Помимо истории Гиммлер чрезвычайно интересовался медицинским искусством. Это довольно характерно для нездоровых людей, которые не могут найти правильное лечение. Они полностью отдаются поиску средств, которые облегчили бы их страдания, входя в сферу, прежде им совершенно неизвестную, и обнаружив, что она вызывает широкий интерес и сочувственное отношение. В случае с Гиммлером было не совсем так, хотя и такие мотивы сыграли свою роль. Можно сказать, что интерес к медицине он унаследовал от своей семьи. Он любил вспоминать, что его прадед прославился травяными настойками и микстурами, которыми лечил соседей; его бабка также знала секреты трав. Гиммлер гордился этими предками и сожалел лишь о том, что они унесли свои знания в могилу, не передав их потомкам.

Собственное знакомство с больницами и врачами, выдающийся дар метких наблюдений и верный инстинкт убеждали Гиммлера в необходимости медицинской реформы. Педагогическая сторона характера, постоянно побуждавшая его поучать и реформировать, в данном случае выходила на первый план и очень рано превратила его в едкого критика врачей и их деятельности. Но его критические замечания дополнялись и позитивными предложениями. Неограниченным уважением Гиммлера пользовалась одна лишь хирургия.

Благодаря опыту сельскохозяйственной работы Гиммлер прекрасно осознавал проблему питания и ее значение. Он размышлял над ее гуманитарным аспектом, видел всю неосведомленность людей о правильном питании, понимал, как ничтожно планирование в этой области, и занялся этим вопросом, решение которого стало для него чрезвычайно важным. Кроме того, он задумывался о реформе терапии. Гиммлер решительно выступал против «инъекций» и «патентованных лекарств»; он стоял за возвращение к простым средствам, которые предлагает сама природа. Травы и их соки он считал неисчерпаемым богатством, называя их «божественными лекарствами», так как Бог положил их прямо у нас под дверью. То, что люди пренебрегали этими травами, которые росли на горных склонах его родной Баварии, было для него ясным свидетельством того, насколько далеко зашла деградация цивилизации.

Гиммлер был знаком с важнейшими средневековыми травниками. Он часто рассказывал мне о Хильдегарде из Бингена, об удачных примерах ее целительства путем купания в соломе и об Альберте Великом, выдающемся средневековом ботанике. В распоряжении самого Гиммлера находился важный травник XVI века, написанный Иеронимусом Боком; Гиммлер гордился, что Теофраст из Гогенхайма – знаменитый Парацельс – был уроженцем Южной Германии. Кнейппа он считал реинкарнацией Парацельса. «Разве не поразительно, – часто слышал я от него, – что в этой области работали две столь крупные личности, одна из которых (то есть Кнейпп) возродила труды второй, к тому времени уже забытые?»

Гиммлер был хорошо знаком с медицинской литературой. Естественно, он интересовался «профилактикой», как ее называют сегодня. Но он обладал и широкими общими знаниями, которые приобрел благодаря докладам своих служб, особенно службы безопасности, а позже министерства внутренних дел, – эти доклады он читал очень внимательно.

Когда я однажды спросил его, зачем он так глубоко вникает в эти вопросы, Гиммлер объяснил:

– Во всех интересующих меня областях жизни врачу принадлежит важная роль, и я должен позаботиться, чтобы он исполнял свое дело.

В другой раз он сказал:

– Врачам доверены многие стороны жизни, где особенно требуется руководство, которому с достаточной готовностью следуют. Врач не только возвращает людям здоровье; помимо того, он обязан учить их, как стать настоящими хозяевами своей жизни. Но за немногими исключениями врачи стараются лишь подлатать людей и вылечить их травмы. Почему? Потому что их учат лишь штопать людей, а не руководить ими. Поэтому мы сами должны этим заняться.

В этом отношении он также хотел сперва испробовать свои методы в рамках СС, а лишь затем заняться их широким применением.

Мои беседы с Гиммлером на медицинские темы были бесчисленными. Я приведу лишь некоторые, которые кажутся мне особенно важными и особенно характерными для него.

Фриденау, Берлин

15 августа 1940 года

Сегодня у Гиммлера был профессор Гебхард из Хохенлихена. Гиммлер ценит Гебхарда, которого знает со школьных дней, как за его человеческие качества, так и за хирургический талант. Во время моего лечебного сеанса Гиммлер все еще находился под глубоким впечатлением от этого визита; его живой интерес ко всем медицинским вопросам получил новый импульс.

