москву.

Напомним, что в основе проекта создания атомной бомбы лежал страх того, что нацисты изготовят подобное оружие в одностороннем порядке и с его помощью поработят все человечество. По мере того как развивались военные действия, эта угроза представлялась все менее и менее вероятной. В начале 1943 года британский «коммандос» устроил взрыв на норвежском заводе по производству тяжелой воды в Верморке, выведя его из строя на целый год и тем самым лишив немецких физиков большей части его продукции. Сталинградская битва, в ходе которой были разбиты силы вермахта, сосредоточенные на Восточном фронте, положила начало окончательному разгрому немцев и разрушила их атомные амбиции, хотя их потребности в супероружии возросли. В июне 1944 года американские, канадские и британские войска высадились в Нормандии и развернули наступление на Берлин. Стало очевидным, что взорвется не бомба, вызывавшая такой страх, а рейх, тем более что с противоположной стороны к Берлину двигались советские войска. В это время американское специальное разведывательное подразделение под кодовым названием «Алсос» (что по-гречески означает «роща») рыскало по Европе в поисках нацистских лабораторий и хранящегося в тайниках урана, а также для захвата немецких ученых.

В апреле 1945 года «Алсос» обнаружил в церкви одну из немецких лабораторий. И сразу же выяснилось, что немецкие атомные исследования, хотя и велись на достаточно высоком уровне, все-таки отставали от американских и что нацистская Германия не могла представлять атомную угрозу.

Тем не менее ученые Лос-Аламоса были фанатиками науки и неуклонно стремились найти решение проблемы атома. К тому же не стоит забывать, что по-прежнему шла война, и создание супероружия против государств Оси представлялось разумным и своевременным. Наконец, они работали над важной государственной программой, что приносило им личную выгоду, материальные блага и самоудовлетворение, не говоря уже об авторитете. Однако по мере того, как проект двигался к завершению, многие ученые-атомщики начинали испытывать беспокойство, потому что конечная цель создания нового оружия заключалась в массовом истреблении людей, какого еще не знала история. Ученые просто не могли игнорировать этот факт.

Терзаемые тягостными размышлениями о бомбе и последствиях ее применения, они стали подвергать сомнению деятельность своих руководителей и вкладчиков капитала — правительство и армию Соединенных Штатов. Джозеф Ротблат вспоминает о поразительных словах, произнесенных генералом Гроувзом на одном из обедов в 1944 году: «Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что цель проекта заключается в полном покорении русских». Я помню эти слова, — продолжает Ротблат, — словно они были произнесены вчера, поскольку они вызвали у меня такой шок, что я не мог поверить своим ушам. Во-первых, потому, что цель бомбы вовсе не состояла в применении ее против других народов, а во-вторых, потому, что в то время русские были нашими союзниками. Мы сражались против одного общего врага, но русские несли несравненно более тяжкое бремя в войне с Германией. И вот я слышу: «Вы сейчас работаете для того, чтобы поставить русских на колени».

Тридцатишестилетний Ротблат, поляк по происхождению, был ошеломлен. Его неотступно преследовала мысль о необходимости контроля над атомной энергией. После окончания войны он подписал манифест Эйнштейна — Рассела, в котором содержался призыв к правительствам всего мира отказаться от ядерного оружия и найти мирные способы решения спорных вопросов. Два года спустя он участвовал в создании Пагуошского движения — ежегодного собрания ученых, стремящихся к установлению мира во всем мире. В течение первых шестнадцати лет существования движения Ротблат был его генеральным секретарем. В наши дни он избран почетным профессором Лондонского университета. Мы не знаем, сколько ученых Лос-Аламоса слышали слова генерала Гроувза и были ли они так же, как и Ротблат, ошеломлены.

В то время как обычное вооружение толкало Третий рейх в пропасть, ядерное оружие, находящееся в США пока еще в стадии разработки, получило новую цель — Японию. Замена цели была произведена настолько незаметно и так логично, что большинство ученых-атомщиков даже не задумались над возникшей проблемой. Однако были и те, кого сложившееся положение вещей очень обеспокоило. Они стали создавать дискуссионные группы и писать петиции в вышестоящие органы власти. Движение протеста набирало обороты.

В Металлургической лаборатории Чикагского университета физики создали комиссию под председательством лауреата Нобелевской премии Джеймса Франка, беженца из Германии. Доклад комиссии, под которым поставили подписи Франк, Дональд Хью, Джеймс Никсон, Юджин Рабинович, Гленн Сиборг, Джойс Стерн и Лео Сцилард, содержал рекомендации военному министру Генри Стимсону. В докладе отмечалось, что методы создания бомбы не могут долго храниться в секрете и что человечество окажется в опасности, если не будет установлен международный контроль над атомной энергией. Кроме того, неожиданное нападение на Японию отнюдь не послужит интересам Америки, а, наоборот, ослабит международную поддержку, ускорит гонку вооружений и ликвидирует саму возможность установления будущего контроля над этим видом вооружений. В заключение ученые Металлургической лаборатории предлагали провести невоенную демонстрацию действия бомбы специально для японцев, чтобы побудить их сдаться. 11 июня 1945 года Франк отправился в Вашингтон, чтобы лично вручить петицию полномочным лицам.

Службы Стимсона, изучив петицию, оставили ее без последствий. Они утверждали, что никакая демонстрация не сможет убедить японцев, известных своим боевым духом, сложить оружие. Военные стратеги США считали, что планируемый взрыв не будет столь мощным и ужасным, чтобы заставить их противника раскаяться и сдаться. Они решили, что бомбу следует сбросить без всякого предупреждения и как можно скорее.

Проблема заключалась в том, что у них еще не было бомбы.

В середине июня 1945 года Леонид Квасников отправил срочное сообщение в Москву, в котором говорилось, что команда Лос-Аламоса намеревается взорвать атомное устройство 10 июля. Его информация базировалась на данных двух источников — Млада и Чарльза, которые независимо друг от друга передали это сообщение 13 июня. Центр немедленно доложил об этом лично Сталину.

Наступил вторник 10 июля. Нью-Йорк не подтвердил факт атомного взрыва в штате Нью-Мексико. Причина этого заключалась в том, что испытание, названное Робертом Оппенгеймером «Троица», было решено из-за неподходящих метеоусловий перенести в Аламогордо. Однако в Центре решили, что американская резидентура допустила дезинформацию. Самый извращенный ум был, конечно, у Лаврентия Берия, а предметом его особых подозрений — постоянный объект его ненависти Квасников.

Первое в истории атомное испытание произошло шесть дней спустя, в понедельник 16 июля перед самым рассветом. Гигантский огненный шар заворожил ученых, сгрудившихся в темноте. Млад и Чарльз также присутствовали на испытании. Комментарий Оппенгеймера, процитировавшего «Бхагавад-гиту», стал поистине знаменитым: «Я превратился в смерть, в истребителя миров». Следующей бомбе предстояло стереть с лица земли Хиросиму. Ее мощность была эквивалентна 12,5 килотонн тротила. Еще одна бомба, мощностью в 20 килотонн тротила, должна была уничтожить Нагасаки.

Вступивший в должность президент Гарри Трумэн, который сменил на этом посту Рузвельта, скончавшегося 12 апреля 1945 года, объявил во время встречи в Потсдаме со Сталиным и Черчиллем о существовании в Соединенных Штатах «нового оружия необыкновенной разрушительной силы». Но Сталин никак не отреагировал на это сообщение. И Трумэн, и Черчилль предположили, что маршал Сталин не понял смысла сказанного. Они оба были разочарованы тем, что новость не вызвала ожидаемого шока. Однако Сталин знал об американской атомной бомбе гораздо больше, чем сам президент Америки, поскольку Трумэн, будучи вице-президентом, не допускался к проекту «Манхэттен». Сталин же всегда находился поблизости. Его невозмутимый ответ, словно бы он надеялся, что американцы используют бомбу для быстрейшего окончания войны, был всего-навсего притворством. Он прекрасно понимал, что означает успешное испытание атомного оружия, и в глубине души был крайне обеспокоен.

При первой же возможности он позвонил в Москву. Если верить Александру Чаковскому, автору романа «Победа», Сталин вызвал Игоря Курчатова прямо на Лубянку, чтобы потребовать от того как можно скорее завершить работу над атомной программой. Но эта версия ошибочна. На самом деле Сталин звонил Берия, подлинному руководителю программы. Как часто это случалось, офицер спецслужб присутствовал при данном телефонном разговоре. Он-то и рассказал нам о происходившем.

Само собой разумеется, Сталин спросил у Берия, знал ли тот что-либо об американском атомном испытании.

— Да, товарищ Сталин, — ответил Берия. — Как мы вам докладывали, они должны были провести это испытание две недели назад, однако с тех пор мы не располагаем никакой информацией о произведенных мощных взрывах.

Уличив Берия в неведении, Сталин сурово отчитал его. Он сказал, что бомба была взорвана неделей раньше и что Берия был «дезинформирован». Он также упрекнул Берия, словно это была его вина, в том, что президент Трумэн вел переговоры с позиции силы и пытался помыкать советской делегацией.

Берия оставалось только смириться с плохими новостями и попытаться оправдаться.

В заключение Сталин велел Берия передать Курчатову и его команде, чтобы они ускорили темпы работы, а также спросить у профессора, в чем он нуждается для быстрейшего завершения программы.

Когда Сталин закончил, Берия робко спросил:

— Могу ли я высказать свое мнение по этому поводу?

Сталин, естественно, ответил «нет» и повесил трубку. Берия постоял несколько минут в оцепенении, держа трубку в руке, затем наконец опустил ее на рычаг.

Очутившись в положении попавшей в ловушку мыши, железный нарком, сидя в своем кабинете на Лубянке, быстро собрался с мыслями, чтобы затем вновь превратиться в рычащего льва. Вне себя от ярости он схватил трубку внутреннего телефона ВЧ и набрал номер Фитина.

— Павел Михайлович! Срочно зайди ко мне.

Как все тираны, Берия был человеком крайностей. Он либо принимал человека, либо отвергал его, причем целиком и полностью. Если он отвергал человека, то тот даже не имел права на жизнь. Как любой член Политбюро испытывал страх, когда представал перед Сталиным, так и каждый офицер НКВД, не говоря уже о заключенных, знал, что от взгляда Берия, сверлящего сквозь стекла пенсне, зависит его судьба.

Павел Фитин, возглавлявший внешнюю разведку, хорошо понимал, что случилось непредвиденное, и догадывался, что это было связано с атомной проблемой. На всякий случай, уходя из кабинета, он захватил с собой дело, где хранились оценки Курчатова научных материалов, полученных из Соединенных Штатов.

Фитин вошел, встал по стойке «смирно» и стал ждать.

— Сядь, не торчи как столб.

Фитин послушно сел.

— Имей в виду, — сказал Берия резко, — твой Квасников теперь не увильнет от подвалов.

Хотя на Лубянке и не было подвалов с камерами для смертников и пыток, однако сами сотрудники НКВД порой повторяли это народное выражение в своего рода метафорическом смысле. Так или иначе, Фитин понял, что его начальник имел в виду.

— Ты отозвал Квасникова из Нью-Йорка? — продолжал Берия.

— Нет.

— Почему?

— Не было причины.

— Что значит «не было причины»? Да он у тебя занимается махинациями. Товарищ Сталин только что звонил мне из Берлина. Он сказал, что американцы провели испытание атомной бомбы не десятого июля, как уверял нас Квасников, а неделей позже. Как ты это объяснишь?

— Я могу вас заверить, Лаврентий Павлович, что товарищ Квасников никогда не станет ловчить. Я работал с ним многие годы, и в течение всего этого времени он был искренне предан Родине. Именно благодаря ему у нас есть специальный отдел научно-технической разведки. Леонид Романович стал резидентом по НТР в начале сорок третьего года, и с тех пор мы располагаем весьма надежными источниками сведений по атомной проблеме.

Берия скептически усмехнулся. Этим он дал понять, что ему требовались доказательства. Фитин раскрыл дело, которое принес с собой, и протянул его наркому:

— Разрешите мне показать вам отзывы Лаборатории номер два о последних материалах, поступивших из Нью-Йорка.

Берия выхватил дело из рук Фитина. Докладная записка на трех страницах, написанная рукой Курчатова и датированная 16 марта текущего года, заинтересовала его:

«Материал представляет большой интерес: в нем наряду с разрабатываемыми нами методами и схемами указаны возможности, которые до сих пор у нас не рассматривались. К ним относится:

1) применение уран-гидрида-235 вместо металлического урана-235 в качестве взрывчатого вещества в атомной бомбе;

2) применение «взрыва вовнутрь» для приведения бомбы в действие… (см. Приложение № 2)».

Ученые-физики, не знакомые с происхождением поступавшего к ним от Курчатова готового исследовательского материала, были твердо убеждены, что такая ценная информация шла к ним из других параллельных научных центров; они предполагали, что опыты, требовавшие уникального и дорогостоящего оборудования, ставились где-то на Урале или в Сибири запасной «командой» ученых. Что эта «команда», подобранная Берия, может в любой момент заменить их, если только произойдет какой-нибудь непредвиденный сбой при предварительном испытании отдельных узлов и компонентов бомбы. А если она вообще не взорвется, то в ход, считали они, может вступить двойная бухгалтерия Берия. Под этим подразумевалось: в случае неудачи одним грозит расстрел, другим — длительное тюремное заключение; в случае удачи — одним звание Героя Социалистического Труда, другим — ордена и медали.

Действительно было такое, когда Берия собственной рукой вписал себя под первым номером в список лиц, заслуживающих звания Героя. Он же, кстати, составлял и проект приказа на тех ученых, которым не сносить бы головы в случае провала атомной программы. Поэтому все — и Курчатов, и Харитон, и Кикоин, и Алиханов, и Зельдович, и многие другие ученые и специалисты — прекрасно понимали гигантскую угрозу, нависшую над ними, и стремились оперативно, со знанием и с пользой для дела использовать данные развединформации.

Отдавая дань высокой секретности агентурных материалов НКГБ, Курчатов около двух лет не решался показать их непосредственным исполнителям, и лишь 7 апреля 1945 года впервые поставил вопрос об этом в своем шестистраничном заключении к препроводительной № 1/3/6134:

«Сов. секретно.

Материал большой ценности. Он содержит данные: 1) по атомным характеристикам ядерного взрывчатого вещества; 2) по деталям взрывного метода приведения атомной бомбы в действие; 3) по электромагнитному методу разделения изотопов урана».

