XXXIV

Скандинавская спасательная кампания 1944 года и освобождение голландских заключенных

Осенью 1943 года у меня состоялось несколько разговоров с шведским министром иностранных дел Гюнтером. Мы в самых общих чертах разработали план по освобождению норвежцев и датчан, оказавшихся в немецком заключении. Мои визиты к Гюнтеру совершались в глубочайшей тайне. Я указывал, что самое худшее из стоявших перед нами препятствий – невозможность рассчитывать на то, что немецкая полиция прекратит преследования, так как это может быть истолковано как признак слабости.

Снова в Стокгольм я вернулся в апреле 1944 года. Гюнтер всегда проявлял глубочайший интерес к судьбе скандинавских соседей Швеции и сделал ее целью своей политики; я сообщил ему про все проведенные мной приготовления к началу шведской спасательной кампании. Геббельс и Кальтенбруннер, а также Риббентроп были настроены против нее. С другой стороны, имелись признаки того, что Гиммлер готов уступить. Я сказал ему, что Гюнтер наделил меня соответствующими полномочиями, и у меня сложилось впечатление, что Гиммлер решил остановить кровопролитие, так как его и без того было слишком много.

Согласно первому этапу разработанного Гюнтером плана по освобождению скандинавов, следовало освободить норвежцев и датчан из немецких концлагерей. Далее при возможности надлежало отправить их в Швецию, которая брала на себя обязательство интернировать их до конца войны. Если это окажется невозможно организовать, Швеция была готова построить соответствующим образом устроенные лагеря, в которых узники содержались бы до конца войны под надзором шведской полиции. Швеция также дала бы гарантию, что они до этого момента не вернутся в Норвегию и Данию. Преимущество этого плана заключалось в том, что заключенных увезли бы из мест, где они подвергались опасности бомбардировки, а в Швеции им можно было обеспечить одежду и приличный уход; кроме того, их разум освободился бы от крайне тягостного чувства потери свободы.

Гюнтер сказал, что, хотя его личные симпатии лежат на стороне бойцов Сопротивления, он вполне понимает, что национал-социалистическая Германия постарается предотвратить, чтобы ее враги вернулись в ряды Сопротивления. Если ни одно из шведских предложений не окажется приемлемым для Гиммлера, следует по крайней мере добиться, чтобы скандинавские заключенные были перевезены в ту часть Германии, где они могли бы не опасаться бомбежек. После этого Швеция готова кормить их и примет меры к охране их здоровья. Лучше всего сделать это под эгидой Шведского Красного Креста. Летом 1944 года я вернулся в Германию, имея полномочия обсуждать эти вопросы с Гиммлером.

После длительных переговоров Гиммлер отверг первые два набора предложений, но сказал, что более расположен рассмотреть третье предложение и что в его рамках при необходимости, возможно, даже удастся уговорить Гитлера, представив вопрос с точки зрения интересов германских народов.

Я лично передал этот ответ Гюнтеру в сентябре 1994 года. Шведский министр иностранных дел в начале ноября того же года говорил со мной о возможности оказать помощь норвежским студентам и датским полисменам, а также большому количеству норвежских и датских детей и женщин, оказавшихся в немецких концлагерях. Гюнтер попросил меня четко дать понять Гиммлеру, что Швеция готова забрать этих людей и интернировать их до конца войны. Я сообщил Гюнтеру о своих связях с бароном Нагелем и об усилиях, которые предпринимал в пользу голландцев.

– Мы с готовностью возьмем на себя ответственность за всех, кого вы освободите, – ответил он.

28 ноября я улетел в Германию и два дня спустя встретился с Гиммлером в его штаб-квартире. Проводя сеанс лечения, я сообщил ему обо всех этих вопросах, но поначалу наткнулся на сопротивление. После длительных переговоров, продолжавшихся более семнадцати дней, мне удалось убедить Гиммлера в качестве первого шага освободить 50 норвежских студентов и столько же датских полисменов. Я получил заверения, что позже появится возможность освободить большое число норвежских и датских детей и женщин при условии, что мировая пресса не будет интерпретировать предыдущие освобождения как признак немецкой слабости. Общее число людей, подлежащих освобождению, следовало обсудить во время дальнейших переговоров.