– Работа хирурга очень важна, – начал он. – Это точная наука, и, если у него еще есть немного воображения, а не только стремление к деньгам, он обычно является вполне состоявшимся человеком. Такие люди, как Гебхард и Зауэрбрух, кое-чего стоят; перед ними надо снимать шляпу. Нельзя не похвалить и врачей, которые занимаются научной работой в лаборатории, нередко экспериментируя на себе и рискуя при этом жизнью. Они – настоящие герои в белых халатах. Когда-нибудь Великая Германия воздаст им величайшие почести. В этом отношении я полностью согласен с фюрером. Но в целом я придерживаюсь невысокого мнения о так называемой медицинской науке. Те, кто занимается ею, делают одну ошибку за другой и знают, как скрыть свои оплошности за видимостью наукообразия.

Я заметил, что человеку свойственно ошибаться и что представители других наук тоже небезгрешны; стоит вспомнить лишь кеплеровскую астрономию или коренные перемены в химии и физике за последние сто лет.

– Вполне, вполне может быть, – кивнул Гиммлер, – но нет никого надменнее врачей, чьи претензии на непогрешимость порой бывают просто невыносимыми. Это идет от университетских профессоров до последнего сельского врача в Нижней Померании. Бывали ли вы когда-нибудь в Веришофене, господин Керстен?

Когда я сказал, что бывал, Гиммлер продолжил:

– Значит, вы никогда прежде не видели столько знахарей в одном месте. И знаете почему? Просто потому, что это прибыльное занятие. Как они смеялись над Кнейппом, обращаясь с ним как с жалким шарлатаном и устроив на него такие гонения, что его имя перестало упоминаться в научных кругах, хотя он лечил всю Европу! Его лечение состояло лишь в применении воды и естественных средств, а не дорогих химических микстур и процедур. Однако вскоре все изменилось, едва люди увидели, сколько здесь крутится денег и как пациенты спешат отдаться в руки подобных врачей. Но прежде учение Кнейппа должно было получить научное обоснование – то есть быть пересказанным на секретном медицинском языке, который бы сильно затруднил понимание того, что Кнейпп говорил с великой простотой. И лишь после этого медицинские школы готовы были им воспользоваться.

Естественные методы лечения теперь исследуются во многих академиях, но какая же жалкая роль им отводится! Вы сами знаете, с каким презрением ортодоксальный врач смотрит на людей, которые лечат водой и травами, и как он презирает природных целителей. И все же каждый врач должен быть природным целителем и направить всю свою энергию на то, чтобы помогать людям простыми природными средствами.

– Значит, католическая церковь сделала хоть одно хорошее дело, поддерживая такого человека, как Кнейпп.

– Вы ошибаетесь, господин Керстен. Кнейпп, по сути, не был священником. Любой человек, так внимательно прислушивающийся к природе и известный столь благородными речами о целительной силе трав и воды, должен быть далек от того неестественного, воплощением которого является церковь. Естественно, церковь прибрала его к рукам, и вы через несколько десятков лет увидите, что его канонизируют. Но если люди едут в Веришофен и получают исцеление, то им помогают вода и травы, а не святой Себастьян, в честь которого получил свое имя Кнейпп. Все омовения колена и бедра, все частичные и полные омовения, которые предписывает отец Кнейпп, станут благочестивыми ритуалами. Вы смеетесь, господин Керстен, но может быть, вы доживете до того времени, когда сами увидите это своими глазами. Ведь для простых людей, которые живут по законам церкви, омовение колена, осуществляемое «святым» Кнейппом, будет более эффективным, чем лечение, принятое из рук простого Себастьяна Кнейппа. Церковь уже сделала первый шаг, сделав Кнейппа прелатом. Что и требовалось доказать.

Я спросил Гиммлера, почему же он не испробовал средства Кнейппа для излечения своих желудочных болей, если придерживается о нем такого высокого мнения.