Затем следовала длинная записка Курчатова, написанная четыре дня спустя. В ней давалась оценка материалам, поступившим три месяца назад, 25 декабря предыдущего года. (У нас сложилось впечатление, что уставший ученый не успевал осмысливать материалы, поступавшие к нему из разведки непрерывным потоком.) Записка начиналась словами: «Материал очень богатый и во многих отношениях поучительный. Он дает ценные в теоретическом отношении ориентиры, содержит описание технических процессов и методов анализа…» На девяти следующих страницах Курчатов подробно рассуждает об ураново-графитовых реакторах и реакторах, работающих на уране и тяжелой воде.

Даже беглое ознакомление с этими оценками выявляло тесную связь между Лабораторией № 2 и Лос-Аламосом. Именно это обстоятельство и убедило Берия в ценности Квасникова. Однако следующая страница дела вновь напомнила о неприятном недоразумении, случившемся с резидентом. Это была короткая записка, написанная на основе сообщения Квасникова из Нью-Йорка, где утверждалось, что плутониевая бомба пройдет испытание 10 июля. Отпечатанная на машинке, по-видимому, начальником отдела Львом Василевским, она была устно доложена Курчатову.

Следующая страница также вызвала у Берия удивление. Речь шла об оценке, подготовленной на этот раз не Курчатовым, а физиком-экспериментатором Исааком Кикоиным. Берия оцепенел. Что же это такое? Выходит, Курчатов был не единственным физиком, допущенным к ознакомлению с научными материалами, полученными из Америки? Прежде чем Фитин смог вставить слово, народный комиссар обвинил его в неподчинении приказу, в отсутствии большевистской бдительности и в злоупотреблении полномочиями. Когда наконец Фитину было дозволено ответить, он, оскорбленный, счел своим долгом объяснить, что Курчатову пришлось уехать за Урал, чтобы проконтролировать строительство заводов по обогащению урана, и он, Фитин, попросил Гайка Овакимяна разрешить академикам Кикоину, Харитону и Алиханову ознакомиться с данными разведки, поступающими из-за рубежа.

Фитин знал, что Берия очень уважал Овакимяна, и поэтому постарался как можно скорее произнести его фамилию. Берия действительно оставил свои обвинения и проворчал:

— Отныне все вопросы о допуске к секретной информации будешь решать лично со мной. Сегодня я ограничусь выговором. Надеюсь, что в будущем ты исправишь свои ошибки. Что касается Квасникова, — Берия вновь вспыхнул злобой, — скажи ему, что он дезинформировал страну относительно дня испытания атомной бомбы.

— Но ведь испытание действительно состоялось, и Квасников, возможно, не виноват, — упорствовал Фитин. — Вероятно, они перенесли испытания по политическим причинам. Они, наверное, хотели приблизить его к конференции в Германии, чтобы поразить товарища Сталина и заставить его пойти на уступки.

— Возможно, — согласился Берия и тут же добавил, не желая оставлять Квасникова в покое: — Итак, Квасников должен искупить свою вину. Прикажи ему немедленно прислать сообщение о результатах испытаний атомной бомбы.

Аудиенция закончилась.

Когда «Малыш» и «Толстяк» прошли испытания в августе 1945 года, Сталин убедился, что атомная бомба не только явилась самым разрушительным оружием в истории человечества, но и станет основой послевоенных международных отношений. Долгое время считавший атомную программу экспериментальной и вторичной по отношению к неотложным военным потребностям, теперь он стал придавать ей приоритетное значение. Молотов был отстранен от руководства программой. На его место Сталин назначил Берия. Борис Ванников стал заведовать атомной энергетикой — новой отраслью промышленности, включавшей в себя научно-исследовательские институты, конструкторские бюро и заводы. Стали создаваться новые институты и лаборатории, проводиться геологические изыскания с целью обнаружения залежей урановой руды. Для обработки данных разведки и новых материалов по проблеме № 1 была разработана новая система, предусматривавшая вовлечение более широкого круга физиков в разведывательные операции, о чем мы говорили в первой главе.

В этой программе данные, добытые разведывательными службами, занимали приоритетное место. НКВД следил за растущим движением ученых за мирные способы решения спорных вопросов. Из всех ученых-атомщиков исключительной независимостью ума выделялся Нильс Бор. В течение 1944 года он пытался убедить президента Франклина Рузвельта и премьер-министра Уинстона Черчилля посвятить маршала Сталина в проект создания атомной бомбы, а после войны вместе с ним установить контроль над ядерным оружием. Бор рассматривал атомную бомбу как фантастическое обоюдоострое оружие. Оно могло и уничтожить планету, и служить гарантом продолжительного мира во всем мире.

Рузвельта, конечно, смущали убеждения Бора, но он считал, что на Сталина можно рассчитывать в серьезных ситуациях. А вот у Черчилля попытки Бора вмешаться в политику вызывали негодование, и он настоял на строгом соблюдении положений Квебекского соглашения. Черчилля также интересовали возможные связи Бора с СССР, тем более что ученый рассказал, как академик Капица прислал ему в прошлом году приглашение поработать в Москве. Инициатива Бора так и не имела успеха. Соединенные Штаты и Великобритания не захотели раскрывать своих секретов, а уязвленный датчанин в августе 1945 года вернулся из США в Копенгаген.

Бор стремился всеми силами войти в число миротворцев. Однако, по мнению американцев и англичан, он стал представлять угрозу для их безопасности. Для советских же спецслужб он сделался одним из объектов, заслуживающих оперативного внимания:

«Совершенно секретно.

1372/6.

28 ноября 1945 года.

Товарищу И. В. Сталину

Знаменитый физик Нильс Бор, который был привлечен к созданию атомной бомбы, вернулся из Соединенных Штатов в Данию и приступил к работе в Институте теоретической физики в Копенгагене.

Нильс Бор известен как ученый с прогрессивными взглядами и как последовательный сторонник международных обменов в области научных открытий. Поэтому мы направили группу наших сотрудников в Данию, чтобы они установили контакт с ним с целью получения информации по проблеме создания атомной бомбы.

Посланные нами товарищи (полковник Василевский, доктор физико-математических наук Терлецкий и инженер-переводчик Арутюнов) использовали соответствующие подходы, установили контакт с Бором и организовали с ним встречу.

В процессе беседы Бору был задан ряд вопросов, заранее подготовленных в Москве академиком Курчатовым и другими научными работниками, занимающимися атомной проблемой».

Ниже мы приводим перечень вопросов, заданных Бору, и ответы на них.

1-й вопрос. Какими методами можно получить в больших количествах уран-235 и какой из этих методов считается сейчас самым эффективным (диффузионный, магнитный или какой-либо другой)?

Ответ. Теоретические основы получения урана-235 хорошо известны ученым всех стран, они были разработаны еще до войны и никакого секрета не представляют. Война не внесла ничего принципиально нового в теорию этой проблемы […]. Для отделения урана-235 используется хорошо известный диффузионный метод, а также метод масс-спектрографический. Никакой новый метод не применяется. Успех американцев заключается в практическом осуществлении принципиально хорошо известных физикам установок в невообразимо больших масштабах. Я должен предупредить вас, что, находясь в США, я не участвовал в инженерной разработке проблемы, и поэтому мне неизвестны ни конструктивные особенности, ни размеры этих аппаратов или даже какой-либо части их […]. Могу заявить, что американцы применяют как диффузионные, так и масс-спектрографические установки.

2. Каким образом может быть скомпенсирован объемный заряд ионного пучка в масс-спектрографе?

Ответ. Если газ из вакуумной камеры выкачать полностью, нам придется думать о способе компенсации объемного заряда ионного пучка. Но если газ из камеры выкачать не полностью, о компенсации объемного заряда беспокоиться не следует […].

3. Возможно ли осуществить урановый котел, работающий на естественной смеси изотопов и простой воды в качестве модератора?

Ответ. Вопрос возможности применения простой воды в качестве модератора возникал, однако практического осуществления не получил. Урановый котел с простой водой не применяется. Я думаю, что применение простой воды в качестве модератора является нецелесообразным, так как легкий водород хорошо поглощает нейтроны, превращаясь в тяжелый водород. Эта идея непопулярна в Америке. Американцы вначале рассчитывали строить котлы с тяжелой водой в качестве модератора, однако производство тяжелой воды требует колоссальных затрат. Во время войны американцы обнаружили, что графит может служить хорошим модератором. Эта идея была ими практически разработана и осуществлена в гигантских масштабах. Конструктивная сторона, устройство и размеры этого котла мне не известны.

4. Какое вещество применяется для охлаждения собственно урановых блоков?

Ответ. Для охлаждения урановых блоков применяется простая вода. Проблема охлаждения урановых котлов чрезвычайно сложна, так как для этого требуются буквально целые реки воды. Заметим, что охлаждающая вода доводится почти до кипения.

5. Каков температурный ход фактора мультипликации, чему численно равен его температурный коэффициент? Или какой вид имеет кривая зависимости фактора мультипликации от температуры?

Ответ. Сам факт, что урановый котел работает, говорит за то, что зависимость фактора мультипликации от температуры несущественна. В противном случае в результате бурного разгорания котла должен был бы произойти его взрыв. Цифровое значение этой зависимости я назвать не могу; но очевидно, что оно незначительной величины. Однако этим фактором пренебрегать нельзя […].

6. Имеются ли другие дополнительные методы регулирования уранового котла?

Ответ. Для этой цели применяется опускание в котел регулирующих веществ, которые являются поглотителями нейтронов.

7. Какое вещество применяется в качестве поглотителя?

Ответ. Кажется, стержни поглотителя изготовляются из кадмия.

8. Какое число нейтронов вылетает из каждого разделившегося атома урана-235, урана-238, плутония-239 и плутония-240?

Ответ. Больше двух нейтронов.

9. Не можете ли вы указать точное число?

Ответ. Нет, я не могу, однако очень важно, что нейтронов вылетает больше двух. Это бесспорное основание для того, чтобы думать, что цепная реакция наверняка будет иметь место. Точные же значения этих цифр существенного значения не имеют. Важно, что они составляют больше двух.

10. Чему равно число самопроизвольных распадов в единицу времени для всех перечисленных веществ (уран-235, уран-238, плутоний-239, плутоний-240)?

Ответ. Самопроизвольных распадов происходит мало, и при расчетах принимать их во внимание не следует. Период самопроизвольных распадов около 7000 лет. Точные цифры я назвать не могу […].

11. Используются ли только диффузионный и масс-спекгрографический методы для получения урана-235 в больших количествах или также применяется комбинация этих двух методов?

Ответ. Американцы употребляют оба метода и, кроме того, комбинацию этих двух методов. Я думаю, что комбинация обоих методов является наиболее эффективной […].

12. Какова устойчивость многоступенчатой машины?

Ответ. То положение, что диффузионные каскады очень многих ступеней уже работают в США, показывает, что процесс может происходить и происходит. Да это и не ново. Как вы знаете, еще немецкий ученый Герц задолго до войны доказал возможность этого процесса, разделив гелий, неон.

13. Каким образом достигается большая производительность при масс-спекгрографическом методе — путем строительства большого числа обычных или же нескольких мощных спектрографов?

Ответ. И то, и другое. Вы себе не представляете, какое огромное количество колоссальных спектрографов построили американцы. Я не знаю их размера и количества, но знаю, что это нечто невероятное. Из тех фотографий, которые я видел, можно заключить, что это колоссальные здания с тысячами установленных в них аппаратов и таких заводов построено много […].

14. Каким образом можно получить большие ионные токи урана или его соединений?

Ответ. Путем постройки большого и мощного масс-спектрографа.

15. Происходил ли процесс затухания котла за счет образования шлаков при делении легкого изотопа урана?

Ответ. Засорение котла шлаками как результат деления легкого изотопа урана происходит. Но, насколько мне известно, американцы специальных остановок для очистки котлов не производят. Чистка котлов присовокупляется к моменту замены стержней для удаления полученного плутония.

16. Как часто вынимается плутоний из машины и чем определяются сроки выемки?

Ответ. Мне точно неизвестно. По непроверенным слухам, выемка стержней производится один раз в неделю.

17. Делится ли плутоний-240 под действием медленных нейтронов? Доказана ли экспериментальным путем возможность деления плутония-240?

Ответ. Известно, что все четные изотопы — уран-234, уран-238 и плутоний-240 — требуют для расщепления значительно большей энергии, чем нечетные изотопы (вспомним принцип Паули), а энергия, выделяемая плутонием-240, должна быть такая же, как и энергия, выделяемая при делении урана-239. (Здесь Бор подробно обосновал, иллюстрируя свои высказывания графиками из своих работ, почему вопрос использования плутония-240 не имеет большого смысла. — Примеч. Терлецкого.) Экспериментально делимость плутония-240 еще никем не доказана.

18. Существует ли урановый котел, работающий с тяжелой водой в качестве модератора, или все работающие котлы урано-графитовые?

Ответ. В США все котлы работают с графитовым модератором. Вам, очевидно, известно, что производство тяжелой воды требует колоссального количества электроэнергии. До войны ее производство было организовано только в Норвегии. И мы все покупали тяжелую воду там. Заметим, что немцы во время войны приложили много усилий для производства работ с тяжелой водой, но им так и не удалось собрать достаточное ее количество для пуска котла. Американцы нашли возможным применить в качестве модератора графит и осуществили эту идею весьма успешно. Поэтому, насколько мне известно, они отказались от применения котлов с тяжелой водой для промышленного производства […].

19. Из какого вещества были изготовлены атомные бомбы?

Ответ. Я не знаю, из какого именно вещества были изготовлены бомбы, сброшенные на Японию […]. Как ученый, могу сказать, что эти бомбы, очевидно, были изготовлены из плутония или урана-235.

20. Известны ли вам какие-либо методы защиты от атомных бомб? Существует ли реальная возможность защиты от них?

Ответ. Я уверен, что никакого реального метода защиты от атомной бомбы нет. Скажите, как вы можете приостановить процесс расщепления, уже начавшийся в сброшенной с самолета бомбе? Можно, конечно, перехватить самолет, не допустив его приближения к цели, но это задача сомнительного порядка […]. Единственным методом борьбы с атомной бомбой надо считать установление международного контроля над всеми странами. Надо, чтобы все человечество поняло, что с открытием атомной энергии судьбы всех наций сплетаются чрезвычайно тесно. Только международное сотрудничество, обмен научными открытиями, интернационализация достижений науки могут привести к уничтожению войн, а значит, и к уничтожению самой необходимости применения атомной бомбы. Это единственно правильный метод защиты. Я должен заметить, что все без исключения ученые, работавшие над атомной проблемой, в том числе и американцы и англичане, возмущены тем, что великие открытия становятся достоянием группы политиков. Все ученые считают, что это величайшее открытие должно стать достоянием всех наций и служить беспрецедентному прогрессу человечества. Вам, очевидно, известно, что знаменитый Оппенгеймер в знак протеста подал в отставку и прекратил свои работы над этой проблемой. А Паули1 в беседе с корреспондентами демонстративно заявил, что он ядерный физик, но ничего общего не имеет и не хочет иметь с атомной бомбой […]. Надо ведь учесть, что атомная энергия, будучи открытой, не может остаться достоянием одной нации, так как страна, не обладающая этим секретом, может очень скоро самостоятельно открыть его. И что тогда? Или победит разум, или разразится опустошительная война, подобная концу человечества.