В тот раз Гиммлер подчеркивал, что немецкие железные дороги не смогут предоставить вагоны для этих людей из-за отсутствия свободного подвижного состава. Я попросил самого Гиммлера найти транспорт для людей, которых освобождают в первую очередь, чтобы дать им возможность провести Рождество со своими семьями. Гиммлер обещал сделать указание Кальтенбруннеру на этот счет.

В свете сотрудничества с шведским министром иностранных дел по такому широкому кругу вопросов – он взял обязательство позаботиться обо всех тех, чьего освобождения мне удастся добиться – я предпринял особые усилия, чтобы заключить с Гиммлером как можно более обширные соглашения.

Я уже вступился за французов, интернированных в сентябре 1944 года в немецких лагерях, когда писал Гиммлеру следующее:

«27 сентября 1944 года

Дорогой господин рейхсфюрер!

Хотя наш самолет в пути подвергся нападению, я вчера благополучно приземлился в Берлине, а завтра улетаю обратно в Стокгольм. В то же время мне хотелось бы поблагодарить Вас за то, что Гут-Харцвальде признано экстерриториальной зоной. Надеюсь, что отныне мне нечего бояться со стороны Кальтенбруннера.

Сейчас же я хочу затронуть тему, которая задевает крайне чувствительные струны моей души. Хотя оккупация Франции Германией закончилась, в ваших концентрационных лагерях остаются тысячи французских мужчин и женщин, где с ними обращаются как с рабами, хотя их единственное преступление – патриотизм. Неужели Германия лишилась совести? Какой в этом смысл, какая логика? Я думаю, что люди, единственная цель которых – ловить рыбу в мутной воде, дали Вам дурной совет, господин рейхсфюрер. Я знаю, что Вы лишь исполняете приказы, отданные другими, и поэтому взываю к Вашему великодушию во имя человечества и истории: освободите всех французских, бельгийских и голландских заключенных.

Со своей стороны, отталкиваясь от своих переговоров с шведским правительством, я могу гарантировать, что абсолютно реально переправить всех освобожденных в Швецию и интернировать их там до конца войны. Кроме того, я убежден, что и Швейцария возьмет на себя ответственность за часть этих людей. Я обращаюсь не к рейхсфюреру СС, а к человеку Генриху Гиммлеру. Там, где есть воля, находится и возможность, а история не забудет Вашего гуманного поступка.

Я был очень обеспокоен нашими недавними разговорами о Финляндии. Полагаю, что Вы были крайне не правы, с таким ядом отзываясь о моих финских друзьях и финском правительстве. Они лишь выполняли свой долг, точно так же, как Вы выполняете свой. Финляндия исчерпала все резервы своих сил и была вынуждена заключить мир; продолжать войну она была не в состоянии. Кроме того, Финляндия страдала от немецкого нажима. Можно лишь восхищаться тем героизмом, с которым она в последние годы сражалась против намного превосходящих сил. Но три с половиной миллиона финнов не могли продолжать войну против двухсот миллионов русских. Как разумный человек, Вы должны это понять. По моему мнению, моя родная Финляндия поступила правильно. И я совершенно убежден, что она придет к пониманию с русскими.

В Германии живет и работает от двухсот до трехсот финнов. Я прошу Вас защитить их и позаботиться, чтобы с ними достойно обращались.

Я вернусь в Германию в ноябре, чтобы лечить Вас. Очень надеюсь, что Вы удовлетворите мою просьбу и освободите французов, бельгийцев и голландцев.

Преданный Вам,

Феликс Керстен».