– Я пробовал, – заверил меня Гиммлер, – но они мне не помогли. Я не выношу холодной воды. Я часто размышлял об этом. В системе Кнейппа что-то неправильно, раз он назначает одно и то же всем. Так всегда с пророками: каждый человек сам должен искать, что ему полезно. Больше пользы мне принесли чередующиеся теплые и холодные ванны, еще больше – одни теплые, а особенно помогли горячие. Но это противоречит догме, и значит, я согрешил против нашего святого. Однако в других отношениях я полностью следую его рекомендациям. Как вы знаете, я ем простую пищу, и мой обычный стакан красного вина также дозволен мне отцом Кнейппом, который оценил мою диету как вполне подходящую.

Лечебный сеанс и беседу пришлось прервать из-за появления Гейдриха. Гиммлер посылал его к Герингу, и он пришел за инструкциями. Очевидно, Гейдрих сказал Гиммлеру что-то приятное, потому что Гиммлер вернулся ко мне в отличном настроении.

– Я хотел у вас спросить – вы знаете Приссница?

– Только лишь по его статьям, господин Гиммлер.

– Приссниц был очень уважаемым человеком. В расовом отношении он куда более симпатичен мне, чем мой соотечественник-баварец Кнейпп, который выглядит как пивовар. Вы бы видели, какие у Приссница прекрасные крестьянские черты лица! Я читал книгу о Присснице, как и сочинение Кнейппа, хотя оно почти никому не известно. Исключительно оригинальные мысли! Особенно поразило меня то, как Приссниц пришел к своему водолечению. Еще будучи мальчишкой-пастухом, он заметил, как косуля, подстреленная охотником, лечила раненую ногу, каждый день приходя к источнику и окуная ногу в холодную воду. Приссниц своими глазами видел, как от недели к неделе нога исцелялась и через какое-то время животное полностью выздоровело. Приссниц стал подражать этому методу. Это самое настоящее природное лечение. Я с большой радостью узнал, что место, где этот человек провел свои первые исцеления в самых примитивных условиях и где теперь находится санаторий, Приссницна-Грефенберге под Фрейвальдау, снова вошло в состав Германского рейха. О Присснице мало кто знает, поскольку у него не было такой рекламы, которую способна дать католическая церковь. Она видит в нем конкурента – для католической церкви есть лишь один святой, исцеляющий водой, то есть Кнейпп. Протестанта же она терпеть не может и молчит о нем; некоторые даже заявляют, причем совершенно всерьез, и я сам слышал это неоднократно, будто бы Приссниц позаимствовал все свои методы у Кнейппа, хотя он жил раньше Кнейппа.

С тем он и ушел, все еще улыбаясь и сказав напоследок:

– Прочтите эту книгу о Присснице. Напомните мне, чтобы я дал ее вам. Мне интересно узнать ваше мнение о ней, а несколько холодных омовений не принесут вашему жирку никакого вреда.

Еще я говорил на эту тему с Брандтом и спросил его, правда ли Гиммлер внимательно читал эти книги.

– Конечно, – подтвердил Брандт, – он нередко сам воображает себя Кнейппом и дает людям советы. Например, он заявил, что единственное возможное средство против моей головной боли – холодные мокрые носки. Я один раз испробовал, чтобы не пришлось ему лгать. Ужасное, крайне неприятное средство, но оно действительно мне помогло. Но несмотря на это, я предпочитаю таблетки от головной боли; это проще и тоже помогает.

– Теперь, мой дорогой Брандт, – сказал я, – вы в моей власти, потому что я все расскажу Гиммлеру.

– Не делайте этого, иначе мне каждый день придется подписываться под свидетельством, что я пользовался холодными припарками. Сам он их не выносит и очень об этом жалеет. Если бы не это, то все СС испытывали бы на себе методы Кнейппа и Приссница, а успешное лечение в Веришофене стало бы первым шагом на пути к повышению. Вы смеетесь, но Гейдрих уже предпринял кое-что в своем департаменте – он начал кампанию против толстяков. Им запрещено служить в СС. Вам повезло, что вы не в СС, господин Керстен, иначе вам пришлось бы несладко. Под надзором берлинского врача тщательно выясняются возможности каждого человека, затем ему предписывается, что он может, а чего не может есть, далее его взвешивают и подвергают новым тестам. Во главе всего этого стоит Гейдрих, а Гиммлер благожелательно следит за его действиями. Безусловно, это стало бы всеобщей практикой в СС, если бы не вмешалась война и не началось рационирование продовольствия. Недавно я в шутку спросил диетолога, как он относится к карточной системе. Он очень серьезно ответил, что благодаря ей завершено дело его жизни: военные рационы своим содержанием полностью соответствуют диете, подходящей и необходимой для здорового человека. Видите, даже от войны иногда бывает польза.