21. Справедливо ли появившееся сообщение о работах по созданию сверхбомбы?

Ответ. Я думаю, что разрушающая сила уже изобретенной бомбы достаточно велика, чтобы смести с лица Земли целые нации. Но я был бы рад открытию сверхбомбы, так как тогда человечество, быть может, скорее бы поняло необходимость сотрудничества. По существу же, я думаю, эти сообщения не имеют под собой достаточной почвы. Что значит сверхбомба? Это или бомба большего веса, чем уже изобретенная, или бомба, изготовленная из какого-то нового вещества. Что же, первое возможно, но бессмысленно, так как, повторяю, разрушающая сила бомбы и так очень велика, а второе, я думаю, нереально.

22. Используется ли при взрыве бомбы явление переуплотнения вещества под действием взрыва?

Ответ. В этом нет необходимости. Дело в том, что при взрыве частицы урана движутся со скоростью, равной скорости движения нейтронов. Если бы это было не так, то бомба при разрыве корпуса дала бы хлопок и рассыпалась. Теперь же именно вследствие этой равной скорости процесс разложения урана продолжается и после взрыва.

Ответив на все вопросы, Нильс Бор попросил сына Оге принести книгу Смита «Атомная энергия для военных целей» и, подарив ее Терлецкому, сказал:

— В ней вы найдете более подробные ответы на интересующие советских ученых вопросы.

Заявив так, Бор практически дал понять Терлецкому, что не сообщил ему каких-либо секретов и обо всем этом давно можно было прочитать в открыто изданном докладе Г.Д. Смита. С первых минут беседы Бор почувствовал, что предложенный ему простейший вопросник — это обычный незамысловатый разведывательный прием прощупывания степени его готовности поделиться известными ему деталями и тонкостями атомной проблемы. Поэтому и ответы на вопросы он давал в обтекаемой форме: «очевидно», «я не знаю», «по непроверенным слухам», «мне точно не известно». По завершении беседы, когда Нильс Бор убедился, что соприкоснулся с советской разведкой, с которой не желал и не хотел иметь ничего общего, он сразу же после отъезда из Копенгагена московских миссионеров поставил в известность контрразведку Дании о своей встрече с ними.

О том, что наспех подготовленная полковником Василевским и утвержденная генералом Судоплатовым операция «Миссия Т» носила показной, демонстративный характер и не принесла ученым какого-либо практического результата, свидетельствовали как оценки самого Терлецкого по его возвращении в Москву, так и отзыв академика И.В. Курчатова. В своих воспоминаниях профессор Я.П. Терлецкий писал: «…Бор фактически не сообщил нам ничего существенно нового… Все, что мы привезли от Бора […], давно было известно Курчатову и его ближайшим коллегам из исчерпывающе полных американских отчетов, сфотографированных и переданных нам нашими искренними друзьями-антифашистами…»

В своем более чем лаконичном и сдержанном — всего на полстранички — заключении на ответы Нильса Бора Курчатов тоже дал понять, что «навар» от разведывательной поездки в Копенгаген был практически нулевой, хотя к Сталину пошло из отдела «С» бравурное сообщение об умело выполненной операции. Итак, отзыв руководителя Лаборатории-2:

«Оценка ответов, данных профессором Нильсом Бором, на вопросы по атомной проблеме.

Нильсу Бору были заданы 2 группы вопросов:

1. Касающиеся основных направлений работ.

2. Содержащие конкретные физические данные и константы.

Определенные ответы Бор дал по первой группе вопросов. Бор дал категорический ответ на вопрос о применяемых в США методах получения урана-235, что вполне удовлетворило члена-корреспондента Академии наук проф. Кикоина, поставившего этот вопрос.

Нильс Бор сделал важное замечание, касающееся эффективности использования урана в атомной бомбе. Это замечание должно быть подвергнуто теоретическому анализу, который следует поручить профессорам Ландау, Мигдалу и Померанчуку.

Академик КУРЧАТОВ.

Декабрь 1945 года»

Отзыв, который подписал И.В. Курчатов, оставляет впечатление, что ответы Бора принесли не слишком большую пользу Лаборатории-2. Но Игорь Васильевич не хотел дискредитировать миссию, посланную в Копенгаген, не желал он и подвергать сомнению слова великого ученого Нильса Бора. Именно поэтому его записка была выдержана в дипломатическом духе.

Свои воспоминания об этой миссии оставил нам один из ее участников Яков Терлецкий. Хотя он и не специализировался в области ядерной физики, тем не менее был вызван на Лубянку, где Судоплатов и Берия убедили его отправиться в Данию и расспросить уважаемого лауреата Нобелевской премии о суперсекретном оружии. Задача Терлецкого осложнялась тем, что ему вручили приведенный выше длинный список вопросов, которые необходимо было задать Бору. Терлецкий плохо говорил по-английски и совсем не знал датского, а Бор соответственно не знал русского, поэтому вопросы на английский язык должен был переводить некто Арутюнов, некогда работавший переводчиком у члена Политбюро Анастаса Микояна.

Никто не принял в расчет совет Петра Капицы: пусть Бор говорит о том, что его интересует, и вы добьетесь всего, чего захотите. Вместо этого три советских гражданина, пришедшие в институт Бора, попытались буквально допросить ученого. Так что все происходило совершенно иначе, чем об этом говорит П.А. Судоплатов в своей книге «Разведка и Кремль», утверждая, что Бор откровенно рассказал о главной проблеме.

«Бор принял меня довольно сдержанно, — пишет Терлецкий. — Он поздоровался и представил мне своего сына Оге Бора, который, как мы узнали позже, изучал русский язык и немного говорил на нем. По всей видимости, Бора смущало присутствие Арутюнова, однако тот блестяще, с большим тактом выполнял обязанности переводчика и неловкость, возникшая вначале, быстро исчезла. Бор, которого я видел и раньше (он читал лекции в Московском университете), показался мне скромным человеком. Он говорил спокойным тоном, однако из-за датского акцента его английский было трудно понять. Я заметил, что его руки немного дрожали. Арутюнов объяснял это преклонным возрастом ученого. Однако Бор вовсе не был старым. Ему тогда исполнилось 60 лет».

Затем Терлецкий вспоминает, что Бор с удовольствием говорил о своем бывшем ученике Льве Ландау. Он горячо хвалил его, вне всякого сомнения желая помочь человеку, попавшему перед войной в тюрьму. Бор вместе с Капицей выступил тогда в защиту Ландау, написав письмо самому Сталину. Как утверждают, именно их вмешательство и спасло молодого ученого.

«Бор отвечал спокойно, — продолжал Терлецкий, — однако общими фразами. Каждый раз он извинялся, утверждая, что не знает подробностей проекта Лос-Аламоса и что он никогда не посещал лаборатории, расположенные на западе Соединенных Штатов».

Какой смысл имела эта странная миссия? Терлецкий считал, что она никак не могла быть разведывательной операцией в прямом смысле слова. В конце концов Курчатов и его ближайшие сподвижники вскоре получили возможность задать вопросы самому Нильсу Бору! Возможно также, эта миссия предоставляла Судоплатову удобный случай произвести впечатление на Берия. Или Берия произвести впечатление на Сталина. Если только они действительно не верили, что Бор окажет им помощь. Пусть читатель сам выберет версию, которая кажется ему более правдоподобной.

В конце 1945 года Леонид Квасников вернулся в Москву, чтобы отчитаться за три года работы в качестве резидента советской разведки, занимавшегося атомным шпионажем в Соединенных Штатах. Генерал Фитин, довольный успехами Квасникова, представил его к государственной награде, однако злопамятный Берия вызвал Фитина в свой кабинет и в присутствии Квасникова отменил представление, заявив, что тот скорее заслуживает «подвала», а не фотографии на Доске почета. Так была выражена признательность человеку, положившему начало операции «Энормоз» и руководившему ею на решающей стадии.

Когда Квасников покинул Нью-Йорк, резидентом стал Анатолий Яцков. Американские власти знали его под фамилией Яковлев. В своей первой шифрованной телеграмме он направил в Центр отчет о деятельности Луиса и Лесли. Напомним читателям, что в оперативной переписке «Горгона» обозначала атомную бомбу, «Лагерь-2» — лабораторию Лос-Аламоса, «Карфаген» — проект «Манхэттен», «Тир» — Нью-Йорк, «Осьминог» — ФБР, «атлет» — агента, а «наша секция» — резидентуру НКВД в Нью-Йорке. Новый псевдоним Моряк был присвоен курьеру, прибывшему в Нью-Йорк на пароходе.

«Секретно

Москва. Центр.

Тов. Виктору

Луис вернулся с Западного фронта. Контакт с ним возобновлен после трехлетнего перерыва. Он по-прежнему предан нам и готов выполнять любые задания. Намеревается воспользоваться предоставленными ему, как участнику войны, льготами для поступления на учебу в Колумбийский университет. В настоящее время ему передан на связь только один Фрэнк.

Лесли по-прежнему не работает, что позволяет ей активно сотрудничать с нами. Материалы, которые она получила недавно от Млада, будут направлены в Центр через Моряка.

По данным Млада, набирает силу движение ученых против использования Горгоны. Некоторые из них увольняются из Лагеря-2, возвращаются к себе на родину. К всеобщему удивлению, Роберт Оппенгеймер тоже объявил, что уходит с поста руководителя Карфагена. Такие же мысли высказывает и Млад. В очередной заплыв мы попытаемся переубедить его в том, чтобы он остался в Карфагене.

В дополнение сообщаем: в Тире в связи с событиями в Лесовии усилилась активность Спрута. Данное обстоятельство нами учитывается в работе со стажерами.

Алексей».

Реакция Центра на это сообщение оказалась для Яцкова совершенно неожиданной:

«В связи с резким обострением оперативной обстановки в Монблане и Лесовии рекомендуется до особого распоряжения прекратить связь с наиболее ценными стажерами. Возможность восстановления связи допустима только с санкции Центра и при условии, если возникнет острая необходимость сообщить особо важные сведения.

Петров».

Возможно, это была перестраховка. Но она была в какой-то мере оправдана в связи с предательством И. Гузенко заботой о безопасности сотрудников резидентуры и тех агентов, которые уже оказали немало услуг советской разведке и могли еще сделать много полезного. С другой стороны, это нарушало отлаженный годами ритм и режим работы с источниками. К тому же некоторые из агентов могли расценить прекращение связи как проявление недоверия и уничтожить полученную уже интересующую разведку информацию из опасения хранить ее дома или на работе.

В личном письме, направленном вдогонку отбывшему из Нью-Йорка Квасникову, выдержанный и немного осторожный Яцков на сей раз, руководствуясь интересами дела, был категоричен и решительно не согласился с поступившим из Центра указанием, подписанным неизвестной ему фамилией Петров:

«…Это непродуманное и потому оперативно неграмотное указание может иметь самые негативные последствия для функционирования такого сложного и весьма чувствительного ко всяким волевым решениям организма, каким является институт стажеров. Я еще могу как-то понять, чтобы прервать связь с Фрэнком, Мортоном и другими, с которыми, как вам известно, мы и раньше встречались не так уж часто. Но как быть с такими источниками, как Арно, Лесли, Кинг? Они же, вы знаете, настолько втянулись в работу с нами, что уже не мыслят себя без нее! Почти каждую неделю они встречались с членами своей группы и доставляли нам ценнейшую информацию. И вдруг — так вот сразу — все оборвать?! Нет, я не согласен с таким решением! Расслабляться и терять бдительность, созданный годами настрой на конспиративные формы работы нашим стажерам никак нельзя!..»

Эти тревожные размышления заставили возвратившегося в Москву Квасникова пойти к начальнику разведки и высказать ему свои соображения по поводу прекращения связи с источниками.

Генерал Фитин уважал и ценил Квасникова как человека широкого оперативного мышления и потому принял его сразу.

— Ну что там у тебя, Романыч, накипело? — как-то по-домашнему обратился к нему Фитин. — По глазам вижу, ты чем-то озабочен…

— Да, Павел Михайлович, вы угадали. Я усомнился в целесообразности указания Центра, направленного в Нью-Йорк несколько недель назад.

— Что ты имеешь в виду?

— Прекращение связи с агентурой. Скажите, кто мог бы быть инициатором такого необдуманного указания?! И кто такой этот Петров?

Фитин, прижав указательный палец к губам, остановил его, затем взял карандаш и размашисто написал на листке бумаги: «Прошу быть поосторожнее в своих высказываниях. Тут, как и в Нью-Йорке, окружающие нас стены могут тоже иметь «уши».

Прочитав, Квасников взял у Фитина карандаш и на том же листке скорописью нацарапал: «Спасибо, я понял. Но все же кто?»

Фитин снова черкнул: «Это человек Л. П. Б. — Меркулов. Он и подготовил это указание по приказу Л. П.».

«Но почему не сведущие в разведке люди бесцеремонно вмешиваются в ее тонкие дела?»

Фитин: «По-моему, так было всегда».

Прочитав, Квасников вернул записи генералу, тот зажег спичку, сжег скомканный листок над пепельницей, затем осторожно собрал пепел и сбросил его в коробку, лежавшую на дне сейфа. И, подмигнув собеседнику, Фитин уже официальным тоном заметил вслух:

— Лишь крайние обстоятельства, Леонид Романович, заставили нас направить в загранточку такое указание. И продиктовано оно было стремлением сохранить закордонные источники для дальнейшей работы с нами.

— Но вы же прекрасно знаете, в разведывательном процессе не бывает и не должно быть никаких перерывов. Не могу себе представить, как можно прекращать работу таких связников, как Лесли и Раймонд. Я настоятельно прошу вас, Павел Михайлович, понять меня правильно: Лесли нельзя отстранять от работы с нами. Да и Луиса тоже, если он приступил к работе. Они же этим живут! Сказать, чтобы они прекратили работу с нашими помощниками, — это просто глупо! Мы так можем навсегда потерять их для разведки!

— Не надо нервничать, Леонид Романович. Мы постараемся сделать все необходимое для этой пары. Яцкову подготовьте телеграмму, чтоб он оказал им материальную и моральную поддержку. Я со своей стороны обещаю вам сделать все, чтобы «Волонтеры» не выключались из разведывательного процесса. Что касается указания, — Фитин развел руками и улыбнулся: мол, не взыщи, мы все ходим под Берия и Меркуловым! — то его надо выполнять… Вопросы есть?

Какие после этого могли быть вопросы!