Триберг (Шварцвальд)

8 декабря 1944 года

Последние несколько дней выдались очень бурными и напряженными. Гиммлер все время говорит, что у него возникли большие трудности с Гитлером и что Борман готов ударить ему в спину. Освобождать заключенных именно сейчас – измена по отношению к фюреру. Эти люди в концлагерях, за которых я – Керстен – постоянно заступаюсь, являются преступниками и врагами государства, и он не имеет с ними ничего общего. В последние годы он, к сожалению, по моей просьбе освободил из концентрационных лагерей слишком много людей, и больше я не должен его беспокоить по этим вопросам. Помимо того, в его распоряжении очень мало времени, а он должен сосредоточить все усилия на окончательной победе и применении новейших видов оружия, которые потрясут мир. Секретное оружие обеспечит победу национал-социалистической Германии.

Гиммлер велел мне вернуться к нему через час. В вагоне-ресторане я встретил Бергера, который кипел от ярости, потому что Гиммлер передал ему приказ Гитлера расстрелять английских и американских офицеров. Бергер сказал, что отказывается это делать при любых обстоятельствах, даже если придется самому расстаться с жизнью; он скорее сам застрелится, чем станет расстреливать пленных. Пусть Гитлер расстреливает их сам, если у него хватит смелости.

Гут-Харцвальде

8 декабря 1944 года

Немецкое наступление на западе развивается успешно. Гиммлер объяснил мне ситуацию:

– Все детали нашего наступления были проработаны лично фюрером. Остается лишь выдерживать такой темп наступления, и к 26 января мы выйдем к побережью Ла-Манша. После этого наши войска вытеснят русских из Европы. Мы сознательно ослабили Восточный фронт и бросили все доступные войска против запада. Не имеет значения, что русские продвинутся на лишние триста миль. Главное – то, что мы должны очистить от врага запад.

Я попросил Гиммлера во имя человечности освободить из концентрационных лагерей 5 тысяч голландцев – в первую очередь женщин и детей. Гиммлер сперва отказывался и воспользовался случаем, чтобы еще раз поведать мне свои представления о голландцах. Они – предатели германских идеалов и, в сущности, ничем не лучше евреев.

Я решительно возразил ему: голландцы в течение столетий были независимым народом мореплавателей; когда-то их флот был величайшим в мире. Вполне естественно, что они защищают свою свободу. Они обладают всеми качествами, которые восхваляются в учебных курсах СС, – решительностью, храбростью, нежеланием покоряться врагу и верностью своей родине.

Гиммлер ответил, что я полностью искажаю факты. Голландцы лишились права называться германским народом, раз они подняли оружие против немцев.

– Я рад, что здесь нет никого, кто бы записал ваши слова, – заявил я, – и донес до потомства такое странное представление о ваших германских идеях.

– Я не могу освободить для вас 5 тысяч голландцев, – ответил Гиммлер. – Как мне оправдать такой поступок перед фюрером? Да, действительно, тысячи голландцев храбро сражались на нашей стороне в ваффен-СС, и вовсе не все голландцы – предатели. Но те, кто находится в концлагерях, безусловно, предатели.

Германии придется кормить на 5 тысяч ртов меньше, – продолжал я, игнорируя эти отступления от темы, – если он освободит тех голландских заключенных, о которых я прошу. Неужели ему безразлично, что 500 лет спустя историки будут писать, как неблагородно Генрих Гиммлер обошелся с маленьким германским народом?

Я добился освобождения 1000 голландских женщин, а также норвежских и датских женщин и детей, студентов и полисменов и согласия Гиммлера на передачу в Швейцарию 800 француженок, 400 бельгийцев, 500 полячек и 2—3 тысяч евреев.

21 декабря 1944 года

Перед тем как возвращаться в Швецию, я зафиксировал наши договоренности в следующем письме:

«Дорогой господин рейхсфюрер!