Фриденау, Берлин

20 августа 1940 года

– Как вы думаете, господин Керстен, – спросил Гиммлер вместо приветствия, – действительно ли натуральный мед лучше искусственного? Вы и любой разумный человек, естественно, отдадите предпочтение натуральному меду. Но послушайте-ка: поскольку точный химический состав меда известен, то его можно производить синтетически, так подобрав его компоненты, что он станет гораздо лучше того меда, который делают глупые пчелы. Вам достаточно лишь сходить на такие-то и такие-то фабрики, которые осуществили подобное чудо. Это подтверждает дипломированный химик-пищевик Мюллер, а главные врачи некоторых больниц описывают хорошие результаты, которые они получают при помощи искусственного меда. Теперь осталось лишь, чтобы печать разнесла эту новость, и публика, утратившая свои инстинкты, почувствует, что употребление искусственного меда вместо натурального оказывает особенно благотворное влияние на ее здоровье. К тому же искусственный мед дешевле. Видите, как делаются деньги, – и даже мои врачи СС, которых я считал чуть более здравомыслящими, тоже попались на эту удочку. Один из них всерьез предложил мне, чтобы я на основе этих открытий заказал большую партию искусственного меда для ваффен-СС. Искусственное везде. Продовольствие повсеместно фальсифицируется, в него добавляются ингредиенты, которые якобы удлиняют срок его годности, или улучшают его внешний вид, или обогащают его, или делают что-нибудь другое, что только придет в голову рекламщикам из пищевой промышленности.

– Причина этого в том, – вставил я, – что пирога, который приходится делить, не хватает на всех, вот люди и пытаются его увеличить.

– Может быть, это верно для военного времени, но только не для мирного. Корень зла в том, что мы стали рабами пищевой промышленности, которая благодаря крупным капиталам и рекламе может предписывать нам, что мы можем есть, а чего не можем. Люди в городах, которые зимой живут в основном на консервах, уже находятся в полной зависимости от нее, а теперь она захватывает деревню посредством очищенной муки, рафинированного сахара и белого хлеба. Война прервала этот процесс; после войны мы должны принять крайне энергичные меры, чтобы предотвратить принесение нашего народа в жертву интересам пищевой промышленности.

– Но как вы этого добьетесь? Нельзя же предписывать людям, что им есть и пить, так же как нельзя запретить им употреблять в пищу белый хлеб, специальную муку и консервы. Это никому не понравится.

– Нет нужды действовать так прямолинейно. Во-первых, многого можно достигнуть благодаря умелой работе правительства. Например, достаточно лишь объявить, что хлеб должен содержать фиксированный процент непросеянной муки. Это уже имеет ключевое значение для питания немецкого народа, особенно для растущих детей. Мы даем им хлеб, который не лишен самых ценных компонентов как результат процесса очистки при помоле.

– А что, если люди предпочитают белый хлеб, как в Англии и Франции?

– Тогда мы должны влиять на них пропагандой, демонстрируя вред очищенных продуктов. Примеров более чем достаточно. Неправильная диета всегда играет решающую роль во всех бедах цивилизации, начиная от выпадения зубов и кончая хроническими запорами и болезнями пищеварения, а также затруднениями при усвоении пищи, плохими нервами и расстройствами кровообращения.