На другой день Яцкову была направлена шифротелеграмма:

«Сов. Секретно

лично т. Алексею

Полученные от Млада, Чарльза материалы заслуживают высокой оценки.

Лесли в порядке исключения разрешено до конца года проводить самостоятельные заплывы.

Луиса постепенно готовьте к работе в нелегальных условиях. По-прежнему не снимается с вас вопрос об организации приемопередаточного пункта разведматериалов. Подумайте с Луисом о возможности использования в этих целях торговой лавки его отца, партнером которого он мог бы стать сам.

Работа с другими источниками должна вестись согласно предыдущей директиве.

Виктор».

Прочитав последнюю фразу телеграммы, Яцков пришел в недоумение, поскольку работу с другими источниками вести было невозможно. Тем не менее он по-прежнему сохранял спокойствие и, как всегда, действовал осторожно. Он понимал, что требование Центра ужесточить меры безопасности было обоснованным. Умонастроение «средних американцев» менялось. Люди, питавшие чувство симпатии к Советскому Союзу, рисковали подвергнуться общественному остракизму или лишиться работы, особенно если они были заняты в государственном секторе и оборонной промышленности.

Читатель может задать вопрос: почему же Коэны продолжали после войны сотрудничать с советскими спецслужбами? В конце концов, они сделали все от них зависящее, помогая СССР получать информацию решающего характера для его национальной безопасности. После сокрушительного разгрома нацистской Германии Россия продолжала оставаться великой державой и господствовать в своей сфере влияния. Что же побуждало Коэнов тайно работать на Советский Союз? Ответ на этот вопрос содержится в воспоминаниях Леонтины, написанных в 80-х годах:

«Доподлинно известно, что сразу же после окончания войны политика Америки в отношении России резко изменилась и стала враждебной. Причина такого поворота очевидна: пока шла война, американские монополии получали баснословные прибыли, но как только она закончилась, они поняли, какими бедами грозит для них урезание военных расходов. Это могло обернуться полным развалом экономики. Кроме того, вчерашние союзники пришли к поспешному выводу: они решили, что Советский Союз не в состоянии преодолеть трудности послевоенного восстановительного периода, поскольку он понес колоссальные материальные и человеческие потери. Но вопреки их ожиданиям Россия принялась энергично возрождать разрушенную войной экономику и уверенно идти по пути прогресса. Россия была державой-победительницей, и ее роль на международной арене постепенно возрастала. Все это, разумеется, не устраивало правящие круги Америки.

Чем яснее империалисты осознавали, что престиж Америки падает, тем больше они боялись возвышения СССР. Вот почему они настойчиво рассказывали всему миру байки о «советской угрозе» и способствовали распространению военного психоза…»

Мы оставляем эти слова без комментариев и приводим их только как пример послевоенного умонастроения Леонтины и как объяснение мотивов, побудивших ее продолжить сотрудничество с Советами.

«Я узнала об этом от Герберта, агента, с которым раньше поддерживала связь. Сведения, которые я получала от него, были настолько серьезными, настолько важными, что они буквально жгли мне руки. Но я не могла передать их Джонни: он отказывался встречаться со мной, хотя я настойчиво его об этом просила. У меня и у моего мужа сложилось впечатление, что отныне никто больше не нуждался в нас. Естественно, это нам не нравилось, поскольку мы связали нашу судьбу да и саму жизнь с советской разведкой. Помимо всего прочего, было слишком опасно хранить у себя дома свежую информацию, исходящую от человека, принадлежащего к американским спецслужбам. С течением времени эта информация теряла свою ценность, что нас очень удручало.

В конце концов я пренебрегла соображениями безопасности, так как мне необходимо было срочно увидеться со своим связным, и, изменив голос, позвонила Джонни в консульство из телефонной будки… Он тут же узнал мой голос и не стал ловчить, ходить вокруг да около. Он произнес обусловленную фразу, назначив мне встречу на углу 12-й улицы Бродвея. Однако не знаю уж по каким причинам, но он не пришел…»

Вот как о том же эпизоде рассказывает Яцков:

«Действительно, в тот момент я не имел возможности встретиться с Лесли. Проблема заключалась в том, что я заметил за собой слежку. Когда я шел по улице, машина, в которой сидели агенты ФБР, все время ехала рядом с тротуаром. Я отчетливо видел ее отражение в витринах многочисленных магазинов этого квартала. Потом я стал останавливаться перед витринами, там, где были припаркованы машины, что мешало моим преследователям наблюдать за мной. Как только они немного отстали от меня, я тут же скрылся в метро. Однако я уже потерял тогда слишком много времени и опоздал на назначенную явку. Так или иначе, но она состоялась на следующий день. Лесли передала мне очень ценные материалы, полученные от нескольких агентов: Герберта, Фрэнка и Мортона.

Помню, что я поблагодарил Лесли и Луиса и объяснил, почему мы не встречались так долго — это было вызвано заботой об их безопасности.

По этой же самой причине я посоветовал им выйти из Коммунистической партии Соединенных Штатов, хотя знал, что им будет трудно это сделать против своей воли, поскольку они оба были убежденными коммунистами. Я заверил их, что в глубине души они могут оставаться верны идеалам коммунизма и что, если их будут упрекать в связях с коммунистической партией, они всегда могут сослаться на «ошибки молодости».

В тот период мы ничего не могли поручить Лесли и Луису. Им просто вменялось в обязанность время от времени поддерживать контакты с членами их группы «Волонтеры». Я помню, что Лесли никак не могла понять, почему они не могут продолжать работать как раньше, только принимая более строгие меры предосторожности. Откровенно говоря, резидентура также не понимала, почему Центр приказал нам прервать отношения с самыми ценными источниками. Тем не менее с некоторыми из них мы продолжали общаться по собственной инициативе, прекрасно осознавая, какая опасность нам грозит. Мы считали, что таков был наш долг…»

Как и другие оперработники, Яцков начал вскоре ощущать на себе последствия послевоенной активизации американской контрразведки. Будучи резидентом по линии НТР и действуя под прикрытием официальной должности, он руководил работой Гарри Голда, супругов Коэн и другими, которые добывали ценную информацию в Лос-Аламосе, Хэнфорде, ЦРУ и на других секретных объектах.

Вскоре из Москвы пришла телеграмма, в которой сообщалось, что «Ромул начал больше доверять Артемиде». Это означало, что Сталин благосклонно отнесся к работе Первого управления МГБ СССР. В телеграмме также говорилось о том, что в Советском Союзе состоялся пуск первого в Европе атомного реактора и упоминались имена Млада и Чарльза. Лишь много лет спустя Яцков смог прочитать строки, где воздавалось должное и его добросовестной и верной работе в Америке:

«Совершенно секретно.

Лично.

Товарищу Абакумову В.С.

Материалы, с которыми меня сегодня ознакомил т. Василевский по вопросам:

а) американской работы по сверхбомбе;

б) некоторые особенности в работе атомных котлов в Хэнфорде, по-моему, правдоподобны и представляют большой интерес для наших отечественных работ.

Курчатов

31.12.46 г.».

Тогда же, в конце 1946 года, закончился срок командировки Яцкова в Нью-Йорк, и он смог вернуться в Москву. Потом его перевели на работу в Париж. Перед тем как поехать туда, Центр поручил ему подготовить характеристики на Луиса и Лесли и разработать план предстоящей встречи с ними во Франции.

Тогда Яцков и узнал, что Луис и Лесли тоже должны приехать в Париж.

Коэны «ушли на дно» на несколько месяцев. Они путешествовали по Америке, завязывали новые знакомства, которые могли пригодиться в их дальнейшей работе, однако не имели четкого задания. Они знали, что мир после войны изменился и, следовательно, их жизнь также должна измениться. Тем не менее они испытывали чувство ностальгии по разведывательной работе, подавленность и депрессию.

Наконец с ними был установлен контакт и они получили приглашение совершить весной путешествие в Париж. В те времена Париж был идеальным местом для тайных встреч. Французская коммунистическая партия являлась самой влиятельной компартией в Европе. В октябре 1946 года она завоевала 183 места в парламенте, собрав около 30 % голосов, и только то обстоятельство, что ее противники образовали коалицию, помешало ей получить большинство. В мае следующего года она потерпела поражение. Отказав правительству в доверии, компартия на этом проиграла, и ее представители, потеряв места в парламенте, вышли на улицу и начали устраивать манифестации и бурные митинги. Коммунисты стали всюду развешивать свои плакаты, проводить собрания, открывать книжные магазины.

Коэны были просто счастливы совершить путешествие за границу. Для них все оказалось в новинку: город, картинки повседневной жизни, новый иностранный язык. Словно пожилые супруги, переживающие второй медовый месяц, они впервые за десять лет сотрудничества с советской разведкой позволили себе расслабиться, почувствовать себя свободными людьми. Они хлопотали, болтали без умолку, предвкушая удовольствие от новых контактов со старыми товарищами. По этому случаю Лесли даже обновила свой гардероб.

Встреча была назначена на улице Опера-де-Пари. Лесли настолько обрадовалась, увидев Джонни и Сэма, что, вопреки всем правилам и формальностям, бросилась им навстречу с распростертыми объятиями. Сэм — Семен Семенов — не виделся с ними на протяжении шести лет. Теперь он работал в Париже, как и Джонни — Яцков. Как обычно, Луис проявил больше сдержанности, чем жена, однако и он был взволнован. Эта экспансивная встреча в центре Парижа настолько походила на свидание старых друзей, что ее даже нельзя было рассматривать как нарушение правил конспирации.

Покончив с объятиями, они пошли в кафе на Итальянском бульваре. Там можно было спокойно разговаривать, не боясь вызвать подозрений. Хозяин заведения симпатизировал коммунистам. Он принимал у себя политических друзей до глубокой ночи. Яцков свободно говорил с ним по-французски.

Между собой разведчики, как обычно, говорили на английском.

Луис сразу же захотел узнать, будут ли им поручены какие-то новые задания. Яцков посоветовал ему сохранять терпение и спросил их о положении в Америке. Луис рассказал, что в июне 1947 года в прессе на все лады обсуждались доктрина Трумэна и план Маршалла, поскольку именно эти программы предвосхищали новую антисоветскую направленность американской политики. Западная пресса все чаще и чаще употребляла термин «холодная война», а общество начинало бояться «красной угрозы». В заключение Яцков поинтересовался у Коэнов, что им известно о судьбе Млада, Стара и других агентов советской разведки.

— Конечно известно, — ответила Лесли. — Тот самый ученый из Лос-Аламоса, из-за которого я потеряла работу, недавно приезжал в Нью-Йорк. Я встречалась с ним. Он сказал мне, что после испытаний первой атомной бомбы и бомбардировок Хиросимы и Нагасаки его за левацкие политические убеждения лишили допуска к секретным работам в Лос-Аламосе. И потому он решил жениться. А теперь он вместе со своей женой Джоан ударился в политику. Они оба присоединились к сторонникам движения за мир, которые хотят добиться запрета на атомную бомбу. Я пыталась убедить его, что он не должен этим заниматься, что он, как одаренный ученый, должен остаться в ядерной физике. Что только тогда он принесет больше пользы и самой науке, и той стране, которой он дал обязательство помогать разрушать американскую монополию на атомную бомбу. Но где там? Он и слушать не хотел о том, что я говорила ему. Сказал, что вместо себя он готов дать Москве имена двух молодых физиков, которые будут информировать Советы лучше, чем он в последующее время. У них, мол, больше возможностей для этого — у них научная база пошире.

— А почему он думает, что мы можем доверять им так же, как ему? — поинтересовался Сэм.

— Потому что они уже дважды передавали ему ценные сведения по Хэнфорду. И впредь согласились делать это только через него — Млада. В Хэнфорде, сказал Млад, продолжаются вестись фундаментальные исследования на самой большой плутониевой промышленной установке.

— А где же он сам теперь работает? — подал голос Яцков.

— Вернулся в Чикагский университет. Но когда я тоже задала ему такой вопрос, то он ответил мне философски, сказал: «У каждого должно быть свое Ватерлоо».

— Что бы это могло означать? — продолжал Яцков.

— Я поняла это так, что Млад готов бороться до конца за свои идеалы. Даже если эти идеалы выдадут его как «красную ведьму», на которых идет сейчас усиленная охота по закону Маккарти. Или если разоблачат его как советского агента. А еще Млад рассказывал, что президент Трумэн спрашивал у отца американской атомной бомбы Оппенгеймера, когда русские смогут изготовить такую же. Оппи ответил, что он этого не знает. Тогда Трумэн сказал ему, что вот он-то знает: «Никогда!» Это свидетельствует о том, что в Америке ничего не знают о том, на каком этапе находятся работы по созданию такого же оружия в вашей стране.

История, рассказанная Лесли, вполне могла оказаться сплетней, которую услышал Млад в кругу ученых-атомщиков, но она убедила разведчиков, что о советских разработках противной стороне ничего не известно.

Семенов счел своим долгом добавить:

— Трумэн глубоко ошибается. У нас тоже скоро будет атомная бомба. Только необходимо отдавать себе отчет в том, что не мы первыми начали работу над ней. Она создается как ответ на оружие, которое нужно Трумэну, для того чтобы терроризировать весь мир, в том числе и своих бывших союзников в войне против Гитлера.

Лесли и Луис горячо поддержали его. Семенов предложил тост за тех, кто помогал России решать атомную проблему.

Затем они сменили тему беседы и заговорили о долгом перерыве в работе, который пришлось пережить Коэнам, впрочем, не только им одним. Для некоторых «Волонтеров» это обернулось настоящей трагедией. Рэй потерял работу в фирме, где он добывал информацию о технологиях радаров и сонаров. Фрэнк собрал 19 катушек с фотоматериалами об управляемых ракетах, однако время шло, а никто на связь с ним не выходил. Поэтому он предпочел уничтожить все, чем хранить дома такие компрометирующие пленки.

— А им все еще, — жаловалась Лесли, — продолжают предлагать набраться терпения!

Она громко возмущалась, и Луис попытался ее успокоить.

— У нас не было выбора, — как всегда невозмутимо, ответил Яцков. — Из Центра пришел приказ временно отстранить от работы вас и других «Волонтеров». Вы должны понять, что Москва заботилась о вашей безопасности. Однако сейчас, когда вы снова можете смело действовать, поговорим о вашем новом связном. Его зовут Клод.

Это был псевдоним Юрия Соколова — сотрудника резидентуры советской разведки в Нью-Йорке.

— Запомните это имя, — продолжал Яцков. — Он будет поддерживать с вами связь один раз в месяц. С Моррисом будет встречаться другой наш сотрудник. В нужное время мы сообщим вам о его приезде в Нью-Йорк. Если Центру потребуется срочно связаться с Моррисом, Клод сможет это сделать с вашей помощью.