Спасибо большое за Ваше письмо от 12 декабря 1944 года. Я благополучно добрался до Харцвальде. Обергруппенфюрер Бергер был так добр, что довез меня сюда на своей машине. Завтра утром я улетаю в Швецию и очень рад, что забираю с собой трех шведских господ – господина Видена, господина Хаггберга и господина Берглинда, которых Вы освободили по моей просьбе.

Это чрезвычайно запутанное дело наконец улажено, и я от всей души благодарю Вас за спасение моих шведских друзей от смерти. Но я всегда был уверен, что Вы поможете мне в этом, и не ошибся в Вас.

Кроме того, мне хочется поблагодарить Вас за Ваше внимание и напомнить о том соглашении, к которому мы пришли 8 декабря.

Прежде всего, Вы обещали освободить тысячу голландских женщин, интернированных в немецких концентрационных лагерях, если шведское правительство готово принять их и обеспечить для них транспорт.

Далее, Вы согласились освободить интернированных в Германии норвежских и датских женщин и детей, если Швеция заберет их. Транспорт для этих людей также должна обеспечить Швеция. Вы говорили мне, господин рейхсфюрер, что готовы с этой целью впустить в Германию шведские автобусы, но не более чем 150 штук. Швеция должна предоставить продовольствие, подвижной состав и персонал.

Одновременно Вы обещали мне освободить первых 50 норвежских студентов и столько же датских полицейских. Вчера я отправился к обергруппенфюреру Кальтенбруннеру, чтобы обсудить вопрос о перевозке этих освобожденных заключенных. По моей просьбе меня сопровождал Шелленберг, поскольку я не хотел в одиночку вести дела с Кальтенбруннером. Последний сказал мне, что уже получил Ваш приказ освободить вышеупомянутых норвежцев и датчан, и пообещал мне принять меры к тому, чтобы они смогли встретить Рождество со своими семьями. Я очень благодарен, господин рейхсфюрер, что Вы так быстро выполнили мою просьбу, и надеюсь, что теперь Вы согласитесь вернуть домой как свободных людей оставшихся норвежских студентов и датских полицейских. В конце концов, они ведь тоже германцы. Если для Вас это более предпочтительно, Швеция готова интернировать до конца войны и этих людей, с которыми так жестоко обошлась судьба. Особое удовольствие мне доставляет Ваше обещание относиться к этим людям более снисходительно. Надеюсь, когда снова приеду Вас лечить, Вы освободите всех голландцев, датчан и норвежцев. Я убежден, что Швеция заберет их всех и что история не забудет Вашего великодушия. Я отправлюсь к министру иностранных дел Гюнтеру и сообщу ему о нашем соглашении, как только прибуду в Швецию. Насколько мне известно, Гюнтер собирается уполномочить Рихерта, шведского посла в Берлине, вести переговоры с Вами или с теми, кого Вы назначите. Я прошу Вас, господин рейхсфюрер, всячески идти навстречу шведским представителям и заключить с ними такое же соглашение, которое Вы заключили со мной. Пожалуйста, не чините им никаких препятствий. Я был бы крайне признателен, если бы эти переговоры вел Шелленберг.

Наконец, мне бы хотелось почтительно напомнить Вам, господин рейхсфюрер, о наших переговорах по поводу евреев. Я просил Вас освободить из Терезиенштадта 20 тысяч евреев, чтобы они могли уехать в Швейцарию. К сожалению, Вы сказали, что не можете этого сделать, но готовы отпустить от 2 до 3 тысяч человек. Кроме того, Вы выразили готовность вести со мной дальнейшие переговоры на эту тему при условии, что мировая печать не воспримет такой поступок как признак немецкой слабости. По моему мнению, ситуация с продовольствием в Германии также выиграет от того, что столько людей уедет в нейтральные страны.

Завтра я полечу в Швецию с легкой душой, зная, что Вы безусловно будете соблюдать заключенные между нами соглашения.

С наилучшими пожеланиями, преданный Вам

Феликс Керстен».