Я спросил Гиммлера, откуда он так хорошо все это знает, и он ответил, что знакомство с правильным питанием – неотъемлемая часть крестьянской работы. Если в стойле все нормально, но скот все равно нездоров, то крестьянин должен понимать, что с фуражом что-то не в порядке. Он обращает на это внимание, потому что от этого напрямую зависят его доходы; но что касается людей, они идут избитыми путями, безразлично относясь к лучшим достижениям современной диетологии, образцами которых служат работы Бирхера-Беннера, Рагнара Берга и Хиндеде. Гиммлер, в частности, чрезвычайно внимательно изучил многочисленные труды Бирхера-Беннера и Рагнара Берга и многое почерпнул из них. Эти ученые подтверждают те истины, до которых он сам дошел посредством интуиции. Кое-что, особенно у Бирхера-Беннера, преувеличено, но его основные выводы, безусловно, верны, и с ними следует согласиться, даже если вы не вегетарианец и не приверженец сырой пищи. После войны он позаботится о широком распространении таких знаний. В первую очередь следует обратиться к домохозяйкам и матерям. На их плечах лежит колоссальная ответственность, и нужно лишь продемонстрировать им и ее, и все ее последствия. Гиммлер был уверен, что таким образом можно достичь поразительных успехов. Безрассудство и невежество всегда наносили величайший вред общественному здоровью. Он собирался снимать фильмы о правильном и неправильном питании, чтобы наглядно показать его результаты, и вообще был серьезно настроен выиграть эту битву: «В рядах ваффен-СС я проведу эксперименты с различными видами диеты и проверю, как они отразятся на способностях моих людей. О результатах будут сняты фильмы, которые мы покажем широкой публике».

– А как отнесутся ваши врачи к таким начинаниям? – спросил я Гиммлера, поскольку знал, что те скептически относятся к его реформаторскому пылу.

– В этом-то и состоит трудность, – ответил Гиммлер с полной откровенностью. – Они воспитаны старой школой и до сих пор находятся под ее влиянием; они более или менее настроены против моих идей и в глубине души сопротивляются им. Я не сержусь на них за это, но требую, чтобы они занялись этим вопросом и серьезно исследовали его, не пытаясь избегать его лишь потому, что их этому не учили в университетах. Они должны быть терпеливыми, как и я, и идти вперед шаг за шагом. Я начну работу с растущим поколением врачей. Разве это не безумие, что большинство врачей страны не имеют ни малейшего представления о диете? Для них белок – это просто белок, жир – просто жир; они учитывают лишь калории и не знают, что растительные белки воздействуют на человека совершенно по-иному, чем на животных. Вдобавок они игнорируют тот факт, что лихорадка прекрасно излечивается фруктами и что в тяжелых случаях ревматизма и подагры голодание может творить чудеса.

Они же позволяют пациентам придерживаться старых жизненных привычек, вместо того чтобы первым делом спросить: «Как вы питаетесь?» – и отталкиваться от этого. «Нашим лекарством должна быть диета, и наша диета должна быть лекарством», – сказал великий врач древности. Вам известно это изречение. Сегодня наше лекарство – уколы, наша диета – консервы, и большинство врачей принимают этот факт, не задумываясь над ним. Я начну с того, что дам соответствующие указания моим ваффен-СС и не назначу ни одного врача, не имеющего базовых знаний по этой теме, полученных на специальных лекциях, какими бы обширными ни были его общие медицинские познания. Эта задача слишком важна. – Не ожидая ответа, Гиммлер продолжал: – С этой точки зрения далее следует заняться больницами. Просто скандально, что, хотя при больнице может быть специальная диетическая кухня, общее питание больных никогда не организуется по принципу «наша диета должна быть лекарством». Больных ревматизмом спокойно кормят свининой и квашеной капустой; сердечники получают ливерную колбасу с хлебом и маслом, соленые огурцы и черный чай. При нервных расстройствах диета из сырых овощей и фруктов нередко творит чудеса, но такие больные питаются точно так же, как в принципе здоровые люди, лежащие в гипсе со сломанной ногой. В больницах принята единственная система питания, основанная на соображениях финансовой экономии. С этими несчастными пациентами так ужасно обходятся; если у них не работают кишки, им дают слабительное, которое окончательно подрывает их здоровье; с другими поступают аналогично. Сколько людей могли бы спасти больницы, если бы они действительно превратились в центры здоровья! Я знаю, о чем говорю, я бывал в больницах. Но там и сегодня все по-прежнему. Вот с чего мы начнем – со строительства образцовых больниц, значение которых будет заключаться не в их оборудовании, а в высоких стандартах диеты.

– Но вам не обойтись без оборудования в современных больницах, – возразил я.

– Естественно, там будет кое-какое оборудование, но вы действительно верите, что со всем этим оборудованием мы лечим больных лучше, чем врачи прошлого – Парацельс и Гиппократ, Кнейпп и Приссниц? Я знаю лишь то, что число больных растет, что претензии больниц лишь увеличиваются, что специалисты плодятся как мухи, а результаты становятся все хуже. Что-то в этой системе неправильно. Мы должны все обдумать и вернуться к природному лечению, которое основано на правильной диете.