Прежде чем Лесли смогла спросить его о перспективах дальнейшей работы с членами их агентурной группы «Волонтеры», Яцков принял самостоятельное решение о необходимости восстановления связи со всеми источниками разведывательной информации, хотя он знал, что Центр может отменить его решение, если придет к выводу о нецелесообразности такого указания. Яцков же считал, что пришло время подбодрить их, и потому сообщил Лесли, что теперь можно возобновить работу с агентами сразу после возвращения Коэнов в Нью-Йорк.

Тем временем Семенов все еще переваривал информацию относительно Млада. «В условиях «холодной войны», — думал он, — у ученого-идеалиста нет никаких шансов на успех. Было бы правильнее и гораздо эффективнее противодействовать политике Трумэна прежними агентурными методами». Своими мыслями Твен поделился с присутствовавшими товарищами, не преминув добавить, что разведка много потеряла бы, лишившись столь ценного источника.

— А почему мы его лишимся? — воскликнула Лесли.

— Я тоже не хотел бы этого, — ответил Твен. — И поскольку вы являетесь его главным связным, вам надо убедить его не вступать ни в какие прогрессивные организации, избегать общения с лицами, которые могут попасть в поле зрения ФБР. Он должен как можно скорее выйти из того движения, которое выступает за запрещение атомного оружия.

— Когда вы теперь увидитесь с ним? — поинтересовался Яцков.

— Не знаю, — ответила Лесли. — Условились встретиться в Нью-Йорке в ноябре или декабре. Он пришлет мне открытку с обусловленным текстом.

— Хорошо, — подвел итог Семенов. — А что он сказал вам о своей замене?

— Сказал, что у него есть надежные люди, что они тоже ученые-физики. Муж и жена, как и мы…

— Узнайте их фамилии, приметы и сообщите все Клоду, — сказал Семенов. — И как можно связаться с ними, от чьего имени?

— Разумеется, — согласился молчавший все это время Моррис.

В этот вечер они уже достаточно хорошо поработали и теперь могли насладиться обильным ужином, теплой летней погодой, обществом товарищей, хотя и разных, но объединенных одной идеей. Потом договорились встретиться на следующий день в том же кафе в это же время.

Москва одобрила решение Яцкова восстановить связь с агентурной группой «Волонтеры», однако выдвинула условие: «только без личного контакта». Это означало, что связь должна осуществляться безличным способом, то есть с помощью тайников, почтовых посланий, радиопередач.

При встрече на следующий день Яцков вытащил из портфеля планшет, какой-то сверток и бросил на стол. Потом все это развернул. Это была карта Нью-Йорка.

Лесли была на седьмом небе от счастья. Она хорошо знала эти места.

— Смотрите! Вот станция метро «Индепендент-Лайн», а вот «Даунтаун»!

— Недалеко отсюда, — сказал как всегда прагматичный Яцков, — находится Фордхем-роуд. Здесь для вас будет заложен тайник под номером один. Второй будет находиться на Квинс-Рузвельт-бульваре, между Девяностой и Девяносто первой улицами. И под номером три, — его карандаш медленно перемещался в район Бруклина, — на Джексон-авеню. Подробное описание тайников с привязкой к конкретному месту вы получите перед отъездом из Парижа.

Лесли начала делать записи, но Яцков остановил ее. Записывать что-либо запрещалось. Она должна была все запомнить и не везти в Нью-Йорк ничего, что могло бы поставить под угрозу ее безопасность.

— Но как же все это запомнить?

— Напрасно вы тревожитесь за свою память, — заметил Яцков. — Опыт работы с вами убедил меня в том, что она у вас отменная. Уверен, что вы легко все запомните. В последующие дни мы проведем несколько пробных операций на улицах Парижа по закладке и изъятию тайников, и вы тогда сами оцените все преимущества этого способа связи.

— Теперь я убеждаюсь, что мы действительно нужны разведке! — воскликнула Лесли.

— Неужели вы сомневались в этом? — улыбнулся Семенов.

— А сейчас, — продолжал Яцков, — давайте обсудим, над чем вам еще, кроме проработки вариантов связи с учеными из Хэнфорда, предстоит работать. То, о чем мы говорили вчера, — лишь часть вашего задания. Центр ставит перед вами еще одну задачу — по организации приемопередаточного пункта разведматериалов. Неплохо было бы, например, открыть фотоателье, чтобы можно было легендированно посещать его, а также это давало бы вам предлог для поездок за фотоматериалами в другие страны.

У Луиса заблестели глаза: он вспомнил, что у одного его знакомого в районе Даун-тауна была собственная фотостудия и что вполне можно было бы попробовать стать его компаньоном.

— Я полагаю, что это осуществимо, — заметил он.

— Но это еще не все, — продолжал Яцков. — Вам предстоит подобрать связника, располагающего собственным или служебным транспортом для поездок в Рочестер, Балтимор и Хартфорд. И последнее: уничтоженные Реем пленки с Гайд-миссайлами представляют для нас оперативный интерес. Надо бы ему попытаться еще раз отснять эти материалы.

— Но на объекте у него сейчас нет возможности фотографировать, — снова вступила в разговор Лесли. — А вот книгу с описанием всех этих сонаров, созданных в США, он обещал нам дать на сутки для перефотографирования.

— Но ответственность за качественное проведение этого мероприятия мы не можем взять на себя, — добавил Луис, — наша старая фототехника не позволяет этого делать так, как хотелось бы.

— Хорошо, я сообщу об этой проблеме в Центр. О принятом решении мы дадим вам знать через Клода. На будущее, в целях безопасности, давайте договоримся: все материалы, которые вы будете получать от членов своей группы, переснимайте на пленку у себя дома и передавайте их Клоду в непроявленном виде, чтобы в случае возникновения опасности можно было бы моментально их засветить. Фотоаппаратами и насадочными линзами к ним мы снабдим вас в самое ближайшее время.

— Что ж, это уже кое-что, это вдохновляет нас на хорошие дела и на долгие года, — философски заметил Луис супруге.

— Мы тоже очень заинтересованы в этом, — констатировал Яцков.

Клод приехал в Нью-Йорк в конце июля 1947 года. Едва он успел изучить план города, как из Центра пришла телеграмма, в которой ему предписывалось встретиться с Лесли 18 августа в пять часов вечера. Встреча была назначена на углу Метрополитен-авеню и Лефертс-бульвара, в квартале Кью-Гарденс-Квинс. Паролем служила фраза: «В каком отеле останавливался в Париже Джонни этим летом?», а ответом — «Джонни останавливался в отеле Рочестер». Под телеграммой стояла подпись «Арнольдов». Это был псевдоним Петра Федотова, заместителя председателя Комитета информации, подчинявшегося непосредственно заместителю министра иностранных дел Андрею Вышинскому.

Клоду предстояло многое сделать, а времени у него было в обрез. Ему надо было выяснить, как шли дела у Коэнов, нашли ли они работу, нуждались ли в деньгах. Связались ли они с «Волонтерами»? Сделано ли что-либо по организации приемопередаточного пункта? Затем он должен был поручить Лесли возобновить встречи с Фрэнком и начать сбор данных о системах наведения ракет. Предстояло также передать Лесли камеру для фотографирования документов в домашних условиях. Поскольку Клод не должен был лично встречаться с Луисом, то надо было передать для него письмо через Лесли.

В письме речь шла в основном о Младе: работает ли он по-прежнему в Чикаго? Намеревается ли продолжить сотрудничество с Советским Союзом? Прекратил ли он участвовать в движении за мир? Нуждается ли в материальной помощи? Буквально за пять минут Клод должен был разъяснить Лесли, что Центр крайне заинтересован в сохранении Млада для разведки и в том, чтобы тот продолжал контакты со своими собственными источниками из Хэнфорда.

Встреча прошла так, как и планировалась. Лесли сообщила, что ни она, ни ее муж нигде не работают, но уже восстановили связь с «Волонтерами», что она получила от Фрэнка пакет, содержащий массу новых данных о системах радионаведения ракет. Что касается Луиса, то он уже договорился со своим другом о совместном открытии фотостудии в районе Даун-тауна. Клод вручил Лесли камеру и 500 долларов. Похоже, все шло как нельзя лучше.

Однако при открытии фотостудии возникли проблемы. Центр, не мудрствуя лукаво, решил, что возглавлять это заведение должна Лесли, а не Луис, поскольку в отношении него у Центра имелись другие планы. Но компаньон Луиса по фотобизнесу наотрез отказался иметь деловые отношения с женщиной. На его уговоры было потрачено много времени и энергии, но проект был все-таки окончательно похоронен.

Тем не менее Луис добился успеха, о чем свидетельствовало следующее послание, которое было отправлено из Вашингтона в Москву:

«Москва. Центр.

Совершенно секретно.

Т. Арнольдову

Луис встретился с Младом, но убедить его отказаться от участия в прогрессивном движении и полностью посвятить себя науке не удалось. Была получена важная информация о двух новых источниках Млада, которые выразили желание передавать данные «Энормозу» при двух условиях. Во-первых, Млад должен быть их единственным связным, а во-вторых, сотрудники Артемиды не должны знать их имена.

Прошу принять во внимание, что в настоящее время Клод является единственным представителем Артемиды в Тире и он не имеет еще достаточного опыта работы за границей и потому нуждается в помощи, тем более что руководство столь многочисленной группой, каковой являются «Волонтеры», очень сложно.

Прошу вашей санкции на погашение транспортных расходов Млада и на выдачу ему вознаграждения за информацию, переданную по «Энормозу».

По нашей просьбе, Луис попросил Млада, чтобы он встретился с Клодом на Новый год.

Антонов.

2 августа 1948 года».

Шифротелеграмма была отправлена в плохой период для советского консульства в Нью-Йорке. В конце июня, когда закончился учебный год, двое учителей из числа персонала консульства отказались вернуться на родину. Оксана Касьенкина и Михаил Самарин выразили желание остаться в Америке и обратились за помощью в Фонд Толстого в Нью-Йорке. Самарин увез жену и двух детей в Вашингтон, где сенатор Карл Мундт добился для них политического убежища. Касьенкиной не понравилась жизнь на ферме, принадлежащей Фонду Толстого в окрестностях Нью-Йорка, и она вернулась в консульство. Там она была вынуждена дать пресс-конференцию, на которой заявила, что ее накачали наркотиками и похитили неизвестные лица, скорее всего русские эмигранты. Американские газеты выходили с огромными заголовками, кричащими об истории советских перебежчиков. Министр иностранных дел СССР Вячеслав Молотов выразил официальный протест против экстремистских действий зарубежных «белогвардейских организаций», действующих в Америке и «похищающих советских граждан среди бела дня». Он утверждал, что похитители действовали с согласия правительства Соединенных Штатов, и угрожал ответными мерами. Касьенкина, совсем отчаявшись, бросилась из окна четвертого этажа консульства и получила серьезные травмы. Ее увезли в больницу, где она вскоре поправилась и попросила политического убежища, которое ей тут же предоставили. Генеральный консул Ломакин был выслан из Нью-Йорка. Началась цепная реакция мщения и ответных мер. Закрывались советские и американские консульства и миссии. Советское консульство в Нью-Йорке было также временно закрыто.

Недоверие американцев к Советскому Союзу достигло апогея. Столь частые во время «холодной войны» контакты между американцами и русскими стали не просто редкими, но подозрительными. В таких условиях советский разведчик Клод не мог встречаться с Лесли и Луисом. Центр отправил в Нью-Йорк нелегала Марка, чтобы он возглавил агентурную группу «Волонтеры», которую курировал Клод, а в Вашингтон на должность руководителя резидентуры — Боба, полномочия которого распространялись тогда и на Нью-Йорк.

Боб — это Борух Крешин, выпускник, а затем декан факультета Московского института иностранных языков. Он начал работать в НКВД с 1939 года, с 1945 по 1947 год руководил резидентурой в Великобритании. Это был грузный человек с густой черной шевелюрой и мягким взглядом. Он никогда не разрешал рассказывать о себе в разного рода повествованиях о шпионах.

Марком был Вильям Фишер, известный главным образом по последнему из своих многочисленных псевдонимов Рудольф Абель, он же — Мартин Коллинз и Эмиль Голдфус. Это был худой человек среднего роста, с продолговатым лицом, с глазами навыкате, крючкообразным носом и маленьким выступающим подбородком, немного горбившийся и начавший уже седеть.

Марк и Твен дружили. Марк знал все о Лесли и Луисе и надеялся, что они помогут ему развернуть разведдеятельность в Америке. Прежде чем поехать в США, тщательно изучил их личные дела и попросил Яцкова прислать на них подробнейшие характеристики.

В Нью-Йорке Марк встретился в первую очередь с Клодом на пересечении 180-й улицы и Бронкс-Парк-авеню. В качестве опознавательного знака он держал в левой руке свернутый в рулон журнал «Хоумз энд гарденс». В середине рулона лежали небольшие пакеты, которые должен был использовать Луис для передачи разведматериалов через тайники. Там также находились инструкции о следующих встречах: первая должна была стать ознакомительной, а на второй предполагалось решать конкретные задачи. Клод должен был первым спросить у Марка, знает ли тот, где продается трубочный табак марки «Клан». Марку следовало ответить: «В вестибюле кинотеатра Элмвуд».

Будучи нелегальным резидентом в Нью-Йорке, Марк имел собственные каналы связи с Москвой. Его первая шифротелеграмма, посланная через месяц, состояла из двух строк:

«С успехом получил школьный аттестат. Готов к выполнению любого задания. Марк».

Это означало, что он познакомился с городом, чувствует себя как рыба в воде и готов приступить к работе. Ответ пришел на следующий день:

«Разрешаем приступить к работе с «Волонтерами».

Они должны почувствовать в вас оперативного начальника и политического воспитателя. Уверены, что вы с честью справитесь с поставленной задачей».

Марк встретился с Клодом и передал ему пакет. Несколько дней спустя Клод встретился с Лесли в «Блумигдейле», поставил ее в известность, что с ней будет работать новый сотрудник разведки по имени Марк, и вручил ей план подхода к месту встречи с ним и инструкции. Ей предписывалось в определенный день совершить прогулку по городу, начиная с кинотеатра Элмвуд на Квинс-бульваре, затем пересечь угол Лексингтон-авеню и 112-й улицы и идти до 3-й авеню. Отсюда ей предстояло через Кротон-парк доехать до зоопарка, расположенного в Бронксе. Маршрут был составлен таким образом не только для того, чтобы выявить возможную слежку, но и с тем чтобы Марк мог наблюдать за Лесли издалека и под разными ракурсами. Конечным пунктом была клетка с обезьянами, возле которой и ожидал ее Марк.