3 февраля 1941 года

Несколько дней Гиммлер страдал от головных болей и недостаточности мозгового кровообращения; у него ухудшилось зрение, и он прервал работу. Я смог облегчить его страдания. Перед началом сегодняшнего лечебного сеанса он достал из своего сейфа коробку и вручил ее мне:

– Посмотрите, это все лекарства от головной боли, которыми я пользовался до вас. Я принимал их, но головные боли только усиливались, и мне предписывали все большие и большие дозы. Когда лекарства перестали оказывать действие, врачи лишь качали головой и заявляли, что больше ничего не могут сделать. Никому не приходило в голову взять меня в свои руки и лечить мануальной терапией, как делаете вы, господин Керстен. А вот еще один склад лекарств от головной боли.

Гиммлер показал мне вторую коробку, больше первой, в которой находилось около тридцати различных препаратов, образцы которых он получал из медицинских центров ваффен-СС.

– Смотрите, как полезна головная боль для химика-фармацевта. Та же самая ситуация – с лекарствами от болезней желудка, ревматизма и подагры. Можно было бы посмеяться, если бы вопрос не стоял так серьезно. Нашу диету диктует пищевая промышленность, а лекарства предписываются нам производителями фармацевтики. Доктор вынужден служить продавцом у этих промышленников, химик – их клерком. В былые времена делом чести фармацевта было готовить лекарство для каждого пациента по индивидуальному рецепту врача. Это была действительно важная социальная задача. Но сегодня лишь немногие врачи выписывают индивидуальные рецепты. Эта сфера отдана на откуп химикам; их ответ – промышленное производство лекарств.

Можно ли винить заваленного делами терапевта за то, что он идет по самому легкому пути вместо того, чтобы выписывать отдельные рецепты? Осмотр пациента превратился в фарс. В скольких случаях он совершается как положено? У врача на все пять минут: три, чтобы заполнить бланки, две – чтобы выслушать пациента и назначить лекарство. В большинстве случаев врачу даже не нужно видеть пациента. Ему достаточно сидеть у телефона в ожидании звонка, выписывать рецепты и отправлять их фармацевту, у которого пациент может сам забрать лекарство. По крайней мере, так можно сэкономить много времени, которое иначе будет потрачено на бессмысленные разговоры.

Я засмеялся и сказал, что это уже преувеличение; опытный врач даже за то недолгое время, что есть в его распоряжении, может понять, надуманная ли болезнь у пациента или серьезная, и в последнем случае отправить больного к специалисту. Терапевт для того и нужен, чтобы отсеивать пациентов.

– Вот именно – отсеивать, – сказал Гиммлер. – Терапевты до того доотсеивались, что многие люди отворачиваются от официальной медицины. Эти врачи не понимают, насколько они подрывают доверие к себе и как широко дискредитируют свою профессию. Я смотрю на это с глубоким сожалением. Доктор играет очень важную роль в общественном здравоохранении; мы не можем позволить, чтобы медицинская профессия постепенно теряла почву под ногами вследствие цепочки самых разнообразных обстоятельств.

– Но как вы это измените? – спросил я Гиммлера. – Вы действительно хотите, как я уже слышал от господина Лея, после войны национализировать медицину?

– Как вы можете так думать, господин Керстен? Это воистину самое глупое, что мы могли бы сделать. Я могу понять, почему Лея привлекают подобные проекты; они вполне соответствуют его склонности к коллективизму, против которой мы выступаем. Кроме того, такая мера ничего не улучшит. К нашим нынешним бедам добавится лишь то, что врач станет чиновником. Это приведет к полному упадку медицинской профессии, гибели всякой инициативы и всех тех положительных, творческих элементов, в которых мы крайне нуждаемся для перестройки медицины в целом. Если господин Лей снова заговорит с вами об этом, можете потихоньку передать ему мои слова; для меня это нешуточный вопрос.

– Очень рад слышать это, господин рейхсфюрер, – ответил я. – Я с удовольствием передам это Лею. Но я по-прежнему не знаю, в чем состоят ваши планы реформ.

Но тут нас прервали, и Гиммлер пригласил меня как-нибудь на неделе пообедать с ним. Мне было любопытно услышать, с какими предложениями он может выступить.

7 февраля 1941 года

Вечер получился чрезвычайно интересным. Мы не успели покончить с едой, как Гиммлер вернулся к теме наших предыдущих разговоров.

– Бессмысленно применять новые схемы к университетскому образованию, господин Керстен, – оно уже стало массовым. Подобными схемами развлекается одно поколение врачей за другим, но ничего так и не было сделано, потому что люди старой школы сидят повсюду и они достаточно хитроумны, чтобы саботировать даже самые лучшие планы. Бороться с ними – сизифов труд. Но если мы назначим нескольких человек, которые приняли бы нашу сторону в этом столкновении, то вокруг них могли бы сплотиться сторонники реформы.

Здесь, как и повсюду, гораздо лучше начать с самого низа. Поскольку массы невежественных людей доверчиво принимают любые прописанные лекарства, врачи никогда не задумываются, прежде чем выписать медикаменты промышленного производства. Мы должны поколебать эту доверчивость. Когда мы четко объясним народу, особенно матерям, что эти лекарства в лучшем случае снимают симптомы, но не лечат больных и что самые лучшие и самые полезные лекарства – те простые средства, которые предлагает нам природа, божественные средства, – публика начнет требовать их от своих врачей. Хотелось бы мне увидеть мать, которая не желает для своих детей самого лучшего! Сейчас бедная женщина верит, что лучшие препараты – самые дорогие; через двадцать лет она будет думать по-другому. И врачи добровольно изменят своим привычкам, едва увидят, что иначе растеряют всю свою клиентуру.

Почему мы видим вокруг столько врачей-гомеопатов? Потому что существует движение за естественные средства, требующее подобного лечения. Почему у нас есть, помимо Веришофена и Кнейпповских вод, так называемые кнейпповские врачи? Потому что за ними стоит Кнейпповская ассоциация. Однажды департамент здравоохранения службы безопасности предоставил мне цифры членства в биохимической ассоциации. Поразительно, сколько человек в ней состоит и сколько людей требует биохимического лечения, вне зависимости от того, верим ли мы в него или нет. Закон спроса и предложения применим не только к экономике. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы пробудить спрос на лечение естественными методами; а тогда и сами врачи найдут способ удовлетворить его.

Улыбаясь, Гиммлер продолжал:

– Мы сделаем еще кое-что для исправления ситуации, можете быть уверены. Мы привлечем в СС самых непредвзятых молодых врачей и благодаря этому заложим основы подлинной, всеобщей реформы; как только они получат диплом, мы проведем для них специальные курсы по природным лекарствам, а затем научим их, как претворять эти знания на практике. Почти невероятно, как плохо молодые врачи знают терапию. Если бы я был врачом, мне было бы крайне тяжело в подобных обстоятельствах начинать практиковаться на живых людях. Современный врач набит теоретическими знаниями и тонкостями клинической диагностики, но не в состоянии воспользоваться простыми средствами, чтобы вылечить больную ногу, экзему или ревматизм. Любая старуха в деревне со своими травами справится лучше его. Парацельс достаточно ясно выразился по этому поводу, сказав: «Человек, который разбирается в болезнях, – философ от медицины; врач – лишь тот, кто лечит».

Мы удовлетворим эту потребность, и, когда у этих врачей дойдет дело до практики, я верю, они будут благодарны нам за глубокое знакомство с этими простыми средствами, которые зачастую дают наилучшие результаты. Еще им расскажут, как врачи прошлого лечили своих пациентов. Они ознакомятся со всеми теми бесценными терапевтическими искусствами, которые современная медицина в своем высокомерии и извращенном чувстве истории бессмысленно отбросила в сторону. Они узнают, как удалить камни из почек и желчного пузыря без операции, как справиться с зобом, как правильно вылечить ревматизм и подагру, как бороться с атеросклерозом – современная медицина более или менее беспомощна во всех этих вопросах, но врачи прошлого в них разбирались. Помимо учения Кнейппа и Приссница мы привлечем также первоклассных специалистов, которые обучат их применению финских саун, дающих превосходные результаты. После войны мы заведем такие бани в каждом городишке; и поскольку наши солдаты уже ознакомятся с их чудесным эффектом, народ тем более охотно станет ими пользоваться.