Лесли пришла с опозданием, вся запыхавшаяся и уставшая, постояла несколько минут возле клетки, переводя дыхание. Заметив, что притихшие гориллы и шимпанзе внимательно наблюдают за ней, Лесли устало произнесла:

— Не могли бы мы пойти куда-нибудь в другое место? Не люблю, когда кто-то смотрит на меня сверху.

Марк улыбнулся, затем ответил:

— Очень жаль, но у каждого свои привычки. Я очень люблю зоопарки. В них всегда много детей. Они шумят, и поэтому мы можем говорить, не переходя на шепот, боясь быть подслушанными. Здесь много и взрослых. А это значит, что мы не выделяемся из толпы. Но самое главное заключается в том, что здесь легко обнаружить за собой слежку. Если кто-нибудь смотрит на людей, а не на зверей, то с ним все ясно.

Лесли была вынуждена согласиться с этими здравыми аргументами.

Марк продолжал:

— Но для того чтобы убедиться, кто есть кто, я скажу вам пароль. Наша служба не прощает даже малейшего нарушения правил. Итак, я должен произнести: «Такая красивая, но сердитая женщина непременно должна ждать Джона».

Лесли ответила:

— Да, я его жду.

— Так вот, я его брат. Он сегодня не смог прийти и послал меня предупредить вас об этом.

— Чертов Джон! Опять он подложил мне свинью!

Пьеса была разыграна. Успокоившись, Лесли протянула Марку свою черную сумку с золотым узором.

— Но этого не было предусмотрено условиями нашей встречи, — пошутил он.

— К черту! — ответила она, не на шутку рассердившись. — Все это глупости.

Лесли вытащила из кармана носовой платок и вытерла пот, выступивший на лбу.

— Да, сегодня ужасно жарко, — согласился он, снимая соломенную шляпу. — Я все время тоже на бегу видел, как вы бежали до этой самой клетки по маршруту, который я для вас разработал.

Лесли наконец рассмеялась.

— Мне все равно, бежали вы или нет, — заметила она. — Просто я не так хорошо рассчитываю время, как вы.

— Ничего-ничего, зато вам эта «обезьянья встреча» надолго запомнится.

От Лесли не ускользнуло, что Марк владеет английским языком лучше, чем Сэм, Джонни и Клод. Он изъяснялся как настоящий американец. Да и соломенная шляпа, спортивная рубашка, помятые брюки и загорелые руки придавали ему вид американского фермера. Ничто не позволяло заподозрить, что он принадлежит к братству рыцарей плаща и кинжала. Тем не менее он был его типичным представителем, поскольку ничем не выделялся среди других.

От Сэма к Джонни, от Клода к Марку — таковы были этапы пути Лесли в ее разведывательной деятельности во благо Советского Союза.

Следующая встреча у них состоялась тоже в зоопарке, но уже у клеток с птицами. На этот раз Лесли и Луис пришли вместе. Марк должен был дать поручения и тому и другому. Под свист, писк и карканье птиц он попросил Луиса подобрать помещение для его проживания, желательно там, где живут художники и писатели. Он попросил также его помощи в изготовлении американских паспортов на имена Эмиля Голдфуса и Мартина Коллинза. Лесли же поручалось передать документы в Вашингтон и Центр через Клода.

— Но почему, позвольте знать, вы хотите окунуться в богемный образ жизни? — поинтересовался Луис.

— Потому что я выбрал для себя профессию фотографа-ретушера. Ну и… соответственно должен тянуться за окружающими, ничем не выделяться среди них и вести, как они, беспорядочную жизнь. Есть и еще одна причина, которая побудила меня окунуться в эту среду обитания. Она заключается в том, что художественной интеллигенции вообще присущи самые откровенные оценки людей, событий и общественно-политических явлений. Представители богемных профессий убеждены в том, что среди них не может быть шпионов, и потому они не так подозрительны. Да и вообще для любой интеллигенции полиция и спецслужбы были главными врагами, которым они всегда старались не давать каких-либо показаний. Где еще я могу так свободно и спокойно жить и действовать, как не в этой среде?!

Марк сделал паузу, внимательно посмотрел на Луиса, потом перевел взгляд на Лесли.

— Вы согласны с этим?

— Да, конечно, — подтвердил Луис. — Теперь что касается вашей первой просьбы: удобнее района Бруклина и нам и вам не найти.

— Меня это устраивает.

Марк остался доволен своими новыми помощниками. В отправленной им в Центр радиограмме говорилось:

«Мною установлен контакт с Лесли и Луисом. Оба произвели хорошее впечатление. Работать мне с ними будет легко.

Луис достаточно опытен. Образован и умен. По характеру спокоен, уравновешен, даже несколько холоден, каким и должен быть разведчик. Обладает очень важным качеством — держать все в секрете. Излюбленной темой его бесед являлись история и политика. Луис — типичный американский интеллигент.

Лесли тоже показала себя надежной сообщницей — хладнокровной, смелой и находчивой. Как и Луис, обладает многими положительными качествами. Она свободно ориентируется среди людей разного круга. Имеет удивительное свойство покорять их своей находчивостью и остроумием. К числу ее недостатков следует отнести стремление упрощать конспиративность в работе с нами. Последнее для нее характерно, потому что Лесли привыкла к обычной легальной работе.

В дальнейших контактах с ними особое внимание будет обращено на строгое соблюдение правил конспирации, а также на освоение ими фотодела и подготовку к проведению тайниковых операций.

Получаемые мною материалы буду направлять в Центр через Полинезию.

Марк.

26.12.48 г.».

В ответной радиограмме сообщалось:

«С оценкой «Волонтеров» и планом работы согласны. Просим ускорить восстановление связи с остальными источниками».

Чтобы выполнить это указание Центра, Марк решил опять прибегнуть к помощи Лесли, назначив ей встречу в том же зоопарке.

Летом 1949 года летающие лаборатории Соединенных Штатов уловили в атмосфере над Тихим океаном следы радиоактивных частиц. Анализ состава облаков и пепла, пробы которых были взяты на больших высотах над Средней Азией, подтвердил, что речь шла о продуктах ядерного взрыва. Обо всем этом немедленно доложили президенту Трумэну. В сентябре эта новость была сообщена всему американскому народу. Америка была в шоке. Газеты пестрели огромными заголовками: «Русские взорвали атомную бомбу», «Сталин обладает бомбой!», «Атомный шпионаж и атомный взрыв».

Внезапное появление советской атомной бомбы настолько поразило правительственные круги Америки и Великобритании, что президент Трумэн и премьер-министр Эттли созвали свои кабинеты на срочное заседание, чтобы обсудить военные последствия этого чрезвычайного события. Помимо всего прочего, американская администрация была потрясена тем, что их страна так внезапно утратила военное превосходство и потеряла монополию на атомное оружие, волновал ее и возможный всплеск агрессивности Советского Союза в Европе. Ведь теперь СССР чувствовал себя защищенным от атомного нападения. Запад потерял преимущество. Политики почувствовали, что национальная безопасность их стран оказалась под угрозой. Они хотели знать, как Советский Союз, разоренный и истощенный войной против Германии, смог за столь короткий срок создать собственную бомбу и почему американские и британские спецслужбы не предоставили своим правительствам никаких предварительных данных на сей счет.

А в это время в Москве довольный Сталин позвонил по аппарату «ВЧ» Лаврентию Берия и попросил представить ему список фамилий самых выдающихся участников советского атомного проекта. Он пребывал в благодушном настроении и хотел раздать Сталинские премии и другие награды. Берия сказал ему, что подобный список был им составлен заранее.

Сталин выдержал, как всегда, многозначительную паузу, а затем спросил:

— Почему же заранее?

— На всякий случай, товарищ Сталин. Если бы бомба не взорвалась, мы бы свели счеты с каждым из этого списка.

— Ты хочешь сказать, что либо грудь в крестах, либо голова в кустах? Я правильно понимаю?

— Совершенно верно, товарищ Сталин.

— Полагаю, что ты тоже занесен в этот список.

Берия насторожился, совершенно не понимая, что он под этим имеет в виду.

— Не уверен, что правильно понимаю вас.

— Но ведь ты же отвечаешь за конечный результат. Вспомни, что говорил Капица: «Большой недостаток товарища Берия заключается в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и знать партитуру. А в этом Берия не силен».

То, что Сталин упомянул имя прославленного Петра Капицы, привело Берия в крайнее изумление: ведь в октябре 1945 года этот ученый сам попросил, чтобы его отстранили от участия в атомной программе. Свою просьбу он мотивировал нежеланием присоединяться к «патриархам» и намерением посвятить себя «чистой науке». Хозяин никогда ничего не говорил просто так. Однако Берия услышал только «До свидания, Лаврентий», щелчок и длинные гудки. Разъяренный, он положил трубку.

Приблизительно в то же самое время Авраамий Завенягин вызвал полковника Квасникова к себе в кабинет для разговора с Игорем Васильевичем Курчатовым, который только что вернулся с места проведения испытаний атомной бомбы. Завенягин был заместителем председателя Совета Министров.

Об этой встрече рассказал мне сам Квасников.

Курчатов тепло поприветствовал Квасникова и, повернувшись к Завенягину, сказал:

— По правде говоря, Авраамий Павлович, мы должны поблагодарить нашу разведку. Хотя я и один имел доступ к добытым ею материалам, я все равно вправе официально заявить, что чекисты внесли неоценимый вклад в дело создания советской атомной бомбы. Я мог бы сказать, что доля их участия составляет шестьдесят процентов, а оставшиеся сорок принадлежат нам, ученым.

— Думаю, что вы, Игорь Васильевич, переоцениваете их заслуги, — заговорщически взглянув на Квасникова, заметил Завенягин. — Вы выражаете им чрезмерное доверие. Пятьдесят на пятьдесят, так было бы справедливее. И, что самое главное, в таком случае ваши коллеги не обидятся.

— Ладно, пусть будет фифти-фифти, — согласился Курчатов и, повернувшись к Квасникову, спросил: — А не обидятся ли тогда чекисты, Леонид Романович?

— Конечно нет! — воскликнул Квасников, польщенный тем, что Борода похвалил участников операции «Энормоз». — Мы всегда понимали, что бомбу создают ученые и специалисты, а не секретные службы.

Таким образом, Квасников воздал должное героическим усилиям советских физиков, работавших в невыносимых условиях военного времени, а затем подвел итоги:

— Мы никогда не вступали в соревнование с учеными. Мы просто делали свою работу. Как говорится, кесарю — кесарево, Богу — Богово.

Пока эти слова Христа звучали в одном из кремлевских кабинетов, Квасникову пришла в голову другая мысль:

— Кстати, Игорь Васильевич, могу ли я доложить своему начальству о вашей оценке нашей работы?

— Конечно, — ответил Курчатов. — Скажите, что, по моему мнению, работа, проделанная вашими сотрудниками, заслуживает высочайших похвал. Не забудьте также передать нашу благодарность тем иностранным ученым, которые рисковали карьерой, а порой даже жизнью, предоставляя нам данные, касающиеся атомной проблемы. Их информация, полученная опытным путем, помогла нам не только сократить сроки изготовления атомной бомбы, но и сэкономить миллионы рублей.

Курчатов предложил представить к государственным наградам всех разведчиков, участвовавших в проведении операции «Энормоз». Однако подобные решения принимал не он, а Берия. А Берия всегда подозрительно относился к Квасникову, в 1945 году он не удовлетворил ходатайство генерала Фитина о награждении Квасникова. Более того, в 1946 году он отправил Фитина на работу в Свердловск. Квасников знал, что в отсутствие своего покровителя он постоянно находится под прицелом Берия. Однако, работая бок о бок с ним над завершением атомного проекта, Леонид Романович сумел доказать свою значимость и необходимость в операции «Энормоз» и тем самым смягчить Берия. Благодаря похвалам Курчатова и поддержке Завенягина он все-таки получил в том же году орден Ленина.

Следующая встреча Марка и Лесли состоялась в зоопарке перед вольером с попугаями. Он не сразу узнал ее, поскольку она была одета в роскошную норковую шубу и стояла прямо напротив щебечущих птиц. Увидев изумление Марка, она небрежно поправила шубу и сказала, что купила ее на деньги, выданные им от имени Центра.

— Примите мои поздравления с удачной покупкой, но я боюсь, что Млад теперь может не узнать вас.

— А причем здесь он? Почему вы говорите мне о нем, Мильт1?

— Потому что Центр поручает вам передать ему пять тысяч долларов за его прежние заслуги. Так сказать, в виде поощрения за предоставленную информацию. Поскольку я не вхожу в число лиц, близко с ним знакомых, то вы встретитесь с ним одна, а я буду наблюдать за вами издалека. Когда можно было бы устроить эту встречу?

— Это должно произойти через две недели там, где он работает.

— То есть?

— В Чикаго. Мы уже знаем место встречи. Я должна звонить ему по телефону на работу, а ровно через неделю после моего звонка, в семь часов вечера, он будет ждать меня у выхода из университета.

— Прекрасно! Я куплю билеты до Чикаго для нас двоих. Встретимся на вокзале. Таким образом, у каждого из нас будет больше шансов выявить возможную слежку.

После этого Марк и Лесли сочли необходимым обсудить мельчайшие детали этой встречи. Попугаи наблюдали за ними, но, к счастью, не понимали слов. Когда разведчики-нелегалы расстались, люди, подошедшие к вольеру, услышали только свист, который, возможно, означал: «Ты хорошо позавтракал, Жако?»

Поездка Лесли в Чикаго завершилась удачно: она привезла ценные для разведки материалы по оружейному плутонию, которые поступили от Анты и Адена через Млада. Это была последняя встреча Млада с супружеской парой американских физиков. После этого они передавались на связь Марку, который получил через Млада и Лесли полезную для себя информацию. Марк был поставлен в известность об условиях и способах связи. Центр рекомендовал ему в один из выходных отправиться вместе с физиками на лыжную прогулку, позвонив им по телефону за два дня до встречи.

Незадолго до поездки Марка в Хэнфорд на связь с ним вышел кадровый сотрудник ЦРУ — агент Герберт. Из-за редких явок — а они проводились с ним раз в три-четыре месяца — цэрэушник считал, что русские ему не доверяют.

Для опытного нелегала Марка эти нюансы имели особое значение при решении вопроса, встречаться ему с Гербертом самому или нет. Прекрасно понимая, что в его положении даже малейшая ошибка может стать последней (что впоследствии и произошло), он по собственному каналу связи с Москвой сообщил в Центр о своих опасениях.

Ответ был получен во время очередного сеанса радиосвязи:

«Операцию по связи с Гербертом поручите провести Лесли. Полученную ею ранее информацию из Чикаго передайте Клоду через тайник в районе Уайт-Плейнса».