Я охотно оплачу такое специальное обучение из фондов СС. Затем мы продуманно назначим этих людей на стратегические позиции по всему рейху и одновременно вменим им в обязанность создавать местные ассоциации естественного лечения и рекомендовать специальные бани. Вы увидите, какой размах примет движение, вдохновленное этими мерами! Я обсуждал все это с Гебхардом, который превосходно понимает мои намерения. Мы начнем, как только закончится война. Очень скоро химической промышленности придется развернуться и приспособиться к изменившемуся спросу. Все это произойдет тихо, без всякой шумихи, и никто не сможет встать у нас на пути. Мы не оставим им ни одной возможности перейти в наступление. Рано или поздно к нам придет успех и наши труды воплотятся в такой реформе, которую невозможно провести путем дискуссий. Последующее законодательство просто утвердит наши достижения. Это называется естественным процессом, господин Керстен, и то же самое происходит в любых других сферах жизни. Закон должен служить выражением жизни и лишь закреплять то, к чему уже пришла жизнь. Именно так я сделал со своими СС – сперва заложил основы власти, после чего власть упала мне в руки. Тем временем, – продолжал Гиммлер, – мы уже кое-что делаем в этом направлении. Возможно, вы слышали о моем предложении, чтобы люди всюду, где возможно, занялись разведением трав – в деревне и даже в городах. Я знаю, что из-за этого надо мной смеются, но это не важно, я знаю, что делаю. Благодаря этим мерам мы сохраняем и обновляем древнее знание. Мы стремимся к тому, чтобы люди сами облегчали естественными средствами свои небольшие повседневные недомогания; тем самым они приобретут привычку к такому типу лечения. Если оно поможет им, они потребуют от своего врача аналогичных средств и при более серьезных болезнях.

– Иными словами, – заметил я, – вы добиваетесь, чтобы люди занимались самолечением.

– Не скатывайтесь до таких типичных докторских аргументов. Любой нормальный человек сперва сам пытается себе помочь. Либо он ничего не делает, надеясь, что его здоровый организм справится с недомоганием, либо поступает так, как ему советует сосед, либо – как в старые времена – обращается к какому-нибудь проверенному средству, действие которого ему известно. Посмотрите на баварских крестьян. Вы думаете, они бегут к ветеринару всякий раз, когда с их скотом что-то случается? Конечно нет – и тем более, когда речь идет об их собственном здоровье. Например, они лечат порезы подорожником и ждут, какой эффект произведет это средство. Больным лошадям они ставят припарки. В качестве болеутоляющего они используют настойку полыни и горечавки. Рядом с домом они сажают бузину, зная ее полезные свойства, и, если кто-нибудь ее срубит, считают это преступлением. Занозив руку или ногу, они по старинному рецепту ставят компресс из смолы, вместо того чтобы выковыривать занозу. Они все знают о благородных травах – хвоще, арнике, горечавке, одуванчике и подорожнике, – собирают их сами, причем в нужное время, когда целебная сила этих растений максимальна. Кнейпп тоже был сыном баварского крестьянина и отталкивался от того, что узнал в юности. Но спросите кого-нибудь в городе об этих травах – ни у кого нет ни малейшего представления ни о них, ни об их целебных свойствах. К несчастью, это ужасное невежество сейчас поражает младшее поколение даже в деревне. Чем дальше заходит этот процесс, тем сильнее мы попадаем в зависимость от фармацевтической промышленности. Теперь вы поймете, почему я так стремлюсь к тому, чтобы это позабытое знание помогало нашему народу. Это великое начинание.

Гиммлер снял с полки знаменитый травник Иеронимуса Бока в немецком переводе Мельхиора Себизия, изданный в 1554 году и переплетенный в тончайшую свиную кожу. Раскрыл книгу и стал показывать мне красивые гравюры. Он подробно изучил эту книгу, делая подчеркивания и примечания. Мне стало ясно, что он хорошо знает свою тему. В завершение он прочел мне лекцию о силе некоторых трав, особенно золототысячника и популярной мяты, настойку которой пил сам. Он говорил о чудесной целебной силе плюща и о том, как высоко ценится в Баварии можжевельник.

Большая часть того, что говорил Гиммлер, разумеется, было преувеличением. Тем не менее для дилетанта он обладал поразительными познаниями в этой области.