На другой день Марк связался с Лесли и сообщил ей о решении Центра. Она охотно согласилась его выполнить и через неделю успешно осуществила встречу с Гербертом. От него она получила копию законопроекта Трумэна о создании Совета национальной безопасности (СНБ) и об организации при нем Центрального разведывательного управления (ЦРУ).

В положении о ЦРУ, как сообщалось в шифровке в Центр, определялись такие задачи:

— консультировать СНБ по вопросам разведывательной деятельности всех правительственных учреждений;

— представлять СНБ свои соображения по улучшению деятельности разведывательных органов всех правительственных учреждений.

В компетенцию ЦРУ входили и такие функции, как:

— подрывная деятельность против правительства суверенных государств;

— поддержка диктаторских режимов;

— компрометация неугодных политических деятелей на основе фальсификации фактов;

— снабжение оружием и финансирование экстремистов;

— политические убийства.

Одновременно с этим в ведение ФБР из военной разведки передавалась охрана производства секретных вооружений — атомных бомб, реактивных самолетов, подводных лодок и т. п.

Основная цель законопроекта по реорганизации спецслужб США заключалась в усилении подрывной деятельности против СССР и проведении более активной «разработке» советских граждан, постоянно проживающих и временно находящихся в Америке…

Это было последнее задание Лесли, выполненное по поручению Фишера, он же Марк, он же Рудольф Абель.

С тех пор прошло сорок лет, однако Луис и Лесли сохранили самые теплые воспоминания о курировавшем их разведчике-нелегале.

«С Марком — Рудольфом Ивановичем Абелем работать было легко. После нескольких встреч с ним мы сразу почувствовали, как постепенно становимся оперативно грамотнее и опытнее.

«Разведка, — любил повторять Абель, — это высокое искусство… Это талант, творчество, вдохновение…» Именно таким — невероятно богатым духовно человеком, с высокой культурой, знанием шести иностранных языков и был наш милый Мильт — так звали мы его за глаза. Сознательно или бессознательно мы полностью доверялись ему и всегда искали в нем опору. Иначе и не могло быть. Нельзя было не любить этого человека — в высшей степени образованного, интеллигентного, с сильно развитым чувством чести и достоинства, добропорядочного и обязательного. Он никогда не скрывал своих высоких патриотических чувств и преданности России. Кстати, никто даже и не подозревал, что он выходец из России: англичане всегда принимали его за англичанина, немцы — за немца, американцы — за американца, а в Бруклине, где он писал картины маслом, занимался графикой и фотоделом, все его считали бруклинцем.

Абель был великолепно подготовлен как для разведывательной, так и для любой другой работы. К счастью, он обладал удивительной способностью находить себе занятие. Он имел специальность инженера-электрика, был хорошо знаком с химией и ядерной физикой. В Нью-Йорке Марк имел в качестве «прикрытия» фирму, которая процветала на приеме заявок на изобретения. Он неплохо рисовал, и хотя его картины не выставлялись в США, однажды его автопортрет с подписью «Эмиль Голдфус» висел в Национальной академии художеств. Другой портрет Марка с коротковолновым радиоприемником на заднем плане был написан его бруклинским приятелем Бергом Сильверманом. Самое интересное, что американский художник не имел ни малейшего представления о том, что его сосед был человеком энциклопедических знаний, мастерски владеющим кистью, фотоаппаратом, хорошо игравшим на фортепьяно, и в то же время легендарным разведчиком, отменным радистом и шифровальщиком.

И если бы Мильт не совершил невероятнейшую, на наш взгляд, единственную ошибку, позволившую его помощнику Вику узнать, где находится его изостудия, то все могло бы обернуться иначе. С другой стороны, Марка тоже можно понять: выполняя исключительно важную миссию и имея дело не с агентом-американцем, а с советским разведчиком, рекомендованным всезнающим Центром, Рудольф Иванович Абель не допускал и мысли о возможности предательства с его стороны. Он не мог даже предположить, что ему пришлют столь ненадежного, нечестного и морально распущенного человека, каковым оказался Вик — подполковник Хейханен. Известный американский юрист Джеймс Донован — адвокат Абеля — в своей книге «Незнакомцы на мосту» охарактеризовал Хейханена как самого ленивого, неудачливого и неэффективного шпиона, когда-либо направлявшегося для выполнения ответственнейшего задания за границу. Что ж, ошибки возможны в любом деле: не ошибается только тот, кто ничего не делает…»

В 1949 году произошли два события, удесятерившие страх, который внушали Америке Советский Союз и мировой коммунизм: успешное испытание атомной бомбы в Казахстане и установление коммунистической власти в Китае. 1950 год только усилил тревогу. Советский агент Алжер Хисс, привлеченный к суду, был обвинен в лжесвидетельстве. Сенатор Джозеф Маккарти заявил, что администрация Трумэна кишит коммунистами, что китайцы завоевывают Тибет, что Северная Корея нарушает границу с Южной Кореей. Америка находилась в состоянии войны с коммунизмом как на своей территории, так и за ее рубежами.

Но 1950 год стал также и годом разоблачения советских шпионов. Первым был отдан под суд в Лондоне и признан виновным в разглашении государственных секретов Клаус Фукс (агент Чарльз). Затем в Америке были арестованы и осуждены Гарри Голд (агент Раймонд), Дэвид Грингласс (агент Калибр), а также Этель и Джулиус Розенберг. Это обстоятельство побудило ФБР с ожесточением искать советских шпионов среди американских коммунистов, евреев-интеллектуалов; в то же самое время в Москве секретные службы все больше и больше проявляли беспокойство о судьбе «Волонтеров».

Тем временем продолжала поступать очень тревожная информация о том, что «Волонтеры», боясь арестов, сплачивались вокруг Луиса, что ставило под удар всю операцию. Если бы ФБР пошло по их следам и отследило бы цепочку целиком, то оно добралось бы и до Марка. Для того чтобы спасти агентурную сеть, Центр решил вновь законсервировать работу с «Волонтерами», а центральное ее звено — Луиса и Лесли, то есть Леонтину и Морриса Коэн, вывезти в какую-нибудь другую страну, о чем свидетельствует текст шифрованной телеграммы от 16 мая 1950 года за № 126 639, направленной из Москвы в Нью-Йорк:

«Совершенно секретно.

Лично Бобу.

В связи с возникшей ситуацией, в которую могут быть втянуты Луис и Лесли, необходимо принять все меры, чтобы сохранить их как источников информации. Просим через Клода:

— разъяснить им, что Центр обеспокоен начавшимися политическими репрессиями, преследованием инакомыслящих и лиц, связанных с компартией и интербригадой имени Авраама Линкольна. Убедите их, что подобное развитие событий чревато арестом, поэтому им предлагается выехать за пределы Везувия (куда именно, сообщим дополнительно — возможно, они сами предложат);

— обсудите с ними пути и способы официального или нелегального выезда из Тира, для чего, может быть, стоит предусмотреть возможность использования документов, по которым они выезжали в Полинезию;

— предупредите членов группы «Волонтеры», чтобы они не пользовались впредь адресами Луиса и Лесли и не посещали их квартиру;

— предостерегите Луиса и Лесли, чтобы они не вели никаких разговоров о своем предстоящем отъезде из Тира; квартплату им необходимо оплатить за три месяца вперед.

При встрече с ними просим Клода соблюдать предельную осторожность.

В целях обеспечения полной конспирации по выводу Луиса и Лесли из Тира в переписке именовать их впредь Другарями.

Романов.

16. V.1950 г.»

Через несколько дней после того, как эта телеграмма была отправлена, Лесли, возвращаясь с покупками из города, столкнулась с Клодом в прихожей своей квартиры. Он был в домашних тапочках и выглядел настолько необычно, что Лесли лишилась дара речи. Однако Клод, не произнеся ни слова, поднес палец к губам, призывая ее к молчанию. Затем он прошел в комнату и написал карандашом несколько слов на листе бумаги:

«Мы должны общаться письменно, на бумаге. Потом Лесли должна сжечь ее в моем присутствии».

Таким же графическим образом Клод объяснил, что боится, как бы в квартире не были установлены подслушивающие устройства. Следующая фраза заставила Лесли вскрикнуть:

— Черт возьми! Мы никуда не поедем!

Лесли прочитала, что она и ее муж должны покинуть Америку в конце месяца.

Клод вздохнул:

— Но почему же?

Лесли выхватила у него из рук бумагу и карандаш и написала, что в Нью-Йорке остаются престарелые родители Луиса и что он не может их бросить. Сам же Луис преподает в школе историю и не может оставить своих учеников до конца учебного года, то есть до июня. Что внезапное исчезновение Луиса обеспокоило бы руководство департамента образования, которое начнет его поиски, станет расспрашивать родителей и в конце концов этим займется ФБР. Короче говоря, Лесли категорически воспротивилась отъезду и спросила, кому пришло в голову подобное бредовое решение.

Клод. «Оно принято Центром и вызвано прежде всего заботой о вашей личной безопасности. У наших разведчиков существует золотое правило — если им что-то грозит, если есть реальная опасность, что их раскроют, то надо срочно уезжать».

Лесли. «Тогда позвольте спросить: почему лично вы не позаботились сейчас о нашей безопасности? Вы же могли привести к нашему дому «хвост».

Клод проявил огромную выдержку: «Прежде чем зайти сюда, я тщательно проверился. «Хвоста» за собой я не привел, в этом вы можете не сомневаться».

Лесли. «И все-таки сдается мне, что делаете это вы без ведома Москвы! Мы хотели бы знать, известно ли что-либо об этом Марку?»

Клод. «Да, ему дана команда не выходить на связь с вами».

Лесли. «Очень жаль. Так и не удалось мне вместе с ним встретиться с Младом. Мы согласны перебраться в любой другой штат, но не покидать Америку. Если мы уедем, то может оказаться, что сюда никогда уже не сможем вернуться! Это же несправедливо! Десять лучших лет мы отдали вашей разведке, все эти годы жили в напряжении, рисковали всем, а теперь вы хотите отправить нас неизвестно куда…»

Луис, взяв из рук Лесли карандаш и блокнот, вырвал из него исписанные листки и черканул: «Ваши коллеги, которые работали с нами раньше, не раз говорили, что разведчик, осознавая возложенную на него огромную ответственность за судьбу и жизнь доверившихся ему людей, накладывает на себя обет молчания. Так поверьте же нам: в случае провала мы не побоимся допросов и преследований, мы никого не выдадим, только оставьте нас здесь».

Клод. «Что касается вашей преданности, у нас в этом нет никаких сомнений. Но поверьте и вы нам: сейчас, когда психоз «красного шпионажа» в США достиг своего апогея, оставлять вас здесь никак нельзя. Я не исключаю, что не сегодня, так завтра люди из ФБР начнут охоту и на вас. Вы же знаете, как были сфабрикованы дела на Элджера Хисса, Уильяма Дюбуа и других двенадцати лидеров Компартии США. Сейчас арестованы Розенберги. Вы были с ними тоже связаны, и, не дай Бог, в силу каких-то непредвиденных обстоятельств подозрение падет и на вас, на ваши связи. Вольно или невольно вы нанесете невосполнимый вред и другим членам группы «Волонтеры».

Пока Клод писал, Лесли тем временем начала жечь исписанные листки бумаги, обжигая себе пальцы и громко чертыхаясь.

Клод, передав блокнот Луису, взял у нее листок и показал, как надо это делать: свернул его в трубку и поставил в блюдце «на попа», затем спичкой поджег сверху. Бумага горела сверху вниз совершенно бездымно, и только пепел медленно оседал на дно блюдца.

Луис в это время писал: «Как я понял, вы категорически настаиваете на нашем выезде из США?»

Клод. «Да, получается именно так».

Луис. «Это что — приказ?»

Клод. «Да, это приказ Центра».

Лесли, закрыв руками лицо и уронив на пол коробок со спичками, почти в отчаянии вдруг закричала:

— Нет! Нет! Не хочу! Никуда не хочу уезжать отсюда! У нас тут родные, они будут страдать. Да и мы по ним тоже…

Луис, с трудом сдерживая волнение, полушепотом произнес:

— Не надо эмоций, Лона. Прошу тебя, будь благоразумна. — Он улыбнулся ей и потом уже настойчиво потребовал: — Прошу тебя, не высказывайся так громко!

— Да, да, конечно, — зашептала она нервно. — Но как же теперь… У нас же здесь корни… Корни, которые всю жизнь держали и тебя, и меня…

Луис, пододвинув поближе к себе блокнот, написал: «Ну что поделаешь, Лона, будем вырывать эти корни. А родителям нашим сообщим так: по поручению партии мы выезжаем на два месяца в Канаду. Потом они распускают слух, будто бы мы навсегда уехали туда. Будем продолжать оказывать помощь Советскому Союзу в его великой цели. Россия задумала великое дело: создать единственное в мире государство справедливости, и поэтому надо нам помогать ей до конца жизни».

Клод, обрадованно закивав, написал: «А как вы намерены решить вопрос со школой?»

Луис. «Перед отъездом из Америки я направлю в отдел просвещения письмо с сообщением о том, что получил хорошую работу в одной из фирм по производству документальных фильмов в штате Монтана или Айдахо».

Клод снова утвердительно кивнул и, взяв из рук Луиса карандаш, черканул: «Скажите, под видом кого вы могли бы без подозрений уехать из США? Под видом туристов, бизнесменов или ученых?»

Луис. «Для меня было бы лучше, если бы это как-то увязывалось с историей или литературой».

Клод. «Хорошо, мы будем думать».

Луис. «У меня к вам вопрос: что вы предпримете, если нас вдруг арестуют?»

Клод. «Мы вызволим вас, Моррис, не беспокойтесь. В советской разведке есть святая заповедь: в какую бы беду ни попал разведчик или его помощник, сделать все возможное и невозможное, чтобы его выручить, вызволить из тюрьмы или плена. Наша разведка, Моррис, способна и может сделать многое. Будьте уверены в этом».

Луис. «В таком случае мы готовы последовать указанию вашего Центра».

Клод. «От вас теперь потребуется большое мужество».

Луис. «Мы будем готовить себя к этому».

Клод кивнул, а затем, сжигая исписанные листки бумаги, тихо проговорил:

— А сейчас извините, товарищи, я должен покинуть вас. О следующей встрече я извещу вас сам.

Как и предчувствовала Лесли, на улице началась гроза. Закрыв створки окна, она проводила Клода и, вернувшись в комнату, негромко спросила задумавшегося Луиса:

— Что же нас ждет теперь впереди?

Луис ответил не сразу. Словно прикидывая что-то в уме, он через несколько секунд как-то неопределенно сказал:

— Счастья не жди.

— Почему?

— Потому что для меня самыми счастливыми были годы жизни в Нью-Йорке, участие в митингах, демонстрациях. На одном из таких митингов я встретил тебя… Счастливыми для меня были и те минуты, когда мне удавалось привлекать «Волонтеров» к сотрудничеству с советской разведкой. Особенно мне дорог Персей. Мы очень многим обязаны ему. Кто знает, как развернулись бы события в мире, если бы советские ученые не без его помощи не создали бы вовремя ответное атомное оружие.

— Это все уже позади, Бобси. А все же интересно, что нас ждет впереди?

— Скорее всего, жалкая эмигрантская жизнь в Москве или в каком-нибудь неизвестном нам русском городе, где бы ФБР нас никогда не достало.

— Да, в этом радости мало, — отрешенно произнесла Лесли.

— Почему? — насторожился Луис.

— Да потому что там есть Дядюшка Джо, который тридцать лет воюет со своим народом.

— Ты имеешь в виду Сталина?

— Да, его…

Наступила неловкая тишина. По оконным стеклам застучал крупный звонкий дождь.

Подготовленная на другой день Клодом телеграмма под грифом «особой важности» срочно ушла в Центр:

«Сообщаем, что после длительной беседы и наших убедительных доводов Другари дали согласие покинуть Везувий. Они сами предложили легенду своего отъезда из Тира: родителям, а через них и окружению будет доведена информация о выезде на неопределенный срок в Канаду якобы по делам компартии.

Чтобы не вызывать подозрений по месту работы, а затем и у органов власти в связи с внезапным исчезновением из школы, Другарь намерен в письменном виде уведомить отдел просвещения о своей отставке, мотивируя это желанием перейти на предложенную в штате Айдахо более высокооплачиваемую работу.

Просим вашего согласия и сориентировать нас: в какую страну намечается вывод Другарей, условия их въезда в нее и наиболее целесообразное прикрытие.

Боб.

19. V.1950».

Для подготовки ответа на поставленные резидентурой вопросы Центру потребовалось больше недели:

«Нью-Йорк. Бобу.

Совершенно секретно.

Из Тира Другари должны выехать в Месопотамию, где будет подготовлена конспиративная квартира для их временного укрытия. Выездные документы уже изготовлены и в ближайшее время будут вам доставлены курьером.

По разработанной нами легенде, Другарь — торговец книгами, а его жена — домохозяйка.

Просьба поручить им на месте обзавестись необходимыми каталогами, коммерческим регистром и проспектами, которые могут подкрепить их легенду.

Перед отъездом необходимо проинструктировать их по следующим вопросам:

— договориться с родителями, чтобы они по истечении двух-трех месяцев забрали все их вещи, а от квартиры отказались;

— не обсуждать со своим окружением возможность выезда;

— отработать условия экстренной связи с Ильей на период их нахождения на нелегальном положении в Месопотамии.

Романов.

27 мая 1950 года».

Прикрытие, выбранное для Луиса, было удачным, поскольку он хорошо знал литературу и вполне мог сойти за книготорговца. Лесли же, будучи домашней хозяйкой, должна была в первую очередь вызывать доверие и симпатию. В следующем сообщении из Москвы им рекомендовалось не выезжать за пределы Месопотамии. Под этим кодовым названием скрывалась Мексика. Прежде чем покинуть Тир (Нью-Йорк) Луис должен будет написать доверенность на своего отца, Гарри Коэна, чтобы тот мог ежемесячно получать пособие, выплачиваемое армией Соединенных Штатов. Таким образом, его отсутствие не будет замечено.

Накануне отъезда Коэнов Клоду удалось встретиться с Лесли и передать ей мексиканские паспорта на имена Педро Альвареса Санчеса и Марии Терезы Санчес. Наступил последний день июня, а также школьных занятий. Закончив урок, Луис вытер доску и отнес всю документацию в кабинет директора. Затем он отправился к отцу проститься. Старик, любивший говорить афоризмами, дал сыну совет:

— Моррис, если когда-нибудь тебе станет очень плохо, ущипни себя. Это поможет тебе сдержать слезы.

Отец выразил надежду, что сумеет дожить до того дня, когда во всем мире будут уничтожены границы и Морриса перестанут преследовать в родной стране. Моррис сказал отцу, что не может оставить свой новый адрес, однако время от времени кто-нибудь обязательно будет приносить ему письма и забирать ответы на них. Простившись, он пересек город и приехал в порт, где на борту парохода, отправлявшегося в Веракрус, его уже ждала Леонтина. Пароход отдал швартовые, обогнул статую Свободы и вышел в открытое море.

Вот как вспоминала об этих днях Леонтина:

«Перед последней встречей с Клодом я встречалась с Младом, причем вопреки рекомендациям Центра. Он неожиданно приехал из Чикаго и передал мне тревожную информацию, будто бы генералы Пентагона вместе с учеными-атомщиками воткнули в карту СССР маленькие флажки, отметив крупные промышленные центры — будущие мишени ядерного нападения.

Я помню, что Млад непременно хотел, чтобы я выразила от его имени глубокую признательность советским ученым за использование данных, полученных в Лос-Аламосе, для создания собственной атомной бомбы в относительно короткие сроки. Выполняя инструкции Абеля, я сказала ему, что информация, переданная им, получила в России самую высокую оценку. Я также хотела отдать Младу в качестве вознаграждения пять тысяч долларов, которые изъяла из тайника. Он категорически отказался взять деньги, твердо заявив, что работал вовсе не из-за них, а ради предотвращения всемирной катастрофы, ради того, чтобы помешать бомбам упасть на Советский Союз.

Я попыталась объяснить ему, что нет ничего постыдного, если он возьмет деньги, поскольку русские имеют обыкновение вознаграждать тех, кто хорошо и честно помогает их стране.

Вдруг он спросил:

— Я могу распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению?

— Конечно, — ответила я, вновь обретая надежду.

— Тогда мы разделим их, — сказал он. — Я знаю, что вы рисковали точно так же, как и я, и поэтому не хочу брать больше половины.

— Но я уже получила свою долю, — отрезала я категорично.

В конце концов мы решили, что половина денег будет храниться на его имя в банке. В случае необходимости он сможет воспользоваться этой суммой.

В тот же день я передала Абелю сообщение, что встреча прошла успешно.

Когда мы приехали в Мексику, то нас поселили в неказистом доме, недалеко от границы. Мы видели солнечный свет только сквозь занавески и знали о происходящих в мире событиях лишь по рассказам хозяина дома. Он относился к нам несколько сдержанно. Особенно это почувствовалось, когда он сказал, что агенты ФБР приехали в Мексику на поиски каких-то учителей, исчезнувших из Нью-Йорка.

Эта новость ошеломила Морриса. До сих пор он был уверен, что в Мексике стал свободным человеком, избавленным от всех обязательств. Теперь его спокойствие было нарушено. Моррис впал в депрессию. Он жалел, что, не подумав, бросил свою страну и своих престарелых родителей. По правде говоря, до приезда в Мексику мы никогда не испытывали такого щемящего чувства одиночества. Порой мы думали, что не сможем вынести изоляции в этой квартире, превратившейся для нас в тюремную камеру. Нам казалось, что стены сжимаются и вот-вот нас раздавят.

Борясь с отчаянием, Моррис стал все чаще и чаще прикладываться к бутылке. Он пытался убедить себя и меня одними и теми же словами: «Я выпью всего лишь глоточек, и, возможно, эта камера, где мы сидим как пленники, не будет мне казаться такой тесной». Через какое-то время он снова открывал бутылку и говорил: «Еще одну рюмочку. Сейчас, когда никто меня не видит, количество выпитого мною не имеет никакого значения».

Я понимала его. Он пытался утопить свое горе в виски. За два последних месяца он поседел и как-то сразу постарел.

Это был действительно ужасный период. Недоброжелательство окружало нас не только в нашем жилище, но и во всей Мексике, где нас разыскивали. Только осознание того, что в Америке наше положение было бы ничуть не лучше, удерживало нас от нелепых действий, можно сказать, даже от самоубийства. Маккартисты вели самую настоящую «охоту на ведьм». Они неотступно преследовали тех, кто был связан с Коммунистической партией или симпатизировал Советскому Союзу.

В сложившейся ситуации, когда перепуганные люди были уверены в том, что скоро начнется атомная война между Соединенными Штатами и СССР, мы начали постепенно убеждаться в правильности нашего выбора покинуть Америку. Теперь оставалось ждать, когда мы сможем покинуть Мексику и вооружиться терпением».

Супруги Коэны покинули Мексику в октябре 1950 года на борту польского парохода «Баторий». Теперь они пользовались уже другими документами, предоставленными им советской резидентурой в Мехико, возглавляемой Алексеем Антиповым. Они были уже не Санчесами, а американцами Бенджамином и Эмилией Бриггс. Прибыв в Амстердам, они в тот же день отправились в Швейцарию, намереваясь поспеть на авиарейс Цюрих — Прага. Но один из сотрудников советского консульства посоветовал им ехать поездом, поскольку стояла нелетная погода. Поезд пересек Западную Германию, точнее, американскую оккупационную зону. Далее пассажиры должны были получить визу на въезд в Чехословакию от американских властей. Однако Коэны этого не знали. Они просто купили билеты и сели в поезд.

В четыре часа утра на американском контрольном посту, располагавшемся напротив чешского пограничного города Хеб, их попросили показать визы. Поскольку у Коэнов виз не было, то им предложили сойти с поезда и пройти в здание барачного типа, где стояли огромный письменный стол, кресло и два десятка стульев вдоль стены. Там им пришлось выдержать утомительное и опасное испытание. Дежурный немецкий офицер в звании обер-лейтенанта взял документы, внимательно сравнил фотографии с лицами, что-то записал в журнал, снова пристально посмотрел на Коэнов, вернул документы и только затем спросил, почему они не получили виз.

Моррис украдкой попросил Леонтину довериться ему и принялся громко возмущаться: «Зачем, крупному американскому бизнесмену, отправлявшемуся в Прагу для заключения важной сделки, какая-то виза? В конце концов, мы — американцы и находимся не где-нибудь, а в американской зоне. Вы-то, немцы, при чем тут? Какое вы имеете право задерживать нас в своей зоне?!» Это был хорошо рассчитанный ход. Пока германский чиновник решал, как ему поступить, Коэны забросали его брошюрами, рекомендациями и другими документами, грозя страшными карами в случае, если он посмеет их надолго задержать. Леонтина, верная себе, ходила взад-вперед, кутаясь в меха и поправляя драгоценности.

Немецкий офицер, испугавшись, но все же не до такой степени, чтобы пренебречь формальностями, предложил им провести воскресенье в местной гостинице (действие происходило уже на рассвете), а затем наряд пограничников отвезет их в консульство Соединенных Штатов, где они и получат въездные визы в Чехословакию. Коэнам не оставалось ничего другого, как продолжить игру, сотрясая воздух ужасными угрозами. Эстафету подхватила Леонтина. Скрепя сердце обер-лейтенант был вынужден позвонить американским властям — дежурному сержанту, судя по всему пытавшемуся прийти в себя после столь раннего пробуждения. Обер-лейтенат поведал ему, что возникли проблемы с богатой американской супружеской парой. Сержант пообещал скоро приехать.

Немного успокоившись, Коэны стали ждать.

Он действительно приехал через пятнадцать минут, изучил паспорта и убедился в отсутствии визы, дававшей право на въезд в социалистическую страну. Моррис вновь принялся рассказывать о своих коммерческих делах, не терпевших отлагательства, и об огромных финансовых потерях, которые повлечет за собой малейшая задержка в пути. Казалось, сержант разделял его чувства. И тут Моррис стал превозносить деловой характер американцев и ругать бюрократические глупости немцев. Этот прием подействовал безотказно. Сержант признал, что дело, конечно, не стоило того, чтобы вытаскивать его из постели, даже если формальности и следовало соблюсти. Он предложил Бриггсам отправиться в гостиницу, выпить чашечку кофе, а он тем временем попытается все уладить. Моррис, конечно, отдавал себе отчет в том, чем грозят им новые проволочки, однако другого решения проблемы не было видно. И он согласился.

Где-то в полдень появился сержант, который принес в номер паспорта с проставленными визами и принялся рассказывать о невероятных трудностях, которые он преодолел, о том, как пришлось убеждать немецкие власти с помощью бутылки джина. Моррис понял, что сержант принял их за богачей и не откажется от вознаграждения. Он вытащил из бумажника сто долларов. Этот жест вполне сочетался с его образом коммерсанта. Сержанта не пришлось долго уговаривать. Два часа спустя крупный американский бизнесмен Бенджамин Бриггс с супругой Эмилией сели в поезд, который через некоторое время пересек границу и направился в Прагу.

Приехав в столицу Чехословакии, Бриггсы были опять вынуждены самостоятельно решать проблемы, поскольку советские связные, естественно, ждали их не на вокзале, а в аэропорту. Поэтому Бриггсы продолжили играть свою роль американских коммерсантов. Они поселились в гостинице, потом терпеливо ждали два дня, пока наконец представители советской разведки их не вычислили. Был разгар Октябрьских праздников, иностранные туристы наводнили город, и поэтому Коэнов попросили подождать еще несколько дней. Лишь неделю спустя им вручили авиабилеты на самолет Прага — Москва.

Никто их не сопровождал, в аэропорту Внуково тоже никто не встретил. Скорее всего, это произошло из-за простых административных неурядиц. Предъявив имевшиеся у них документы, Бриггсы прошли таможню и вышли из здания аэропорта. Подъехала голубая «Победа». Водитель спросил их на безупречном английском языке, не желают ли они отправиться в посольство Соединенных Штатов. Они ответили отказом: только этого им не хватало — приехав в Москву, через посольство США попасть в руки ФБР. Увидев у входа в аэровокзал автобус «Интуриста», они спросили водителя, не мог бы он помочь им добраться до гостиницы «Националь». Водитель, желая оказать им услугу, предложил довезти их до американского посольства. Коэны не верили своим ушам: «Что за напасть?! Мы бежали из Америки, а нас все время так и хотят спровадить обратно. Прямо какой-то заколдованный круг. Разве для того, чтобы попасть в лапы ФБР, они проделали такой длинный путь до Москвы».

— Нет! Нет! — закричали они. — Сначала мы хотим посмотреть Москву.

— Хорошо, — согласился водитель, говоривший на многих языках. — Я отвезу вас в «Националь».

Так Моррис и Леонтина Коэн, прикрываясь поддельными документами, прибыли в тихую гавань, где они без особого труда вступили в контакт с представителями советской разведки. Конечно, добраться до Москвы можно было бы и более коротким путем — по прямой линии самолетом Нью-Йорк — Москва. Но разведывательная практика не признает математическую аксиому, согласно которой любая прямая есть самый короткий путь от одной точки до другой. Здесь действуют другие законы, более близкие к теории относительности. Не всегда и не для всех самый короткий путь надежен. Особенно если речь идет о разведчиках.